Мертвое ущелье

Было ясно, что до собак не более полутора километров. Там и охранники.

Волки на вой Игната не откликнулись, значит, поблизости их нет, значит, ушли в глубь леса от выстрелов и взрывов. Сейчас они растят волчат. Конец июня — волчатам около трех месяцев. Хотя и любят волки щениться в одних и тех же местах, но все-таки опасность заставляет их искать новые склоны и овраги для жилищ. Там, где не так близок грохот войны.

Чтобы не ошибиться во время дальнейшей разведки местности, Игнат нанес на карту направление и примерное расположение части полевой жандармерии или охраны, а сам пошел значительно правее, вдоль дороги, на которой прежде встретил указатель с символами. И вскоре заметил новый столбик с доской. На белом крашеном фоне был четко нарисован трезубец, только перевернутый острием вниз. Это означало, что часть расположена где-то поблизости. Тот же номер семнадцатый. Значит, та же танковая, о которой он узнал из первого указателя. Больше ничего на втором столбе не было. Но Игнат уже знал, что жандармская (или охранная) часть в стороне и позади. Теперь надо было выяснить, сколько здесь этих «тигров».

Он ушел от дороги в лес, потому что обычно немцы у дорог ставили особенно сильную охрану, а иногда и прыгающие мины-ловушки. Но и лес они охраняли по-настоящему.

Быстрой тенью он передвигался от дерева к дереву. Смешанный лес кончился, и пошел почти сплошной сосняк. Немудрено, что и дороги здесь хорошие — в сосняках всегда сухие, в основном, песчаные почвы, пересыпанные хвойными иглами. Укатанные сухие дороги позволяют даже в лесу танкам ходить на приличной скорости. А это дает возможность быстрее производить перегруппировку и даже переброску техники и войск.

Танки были расположены в двух оврагах, разделенных узким, возвышенным и густым перелеском. Овраги, поросшие сосновой молодью, хорошо маскировали каждую грязно-зеленую машину, и «тигры» нельзя было засечь с воздуха. Их даже не спрятали в капониры. По краям оврагов, метрах в тридцати друг от друга, стояли часовые.

Если бы луна постоянно висела над соснами, нечего было бы и думать пробраться через часовых, каждый из которых хорошо видел соседних двух. Но редкие облака время от времени закрывали луну и, пользуясь короткими минутами полной темноты, Игнат все-таки прополз мимо часовых. Для него-то тьма не была полной, он видел, как немец в десяти метрах от него медленно прохаживался — два шага вперед, два — назад. Разведчик даже слышал сопение солдата.

Часа два ползал Игнат между машинами, стараясь сосчитать танки. Их было много. Он встречал блиндажи, возле которых стояли часовые, осторожно обходил их, видел палатки, легковушки и грузовики. Все это мельком проходило мимо его сознания. Ему нужно было сейчас только одно: сосчитать «тигры».

Даже с его умением ориентироваться в темноте он чуть было не запутался. В уме разбил местность на участки и, пробираясь длинными зигзагами, считал и считал танки.

Когда он выбрался из оврага и прополз линию часовых, серая пелена рассвета уже размягчила, разжижила мглу ночи. Луна совсем ушла в облака, но темень стала зыбкой, неплотной, мягко переходящей в сумерки.

Теперь надо было отойти в глубь леса, подальше от танков, чтобы ненароком не обнаружить себя. Здесь слишком много глаз, весь лес забит солдатами. Все, что означает трезубец и «17», он уже знал. Около сотни «тигров» укрыто в этом сосняке. Танковое соединение. Но необычное. Игнат видел на их пятнистых грязно-зеленых бортах четкие белые эмблемы эсэсовской дивизии. Невдалеке от большого белого креста на бортовой броне скалился крупный череп со скрещенными костями под ним. «СС Мертвая Голова». Били их немало. На Курской дуге разгромили начисто эти отборные дивизии тяжелых танков. А они живучи, их пополняют танками и личным составом. Теперь совсем юнцы в черной эсэсовской форме управляют тяжелыми машинами, и эти дивизии, как драконы, снова обретают уже срубленные свои головы и снова сеют смерть. Но недалек их последний разгром. Немалую помощь в этом окажут разведданные Игната.

Время было дорого, и он решил обследовать местность и днем. Шел Игнат очень медленно, вслушиваясь в каждый едва улавливаемый шорох. В этом лесу мог оказаться не только часовой, но и замаскированный солдат, дозорный или охранник, лежащий в секрете. Игнат тщательно нюхал воздух. Запахи сигарет, пороховой гари, пота, сапожного жира и, особенно, кофе всегда выдавали присутствие солдат за тридцать, а то и за сорок-пятьдесят метров, если навстречу дул хотя бы слабый ветерок.

За день Игнат буквально облазил весь лесной массив, где базировались немецкие части, но танков больше не нашел. Обнаружил мелкие штабы и два — посолидней, пожалуй, дивизионные. К каждому из них подходило более десятка парных проводов. Один штаб той самой танковой дивизии. Входили и выходили оттуда офицеры-танкисты в черной эсэсовской форме. Да и само расположение штаба — в полукилометре от танков — подтверждало это.

Несколько пехотных частей с мотоциклами и бронетранспортерами, видимо, имели отношение ко второму штабу. Скорее всего, это дивизия пехотная.

Уже когда вечерние сумерки стали сгущаться между деревьями, разведчик приблизился к расположению полевой жандармерии.

То главное, что ему было поручено, даже более важное, чем разведданные, которые он соберет, здесь, рядом. Об этом говорила охранная часть.

4. ЛАГЕРЬ

Игнат полукругом обогнул территорию части — надо зайти с подветренной стороны. Обошел далеко лесом, чтобы собаки не учуяли его. И когда теплый слабый ветер уже дул в лицо, разведчик не спеша двинулся вперед, к расположению немцев.

Мгла уже заполнила все пространство между стволами деревьев, залила овраги и лощины мягкой чернотой летней ночи, и Игнат почувствовал себя свободнее.

Вскоре он учуял запахи собак, табака, человеческого пота. Судя по всему, до часовых, охранявших часть, было метров пятьдесят-семьдесят. Тьма ему, конечно, не мешала, но густой сосновый молодняк не позволял ничего увидеть впереди. Деревья заслоняли все, и шел он только чутьем.

Запахи говорили, что здесь немецкая войсковая часть. Причем запахи, обычно окружающие нашу часть, отличались от немецких, особенно разнился дух кухни. У наших кухонь смешивались запахи каши, щей, ржаного хлеба. У немцев же к пахучему дыханию котла с крупяным варевом примешивался сильный приторный дух тмина, чего-то еще очень пряного, непривычного для Игната. Да и табак у немцев тоже нес сладковатый дух в отличие от нашей горькой махорки. А запахи собак здесь подтверждали еще и то, что немецкая часть была жандармской или охранной, о которой он теперь уже знал.

Он подошел ближе и направился вправо, обходя часть по периметру. И вот в просвете между деревьями наконец увидел низкие деревянные строения метрах в двухстах от себя и в полсотне шагов — колючку в два ряда, а между рядами колючки — вышку с часовым, застывшим возле пулемета на шарнирном станке.

Игнат настороженно замер и стоял так, немного приподняв голову и по-звериному подрагивая ноздрями. Прошло три-четыре минуты, и вдруг ночной ветерок сменил направление, чуть повернул в сторону. Сразу же пришли запахи, объясняющие все. И почему здесь охранники, и собаки, и почему колючка, да еще в два ряда, и вышки.

Ветер принес тяжкий дух лагерных бараков, перепрелого пота, крови, затхлости, с примесью какого-то гнилого дыхания. И вместе с тем едкий дух хлорно-карболовой дезинфекции.

Игнат отступил в молодой ельник, присел на густую осыпь еловой хвои. Надо было обдумать положение. Значит, все-таки нашел, Все подтвердилось. Лагерь, полевой концлагерь, здесь в лесу. Заключенных держат для строительства блиндажей, рытья окопов, капониров для танков, там, где это потребуется, и для выкапывания траншей. Значит, лагерь есть. Теперь надо доложить в разведотдел собранные данные по немецким войскам и сообщить о концлагере в лесу. Этого сообщения очень ждут.

Когда он добрался до землянки, взошла луна и высветила каждую веточку и лист, заполнила лес настороженным блеклым холодным светом.

— Ира, это я,— сказал он полушепотом и только после этого, согнувшись, вошел.

Она убрала пистолет в боковой накладной карман, потом спросила:

— Ну как?

— Нормально. Можно сказать удачно. И танки нашел. Да и все остальное.

Он не хотел обижать ее недоверием, но законы разведки не позволялось нарушать. Каждый должен знать только то, что ему полагается, и не более того. А она понимала, что, кроме известных ей задач по сбору разведданных о противнике, Игнату поручено еще что-то, возможно более важное. Она знала, что этот старший сержант особый среди разведчиков, что его обычно отправляют со сложным и особо важным заданием. И то, что он один стоит многих, она увидела уже в самом начале операции, когда он вызволял ее из ловушки.

Эти черные кепки, проклятые предатели, сцапали ее так быстро, что она не успела даже выхватить пистолет. Расстроенная неудачным приземлением и болью в ноге, она отвлеклась, осматривая колено, и когда поползла к березкам, то черные кепки уже ждали ее на пути. Двое навалились одновременно, выкручивая руки и зажимая рот ей вонючими, прокуренными ладонями. Если бы не старший сержант, то наверняка был бы конец.

— Давай ужинать.

Игнат придвинулся, и она подала ему ломоть пахучего черного солдатского хлеба и распечатанную припаянным к ней ключом прямоугольную банку американской тушенки. Вход в землянку был завешен куском темной материи, запасной выход — тоже. После прихода Игната Ирина зажгла свечу. Ели молча, лишь полушепотом перебрасываясь необходимыми словами. Разведчики всегда должны быть настороже. Мало ли что! Правда, некоторую страховку Игнат все-таки устроил. Метрах в двадцати вокруг землянки натянул в траве проволочку, а внутри землянки подвесил маленький колокольчик. Если кто оборвет проволочку или хотя бы заденет, то колокольчик обязательно прозвенит. Уже по опыту Игнат знал, что такая страховка необходима. Он помнил свою первую схватку с фашистами там, на Беломорском побережье, и не забыл проволочку-контрольку возле немецкой землянки.

В эфир вышли сразу после ужина. В течение полминуты Ирина лихо отстучала ключом несколько групп цифр, что кроме сообщения о тяжелых танках-«тиграх» означало: «...Обнаружил объект-2. Начинаю подготовку операции «Ольха-7». Серый».

5. ПЕРЕХВАТ

Нога у радистки постепенно пошла на поправку. В первый же день после травмы, едва устроившись в землянке, Игнат перевязал коленный сустав девушки эластичным бинтом, потом ежедневно, по нескольку раз в день массировал растянутые мышцы.

Ирина испытывала неловкость: и что создает лишние заботы разведчику, и что он, молодой парень, разминает и массирует ей ногу, но делать было нечего, и она переносила все эти неудобства с тайной благодарностью к нему за заботу и умение, с которыми он лечил ее ногу.

Сразу же после рассвета они слышали, как гудела земля, как катились за горизонтом отдаленные взрывы. Обоим разведчикам было ясно: наши фронтовые бомбардировщики утюжат притаившиеся в лесу танки. Игнат пожалел, что сейчас день, и нельзя посмотреть на полыхающее за лесом пламя...

Уже три дня Игнат тщательно наблюдал за лесным лагерем военнопленных, Едва наступали сумерки, как он отправлялся к объекту, осторожно подбирался с подветренной стороны и располагался на своем наблюдательном пункте, выбранном в кустарнике, вблизи двойной лагерной колючки.

Он изучил порядок и время смены караулов наружной охраны, обследовал подходы к лагерю, дорогу. Широкая грунтовка входила в ворота, охраняемые двумя часовыми и еще двумя — на вышках. С противоположной стороны лагеря дорога уходила в лес, тоже через такие же двойные ворота в двойной колючке. Иногда из лагеря выезжали подводы или машины — все через одни ворота. Другие отворялись редко, только утром и вечером, через них, как установил Игнат, увозили и привозили обратно в лагерь заключенных. Один раз он наблюдал, как в лагерь через те ворота въехали два крытых больших грузовика. Сразу же за колючей проволокой они остановились, и разведчик видел, как из кузова спрыгнули охранники с собакой, потом под дулами автоматов сходили заключенные.

Иногда в середине дня из ворот выезжала черная легковушка и каждый раз затемно возвращалась в лагерь. За рулем сидел солдат-эсэсовец, а на переднем сиденье офицер в черной форме. И только раз Игнат видел, что этот же офицер ехал без шофера, и сам вел машину. Разведчик засек время, было 15 часов 45 минут. Возвратился офицер в лагерь около 21 часа, когда уже наступали сумерки. И еще один раз немец выезжал без водителя в 15.45, а возвращался в 21.

Дважды Игнат наблюдал, как пленных гнали на работу пешком. Около полусотни заключенных, десять охранников с автоматами и четыре собаки. Ни говора, ни человеческого звука, только шарканье ног по пыльной дороге, резкие гортанные окрики конвоиров, да изредка лай овчарок, натасканных на людей.

Теперь он знал об этом лагере почти все, что ему было нужно: расположение, наружную систему охраны, порядок вывода пленных на работу, путь их следования из лагеря и обратно, машины, которые ездят между лагерем и ближними немецкими войсковыми частями. Не знал он только одного, главного: есть ли среди заключенных тот, кто очень нужен нашему командованию. Это надо было выяснить, причем срочно. Времени в запасе уже почти не оставалось.

Он знал этого человека по увеличенным фотографиям. Правда, по фотокарточкам довоенного времени, и человек этот мог очень измениться за три года. Ведь не просто годы, а годы войны, плена.

В штаб армии поступил приказ: разыскать этого человека, любым способом добыть его из плена. Одновременно было указано, что он — один из заключенных военного . концлагеря, устроенного в неглубоком, точнее в прифронтовом тылу немецкой группировки, стоящей напротив. Было сообщено примерное расположение лагеря. И еще то, что для немцев этот человек — обыкновенный заключенный, им неизвестны ни его открытия, ни тема его довоенной работы. Инженер и все. Хотя фамилия — настоящая. Данные были от нашего берлинского разведчика, добытые, видимо, очень нелегко.

