Механист

Глава 6

Оккультное и рациональное не могут сосуществовать в определенные периоды развития цивилизации. На каком-то этапе человечество становится перед выбором пути. Или — или. Возможно, много позднее люди научатся использовать бездумную мощь искусственных энергий, не нарушая целостности собственного восприятия. Либо достигнут такого уровня совершенства, что механизмы прекратят являться обузой, но и перестанут быть сильнее человека, — тогда надобность в них просто отпадет. Только случится это не скоро. Учитель считал, речь идет о тысячелетиях. А пока мои навыки — паранормальны, и отношение к ним у разных людей разное. От терпимости до неприятия. Но без восторгов.

Скрипят векторами нагрузки осей. Свернутые в спираль пружины упруго кряхтят молекулами. Щекочут импульсы токов, в никуда пропадают инерции, и звонко отражаются от поверхностей пылинки света. Для видока фон работы обычных часов — досадный, отвлекающий от сосредоточения комариный писк.

Впрочем, видок — понятие относительное. Рациональные знания даются по-разному, но доступны могут быть всем. Так и в оккультном знании — ничего не видят лишь мертвецы. И то — никто не возьмется утверждать наверняка. Я тоже чувствую. Слышу — потрескивание, поскрипывание, посвистывание, и для меня это — дедукция магии механизмов.

Кольца неплохо сбалансированы — не составило бы труда заменить втулки подшипниками, а затем установить и настроить гироскопы. Точность градуировки, как и обещал Рокин, обеспечит достоверное исчисление координат. Кстати, компас в приборе имеется — вмонтирован в подставку. Зеркала, светофильтры и трубка-визор качественного стекла — можно дополнить схему оптическим вычислителем, а можно обойтись и так. Тем более что табличка основных угловых расстояний между Полярной и Мертвой звездами позволяет корректно определять проекцию на поверхность, а между Солнцем и Луной — время по компасу. Градуировка шкал — в старинной системе отсчета. Она и механисту была привычнее, чем современная ханская, берущая нулевой меридиан по Мертвой звезде. Одним словом, инструментом Старьевщик остался доволен. Штатив, единственное, совсем короткий — не всегда найдешь стол в походных условиях.

Вик отсоединил визор, сложил армилляры и провел пальцем по внешнему ободу. По устоявшейся традиции опорное кольцо было перенасыщено украшениями — знаками зодиака, еще какими-то изысканными символами. Технической подоплеки в них не было никакой — скорее дань традиции.

Вик глубоко уважал неизвестного изобретателя, который додумался переделать чисто астрологический инструмент в прибор точной навигации. Астролябия, армилляр — самые распространенные примеры повсеместного нетабуированного использования механизмов. Пусть и простейших.

А изыски — гравировка, всякие кованые финтифлюшки — это, наверное, красиво и еще работает против стереотипа. Скупо, рационально выглядящий механизм всегда пугает обывателя. Старьевщик взвесил сложенную сферу на ладони — если дооборудовать прибор по его методике, о компактности придется забыть. Так ведь и нечем дооборудовать — в небольшом гроте на берегу неглубокой полярной речки из необходимого инструментария имелся разве что костер.

Как и просила Венедис, с армиллярной сферой механист разобрался, сама же девушка занималась другим, очевидно, не менее важным делом — раскладывала на своем щитке-зеркале красиво разукрашенные картинки. Назвать их просто гадальными картами не поворачивался язык — тщательная проработка деталей, почти рельефные изображения, сочные краски и позолота узоров делали каждую картинку произведением искусства. Вдобавок карты Венедис были круглыми и очень гармонично располагались на щите. Девушка перекладывала изображения, меняла их местами и что-то бормотала себе под нос. Непосредственно гадание Вик представлял несколько иначе, а потому заподозрил спутницу в убийстве времени.

Пустой желудок располагал Старьевщика к сарказму, поэтому он без обиняков уточнил: а не раскладывает ли спутница пасьянс?

— Можно сказать и так, — не отрываясь, согласилась Венди. — Очень сложный. Пытаюсь, в числе прочего, найти в нем тебя и наш путь.

Старьевщик буркнул — чего его-то искать, вот он, здесь, пожрать бы лучше чего найти, хоть лемминга в котелок бросить. В руднике его желудок приучился переваривать все — от дохлых крыс до экзотически цветущей плесени. За неделю спутники ушли далеко на юго-запад, решив худо-бедно придерживаться изначально предложенного Виком направления. Всех возможных преследователей им вроде удалось обойти, следуя нехожеными маршрутами, но из еды за все время посчастливилось добыть только средних размеров зазевавшуюся рыбину. Вчера. А безвкусные брикеты из походного рациона статутной княгини закончились двумя днями ранее.

И пользоваться стрельбой Венедис пока настоятельно не рекомендовала. Вик имел по этому поводу собственное мнение — в горах определить источник выстрела невероятно сложно — и все порывался идти охотиться. Правда, за время путешествия промысловый зверь на глаза почти не попадался.

— Воздержание очищает организм и разум, способствует самоконтролю и медитации, — вздохнула девушка. — Вот черт! — И нервно смешала карты.

— Не складывается? — участливо поинтересовался механист.

— Не могу понять… Хм… Попробуем мозговой штурм? — Девушка выдернула из карточного веера четыре картинки и подала три из них Старьевщику. — Что ты скажешь об этих арканах?

Четвертую она с сомнением покрутила в руке и вернула в колоду.

С большим удовольствием Вик попробовал бы правильно приготовленные мозги какого-нибудь оленя, о значении же «мозгового штурма» мог только догадываться. Но карты все-таки взял.

На первой нарисован балансирующий на краю пропасти человек в ярком наряде, с посохом и узелком путника на плече. У ног его лает белая собака, а фоном служит солнце, очень натуралистично освещающее горные пики. Человек отрешенно улыбается, не глядя под ноги. Кайма рисунка отделана замысловатой золотой вязью.

Вторая изображает скелет в красных латах, рубящий в пустыне растущие из песка человеческие руки и головы. Причем позади костяного латника людские конечности прорастают вновь. Оружием скелету служит изогнутая полумесяцем коса. По краю карты идет черная полоса с плетением серебряных соцветий.

На третьей очерчена бронзового цвета концентрическая фигура с чередой загадочных знаков по окружности, со спицами и сложным рисунком, напоминающим замочную скважину, в центре. С одной ее стороны по ободу скользит вверх огненной окраски птица, с другой — вниз — извивающийся змей. Окантовка — лазурный геометрический узор на снежно-белом фоне.

Вик рассмотрел картинки со всех возможных ракурсов. Только на зуб не испытал. Больше, чем содержание, механиста заинтересовала техника исполнения рисунков — при перемене угла зрения изображения, казалось, двигались. И материал — не бумага, скорее ткань, пропитанная несколькими слоями краски до плотного, упругого состояния.

— Тонкая работа.

— Нужны твои ассоциации, — скривилась Венедис. — Это важно.

— А я что — гадалка?

— Это не гадание. В прямом смысле слова.

Это не гадание. Как не гадание и построение гороскопа. Это настройка сознания под перечень вопросов. Значения карт определены некоторым общим признаком, но так многовариантны, что зачастую противоречивы. В картах немаловажно все — комбинация, угол поворота, они же круглые, и даже освещение. Кропотливая работа с картами — помощь сознанию в решении сложных задач, поиск логических связей между событиями, анализ прошлого и планирование будущего.

