Часть 1 «Мы никогда ни на кого не нападали»
Предисловие
В значительной мере предлагаемая книга — это сборник банальностей. Что-то вроде справочника или подручного пособия (handbook), которое может пригодиться для защиты своего личного пространства от натиска пропаганды.
В мифологии «Гражданской Религии России», насаждаемой государственной и церковной пропаганде, пышно цветут четыре мифа:
1. Россия никогда ни на кого не нападала, и вела лишь справедливые оборонительные войны.
2. Россия расширялась к присной радости присоединяемого населения.
3. Россия сохранила все народы, вошедшие в ее состав, и создала условия для процветания их национальных культур.
4. «Коллективный Запад» всегда ненавидел Россию и стремился ее погубить.
Под их раскидистой клюквенной сенью наливается восторженной субстанцией пятый миф: «Богом хранимая наша держава всегда была победоносна и никогда не проигрывала войн».
Для многих людей очевидно, что это вовсе не так. Но если все же кому-то понадобятся аргументы и факты для обоснования своего несогласия с громким пропагандистским майнстримом, то их (АиФ) можно найти в предлагаемой книге.
Исторический кругозор многих людей ограничен школьным учебником или воскресной (теле)проповедью. Если чего-то в том учебнике не было — значит, и в истории такого не случалось.
Такое сужение сознания опасно: оно не позволяет посмотреть на себя глазами «другого» — соседа, иноверца, члена не майнстримной социальной группы. И не позволяет прогнозировать его реакции и действия. Ответ на вопрос «А нас-то за что?» становится труднонаходим.
Вполне библейская очевидность заповеди «Не бомбите, да не бомбимы будете!» никак не может попасть в зону очевидности российского обывателя и тем самым вывести его из имперской зоны комфорта.
Кроме того, нераскаянное, неосужденное и даже героизированное насилие может легко повториться.
Это книга «дискредитации».
Корень этого слова — credo. Это высокое слово, которое я могу относить только к Тому, о Ком и говорит credo христиан. Белоснежность земных правителей точно в этот символ веры не входит.
Работа христианского миссионера всегда сопровождалась критикой языческих «суеверий», мифов и традиций. Если сегодня идол государственного левиафана навис над душами людей, причем с требованием credo-вать в него — значит, миссионеру стоит отложить до иных времен свои споры с «сектантами» и предостеречь от иной опасности.
Работа философа также предполагает критику зон очевидностей и комфорта. Тезис философа во все века один и тот же: «всё не так, как кажется».
Ну, а историку на судьбе написано осаживать свободный от фактов полет историософских фантазий, перенасыщенных кванторами всеобщности (все, всегда, никогда…)
Ксенофобия, защита своей территории и своих самок — это стандарт поведения животных.
В научной литературе описана «Война шимпанзе Гомбе или Четырёхлетняя война».
Конфликт происходил между двумя сообществами шимпанзе в Национальном парке Гомбе-Стрим в Танзании между 1974 и 1978 годами.
Эти две группы когда-то были объединены в общину Касакела. К 1974 году исследователь Джейн Гудолл заметила раскол сообщества. В течение восьми месяцев большая группа шимпанзе отделилась от стаи в южной части Касакелы и была переименована в общину Кахама. Стая сепаратистов состояла из шести взрослых самцов, трёх взрослых самок и их детёнышей. У Касакела осталось восемь взрослых самцов, двенадцать взрослых самок и детеныши. Во время четырёхлетнего конфликта все самцы общины Кахама были убиты, что фактически привело к её распаду. Затем победившая Касакела расширилась на территорию Кахамы.
Джейн Гудолл считала шимпанзе, хоть и похожими на людей, но «более приятными». В сочетании с её наблюдениями в 1975 году за пожиранием собственного детёныша высокоиерархичной самкой, Четырёхлетняя война раскрыла для неё "тёмную сторону" поведения шимпанзе. В своих мемуарах 1990 года «Через окно: мои тридцать лет с шимпанзе Гомбе» она писала:
«В течение нескольких лет я изо всех сил пыталась смириться с этим новым знанием. Часто, когда я просыпалась ночью, ужасные картины возникали в моей голове непрошено: Сатана [одна из обезьян], сложив ладонь лодочкой под подбородком Сниффа, пьёт кровь, которая течёт из большой раны на его лице; старый Родольф, обычно такой добродушный, выпрямился, чтобы швырнуть четырёхфунтовый камень в распростёртое тело Годи; Джомео отрывает полоску кожи от бедра Де; Фиган, бьющий снова и снова поражённое, дрожащее тело Голиафа, одного из героев своего детства».
Исследование 2018 года, опубликованное в American Journal of Physical Anthropology, пришло к выводу, что война в Гомбе, скорее всего, была следствием борьбы за власть между тремя высокопоставленными самцами, которая усугубилась нехваткой фертильных самок[1].
И наш вид Homo Sapiens Sapiens Свою свою видовую историю начал с боевой конкуренции с неандертальцами. Причем антропологи готовы показать кости неандертальцев со следами человеческих зубов[2]. Ричард Рэнгем в книге «Парадокс добродетели. Странная история взаимоотношений нравственности и насилия в эволюции человека» предполагает, что «Наша склонность к реактивной агрессии уменьшилась в результате самоодомашнивания, которое началось как минимум 200 тысяч лет назад — а возможно, и раньше, в самом начале становления Homo sapiens чуть больше 300 тысяч лет назад. Ключевым фактором стало появление речи: она позволяла бета-самцам объединяться для убийства терроризировавших их альфа-самцов. Благодаря речи подчинённые особи могли согласовывать планы и убивать надёжно и безопасно, не вступая в потенциально рискованные конфронтации; примерно то же происходит и в небольших сообществах нашего времени».
И далее в многовековой истории ни одна этническая группа или государство не были белыми и пушистыми. Все дерутся с соседями — начиная от уровня деревни и кончая империями.
Мировая история и в ее целом, и в ее подробностях ясно твердит: коренное население — это предпоследний завоеватель. Исключением может быть разве что очень уж изолированная Новая Зеландия (маори, приплывшие туда прежде европейцев, нашли на островах только птиц, так что дальше они геноцидили лишь самих себя, полностью истребив свое же племя по имени мариори).
Агрессивность связана с сексуальностью. Конечно, культура может взять под определенный контроль и то и другое. Но нет никаких оснований считать, что именно Россия достигла этой стадии прогресса.
Все империи и все их патриархаты — это хищники и альфа-самцы, взошедшие на верх социальной иерархии за счет менее удачных конкурентов, но не за счет безукоризненного следования евангельской этике[3].
Все страны вели войны по всему периметру своих границ со всеми своими соседями без исключений. И не было ни одной страны, которая всегда бы только защищалась.
Знание истории ограничивает желание бросаться эпитетом «беспрецедентный» и «небывалый». Беспрецедентным было лишь убийство Авеля. Но уже Соломон призывал осторожней относиться к тому, что жители подлунного мира называют «новым», а Карамзин переложил эту печальную мудрость в стих:
Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
И прежде кровь лилась рекою,
И прежде плакал человек.
А в опять же ветхозаветной книге Макковеев есть вполне современное описание войны: "устроили машины против их машин и сражались много дней" (1Макк. 6,52).
При этом привычка называть действия неприятеля беспрецедентными сама является весьма старой. 13 августа 1841 года, объявляя войну Швеции, русская императрица Елизавета сказала:
«между неверными и дикими, Бога не исповедующими, погаными, не токмо между христианскими державами, еще не слыхано было, чтоб, не объявя наперед о причинах неудовольствия своего и не требуя о пристойном поправлении оных, войну начать, как то ныне от Швеции чинится»[4].
В 1807 году, объявляя войну Англии, царь Александр как предлог выдвинул то, что
«Англия решилась на Севере Европы возжечь новую войну, коей пламя не желала она видеть погасшим. Флот ея и войска явились на берегах Дании, чтоб произвесть насилие, коему равнаго во всей Истории, толико во всех примерах обильной, найти трудно. Держава спокойная, и в чреде Государств Монархических долговременною и непреклонною умеренностию своих начал стяжавшая нравственное к себе уважение, внезапу узрела себя облежимою и объятою Аглинскими силами, под предлогом, якобы она имела тайные замыслы и совещала на разрушение Англии, под предлогом, изобретенным для того, чтоб оправдать ея скорое и совершенное ограбление»[5].
Английский флот тогда и в самом деле напал на вполне нейтральный Копенгаген. Но и на суше и на море и до этого было в порядке вещей нападать на чужие селения, гарнизоны, суда и караваны без объявления войны.
Мир и верность договорам прославляли все. И нарушали эти договора к своей выгоде и нападали — тоже все.
И ветхозаветный закон запрещал передвигать границы — «Не передвигай межи давней, которую провели отцы твои» (Притч.22,28).
И в индуизме хранителем договоров считался — Митра.
И римский здравый смысл повелевал почитать бога по имени Термин.
Под терминами в Риме понимались как государственные границы, так и межи частных владений. О Терминалиях рассказывается в поэме Овидия «Фасты»:
Грань ты народа, и грань городам, и великим державам,
А без тебя бы везде спорными были поля.
Ты не пристрастен ничуть, и золотом ты неподкупен,
И по закону всегда сельские межи блюдешь….
Если же сдвинут тебя или плугом, или мотыгой,
Ты возопи: «Вот твое поле, а это его!..»
Богу Термину был посвящен праздник Терминалий:
Ночь миновала, и вот восславляем мы бога, который
Обозначает своим знаком границы полей.
Термин, камень ли ты иль ствол дерева, вкопанный в поле,
Обожествлен ты давно предками нашими был.
Всякий, кто отодвигал пограничный камень, считался проклятым. Владельцы прилегающих полей собирались у общего пограничного знака[6], термина, и каждый украшал гирляндами свою сторону камня или столба.
С той и с другой стороны тебя два господина венчают,
По два тебе пирога, по два приносят венка…
Попросту празднуют все, и пируют соседи все вместе,
И прославляют тебя песнями, Термин святой!
Терминалии праздновались для того, чтобы освятить границы как основу мира и содружества между соседями, всеми, кто (вполне по Гегелю) разделяется границами — и соединяется ими.
И отмечалась Терминалии 23 февраля… Вспомнил ли об этом Троцкий, назначая день своей Красной Армии на эту дату?
И если все забывали вчерашние клятвы о мире и срывались с цепи «термина», то с чего бы это именно России тут быть исключением?
Вряд ли хоть один из приведенных в этой книге эпизодов православной и российской истории не имеет аналогов в истории других религий и стран. Но поскольку именно сейчас наличие этих беззаконий вполне официально отрицается в России и в ее церкви, и поскольку я сам — часть именно «русского мира», я говорю о войнах, развязанных не африканскими правителями, а московскими.
Пропаганда есть везде. Но я и дорогие для меня люди смотрят не американское, а российское ТВ и внимают проповедям московского, а не римского понтифика. Пусть американцы сами разбираются со своими мозгопромывателями. Моя же элементарная гигиеническая задача — защитить свой мозг и объяснить, в силу каких резонов я это делаю.
Угрожающие нам вещатели и вешатели вполне тутошные.
Но спорить с ними непросто. Давно подмечено, что трудно вести дискуссию с товарищем Сталиным: ты ему цитату, а он тебе — ссылку. Эта дискуссия уже принесла мне шесть судов (два церковных и четыре государственных). Что ж, на приговоры я отвечаю книгами[7].
Это не «очернение» России. Военная история России не хуже и не лучше военной истории других империй — как состоявшихся, так и тех, что лишь пытались таковыми стать. Но у «них» это было, а у «нас» это есть. Именно ныне исповедуемый Кремлем догмат о своей всегдашней правоте делает настоящее время в России нравственно хуже, чем в жизни ее европейских соседей.
Я прекрасно понимаю, что и в Европе представления о нравственно допустимом в военной и внешней политике еще совсем недавно резко отличались от тех, что декларируются сегодня. Я помню, что «Джентльмен к западу от Суэца не отвечает за то, что делает джентльмен к востоку от Суэца» (вариант: «джентльмен перестает быть джентльменом к востоку от Суэца»)[8]. Помню, как французский морской министр контр-адмирал Теофиль Об сказал, что «война есть отрицание всякого права»[9].
Но в истории европейских нравов это все же прошлое. Европа от него уходит. Россия же любуется своим имперско-военным прошлым и желает его вернуть. Ее пропаганда тщательно расчесывает все былые обидки, причиненные Руси-России-СССР, и табуирует рассказ о противоположном векторе обидных действий.
И все же: если бы до сих пор слова адмирала Оба оставались руководственными, то ни к чему было бы преследовать россиян за «дискредитацию российской армии», т. е. за суждения о том, что не все ее действия в ходе текущих или прошлых военных операций безупречны с точки зрения этики.
Значит, на уровне нравственных критериев консенсус еще есть. Насилие считается злом.
Значит, спор прежде всего — о фактах.
Они и высыпаны в этой книге.
Глава 1 О чем спор?
Говорят, что "Россия никогда ни на кого не нападала".
Ох, никогда не говори "никогда"…
Но самые официальные и высокопоставленные уста постоянно нарушают этот принцип политической осторожности.
25 декабря 2021 года «Пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков заявил, что Россия никогда ни на кого не нападала первой. "Россия никогда первой ни на кого не нападала", — сказал он в субботу в эфире телеканала "Россия-1"»[10].
Он же 20 февраля 2022: «"Напоминаем, что Россия на протяжении всей своей истории никогда ни на кого не нападала и даже не хочет произносить слово «война», пережив столько конфликтов. Об этом заявил пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков он в интервью программе «Москва. Кремль. Путин"».[11]
В фильме Аркадия Мамонтова "Щит России" (2015) это была коронная фраза: «Россия никогда ни на кого не нападала. Но если нападали на нас, то мы били, били и били. Так было в 1812 и в 1941-м».
Но мне интересны заявления не лиц, допущенных к телевещанию, не депутатов или министров. Мне интересны профессиональные миротворцы и примирители, пацифисты по должности. Профессиональные христиане, лицензированные выпускники курсов "Нагорной проповеди", называющие себя "преемниками апостолов". Наследники мучеников, бесстрашно говорящие правду в лицо царям… Истинные монахи, не связанные никакими земными интересами…
Поэтому на страницах этой книги будет так много обращений к проповедям Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла (Гундяева).
Анализировать проповеди тысяч других проповедников сложнее (в силу их многочисленности) и бесполезнее. Их адепты скажут, что это не "голос церкви" и просто частный случай и частное мнение. Как профессор богословия я считаю, что проповедь патриарха Кирилла, даже сказанная "экс катедра", тоже не есть голос Церкви Христовой. Но это в богословском контексте[12]. А с точки зрения корпоративной, социологической и политической его голос в некотором приближении вполне можно рассматривать как голос Русской Православной Церкви. Во всяком случае он сам так считает и требует, чтобы и остальные, в том числе и нецерковные люди, считали так же.
Итак, согласно с президентом патриарх Кирилл считает немыслимым сопряжение слов "Россия" и "агрессия" иначе как в страдательном залоге:
«Это удивительно, что страна наша никогда ни на кого не нападала, но лишь защищала свои границы, свои священные рубежи».
«Россия никогда не вела захватнических войн. Мы прирастали территориями, но не в результате целенаправленной стратегии, связанной с захватом этих территорий, а только вследствие победы над агрессором».
«Мы знаем, что Россия никогда не ведет и не вела захватнических войн».
«Многие восстают сегодня на Отечество наше, но знаем, что Отечество не сделало никому ничего плохого».
Еще более строго высказался Карельский митрополит Константин (Горянов):
«Кажется, на протяжении всей своей истории Россия существовала только в трех основных регулярно повторяющихся состояниях: в ожидании агрессии и в подготовке к ее отражению, собственно в освободительной, отечественной войне, и в состоянии преодоления ее разрушительных последствий»[17].
Ему вторит митрополит Леонид (в своем телеграмме 12 июня 2024):
«За последние 500 лет Россия воевала с 25 странами. Если брать историю с IX века, то соответственно больше. Нам с измальства известно, что Россия никогда не начинала первой войну».
Так говорить просто грешно. Это грех против правил логических приличий, которые советуют крайне осторожно относиться к использованию «кванторов всеобщности»[18] («все», «никто», «всегда», «никогда», «везде», «нигде» и т. п.).
В опровержение этого тезиса (вкратце его можно обозначить как ННН: «никогда не нападали») достаточно было бы привести три современные цитаты о завязке современной военной ситуации:
Игорь Стрелков, полковник ФСБ РФ:
«Я начал эту войну»[19].
Владимир Путин, президент РФ:
«Мною принято решение о проведении специальной военной операции»[20].
Евгений Пригожин, создатель ЧВК «Вагнер», Герой РФ, Герой ДНР и Герой ЛНР:
«Мы устроили эту драку. Есть соседи, и они поругались. Ты приходишь к соседу, ты можешь ему разбить морду, можешь разбить посуду. Но если тебя сосед послал на три буквы, а ты взял топор и у*бал ему по башке, то это уже какая-то странная ситуация»[21].
А в общем — на нас напали.
Разговоры в стиле «а он первый начал» знакомы любому педагогу (вариант: «ну, все началось с того, что я первый дал ему сдачи»).
И в большой политике это тоже очень вторично.
Вот три заявления германского руководства:
15 марта 1939 года Германия вторглась на территорию Чехословакии.
Официальное оповещение об агрессии выглядело так:
«Уже несколько месяцев Германия вынуждена защищать свой народ, проживающий в закрытых поселковых зонах, от невыносимого террористического режима Чехословакии. С воскресенья во многих местах происходят зверские эксцессы, жертвами которых стали многочисленные немцы. Крики о помощи от пострадавших и преследуемых людей раздаются с каждым часом. Чтобы раз и навсегда устранить эту угрозу миру и создать предпосылки для необходимого нового порядка в этой области, я принял решение ввести с сегодняшнего дня немецкие войска в Богемию и Моравию. Они разоружат террористические банды и прикрывающие их чешские вооруженные силы, защитят жизнь всех, кому угрожает опасность, и тем самым заложат основу для введения фундаментального урегулирования, которое будет отвечать смыслу 1000-летней истории и практическим потребностям немецкого и чешского народов»[22].
