Мемуары

Глава I

В 1470 году король возымел желание отомстить герцогу Бургундскому и, решив, что пора уже настала, стал тайком подбивать города на Сомме – Амьен, Сен-Кантен и Абвиль, чтобы они поднялись против герцога, призвали королевскую кавалерию и разместили ее у себя; ведь великие сеньоры, по крайней мере мудрые, всегда стремятся действовать скрытно и под благовидными предлогами. А чтобы Вы представили себе, к каким уловкам прибегают во Франции, я хочу рассказать, как это все происходило и почему король и герцог оба обманулись в своих ожиданиях и между ними возобновилась ожесточенная и беспощадная война, которая продолжалась 13 или 14 лет.

Король действительно очень хотел, чтобы в этих городах началось возмущение, и нашел предлог: герцог Бургундский, дескать, расширил свои границы более, чем положено по договору; и вот началось хождение послов от одного к другому. Они проходили через названные города и вершили там свои тайные дела. Гарнизонов в городах не было, и во всем королевстве царило спокойствие, не нарушаемое ни герцогом Бургундским, ни герцогом Бретонским. Герцог же Гиенский в то время пребывал, как кажется, в доброй дружбе с королем. Король, однако, не желал возобновлять войну, чтобы захватить один или два из этих городов, а всячески старался разжечь восстание во всех, землях герцога Бургундского, надеясь таким способом взять верх над ним.

Множество людей, чтобы угодить королю, оказалось замешано в этом деле, и в сообщениях, которые он получал, успехи постоянно преувеличивались; одни похвалялись, что склонили на его сторону какой-либо город, другие говорили то же самое о наиболее могущественных представителях герцогского дома, которые якобы готовы выступить против герцога. Все это лишь отчасти было верно. И если бы только король мог представить, что произойдет в дальнейшем, он не нарушил бы мира и не возобновил бы военных действий, невзирая даже на то, что у него были основания возмущаться тем, как с ним обошлись в Перонне; тем более что он обнародовал мирный договор в Париже через три месяца после возвращения в королевство.[118] Он возобновил борьбу с герцогом не без опаски, но жажда мести оказалась сильнее.

А теперь посмотрите, каким манером его побуждали к этому. Коннетабль Франции граф Сен-Поль, человек очень мудрый, а также советники герцога Гиенского и другие желали войны между королем и герцогом Бургундским, а не мира по двум причинам: во-первых, они боялись, что из-за длительного мира сократятся их огромные доходы – ведь коннетабль держал 400 кавалеристов, оплата которых не контролировалась – они должны были лишь являться на смотр.[119] За это коннетабль получал свыше 30 тысяч франков в год, кроме жалования за службу, и имел доходы от нескольких прекрасных местечек, которыми управлял; а во-вторых, они хотели занять короля, ибо, как они говорили промеж себя, натура его такова, что если он не будет занят войной с внешними врагами или борьбой с сеньорами, то начнет ее со своими слугами – придворными и должностными людьми, поскольку душа его не выносит покоя.

Вот почему они изо всех сил старались вовлечь короля в войну. Коннетабль предлагал в любой день захватить Сен-Кантен, поскольку его земли лежали поблизости, и говорил, что у него полно сторонников во Фландрии и Брабанте и что он сможет поднять восстание против герцога во многих городах. Герцог Гиенский, находившийся при короле, и все его главные советники также настойчиво предлагали свои услуги в этом деле и обещали королю привести 400 или 300 кавалеристов, набранных по приказу герцога Гиенского. Но они преследовали совсем не те цели, что имел в виду король, а прямо противоположные, как Вы позднее узнаете.

Король пожелал придать делу официальный характер и решить его в торжественной обстановке, поэтому он созвал в Тур на март – апрель 1470 года штаты, чего никогда не делал ни раньше, ни после этого, но пригласил только избранных людей, о которых знал, что они не станут противоречить ему [120]. Им было доложено о действиях герцога Бургундского, наносящих ущерб короне, и представлен в качестве челобитчика граф д’Э, который сказал, что герцог захватил у него Сен-Валери и другие земли, которые он держал от него в округе Абвиля и в графстве Понтье, и не желает слушать никаких оправданий графа. А сделал это герцог потому, что небольшое судно из города Э захватило торговое судно из Фландрии, и граф предлагал возместить убытки. Кроме того, герцог требовал от графа принести ему оммаж против всех, чего граф не желал делать, поскольку это подрывало власть короля[121]. На ассамблее присутствовали юристы, парламентские и другие, и она приняла в соответствии с волей короля решение вызвать герцога на суд в Парижский парламент. Король отлично понимал, что герцог гордо откажется или совершит что-нибудь другое в нарушение прав парламента и, таким образом, причина для войны с ним станет гораздо более весомой.

Вызов был передан герцогу в Генте в то время, когда он шел к мессе, парламентским судебным приставом. Герцог, удивленный и возмущенный, велел схватить пристава, и его продержали под стражей несколько дней, но в конце концов отпустили.

Теперь Вы знаете, что было сделано, дабы начать против герцога войну, но он был предупрежден и вооружил большое число людей, оплачиваемых на дому, как о них говорили. Они получали небольшую плату за то, чтобы, оставаясь дома, были наготове. Им ежемесячно устраивали смотры на местах и выдавали деньги. Так продолжалось месяца три или четыре, пока герцогу не надоело; и тогда он распустил этих людей, а от всех страхов освободился, поскольку король часто засылал к нему посольства.

Герцог уехал в Голландию. У него не было под рукой ни войска, ни гарнизонов в пограничных городах, и это обернулось для него бедой. В Голландии герцог Жан Бурбонский, ныне покойный, известил его, что скоро против него будет начата война в Бургундии и Пикардии и что у короля в этих землях и при его дворе много сторонников. Герцог, оказавшийся без людей (ибо он распустил тех, о ком я выше говорил), был крайне встревожен этим сообщением и быстро переправился по морю в Артуа, в город Эден. Он стал подозревать своих приближенных и с недоверием относиться к переговорам, что велись в тех городах, о которых я говорил, но действовал он медленно, не вполне доверяя всему, что ему сообщали. Он вызвал из Амьена двух наиболее видных горожан, чье участие в переговорах казалось ему подозрительным, но они столь удачно оправдались, что он их отпустил.

А в это время от него бежало несколько людей, в том числе Бодуэн [122], которые перешли на службу к королю, и это напугало его ввиду возможных серьезных последствий. Он призвал всех броситься в погоню, но отправились немногие, так как было начало зимы и прошло еще мало дней после его возвращения из Голландии.

Глава II

Через два дня после бегства этих приближенных герцога (которым удалось уйти), а случилось это в декабре 1470 года, монсеньор коннетабль вошел в Сен-Кантен и заставил жителей принести присягу королю. Тогда герцог понял, что дела его плохи, поскольку у него не было армии, и он разослал по стране своих слуг набирать людей. А сам он с небольшим числом своих сторонников, которых смог собрать (всего 400 или 500 всадников), двинулся в Дуллан, чтобы предотвратить отпадение Амьена; но амьенцы уже пять или шесть дней как вели переговоры с королем, ибо королевская армия стояла рядом, под самым городом. Сначала они ответили королю отказом, так как часть горожан держала сторону герцога, который туда послал своего гоффурьера; и если бы у герцога было достаточно людей, чтобы он мог рискнуть самолично войти в город, он бы его не потерял, но он не осмелился войти с малым сопровождением, хотя некоторые горожане и просили его об этом. А когда противники увидели его нерешительность и слабость, они поступили по-своему и впустили людей короля. Жители Абвиля помышляли сделать то же самое, но туда от имени герцога вошел монсеньор де Корд и не допустил этого.

От Амьена до Дуллана всего пять малых лье, и поэтому герцог, как только узнал, что люди короля вошли в Амьен, вынужден был отступить; он поспешил в Аррас, опасаясь, как бы не случилось подобное и во многих других местах, ибо он видел себя окруженным родственниками и друзьями коннетабля. А с другой стороны, из-за сбежавшего бастарда Бодуэна он подозревал в измене и его брата – великого бастарда Бургундского. Тем временем к нему мало-помалу сходились люди.

Королю казалось, что он достиг цели, и он поверил тому, что ему говорили коннетабль и прочие о числе его сторонников; и если бы у него не было этой уверенности, он не стал бы начинать войну.

Однако пора мне в конце концов объяснить, что двигало коннетаблем, герцогом Гиенским и его главными советниками (несмотря на доброе обхождение, помощь и великие почести, которые оказывал герцогу Гиенскому герцог Бургундский) и какую выгоду могли они извлечь, столкнув в войне этих двух великих государей, живших в мире, и их сеньории. Я об этом уже кое-что рассказал: это было сделано, дабы надежнее обеспечить свое положение и чтобы король, пребывая в бездействии, не начал распрей с ними самими. Но главная причина была все же не в этом, а в том, что герцог Гиенский и другие заинтересованы были в браке с единственной дочерью и наследницей герцога Бургундского [123]в, поскольку сыновей у того не было; несколько раз герцога Бургундского просили дать согласие на этот брак, и он никогда не возражал, но в то же время вовсе не желал его заключать; такие же обещания он давал и другим.

Посмотрите же, что придумали эти люди, чтобы добиться своего и заставить герцога выдать дочь замуж. Как только два вышеупомянутых города были взяты и герцог вернулся в Аррас, куда по возможности стекались люди, герцог Гиенский тайно прислал к нему человека с запиской в три строчки, написанной его рукой и закатанной в маленький кусочек воска; в ней говорилось: «Постарайтесь ублажить своих подданных и не заботьтесь ни о чем, ибо Вы найдете друзей».

Герцог Бургундский, поначалу весьма встревоженный, послал человека к коннетаблю просить его, чтобы тот не отягощал его положения и не ускорял ход войны, которая была начата без всякого предупреждения и вызова. Коннетабль был очень доволен этими словами, и ему казалось, что он держит герцога в своих руках, поскольку тот обратился к нему с просьбой, будучи явно встревожен. И он ответил, что положение герцога ему кажется чрезвычайно опасным и что он не знает иного средства выйти из него, как только выдать дочь замуж за герцога Гиенского; тогда ему будет оказана военная помощь, герцог Гиенский со многими другими сеньорами объявит себя его сторонником и ему будет возвращен Сен-Кантен, где он поставит своих людей; а без этого брака и объявления о нем он, коннетабль, не осмелится ввести в город людей герцога, ибо король слишком могуществен, он хорошо все организовал и имеет немало сторонников в герцогских землях; он передал и многое другое в том же духе, чтобы его запугать.

Я не знаю случая, чтобы добром кончил человек, который вознамерился держать в страхе и подчинении своего господина или могущественного государя, с которым он имеет дело, что Вы поймете на примере этого коннетабля. Ведь его господином был король, а большая часть его имущества и дети находились под властью герцога, но тем не менее он постоянно прибегал к подобным приемам, распаляя их взаимное недоверие и пугая одного другим, отчего он и нажил беду. И хотя все люди стремятся освободиться от подчинения и страха и все ненавидят тех, кто их держит в этом состоянии, однако никто в этом не сравнится с государями, ибо больше, чем кто-либо иной, они ненавидят тех, от кого они зависят.

Когда герцог Бургундский выслушал ответ коннетабля, он понял, что не найдет у него никакого сочувствия и что он-то и есть главный виновник этой войны. И герцог проникся глубокой ненавистью к нему, от которой его сердце никогда впоследствии не освободилось, и главным образом из-за того, что тот, запугивая его, хотел заставить его выдать замуж свою дочь. В это время он уже отчасти воспрял духом и собрал много людей. Теперь Вы понимаете, приняв в расчет требования герцога Гиенского и коннетабля, что все это было согласовано между ними, ибо герцог Бретонский позднее передал герцогу Бургундскому такие же, и даже более грозные, вести и разрешил монсеньору де Лекену отпустить на королевскую службу 100 бретонских кавалеристов. Отсюда Вы можете сделать вывод, что война велась, дабы заставить герцога согласиться на упомянутый брак и что доверием короля злоупотребили, посоветовав ему начать эту войну; а что касается его сторонников, которыми, как ему говорили, он будто бы располагал в герцогских землях, то все это мало соответствовало истине.

Однако в этом походе коннетабль, ненавидевший герцога, очень хорошо служил королю, ибо он знал, какую ненависть тот затаил против него самого. Столь же верен королю был и герцог Гиенский со своими сторонниками, так что для герцога Бургундского события принимали очень опасный оборот. Но когда он готов был согласиться на брак своей дочери с герцогом Гиенским, после того как начался тот торг, о котором я рассказал, то герцог Гиенский, коннетабль и другие их сторонники повернули против короля и попытались, насколько возможно, ослабить его. Но какие бы решения люди ни принимали в таких делах, все завершается по божьему благоволению.

