Мерано издали и близи

ГЛАВА 7

Однажды в Мерано, в час, когда проходила встреча с Анатолием Карповым, меня пригласили к телефону: друзья из «Комсомольской правды» попросили сделать репортаж «в номер», дав на размышления тридцать минут. Цейтноты бывают не только у шахматистов, сказал я себе, тяжело вздохнул и, взглянув на большие настенные часы, начал обдумывать первый ход. Минуты бежали, ход не приходил. Когда «упал флажок», а говоря иными словами, раздался — минута в минуту — звонок из редакции, я сделал то, на что не имеет права шахматист, попросил дополнительные полчаса. Теперь тяжело вздохнули уже на том конце провода.

И вдруг я вспомнил об одной сувенирной открытке, лежавшей в моем кармане. Я только что получил ее от Анатолия Евгеньевича; на ней были добрые слова, адресованные Григорию Трофимовичу Руденко.

О напутствии старого солдата чемпиону и об ответе чемпиона я и рассказал в репортаже.

Необыкновенной судьбой танкиста заинтересовались многие читатели. В редакцию начали приходить письма от однополчан и земляков Григория Трофимовича, просто от любителей шахмат, адресовавших ему теплые слова.

Когда мы встретились с ним в Москве и я передал ему сувенир из Мерано, показалось, что помолодел добрый мой товарищ. Вовсе не ради красного словца и не для того, чтобы нарисовать сентиментальную картину, пишу я «помолодел». Подумал я грешным делом, зря, зря скупимся мы порой на доброе слово, посмотрите, что может оно с человеком сделать.

И был еще один подарок, который ждал Григория Трофимовича. Через час после того, как стало известно о победе Анатолия Карпова в матче, Григорий Трофимович пришел ко мне с бутылкой шампанского:

— Давайте выпьем за Толю и поздравим его.

Мы сели за шахматную доску, посмотрели последнюю меранскую партию от и до, по обычаю сыграли блиц, и лишь после этого с чисто сибирской невозмутимостью сказал Григорий Трофимович:

— А ведь и меня можете поздравить. Посмотрите, что я получил вчера.

Руденко слегка повел плечами и достал из бокового кармана конверт. Я сделал попытку помочь ему достать из конверта письмо, он ответил: «Сейчас, минуту», снова едва заметно повел плечами и протянул мне...

Письмо было на фирменном бланке.

"Государственный комитет СССР по делам изобретений и открытий. Всесоюзный научно-исследовательский институт Государственной патентной экспертизы ВНИИГПЭ. Решение государственной научно-технической экспертизы изобретений... Рассмотрев материалы заявки Г. Т. Руденко с учетом заключения Ленинградского научно-исследовательского института протезирования, отдел... медицины решил признать заявленное техническое решение изобретением и считает возможным выдать авторское свидетельство на «Протез плеча».

И далее: «Протез плеча» отличается тем, что с целью увеличения функциональных возможностей, надежности и удобств при пользовании обеспечено независимое управление механизмом фиксации локтевого шарнира без использования приводных тяг, связанных с управлением кистью; на гильзе плеча установлен выключатель с клавишей в области подмышечной впадины".

А в двух словах, «кистями Руденко» можно брать воздушное пирожное, не оставляя на нем следов. Но главное, главное, им можно быстро передвигать шахматные фигуры, для того-то и изобреталось!

Я поднимаюсь, подхожу к партнеру, кладу руки на эти так много вынесшие плечи:

— Поздравляю, дорогой друг.

— Не знаете, что это для меня, — влажнеют глаза Руденко, — что за этим... Если удобно... передайте, пожалуйста, спасибо... вашим друзьям из «Комсомольской правды».

А тогда, в Мерано, я, помнится, посетовал на то, что неожиданный звонок из редакции отвлек меня от беседы с чемпионом.