Через полгода, 1 сентября 1939 года речь фюрера в рейхстаге была насыщена теми же нотками:
«Данциг был — и есть германский город. Коридор был — и есть германский. Обе эти территории по их культурному развитию принадлежат исключительно германскому народу. Данциг был отнят у нас, Коридор был аннексирован Польшей. Как и на других германских территориях на востоке, со всеми немецкими меньшинствами, проживающими там, обращались всё хуже и хуже. Более чем миллион человек немецкой крови в 1919–20 годах были отрезаны от их родины. Я, естественно, сформулировал наконец германские предложения. Нет на свете ничего более скромного и лояльного, чем эти предложения. Я хотел бы сказать всему миру, что только я мог сделать такие предложения, потому что знал, что, делая такие предложения, я противопоставляю себя миллионам немцев. Эти предложения были отвергнуты. Мало того, что ответом сначала была мобилизация, но потом и усиление террора и давления на наших соотечественников и с медленным выдавливанием их из свободного города Данцига — экономическими, политическими, а в последние недели — военными средствами. Три недели назад я проинформировал польского посла, что, если Польша продолжит посылать Данцигу ноты в форме ультиматумов, если Польша продолжит свои притеснения против немцев, и если польская сторона не отменит таможенные правила, направленные на разрушение данцигской торговли, тогда Рейх не останется праздным наблюдателем. Я не дал повода сомневаться, что те люди, которые сравнивают Германию сегодняшнюю с Германией прежней, обманывают себя.
Была сделана попытка оправдать притеснения немцев — были требования, чтобы немцы прекратили провокации. Я не знаю, в чём заключаются провокации со стороны женщин и детей, если с ними самими плохо обращаются и некоторые были убиты. Я знаю одно — никакая великая держава не может пассивно наблюдать за тем, что происходит, длительное время. Недавно за ночь мы зафиксировали 21 пограничный инцидент, прошлой ночью было 14, из которых 3 были весьма серьёзными. Поэтому я решил прибегнуть к языку, который в разговоре с нами поляки употребляют в течение последних месяцев. Я предназначен, чтобы решить: первое — проблему Данцига; второе — проблему Коридора, и третье — чтобы обеспечить изменение во взаимоотношениях между Германией и Польшей, которая должна гарантировать мирное сосуществование. Поэтому я решил бороться, пока существующее польское правительство не сделает этого, либо пока другое польское правительство не будет готово сделать это. Я решил освободить германские границы от элементов неуверенности, постоянной угрозы гражданской войны»[23].
…Спустя почти сто лет президент России согласился с фюрером: «Перед Второй мировой войной Польша не отдала Данцигский коридор, всё-таки поляки вынудили, они заигрались и вынудили Гитлера начать Вторую мировую войну именно с них. Почему началась война 1 сентября 1939 года именно с Польши? Она оказалась несговорчивой. Гитлеру ничего не оставалось при реализации его планов начать именно с Польши»[24]. Интересный пример проекции своих проблем в прошлое. Целый год его пропаганда твердила, что Запал вынудил нас ввести войска в Украину[25]. И, похоже, что он сам глубоко проникся такой мотивацией….
Утром 22 июня 1941 года МИД Германии оповестил мир:
«Правительство Германии не может безучастно относиться к серьезной угрозе на восточной границе. Поэтому фюрер отдал приказ германским вооруженным силам всеми силами и средствами отвести эту угрозу»[26].
Сам фюрер тогда сказал:
«я стал следить за каждым движением нашего великого противника на Востоке. С апреля по май я, можно сказать, непрерывно находился на наблюдательном пункте и отслеживал все процессы, исполненный решимости в любой момент, как только мне станет ясно, что противник готовится к наступлению, в случае необходимости опередить его на 24 часа. В середине июня признаки стали угрожающими, а во второй половине июня не осталось никаких сомнений в том, что речь идет о неделях или даже днях. И тогда я отдал приказ выступить 22 июня»[27].
Итак, в новейшей истории Европы были случаи, когда даже откровенную агрессию называли самозащитой.
Но растягивание тезиса «мы только защищались» вообще на всю чью бы то ни было национальную историю это новинка. И она глубоко оскорбляет мои научные чувства.
Россия — миролюбивая страна? Гуру тоталитарной секты ННН бесстыже врут, что они де Никогда Не Нападали. Выходит, мы от избытка миролюбия, никогда ни на кого сама не нападая и непрестанно исповедуя принцип «мир без аннексий и контрибуций», Московия распухла до Камчатки… И Москва просто защищалась Москва на дальних подступах к ней — аж на Аляске и Калифорнии[28].
Патриарх Кирилл, почти каждое прикосновение которого к теме истории вздымает брови к макушке, внушает:
«Так возникла династия Романовых, которая на многие годы предопределила мирное и поступательное развитие нашего народа и страны»[29].
Прежде всего изумляет слово «предопределило». Других факторов у истории нет, кроме как фамилия династии? При Романовых путь России прошел от одного Смутного времени до другого. И точно ли этот путь был мирным?!!! Сколько лет из трехсот романовских были мирными? Сколько народных восстаний против тех же Романовых были за эти века? И сколько народу было загублено по ходу расширения Московского царства?
«Россия, будучи в беспрерывной войне с 1756 года, есть потому единственная Держава в свете, которая находилась 40 лет в несчастном положении истощать свое народонаселение»,
— писал в 1796 году министр иностранных дел Российской империи граф Остерман Берлинскому, Лондонскому и Венскому дворам[30].
И точно ли все эти 40 лет, «в век золотой Екатерины», Россия только отбивалась, «миря врагов высокой доблестью полков»?
Догмат о нашем всегдашнем миролюбии насаждается и поэтами.
Некогда (1989?) поэт Эдуард Асадов умильно написал:
Россия начиналась не с меча,
Она с косы и плуга начиналась.
Не потому, что кровь не горяча,
А потому, что русского плеча
Ни разу в жизни злоба не касалась…
И вечно тем сильна моя страна,
Что никого нигде не унижала.
Ведь доброта сильнее, чем война,
Как бескорыстье действеннее жала.
Встает заря, светла и горяча.
И будет так вовеки нерушимо.
Россия начиналась не с меча,
И потому она непобедима!
Понимаю, что измерять гармонию алгеброй не всегда уместно. Но все же.
Пробуем соотнести слова "Россия" и "коса". И находим, что 11 (22) мая 1721 года Пётр I издал указ «Об отправлении в разные хлебородные места крестьян для обучения местных обывателей снимать хлеб с поля косами»[31]. Преимущества косы описывались в указе следующим образом: «Понеже в здешних краях в Курляндии, в Лифляндии и в Пруссах у мужиков обычай есть, что вместо серпов хлеб снимают малыми косами с граблями, что перед нашими серпами гораздо споро и выгоднее, что средний работник за десять человек сработает».
То есть сначала все же был меч: завоевание Прибалтики, а потом уже — учеба у местных жителей и заимствование косы.
Плуг (соха на колесах) был известен раньше — еще в Римском империи. Но самое это слово есть заимствование из древне-немецкого pfluog. Сказать, что Россия началась с заимствования немецкого слова, обозначающего римское изобретение… Ну, поэтам все можно…
Поэты даже такое писали:
«Нет! — сказали мы фашистам, —
Не потерпит наш народ,
Чтобы русский хлеб душистый
Назывался словом «брот»
Сергею Михалкову было невдомек, что слово «хлеб» такого же германского происхождения (от протогерманского *hlaibaz). Кстати, оно однокоренное с английским lord (от староанглийского hlāford < hlāfweard, которое является сочетанием hlāf «хлеб» и weard «хранитель»).
Впрочем, и слово меч (вкупе со словами князь и конь) заимствованы тоже из древненемецкого (готского) языка: *mēkeis. В начале первого тысячелетия н. э. вышедшие с севера Европы (Скандза историка Иордана; остров Готланд, возможно, Швеция) готы покорили восточно-европейские славянские племена, создав «готский союз племен». И язык помнит, что предметы власти и роскоши (хлеб-конь-меч-князь) обозначали не-славян, владевших славянями как рабами-склавинами.
В любом случае меч точно появляется у человечества раньше плуга и даже раньше сохи. А появлению древнерусского протогосударства предшествовали века долгих войн, завоеваний и изгнаний[32].
Антитеза вечноумиленному Асадову — стихи совсем современного поэта Игоря Иртеньева, написанные за неделю до начала «специальной военный операции на Украине» 2022 года:
Родина, сними уже кольчугу,
Спрячь подальше меч свой кладенец,
Не ори: «война!» на всю округу,
Сядь уже, расслабься наконец,
Ты и так давно всех зае*ала,
Милая застенчивая Русь.
Приходи в себя мало-помалу:
Сразу не получится, боюсь.
Ну придумай для начала что-то
Самое простое без затей…
Подлатай забор, поправь ворота,
В кои веки накорми детей.
Спой им ту же песню про синицу,
Как она там замужем жила,
И пускай покой тебе приснится,
А не дом, сгоревший твой дотла[33].
Рассмотрение тезиса «Россия никогда ни на кого не нападала» начинается с поиска четырех определений.
Первое: что такое «война»?
Второе: что значит «нападала»?
Третье: что считать «Россией»?
Четвертое: в каких временных рамках понимать «никогда»?
Глава 2 Определение войны и нападения
27 августа 1928 года в Париже главы одиннадцати государств заключили Договор об отказе от войны в качестве орудия национальной политики (Пакт Бриана-Келлога), к которому сразу же присоединилось большинство стран мира.
Договаривающиеся стороны этого Пакта осуждали войну в качестве средства разрешения международных конфликтов, отказывались от нее в качестве орудия политики.
Таким образом, с правовой точки зрения, был закреплен всеобщий запрет войны.
Однако у договора был значительный недостаток. Запрету подлежала лишь война. Но военные действия, которые нападающая сторона не объявляла как войну, не считались нарушением Пакта. Примером таких действий явились, прежде всего, нападения японских войск на Китай в 1930-е гг.
В связи с этим сначала была принята Конвенция об определении агрессии между СССР, Румынией, Чехословакией, Турцией и Югославией (4 июля 1933 г.)
«Центральный Исполнительный Комитет Союза Советских Социалистических Республик, Его Величество Король Румынии. Президент Чехословацкой Республики, Президент Турецкой Республики и Его Величество Король Югославии,
желая укрепить мир, существующий между их странами;
считая, что Пакт Бриана-Қеллога, участниками которого они являются, воспрещает всякую агрессию;
полагая необходимым, в интересах всеобщей безопасности, определить возможно более точным образом понятие агрессии, дабы предупредить всякий повод к ее оправданию
Статья II
…будет признано нападающим в международном конфликте Государство, которое первое совершит одно из следующих действий:
1. Объявление воины другому Государству;
2. Вторжение своих вооруженных сил, хотя бы без объявления войны, на территорию другого Государства;
3. Нападение своими сухопутными, морскими или воздушными силами, хотя бы без объявления войны, на территорию, суда или воздушные суда другого Государства;
4. Морскую блокаду берегов или портов другого Государства;
5. Поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого Государства, или отказ, несмотря на требование Государства, подвергшегося вторжению, принять, на своей собственной территории, все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства.
Статья III
Никакое соображение политического, военного, экономического или иного порядка не может служить извинением или оправданием агрессии, предусмотренной в статье II (в качестве примера смотреть Приложение).
Приложение к статье III
Стороны, подписавшие Конвенцию относительно определения агрессии, желая дать некоторые указания, позволяющие определить нападающего, констатируют, что никакой акт агрессии в смысле Статьи II названной Конвенции не может быть оправдан, между прочим, одним из следующих обстоятельств:
А. Внутреннее, положение Государства, например, его политический, экономический или социальный строй; недостатки, приписываемые его управлению; беспорядки, проистекающие из забастовок, революций, контрреволюций или гражданской войны.
Б. Международное поведение Государства, например, нарушение или опасность нарушения материальных или моральных прав или интересов иностранного Государства или его граждан; разрыв дипломатических или экономических отношений; меры экономического или финансового бойкота; споры, относящиеся к экономическим, финансовым или другим обязательствам перед иностранными Государствами; пограничные инциденты, не подходящие ни под один из случаев агрессии, указанных в Статье II.
Высокие Договаривающиеся Стороны, с другой стороны, соглашаются признать, что настоящая Конвенция ни в коем случае не должна будет служить оправданием нарушений международного права, которые могли бы содержаться в обстоятельствах, указанных в приведенном выше перечислении.
Максим Литвинов, Н. Титулеску, Ян Масарик, Мехмед Мюнир, Г. Джурич»[34].
Конвенция ратифицирована ЦИК СССР — 17 августа 1933 г., президентом Чехословакии — / августа 1933 г., королем Румынии — 15 сентября 1933 г., королем Югославии — 16 декабря 1933 г., президентом Турции — 11 февраля 1934 г.
Способ ликвидации независимости Австрии — аншлюс — стал непосредственным поводом для закрепления в международном праве понятия «косвенная агрессия». «К косвенной агрессии относятся действия государства, позволяющие, чтобы его территория, предоставленная другому государству, использовалась для совершения актов агрессии против третьего государства, либо засылка государством или от его имени вооружённых банд, иррегулярных сил или наёмников, которые осуществляют военные действия против другого государства, носящие столь серьёзный характер, что могут быть приравнены к вышеуказанным актам агрессии, либо значительное участие в них. Международный суд ООН в своем решении по иску Никарагуа против США 1986 расширил понятие косвенной агрессии, распространив его на действия государства по оказанию помощи повстанцам, вооружённым бандам в форме предоставления им оружия, материально-технической или иной помощи. В резолюции 3314 Генеральной Ассамблеи ООН, принятой 14 декабря 1974 года также подчеркивается, что перечень актов агрессии, изложенных в ней, не является исчерпывающим и Совет Безопасности ООН может определить, что и другие акты представляют агрессию в соответствии с Уставом ООН»[35].
Чтобы иметь возможность для осуждения о запрещения необъявленных войн в Женевских конвенциях от 12 августа 1949 года и Дополнительных протоколах к ним 1977 года наряду с термином «война» стал применяться термин «военный конфликт». Позже в международном праве оба указанных понятия стали употребляться как синонимы.
Вооруженный конфликт трактуется также как вид вооруженного противоборства между государствами или социальными общностями внутри них в целях разрешения экономических, политических и других противоречий посредством ограниченного применения каждой из сторон военной силы. В качестве синонима категории «военный конфликт» в таком понимании употребляется также термин «вооруженный конфликт».
В пункте 4 ст.2 Устава ООН закреплен запрет применения любой силы в международных отношениях, а не только «война в правовом смысле».
Понятие «вооруженный конфликт» шире и включает понятие «война».
«Военные авторы обычно определяют войну как вооружённый конфликт, в котором соперничающие группы обладают достаточно равными силами, чтобы сделать исход сражения неопределённым. Вооружённые конфликты сильных в военном отношении стран с находящимися на примитивном уровне развития государствами называются принуждением к миру в текущей теории военной стратегии, военными экспедициями или освоением новых территорий; с небольшими государствами — интервенциями или репрессалиями; с внутренними группами — восстаниями, мятежами либо внутренними конфликтами (гражданская война). Подобные инциденты, если сопротивление оказалось достаточно сильным или продолжительным по времени, могут достичь достаточного размаха, чтобы быть классифицированными как «война».
Проведенный анализ нормативных правовых актов Российской Федерации, к сожалению, показал, что в настоящее время в действующем законодательстве пока отсутствует определение понятия «Война».
Так же следует отметить, что в настоящее время понятие «война» и «вооруженный конфликт» как в нормативных правовых актах, так и в иных источниках не разделяются.
Военный энциклопедический словарь рассматривает эти понятия как часть и целое.
О необходимости различить войну и конфликт как разные этапы развертывания противоречий заявляют и авторы статьи «О современной сущности войны». По их мнению, война, как правило, предполагает достижение захватнической цели путем нанесения неприемлемого ущерба для оборонительного потенциала противника или его полного уничтожения. Конфликту как локальному противоречию присуще ограничение объема наносимого ущерба. Конфликт может быть закончен посредством согласовательных процедур. Война, как правило, завершается полной потерей способности или наступать, или оборонять страну»[36].
Агрессия, нападение это вторжение на чужую территорию, при котором нападающая сторона первой начинает боевые или грабительские действия.
Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 3314
«Территория государства является неприкосновенной и что она не должна быть объектом, даже временно, военной оккупации или других мер применения силы, предпринимаемых другим государством.
Статья 1. Агрессией является применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства.
Статья 2. Агрессией является применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства. Применение вооруженной силы государством первым является prima facie свидетельством акта агрессии. Любое из следующих действий, независимо от объявления войны будет квалифицироваться в качестве акта агрессии:
Статья 3. Любое из следующих действий, независимо от объявления войны будет квалифицироваться в качестве акта агрессии:
а) вторжение или нападение вооруженных сил государства на территорию другого государства или любая военная оккупация, какой бы временный характер она ни носила, являющаяся результатом такого вторжения или нападения, или любая аннексия с применением силы территории другого государства или части ее;
b) бомбардировка вооруженными силами государства территории другого государства или применение любого оружия государством против территории другого государства;
с) блокада портов или берегов государства вооруженными силами другого государства;
d) нападение вооруженными силами государства на сухопутные, морские или воздушные силы, или морские и воздушные флоты другого государства;
e) применение вооруженных сил одного государства, находящихся на территории другого государства по соглашению с принимающим государством, в нарушение условий, предусмотренных в соглашении, или любое продолжение их пребывания на такой территории по прекращению действия соглашения;
f) действие государства, позволяющего, чтобы его территория, которую оно предоставило в распоряжение другого государства, использовалась этим другим государством для совершения акта агрессии против третьего государства;
g) засылка государством или от имени государства вооруженных банд, групп, иррегулярных сил или наемников, которые осуществляют акты применения вооруженной силы против другого государства, носящие столь серьезный характер, что это равносильно перечисленным выше актам, или его значительное участие в них.
