Место встречи - Левантия

Под маской леди

Октябрь 1946

Арина никогда не видела матерящегося Моню. Не сказать, чтобы отдел уголовного розыска Левантии сильно напоминал дворянское собрание. После войны преступники почувствовали такую свободу, что штат УГРО — недоукомплектованный, по подсчетам Якова Захаровича, процентов на сорок, а в остальном состоявший почти сплошь из необученных, а то и полуграмотных новичков, — просто сбивался с ног, пытаясь хоть как-то остановить эту лавину бандитизма. Так что крепкое словцо звучало из каждой двери.

Но Мануэль Соломонович Цыбин себя блюл. Даже с последним отребьем говорил интеллигентно, с легкой улыбкой. Иные даже принимали это за слабость, хотя потом быстро осознавали ошибку.

Однако же Арина столкнулась в коридоре с Моней, изрыгающим потоки самой отборной брани.

Шепотом, под нос, но вполне разборчиво.

— Кому морду бить? — деловито осведомился Шорин, кладя руку на плечо другу.

— Мне, — отрезал Моня.

— А если без мордобоя, по сути? — Арина остановила парочку в коридоре. Моня ей был нужен по очередной служебной надобности. В смысле, нужен был Мануэль Соломонович Цыбин, а не вот это — злое, несчастное и матерящееся.

— По сути — я осел. А возможно — и похуже. Что мне только что доказали.

— Так, давайте оба ко мне, выпьем чаю, и ты, осел, все подробно расскажешь.

Арина решительно распахнула дверь кабинета.

Моня плюхнулся на диван, избегая встречаться глазами с друзьями.

— В общем, я с «Маскарадом» так сел в лужу, что рассказывать стыдно.

— А придется, — отрезал Шорин, наливая чай.

— Сам все, дурак, загубил. Во-первых, сдал Зиминина и директора Хлебзавода, некоего Савченкова, ОБХСС. Там, конечно, спасибо сказали, но теперь же ни до того, ни до другого не дотянуться. Если б я сначала хоть допросил их как следует…

— Если бы у бабушки… — начал Шорин.

— Это только начало и самая мелкая глупость, которую я сделал. Там еще во-вторых, в-третьих и в-десятых.

И Моня принялся рассказывать. Если вычесть из рассказа посыпание головы пеплом, завывания о том, как нормальные родители могли родить такого дурака, и прочие актерские этюды, оставалось следующее. Моня здраво рассудил, что все преступления «Маскарада» были совершены примерно в одном районе — между Предпортовой и Гаванской.

Там Моня обнаружил около тридцати складов. И только десять из них подходили под условия «Маскарада» — на них были сахар и мука. Моня уже потирал руки. Он знал число, когда будет ограбление, знал склады… Расставить десяток рябчиков с приказом «Увидишь что — свисти в свисток и стрелой ко мне» — и всего делов.

Конечно, остальные склады района тоже следовало, по-хорошему, пронаблюдать. Моня думал выпросить еще народа у Якова Захаровича, но потом решил не показываться ему на глаза. На последнем собрании тот слишком уж много говорил о повышении раскрываемости, выразительно глядя именно на Моню. Нет, ну тут он, конечно, был прав — по сравнению с другими следователями, у Мони процент был так себе. Вон, Асатурян недавно самого Сеньку Федорова отловил. Да что Асатурян, даже Коля Васько умудрился закрыть дело по квартирным кражам на Мельничном. И только Моня возился со своим «Маскарадом» уже как-то неприлично долго. Конечно, кое-что по мелочи раскрывал, кого-то находил, вон, даже дезертира одного поймал — пятерку Земли, умудрившегося просидеть всю войну в подвале, — но вот «Маскарад»… В общем, решил сделать начальству сюрприз.

Разумеется, с утра выяснилось, что ограбление склада произошло, причем именно в том районе, который указал Моня, но вот склад, который обнесли, Моня счел не слишком заслуживающим внимания. Был он не продуктовый, как предыдущие, а общим складом системы дошкольного образования. Так что, кроме сахара и муки, там лежали горшки, одеяла и резиновые пупсы.

И конечно же, Яков Захарович выразил свое недовольство Моней… Немного в резкой форме.

— Это только в книжках Особые мысли читают, — вздохнула Арина, — ну не угадал ты со складом… Ну бывает.

— Да фиг с ним, что не угадал. Я просто только сейчас сообразил. Если бы угадал — хуже бы было. Вот если бы они на рябчика нашего наткнулись? В лучшем случае бы ему та девица голову задурила, а в худшем? Чужие жизни на кон поставил ради красивой позы…

— Else, was weinst du? — процитировала Арина сказку Гриммов.

Их учительница немецкого, Ванда Бруновна, преподавала и в Арининой школе, и в школе для Особых. Эту сказку она обожала — и требовала ее чуть ли не наизусть зубрить.