Карты — это серьезно. Они помогают думать. А думать, так повелось с картами, привычнее вдвоем. Карты — это диалог.

Можно и подыграть — делать все равно нечего.

— Странник, — Вик поднял первую карту, — путь его опасен, и некто, — механист указал на собаку, — пытается его предостеречь. Природа, горы… вероятно, этот человек символизирует нас с тобой. Здесь и сейчас. Наверное, стоит быть осторожными.

— Слишком в лоб, — покачала головой Веди. — «Дурак» — карта наиболее неоднозначная из всех карт.

«Дурак» — нулевая карта старших арканов. Может быть, персонаж вот-вот сорвется в бездну, а может — сотворит путь под своими ступнями, перешагивая бесконечность. Мимоходом, спонтанно, бездумно на пустом месте создаст и разрушит вселенные. Пес у его ног может оберегать, а может и подгонять, кусая за пятки. Что неизменно — отрешенная улыбка странника. Он ведь божественно гениальный, юродивый Дурак.

— Некоторое время назад, — Венедис морщится, — мне думалось, что Дурак — это ты, механист. Но не обольщайся — я ошибалась.

Вот еще — Старьевщик не подал виду, но он не находил это лестным эпитетом. Девушка продолжала:

— В моей религии карта «Дурак» несет тайный смысл «Охотник на драконов». Самоуверенный до глупости воин многих времен и народов, единственная бессознательная жажда которого — найти и убить Дракона. Найти и убить время и пространство. И этим породить новые. В общем случае Дурак — это непреднамеренный Убийца или случайный Творец. Как повернется. В раскладах с участием Дурака важным фактором выступает неизвестное — его поклажа, то, что он несет на своих плечах. Что у него может таиться в котомке?

— А я почем знаю? — Вик спокойно выдержал давление карих глаз.

В рюкзаке таились завернутые в фольгу кристаллы, но механисту было все равно, кем выступать в пророческих инсинуациях статутной княгини — Дураком или Убийцей. Он просто хотел выжить.

— Возможно, — Старьевщик все-таки решил поменять тему, — уж очень тонко обозначилась аналогия: котомка Дурака — его рюкзак, — собака на карте — эта твоя Гоньба.

— Угу, не исключено. Да и Дураком может оказаться целая группа существ…

Главное — чтобы не в дураках. Если девчонка столько разглагольствует с одной картой — неудивительно, что приходится так биться над целой колодой. Сколько в ней там — Вик оценил навскидку, — около сотни картинок?

— Ладно, пользы от тебя пока никакой, но давай продолжим — всякая мелочь способна послужить толчком к пониманию. Следующий аркан.

Аркан — карта, не исключено — козырь, догадался Вик. Следующее изображение механисту совсем не нравилось. Если оказаться «Дураком» его не пугало, то быть «Мертвым» и подъятым не хотелось совершенно.

— Смерть, — прокомментировал Старьевщик, — чего уж там… Хочется надеяться, что не я. И не нам.

Девушка рассмеялась:

— Не ты. «Дурак-Убийца» — это Личность, а «Смерть» — Явление. Карта означает закономерный конец чего-то старого и начало перемен. Смерть — это не страшно.

Смерть — не страшно. Разве можно бояться жизни? Как скелет — основа тела, так и Смерть — основа Жизни. Раздели Жизнь со Смертью — вот тогда промежуток заполнится страхом.

Вик еще раз осмотрел карту. Для него Смерть была разложением, мучением и болью, давящим ощущением, обволакивающим рассудок при выключении защитных контуров. Причины такой реакции оставались загадкой — то ли подсознательный страх перед Всеобъемлющим, то ли болезненная гиперчувствительность. Но Давящее Вик всегда четко ассоциировал со смертью. И запахом сирени. Он смотрел на карту и снова видел чумные бараки.

Это было в конце весны, в самом начале лета — чтобы перебить зловоние, в бараках повсюду стояли и постоянно обновлялись букеты цветов. Мертвецов выносили, складывали в траншеи, засыпали тела известью, из-под которой, как на картинке, потом торчали людские конечности. А старые нары занимали другие будущие мертвые, и рядом с ними появлялись свежие соцветия. Может, для кого-то, кто попал в бараки позднее, смерть стала пахнуть, предположим, фиалками, но для механиста неизменным запахом тлена был аромат сирени.

Карта пахла сиренью, а в то, что позади скелета отрубленные головы вырастут вновь, Вик не верил. Смерть — дорога в один конец. А значит, на изображении нет понятия «сзади», есть «вокруг». И Смерть — в центре, косит не успевающие подняться из земли ростки человеческих тел. Любопытно, Старьевщик сразу не заметил особенность рисунка — скелет так увлекается своей жатвой, что в пылу отсекает собственную ногу. Как в ненастроенном механизме — отсутствие сбалансированности есть саморазрушение. Или все-таки коса — орудие, не подконтрольное даже своему владельцу?

Венедис выслушала, покусывая губу:

— Смерть искусственна и расходится из некоего эпицентра? Что же остается позади?

— Ничего, — пожал плечами Вик, — не смерть идет к жизни, жизнь со всех сторон втягивается в воронку смерти, а там, в центре, — ничто, пустота.

— Здесь у вас своеобразное виденье послесмертия… — протянула Венди, — я этого не учла. Спасибо. Разложение этого мира, как нечто имеющее объективную причину, источник… обдумаю. И еще коса, несущая самостоятельную функцию… так интересно. Я уже думала над ролью Гекаты.

Если бы Вик решил уточнить последнее из услышанного, ему бы разъяснили, что Геката — богиня Луны, чей серп-месяц испокон отождествляли с изогнутым лезвием орудия Смерти. Но он пропустил имя мимо ушей — ему вдруг пришло на ум, что разлагающимся можно понимать состояние его рационального, механистического мира. Поделись он этим со спутницей, та бы подтвердила — несомненно, так и есть на самом деле. И Смерть — только начало перемен.

Вик отбросил карту — она была ему неприятна — и взялся за третью. Змей, птица, непонятное колесо.

Знающий человек понял бы, что это Колесо Фортуны, птица — Феникс, а змей — Дракон.

Что Фортуна — особа, которая ведет в нужном ей направлении даже противящегося этому движению, но только способный балансировать сможет какое-то время удерживаться на гребне и не быть сразу раздавленным тяжелым ободом судьбы.

Что Феникс с Драконом — равнозначные силы в извечном противоборстве.

И Дракон мудр, ибо пожирает свой отмирающий хвост и не гибнет, оставаясь разумом древним.

А Феникс чиста и открыта, ибо способна погибнуть, чтобы потом возродиться обновленной.

Но место на вершине только одно, и Дракон с Фениксом поочередно трещат костьми под Колесом Фортуны.

Старьевщик не знал таких тонкостей, поэтому сказал первое, что пришло на ум:

— Механизм.

— Что? — оживилась Венедис.

— Ну вот же. — Вик приподнял сложенную армиллярную сферу — форма, концентрические детали, символы на ободе неуловимо сочетались с изображением на картинке.

Девушка сравнила рисунок и устройство в руках Старьевщика и выразила эмоции кратко:

— Твою мать!