Глава III

Вы должны были понять из долгого рассказа, каковы были истинные причины этой войны и то, что оба государя были на сей счет достаточно слепы, не понимая, ни тот ни другой, ее мотивов, что свидетельствует об удивительной ловкости тех, кто заправлял делом; можно сказать по этому поводу, что одна половина людей не имеет ни малейшего представления о том, как действует другая. Все те события, о которых речь шла в предыдущих Главах, случились в течение короткого срока. После взятия Амьена, дней через 15 по меньшей мере, герцог стал лагерем возле Арраса, ибо дальше он не отступал, а затем пошел к реке Сомме и прямо на Пикиньи. В пути к нему прибыл посланец от герцога Бретонского, бывший всего лишь пехотинцем, и передал герцогу от имени своего господина то, что тот узнал от короля; и, между прочим, сказал о связях, которые король имел в некоторых крупных городах, из которых он назвал Антверпен, Брюгге и Брюссель. Он также предупредил герцога, что король решил его осадить в любом городе, где только настигнет, даже в Генте; полагаю, что герцог Бретонский сообщил все это ради герцога Гиенского, дабы посодействовать его браку.

Герцог Бургундский был крайне недоволен этими предупреждениями герцога Бретонского и тут же ответил посланцу, что его господин дурно осведомлен и что это какие-то его худые советники пожелали внушить ему подобные страхи, дабы он не выполнял своего долга и не помогал ему, как обязан делать, будучи союзником, и что он плохо осведомлен о том, что собой представляют Гент и другие города, где, по его словам, король якобы собирается его осадить, поскольку эти города слишком велики чтобы их осаждать. Герцог Бургундский велел, чтобы он рассказал своему господину о бургундской армии, которую видел, и передал, что на самом деле все обстоит иначе, ибо он, герцог Бургундский, решил перейти Сомму и сразиться с королем, если тот встретится на пути, дабы остановить его; и чтобы он просил герцога, своего господина, выступить за Бургундию против короля и поступить так, как он, герцог Бургундский, поступил, когда заключал договор в Перонне.

На следующий день герцог Бургундский подошел к городу Пикиньи на Сомме, месту сильно укрепленному, и решил поблизости построить мост через реку, дабы перейти Сомму. Но неожиданно оказалось, что в Пикиньи размещено 400 или 500 вольных лучников и небольшое число дворян. Те, когда увидели, что герцог Бургундский собирается переправиться, вышли и устроили засаду вдоль длинной дороги, но настолько удалились от города, что дали возможность людям герцога Бургундского погнаться за ними; они настигли их, когда те спешили вернуться в город, часть их перебили и захватили предместье, что находится на той дороге. Затем подвезли четыре или пять орудий, хотя с этой стороны город было не взять, так как там протекала река. Однако вольные лучники испугались, что будет построен мост и их осадят с другой стороны, поэтому они покинули город и бежали. Замок продержался дня два или три, и затем из него все ушли [124].

Эта небольшая победа придала смелости герцогу Бургундскому, и он расположился в окрестностях Амьена. Дважды или трижды он менял позицию, говоря, что готовит поле на тот случай, если король пожелает сразиться. И наконец, он подошел к самому городу так близко, что его артиллерия смогла его обстреливать. Так он простоял шесть недель. В городе было 1400 королевских кавалеристов и 4 тысячи вольных лучников. Там находились монсеньор коннетабль и все высшие начальники королевства – обер-гофмейстер, адмирал, маршалы, сенешалы и множество других достойных лиц.

Король оставался тем временем в Бове, куда съехалось множество народа; с ним были его брат герцог Гиенский и герцог Никола Калабрийский (старший сын Жана, герцога Калабрийского и Лотарингского, единственный наследник Анжуйского дома). При короле была также знать, собранная по арьербану. Нет сомнений в том, что, как я слышал, все состоявшие при короле люди искренне желали ринуться в бой. Но король уже начал понимать, из-за чего возникла эта война, и видел, что она отнюдь не идет к концу, но разгорается сильнее, чем когда-либо раньше.

Те, что были в Амьене, задумали сделать вылазку, чтобы атаковать герцога Бургундского с его войском, но при условии, что король пришлет им армию, которая стояла с ним в Бове. Король, извещенный об этом плане, отверг его и запретил это дело. Ибо, хотя оно и казалось выгодным, все же был риск, особенно для тех, кто выступит из города, поскольку они вышли бы через двое ворот, одни из которых были рядом с войском герцога Бургундского, и если бы им не удалось сразу же, с первого удара одержать победу, то над ними, пешими, нависла бы угроза уничтожения, а город мог быть захвачен.

Между тем герцог Бургундский послал к королю пажа по имени Симон де Кенже, который впоследствии стал бальи города Труа, с письмом в шесть строчек, написанных его собственной рукой, где смиренно жаловался на то, что его преследуют по чьему-то наущению и что если король был бы хорошо обо всем осведомлен, то он не поступил бы таким образом.

Армия, посланная королем в Бургундию, разбила все бургундские силы, выставленные против нее, и захватила много пленных. Число убитых было невелико, но разгром был полный. Армия стала осаждать и брать города, что напугало герцога. Он, однако, приказал распространить в войсках прямо противоположные сведения, будто его люди взяли верх.

Когда король прочитал письмо, присланное герцогом Бургундским, он очень обрадовался по той причине, о которой Вы уже слышали,[125] а также потому, что его удручали затянувшиеся боевые действия; и он составил ответ и дал полномочия некоторым из тех, что были в Амьене, заключить перемирие на срок от двух-трех до четырех-пяти дней. В конце концов оно было заключено, как мне кажется, на год, чем коннетабль граф Сен-Поль был недоволен; ведь что бы ни говорили или ни думали люди, граф Сен-Поль был тогда главным врагом герцога Бургундского, и никогда между ними не было дружбы, как Вы слышали вначале. Но они посылали друг к другу людей, занимаясь интригами, и подыскивали себе помощников из окружения другого. И все, что ни делал герцог, Вce это было ради возвращения Сен-Кантена. Коннетабль же, когда испытывал опасения или страх перед королем, несколько раз обещал герцогу, что передаст ему город. Случилось даже как-то, что люди герцога Бургундского, по желанию коннетабля, подошли к городу на два или три лье, чтобы войти в него. Но когда дело дошло до того чтобы их впустить, коннетабль раскаялся и отказался от своего намерения, отчего в конце концов на него свалилась беда; ведь он надеялся, что благодаря своему положению и большому числу людей, оплачиваемых королем, сможет распоряжаться ими обоими, натравливая их друг на друга, что ему до сих пор удавалось; однако затея его была чересчур опасной, поскольку оба государя были слишком сильными и могущественными и слишком искушенными.

Когда эти армии разошлись, король отправился в Турень, герцог Гиенский в свои земли, а герцог Бургундский в свои. И некоторое время дела оставались в том же положении. Герцог Бургундский созвал у себя представительное заседание штатов, чтобы они поняли, сколь великий ущерб он понес от регулярной кавалерии короля и что, будь у него 500 регулярных кавалеристов для охраны границ, король никогда бы не начал этой войны и сохранялся бы мир[126]. Предупреждая их о тех Потерях, которые они могут понести в будущем, он всячески убеждал их дать согласие на оплату 800 копий [127]. В конце концов они выделили ему 120 тысяч экю-в дополнение к тому, что давали раньше, и от уплаты их была освобождена Бургундия.

Но его подданные опасались оказаться в таком же подчиненном положении, в какое попало королевство Франции из-за этой французской кавалерии [128]. По правде говоря, их опасения имели основание, ибо, когда у герцога оказалось 500 воинов, он захотел их иметь больше и стал смелее действовать против своих соседей; а сумма в 120 тысяч экю возросла до 500 тысяч, что позволило намного увеличить число воинов, отчего сильно пострадали его сеньории. Я же полагаю, что оплачиваемое войско хорошо используется лишь мудрым правителем, но когда он не таков или у власти стоит ребенок, то его советники используют его не всегда к выгоде короля и его подданных.

Ненависть Между королем и герцогом Бургундским не ослабевала. Герцог Гиенский, вернувшись в свои земли, стал часто засылать к герцогу Бургундскому послов, продолжая настаивать на браке с его дочерью. А герцог затягивал дело и поступал так со всеми, кто просил ее руки; уверен, что он вовсе не желал иметь сына и не хотел, пока он жив, выдавать дочь замуж, а стремился лишь привлечь к себе тех, кто домогался ее руки, чтобы пользоваться их помощью и услугами. Ведь у него были столь великие замыслы, чта и целой жизни не хватило бы для их осуществления, и они были: настолько обширны, что и пол-Европы его бы не удовлетворило [129]

Он был достаточно храбр, чтобы взяться за любое дело, и трудности мог снести любые, если оказывалось необходимо; в его распоряжении было много людей и денег, но не доставало ему ума и хитрости, чтобы вести свои дела, а ведь если нет очень большого ума, все прочее, что необходимо для успешных войн, ничего не стоит, и поверьте, что умом наделяет господь. Если бы можно было объединить некоторые качества короля, нашего господина, и некоторые качества герцога, то получился бы совершенный государь. Ибо, без всякого сомнения, король изрядно превосходил его умом, что он в конце концов и доказал своими делами.

Глава IV

Ведя речь об этих предметах, я забыл рассказать о короле Эдуарде Английском, а ведь эти три сеньора, а именно: король, герцог Бургундский и король Эдуард – были самыми могущественными в свое время. Я не придерживаюсь порядка в своем изложении, как полагается для исторического труда, и не указываю Вам точные даты событий, как и не привожу примеров из прошлого, ибо Вы сами это достаточно знаете, и с моей стороны это значило бы учить ученого; я лишь сообщаю Вам в общем все то, что я видел, знал или слышал от государей, коих Вам называю. Вы ведь сами жили в ту пору, когда эти события происходили, и потому нет необходимости приводить Вам те или иные даты [130].

Как мне кажется, я уже говорил о причинах, заставивших герцога Бургундского жениться на сестре короля Эдуарда: это было сделано главным образом для того, чтобы заполучить союзника в борьбе против короля, а иначе он никогда бы на это не пошел из-за сильной привязанности к дому Ланкастеров, которому он приходился близким родственником по своей матери, происходившей из Португальского дома. А ее матерью была дочь герцога Ланкастерского, и потому насколько велика была его любовь к этому дому, настолько же он ненавидел дом Йорков. Во время же заключения этого брака дом Ланкастеров был низвергнут, а о доме Йорков больше никаких разговоров не было, ибо Эдуард, герцог Йоркский, стал уже королем и хранил мир. Во время войн между этими двумя родами в Англии произошло семь или восемь крупных сражений, в которых погибло 60 или 80 принцев и сеньоров королевской крови, о чем я выше говорил в своих воспоминаниях. А те, что остались живы, бежали к герцогу Бургундскому, и это все были молодые сеньоры, чьи отцы погибли в Англии; и герцог Бургундский до женитьбы принял их, как родственников по ланкастерской линии. Они пребывали в столь великой нужде (пока герцог не узнал об их приезде), в какой и просящие милостыню не бывают; так, я видел, как герцог Экзетерский ходил пешком, босым, вслед за свитой герцога, переходя из дома в дом, чтобы обеспечить себе пропитание и не называя при этом своего имени. Это был самый близкий родственник Ланкастеров, женатый на сестре короля Эдуарда [131]. Позднее его узнали, и он получил маленькую пенсию. Были там также Сомерсеты и другие. Все они впоследствии погибли в сражениях. Их отцы и их люди грабили и разрушали Французское королевство, владея долгие годы большей его частью [132]. Но все они поубивали друг друга, а те, кто остались живы в Англии, как видите, потеряли своих детей.

И после этого говорят: «Господь больше не наказывает людей, как он имел обыкновение делать во времена детей Израилевых, и терпит злых государей и злых людей». Я же убежден, что он не обращается больше к людям со словами, как раньше, ибо оставил в этом мире достаточно доказательств, чтобы в него уверовали; но, читая обо всех этих вещах и прибавляя то, что Вы знаете сверх того, Вы сами можете понять, что никто или почти никто из злых государей и прочих, имеющих власть в этом мире и пользующихся ею жестоко и тиранически, не остается безнаказанным. Но не всегда это случается в тот день и час, когда этого хотелось бы тем, кто or них страдает.