* * *

«Советские люди с огромным вниманием следили за Вашей игрой и с глубоким удовлетворением восприняли сообщение о Вашей победе. Приятно отметить, что в сложном и ответственном поединке Вы проявили высокое творческое мастерство, подлинный советский характер, выдержку и самообладание, еще выше подняли славные традиции отечественной шахматной школы», — писал, отвечая на телеграмму Анатолия Карпова, Леонид Ильич Брежнев.

Эти строки, орден Ленина были наградой за хорошо, очень хорошо сделанное дело.

«...Сегодня большой праздник не только у меня — у всей нашей небольшой, но очень сплоченной и дружной группы, которая целеустремленно трудилась здесь, в Мерано, во имя победы. Мы все — единомышленники, но нас не несколько человек, нас — миллионы. И я расцениваю мое награждение как знак внимания, как знак чести для всех многочисленных любителей шахмат — игры, ставшей в нашей стране поистине народной».

Есть города, которые, приковав вдруг внимание земли, довольно быстро вычеркиваются затем из ее памяти. Два осенних месяца восемьдесят первого года слово «Мерано» чуть не каждый день встречалось на страницах всех газет мира. Но не дано забыться Мерано, как не дано забыться и Багио, пока живут на свете, торжествуют и печалятся, возносят к вершинам повыше тирольских и сбрасывают в ущелья покруче филиппинских, дают радость уму и пищу эмоциям эти бессмертные шахматы!

Едва был сделан сорок первый ход ладьей в последней, восемнадцатой партии матча, полетели из Мерано во все концы земли строки:

«Карпов ошеломил не только результатом, но и мощной, уверенной игрой своего надменного соперника».

«Уже самое начало матча было удивительным: всего лишь за четыре партии Карпов набрал половину очков, необходимых для победы».

«Ни Карпову, ни советской делегации в Мерано не может быть высказано никаких упреков. С их стороны не было никакой магии, никакого секретного оружия, претендент потерпел полное и безусловное поражение».

Коротко и точно сказал Бент Ларсен: «Пожалуй, за все послевоенное время еще не было матча за мировое шахматное первенство, где чемпион столь явно превосходил претендента».

«Трудно сказать, сможет ли кто-нибудь и через три года составить конкуренцию Анатолию Карпову», — заявил президент ФИДЕ Ф. Олафссон.

* * *

...Подмосковье. Спокойный безоблачный звездный полночный час, за окном неподвижные, будто написанные маслом березы, припорошенные снегом. На дворе зима.

А мы с Виталием Ивановичем Севастьяновым переносимся в теплый осенний вечер, в Мерано и продолжаем разговор, начатый два месяца назад. Маленькая деталь, характеризующая космонавта и шахматного президента. Он обещал приехать в первой половине дня, но, несмотря на субботу, его срочно вызвали сперва по одному неотложному делу, потом по второму, наконец, позвонили из телевидения и рассказали о приезде интересного гостя, не согласился бы Виталий Иванович взять у него интервью для очередной передачи «Человек, Земля, Вселенная» (вспомним, что уже несколько лет В. И. Севастьянов ведет этот многообразный и познавательный цикл). Освободился Виталий Иванович поздно, но слово сдержал, приехал. Точность — вежливость не только королей, всякого уважающего себя человека.

В Мерано начался разговор на тему, близкую космосу и шахматам, как и вообще любому серьезному делу, — о совместимости, товарищеской взаимопомощи и взаимопонимании.

— Отбор в космонавты строгий, — говорил Виталий Иванович. — Молодой человек, мечтающий связать свою жизнь с полетами в космос, должен отвечать многим требованиям — мыслить точно и быстро, быть смелым, сильным, выносливым... долог перечень качеств, без которых немыслима наша профессия. И на одном из первых мест — способность к совместной работе в экстремальных условиях. Непростое дело, не всякому по плечу.

— Не могли бы вы, Виталий Иванович, вспомнить эпизод, когда взаимное понимание и доверие друг к другу особенно помогли вам?

