Мертвый город

Сейчас

Резкий громкий звук действует на меня подобно ведру ледяной воды, вылитому на голову, и от сна мгновенно не остается и следа.

Я выпрямляюсь, хлопаю глазами и вижу, как Туне тянется к радио и выключает его. Разбудивший меня треск сразу исчезает, а на смену ему приходит глухой гул мотора.

– Что это было? – спрашиваю я и, снова хлопая глазами, провожу рукой по волосам.

– Приемник барахлит уже несколько километров, – объясняет Туне. – Сначала он переключился со старого рока на танцевальную музыку, а потом заткнулся совсем. Наверное, дело в каких-то помехах.

Я достаю мобильник из кармана и проверяю время, одновременно замечая, что уже позднее, чем я думала, а также что отвалилась сеть.

– Сигнала нет, – говорю я Туне и возвращаю телефон в карман. – Наверное, попали в мертвую зону.

При этом чувствую, как меня охватывает легкое волнение.

Туне кивает, не отрывая взгляд от дороги. Та пустая и прямая, как стрела, без изгибов и поворотов. Со всех сторон нас окружает высокий, густой сосновый лес, а наискось слева висит яркое, уже начавшее спускаться к горизонту солнце.

– Скоро перекресток, – говорит Туне. – Мы уже совсем близко.

– Может, теперь мне сесть за руль? – спрашиваю ее. – Я не собиралась спать. Сама не знаю, как это получилось.

Туне улыбается еле заметно, не разжимая губ.

– Ты ведь бодрствовала до четырех утра, проверяя, не забыли ли мы чего, так что здесь нечему удивляться, – говорит она, не отвечая на вопрос относительно смены водителя.

Я не могу понять, пытается она упрекнуть меня в чем-то или нет.

– Да, – соглашаюсь. – Пожалуй.

И все равно удивляюсь себе. Мне казалось, что постоянное возбуждение, не позволявшее заснуть все последние ночи, и сейчас помешает мне отдохнуть в машине.

Бросаю взгляд в зеркало заднего вида, вижу еще один белый автофургон с Робертом и Эмили, следующий за нами. Синий «Вольво» Макса замыкает колонну.

Багряный закат превратил ветровые стекла машин в зеркала. Мне не видно лиц сидящих за ними.

У меня слегка ноет живот, и я не могу понять, возбуждение или беспокойство тому виной.

Закат также выкрасил в красный цвет мой вязаный белый свитер, и про Туне тоже не забыл – подрумянил ей лицо. Она из тех, кто выглядит красивее в профиль, чем анфас, с ее на зависть резкой линией подбородка и прямым патрицианским носом. Я никогда не видела на ее лице и намека на косметику, из-за чего чувствую себя по-дурацки рядом с ней, излишне тщеславной, что ли. Сама же я сходила к парикмахеру, где покрасила и завила свои белокурые волосы, чтобы те приобрели блеск и пепельный оттенок. Пусть все это обошлось в девятьсот крон, далеко не лишних для меня, и пусть моя физиономия вряд ли окажется хоть на одной фотографии, которые мы собираемся отснять в течение следующих пяти дней, – я сделала это исключительно ради себя самой. Лишь бы успокоить собственные нервы. А снимать нам, конечно, придется немало. Для «Инстаграма», нашей страницы на «Фейсбуке», и «Твиттера», и блога. Опять же, мы намереваемся раздавать фотографии нашим немногочисленным, но верным поклонникам и спонсорам с целью поддерживать интерес к нам на должном уровне.

Во рту у меня остался неприятный привкус после короткого сна, словно я съела что-то не первой свежести. На глаза мне попадается пластиковая кружка Туне с бензозаправки, стоящая в специальном держателе.

– Что там у тебя? – спрашиваю.

– Кола. Можешь взять, если хочешь, – отвечает она и добавляет, прежде чем я успеваю спросить: – Без сахара.

Беру теплую кружку и пью выдохшийся напиток большими глотками; затем останавливаюсь, чтобы перевести дух. Кола особо не освежает, но моя жажда оказалась сильнее, чем я думала.

– Там, – говорит Туне и внезапно сбрасывает скорость.

Ответвления на Сильверщерн в навигаторе нет – это мы обнаружили, пытаясь проложить маршрут. Поэтому нам пришлось использовать карты 40-х и 50-х годов и сопоставлять их с данными архива Шведского управления транспорта. С их помощью мы выяснили, где пролегало железное полотно, когда поезд таскался туда два раза в неделю. Макс – дока в таких делах; он гарантировал, что грунтовка должна проходить здесь. Но я все равно сильно сомневалась, пока Туне не начала тормозить и не приблизилась к узкому, почти целиком заросшему съезду, когда-то служившему единственной дорогой к интересующему нас месту. Наш фургон останавливается у него. Я с удивлением смотрю на Туне.

– В чем дело? – спрашиваю.

Она выглядит бледнее, чем обычно; рот тонкой полоской выделяется на лице. Веснушки на таком фоне напоминают яркие звездочки. Руки судорожно сжимают руль.

– Туне? – спрашиваю я немного тише.

Сначала та ничего не отвечает. Просто сидит молча и таращится на брешь среди деревьев, еле заметную в темноте.

– Я и представить не могла, что когда-нибудь увижу это, – говорит она наконец еле слышно.

Я кладу ладонь ей на руку. Под тонкой тканью лонгслива мышцы натянуты, как струны.

– Хочешь, я поведу? – предлагаю.

Мой взгляд падает на зеркало заднего вида. Другие тоже остановились. Второй фургон стоит сразу за нами, а Макс в своем синем «Вольво» (во всяком случае, так я полагаю) – позади него.

Туне отпускает руль и наклоняется вперед.

– Пожалуй, так лучше, – говорит она, не глядя на меня. Затем, сняв ремень безопасности, открывает водительскую дверь и выпрыгивает на дорогу.

Я следую ее примеру – отстегиваюсь, вылезаю из машины и обхожу ее. После душной атмосферы кабины воздух снаружи кажется чистым, свежим и очень холодным. Пусть царит полный штиль – этот воздух мгновенно проникает сквозь мой свитер.

К тому моменту, как я запрыгиваю на водительское сиденье, Туне уже успевает пристегнуться. Я жду – может, она скажет что-то; но поскольку этого не происходит, осторожно выжимаю газ, и мы начинаем скатываться на сильно заросшую дорогу.

В машине царит тишина. Когда деревья обступают нас и, словно пытаясь не пустить вперед, сцепляются над узким проселком своими ветвями, Туне внезапно обращается ко мне в полутьме, заставляя вздрогнуть.

– Думаю, лучше тебе въехать в город, – говорит она. – Это же твой проект. Ты очень хотела туда. Верно?

Кошусь на нее уголком глаза, одновременно стараясь не пропускать многочисленные корни и камни, попадающиеся на нашем пути.

– Да, я тоже так считаю, – говорю.

Мы минуем тропинку, которая, извиваясь змеей, уходит в лес. Сначала у меня возникает сомнение, не на нее ли нам надо, но потом я понимаю, что она, вероятно, ведет к шахте, и продолжаю ехать вперед, ползу по-черепашьи по упавшим веткам. Фургон жалуется и стонет, но не сдается.

Хорошо еще, что мы потребовали гарантий надежности, когда арендовали машины. Они определенно не предназначены для таких условий. Но нам требовался транспорт, способный доставить вместе с нами все необходимое оборудование, а обладающие повышенной проходимостью машины слишком дороги и пробили бы в нашем бюджете глубокую брешь.

В любом случае техника нас пока не подводит, и мы, пусть и медленно, но двигаемся вперед. Правда, время идет, и я уже начинаю волноваться, что мы повернули не там и что это обычная туристическая тропа, которая заведет нас неизвестно куда, где мы в конечном итоге застрянем с нашими машинами, оборудованием, идиотизмом и амбициями.