Возвращаясь к королю Эдуарду Английскому, скажу, что дом Йорков поддержал первый человек Англии – граф Варвик, а герцог Сомерсет, наоборот, поддерживал Ланкастеров. Графа Варвика можно назвать почти что отцом короля Эдуарда, поскольку он его воспитывал и оказывал разные услуги; поэтому-то граф и стал могущественным, ибо, помимо того, что он сам по себе был знатным сеньором, он еще получил в дар от короля обширные владения как из коронных земель, так и из конфискованных; он был также капитаном Кале и занимал другие важные посты; и я слышал, что era доходы с указанных владений, кроме вотчины, составляли 80 тысяч экю в год.

У графа Варвика начались разногласия с его господином за год до того, как герцог Бургундский был под Амьеном; и герцог их разжигал, поскольку был недоволен, что граф Варвик имел в Англии такую большую власть, а с ним он не ладил, так как сеньор Варвик всегда поддерживал связь с королем, нашим господином. И действительно, я сам видел, что в то время или немного ранее граф Варвик был настолько могуществен, что держал в подчинении короля, своего господина, и погубил отца королевы сеньора Скейлза и двоих его детей [133], да и третий был под угрозой, а этих людей король Эдуард очень любил. Он лишил жизни также и некоторых других английских рыцарей и какое-то время честно охранял короля, выбрав слуг для его окружения, чтобы он позабыл о других приближенных, ибо считал своего господина немного простоватым.

Герцог Бургундский опасался такого поворота событий и тайно содействовал тому, чтобы король Эдуард мог освободиться от Варвика, и даже нашел способ обратиться лично к королю. И дела пошли так, что король от него освободился, набрал людей и разгромил отряд сторонников графа Варвика. Этот король был очень удачлив в сражениях, ибо он выиграл по меньшей мере девять крупных битв, и притом пешим.

Граф Варвик оказался не столь силен. Он сообщил своим тайным друзьям о том, что им делать, и, снарядив судно, вышел в море вместе с герцогом Кларенсом, который был женат на его дочери и поддерживал его, хотя и приходился братом королю Эдуарду. Вместе с женами, детьми и большим числом сторонников они добрались до Кале. В этом городе находился его наместник монсеньор Вэнлок и некоторые из его домашних слуг, которые, вместо того чтобы его принять, открыли огонь из пушки. Когда они стояли там на якоре, герцогиня Кларенс, дочь графа Варвика, разродилась сыном. С большим трудом удалось добиться согласия сеньора Вэнлока и других, чтобы прислали две бутылки вина. Это было очень жестоко со стороны слуги по отношению к своему господину, который, надо полагать, думал о его благе [134], назначая на этот пост, который является самым завидным в Англии и, по-моему, лучшим капитанским местом в мире, по крайней мере в христианском. Ведь я несколько раз там бывал во время этих распрей, и мэр со всей достоверностью поведал мне о складе шерсти [135], что сдача его в аренду давала бы королю Англии (в то время, о котором я говорю) 15 тысяч экю, однако капитан забирает все доходы, получаемые по эту сторону моря, себе, а кроме того, продает еще охранные грамоты и распоряжается большей частью гарнизона.

Король Англии был чрезвычайно рад, что сеньор Вэнлок отказал своему капитану, и послал ему письмо, утвердив его самого в должности капитана, поскольку тот был мудрым и старым рыцарем и носил орден Подвязки. Монсеньор Бургундский был также им очень доволен, он находился тогда в Сент-Омере и послал меня к сеньору Вэнлоку; ему он назначил пенсию в тысячу экю и просил его и дальше проявлять любовь к королю Англии, каковую он уже доказал.

Он решил так и поступать, и когда я приехал туда, он в доме Склада в Кале в моем присутствии принес клятву на верность королю Англии против всех; то же самое сделал гарнизон и жители города. Прошло два месяца, пока я ездил туда и обратно для переговоров с ним и пока пребывал там; а герцог Бургундский находился в Булони, где собрал большой флот против графа Варвика, ибо тот, отплывая от Кале, захватил несколько судов, принадлежавших подданным герцога Бургундского. Это ускорило наше вступление в войну, поскольку граф продал добычу в Нормандии, а герцог Бургундский по сему случаю арестовал всех французских купцов, приехавших на ярмарку в Антверпен [136].

Поскольку об обмане и лиходействе в этом мире нужно знать так же, как и о добрых делах, и не для того, чтобы к ним прибегать, но чтобы остерегаться, я хочу привести один пример такого обмана или хитрости – называйте как хотите, – ибо сделано это было с умом, и хочу также, чтобы стало ясно, что обманывают и наши соседи, и мы и что на каждом шагу мы сталкиваемся с добром и злом.

Когда граф Варвик подошел к Кале, надеясь войти в город, являвшийся его главным прибежищем, монсеньор Вэнлок, человек очень мудрый, сообщил ему, что если он это сделает, то погубит себя, так как против него – вся Англия и герцог Бургундский, а также жители Кале и некоторые представители гарнизона, такие, как монсеньор Дюрфор, который был маршалом короля Англии, и другие, у которых были свои люди в городе, так что лучше ему уехать во Францию и не думать о Кале, о котором он, Вэнлок, даст ему отчет, когда придет время. Он сослужил хорошую службу своему капитану, дав такой совет, но очень плохую – королю. Никогда еще человек не проявлял столь великой верности, как он в отношении сеньора Варвика, особенно если учесть, что английский король назначил его главным капитаном, а герцог Бургундский дал пенсию.

Глава V

Следуя этому совету, граф Варвик высадился в Нормандии, где был хорошо принят королем, который щедро снабдил его деньгами, чтобы он мог содержать людей, и приказал бастарду Бурбонскому, адмиралу Франции, крупными силами защищать этих англичан от флота герцога Бургундского, который был настолько велик, что никто не осмеливался выйти в море ему навстречу; армия герцога вела военные действия с подданными короля на море и на суше, создавая постоянную угрозу. Все это происходило до того, как король взял Сен-Кантен и Амьен, о чем я говорил, а взяты эти два города были в 1470 году.

На море герцог Бургундский превосходил короля и упомянутого графа, так как в порту Эклюз он забрал множество судов из Испании и Португалии, два судна из Генуи и несколько барок из Германии. Король Эдуард был человеком невысокого полета, но зато этот государь был чрезвычайно красивым, самым красивым из всех, кого мне вообще доводилось видеть, и очень храбрым. Его совсем не беспокоила высадка упомянутого графа, в отличие от герцога Бургундского, который чувствовал, что в Англии народ склоняется на сторону графа Варвика, и неоднократно предупреждал об этом короля Эдуарда. Но тот ничего не боялся, что мне кажется полным безумием – не бояться своего врага и не желать ни во что верить, особенно если угроза очевидна.

Ведь король Людовик предоставил в помощь графу все суда, какие у него только были и какие он смог собрать, и посадил на них множество людей. Он добился заключения брака между принцем Уэльским и второй дочерью графа Варвика. Этот принц был единственным сыном короля Генриха Английского[137], бывшего еще живым и находившегося в заключении в лондонском Тауэре, так что все было готово для высадки в Англии. Это был странный брак: разгромить и свергнуть отца и женить его сына на своей дочери!

Как и удерживать брата враждебного короля – герцога Кларенса, который должен был бояться, как бы дом Ланкастеров не вернул себе корону! Все это не могло пройти незамеченным.

Я же во время этих приготовлений был в Кале и вел переговоры с монсеньором Вэнлоком; я еще не понимал его двойной игры, которую он вел уже три месяца, и, узнав об этих приготовлениях, я попросил, чтобы он соблаговолил изгнать из города 20 или 30 домашних слуг графа Варвика. Поскольку я был уверен, что армия короля и графа готова к отплытию из Нормандии, где она находилась, и что если она неожиданно высадится в Англии, то в Кале может произойти переворот с помощью этих слуг графа Варвика, в результате чего он, Вэнлок, уже не будет господином в городе, то я и просил его настоятельно, чтобы он их выдворил. Он со мной все время соглашался, но в какой-то момент отвел меня в сторону и сказал, что он останется господином города и желает мне сообщить кое-что для передачи герцогу Бургундскому, а именно что он ему советует, если тот хочет быть другом Англии, постараться установить мир, а не продолжать войну; сказал он это, имея в виду флот, направленный против графа Варвика. Он добавил, что это легко будет сделать через одну девицу, которая в тот день проезжала через Кале, направляясь во Францию к мадам Кларенс, и везла условия мира от имени короля Эдуарда.

Он говорил правду, но как сам он злоупотреблял доверием других, так и его эта девица обманула, ибо ехала она с тайным поручением, выполнение которого нанесло бы ущерб графу Варвику и всем его сторонникам. Об этих потаенных хитростях или обманах, что совершаются в наших землях, по сю сторону моря, правдивее, чем я, Вам никто другой не поведает – по крайней мере, о тех, что произошли за последние 20 лет. Тайное поручение, с которым ехала эта женщина, состояло в том, чтобы убедить монсеньора Кларенса не становиться причиной гибели своего рода и не помогать восстановлению у власти рода Ланкастеров, памятуя о прежних оскорблениях и вражде; и что ему следует понять, что после того, как граф выдал свою дочь замуж за принца Уэльского, он постарается его сделать королем и уже принес ему оммаж. И так хорошо потрудилась эта женщина, что убедила сеньора Кларенса, который обещал перейти на сторону короля, своего брата, как только окажется в Англии.

Эта женщина не была ни легкомысленной, ни сумасбродной в своих речах[138]; она имела возможность проходить к своей хозяйке и потому добилась своего быстрей, чем добился бы мужчина. И сколь ни был искушенным человеком монсеньор Вэнлок, эта женщина его все же обманула и сделала свое тайное дело, в результате чего граф Варвик был разгромлен и погиб со всеми своими сторонниками; потому быть подозрительным и следить за теми, кто ходит туда-сюда, не стыдно, но великий стыд – быть обманутым и по своей вине погибнуть. Однако подозрительность должна быть умеренной – излишняя тоже не к добру.

Я Вам уже говорил, что армия монсеньора Варвика и та, которую собрал король ей в помощь, были готовы к отправке, а флот монсеньора Бургундского, стоявший вблизи на якоре, был готов сразиться с ними. Господь соизволил так распорядиться, что ночью поднялась сильная буря, и флот герцога Бургундского вынужден был спасаться: одни суда направились в Шотландию, другие – в Голландию, а через несколько часов подул попутный ветер, и граф в полной безопасности переправился в Англию.

Герцог Бургундский известил короля Эдуарда, в каком порту должен высадиться граф, ибо держал при короле специально людей, дабы они напоминали ему о его интересах, но тому ни до чего не было дела, он только охотой и занимался; самыми же близкими к нему людьми были архиепископ Йоркский и маркиз Монтегю [139], оба братья графа Варвика, но они принесли великую и торжественную клятву служить королю против их брата и вообще всех, и он им верил.

Когда граф Варвик высадился, к нему прибыло значительное подкрепление. Король Эдуард, узнав об этом, только тогда и стал вникать в дела, но было уже поздно; он обратился к герцогу Бургундскому с просьбой, чтобы тот держал флот в море и не давал возможности графу вернуться во Францию, а на суше-де все будет в порядке. Герцог был недоволен этими словами, ибо при тех обстоятельствах, как кажется, лучше было бы не допускать появления графа на английской земле, чем доводить дело до сражения.

Через пять или шесть дней после высадки граф Варвик собрал большие силы; он расположился в трех лье от короля Эдуарда, у которого людей было больше (если б только все они были верны ему!) и который жаждал сразиться с графом. Король Эдуард остановился то ли в укрепленной деревне, то ли в доме, куда можно было попасть только по мосту, и чувствовал себя, как он мне сам рассказывал, хорошо. Остальные его люди расположились по соседним деревням. Когда он обедал, ему неожиданно сообщили, что маркиз Монтегю, брат упомянутого графа, и некоторые другие, вскочив на коней, кричали при всем народе: «Да здравствует король Генрих!».

Поначалу он не поверил в это, но затем послал несколько человек узнать, вооружился и расставил людей у ограды своего дома для защиты. При нем был один опытный рыцарь по имени монсеньор Гастингс, обер-камергер Англии, имевший самое большое влияние на него. Он был женат на сестре графа Варвика, однако оставался верен своему господину и привел в его армию три тысячи конников, как он сам мне говорил. Был еще монсеньор Скейлз, брат жены короля Эдуарда, и некоторые другие добрые рыцари и оруженосцы; все они понимали, что дело принимает дурной оборот, ибо вернувшиеся люди подтвердили, что полученные королем известия верны и что на него собираются напасть.

Господь был так добр к этому королю, что внушил ему мысль держаться близко к морю, по которому за ним следовало судно с припасами и две торговые барки из Голландии. У него едва хватило времени, чтобы перебраться на них. Его камергер немного задержался, чтобы сказать командующему его войском и некоторым частным лицам, дабы они следовали за остальными [140], но хранили верность королю; затем он вместе с другими сел на судно, которое было готово к отплытию.