Статья 5.
Никакие соображения любого характера, будь то политического, экономического, военного или иного характера, не могут служить оправданием агрессии. Агрессивная война является преступлением против международного мира. Агрессия влечет за собой международную ответственность»[37].
«Декларация о недопустимости интервенции и вмешательства во внутренние дела государств. Принята резолюцией 36/103 Генеральной Ассамблеи от 9 декабря 1981 года.
Генеральная Ассамблея, принимая во внимание Определение агрессии, торжественно заявляет, что:
1. ни одно государство или группа государств не имеет права осуществлять интервенцию или вмешательство в любой форме или по какой бы то ни было причине во внутренние и внешние дела других государств;
2. принцип отказа от интервенции и невмешательства во внутренние и внешние дела государств включает следующие права и обязанности:
a) суверенитет, политическую независимость, территориальную неприкосновенность, национальное единство и безопасность всех государств, а также национальную самобытность и культурное наследие их народов;
b) суверенное и неотъемлемое право государства свободно определять свою собственную политическую, экономическую, культурную и социальную систему, развивать свои международные отношения и осуществлять неотъемлемый суверенитет над своими природными ресурсами в соответствии с волей его народа без внешней интервенции, вмешательства, подрывной деятельности, принуждения или угрозы в какой бы то ни было форме;
c) право государств и народов иметь свободный доступ к информации и полностью развивать без вмешательства свою систему информации и средств массовой информации и использовать свои средства информации в целях содействия своим политическим, социальным, экономическим и культурным интересами и чаяниям, на основе, в частности, соответствующих статей Всеобщей декларации прав человека и принципов нового международного порядка в области информации;
f) обязанность государства воздерживаться от оказания содействия, поощрения или поддержки, прямо или косвенно, мятежной или сепаратистской деятельности в других государствах под каким бы то ни было предлогом, или от каких-либо действий, направленных на нарушение единства или подрыв, или свержение политического строя других государств;
g) обязанность государства не допускать на своей территории обучения, финансирования и вербовки наемников или засылки таких наемников на территорию другого государства и отказывать в предоставлении средств, включая финансирование, для оснащения и транзита наемников;
j) обязанность государства воздерживаться от любых клеветнических кампаний, оскорбительной или враждебной пропаганды с целью осуществления интервенции или вмешательства во внутренние дела других государств;
k) обязанность государства при осуществлении своих международных отношений в экономической, социальной, технической и торговой областях воздерживаться от любых мер, которые могут представлять собой интервенцию или вмешательство во внутренние или внешние дела другого государства, препятствуя ему тем самым свободно определять свое политическое, экономическое и социальное развитие; это включает, в частности, обязанность государства не использовать свои программы внешней экономической помощи и не прибегать к любой многосторонней или односторонней экономической репрессалии или блокаде и не допускать использования транснациональных или многонациональных корпораций, находящихся под его юрисдикцией или контролем, в качестве средств политического давления или принуждения против другого государства, в нарушение Устава Организации Объединенных Наций;
n) обязанность государства воздерживаться от организации, обучения, финансирования или вооружения политических и этнических групп на своих территориях или территориях других государств с целью осуществления подрывной деятельности, создания беспорядков или волнений в других странах;
e) право и обязанность государства не признавать ситуаций, сложившихся в результате угрозы силой или ее применения, или актов, совершенных в нарушение принципа отказа от интервенции и невмешательства».
Уголовный кодекс УК РФ устанавливает:
«Ст. 353. Планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны наказываются лишением свободы на срок от семи до пятнадцати лет.
Ведение агрессивной войны — наказывается лишением свободы на срок от десяти до двадцати лет.
Ст. 354. Публичные призывы к развязыванию агрессивной войны — наказываются штрафом в размере до трехсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до двух лет либо лишением свободы на срок до трех лет.
Те же деяния, совершенные с использованием средств массовой информации либо лицом, занимающим государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, — наказываются штрафом в размере от ста тысяч до пятисот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного года до трех лет либо лишением свободы на срок до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет».
То, что может выставляться в качестве мотива нападения, для права и ООН не важно: месть, превентив, «нас вынудили», «мы исполняли союзнический долг», «мы вернули наши исконные земли»[38], или же просто «дело было вечером, делать было нечего».
Стоит отметить и такую форму агрессии как оккупация страны или ее части якобы по приглашению ее правительства — в том случае, если это правительство является марионеточным и созданным агрессором именно с этой целью[39].
Итак, ведение войны не тождественно официальному объявлению войны, и юридическая квалификация агрессии не зависит от того, имел ли место формальный акт «иду на вы».
В этой перспективе поставим простой вопрос — когда началась Вторая Мировая Война?
Порой историки советуют отказаться от европоцентризма и и посмотреть на мир глазами Китая. Для Китая, понесшего самые тяжелые человеческие потери в мире и столкнувшегося с самой дикой бесчеловечностью оккупантов, война с Японией началась задолго до Перл-Харбора.
Но «задолго» — это когда? В 1928 году? 1931? 1935? 1937?[40]
Дело в том, что официально Япония никогда не объявляла войну Китаю. Да и какому именно Китаю? У японцев в кармане всегда была парочка марионеточных китайских правителей. И при этом Сталин говорил о войне, причем уже мировой: «Война, так незаметно подкравшаяся к народам, втянула в свою орбиту свыше пятисот миллионов населения, распространив сферу действия на громадную территорию от Тяньцзина, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара; новая империалистическая война стала фактом» (Речь на XVIII съезде ВКП (б) 10 марта 1939 года).
Правительство Чан Кайши объявило войну Японии только после Перл-Харбора — 10 декабря 1941 года. Китайская Советская Республика во главе с Мао была провозглашена шестьюстами делегатов, собравшихся в селении Епин неподалёку от города Жуйцзинь 7 ноября 1931 года. Самопровозглашённая и не признанная даже СССР Китайская Советская Республика 5 апреля 1932 года официально объявила войну Японии.
А Япония так и просто никогда не объявляла войну Китаю С точки зрения Японской дипломатии и войны в Китае просто не было. Была серия инцидентов типа Хасанского или Халхин-гольского. А сама Япония всего лишь из года в год расширяла зону безопасности, добиваясь демилитаризации некоторых китайских провинций. При этом время от времени Япония фиксировала этот демилитаризованный статус соглашениями с китайским правительством.
11 мая 1939 года регулярные японские войска напали на монгольские погранзаставы в районе озера Буир-Нур. Война? — Официально вроде как нет.
Аналогично в противостоянии с СССР — от Японии зависело, как ранжировать события на Халхин-Голе: продолжать выдавать их за «инцидент», вызванный «неясностью» прохождения границы, или за «разведку боем», либо поднять ставки и союзническую помощь СССР Монголии превратить в казус белли.
Гитлер в 1941 году так и не объявил войну Югославии. А просто так, ненароком ее оккупировал, просто превентивно стремясь отодвинуть базы англосаксов от границ Рейха. Так была ли Югославия участником Второй Мировой войны, если войну ей не объявляли? Так, просто слегка пооперировали на ее теле.
В Норвегию Гитлер вторгся не только не объявляя ей войну, но и под предлогом ее защиты. Норвежское правительство и король с этим не согласились, и несколько лет им пришлось провести в изгнании.
Это особенность колониальных войн: заведомо более сильная держава считает возможным «замирение» своей колонии без формальностей об объявлении войны. Король Георг ведь не объявлял войну Джорджу Вашингтону или штату Пенсильвания, а просто слал воинские подкрепления за океан. Правда, 23 августа 1775 в своей Прокламации король объявил часть американских колоний в состоянии «открытого и открытого восстания» и приказал чиновникам империи «приложить максимум усилий в стремлении противостоять и подавить такое восстание».
Так что война без объявления войны это давно известная практика.
Когда-то, в 2014 году, Минобороны России это признавало:
«Механизм агрессии заключается в том, что государство — агрессор (или коалиция стран) раскалывает страну — жертву изнутри. Для этого всячески инспирируются, разжигаются имеющиеся внутренние противоречия. Неважно какие — национальные, религиозные, социальные или территориальные.
У населения страны — жертвы агрессии происходит полная потеря ориентации в системе координат «свой — чужой». Вместо того чтобы объединиться перед лицом внешней агрессии, часть населения вступает в борьбу против другой части своего народа.
Агрессор при этом выступает в роли «защитника» одной из сторон внутреннего конфликта, им же спровоцированного. Отряды наемников и бандформирования целенаправленно используют гражданское население как «живой щит», что приводит к большим потерям среди мирного населения, не участвующих в конфликте граждан… «Цветные революции» создают условия для необязательного соблюдения норм международного права, регулирующих ведение войны. Это обусловлено тем, что вооруженные формирования оппозиции и наемников являются негосударственными образованиями, поэтому находятся вне рамок правового поля и не несут никакой ответственности за нарушение международного законодательства. Четвертая особенность — криминализация войны. В ней принимают активное участие криминальные структуры. Безнаказанность и вседозволенность ведет к тому, что боевые действия ведутся бандитскими и террористическими методами.
И наконец, последняя особенность, которую хотелось бы озвучить, заключается в широком использовании частных военных формирований и сил специальных операций. При ведении войн против государства по технологиям «цветных революций» возникает потребность в военных формированиях, позволяющих скрыть явно выраженное вмешательство одного государства в дела другого. В этих условиях возрастает роль сил специальных операций, выполняющих задачи диверсионно-разведывательными методами.
Кроме того, к ведению боевых действий широко привлекаются частные военные компании, которые представляют собой формирования наемников. Отмечу, что проведенные ими боевые операции отличаются неразборчивостью в средствах, большим количеством убитых и раненых среди гражданского населения. В целом приходится констатировать, что войны, инициированные в рамках «цветных революций», ведутся самыми низменными способами. С точки зрения международного права и морали, они больше соответствуют средневековью, чем двадцать первому веку»[41].
А если от вопросов права перейти в мир этических оценок, то и в отношениях между странами должно было бы действовать «золотое правило этики». Не желай другому нежеланного себе самому. Или, как это сказано в Декларáции прав человека и гражданина, принятой Национальным учредительным собранием революционной Франции 26 августа 1789 года, «Свобода состоит в возможности делать все, что не вредит другому: таким образом осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же самыми правами. Эти пределы могут быть установлены лишь Законом».
Вот хотели бы россияне, чтобы Китай для защиты своих соотечественников, живущих на российском Дальнем Востоке, начал свою СВО в тех же краях?
Глава 3 Что считать Россией?
При рассмотрении кейса «агрессивные войны России» есть очевидная трудность в ответе на вопрос — что считать «Россией»? Вбирает ли в себя этот термин все те протогосударственные образования, о которых повествуется в школьном курсе «История Отечества»? История народов и государств, абсорбированных Россией — это история России?
История Якутии, Крыма, Чечни, Татарстана — это история России? С какого времени? Только со времени «мирного присоединения»?
Ведь очерки их истории входят в курсы «Отечественной истории» и начинаются эти очерки все же не со дня присяги московскому царю. Кто из историков готов присягнуть и доказать, что сотни этносов, ныне составляющих Российскую Федерацию, никогда не вели себя агрессивно?
А если курс называется «История Отечества», то должна ли в него входить история Казанского, Сибирского, Крымкого ханств, история дагестанских Шамхальств, ногайской орды, история не всегда мирных переселений калмыцкого и якутского[42] народов?
Крымские татары неоднократно были как союзниками, так и противниками московских правителей. Некоторые свои войны они вели безотносительно к Москве. Например, совершали набеги на Кабарду, походы на земли адыгов и черкесов.
А история казачества — это история России?
Казаки были большими охотниками сходить в откровенно разбойничий или пиратский поход. Можно вспомнить хотя бы «Тараса Бульбу»). Или — рассказ Боплана:
«Киев. Именно отсюда вышли те отважные люди, которые в настоящее время называются запорожскими казаками. Эти люди, которые часто, почти ежегодно, предпринимают набеги на Понт Эвксинскийи наносят большой вред туркам. Они много раз грабили Крым, принадлежащий Татарии, опустошали Анатолию, разоряли Трапезунд и достигали даже устья Черного моря, в трех милях от Константинополя, откуда, предав все огню и мечу, возвращаются с большой добычей и некоторым [числом] рабов, обыкновенно малых детей, которых оставляют у себя в качестве прислуги или же дарят вельможам своей страны. Пожилых людей они никогда не берут с собой, разве что тогда, когда считают их достаточно богатыми, чтобы заплатить за себя выкуп»[43].
Тут просто фиксируем проблему: «История России» не вполне совпадает ни с «историей русских», ни с «Отечественной историей». Она и шире и уже. История татар, башкир, якутов — это часть ««Отечественной истории», но до определенного времени не часть «Истории России». История казаков, литвинов, киевлян — это часть «Отечественной истории», это часть «истории русских», и на определенных этапах — часть «Истории России». Поэтому при анализе формуле «Россия никогда» или «Россия всегда» прежде фактографического рассмотрения уместно задуматься над проблемой субъектности — что, кто и при каких условиях считается в этой формуле субъектом деяния.
Но сосредоточимся только на «русском» майнстриме отечественной истории.
Если банды норманов-варягов — это «Россия» (этимология слова «Рос» говорит в пользу такого отождествления)[44], то походы киевских князей Святослава и Олега на Царьград — это чистейшая агрессия.
Первая русская летопись первый эпизод национальной истории начинает вовсе не с асадовской «косы»: герои летописи прежде «призвания варягов»[45] их изгнали, «начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом» (Повесть временных лет. 862 год).
За 10 лет до этого в этой летописи стоит первая дата:
«В год 6360 (852), когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и числа положим».
Итак, первая зарубка национальной памяти — «приходила Русь на Царьград». Византия напала на Киев? Нет, и близко не подходила. А Русь на Царьград ходила с мечом или с косой? Олегово «Иду на вы» — это самооборона?[46]
А о чем говорит древнейшее произведение русской литературы? «Слово о полку Игореве» оплакивает князя, погибшего в отчетливо агрессивном походе 1185 года:
«наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую… Хощу бо, рече, копие приломити конець поля Половецкаго с вами Русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».
Далее — в переводе Николая Заболоцкого:
«О Русская земля! Ты уже за холмом… Смяло войско половцев поганых и умчало половецких дев. Захватили золота без счёта, груду аксамитов и шелков… День и ночь над полем незнакомым стрелы половецкие свистят. И настала тяжкая година, поглотила русичей чужбина».
Как видим, первый русский стих воспевает вполне агрессивную войну на чужой земле («за холмом»), правда, оплакивает то, что обернулся тот поход немалой русской кровью. Слезы половецких дев и кровь половцев в расчет не берутся.
Еще один древней русский литературный памятник — «Слово о Законе и Благодати» киевского митрополита Иллариона:
«Похвалим же и мы, по силе нашей, малыми похвалами, великое и дивное сотворившего, нашего учителя и наставника, великого князя земли нашей Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава, которые во времена своего владычества мужеством и храбростью прослыли в странах многих и ныне победами и силою поминаются и прославляются. Ибо не в худой и неведомой земле владычество ваше, но в Русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли».
Упомянутые Игорь и Святослав защищали Киев от нападения «со всех четырех концах земли»? Или эти норманы-Рюриковичи ходили в грабительские походы во все стороны? Повесть временных лет ясно говорит о характере этих походов:
«Пришел Святослав в Переяславец, и затворились болгары в городе. И вышли болгары на битву со Святославом, и была сеча велика, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав своим воинам: "Здесь нам и умереть; постоим же мужественно, братья и дружина!" И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом, и послал к грекам со словами: "Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город"».
После печального для русов Доростольского сидения Святослав заключает договор с императором Цимисхием:
«И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую».
Стоит отметить односторонность этой формулы: греческий император не берет ответных обязательств не нападать на Киев (по той причине, что это ему и в голову не могло прийти).
И точно ли доброй была слава об этих князьях «в странах многих»? Византийский историк Лев Диакон передает такое мнение:
«Сфендослав (таким именем он назывался у тавров) не в силах был сдержать своих устремлений; возбужденный надеждой получить богатство, видя себя во сне владетелем страны мисян, он, будучи мужем горячим и дерзким, да к тому же отважным и деятельным, поднял на войну все молодое поколение тавров…».
Арабский историк Аль-Масуди (писал в середине X века) сохранил такую память о походах русов:
«После того, как русские суда прибыли к хазарским людям, поставленным при устье рукава, они (Русы) послали к хазарскому царю просить о том, чтоб они могли перейти в его страну, войти в его реку и вступить в Хазарское море — под условием, что они дадут ему половину из всего, что награбят у народов, живущих по этому морю. Он же (царь) согласился на это. Посему они вступили в рукав, достигли устья реки (Дона) и стали подниматься по этой водяной полосе, пока не достигли реки Хазарской (Волги), вошли по ней в город Итиль, прошли его и достигли устья реки и впадения ее в Хазарское (Каспийское) море. И русские суда распространились по этому морю, толпы их бросились на на города Табаристана, на Абаскун, который находится на Джурджанском берегу, на Нефтяную страну и по направлению к Адарбайджану. И Русы проливали кровь, брали в плен женщин и детей, грабили имущество, распускали всадников (для нападений) и жгли. Народы, обитавшие около этого моря с ужасом возопили, ибо им не случалось с древнейшего времени, чтоб враг ударил на них здесь, а прибывали сюда только суда купцов и рыболовов. Русы же воевали с Джилем, Дайлемом и с военачальником у Ибн-абис-Саджа и достигли до Нефтяного берега в области Ширвана, известного под названием Баку. При возвращении своем из прибрежных стран Русы поворотили на острова, близкие к Нафте, на расстояние нескольких миль от нее. И жители вооружились, сели на корабли и купеческие суда и отправились к этим островам; но русы устремились на них и тысячи мусульман были умерщвлены и потоплены. Многие месяцы Русы оставались на этом море в таком положении; никто из тамошних народов не имел возможности подступать к ним на этом море, а все они укреплялись и были на страже от них, ибо море это обитаемо вокруг народами. После того, как они награбили и им надоела эта жизнь, отправились они к устью Хазарской реки и истечению ее, послали к царю хазарскому и понесли ему деньги и добычу по их уговору»[47].
