Механика сердца

6

Итак, берем курс на юг! И вот мы мчимся по дорогам Франции в поисках недостижимой мечты — пилигримы на скейтбордах, та еще парочка: несуразный верзила с кошачьими усами и рыжий недомерок с деревянным сердцем, эдакие доморощенные донкихоты, готовые идти на приступ глянцевых андалузских красот. Луна описывала мне юг Испании как загадочный, непостижимый край, где мечты и кошмары живут бок о бок, точно индейцы и ковбои на американском Западе. Что ж, поживем — увидим!

В пути мы много беседуем. Мельес стал для меня в некотором роде Доктором Love,[13] то есть антиподом Мадлен, однако чем-то они мне напоминают друг друга. Теперь уже я в свой черед пытаюсь ободрить его, подвигнув на завоевание утраченной любви.

— А вдруг она все еще влюблена в тебя… так, втайне? И путешествие на Луну, пусть даже в картонной ракете, могло бы ей понравиться?

— Ох… не знаю… Она считала меня, с моими поделками, жалким недотепой. Я уверен, что ей скорее полюбится какой-нибудь ученый или военный, судя по тому, чем все у нас кончилось.

Но даже когда мой часовщик-иллюзионист уходит с головой в меланхолию, мощный комизм его натуры не утрачивает своей силы. Кошачьи усы, неизменно встающие дыбом на ветру, играют тут, конечно, не последнюю роль.

Никогда в жизни я не смеялся так часто, как во время нашего сказочного путешествия. Мы ехали зайцами в товарных вагонах, мало спали и ели что попало. Я, с самого рождения живший с часами в сердце, теперь и слышать не хотел о времени. Дождь заставал нас в пути столько раз, что удивительно, как это мы не дали усадку от сырости. Однако ничто не могло нас остановить. Только сейчас, в дороге, мы жили настоящей, полной жизнью.

В Осере нам пришлось заночевать на кладбище. На следующее утро мы позавтракали на могильной плите, заменившей нам столик. Вот это жизнь так жизнь!

В Лионе мы лихо катили по мосту Ла-Гийотьер на своих колесных досках, прицепившись к задку фиакра, и прохожие аплодировали нам, словно лидерам гонки «Тур де Франс».

В-Балансе, после целой ночи бесприютных скитаний, нам повезло встретить выжившую из ума старую даму, которая приняла нас за своих внуков и угостила роскошной курицей с жареной картошкой. После чего позволила принять ванну с волшебным мылом, вернувшим нам человеческий облик, и выдала по стакану домашнего лимонада. Ну чем не царская жизнь!

Чистенькие, приободренные, мы двинулись на штурм ворот Большого Юга. Вот и Оранж, где железнодорожная полиция не склонна предоставлять бродягам ночлег в вагоне для скота. А вот Перпиньян и первые ароматы Испании… Километр за километром… И чем дальше, тем яснее вырисовываются контуры моей мечты. Мисс Акация, я спешу к тебе!

Рядом с отважным капитаном Мельесом я чувствую себя непобедимым. Мы пересекаем испанскую границу, согнувшись в три погибели на своих скейтах, горячий ветер врывается в меня, превращая стрелки моего сердца в мельничные крылья. Крылья, которые помогут жерновам перемолоть зерна мечты в муку действительности. Мисс Акация, я спешу к тебе!

Полчища олив расступаются на нашем пути, их сменяют апельсиновые деревья, усыпанные плодами до самого неба. Мы неустанно движемся вперед. На горизонте уже вздымаются зубчатые красные горы Андалузии.

Тусклые кучевые облака обволакивают горные пики, разбрасывая в нескольких километрах от нас зловещие молнии. Мельес знаком велит мне прикрыть железяки в груди — еще рано принимать на себя электрические разряды.

К нам летит какая-то птица, она кружит над нашими головами, точно стервятник. В узком скалистом кратере, где мы укрылись от грозы, она выглядит довольно зловеще. Но нет, это всего лишь старый почтовый голубь Луны, он принес мне вести от Мадлен. Какое облегчение — снова увидеть его! Ибо, несмотря на свои пламенные любовные мечты, я никогда не забываю о Мадлен.

Голубь садится наземь, подняв крошечное облачко пыли. Мое сердце взволнованно трепещет, мне не терпится прочесть ответное письмо. Но я никак не могу поймать этого чертова голубя! Усатый индеец, мой спутник, начинает ворковать и насвистывать, подманивая его, и в конце концов мне удается схватить хрупкое птичье тельце.