У них в Англии такой обычай: когда они одерживают победу в сражении, то простолюдинов не убивают и ни от кого не требуют выкупа, и все стремятся угодить победителю. Поэтому всем этим людям, когда король уехал, не причинили никакого зла. А еще мне король Эдуард рассказывал, что во всех выигранных им сражениях он, как только брал верх, вскакивал на коня и кричал, чтобы щадили народ, а убивали лишь сеньоров, и из них не удавалось избежать смерти почти никому.

Так в 1470 году бежал король Эдуард на этих двух барках и одном небольшом судне, а с ним около 700 или 800 человек, у которых не было никакой одежды, кроме доспехов. Денег у них не было ни гроша, и они едва ли представляли себе, куда направляются.

Для этого бедного короля (а именно таковым он мог теперь себя считать) было крайне необычно бежать таким образом, спасаясь от преследования собственных слуг. Он ведь за 12 или 13 лет привык к наслаждениям и удовольствиям больше, чем любой другой государь его времени, ибо ничего иного и в мыслях не держал, как только женщин (от которых он терял голову), охоту и наряды. Когда он отправлялся на охоту, то вез за собой несколько шатров, где для дам устраивал пиршества. Но он был настолько создан для этого, что второго такого я не встречал. Он был юн и прекрасен, как никто другой в его время. Я говорю: именно в то несчастное время, ибо позднее он очень растолстел.

Посмотрите же, какие превратности судьбы выпали на его долю. Он бежал в сторону Голландии. В то время ганзейцы были врагами англичан, как и французов, и держали несколько военных кораблей в море; англичане их очень боялись и не без причины, ибо те были добрыми воинами и причинили им большой ущерб в этом году, захватив несколько кораблей. Ганзейцы издалека увидели суда, на которых плыл бежавший король, и начали преследовать их на своих семи или восьми судах. Король оторвался от них и достиг побережья Голландии или более северного берега, так как он прибыл во Фризию, подойдя к маленькому городку Алкмару; его судно стало на якорь как можно ближе к городу, поскольку из-за отлива они не могли войти в гавань. Ганзейцы же также встали на якорь поблизости, ожидая прилива, чтобы настичь их.

Беда никогда не ходит одна. Судьба этого короля переменилась – и переменились его мысли. Всего 15 дней назад он был бы поражен, если бы кто-нибудь ему сказал: «Граф Варвик изгонит Вас из Англии и за 11 дней станет ее хозяином». Ведь тому не понадобилось больше времени, чтобы добиться повиновения страны, и теперь он насмехался над герцогом Бургундским, который нес расходы, охраняя море, и говорил, что хотел бы его уже видеть в Англии! Что может в свое оправдание сказать человек, столь много потерявший по собственной вине, кроме слов: «Я не думал, что так случится». Но государь (если он в зрелых летах) должен краснеть, оправдываясь столь недостойным образом.

Это прекрасный урок для государей, которые не боятся и не страшатся своих врагов, считая это делом постыдным (а большинство приближенных угодливо поддерживает их в этом) и полагая, что их за это будут больше ценить, уважать и хвалить за смелые речи. Не знаю, что будут говорить им в глаза, но мудрые люди сочтут такие речи безрассудными, ибо бояться того, чего следует бояться, и оберегать себя от опасности – к чести. Поэтому очень ценен для государя мудрый человек в его окружении, надежный, достойный доверия и имеющий право говорить правду.

Случайно в том месте, где хотел высадиться король Эдуард, оказался монсеньор де ла Грютюз, губернатор герцога Бургундского в Голландии, который немедленно был обо всем извещен (ибо те высадили людей на берег) и таким образом узнал об угрозе со стороны ганзейцев; он запретил ганзейцам преследовать беглецов и отправился на корабль, где был король, чтобы приветствовать его; король вступил на берег, а с ним – 1500 человек[141], среди которых был и герцог Глостер, его брат, провозгласивший себя впоследствии королем Ричардом.

У короля не было ни гроша, и он отдал хозяину судна платье, подбитое прекрасным куньим мехом, пообещав в будущем дать и больше. Столь убогой свиты у него никогда еще не было. Но сеньор де ла Г рютюз принял их с почетом, снабдив некоторых одеждой и взяв на себя все расходы до Гааги, в Голландии, куда он их повез, известив монсеньора Бургундского об этом событии.

Тот был сильно обеспокоен новостью и предпочел бы, чтобы король погиб, ибо опасался графа Варвика, своего врага, ставшего хозяином Англии. На сторону графа сразу же после его высадки перешло множество людей. То войско, которое бросил король Эдуард, встало под знамена графа из любви или страха, и каждый день люди все прибывали. Тогда он двинулся на Лондон. Многие его добрые рыцари и оруженосцы предались лондонским удовольствиям, и это впоследствии пошло на пользу королю Эдуарду, как и то, что королева, его жена, в своем несчастном положении разродилась сыном [142].

Глава VI

Прибыв в Лондон, граф направился в замок Тауэр и вывел оттуда короля Генриха, которого некогда сам же туда и засадил, обвинив в том, что он изменник и виновен в оскорблении величества; теперь же он называл его королем, привел в Вестминстерский дворец и усадил на королевский престол в присутствии герцога Кларенса, которому все это не нравилось. Граф немедля послал в Кале 300 или 400 человек, которые прошли через весь район Булоннэ и были радушно приняты сеньором Вэнлоком, о котором я говорил. И тогда стало ясно, что он всегда оставался верен своему господину – графу Варвику.

В тот день, когда герцогу Бургундскому сообщили о прибытии короля Эдуарда в Голландию, я находился в пути, возвращаясь из Кале к герцогу; застал я его в Булони, ничего не зная о случившемся и о бегстве короля. Герцог сначала получил известие о смерти короля, и оно его не тронуло, поскольку он больше любил Ланкастеров, чем Йорков. Кроме того, он принял у себя герцогов Экзетерского и Сомерсета и некоторых других из партии короля Генриха и поэтому считал, что ему легко будет достичь согласия с этим домом. Но он очень боялся графа Варвика и не знал, как удовлетворить бежавшего к нему короля Эдуарда, на сестре которого он был женат и с которым был собратом по орденам, ибо тот носил орден Руна, а герцог – Подвязки.

Герцог отослал меня немедленно обратно в Кале вместе с одним или двумя дворянами, принадлежавшими к этой новой партии короля Генриха, и изложил мне свои соображения насчет того, как мне действовать при этих новых людях; он настоятельно просил меня поехать туда, говоря, что ему нужна услуга в этом деле. Я добрался до Турнеэма, замка близ Гина, но ехать дальше не осмеливался, поскольку натолкнулся на людей, бежавших от англичан, которые опустошали окрестные земли. Я сразу же послал в Кале просить у монсеньора Вэнлока охранную грамоту, хотя я уже привык ездить туда без пропуска и меня принимали там с почетом, поскольку англичане чрезвычайно вежливы.

Все это было для меня внове, так как я никогда не был столь близким свидетелем перемен в этом мире. Я в ту же ночь известил герцога о своих опасениях насчет дальнейшего передвижения, но не сообщил ему о том, что послал за охранной грамотой, поскольку очень сомневался в его ответе. Герцог прислал мне в качестве опознавательного знака кольцо, которое носил на пальце, и приказал, чтоб я ехал дальше, не боясь, что меня схватят, ибо он меня выкупит. Он совершенно спокойно подвергал опасности свог слуг, используя их, когда нужно; но я предусмотрительно заручился охранной грамотой, которую получил вместе с очень любезным письмом монсеньора Вэнлока, написавшего, что я могу приехать, как обычно.

Я проехал в Гин и встретил капитана за пределами замка; он предложил мне выпить, но в замок не пригласил, как обычно это делал; он с великим радушием и почетом встретил дворян – сторонников короля Генриха, что приехали со мной. Наконец я попал в Кале. Навстречу мне никто не вышел, как бывало раньше. Все носили ливреи монсеньора Варвика. На дверях моего дома и моей комнаты нарисовали более сотни белых крестов [143] и написали стихи о том, что король Франции и граф Варвик едины.

Все это мне показалось очень странным, и я на всякий случай отправил в Гравелин, что в пяти лье от Кале, приказ захватить всех купцов и все товары из Англии – в ответ на то, что англичане разъезжали повсюду [144]. Вэнлок пригласил меня на обед, на котором присутствовало много народу; у него на шапке была эмблема графа Варвика – золотой узловатый жезл – и у всех других то же самое, а кто не мог завести золотого, имел суконный. На этом обеде мне сказали, что, как только они получили вести из Англии, менее чем за четверть часа все уже носили эту эмблему – настолько перемена произошла быстро и неожиданно; и я впервые тогда понял, сколь в этом мире все неустойчиво. Вэнлок вел со мной почтительные речи и объяснил, почему он остался верен графу, своему капитану, рассказав о его благодеяниях по отношению к нему. Но что до другие, которые были вместе с Вэнлоком, то это были самые вероломные люди, ибо их я считал наиболее преданными королю Эдуарду, а они оказались самыми опасными его врагами, и полагаю, что одни изменили ему из страха, а другие по доброй воле. Те, кого я в свое время хотел изгнать из города, т. е. домашние слуги упомянутого графа, были в этот час в фаворе. Однако они никогда так и не узнали о том, что я говорил о них Вэнлоку.

На все их речи я отвечал, что король Эдуард мертв и что я в этом уверен (хотя и был убежден в обратном), и сказал еще, что если бы это было и не так, то тем не менее союз монсеньора герцога Бургундского с королем и королевством Англии таков, что не может быть нарушен ни в коем случае, и что того, кого они признают королем, признаем и мы; а что касается прошлых событий, то следует помнить слова «С королем и королевством», и поручителями нерушимости этого союза являются для нас четыре главных города Англии [145].

Купцы очень хотели, чтобы меня арестовали за то, что по моему приказу, как они говорили, у них было захвачено имущество в Г равелине. Но я с ними договорился о том, что они заплатят за весь скот, который они забрали, или же вернут его: по соглашению с Бургундским домом они могли объезжать некоторые определенные пастбища и брать за установленную цену скот для снабжения города; они за него заплатили и не взяли никого в плен. Таким образом, мы согласились в том, что союзные договоры, которые у нас были с Английским королевством, остаются в силе, а кроме того – что королем мы будем вместо Эдуарда считать Генриха.

Герцог Бургундский был очень доволен этим соглашением, поскольку граф Варвик собирался послать четыре тысячи англичан в Кале, дабы начать войну, и он не мог найти способа его успокоить. Однако крупные лондонские торговцы (некоторые из которых находились в Кале) отвратили графа от этого намерения, потому что в городе находился склад их шерсти; она доставляется туда дважды в год на невероятно большую сумму и лежит там, пока не наедут купцы, а сбывается она главным образом во Фландрию и Голландию. Таким образом, эти купцы помогли заключить соглашение и не допустить отправки людей монсеньора Варвика.

Это было очень кстати для герцога Бургундского, поскольку случилось именно тогда, когда король захватил Амьен и Сен-Кантен. Ведь если бы герцогу пришлось воевать сразу с двумя королевствами, он бы потерпел поражение. Он изо всех сил старался умиротворить монсеньора Варвика, заверяя, что ничего не намерен предпринимать против короля Генриха, ибо он сам происходит из рода Ланкастеров; с той же целью он приводил и другие доводы.

Возвращаясь к королю Эдуарду, скажу, что он прибыл к герцогу Бургундскому в Сен-Поль и стал умолять его помочь ему вернуться, убеждая, что у него много сторонников в английском королевстве и богом заклиная не бросать его, ибо он женат на его сестре и они собратья по орденам. Герцоги же Экзетерский и Сомерсет, наоборот, настраивали его в пользу короля Генриха. Герцог не знал, кому угодить, и боялся обидеть обе стороны; так у него на глазах разгорались ожесточенные распри. Наконец он склонился в пользу герцога Сомерсета и других, поскольку они обещали ему помочь в борьбе с графом Варвиком, с которым издавна враждовали. Король Эдуард, находившийся там же, был недоволен этим. Однако его всячески утешали и говорили, что это лишь уловка, дабы не вести войну сразу с двумя королевствами, ибо если герцог Бургундский потерпит поражение, то вообще не сможет помочь ему.