Потом надолго замолчала, размышляя. Механист, не дождавшись новых вопросов, закутался в одеяло и повернулся спиной к огню. Очень хотелось надеяться, что во сне обойдется без тревожащих рассудок откровений.

Вик разлепил глаза, когда солнце вовсю играло бликами на горных вершинах. Старьевщик не обольщался — погода в приполярье слишком капризная штука, чтобы доверять таким вот ярким просветам. Не пройдет часа, как небо затянут свинцовые облака и оно заплачет тяжелыми липкими каплями. О скором дожде уверенно ныли старые переломы и недавние раны.

Вдобавок курящиеся вершины гор на западе указывали, что на противоположном их склоне уже не первый день свирепствует снежная буря. С такой особенностью Каменного Пояса Вик был знаком по ходкам на ту сторону. Зима в западном предгории наступала на пару недель раньше восточного, заканчивалась тоже позднее. И вообще, климат там был жестче, сырой и холодный. Неприкаянные выбирались на Мертвые Пустоши южнее, и то, бывало, тащили с собой лыжи посреди тепла, не ведая, какая погода встретит их за перевалом. Пояс протянулся аккурат с севера на юг и защищал восток от влажных, а иногда и смертоносных ветров запада. Когда-то это спасло добрую половину материка. Когда-то давно…

А конкретно сейчас хотелось радоваться жизни и верить в будущее — несмотря на морозный парок, клубящийся при дыхании.

Старьевщик огляделся — спутницы нигде не было видно, только костер потрескивал свежим хворостом и котелок над огнем попахивал травяным сбором. Механист, выбрался из грота и сунулся было за куст, но замер, вдруг начисто забыв о естественной надобности.

На противоположном берегу горной речки, насколько хватало взора, тянулась почти отвесная стена, куце поросшая цепляющимися неизвестно за что деревьями. Камень горы местами был будто сколот гигантским зубилом и отполирован снегами и ветром так, что возникало сомнение в нерукотворности всей скалы. Именно напротив такого участка и застыл обалдевший спросонья Вик.

Рисунки. Огромные и просто большие, бессистемно разбросанные по естественному природному холсту. Старые, очень старые, почти незаметные, если бы не хорошее освещение и очень удачный ракурс. Схематические изображения людей, животных и едва различимые угловатые символы, схожие с узорами на нарядах коренных жителей. То тут, то там встречаются на камнях Пояса писаницы — незамысловатая живопись Древних, но здесь все слишком масштабно. Похоже, этим местом и именно отсюда любовались уже тысячи лет назад.

Но главным украшением служат не стершиеся наскальные рисунки. На плоском валуне, сползшем боком в холодную воду, спиной к механисту сидела на корточках обнаженная по пояс прекрасная наяда. Умывалась, плескаясь и пофыркивая. Солнце, бессмертные горы с близкими к вечности изображениями и гибкие девичьи плечи — страшно было шевельнуться, чтобы не нарушить хрупкое очарование момента. Старьевщик видел каждый завиток, каждую выбившуюся прядь русой косы, чувствовал волнующую шероховатость покрытой зябкими пупырышками кожи, и ох как его возбуждал этот выныривающий сбоку и струящийся вдоль позвоночника рисунок так называемого Дракона. Этот яркий змей на коже удивительным образом сочетался и контрастировал с выцветшими каменными картинами древних шаманов.

— Сильное место, — прервала механисткие грезы Венедис. — Где-то тут иппокрена проходит совсем близко к поверхности. Подай полотенце.

Горы — места, где планета выдавливает из камня его грубую мощь, — всегда богаты источниками. Точки наивысшей напряженности, иппокрены, постоянно притягивали людей, даже первобытных. Потому что в таких местах Хорошо. А иногда и Плохо — к плохому людей тянет не менее сильно, чем к хорошему. Почему? Бытует мнение, что злость или доброта любого места зависят не от геодезии, а от находящегося там человека.

Вик передал девушке лежащий рядом мягкий рушник, затем, искоса поглядывая на вытирающуюся Венди, тоже начал стаскивать шмотки. Не то чтобы он испытывал острое желание шокировать организм ледяной водой, но девчонка, зараза, постоянно тормошила в механисте самца. Содрогаясь от холодных поцелуев реки, Вик поймал себя на мысли, что неплохо бы после размяться с палашом — для возвращения потерянной формы.

— Дай швы гляну. — Венедис тронула бок теплыми пальцами.

Где-то под ложечкой заныло, хотя касания были далеко не нежными. Или это с голодухи? Пальцы споро пробежали по ребрам, прижимая и сдавливая кожу.

— Снимать пора, — огласила девушка результаты осмотра.

Надо так надо — Старьевщик прореагировал по-философски безразлично. Венедис вытащила нож и принялась выковыривать из тела уже порядком вросшие узелки и нитки. Вику отчего-то показалось, что не церемонилась она вполне сознательно. Да и черт с ней. Боль — это просто жалобы вечно паникующих нервных окончаний.

— Сожжешь. — Девушка сунула в руку несколько уже выдранных с кровью ошметков нити.

— А как насчет дезинфекции? — между прочим уточнил Старьевщик и беспечно сунул узелки в карман.

— Мой нож, — Веди ухитрилась особенно удачно кольнуть острием, но Вик не подал виду, — чище твоих тряпок. Швы потом спиртом обработаем.

— Надо же — у нас, оказывается, еще спирт остался…

Несутся облака, тащат в себе колкий снег, заслоняют солнце серыми телами. Ветер их загоняет, скручивает, стонет, натыкаясь на черные скалы. Рассержен — не в силах преодолеть хребты Каменного Пояса. И тучи упираются в горы, клубятся, сползают в седловины перевалов и теряются в безмятежности восточного склона. Вершины словно объяты языками белого пламени — это вьюга ледяными касаниями поглаживает пики, кары, ущелья, оставляет после себя многометровые подветренные наносы. Там непогода. На склонах сейчас небезопасно. С той стороны — непроницаемая мгла, мокрая стужа и сбивающий порывистый ветер. С этой — хоть и спокойно, но растущая на краю хребта наледь в любое мгновение может сорваться лавиной.

Но это не здесь — это дальше и выше. А тут хорошо — река перекатывается через камни, свет играет в веселящейся воде, и солнце еще ухитряется пригреть на безветрии.

Кривоного танцуют, которую тысячу лет охотники, пытаясь нагнать вот уже тысячи лет противящихся этому маралов. Они, наверное, тоже неслабо проголодались. Охотники. За все эти какие-то тысячи лет.

Вик улыбнулся. В хорошую погоду даже к голоду отношение снисходительное. Стоящая рядом Венедис своим молчаливым присутствием тоже стимулирует настроение положительным образом. Потому что молчаливым. И потому что Венедис.

Только…

Что-то меняется.

Почему она всхлипывает? Отчего и без того размытые фигуры на камне совершенно теряют четкость, а челюсти сводит почти позабытой зубной болью?

Давит на барабанные перепонки, словно тело резко вздернули вверх, в разреженную атмосферу горных пиков, в небеса. В небесах не так легко, как кажется снизу. Там херово и нечем дышать. Кто там рассуждал про плохие-хорошие локации?

