Мертвец

Глава 5 Полночная жаба

– Мне надо с тобой серьёзно поговорить. – Отец смял сигарету и бросил её под крыльцо.

Я испугался. Здорово испугался, холодно стало, такой колотун по коже прокатился, от пяток до основания черепа. Начало классическое. Такого я как раз и боялся. Боялся, что он произнесёт эту фразу, что надо серьёзно поговорить.

– Поговорить? – спросил я безо всякого энтузиазма.

– Ну да… – Отец вдруг покраснел. – Поговорить. Серьёзно поговорить…

Отец отвернулся и увидел трубу. С «дурой».

– Забавно, – сказал он, – кто-то на трубу залез… И кому это приспичило?

– Да уж… Какой-то сам дурак…

Чего тянет? Приступал бы сразу к главному. Жутко не люблю длинных вступлений, они все ухудшают. И без того нервы из носа выпрыгивают, а он ещё тянет, тянет.

– Туда ведь просто так не залезть, – отец указал на трубу, – надо постараться…

Мы что, теперь будем обсуждать, как какой-то дурак на трубе котельной написал слово «дура»?

– Ты хотел поговорить, – напомнил я.

– Да, – кивнул отец. – Хотел… Нам надо поговорить. Может, пойдём по парку погуляем?

– Ну, пойдём.

Мы пошли. Сосновый парк тянется вокруг всего больничного городка, окружает его кольцом. Парк хороший, в грибные годы здесь даже маслята встречаются. А удобных тропинок так и не сосчитаешь. И скамейки полагаются.

Отец шагал первым, я за ним. Он всё молчал, потом вдруг остановился возле высокой однородной сосны.

– Тут, Никита, такое дело… – начал он. – Видишь ли, я серьёзно влип, да… Ну, с этим… С этой аварией…

Я молчал. Ждал, пока сам не скажет.

– Я там напортачил. – Отец стукнул кулаком по дереву. – Послал Котлова, а он… ну сам знаешь. В реанимации теперь. Вот… Комиссия приезжает разбираться. Поэтому мне… Поэтому так… Я тебя попросить хотел.

– Да?

– Да. Да, хотел попросить. Я не знаю, сколько тут пролежу… Наверное, придётся тут задержаться…

У отца задёргался нос. И щека. Тик, что ли? Сейчас, наверное, скажет.

– Я хотел тебя попросить. – Отец, видимо, решился. – Об одном деле… Это очень важно для меня. Ты не мог бы для меня кое-что сделать…

Отец замолчал. Я почувствовал, как в животе у меня стало неприятно и холодно. Не вчерашняя ледяная капля, а настоящая холодная гиря страха. Пуд ужаса, заблудившийся в кишках.

– Ты можешь мне здорово помочь, – негромко сказал отец.

– Хорошо, – ещё тише сказал я.

В башке у меня проскочила дикая мысль – сейчас отец попросит раздобыть ему яд. Чтобы он мог уйти из жизни с достоинством, а не мучиться полтора месяца. И я тут же судорожно принялся думать: что делать? Рассказать матери? Попытаться отговорить? Подсунуть вместо яда глюкозу?

– Помочь… – Отец снова стукнул по сосне. – Это может тебе показаться…

Он вдруг замолчал. Я ждал. Когда закончится. Всё это.

Отец шумно выдохнул.

– Месяц, наверное, придётся проваландаться, а дров у нас нет… – сказал он.

Вот так так! Оказывается, дело в дровах!

– Чего? – Показалось, что я ослышался.

– У нас один мужик лежит, – отец с каким-то облегчением улыбнулся, – он в «Гортопе» работает, говорит, что в августе дрова подорожают.

– Что? – тупо спросил я.

– Дрова сильно подорожают. А у нас дровник пустой. Вот я чего и хочу тебе сказать. Вы с матерью выпишите машины две… а лучше три горбыля, потом возьмите у Сухорукого за бутылку пилу…

– Ты что, об этом хотел со мной поговорить? – перебил я.

– Ну да. Об этом. Сам понимаешь, я могу тут проваляться долго ещё, я говорил, а горбыль лучше всего сейчас выписывать, когда подорожает, то поздно…

Он врал. Он явно врал. И обидно было, что отец меня за дурака держит. Он думает, что я не понял. А я ведь не был дураком, я понимал, что историю про дрова он придумал только что, тут, у сосны. А главного так и не сказал. И ещё я понимал, что если я сейчас буду его расспрашивать, то он ничего не скажет. Поэтому я сделал равнодушное лицо и сказал:

– Дрова можно напилить. Но времени у меня мало, отработка у меня. А от Сеньки толку нету. А если дождь пойдёт? Погниют. Так что, может, не стоит выписывать?