Герцог, понимая, что не в силах больше удерживать короля Эдуарда от возвращения в Англию (а по ряду причин он и не решался его гневить), сделал вид, будто не оказывает ему никакой помощи, приказав глашатаям кричать, чтобы никто не шел к нему на подмогу; а тайком велел выдать ему 50 тысяч флоринов с крестом св. Андрея, нанял для него три или четыре больших судна, которые велел снарядить в голландском порту Вере, куда все могли заезжать [146], и тайно оплатил 14 хорошо снаряженных судов, предоставленных ганзейцами, которые обещали служить ему до высадки в Англии и 15 дней спустя. По тем временам это была очень серьезная поддержка.

Глава VII

Король Эдуард отбыл в 1471 году, тогда же, когда герцог Бургундский двинулся на Амьен против короля. И казалось герцогу, что в Англии дела для него не могут обернуться плохо, ибо он имел друзей с обеих сторон. Как только король Эдуард оказался на суше, он двинулся прямо на Лондон, поскольку у него было там более двух тысяч скрытых сторонников, из которых 300 или 400 рыцарей и оруженосцев, и это давало ему немалое преимущество, поскольку он не зависел от могущественных людей.

Едва до графа Варвика, находившегося на севере с крупными силами, дошли эти новости, он поспешил в Лондон, надеясь войти в него первым. Он думал, что город поддержит его, но случилось обратное – весь город с большой радостью принял короля Эдуарда в Великий четверг[147], и произошло это вопреки мнению большинства людей, считавших его человеком конченым; но если бы перед Эдуардом закрыли ворота, ему ничто бы уже не помогло, ибо граф Варвик был всего в одном дне пути от него.

Как мне говорили, три вещи явились причиной того, что настроение в городе переменилось. Первая – те люди, что были втайне за короля Эдуарда, и его жена-королева, родившая сына; вторая – его крупные долги, так что купцы, которым он был должен, стали за него; а третья – многие благородные женщины и богатые горожанки, с которыми у него раньше были очень близкие и короткие отношения и которые склонили на его сторону своих мужей и родственников.

Он пробыл в городе только два дня и отбыл в предпасхальный вечер со всеми, кого смог набрать, навстречу графу Варвику, которого и встретил на следующее утро, в день Пасхи. Когда они оказались друг против друга, герцог Кларенс, брат короля, перешел к нему с 12 тысячами человек, что напугало графа Варвика. Для короля же, у которого было мало людей, они явились серьезной подмогой.

Вы уже слышали, как сторговались с герцогом Кларенсом; но, несмотря на это, сражение было очень яростным и ожесточенным [148]. С той и другой стороны все были пешими. Королевский авангард понес большие потери, вступив в схватку с войском графа Варвика. Но тут подошли основные силы, и король лично вступил в бой и сражался наравне с другими, и даже более, чем все остальные.

Граф Варвик не имел привычки спешиваться во время битвы и, бросив своих людей в сражение, обычно садился на коня. Если все шло хорошо, то он вступал в схватку, а если плохо, то он заранее скрывался. На этот раз его брат маркиз де Монтегю, который был очень храбрым рыцарем, заставил его спешиться и отослать лошадей. И так обернулись дела в тот день, что погиб и граф, и его упомянутый брат, маркиз де Монтегю, как и множество других благородных людей. Избиение было великое, поскольку король Эдуард, покидая Фландрию, решил, что не станет больше по обыкновению призывать, чтобы сохраняли жизнь людям из народа и убивали благородных, как он делал раньше, во время прежних сражений, ибо он затаил сильную ненависть против народа Англии за то, что тот проявлял большую любовь к графу Варвику, а также и по другим причинам. Поэтому на сей раз не щадили никого. Со стороны короля Эдуарда погибло 1500 человек; и было это сражение очень тяжелым.

В день битвы герцог Бургундский находился под Амьеном, там он и получил от герцогини, своей жены, письмо, которое ему написал король Эдуард, сообщив об этом событии. Он не знал, следует ли ему радоваться или огорчаться, ибо ему казалось, что король Эдуард был им недоволен: ведь помощь герцог оказал ему не по доброй воле, а скрепя сердце и едва вовсе не отступился от него; по правде говоря, большой дружбы между ними никогда впоследствии не было. Однако герцог извлек из этою свою выгоду и приказал повсюду обнародовать эту новость.

Я забыл рассказать, что случилось с королем Генрихом после этого сражения; ведь король Эдуард застал его в Лондоне. Король Генрих был человеком очень невежественным и почти безумным; и если мне не солгали, то сразу после этого сражения герцог Глостер, брат Эдуарда, который впоследствии стал королем Ричардом, убил простодушного короля Генриха своими руками или же приказал убить в своем присутствии в каком-то укромном месте.

Принц Уэльский [149], о котором я говорил, к моменту сражения уже высадился в Англии; к нему присоединились герцоги Экзетерский и Сомерсет и некоторые другие из его рода, как и прежние сторонники. У него было более 40 тысяч человек, как мне передавали те, кто был с ним. И если бы граф Варвик пожелал его дождаться, то, по всей видимости, они остались бы господами и сеньорами. Но страх перед герцогом Сомерсетом, отца и брата которого он умертвил [150], а также перед королевой Маргаритой, матерью принца, был причиной, вынудившей его сражаться, не дожидаясь их. Посмотрите же, как долго длилась эта старая вражда [151] подобных которой надо опасаться, ибо они приносят великие беды.

Как только король Эдуард выиграл сражение, он двинулся на принца Уэльского; произошла ожесточенная битва, причем у принца было больше людей, чем у короля Эдуарда [152]. Однако король одержал победу, принц Уэльский пал в бою, как и многие другие крупные сеньоры и множество людей из народа, а герцог Сомерсет был схвачен и на следующий день обезглавлен.

За 11 дней граф Варвик завоевал все королевство Англии или, по меньшей мере, подчинил его. Король же Эдуард завоевал его за 21 день, но он дал два крупных сражения. Так что убедитесь сами, как стремительно происходят перемены в Англии. Король Эдуард казнил многих людей в разных местах, особенно преследуя тех, кто выступил против него. Из всех народов мира народ Англии наиболее склонен к таким войнам. После этой победы король Эдуард жил в Англии мирно до самой своей смерти, но это стоило ему больших трудов и требовало немалого ума.

Глава VIII

А теперь я оставлю события в Англии и вернусь к ним, когда это понадобится, в каком-нибудь другом месте. Последнее, что я рассказал о наших делах по сю сторону моря, – это отъезд герцога Бургундского из-под Амьена, а также отъезд короля в Турень, а герцога Гиенского, его брата, – в Гиень; последний, как я уже говорил, продолжал настаивать на браке с дочерью герцога Бургундского.

Герцог Бургундский, как я говорил, всегда делал вид, будто согласен на брак, но никогда не желал его, а лишь обнадеживал всех; к тому же он не забывал, как обошлись с ним, чтобы вынудить заключить этот брак. Граф Сен-Поль, коннетабль Франции, намеревался быть посредником при заключении брачного соглашения, а герцог Бретонский хотел, чтобы это было сделано через него. Король же был весьма озабочен тем, чтобы сорвать его, хотя в этом не было нужды по причинам, о которых я уже говорил в другом месте, – потому что герцог не желал иметь столь могущественного зятя и склонен был этим браком торговать. Таким образом, король старался зря, но откуда ему было знать мысли другого. Неудивительно, что он так боялся этого брака, – ведь если бы брак был заключен, его брат очень бы усилился и вместе с герцогом Бретонским поставил бы под угрозу положение самого короля и его детей. В связи со всеми эти делами от одного к другому направлялись многочисленные послы, как тайные, так и официальные.

Столь частое хождение посланцев туда и обратно – вещь не слишком надежная, ибо сплошь и рядом они договариваются о дурных делах. Однако послов необходимо и отправлять, и принимать. Те, кто прочтет об этом, могут, пожалуй, спросить, какие же средства я предложил бы для безопасности, и скажут, что предохраниться здесь невозможно. Я понимаю, что найдется достаточно людей, кто лучше меня сумеет высказаться на этот счет, однако посмотрите, что сделал бы я.

Тех, кто пришел от настоящих друзей и не вызывает никаких подозрений, следует, по-моему, радушно принять и позволить им достаточно часто видеться с государем – в зависимости от его личных качеств. Я имею в виду – если он мудр и честен, ибо если он не таков, то чем меньше он является послам, тем лучше. К приему послов пусть он будет хорошо одет и подготовлен к тому, что ему говорить, и прием чтоб был покороче, ибо дружба между государями отнюдь не вечна.

Если тайные или официальные послы приходят от государей, питающих ненависть, какую я все время наблюдал между теми сеньорами, о которых рассказывал выше и которых хорошо знал и часто посещал, то в отношении их никогда нет полной уверенности. По моему мнению, их следует принять с почетом и хорошо с ними обращаться, а именно выслать им людей навстречу, удобно разместить, но приказать надежным и искушенным людям их повсюду сопровождать, якобы ради почета и безопасности, чтобы знать, с кем они общаются, и не допускать, чтобы они получали известия от недоброжелателей, ибо они есть в любом доме. Кроме того, я бы побыстрее их выслушивал и спроваживал обратно, ибо мне кажется, что не к добру держать при себе врагов. Угостить их, повеселить, сделать подарки – чтоб все было по чести.

Еще, я думаю, что если война уже началась, то прерывать какие-либо переговоры о мире или отказываться их начинать не следует, ибо никогда не знаешь, как обернется дело; напротив, нужно их поддерживать и выслушивать всех посланцев, поступая так, как я сказал выше, и внимательно следить, что за люди будут посещать послов (их ведь будут присылать днем и ночью), но следить как можно более скрытно. И в ответ на одного посланца, которого бы они прислали мне, я отправил бы им двоих, и даже если бы они стали жаловаться и просить, чтобы им их больше не присылали, я бы все равно искал удобный случай и возможность их отправить. Ибо Вы не сумеете отправить другого столь хорошего и надежного шпиона, который имел бы такую возможность смотреть и слушать. А если Ваших людей двое или трое, то противнику невозможно будет помешать тому или другому из них поговорить с кем-нибудь, тайно или нет: я имею в виду – поговорить, соблюдая приличия, как и подобает послам. Несомненно, что мудрые государи всегда стараются заиметь друга или друзей в стане противника и остерегаются, насколько возможно, как бы люди из их окружения не стали друзьями противника. Правда, в таких делах не все получается так, как хочется.

Могут сказать, что враг от этого возгордится [153]. Меня это не трогает. Зато я буду иметь больше сведений о нем. А в конечном счете, кто от этого выиграет, тому и честь. И хотя другие смогут делать то же самое в отношении меня, я тем не менее не переставал бы посылать послов и ради этого поддерживал бы и не прерывал любые переговоры, чтобы всегда иметь предлог для посольств. А затем, ведь всегда одни люди не столь искусны, как другие, и не настолько понятливы, и не имеют такого же опыта в подобных делах, и, наконец, не испытывают такой же потребности в этом; в итоге выигрывают самые мудрые.

Хочу Вам привести красноречивый пример. Когда бы ни велись переговоры между англичанами и французами, благодаря уму и искусности французы всегда брали верх. И англичане говорят, как некогда они мне сказали во время переговоров с ними, что в сражениях с французами они всегда или чаще всего выигрывают, а на всех переговорах проигрывают и несут убытки. И действительно, насколько я знаю, в нашем королевстве есть такие люди, способные вести ответственные переговоры, каких нет ни в одном другом известном мне государстве; и это особенно те, кто воспитан нашим королем: ведь для подобных дел нужны люди услужливые, умеющие все стерпеть, снести любые речи ради достижения цели, и именно таких, как я говорил, он и подбирал себе.

Я немного затянул разговор о послах и о том, что за ними нужен глаз, но сделал это не без причины, ибо видел так много обмана и зла, совершаемых под покровом посольств, что не могу это обойти молчанием.

История с браком герцога Гиенского и дочери герцога Бургундского, о чем я выше говорил, дошла до того, что уже было дано какое-то устное обещание и какое-то письменное. Но то же самое, как я видел, было сделано и в отношении герцога Калабрийского и Лотарингского Никола [154], единственного сына герцога Жана Калабрийского, о котором я ранее говорил, и герцога Савойского Филиберта, ныне покойного[155], и герцога Австрийского Максимилиана, единственного сына императора Фридриха, ныне Римского короля [156]. Последний получил письмо, написанное рукой дочери по приказу отца, герцога Бургундского, и бриллиант. Все эти обещания были даны на протяжении менее чем трех лет; и я уверен, что при его жизни ни один брак не был бы заключен, по крайней мере с его согласия. Но герцог Максимилиан, впоследствии Римский король, воспользовался полученным обещанием, и я позднее скажу, каким образом. Я рассказываю все это не для того, чтобы возлагать вину на тех, о ком говорю; я лишь излагаю события, как я их наблюдал. И делаю это в надежде, что не глупцы и простаки будут развлекаться чтением этих воспоминаний, но что государи и придворные станут искать в них добрые уроки.

