История о краже. Лгунья. Том 1

Глава 6. Неоправданная надежда

Домой Майяри возвращалась уже по темноте. Тошкан и вернувшийся Бешка рвались проводить её, но девушка решительно отказалась. Раньше одна мысль о возможной прогулке в одиночестве по ночному Гава-Ы̀йскому лесу вызвала бы у неё настоящую панику, но сейчас Майяри ощущала какое-то отрешённое спокойствие. Именно такое странное бесстрашие владело ею, когда она возвращалась три месяца назад из Санариша. Ей было так плохо, что встреча с болотными тварями её нимало не волновала. В этот раз было так же. Майяри даже казалось, что если прямо сейчас перед ней выскочит какой-то зверь, она просто отмахнётся от него, как от надоедливой собаки, и продолжит свой путь. Но прогулка выдалась спокойной.

Сильно похолодало и чувствовалось приближение мороза. Изо рта густым облаком вырывался пар, но Майяри не мёрзла. Пальцы её стыли, в промокших сапогах неприятно зябли ноги, но девушке это не доставляло неудобства. Наоборот, ей казалось, что царившая свежесть бодрит её и приносит ясность в ум.

Ночь выдалась светлая, двоелунная. Лес слегка светился зелёными, голубыми и красновато-оранжевыми огнями. Не так сильно, как по весне и лету, но всё же достаточно ярко, чтобы в их сиянии голые ветви приобретали сходство с уродливыми длинными руками. Не хватало только плотной пелены голубого тумана, от земли лишь шла лёгкая мертвенно-молочная испарина. Неподготовленного наблюдателя это зрелище могло бы испугать. Майяри тоже посещало по-мистически суеверное чувство, которое ранее она испытывала, оказавшись ночью на тролльем кладбище: причудливые силуэты огромных деревьев, каменных глыб и устрашающе-неказистых памятников могли тронуть и менее живое воображение. Но сейчас девушка наслаждалась увиденным и везде находила красоту. В груди поселилось лёгкое ощущение удовольствия, крылатое и звенящее. Своими крыльями оно щекотало Майяри изнутри, вызывая на её лице улыбку. Что может быть замечательнее прогулки по столь живописному месту? Тем более в такое прекрасное время. Звери поздней осенью становились менее активны, привыкая после летнего тепла к холоду, и предпочитали пережидать ночные заморозки в логовах. А кто-то из них готовился к спячке и берёг нагулянный жирок.

Прогулка была ещё прелестнее и оттого, что отделяла девушку от дома, где она наконец останется наедине с письмом.

Майяри хотела его выбросить. Это был первый порыв, который посетил её после выхода за ворота деревни. Она долго стояла на берегу ручья, смотрела в его слегка синеватые воды и сжимала в руке злосчастное письмо. В конце концов, девушка всё же запихнула его обратно в карман и зашагала в сторону дома. Не могла она так просто оборвать эту связь. С Виидашем её связывали слишком крепкие чувства. Подобные по силе эмоции она испытывала ещё только к двум персонам: одного любила, другого ненавидела.

Но заставить себя развернуть письмо Майяри не смогла. Да и не пыталась. Наоборот, она сознательно оттягивала этот момент, словно бы наслаждаясь ожиданием Виидаша и не испытывая по этому поводу ни малейшего стыда. Ведь если Виидаш написал после заявления, что он не будет ей отвечать, значит, у него что-то произошло. Не вытерпел и решил признаться? За него взялись дознаватели? Узнал что-то важное по делу об ограблении сокровищницы? Суть письма была для Майяри неважна. Она просто понимала, что о чём бы ни написал Виидаш – это важно, и он ждёт её ответа.

А она не хотела отвечать.

Она только сегодня проснулась от того опустошения, в которое обратил её поступок Виидаша, и не хотела опять переживать это.

Впереди вырисовался силуэт кособокого дома. Откровенно говоря, избушка Майяри в ночи выглядела более жутко, чем окружающий её лес. Тёмная, покосившаяся, без единого живого огонька, что украшали ветви деревьев. Так и чудилось, что сейчас скрипнет, отворяясь, дверь, и из тёмных сеней на неё глянут жёлтые глаза старика-людоеда. Майяри зябко поёжилась. В детстве ей почти всегда на ночь рассказывали страшные сказки, после которых она глаз сомкнуть не могла.