— Это случилось во время нашего полета с Андрияном Николаевым... попали, прямо сказать, в ситуацию сложнейшую. Находились в «глухой зоне», до выхода из нее, когда можно было послать сигнал на Землю, оставалось три с половиной часа, надо было прожить их, не потеряв сознания, не заснув... Мы беседовали, поддерживали друг друга, контролировали каждый себя и товарища. Прошли через эти три с половиной часа, самых трудных в нашей жизни, еще и потому, что рядом был друг. Андриян мне больше чем друг. Знать, что ты можешь положиться на человека как на самого себя, великое дело.

— Я понимаю, слишком рискованны параллели, прежде всего потому, что «ставка не та», и все же не могли бы вы, как председатель Шахматной федерации, вспомнить шахматные аналогии, когда так же открывались в трудную минуту качества, объединяющие единомышленников? Что в этой связи вы могли бы сказать о команде Карпова? Попробуем найти ответ на вопрос, что притягивает к нему людей: ведь, что ни говори, его помощники и в Багио и в Мерано Михаил Таль, Лев Полугаевский, Юрий Балашов собираются еще сами побороться за звание чемпиона мира... Не укрепил ли он потенциальных соперников тем, что открыл перед ними двери в свою лабораторию, поделился секретами, которые иные чемпионы держат за семью замками?

— Карпова считают очень жестким, можно даже сказать, безжалостным соперником за шахматной доской. В жизни же это общительный и душевный человек, интересный собеседник. Если бы он был душевным за доской и жестким в жизни... шахматы безжалостны к добрякам, — улыбнулся Виталий Иванович и не договорил, давая мне возможность додумать эту мысль самому. — Что же касается открытия характера в трудную минуту... Между прочим, не задумывались ли вы над тем, что именно в такую минуту полнее всего проявляется человек — хороший становится лучше, плохой — хуже? Да, были, и вы помните это, очень тяжелые дни в Багио — первая декада октября — и два-три не очень легких дня в Мерано. Карпов был сдержан, в его тоне нельзя, просто невозможно было уловить раздражительные ноты. Он никогда ничем не выдавал плохого настроения, хотя не стеснялся выдавать настроение хорошее. Никогда не подчеркивал свою исключительность, своего, так сказать, главенствующего положения в делегации. Одним словом, не являл тягу к распорядительству.

Тут автор хотел бы позволить себе небольшое отступление. В давние времена на Востоке родилось изречение: «Быть больше, казаться меньше», существовали люди, сделавшие его главным жизненным правилом. Но сколько ходило и ходит по белу свету прохиндеев в искусстве и вокруг искусства, в литературе и вокруг литературы, в спорте и вокруг спорта, переиначивших на свой лад эту мудрость: «Быть меньше, казаться больше». Они бы рады всем сердцем не только казаться, но и быть больше, да не наградил бог талантом и трудолюбием, но видит тот же бог, как хочется быть на виду, заседать в президиумах, витийствовать на юбилеях, подписывать некрологи. И где только можно, показывать власть. Не сегодня замечено: чем меньше подходит имярек к руководящему креслу, тем больше любит заниматься этим малопочтенным «показыванием». Признак верный, исключений не бывает.

В Риме, по дороге в Мерано, появилась возможность познакомиться с деяниями одного облеченного высокой властью субъекта, жившего, к счастью, достаточно давно (страшно подумать, каких дров мог бы он нарубить в наши дни). Звали его Риарио, был он кардиналом и племянником папы Юлия Второго. Нет, не так, правильнее сказать по-другому: был он племянником и любимчиком папы, потому-то и был возведен в кардиналы, едва ему исполнилось двадцать лет. Разговорчики ходили по Риму, страшно себе представить, как отзывались о юном выдвиженце. Но племянник был себе на уме. Он решил показать, что есть его кардинальская власть. Терпеливо ждал случая. Знал — случай приходит к тому, кто его ждет... Дождался.