— Ach, soll ich nicht weinen? — хором процитировали Шорин и Моня. Переглянулись и рассмеялись.

— Однако, — отставив в сторону кружку, сказал чуть повеселевший Моня, — нам пора на склад.

В этот раз сомнения не было — «Маскарад» действовал настоящий. И, кроме муки и сахара, пропал сторож. Домой не вернулся. Все на складе говорили о нем, как о человеке серьезном, трезвом и семейном, так что просто загулять он едва ли мог. И Шорин вскоре напал на след.

— Пошли, — серьезно и встревоженно выкрикнул Цыбин. В этот раз ехали недалеко.

— Она сильно напрягается, мутить не выходит почему-то… И там второй Особый был, послабее, мужчина, где-то двойка, земля, какой-то… контуженный, что ли… — шептал Давыд сомнамбулически. — Стой. Тут все закончилось.

Они выскочили из катафалка. Места были обжитые, не центр города, но вполне заселенная окраина.

Грузовик нашли в ближайшей подворотне. Ни чая, ни муки, унесенных со склада, в грузовике не было, зато обнаружился труп.

— Это он, — вздохнул Шорин, — тот самый Особый, двойка.

— Убит совершенно банально — финский нож под ребро, — вторила ему Арина.

— Ага, — задумчиво резюмировал Моня, — кажется, я начинаю понимать.

— Подчинила? — поинтересовался Давыд.

— Ага. Потому ты его за контуженного и принял. Но сопротивлялся. Слабенько, но ее это сбило, так что пришлось его того…

— Разведчица? — Арина посмотрела на Цыбина вопросительно.

— Рабочая версия. Ой, рабочая. Спасибо… — Цыбин улыбнулся. — Ну да, языка брала подчинением, финкой легко машет… Ангел, можешь сбегать в военкомат, поискать там девушку-разведчицу, Особую, четверку Воздуха, живущую в нашем городе?

— Ага. Хорошо. Мне как раз делать нечего.

— Неужели Наташа тебя отвергла?

— Не, сказала, что занята, ей не до меня. Она это — на курсах каких-то экзамены сдает.

— Вот! Бери пример! Человек учится, растет над собой! — не преминула вставить Арина.

— Ну, значит, сходишь прямо сейчас, — покивал головой Моня, — а потом уже — за учебу.

— Погоди, Моня! — Арина, пребывавшая в задумчивости, выкрикнула это внезапно, кажется, даже для себя. — А куда они все добро из грузовика дели? И в этот раз, и в прошлый.

— Ангел! — Моня стал серьезен. — Военкомат от нас не уйдет, а сейчас срочно пробегись по квартирам: может, кто видел, не заезжал ли сюда кто, кроме этого грузовика?

Ангел кивнул и убежал. И скоро вернулся с одноруким мужчиной в синих галифе и застиранной гимнастерке без знаков различия.

— Савелий Дмитриевич, инвалид войны. Говорит, видел, — представил Ангел своего спутника. Савелий внимательно присмотрелся к Цыбину. А потом обрадованно заорал:

— «Воевать подано», ты что ли?

— Антонов?

Они обнялись. Шорин, криво улыбнувшись, махнул рукой, мол «привет-привет».

— И этот тут? — чуть ли не брезгливо спросил Антонов Цыбина.

— Временно. Но он тут экспертом.

— Ну и черт бы с ним, — Антонов начал произносить другое слово, но очень быстро исправился на «черта».

— Всегда со мной, — очень широко улыбнулся Шорин.

— Ладно, Антонов, мы тебя не за этим звали. Вон, наш сотрудник говорит, ты видел, кто ночью сюда въезжал.

— Еще как видел! Заснуть не мог — погода меняется, все ноет, так что всю ночь, считай, вон там на лавочке просидел.

— Это точно, меняется, — Цыбин задумчиво потер колено. — Так кого видел?

— Площадку о двух лошадях. Одна — ну вот помнишь мою Ласточку? Одно лицо. Только…

Описание лошадей заняло, кажется, час. Антонов описывал каждую стать двух, как поняла Арина, довольно немолодых и не слишком породистых кобыл, как будто рассказывал то ли о киноактрисах, то ли о любимых женщинах. Цыбин со знанием дела уточнял, спорил, переспрашивал. Даже Шорин влез с каким-то замечанием. Постепенно они перешли на обсуждение «лошадей вообще» — у каждого из троих оказались свои пристрастия, свои представления о красоте и уме этих животных.

Арина деликатно кашлянула.

— Савелий Дмитриевич, не могли бы вы… — начала она.

— Что ни говори, а лошадь должна одну руку знать. Если она, как девка портовая, под кого угодно готова… — начал в то же самое время Шорин.

И спор снова разгорелся.