Игнат не знал, кто этот человек. Догадывался, что какой-то важный ученый или конструктор, который почти изобрел или уже изобрел перед войной что-то очень нужное для нашей армии. Давая задание, начальник разведотдела армии дал понять ему это. А перед самым вылетом с Игнатом встретился командующий, сказал, что очень на него рассчитывает и пожелал успеха. Правда, еще и чаем угостил. А теперь вот Игнат никак не мог разыскать пленного ученого.

Целыми днями, не отрываясь, смотрел он в бинокль. Зоркие глаза Игната словно ощупывали лицо каждого пленного, идущего в колонне, выходящего из барака или стоящего в строю, в шеренге за колючкой. Ни одного похожего на фотографию. Правда, все они были чуть ли ни на одно лицо. Унылые, обросшие, худые, грязные, почерневшие. Сутулые, согнутые тяжкой судьбой спины. У всех. У молодых и у тех, что чуть постарше. Старых в лагере не было. Помогла фотография ученого. Лицо его было настолько своеобразным, что сразу бросалось в глаза и запоминалось. Оно резко отличалось от других: узкое, длинное, с вытянутым острым подбородком. Это облегчало поиск. Однако после долгих наблюдений Игнат не увидел в лагере ничего похожего. Надо было торопиться, думать, искать выход.

Разведчик подкараулил немца с легковушкой в полутора километрах от лагеря, где грунтовка круто поворачивала, и машина сбавила ход на повороте. Игнат вышел на дорогу возле самого передка машины. Вышел как будто не спеша, но точно рассчитав и оказавшись посередине дороги в трех метрах перед машиной. Немецкий десантный костюм, шапочка — с пристежными отворотами и немецкой птичкой на тулье, «шмайссер» на груди, неторопливые движения, уверенно вскинутая вверх рука, означающая одновременно фашистское приветствие и требование остановить машину.

Игнату не повезло. На этот раз немец оказался не один, хотя разведчик выбрал именно эту поездку немца — 15 часов 45 минут, и прежде он дважды выезжал без водителя. Но отступать было некуда.

Шофер резко затормозил. Разведчик подошел к дверце пассажира, прищелкнул каблуками — выказывая уважение к сидящему в машине офицеру, и стал открывать дверь левой рукой.

Немцы смотрели на него с раздраженным ожиданием. Оба видели, что в руках у солдата ничего нет, только на груди «шмайссер» и, на всякий случай, оба по военной привычке следили за автоматом.

Двери в таких машинах отворяются спереди и правую дверь было удобно отворить левой рукой. В ладони правой у разведчика был спрятан маленький браунинг. Рванув дверь, он мгновенно выстрелил в голову водителю. В ту же самую секунду офицер успел выдернуть из расстегнутой кобуры «парабеллум», но свободной левой Игнат перехватил кисть немца, и пуля ушла вверх.

Несколько секунд потребовалось, чтобы обезоружить эсэсовца, связать ему руки и воткнуть кляп в рот. Перекинув убитого шофера на заднее сиденье, Игнат сел за руль, посадив офицера рядом, загнал машину в лес и, выбравшись из нее вместе с пленным, столкнул легковушку в овраг. Она бесшумно скатилась. Но, конечно, ее, найдут быстро собаки. Поэтому и труп шофера нет смысла прятать. От собак не спрячешь.

Перехват легковушки с офицером прошел удачно. Игнат двинулся вместе с пленником к «дому». Нужна была переводчица. Уходя, аккуратно и обильно присыпал свои следы и следы немца нюхательным табаком, заранее припасенным для этого. Потом еще несколько раз пересыпал табаком след за собой и дважды прошел вместе с пленным эсэсовцем вверх и вниз по ручьям, чтобы собаки не смогли преследовать.

6. ДОПРОС

У него было спокойное, холеное лицо. Возраст — тридцать лет. Должность — заместитель начальника лагеря, оберштурмфюрер СС, то есть эсэсовский обер-лейтенант. Звали его Берг. Людвиг Берг. Выглядел он очень спокойным, что говорило о его выдержке и только о ней, потому что первый вопрос, который Берг задал, был о дальнейшей его судьбе: не убьют ли его?

Игнат ответил через переводчицу, что если он им поможет, то ему сохранят жизнь. По крайней мере до отправки через линию фронта.

— Это правда? — спросил немец.

— Пулю ты, конечно, давно заслужил на своей живо-дерной лагерной службе, гад паршивый,— сказал Игнат ничуть не повышая голоса, ровно и спокойно. Ирина перевела.

— Но ты еще можешь очень пригодиться нашему командованию, если, конечно, будешь стараться, если вспомнишь все, что знаешь, все мелочи.

Выслушав переводчицу, немец кивнул:

— Данке.

У него был такой довольный вид, будто он всю жизнь мечтал о переброске через линию фронта в плен к русским:

— Но если ты не вспомнишь хотя бы малость, которую знаешь, если скроешь от нас, то я тебя придушу прямо здесь. — Игнат сказал все это спокойно, но жестко. Немец по тону его уже, видимо, понял все, но внимательно выслушал переводчицу и кивнул.

Берг сидел на чурбаке у стены землянки в расстегнутом кителе, руки ему развязали. В полумраке хорошо было видно его лицо с выражением готовности.

— Сколько заключенных в лагере?

— Шестьсот.

— Сколько охраны?

— Шестьдесят два человека, в том числе пять офицеров.

— Сколько в охране эсэсовцев?

— Офицеры. Кроме того, еще одиннадцать младших командиров.

— Кто остальные?

— Остальные — армейские... Это из призыва по тотальной мобилизации, пожилые... Ну и полицаи, из... ваших, то есть из пленных...

— Вооружение?

— Восемь станковых пулеметов на вышках, два в караульном помещении. Половина охраны — взвод — вооружена автоматами, у остальных карабины. Девять ящиков гранат — хранятся в караульном помещении. — Немец отвечал четко, быстро, точно. Игнату было ясно, что он не врет. Потому что и количество вышек он уже давно сам сосчитал и приблизительно догадывался о числе заключенных и охраны. И тем не менее все, что сообщал пленный, было немаловажно.

— Сколько собак? — Восемь.

Пора было приступать к самой главной части допроса. Игнат помолчал с минуту. Потом спросил:

— Где у вас хранятся списки заключенных?

— В канцелярии лагеря, рядом с караульным помещением.

— Вы не помните фамилий заключенных, может быть, некоторых? Ведь шестьсот человек, не шесть тысяч?

Немец заметно занервничал, засуетился, задвигал руками. Фамилий он не помнил.

— Там они ведь по номерам... В списки никто и не заглядывает... Если только кого-то надо найти в лагере...

— Вот мне и надо найти. Брат у меня в вашем лагере.

Ирина переводила, а немец начинал понимать, что не сможет ответить на такие вопросы разведчика, и все больше нервничал, беспокоясь за свою судьбу.

Это понимал и Игнат. Откуда немцу знать фамилии, они заключенных вообще не считают за людей. Просто номера и все... Как же быть? И разведчик пожалел, что ему не дали с собой фотографии ученого. Может быть, немец и опознал бы по фотографии.

— А вы не помните заключенных в лицо? Могли бы узнать по фотографии?

Берг оживился. Он помнил лица почти всех заключенных и очень гордился своей памятью. И тогда Игнат сказал:

— У меня нет фотографии брата, но у него необычное лицо, длинное, вытянутое, оно сразу запоминается. Такие лица встречаются очень редко.

— Сколько ему лет? — спросил эсэсовец.

— Сорок.

— Я знаю этого заключенного. Он ночует в третьем блоке, на верхних нарах. Слева от входа у него третье или четвертое место.

— Если вы его знаете, то, конечно, знаете и его рост? — спросил разведчик. Было понятно, что этот вопрос — проверка, и немец, несколько секунд подумав, сказал:

— Примерно метр восемьдесят.

Это было точно. Затем Игнат уточнил, какой из бараков — третий. Немец начертил схему.

У него действительно хорошая память, и он, пожалуй, не врет. Маловероятно так точно угадать рост. Да и ему есть полный смысл говорить правду, ведь речь идет о его жизни. А если это правда, то сделана очень важная часть дела: установлено, что ученый жив, что он действительно здесь, в лагере, известно теперь его место в бараке. Разведчик сидел на дощатых нарах возле выхода из землянки, смотрел на светлый проем, заслоненный шторкой, и думал. Немец ждет его вопросов, сидит в двух метрах от него. Игнат знал, что радистка постоянно наблюдает за немцем, и был спокоен. Как же добраться до изобретателя? При помощи этого немца пройти в лагерь? Слишком большой риск. Немец вряд ли будет вести себя спокойно в лагере. Игнат достаточно хорошо знал эсэсовцев. Значит, этот вариант отпадает. Как же быть дальше, с чего начать? Теперь точно известно местонахождение человека, которого надо спасти, известно все о концлагере...

Внезапно Игнат уловил движение воздуха в землянке, резко обернулся, и в этот же миг глухо хлопнул пистолетный выстрел.

Внимательно наблюдавшая за немцем Ирина не промахнулась, она никогда не промахивалась.

Эсэсовец воспользовался секундами, когда Игнат взглянул в сторону. Он незаметно даже для Ирины извлек откуда-то припрятанный при обыске тесак. Она только увидела, как, вскочив, немец вскинул руку с ножом, чтобы обрушить удар на сидящего Игната. Радистка выстрелила через карман куртки. Так было удобнее, быстрее и выстрел звучал тише. Пуля попала немцу в голову, и он, уже мертвый, рухнул на земляной пол лицом вниз.

— Спасибо,— сказал разведчик помощнице. Ирина молча кивнула в ответ.

Некоторое время оба сидели не шевелясь.

— Будем уносить? — спросила радистка. Она уже вставала на ноги и могла понемногу ходить. Колено почти зажило.

— Я сам.

Через час они вышли в эфир, и Ирина коротко и быстро отстучала закодированную разведчиком шифровку: «По непроверенным данным сообщаю: объект-1 находится на объекте-2. Операцию продолжаю. Серый».

Игнат знал, что командующий не исключал и войсковую операцию по захвату ученого. Можно было организовать кратковременный танковый прорыв и захват этого концлагеря. От передовой — всего несколько километров. 15 — 20 минут хода для танков. Но это был только крайний случай, потому что на этом участке у противника серьезные силы, в том числе артиллерия и танки, а значит, будут немалые потери, да и свои войска надо будет отвлекать от основных боевых действий. Потому и послали Игната, полагаясь на него, и от него в этом деле теперь зависело многое.

7. ПУСТЫЕ НАРЫ

К вечеру Игнат снова наблюдал за лагерем. А днем следил за подъездами к нему и отметил, что движение по дороге в этот день было интенсивнее, чем обычно. Чуть ли не каждые пятнадцать-двадцать минут проезжали машины в лагерь или из лагеря. В основном, крытые грузовики. Дважды туда и обратно проехала легковушка. Игнат разглядел в ней офицеров в черной форме. Вряд ли немцы уже обнаружили исчезновение оберлейтенанта. А может, и обнаружили, если в эти 15 часов сорок пять минут он ездил не по личным делам, а на совещание. В общем, Игнат наблюдал.

С наступлением темноты разведчик подобрался ближе к лагерю, устроился в одной из прежних своих наблюдательных позиций — в кустах ивняка, и сосредоточенно смотрел, изучая каждый метр уже знакомой ему территории за двойной колючей проволокой.

Часовые на вышках следили за внешней и внутренней сторонами от ограждения. Собак на охрану лагеря не ставили. Их содержали в глубине территории в специальных вольерах и на ночь не выпускали за ненадобностью. Овчарок использовали для конвоирования пленных — пешком и на машинах, ну и конечно, для поиска, если случался побег. Все собаки прошли курс обучения в специальных школах-питомниках, были научены розыску, работе по следу, охране и преследованию людей. Это были серьезные противники — лагерные собаки. Игнат знал, как немцы готовят служебных собак для полиции и армии. А для войск СС и гестапо их готовили с особой тщательностью.

Внутри лагеря, за колючкой, вблизи бараков, однако, не было заметно оживленности, как на дорогах днем. И под вечер, едва Игнат устроился для наблюдения, и с наступлением темноты все было обычно: редко кто пройдет вне строя — заключенный или охранник,— немец либо полицай. До темноты развели узников по баракам. Колоннами, внутри лагеря, без сопровождения собак. И все стихло. Правда, еще часа два после этого отдельные, хотя и редкие, хождения продолжались. А потом лагерь замирал до утра. Если не считать смену часовых и обход бараков группой охранников, которые через час после вечерней переклички снова проверяли людей на нарах — осмотром. Даже Игната, наблюдавшего со стороны, раздражала такая дотошная цепкость фашистов в отношении заключенных. Они как бы неотрывно держали пальцы на горле пленных. Проволочное ограждение, вероятно из-за близости фронта, не постоянно освещалось прожектором. Свет могли засечь с воздуха. Время от времени часовой на вышке включал прожектор, нацеленный вдоль колючки, и несколько секунд наблюдал, затем выключал свет и включал его уже в противоположную сторону — на каждой вышке стояло два прожектора.

Разведчик высчитал, что интервалы темноты на каждой стороне периметра — слева и справа от вышки — длятся по две-три минуты. Этого вполне достаточно, чтобы перекусить проволоку и проникнуть в лагерь. В прошлые ночи его наблюдений все было точно так же. Игнат быстро развязал принесенный с собой узел, переоделся в форму убитого эсэсовца и приготовился. Нужный ему барак располагался в двухстах метрах от колючки.

Разведчик извлек кусачки и, едва погас в очередной раз прожектор, метнулся к ограждению. Привычным движением, сотни раз отработанным на передовой, беззвучно перекусил проволоку, нырнул под нее, отбежал метров тридцать и, уже не таясь, уверенной походкой немецкого охранника, хозяина, двинулся к бараку.

