Месть Самурая

Глава вторая Прошлое и настоящее

Мы не будем описывать здесь, как, где и чем жил Самурай на протяжении тех трех месяцев, что минули со дня его памятного заплыва, тем более что сам бы он не одобрил такое начинание. Не понравилось бы ему и то, если бы автору вздумалось привести здесь название города, в котором он объявился в сентябре, когда лето и осень еще не решили, кому из них править, а кому ждать своей очереди. Ведь это был город его детства. Там все началось, и оттуда было бы проще всего проследить жизненный путь самурая, чего он категорически не желал.

Достаточно сказать, что в городе имелась своя площадь Ленина с памятником (гранит, кепка, распахнутое пальтецо по колено), центральная улица имени какого-то революционного деятеля, два театра, цирк (не путать с театром), много так называемых коммерческих вузов, один так называемый государственный университет, должное количество школ и детских садов (отличающихся номерами), трамвайный и троллейбусный парки, просто парки, следственный изолятор и даже самая настоящая тюрьма, возведенная почему-то прямо в центре, напротив свеженького храма с блестящими луковками куполов.

Все это было настолько похоже на любой другой промышленный город-миллионщик, что посторонний не нашел бы здесь ничего примечательного и, тем более, достопримечательного. Для Самурая же городские пейзажи, проплывающие за окнами такси, имели особый, сокровенный смысл, поскольку со многими из них, если не со всеми, были связаны какие-то воспоминания.

Они, воспоминания, нахлынули на него с особой силой, когда он высадился из такси в квартале от своего дома, чтобы немного пройтись пешком и поностальгировать по безвозвратно ушедшему детству. Он прошел мимо величественного здания научно-исследовательского института с барельефами и колоннами, пересек наискосок чахлый сквер и, нырнув в арку, очутился в знакомом до слез дворе. Здесь воздух, свет, все было иным, особенным, но по лицу Самурая никто не сказал бы, что он испытывает какие-то необычные чувства. Выражение его было каменным, равнодушным. Если он и разрешал себе некоторые эмоции, то все равно держал их под контролем.

Как и самого себя.

Всю свою жизнь.

Это походило на ощущение, когда постоянно сдерживаешься, чтобы не расплакаться. Стискиваешь зубы, гонишь лишние мысли и живешь дальше. Потому что исправить что-либо или начать сначала невозможно.

С непроницаемым лицом Самурай миновал подъезд, в котором некогда обитала его первая любовь… миновал скамейку, на которой едва не окочурился после первой в своей жизни папиросы с травкой… машинально поздоровался с не узнавшей его тетей Клавой… вежливо отодвинул ногой жирного кота, разлегшегося перед подъездной дверью… приложил было пальцы к кнопкам кодового замка… и застыл. За годы скитаний он забыл цифры.

Выручил сосед, заметно сдавший дядя Валера, который когда-то был похож на Шурика из «Кавказской пленницы», а теперь сам походил на человека, только что освободившегося из плена у чеченцев.

– Вы к кому? – спросил он сварливо. – Не перепутали парадное?

Самураю всегда было смешно слышать, как жильцы именуют свои грязные, заплеванные, облупленные подъезды парадными, будто бы в них имелся другой ход, черный, используемый чернью.

– Нет, – сказал Самурай. – Я к Константиновым.

– Колька? – определил дядя Валера, близоруко щуря глаза за стеклами очков.

– Я кого-то вам напоминаю?

– Обознался, значит?

– Бывает.

Самурай вошел в открывшуюся дверь и огромными прыжками поднялся наверх, чтобы семенящий позади дядя Валера не успел стать свидетелем его встречи с родителями.

Открыла мать. Он не сразу узнал ее и в первое мгновение опешил:

– Мама? Ты постриглась?

– Еще два года назад, – машинально ответила она, после чего опомнилась и бросилась Самураю на шею.

– Сынок! Ой, ноги не держат… Что же ты не предупредил? Я бы приготовила тебе что-нибудь вкусненькое…

– У тебя все вкусное, мама.

Самурай бережно оттеснил ее вглубь прихожей и захлопнул дверь, отгородившись от соседей. Это был его мир, куда никого не хотелось впускать, даже мимоходом.

Он был у родителей поздним ребенком, и теперь матери было за шестьдесят, а отцу – под семьдесят. Всякий раз, когда Самурай вспоминал об этом, его сердце тоскливо сжималось. Он почти желал погибнуть раньше, чем доведется хоронить родителей. С другой стороны, было бы слишком жестоко с его стороны обойтись с ними подобным образом. Он и так редко радовал их в молодости, а теперь и вовсе забросил. Не хотелось видеть, как они дряхлеют и старятся. Одних телефонных разговоров хватало. Мать всегда рассказывала о погоде и обсуждала политические события, заменяющие ей личную жизнь. Отец непременно оперировал десятком одних и тех же прибауток и парой стишков, которые цитировал словно в доказательство того, что все еще ясен умом и силен памятью, хотя эффект получался прямо противоположный.

– Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне? – прогудел он, появляясь в прихожей в майке поверх кучной седой поросли на груди.

– Коленька приехал! – провозгласила мать, словно он мог не узнать родного сына.

– Вижу, что Коля, не слепой. А поворотись-ка, сынку. Дай поглядеть на тебя.

– Здравствуй, папа.

Обнимая отца, Самурай внутренне сжался, ощутив под пальцами ослабшую, сильно сдавшую плоть.