Впрочем, все терпимо — просто неожиданно. Зуб чуть болит — талисман работает. Вик восстанавливает дыхание, разворачивается и видит, как Венедис медленно оседает на землю. Механист бросается к девушке и помогает удержаться на ногах. Вот кому сейчас плохо, вот кто сейчас теряет себя в высоте тщетных небес. Глаза закатились, ресницы мелко дрожат, щеки стремительно бледнеют. На закушенной губе набухает капля крови.

Вик подхватывает выпавший из слабеющей ладони клинок, который только что щекотал его ребра, сдавливает пальцами щеки у основания челюстей так, что рот Венди приоткрывается, и вставляет между зубов рукоятку ножа. Держись, девочка.

Она держится, прижимается всем телом к Старьевщику, упирается лбом в его плечо. Вик вдыхает слабый аромат волос… Феромоны?.. Какая разница!.. Вдыхает аромат… И почти радуется тому, что сейчас происходит.

Тянутся секунды, каждая из которых — прожитый день, облака над перевалами то замирают, то дергано перемещаются, а Вик обнимает пахнущую незнакомо и притягательно женщину-ангела, и она не думает отстраняться.

И пусть с ее стороны это не порыв нежности, а инстинктивная тяга к талисману — Вик жадно вдыхает морозный воздух, охлаждая коронку и увеличивая амплитуду сигнала.

И пусть с его стороны это не порыв нежности, а тешащий самолюбие рефлекс мужчины-защитника, охраняющего свою подопечную, — Вик предпочитает думать, что все дело в этом.

Глупый, противоречащий инстинкту самосохранения рефлекс.

Но есть в происходящем и нечто… волнующее.

Венедис медленно приходит в себя, выплевывает нож, но все так же льнет к механисту.

— Ты вне их полей, — шепчет, — тебя нет для них, ты им неподвластен. Держись.

А чего держаться, ведь талисман — это механизм. Бездушный и безотказный. Даже загнись Вик там, на недавнем пожарище, контур продолжал бы работать в заданном диапазоне частот, пока тело механиста оставалось теплым.

Старьевщик покровительственно улыбается — держусь.

Венди пытается улыбнуться в ответ — получается не очень.

Гоньба? Где-то недалеко. Или нет? Вика наполняет злоба. Где? Он смотрит на лес, на горы, на реку. Солнце закрывает первая туча. Пейзаж уже не так очарователен. Наскальные охотники теперь не танцуют — хищно бросаются на затравленную добычу. Загнанную в угол. В угол?

Вик присматривается к рисунку. Древние ведь ничего не делали просто так? Вся их жизнь была наполнена смыслом, каждое действие в любой момент времени подчинялось несовместимому с праздным существованием стремлению выжить. Писаницы не плод вдохновения и не проба кисти, как бы коряво ни выглядели угловатые фигуры. Нарисовать трудоемкую картину на вертикальной десятиметровой стене и измарать детскими каракулями клочок бумаги — не одно и то же. Для первого нужна четкая, целесообразная причина.

Бесплодны попытки современных исследователей рассчитать примитивную волошбу древних — та магия была еще слишком животной для цивилизованного понимания. Но что всегда отличало человека от зверя и что способен увидеть механист в красноватых линиях на сером камне?

Зерно рационального.

И не важно, кто несколько тысяч лет назад жил в пещере напротив гигантской писаницы — искусный шаман или великий охотник. Важно то, что в те первобытные времена люди еще не разделяли магию и логику. Вик это видит.

Острая вершина — ориентир. Спираль заходящего солнца — указатель сторон света. Схематические зигзаги гор. Волнистая линия реки. Каньон с отвесными стенами — труба, как здесь называют. Тупик с клинообразным входом и узкой горловиной. При всей непропорциональности элементов — карта местности, план-схема оптимальной расстановки загонщиков и стрелков на стенах природной ловушки.

— Ау! — Венедис легко толкнула Старьевщика в грудь. — Чего вцепился?

Вик так увлекся созерцанием древней тактической карты, что не заметил, как ослабело, а потом вовсе сошло на нет внешнее давление. Девчонка теперь выглядела хоть и уставшей, но вполне боеспособной. Механист задержал руки на талии спутницы секундой дольше положенного и заглянул в глаза — нарочито-недоумевающе. Встретив во взгляде зарождающуюся злость, резко отпустил, словно обжегшись:

— Ой!

— А могла и коленом, — прокомментировала девушка, расправляя куртку.

Это точно — могла, и, вспоминая последствия стычки с местными в «Гостином углу», мало бы не показалось. Вик улыбнулся — поосторожнее надо с такими заигрываниями. Вот только навряд ли получится — лишний адреналин в крови всегда побуждает к рискованным поступкам.

— Это Гоньба? — уточнил Старьевщик само собой разумеющееся.

— Они. — Венедис развернулась и направилась в пещеру.

Следовало отдать должное — девчонка не совершала лишних телодвижений, не проявляла видимого беспокойства. Хотелось надеяться, что чай выкипел не весь, — в горле основательно пересохло, а ощущение времени несколько сбилось. Вик по-быстрому сгонял в кусты и, когда вернулся, обнаружил вещи почти собранными, костер потушенным, а Венедис — готовой выдвигаться. Кружки с отваром остывали на прохладной земле.

Механист подхватил свою и, обжигаясь, сделал несколько глотков.

— Не спеши так, — посоветовала девушка, — ошпаришь глотку — я с тобой нянчиться не буду.

— Хоть желудок горячим обдурю, — скривился Вик. Напиток на вкус был противный и потому, наверное, невероятно полезный для организма. — А что, торопиться нам некуда?

— Можно и на ходу попить.

То есть дожидаться этих самых ищеек Венедис не собиралась.

— Бежим? — поинтересовался Старьевщик.

— Отступаем. Они нас не видят. Запитались от какой-нибудь иппокрены и сканируют на удачу. Я не сопротивлялась — себя не проявляла. А ты для них и так пустышка.

Механист кивнул — вот отчего девчонка последнее время воздерживается от активной ментальной деятельности. Любое сакральное построение порождает всплеск. Если знаешь маску, особенности, то при должном умении можно идентифицировать источник и даже теоретически воздействовать на него. Видимо, о способностях ищеек Венди была очень высокого мнения.

— Да сколько можно бегать?

Девушка глянула на Старьевщика как на дурака. Обычного, не карточного.

— Сколько нужно — оторвемся.

— А тебе не кажется, что нас пытаются загнать в какую-нибудь ловушку?

Мысль показалась разумной — даже если преследователи не имели представления о писанице, сам процесс массовой травли дичи должен был оставить на местности соответствующий отпечаток. Древний след на месте большой охоты — ищейки Гоньбы вполне могли ориентироваться на отголоски доисторической магии.

— Возможно. В любом случае они уверены, что наше направление — юг. А мы… — Вик напрягся в ожидании гениального плана, — пойдем на запад.

— На пустой желудок?!

С ума сойти. Выдвигаться на перевал без припасов, снаряжения и возможности пользоваться способностями Венедис представлялось отчаянным идиотизмом.

Вику уже случалось уходить от погони налегке — когда убили Дрея Палыча, механисту посчастливилось вырваться из оцепления в одних портах и с ножом на поясе. Так и бежал через половину многолюдного Ишимского каганата, ночуя среди париев, голой кожей ощущая, как наступают на пятки ханские оперативники. Затеряться в сообществе бродяг оказалось эффективным решением — в свою среду подзаборники чужаков впускали легко, по неписаным канонам добытый скорбный харч делили на всех присутствующих, а из-за вечной круговерти лиц и постоянно одурманенного наркотиками и алкоголем состояния не выделяли и не запоминали случайных гостей. Даже на подсознании — это мешало потом дознатчикам определить перемещения беглеца.