Напрасный труд: голубь прилетел пустым. На его левой лапке болтается всего лишь обрывок веревочки. И никакого письма от Мадлен. Наверно, его унесло ветром. Где же это случилось — в окрестностях Баланса или в долине Роны, куда ворвался этот буйный ветер, прежде чем долететь сюда и испустить дух в солнечном зное?

Я так огорчен, словно открыл подарочный пакет и нашел в нем одни обертки. Присев на свою «колесницу», я торопливо набрасываю короткое письмецо:

Мельес помогает мне надежно закрепить письмо на лапке голубя.

— Ох и разозлилась бы она, если б узнала, что я уже добрался до Андалузии в поисках любви!

— Матери всегда боятся за своих детей и всеми силами оберегают их, но тебе уже пора было вылететь из родного гнезда. А ну-ка, взгляни на свое сердце! Уже полдень! Самое время рвануть вперед! Ты видел, что написано на том указателе — перед нами, справа? «Гранада». Anda! Anda! — вопит Мельес, и глаза его вспыхивают, как пара комет.

Мы подобны охотникам за сокровищами, разглядевшим блеск золотых монет в замочной скважине сундука: волнение парализует нас, мы не решаемся приподнять крышку. Страх удачи.

Как же долго вынашивал я эту мечту! Джо разбил ее о мою голову, но я бережно собрал осколки, перемог душевную боль, мысленно восстановил это яйцо, полное образов моей маленькой певицы. И похоже, мечта скоро сбудется… а меня сковала какая-то необъяснимая робость. Альгамбра манит нас изящными арабесками, вознесенными в опаловое небо. Экипажи вздрагивают на ходу. Мои ходики вздрагивают на ходу. Поднявшийся ветер вздымает пыль, и в его порывах вздрагивают оборки на платьях женщин-зонтиков. Посмею ли я раскрыть твой зонтик, Мисс Акация?!

Едва войдя в старый город, мы пускаемся на поиски. Яркий солнечный свет почти невыносим. Во всех встречных театрах и варьете Мельес задает один и тот же вопрос:

— Вы случайно не знаете маленькую исполнительницу фламенко, которая плохо видит?

Увы, легче разыскать снежинку в зимней метели. Сумерки наконец пригасили огненные краски города, а мы все еще не обнаружили никаких следов Мисс Акации.

— Да у нас таких певичек двенадцать на дюжину, — ответил нам тощий старик, подметавший двор очередного театра.

— Нет-нет-нет, эта — необыкновенная! Совсем молоденькая, лет четырнадцать-пятнадцать, зато поет прямо как взрослая, только плохо видит и спотыкается на каждом шагу.

— Ну, коли она такая необыкновенная, как вы говорите, попытайте счастья в «Экстраординариуме».

— А что это такое?

— Да бывший цирк, а нынче в нем устроили парк аттракционов. Каких только чудес там не увидишь — и шествия трубадуров, и знаменитых танцовщиц, и «Поезд призраков», и дрессированных слонов, и певчих птиц, и парад уродов… Кажется, у них там выступает какая-то маленькая певичка. Это номер семь по улице Пабло Хардима, в квартале Ла-Картуха. Отсюда четверть часа ходу.

— Большое вам спасибо!

— Странное заведение, на любителя… Ну да все одно, желаю удачи!

По пути к «Экстраординариуму» Мельес дает мне последние наставления:

— Ты должен вести себя как игрок в покер. Никогда не выказывай ни страха, ни сомнений. Помни, что в твоей колоде есть козырная карта — твое сердце. Ты считаешь, что в нем твоя слабость, но если сумеешь представить его хрупкость в выгодном свете, это сердце-часы сделает тебя уникальным в ее глазах. И твое отличие от других будет настолько привлекательным, что она не устоит!

— Значит, использовать свое уродство как орудие обольщения? Ты действительно так думаешь?

— Конечно! А ты уверен, что она — твоя певичка — не прельстила тебя отказом носить очки и падениями на каждом шагу?

— Нет, это не так…

— Ну, естественно, дело не только в ее близорукости, однако это «отличие от других» весьма способствует ее очарованию. Так используй же свое отличие, сейчас как раз подходящий момент.