Хотя, похоже, зря я волновалась – деревья внезапно, как по мановению волшебной палочки, расступаются перед нами. «Там», – шепчу я, больше самой себе, чем Туне. И даже осмеливаюсь увеличить скорость – немного, совсем чуть-чуть. Чувствую, как кровь начинает пульсировать в висках, когда перед нами начинает разрастаться багряное апрельское небо.

И вот мы оказываемся на лесной поляне. А ниже в долине, скорее напоминающей небольшую низину, как на ладони, видим цель нашего путешествия.

Над всеми прочими постройками восточной части городка, подобно великану, возвышается кирпичная церковь. Ее венчает изящный крест, блестящий в лучах заходящего солнца, а вокруг рядами стоят полуразрушенные и сгнившие дома. Между ними медно-красной лентой извивается река, впадая в виднеющееся вдалеке маленькое лесное озеро, давшее название этому месту[1]. Когда-то, пожалуй, оно выглядело серебристым пятном на фоне окружающей растительности; сейчас же более напоминает черную грязную лужу, несмотря на свой блеск.

Не раздумывая, я отстегиваю ремень безопасности, открываю дверь, прыгаю вниз на мягкий весенний перегной и окидываю взглядом город. Вокруг царит тишина, нарушаемая лишь рокотом моторов и тихим шумом ветра в кронах деревьев.

Слышу, как Туне выбирается из машины со своей стороны. Она ничего не говорит, даже не закрывает за собой дверь.

Я же раскачиваюсь на месте и, как заклинание, повторяю лишь одно слово:

– Сильверщерн.

Сейчас

Я никогда не видела Сильверщерн собственными глазами. Мое представление о нем строилось на рассказах бабушки. Я много сидела за компьютером и рьяно «гуглила» его, пытаясь найти хоть какие-то описания в Интернете, но практически впустую.

Услышав, как заработала камера, поворачиваюсь. Туне подняла ее к глазам, закрыв себе половину лица.

Собственно, было бы хорошо, если б она снимала наш въезд в город. Это может стать сильным началом, способным привлечь внимание, что просто необходимо, когда надо найти деньги. Сколько бы мы ни выкладывали фотографий в «Инстаграм» и как бы ни пытались заманить в свои сети народ через сайт «Кликстартер», в любом случае нам все равно нужен грант, чтобы сделать фильм в том виде, как я его себе представляю. Без помощи государства у нас нет ни единого шанса.

Впрочем, я не сомневаюсь, что в конце концов мы получим нужные средства.

Ведь кто сможет отказать в таком деле?

Заброшенные постройки, утопая в свете опускающегося за горизонт солнца, приобретают оранжевые и красные оттенки. Кое-где они на удивление хорошо сохранились, вопреки всему. Их ведь строили иначе, чем это делается сегодня. Но даже отсюда, сверху, видно, какой урон им нанесло время. Некоторые из домов полностью развалились, и природа явно начала всерьез отвоевывать их территорию себе. Уже трудно различить границу между лесом и поселением. Улицы сильно заросли, а уходящие от станции в лес ржавые рельсы напоминают кровеносные сосуды, местами выступающие из-под кожи.

Представшее перед нами зрелище красиво – и одновременно производит тяжелое впечатление. Сродни увядшей розе, которая вот-вот потеряет свои лепестки.

Щелчки камеры прекратились. Я снова смотрю на Туне и вижу, что она перестала снимать. Ее лицо залито золотистым цветом. Небо над нами начало темнеть; я вижу, как его заливает лиловая краска. Ночь принимает эстафету у дня. Если мы хотим успеть разбить лагерь, пока она полностью не вступила в свои права, нам надо спешить.

– Как твои успехи? – спрашиваю Туне.

– Для такого вида хорошо подошла бы камера «Айфона», – говорит она, обходит машину и, становясь рядом со мной, выводит снимки на маленький прямоугольный экран.

Мы договорились, что Туне будет отвечать за фотографирование. В отличие от меня, Эмми и Роберта, ей никогда не приходилось непосредственно участвовать в съемках фильма – она копирайтер по профессии; но в качестве хобби занималась фотографией в течение многих лет, и ее снимки лучше того, что я смогла бы сделать той же самой камерой.

К тому же это было самым простым способом убедить ее поехать с нами. Туне долго сопротивлялась, утверждая, что нет никакой необходимости в ее участии в нашей поездке. В ней она считала себя бесполезной. Все мои аргументы о ее важности для проекта в качестве сопродюсера не действовали. Только когда я завела речь о том, что нам понадобится фотограф, она сдалась.

На самом деле Туне играет для нас большую роль. И вовсе не в данном амплуа. Она – часть всей этой истории, совершенно независимо от ее желания на сей счет. Мне остается лишь надеяться, что со временем она поймет это.

Я изучаю город в миниатюре на экране камеры, а потом – его силуэты, находящиеся передо мной. Благодаря своим чистым цветам и четким линиям он напоминает картину.

– Это… нереально, – говорю я. Мой голос, кажется, разносится над всем Сильверщерном, стелется над атакующей его растительностью, проникает в каждый уголок и щель.

Потом снова наступает тишина. Даже радиосигналы сюда не проникают. Это вроде имеет отношение к залежам железной руды, находящимся здесь, и магнитным полям, но никто не знает наверняка. В любом случае данный феномен никак не вредит таинственности, окружающей это место.

– Как ощущения? – спрашиваю я Туне, с трудом отрывая взгляд от построек, расположенных ниже нас.

Она втягивает носом холодный свежий воздух и поджимает губы, прежде чем поднимает на меня глаза.

– Не знаю, – отвечает, потом криво улыбается. – Я ведь уже говорила. Я не верила, что смогу когда-нибудь приехать сюда, что все зайдет так далеко. Я еще толком не осознала, что мы здесь.

– Но мы здесь, – говорю я, как для нее, так и для себя самой.

Теперь Туне наконец улыбается по-настоящему, обнажая белые зубы, – и тем самым разрушает напряжение, возникшее между нами с тех пор, как я проснулась в машине.

– Да, – говорит она. – Само собой, мы здесь. Поскольку ты – чертов бульдозер, Алис.

Я начинаю смеяться – неистово, эйфорически. Пусть даже меня трясет от холода (следовало надеть куртку, прежде чем я вылезла из машины), мы же все равно сейчас здесь. А значит, действовали правильно, не напрасно сидели чуть ли не ночи напролет, строя наши планы; и не зря я отказывалась от массы важных дел и занималась всякой чертовщиной ради нашей цели. Ведь мы в Сильверщерне. И сделаем наш фильм. «Город» станет реальностью. Проект, начинавшийся с моей детской фантазии, уже начал осуществляться.

По идее, я должна была услышать, как открываются двери другой машины, но эти звуки растворились в моем смехе. И то, что мы с Туне уже не одни на склоне, стало для меня сюрпризом.

– Черт, какое место, – слышу я голос Эмми и резко прекращаю смеяться.

Вздрагиваю и смотрю на остальных. Эмми стоит с водительской стороны нашего автофургона, прислонившись к нему, так что ее белая футболка как бы растворяется в его краске. Ее прокрашенные хной волосы уложены в конский хвост; джинсы, пожалуй, великоваты. Они, возможно, принадлежат нашему оператору. Я так толком и не поняла, какие отношения связывают их – помимо того что когда-то они работали вместе. Если верить Эмми, он отправился с нами чуть ли не по доброте душевной, поскольку обычно берет за свои услуги чуть ли не в три раза больше, чем мы сможем заплатить ему за эти пять дней.

Оператор Роберт (вроде так его зовут – он представлялся и при первой встрече, и вчера, когда мы впервые собрались всей командой, но у меня плохая память на имена) стоит сразу за ней. Он высок и широкоплеч, и был бы даже красив, если б не морковно-красные волосы, а также множество золотистых веснушек, украшающих помимо лица шею и, вероятно, тело; все это в комбинации с невидимыми бровями и карими глазами делает его слишком похожим на белку. Он тоже молчалив. По-моему, я слышала от него не более четырех предложений за все время нашего знакомства, включая тот, первый раз и наше вчерашнее общение.

– Какой у нас план? – спрашивает Эмми, глядя на меня в упор.