– Ну да… – Отец почесал подбородок. – Да, правильно. Молодец, думаешь. Ну ладно с дровами, с дровами сам разберусь, хуже, если грибы пойдут…

– Хуже, – согласился я.

– Да… – Отец потянулся за табаком, но потом передумал. – Я в этом году думал лисичек килограмм сорок насушить… Ну, да потом уж. Как у вас дела?

– Нормально.

– Что вообще? Как Катерина?

– Какая Катерина?

– Да ладно, – улыбнулся отец. – Она хорошая девчонка.

Я промолчал.

– У тебя как, серьёзные намерения? Или так, позажиматься?

Папаша лукаво подмигнул.

– Уже, небось, тискаетесь? – ехидно спросил он.

– Да нет… – зачем-то стал оправдываться я. – Мы только ходим…

– Да ладно. – Отец хмыкнул. – Ты знаешь, я в твои годы…

– Мне пора, – Я остановил наметившийся было поток откровений. – Мне ещё надо там…

Отец улыбнулся, я сказал, что завтра зайду, и убежал. Прямо через парк ломанулся, башкой вперёд, через две скамейки перепрыгнул. Бежал на остановку – возвращаться по Хлебопекарной улице не хотелось, а вдруг там этот кретин оранжевый опять поджидает? А я сейчас зол, могу его ещё покалечить сильно.

К тому же я решил зайти к матери. Может, она что-то скажет? Её я хоть спросить смогу, ну, что на самом деле происходит.

А папаша молодец, лихо меня отшил. С Катькой. Чтобы лишних вопросов не задавал. Мастер.

Было два часа, и я как раз успел на автобус, добрался до «Дружбы» за пять минут. На ступенях скакали на горных велосипедах какие-то ребята, я их не знал, наверное, городские. Здорово скакали, как настоящие спортсмены. А один стоял перед доской с анонсом фильмов и снимал афишу на камеру. И хихикал.

Я пригляделся. У нас тут всяких шутников полно, любят афиши исправлять. Вместо «Город страха» получается «Хобот страха», вместо «Полночная жара» «Полночная жаба», и всё в том же духе. А матери потом от Департамента культуры втык.

Нет, всё в порядке, без ошибок. И ничего весёлого, вроде кино как кино, что-то из репертуара Майкла Парэ. Видимо, именно это обстоятельство и представлялось парню весьма забавным, он щёлкал и щёлкал своей камерой, отходил чуть подальше и снова щёлкал. В прошлом году один приезжал, фотограф. Снимал наших местных бомжей, а потом аж в Москве выставку открыл. Типа вот она, Настоящая Россия. Страна алкоголизма и близкородственного скрещиванья. На фоне чахлых берёз. Большим успехом пользовалась выставка. А что, оно и понятно: на одного Зюзю посмотришь – полчаса хохочешь, когда Зюзя заходит в аптеку за боярышником, так ребята с другой стороны улицы перебегают, это же цирк настоящий. А этот парень, может, из афиш хочет выставку сделать, у нас сейчас свобода, каждый что хочет, то и делает. Хотя маловат он для художника, лет пятнадцать, наверное, тоже мне, работник культуры…

Этот работник культуры будто мысли мои просканировал, обернулся, подмигнул и тоже сфоткал. Я не знал, как на это реагировать, тоже улыбнулся и направился в «Дружбу». Теперь тоже окажусь на выставке. В Санкт-Петербурге. «Муроды России», так выставка будет называться, спешите видеть.

В клубе было пусто. До вечернего сеанса ещё четыре часа, никого нет, лишь плёнкой горелой пахнет, да где-то ведро железное брякает. Я пошел на этот бряк и увидел мать. Она мыла пол. Зачем тут пол мыть? Всё равно приходит полтора человека. Но мать моет пол каждый день. Наверное, это ей значимости придаёт. Вообще, пол должна обихаживать Сарапульцева, но у неё всё время что-то болит. Вот мать и моет.

Старается.

– Привет, ма. – Я чуть не поскользнулся, пол был уж слишком чистым.