Хорошее настроение, которое подарила прогулка, исчезло. Майяри почувствовала, что с каждым шагом к дому она становится похожей на него: угрюмой и мрачной.

Деревья рядом с её жилищем не светились, поэтому, перелезая через забор, Майяри порвала юбку. К испорченному настроению прибавилась детская обида на окружающий мир. Девушка мысленно обругала себя за излишнюю чувствительность и решительно вымела всё поганое из головы. Внутри появилась напряжённость, но в целом стало спокойнее, появилось высокомерное равнодушие к снующим рядом неприятностям.

Тёмные сени со скрипучими половицами всколыхнули было в девушке страх (в голове опять всплыли детские сказки), но она решительно пересекла комнату, даже не запалив светляк. Во второй и последней комнате Майяри на ощупь нашла стол и, пошарив по нему, наткнулась на короб с горячѝльными камнями. Камни оказались едва тёплыми, но стоило один из них поднести к лучине, как бока его нагрелись, и Майяри поспешила выронить камешек обратно в короб. Комнату осветил слабый огонёк. Укоренившись на тонкой деревяшке, он заплясал бодрее, и из темноты наконец вынырнуло скудное убранство.

Вещей здесь было прискорбно мало. В углу, слева от двери, скособочившись, стояла печь, сложенная, вероятно, в незапамятные времена. Её украшали свежие заплатки кирпича и глинистого раствора. Трубу, выскобленную от ржавья почти до дыр, закрывал нестройный ряд горшков и тарелок. Некоторые из них были даже почти новые.

Сразу за печью вдоль стены стояла широкая лавка, устеленная ворохом тщательно выстиранного, но очень старого тряпья, служившего девушке постелью. Рядом с единственным маленьким окошком расположились крепко сбитые стол и табурет. В углу справа от двери недвижимым памятником прежним хозяевам темнел большой деревянный сундук, трухлявый, рассыпающийся, но всё ещё неподъёмный. А по центру комнаты чёрным квадратом лежала крышка погреба.

Но Майяри была довольна своим обиталищем. Раньше здесь было ещё хуже. Когда она только поселилась тут, то части крыши не было вообще, а сени можно было просмотреть, не заходя в дом, – через дыры в стенах. Девушка кое-как приспособила большую комнату для житья, но с наступлением зимы тут стало совсем худо. Это садовники уже потом поправили стены, настелили новую крышу, которая, впрочем, немного протекала, заменили полы и вычистили погреб. Печь Майяри уже чинила сама: местные считали, что очагом может заниматься только хозяин дома. Потом девушка уже разжилась посудой, тёплой одеждой, съестными заготовками, заполнившими полки в погребе, и такими приятными бытовыми мелочами, как горячильные камни. Быт скромный даже по местным меркам, но Майяри радовало и это. Главное, что в щели не дует.

Безжалостно смятое письмо девушка просто бросила на столешницу и, плюхнувшись на табурет, неприязненно уставилась на него. Неприязнь сменилась стыдом перед безвинной бумагой, и Майяри осторожно разгладила лист, избегая глазами написанного.

– Прости, – извинилась Майяри перед бумагой, – я не на тебя злюсь, а на того, кому так бездумно подарила твоего брата.

Она всегда с жалостью относилась к своим творениям. Окружающие редко вызывали у Майяри приятные эмоции, поэтому девушка изливала свою потребность в привязанности на вещи. С этим же письмом её связывало много прекрасных и смешных воспоминаний.

Изначально Майяри даже не думала создавать что-то подобное. Она просто хотела помочь оболтусу Виидашу сдать экзамен, чтобы он всё же поехал со всей группой на практику в Прийшский военный гарнизон, а не остался на всё лето в Санарише, готовясь к пересдаче. Этот идиот прогулял больше половины занятий, пользуясь равнодушием преподавателя к посещаемости, и совершенно не старался нагнать упущенное. Майяри тогда устроила ему знатную головомойку: всё общежитие тряслось. Неудивительно, что после подобного преподаватели озадачились, когда Виидаш вполне хорошо сдал экзамен. Они-то о его готовности слышали совсем иное.