И сами киевляне четко понимали — кто какую войну ведет:
«(965). Пошел Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли навстречу во главе со своим князем Каганом и сошлись биться, и в битве одолел Святослав хазар, и столицу их и Белую Вежу взял. И победил ясов и касогов… (967 год) Пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю, и сел княжить там в Переяславце, беря дань с греков. В год 6476 (968). Пришли впервые печенеги на Русскую землю. И послали киевляне к Святославу со словами: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул, а нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих».
Но стоит вернуться к похвальбе митрополита Илариона: «Похвалим же и мы Игоря и славного Святослава, которые прослыли в странах многих и ныне победами и силою поминаются и прославляются». Первый русский (по национальности) киевский митрополит не стыдится разбойной славы своих князей…
Русь Изначальная это верхнее и среднее Поднепровье. И было два врага у нее заклятых — Степь и Лес. Хазарско-печенежско-половецкая степь и финно-угорский лес[48].
И если про первого соседа остались хотя бы былины, то про колонизацию «финно-угорского леса» массовое сознание узнаёт лишь, когда задает вопрос о значении и происхождении имени «Москва».
В 1451 году юный наследник Василия Второго Иван Васильевич и татарский царевич Якуб на Кокшенге расправляются с кокшарами — «градкы их поимаша, а землю всю поплениша и в полон поведоша». Уйдя с Андреевых селищ и Галишны на реку Городишну, приток Сухоны, далее на Сухону, Селенгу и, наконец, на Кокшенгу (ее верховья близки к Сухоне) Иван Васильевич «город Кокшенскои взял, а кокшаров секл множество»[49]. Великокняжеская рать дошла до устья Ваги и Осинова Поля и вернулась «со многим пленом и великою корыстью»[50]. А кто такие кокшары? Наверно, одно из марийских племен. Но вот коснулся их своим дыханием «русский мир» — и спалил к своей «великой корысти»…
Глава 4 Русские против русских
Утверждение «мы никогда ни на кого не нападали» проверяется постановкой простого и горького вопроса — а на самих себя нападали? Княжеские междоусобицы, дворцовые перевороты, народные восстания и их подавления, гражданские войны это общеизвестные страницы нашей национальной истории. Но это все виды агрессии, хотя и против «своих».
Впрочем, тут опять вопрос — а кто в какие века и кем считался «своим»?
Пропускаем «Киевскую Русь».
И где же «Россия» средних веков — в Москве, Киеве, Вильно, Твери, Новгороде?
Вот читаем мы на госпатриотических ресурсах:
«15 июля — Памятная дата военной истории России. В этот день в 1410 году русские войска и их союзники — литовцы, чехи и поляки — одержали победу над немецкими рыцарями в Грюнвальдской битве. Смоленские полки выдержали натиск рыцарей Тевтонского ордена, предрешив исход битвы».
Но какую страну представляли «смоленские полки»? Кто ими командовал? Не вели ли эти самые смоленские полки войну и с Москвой в близкие к тому годы?[51]
Во время походов литовского князя Ольгерда на Москву (1368, 1370) он получал военную помощь от смоленского князя Святослава Ивановича. 1408 год — это «стояние на Угре». Тогда и там смоленские полки стояли не на московской стороне. Угорский договор 1408 года окончательно установил границу между двумя великими княжествами и признавал принадлежность к Великому княжеству Литовскому Смоленской земли и Верховских княжеств (в составе Литвы с 1402 года и до 1514). В ходе новой русско-литовской войны 1500–1503 русское войско безуспешно осаждало Смоленск в 1502 году.
Конечно, военная история анти-московского Смоленска это часть русской истории (как и литовской и польской). Но только при условии отказа от жесткой москво-центричной схемы. Очень не хватает общего учебника восточно-европейской истории. Правда, этот учебник был бы очень мизантропическим, ибо из главы в главу рассказывал бы о многовековой войне всех против всех с бесконечными предательствами.
Патриарх Кирилл уверяет — «Россия просто стремится сохранить свою самобытность, свою веру, свою систему ценностей. А разве не за это сражался святой благоверный князь Александр Невский? Разве не за это сражались наши великие предшественники на Куликовом поле?».
Нет, не за это. И не только потому, что «система ценностей» князя Александра ни на йоту не отличалась от «системы ценностей» других его феодальных коллег и соперников хоть на Западе, хоть на Востоке. Но и по той причине, что ни Александр Невский, ни Дмитрий Донской еще не знали такого термина как «Россия» и вовсе не испытывали чувства идентичности с жителями Твери или Рязани.
Еще в XII–XIII веках русские князья воспринимали Новгород как некое самостоятельное государство, а не Русь. Ипатьевская летопись говорит: «1178 г. Прислаша новгородцы мужей своих ко Мьстиславу Ростиславичу, зовучи его к Новгороду Великому. Он же нехотяше ити из Русской земли… Хотя страдати за отчину, хотя исполнити отечествие свое. Мужи свои рекуче ему: брате, аще зовут тя с честью, иди. Он же рекучи: А тамо ци не наша отцина»[52].
Первая Новгородская Летопись про события 1142 года говорит так:
«Епископъ и купьце и слы новгородьскыя не пущаху из Руси, и они не хотяху иного князя, раз†Святопълка».
Там же про события 1193 года:
«Новгородьци же съ княземь Ярославомь и съ игумены и съ софьяны и съ попы съдумавъше, изволиша богомь избрана Мартурия, и послаша по нь, и приведоша из Русѣ, и посадиша и въ епископии».
1211 год:
«Приде Дмитръ Якуниць из Руси, и съступися Твьрдиславъ посадничьства по своеи воли старЂишю себе: тъгда же даша посадничьство Дъмитру Якуничю». «В лето 6765 [1257]. Приде весть изъ Руси зла, яко хотять Татарове тамгы и десятины на Новьгороде».
«Русью» новгородские летописи называют суздальцев (северо-восточную Русь). Описывая события 1170 года «Слово похвальное Знамению Пресвятой Богородицы», вошедшее в состав «Сказания о битве новгородцев с суздальцами» — новгородского памятника середины XIV века — говорит:
«Князь Андрей разгневался на Новгород и послал сына своего Романа на Новгород со всем войском суздальским, а с ним пошли князь Мстислав со смолянами, а со своими князьями торопчане, муромцы, рязанцы, переславцы, и со всеми князьями вся земля Русская. И было всех князей семьдесят два… И пришли к Новгороду суздальцы со всеми князьями земли Русской… И вот, когда наступил шестой час, начали наступать на город все русские полки… Тогда Господь Бог наш умилосердился над городом нашим по молитвам святой Богородицы: обрушил гнев свой на все полки русские, и покрыла их тьма»[53].
«Воспоминание о Знамении», описывая ту же осаду, говорит «вои различных стран»[54].
Единое Отечество? О таком тогда не помышляли. «Отечество» для того княжеского слоя и времен означала отчину-вотчину, т. е. «отчии владения» — те города и веси, которыми владел отец или иной предок. Это родовые права на некое имущество, которое вполне подлежало и разделам и продажам. Им владели, а не ему служили.
«А женятся не на лепоту зря, токмо по отечеству», что означало, что при выборе спутника жизни обращали внимание не на благосостояние человека, но на его происхождение, его семью»[55].
История появления в русском языке понятия «родина» аналогична истории слова «отечество».
Фасмер отмечает, что впервые термин «родина» в значении «родная страна» встречается у Державина.
Однако основное значения слова «родина» (которое писалось с маленькой буквы) в XVIII веке — место рождения, место проживания семьи, родителей, дворянское гнездо.
Читаем у Д. И. Фонвизина: «В церкви он был с двумя сыновьями, возвратившимися на сих днях на свою родину после двадцатипятилетней воинской службы». В записках С. Н. Глинки: «по выходе из тогдашнего сухопутного кадетского корпуса отправился я на родину, в Духовщинский уезд». И у Пушкина в "Дубровском": «Он смотрел вокруг себя с волнением неописанным. Двенадцать лет не видел он своей родины. Березки, которые при нем были только что посажены около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми деревьями».
Ну, а если не было слов, то не могло быть и осознанной ценности переживаний, выражаемых этими словами.
Русские города и князья (Рюриковичи) веками спорят между собой за право быть «собирателями земель русских». И с этой целью они эти земли опустошают, вырезают, выжигают…
В 1171 году св. князь Андрей Боголюбский посылает рать на Новгород. «И пришедше в землю их много зла сотвориша, села вся взяша и пожгоша, а люди изсекоша, а жены и дети и скоты поимаша»[56].
1315 год. Поведение тверского князя Михаила Ярославича сохранилось в «Повести о разорении Торжка».
Первая редакция:
«Бе бо в то время владеющу Торжком князю Афанасию, и поби князь Михаил Тверский весь град Торжок и церкви божия разори, инокинь же и девиц оскверни, имения от ту живущих поимав, град же огню предав, обитель же сию до основания разори, настоятеля же и братию погуби, утварь церковную и монастырское строение во Тверь отпровади».
Вторая редакция:
«Последи же злая пагуба содеяся граду Торшку от князя Михаила Тверского в лета 6823 году. Князь Михаил собра своя воя и прииде ко граду Торшку ратию. Князь же Афанасие выехав против ево с черными людми и с ноугородцы на поле. И бысть бой велик и победи князь же Михаил. Таково бо жестокосердие тогда содеяся на град и на люди. Аще бо едина вера бяше, но злобою горши показася, понеже бо людей тех во граде огню предаде, а иныя в реце потопи, инии младенца остави, но всех поби мужеский пол и женский и смерти предаст, черноризець же и девиц обнажати повеле, потом же их и убивати. И имение града того все пограби и церкви разори и святыя иконы и книги церковныя все поймал. Потом же град весь и святыя обители града того все огнем попали. И тогда град Торжек и обители быша от него в конечном запустении»[57].
Этими же словами из «Повести о разорении Торжка» 1315 года описывает Симеоновская летопись позднейший второй разгром Торжка в 1373 году внуком упомянутого князя Михаила Ярославича — Михаилом Александровичем, князем Тверским-Микулинским:
«Князь же Михаило, събравъ воя многы, прииде ратью къ городу къ Торжьку и взя городъ и огнемъ пожже городъ весь, и бысть пагуба велика христианомъ, овы огнемъ погореша въ дворе надъ животы, а друзии выбежа въ церковь въ святыи Спасъ, и ту издахошася, и огнемъ изгореша много множество, инии же бежачи отъ огня въ реце во Тферци истопоша, и добрыя жены и девица видяще надъ собою лупление отъ Тферичь, а они одираху до последнеи наготы, егоже погании не творять, како те отъ срамоты и беды въ воде утопоша чернци и черници, и все до наготы излупльше. И кто, братие, о семъ не плачется, кто ся осталъ живыхъ видевыи, како они нужную и горкую смерть подъяша, и святыи церкви пожжени и городъ весь отъинудь пустъ, еже ни отъ поганыхъ не бывало таковаго зла Торжьку. И церкви и манастыри огнемъ погореша»
Этот тверской князь Михаил — в лике святых[59]. Но неудивительно, что до революции в Торжке не было ни одной иконы Михаила Тверского, о чем сообщает архиепископ Димитрий Самбикин.
1386 год. «Смоленское побоище». Смоленский князь Святослав пошел к Мстиславлю, который прежде принадлежал смоленским князьям, а потом был отнят у них литовцами. Мстиславль это древнерусское Мстиславское княжество, которое выделилось из Смоленского. И население там было в основном православным.
Никоновская летопись так описывает обращение с единоплеменными единоверцами:
«Того же лета князь великы Святослав Иванович Смоленский, и з детми своими Святославичи, з Глебом и с Юрьем, со многыми силами собрався, поиде ратью ко Мстиславлю граду, егоже отняша у него Литва, он же хотяще его к себе взятии. И много зла, идуще учиниша земле Литовьской, воюя землю Литовьскую. Иных Литовьских мужей Смолняне, изымавше, мучаху различными муками и убиваху; а иных мужей и жен и младенцов, во избах запирающе, зажигаху. А других, стену развед храмины от высоты и до земли, меж бревен рукы въкладываху, ото угла до угла стисняху человеки; и пониже тех других повешев, межи бревен руки въклаше, стисняху такоже от угла до угла; и тако висяху человецы; такоже тем образом и до верху по всем четырем стенам сотворяху; и тако по многым храминам сотвориша и зажигающе огнем во мнозе ярости. А младенци на копие возстыкаху, а другых, лысты процепивше, вешаху на жердех, аки полти, стремглав; нечеловечьне без милости мучаху»[60].
Новгородская I летопись младшего извода согласна:
«и святыя церкви пожьжены, и город всь отинуд пустъ: понеже бо ни от поганых не бывало такового зла».
В том же году св. Дмитрий Донской, собрав рати 29 городов, двинулся на Новгород:
«Поход был предпринят зимой перед праздником Рождества Христова в 1386 году. Великий князь двинулся со всеми своими ратями, на пути сжигая и разоряя села новгородской земли. Новгородцы выслали к нему своих послов просить мира. Димитрий не хотел их слушать, шел далее и в начале января 1387 года расположился за пятнадцать верст от Новгорода. Новгородцы в отчаянии зажгли около города посады. Сгорело 24 монастыря. Новгород положил заплатить 8000 рублей. Великий князь повернул назад, но его посещение тяжело отозвалось на всей новгородской земле: много мужчин, женщин и детей увели москвичи в неволю; много ограбленных ратными людьми и выгнанных из своих пепелищ новгородцев погибло от стужи»
Летописи говорят о забытых битвах св. Дмитрия Донского:
1362 год — «ходи князь Дмитрий Иванович на Галицкого князя Дмитрея и прогнаша и, а княгиню полонил» (Троицкая летопись).
1363 год — «князь Дмитрий Иванович ходи ратью на Суждаль» (Троицкая летопись).
Никоновская летопись описывает, как в 1368 году, св. князь Дмитрий Иванович вместе со своим духовным отцом св. митрополитом Алексием «зазваша любовию к себе на Москву князя Михаила Александровича Тверского, и потом составиша с ним речи, таже потом бысть им суд на третей[62] на миру в правде: да (потом) его изымали, а что были бояре около его, тех всех поимали и розно развели и держаше их в изтомлении велице».
Однако, слухи о приближении трех послов из Орды заставили святых московских правителей отпустить Тверского князя на свободу. Тот отчего-то обиделся: «Князь же Михайло Тверский о том велми сжалися и не любезно бысть ему сие и положи то в измену. Гневашася же наипаче на митрополита, глаголя: «колику любовь и веру имех паче всех к митрополиту сему, и он толико мя посрами и поруга!». Вскоре по требованию московского князя св. Алексий наложит на тверского князя анафему, которую придется снять после протеста вселенского патриарха…
Весной 1370 г. великий московский князь Дмитрий Иванович «посылалъ воевать Брянска» Рогожский летописец)[63]. Должно быть, именно в результате этого похода московские войска взяли литовские крепости Калугу и Мценск.
1371 год — «князь Дмитрий Иванович посла рать на Рязань». (Троицкая летопись). 1375 год — Димитрий, взяв Микулин, осадил Тверь. «Все области князя Михаила были разорены Московскими Воеводами, города взяты, люди отведены в плен, скот истреблен, хлеб потоптан; ни церкви, ни монастыри не уцелели» (Карамзин. История т.5. Князь Димитрий Иванович). Отметим, что по ходу войны двух святых князей монастыри и храмы выгорают и грабятся.
1437 год. События «Белевщины». Московский князь Василий Васильевич отправляет войска в поход на татарского царька Улу-Мухаммеда, зимующего в Белеве под Тулой. Во главе войск поставлены были князья Дмитрий Юрьевич Шемяка и Дмитрий Юрьевич Красный. По дороге от Москвы к Туле москвичи не преминули заняться грабежом: «все пограбиша у своего же православного христьянства, и мучаху людей из добытка, и животину бьюще, назад себе отсылаху, а ни с чим же не разоидяхуся, все грабяху и неподобная и скверная деяху»[64]. Путь от Москвы до Белева шел через Серпухов, Тарусу, Лисин и Калугу. После разгрома татарами остатки московской дружины были добиты ранее ограбенными ими русскими крестьянами: «а инех бесчисленое множество побьено бысть и от своих хрестьян, которых, идучи к бою тому, грабили»[65].
В 1535 году московские воеводы вернулись с большим «полоном» («наполнися земля вся Руская полону литовского»[66]), оставив за собой сожженные села и посады, но не удержав ни пяди земли.
Вычеркиваем все это из истории России?
Глава 5 Почему мы такие большие?
— Россия только начинается Петербургом, а кончается… Ну-ка, вспомните, сударь, чему вас учили добрые патеры?
— Россия кончается Сибирью, — захохотал де Еон.
— Бездарно вас учили! — грянул Бестужев. — Сибирь только пупок России, а понюхать, чем пахнет русская пятка, вы можете лишь на Камчатке…
Зачем русские с Восточно-Европейской равнины дошли до берегов Тихого океана?