Как бы сказали сегодня, Риарио сделали председателем комиссии по приемке одного художественного произведения, выполненного на алтарной стене Сикстинской капеллы. Называлась фреска «Страшный суд» и принадлежала кисти Микеланджело. Художник, отдавший работе долгие годы, с нетерпением ждал мнения руководящего лица. Риарио посмотрел на фреску так, посмотрел эдак, поморщился и сказал примерно следующее:

— Против сюжета и композиции мы не возражаем. Но картина требует одной незначительной переделки. Все персонажи голые. Это оскорбляет взоры верующих и уводит их мысли в ненужном направлении. Поэтому персонажи надо одеть. И тогда я приду и посмотрю на фреску снова. А до того ее демонстрировать не следует.

Утверждают, что Микеланджело пробовал что-то сказать, но слова застряли у него в горле, да к тому же Риарио поспешно удалился. Страшнее суда не мог придумать художник: на картине было изображено несколько десятков страдальцев.

Долго горевал автор. Но потом сказал себе: этот тупица Риарио проживет еще лет пятьдесят-шестьдесят, а мое творение будет жить вечно, поэтому...

Когда кардиналу Риарио доложили, что Микеланджело снова заперся в капелле и «что-то там такое пишет», на лице кардинала появилось нечто, напоминавшее самодовольную улыбку:

— Мы всегда считали синьора Микеланджело человеком, умеющим принимать разумные советы.

Если бы знал кардиналишка, почему заперся в капелле художник и что он там дописывает!

Анна Сандретти, живущая в Италии, выпускница философского факультета МГУ, великолепно знающая историю итальянского искусства (одна из ее книг выходит в Москве), говорит:

— Посмотрите на чудовище, изображенное в нижнем левом углу фрески, в гроте.

У страшилища три клыка сверху, три снизу, выпученные глаза, звериный оскал.

— Между прочим, в первом варианте фрески его не было. Оно появилось после того, как свое мнение о картине выразил Риарио. В образе чудовища изображен этот самый кардинал. Микеланджело отомстил ему, осрамив на века.

И вспомнил я невольно письмо обиженных художников, опубликованное в наши дни в газете. Молодые мастера кисти, сотворившие жизнерадостное панно на здании ГЭС, жаловались на заместителя директора по административно-хозяйственной части, наотрез отказавшегося принимать работу:

— Они все у вас тут недостаточно очень хорошо одеты. Накиньте на них что-нибудь, тогда я и подпишу акт приемки.

«Мы вынуждены были переделать, разве это справедливо?» — слезно жаловались творцы.

Иные времена, иные нравы.

* * *

— Без сомнения, — продолжал Виталий Иванович, — Карпов обладает не по годам развитым искусством создания благоприятного климата в коллективе. Была одна главная цель — не позволить Корчному одержать победу, превратить шахматы в средство борьбы против его страны, его миропонимания, его представлений о справедливости. Могу сказать, что это стремление отличало любого члена советской делегации, все остальное отступало на второй план. Можно вспомнить, как перед началом матча к Корчному обратилась с открытым письмом группа отщепенцев: «Вы наше знамя, вы наша надежда». Скорее всего, не думали авторы этого послания, — улыбается В. И. Севастьянов, — каким эмоциональным зарядом станет оно... для Анатолия Карпова и членов нашей делегации, как заставит до предела мобилизовать силы и бросить их в бой, чтобы не дать восторжествовать такому знамени, сбыться такой надежде. Что же касается второй половины вопроса — о помощниках, которые могут стать со временем конкурентами... Ведь это будет честная конкуренция — не чета той, что была в Багио или Мерано, насколько мне дано судить, Анатолий такой конкуренции не боится. И потом, если они делятся с ним своими знаниями, он не считает себя вправе что-то таить от них. «Я подбирал людей, которые мне симпатичны и которым симпатичен я». Это и определяло взаимоотношения в команде.