Я откашливаюсь и говорю:

– Разобьем лагерь внизу, на центральной площади. Она станет хорошей отправной точкой, поскольку находится в центре города. Нам надо спуститься туда. Это на другой стороне реки, но, по имеющимся у нас сведениям, мосты еще достаточно крепкие и смогут выдержать наши машины.

– Откуда такая информация? – спрашивает Эмми, удивленно приподнимая брови. – Мне кажется, этого нет ни на каких картах.

Слышу, как вдалеке открывается дверь машины. Максу явно интересно, почему мы стоим.

– Из отчета, – отвечаю я, пытаясь подавить раздражение, волной нахлынувшее на меня.

«Ты же знала, на что обрекаешь себя, когда просила ее стать частью команды», – напоминаю я себе.

– Из отчета, составленного горнодобывающей компанией в конце девяностых. Они побывали здесь и обследовали эту территорию, – объясняю я. – Его копия находится среди полученных нами бумаг.

– И ты действительно считаешь эту информацию по-прежнему актуальной? – спрашивает Эмми. – Я имею в виду, ей же уже двадцать лет. То, что мосты были безопасны для машин тогда, вовсе не означает, что они остаются такими и сейчас.

– Мы съедем вниз и проверим, – отвечаю я коротко. – И если они будут выглядеть как-то не так, просто изменим наши планы.

Вижу, как к нам, обходя автофургон, приближается Макс.

– Что происходит? – спрашивает он.

– Ничего, – говорю я.

Эмми бросает взгляд через плечо. Она, похоже, откровенно невзлюбила его с того момента, как он появился в наших рядах. Макс щурится, смотря в сторону солнца; белокурые волосы свешиваются ему на лоб, уголок воротника рубашки задрался к горлу. Я знакома с ним с тех пор, когда он еще имел привычку ходить в заношенных футболках с названиями рок-групп, которые никто, кроме него самого, не знал. И пусть сегодня Макс достаточно богат, чтобы отправиться с нами в дорогу в качестве спонсора проекта, и носит рубашки, стоящие больше всего моего гардероба, у него по-прежнему такой вид, словно он чувствовал бы себя комфортно и в том старом прикиде.

Туне смотрит на небо и замечает:

– Нам надо спешить.

И тогда я тоже понимаю, что уже начало темнеть.

– Сейчас мы будем спускаться по склону, – сообщаю Максу, как раз успевшему подойти к нам, а потом обращаюсь к другим: – Просто следуйте за нами.

К счастью, Эмми лишь молча кивает, а потом спрашивает своего напарника:

– Роберт, хочешь сесть за руль?

Макс поднимает большой палец, глядя на меня, и тоже возвращается к своей машине.

Я запрыгиваю на водительское сиденье и слышу, как Эмми кричит мне:

– Только езжай осторожно, чтобы не повредить оборудование!

– Не ты же за него платила, – бормочу я и резко захлопываю за собой дверь.

Сейчас

На склоне не видно и намека на остатки дороги или тропинку, ведущую вниз. Где-то некогда явно находилась какая-то грунтовка, но, как я ни искала по картам, мне не удалось ее найти. Большинство поставок в город и из него обычно осуществлялось поездом.

Кусаю себя за щеку – и медленно начинаю спуск. Заслышав, как у меня за спиной в грузовом отсеке что-то начинает двигаться вперед, крепче сжимаю руль. Туне оглядывается через плечо, пусть сквозь железную стенку ничего не увидишь, потом снова поворачивается вперед и спрашивает меня:

– Ты уверена, что сможешь работать с ней?

Скорее всего, она задает этот вопрос без всякой задней мысли, но я все равно принимаю его как критику в свой адрес. Ничего не поделаешь, Туне порой не хватает такта.

– А разве у меня был выбор? – говорю я просто.

Мы переезжаем через корень, и машину подбрасывает.

– Да уж точно, – соглашается Туне. – Никакого.

Эмми стала последним выходом. Я задействовала все возможные контакты в нашей сфере, давала объявления и искала через социальные сети, но всё без результата. Конечно, кое-кто интересовался – но все они сразу же давали задний ход, стоило им узнать, сколь ограничены мы в средствах и какой скудный у нас опыт. Диплом по специальности кинопроизводство и участие в нескольких коротких проектах в качестве ассистента продюсера весят не так много, когда надо набрать собственную команду. Нелегко найти людей для очередного малобюджетного проекта, особенно когда нужен грамотный персонал.

В конечном итоге я сдалась – однажды вечером, пребывая в полном отчаянии после того, как моя последняя надежда, бывший одноклассник и экс-бойфренд, который, несмотря на его вредный характер и длинные сальные волосы, принимал участие в нескольких по-настоящему серьезных детищах ТВ-4, позвонил и отказался, когда ему предложили другую работу, где платили нормальную зарплату. Я сдалась – и назвала имя Эмми.

До той поры я и Туне ни разу не упоминали ее в наших разговорах. Однако, несмотря на все мои усилия делать вид, будто Эмми Абрахамссон никогда не существовало, я не забывала о ней, проверяла ее страничку в «Фейсбуке» с равными промежутками, «гуглила» ее порой поздними вечерами. После универа у нее все сложилось хорошо. Лучше, чем у большинства других с нашего курса. Половина из тех, с кем мы учились, ушли из киноиндустрии в течение пары лет после выпуска. Но не Эмми.

Собственно, это не удивило меня. Она всегда была ушлой. И дружила с головой.

Когда я назвала ее имя Туне, та удивленно приподняла брови и спросила, почему я не вспомнила о ней раньше. Понятное дело, Эмма представлялась ангелом божьим – тем, кто не знал, что она за штучка. Или какой могла стать…

Переключаю передачу, когда спуск заканчивается и мы оказываемся на ровной поверхности, – и с облегчением перевожу дух, еще толком не осознав, что справилась с очередной трудной задачей.

– Я сомневалась, что машина выдержит весь путь вниз, – признаю́сь я дрожащим голосом Туне и начинаю смеяться. – Мне постоянно казалось, что она вот-вот развалится на куски.

– Будем надеяться, что и выбраться отсюда мы тоже сможем, – сухо отвечает Туне.

Я лишь поднимаю глаза к небу и сосредотачиваюсь на домах, которые сейчас начинают появляться перед нами.

Они построены по образцу и подобию классических шведских деревенских жилищ, с V-образной крышей и маленькими окнами. Первый, оказавшийся у нас на пути, настолько мал, что больше напоминает сарай, и стоит он немного в стороне от остальных, находящихся примерно в ста метрах дальше впереди. Его стены когда-то имели темно-красный цвет; теперь краска висит на досках большими клочьями, а в черных пятнах окон, окаймленных белыми рамами, еще кое-где блестят остатки стекол. Заходящее солнце светит ему в тыл, и покатая крыша отбрасывает слишком длинную тень, чтобы заглянуть внутрь. Я чувствую, как по спине у меня пробегает холодок, и машинально сбрасываю скорость.

– Это?.. – спрашивает Туне.

– Дом Биргитты Лидман, – заканчиваю я вопрос за нее. – Убогой Гиттан. Да, это, скорее всего, он.

Подробных карт городка не так уж много. Общие планы с пометками – лучшее, чем мне удалось разжиться. Но я почти уверена, что это ее дом.

Мне, собственно, хотелось бы остановиться и глянуть, но нам надо разбить лагерь до темноты. Согласно составленному нами графику, мы должны приступить к обследованию города завтра спозаранку, а снимать начнем не раньше второго или третьего дня. Но нам понадобится каждая минута из наших пяти дней здесь, на которые рассчитан бюджет.

Кроме того, многое еще надо подготовить: определить места съемки, пересмотреть и отредактировать сценарий, написанный нами для фильма, расписать, как лучше всего расположить сцены относительно друг друга, чтобы наш сериал в конце концов получился таким, каким мы хотим его увидеть.