Можно сказать, что им был присущ неудержимый «фаустовский дух» (по Освальду Шпенглеру). Но отчего он тут пробудился раньше, чем у западно-европейцев? И почему он работал лишь в одном измерении — территориальной экспансии, без попытки создания других путей покорения мира — индустрии или науки?
Можно сказать, что это было бегство к свободе от родных деспотов и крепостников. Но отчего же крепостническое государство поддерживало этих своих сухопутных Колумбов?
А патриарх Кирилл говорит просто: это ради расширения власти именно его корпорации:
«Небольшое княжество Московское превратилось в ядро великого государства от океана до океана. Что означало это великое делание[67] наших предков? Было ли это неудержимым стремлением к богатству, к умножению своей мощи? Или это была патологическая зависть к соседям? Не было ни того, ни другого, ни третьего. Народ наш сознавал свою ответственность пред Богом в том, чтобы нести свет Христовой истины на Восток, и совершалось это не только силой духовенства, но и силой всего нашего народа»[68]. «Главной движущей силой была вера православная. Люди шли для того, чтобы утверждать Православие, чтобы привести ко Христу народы, которые жили в Сибири, а вместе с тем принести им образованность, культуру, то, что помогло бы им преодолеть значительное цивилизационное отставание от всего мира»[69]. «У тех первопроходцев, которые шли без компаса и без карт, просто навстречу восходящему солнцу, без дорог, по болотам, по рекам, по лесам, по горам и перевалам, была единственная цель ― достичь места, где они могли бы поставить русский флаг и построить русскую церковь»[70].
Поистине, Россия это страна с непредсказуемым прошлым. Еще недавно «мы знали», что в Сибирь уходили от тяжкой длани государя и помещиков. Теперь «мы знаем», что это не так: ЕДИНСТВЕННАЯ цель этого продвижения была в том, чтобы построить побольше храмов шаговой доступности для туземцев.
Мне же более убедительным кажется материалистическое, экономическое объяснение мотивов этой экспансии.
Земли срединного русского Нечерноземья малоплодородны. Инструменты ее обработки весьма примитивны: соха (даже если на ней были металлический наральник) давала слишком мелкую глубину вспашки, соответственно еле присыпанные семена оказывались в зоне большего риска при заморозках или засухе[71].
Допетровская Россия была крайне бедна ресурсами. Доступных полезных ископаемых было мало. На Руси не было своего золота, серебра, меди, олова. Железные месторождения были мелкие и очень плохого качества — с т. н. «болотной рудой» (с низким содержанием железа и затратой энергии и труда в 2 раза выше, чем на выплавку железа из богатых руд Европы). Проблемы были даже с хорошими глинами для кирпича. Для пушек требовалась медь, а на Руси в те времена не было медной руды; это стало главной проблемой для русских оружейников и для правительства. В 15 веке медь доставляли из Германии через Новгород. Эта торговля была сопряжена с большими трудностями: Ливонский орден запрещал вывоз металлов в Россию, и ревельские купцы вели торговлю контрабандой, отправляя металлы в бочках из-под сельди. Далее поставки меди на Русь контролировала Ганза и особенно город Любек, чуть позднее, с XVII века — Швеция.
Иван III просил венгерского короля Матьяша Хуньяди прислать в Москву горных мастеров, искусных в добывании золотой и серебряной руды. Два немца в марте 1491 г. выехали в экспедицию в Печорский край. Медную руду нашли, но прииск был бедный и малодоступный… В 1547 г. туда была послана еще одна экспедиция, на этот раз с саксонскими знатоками. Итог оказался тот же: добыча невозможна[72]. И лишь к концу царствования Петра Первого заработали уральские заводы. Свинца было так мало, что русские солдаты, готовясь к войне 1812 года, для тренировки получали лишь шесть пуль в год, а в основном стреляли пулями из глины.
Это важно: Московская Русь не обладала ресурсами, интересными для «западных захватчиков». Даже в 1850 году Бисмарк осаживал желающих повоевать с Россией указанием на то, что для Пруссии там нет «достойной добычи»[73]. То, что им могло быть тут интересно, они предпочитали выкачивать с помощью торговых монополий: корабельный лес, пеньку для корабельных канатов. И — меха.
Вот эта чрезвычайная сырьевая бедность Московской Руси (вместе с бедными почвами и большими расстояниями) стала одной из главных причин возникновение жесточайшего авторитаризма, т. е. вечной мобилизационной экономики. И она же толкала к постоянной экспансии (прежде всего в поисках выбиваемого пушного зверя).
Важнейшей частью экономики и Москвы и Твери и обоих Новгородов была колонизация[74] соседних земель и племен с целью сбора дани с северных народов. Просто кто-то искал колонии за океаном, а у нас колонии начинались сразу за огородом.
И причина расширения «русских земель» — это желание расширить податную базу, а не миссионерский зуд, о котором говорил патриарх Кирилл. И не якобы «указание Божие Матери»[75].
О роли пушнины в жизни северных народов говорят пермяки-язычники в епифаниевом «Житии Стефана Пермского» (15 век):
«…и все, что на деревьях: белок ли, соболей ли, куниц ли, рысей ли — и всю прочую добычу нашу, часть которой ныне достается и вам. Не нашей ли добычей обогащаются и ваши князья, и бояре, и вельможи. В нее облачаются и ходят, и кичатся подолами своих одежд, гордясь благодаря простым людям, со столь давних времен живущим в изобилии, многие годы живущим в изобилии и занимающимся промыслами. Не наша ли добыча посылается и в Орду, и доходит до самого того мнимого царя, и даже в Царьград, и к немцам, и к литовцам, и в прочие города и страны, и к дальним народам»[76].
Основным продуктом экспорта были дешевые шкурки белок:
«Новгород торговал не предметами экзотики, но таким товаром, который, если и не проникал глубоко в народные массы Западной Европы, то все же имел достаточно широкий круг потребителей. Эта отрасль торговли Новгорода не зависела от моды, прихоти и капризов ограниченного круга потребителей: княжеских дворов, земельной знати, городских богачей, но опиралась на твердую основу массового спроса и создавала устойчивые торговые связи»[77].
Вывозились меха в бочках. В одну бочку помещалось, как правило, от 4-х до 8-ми тысяч штук беличьих шкурок. За пять лет (1399–1404) только во Фландрию прибыло по меньшей мере 42 меховые бочки из Новгорода[78]. В одной из рижских торговых книг было отмечено прибытие корабля из Новгорода с 220 тысячами шкурок. Новгородский экспорт беличьих шкурок оценивается в районе 500 000 в год[79]. «Белка наряду с воском оставалась основным русским экспортным товаром вплоть до конца 15 века»[80]. В 16 веке экспорт пушнины был более разнообразен, но в целом пушнина составляла 81,1 процента русского экспорта[81].
Именно пушнина и стала главным мотивом проникновения русских на север и восток. По мере истребления пушного зверя в своих лесах — добытчики шли дальше, понуждая местные лесные народы платить им дань. И так — до Аляски. Такой была экспортная «нефть» русской экономики.
Ее вполне заметная струя текла и в церковной жизни. В 1590 году александрийский патриарх Мелетий воспротивился идее создания московского патриархата[82]. Но его вовремя подкупили: «В 1592 году Государь Феодор Иоаннович послал для александрийского патриарха Мелетия «шапку служебную святительскую, для святой воды чашу золотую, убрусец низан жемчугом дробным и четыре сорока соболей». В следующем году — 520 золотых, два сорока соболей[83].
В 1684 году Москва послала «сорок» соболей константинопольскому патриарху, чтобы тот передал ей Киевскую митрополию… Ответ был отрицательный, но соболя исчезли. Через два года Москва послала соболей уже в три раза больше («три сорока»), и получила желаемое.
Но сейчас вспоминать про меха как-то не-экологично.
Мех — это кровь и смерть. Один из самых симпатичных зверьков на свете это белёк — новорождённый детёныш гренландского или каспийского тюленя, покрытый белоснежным мехом. Матери рожают его на дрейфующих льдинах — там, где никакие хищники не могут подобраться к малышам. Но люди находят эти льдины. И, чтобы не портить шкурки, глушат малышей ударами весел, забивая их тысячами… Героизировать этот труд уже неудобно. Вот и приходится приписывать духовно-миссионерский зуд обычным охотникам.
Итак, поиск еще неистребленного пушного зверя уводил русских охотников все дальше от дома. А вскоре оказывалось, что выгоднее на самому стрелять белок, а заставить местных жителей платить дань беличьими и иными шкурками[84]. Охота на зверя превращалась в охоту на людей.
Так что соседним нерусским землям бывало несладко от военной активности русских дружин.
Дань бралась прежде всего мехами. За право взимать пушную дань воевали новгородцы с русскими князьями (в итоге в 1333 году Новгород уступает Москве контроль над Коми) и, конечно, с местным населением лесов, которые сегодня историки называют «северные колонии Великого Новгорода»[85].
Туземцы сопротивлялись. В 1193 году крупный отряд новгородцев был разбит в землях Югры (Угры). Описывая эти события, Новгородская первая летопись упоминает истребление новгородского отряда, который осаждал некий город в Югре:
«Въ то же лѣто идоша из Новагорода въ Югру ратью съ воеводою Ядреемь; и придоша въ Югру и възяша городъ, и придоша къ другому граду, и затворишася въ градѣ, и стояша подъ городомь 5 недѣль; и высылаху къ нимъ Югра, льстьбою рекуще тако, яко «копимъ сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своихъ смьрдъ и своеи дани», а льстяще ими, а вое копяче. И яко скопиша вое и выслаша из города къ воеводѣ: «поиди въ городъ, поемъ съ собою 12 муж вячьшихъ»; и иде въ городъ воевода, поимя съ собою попа Иванка Легена и инѣхъ вячьшихъ, исѣкоша я на канунъ святыя Варвары; и выслаша пакы, и пояша ихъ 30 муж вячьшихъ, и тѣхъ исѣкоша и потомь 50. И яко изнемогоша голодомь, стояли бо бяху 6 недѣль, слушаюче льстьбѣ ихъ, и на праздьникъ святого Николы вылѣзъше из города, исѣкоша вся; и бѣ туга и беда останку живыхъ; бѣ бо осталося ихъ 80 муж. И не бяше вести чересъ всю зиму въ Новегородѣ на не, ни на живы, ни на мьртвы; и печяловахуся въ Новегородѣ князь и владыка и вьсь Новгородъ».
Но новгородская экспансия идет не только на восток. Земли, сегодня известные как Эстония и Финляндия, также страдали от военных экспедиций Новгорода.
Весной 1123 г. князь Всеволод Мстиславич повел новгородцев в Финляндию:
«а на весну ходи Всеволодъ съ новгородьци на Емь, въ великое говение, и победи я́».
Стоит отметить, что Великий Пост (говение) не помешал этому деянию.
В 1186 г. группа новгородских «молодцов» совершила грабительский набег на земли народа емь (финнов):
«Тъгда же ходиша на Емь молодьци о Вышате о Василевици и придоша опять сторови, добывъше полона».
В 1191 г. новгородцы организуют большой морской (на лодках) поход на емь с привлечением союзных карел:
«Ходиша новгородьци [в лоивахъ] съ Корелою на Емь, и воеваша землю ихъ и пожьгоша и скотъ исекоша»
В 1212 году правивший в Новгороде торопецкий князь Мстислав Удатной (Удалой) ходил на чудь, «рекомую Торму» (чудское племя торма обитало к северу от Юрьева), «и многа плениша их, скота без числа приведоша. По том же князь Мстислав на зиму ходи с новгородцы к чюдскому городу к Медвежьей голове, и села их потрати, и подступиша под город; и поклонишася Чюдь князю; и дань на них взя».
В 1214 году «иде князь Мстислав с новгородцы на Чюдь на Ереву, сквозь землю чюдскую к морю, села их потрати и взя на них дань».
В 1223 году князь Ярослав Всеволодович (отец Александра Невского) «повоева всю землю чюдскую и полона приведе без числа».
Зимой 1226/27 г опять нападает на емь: «Иде князь Ярославъ с новгородци на Емь, и повоеваша всю землю и полонъ приведоша бещисла» (Новгородская первая летопись, 65, 270, 510)…[86]
Шведский историк Улоф Далин (1708–1763 гг.) в своем труде «История шведского государства» писал об отце Александра Невского — Ярославе Всеволодовиче: «…сей князь по праву тартарскому начал чинить нападения на Ингерманландию, Корелию, Финмаркен….»[87]. Имеется в виду поход 1226–27 годов.
Понятно, что при первой же возможности северные колонизируемые народы решили отомстить — и в 1240 вошли в состав шведского невского десанта — «Придоша Свеи в великой силе, и Мурмане, и Сумь, и Емь» (Первая Новгородская летопись).
Вот тут и появляется юный князь Александр. Яркими огнями его легенды всегда обозначаются его бои 1240 и 1242 года против рыцарей. Но ведь были в его жизни и другие военные приключения.
В «Журнале Московской Патриархии» за март 2021 можно прочитать:
«Буллами от 19 марта 1255 года и 11 марта 1256 года новый папа Александр IV (1254–1261) объявил против Руси еще один крестовый поход. В него снова двинулись шведы, немцы и датчане. Но Александр с дружиной появился на границе раньше, чем крестоносцы ее пересекли. Папские воители «побежали за море». Великий князь с лучшими воинами на лыжах зимним «злым путём», не различая дня и ночи, прошел по Финляндии. Крестоносцев гнали до Полярного круга, многие попали в плен. Не потеряв ни одного новгородского воина, князь с победой вернулся назад. Булла Александра IV в 1257 году объявила католическому миру, что ни одного слуги папы в Финляндии уже нет. Шведы и миссионеры были истреблены народом, восставшим при появлении Александра, насильственно крещеные финны вернулись к своей вере».
1. Как видим, церковный официоз радуется возвращению народа к родному язычеству («крещеные финны вернулись к своей вере»).
2. Если «Папские воители побежали за море», то как их можно было преследовать по финским болотам до Полярного круга? А главное — зачем?
3. Копорье стоит на границе с Эстонией. По суше от новгородцев оттуда можно бежать только в нее, но не к Полярному кругу.
Все это изобилие домышленных деталей строится на кратком сообщении Новгородской первой летописи:
«В то же лето, на зиму [1256/57 гг.], приеха князь Олександръ, и митрополитъ с нимь; и поиде князь на путь, и митрополитъ с нимь; и новгородци не ведяху, кде князь идеть; друзии творяху, яко на Чюдь идеть. Идоша до Копорьи, и поиде Александръ на Емь, а митрополитъ поиде в Новъгородъ, а инии мнози новгородци въспятишася от Копорьи. И поиде съ своими полкы князь и с новгородци; и бысть золъ путь, акыже не видали ни дни, ни ночи; и многымъ шестникомъ бысть пагуба, а новгородцевъ Богъ сблюде. И приде на землю Емьскую, овыхъ избиша, а другыхъ изъимаша; и придоша новгородци с княземь Олександромь вси здорови».
Никаких боев у Копорья не описывается. Летопись говорит, что шведы за год до этого стали строить крепость на восточном берегу Нарвы, напротив уже существующей Нарвской крепости, которой владели датчане. Но, услышав про воинские сборы у новгородцев, «побежали за море». Причем это бегство произошло до прибытия князя Александра в Новгород, и уж тем паче до выхода его дружины в их направлении.
И главная причина их бегства была как раз в отсутствии единства среди самих католиков, отчего шведы боялись оказаться зажатыми между русскими и датчанами[88].
Воины русской дружины погибали в последующем походе от его тягот («бысть золъ путь»), а не от врагов. И врагами этими оказываются вовсе не паписты, а языческая емь.
Был ли это поход именно в Финляндию, да еще к полярному кругу? Емь и в самом деле живут на юге Финляндии. Но они туда переместились от Приладожья именно в ходе тех войн.
«Не видали ни дни, ни ночи». Если это описание зимней полярной ночи, то оно исключает передвижение армии по незнакомой местности. Если же это летние белые ночи, то они есть на Финском заливе и Ладоге, и вовсе не нужно для этого уходить к Полярному кругу. Но если это лето, то откуда уважаемый А. Богданов взял лыжи?[89]
Лаврентьевская летопись вроде говорит, что поход был «тое же зимы». Но издатель обращает внимание на то, что после слова «тое же зимы поеха князь» вклеен лист, написанный другим почерком. Из предыдущих слов даже нельзя понять, к кому именно из князей это относится, равно как и то, что именно вынудило его отправиться в зимний путь. Продолжение по этой вклейке: «…князь Олександр на Емь и Емь победи и много полона приведе».
Это формула обычной грабительской вылазки к соседям, а не формула отражения агрессии. Поскольку же митрополит не сопровождал князя в его походе на Емь, то этот поход нельзя прикрыть фиговым листочком «распространения Христовой веры» и назвать его «крестовым». Обычное опустошение заграничных окрестностей.
По итогам этого похода началось массовое бегство народа, с древности известного как биармийцы (чудь, вепсы), с этих территорий: «Норвежский король Гокан [Хакон IV Старый (1204–1263)] принимал дружески бежавших Пермян»[90]. «В то время жители Биармии обратились с просьбой о защите к королю Хокону. Он позволил им поселиться у Малангена [в районе нынешнего Тромсе] с условием, чтобы они приняли христианство, что они и сделали»[91].
Булла папы Александра в 1257 г. ярко живописует последствия русского похода на ранее захваченные шведами земли финнов:
«Среди всех прочих опасностей, которые причинили названному государству коварство и жестокость этого племени, особенно в этом году, когда оно, неистово вторгнувшись в некоторые части данного государства, свирепо убило многих из его верноподданных, пролило множество крови, много усадеб и земель истребило пожаром, подвергло также поруганию святыни и различные места, предназначенные для богослужения, многих возрожденных благодатью священного источника прискорбным образом привлекло на свою сторону, восстановило их, к несчастью, в языческих обычаях и тягчайшим и предосудительным образом подчинило себе»[92].