Во время переговоров об этом браке постоянно обсуждались и новые замыслы против короля. У герцога Бургундского бывали сеньоры д’Юрфе и Понсе де Ривьер и некоторые другие менее значительные лица, которые приезжали от герцога Гиенского; бывал аббат Бегар, впоследствии епископ Сен-Поль-де-Леон, который приезжал от герцога Бретонского, дабы указать герцогу Бургундскому на то, как король обрабатывал людей из окружения герцога Гиенского, чтобы склонить их на свою сторону – одних лаской, других силой. Король уже приказал захватить одно местечко, принадлежавшее монсеньору д’Эстиссаку, служившему герцогу Гиенскому, и предпринял некототорые другие действия. Он схватил кое-кого из слуг его дома, из чего можно было заключить, что он намерен вернуть себе Гиень, как в свое время вернул Нормандию после того, как передал ее ему в удел, о чем Вы уже слышали.

Герцог Бургундский часто посылал к королю людей по этому поводу, король же отвечал, что это герцог Гиенский, его брат, желает расширить свои границы и плетет интриги, а он сам посягать на удел своего брата не думает.

Посмотрите же, сколь великие трудности и смуты временами возникают в этом королевстве, когда в нем нарушается согласие, и сколь сложно и тяжело покончить с ними, если они начались; ибо едва они начнутся, как уж в них замешано двое или трое принцев либо менее значительных персон, а не успеет это празднество продлиться и два года – как все соседи в гости к нам. И когда такое начинается, то все надеются на скорый конец, однако всегда следует опасаться обратного по причинам, о которых Вы узнаете в ходе этого рассказа.

В то время, о котором я говорю, герцог Гиенский и его люди вместе с людьми герцога Бретонского просили герцога Бургундского, чтобы он ни за что не принимал помощи от англичан, врагов королевства, ибо все, что герцоги делали сами, шло-де на благо и успокоение королевства, и что когда он сделает нужные приготовления, то они окажутся и так достаточно сильными, поскольку у них много сторонников среди капитанов и других людей.

Однажды я присутствовал при том, как сеньор д’Юрфе излагал все это герцогу, прося его поторопиться со сбором армии, и герцог отозвал меня к окну и спросил: «Сеньор д’Юрфе вот убеждает меня собрать армию, самую большую, какую только могу, говоря, что мы совершим великое благо для королевства. А Вы как думаете, если я вступлю на территорию королевства и приведу армию, это будет на благо?». Я, засмеявшись, ответил, что, по-моему, нет. И тогда он мне сказал так: «Благо королевства мне ближе, чем полагает монсеньор д’Юрфе, ибо вместо одного короля я желал бы там видеть шестерых».

В ту пору, о которой мы говорим, король Эдуард Английский, думая, что брак, о котором идет речь, действительно может быть заключен (и он в этом ошибался), старался, как и наш господин, король, заставить герцога Бургундского отказаться от него, имея в виду, что у короля, нашего господина, нет сына[157] и что если он умрет, то герцог Гиенский сможет заполучить корону, а тогда Англии будет грозить полное поражение, если учесть, сколько сеньорий соединится тогда под французской короной. Король Эдуард принял это дело удивительно близко к сердцу, как и весь совет Англии, хотя и напрасно; и никаким оправданием герцога Бургундского англичане не хотели верить.

Несмотря на просьбы герцогов Гиенского и Бретонского не призывать никаких иностранцев, герцог Бургундский тем не менее хотел, чтобы король Англии начал как-нибудь войну, а он, герцог, сделал бы вид, что ничего об этом не знает и не имеет к этому никакого отношения. Но англичане ни за что бы этого не сделали. В это время они скорей бы помогли королю, настолько они боялись, как бы Бургундский дом не соединился с французской короной путем этого брака.

Из моего рассказа Вы видите, что все эти сеньоры были в большом затруднении, хотя у них всех было много мудрых людей, которые глядели столь далеко, что и жизни бы не хватило, чтобы увидеть половину того, что они предвидели. И кончилось тем, что все они скончались в трудах и заботах в короткий промежуток времени, один за другим. Каждый из них радовался смерти союзника, как очень желанной вещи, а вскоре и сам отправлялся вслед, оставляя наследникам массу забот; исключение составляет наш король, ныне царствующий [158], который получил в наследство умиротворенное королевство. Для него отец сделал больше, чем можно пожелать, хотя его самого я только и видел воюющим, кроме краткого периода перед его кончиной.

В то время, о котором я говорю, герцог Гиенский был немного болен, и одни утверждали, что ему угрожает смерть, а другие – что зто пустяки. Его люди торопили герцога Бургундского с началом военных действий, ибо время благоприятствовало. Они заявляли, что король уже собрал армию и что его люди уже под Сен-Жан-д’Анжели, или под Сентом, или на подходе к ним. И они добились того, что герцог Бургундский отправился в Аррас и там собрал армию, а оттуда пошел дальше – к Перонну, Руа и Мондидье. Его армия была очень сильной, лучшей, чем когда-либо, ибо у него было 1200 набранных по приказу копий, в которых на каждого кавалериста приходилось по три лучника, и все были хорошо снаряжены и на хороших лошадях, а в каждом отряде было по десять опытных кавалеристов, не считая лейтенанта и знаменосца; прибыли также хорошо снаряженные и получавшие большое жалованье дворяне из его земель, предводительствуемые знатными рыцарями с оруженосцами, а земли его тогда были очень богатыми.

Глава IX

Когда герцог был готов уже выехать из Арраса, он получил два известия. Первое – что герцог Никола Калабрийский и Лотарингский, наследник Анжуйского дома, сын герцога Жана Калабрийского, едет к нему просить руки его дочери. Герцог его очень хорошо принял и весьма обнадежил.

На следующий день, а это было, как мне кажется, 15 мая 1472 года, пришло письмо от Симоне де Кенже, посла герцога Бургундского при короле, с сообщением о смерти герцога Гиенского и о том, что король уже захватил значительную часть его владений. Очень скоро пришли сообщения об этом и из других мест, и толковали об этой смерти по-разному.

Герцог, крайне огорченный ею, по совету некоторых, написал письма в различные города, выдвинув обвинения против короля, но пользы из этого извлек мало, поскольку нигде не вспыхнуло волнений. Уверен, что, если бы герцог Гиенский не умер, у короля было бы много забот, так как бретонцы были уже готовы к выступлению и имели в королевстве сторонников более, чем когда-либо, но со смертью герцога потеряли их.

Разгневанный, герцог Бургундский двинул свои войска на Нель в Вермандуа, начав грязную, злодейскую войну, какой никогда еще не вел, а именно – все сжигал повсюду, где только проходил. Его авангард осадил Нель, в котором находилось лишь небольшое число вольных лучников. Герцог остановился в трех лье от него. Те, что были в городе, убили герольда, пришедшего передать им требования. Их капитан вышел наружу (безопасность ему была обеспечена), намереваясь сдаться. По этому случаю было установлено перемирие, и защитники города открыто стояли на стене, и в них не стреляли. Капитан не смог договориться и вернулся в город. Жители его убили еще двух человек. Поэтому перемирие было отменено, и от мадам де Нель, находившейся в городе, потребовали, чтобы она вышла со своими домашними слугами и имуществом. Она так и сделала; и сразу же город был взят штурмом и большая часть находившихся внутри перебита. Тех, кого захватили в плен, повесили, кроме некоторых, кого кавалеристы отпустили из жалости; многим отрубили кисти рук.

Мне тяжело говорить об этих жестокостях, но я был на месте событий, и о них нужно что-то сказать. Следует заметить, что герцог Бургундский совершил столь жестокий акт в порыве гнева, вызванного серьезными причинами. Он приводил две из них: одна – то, что он, как и другие, считал смерть герцога Гиенского странной[159]; вторая – то, что, как Вы понимаете, он был крайне огорчен потерей Амьена и Сен-Кантена, о чем Вы уже слышали.

В то время, когда он собирал армию, о которой я говорил, к нему дважды или трижды приезжали сеньор де Кран и канцлер Франции мессир Пьер д’Ориоль, и еще до его похода и смерти герцога Гиенского они тайно обсуждали условия окончательного мира, относительно которых никак не могли сговориться, поскольку герцог хотел получить обратно два вышеупомянутых города, а король не желал их возвращать. Однако они все же договорились, поскольку короля напугали военные приготовления герцога, а также потому, что каждый надеялся достичь своих целей, о которых Вы услышите.

По условиям этого мира король возвращал герцогу Амьен и Сен-Кантен, о которых шла речь, позволял ему поступить по своему усмотрению с графом Невером и Сен-Полем, коннетаблем Франции, и захватить все их земли, если удастся; герцог подобным же образом оставлял на его усмотрение герцогов Бретонского и Гиенского с их сеньориями, чтобы король с ними делал, что захочет.

Герцог поклялся соблюдать этот мир, и я при сем присутствовал, а за короля поклялись сеньор де Кран и канцлер Франции; на прощание они посоветовали герцогу не распускать армию и даже усилить ее, чтобы король, их господин, был более покладистым и поскорее передал ему во владение два упомянутых города. С собой они взяли Симона де Кенже, дабы он присутствовал при клятве короля и подтвердил все, что сделали его послы. Но дело отсрочилось на несколько дней, и тогда-то случилась вышеупомянутая смерть. В результате король отправил Симона де Кенже обратно с очень сухим напутствием и отказался давать клятву, что было неуважением и насмешкой над герцогом, которого это привело в негодование.

Люди герцога, когда уже шла война, начавшаяся как по этой причине, так и по другим, о которых Вы имеете достаточное представление, отзывались о короле с невероятной непочтительностью, и люди короля тоже не очень скрывали свои чувства к герцогу.

Тем, кто в будущем прочтет это, покажется, пожалуй, что эти два государя были не очень-то верны своему слову или же что я дурно говорю о них. Но ни о том, ни о другом я не хотел бы говорить плохо, тем более что я был привязан к нашему королю, как все знают. И чтобы продолжить то, о чем Вы, монсеньор архиепископ Вьеннский, меня просили, я должен рассказать то, что знаю, какое бы впечатление это ни производило; когда будут вспоминать других государей, их найдут великими и благородными, наш же король был очень мудрым, он расширил свое королевство и умер, примирившись со всеми соперниками.

Посмотрим же, какой из этих двух государей хотел обмануть своего партнера, чтобы если в будущем какому-нибудь юному государю придется заниматься такими же делами, то он, прочитав это, лучше б знал, как поступать, дабы не стать жертвой обмана. Ибо, хотя государи, будучи противниками, отнюдь не всегда одинаково ведут себя в одинаковых ситуациях, быть осведомленным о событиях прошлого тем не менее полезно. Мое мнение по этому поводу, и я думаю, что я прав, таково: каждый из этих государей намеревался обмануть другого и их цели были довольно схожи, как Вы услышите.

У обоих армии были наготове и стояли лагерем. Король взял уже несколько крепостей и, ведя переговоры о мире, оказывал сильное давление на своего брата. К нему уже примкнули сеньоры де Кюртон, Патрик Фолькар и некоторые другие, бежавшие от герцога Гиенского, а армия короля находилась в окрестностях Ла-Рошели, где у него было много сторонников, которые склоняли на его сторону горожан, распространяя слухи о болезни их герцога и обещая им мир с королем. Полагаю, что намерение короля было таково: если бы ему удалось победить или он был бы близок к этому, а также если бы умер его брат, то он не стал бы заключать этого мира, но если бы он встретил сильное сопротивление, он бы его заключил и выполнил все обещания, чтобы обезопасить себя. Он хорошо рассчитал время и проявил удивительное проворство: Вы ведь поняли, что он специально продержал у себя Симона де Кенже в течение восьми дней, а тем временем и случилась эта смерть. Он прекрасно знал, что герцог Бургундский так жаждет возвратить себе эти два города, что не осмелится его раздражать и позволит ему спокойно протянуть с принесением клятвы 15 или 20 дней, как оно и произошло, а тем временем он посмотрит, что будет.

Поскольку мы поговорили о короле и тех средствах, коими он думал обмануть герцога Бургундского, то нужно сказать и о том, что замышлял герцог в отношении короля и что он сделал бы, не случись вышеупомянутая смерть. Симон де Кенже имел от него поручение, данное по просьбе короля, отправиться в Бретань после того, как при нем будет принесена клятва о мире и получена грамота, подтверждающая все, о чем было договорено с послами короля, ознакомить с грамотой герцога Бретонского, а также послов герцога Гиенского, находившихся там, дабы они известили об этом своего господина, бывшего в Бордо; этого хотел король, надеявшийся напугать бретонцев известием о том, что герцог Бургундский, на помощь которого они возлагали наибольшие надежды, заключил мир без них.