– Привет. – Мать выпрямилась и сразу перешла к делу. – У отца был?

– Был.

– Ну и что? – Она поглядела на меня исподлобья. – Поговорили?

Значит, она специально к отцу сегодня не пошла. Чтобы не мешать нам, чтобы оставить нас, так сказать, наедине.

– Поговорили.

– И что?

– Я думаю, справлюсь.

– Ну и хорошо. – Мать принялась выжимать тряпку. – Это хорошо. Конечно, это тяжело…

– Да я справлюсь. Делов-то, машину дров перепилить. В прошлом году две перепилили…

– Каких дров? – Мать остановилась.

Из-под швабры поползла грязная лужа.

– Каких-каких, горбыля соснового. Я и один справлюсь…

Мать подняла швабру, сняла тряпку, бросила в ведро, окатила меня брызгами.

– Значит, не сказал, – злобно проскрипела она.

Значит, не сказал.

– Может, ты тогда мне объяснишь?

Мать уронила швабру, взяла меня за руку и потащила к себе в кабинет.

Кабинет – это так называется, на самом деле давно это никакой не кабинет, а не поймёшь что. Ржавые проекторы, пыльные динамики, коробки из-под фильмов, кубки, баскетбольные мячи, много неизвестных штуковин, свободного места почти и не было, только вокруг стола немного. На троих человек. Мать уселась под полкой с кубками, я – под древним аккордеоном. Аккордеон потрескался на мехах, я даже подумал, что в нём вполне могут обитать мыши, почему-то я так подумал.

– Молодец. – Мать покачала головой. – Молодец твой папаша, всё на меня свалил…

Она полезла в стол, стала что-то там искать, видимо, сигареты. Не нашла. Захлопнула ящик с грохотом. Собралась.

– Дело в следующем, – голос у матери стал решительным и противным. – У отца серьёзные неприятности, и ты должен ему помочь. На следующей неделе приедет комиссия, будут разбирать аварию. Ты можешь ему помочь.

Мать помолчала.

– В электросетях новый начальник, – сказала она. – У него большие связи. И в области, и в Москве. Он… сказал, что поспособствует.

Понятно. Чтобы умилостивить нового начальника, надо ему отсыпать. Денег. Бабла. Баблоидов. А я при чём? У меня баблоидов нету.

– Отцу грозит два года. Разумеется, его не посадят. Но на поселение вполне могут отправить.

Мать смотрела на меня. А я на неё. И на кубки. Когда-то кем-то завоёванные. И на мышиный аккордеон. Мать рассказывала:

– Но новый начальник, в общем-то, помог. Отец получит выговор, его лишат премии, сильно наказывать не будут. Но он нас попросил…

Мать замялась.

– Попросил, да… Они недавно в наш город приехали… Короче, у него есть сын. Я не знаю, что там, с этим сыном, он болеет чем-то. Редкая болезнь…

Она поморщилась. Я слушал. Мать спотыкалась, как Зюзя в глубокую пятницу.

– Видишь ли, у него проблемы из-за этой болезни, ему трудно находить друзей… Короче, ты…

Снова пауза. Подыскивает, как это лучше сформулировать. Чтобы не так обидно было. Да уж. Понятно, почему отец не смог сказать. Такое на самом деле трудно сказать.

– Короче…

Мать принялась мяться. Как будто ей тринадцать лет, её к директору школы вызвали, а у неё как раз ячмень на глазу небывалой силы.

– Тут такие вот дела…

Для нагнетания ситуации не хватало графина, сейчас как раз время было – налить с дребезжанием воды, расплескать по столу.

А в глаза тоже не смотрит, как отец.

– Ты должен ему помочь, – выкрутилась мать. – Ты должен помочь этому мальчику. Ты слышишь?

Я слышал.

– Его отец очень нас выручил, ты теперь его выручишь. Мальчишку везде обижают, места живого нет, хулиганьё везде пристаёт… А ты сам знаешь, какие тут у нас живут, чуть не такой, так сразу привяжутся…

В охранники меня, значит. Мордоворота приставить им западло, я должен ходить. Нянькой.

– Он полжизни по больницам валялся, – мать набирала уверенности, – ему тяжело адаптироваться, новый город, новая обстановка…

Я пожал плечами. Я был удивлён. Если бы аккордеон над моей головой вдруг заговорил бы, я бы, наверное, меньше удивился. По больницам он валялся, видите ли… А мне-то что?