Войдя в барак, почти наткнулся на полицая, который услужливо вскочил, вытянулся и хотел доложить незнакомому офицеру-эсэсовцу:

— Господин оберштурмфюрер...

— Нэ натто! — Игнат махнул рукой, подтверждая свои слова, и прошел в барак. Охранник последовал за ним.

То, что в бараке оказался русский охранник — упрощало дело. Ведь Игнат не знал немецкого. Окажись здесь охранник из немцев, пожалуй, не удалось бы обойтись осанкой и жестами. Пришлось бы убрать.

Разведчик в сопровождении полицая прошел к нарам, глянул на третье и четвертое место на верхних нарах. Четвертое пустовало, на третьем лежал лицом вниз человек. Игнат молча указал на него. Охранник ткнул заключенного, тот моментально спрыгнул на пол и вытянулся.

Это был изможденный человек, с обросшей рыжей щетиной лицом, небольшого роста. В глазах у него метался страх. И еще ~ та самая безысходная тоска, которую Игнат впервые заметил в глазах лейтенанта Бармина, погибшего вскоре от руки того самого «Галкина»...

Разведчик, увидев лицо заключенного, сразу понял, что это не тот, кого он ищет.

— Пуст лощится спатт!.. — приказал он охраннику, тот щелкнул каблуками и махнул пленному, который облегченно полез на нары...

Игнат указал на пустое четвертое место в верхнем ряду возле пленного, которого только что поднимали, и вопросительно посмотрел на охранника.

— Отправлен убирать канцелярию, господин оберштурмфюрер! — щелкнув каблуками, громко доложил полицай.

— Гут! — подытожил разведчик и вышел из барака, жестом показав охраннику оставаться на месте.

Однако было ясно, что все обстоит вовсе не «гут».

Шагнув за порог барака, Игнат прикрыл дверь и встал сбоку. Охранник может проследить за незнакомым офицером. С минуту подождал — полицай не вышел. Тогда разведчик двинулся к «окну» в колючке, наблюдая за часовым на вышке. Когда тот осветил ограждение слева от себя, Игнат метнулся вправо от вышки, быстро пробежал расстояние до колючки. Территория лагеря была едва освещена тусклыми фонарями возле бараков. Фонари были прикрыты сверху широкими козырьками и светили слабо. Все это — в целях защиты от воздушного налета.

Итак, попытка выкрасть объект-1 не удалась. А теперь это будет сложнее. Едва полицай встретится с немецким командованием лагеря, как выяснится, что никакого нового, ранее незнакомого офицера нет. Видимо, полицай решил, что новый оберштурмфюрер заменил Берга, потому и не стал следить за ним. Тем более, что следить за немецким офицером полицаю весьма опасно. Тот может просто пристрелить его. Имеет такое право.

Но теперь все будет выяснено и повторно такой трюк уже не пройдет. Просто дико не повезло, что именно этот самый пленный ученый, который нужен Игнату и которого очень ждут на Родине для создания какого-то сильного оружия или взрывчатого вещества. Только он, этот ученый, может сделать быстро это оружие, потому что перед войной почти закончил его. И вот именно он был отправлен убирать фашистскую канцелярию. Вот она — судьба. Игнат сжимал зубы и кулаки. В пору было завыть от обиды. Все было так просто и близко. Взять и провести через колючку. А теперь... Теперь они, конечно, примут меры. Поймут, что кое-кому нужно что-то в этом лагере. Поймут и примут меры...

8. ЛЕСНОЙ ГОЛОС

Игнат давно уже нанес лагерь на карту, сориентировав ее по местности. Это было нетрудно, так как невдалеке протекала речушка, которую он легко нашел на своей карте.

Теперь Игнат наблюдал за лагерем, стараясь заметить беспокойство, которое мог внести в среду лагерной охраны его прежний визит. Но все было обычным. Он рассматривал в бинокль лица охранников, и они казались ему усталыми и безразличными.

Сейчас, в сорок четвертом, это были уже не те лагерники, что в начале войны. Во-первых, судя по признанию того эсэсовца, Берга, да и по форме охранников, все рядовые были не эсэсовцами. Только офицеры и младшие командиры носили черную форму. Остальные были из последнего призыва по тотальной мобилизации. Игнат видел пожилые лица солдат-охранников. Все, кто помоложе, да повыносливей, отправлялись на передовую. Войск на фронте фюреру хронически не хватало.

До глубокой темноты Игнат пролежал в кустах напротив лагерной колючки и, когда над лесом повисли яркие звезды, двинулся обратно.

Не дойдя с километр до своей базы, замер. Невдалеке взвыл волк. Взвыл дважды, не далее чем в пятистах метрах от разведчика. После повторного воя Игнат распознал, что это волчица. Ее голос мягче и чуть тоньше, чем у самца.

Игнат стоял, вслушиваясь во мглу. Голос волка опять взволновал его... И вдруг где-то в стороне на призыв волчицы откликнулись три тонких голоса. Это волчата. Игнат сразу понял, что мать несет щенкам добычу, и они, изголодавшиеся, ждут своей кормилицы. Она, беспокоясь о детенышах, подает голос, мол, здесь я, уже несу вам еду. А щенки отзываются, взвывают, даже выбегают навстречу. Но вот, перекрывая тонкие голоса волчат, коротко и внушительно прозвучал густой бас отца-волка. И все сразу смолкло. Вой вожака раздался примерно в том же направлении от Игната, где выла волчица.

Сильные, выносливые, жизнестойкие звери. Кругом война, огонь, пожары, горят города, деревни, леса. А природа, как и тысячи лет назад, живет своей размеренной жизнью. В лесу подрастают оленята и барсучата. Мяукают в логове рысьи детеныши. И волки, осторожные и чуткие, тоже заботливо выхаживают будущих бесстрашных и неутомимых властителей зимней таежной ночи.

Хорошо зная местность вокруг, Игнат примерно определил, где должно быть логово. Конечно, это не нужно было для его дела, для войны, разведки. Но он не мог безразлично относиться к этому лесному звериному племени. Слишком много места занимали волки в его жизни.

Вернувшись в землянку, поужинал, почти не разговаривая с Ириной. Оба были озабочены до предела напряженной обстановкой. Каждый потерянный день тяжелым камнем ложился на их сердца. Радистка только спросила:

— Будем передавать?

— Ничего нового,— ответил Игнат, понимая ее вопрос,— но передавать будем. Только надо еще обдумать.

Ирина кивнула, продолжая жевать хлеб с тушенкой.

— Когда?

— В утренний сеанс связи. — Игнат помолчал. Потом неожиданно для себя вдруг сказал:

— Здесь неподалеку волчье логово, три волчонка и мать с отцом — матерые.

— Я слышала, как они выли,— ответила Ирина,— а это хорошо, что они рядом?

— Хорошо.

Игнату хотелось сказать, и он сказал. И девушка уловила эту его неожиданную потребность поделиться с ней чем-то, известным только ему одному среди всех людей на земле. Нет, ни тем, что он обнаружил здесь волчью семью, нет. А тем, что волки — это его тайна, его прошлая жизнь, его волнения, его связь с лесом, глубокая, коренная, но скрытая от людей.

Почти ничего не было сказано, но Ирина поняла все. Кое-что она знала, однако в разведотделе армии ей только в общих чертах сказали, что ее напарник, разведчик Игнат Углов, видит во тьме, слышит и чует, как волк. Что он силен и надежен. А в этом она уже убедилась, когда он спас ее. Надежней не бывает...

Как ни странно, появление волков поблизости и взволновало Игната, и одновременно успокоило его. Будто лесная мать-природа напомнила ему голосом волка, что она рядом, и она не оставит его без помощи в трудном деле. И бас вожака, этот лесной голос, будто укрепил душу разведчика, уставшего от безуспешных попыток выполнить свое особое задание.

Спать не хотелось. Мозг удивительно четко и ясно анализировал все последние события, прокручивал снова и снова, взвешивал и искал решение.

В лагере немцы не приняли особых мер после его появления внутри охраняемой территории. Значит, не обратили внимания, не выяснили, что там появлялся незнакомый офицер. Да и исчезновение офицера-эсэсовца тоже почему-то не вызвало экстренных действий. Не усилили охрану, не удвоили количество часовых. Конечно, не сорок первый сегодня. Людей у немцев не хватает. Пожалуй, провели строгий инструктаж, пригрозили охранникам самыми жестокими наказаниями за халатность или за нарушение инструкций. Да тем и ограничились. Ведь не поставишь дополнительный пулемет, если нет под рукой ни лишнего пулемета, ни резервного пулеметчика. И так охрана лагеря в большинстве состоит из старых людей последнего призыва.

Игнат снова и снова видел в своей памяти вышки с охранниками, бараки. Может, попробовать еще раз в черной форме покойного Берга пройти к баракам? Нет. Не могли они не обратить внимание на незнакомого офицера-эсэсовца. Пожалуй, сразу же побежали докладывать о незнакомце. И тем более — потом, когда стало известно, что пропал Берг. Да его, наверно, уж нашли с собаками. А может, поленились полицаи, или не придали значения появлению нового офицера и не доложили. А после, когда объявлено о Берге, полицаи перепугались, что сразу не доложили, и скрыли из страха? Может, и так. Как же быть? Попробовать еще раз пройти к бараку? Опасно... Очень опасно. Если убьют или схватят, задание будет сорвано... Да и Ирине придется, в общем, не сладко...

Радистка уже спала в углу землянки, укрывшись курткой. Игнат тихонько, чтобы не разбудить ее, встал и вышел. Мерцали светлые летние звезды, слабый ветерок дурманил голову ночными лесными запахами. Очень далеко слышался гул переднего края, приглушенный, совсем непохожий на войну из-за своей отдаленности. Яркая луна казалась тонкой, прозрачной и такой хрупкой, будто готова была оторваться от небосвода после первого же выстрела по ней, который обязательно сделают немцы...

Игнат бесшумно вернулся в землянку и замер, увидев, что на него смотрит из темноты дуло пистолета.

— Бродишь, как леший,— сказала радистка, убирая «вальтер»,— ложись, Игнат, отдохни.

Она, пожалуй, впервые после приземления назвала его по имени. Это он заметил. И еще отметил, что она чутко спит. Очень чутко.

9. КОМАНДАРМ

У Плахотина сильно болела голова. Он, как всегда, в пять часов сделал зарядку, хотя и прилег-то в половине третьего. Умылся, выпил кофе, и сразу полегчало. Весь этот ритуал он проделывал даже в том случае, если вообще не ложился. Зарядка и кофе его взбадривали, и он становился уверенным в себе.

В дверь постучали:

— Разрешите, товарищ командующий? Капитан Хохлов по вашему приказанию прибыл!

— Садись, Станислав Иванович.

— Благодарю.

— Ты Углова достаточно хорошо знаешь?

— Конечно, товарищ командующий, иначе я бы не рекомендовал его на операцию.

— Да нет, капитан, я в нем не сомневаюсь, не одно задание он уже выполнил. Я думаю вот о чем: очень ли он изобретателен? Прошло пять дней, а результат — ноль. Задание-то с заковыкой. Надо ему все самому придумывать. И ждать мы не можем. Каждый день на фронте гибнут тысячи и тысячи людей. А мы сидим и ждем, пока Углов достанет нам этого ученого.

— Разрешите, товарищ командующий?

— Ну?

— Во-первых, не совсем ноль. На вторые же сутки он сообщил исчерпывающие данные о тяжелых танках противника.

— Это сейчас не главное, и он об этом знает.

— Лагерь он нашел. И объект-1, то есть этого ученого, в лагере обнаружил. Правда, как он сообщает, по непроверенным данным...

— Значит, так, Станислав Иванович, ждать я больше не могу. Когда у тебя с ним связь?

— Ровно в шесть, через двадцать минут.

— К семи ноль-ноль приказываю представить мне предложения по завершению операции «Ольха-7». Все. Иди.

— Слушаюсь, товарищ командующий.

В разведотделе армии Хохлов занимался особыми поручениями, вроде того, что выполнял Углов. Конечно, подобные задания в разведке армии были редкостью. Не каждый день появлялась необходимость разыскать и выкрасть у немцев нужного нам человека. За всю службу Хохлова такое задание он курировал впервые.

В шесть утра генерала вызвали по «ВЧ»:

— Плахотин, здравствуй!

— Здравствуйте, товарищ генерал!

Звонил один из заместителей начальника генерального штаба.

— Как там «Ольха-7»?

— Работаем, товарищ генерал.

— Имей в виду, сегодня Верховный опять интересовался этим человеком. И сказал, что мы, армейцы, не умеем или не хотим помочь Родине и добыть его. Так и сказал: «не хотите». Так что знай, командарм. Вот такой разговор был час назад.

— Понятно, товарищ генерал-полковник!

— Хорошо, если понятно, командарм. Ну все, до свидания.

— До свидания, товарищ генерал.

Плахотин прошелся по кабинету из угла в угол. С минуту постоял, глядя в окно, помолчал. Хлопнул рукой по карману галифе в надежде обнаружить пачку папирос, но вспомнил, что уже неделю как бросил курить.

— Красников!

— Слушаюсь, товарищ командующий!

— Начштаба ко мне.

Через минуту в кабинет Плахотина вошел коренастый плотный полковник с пышными рыжеватыми усами. Высокому, почти двухметровому командарму он недоходил до подбородка.

— Вызывал, Иван Тимофеевич?

— Вызывал. Садись. Что ты думаешь, Семен Петрович, об этой операции «Ольха-7». Меня очень торопит генштаб. Даже Верховный интересуется. И не... Не просто интересуется.

— Понятно, товарищ командующий. Пока ждем результатов.

— Да, конечно. Ждем. В общем, так: к восьми ноль-ноль подготовьте предложения и предварительную разработку по захвату объекта-2, этого прифронтового концлагеря. И чтобы заключенные были целы. По крайней мере за того, кто нам нужен, вы отвечаете головой. Ты, начальник разведотдела и Хохлов. Понятно?

— Так точно, товарищ командующий.