Старьевщик не высовывался, не лез ни к кому с расспросами, сам не распространялся. Был тенью, как и большинство окружающих. Он с удивлением узнал тогда, что многие из отверженного общества скатились до такого состояния после установки ментограммы. В кругу бродяг к ментовкам относились, мягко говоря, нелестно и глушили занозу в сознании любыми доступными средствами, не брезгуя даже самыми зловещими препаратами. Вик, к слову, с этим делом не рисковал, а там не навязывали: да — да, нет — нет. Безумия в глазах хватало, чтобы механиста и так принимали за своего. Но цель у него была иная — не забыться, а выжить.

Для успеха нужно было только принять образ провонявшего нечистотами изгоя и не задерживаться долго на одном месте. Давалось это с трудом, и несколько раз его чуть было не поймали. Даже вспоминать не хотелось, через что довелось пройти.

Но тогда было тепло, попадались люди, готовые поделиться куском черствой лепешки и миской гнилой похлебки, и хотя бы природа являла благосклонность. Молодой механист шел и знал, что вернется — чтобы отомстить. Это помогало несказанно.

— Без еды обычный человек может продержаться до десяти дней, — Венди выглядела совершенно серьезной, — и у меня еще остался неприкосновенный запас.

Наличие энзэ не впечатляло — голодать в разреженной атмосфере гор равносильно самоубийству, но, учитывая бурю на западной стороне перевала, смерть от переохлаждения могла и не позволить сильно разыграться голоду. Старьевщик задумался. В конце концов, если станет совсем невмоготу, можно распотрошить несколько патронов и соорудить взрывпакет. К такому способу рыбалки душа не лежала — слишком пагубные последствия вызывал он в общей биокорреляции, но, выбирая между природой и своей персоной, механист предпочитал себя единственного.

Вот бы в лабораторию! На схеме мультивибратора, запитанной от блока мезомерных конденсаторов, можно соорудить чудодейственную удочку — хариусы сами заныривали бы в сачок. Рыба, она очень чувствительна к электромагнетизму, главное — подобрать нужную форму импульса. Да что хариусы — люди тоже готовы устремиться сомнамбулами на правильный сигнал необходимой амплитуды, хоть и нет у них чувствительной к электричеству боковой линии. Мозг людской сложнее рыбьего, но подбери к нему ключик — и пойдет человек на неодолимый зов невидимого удильщика, подправляемый в узловых ветвлениях сознания. Как олени на этой старинной горной писанице.

Так жить Старьевщик не хотел. И подыхать за перевалом тоже не планировал. Пока Венедис старалась подручными средствами скрыть признаки их пребывания в пещере, Вик прикинул, послужат ли хорошей меткой следы его естественных надобностей, справленных не в воду реки. Решив не рисковать, вытащил из кармана несколько заскорузлых недавних швов-узелков и незаметно подкинул в кусты.

Когда со стоянки снимались уже окончательно, Старьевщик еще раз задержался взором на скальных изображениях, сохраняя в памяти отдельные координаты и оценивая схематическую крутизну склонов рисованной ловушки. Олени в гору обычно идут неплохо — значит, крутизна там должна быть порядочная.

— Увидел чего? — спросила спутница.

— Не-а, — отмахнулся механист. — Интересно, сколько этому лет?

— Петроглифам? — повелась Венди на такую неожиданную любознательность. — Поздний неолит — тысяч семь-восемь.

Как у нее все просто — семь-восемь, тысячу туда, тысячу сюда. Старьевщик ощутил себя клопом, запутавшимся в ковре Вечности. Что ей, безбрежной, до того, какой дорогой поползут два ничтожных создания и что найдут в конце пути? Судьбе механист обычно не доверялся, но сейчас решил — будь что будет. По расчетам — через два-три часа пути случится развилка. Одно направление, по речной трубе, приведет куда-нибудь к ее истокам на перевале, другое, не менее заманчивое, — в ущелье, оканчивающееся тупиком с отвесными стенами. Маршрут для себя механист уже выбрал, а куда интуиция заведет в конце концов Венедис, ему было в данный момент все равно. Он на время отрешился от будущего, как всегда предпочитая играть в свои игры и по собственным правилам.

Дорога в сторону ловушки внешне оказалась не в пример более привлекательной, чем путь вдоль реки, — каменистый берег, зажатый скалами, действительно напоминал трубу, а нужное Вику направление выглядело как некрутой проход в сторону и вверх, к перевалу.

И все-таки Венди задержалась у распутья. Рискни девушка воспользоваться способностями, она бы почувствовала. Тупики всегда исторгают затхлость — энергия не струится сквозь них равномерным потоком, а случавшаяся там смерть, пусть даже тысячелетней давности, застаивается клейким тяжелым осадком. Тупики — хорошее место для убийства. Но Венедис не могла позволить себе ощущать мир. И все равно остановилась — Вик списал это на чутье, к которому относился не просто как к магии. Но свою судьбу механист предпочитал подталкивать.

— Водопад.

— Что? — не поняла спутница.

— Вода шумит, — махнул рукой Вик в сторону реки.

Девушка напряглась:

— Не слышу.

Несколько раз во время путешествия Венедис уже имела возможность убедиться в остром слухе Старьевщика. Объяснил он это длительным пребыванием в подземелье, где зрение зачастую остается невостребованным. Истинную причину тренированности именно этого чувства растолковывать было долго и лень. Но сейчас Вик не стал спорить — побоялся спугнуть.

— Пошли проверим. — И безразлично пожал плечами.

Маневрировать во лжи он умел не хуже титулованной особы. Идти проверять, чтобы повернуть назад, если вдруг вода падает с каскада, на который нельзя подняться, — значит терять время. То, что звук водопада не слышен девушке, говорит о большой удаленности. Значит — идти долго и терять много времени. Логическая цепочка выглядела безупречно — Венди развернулась и пошла легким путем. Легкие пути не всегда самые правильные — Вик незаметно ухмыльнулся и, пройдя некоторое расстояние, оставил за собой еще одну нитку от шва.

Просто на всякий случай — чтобы наверняка. В том, как хитро преследователи вынюхивают следы, ему пришлось убедиться еще ночью на пожарище, но полностью полагаться на чьи-то способности было не в правилах механиста. А на нитке оставалась его кровь, которую ищейки Гоньбы почуют по-любому, будь они мифическими существами или вполне заурядными тварями.

Вик, философствуя на тему: могли ли чувствовать олени, что их загоняют на убой, поспешил за княгиней. Еще его несколько интересовало, как отреагирует Венди, когда и если обо всем догадается, а также насколько ему самому важна реакция девушки.

Сопоставляя масштабы на писанице, до тупика-мешка было часа четыре хода — как раз к тому времени следует начинать задумываться о ночлеге.

Не стоит искать промысел в деяниях механиста. Зачем полагаться на эмоции, когда существует логика и другие более-менее точные дисциплины? В бесхитростной математике механиста две положительные величины всегда больше, чем одна отрицательная. Пусть даже единицей измерения в расчетах служит ненадежный шанс.

