Мертвец

Глава 6 Неприятности

Я давно заметил. Что неприятности притягиваются.

Вчера я всё пытался как-то представить, что произошло. Как-то пытался обдумать всё это… Как мои собственные родители взяли и так со мной поступили… Я здорово бесился, даже уснуть никак не мог, бродил по дому, как сумасшедший, скрипел половицами. Никак не мог поверить, хотя и знал, что это на самом деле так. Они меня… Они меня сдали.

Это было… Я никак не мог придумать слово, потом всё-таки придумал. Это было мерзко. Мерзко.

Так мерзко и погано, что я, как полный придурок, принялся лупить по стене и лупил до тех пор, пока не сбил костяшки. Это меня чуть-чуть успокоило, я достал перекись водорода и залил кулак, кровь зашипела и запузырилась белым. Я смотрел на всё это долго, даже не знаю, как долго, будто загипнотизировало меня это пузырение. Потом встряхнулся. И увидел своё отражение в окне.

Я выглядел, как человек, который решил в чём-то раскаяться.

Однажды я украл духи. Пять флаконов. Мы пошли в гости, не помню к кому, к родственникам, кажется, пока все гости и хозяева сидели за столом, я проследовал в спальню и собрал с туалетного столика всю парфюмерию, которую нашёл. Не знаю, зачем я это сделал, совершенно не помню. Но по пути домой мне вдруг стало стыдно. И, когда мы вернулись, я признался в хищении. Мать долго меня ругала, потом сложила в пакет награбленное и повела в милицию.

Возле районного отделения я окончательно расплёлся. Я почти готов был заплакать, однако ещё держался. До отделения оставалось совсем немного, у меня жутко болел живот, я вспотел, руки вспотели здорово, и внутри дрожало, словно у меня разломалось там всё. Когда мы проходили мимо милицейского мотоцикла, я увидел своё отражение в зеркальце.

В милицию меня мать так и не отвела, но выражение своего лица я запомнил. Тогда я выглядел точно так же, как сейчас.

Жалко. Позорно. Будто в штаны наделал и все об этом знают. Вот это страшное выражение лица во многом мне и помогло.

Пошли они.

Я немного успокоился. И решил немного почитать, начать новую книгу, я давно к ней подступался. Называется «Последняя война». Толстая книжка, сантиметров пять, не меньше. Тысяча девятьсот шестьдесят второго года издания, бумага ветхая и жёлтая, пахнет макулатурой. И, судя по картинке на обложке, про какие-то лучи. Империалистические лучи.

Пролог ничего, мне понравился. Бывший эсэсовец Зигфрид Шпандау на подводной лодке драпает в Бразилию, но прямо посреди Атлантического океана лодку перехватывают американские эсминцы. После непродолжительной бомбёжки Шпандау командует всплытие, сдаётся в плен. В результате чего в руки империалистических агрессоров попадают чертежи и прототип секретного оружия, способного, само собой, уничтожить мир.

Книжка разворачивалась интересно и оказалась удачной, я очень быстро уснул.

А проснулся рано, как обычно. Надо было идти на отработку. На отработку я решил не ходить. Валялся в койке. Скоро в животе забурчало, захотелось есть. Огляделся. Ничего питательного в окрестностях не видно. Значит, придётся идти в большой дом, завтракать. А там мать. А просто так я на неё не смогу смотреть, никаких сил не хватит…

И я решил немного позлиться. Злость укрепляет, я это давно ещё заметил, позлишься и легче как-то. Я поставил на подоконник «Последнюю войну», сконцентрировался и стал злиться, старался книгу с подоконника столкнуть. Злобы у меня было через край, однако и в этот раз ничего не получилось, книга не сдвинулась, сколько я ни старался. Значит, мало во мне злобы, значит, надо и дальше стараться.

Но злобой сыт не будешь, надо и подкрепиться немного. И я отправился в большой дом.

Мать и Сенька сидели за столом, брякали ложками. Здоровкаться я не стал, сразу налил себе. Рассольник. Ненавижу рассольник. Он у матери получается синий и страшный, а по вкусу кошатиной отдаёт какой-то, причём несвежей. Он всегда у неё такой получается, но сказать об этом нельзя. Во-первых, она сама рассольник уважает. А во-вторых, у нас в погребе бочка солёных огурцов. И это надо куда-то девать. Ведь это всё запасено на зиму.

Так что рассольник у нас два раза в неделю.

Я ел, если не будешь есть с аппетитом, мать обидится. А Сеньке на все эти церемонии плевать, он молодец. Он не любит перловку, выбирает её из супа и складывает справа от тарелки отдельной горкой, прямо на клеёнку.