– Сенька не годится, – говорила мать, – сам знаешь, он какой безответственный…

Сенька не годится, а я, значит, гожусь. Гожусь.

– Тебе и делать ничего особо не надо. Просто будешь с ним ходить… Ну, куда вы с этим своим Ильей ходите? Он тебе не будет мешать, ну, надо так…

Я всё не мог до конца понять – серьёзно она всё или как? Может, это шутка просто? Розыгрыш такой? Хи-хи, ха-ха? Я вдруг подумал – хорошо бы, если сейчас вдруг полка с кубками оборвалась, и всё это весёлое железо обрушилось бы на матушку.

Это меня развеселило бы. Да, развеселило. У меня на лето скопилась куча планов, и в эти мои планы совсем не входила дружба с каким-то больным идиотом! Да даже если у меня не было бы целой кучи планов… Да надо мной весь город смеяться будет! Если честно, то я никак не мог понять, как такое могло случиться?! Я что, не человек, что ли? Тумбочка, табуретка? Вот так, взяли и слили меня, назначили на должность…

Милые родители.

Не, это вообще как? Такое бывает?

– И что ты скажешь? – спросила мать. – Что молчишь?

А что мне ей было сказать? Что? Нет, я мог вообще-то, у меня в голове скопилось двенадцать километров самых добрых и ласковых слов, начинающихся на разные буквы.

– Ты должен нам всем помочь…

Сказала она в сто двадцать девятый раз.

Почему я должен всем помочь?

– Понимаешь, это всё, конечно…

– Вот сами с ним и дружите. Оба.

Сказал я. И поднялся из-за стола.

– Ты как с матерью разговариваешь?! – Мать тоже поднялась.

Ну да, это легче всего. Чуешь, что не прав, – иди в атаку. Хотя она на меня никогда не орёт. На Сеньку орёт, но ему по барабану, с него как с гуся.

Жизнь приятно удивляет.

– Ты как себя ведёшь?! – Мать выпрямилась и едва не стукнулась затылком о полку.

– Никак не веду, – ответил я и направился к выходу.

– Не смей огрызаться! – завопила мать.

Я испугался, что она сейчас на меня кинется, влепит пощёчину. Наверное, так оно бы и произошло, но дверь неожиданно открылась, и появилась Сарапульцева.

– Там Белов пришёл, – пробасила она, – принёс этот… ящик… музыку с кнопками. Включать собирается.

– Как включать? – Мать мгновенно пере-щёлкнулась на работу. – А он знает хоть, куда включать?!

Я проскользнул мимо Сарапульцевой, чуть не растянулся на скользком полу, добрался до двери, выскочил на улицу.

Снаружи было темно. Через реку переползала туча, велосипедисты рассосались, и фотосъёмщик тоже рассосался, на ступенях никого, дождь собирался.

Я, не оглядываясь, сбежал вниз, поглядел на афишу – всё ли в порядке? Так, для интереса. Всё там было нормально. «Колёса огня» продолжали оставаться «Колёсами огня», сеансы «четырнадцать», «семнадцать», «десять», выведено кривым сарапульцевским почерком. Ветер пах водой, мокрой древесиной, бензином. Я плюнул на палец и исправил, Сарапульцева писала мелом, исправлялось легко. «Колёса говня». Вот так.

Полюбовался немножечко, затем пошагал в сторону дома, надо успеть до дождя. Возле восьмилетки меня окликнули. Я остановился. Оглянулся. Из остановки выглядывал тот самый тип. Оранжевый мурод, колёса говня, полночная жаба.

– Скоро дождь пойдёт, – сказал он. – Я люблю под дождём гулять, как в песенке. Только если он не очень холодный. В холодный дождь можно гидрокостюм надеть, а ещё лучше ирландский свитер. Есть такие ирландские свитера, их вяжут из специальной шерсти, она такая жирная, что в любой дождь не промокает. Правда, такие свитера нельзя стирать, если их постирать, то они сразу испортятся. А ещё они немного пахнут, мне отец хотел такой свитер из Дублина привезти, но потом у него…

И тут я догадался. Да, догадался. Понял. Допёр. Это он и есть. Этот дохляк оранжевый, это он. Тот самый.

Денис. Кажется, Денис. Денис Мертворожев, Денис, блин, Кровопийко. Денис Жиловертов. Денис Гландынаружев.

Мой новый друг.