Здесь уже все было покрыто снегом, чему Вик беззвучно радовался. В глазах, правда, резало от непривычной белизны, но темные очки прекрасно защищали сетчатку от ожога. Старьевщик любовался горами — они сочетали в себе чистоту и мощь, бесстрастность и свободу.

Горам все равно, кто перед ними — механист, видок или ищейка Гоньбы. Им безразлично — они древнее всего, что можно себе представить. Даже писаницы — царапины на камне, секунды на тысячелетней линейке. Ну, Гоньба… очередная тайная ханская секта? Какое равновесие? Равновесие — это горы, а все остальное — зыбь.

Но даже горы разрушаются, только очень-очень медленно.

Что уж говорить о сиюминутных жизнях никчемных существ. Глядя на горы, Старьевщик не боялся быть дерзким. И не страшился смерти. Ему было все равно. В горах чувствуешь себя частицей Вечности.

А насчет смерти — избегать стоило лишь способов, недостойных Бессмертия. И только в горах можно было понять, что это такое.

— Ты часто бывал на той стороне?

Венедис шла легко, а механист уже потихоньку мучился одышкой, потому отвечал еще более, чем всегда, односложно:

— Случалось…

— Далеко?

Вик покачал головой. По своим механистским интересам он ходил на юго-запад, за Златоуст, в полузаброшенный городок Трехгорный, к слову, жили там не совсем люди. Чуть ближе по маршруту имелись еще несколько интересных и безымянных древних развалин, затерявшихся в краю больших заболоченных озер. Имена тех мест давно уже были вымараны из памяти, но механист их все-таки узнал — вполне, казалось бы, обычные на слух и незатейливые по смыслу имена городов Озерный и Снежный. Но было там в самом деле нехорошо — после прогулок механист всегда, разгоняя скверну, отпаивался мыльным щелоком, настоянным на березовой золе. Иногда даже приходилось вылеживаться и чиститься около недели.

А вообще Старьевщику хватало расположенных недалеко от Качканара и пользующихся дурной славой старинных руин под названием Лесные. Про Лесные бытовало множество жутких легенд, но все больше потому, что находились они рядом — на этой стороне, практически в Приграничье. Однако, по сравнению с тем же Озерным, в Лесных преобладали тишь да благодать.

Моисей же выбирался на запад чуть выше на север от того места — там было спокойнее, почти не встречались твари, и корысть у неприкаянных была другая — соль. Приграничники сначала надоедали набегами на западных дикарей, промышлявших солеварнями на местах довоенных шахт, а после начали обходиться почти мирной торговлей. Продвигались и глубже на Запад — для разведки. В одной такой ходке из любопытства участвовал Старьевщик. Через неделю пути по вполне нормальной местности отряд вышел на сгоревшую землю — лес там рос какой-то чужой, неправильный, и чувства видоки испытали неприятные. Отряд попытался обойти аномалию, а потом вхолостую повернул назад. Имелись и другие нахоженные маршруты, опасные, но прибыльные — даже похлеще соли. Да только паханств в Приграничье было больше, чем одно, и вопросы влияния решались лишь на очень серьезных сходках.

Из известных Старьевщику людей по-настоящему далеко довелось побывать только учителю. Дрея Палыча занесло почти на другой конец света — сюда, за Каменный Пояс. Учитель пришел с обжитого запада, лежавшего позади или посреди Пустоши, но о своем прошлом рассказывал редко, отрывочно и только Вику. С его слов Старьевщик знал, что живут там отнюдь не песьеголовцы или зеленые гоблины. Не только они.

— И как там?

Своими вопросами Венди заставляла усомниться в том, что сама явилась с той стороны. Впрочем, Вик мог изначально ошибаться, но едва уловимый мягкий акцент, особенности творимых заклинаний, незнание азбучных истин мешали отнести девушку и к восточному населению.

— По-всякому…

— Люди есть?

А где их нет — людей? Зверь уходит — летом на плоскогорье, где сытнее, зимой в лес — там тепло. Не приживется зверь в одном месте — откочует в другое, для зверя везде — дом родной и берлога с удобствами.

С людьми все не так. Человек сначала отвоевывает у природы, а потом врастает печенками в землю. Спали его жилище, вытрави ядом посевы, убей скотину, разрушь, втопчи, оскверни храм, а человек, упрямая тварь, если сдуру останется жив, вернется и снова усядется посреди пепелища — не согнать. Отстроится кособоко, возделает чахлые ростки и будет давиться смертельными испарениями — а куда идти? Здесь, тра-ля-ля, значит, наши отцы да деды испокон…

Живучее человек создание и приспосабливается — что таракан.

— Встречаются.

— А на каком языке говорят?

Вот те на. Народы на разных языках разговаривают, перемешалось ведь все — мама, не горюй. Глубже, например, на восток люди общались на цокающей тарабарщине, но и их, если припрет, можно было моя-твоя-понимай при помощи примитивного «маймачинского» и на пальцах. На западе вроде бы дело обстояло аналогично.

— Понять можно.

— Вот и ладно.

Палыч ведь внятно изъяснялся — хоть других наставляй. Черт возьми, Вик только сейчас обратил внимание — в говоре учителя тоже присутствовали такие же мягкие нотки, как у спутницы. Так откуда она тогда взялась, скажите на милость?

Сдавило в груди — то ли из-за одышки, то ли от воспоминаний. Дядя Дрей, Дрей Палыч, потом почти панибратски — Палыч. Наткнулся в своих странствиях на замкнутого беглого янычаренка, приблизил к себе, не отвернулся, да и сам осел, кузни-мельницы, почти человеком сделал. Почти — потому что механистом.

И гадай — зачем. Знания хотел оставить или отцовскую любовь разделить. Иногда казалось, когда науку кулаками вколачивал, что нужна ему была копилка для информации, бездушный автомат. Но все-таки больше по-родительски относился, хоть и сыном ни разу не назвал.

Имелись ли у Палыча в прежней жизни жена, дети, Вик не знал. Даже относительно возраста своего наставника пребывал в неведении — не годился Дрей в старики, только волосами был седой как лунь. Но доподлинно известно, причем это даже закупоренной механистской душой ощущалось, — прошел учитель через Любовь, прокатилась она по нему коваными колесами судьбы и ни одного живого нерва не оставила. Звал Ее, бывало, по ночам. Вик уже в детстве смекнул, что беда дяди Дрея с Зелеными Небесами связана. Не понимал только тогда, отчего зеленый для многих — цвет смерти.

А потом, когда картина более-менее сложилась из обрывков откровений учителя, для себя определил — скорбная история. Тягостное прошлое. Если правда или если все понял правильно.

Старьевщик думал когда-нибудь поведать миру про то, что случилось с Палычем. Как это представлял. Или даже попросить кого-нибудь, да хотя бы Моисеева Менестреля, сложить песню. Не для славы и ублажения слуха обывателей, а просто чтобы услышали, как было на самом деле. Может, на западе и ходили какие сказания, но сюда их молва пока не доносила.

Вик в угрюмом тюремном одиночестве пытался сам кувыркать слова, но ничего из этого не выходило. Или сырой забой оказался не лучшим местом для вдохновения, или все же не механиста занятие — изливать душу музыкой. Дальше названия процесс не пошел, хотя получилось оно грустное, на взгляд Старьевщика, и романтическое — «Танцевавшая с ветром» — самое то для красивой баллады.