— Подумайте. Выброс десанта или даже войсковая операция с кратковременным танковым прорывом. Взвесьте, просчитайте все «за» и «против». Лучше, конечно, без большой войны, лучше — десант. Но — нужны гарантии захвата ученого. Иначе — дело труба. Так что и войсковая операция не исключается. В общем, работайте. Вопросы есть?

— Нет, Иван Тимофеевич.

— Все, можете идти.

— Слушаюсь.

Плахотин долго смотрел на дверь, за которой скрылся полковник. Уже год Семен Петрович на генеральских должностях, а генерала никак не получит. Командовал дивизией, теперь вот полгода, как начштаба армии. Очень грамотный штабник, воюет хорошо. Да вот не везет ему. Именно не везет. То одно, то другое. Вот три месяца назад, еще до переброски сюда, на этот плацдарм, Плахотин представил его к званию генерал-майора, да один из штабных офицеров по пьянке застрелился. Пришлось из штаба фронта отозвать документы. И парень-то был хороший, этот застрелившийся. Что-то там дома у него случилось с женой. Загуляла, как будто. Вот как... Война войной, а жизнь жизнью. Как бы из тыла выстрелили сюда на фронт. Огонь кругом, смерть. А люди-то живые, чувствительные. Как заденет жизнь за тонкую струну, так она и оборваться может. Теперь, если операция «Ольха-7» пройдет удачно, опять представлю начштаба к генеральскому званию. Ну, а если сорвется все, тогда нам с ним уже не до этого будет. Ну что ж, на то мы и солдаты, чтоб жизнью рисковать. Война она на то и война, чтоб испытывать людей. На войне даже победителю сладко не бывает...

Плахотин отогнал тяжелые думы и склонился над оперативными картами.

Яркое летнее солнце через приоткрытое окно ощупывало теплыми лучами широкую спину генерала, его начинающую седеть голову с коротко стриженными волосами, его руки, перекрещенные светло-синими узлами жил, его крепкие и чувствительные пальцы, легко держащие остро отточенный карандаш.

Спокойные и холодные глаза генерала цепко скользили по синим, красным и черным линиям и стрелам, по значкам и символам, и перед его мысленным взором двигались танки, перебрасывалась артиллерия, ползли и перебегали роты и батальоны солдат. Он видел опушки и перелески,— знал, ощущал почти физически, где залегли болота, непроходимые для его танков, зримо представлял всю стоящую против его армии силу немцев. Продумывал еще и еще раз подготовку широкого наступления, видел проходящую сейчас перегруппировку войск, и, как заноза в его мозгу, сидела мысль об этой нежелательной войсковой операции, которая отвлечет резервы, насторожит немецкое командование, будет стоить многих потерь. И это именно сейчас, когда особенно дороги каждая ударно-наступательная единица, каждый танк, каждое орудие. И все-таки Плахотин надеялся. Ждал разработок и расчетов начальника штаба и очень надеялся именно на десантную операцию, о которой уже подумал заранее, дал кому надо предварительные указания. Если начштаба резюмирует, что можно обойтись десантом, то это будет то, что надо.

В дверь постучали.

— Разрешите, товарищ командующий?

В кабинет вошел начальник штаба, держа в руке красную папку с документами. За ним следовали подполковник — начальник разведотдела армии и капитан Хохлов.

10. СОБАКИ

Жгуна били долго и больно. Сначала легерьфю-рер Шварцмюллер хлестал его стеком по лицу и плечам, а потом кивнул полицаям, и его же, Жгуна, коллеги стали избивать его. Сперва кулаками по лицу, затем свалили и били ногами куда попало.

Жгун всхлипывая, приговаривал, что он «ничего такого и знать не знает, он только строго выполнял приказы господ немцев». Но его еще долго били, потом, уже обессиленного, бросили на земляной пол в узкую клетушку, пристроенную к бараку, и заперли на висячий замок.

Жгун пострадал из-за своей же старательности в службе немцам. Когда в бараке два дня назад появился незнакомый офицер-эсэсовец, Жгун сразу обратил на это внимание и тотчас после его ухода побежал докладывать гауптштурмфюреру Шварцмюллеру. Но того, как назло, не было на месте. Куда-то выехал. Доложить другому офицеру Жгун не решился, потому что новый оберштурмфюрер мог оказаться заместителем начальника лагеря вместо Берга, который уже до этого несколько часов отсутствовал, то есть не явился к 21 часу, к своему ужину, чего не нарушал никогда. Поэтому Жгун, немного поколебавшись, решил дождаться самого лагерь-фюрера. Доложив ему, что в барак приходил с проверкой новый офицер, Жгун надеялся, что Шварцмюллер его похвалит за наблюдательность и скажет, что это новый его заместитель вместо Берга, куда-то переведенного.

Но Шварцмюллер, явившись в лагерь утром, внимательно выслушал доклад Жгуна, потом спросил его по-русски:

— А пошему ты не долешил сразу?

— Вас не было вечером, герр гауптштурмфюрер!

— А пошему ты не долешил другому офицеру? Жгун на минуту замешкался:

— Да я... я... не знал...

— Сволеш-ш! — отрезал эсэсовец и хлестко врезал Жгуну стеком по щеке.

— Герр, гауптштурм... — бормотал Жгун, пытаясь оправдаться, как-то спастись, но немец лупил его стеком. Лицо полицая, окровавленное, рассеченное, молило о пощаде.

— Ты, сволёш, свяссан с бандитами! Говори, сволёш! — И продолжал избивать его.

Днем его потащили на допрос, и офицер-эсэсовец не из лагеря, видимо следователь, заставлял его вспомнить, как выглядел тот незнакомый офицер.

Жгун напрягал память, старался изо всех сил, чтобы спасти свою жизнь. И вспомнил только, что тот выглядел очень молодо, не старше лет двадцати двух — двадцати трех (видимо, черная форма прибавила Игнату три-четыре года). И еще полицай заверил следователя, что незнакомый офицер был высок и широк в плечах.

Жгун угодливо заглядывал в его бесстрастные глаза скрытые под очками в тонкой блестящей оправе. Но это не помогло.

Жгуна расстреляли на следующий день на рассвете, возле того же рва, где он, Жгун, сам расстреливал провинившихся заключенных. Объявили всем, что он был связан с бандитами. Кто эти бандиты — партизаны или русские разведчики — объявлено не было. Видимо, это осталось неизвестным и немецкому командованию.

В тот же день гауптштурмфюрер Шварцмюллер лично сам обошел все бараки и осмотрел все вышки с пулеметами. Он искал, что могло заинтересовать в бараках того «офицера», искал какие-либо следы или что-нибудь подозрительное. Ничего не обнаружил. И распорядился, на всякий случай, выпускать свободно на территорию лагеря после общего отбоя четырех овчарок. Об этом было объявлено всем — и охране, и заключенным. Овчарка, притравленная на человека, обученная нападать на отдельно стоящего или идущего заключенного, если он не в строю, была очень опасна. Она загрызала насмерть. А их выпустили — четырех. Ночью они были опасны даже для одинокого охранника — могли перепутать. Поэтому о собаках широко объявили всем.

В утренний сеанс связи, в шесть ноль-ноль, Ирина отстучала шифровку, подготовленную Игнатом: «Сегодня вечером предполагаю самостоятельно завершить операцию «Ольха-7». Серый».

Через час после приема этой радиограммы начальник штаба, начальник разведотдела и Хохлов вошли в кабинет к командарму.

— Товарищ командующий, разрешите?

— Да, Семен Петрович.

— Я, Иван Тимофеевич, на час раньше. Потому что от Углова есть обнадеживающая шифровка. Но я уже подготовил предложения по десантной операции и, пока самые предварительные предложения,— по войсковой.

— Давайте шифровку.

Генерал прочел, с минуту помолчал, глядя в окно, мимо сидящих возле него людей.

— В следующий сеанс связи, днем, пошлите ему такой ответ: «Указанный вами срок самостоятельного завершения операции считать последним. Если сегодня не получится, будем завершать совместно». И подпишите моим шифром. Все.

— Слушаюсь, товарищ командующий! — Начальник штаба встал, сразу же встали остальные.

Прочитав подпись под радиограммой: «Ноль-ноль-первый», Игнат удивился. Кто это, он хорошо знал, но никогда еще не видел, чтобы шифровки подписывались от имени командарма. Разведчик понял, что сроки его операции подперли всех, дело решается на самом высшем уровне, и еще более сосредоточился на своем решении.

В сумерки он, уже переодетый в форму Берга, лежал в пятидесяти метрах от лагерной колючки, наблюдая за немцами и их пленниками. Он уже обдумал маршрут к бараку, немного отличающийся от прежнего, наметил место, где будет резать проволоку ограждения и ждал отбоя и темноты.

Наконец отбой был объявлен". До полной темноты оставалось не более получаса, как вдруг он увидел быстро мелькнувшую по территории лагеря тень. И сразу понял, что спустили овчарок. Это был неожиданный удар...

Мозг Игната лихорадочно искал выхода. Теперь на территорию без шума не войти. Он посчитал собак. Четыре. За какие-нибудь минуты они обежали весь лагерь. Застоялись в вольерах. С четырьмя не справиться без выстрелов. Да и с выстрелами не сразу одолеешь. Первый же шум и рычание привлекут охранника на вышке. Он включит прожектор и ударит из пулемета. Хорошо еще, что Игнат по привычке зашел с подветренной стороны, иначе собаки учуяли бы его и уже лаяли вовсю. Собаки... Собаки... Игнат думал.

И вдруг его словно осенило. Он быстро пополз обратно, в кусты. Под защитой деревьев он почти бегом бросился к своей базе. Надо было торопиться, времени оставалось в обрез.

11. ТРЕТИЙ БЛОК

Войдя в смешанный лес, который начинался за старым, могучим бором, Игнат замедлил шаги. Это место уже вблизи его базы — землянки, где ждет радистка. Как раз тут, чуть в стороне от землянки, и есть волчье логово. После того, как Игнат впервые услышал здесь волков, он сразу же нашел логово. Но близко не подходил, чтобы не тревожить зверей, не спугнуть их, да не доставлять лишних забот волчьей семье. Пускай себе спокойно растят малышей. Правда, слово «спокойно» не совсем здесь подходит. Конечно, волчья жизнь весьма неспокойна, на то она и волчья. Но пусть хоть с его стороны не будет им неприятностей.

Так он думал прежде. Но вот возникли новые обстоятельства, и он оказался вынужден потревожить лесную семью, использовать их в своей борьбе. Может быть, только благодаря им удастся выполнить это сложнейшее задание.

Густая мгла плотно заполняла лес. Даже звезды, всего полчаса назад мерцавшие над лесом, погасли, затянутые тучами, канули в глубокую мглу ночи. В лесу стояла полночная тишина, только в дальней дали глухо и смутно пошевеливался за невидимым во тьме горизонтом гул переднего края.

Игнат встал, сложил ладони возле рта рупором и, подражая волчице, негромко испустил протяжный вой. Тотчас откликнулись два волчонка. Значит, все удачно. Матерые еще не вернулись с добычей.

Разведчик быстро проскользнул навстречу волчатам. Он понимал, что надо очень торопиться. И не только потому, что время уходит и в лагере идет последняя отпущенная ему ночь. Торопиться надо было еще и потому, что его вой и отклик волчат вполне могли услышать возвращающиеся с охоты волки-родители. Если так, то они поспешат перехватить волчат, чтобы не дать им встретиться с чужим волком. А если найдут следы Игната, поймут, что это человек, и тем более поспешат. И, конечно, сорвут все дело...

Через три-четыре минуты Игнат снова завыл. И снова откликнулись теперь уже четыре волчонка. Причем двое — были ближе к нему, все четверо голодных щенков спешили навстречу матери.

Спустя несколько секунд разведчик увидел двух передних волчат. Те тоже его заметили и в страхе бросились наутек. Но не тут-то было. Стремительный и ловкий Игнат уже через двадцать-тридцать шагов настиг одного из волчат, схватил за загривок и голову и, оберегая руки от зубов звереныша, ловко сунул его в вещмешок, надел лямки вещмешка на плечи, осторожно переместил его себе на спину и спешно двинулся к лагерю.

Щенок в мешке молчал и не шевелился.

Когда, соблюдая все предосторожности, разведчик добрался до лагеря, мгла оставалась такой же густой и плотной. Охранники на вышках, как всегда ночью, время от времени включали то справа, то слева от себя прожектора, освещая проволочное ограждение.

Метров за двести от колючки Игнат остановился, прислушался к лесной и лагерной тишине и, направляя звук к лагерю, громко и длинно взвыл. Сразу же залаяли собаки, и опять Игнат различил в их злобном лае страх. Овчарки, не боявшиеся ни человека, ни его оружия, ни даже смерти, были подвластны древнему и извечному закону природы. Они очень боялись волка.

Услышав вой, щенок в вещмешке зашевелился, заворочался, забеспокоился, но разведчику уже некогда было ждать и успокаивать его.

На вышках часовые никак не отреагировали на голос волка. Интервалы, через которые они включали прожектора, не изменились. И тогда Игнат быстро взял в мешке волчонка, осторожно, чтобы не сделать больно, зажал ему пасть и вынул из мешка. Щенок изо всех сил дергался, пытаясь вырваться или укусить. Но это ему не удалось. Волчонок боролся молча. Может быть, потому, что пасть была зажата, или — потому, что ему не сделали больно, может, еще почему, но так или иначе он ни разу не взвизгнул.

Несмотря на отчаянное сопротивление звереныша, Игнат тщательно натер свои немецкие сапоги шерстью щенка. Подошвы сапог, рукава куртки, брюки на коленях и штанины. Он втирал в свою одежду его запах, стойкий и едкий запах волка, который сейчас Игнат остро и сильно чувствовал. Где-то на брюки попала слюна волчонка, потом он от страха и оттого, что уже долго терпел — помочился, и Игнат использовал это, смочив сапоги волчьей мочой, что еще более усилило волчий запах на одежде разведчика.

Он спрятал измученного и испуганного звереныша в вещмешок, повесил мешок себе за спину и пошел к проволочному ограждению. Залег. Переждал очередную вспышку прожектора, перерезал колючку. Убрал кусачки, осторожно отогнул проволоку, чтобы не звякнуть подвешенными на ограждении многочисленными железками, и сразу же пролез в проход.