— В вашем предисловии к одной из философских работ мне встретилась фраза, которая звучала примерно так: «Кто-то строит мосты через Реку Времени, а кто-то вдоль ее берегов». Тоже была работа как будто, а на самом деле только одна видимость. Боялись контактов, связей, проникновения новых идей, мосты-то строили, а вот перекидывать их на «тот берег» не спешили. Что бы вы могли сказать о шахматах — средстве международного общения — как человек, объездивший мир?

— У шахмат есть одно великое преимущество — их язык интернационален, их законы подчинены величайшей справедливости. Их роль в интеллектуальном развитии человека, их популярность не была никогда так велика, как в наши дни. Мы не допустим преувеличения, если скажем о роли Анатолия Карпова. Шахматы — великолепная форма общения и взаимопонимания. Не много сыщется на шахматной карте мира стран, к которым не вели бы нити от Москвы: познавшие радости шахмат щедро делятся ими. Победы Анатолия Карпова дают хороший импульс дальнейшему развитию шахмат; полагаю, что и Всесоюзная федерация, и федерации на местах найдут новые формы привлечения молодежи, сумеют удовлетворить ее тягу и интерес к игре. Шахматы учат молодого человека соразмерять свои возможности и претензии, возвышают изобретательных, ставят на место заносчивых и, что немаловажно, учат не только побеждать, но и мужественно переносить поражения.

— Быть может, они и олицетворяют мечту поэта, писавшего:

Придут года, придут года,

Когда уму и чести

Везде всегда, везде всегда

Стоять на первом месте.

— Во всяком случае, шахматы к этому поощряют: истинная победа ума — всегда честная победа.

— Теперь, Виталий Иванович, мне хотелось бы задать вам вопрос, связанный с одной проблемой, которая привлекает к себе все большее внимание, и не только людей, связанных с шахматами или со спортом вообще. Что вы думаете как космонавт о биоритмическом прогнозировании человеческих возможностей? Раздаются голоса, что, мол, «эти товарищи» (имеются в виду люди, занимающиеся проблемой) кое-где, кое-когда подгоняют свои выкладки под уже свершившиеся факты, что сама система подсчета сомнительна и что исследования в этой области было бы разумно прекратить или... прикрыть.

— В возможности этой науки верю безусловно. Она делает быстрые шаги; как у всего нового, у нее есть и горячие сторонники, и отчаянные противники. Но надо помнить, что наука развивается методом проб и ошибок, мы порой излишне боимся отступлений от привычных, хорошо утрамбованных научных дорог. Полагаю, что надо поощрять тех, кто работает в этой перспективной области. Процесс накопления и классификации фактов продолжается, выводы... они не дают оснований не слышать, как стучит в дверь эта проблема.

— Говорят, что талантливая ошибка несет в себе куда больше возможностей развития, чем посредственная правильность. Но порой талантливая ошибка заводит, так сказать, «в никуда».

— Даже те исследования, которые привели к тупику, играют свою (и немаловажную) роль в науке, ибо помогают отсекать неверные пути от верных. Надо терпеливо, а главное, благожелательно рассматривать факты и выводы, предлагаемые сторонниками биоритмического прогнозирования. Быть может, еще не пришла пора говорить категорическое «да», тем более предосудительно произносить категорическое «нет».

— Могу ли я написать, что вы — за всемерное продолжение работ и что верите в их перспективность?

— Я готов подписаться под этим.

* * *

Свою большую и интересную статью в «Литературной газете» В. И. Севастьянов назвал так: «Карпов, каким мы его любим». Не часто рождаются Карповы. Можно сказать без всякого преувеличения — один на четыре миллиарда.

А ведь как хорошо, что есть на свете такая игра.

И у нее такой чемпион!

Между прочим, он был признан не только лучшим шахматистом, но вообще лучшим спортсменом мира 1981 года.