Согласно Новгородской Первой Летописи, «новгородци не ведяху, кде князь идеть». Новгородцы не только не знали, «кде князь идет», но и для какой кампании их собрали, отчего и гадали — вероятно на Чудь, на Эстонию, обычный маршрут для вторжения от Копорья.
«Скорее всего, после того как шведы бежали с Нарвы, датчане отправили послов в Новгород и открестились от действий Кивелей. Были созданы условия, чтобы исчерпать дело миром. Александр Ярославич предпочел согласиться. Его планы на Северо-Западе явно выходили за рамки простой карательной экспедиции. Князь, во-первых, хотел наказать своего давнего соперника шведского ярла Биргера[93], а во-вторых, укрепить великокняжескую и церковную власть в регионе — в среде местных племен (води, ижоры, карелов). Ради этого можно было пожертвовать вторжением в разоренную лишь за три года до того Виронию… Из сообщения летописи видно, что князь не хотел заранее оговаривать с участниками похода его цель. Надо полагать, таинственность предприятия не только простой военной хитростью. Вероятно, Александр Ярославич с митрополитом Кириллом совершили объезд местных племенных нобилей, которые вынуждены были присягнуть великому князю. Личная присяга, как известно, важный элемент средневекового права. Над областью восстанавливался великокняжеский сюзеренитет. Местные жители становились подданными Владимирского государства, в то время как ранее они являлись просто новгородскими данниками. Скорее всего, именно поэтому новгородцы не были в курсе "кде князь идеть"»[94].
Также сегодня историки полагают, что последовательность событий была не та, что в ЖМП: сначала был грабительский поход Александра, а потом — папская булла:
«Землю тавастов он разорил масштабно и основательно… Папская булла непосредственно связана с походом Александра Ярославича. Вскоре после русского предприятия шведский король Вальдемар пожаловался на эту агрессию папе, который написал послание с призывом к организации крестового похода в Карелию: «Из писем дражайшего во Христе сына нашего Вадьдемара, прославленного короля Швеции (Sane litterarum carissimi in Christo filii nostri Valdemaris, Suecie regis illustris), стало известно неприятнейшее для нашего слуха и души сообщение о тягчайших и жестоких нападениях, которые очень часто переносят верноподданные этого королевства от врагов Христа, называемых обыкновенно карелами (Cariali), и от язычников других близлежащих областей (et a paganis alijs circumiacentium partium). Действительно, среди всех прочих опасностей, которые причинили названному государству коварства и жестокость этого племени, особенно в этом году, когда оно, неистово вторгнувшись в некоторые части данного государства, свирепо убило многих из его верноподданных, пролило множество крови, много усадеб и земель предало огню, подвергло также поруганию святыни и различные места, предназначенные для богослужения, многих возрожденных благодатью священного источника прискорбным образом привлекло на свою сторону, восстановило их, к несчастью, в языческих обычаях и тягчайшим и предосудительным образом подчинило себе»[95].
А упомянутая в ЖМП папская булла от 3 августа 1255 г. объявляла поход не против русских, а против: «язычников Ватландии, Ингрии и Карелии».
Итак, князь Александр возглавлял вполне агрессивные и грабительские походы, втягиваясь в обычные «колониальные конфликты»[96] с конкурентами.
Но «Север помнит».
Он помнит, что в 1251 году представитель князя Александра «рыцарь Микьял» (Михаил) прибыл в норвежскую столицу Тронхейм и подписал с конунгом Хаконом IV Старым соглашение об урегулировании пограничных споров и разграничений в сборе дани в Финляндии. Этот договор дозволил новгородцам сбор дани с саамов по всему Кольскому полуострову и во всем Финмарке вплоть до норвежского Галогаланда (нынешний округ Тромсе). Есть предположение, что за этих характерным именем скрывается Миша (не называемый по отчеству) — герой Невской битвы[97].
В 1318 г. новгородцы сожгли город Або. В 1323 году новгородский отряд, проникнув на судах в Халогаланд, сжёг Бьаркэй, поместье правителя Норвегии Эрлинга сына Видкуна[98]. Набег был повторен в 1326 году[99]. Результатом было то, что римский папа Иоанн Третий уступил королю Магнусу Смеку часть своих церковных доходов с Норвегии для укрепления ее границ.
В 1412 году «ходиша из Заволочья войною на Мурмане новгородским повелением, а воевода Яков Степанович, посадник Двинский. И повоеваши их»[100].
Послание, направленное жителями Галогаланда[101] в 1420 году норвежскому королю Эрику Померанском жаловалось:
«Вследствие бедности мы не можем без Божьей и Вашей милости защищаться от обид, которые наносят нам русские и язычники, причинив и продолжая причинять нам большое зло. Они не хотят жить с нами в мире и, несмотря на заключенный мир, они перебили народу нашего, увели в плен женщин и причинили много зла. Но, надеясь на Бога, Ваш бедный народ отомстил за это зло»[102].
Итак, экономику, торговлю и тяжкую социальную пирамиду власти Северной Руси держали на плаву не земледельцы, а воины, идущие вместе со сборщиками пушной подати с северных колоний. Заодно они пригоняли и рабов.
В этом нет ничего уникального. Захват рабов и их экспорт были основой экономики некоторых кавказских народов даже в конце 19 века.
И совсем «мирных» народов на свете не было никогда. Например, в 13 веке эстонские пираты изрядно терроризировали датское побережье. «Эсты могли заниматься и пиратством. Рабов обычно захватывали во время пиратских рейдов на Швецию, Данию, Финляндию. Их называли Orja (индоевропейское *ori), и они выполняли функции похожие на те, которые в Руси выполняла челядь… Общество эстов многое заимствовало у скандинавов эпохи викингов и было милитаризованным… Осилия (термин встречался у Генриха Латвийского и обозначал Моонзундский архипелаг) известны у скандинавов как Ey-sysla. Остров Сааремаа на древнескандинавском назывался Adalsysla, что соответствовало эстонскому Suurmaa — Главная земля. Sysla или Syslir должно было перейти в древнерусском в сосоли. Эстонцы называли эту землю Сааремаа — Островная земля; финское название переводилось аналогично. В славянских летописях эта территория называлась Островьская земля (вместе с тем существовал этноним сосолы). Население Осилии занималось пиратством, и тамошние воины были одними из лучших в Эстонии. Моонзундский архипелаг был удобным пунктом для пиратских нападений на Швецию. Нужно сказать, что флот осилийцев насчитывал около 300 кораблей. Войско, которое могли выставить осилийцы, насчитывало 9 тыс. (30 человек на корабль, каждые 10 хозяйств выставляли по кораблю). В своих набегах на соседей эсты Осилии объединили свои усилия с куршами. Генрих Латвийский под 1206 г. написал, что осилийцы часто опустошают земли и сжигают церкви, убивают часть жителей, а остальных берут в плен. В записи под 1227 г. сказано, что на Моонзундских островах был рынок работорговли, где продавали женщин и юношей. В 1226 г. они совершили нападение на Швецию. Осилийцы были одними из наиболее фанатичных язычников, и поэтому от их рук принял мученическую смерть ливонский священник Фредерик во время похода эстов на ливов в 1215 г. На Моонзундских островах были большие залежи железа, и благодаря этому местное население не зависело ни от кого и могло самостоятельно изготовлять оружие и хозяйственные инструменты.
В «Ливонской рифмованной хронике» эзельцы описаны как люди, которых не страшит многочисленность врагов. Нужно сказать, что эсты-осилийцы нападали морем на датчан и шведов, а эсты-виронцы нападали на финнов и карел. Прибрежные городища должны были быть центрами работорговли. Для войн между народами Прибалтики была характерна жестокость. Мужское население захваченных поселений уничтожалось, опустошались борти и поля, сжигались села, женщин и детей уводили в рабство… Эстонцы на Балтийском море прославились как пираты. Генрих Латвийский отмечал, что эсты нападали на южное побережье Швеции. Датский король Кнут Свенссон в 80-х гг. XI в. охранял Данию от морских набегов куршей, пруссов-сембов и эстов. В 1170 г. эсты и курши опустошили шведский остров Эланд. Под 1203 г. Генрих Латвийский сообщает о нападении эстов на суднах (pyratici) из Осилии на датское поселение Лейре (Листрия) в Сконе. На обратном пути часть эстов была перехвачена и побеждена немцами около Висбю на Готланде. Генрих Латвийский пишет, что осилийцы продавали пленных шведов куршам и другим язычникам. Нападения эстов, куршей, пруссов-сембов стало удобным поводом для крестовых походов на эстов. Вальдемар II осуществлял кампании в Эстонии в 1194, 1196, 1219–1222 гг. В 1218 г. римский папа Гонорий III признал право датского короля на территории, которые он завоюет. Папа Иннокентий III еще в 1209 г. одобрил планы датского короля завоевать страны Балтии. Прибалтийские финны оставались проблемой еще в XIII в. Вероятно, тактика эстов и карел во время морских походов не отличалась оригинальностью и была похожа на походы викингов: ставка делалась на неожиданность нападения… В «Ливонской рифмованной хронике» анонимный хронист особо выделяет эзельцев, то есть эстов Осилии. Они названы соседями куршей и мужественными людьми. Летом они обычно совершали пиратские набеги на кораблях морем на всех соседей: указано, что от них страдали язычники и христиане. Отмечено, что они сильны на море и что живут на островах… Для того, чтобы умерший враг не мог отомстить, ему отрезали голову и вырезали сердце. Так, датскому правителю земли Гервии (Ярвамаа) Хеббе воины из Саккалы в 1223 г. вырезали сердце и кинули этот орган в огонь… Эстония эпохи Крестовых походов вовсе не была «землей незнаемой», скандинавы и немцы знали о богатстве и населении Эстонии. Эсты эпохи крестовых походов были умелыми воинами, а эсты Моонзундского архипелага пиратами — грозой стран у Балтийского моря. Набеги осилийцев были одним из предлогов для крестовых походов против эстов Сведения Генриха Латвийского указывают на взаимную ненависть между латгалами и эстами. Ливы сражались в войсках немцев против эстов. Литовцы осуществляли дальние походы на эстов и появлялись в Эстонии эпизодически. Русины в ХІ в. были настроены покорить эстов, однако после первоначальных успехов Ярослава Владимировича и Изяслава Ярослава это привело к восстанию эстов и к изгнанию русинов из Юго-Восточной Эстонии. Дальнейшие походы русинов и новгородцев не привели к серьезным последствиям для эстов — славяне в худшем случае брали с них дань и обращали в православие немногих[103].
Но предмет данной книги — это разбор тезиса о том, что русские и их государство были исключением из общемировых правил и нравов и в силу своей несравненной духовности никогда ни на кого не нападали…
И, конечно, не только северные земли еми были целями грабительских походов русских дружин. Вот как Симеоновская летопись говорит о походе войск Галицко-волынских князей на далекий Кавказ зимой 1277–1278 гг. на Кавказ:
«Князь же Ростовскии Глебъ Василковичь съ братаничемъ своимъ съ княземъ Костянтиномъ, князь Феодоръ Ростиславичь, князь Андреи Александровичь и инии князи мнози съ бояры и слугами поехаша на воину съ царемъ Менгутемеромъ, и поможе Богъ княземъ Русскымъ, взяша славныи градъ Ясьскыи Дедяковъ, зиме месяца Февраля въ 8, на память святого пророка Захарии, и полонъ и корысть велику взяша, а супротивныхъ безъ числа оружиемъ избиша, а градъ ихъ огнемъ пожгоша».
Глава 6 Идем на Восток
Откуду начну плакати?[104]
Совсем в древности и сложности до-московского государства погружаться не станем.
Начнем с первого русского царя и с Восточного направления.
С 1545 по 1552 годы проходят три казанских похода Ивана Грозного Казанское ханство захвачено, а не «мирно присоединено». Военное «замирение» татар шло еще пять лет.
Весной 1554 года Иван Грозный направил 3 полка (30 тыс. человек во главе с воеводой князем Юрием Пронским-Шемякиным) в поход против Астраханского ханства. Первое столкновение московских войск с астраханскими произошло 27 июня 1554 г. возле Черного Яра (район Волгограда). Передовые отряды астраханцев были разбиты наголову. Пленные показали, что Ставка хана Ямгурчея находится в 5 км ниже Астрахани, в одном из рукавов дельты Волги (на Царевой протоке), и что гарнизон татар в самой крепости крайне незначителен. Имея эти сведения, часть московского войска во главе с князем Вяземским блокировала Ставку хана, а другая часть заняла незащищенную Астрахань 2 июля 1554 г… Хан Ямгурчей бежал в Азов, т. е. на турецкую территорию, бросив ханш, гарем и детей. 5. Русские войска стали преследовать ханскую гвардию во главе с ханом и настигли 7 июля беспорядочно отступавшие ханские силы, без особого труда просто перебив их, а частично — захватив в плен.
Вернувшись в Астрахань, русские воеводы посадили на астраханский престол хана Дервиш-Али, который обязался быть вассалом Ивана IV и союзником России. В 1556 в связи с намерением Дервиш-Али выйти из-под влияния России в Астраханское ханство вновь был направлен русский отряд. Передовой казачий отряд (500 человек) нанёс поражение ханским войскам, защищавшим Астрахань. Хан и свита бежали из города, но, получив подкрепление от крымского хана Девлет-Гирея, вступили в бой с русскими (к которым подошла тысяча стрельцов), и были разбиты. Впрочем, помощь от правителя Крыма оказалась невелика (всего 700 человек), поскольку его владения подверглись тогда нападению отряда под командованием воеводы М. И. Ржевского. Хан бежал в Азов, а затем в Мекку. Последние астраханские ханы нашли прибежище в Бухаре у Шейбанидов. Позже представители астраханских ханов будут основателями Аштарханидской династии в Бухарском ханстве.
Астрахань и все ханство были присоединены к русскому государству 26 августа 1556 г. без всякого мирного или иного договора, который должен был бы завершить войну (поход). Титул астраханского царя в 1557 году стали носить русские цари.
Первая черемисская война 1552–1557 годов — восстание части марийцев против присоединения к Русскому царству и ответные экспедиции московских войск.
«И они, призывая Бога в помощь, пошли ис Казани и во многие места послали головы воевать и на Уржум идучи воевали и жгли во всех местах. И имали четных людей 6 человек, а в полон взяли робят и женок Татарского полону 15 000. И город на Меше сожгли и людей в нем немногих застав, повыбили и окрестные тут села все повыжгли и людей повыбили и город до основания разорили»[105].
Князь Андрей Курбский писал, что
«На шестой год царь наш собрал немалое войско, больше тридцати тысяч. Придя в Казань и дав небольшой отдых войску, мы пошли в те дальние пределы, где казанские князья с басурманским воинством и другими язычниками вели подготовку к войне. И хоть было им удобно как знакомым со своей землей, а особенно упорно сражались те, кто приходил из лесов, везде с помощью Божьей бывали они разбиты от христиан. Кроме того, дал нам Бог против них хорошую погоду, потому что в ту зиму без северных ветров снега были очень глубоки, а потом мало их (врагов) осталось. Ведь преследовали мы их целый месяц, а передние полки наши гонялись за ними даже за Уржум и за реку Мет, за большие леса, а там даже до башкир, которые растянулись по реке Каме вверх по направлению к Сибири. А те из них, что остались, покорились нам. Тогда перебили мы больше десяти тысяч мусульманских воинов с их атаманами, тогда и знаменитых христианских кровопийц, Янчуру Измаильтянина и Алеку Черемисина, и других князей их немало мы побили. И с Божьей благодатью возвратились в свое отечество со светлой победой и богатой добычей. С тех пор стала Казанская земля смиряться и покоряться нашему царю»[106].
Комментарий к академическому изданию сочинения Андрея Курбского поясняет: «В январе 1554 г. из Казани войско отправилось в большой карательный рейд против восставших… На Рождество Богородицы, 8 сентября 1555 г, князь Андрей возглавил карательный поход против луговой черемисы»[107]. «И побили их тою осенью (1555 года) 1560 именных людей»[108].
Вторая черемисская война — это 1571–1574 годы. В 1574 году на земле луговых марийцев была основана крепость Царево-Кокшайск (ныне Йошкар-Ола). Третья война — это 1581–1585 годы.
Вторая и Третья черемисские войны были особенно важными в истории Восточной Европы. На восточный, черемисский фронт Иван Грозный вынужден был перебросить войска с западного фронта, на котором он воевал против Польско-Литовского государства и Швеции (Ливонская война). Осенью 1572 г. Иван Грозный направил против «луговой и горной черемисы» 5 полков. В конце 1573 г. в Муром для дальнейшего участия в черемисской войне были стянуты еще 5 полков. С лета 1582 г. против «черемисов» действовал судовой полк, а в конце 1582 г. было переброшено 8 сухопутных полков. Весной 1583 г. к борьбе с повстанцами подключились 3 судовых и 3 конных полка, в ноябре — еще 5 полков, в 1584 г. — еще 3 полка[109]. Чтобы подавить восстание чувашей, марийцев и других народов Поволжья, Россия была вынуждена подписать невыгодный Ям-Запольский мир 1582 г. с Речью Посполитой и Плюсское перемирие 1583 г. со Швецией[110].