Когда мы попадаем за ограду «Экстраординариума», часы показывают уже десять вечера. Мы прочесываем аллею за аллеей, со всех сторон гремит музыка, бесчисленные мелодии сливаются в разудалую какофонию. Из киосков несутся запахи жаровен и пыли — наверно, от этого здешних посетителей постоянно мучит жажда.

Сборные шаткие павильоны выглядят так, словно готовы рухнуть при малейшем дуновении ветра. Домик с певчими птицами напоминает мое сердце, только побольше. С первым ударом часов они выскакивают из окошечка в циферблате; конечно, гораздо легче настраивать механизм, когда внутри у него нет ничего живого.

Наши поиски заняли у нас уйму времени. И вдруг я увидел на стене афишу с анонсом вечерних представлений и фотографиями для привлечения публики.

Я тотчас узнал ее лицо. Четыре года я рылся в своих романтических воспоминаниях, отыскивая этот образ, и вот наконец мой путь завершен: на смену химерам пришла реальная действительность. Мне страшно, я чувствую себя как птенчик перед первым головокружительным вылетом из гнезда. Уютного гнездышка, где так приятно мечталось, больше нет — нужно бросаться в пустоту.

Бумажные розы, нашитые на платье маленькой певицы, служат указателями прелестей ее тела. Я ощущаю кислый вкус на кончике языка, словно лизнул электрод. Я — бомба, готовая взорваться, перепуганная насмерть, но все-таки бомба.

Мы бежим на представление и усаживаемся на стулья для публики. Сценой служит обыкновенная площадка под навесом фургона. Подумать только — через несколько секунд я ее увижу!.. А сколько миллионов секунд истекло с того дня, как мне исполнилось десять лет! И сколько миллионов раз я мечтал об этой встрече! Меня захлестывает такой восторг, что трудно усидеть на месте. Однако могучая ветряная мельница у меня в груди, готовая поглотить и перемолоть все на свете, снова превращается в крошечную кукушку.

Люди, сидящие в первом ряду, оборачиваются ко мне: их раздражают мои часы, тикающие все громче и громче. Мельес отвечает им своей кошачьей улыбкой. Три девушки прыскают со смеху и что-то говорят по-испански: похоже, они принимают нас за парочку сбежавших экспонатов из павильона уродов. В общем-то, они правы: нам с Мельесом не помешала бы хорошая стирка с утюжкой.

Внезапно свет гаснет. Пространство заполняет гулкий звук литавр, и я вижу сквозь занавес движущуюся тень. Знакомый силуэт…

Маленькая певица выходит на сцену, звонко постукивая по доскам желтыми туфельками. И начинает свой танец на высоких каблуках. Ее тоненький соловьиный голосок звучит еще нежнее, чем в моих грезах. Мне хочется любоваться ею не спеша, спокойно, постепенно приучая свое сердце к ее присутствию.

Мисс Акация выгибается назад, приоткрыв рот, как будто ее целует невидимый призрак. Ее огромные глаза опущены, руки вскинуты над головой, ладони четко, как кастаньеты, отбивают ритм.

И вдруг во время особенно проникновенной песни моя кукушка, встрепенувшись, подает голос. Я сгораю от стыда, не знаю, куда деваться. Но смеющиеся глаза Мельеса помогают мне не поддаться панике.

Этот надлом, эта борьба, которую маленькая певица ведет с самой собой, выглядят почти шокирующими в столь убогом месте. Как будто она зажигает свой личный олимпийский огонь на пластиковом макете стадиона.

После представления зрители толпой обступают ее, чтобы перекинуться несколькими словами или взять автограф. Я должен стоять в очереди, как все, хотя мне нужен не автограф, а месяц с неба. Чтобы посидеть рядом с ней в его уютном изгибе. Мельес шепчет:

— Ее гримерка открыта, и там никого нет.

Я успеваю юркнуть туда незаметно, как вор.

Прикрыв дверь, ведущую в соседнюю каморку, я неторопливо разглядываю ее коробку с гримом, вереницу туфелек с блестками и платья на вешалке, которые пришлись бы по вкусу любой фее. Эта близость к ее женскому естеству приятно смущает меня, аромат духов опьяняет. Я жду, сидя на самом краешке диванчика.