Статутная княгиня вышагивала впереди, а ветер подхватывал снег у ее ног, и солнце искрилось на кружащихся кристалликах льда. Старьевщик горько усмехнулся, наблюдая, как зад спутницы грациозно вихляет в такт шагам, а ладони манерно отмахивают маятником — вправо-влево. Девчонка. В горы надо брать посох с окованной острой пяткой или, на худой конец, палку помассивнее, как это сделал он сам. Или, может быть, именно коряжина в руках мешает механисту так резво прыгать с камня на камень по курумнику?

Статутная княгиня в сверкающей снежной пыли. Интересно, могла ли она быть похожей на ту женщину из не начатой еще баллады? Танцевавшую и совершившую деяние, по сути своей, божественное?

Смог бы Старьевщик стать таким, как учитель, рассчитать и создать не стрельбу или электроудочку и даже не резонансный трансформатор, а Истинную Машину. И оставить в ней свою душу. Навсегда.

Куда так стремится эта девчонка, какая цель тащит ее, какого рожна он, здравомыслящий человек, таращится на ее задницу и тянется в будущее, заканчивающееся тупиком-ловушкой?

Может ли эта его история стать подобной истории Палыча, тоже начинавшейся как совместное путешествие людей, преследующих совершенно разные цели? И чем это все закончится? Так же как тогда — чьей-то смертью? В том, что смерти скоро случатся, механист не сомневался. Иначе и быть не может. Во-первых, вокруг него всегда витала тень костлявой, и оттого недавно увиденная карта из колоды Венедис вызвала особенное отвращение, а во-вторых, они неуклонно приближались к развязке настоящего этапа их пути.

Солнце приноравливалось скатиться за линию гор, а Вик уже видел вдалеке сужающиеся скалы и рассекающую их неровным шрамом подсвеченную щель-проход. Высота стен была изрядная, внушающая надежду, что все должно получиться так, как запланировано.

Ловушка оправдала самые смелые ожидания механиста — тесная долина, вытянувшаяся вдоль высокого хребта, напоминала разлом в теле горы и имела только один вход-выход. Когда Венди осознала, что их дорога оканчивается отвесным склоном, глаза ее наполнила грусть. Старьевщику даже стало жаль девушку. Немного.

Она посмотрела на механиста и ничего не сказала. Смеркалось, и возвращаться назад было бессмысленно, терялся день перехода — это она понимала без всяких комментариев. Существовала вероятность, что Гоньба не висит на пятках так плотно, но Вик не сомневался в обратном. Венедис, наверное, тоже почувствовала — добегались.

— Что делать будем? — спросила она после продолжительного разглядывания нависающих над головой камней.

— Спать.

Девушка вымучила из себя улыбку:

— А потом?

— Утро вечера и все такое.

Задумчивость спутницы Вику не нравилась — но до утра еще было время настроиться на победный лад. Старьевщик поведал, что при входе в долину на высоте добрых десяти метров заметил удобный карниз и вроде бы более-менее доступный подъем на него.

Заметил, потому что искал, следуя расстановке, изображенной на писанице, — все совпадало на доисторической схеме. Но о таких подробностях механист умолчал.

Девушка безразлично кивнула головой и побрела за ним. На этот раз — сзади, и Старьевщику пришлось изловчиться, чтобы незаметно для попутчицы подбросить и тут, на противоположном входу конце ловушки, оставшиеся нитки с засохшей кровью. Они должны были оказаться именно в этом месте — Гоньба. Да и надоело таскать всякий мусор в карманах.

Неказистая достоверность, с которой древние изображали номера охотников, поражала — на карниз хоть и с трудом, но удалось добраться сквозь сумерки. Вдобавок над площадкой, на высоте около метра, имелся скальный выступ-козырек. После расчистки от снега и драпировки одеялами у спутников появилось нечто вроде палатки. На небольшом костерке — добрую половину ноши механиста составлял подбираемый на ходу редкий в горах валежник — вскипятили воду, и Венедис расщедрилась на остатки концентрата. Такой подход Старьевщик одобрял — пусть желудок и требовал заполнить порожний объем, не доверяя небольшому брикету спрессованных опилок. Оставшиеся пустоты залили кипятком и горстью морошки.

— Ты подозрительно спокоен, — заметила Венди, когда путники, прижавшись спинами в одном спальном мешке, ворочались возле остывающих углей.

— А чего психовать? — удивился механист.

— Мы завтра сдохнем.

— Это не повод. — Вик сладко зевнул. — Да и что там такого — пара видоков, пускай и не слабых.

Девушка даже приподнялась на локте:

— Ты кретин. Гоньба — не видоки. Не такие видоки, как ты можешь себе представить. Они — Вестники и Ревнители.

— Надо же, — Старьевщик попытался вытянуть из собеседницы максимум информации, — у Хана теперь и такие секретные службы имеются…

— Да при чем тут Хан?! — Венди возмущенно дернула плечом. — Они вообще не отсюда!

— А откуда? — продолжил ковать по горячему механист.

— Оттуда, — отрезала девушка.

Они посопели молча еще некоторое время, и когда Вик, пользуясь непродолжительным теплом углей, уже начал прикемаривать, Венедис прошептала:

— У тебя психотип классического Дурака, Виктор. Может быть, что-нибудь и получится.

С дураками всегда так — ничего определенного.

Вик почмокал губами, делая вид, что уже заснул. Подумалось — Дурак, стоящий на карнизе, а рядом цепь заснеженных вершин, освещаемых лучами восходящего солнца. Карты ведь сугубо символичны, не так ли? Но дуракам закон не писан — они вольны буквально воспринимать пророчества и знамения. Значит, завтра. Здесь и на рассвете.

А еще у Дурака на плече котомка с Неизвестным. Пусть Неизвестное таковым и останется — утром механист не планировал прежде времени потрошить свой контейнер с кристаллами. Только в крайнем случае. Эка невидаль — ревнивые буревестники.

Хорохорясь, таким образом, Старьевщик окончательно вырубился.

Сон был самый обыкновенный. В нем Вик был мальчишкой на лугу, заросшем сочной зеленой травой. Рядом находился Дрей — молодой, сильный, и он почему-то воспринимался не как Дядя, а как Отец. Под руку Палыча держала женщина. Черты лица ее отчего-то постоянно размывались — то она становилась похожей на Венди, то на печальный образ с древних икон, то просто принимала внешность какой-то незнакомой, но очень красивой девушки. И казалась Матерью.

— Выше! Выше! — кричал маленький Вик и смеялся.

— Выше! — задорно вторила ему девушка-мать и смотрела в небо, прикрывая глаза ладонью-козырьком.

Дрей радостно улыбался, разматывал катушку с тросом и поглядывал на прибор со стрелкой на зеркальной шкале.

А бумажный воздушный змей парил в недосягаемой высоте, и длинный шлейф извивался кольцами, как и положено всякому змеиному хвосту. Иногда мать жмурилась, дула в сторону змея, и вся конструкция резко уходила вверх.

И было легко и весело, и переполняли открытые души радость ребенка и ребячество родителей, и даже мыслей о том не возникало, что этот бумажный змей — никакой не Дракон, и нечего искать сакральные значения и символизм в далеком силуэте рукотворного приспособления.