Майяри очень не хотелось ехать на практику без своего друга: с однокурсниками она почти не общалась. Но за оставшееся время Виидаш не успел бы подготовиться. И тогда Майяри придумала нечто гениальное по своей простоте. Взяв формулу, которую в артефактологии использовали для соединения различных предметов, она наложила её на два листа бумаги, но соединять их не стала. По итогу вышло, что они стали вроде единым целым, но продолжали существовать в форме двух различных листов. Далее девушка наложила формулу идентичности, используемую для слияния структур предметов уже после их соединения, и создала не очень длинную связку-цепь между этими двумя предметами. В результате она имела два листа бумаги, определяемых как один предмет. Если проткнуть один из них, то протыкался и второй.

Экзамен был сдан, и Виидаш поехал со всеми на практику. Правда после её прохождения в школе их ждал неприятный сюрприз: мастер Милим разгадал их хитрость. Наказали обоих, а Виидаша заставили пересдать экзамен. И он его сдал! Разозлённая Майяри впихнула в него все требуемые знания за два дня и две ночи.

Впоследствии она доработала своё творение, превратив его в своеобразное письмо, которое не нужно было никуда отправлять и долго ждать ответа и которое сохраняло в себе всю предыдущую переписку. Они с Виидашем называли его просто – Письмо.

Посидев ещё немного, Майяри всё же опустила глаза и вгляделась в строчки. Губы её дрогнули, когда она узнала знакомый почерк.

«Твоим делом занялись Вотые! Если ты ещё в Салее, то беги отсюда! Сегодня у меня был Ранхаш Вотый. Так вот, он уже знает о письме и потребовал, чтобы я отдал его! Я вынес ему старую зеркалку, которую мы делали к экзамену, но это надолго его не обманет. Он Вотый! Думаю, у меня есть недели две до следующего его прихода. Наверняка он уже отдал письмо своим магам, а те вряд ли справятся быстрее. Ведь даже мастеру Милиму понадобилось почти три недели. Напиши мне, когда прочтёшь это. Я уничтожу свою половину».

Майяри овладело глухое раздражение. В других обстоятельствах сообщение Виидаша насторожило и напугало бы её. Вотые были хорошо известны. Само их имя стало синонимом изворотливости, беспрецедентного ума, поразительного чутья, потрясающего умения добиваться желаемого и раздражающего упорства. Неудачи не смущали членов этой семьи, а только раззадоривали. Меньше всего ей хотелось бы оказаться в центре внимания представителя рода Вотый.

Но сейчас Майяри даже не вспомнила об этом. Разочарование кольнуло её. Всё же она ждала объяснений.

Порывшись в очаге, девушка вернулась к столу с угольком и замерла над письмом. Эмоции всплёскивались в ней тягучей лавой, но она медлила. Ей столько всего хотелось написать Виидашу, но в то же время девушка не была уверена, что имеет право упрекать его. Обвинить его в том, что он полюбил другую? Одна мысль об этом заставляла Майяри чувствовать себя жалкой и ничтожной. Упрекнуть, что он предал её, изменил? С губ Майяри сорвалась усмешка. Она не была с ним откровенна, в его голове могли возникнуть сомнения в ней. Несмотря на боль, она не могла обвинить Виидаша. Он слишком долго был её другом и только потом стал возлюбленным.

«Это всё?»

Майяри не боялась, что Виидаш уже уничтожил своё письмо. Если бы он это сделал до того, как она увидела его предупреждение, то строки этого послания так и не дошли бы до неё.

Видимо, Виидаш ждал её ответа. На поверхности пергамента одна за другой начали торопливо возникать буквы.

«Всё? Майяри, что с тобой? Способность здраво мыслить отказала тебе? Это Вотые!»

Майяри порывисто вскочила и заметалась по комнате. Ей нестерпимо хотелось лично от Виидаша узнать, что произошло в его жизни. Казалось, без этого признания она не была способна жить дальше. Вернувшись к столу, она всё же решилась.

«Меня больше интересуешь ты. Виидаш, тебе же есть, что мне рассказать?»

В этот раз ответ пришлось ждать дольше.

«Да, есть».

Всего два слова и ничего больше. Майяри уже решила, что Виидаш этим и ограничится, но по бумаге опять поползли строки.

«Ты уже знаешь? Боюсь, что знаешь. Я никогда не мог ничего от тебя утаить».

«Я была на твоей свадьбе больше трёх месяцев назад. Прочитав твоё послание, я так перепугалась, что бросилась в Санариш. Я думала, ты попал в беду. Переживала. Корила себя. А пробравшись на территорию твоего дома, оказалась рядом с радостным событием. Поздравляю. Она красива. Я видела её раньше в школе среди учащихся-артефактчиков. Рена, верно?»