Во время Четвертой черемисской войны 1591–1592 гг. Москва также была вынуждена направить в Среднее Поволжье дополнительные войска[111]. Поэтому Четвертая черемисская война, как и поход на Москву крымского хана Гази II Гирея в 1591 г., оказала влияние на неудачный для России результат Русско-Шведской войны 1590–1595 гг. и содержание Тявзинского мирного договора 1595 года. После черемисских войн российская власть запретила чувашам заниматься кузнечным делом. Также было запрещено продавать чувашам оружие и металлы, из которых можно изготовить оружие, была ограничена продажа металлических инструментов и соли (последнее — для создания искусственной зависимости от русских и получения сверхприбыли от монопольной торговли солью). Чувашским крестьянам было запрещено заниматься торговлей. Эти запреты были отменены только в середине XIX в.[112] Была введена система заложников (аманатов). В чувашских селениях брались аманаты, которые должны были жить на специальных аманатных дворах в русских крепостях. Аманаты своей жизнью отвечали за уплату русским ясака (налога) и покорность российской власти со стороны их односельчан. Институт аманатства по отношению к чувашам просуществовал до XVIII в.[113]
Обратная агрессия со стороны восточных соседей в это время исходит только от ногайцев и Крыма[114].
Стоит привести письмо Ивана Грозного 1564 года о крымских нападениях — прежде всего ради того, чтобы было понятно значение слова «украина» для 16 столетия:
«А ныне приходили войною на нашу украину на мещерские места на Инзеру Бердимагмет Янай мурзин сын, а после того приходил на темниковские места Бердимагметев брат Бегиш Янаев же мурзин сын, а с ним крымцы и азовцы и нагайские люди, которые нагайцы жили преж того в Крыме, а ныне живут в Азове, и нашим людем убытки поделали. И брат бы наш Девлет-Кирей царь, тех людей сыскав, велел казнити и взятое велел, сыскав, отдати. А мы за то з братом своим дружбы не оставливаем, что те люди на нашу украину приходили и убытки нашим людем поделали. И брат бы наш Девлет-Кирей царь вперед велел того беречи накрепко, чтоб его люди на наши украины войною не приходили и убытков не делали, тем бы меж нами з братом нашим доброе дело и дружба не рушилась. И мы з братом своим учинилися в крепкой дружбе и людем есмя своим по всем украинам заказали крепко, Азову и азовским людем никоторого убытка чинити не велели есмя»[115]
Напоминаю, что цель этой части книги — напомнить о тех войнах и военных кампаниях, где российская сторона была нападающей стороной. Поэтому тут стоит примечания Крымский поход Даниила Адашева 1559 года, опустошивший западный Крым.
В целом ни Поволжье, ни Урал, ни земли от Дона до Каспия не были «исконно русскими». У местных жителей и народов была своя история, полная своих междоусобиц, в которые они с переменным успехом втягивали и московские силы. Москва же и дипломатией и взятками и оружием понуждала давать клятвы верности («шерть»)[116].
Потом пришла очередь Сибири.
Сибирь вовсе не была пустыней до появления там русских. В ней жило множество народов со своими государственными и прото-государственными образованиями. Нельзя сказать, будто последних сибиряков уже доедали медведи — и от безысходности те попросили помощи русских стрельцов.
Ермак начинает покорение Сибири в 1581–1585 годах. Кто-то будет считать, что Сибирское ханство угрожало Москве?
И после гибели как Ермака, так и хана Кучума, вооруженные столкновения продолжались.
Вот — основание Красноярска:
«В 1608 году казаки из Кетского острога, под предводительством енисейско-остяцких князьков Урнука и Намака, отправились вверх по Енисею, с намерением найти «новыя землицы», а затем присоединить их к владениям московского царя. Плывя вверх по Енисею, казаки встретили землю, которою владел аринский князек Тюлька, и назвали ее "Тюлькинскою землицей". Это название удержалось до построения Красноярского острога и ухода аринцев. Аринцы, поддерживаемые не только качинцами, но и енисейскими киргизами, долгое время не соглашались платить ясак русским и принимали все меры к удалению последних с занятого ими места. С этою целью они почти беспрерывно беспокоили их набегами, которые, в конце концов, стали настолько опасными, что казаки решили обратиться к Енисейскому воеводе с просьбою о помощи и защите. Енисейский воевода Яков Хрипунов распорядился построить острог для защиты от нападений местных племен. Дубенский, взяв с собой триста казаков, в конце 1627 года отправился из Енисейска для закладки нового острога. В 1659 году возведен был так называемый "большой" Красноярский острог. Строительство нового острога, почти сразу же ставшего центром сбора ясака, вызвало недовольство местного населения, состоявшего в основном из данников, "кыштымов" енисейских кыргызов, правители которых, в свою очередь, являлись вассалами государства Алтан-ханов (Северо-Западная Монголия). В 1667 и 1679 годах острог дважды осаждался сильным войском кыргызского хана Иренека. В 1690 году Красноярский острог получил статус города. Растущее социальное неравенство населения и рост воеводских злоупотреблений привели к народному возмущению 1695–1700 годов, известному как "Красноярская шатость"»[117].
В 1629 двухтысячное войско татарского царевича Аблайгирима (внука Кучума) в союзе с калмыками осадило Чатский городок в устье реки Томи[118]. Городок был взят, дома сожжены, все русские жители (20 человек) убиты. В 1630 году под начальством московского дворянина Якова Тухачевского был предпринят поход против теленгутов. «Киргизы возбуждали против русских большое количество народов, так что весной 1621 года кроме них в числе народов, враждебных русским, числились также басагары, кизылы, кученгуты, браты, маты, саяны и аринцы. В том же году отпали тубинцы и маторцы»[119].
Война в Якутии растянулась на 10 лет. В 1630 году из Енисейска на Лену был отправлен енисейский атаман Иван Галкин. С отрядом из 30 человек он следовал по маршруту Бугра на Лену. По дороге казаки силой привели в подданство 5 князцов и собрали ясак. Далее Галкин двинулся вниз по течению и достиг Алдана, где пограбил местные роды. На обратном пути на отряд напали отряды Тыгына и Бойдона, но казаки смогли от них отбиться. Вернувшись в Енисейск, атаман сообщил, что якуты «скотны и людны и доспешны, и воисты и не хотели государеву ясаку дать… Да тех же, государь, якольских людей князец Тыгнина, да князец Бойдон живут по реке Лене и с нами, холопьями твоими, дрались по вся дни и твоего государева ясака нам не дали и нас, государь, холопей твоих, не хотели из своей земли выпускать». В 1632 году в Дюпсинском улусе якуты «…збежались в один улус и поделали острожки и сели в острожках». Бекетов и его казаки «…учали к острожкам приступати… один острожек взяли и в том острожке лутчих людей 20 человек, и иные острожки взятьём взять не могли, и зажгли со всеми якутскими людьми… «А в тех острожках было якуцких людей 87 человек, спаслись только три бабы». Бекетов добрым словом и «огняным боем» он убеждал якутов признать власть царя… Галкин с 12 служилыми людьми нежданно прибыл в Ленский острог 21 сентября 1633 года и напал на баксинский улус. Баксинцы «дрались долгое время», но казакам удалось «побить и порубить» часть из них, а другую пленить. 5 января 1634 года атаман с казаками и охотниками из промышленных и торговых людей выступил в поход. На конях они пересекли замёрзшую Лену и натолкнулись на якутские разъезды. Галкин впоследствии докладывал: «Они люди конные — и везде у них, куды не пойдём, караулы крепкие, а малыми, государь, людьми тое земли отнюдь умирять немощно». В середине 1636 года четыре сотни кангаласов и более 600 якутов подступили к Ленскому острожку. В этот раз они попытались взять острожек приступом, но Галкин со своими людьми «в осаде в острожке сидели накрепко и в острожку с ними бились». Галкин перехватил инициативу и двинулся вслед. Во время похода он осадил острожки мятежных тойонов, «сделанные в две стены» и захватил часть их на третий день осады. Камых успешно отбил атаку казаков, которые, не желая терять людей, сожгли его укрепление. После того, как тойон и его воины сгорели заживо, большая часть якутских тойонов во главе с «тыгыновичами» признали власть русского царя и согласились платить ясак»[120].
В 1636 г. отряд Галкина осадил крепость канголосцев, и снял осаду, после того как те обещали платить ясак и признавали себя подданными Московского государства. «Сопротивление оказывали не только Якутские племена, но даже миролюбивые тунгусы»[121].
Буряты (браты) впервые упоминаются в русских документах в 1617 г. — в числе нерусских отрядов, осаждавших Томский острог:
«Орды великия, государь, к Томскому городу прилегли — колмаки и браты, и киргиские люди, и тубинцы, и кузнецкие люди, нас, государь, холопей твоих по земле и по пашням побивают нам, государь, твоего, государь, города без прибавошных людей не удержати»[122].
В 1631 г. казачий пятидесятник Бажен Поленова докладывал:
«брацкие люди ни в чем царю не послушны. Только их твоею государевою грозою не усмирить и доброво де ясаку с тех брацких прошву иных ясачных людей не будет»[123].
Зимой 1641 г. якутский воевода послал большой отряд под начальством Василия Власьева. На р. Куленгев в сражении, длившемся целый день, было убито 30 бурят и захвачено в плен 28 буряток — «старых и молодых и ребят, которые у грудей». Казаки «беззащитных пленников всех побили из пищалей»[124]. И позже сами казаки писали: «Государев ясак с братов по вся годы имали за саблею и за кровью»[125]
«В Бурятии в первой половине XVII века целые улусы выжигались дотла казачьими атаманами и управителями острогов, женщины и дети уводились в рабство, имущество разграблялось. Например, известный своей жестокостью Иван Похабов производил крещение бурят, привязывая их по нескольку человек к длинной жерди, опускаемой затем в прорубь Ангары»[126].
В 1658 г. вновь начались восстания и волнении бурят в Балагайской степи. Поводом к ним послужили зверства Ивана Похабова и его приближенных. Похабов являлся единоличным управляющим двух острогов — Братского и Балаганского. Люди Похабова всячески издевались не только над улусными людьми, но и князцами; разъезжая по бурятским улусам, они не только грабили имущество и скот, но и убивали людей когда и как хотели, увозили их жен и детей, которых превращали в холопов или продавали[127].
Восстания бурят шли до 1767 года…
В общем, «покорение Сибири» это вовсе не мирная история протяженностью в полтора века.
«Долгие годы присоединение Сибири и Дальнего Востока к России являлось для советских историков довольно «скользкой» темой. В новых работах исчезает слово «завоевание». Его заменяют более нейтральным — «присоединение». Но очень скоро слово «присоединение» перестает отвечать новым требованиям изменившейся политической конъюнктуры. К нему снова и снова подыскивают более благозвучные синонимы: «включение», «вхождение», «освоение» и т. п. С конца 1940-х годов стремление подчеркнуть мирный характер сибирской одиссеи Российского государства становится особенно заметным. Однако это противоречило документальной базе. «Отписки», «скаски» русских землепроходцев, донесения воевод, дьяков, челобитные, многие другие документы, опубликованные в предшествующие годы, рисовали совсем иную картину. Они буквально пестрят сообщениями о военных стычках казаков с аборигенами.
Дело в том, что Приамурье было весьма населено. Здесь, в отличие от большинства районов Сибири, русские встретили преимущественно оседлое население, в т. ч. и земледельческое. И оно оказало казакам более упорное сопротивление. К сожалению, в отчетах землепроходцев о походах по Амуру не так уж и много зафиксировано фактов того, как дауры, дючеры, другие народы Приамурья с радостью встречают русских казаков и с готовностью соглашаются платить ясак, тем самым признавая себя подданными России; преобладают другие, прямо противоположные.
Обратимся к «Отписке» Е. П. Хабарова якутскому воеводе Д. А. Францбекову, которая пострадала, пожалуй, больше других. Даже название ее претерпело весьма характерную трансформацию. В «Дополнениях к актам историческим», где она впервые была опубликована в 1848 году (Дополнения к актам историческим. СПб., 1848, т. 3, сс. 359–373), документ назывался так: «Отписка якутскому воеводе Дмитрию Францбекову служивого человека Ерофея Хабарова, о военных действиях его на реке Амур и о проч.». Совсем по-другому озаглавлен документ в сборнике «Русско-китайские отношения в XVII веке»: «Из отписки приказного человека Е. П. Хабарова якутскому воеводе Д. А. Францбекову о походе по р. Амуру». Согласитесь, что «военные действия на реке Амур» и «поход по Амуру» — далеко не идентичные понятия.
Первое существенное сокращение в «Отписке» Хабарова — описание плавания по Амуру в начале лета 1651 года. Казаки отплыли из Албазина 2 июня и через два дня подошли к месту, где должен был стоять городок даурского князца Дасаула. Городка, однако, не оказалось, жители сожгли его, «всего осталось две юртишка», а сами ушли вниз по Амуру. Поплыли казаки дальше и «в половине дни наплыли юрты, и в тех юртах людей не изъехали, и те люди на кони пометались и они даурские люди у нас все уехали, лише толко схватили ясыря — даурскую бабу».
Точно такая же история приключилась и еще через несколько часов, когда на берегу показались очередные юрты «и в тех юртах все люди даурские, подсмотрев нас, на кони помечутся и убежать…, юрты сожгли и дым пустили» (с. 359).
Как видим, дауры встречали казаков так, как всегда и везде встречают непрошенных гостей, несущих с собой неволю. Следующая купюра — описание сражения, разыгравшегося у Гуйгударова городка, к которому казаки подплыли к вечеру того же дня. «И мы по них из стругов из оружия ударили, и тут у них даурских людей побили человек с двадцать, и они князь Гуйгудар, и Олгезма и Лотодий и с улусными людьми государские грозы убоялись и с берега отъехали» (с. 360). Казаки осадили укрепленный городок и предложили даурам сдаться «без драки». Дауры отказались, и тогда заговорили пушки: «Стали бить по башням с нижнюю сторону у того города, и из мелкого оружия, из мушкетов, из пищалей, били по них в город, и они даурские люди стреляли к нам из города и от них стрел к нам летело из города от даурских людей безпрестанно, и настреляли они дауры из города к нам на поле стрел как нива стоит насеяна, и дрались мы с ними дауры всю ночь до схожева солнца, и у башни стену пробили, и мы и куячные люди, а иные служилые люди за щитами, стену отняли, и в город вошли». Выбитые из одного укрепления, дауры укрылись в других. Штурм был продолжен. «И на тех приступах побили их дауров двести четырнадцать человек; и те свирепые дауры не могли стоять против государской грозы и нашего бою и из того города напролом они побежали, человек десятка полтора лишь те и ушли из города, а достал всех, которых в городе захватили дауров, со всех стороны их дауров в городе сжали, и драка была съемная и копейная у нас казаков и Божиею милостью и государским счастьем тех дауров в пень порубили всех с головы на голову и тут на съемном бою тех даур побили 427 человек больших и малых, и всех их побито дауров, которые на съезде и которые на приступе и на съемном бою, больших и малых 661 человек, а наших казаков убили они дауры четырех человек, да наших же казаков переранили тут у городка 45 человек, и те все от ран казаки оздоровели» (с. 360–361). Завершается купюра перечислением трофеев, взятых казаками в Гуйгударовом городке: «Бабья старых и молодых и девок 243 человека, ребенков сто осьмнадцать человек, да коневья поголовья 237 лошадей, да рогатого скота 113 скотин». Таково «мирное» присоединение Приамурья к России. Осада и штурм Гуйгударова городка, больше похожая на бойню, — далеко не единственная «драка» казаков Хабарова с местными жителями. Цепью беспрерывных военных стычек стало для Хабарова плавание по Амуру ниже. Жестокий, кровавый поход хабаровского воинства по Амуру, недобрая память о котором до сих пор хранится в фольклоре амурских народов, превратился в невнятное повествование о борьбе русских с маньчжурами, а сам Е. П. Хабаров рисуется исключительно розовыми красками. Между тем список жестоких «деяний» Хабарова обширен. Упоминания о пытках, которым подвергал он нередко своих пленников, о разбоях и грабежах, которые чинили казаки в завоеванных улусах, встречаются на многих страницах.
На самом деле совсем не простым и не мирным было присоединение Сибири и Дальнего Востока к России. Нет практически ни одного, даже самого маленького народа, который оказался бы в ее составе по собственной воле»[128].
«Ноябрь 1650. Хабаров послал 60 казаков против дауров, живших в пяти юртах на реке Ширилке. Инородцы эти не стали сопротивляться и обещали быть в вечном подданстве московского царя и платить ясак. Но когда их привели к Хабарову, то он велел мужчин утопить, а жен и детей и имущество их подуванить, т. е. поделить между служилыми людьми»[129].
Кроме того, Хабаров активно брал заложников («аманатов»).
«Позднее я прочитал отписки Хабарова, помещенные в «Дополнениях к Актам историческим», и они мне определенно не понравились. Среди многих, кто путешествовал и воевал в XVII веке в Сибири и на Дальнем Востоке, Хабаров — единственный в своем роде «законченный» конкистадор»[130].
Но
«В целях укрепления дружбы народов историками стало подчеркиваться то, что присвоение сибирских территорий к Московскому царству было добровольным. Поэтому стало целесообразней применять термин «присоединение», включая в себя как добровольное вхождение, так и завоевание. Именно термин «присоединение» предложил В. И. Шунков в 1960-х годах, он подчеркивал, что «факты добровольного вхождения пока что установлены лишь по отношению к отдельным народностям» и что «отрицать наличие в этом процессе элементов прямого завоевания, сопровождавшегося грубым насилием, значит игнорировать факты». К признанию концепции завоевания стал, видимо, склоняться и такой известный исследователь-сибиревед как Б. П. Полевой. В 1-м томе «Истории Русской Америки» он в отношении присоединения всей Сибири использовал термин «завоевание» и призвал историков освободиться наконец-то от созданного в отечественной историографии «странного культа» Е. П. Хабарова и мифологизации русского продвижения на Амур, восстановив историческую правду об амурском походе и лично самом Хабарове, действия которого, возможно, принесли больше вреда, нежели пользы русским интересам в Приамурье.
В 1628 енисейский воевода Шаховский отправляет в Якутию для покорения и сбора ясака отряд во главе с Галкиным, который отмечает, что места эти «скотны и людны и доспешны и воисты и не хотели государева ясаку дать», но «Бог пособил их побить и жены их и дети в полон взяты».
