Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

2 Сад Эдема и город грехов Хараппа и Вавилон, 2000–539 годы до н. э.

«Горе городу кровей! – восклицает Книга пророка Наума, – весь он полон обмана и убийства; не прекращается в нем грабительство. Слышны хлопанье бича и стук крутящихся колес, ржание коня и грохот скачущей колесницы. Несется конница, сверкает меч, и блестят копья; убитых множество и груды трупов: нет конца трупам, спотыкаются о трупы их»[40]. В Библии рай – это сад, если же верить Ветхому Завету, то город родился из греха и непокорности. Изгнанный в дикие места после убийства брата Каин, рассказывают, возвел первый город и назвал его Енох (в честь сына), как убежище, чтобы скрыться от божественного проклятия. Восстание и города очень тесно связаны в Библии. Нимрод стал тираном бронзового века, поскольку он успешно отвратил людей от Господа с помощью городов. Предполагалось, что он построил эти неугодные Богу поселения в Месопотамии, включая Эрех (Урук), Аккад и Вавилон.

В библейской Книге Бытия города – символ предельной человеческой гордыни. Господь повелел людям размножаться и заселять землю, но против его указаний люди начали скапливаться в городах, наполняя их символами низменного высокомерия: «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли»[41]. Когда Господь сошел посмотреть, что у них получилось, он разрушил город и смешал языки, «так, чтобы один не понимал речи другого». И оттуда, из Вавилона, «рассеял их Господь по всей земле»[42]. Сам город стал символом испорченности и разобщенности.

Ветхий Завет служит отличным историческим свидетельством: большие города II и I тысячелетия до н. э. были обителями алчности и насилия, противоположностью пасторальной идиллии и доброй жизни. Подобное воззрение на города сохранилось до нашего времени. В западной культуре существует глубокое течение антиурбанизма. Почти как пророк из Ветхого Завета, Жан-Жак Руссо, смотрящий на город с отвращением, писал, что город «полон коварства, праздных людей без религии или принципов, чье воображение, испорченное леностью и пассивностью, любовью к удовольствиям и большими потребностями, посещается только монстрами и способно породить лишь преступления»[43].

По мере того как города росли и в них один слой человеческой активности накладывался на другой, они все более воспринимались как одряхлевшие и слабые. Писатель, наблюдавший за Парижем в 1830-х, говорил: «Исполинский сатанинский танец, среди которого мужчины и женщины бросаются вместе то одним путем, то другим, толпятся как муравьи, ноги их в грязи, дыхание отравляет воздух, пытаются идти по загроможденным улицам и общественным местам». Убожество города производило убогих людей, изуродованных ментально и физически[44].

В 1950-х американский этолог и психолог Джон Кэлхун строил «крысиные города», где грызунов принуждали жить в тесноте, в некоем подобии городских условий. Со временем «крысиная утопия» превращалась в «преисподнюю». Крысы женского пола кусали детенышей и оставляли их без заботы. Молодые крысы становились злобными «малолетними преступниками», их отвергали как «изгоев» и «отбросы общества». Извлекая преимущество из локального хаоса, доминирующие особи становились «авторитетами». Насыщенная жизнь города делала многих крыс гиперсексуальными, пансексуальными или гомосексуальными.

Крысы чувствовали себя хорошо в «городе», но он извращал их поведение, поскольку эволюция крыс не подготовила их к жизни столь тесными скоплениями в хаотически застроенной среде. Современный мегаполис, по выводам некоторых исследователей, оказывает такое же патологическое влияние и на людей. Эксперименты указали на наступающую эпоху полного социального разложения в городах.

Крыса – символ городской жизни, и неслучайно множащиеся массы асоциальных элементов, жителей темных закоулков города, сравнивают с крысами: пойманные в ловушку переполненного мегаполиса, отделенные от природы, они часто становились угрозой всему общественному порядку. И почти в каждую эпоху существовала вера в то, что хаотический, нераспланированный, самоорганизованный город можно улучшить, если его разрушить до основания и построить заново в соответствии с некими научными или философскими принципами: планируйте город должным образом, и в нем будут жить куда лучшие люди. Хотя литература и кино полны кошмарных видений антиутопических метрополисов, совершенство так же предстает перед нами в виде города, технология и архитектура которого избавлены от того беспорядка, который не позволяет нам развиваться. Подобный дуализм образов прослеживается на протяжении всей истории[45].