Потому что другой, зрелой, механистической половиной сознания Вик помнил, что змей не простая игрушка. Это уловитель радиантных течений, и благодаря разнице потенциалов по тросу-проводнику стекает сейчас в аккумуляторы страшного оружия Дрея атмосферная энергия.

Наверное, сон навеяли недавние воспоминания об учителе и его Танцевавшей — всему ведь должно быть рациональное объяснение.

Древние охотники выбрали правильное место для своего секрета. На карниз практически не задувал ветер, и тепло сохранилось в импровизированной палатке почти до самого утра. Лучи восходящего солнца пронизывали устье входа в долину, освещали подступы, но скрывали в тени саму площадку, облюбованную вот уже несколько тысяч лет назад для доброй охоты. И сама небольшая долила — узкий, вытянутый разлом-аппендикс между скал длиной чуть больше двух километров — с карниза просматривалась идеально.

А настроение было уравновешенно-расслабленное, не исключено — благодаря последнему сну. Венедис тоже выглядела по-боевому, Старьевщик и не сомневался — чтобы заставить человека драться насмерть, надо поступить с ним, как с крысой. Загнать в угол.

Костер разжигать не стали — чтобы раньше времени не обнаружить себя. Механист был отчего-то уверен — все произойдет сейчас, скоро. Он взялся заниматься стрельбой, смазал механизм подачи, почистил пьезоэлемент, поправил форму бумажных патронов, чтобы аккуратно и быстро ложились в гильзу плавающего затвора. Венди смотрела на эти приготовления с выражением нескрываемого скепсиса. Гляди, малышка, — можно сколько угодно морщить нос, но это — настоящее оружие, каким бы бесчестным, ни считали его видоки-идеалисты. Оружие не может быть подлым или благородным — ему некогда, оно должно быть смертоносным.

А стрельба здесь и сейчас имеет целых два результативно убойных варианта использования. По плану А и по плану Б — механист безмерно уважал замыслы, имеющие, если что-либо пойдет не так, резервные решения. Два шанса победить в бою — это намного больше, чем один — сдохнуть в бегстве. Математика для начинающих.

Девушка в проекты Старьевщика не вникала. Она извлекла из недр рюкзака упакованный и перетянутый наговоренными узлами нож, что механист передал ей в Саранпауле, но расчехлять пока не стала. Затем повязала на голову платок, расплела, чтобы не стеснять движения, шнуровку под мышками — Вик раньше не замечал такой особенности ее куртки — и принялась нашептывать то ли мантру, то ли молитву на смутно понятном и непонятном одновременно диалекте:

— Езус Змий святы и маци Родзяна, пазыч моц и пакор, коли на то воля правиду будзе и да посьпеха лесы капрыз…

Если бы Старьевщик полюбопытствовал, может быть, когда бы все закончилось, от него не стали бы скрывать, что проклятый орден тамплиеров, после гонений осевший в Вильне, с самого своего создания тяготел к нетрадиционным интерпретациям религии, граничащим с ересью. Постепенно, с веками, культ Божественной Матери смешался у них с почитанием языческой Рожаны, а после — вообще эволюционировал до поклонения змиям-драконам как не персонифицируемым силам мироздания. Впрочем, Старьевщик все равно не знал, кто такие Рожана и тамплиеры, а Вильня была для него ничего не значащим географическим названием.

Имелся у Вика другой вопрос, внятного ответа на который можно было добиться именно в такой, критической, ситуации, и, чтобы получить его, следовало поторопиться. Однако молитву девушке механист дал закончить. Благо была она не сильно пространная:

— …помру, ци зобью — встрень, яко належить.

— Ответь, только правду — все равно, глядишь, головы сложим, — предложил Вик, выждав несколько вдохов взволнованной Венди.

— Ну.

— По ночам хрень какая-то одолевает, — признался механист.

— Мир в тебя стучится, — согласилась девушка.

— Не по себе мне… Ты говорила… я что, правда — мертвый?

— Мертвый, — отмахнулась Венди, — но живой. Сложно это, не заморачивайся. Вы тут почти все — мертвые. Как тени. Ох… идут, кажется.

Переваривание сказанного Вик решил отложить на потом — в самом деле, совершенно не скрываясь, шли. Втроем.

Откуда трое? Для плана А это не имело никакого значения, но с реализацией варианта Б, если что, могли возникнуть сложности. Вик вытащил из рюкзака снятый с армиллярной сферы визир и припал к окуляру. Прибор не был предназначен для рассматривания удаленных предметов и обеспечивал, самое большее, двукратное увеличение. Старьевщик не сетовал — ведь два, опять же, как ни крути, а больше одного.

Увидеть их снизу, вжавшихся в холодный камень, было невозможно, зато окрестности с карниза представлялись как на ладони. Когда ищейки Гоньбы подошли ближе, Вик расслабился — с третьим проблем возникнуть не должно. В нем, единственном не прячущем лицо под капюшоном шубы, механист опознал того мужика, что схлопотал в нос сначала от статутной княгини, а потом от него самого и который собирался достать их из-под земли. Старьевщик ухмыльнулся — некоторыми словами не стоит сотрясать эфир. Под землей может оказаться и сам обещающий, а «достать» — иногда означает «надоесть».

Вик мужику совершенно не завидовал. Шел тот с Гоньбой не только оттого, что знал окрестности. Его вела злоба, которой в поиске подпитывались ищейки, выпивая донора насухо. И конец ему грозил один при любом раскладе. Если до мужика и дошло, что он попал, то по виду было это уже безразлично. Тащился заводной игрушкой, покачиваясь, измотанный ночным переходом и использованный душой. На убой шел.

А ищейки — да, они были те самые, из ночи. Старьевщик снова подивился их обыкновенности. Невзрачный рост, один покруглее, другой потоньше, глухие шубы-парки с собачьей отделкой и меховые чулки-сапоги. Вик догадался или почувствовал, что одежда — не их, а тех несчастных, замученных на таежной стоянке. Только гневу теперь уже не было места — замученных так замученных. Старьевщик ведь тоже в иной ситуации мог поизмываться над жертвой, когда было за что. Теоретически. Не получалось никогда — наверное, терпения не хватало. Или времени — в бешеном ритме жизнь проживалась. Оттого просто убивал того, кто мешал, и двигался дальше.

Венди попыталась шевельнуться, когда преследователи прошли под карнизом, но Вик придержал девушку ладонью. А те двигались уверенно и нагло — чуяли и механистову кровь, и близкое окончание, и зловоние тупика. Когда они добрались уже до крайней точки, Старьевщик отложил визир и взялся за стрельбу.

— С такого расстояния? — Венди была готова покрутить пальцем у виска.

На расстоянии двух километров преследователи выглядели как блохи. Через визир. Хотел бы Вик когда-нибудь сделать оружие, могущее поражать на такой дистанции. Мечта, никогда не должная стать явью.

Нет, ну почему видоки и прочие, склонные воспринимать механистику как нечто оторванное от мира, никогда не способны узреть простые, очевидные решения?

Наверное, это будет самый короткий бой в его жизни.

Вик поднялся на ноги, искренне надеясь, что его увидят, задрал ствол в небо и выстрелил. Потом, обжигая пальцы о раскаленную гильзу, споро перезарядив — еще раз. Для верности.