Мать ему ничего не говорит. А на меня наорала бы. Но сейчас не орёт, молчит, хотя она вообще не в настроении, я это чувствую. Потому что ложкой гремит по-особому, звук получается раздражённым. Такой танец с саблями, но только не с саблями, а с ложками.

Так мы и брякали, и мамашкино бряканье становилось всё громче и громче, мне это надоело, и я где-то на середине тарелки сказал:

– Родионова поработать приглашает. На подсеку. Пойдём, Сенька?

– Я слишком мал ещё, у нас с четырнадцати можно работать, – сразу же ответил братец. – Особенно на таком вредном производстве. Там, в этих кустах, один свинец, а у меня растущий организм. Свинец очень на стекловидное тело плохо влияет. Можно ослепнуть раньше времени.

Сенька подтянул банку с горчицей, намазал горчицу на хлеб ненормально толстым слоем, откусил. Блаженно закрыл глаза.

Я видел, как у него в голове происходят термоядерные процессы, мать делала горчицу такой мощности, что мне на кончике ножа хватало. А Сенька мог ложками есть, непробиваемость – она во всём непробиваемость.

– Прекрати горчицу есть, – рыкнула мать, – гастрит заработаешь.

Обычно матери не жалко горчицы. Но сегодня, видимо, не тот день. Но Сеньке на все эти вопли сморкать через левую ноздрю.

– Сказала же – не ешь горчицу! – Мать забрала банку.

– Не… – помотал ушами Сенька. – От горчицы мысли прочищаются, от горчицы хорошо… А работать пусть Никита идёт, а я ещё молод.

– Ничего себе молод, – хмыкнул я. – Метеорит искать ты не молод, по дорогам шатаешься целыми днями…

– Спокойно, бразер, – перебил наглый Сенька. – Метеорит – это святое, ты пойми. Если я его найду, метеорит, мы отсюда в нормальное место переедем…

– Этот метеорит уже сто лет ищут – найти не могут, а ты найдёшь сразу!

– Они все дураки, – улыбнулся Сенька.

– А ты умный? – спросил я.

– А я умный.

– А если ты такой умный, то чего же у тебя…

– Прекратите, – оборвала мать. – Прекратите собачиться. Пусть ищет свой метеорит, не трогай его.

Опять она Сеньку защищает.

А про то, что кусты рубить вредно, мать ничего не сказала. Значит, придётся идти пахать. Убью Сеньку. Ладно, пусть живёт. В конце концов, лучше пахать, чем с каким-то муродом возиться.

– И сколько там? – спросила мать.

Это она насчёт бабок.

– Сколько?

Я не ответил, добивал рассольник, скрипел перловкой, хрустел огурцами.

– Там нормально платят, – влез Сенька. – И работа тоже… плёвая. Там Синицын бригадиром, он каждое лето ребят набирает.

– Ну и правильно, – довольно сказала мать, – ну и хорошо. Месяц-другой поработаешь, это тебе на пользу.

Месяц-другой. Спасибо. Месяц-другой – это значит до августа. Может быть, до середины августа. А мне только на пользу.

– Всё равно летом делать нечего, – сказала она. – А через годик-другой и Сеня пойдёт работать…

– Да-да, – подтвердил Сенька. – Обязательно. Я просто жду не дождусь, как бы пойти поработать! От энтузиазма у меня даже подмышки чешутся! Мы будем вместе там работать – Никита и я, брат с братом, плечом к плечу, как Минин и Пожарский…

Мать поглядела на Сеньку с укоризной, он заткнулся. А про вчерашнюю нашу беседу не вспомнила. То ли не хотела при Сеньке говорить, то ли моё согласие устроиться на работу как-то ситуацию поменяло…

Ладно, посмотрим.

Я потребил последнюю ложку этой баланды, поднялся из-за стола, сгрузил тарелку в мойку и отправился к себе. Полежать, подумать, книжку почитать, там как раз интересное пошло.

Открыл на двадцать седьмой странице, где тайный агент Пински похитил из лаборатории консервативного профессора Блэксворта чертежи генератора Е-вибраций. С помощью этого генератора хозяева агента Пински – миллиардер Морган и президент Вайсхауэр – собирались сдетонировать все взрывчатые вещества на территории Советского Союза. Прочитал восемь страниц. Профессор Блэксворт облучил Е-вибрациями американскую ондатру, американская ондатра сожрала пескаря. Я снял с полки телефон, скрутил провода, позвонил Катьке. Дома её не было, я перезвонил в музей.