На сей раз Игнат намеренно шел с наветренной стороны, и две овчарки, неслышными тенями метнувшиеся было к нему, метрах в двадцати-двадцати пяти замерли, наткнувшись на грозный запах волка, и попятились, поджав хвосты. Игнат спешил к третьему бараку, и тут к нему бросилась еще одна собака, но и она остановилась, учуяв волчий дух, и тоже, скалясь и негромко рыча, сперва попятилась, потом быстро рванулась прочь.

Разведчик знал, что больше эти собаки сюда не подойдут, да и четвертая, обнюхав его следы, тоже уберется подальше. Опять его таежные братья — волки — помогали ему в трудный час. Их грозная сила незримо была с ним и надежно защищала его от остервенелых лагерных псов.

Подходя к третьему бараку, разведчик на всякий случай снял вещмешок с плеча и взял его в левую руку. Тусклый фонарь освещал вход в барак, здесь не должно быть никого, но если вдруг его встретит охранник, то немецкий офицер вещмешком на спине для него будет выглядеть здесь более, чем странно.

Игнат отворил дверь в барак и вошел в освещенный тусклым светом коридор. Обход после общего отбоя давно уже прошел. Никого здесь, как он думал, из охраны быть не должно. И по территории теперь они не шастают после отбоя, как прежде. Конечно, один-два солдата, проводники этих собак, могут ходить в любое время. А остальные поостерегутся, даже если собаки и не нападут на них.

Игнат полагал, что тот, встреченный им здесь в прошлый раз полицай, заходил сюда с проверкой или еще по каким-то делам. Он был почти уверен, что внутри постоянных дежурных нет. Тем более при такой наружной охране, да еще при собаках... Но он ошибся.

Едва он сделал два шага к крайним нарам, как от стеллажа со спящими отделилась фигура в немецкой форме. Игнат успел отметить, что четвертое место было занято. Человек спал на нарах лицом вниз, но разведчик видел заключенного, хотя в такой позе не мог его опознать.

В мозгу лихорадочно замелькали возможные варианты развития событий. Если здесь немец, значит, ученого не вывести, не убив этого охранника. А если убрать охранника даже без лишнего шума, завтра начальник лагеря за смерть немца вполне может расстрелять весь блок. Что же делать?

В одно мгновение Игнат прокрутил варианты. Мозг, приученный в экстремальных условиях фронта и разведки моментально реагировать на события, работал четко. Пока еще и неизвестно, тот ли самый человек спит на нарах. Могли ведь и перетасовать заключенных после прошлого визита Игната. Да и наверняка этот немец-охранник сейчас весьма насторожен. Однако он не в черной форме, а в обычной армейской, да и видно — пожилой. Что же делать? Кокнуть этого фрица, да поднять с нар ученого и уходить? А вдруг немец еще успеет выстрелить или крикнуть? Тогда не так легко будет выбраться отсюда вместе с ученым. А если там вообще не тот человек? Сомнение это пришло к Игнату не просто так из осторожности, нет. Ему показалось, что даже в такой неудобной для опознания позе лицо заключенного угадывается не таким узким и длинным, каким разведчик знал его по фотографии. Надо было принимать решение.

Прошла всего секунда с того момента, как немец и разведчик увидели друг друга. А если просто уйти, не подвергая опасности ученого, да и весь блок? Тогда, конечно, немцы очень насторожатся, усилят охрану, если найдут резервы. Но зато операция по силовому захвату будет не исключена, потому что заключенных наверняка не тронут. Не за что.

Движением руки Игнат остановил приветствие немца.

— Герр, оберштурмфюрер!

— Хальт,— перебил его разведчик. Охранник замер.

— Гут! — сказал Игнат, оперируя несколькими известными ему немецкими словами, и повернулся к выходу, давая понять немцу, чтобы не следовал за ним.

Возможно, охранник подозревал что-то. Он наверняка знал о том случае, когда неизвестный офицер приходил сюда после исчезновения Берга. Об этом немцы должны были проинформировать охрану. И этот солдат очень тревожно, даже как будто со страхом смотрел на незнакомого ему эсэсовского оберлейтенанта. В тусклом свете барачной лампочки разведчик хорошо видел своими острыми глазами лицо немца. Испуганно-настороженное выражение, в котором угадывалась одна-единственная мысль: избежать беды. Разведчик вышел из барака, и охранник не последовал за ним.

12. ДЕСАНТ

Хохлов уже полчаса беседовал с разведчиками группы захвата. Всех их он знал. Одних больше, других меньше. Но всех уже отправлял на задания, с некоторыми бывал на заданиях сам и воевал вместе не первый год. В общем, люди опытные, умелые, надежные.

Группа захвата из пятнадцати человек была готова еще днем, и капитан уже по нескольку раз обсуждал с ребятами характер операции, детали, обстановку, проверял знание ими местности.

Разрешив Игнату еще раз попробовать выполнить задание самостоятельно, командарм приказал, чтобы все были готовы к проведению десантной операции по захвату лагеря. Готовность моментальная. В любой момент. То есть сразу после обмена шифровками с Угловым.

Хохлов снова и снова проверял по карте места приземления и сбора, маршрут следования к объекту-2, дважды лично осматривал вооружение и экипировку группы. Все было в порядке. Только радиограммы от Углова не было.

Ирина выходила из землянки только ночью. Послушать лес, подышать чистыми лесными запахами. Если одна — то не отходила далеко от землянки. Но почти каждую ночь сержант прогуливался с ней по ночному лесу. С ним можно было отойти и подальше. Эти прогулки были необходимы. Днем выйти нельзя. Надо сидеть, затаившись в своем убежище: мало ли кто может пройти по лесной чаще в немецком прифронтовом тылу. Безвылазно сидя в землянке, можно ведь сойти с ума. И здесь ночные прогулки были спасением.

Сегодня ночью радистка с особенной тревогой ждала Игната. Сегодня все должно решиться. Сегодня — последний срок. Хотя Игнат не объяснял ей всего, но она давно уже о многом догадывалась. Особенно после допроса Берга.

...Игнат, осторожно подходя к логову, метрах в двадцати замер, присел, принюхался к почве и сразу обнаружил свежий волчий дух. Логово не покинуто. Если бы он взял щенка прямо в гнезде, волки обязательно покинули бы его. А так и не должны были. Но на всякий случай он проверил.

Теперь можно отпустить волчонка. Разведчик отошел еще шагов на пятьдесят от волчьего убежища. Все было тихо. Матерые не обнаружили его присутствия. Судя по запаху, они были на месте. Обыкновенного человека они наверняка услышали бы в такой близости, но Игнат ступал совсем беззвучно — как волк.

Щенка он отпустил и проследил, как тот бросился от него наутек, но не прямо к логову, которое уже наверняка учуял по родительским следам, а в сторону. Чувство опасности уже подсказывало ему, что бежать прямо к дому нельзя. Однако Игнат знал, что звереныш через пару минут будет дома.

Когда Игнат вошел в землянку, радистка вопросительно посмотрела на него.

— Готовь рацию, Ира.

— Уже готова.

Разведчик достал блокнот и карандаш, быстро зашифровал текст и подал девушке.

Радиограмму принесли Хохлову в начале второго. Пять минут он совещался с начальником штаба и начальником разведки. И вскоре там, в лесу, Ирина передала Углову ответ с предложением через час принять десант с воздуха. Успеет ли он за час подготовить и зажечь костры? Успеет. Поляну он давно уже присмотрел, хворост приготовил и замаскировал, так что дело за немногим.

Хохлова беспокоила сама выброска десанта. Большую группу — из пятнадцати человек ночью в лесу быстро не соберешь. Слишком широкий разброс обычно получается. И может случиться, что кто-то потеряется или придет в условленное место только утром. А времени для этого нет, операцию надо провести ночью. Притом каждый человек очень и очень нужен. Ведь это целый лагерь, хоть и небольшой, но с охраной в шестьдесят человек. И если точно рассчитано, что нужно пятнадцать, то есть шестнадцать с Игнатом, то, когда окажется на два-три человека меньше, сил может не хватить, и операция будет сорвана...

И вот накануне, еще вечером, начальник штаба армии сказал ему, что полетят они без парашютов на планере. Хохлов очень обрадовался и удивился. Обрадовался тому, что в десантном планере они будут все вместе, приземлились и вышли, и не надо их собирать по лесу. А удивился, потому что хорошо знал — к такому полету планериста готовят несколько дней, иначе не туда залететь можно. Пилот-планерист должен наизусть знать всю местность, потому что он не может вернуться назад и снова искать объект, он не может набирать высоту. Он только планирует за линию фронта и, обнаружив костры, может кругами снизиться и сесть.

Но, оказывается, командарм сразу же после отправки в тыл к немцам группы Углова дал команду начальнику авиации армии подготовить планер. Нашел планериста, который уже летал в этом районе к партизанам. А за оставшееся время пилот-планерист хорошо подготовился к новому вылету.

Теперь он вместе с летчиком-буксировщиком ждал приказа на прифронтовом аэродроме.

Для приземления десантного планера нужна была совсем небольшая площадка — не более ста метров длиной, намного меньше, чем для самолета. Но Игнат подобрал поляну побольше, чтобы костры были сверху лучше видны, чтобы кроны деревьев не заслоняли их.

В час тридцать машина подъехала к аэродрому, и пятнадцать разведчиков во главе с Хохловым вошли в длинную пассажирскую кабину планера и сели по местам. Двигатели самолета-буксировщика уже работали.

Игнат зажег костры в точно назначенное время, сухой хворост вспыхнул длинными и трескучими снопами пламени, озаряя поляну и ближайшие деревья, яркими сполохами взмывая в черное небо. Игнат нервничал Хворост быстро прогорал, и разведчик уже дважды подкладывал в костры по запасной охапке.

Но совершенно неожиданно для Игната, который ждал гула самолета, вдруг на поляну, почти в самую ее середину, беззвучно приземлилась большая фанерная птица.

Затаившись на всякий случай за кустами, Игнат наблюдал. И вышел, увидев в свете костра ступившего на землю Хохлове.

13. «ОЛЬХА-7»

Когда группа захвата заняла исходные позиции возле лагеря, мгла еще полностью владела лесом, хотя ночные облака поредели, и сквозь них время от времени стала появляться почти круглая бледная луна.

Узнав от Игната все подробности, в том числе и о собаках на территории лагеря, Хохлов принял решение, что первым туда войдет Игнат. Он пройдет в лагерь еще до рассвета, поскольку собаки ему не помеха, и будет охранять от всяких случайностей объект-1, то есть ученого, вплоть до прорыва, до подхода основных сил десантной группы. Пойдет Игнат, конечно, в немецкой форме.

Операцию решено было провести с началом рассвета. Едва первые синие проблески утра появятся за дальними вершинами, надо начинать захват лагеря. Во-первых, перед рассветом убирают собак, и не будет лишней опасности. А эти собаки страшны, особенно ночью, они набрасываются на людей. Во-вторых, каждый из десантников, ответственный за вышку, сможет прицельно застрелить часового, и ни один пулеметчик с вышки не ударит. В-третьих, с рассветом самое спокойное время и самый крепкий сон, в том числе и у охраны, которая на отдыхе. Не говоря уже о том, что разведчики, знающие лагерь только по схеме, нарисованной Игнатом, не смогут быстро и точно ориентироваться во тьме. Нужен хоть небольшой, но свет. В самый раз будут утренние предрассветные сумерки.

Еще за несколько дней до операции, когда в штабе армии разрабатывался вариант выброски десанта, было предложение перед захватом провести по лагерю удар бомбардировочной авиацией, прицельно пробомбить по вышкам, но это предложение было отвергнуто, поскольку при малейшей ошибке бомба могла попасть в барак... Поэтому решили обойтись группой захвата.

Чтобы насторожить собак и издали уже пробудить в них страх перед волком, Игнат взвыл протяжно и громко. Псы залаяли, озлобленно, тревожно. Он проскользнул в «окно» через колючку, и снова собаки шарахнулись от него, наткнувшись на волчий дух.

Часовые на вышках продолжали зажигать прожектора, хотя мгла уже начала редеть.

Игнат стоял, притаившись за стеной барака, когда прошли два немецких солдата-проводника и позвали собак. Овчарки тотчас устремились к ним, и проводники повели собак в вольеры под замок.

Он еще постоял с минуту, прислушался. Все было тихо. Тьмы уже не было, только утренние светлые сумерки зыбко покачивались над бараками.

Игнат отворил дверь и шагнул в третий блок. Сразу же увидел того самого немца-охранника: пожилого солдата в армейской форме. Тот тоже увидел разведчика и, несмотря на эсэсовскую офицерскую форму, надетую на Игната, сразу все понял. Он торопливо отставил карабин в сторону и, словно по команде, поднял руки вверх. Он видел в руке Игната «парабеллум», хотя тот и не направлял пистолет на него, но этого и не надо было. Старый немец очень хотел жить.

Разведчик обыскал немца,— никакого оружия, кроме карабина, у него не было. Игнат повернул его лицом к нарам, велел упереться поднятыми руками в верхние нары и так стоять. В этот момент за стеной блока захлопали выстрелы. Охранник, как бы сжался, втянул голову в плечи, но не обернулся, выполняя приказ Игната; продолжал стоять ко входу спиной.

На нарах многие заключенные приподняли головы, но встать не решались. Разведчик, не подходя близко, внимательно наблюдал за человеком на четвертом месте во втором ярусе с краю от входной двери. Человек на нарах как будто спал, лежа на животе.

За стенами прозвучало несколько автоматных очередей. Игнат не мог знать, наши стреляют или немцы, потому что у всех разведчиков, кроме пистолетов, были немецкие «шмайссеры». Один за другим ухали гранатные взрывы. Это наши «лимонки». Значит, дело идет. В бараке уже все шевелились, но не вставали. Стоял негромкий гул от приглушенного говора. Люди настороженно смотрели на незнакомого эсэсовца, который, стоя с «парабеллумом» руке, чего-то ждал. А неподалеку от него спиной к нему и к выходу, подняв руки, стоял немец-охранник. Это все было очень странно.