Библия, столь враждебная к реальным городам, изображает идеальный город, Новый Иерусалим, очищенный от человеческих грехов и наполненный истинным поклонением Богу. Если Библия начинается в саду, то заканчивается она в небесном городе. Платон и Томас Мор по философским причинам создавали образ идеального города. Леонардо да Винчи спроектировал функциональный, гигиеничный город, реагируя на опустошающие эпидемии, атаковавшие Милан XV столетия. Изображенная Джованни Каналетто Венеция – акме городской цивилизации во всей помпезности, утопия, представление того, каким город должен быть: ошеломляющий с архитектурной точки зрения, но очень живой, лишенный мрачности и убожества.

Планируйте город правильно, и вы получите улучшенную версию горожан. Сэр Кристофер Рен желал уничтожить запутанные улочки средневекового Лондона и создать город с широкими бульварами и прямыми улицами, облегчающими движение и коммерческую активность, выражающими современную рациональность. Швейцарский архитектор Ле Корбюзье мечтал стереть с лица земли исторические ограничения, мешавшие городам развиваться, заменить их рационально спланированной, геометрически правильной городской средой. «Наш мир, подобно склепу, завален обломками прежних эпох», – говорил он. Английский общественный реформатор сэр Эбенизер Говард хотел разломать загрязненный, индустриальный, портящий душу мегаполис и создать пригородные поселки с населением не более тридцати тысяч с распланированной промышленностью, приятными коттеджами и изобилием зелени. «Город и деревню нужно поженить, – заявлял он, – и из этого радостного союза родится новая надежда, новая жизнь, новая цивилизация»[46].

История усыпана утопическими замыслами избавиться от беспорядочного города и заменить его задуманным по науке собратом. У Ле Корбюзье никогда не было шанса уничтожить Париж или Нью-Йорк и начать снова. Но эксперименты современной архитектуры – башни высоток в парках – изменили лицо городов по всему миру, и изменили жизнь горожан после Второй мировой войны.

Идея улучшения человеческого характера посредством утопического урбанизма была названа «спасением с помощью кирпичей». Хотя она принимает разные формы, городское планирование сверху вниз очаровывает каждую эпоху. Но, увы, успеха такие замыслы почти никогда не приносили, и во многих случаях продуманные планы вносили масштабный хаос в городскую жизнь, поэтому история не дает оснований для надежды. Но что, если существовала городская цивилизация, с самого начала свободная от пороков и грехов других городских обществ? Археологи обнаруживали – и до сих пор находят – остатки как минимум одной такой культуры.

На территории свыше миллиона квадратных километров в современных Пакистане, Афганистане и Индии были открыты более 1500 поселений. Продвинутые города и поселки располагались в стратегически важных местах на торговых маршрутах; они служили домом пяти миллионам человек, а центрами были пять главных метрополисов: Хараппа, Мохенджо-Даро, Ракхигархи, Дхолавира и Лотхал, все с населением в десятки тысяч. По имени первого города цивилизацию именуют Хараппской, время от времени Индской. Только в 1920-х стало ясно, насколько велики масштабы этой культуры; с того времени было найдено много всего, но наши знания все равно неполны и обрывочны[47].

Хараппцы добывали золото, серебро, жемчуг, раковины, олово, медь, сердолик, слоновую кость, ляпис-лазурь и многие другие ценные материалы в пределах Индийского субконтинента и Центральной Азии. Они славились сложными и красивыми ювелирными украшениями и металлическими изделиями, которые обрабатывали с выдающейся аккуратностью. Купцы из Хараппы отправлялись в Месопотамию, чтобы открывать там магазины. Цари и придворные, боги и элита таких городов, как Аккад, Урук, Ур и Лагаш, страстно желали украшений, изготовленных в мастерских долины Инда, а еще они были не прочь получить оттуда диковинных животных, ткани и изящную посуду из глины. Процветание месопотамских городов-государств совпало с периодом быстрого строительства городов в долине Инда, который начался около 2600 года до н. э. Торговцы Хараппы определенно привозили домой рассказы о фантастических городах, в изобилии выросших на берегах Тигра и Евфрата. Урбанизация стала тем, что можно заимствовать. Города вроде Хараппы и Мохенджо-Даро возникли, чтобы удовлетворить потребность в роскоши со стороны развитых обществ Междуречья[48]