— Савелий Дмитриевич! — снова начала Арина, склонившись к уху Антонова.

— Ну раздерешь ты ему рот, и что? — кипятился Цыбин у другого уха. Арина выпрямилась.

— Моня! — она почти дернула Цыбина за плечо. — Неплохо бы не только про лошадок, но и про человека, ими правившего, спросить…

Цыбин посмотрел на нее мутно, как будто бы она его разбудила.

— О! Точно! А скажи мне, Антонов, кто правил той площадкой?

— Какой?

— Ну, в которую были запряжены… — Цыбин, даже не сверяясь с блокнотом, повторил описание лошадей со всеми подробностями.

— А-а-а-а-а. Ну, мужик.

— А подробнее? Как выглядел, во что одет был?

— Ну, одет… Ну да, был одет, — задумчиво протянул Антонов.

— Не голый? Уже хорошо! А лицо?

— Было лицо.

— Совсем здорово! И какое же?

— Ну такое, обычное…

— Как у меня? Как у него? Как у тебя? На кого похож?

— Ну, я не смотрел особо… Кажется, на этого похож, как его, Меркурьева, который Тучу играл.

— Понял тебя, спасибо. Ладно, пойдем мы, но адресок твой я знаю, так что не отвертишься — зайду выпить.

— А заходи. Я один живу, никому не помешаем, — и добавил шепотом: — Только без этого своего.

Ангел вернулся задумчивый. Лошадей по описанию он нашел быстро — они числились за пожарной командой. Только вот незадача — были выкрадены оттуда в день ограбления склада.

— Еще и наорали на меня, мол, заявление написали, а я его даже не прочел, — надул губы Ангел.

— Так, — Цыбин вдруг стал серьезен и, кажется, даже вырос и раздался в плечах. — Иосиф, соберите, пожалуйста, в Особом отделе всех рябчиков, кто не очень занят прямо сейчас.

Арине нечего было делать на этом собрании, но образ Мони-полководца завораживал, она тихонько пробралась в Особый отдел и пристроилась на табуреточке возле Ликиного стола.

Моня склонился над картой. Выглядел — хоть картину пиши маслом. Жалко, карта была не мира, и даже не Советского Союза, а всего лишь подробный план Левантии.

Рябчики опасливо жались в углу напротив. Моня решительно провел три ломаные линии.

— От конюшни пожарной команды до двора, где лошадей видел свидетель, можно добраться тремя путями. Можно по Офицерской до Мастерской, а оттуда вот сюда, налево, — Моня показал на первую нарисованную линию, — значит, их могли видеть из окон пятнадцатого дома, из окон двадцатого и, возможно, двадцать восьмого. Это понятно?

Рябчики закивали и замычали.

— Ты, ты и ты, — Моня показал кончиком карандаша на троих рябчиков, оказавшихся в первом ряду, — обойдете указанные дома, найдите свидетеля, который видел, кто управлял лошадьми, — и сможет описать. Словесный портрет составить сумеете?

— Я даже нарисовать смогу! — пропищал худенький длинношеий рябчик из заднего ряда.

— Прекрасно. Значит, все составляете словесные портреты и несете товарищу… Как вас?

— Вова… Владимир Камаев.

— И несете товарищу Камаеву. Он нарисует. Так, дальше. Второй маршрут — сначала по Декабристов, потом по Грязному переулку. Тут могли видеть из окон домов три, шесть и одиннадцать. Пойдете вот вы двое. И третий маршрут — сначала по Морской, потом дворами. Тут каждый дом мог что-то видеть, так что все остальные — туда. Ангел, будешь руководить группой. Всем все понятно?

— Всем, — нестройно промычали рябчики.

— Тогда выполнять! — отчеканил Моня.

Рябчики бросились на выход. Арина улыбнулась их молодому задору.

Не прошло и трех часов, как у Мони появился портрет подозреваемого. Немного карикатурный, но вполне узнаваемый. Наверное. По крайней мере, уже можно было расспрашивать людей, показывая им это.

К особым приметам, по словам очевидцев, стоило добавить также отсутствие музыкального слуха — в процессе кражи лошадей подозреваемый исполнял Утесова крайне немузыкально.

К вечеру Моня раздал рябчикам портреты, на которых гордый Камаев не преминул оставить автографы, и указания, где и у кого спрашивать про изображенного.

Моня светился от радости.

— Возьмем голубчиков! Как бог свят — возьмем! — почти напевал он. —Любит не любит

— Скажи, Давыд, а почему этот Антонов тебя так не любит? — поинтересовалась Арина, когда вечером они остались вдвоем.

— А меня никто не любит. Если я рядом — значит, скоро в атаку поднимут. Меня и вестником смерти обзывали, и дьяволом…

— Знакомо. Выздоравливают — по воле божьей, а все трупы — на совести врача, — печально улыбнулась Арина.