Внезапно Игнат заметил, что человек на четвертом месте второго яруса повернулся на бок и поднял голову. Игнат, напряженно наблюдавший за ним, отчетливо увидел его лицо, длинное, неестественно вытянутое, такое необычное, что оно всегда вызывало удивление, даже при взгляде на фотографию. Он. Огромная радость охватила Игната. Но ликовать было рано, это разведчик хорошо понимал.

Выстрелы в лагере смолкли, и Игнат тревожно смотрел на дверь, ожидая новостей. Вот она распахнулась, и в барак вбежали Хохлов и несколько десантников.

— Где он?

— На месте. — Игнат шагнул к нарам. Разведчики полукольцом окружили его, стоя к нему и ученому спиной — охраняли.

— Здравствуйте, Аркадий Михалыч!

— Откуда вы меня знаете?

— Нас прислали за вами. И вся эта заваруха из-за этого. Прошу вас быстро собраться и уходим.

— Я готов.

— Тогда пошли.

...Игнат, находясь в бараке, не знал, не мог знать, как развернулись события. А все пошло по плану. Быстро сняли часовых и через ближайшие к караульному помещению два «окна» разведчики проскочили мгновенно. Не прошло и двадцати секунд после первых выстрелов по часовым, как десантники ворвались в караулку и арестовали всю не занятую службой охрану — более сорока немцев и полицаев, полуодетых или раздетых совсем.

Не обошлось, конечно, без шума. Четыре офицера-эсэсовца, отдыхавшие в двухкомнатном помещении, забаррикадировались и выставили из окна пулемет, но выстрелить из него не успели. Старшина — помощник Хохлове — одну за другой бросил в две форточки «лимонки», по гранате в каждую, и на этом оборона немцев пала.

Лагерники-охранники, привыкшие командовать и расправляться с беззащитными заключенными, не сумели оказать внезапному нападению десанта серьезное сопротивление. Пожилые армейцы, призванные по последнему набору из Германии, вообще не очень хотели воевать и при первом же удобном случае поднимали руки вверх и кричали: «Гитлер капут!»

Зато полицаи бились насмерть и ни один из них не сдался. Их, закрывшихся в нескольких комнатах караульного дома, десантники забросали гранатами.

В самый разгар боя один из собаководов открыл вольеры и выпустил овчарок на подбегающих десантников. Собак и их проводников перестреляли, но все это создало некоторую задержку, и, пользуясь случаем, сумели выскочить за ворота и уйти человек пять полицаев и немцев... .

Лагерьфюрер Шварцмюллер долго отстреливался, а потом, когда разведчики вышибли дверь его кабинета, застрелился.

Первое, что сделали, вывели ученого в лес. А в лагере, собрав всех заключенных, Хохлов объявил им, что желающие могут самостоятельно прорываться через линию фронта, остальные идут на соединение с партизанами, их поведут три разведчика из группы Хохлова. Вооружения, оставшегося от лагерной охраны, конечно, мало для почти шестисот человек, но все-таки идут они не с пустыми руками.

Десантники уходили к линии фронта. Ирина уже отстучала шифровку за подписью Хохлова, чтобы их встречали на передовой, и через двадцать минут после первого выстрела, начавшего операцию, на территории бывшего лагеря уже никого не было. Операция «Ольха-7» прошла удачно. Оставалось только доставить ученого целым и невредимым, сначала — через линию фронта к нашим, а потом — в Москву.

14. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Шли цепочкой, один за другим. В лесу было тихо, только пели и щебетали утренние птицы, встречающие новый день.

Игнат шел впереди, как самый чуткий. Время от времени он останавливался, по-звериному внюхиваясь в утренний лес.

Шли не напрямую к передовой, а по заранее проложенному по карте маршруту. Да и от него немного отклонялись. Хохлов знал, что Игнат выбирает наиболее безопасные, на его взгляд, тропы — звериные. И еще: он все время старался идти против ветра. Слабый ветерок всегда предупредит об опасности.

Хотя три десантника остались с освобожденными пленными, в группе теперь снова было пятнадцать человек — с Игнатом, радисткой и ученым.

Около часа двигались спокойно, без неожиданностей.

Но едва пересекли неглубокий овраг и поднялись на холм, покрытый густым сосновым молодняком, как Игнат поднял руку в остановился. Идущий следом за ним разведчик повторил движение рукой, подавая сигнал следующему. В несколько секунд молчаливый сигнал тревоги дошел до замыкающего капитана Хохлова.

Все мгновенно замерли, изготовились к бою, кто залег, кто затаился за деревом, только Станислав Иванович мягкой походкой разведчика проскользнул к Игнату.

— Что там? — шепот командира разведгруппы был едва слышным, он знал, что Игнат улавливает даже малейший шорох.

— Чувствую запах немецких армейских сапог и сладкого сигаретного дыма,— прошептал Игнат в самое ухо капитану.

— Далеко?

— Думаю, метров шестьдесят-семьдесят.

— Может, блиндаж на пути, или расположение какого-нибудь штаба или подразделения?

— Непохоже. Нет, это не то. Нет ни запахов машин, ни кухни, и деревянным домом или блиндажом тоже не пахнет. Солдаты и оружие. Вот и все запахи. Да еще, пожалуй, слабый дух... собак.

— Вот как?

— Да.

— А в собаках ты уверен?

— Пожалуй, да... Хотя ветерок очень слабый, трудно установить точно.

— Значит, засада?

— Очень похоже.

Глаза Хохлова, как обычно, были полны холодной жесткой собранности и спокойствия.

— Пойдешь посмотреть?

— Пойду.

— Один?

— Конечно. Иначе собаки засекут. Да и меня тоже могут. Риск такой есть. А как иначе? Ведь надо разведать и пройти.

— Надо. Иди.

Не успел Хохлов сделать несколько шагов к группе, как шагнувший было вперед, в кусты, Игнат быстро вернулся.

— Они идут сюда. Я слышу шорох сапог. Идут цепью. Внезапно справа в стороне залаяла овчарка, слева —

гавкнула еще одна.

Быстро метнувшись к ученому, Хохлов скомандовал:

— За мной!

Где-то неподалеку ударил немецкий ручной пулемет, слышались выкрики команд по-немецки, лаяли овчарки.

Автоматной очередью Игнат уложил двух немцев, каски которых внезапно возникли впереди метрах в тридцати, прыгнул в сторону, уклонившись от выстрелов третьего немца, и, круто повернувшись, уже в прыжке, короткой очередью уложил третьего.

Враги были в черной форме карателей. Видимо, сбежавшие из лагеря охранники быстро донесли весть о разгроме концлагеря десантниками, и, подняв карателей по тревоге, немецкое командование решило перекрыть возможные пути отхода десантников к своим. И группа Хохлова напоролась на засаду. Если бы не Игнат с его волчьими привычками и чутьем, дело кончилось бы совсем, совсем плохо...

Бой продолжался всего несколько минут. Точными выстрелами разведчики убили собак, их оказалось всего две. Вскоре бойцам удалось оторваться от погони.

Еще более часа группа торопливо, как говорят разведчики, «форсированным маршем» уходила, и только потом Хохлов разрешил пятиминутную остановку — передохнуть, перекусить консервами и, главное, связаться по рации с командованием.

И тут вдруг выяснилось, что радистка исчезла. Рация была здесь, ее нес один из десантников. А Ирины не было...

Все помнили, что еще перед засадой она шла предпоследней, впереди Хохлова, который замыкал цепочку. А потом, когда все затаились по сигналу тревоги, и капитан ушел вперед к Игнату, она осталась последней. С того момента никто из разведчиков ее больше не видел.

Не было и одного из двенадцати оставшихся десантников, его убили в перестрелке. Это было в бою, на глазах у других разведчиков. А радистка исчезла как-то совершенно незаметно. Отстать она не могла. Хохлов и Игнат знали ее хорошую спортивную подготовленность, нога у нее уже прошла совсем, так что не могла она отстать. Тут что-то другое, похуже...

Запасной радист из десантников, который и нес рацию, по приказу Хохлова отправил шифровку, что все нормально, что группа с небольшими потерями, выполнив задание, вскоре выйдет в условленную точку переднего края в районе расположения противника. Напоследок Хохлов сообщил об исчезновении радистки. Группу ждали, и поэтому ответ последовал сразу:

«Встречаем на том же месте. Не задерживайтесь. Примите меры поиску».

Хохлов подозвал Игната и старшину — своего помощника.

— Хотел с вами посоветоваться и обсудить: как быть с радисткой. А теперь уже и обсуждать нечего. Все сказано в радиограмме. И он протянул им бумажку с текстом.

— Так что и торопиться надо к своим, и организовать поиск необходимо.

— Так не бросать же ее здесь, искать надо!

— Ты, Игнат, не горячись. — Хохлов несколько секунд помолчал. — Конечно, надо. Вот и командование так считает, начальник разведки наш. Ты вот лучше всех это сделаешь. Тебе нужен еще кто?

— Не надо, Станислав Иванович. Ты же знаешь, мне всегда лучше одному.

— Знаю. Ну, иди, Игнат. Одну, сегодняшнюю ночь будем ждать. В том же месте, где проход в колючке, там, на передовой.

— Понятно, Станислав Иванович!

— Только одну ночь. Усек?

— Усек.

Углов закинул на ремень свой «шмайссер», шагнул в зеленую густоту леса, и его мягкие шаги вмиг потонули в живых лесных шорохах ветра, травы, листьев.

15. ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОЙ ФОРМЕ

— Итак, красотка-девушка, мне до сих пор неизвестно твое имя. Долго ты будешь его скрывать от меня?

Ирина молчала.

Молодой, высокий и худощавый спортивного типа мужчина в форме оберштурмбанфюрера СС — эсэсовского подполковника, сидел напротив нее на стуле и на чистом русском языке, без малейшего акцента, задавал ей вопросы.

Ирина молчала.

Однако эсэсовец был совершенно спокоен, время от времени он даже улыбался, продолжая задавать вопросы радистке.

Тем не менее Ирина заметила, что вопросы его целенаправленные, и он исподволь внимательно наблюдает за выражением ее лица, за ее реакцией на тот или иной вопрос.

— Так кого все-таки повели десантники к передовой? Ирина молчала.

— Я видел этого человека, его, конечно, переодели, но было видно, что штатский костюм идет ему меньше, чем лагерная роба. Так как будто ее называют заключенные-лагерники?

Небольшой деревянный дом, оборудованный под штаб, скорее всего, штаб какого-нибудь полка, в котором проходил этот допрос, радистка видела мельком, когда ее привезли сюда. Конечно, этот эсэсовец сюда приехал, чтобы допросить ее. Ирина чувствовала, что этот тип — птица большого полета — разведчик или контрразведчик. Он из города, если не из самого Берлина. У него весьма повелительные манеры, да и слишком высокий эсэсовский чин, чтобы быть здесь при полковом штабе. Но главное, конечно, и манеры, и привычка держаться этак доброжелательно-дружески, хотя и как будто официально. Ну и безупречное знание русского языка.

— Ты не обижайся на меня, что пришлось слегка тебя стукнуть, да-да, это я тебя тогда взял. А стукнул, чтобы шума не было. Может быть, ты даже умеешь стрелять из того бельгийского браунинга, который я нашел у тебя в кармане. И вообще, оглушенную радистку легче и связать и доставить в штаб.

«Откуда он знает, что я радистка? Значит, он прибыл сюда до того, как меня схватили, потому что схватил именно он. Значит, его вызвали после нашего нападения на лагерь. Он — контрразведчик. Откуда же он знает, что я радистка. Очень просто. Легко можно догадаться. Одна женщина среди всех. Значит, радистка или врач. А у врача или фельдшера всегда инструменты и медикаменты. Этого ничего нет. Значит — радистка».

— Ты же понимаешь, девушка-радистка, что я тебя жалею. Если будешь молчать, тебя будут мучить, а потом отдадут солдатам. Где они перейдут линию фронта?! — Этот вопрос он произнес резко, почти выкрикнул, причем после слова «солдатам» схватил Ирину за волосы и быстро приблизил ее глаза к своим.

Она видела совсем близко его серо-голубоватые ледяные зрачки, от них веяло холодом смерти. Она была готова ко всему: к смерти, к мукам, к любым издевательствам. До этой минуты она не боялась ничего. А сейчас ей вдруг стало страшно. В нескольких сантиметрах от ее лица горели ледяным огнем глаза дьявола.

— Я-а... Не знаю... Правда... Не знаю...

— Тогда ты скажешь мне шифр и позывные. Только быстро. Когда они придут к передовой, будет поздно. Ты уже никому не будешь нужна. И тогда я тебе не завидую.

Он отпустил ее волосы, и Ирина снова села на стул. Ее всю колотило, и он видел это. Но он не настаивал на ее признании о месте перехода через линию фронта, что, конечно, она должна знать. Однако при его методе допроса вопросы должны быть все время разные. Повторять их надо неожиданно, чтобы не дать радистке возможности и секунду подумать над ответом.

Ирина пыталась взять себя в руки, хотя это ей плохо удавалось. Она почти до крови прокусила губу, с большим трудом ей удалось справиться с нервным ознобом и чуть успокоиться.

Немец увидел капельку крови, нависшую в уголке губ девушки, все понял и отметил про себя, что выбрал единственно правильную тактику поведения с радисткой. Она не сломается под пытками. Такие не ломаются. Кое-что выудить у нее можно только психологическими атаками. И первый результат уже есть.

В дверь постучали.

— Разрешите войти, герр оберштурмбанфюрер?

— Войдите. Но я занят.

— Капитан Штеммлер, начальник связи.

— Я же сказал — занят. Здесь посторонняя, вы что не видите, капитан?

— Извините, герр оберштурмбанфюрер, но срочное дело. Ваше задание...

— Отставить. Доложите через полчаса. Идите.

— Слушаюсь.

Капитан вышел. Они говорили по-немецки. И Ирине показалось, что эсэсовец догадался, что она понимает по-немецки. А может, только предположил?