Вместе с Симоном де Кенже отправился один герцогский гонец по имени Анри, уроженец Парижа, спутник разумный и сметливый; и у него была верительная грамота на имя Симона, написанная рукой герцога. Ему было поручено передать ее Симону только тогда, когда тот уедет от короля и- прибудет в Нант к герцогу; там Симон должен будет вручить эту грамоту, уполномочивающую его передать герцогу Бретонскому, что ему не следует сомневаться и бояться того, что герцог Бургундский покинул его и герцога Гиенского, и что герцог, наоборот, пожертвует жизнью и имуществом, чтобы помочь им, и что мир он заключил лишь для того, чтобы вернуть эти два города, Амьен и Сен-Кантен, которые король отнял у него во время перемирия, нарушив свое же обещание.

Еще он должен был передать, что герцог, его господин, как только получит требуемые города, в чем он не сомневается, отправит к королю именитых послов, чтобы умолять его соблаговолить кончить военные действия против обоих герцогов и не настаивать на выполнении клятвы, которую он, герцог Бургундский, дал, и сообщит королю, что он решил ее не выполнять так же, как и в отношении его была не выполнена клятва, данная под Парижем при заключении договора, называемого Конфланским, и клятва, данная в Перонне, которую впоследствии он, король, подтвердил, и что король отлично знает, что захватил эти два города вероломно, во время мира, а поэтому должен примириться с тем, что и у него их отбирают подобным же образом. А что касается графов Невера и Сен-Поля, коннетабля Франции, с которыми король позволил поступить по его усмотрению, то герцог заявит королю, что, хотя и ненавидит их, на что есть причины, тем не менее желает забыть, что они его оскорбили, и не трогать их и будет молить короля поступить точно так же и в отношении двух герцогов, от которых он, герцог Бургундский, отступился, дабы все жили в мире и безопасности, как и обещали в Конфлане, когда собрались все вместе; а буде король не пожелает поступить так, то он заявит ему, что окажет помощь своим союзникам. И в час, когда слова эти будут переданы, его армия будет наготове.

Но случилось иначе. Так человек предполагает, а бог располагает, ибо смерть, все смешавшая и изменившая замыслы, привела к другому исходу, как Вы слышали и еще услышите. Король не вернул этих двух городов и после смерти своего брата по праву наследования заполучил герцогство Гиень.

Глава X

Вернемся к войне, о которой я говорил ранее, рассказав, как жестоко обошлись с бедными вольными лучниками, схваченными в городе Нель; оттуда герцог отправился к городу Руа, в котором было 1500 вольных лучников и некоторое число кавалеристов из арьербана. У герцога же Бургундского была самая великолепная армия, какую он когда-либо имел. На следующий день, после того как он подошел к городу, этих вольных лучников охватила тревога. Некоторые спрыгнули со стен и перешли к нему. На второй день лучники сдались, бросив лошадей и снаряжение, и только кавалеристы прихватили с собой по одной кургузой лошади каждый. Герцог оставил людей в городе и приказал затем снести укрепления города Мондидье. Но ввиду того, что народ этого кастелянства встретил его радушно, он велел их затем восстановить и оставил там своих людей.

Уходя оттуда, он принял решение направиться в Нормандию. Но, проходя мимо Бове, атаковал его; монсеньор де Корд шел во главе авангарда. Они с налета взяли предместье, что напротив епископского подворья; захватил его очень алчный бургундец по имени мессир Жак де Монмартен, у которого было 100 копий и 300 лучников герцога, набранных по приказу. Монсеньор де Корд атаковал с другой стороны; но у него были слишком короткие лестницы, и он ничего не смог сделать. Из двух пушек, что он имел, было сделана только два выстрела по воротам, и в них пробили большую дыру; если бы у него были ядра, чтобы продолжить обстрел, он, несомненно, вошел бы в город, но он не готовился к такому делу и поэтому был плохо обеспечен боеприпасами.

В городе вначале были только жители и капитан Луи де Баланьи вместе с небольшим числом людей из арьербана. Этими силами спасти город было нельзя. Но господь не пожелал его гибели и ясна дал это понять. Люди монсеньора де Корда сражались бок о бок в том месте, где была брешь, пробитая в воротах. И потому герцогу Бургундскому передали через нескольких посланцев, чтобы он подъезжал и что он может быть уверенным в том, что город взят. Но пока герцог двигался к городу, кто-то из горожан сообразил принести вязанки хворосту, чтобы, подпалив, бросать его в лицо тем, кто пытался прорваться через ворота. Его столько накидали, что огонь перекинулся на ворот i и осаждающим пришлось отступить, чтобы подождать, пока пламя утихнет.

Когда герцог подъехал, то решил, что город будет взят, как только погаснет сильный огонь, охвативший ворота. Если бы герцог расположил часть войск со стороны Парижа, город неизбежно оказался бы в его руках, ибо в него никто не смог бы войти. Но господь пожелал, чтобы он не рискнул это сделать, хотя для страха не было оснований: помехой ему показалась маленькая речка, которая там протекала. А впоследствии, когда в город вступило уже много королевских кавалеристов, он хотел было так поступить, но тем самым поставил бы под угрозу всю свою армию, и его с большим трудом от этого отговорили. Было это 27 июня 1472 года.

Огонь, о котором я говорил, пылал весь день, а к вечеру в город прошло десять копий, набранных по приказу короля, как мне рассказывали, ибо я тогда состоял еще при герцоге Бургундском; они проникли незаметно и быстро разместились по квартирам, не столкнувшись ни с кем перед городом. На рассвете начали подвозить герцогскую артиллерию; вскоре мы увидели, что в город вошло много народу, по меньшей мере около 200 кавалеристов, и если бы они не прошли, то думаю, что город бы сдался. Герцог Бургундский, охваченный гневом, решил взять его приступом; он, несомненно, сжег бы его, если б штурм удался, что было бы великим несчастьем, но, как мне кажется, город был спасен поистине чудом, не иначе.

После того как все эти люди вошли в город, герцогская артиллерия стала беспрерывно обстреливать его на протяжении 15 дней или около того. Укрепления были разбиты настолько, насколько требовалось, чтобы можно было начать штурм. Однако ров был полон воды, и нужно было перекинуть мост с одной стороны от сожженных ворот, с другой стороны от этих ворот можно было подойти к стенам спокойно, хотя там и была одна бсовая башня, которую не сумела разрушить артиллерия, поскольку она была очень низкой.

Нападать на такую массу людей – затея очень опасная и безумная, к тому же в городе, как я полагаю, находились коннетабль (или же он был недалеко от города, не знаю точно), маршал Жоакен, маршал Лоеак, монсеньоры де Крюссоль, Гийом де Валле, Мери де Куэ, Салазар и Эствено де Виньоль, и у них было по меньшей мере 100 копий кавалеристов, набранных по приказу, и множество пехотинцев и дворян, собравшихся под началом этих капитанов.

Однако герцог постановил штурмовать город, хотя в этом его никто не поддержал. Вечером, когда сн лег на свою походную кровать одетым или раздевшись не до конца как он обычно делал, он спросил кое-кого, не отложить ли штурм. Ему ответили, что да, поскольку в городе очень много людей, так что если бы они даже были защищены одним лишь плетнем, то и тогда их было бы достаточно для обороны. Он усмехнулся и сказал: «Завтра вы там никого не найдете».

На рассвете начался яростный и смелый штурм, но защитники были еще смелее. Через мост прошло великое множество людей, и в толпе задавили монсеньора д’Эпири, старого бургундского рыцаря, который был самым знатным из погибших там. С другой стороны некоторые забрались даже на стену, но никто не вернулся назад. Сражались врукопашную, долго, да и весь штурм был долгим. Часть отрядов герцог оставил, чтобы они пошли на приступ после первых, но, видя, что время уходит, он бросил в бой и их. Из города вылазок не было. Горожане ведь могли видеть, как много людей готово отразить их, если они выйдут. Во время этого штурма погибло около 120 человек. Наиболее видным из них был монсеньор д’Эпири. Некоторые полагали, что погибло гораздо больше. Раненых было почти 1000 человек.

Ночью из города была сделана вылазка, но людей вышло немного, и они были по большей части на конях, которые спотыкались о палаточные канаты. Они ничего не добились и потеряли двоих или троих дворян, но ранили одного очень знатного человека по имени Жак д’Орсан, герцогского фельдцейхмейстера, который несколько дней спустя умер.

Через семь или восемь дней после этого штурма герцог пожелал расположиться возле ворот, что со стороны Парижа, разбив войско на две части. Его никто не поддержал ввиду того, что в городе оставалось много людей. Это следовало сделать в самом начале, теперь же было не время. Убедившись, что иного выхода нет, он снял осаду и, сохраняя боевой порядок, отошел от города. Он ожидал, что горожане за ним бросятся в погоню и тогда он разгромит их. Однако они не выступили.

Он направился в Нормандию, поскольку обещал герцогу Бретонскому подойти к Руану, где собирался быть и тот; но герцог Бретонский отказался от своего намерения ввиду смерти герцога Гиенского и не тронулся из своей страны.

Герцог Бургундский подошел к городу Э, который был ему сдан, как и Сен-Валери; он велел сжечь все вокруг вплоть до самых ворот Дьеппа. Он взял и сжег Нефшатель, предал огню большую часть области Ко и собственной персоной явился перед воротами Руана. Он то и дело терял своих фуражиров, и его войско испытывало сильный голод. Ему пришлось двинуться обратно, поскольку наступала зима, и как только он повернул назад, люди короля заняли Э и Сен-Валери, взяв в плен семерых или восьмерых из тех бургундцев, что были оставлены там по договору о сдаче городов.

Глава XI

Примерно в это время я прибыл на службу к королю (то был 1472 год), который принял к себе большинство советников своего брата герцога Гиенского. Произошло это в Пон-де-Сэ, куда король приехал, чтобы руководить военными действиями против герцога Бретонского.

Там его посетили послы из Бретани, и он отправил в Бретань своих. Среди прочих приезжал Филипп дез Эссар, приближенный герцога Бретонского, и Гийом де Супленвиль, советник монсеньора де Лекена, который бежал в Бретань, когда увидел, что его господин, герцог Гиенский, при смерти. Он выехал из Бордо морем, боясь попасть в руки короля, поэтому и бежал так рано. С собой он захватил исповедника герцога Гиенского и смотрителя кухни, которых обвиняли в смерти герцога Гиенского и которые позднее долгие годы провели в заключении в Бретани.

Эти поездки послов в Бретань и обратно продолжались недолга: король решил установить мир с Бретанью и ублажить сеньора де Лекена, чтобы привлечь его на свою сторону, дабы он ему не мешал, ибо в Бретани он был единственным умным и достойным человеком, под влиянием которого могущественный герцог Бретонский мог оказаться опасным противником, а договорившись с ним, можно было заставить бретонцев жить в мире. К тому же почти все население этой страны ничего другого в действительности и не желало. Ведь в королевстве всегда служили уважаемые и почтенные бретонцы, и в прошлом они оказали большие услуги [160]. Поэтому я считаю, что король поступил мудро, заключив договор; некоторые, правда, его осуждали, но они не были столь прозорливы, как он. Он правильно оценил де Лекена, решив, что ему без всяких опасений можно вручить то, что было вручено; он считал его человеком чести, поскольку во время прошлых усобиц тот никогда не вступал в сговор с англичанами и не соглашался передать им Нормандию; вот почему он получил столько благ – он их заслужил.

Исходя из этих соображений, король велел Супленвилю изложить письменно все, что сеньор де Лекен, его господин, требует для герцога Бретонского и для себя, что тот и сделал, и король на все согласился. Требования были следующие: 80 тысяч франков пенсии для герцога; для его же господина – 6 тысяч франков пенсии, губернаторство в Гиени, два сенешальства – в Ландах и в области Бордо, пост капитана одного из замков в Бордо и капитанские посты в двух замках Байонна, в Даксе и в Сен-Севере, а также 80 тысяч экю наличными, королевский орден и графство Комменж. Все требования были приняты и исполнены, за исключением пенсии герцогу, которую выплачивали лишь в половинном размере и только в течение двух лет. Кроме того, король дал Супленвилю 6 тысяч экю, и как ему, так и его господину он выдал деньги наличными за четыре года. Супленвиль получил также 1200 франков пенсии, пост мэра Байонна, бальи Монтаржи и другие более мелкие должности в Гиени. А Филипп дез Эссар стал смотрителем вод и лесов Франции, бальи Мо и получил 1200 франков пенсии и 4 тысячи экю наличными. С этого момента и до кончины нашего господина, короля, эти должности за ними сохранялись, и поэтому монсеньор де Комменж был ему добрым и преданным слугой.

