Место в загробном мире (Из письма бобруйчанину)

* * *

Вы пишете, что желателен мой приезд в Бобруйск. отвечаю: приеду в Бобруйск с большим удовольствием. Вспоминая предыдущий визит в этот город, должен признаться, что именно в Бобруйске я получил место в загробном мире.

Это было… Но вы-то, несомненно, помните, когда я посетил ваш город, вы же бобруйчанин…

Это было зимой. Валил снег, но он вскоре растаял, превратившись в огромное болото. Я не должен вам описывать непролазную бобруйскую грязь, ведь вы же бобруйчанин…

Зал, в котором состоялся мой литературный вечер, был ярко освещен множеством ламп. Их свет отражал также окружающие болота вплоть до заезжего дома, где я остановился. И так как было светло и довольно близко, я отправился на вечер пешком. Шел один, держа в руках пачку рукописей, которые собирался прочесть публике.

Вместе со мной, чуть в сторонке, шел еще один человек, как и я, шлепая по густой грязи, которую освещали лампы, горевшие в зале.

Вскоре выяснилось, что человек, идущий следом и, как и я, хлюпающий по болоту, — женщина.

Вначале она шагала в сторонке, соблюдая дистанцию, но постепенно расстояние между нами сократилось, и она приблизилась ко мне вплотную. Это произошло неподалеку от зала.

— Будьте так добры и здоровеньки, — произнесла она с сияющей улыбкой (по ее интонации я понял, что она из местных — литовских евреев). — И не обижайтесь, что затрудняю вас. Вы же идете на вечер Шолом- Алейхема?

— А в чем дело?

— Если на вечер Шолом-Алейхема, у меня к вам большая просьба.

— А именно?

— Возьмите меня с собой, и вы совершите богоугодное дело, обретете место в загробном мире. Я бедная девушка, служу в одном из этих дворов, содержу маму и двух маленьких сестричек… И если мне удастся сэкономить несколько медяков, отнесу их Гинзбургу[1] и возьму напрокат книжку на субботу. Я слышала, что здесь Шолом-Алейхем, и хочу его повидать и послушать. Если бы вы только знали, как я вырвалась на этот вечер. Догадайся об этом моя хозяйка — растерзала бы меня! Очень прошу вас совершить богоугодное дело: провести меня на вечер Шолом-Алейхема — вам обеспечено место в загробной жизни.

— Договорились, я возьму вас на Шолом-Алейхема.

Мы уже были возле зала, точнее — у самой кассы.

— Пропустите эту девушку, — сказал я, и не успел оглянуться, как она уже была внутри, растворившись среди густой публики, переполнившей зал. Народа было так много, что в воздухе висели клубы пара.

Но не в этом суть дела, как любил выражаться дедушка Менделе[2].

В первом отделении я ее не видел и, признаться, почти забыл о столь легко приобретенном месте в загробном мире.

Во втором отделении я заметил во втором или третьем ряду сияющую луну с двумя глазами, которые впивались в меня, как пиявки. В третьем отделении луна переместилась ко мне поближе и оказалась в первом ряду. А в конце вечера она оказалась в большой группе юношей и девушек, окруживших столик, за которым я читал свои рассказы. Она хотела быть рядом со мной, и все попытки оттеснить ее не увенчались успехом. Даже не глядя не нее, я чувствовал, как она энергично работает локтями во все стороны, направо и налево. И лицо ее уже не было Луной, оно превратилось в сверкающее солнце Тамуза[3].

Сказать, что она меня внимательно слушала, — значит ничего не сказать. Она жила вместе с моими героями, смеялась вместе с ними, вздыхала вместе с ними. Можно даже сказать, что в какой-то степени она помогала мне читать свои произведения. Глядя на строки записей, я видел, как она смеется, как она вздыхает, качает головой и даже подмигивает…

Я кончил читать.

Она не аплодировала, как все другие. Глубоко вздохнула, развела руки в стороны и схватилась за голову… Потом медленно направилась к выходу. Сделав несколько шагов, обернулась и пристально взглянула на меня. Потом снова зашагала и снова оглянулась, рассматривая мое лицо.

В это время из зала начали выносить скамейки. Ведь после литературного вечера полагается устраивать танцы. Разве возможен литературный вечер без танцев? Что скажут люди? Если так принято у неевреев, мои сородичи считают своим долгом следовать их примеру.

Танцуйте себе на здоровье, а я пойду домой, отдыхать.

Немного поостыв и собрав свои рукописи, я направился в заезжий дом. Вышел из зала и убедился, что на улице кромешная тьма, как всегда в Бобруйске после литературного вечера. Не буду распространяться, ведь вы же — бобруйчанин…

Пока мои провожатые — двое молодых парней — разыскивали свои галоши, я стоял возле здания, где состоялся вечер, неподалеку от дверей, всматриваясь в непроглядную бобруйскую темень. Внезапно две крепких, теплых руки обняли мою шею, притянули к себе мою голову, и я почувствовал на лице поцелуй — горячий, дружеский, звонкий и услышал:

— Дай Бог вам здоровья и долголетия. А место в потусторонней жизни вам обеспечено.

К счастью, была глубокая темень. Мне повезло, что сопровождающие меня парни задержались в поисках своих галош и не стали свидетелями того, как я заработал место в загробном мире.

У моих спутников оказался фонарь, освещавший дорогу к заезжему дому. Мы дружно шлепали по бобруйской грязи, оживленно разговаривали о вечере и громко смеялись. Вместе с нами, чуть в стороне, шла еще одна фигура. Но вскоре она отделилась, свернув налево, и исчезла в бобруйской ночной темени.

Передайте, пожалуйста, привет господину М., а также всем бобруйчанам любителям загробной жизни.