Небольшой трейлер, выложенный нами на странице «Кликстартера», на удивление хорош, если учесть, сколь мало материала имелось для работы над ним. Туне удалось уговорить одного фрилансера, знакомого ей со времени ее работы в рекламной сфере, сваять сей шедевр по дружеской цене. Однако, при всем его великолепии, это всего лишь 45-секундная подборка обычных снимков природы и старых документов со зловещим закадровым текстом. Настоящий трейлер с драматическими фотографиями из самого Сильверщерна сможет здорово увеличить наши шансы заполучить нужную сумму через «Кликстартер», даже если мы не получим гранты, на которые надеемся.

Честно говоря, все зависит от этой поездки. У нас есть лишь одна попытка. Если мы не преуспеем, мне вряд ли стоит рассчитывать на то, что Макс раздобрится еще раз и оплатит вторую.

– Там, – говорит Туне.

Сначала я не понимаю, на что она указывает, но потом вижу довольно широкое пространство между двумя строениями. Дорога. Она неасфальтированная, но ничего иного я и не ожидала.

– Это, вероятно, главная улица, – говорю.

– Одна из них, в любом случае, – соглашается Туне.

Продвигаться по грунтовке гораздо проще, даже если она сильно заросла и неровная. Никто из нас больше ничего не говорит: мы заняты созерцанием города, в который въезжаем. Дома, словно глазами, таращатся на нас пустыми окнами. Большинство из них похожи почти как две капли воды – бревенчатые, покрашенные в белый, желтый и красный цвета. Они представляются мне мумифицированными призраками старой мечты о шведском сельском жилище.

Из растительности вокруг преобладают вереск и прочие кустарники, но местами также видны небольшие сучковатые сосны – они пробиваются вверх сквозь прогнившие ступеньки лестниц и завалившиеся заборы. Мне внезапно становится интересно, сколько надо времени, чтобы зелень поглотила весь город и тот исчез полностью. Еще пятьдесят лет? Сто?

На мгновение у меня перед глазами возникает картинка того, как все выглядело здесь раньше, затушевывая разруху, царящую вокруг. Те же дома, но со свежим слоем краски. Цветущие сады. На дороге, по которой мы едем, играют дети, не обращая внимания на машины и велосипеды. Во дворах женщины развешивают сушиться выстиранное белье. Потные, небритые мужчины возвращаются с шахты в конце дня; они обливаются водой из ведра в садах, заходят внутрь и занимают места у грубо сколоченных столов в холодных, но красиво обставленных кухнях, где их уже ждет ужин. В городишках, подобных этому, наверное, ужинали рано, не позднее пяти часов.

Автомобиль подпрыгивает, когда мы наезжаем на камень, и моя фантазия в одно мгновение рассыпается, а я фокусируюсь на настоящем.

Когда мы минуем то, что, наверное, было некогда перекрестком, Туне снова молча показывает в сторону, и, посмотрев туда, я не могу удержаться от бранных слов, а потом сбрасываю скорость и останавливаюсь, но не глушу мотор. Остатки солнца исчезли за деревьями. До темноты осталось рукой подать.

Быстро опускаю стекло и машу второму фургону, который замирает позади нас.

– В чем дело? – кричит наш оператор из своего окна. В зеркало мне видно, как за ним останавливается синий «Вольво». Я не могу видеть Макса сквозь стекло, но его машина, похоже, спустилась по склону без больших проблем.

– Мост, – говорю я.

Исходя из отчета горнодобывающей компании, я свято верила, что западный мост был бетонным, но это явно не так. Совершенно непонятно, как двадцать лет назад его могли счесть безопасным для проезда машин. Черные гнилые деревянные огрызки по обеим сторонам реки – вот и все, что он представляет собой сегодня. А сама река явно глубже, чем я думала, и, похоже, несет она свои воды к озеру довольно быстро, каким бы вялым ни казалось ее течение в опускающихся на город сумерках.

– Черт, – бормочу я.

– Что ты собираешься делать? – спрашивает Туне. Она тоже открыла окно со своей стороны с целью запечатлеть остатки моста, но сейчас уже снова закрыла его и опустила камеру.

– Понятия не имею, – отвечаю.

– Мы же можем разбить лагерь где-то в другом месте? – предлагает Туне. – Только на одну ночь. А утром сообразим, как нам перебраться на другую сторону.

Я качаю головой, чувствуя, как по спине у меня пробегает дрожь. Уголком глаза вижу дома, наблюдающие за мной своими черными глазницами.

– Нет, – говорю я. – Мы проверим, стоит ли еще другой мост. Если нет, придется что-то придумывать.

Туне немного приподнимает брови.

– А что о нем написано в отчете? Он надежный?

– Не знаю я, что там написано, – обрываю ее. – Отчет неверен в отношении данного моста; с таким же успехом он может лгать и по поводу другого. Или они перепутали их…

Туне сердито поджимает губы и молчит.

– Скажу другим, – говорю я, вылезаю из кабины и с шумом закрываю дверь за собой. Запах выхлопных газов работающего мотора преследует меня, пока я иду до второго фургона.

У нашего оператора по-прежнему открыто окно; он выглядит абсолютно спокойным, наблюдая за мной из-за лобового стекла. Встречается со мной взглядом, но ничего не говорит.

– Нам надо попытаться проверить другой мост, – заявляю. – Он впереди, немного дальше.

Парень кивает в знак того, что услышал меня.

Мой взгляд перемещается на Эмми.

Она выглядит изможденной. С близкого расстояния видно, что ее белая футболка внизу заляпана чем-то непонятным, желтоватого цвета, а мужские джинсы, несмотря на толстую ткань, имеют дыры на обоих коленях. Под серо-зелеными глазами мешки, губы тонкие и шершавые.

Она смотрит на меня из-под коротких темных ресниц – каким-то образом равнодушно и одновременно сердито.

Выпрямляюсь, и она исчезает из моего поля зрения. Потом поворачиваюсь к Максу и жестами показываю на реку. Будем надеяться, он понял, что ему надо следовать за нами.

Когда я снова залезаю на водительское сиденье, Туне сидит и, грызя ноготь большого пальца, таращится на строение, стоящее слева от нас, – маленькую виллу, которая когда-то выглядела довольно привлекательно. Это один из самых больших домов здесь. Пожалуй, он принадлежал директору шахты.

Секунду я размышляю над тем, не мог ли этот дом быть жилищем пастора, но потом отбрасываю эту мысль. Тот должен находиться ближе к церкви.

– В чем дело? – спрашиваю я Туне, надеясь, что та больше не злится по поводу нашего давешнего разговора.

Она вздрагивает, медленно опускает руку к колену.

– Хмм… Что?

– Это.

Я показываю на дом. Внешне он смотрится лучше, чем другие в окрýге. Его входная дверь немного приоткрыта и висит на одной ржавой петле, но стены все еще стоят, крыша целая, бóльшая часть фасада в порядке.

– У тебя такой вид, словно ты увидела что-то, – объясняю я.

Туне несколько секунд таращится на меня рассеянным взглядом, потом еле заметно ухмыляется.

– Просто задумалась немного, – говорит она.

Я не понимаю, как реагировать. Потом решаю попросту не обращать на это внимания. Знаю, что мне не о чем беспокоиться. Порой слова и поступки Туне довольно трудно истолковать, но это лишь ее проблема. И она не разделяет мой энтузиазм относительно Сильверщерна.

Мы не спеша едем дальше по дороге. Вскоре река снова оказывается закрытой от нас рядами пустых домов с черными окнами. Становится все темнее, уже трудно разглядеть, что находится по сторонам.

Потом я с облегчением перевожу дух – слева от нас строения опять расступаются, и я внезапно вижу хорошо знакомый силуэт.

– Есть! – показываю на небольшой каменный мост.

Туне тихо присвистывает.

– Красиво, – говорит она.

Сводчатый, из пятнистого гранита, появившийся перед нами как по мановению волшебной палочки, мост действительно кажется сказочным творением. Он обильно покрыт мхом, но выглядит надежным. И явно старше, чем все остальное в Сильверщерне.