– Ты надолго к нам, сынок? – спросила мать.

Ему почудилось, что он слышит в ее голосе не только радость, но и тревогу, вызванную тем, что их небольшую квартиру придется делить со взрослым, малознакомым мужчиной, в которого превратится сын, как только первые охи и ахи закончатся. Самурай и сам знал это. В прошлый раз он не находил себе места уже на второй день и решил тогда, что будет по возможности сокращать визиты.

– Завтра уезжаю, – сказал он.

– Правда? – огорчилась мама.

Но и заметно приободрилась тоже.

– Собирай на стол, мать! – зычно распорядился отец. – У меня коньяк отличный есть, армянский. Пять звезд.

– Отлично!

Самурай растянул губы в улыбке. Он знал, что отец по привычке экономит на всем, а значит, коньячные звездочки на этикетке не соответствуют внутреннему содержанию.

– Но предлагаю моего рома попробовать, – сказал он, демонстрируя сумку с покупками. – Для мамы вино припасено, сладкое, как она любит.

– Не откажусь, – сказал отец. – Ну, проходи, сынок, располагайся.

Когда Самурай вышел из ванной, большой овальный стол был уже накрыт и заставлен, а ведущий из телевизора в углу радостно кричал что-то, как будто предвкушая славное угощение.

– Я сделаю звук потише? – спросил Самурай.

– Делай, – разрешил отец. – В дневных выпусках ничего интересного и важного не рассказывают, приберегают на вечер.

Прибежала мама, принесла новые тарелки. Несмотря на то, что они не готовились к приезду сына, еды и закусок было предостаточно. В какой-то мере Самурая это радовало. У родителей сохранялся хороший обмен веществ и на отсутствие аппетита они не жаловались, что свидетельствовало о здоровье.

– Селедочка, – тараторила мама, – помидорчики домашние, буженинка, хлебушек моей выпечки, пирожки с капусткой и картошечкой, позавчерашние, правда, но еще совсем свежие…

Для блюд и продуктов у нее всегда находились ласкательные, уменьшительные названия. Она заметно поправилась за последние годы, но не лицом, а нижней частью туловища, так что, усевшись, стала почти прежней, если не считать короткой прически, которая ей, кстати говоря, шла.

Выпивали, закусывали, запивали и много, беспорядочно, оживленно разговаривали. Самурай врал что-то про недавно начатый бизнес, отец давал обстоятельные советы, как будто не проработал всю жизнь научным сотрудником, ни черта не смыслящим в частном предпринимательстве. Мать опасливо вздыхала: не выйдет ли собственное дело сыну боком, не разорит ли, не пустит по миру? Самурай ее успокоил, заверив, что в деньгах не нуждается и привез немалую сумму родителям, чтобы не отказывали себе ни в чем.

– На депозит положим, – солидно кивнул отец. – Мы давно, почитай, на проценты живем, кап, кап… Пенсию – на карточку, с нее и капает.

– Вы лучше тратьте, – сказал Самурай. – Смело. Я еще заработаю. Теперь каждый год буду привозить. Много.

– Зачем нам много, Коля? – улыбнулась мать благодарно. – Нам уже и не нужно ничего.

– Чтобы достаток был, вот зачем. Чтобы не отказывали себе ни в чем.

– Мы и так не отказываем, – заверил сына отец. – Зря я, что ли, депозиты завел? Копейка рубль бережет, слыхал?

Так незаметно досидели до шести часов вечера, когда, спохватившись, мать схватилась за пульт, и телевизор заиграл торжественную, немного тревожную музыку, возвещающую о начале выпуска новостей.

– Может, пропустите? – спросил Самурай, размякший от съеденного и выпитого.

– Что ты! – испугалась мама. – Как можно?

– Мы за мировыми событиями следим, – сурово произнес отец, наполняя рюмки своим коньяком.

– Через час повторят, – сказал Самурай. – И будут долдонить по всем каналам, а потом преподнесут новые события. Тот заявил, этот посетил, те договорились… Что от этого меняется? Вот конкретно для вас?

– Тише, – попросила мать, с замиранием следящая за президентом, идущим куда-то энергичной походкой. – Сейчас что-то важное скажет…

Отец значительно кивнул и влил в себя коньяк, охватив рюмку ртом так, будто намеревался проглотить ее целиком.

Дождавшись окончания новостей, Самурай завел разговор, предполагающий ностальгические воспоминания, но тут подоспел следующий выпуск, и президент опять энергично зашагал через экран, а родители почти перестали жевать. Взгляды у них были тусклые, отсутствующие.

– Оно вам надо? – рассердился Самурай. – Ведь опять талдычат одно и то же. Теми самыми словами.

– Помолчи! – прикрикнул отец. – Как город называется, я прослушал… Ну, тот, что взяли…

– Не все ли равно?

– Что? Как это? – Отцовские брови недоуменно подпрыгнули и тут же насупились. – Много ты понимаешь, Николай! Важные дела творятся, мирового масштаба. История.

Самурай тоже помрачнел, выпил коньяка, не скривившись, и вышел. Никто его отсутствия за столом не заметил. Все так же гремел и дудел телевизор, все так же зачарованно восклицали родители при сменах сюжетов. Возвращения не получилось. Некуда было возвращаться Самураю. В принципе, он знал это, но надеялся на чудо. Больше нет. Чудо, как и следовало ожидать, не произошло. Ну и черт с ним.