Вдруг кто-то распахивает дверь, и в комнату вихрем врывается маленькая певица, подняв ветер своими юбками. Желтые башмачки летят в дальний угол. С головы дождем сыплются шпильки. Она садится перед зеркалом. Я замираю; покойник и тот производил бы больше шума.

Она начинает осторожно снимать грим — точь-в-точь розовая змея, выползающая из старой кожи, — потом надевает очки и тут замечает мое отражение в зеркале.

— А вам что здесь нужно? — восклицает она.

«Простите мое вторжение. Несколько лет назад я услышал, как вы поете, и с тех пор живу одной-единственной мечтой — разыскать вас. Я пол-Европы прошел в поисках. О мою голову разбивали яйца, меня чуть было не выпотрошил любитель мертвых женщин. Конечно, я не годен для великой любви — ведь я, можно сказать, уродец, и мое хлипкое сердце не способно перенести взрыв чувств, подобный землетрясению, который я испытываю, любуясь вами, но все равно, знайте, что оно бьется только для вас одной» — вот что вертится у меня на языке. Но, увы, я сижу и молчу, я нем как могила — да что там могила, как целое кладбище.

— Как вы сюда попали?

Она ужасно рассержена, но, кажется, удивление несколько смягчает ее гнев. И в том быстром движении, которым она снимает очки, чувствуется доля кокетливого интереса.

Мельес предупреждал меня: «Будь сдержан, — это певица и хорошенькая девушка, ты наверняка не первый, кому пришло в голову… Лучший способ обольстить женщину — это внушить ей, что ты совершенно не намерен ее обольщать».

— Я прислонился к вашей двери, а она была не заперта, вот я и приземлился сюда, на ваш диванчик.

— И часто с вами такое бывает — приземляться в гримерки девушек, которым нужно переодеться?

— Нет-нет, совсем не часто!

Я чувствую, что каждое произнесенное слово будет иметь капитальное значение; они трудно, слог за слогом, сходят у меня с языка. Вот когда тяжесть мечты, которой я живу, дает о себе знать.

— И куда же вы обычно приземляетесь, под душ или прямо в постель?

— Обычно я никуда не приземляюсь.

Я пробую восстановить в памяти правила обольщения, преподанные Мельесом. «Покажи себя таким, каков ты есть, рассмеши ее или заставь плакать, но при этом делай вид, будто хочешь стать ей другом. Прояви интерес к ней самой, а не только к ее попке. У тебя должно это получиться, ведь ты и впрямь интересуешься не только ее попкой. Человек не может так долго пылать любовью к кому-то, если его волнует исключительно попка, верно?»

Да, все это верно, но теперь, когда я увидел эту попку в движении, меня тянет к ней гораздо сильнее, и это прискорбно осложняет мою игру.

— Это не у вас случайно что-то тикало на всю округу во время моего выступления? Мне кажется, я вас знаю…

— Знаете… меня?..

— Ладно, оставим это… Так что вам от меня нужно?

Я собираюсь с духом, набираю побольше воздуха в грудь и говорю:

— Мне хотелось бы кое-что подарить вам. Это не цветы и даже не шоколад…

— А что же?

Я вытаскиваю из сумки пучок очков и протягиваю ей, стараясь сдержать дрожь. Но меня все равно трясет, и букет дребезжит в моей руке.

Она смотрит на меня с гримаской недовольной куклы. Это выражение может скрывать что угодно — и улыбку и гнев, — словом, я не знаю, чем все кончится. Очки тяжеловаты, у меня вот-вот сведет пальцы, и я буду выглядеть совсем уж нелепо.

— Что это такое?

— Букет… из очков.

— Не сказала бы, что это мои любимые цветы.

На самом краю света, между ее подбородком и уголками губ, возникает еле заметная улыбка.

— Благодарю вас. А теперь позвольте мне спокойно переодеться.

Она отворяет дверь и морщится: ее слепит уличный фонарь. Я поднимаю руки, чтобы заслонить ее глаза от режущего света, и недовольные морщинки потихоньку разглаживаются. Какой чудесный, волнующий миг!

— Я не ношу очков, с моей маленькой головкой я в них похожа на муху.

— Ну и что же, мне это очень даже нравится!

Словами о мухе она разрушила мое волшебное смятение, но я тут же восстановил его ответом «мне это очень даже нравится». Короткая пауза, наступившая вслед за этим, отрадна, как дождь из белоснежных лепестков.

— А мы могли бы увидеться еще, с очками или без?..

— Да.