– Он, наверное, был здесь изначально, как думаешь? – говорит Туне. – Еще до того, как государство забрало себе шахту и построило этот город…

– Точно, – соглашаюсь я. – Они, пожалуй, ошиблись в своем отчете. Как я и думала. Именно его посчитали надежным.

Туне настороженно приподнимает брови, в то время как наш автомобиль подъезжает к мосту.

– Ты уверена в этом? – спрашивает она. – Если он такой старый, то, возможно, уже не столь крепок, как раньше. Я не знаю, насколько основательно строили подобные сооружения в то время. Особенно когда от них требовалось лишь выдерживать вес крестьян и их лошадей. А не автофургонов…

Какое-то мгновение я колеблюсь. Но потом качаю головой и снова осторожно даю газ.

– Все будет нормально, – говорю и выезжаю на мост.

Несколько секунд жду, что он вот-вот уйдет под нами вниз, но этого не происходит. Мост стоит. И мы оказываемся на другом берегу буквально через несколько секунд.

Туне только качает головой, а я восторженно улыбаюсь. Знала, что мост не подведет. Иначе и быть не могло.

Я так старалась попасть сюда… И каждый шаг на этом пути стоил мне немало труда. Теперь уже ничто не должно помешать моему фильму.

От моста дорога ведет прямо к центральной площади, и мы медленно едем туда по вереску и камням, а за нами следуют другие автомобили.

Здание с поседевшим от времени каменным фасадом когда-то явно служило ратушей, а возвышающаяся напротив него копия виллы «Курица» из произведений Астрид Линдгрен могла быть только школой Сильверщерна. Ныне вместо дверей у нее чернеют пустые проемы.

Площадь меньше, чем я ожидала; она вымощена камнем и успела сильно зарасти. Пожелтевшая, сухая прошлогодняя трава торчит из щелей между булыжниками, которые кое-где целиком выдавлены на поверхность особо амбициозными побегами сосны, наверное, уже уставшими от зимы.

Мы выезжаем на площадь и останавливаемся в ее центре. Я ставлю машину на ручной тормоз и выключаю мотор.

– Ага, – говорит Туне, в то время как мы обе поднимаем взгляд на церковь. Уже довольно темно, и ее купол невозможно разглядеть. Я вижу, как фургон Эмми паркуется рядом с нашим и замирает. Синий «Вольво» Макса встает позади него.

– Вот мы и на месте.

Сейчас

На улице холоднее, чем я думала. К тому моменту, когда воцарилась темнота, от толики тепла, оставленной после себя бледным апрельским солнцем, не осталось и следа. Зимняя стужа еще прячется в земле, а ночью пробирается на поверхность между булыжниками и наполняет воздух запахом мерзлой почвы.

Мы развели маленький костер – и обнаружили, что во всей этой ситуации есть что-то извращенно-приятное. Дружку Эмми Роберту удалось умыкнуть где-то музыкальный центр, работающий от генератора, и теперь из динамиков льется старый добрый рок. Я не знаю, кто из этой парочки выбирал музыку, но она навевает воспоминания о холодных комнатах в студенческом общежитии и теплом пиве, о тяжелой голове Эмми на моем плече и оживленной пьяной болтовне. Туристический коврик, на котором покоится моя задница, довольно тонкий, и я чувствую ею все неровности площади. Туне сидит слева от меня и молча ковыряет ложкой свою порцию наспех разогретой еды. У нас с собой провизии на пять человек в расчете на неделю – просто на всякий случай, ничего экстраординарного. Эмми и Туне – вегетарианки, поэтому для простоты мы ограничились главным образом чечевицей и бобами.

Макс сидит справа от меня, немного ближе, чем Туне, и его плечо касается моего. Поверх рубашки он натянул толстый вязаный серый свитер со слишком длинными рукавами. Макс контролировал приготовление пищи, если сейчас так можно назвать то, чем он занимался, а именно с равными промежутками и важной миной помешивал содержимое горшка, который мы поставили на огонь. Это для него типично: он хочет, чтобы все делалось правильно, и, похоже, по его мнению, никто другой, кроме него, не осознает значение данного понятия. Поэтому Макс настоял, что поедет на собственном автомобиле, не согласившись войти в экипаж какого-то из фургонов, и, как я подозреваю, по той же причине рвется присутствовать при съемке, хотя не имеет ни малейшего опыта в кинопроизводстве.

Мы познакомились, когда, будучи чуть старше двадцати, входили в одну и ту же молодежную компашку. Я тогда только перебралась назад в Стокгольм после окончания университета, а Макс был компьютерным фанатом, обожавшим инди-поп и обладавшим бесконечным запасом шуток. Уже в то время его считали страшным педантом. Но, с другой стороны, данное качество ему здорово помогло. Как раз благодаря своей дотошности и кропотливости он сумел к двадцати девяти годам заработать себе небольшое состояние на блокчейн-трансакциях. В результате чего смог вложить в «Город» так много денег, что это позволит нам запустить проект.

Я смотрю на Макса и улыбаюсь, а он сразу же начинает улыбаться в ответ так, что его мальчишеское, слегка асимметричное лицо начинает сиять в свете костра.

– Что с тобой? – спрашивает Макс, а я качаю головой.

– Просто у меня пока не укладывается в голове, что мы наконец здесь, – отвечаю. – Что я в Сильверщерне.

Уголком глаза я вижу, как Эмми на полуслове обрывает фразу, предназначенную Роберту, и смотрит на нас, и я слышу только половину ответа Макса:

– Да, ощущение совершенно нереальное.

У Эмми в руке фляжка, замечаю я, глядя на нее через языки пламени, и сейчас она делает маленький глоток, окидывая взглядом площадь. Звезды, подобно осколкам разбитого стекла, покрывают небо над нами, темный лик новой луны едва заметен. Гуляющий по городу ветер не сильнее еле слышного шепота, но все равно ему удается забраться под одежду. Я вся дрожу, но, замечая намерение Макса стащить с себя свитер и передать его мне, качаю головой, прежде чем он успевает сказать что-то.

– Все нормально, – говорю я ему. – Это просто от волнения. Ничего страшного.

Эмми делает еще один глоток, прежде чем протягивает фляжку Роберту, который, заметив, что я смотрю на него, вопросительно приподнимает брови. Я уже собираюсь принять его предложение, но чувствую на себе взгляд Эмми, и меня начинают одолевать сомнения.

– Нет, спасибо, – говорю, стараясь не показать свое раздражение. – Вся ответственность на мне, поэтому я не хотела бы пить, пока мы здесь.

– Разумно, – замечает Эмми, и я готова поклясться, что слышала издевательские нотки в ее хриплом голосе.

– Такое у меня мнение, – говорю я как можно более нейтральным тоном.

Эмми никак не реагирует на мои слова. Вместо этого спрашивает:

– В городке ведь больше нет другой площади?

Прежде чем я успеваю ответить, она продолжает:

– И тогда, значит, именно здесь они нашли…

– Да, – подтверждаю я. – Это и есть центральная площадь. И именно на ней они нашли ее. Биргитту.

Поскольку уже вовсю начало темнеть, когда мы добрались сюда, у нас не нашлось времени по-настоящему обследовать место, где мы припарковались. Было гораздо важнее проверить оборудование, убедиться, что машины в рабочем состоянии, что ничто не разбито и не потерялось. Но я все равно не смогла удержаться от соблазна и пробежалась вокруг, после того как мы с Туне поставили палатку, где будем спать. Пробежалась исключительно с целью почувствовать запахи, и тишину, и землю. Представить себе, как все было.

Я не нашла столб; да, собственно, и не рассчитывала. Наверняка они свалили его, когда снимали тело. И даже если, вопреки всем ожиданиям, не сделали этого, в любом случае грубо обтесанная деревяшка не могла простоять шестьдесят лет.

Но я обнаружила дыру.

Она находилась посередине площади, всего в нескольких метрах справа от небольшого заросшего участка, где мы поставили наши машины. Булыжники там вывернуты на поверхность, и ямка имеет размеры примерно 15 на 15 сантиметров. Сейчас она сильно заросла и забилась сухими ветками и листьями, но я почти уверена, что именно в ней стоял столб.