Умиротворив Бретань, король вскоре направился в Пикардию.

Король и герцог Бургундский, как только наступала зима, всегда по обыкновению заключали перемирие на шесть месяцев или на год, а то и более. Поэтому и на сей раз они заключили его, как обычно, и для этого приехал канцлер Бургундии и другие. Им был показан договор об окончательном мире с герцогом Бретонским, по которому этот герцог отрекался от союза с англичанами и герцогом Бургундским; на этом основании король желал, чтобы послы герцога Бургундского не включали его в число своих союзников. Они на это не соглашались, говоря, что это право герцога объявлять себя на определенное время сторонником короля или их сторонником и что в прошлом герцог Бретонский письменно отрекался от них, но тем не менее союза и дружбы не оставлял. Они считали, что герцог Бретонский – государь, который руководствуется чужим умом, а не своим, но который всегда в конце концов понимает, что в его интересах, а что нет [161] И было это в 1473 году.

Когда велись эти переговоры, с обеих сторон проявляли недовольство графом Сен-Полем, коннетаблем Франции; король сильно возненавидел его и его близких, а герцог Бургундский ненавидел его еще более, и причин у него на то было больше (я был осведомлен об истинных причинах ненависти и той и другой стороны). Герцог никак не мог забыть, что коннетабль был повинен в захвате Амьена и Сен-Кантена, и считал, что тот спровоцировал и вдохновил войну между ним и королем, поскольку во время перемирий коннетабль произносил самые прекраснодушные речи, а как только начиналась война, он оказывался главным врагом. К тому же тот хотел принудить его выдать свою дочь замуж, как Вы уже знаете. Был и еще один повод для вражды: пока герцог стоял под Амьеном, коннетабль совершил набег на Эно и наряду с прочими геройствами сжег замок Сор, принадлежавший рыцарю по имени мессир Бодуэн де Ланнуа. До этого времени не было принято устраивать пожарище, и герцог стал все жечь в отместку за сожжение замка Сор.

Поэтому начали договариваться о том, как избавиться от коннетабля. Люди короля обратились по этому поводу к врагам коннетабля, из тех, что служили герцогу Бургундскому. Ведь у короля было не меньше оснований, чем у герцога, с недоверием относиться к коннетаблю, поскольку на него все возлагали вину за войну. И, на его погибель, вышло наружу все, что он говорил и о чем договаривался с той и другой стороной.

Могут спросить: разве не мог король один с ним справиться? И на это отвечу, что нет, поскольку владения коннетабля лежали как раз между королевскими и герцогскими. Он владел Сен-Канте-ном в Вермандуа, большим и укрепленным городом; у него были Ам и Боэн и другие очень мощные крепости возле Сен-Кантена, и он мог разместить там людей в любой час и из любой партии, какой ему угодно. От короля он имел 400 хорошо оплачиваемых кавалеристов и сам был контролером и устраивал смотры, а потому располагал крупными суммами, имея на содержании меньше воинов, чем положено. Кроме того, его обычные доходы давали ему 40 или 50 тысяч франков и еще он взимал по одному экю с бочки вина, провозимой через его владения во Фландрию и Эно. У него были обширные собственные сеньории и много сторонников и во французском королевстве, и в землях герцога, где он имел сильные родственные связи.

Перемирие длилось весь этот год, и тем временем была заключена сделка в отношении коннетабля. Люди короля обратились к рыцарю герцога по имени монсеньор де Эмберкур, о котором Вы уже слышали в другом месте этой книги, ибо он с давних пор ненавидел коннетабля и позднее его ненависть еще более усилилась, так как на одной из ассамблей в Руа, где коннетабль и другие представляли короля, а канцлер Бургундии, сеньор де Эмберкур и прочие – герцога, во время обсуждения общих дел коннетабль дважды очень грубо оскорбил сеньора де Эмберкура. На это тот ответил, что если он и стерпит обиду, то из почтения не к нему, а к королю, которого коннетабль представляет в качестве посла, а также из почтения к своему господину, которого представляет он, и что он ему об этом доложит.

Эта грубая выходка и необдуманное оскорбление стоили впоследствии коннетаблю жизни и имущества, как Вы увидите. Поэтому люди, стоящие у власти, и государи должны всячески остерегаться произносить и наносить подобные оскорбления и думать о том, кому они их наносят. Ведь чем выше они стоят, тем большее огорчение и боль причиняют их оскорбления, ибо оскорбленным кажется, что бесчестье особенно велико, когда оно исходит от важных и могущественных персон, а если это к тому же их господин или сеньор, то оскорбленным кажется, что они больше не могут рассчитывать на почести и награды от него. А люди лучше служат, надеясь на будущие благодеяния, чем в благодарность за прошлые.

Возвращаясь к моему рассказу, добавлю, что люди короля постоянно обращались к сеньору де Эмберкуру и названному канцлеру, поскольку тот разделял оскорбление, нанесенное в Руа, и был большим другом сеньора де Эмберкура. И довели они это дело до того, что в Бувине, близ Намюра, была устроена встреча по этому поводу. От короля там были сеньор де Кюртон, губернатор Лимузена и мэтр Жан Эберж, впоследствии епископ Эвре; а от герцога – канцлер, о котором я говорил, и сеньор де Эмберкур. Произошло это в 1474 году.

Коннетабль был предупрежден о том, что за его спиной совершается сговор, и поспешил послать людей к этим двум государям. Каждому из них он дал понять, что все знает; и он так постарался на сей раз, что заронил в короля подозрение, будто герцог хочет его обмануть и перетянуть коннетабля на свою сторону. Поэтому король немедленно отправил гонца в Бувинь и велел послам не заключать договора против коннетабля, а только продлить в соответствии с инструкцией перемирие на год или на шесть месяцев, точно не знаю.

Когда гонец прибыл туда, соглашение было уже заключено и накануне вечером произошел обмен его текстами, закрепленными печатями; но послы столь хорошо понимали друг друга и были в столь дружеских отношениях, что вернули друг другу эти тексты, в которых говорилось, что коннетабль по указанным причинам является преступником и врагом обоих государей и они клятвенно обещают друг другу, что первый из них, кто его схватит, казнит его в течение восьми дней или же выдаст другому, дабы тот поступил по своему усмотрению; и во всеуслышание должно было быть оглашено, что коннетабль является врагом обеих партий, как и те, кто будет ему служить и окажет поддержку и помощь. Помимо того, король обещал вернуть герцогу Сен-Кантен, о котором уже много говорилось, и отдавал ему все деньги и недвижимое имущество коннетабля, которое могло оказаться в пределах королевства, а также все сеньории, которые тот держал от герцога. И среди прочих он отдавал Ам и Боэн, очень сильные крепости. Король и герцог должны были к определенному дню прислать свои войска к городу Ам и осадить коннетабля. Однако по указанным мною причинам это соглашение было аннулировано и назначены день и место, куда должен был приехать коннетабль, чтобы в полной безопасности переговорить с королем, ибо коннетабль имел основания бояться за себя, зная о соглашении в Бувине.

Это место было в трех лье от Нуайона, на пути в Ла Фер, близ маленькой речки; со стороны коннетабля там был выставлен дозор. На дороге, что там проходила, соорудили мощный барьер, Коннетабль приехал туда первым, и с ним была вся его кавалерия или почти вся, ибо пришло 300 кавалеристов, а под платье, без пояса, он надел кирасу. С королем было 600 кавалеристов, и среди прочих – монсеньор де Данмартен, обергофмейстер Франции, заклятый враг коннетабля.

Король послал меня вперед, чтобы извиниться перед коннетаблем за то, что его заставили долго ждать. Вскоре и он сам подъехал, и они начали разговор, при котором присутствовало пятеро или шестеро человек из свиты короля. Коннетабль извинился за то, что приехал вооруженным, сославшись на то, что опасается графа де Данмартена. Они договорились, что все прошлое будет забыто и о нем никогда больше не будет речи. Коннетабль прошел на сторону короля[162], между ним и графом де Данмартеном было достигнуто согласие, и он поехал с королем в Нуайон, а на следующий день вернулся в Сен-Кантен, полагая, что примирился с королем.

Когда король как следует поразмыслил и услышал, как ропщут его люди, он решил, что сделал глупость, отправившись разговаривать со своим слугой и встретив его за закрытым барьером и в сопровождении кавалеристов, которые были его же подданными и им же оплачивались. И если его ненависть была и прежде достаточно велика, то теперь она стала еще сильней; самонадеянность же коннетабля ничуть не уменьшилась.

Глава XII

Если внимательно поглядеть, в каком положении находился король, то следует заключить, что он поступил очень умно, ибо, я уверен, в противном случае коннетабля, несмотря на всю неприязнь к нему, принял бы герцог Бургундский, если бы коннетабль передал ему Сен-Кантен.

Но столь мудрый сеньор, каким был коннетабль, действовал опрометчиво, или же господь не дал ему возможность уразуметь, с кем он имеет дело, если он таким образом и в таком виде предстал перед своим королем и повелителем, которому принадлежали все те кавалеристы, что его сопровождали. Даже по лицу короля было видно, как он этим был удивлен и поражен. А когда коннетабль оказался рядом, то их разделял лишь небольшой барьер, и он даже не колебался, перейдя на сторону короля. В тот день ему грозила большая опасность.

Я рассказываю это потому, что коннетабль и некоторые из его близких гордились этим делом и похвалялись, что король их боится, считая его трусливым человеком. Он и в самом деле был таким, но на то были надлежащие причины. Он выпутался из тяжелых войн с сеньорами своего королевства благодаря широким раздачам и еще более широким обещаниям и не хотел ничем рисковать, если можно было найти более удобный выход. Многим казалось, что его вынудили поступить таким образом страх и боязнь, но они ошибались и убедились в том, когда осмелились выступить против него и испытали поражение, как граф д’Арманьяк [163] и другие, ибо король хорошо знал, когда следует бояться, а когда нет. Я решаюсь воздать ему хвалу за это (не помню, говорил ли я это уже, а если и говорил, то об этом стоит сказать дважды), поскольку я не знал другого человека, который бы столь мудро себя вел в опасной ситуации.

Продолжая разговор о монсеньоре коннетабле, замечу, что он, идя на риск, хотел, чтобы король его боялся, или мне это кажется – я ведь не хотел бы оговаривать коннетабля и веду речь об этом лишь для того, чтобы предупредить тех, кто служит могущественным государям, которые все по-разному представляют себе заботы этого мира; и своему другу, если бы он у меня был, я посоветовал бы приложить все силы к тому, чтобы господин его любил, а не боялся, ибо я никогда не видел, чтобы человека, приобретшего большую власть над своим господином путем его запугивания, не постигла беда, причем по воле его господина. Я знаю достаточно таких случаев в этом королевстве, происшедших в наше время или немного раньше; в этой стране так было с монсеньором де Ла Тремойлем [164] и другими, в Англии – с графом Варвиком и его сторонниками, мог бы я привести примеры из Испании и других мест. Но те, кому придется читать эту главу, знают об этом лучше меня. И очень часто бывает, что подобная дерзость порождена большими заслугами, и тем, кто ее проявляет, кажется, что их заслуги столь велики, что от них могут многое стерпеть и что без них нельзя обойтись. Но государи, напротив, держатся того мнения, что все обязаны им хорошо служить, и благосклонны лишь к тем, кто им вторит, а от тех, кто их бранит, только и желают побыстрей избавиться.

По этому поводу я должен еще сослаться на мнение нашего господина-короля. Однажды он сказал мне, говоря о тех, кто оказывает большие услуги (он сослался на автора, у которого позаимствовал эту мысль), что слишком хорошая служба иногда губит людей и что большие услуги оплачиваются большей неблагодарностью, и случается это как по вине тех, кто эти услуги оказал, ибо они, пользуясь благосклонностью своей судьбы, слишком высокомерны и к государям, и к сотоварищам, так и по забывчивости государей. Еще он мне сказал относительно того, как преуспеть при дворе, что, по его мнению, самая большая удача для человека – это когда государь, которому он служит, оказал ему какую-нибудь большую милость с малыми затратами, поскольку он окажется ему весьма обязан, и что это совсем не то, как если бы он сам оказал государю столь большую услугу, что тот чувствовал бы себя сильно обязанным, ибо государи,-естественно, больше любят тех, кто у них в долгу, нежели тех, кому они должны. Таким образом, в любом положении жизнь в этом мире сопряжена со многими заботами, и господь оказывает большую милость тем, кому он дает здравый природный рассудок.

Встреча короля с монсеньором коннетаблем произошла в 1474 г.