— Ты понимаешь, — Шорин улыбнулся в ответ.

— А почему он Моню «Воевать подано» обозвал?

— О! Это коронная Монина фразочка! Означает:дракон свое дело сделал, можете наступать. Он так и рапортовал. Обстановку разряжал, так сказать.

— Но его вот никто вестником смерти не называет…

— Он обаятельный. И милый. И понятный. А я вот… — Шорин развел руками.

— Все ты на себя наговариваешь. Обычный ты. В смысле, симпатичный, и это… хорошо с тобой. Или ты меня подчинил?

— Это еще зачем? Скорее уж, ты меня…

Он уютно ее обнял — и Арина вдруг почувствовала, что она дома, что ей спокойно и тепло, что любые проблемы — решаемы, а хорошо — не когда-нибудь потом, а здесь и сейчас, а дальше будет только лучше.

Она глотнула чаю — и начала читать очередную страничку из Марининых блокнотов.

Уже не раз бывало, что записи в блокнотах удивительным образом соответствовали настроению Арины, ее желаниям, а иногда — и погоде за окном. Пишет Марина: «…до обеда было так солнечно, казалось, уже лето пришло — и вот опять дождь…» — и небо покрывается тучами, и капли начинают стучать по подоконнику.

В этот раз Марина писала про любовь. Она не называла имени, но было понятно — кто-то из УГРО. Арина читала о случайных обменах взглядами, крошечных разговорах, улыбках — и пыталась понять, кто это. Наверное, Жорка Гавриленко. Красивый мужик… был. Девушки на него так и вешались. Говорят, перед гибелью под Севастополем успел все-таки жениться на связистке. Или Ахав Лазарев из Особого — тоже красавчик был, но совсем другого толка — Земля, серьезный человек. Очень обстоятельный.

— Пропустить? А то тут всякое девчачье, про прекрасные глаза и нежные пальцы, — спросила Арина у Шорина.

Она почувствовала какую-то неловкость, что пускает его в личную, сокровенную часть жизни своей подруги.

— Если можно, прочти. Тут… Ну, в общем, как со следом — тоже думал, один я такой дурак, а оказывается — у всех так.

— Ты о чем?

— Да не важно.

Наконец, состоялось признание в любви. Арина порадовалась — все опасения Марины оказались напрасными, чувства были вполне взаимными. Наконец-то возникло имя возлюбленного. Крупным, небывало аккуратным почерком посреди листа было написано «Дмитрий».

— Так это же Митя Куницын был! — выпалила она, обрадовавшись догадке.

— Где-то слышал это имя, — задумчиво протянул Шорин, — что-то неприятное… Бандит?

— Наоборот! Прекраснейший человек! Наш штатный Смертный.

Давыда передернуло.

— Да что ты так Смертных-то не любишь? — удивилась Арина.

— Понимаешь… Ты когда-нибудь стояла над пропастью?

— Нет. Не случалось.

— Ну, не знаю. На краю крыши, или там где еще…

— Парашютная вышка пойдет?

— Вот. И вот помнишь это тошнотное чувство, когда тебя тянет вниз, без парашюта, без всего. И жить хочется, и все у тебя хорошо — но так тянет, что еле убеждаешь себя не прыгать.

— Угу. Было. Но не на вышке — на мосту.

— Вот когда рядом Смертный — я что-то похожее чувствую. Сильно, аж голова кружится. Очень неприятное чувство.

— Ну они же не виноваты.

— А черт их знает. Ты мышей боишься?

— Нет, только крыс.

— Умных и, если взглянуть непредвзято, довольно симпатичных животных. Которые тебе зла не желают и ни в чем не виноваты.

— Ну вот Марина с Митей ничего такого не чувствовала.

— Влюбленные глупеют. Поэтому стараюсь не влюбляться.

— Я тоже, наверное…

— Договорились. Никаких влюбленностей, никаких глупостей. Просто приятное времяпрепровождение.

— По рукам.

— Да, стой, о влюбленных. Пока не забыл. Я сегодня утром Наташу видел. В общем, хочу серьезно поговорить с Ангелом.

— А чем она опять тебе не угодила?

— Да она-то… В общем, глаз подбит, лицо все синее… Мордобой был знатный.

— Ты думаешь, это Ося ее так?

— А кому же еще…

Арина задумалась. Конечно, Ангел очень изменился за то время, пока они друг друга не видели. Но не до такой же степени! Арина поверила бы, если бы ей сказали, что Ангел украл чьи-то часы. Ну ладно, не поверила бы, но устроила Ангелу разнос в профилактических целях. Ну, подшутил над кем-то грубо (например, сунул мышь в сапог Васько, когда тот разулся за столом, думая, что никто не заметит). Но ударить женщину, тем более — любимую?

— Нет, это точно не он! — сказала Арина решительно.