– Где ее похоронили? – спрашивает Макс, и я вздрагиваю, вырванная из своих мыслей.

– Не знаю, – отвечаю. – Я искала, но не смогла найти никаких данных на сей счет.

– Похоже, о ней вообще очень мало написано, – говорит Эмми. – Во всяком случае, в материалах, которые ты нам дала, почти ничего нет.

Качаю головой.

– Да, всё так. Главный источник информации о ней – письма моей бабушки, но написанное там трудно подтвердить или опровергнуть. Я проверила книги регистрации по месту жительства и нашла некую Биргитту Лидман, рожденную Анной-Карин Лидман в тысяча девятьсот двадцать первом году. На том все и заканчивается. Никаких визитов к врачу или школьных оценок, ничего…

– Ну, вряд ли ведь стоило ожидать, что девочка, получившая прозвище Убогая Гиттан, ходила в школу, – говорит Макс. – Особенно если все с ней обстояло столь плохо, как означено в письмах.

– Судя по ним, она страдала какой-то формой аутизма, – замечает Роберт басом.

– Пожалуй, – соглашаюсь я; сама ведь потратила немало времени на попытки разобраться с этим, проверяя известные нам симптомы заболевания Биргитты через Интернет. – Или у нее была некая хромосомная мутация.

– Нельзя диагностировать людей таким образом, – вмешивается в разговор Туне. Свет костра оставляет темные тени у нее под глазами и носом, отчего лицо выглядит изможденным. – Невозможно понять, чем она страдала.

– Да, конечно, – соглашаюсь я. – Мы и не знаем этого.

Музыка замолкла, и тишину теперь нарушает лишь треск хвороста в огне. Бóльшая часть его уже превратилась в уголья; теперь они тлеют, излучая своеобразный свет, и прямо-таки притягивают взгляд.

– Ты не пыталась выяснить, что произошло с малышкой? – спрашивает Эмми, поворачиваясь ко мне.

– О ней позаботилась система, – отвечаю я, стараясь сохранить тот же деловой тон, каким говорила о Биргитте. – Возможно, ее поместили в детский дом или усыновили. Но данные такого рода являются закрытыми.

– Ее когда-нибудь проверяли на предмет того, кем были ее родители? – спрашивает Эмми.

– Каким образом, тогда-то? – интересуюсь я, уже толком не сумев спрятать свое раздражение. – В шестидесятые еще не существовало американского сериала «CSI: Место преступления». И о тесте ДНК никто не знал. – Пожимая плечами, продолжаю: – Да и с кем могли сравнивать? Все ведь пропали.

– Но ведь твоя бабушка осталась, не так ли? – возражает Эмми. – Наверняка хватало и других, вроде нее… Людей, имевших родню в городе. Очень близкую.

Изо всех сил стараясь сдерживать себя, я довольствуюсь короткой фразой:

– Это не так просто.

Эмми, не обращая ни малейшего внимания на мой тон, поворачивается в сторону пустых оконных проемов школьного здания.

– В какой классной комнате ее нашли?

– В кабинете школьной медсестры, – отвечаю я. – Ее звали Ингрид Юзефссон. Но самой медсестры, естественно, там не было. Только младенец.

Не могу сдержаться – тоже поднимаю глаза и смотрю в ту же сторону, хоть и прекрасно знаю, что это бесполезно. Окна ведь не заговорят со мной.

– Жаль, что ты не нашла ее, – говорит Эмми, глядя на меня. – Было бы здорово привлечь найденыша к участию в фильме. Это придало бы ленте более личный оттенок.

– По-твоему, она захотела бы присоединиться к нам? – спрашиваю я. – Даже если б удалось ее отыскать? Ей же сейчас почти шестьдесят. Она может находиться где угодно. Или уже умерла.

– Ну да, – соглашается Эмми. – Пожалуй.

– Кроме того, это ведь уже в какой-то мере личное дело, – говорю я ей. – Разве мы непосредственно не связаны с городом? Вся бабушкина семья исчезла…

У меня пересохло в горле, в результате я немного хриплю, отчего мои слова звучат более эмоционально.

Я уже собираюсь продолжить (именно поэтому мы здесь, из-за нее и ее рассказов о Сильверщерне), когда Роберт опережает меня.

– А кто писал письма твоей бабушке в то время? – спрашивает он.

Я уже готова ответить, но взамен слово берет Эмми, впиваясь в меня взглядом своих зеленых глаз.

– Младшая сестра ее бабушки. Айна.

Сейчас

Спальный мешок шуршит, когда я поворачиваюсь на другой бок. Палатка большая и довольно просторная, но ей все равно далеко до номера в отеле. В ней холодно и сыро, пахнет искусственной тканью и чем-то другим, непонятным, от чего меня слегка подташнивает.

Но это в любом случае лучше, чем спать на заднем сиденье «Вольво», как делает Макс. Насколько я понимаю, раньше он не ходил в походы – жизнь на свежем воздухе явно никогда не привлекала его. Он сам решил ночевать в машине, и я убеждена, что, пока мы здесь, его постоянно будут сопровождать боли в шее и спине. Эмми и Роберт также не взяли палатку – если верить Эмми, они привыкли спать в грузовом отсеке и именно так обычно поступают при работе над малобюджетными фильмами. Вполне возможно. Но я рада, что сама могу избежать этого. В окружении железных стен мне было бы немного не по себе, особенно со всей той техникой, которая у нас там упакована. Даже с учетом того, что мы хорошо закрепили наше оборудование, мне все равно казалось бы, что оно обрушится на меня, пока я сплю.

Зато купленные нами спальные мешки хорошего качества и держат тепло так здорово, что прохладный воздух у моего лица не доставляет неудобства. Я люблю спать под толстым одеялом в холодном помещении с открытыми окнами – даже зимой. Но сейчас не могу сомкнуть глаз, несмотря на усталость. Возбуждение пронизывает все мое тело, заставляя бодрствовать.

– Не можешь заснуть? – слышу я хриплый голос Туне в темноте.

Поворачиваюсь на другой бок и оказываюсь лицом к ней, пусть даже различить что-то, кроме теней внутри, можно, лишь обладая зрением кошки.

– Я тебя разбудила? – спрашиваю.

– Нет, – слышу приглушенный ответ. – Ты же знаешь о моей беде…

Для нее проблемы со сном – обычное дело. Это стало одной из первых вещей, которые я узнала о Туне, когда мы впервые встретились в безымянной кафешке на площади Уденплан чуть более двух лет назад. Я стояла снаружи, не уверенная, что она вообще появится, и не представляя, кого мне высматривать, – ведь ее «фейсбучная» фотография в профиль была четырехлетней давности (шестилетней на сегодняшний день, – насколько я знаю, она по-прежнему не поменяла ее), вдобавок не лучшего качества. Но потом кто-то внезапно похлопал меня по плечу, и это оказалась она. Высокая и бледная, с коротко подстриженными белокурыми волосами и правильными чертами лица, в слишком большом, темно-синем мужском пальто с глубокими карманами. Изо рта у нее торчала недокуренная, но загашенная сигарета, и она подозрительно смотрела на меня своими серыми глазами, под которыми залегли черные круги.

– Я нигде не болталась и не пьянствовала всю ночь напролет, – сказала Туне, когда я вернулась к выбранному ею столу с двумя чашками кофе в руках. – Мне плохо спится по ночам, поэтому я и выгляжу как привидение. Это просто для информации.

Тогда я не знала, как мне ответить на это. Сейчас же, когда мы знакомы довольно давно, могу утверждать, что Туне свойственно разрушать – абсолютно рефлекторно – негативное впечатление людей о ней еще до того, как оно успевает у них сложиться.

– Я тоже не могу расслабиться, – признаю́сь. – Мозг отказывается отключаться.

Туне хрипло отвечает в темноте:

– Ты можешь попросить немного виски из фляжки Эмми? Это, пожалуй, поможет.

Я закатываю глаза, пусть она и не видит меня.