– Алло? – Катькин голос был преисполнен холодного официоза, точно я пересёкся с автоответчиком.

– Привет, – сказал я.

– Слащёв… – протянула она разочарованно. – Это ты…

– Что делаешь?

– Читаю, – ответила она.

Она тоже читательница. Читает, такое нынче редко. А родители поощряют, не нарадуются. Для Катьки специально в книжный магазин новинки завозят. Обычно туда только детективы завозят, ну и как грибы солить, а для неё ещё и литературу настоящую. В единственном экземпляре. Задорого.

Это потому, что тетя Шура, Катькина мама, закончила всего семь классов, а хочет теперь, чтобы Катька пошла дальше неё. Катька уже пошла, уже девять классов одолела. И кучу книг прочитала. Спроси её, кто такой Юкио Мисима, а она скажет – японский писатель, который хотел стать диктатором, а только кишки себе расстроил. Всех литературных нобелевских лауреатов знает, а я только эту, которая про Нильса и бешеных гусей сочинила. Сельма Лагерлёф. Ну и наших некоторых.

И вообще она разносторонняя. Катя Родионова.

– А я тоже, между прочим, читаю, – сказал я.

– Опять «Операция «Преисподняя»? – ехидно осведомилась Родионова. – Опять про подземные танки?

– Не, «Последняя война». Интересно. Там про это, про то, как…

– Проклятые капиталисты чуть не уничтожили мир, – закончила Катька за меня.

– Ну да. В общих чертах. Но мы вместе читаем. Можно загадать желание.

– Я загадала.

– Я тоже.

Мы помолчали.

– Слащёв, – сказала Катька через минуту, – ты работать будешь?

– Не знаю. Я сторонник свободы личности…

– Короче, если решишь поработать, приходи в музей. Там поговорим.

И нагло разъединилась. Профессор Блэксворт облучил Е-лучами русскую выхухоль, русская выхухоль сдохла.

Я рассоединил провода, заложил книжку пиковой дамой и вышел на улицу.

Сенька сидел на моём крыльце и изучал карту. У него универсальная карта – он на ней всё обозначает, крестиками – места обнаружения и захоронения своих покойничков, кружочками – места метеоритных экспедиций.

– Жаль, что ты не в Египте живёшь, – сказал я.

– Почему?

– А ты не слышал? Это же классический случай, во всех газетах писали и по телику говорили. Как в Египте метеорит убил собаку. Мечта настоящая. И метеорит – и дохлая собака. Вот тут бы ты развернулся!

Я рассмеялся. Сенька хихикнул.

– Смешно, – сказал он. – Я гляжу, тебя вдруг на трудовые подвиги потянуло?

– А тебя? Всё так и будешь дохлятину по окрестностям собирать?

Сенька многозначительно улыбнулся.

– У Шахова псина болеет, – сообщил он. – Мастино наполитано, ну Диоген, ты знаешь, синего цвета. Он старый, рак у него.

– У Шахова?

– У какого Шахова, у псины его. На спине опухоль с два кулака, морда белая, не жилец. Издохнет скоро. А Шахов к нему привязан, он его чуть ли не с ложечки выкормил. Он ко мне уже обращался.

– Диоген?

– Шахов, идиот.

– Да? Прямо обращался?

– Ага, – мечтательно сказал Сенька. – Прямо обращался. Говорит, если сделаешь всё по высшему классу, сто баксов подгоню.

– Как это по высшему классу? – не понял я.

– Ну как-как, как водится, значит. Могила, скромная процессия, аккуратность, элегия из магнитофона.

– На кладбище же нельзя собак хоронить, там люди… – Я даже оторопел немного.

– Люди… Собаки – они же как люди, – изрёк Сенька, – только говорить не умеют. К тому же это… собака – друг человека, это всем известно.

Я громко постучал себя по голове.

– Сеня, ты со своим метеоритом… Кто тебе разрешит на кладбище собаку хоронить?

– Мне, конечно, не разрешат, – Сенька ухмыльнулся, – а Шахову разрешат, он человек авторитетный.

Нечего возразить, я промолчал. Мэр города с моим братцем собираются похоронить на кладбище складчатую синюю седую собаку. Без комментариев.

На физиономии Сеньки прыгало торжествующее выражение.

– А чего он в «Ритуал» не обратится? – Я попытался это бодрое настроение испортить.

Лицо брата переплавилось из торжествующего в презрительное.

– «Ритуал»! – хмыкнул он. – Лошконавты, а не «Ритуал»! Да они жмуров на грузовике возят!

– А ты что, катафалк, что ли, организуешь?