После ухода капитана эсэсовец с минуту помолчал, потом нажал кнопку звонка. Тотчас в кабинет вошел юный щеголеватый лейтенант в армейском серо-зеленом мундире и, щелкнув каблуками, вытянулся.

— Вызовите комендантский взвод. Пусть будут наготове и ждут моей команды.

— Слушаюсь.

За лейтенантом закрылась дверь, и Ирина поняла, что это снова психологический нажим. Если она знает немецкий, значит, должна встревожиться. Всем ясно, для чего вызывают комендантский взвод — для расстрела. Хотя мог бы и сам застрелить, небось любит убивать наших. Наверно, пугает этим взводом. А может, и нет. Ведь сказал, что отдаст солдатам. Вполне может, проклятый. А потом расстреляют. Ну что ж, значит, такое на роду написано. Но это все-таки у них не выйдет. Она сделает так, что они ее вынуждены будут застрелить сразу. Сделает. Бросится, выхватит у кого-то оружие. Не первый день в разведке. А умирать-то не хочется. Жаль, пожила мало...

— Так что будем делать, барышня? — Он спросил по-немецки.

Радистка непонимающе смотрела на него.

— Не понимаешь? — Теперь он говорил по-русски.

— Не понимаю,— подтвердила Ирина.

— А зовут-то тебя как?

— Ирина.

Какой смысл скрывать имя? Но он не поверил.

— Какая ты Ирина? Посмотри в зеркало. Я хорошо знаю Россию. Ты скорей Зульфия, Асия или Галия, чем Ирина.

— Я Ирина.

— Ну ладно, теперь это уже не важно. У нас очень мало времени. А у тебя его еще меньше, чем у меня. Где они перейдут передовую. Отвечай! — последнее слово он рявкнул так, что готовая ко всему разведчица все-таки вздрогнула.

— Но, я... Я действительно не знаю. Мне этого не положено знать.

— Будешь отвечать — будешь жить.

— Но я не знаю.

— А как ты попала в наш тыл. Разве не через это «окно»?

— Нет. С парашютом.

— Умеешь прыгать?

— Да.

— Скажи, как подтягивают стропы и какие, чтобы пойти, например, против ветра?

Она ответила.

Он задал еще несколько вопросов в этом роде и после ее ответов убедился, что она действительно умеет прыгать с парашютом. А раз так, то ее быстрее и целесообразнее сбросить, чем переводить через передовую.

— А где рация?

— Не знаю.

— Почему не знаешь?

— Я перед окружением замаскировала рацию где-то отсюда неподалеку. Сделала это в присутствии командира группы. Рацию очень оберегают.

— Ее потом забрали?

— Как я могу знать? Не знаю. Может, взяли, а может, не успели.

— Ты место помнишь?

— Конечно.

Она выдумывала, чтобы выиграть время, да и чтобы у немца была ложная информация даже в мелочах, казалось бы, совсем неважных и не нужных никому. Рацию нес запасной радист-разведчик. А Ирина придумала, что спрятала ее. Как будто поверил. Может, повезут ее туда? Это — хоть какой-то шанс. Если не на побег, то на легкую смерть во время попытки побега.

— Шифр ты знать обязана.

— Шифровал другой человек. Мне давали готовые колонки цифр.

— Какого характера шифр.

— С ключом.

— Что является ключом?

— Небольшая книжечка, томик стихов Гете на русском языке.

— Год издания, где издана.

— Я не знаю, я не брала книгу в руки. Она все время у командира.

Ирина сочиняла напропалую. Она понимала, что ее обман скоро обнаружится, но надеялась выиграть время. Дотянуть бы, дожить до ночи. Ночью, едва стемнеет, разведчики проведут ученого к нашим. В конце операции, хотя Игнат и не объяснял ей, она уже понимала все до мелочей, потому что все проходило почти на ее глазах. Значит, с первой темнотой пройдут через линию немецкой обороны, а потом и через нейтралку, и операция будет завершена. И еще, в глубине души Ирина не верила, что и Игнат, и командир капитан Хохлов оставят ее. Слишком много было связано с ними, с разведотделом армии. Ее все знали и любили, и она все-таки надеялась, что товарищи даже в такой ситуации попробуют выручить ее. Кроме того, по законам разведки разведчика нельзя бросать, надо искать и выручать.

— Ты все врешь,— сказал эсэсовец,— ты не хочешь жить.

— Нет, я говорю правду.

Зазвонил телефон. Эсэсовец снял трубку.

Она смотрела на этого человека в черной форме и чувствовала, что он очень страшен и для нее, и для ее товарищей. Он не бил ее, не пытал. Она не боялась смерти и даже пыток, была к этому готова, знала, на что идет, когда шла в разведку. Каждый раз помнила об этом. Но тут было другое. Этот человек в черной форме своим спокойствием, своим знанием России, русского языка, наших людей, и чем-то еще, что у него было за душой, пожалуй, еще более черное, чем его форма, казался Ирине очень опасным для нее, для Родины, для товарищей. И она скорее не боялась его, а ненавидела. Это была ненависть, только внешне похожая на страх.

16. АХАЛТЕКИНЕЦ

Возвратившись на место засады немцев, Игнат обошел все кусты, где была схватка, осмотрел тропинки и траву, тщательно обнюхивая кусты, следы людей. Осмотрел тропу, где последний раз видел Ирину, по следам нашел место, где она залегла по его сигналу. И сразу все понял. Ее запах, знакомый и легкий, перебивался сладким, приторным ароматом дорогих сигарет и духов, которыми пахнет от немецких офицеров. Игнат хорошо помнил эти духи. Ими пахло от «Галкина». Того самого «Галкина», который тогда в отряде убил часовых и ушел. Но запах духов был у «Галкина» очень слабым, и Игнат подумал, что, может, лейтенант общался с кем-то, кто душится этими духами. Игнат еще вспомнил, что тогда и от Крюгера сильно духами пахло, но это были другие духи, хотя как будто немного и похожие. Это теперь, спустя много времени, Игнат уже точно знал, что такой запах свойствен немецким офицерам. Они пользуются подобными духами. Но Игнат очень точно запоминал запахи, и его весьма насторожило, что следы нападения на радистку, трава вокруг пахли духами «Галкина». Много ли таких запахов у немцев? И что это? Совпадение? Случайность? Или чудовищное стечение обстоятельств?

Он быстро двинулся по следам немцев. Запаха следов Ирины на тропе не было. Но верхним чутьем он улавливал их. Ведь прошло совсем немного времени. Значит, ее несли. Оглушили или связали. И несли.

Около десятка километров он прошел быстрым шагом и вскоре обнаружил немецкую охрану. Обошел часовых полукругом — они охраняли небольшую часть, размещенную прямо в лесу. Игнат ползком пробрался через линию часовых. Это позволили ему сделать кустарники, да еще то, что часовые стояли не ближе ста метров друг от друга. День все-таки, а не ночь. К тому же колючка натянута.

Проволоку он легко и быстро перерезал кусачками, с которыми не расставался, и проскользнул к деревянным строениям в центре войсковой части.

Широкое помещение, видимо бывший колхозный хлев, было занято лошадьми. Игнат отчетливо чуял их запах еще издалека. Он обошел конюшню и двинулся к одноэтажному зданию, к которому тянулись с деревьев телефонные провода. Это без сомнения штаб. Если Ирину привели сюда, в эту часть, значит, она или в штабе или заперта где-то в сарае, в погребе,— что тут у них является арестантской...

...Эсэсовец положил телефонную трубку и задумчиво посмотрел на радистку. Потом встал, выглянул за дверь и вызвал охранника. Здоровенный немец с автоматом на груди и закатанными по локоть рукавами вошел в комнату, и только после этого «эсэсовец-следователь» (так его окрестила Ирина) вышел из помещения.

Охранник широко расставил ноги и, держа руки на «шмайссере», неподвижно стоял, заслоняя дверь, лицом к Ирине. Она не могла и не хотела терять времени. Напряженно и расчетливо мозг разведчицы искал выход. Она понимала, что долго офицер не будет отсутствовать, иначе он бы приказал ее увести. Видимо, его вызвали ненадолго по срочному делу. Надо торопиться, надо что-то придумать.

Уходя, офицер сказал охраннику только одно:

— Стой здесь. — Уточнил место его поста: не снаружи от двери, а внутри. Но ничего больше не добавил. Это надо было использовать. Ведь охранник, возможно, ничего не знает о ней.

— Господин солдат! — Ирина говорила на хорошем берлинском диалекте,— у нас с господином оберштурм-банфюрером очень важный разговор, и меня беспокоит время...

Солдат молчал, настороженно слушая незнакомую фрейлейн.

— Скажите, сколько сейчас точно времени? Солдат растерялся, потом посмотрел на свои наручные часы и ответил:

— Десять часов тридцать минут пополудни.

— Данке.

Ирина повернулась к раскрытому окну и медленно шагнула к нему.

— Хальт! — сказал охранник.

— Не беспокойтесь, господин солдат, вы меня скорее защищаете, чем охраняете, как пленницу.

В глазах солдата появилось недоумение. Немного помолчав, он сказал:

— Мне не положено с вами разговаривать.

— Гут,— подтвердила девушка, глядя в окно. И, слегка улыбнувшись немцу, потянулась вальяжно, чтобы как-то отвлечь охранника, расслабить его внимание...

И вдруг она увидела в тридцати метрах от окна, возле конюшни у коновязи, трех коней, привязанных за узду. Крайний справа взволновал ее. Это был высокий гнедой жеребец ахалтекинской породы, горячий и своенравный. С детства Ирина любила таких коней, понимала их, и они понимали ее. Эти своенравные, отчаянные и быстрые кони были очень надежными товарищами в ее далекой родной степи.

Внезапно, почти непроизвольно, она легонько свистнула по-степному, так она всегда подзывала скакуна в степи.

— Не надо свистеть! — сказал охранник довольно спокойно и добавил: — Это не полагается.

Но Ирина уже увидела, как заволновался скакун-степняк. Он заходил на месте, закрутил головой, пытаясь сорвать узду с привязи.

И в этот самый момент Игнат, наблюдавший из-за конюшни, заметил в окне штаба Ирину и стоящего позади нее немца, увидел он также коня, взволнованно заигравшего после свиста девушки.

Разведчик понял, что обстоятельства создали неожиданный момент, давая ему и радистке шанс...

Он вышел из-за стены конюшни в своей пятнистой немецкой десантной куртке и спокойно подошел к коновязи. Быстро отвязал всхрапывающего ахалтекинца, и конь тотчас же легкой иноходью пошел к окну, где стояла разведчица. Игнат встал за круп другого коня, задвинул автомат за спину, извлек «парабеллум» и навел его на охранника в окно штаба. Но стрелять он не решался. Ирина и немец почти сливались в окне. Она заслоняла охранника.

Конь уже был возле окна, возле Ирины.

Игнат держал на прицеле окно, а девушка все заслоняла немца. Но вот она молниеносно вспрыгнула на подоконник и сразу же на спину коня. Опешивший немец бросился к окну и вскинул автомат, но прозвучала не очередь, а гулкий выстрел из «парабеллума». Убитый охранник грузным телом навалился на подоконник.

Ирина легко неслась по лесной дороге на горячем скакуне, а Игнат никак не мог поспеть за ней, хотя прыгнул в седло там, в расположении немцев, всего на две секунды позже. Ему пришлось дважды или трижды полоснуть из «шмайссера», чтобы прикрыть радистку и снять часового на пути, потом еще он метнул пару гранат. И затем скачка шла уже без остановок почти полчаса.

Немцы не преследовали их. Видимо, упустили момент, а потом, когда беглецы отдалились и в первые же минуты проскочили три-четыре лесных развилки, уже непросто было отыскать их путь на лесных дорогах. Погоня наверняка была организована, но преследователи, пожалуй, потеряли след беглецов сразу же после первого или второго пересечения дорог.

Ирина спешилась и в молодом березняке поджидала своего спасителя. Игнат подскакал, спрыгнул с коня, и ему вдруг показалось, что радистка и сейчас бросится к нему, обнимет и зарыдает у него на груди, как тогда, когда он спас ее от «черных кепок», в первый же день начала операции.

Но она только улыбнулась ему и коротко, негромко сказала:

— Спасибо тебе, Игнат.

17. ЗАПАСНОЙ ВАРИАНТ

Плахотин пил чай. Крепкий сладкий чай с лимоном. Он очень любил такой чай и обычно выпивал три-четыре стакана. Хотя густой, чуть пряный чайный аромат перебивался духом цитруса, но это как бы усиливало запах самого чая, контрастно подчеркивая его духовитость. От лимона цвет напитка становился бледнее, и тонкий стакан в подстаканнике отсвечивал желто-алым, играл красно-зеленоватыми бликами. И все эти цвета и запахи благотворно влияли на Плахотина. Сначала он не спеша принюхивался с удовольствием к чаю. Потом делал два-три глотка, не обживаясь, хотя чай был очень горячим. Привык.

Чаевничал Плахотин долго. И всегда один. Когда было время — до получаса. Чай он привык пить «с таком», прихлебывал его, наслаждался его ароматом, вкусом, цветом. И, главное, думал. В эти минуты он умел обдумать и найти самое оптимальное решение сложных и запутанных заданий и войсковых операций.

В это время командующего никто не тревожил. В штабе знали, что он не только чаевничает. Он думает.

Слава богу, завершили «Ольху-7». Правда, неприятный осадок остался после доклада о завершении операции и отправки ученого в Москву. Через час после перехода линии фронта самолет с ученым уже летел к Москве. Все было сделано быстро и успешно. Теперь можно представить к наградам участников. А после наступления, через сутки, можно и Семена Петровича к генералу представить. Давно уже заслужил. Да... этот неприятный осадок на душе, точнее досада... Главные-то участники там остались... Этот Углов и радистка-казашка. Правда, Хохлов уверяет, что Углов такой разведчик, что обязательно выручит радистку. Все-таки, человек-волк. Странно это как-то звучит: человек-волк... Человек он, конечно. Иван Тимофеевич его не только хорошо помнит, он считает, что и знает его неплохо. Нормальный человек, обыкновенный, но все в один голос твердят, что он особенный: Углов, как зверь, ходит чутьем по следу, видит в полной темноте. Потому и задания выполняет не как все, а только один и — наверняка. Чудеса да и все. Хорошо бы сейчас он выбрался и радистку вытащил. Хохлов уверен. Дай-то бог. Плахотин не верил в бога, но в поговорку и во всякие приметы верил.