– Что, можно начинать пить, стоит только добраться до места?

– Судя по тому, что ты рассказывала о ней, это не могло стать для тебя сюрпризом, – отвечает Туне.

Я слышу, как шуршит ее мешок, когда она меняет положение.

– Да уж, – подтверждаю. – Конечно.

Затем лежу и размышляю какое-то время.

– А у тебя ничего нет с собой? – спрашиваю наконец. – Никаких таблеток снотворного, например?

– Нет, – отвечает Туне. – Я не могу использовать такое. Если задуматься.

– Ах, – говорю я и зажмуриваю глаза. – Конечно же, не можешь. Какая я идиотка… Извини.

– Все нормально, – слышу я слегка веселый голос Туне. Он кажется громким в тесном пространстве, хотя она почти шепчет. – Ты же не обязана знать, какие таблетки я могу принимать, а какие не могу.

– Но все равно, – говорю я. – Мне следовало догадаться.

В палатке снова воцаряется тишина. Я приподнимаюсь, намереваясь по-другому сложить толстый свитер, который использую вместо подушки, и ложусь снова, оставив его почти в том же виде.

– Она знает? – внезапно спрашивает Туне, уже очень серьезным тоном.

– Кто? Эмми? – уточняю.

Она не отвечает.

– Я ничего не сказала ей, – говорю я, когда тишина уже начинает действовать на нервы. – Ни о чем. Ей известно лишь то, что есть в нашем информационном пакете.

– Не похоже, – говорит Туне. – Когда она начала интересоваться, делались ли попытки идентификации найденного ребенка, и завела речь о том, что тебе следовало бы отыскать его… – Замолкает, явно взволнованная.

– Я ей ничего не сказала, – повторяю. – Ты просила меня не говорить, так я и сделала… – Не услышав от нее ни слова в ответ, продолжаю: – Макс в курсе, но он ведь уже знал раньше. И пообещал молчать.

– Как много? – спрашивает Туне довольно резким тоном.

– Как много ему известно? – уточняю я. – Он в курсе, что твоя мать – тот самый младенец из Сильверщерна. Я рассказала ему, что нашла вас еще до того, как мы с ним встретились. Он спросил тогда, поедешь ли ты – или она – с нами, и я сказала, что не знаю, но сильно сомневаюсь на сей счет.

– Моя мама никогда не будет участвовать в этом деле, – бурчит Туне, повторяя уже сказанное ею множество раз прежде.

– Знаю, – говорю я. – Поэтому ни разу и не спрашивала ее.

Естественно, я думала об этом. Хотела, чтобы она присоединилась к нам. Но даже не предложила ей. Туне очень четко объяснила мне, что у матери нет ни малейшего желания вспоминать об этой части ее прошлого. Она не хочет быть ребенком из Сильверщерна, единственным выжившим человеком при крайне загадочных обстоятельствах, младенцем, которого нашли кричащим в пустой школе не более чем в тридцати метрах от палатки, где мы сейчас лежим. Как раз мать Туне я и разыскала первой. Хотя, в принципе, сказанное мною вовсе не является ложью: вся информация о случившемся с малюткой из Сильверщерна действительно засекречена, и к ней невозможно получить доступ. Я даже не уверена, остались ли данные об этом еще где-то. А если и сохранились, то, скорее всего, покоятся в самом дальнем углу какого-нибудь архива.

Но это не касается бабушкиных бумаг.

Копии кое-каких из них, конечно, есть в папках, полученных остальными. Но часть я приберегла исключительно для себя. И помимо прочего – переписку между бабушкой и Альбином Янссоном.

Насколько я поняла, он был одним из полицейских, занимавшихся убийством Биргитты Лидман и параллельно – загадкой Сильверщерна. Альбин и бабушка, вероятно, познакомились, когда пытались раскрыть его. Одно время я даже подозревала, что этих двоих связывало нечто большее – скажем, тайная любовь, – но, конечно же, совершенно напрасно. Есть всего шесть писем от него к ней, написанных исключительно в деловой манере. Похоже, Альбин Янссон жалел бабушку и, наверное, поэтому информировал ее о ходе расследования.

В том числе и о судьбе ребенка.

Бабушка, наверное, спросила его о малютке, или Альбин сам ощутил ее желание знать, как сложилась дальше жизнь девочки, поскольку он много писал о ней. О том, что выглядела она здоровой и бодрой, что несколько сотен семей по всей стране предлагали себя на роль ее удочерителей, но что, по его личному мнению, тем самым они прежде всего хотели прославиться. В пятом письме Альбин сообщает, что они нашли семью, согласившуюся сохранить анонимность девочки и «…воспитывать как одного из собственных детей». Там также упоминалось, как звали этих людей: «…семейство по фамилии Гримелунд».

Они и окрестили ребенка.

Если б семейство носило фамилию Андерссон, возможно, я никогда не нашла бы Туне. Однако сочетание «Хелена Гримелунд» достаточно необычное, и поэтому мне удалось выйти на нее. Я отправила до неприличия много писем, пока до меня наконец не дошло, что мне не удастся получить никакого ответа от Хелены. Я уже была готова сдаться. Меня начинала мучить совесть, стоило вспомнить о бабушке, и я решила, что нахожусь в тупике. Пришлось соглашаться на любые временные работы, лишь бы все закрутилось. Но рассылаемые мною резюме не давали результата. И я больше не осмеливалась заходить в социальные сети, поскольку мне начало казаться, что все мои сокурсники стремительно поднимались вверх по карьерной лестнице, перепрыгивая через ступеньки, выигрывали призы за свои короткометражки, получали работу в Париже и Лондоне и так далее, тогда как сама я занималась черт знает чем: носилась с дурацкой идеей фикс, намертво засевшей в моем мозгу…

Но потом, когда уже потеряла всякую надежду, я увидела фотографию на «фейсбучной» странице Хелены, просматривая ее как-то вечером. Снимок оказался в самом низу, почти в конце, и его выложила не она – кто-то отметил ее на нем. Женщина самой заурядной внешности, с седыми, собранными в конский хвост волосами и натянутой улыбкой обнимала одной рукой девицу подросткового возраста.

«Хелена и ее красавица-дочь зажигают на нашей именинной вечеринке!» – гласила надпись под фотографией.

Девочка была отмечена как Туне Гримелунд.

С тех пор минуло два года, но я пока так и не встретилась с матерью Туне. Мне неизвестно, как много дочь поведала ей о проекте, да я и не спрашивала. Однако из всего немногого, рассказанного Туне, и из нежелания Хелены отвечать на мои послания поняла, что она явно без восторга относится к моей попытке разобраться в случившемся в Сильверщерне.

Да и сама Туне тоже очень долго не желала иметь никакого отношения к проекту. Наша дружба с ней – одна из самых странных историй в моей жизни. Уже с самого начала Туне объяснила, что хочет ограничить свое участие в моем детище исключительно пересказом того малого, что ей известно, но уже с нашего первого дня вместе, под дешевый кофе и предварительные разговоры, я догадалась, что при всей ее недоброжелательности в ней живет и определенное любопытство.

Стала бы она разыгрывать его, если б ее не устраивало происходящее?

Я не знаю.

Точно так же мне неизвестно, одобряет ли мать Туне ее присутствие в нашей компании, а также что ее психолог думает об этом. И я не позволила себе поинтересоваться этим.

– Попробуй поспать, – говорю ей. – Завтра ждет трудный день. И не беспокойся: никто из них не в курсе. И если ты будешь против, никто никогда и не узнает.

Сейчас

Дикий рев вырывает меня из объятий сна.

Пробуждение от крика напоминает ощущение, когда ты разбиваешь стекло голой рукой – все происходит в мгновение ока, четко и болезненно. Пульс подскакивает, в то время как я – не более чем наполовину осознанно – вылезаю из спального мешка и пытаюсь рассмотреть что-нибудь в темноте.

Только выбравшись наружу, понимаю, что мне не пришлось расстегивать молнию палатки, а значит, это сделали до меня. Выходит, я тут одна…

Вокруг по-прежнему ночь; царит тишина, нарушаемая лишь стуком моего собственного сердца. Потом я слышу звук открывающихся автомобильных дверей.