Сенька загадочно промолчал, потом сказал:

– Матуха на измене, сам видишь. У нас уже одна просрочка по кредиту есть! Еле отбрыкались тогда.

– А при чём здесь кредит? – не понял я.

– При чём кредит? – Сенька округлил глаза. – Ты всё-таки притворяешься или на самом деле такой барановидный?

– Ну, притворяюсь. И что?

Сенька стал рассказывать:

– Батон влетел в неприятности. Во-первых, там люди пострадали, а за это по макушке не погладят, это ясно. Папашу могут вполне под суд отдать, а это расходы. А во-вторых, там трансформатор сгорел. Сам понимаешь, это ещё большие расходы. И вычитать будут из его зарплаты. Да батон вообще может загреметь! Вот мать и бесится. И денег нет, и папашу посадят. Втыкаешься?

Я втыкался.

– Про Ерёминых слыхал?

Я слыхал. У нас все про них слыхали. Ерёмины взяли кредит. У нас полгорода взяло, модно это. Эти дураки тоже взяли, купили тачку. Ездили везде с довольными рожами. Потом пьяный Ерёмин-старший упал в канаву вместе с тачкой, сломал руку. Как-то нехорошо сломал, и нехорошо срослось. А работал он на лесопилке. А кому на лесопилке нужен криворукий? Кредит Ерёмины не отдали. Банк один раз людей прислал, другой раз прислал, потом вдруг у Ерёминых дом сгорел. Короткое замыкание вроде как. Короче, продали Ерёмины всё, что могли, в долги влезли, кредит вроде как отдали. Сейчас живут почти в землянке в Нельше.

И без машины.

Кредит они взяли в том же банке, что и мы.

– Вижу по роже, что въезжаешь, – хмыкнул Сенька. – Как ни крути, а на трудовые подвиги тебе придётся вписываться.

– А тебе?

– А я и так вписан. – Сенька потряс картой. – Но я по-умному, а ты тупорыльно. Ты за сто баксов будешь два месяца лианы рубить, а я за один день столько нашинкую.

Тошно жить. Сенька правду сказал – я за такие деньги на самом деле буду два месяца пыхтеть. Обидно.

– Ты сам виноват, – сказал Сенька. – В жизни надо заниматься только своим делом. Иметь свою ось. Стержень. Всегда! И рано или поздно это принесёт свои плоды.

Сенька аж распух от гордости. Тоже мне стержневик.

– Вот так, брателло, – подмигнул он.

Я думал, что сейчас скажет, что я должен брать с него пример, но он не сказал.

– А ты, я вижу, уже нашёл свою ось, – усмехнулся я. – Будешь, значит, собак всю жизнь хоронить?

– Ладно, ты не раздувайся. – Сенька свернул карту, спрятал её за пазуху. – Поможешь с похоронами, а я тебе половину бакселей подгоню. По-братски. Мамке скажешь, что на подсеке загибаешься, а сам можешь со своей Родионихой…

– Молчи, придурок, в лоб дам, – предупредил я.

– Ну-ну, не очень ты… Я тебе помочь хочу, а ты сразу бычишь…

На крыльцо выполз большой красный муравей, Сенька ловко в него плюнул и принялся наблюдать, как муравей пытается выбраться из вязкого пузыря. Надо будет переписать в своей тетрадке про Сеньку, я там про него очень мягко написал. Теперь напишу, что он настоящий мурод. Всё исправлю.

– Есть ещё вариант. – Сенька смилостивился, выручил муравья соломинкой и отправил насекомое в одуванчики. – Есть ещё один вариант.

– Какой?

– Ну, как какой? Ты же с этим теперь корешишься, как его там… Денис?

Откуда эта сволочь знает?

– Так вот, насколько я знаю, этот Денис, он это… чувачок с деньгами. Ну, так и лизни поглубже…

Тут я уж не удержался, в лоб ему треснул. А этот любитель дохлятины увернулся и как в сплетение мне засветит! Я язык чуть не откусил.

Сенька в стойку ещё встал, левый кулак выставил, правый поднял к челюсти, зенки свои задрал, Майк Тайсон.

Не, я с ним бы без вопросов разобрался, я сильнее и тяжелее, но с мелким драться стыдно, никакой доблести нет. Если победишь – поколотил сопляка, если проиграешь – ещё позорнее…

– Давай-давай, – подмигнул Сенька. – Иди, чемпион, я куплю тебе пластырь от мозолей…

– Дубло ты, – сказал я. – Ничего не понимаешь.

И я пошёл. В сторону краеведческого музея. И через две минуты меня догнала мать.

– Ты подумал? – спросила она.