Майяри словно воочию увидела нервно вышагивающего по комнате Виидаша. Он часто делал глупости, о которых потом жалел и не знал, как сказать ей. И всегда очень нервничал, бросал на неё виноватые взгляды. Только нервничает ли он сейчас или просто испытывает досаду?

«Прости, Майяри я не могу попросить даже прощения: не чувствую, что достоин просить об этом. Я запутал тебя и запутал себя. Это всё моя вина. Я правда любил тебя. И люблю. Но я перепутал эту любовь с другой любовью. Я всё напутал».

Напутал? Майяри сцепила зубы, чтобы не расплакаться. Она вдруг остро ощутила, как сильно хотела быть любимой. Чтобы её любили настолько сильно, что для остальных ничего бы не осталось! Но другую полюбили сильнее! Почему ей опять не повезло? Почему хотя бы раз в её жизни что-то не сложится удачно?

Глубоко вздохнув, Майяри зажмурилась, загоняя слёзы вглубь, и старательно потащила себя прочь от бездны отчаяния. Надо быть упорной! В её жизни уже была удача: она же смогла бежать шесть лет назад. Не стоит падать духом. Сколько раз её предавали, сколько раз обманывали! Виидаш хотя бы стыдится. Но, боги, от его поступка больнее, чем от всех предыдущих неудач вместе взятых!

«Почему ты не сказал сразу? К чему было то странное письмо о предательстве? Неужели ты не понимал, что я буду переживать за тебя и думать, что ты по-прежнему любишь меня, ждёшь? Я ведь продолжала тебя любить тогда, когда ты уже полюбил другую. Это справедливо?»

Буквы дрожали и прыгали, строки шли вкривь и вкось. Майяри сцепила дрожащие пальцы и вперила взор в пергамент. Строки возникали на нём стремительно, а буквы скакали даже сильнее, чем у неё.

«Я не мог тебе сказать! Да, мне было стыдно признаться! Но, Майяри, я боялся и за тебя! Ты оказалась в таком положении, и я знаю, что являюсь твоей единственной поддержкой. Являлся… Я не знал, как ты отреагируешь. Я боялся, что это сломит тебя, что ты совершишь какую-то глупость, сдашься властям! Я не мог врать тебе, себе, Рене… Но я не мог и сказать! Я не мог подобрать слов. Майяри, я трус, но мы с тобой так долго были друзьями, и я не хотел и не хочу потерять нашу связь. Я написал то письмо в отчаянии. Я не знал, что делать. Я не мог оставить Рену, не хотел терять и подвергать опасности тебя, боялся признаться и стать в твоих глазах предателем. Но именно предателем я себя и чувствовал! Я опять всё сделал неправильно. Это всё моя вина и…

Письмо оборвалось. Несколько минут Майяри ожидала продолжения, но его не было. Видимо, Виидаша отвлекли.

Горячность и эмоциональность частенько толкали Виидаша на необдуманные поступки. Нередко он потом затруднялся даже назвать причины своих действий. Майяри нравилась эта его черта, хоть она и ругала друга за неразумность. Эта черта была искренней, честной. Мгновенный отклик на что-то. Именно поэтому Виидаш всегда очень плохо врал: ему было сложно скрыть свои эмоции. А Майяри очень ценила искренность. Могла ли она подумать, что эта горячность и сиюминутные порывы когда-нибудь доставят боль ей?

Она сама оказалась виновата в своей боли, возложив на Виидаша надежду на то, что совместно они смогут переломить её прошлое и стать счастливыми. Влюблённость затмила ей глаза, на мгновение заставив позабыть, какие именно сложности им пришлось бы преодолеть. Полюбив Виидаша, она стала немного похожей на него. И она была счастлива от этого.

Склонившись над письмом, Майяри написала последние строки.

«Забудь. Я смогу это пережить. Я очень рада, что у меня был такой друг и возлюбленный, как ты. Ты подарил мне много прекрасных воспоминаний».

Отложив уголь, Майяри прерывисто вздохнула и спрятала лицо в ладонях. Но почти тут же отняла их и вскочила.

– Надежда… надежда… – лихорадочно бормотала она. – Ничего, судьба переломится.

Только надежды уже не будет. Будет уверенность! Она просто продолжит идти вперёд, пока не дойдёт до цели.