Мои глаза уже успевают привыкнуть к слабому свету луны – настолько, что я узнаю Эмми, выбирающуюся из грузового отсека автофургона. Ее волосы растрепаны и рассыпаны по плечам, и на ней нет штанов; из одежды лишь большая белая футболка, в которой она ходила днем, и трусы. Булыжники, вероятно, студят ее ноги так же, как и мои собственные. Я чувствую сырость набравшего за ночь влаги мха, когда тот втискивается между моими пальцами.

– Вы тоже слышали? – спрашиваю я ее, одновременно наблюдая, как Роберт тоже выпрыгивает из машины. Эмми не смотрит на него. Она уже обогнула их фургон спереди и явно направляется в сторону школы.

– Эмми, – говорю я, в то время как Роберт начинает бежать за ней.

Затем чувствую, что у меня нет выбора, и следую его примеру.

Обежав их машину, вижу, что Эмми замерла, сделав всего несколько шагов. Она стоит и пыхтит, жадно и с шумом хватая ртом воздух. Ее взгляд шарит по пустой площади, глаза блестят в холодном свете месяца. Эмми смотрит на синий «Вольво», где на заднем сиденье спит Макс, на фасад школьного здания и растущие у стен кусты.

Роберт останавливается позади нее и осторожно кладет руки ей на плечи. Неуверенно, словно гладит испуганную собачку. Она словно не ощущает его прикосновение.

– В чем дело, Эмми? – спрашиваю. Только тогда меня осеняет. – Это ты кричала?

Я не признала в том вое ее голос. Но в таких случаях все они похожи. Однако, когда она сейчас поворачивается в нашу сторону, я понимаю, что, скорее всего, права.

– Я что-то видела, – объясняет Эмми. Я не могу понять, то ли она слишком бледная, то ли все мы выглядим как привидения, стоя на площади в темноте при тусклом свете.

– Там кто-то был, – говорит Эмми, снова поворачиваясь лицом к зданию школы.

– Где? – спрашивает Роберт. – В доме?

Она качает головой, кладет руку ему на бедро и делает шаг в его сторону, явно машинально, словно прижимается к нему.

– Нет, – говорит. – Посреди площади. Перед машиной.

Эмми почти пищит, произнося эти слова. Сначала я думаю, что причина тому – раздражение и сарказм, но потом до меня доходит, что это вызвано страхом.

Она напугана.

– Что именно ты видела? – спрашиваю я ее.

Сколько окон смотрят сейчас на нас… Масса улочек разбегается в разные стороны от площади, подобно нитям паутины… Вокруг множество пустых пространств… И стен, за которыми можно спрятаться…

Я обхватываю себя руками, неосознанно пытаясь защититься от неведомой опасности, но, чтобы не выдать свой страх, тут же делаю вид, что просто скрестила руки на груди.

«Успокойся, – убеждаю я себя. – Здесь никого нет».

Эмми смотрит на меня.

– Я проснулась, – говорит она. – Услышала какой-то звук и встала посмотреть, в чем дело. Кто-то стоял перед машиной и глазел на меня. – Она сглатывает.

– Ты разглядела, кто это был? – спрашивает Роберт.

– Нет, – отвечает Эмми. – Было слишком темно. Я видела лишь силуэт. Но там определенно стоял человек. Я различила глаза. Он смотрел прямо на меня… – Она переводит дыхание. – Кто бы это ни был, он видел меня.

Качаю головой, чувствуя, как на затылке у меня начинают шевелиться волосы.

– Пожалуй, там никого не было, – говорю я ей. – Похоже, причиной всему сонный паралич. Это довольно обычное явление – людям часто мерещатся непонятные темные образы, таращащиеся на них. Такое происходит, когда человек только-только просыпается, и его мозг…

Эмми перебивает меня.

– Я знаю, что такое сонный паралич, Алис, – хрипит она. – Он здесь ни при чем. Я встала. Успела полностью проснуться. Я видела кого-то.

Открываю рот, собираясь ответить, но вдруг мне становится ужасно холодно. По телу пробегает волна адреналина, я вся дрожу, во рту появляется привкус железа. Морозная апрельская ночь медленно, но верно делает свое дело.

Однако внезапно от холода не остается и следа.

Там, с другой стороны площади. У угла школьного здания. Кто-то стоит.

Худой темный силуэт. Однозначно человек.

Я пытаюсь сказать что-то, лишь бы нарушить тишину, и лихорадочно повторяю про себя: «Здесь никого нет. Здесь никого нет. Здесь никого нет».

Но когда я моргаю, силуэт не исчезает.

Он начинает двигаться к нам. Я единственная вижу его, Эмми и Роберт смотрят на меня. И теперь мне приходится узнавать нечто неожиданное и неприятное о самой себе. Я всегда считала, что смогу правильно действовать в критической ситуации – бежать, кричать, бороться… Однако сейчас не в состоянии выдавить из себя ни звука, чтобы предупредить остальных.

Силуэт подходит ближе, лунный свет падает ему на лицо… и все становится на свои места.

Тело расслабляется так резко, что ноги едва удерживают меня. И я начинаю смеяться – чисто от облегчения.

– Что, черт… – открывает рот Эмми; ее лицо перекошено от волнения и зарождающейся злобы. Я показываю ей через плечо.

– Туне! – кричу. Прежде всего – с целью убедиться в своей правоте.

– Ой. Привет, – отвечает она, и тогда последние сомнения отпадают.

Туне в куртке, длинные голые ноги обуты в сапоги. Когда она подходит ближе и останавливается где-то в метре от нас, я вижу, что у нее заспанное лицо, а брови удивленно приподняты.

Она переводит взгляд с меня на Эмми и говорит:

– У вас что, какая-то ночная конференция?

Я качаю головой.

– По-моему, ты напугала Эмми. Ты ходила пи́сать, что ли?

– Ну да, – подтверждает Туне. – Напугала? Когда?

– Она, скорее всего, видела тебя, когда ты направлялась за угол, – объясняю я. – Решила, что кто-то стоит и смотрит на их машину.

Эмми все еще не произнесла ни звука. Она таращится на Туне, сузив глаза.

– Ой, – говорит та. – Извини. У меня и в мыслях не было будить тебя.

– Ты останавливалась перед машиной? – хрипло спрашивает Эмми.

– Нет, – отвечает Туне. – Или, точнее, я не знаю. Я тогда еще толком не отошла ото сна. Пожалуй, смотрела по сторонам, выбирая, куда пойти…

– Ты права, Эмми, – говорю я, пожимая плечами. – Это был не сонный паралич. Но и не призрак.

Зеваю, закрывая рот тыльной стороной ладони. Из-за комбинации внезапного пробуждения, страха и чувства облегчения на меня снова наваливается усталость.

– Я не утверждала, что это был призрак, – ворчит Эмми, не глядя на меня. – То, что я видела, стояло неподвижно, – говорит она, впиваясь взглядом в Роберта. – Оно не шевелилось и таращилось на нашу машину. И на меня.

Из-за усталости я начинаю терять терпение.

– Признайся: ты резко проснулась, увидела Туне, испугалась, приняла ее за какое-то мистическое существо и закричала. Всякое бывает… Ладно, сейчас мы пойдем и ляжем снова, завтра у нас тяжелый день…

Лицо Эмми напоминает маску из-за падающих на него теней. У меня нет желания стоять и дожидаться, пока мы с ней поругаемся.

Дойдя почти до самой палатки, я оборачиваюсь и бросаю через плечо:

– Спокойной ночи.

Не знаю, слышат ли меня Эмми и Роберт. Они по-прежнему стоят сбоку от своего фургона, еле заметные на фоне окружающей их темноты. Роберт одной рукой обнимает Эмми за плечи, и, судя по ее виду, она что-то говорит ему, шепчет так тихо, что ее слова не достигают меня. Оба они смотрят в сторону школы.

Я отворачиваюсь от них и залезаю в палатку.