Месяц круторогий

Всходит солнышко

— Пожар! Пожар! Склады горят! — закричал я, вбегая на кухню.

— Где? Какие склады? — испуганно вскинула глаза тетка Липистина (она мешала пойло в ведре) и стала торопливо вытирать руки о передник. — Уж не у Егора ли в гараже?

Я повел ее, оторопевшую, через комнату к своему окну и молча показал на красное пламя, взметнувшееся над высокой крышей колхозной сушилки.

— Где твой пожар-то? — все не могла взять в толк тетка Липистина.

— Да вон же он!

— Тьфу, будь ты неладный! Напугал меня до смерти. Какой это пожар? Это же солнушко всходит…

Понял я оплошность. Но восход удивительно напоминал пламя, полыхающее над складами, навесами, сушилками мехтока, белые крыши которых вдалеке приходились почти вровень с горизонтом. Над ними лишь возвышалась сетка частого березника, через которую и продиралось в эту минуту огнисто-красное, невероятно огромное солнце, так схожее с пожаром.

Сходство усиливал серый дым над трубой школьной кочегарки. Он как бы обволакивал размытое полукружие солнечного диска и, казалось, пламя колеблется.

Но это длилось лишь несколько мгновений. Стоило солнцу выплыть из-за леса на две трети, как сразу четко обозначился овал. Цвет его из воспаленного стал медным, потом золотистым.

…Но восход — не первое, что вижу утром из своего окна. Много раньше, когда только рассеивается тьма, проступает силуэт сельской школы, очертания высокой трубы с султаном плотного дыма. Труба эта как бы висит в воздухе, потому что заснеженной крыши под нею пока не видно, она сливается с белесой мглой рассвета.

Потом на сизоватой белизне проявляется дерево, его темный ствол, бегущие вверх развалины крупных сучьев и, наконец, вся решетка мелких побегов. Уже видны и полузанесенный снегом штакетник, кусты ранеток в садике с кружевами на ветках, школьная крыша, пологая, как японская шляпа.

Ребятишки у школы появляются, едва взойдет солнце. Они обивают с валенок снег и проворно взбегают по ступенькам крыльца — мороз торопит их. Звонков за двойными рамами я не слышу, но по тому, как в момент замирает всяческая жизнь вокруг школы, могу точно определить начало урока.

Видна и небольшая часть деревенской улицы. Она, несмотря на лютую стужу, оживает довольно рано. Сначала я вижу цепочку светящихся во мгле окон, потом лиловые конусы дымов над домами, потом людей, торопливо идущих, едущих. Причем на конях едут они обычно стоя в санях.

Чуть попозже начинают сновать юркие тракторы «Беларуси», выстреливая из труб густой молочный дым, и грузовые машины, погромыхивающие бортами порожних кузовов.

В полдень медленно проплывают мимо окна из-за деревни стога сена, отбрасывая на дома и заборы ломаную тень. Еще летом, во время метки, их склали на кроны срубленных деревьев, которые теперь превратились в удобные волокуши. Трактор легко тянет такой воз по снегу, а под гору даже придерживает.

Сегодня то и дело мелькали в окне заиндевелые тройки лошадей, заложенные в розвальни и кошевы. Дуги коренников увиты голубыми и розовыми лентами. На шлеях треплются резные кисти. Под дугами приплясывают и ладно звенят колокольчики.

Особенно хороша была одна тройка. Длинноногий гнедой коренник явно гордился своим убранством и музыкой колокольчиков, красуясь, вскидывал поверх дуги свою крупную голову. Серые пристяжные, по обе стороны его, пружиня постромки; шли на отлете…

Правил тройкой дружка — Никита Иванович Кокуров, хозяин сельского водопровода. Он был одет в меховую куртку ворсом наверх и хорошую шапку. В кошеве, обнявшись, сидели молодые. Сегодня в деревне свадьба. Говорят, за зиму пятая. Тракторист Федор Чихирин женился на Наде Грудцыной, воспитательнице колхозного детсада. И вот, отдавая дань старому обычаю, жених с невестой во главе целого свадебного поезда разъезжают по деревне, приглашают к себе гостей.

Каждый раз, когда яркие упряжки с гиком и звоном пролетают по улице, с дороги поднимается на тополь воробьиная стая. Потом воробьи снова возвращаются на зеленую от сенной трухи дорогу, где всегда можно чем-нибудь поживиться.

Недолог январский день. Четкие тени низких деревьев на сугробе, как стрелки часов, незримо подвигаются и подвигаются по снежному циферблату, пока не погаснет зимнее солнце, окунувшись за деревней в далекие алые сугробы.