Целую ночь разведчики будут ждать их возвращения за нейтральной полосой в расположении немцев. Об этом генералу было доложено сразу, и он одобрил. Эта ночь будет последней перед ударом его армии. По времени в самый раз.

Плахотин отставил пустой стакан, подвинул его к самовару, пересел за рабочий стол и нажал кнопку звонка.

— Начальника штаба ко мне.

— Слушаюсь.

В секунду адъютант прибрался на чайном столике и вышел.

— Разрешите, товарищ командующий?

— Входи, Семен Петрович, садись.

— Спасибо. Кроме сводки есть кое-что серьезное и в какой-то степени неожиданное.

— Докладывайте.

— На шестом участке, в районе полка Чугунова, немцы начали артподготовку десять минут назад.

— Значит, тот вариант, который мы считали маловероятным, стал реальностью.

— Именно так, Иван Тимофеевич. Уточняю: не маловероятным, а запасным.

— Это почти одно и то же.

— Не совсем, товарищ командующий. Вы утвердили резервный вариант операции. На случай попытки или прорыва немцев на шестом участке — мы начинаем наступление на двенадцать часов раньше. То есть в час ноль-ноль. И две наших дивизии окружают и уничтожают дивизию Майера, которая втянется в прорыв на участке Чугунова.

— Да, я помню, Семен Петрович. Очень досадно, что мы кое-что еще не успели перегруппировать...

— Мы это компенсируем уже через три часа подвижкой к правому флангу нашей танковой группы Сер-гиенкова.

— Это хорошо. Да... Хорошо. Ну, а что там у немцев сейчас?

— Одна пехотная — генерала Майера, и ей придана танковая группа до двух полков. Думаю, что все это сейчас двинется.

— А полковник Чугунов?

— Он в курсе. Дополнительные подробности я сообщил ему по телефону.

— Порадовал ты его.

— Да.

— Так. Все ваши действия одобряю. Подготовьте приказ на наступление. Когда он будет готов?

— Вчерне уже готов. Через двадцать минут представлю.

— Хорошо, Семен Петрович.

Начальник штаба ушел, а мысли Плахотина уже напряженно скручивались в сложные сплетения передвижений войск. В дальние уголки отодвинулась досадная мысль о двух разведчиках, выполнивших важную операцию, об Углове и его радистке, которых обстоятельства войны отбросили за линию фронта, оставили там, может, навсегда. Через несколько часов не будет уже не только «окна» на передовой, где ночью их должны были ждать, но и сама передовая станет прерывистой, подвижной, практически не существующей линией, превратится в перемешанные с огнем наступающие и обороняющиеся войска и остановится не скоро, и станет непрерывной совсем в другом месте, а где точно — не известно еще никому.

Командующий отчетливо слышал отдаленный гул переднего края, усиливающийся, густой. Он ясно представлял, какие орудия и минометы немцев обрушиваются сейчас на головы воинов одного полка его армии — полка Чугунова. Он зримо видел осыпающиеся края траншей, горящую вокруг брустверов траву, еще не сгоревшую, видел высокие султаны взрывов снарядов и низкие, опасные низким разлетом осколков, крякающие разрывы мин, и у него, как обычно в такие минуты, щемило сердце за своих людей.

Он знал, что сейчас пойдут немецкие «тигры», но и знал, что они останутся на этом плацдарме навсегда, что почти вся дивизия Майера вместе с приданными ей танками будет уничтожена частями его армии. Знал и помнил, что его грамотный и скрупулезный начальник штаба свел воедино все идеи и предложения по наступлению, выбрал лучшие и самые приемлемые из них, и на его проекте, доработанном и подправленном всем штабом и самим командующим, четко расписано: кто, в каком месте и какие удары, по каким частям, подразделениям врага производит. И точно расписаны: каждая минута боя, судьба каждого немецкого танка, рискнувшего пойти в прорыв через полк Чугунова, судьба и жизнь каждого вражеского подразделения.

18. ЗАЖИГАЛКА

Сойдя с лесной дороги, спешившись, разведчик и радистка пошли к передовой напрямик через лес. Коней вели в поводу, верхом здесь никак нельзя было. Лес — смешанный, довольно густой, плотно забитый молодняком ольхи и березы, покрытый высокой травой. Временами пространство между деревьями очищалось — там, где стояли старые могучие сосны,— трава становилась редкой или совсем исчезала, уступая место сплошному слою сухих хвойных игл. Здесь можно бы и верхом, но такие участки были невелики — пятнадцать-двадцать метров, а дальше — снова зеленая стена. И разведчики все время вели коней в поводу.

Проверяли направление по компасу, хотя Игнат и так угадывал направление. По его предположению, оставалось идти не более часа, и уже должна начаться немецкая линия обороны. Не доходя до вторых — запасных — немецких траншей можно пристроиться в прифронтовом лесу, предварительно точно определившись относительно дальнейшего своего пути к «окну» через нейтралку. Ну и ждать удобного момента. Уже стояла плотная ночная мгла. Разведчики группы Хохлова наверняка перебрались к своим, теперь, конечно же, ожидают их, отставших.

Но произошло неожиданное. Невдалеке, в каких-нибудь трех или четырех километрах впереди, ударили немецкие орудия. Поначалу Ирина и Игнат подумали, что возникла ночная короткая артиллерийская перестрелка, такое на передовой бывает. А может, два-три танка прорвались к своим через линию фронта или прошла разведка боем, чтобы выявить и засечь огневые точки. Хотя время суток для этого не самое лучшее... Но уже после нескольких минут артподготовки оба поняли, что — дело серьезное. Это артобстрел перед войсковым ударом. Кто-кто, а разведчики хорошо знают, как начинаются, как развиваются войсковые операции. Они даже по частоте выстрелов и калибрам орудий уже распознают: для чего эта артподготовка, и что после нее последует. Обоим было уже ясно, что здесь этой ночью уже нет «окна», что их не будут ждать в условленном месте их товарищи, потому что не пройдет и часа, как где-то здесь неподалеку двинутся ударные части немецких танков. Тяжелые «тигры» навалятся на наши позиции, им ответят наши орудия, ударят части генерала Плахотина, уже готовые к наступлению, о котором Игнат знал достаточно много.

— Да... Надо уходить в глубь леса.

— Ты так думаешь?

— Да, Ира. Возможно, здесь скоро будут наши, но перед этим начнется такая мешанина, что лучше отойти в лес. Пользы здесь от нас не будет, мы — разведчики, и тебя я обязан доставить в целости к нашим.

— Невелика персона.

— Конечно,— согласился Игнат.

Ирина фыркнула и обиделась. Одно дело, когда она сама себя так назвала, а другое — он. Это обидно.

С полчаса они молча отходили в сторону немецкого тыла, углубляясь в лес, не разговаривали. Игнат был озабочен, а радистка обижена.

Игнат старался уходить от троп и дорог. Меньше вероятности наткнуться в темноте на немцев. Они с Ириной отойдут от передовой, а потом полазают по немецким артиллерийским тылам, посмотрят, что можно «хорошенького» сделать противнику: разбить или снять орудийные прицелы.

Кони давали им преимущество — всегда можно было использовать их скорость. Но чувство досады не покидало разведчиков: Ирину — потому что она понимала, что не у дел они оказались, вольно или невольно, из-за нее, из-за ее плена. Именно — не у дел. Потому что рации у них не было. И задания — тоже. Разведчик без связи и тем более без задания — это уже не разведчик. Даже сбор сведений о войсках противника сейчас мог оказаться ненужным, поскольку началась какая-то войсковая операция, и начали ее немцы. Чем ответят наши? Далеко ли прорвутся немцы и прорвутся ли вообще? Может быть, вся армия Плахотина ударит или здесь или где-то в другом месте? По крайней мере, ясно одно: стабильность линии фронта на этом участке отныне нарушена, поэтому сейчас трудно понять, какие именно данные о немцах могут быть полезны нашему командованию. Да и связи-то нет... Вот все эти мысли и создавали неприятное чувство досады и неудовлетворенности у Игната. Хотя, казалось бы, последнее задание — по спасению радистки — он выполнил безукоризненно, правда, с ее помощью. Но так и должно было произойти. Это — норма в разведке. Работают все. И те, кто попал в ловушку,— тоже.

Грохот сплошного артобстрела прекратился, были слышны только отдельные выстрелы орудий. Потом вдруг наступила тишина на переднем крае. Ну, не совсем тишина, но пушки и минометы молчали. И вот со стороны передовой по лесу покатился долгий ровный тягучий гул. Основным в этом звуке было гудение многих, танков, которое сливалось с автоматными и пулеметными очередями, с выстрелами из карабинов и пистолетов. Все это смешивалось в единый сплошной гул, и разведчики понимали, что сейчас двинулись немецкие части. Игнат достал карту. Посветил карманным фонариком с красным фильтром, чтобы Ирине было видно.

— Это вот здесь: в центре или на правом фланге у полковника Чугунова.

Радистка молча посмотрела на карту. Где сейчас их товарищи? Что делать? Игнат, конечно, придумает. Без дела сидеть они не будут. У них есть оружие, кони. Есть немалый опыт в разведке. Но уж очень непривычно ей без рации.

«Парабеллум», который ей отдал Игнат (оставив у себя только «шмайссер» и одну, последнюю, гранату), был неудобен — слишком тяжел для ношения в кармане. Но ничего не поделаешь, зато стрелять из него можно далеко и довольно точно.

После артстрельбы на передовой заметно оживилось движение на дорогах, в немецком прифронтовом тылу. Разведчики уже встречали на пути спешащие к переднему краю грузовики и повозки. Белый свет из маскировочных щелей автомобильных и танковых фар прорезал полную мглу над дорогами.

Идя лесом, они старались успокоить коней, чтобы те не заржали и не. привлекли тем самым внимания немцев.

Два раза Игнат оставлял радистку и коней в лесных зарослях, а сам подбирался к дороге, надеясь напасть хотя бы на повозку. Но с одной гранатой и автоматом особенно не разгуляешься. Грузовики идут с солдатами, да и прошедшие к фронту три повозки тоже были с солдатами. Сколько — не видно, потому что фургоны покрыты пятнистым брезентом — и идут один за другим.

Разведчики медленно продвигались по густому березняку, когда Игнат вдруг почувствовал запах обжитой землянки, точнее — землянок,— запах был множественным, с нескольких направлений. Он оставил радистку с лошадьми и осторожно стал подбираться к жилью.

На столбах была натянута колючка, за ней несколько блиндажей, и никаких признаков людей. Но дух, идущий оттуда, говорил о том, что блиндажи жилые.

Разведчик выждал с минуту, пролез под колючку и подполз к первой землянке. Все было тихо. Три наката бревен сверху, ступеньки, спускающиеся вниз, в блиндаж, выложены камнями, все оборудовано на совесть, с немецкой обстоятельностью.

Поочередно осмотрел все шестнадцать блиндажей, обследовал местность. Люди ушли отсюда, судя по всему, несколько часов назад. В некоторых блиндажах он обнаружил пустые бутылки, мятый, но чистый котелок. Густо пахло свежим кофе. Его варили перед уходом. На деревьях — обрывки проводов. Без сомнения какой-то штаб. Может, штаб полка. Пехотного, потому что вокруг только следы коней, а автомашин и танковых следов нет. Дорога от подземного штаба уходила к фронту. В стороне от земляных штабных помещений остались следы снятых палаток. И нигде ни мусора, ни бумаги. «Аккуратные сволочи,— подумал Игнат,— нам бы не мешало порядку у них поучиться...»

Обследуя блиндаж, разведчик учуял в одном из них запах собаки, нашел следы шерсти. Здесь вместе с хозяином жила овчарка. Игнат хорошо видел все, несмотря на темноту... И вдруг он заволновался. Чуткие его ноздри опять уловили запах знакомых духов. Это без сомнения духи «лейтенанта Галкина». В других блиндажах были похожие ароматы, но именно этот запах витал только здесь. Может быть, и вправду этот гад тут оши-вается? Ведь уже второй раз Игнат натыкается на тот самый «его» запах. А может, все-таки совпадение?

На глаза разведчику внезапно попался небольшой поблескивающий предмет. Игнат замер. У самой стены, оброненная впопыхах, почти незаметная для глаза в темноте, лежала винтовочная гильза. Точнее не совсем гильза, а сделанная из нее зажигалка. Немцы не пользовались самодельными зажигалками, у них были заводские. Но эта зажигалка была знакома Игнату, он сразу узнал ее. И держа ее в руках, разглядывая, он понимал, что «Галкин» унес ее, как сувенир, что ли, в память о своем ловком побеге из отряда. Игнат хорошо помнил, что эту штуку изготовил лейтенант Бармин, убитый этим «Галкиным». Видимо, Бармин и подарил ее тогда своему «товарищу», второму «лейтенанту».

Значит, все-таки он здесь, на этом участке фронта. Может, и удастся с ним встретиться...

Разведчик убрал зажигалку в карман и вышел из блиндажа.

19. ПОСЛЕДНИЙ ГРУЗОВИК

Ночь стояла темная, беззвездная. В трех-четырех километрах от разведчиков полыхало небо переднего края. Зарницы от орудийных выстрелов и взрывов, от взлета сигнальных и осветительных ракет. Многочисленные пулеметные, автоматные, беспорядочные орудийные, преимущественно из танковых пушек, выстрелы слились в сплошной надрывный и рокочущий гул боя, охватывающего весь передний край, который могли слышать Игнат и радистка.

Находясь в немецком тылу, Игнат решил действовать. Утомляло это чувство ожидания, постоянное прислушивание к переднему краю. Уже ясно, что им теперь не надо к линии фронта, надо выждать хотя бы до утра, а там видно будет. Ну и, конечно, теперь времени терять нельзя, это не принято в разведке. Да и не в характере Игната.