В сентябре 1632 года сотником Бекетовым заложен Ленский острог, именно с этого места начинается современный город Якутск. В 1633 году Бекетов сменяется уже знакомым нам Галкиным, который ведет непрерывные войны с местным населением, но, обложив их селения или беря заложников, русские казаки добиваются выкупа, то есть ясака. Понимая безуспешность войны с русскими колонизаторами, якутские племена делают первые попытки объединиться»[131].
Все это перечеркивается одной фразой из проповеди патриарха Кирилла: «никогда не обагрялась кровью якутская земля, потому что совесть была православная»[132].
«Как показывают документы российских архивов, по мере продвижения казаков с запада на восток ожесточенность сопротивления коренных народов росла и была обратно пропорционально уровню их социально-экономического развития. Поэтому наиболее бескомпромиссную борьбу с пришельцами вели самые дикие племена — чукчи, коряки и ительмены. Подчинение этих племен началось уже во второй половине XVII века и представляет собой одну из самых кровавых страниц истории колонизации Сибири[133]. Если коряков и ительменов, в конечном счете, казакам удалось объясачить и привести в покорность, то с чукчами этого сделать не удалось»[134].
Георгий Гинс, автор статьи «Колонии и колонизация», помещенной в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, итожил: «в сущности русская колонизационная деятельность… шла путём именно военной колонизации. Первыми засельщиками и представителями русской культуры были военные гарнизоны и военные поселения»[135].
Ранее я приводил слова историков колонизации северных земель Новгородом Великим. А только что мы увидели слово историков о русской колонизации Сибири. Это означает, что статус колонии определяется не географией, то есть не наличием морского пространства между колонией и метрополией[136]. Колонии могут быть заморскими, а могут быть и континентальными. Поэтому так легко колонизация континентальной Камчатки перешла в колонизацию заморской Аляски.
Утратив ряд колоний[137], Россия до сих пор смогла сохранить их большинство.
А вот, например, Латвии свои заморские колонии сохранить не удалось. Ну, точнее, не Латвии, а тем немецким рыцарям, для которых сама Латвия была континентальной колонией. Колонии герцогства Курляндского появились в ходе попыток колонизации им заморских земель в XVII веке. Тогда была основана «Новая Курляндия» на острове Тобаго в Карибском бассейне у берегов Южной Америки (1639–1690) и в Западной Африке в устье реки Гамбии на острове Джеймс (1651–1659).
Далее последовало покорение Камчатки. В 1651–1653 гг. Михаил Стадухин с Анадыря дошел до р. Пенжины на северо-западе Камчатки. Он первым узнал о новом необъясаченном народе — коряках и сообщил:
«[1651 года] апреля в 5 день пришли на Аклей (Оклан) реку к корятским людям к острожку и тот острожек божьей милостью взяли…, а на той реке боев было много, а на тех боях убили служилых людей 7 человек, а 3 человека умерли своей смертью»
В 1669 г. отряд Константина Дмитриева, посланный для «приведыванья» коряков из Охотска на Тауй и Олу, был уничтожен Гурвич И. С. Этническая история Северо-Востока Сибири // Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР. Т. 89. − М., 1966, с.50.
В 1696 году коряки жаловались на атамана Атласова: «у острожек погромил родников наших, прибил всех, а жен их и детей имал в полон неведомо каким обычаем и по какому указу…» [Полевой Б. П. Новое об открытии Камчатки. Ч. I. − Петропавловск-Камчатский:, 1997, с. 85]. Сам же Владмир Атласов хвастался своими подвигами: коряков, что не хотели платить ясак «и он де, Володимер, поговоря с служивыми людьми громил их и побил» [Атласов В. Поход на Камчатку пятидесятника Владимира Атласова в 1697 г. // Землепроходцы. История Камчатско-Охотского края и Русской Америки в художественном и документальном повествовании. — Петропавловск-Камчатский, 1994, с. 21].
Далее казаки вышли на селение ительменов (камчаладов) «И они, камчадалы, великому государю не покорились и ясаку платить не стали. И он-де, Володимер с служилыми людьми их, камчадалов, громили и небольших людей побили и посады их выжгли» [там же, с. 22]. Черезнесклкьл дней В. В. Атласов начал преследование оленных коряков, которых настиг у самого Охотского моря: «…и бились день и ночь, и… их коряков человек ста с полторы убили и олени отбили, и тем питались, а иные коряки разбежались по лесам» [там же, с. 23]. Осенью 1697 г. на юге полуострова отряд В. В. Атласова встретился с айнами (курильцами). В ответ на требование платить ясак казаки получили отказ, состоялся бой «и курилов человек шестьдесят, которые были в остроге и противились — побили всех» [там же, с. 23].
В «скаске» от 3 июня 1700 г. В. В. Атласов сообщал:
«И есть ли из Якуцского на Камчатку служилым людям впредь будет посылка, и с ними надобно послать две пушечки небольшие, для страха иноземцом, потому что после их, Володимира с товарищи, тех вышеписанных родов иноземцы острог и свои от приходу русских людей почали крепить» [там же, с. 25]
Рецепт прост: «послать две пушечки» — и дружба народов начинает крепнуть.
Но в 1707–1711 гг. восстали ительмены на р. Большой. Они сожгли Большерецкий острог, разграбили ясачную казну, захватили порох, свинец, пищали убитых русских служилых людей. Ительмены сопротивлялись русскому господству и в последующие годы. С. П. Крашенинников писал: «…оная страна совершенно не покорена, ибо до самого главного камчатского бунта, который учинился в 1731 году, тамошние жители почти всегда в измене были» [Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки. — М.-Л., 1949, с. 479].
14 марта 1730 г. в бою с чукчами погиб А. Шестаков, а вскоре ямские, ирецкие и сигланские коряки уничтожили оставшуюся часть его отряда − 26 человек во главе с пятидесятником И. Лебедевым и сожгли Ямский острог.
В 1731 году вспыхнуло восстание ительменов под управлением Ф. Харчина.
первая половина XVIII в. — это цепь непрерывных военных столкновений между русскими служилыми и коряками, когда обычными стали как разгромы аборигенных острогов, так и ответные убийства ясачных сборщиков и промышленных, нападения на отряды, шедшие на Камчатку с провиантом и оружием и обратно с ясачной казной. в 1700–1716 гг. произошло 31 вооруженное столкновение русских с коряками [Зуев А. С. Русско-аборигенные отношения на крайнем Северо-Востоке Сибири во второй половине XVII — первой четверти XVIII вв. — Новосибирск: Новосибирский гос. ун-т, 2002, с.76] и 40 — с ительменами [ с.90]
В 1740–1742 гг. власть отказалась от попыток мирными средствами решить «чукотскую» и «корякскую» проблемы и сделала ставку на войну, принципиальным новшеством в русской аборигенной политике в Сибири стало стремление к поголовному уничтожению всех чукчей и коряков, не желающих «добровольно» принять русское подданство и оказывающих этому вооруженное сопротивление.
К 1801 г. После восстаний коренного населения и эпидемий их численность в этих районах сократилась не менее, чем в 10 раз, а число их поселений в 5 раз (Огрызко И. И. Расселение и численность ительменов и камчатских коряков в конце XVII в. Ученые записки Ленинградского Пединститута им. А. И. Герцена, т.222, 1961.С.201–202. Зуев, 2007, Мурашко, 2010). По данным переписи 1897 г. на Камчатке числилось 2794 камчадала и 2584 потомка русских старожилов. Большаков М., Рубинский В. Камчатская область М.-Л. 1934)
потери ительменского населения (цена инкорпорации) были также велики. К 40-м гг. XVIII в., по мнению С. П. Крашениннникова, осталось около 3 тыс. чел.
ясачных плательщиков, а к приходу русских, по данным, которые он получил от казаков, их было 12–15 тыс. чел., а всего ительменского населения, следовательно, — 48–60 тыс. [Огрызко И. И. Очерки истории сближения коренного и русского населения Камчатки (конец XVII — начало XX в.). — Л.: ЛГУ, 1973, c. 10].
Г. В. Стеллер считал, что от первоначального количества ясачных ительменов осталась 1/12 или даже 1/15 часть, то есть первоначально этнос насчитывал до 100 тыс. человек [Стеллер Г. В. Описание земли Камчатки. — Петропавловск-Камчатский, 1999. c. 137]
А еще были русско-чукотские, русско-корякские[138] и русско-алеутские войны.
«Рассказы моряков о неведомых землях на Востоке, где в изобилии водился ценный промысловый зверь, вызвали живейший интерес камчатских промышленников, купцов и казаков. Уже в 1743 г. на промысел «морских бобров» — каланов — отправилось к Командорским островам первое судно. Затем последовали другие, продвигавшиеся все дальше на восток вдоль Алеутской гряды. В 1745 г. команда судна «Св. Евдоким» впервые вошла в контакт с алеутами, населявшими так называемые Ближние (к Камчатке) острова. Хотя сначала отношения складывались вполне мирно, вскоре пришельцы перестали церемониться с местными жителями. Устроившись на зимовку в бухте на острове Атту, промышленники перебили всех не успевших бежать обитателей одного алеутского селения, в том числе женщин, которых заколов, сбросили с утеса в море). Промышленники оправдывались тем, что островитяне и так должны были погибнуть от голода, поскольку все их продовольствие было отнято русскими. На этом Беляев и его подручные не остановились и, захватив еще одно селение, истребили до 40 человек, оставив в живых только молодых женщин — «для услуг»)… Особенно значительным было восстание алеутов Лисьих островов в 1763–1764 гг., когда были почти полностью уничтожены экипажи четырех купеческих судов. Месть промышленников не заставила себя ждать. Во время карательных рейдов последние уничтожали местных жителей целыми селениями. И. Е. Вениаминов, опираясь на рассказы стариков-алеутов, очевидцев событий, писал о передовщике С. Глотове, пришедшем на судне «Св. Андреян и Наталья» летом 1764 г. к Лисьим островам; «Он, сколько под предлогом отомщения за смерть соотечественников своих, столько и за непокорность, истребил почти без остатка все селения, бывшие на южной стороне Умнака, и жителей островов Самальи и Четырехсопочных». Побывавший в 1790 г. в этом районе Г. А. Сарычев бесстрастно отмечал в своем путевом журнале: «Жителей на Четырехсопошных островах прежде было много, но нониче нет». Особенно «прославился» своими жестокими расправами с непокорными туземцами в 1764–1765 гг. мореход и передовщик И. Соловьев с судна «Св. апостолы Петр и Павел». В отместку за нападение на свою команду и уничтожение экипажей других купеческих судов, он, как и Глотов, не пощадил почти никого из местных жителей. В. Н. Берх, посетивший Русскую Америку в начале XIX в., собрал от промышленников «прежних времен» некоторые сведения о жестокостях Соловьева на островах Лисьей гряды. Вот что он писал об одном из карательных рейдов Соловьева: «Кровопролитие при сем случае было ужасное, большая часть виновных в убиении россиян заплатила за сие жизнию. Мстители сии (Соловьев со своей командой. — А. Г.), услышав впоследствии, что островитяне, боясь нечаянного нападения, собрались в числе 300 человек в одно жилище, отправились немедленно туда. По прибытии их начали островитяне метать из разных отверстий стрелы, но как вместо оных влетели туда к ним пули, то и решились они, заколотив все щели, ожидать покойно участи своей. Соловьев, видя, что зданию сему нельзя будет нанести скорого вреда, подложил под оное в разных местах кишки, начиненные порохом, и поднял сих несчастных детей природы на воздух. Хотя при сем случае спаслись многие от взорвания, но были побиты ружьями и саблями… Статистика Российско-Американской Компании свидетельствовала о постоянном падении численности туземцев — вплоть до 1820-х годов. Еще в 1805 г. старики-кадьякцы сообщали Ю. Ф. Лисянскому, что после прихода русских (то есть всего за 20 лет) численность островитян уменьшилась вдвое. Численность алеутов с начала контактов с русскими и до 1820-х годов сократилась, по подсчетам разных авторов, в 4–8 раз. По сути дела, можно говорить о демографической катастрофе для ряда коренных народов Аляски»[139].
По словам стариков-алеутов, промышленники перестреляли многих туземцев просто ради забавы. «Одни говорят, что русские многих алеутов перестреляли из ружей и только из потехи; а другие совсем это отвергают. Но это в самом деле было; но только один раз, (я разумею только в здешнем отделе) и именно в Кошигинском селении на Уналашке. Это сделал Соловьев, которому пришло в голову испытать: в котором (человеке) остановится пуля? И для этого он велел связать вместе двенадцать человек алеутов, (вероятно, не совсем безвинных) и выстрелил в них из штуцера или винтовки. Говорят, что пуля остановилась в девятом»[140].
А еще была Русско-Индейская война 1802–1805 гг. Была экспедиция Григория Шелихова, который убил от 500 до 2500 эскимосов. Иван Кусков (1808–1809 гг.) перед основанием Форт-Росса убил немало индейцев, а потом заключил с ними перемирие.
За первые 30 лет контактов с русскими коренное население Алеутских островов сократилось, по самым скромным подсчетам, в три раза[141].
Как Австралия в немалой степени заселялась английскими каторжниками, так и Россия в 18 веке «прирастала» на Дальнем Востоке и Тихом океане «подвигами» всяческого отребья. Их бесчеловечные мерзости говорят о качестве христианизации основного населения Российской империи[142].
Но учебники не расскажут ни об этом, ни о том, как промышленник Ларион Беляев «зачистил» остров Атту от всех алеутов, которые там жили. У нас принято считать, что русских всюду встречали и встречают с восторгом и, едва увидев, отчего-то «добровольно воссоединялись…»
Правда, в 1867 году св. Иннокентий Московский честно говорил о «продаже наших колоний (!) в Северной Америке американцам»[143].
Учебники с гордостью говорят о роли казаков в освоении Сибири. А как они это делали? Просто пели и плясали?
В 1651 году произошел первый русско-китайский конфликт на очень дальнем от Москвы востоке.
Отряд Хабарова совершая сплав по Амуру, одержал многочисленные победы над местными даурскими и дючерскими князьями, захватив много пленных и скота Результатом этого похода является принятие коренным приамурским населением русского подданств. В августе 1651 года казаки Хабарова подошли к устью реки Зеи, покоряя новые племена. Во время зимовки в Ачанском острожке, 24 марта на русский отряд напал большой маньчжурский отряд численностью до 2000 конных с 6 пушками. Русские разбили маньчжуров в сражении у Ачанского острога.
Позже в честь Хабарова будет назван город. Он будет построен на земле, присоединенной к территории Российской Империи лишь в середине 19 века и не то чтобы по настойчивому желанию местных жителей. В китайской историографии Айгунский договор рассматривается как неравный, так как Китай, ослабленный Опиумными войнами и восстанием тайпинов, был вынужден пойти на уступки под угрозой Муравьева открыть второй фронт (на Пекин шли армии англичан и французов). Так как русского населения в этой местности просто не было, для основания поселений по Амуру Муравьев отправил 13-й Сибирский линейный батальон под командованием капитана Якова Дьяченко.
В 1900 году имела место интервенция наших войск в Китай для подавления боксерского восстания в 1900-м[144].
Главный начальник и командующий войсками Квантунской области и морскими силами Тихого океана адмирал Алексеев по итогам подавлении Ихэтуаньского восстания был награждён золотой, украшенной бриллиантами, саблей с надписью «Таку, Тяньцзин, Пекин 1900 г.», а также французским орденом Почётного легиона большого офицерского креста, прусским орденом Красного орла 1-й степени с мечами, бельгийским орденом Леопольда большого креста. Вряд ли иностранные правители наградили его за защиту священных рубежей России. Просто у них были общие империалистические антикитайские интересы.
Летом 1900 года имел место китайский погром в Благовещенске.
Обстрел с китайского берега и слухи об убийствах христиан в Пекине вызвали панику среди мирных жителей Благовещенска.
В ответ на это губернатор К. Н. Грибский, реализуя директиву военного министра А. Н Куропаткина о решительных действиях против китайцев, приказал казакам выселить их из города. Силами полиции и добровольцев из числа горожан и казаков были устроены облавы, в ходе которых несколько тысяч человек было интернировано. Облавы сопровождались массовыми грабежами, избиениями и убийствами. Никаких попыток оказать сопротивление не было.
4 (17) июля первая партия численностью до 3,5–4 тысяч человек была отправлена в посёлок Верхне-Благовещенский. Из-за жары часть людей стала отставать, тогда пристав отдал приказ всех отставших «зарубить топорами». Приказ выполнялся, во время пути было убито несколько десятков человек. Следствие, произведенное несколькими месяцами позднее, выяснило, что все это сопровождалось мародерством — грабили и мертвых, и живых.
В посёлке было выбрано место для переправы (ширина реки составляла 200 м, глубина — до 4 м), людям было приказано плыть. В поселке к конвою присоединились вооруженные жители-казаки во главе со своим атаманом. Они выбрали место для переправы. Ширина Амура составляла здесь более 200 метров, глубина — более четырех при мощном течении. Подогнали китайцев к урезу воды и приказали им плыть. Когда первые вошедшие в воду почти сразу утонули, остальные идти отказались. Тогда их стали гнать — сначала нагайками, потом стрельбой в упор. Стреляли все у кого были ружья: казаки, крестьяне, старики и дети. После получаса стрельбы, когда на берегу создался большой вал из трупов, начальник отряда приказал перейти на холодное оружие. Казаки рубили шашками, новобранцы — топорами. Спасаясь от них, китайцы бросались в Амур, но преодолеть его быстрое течение не смог почти никто. Переплыло на другой берег не более ста человек.
Никто из участников расправы не протестовал. Нескольким новобранцам, у которых не хватало решимости рубить людей топорами, казаки пригрозили «снести головы, как изменникам». Один новобранец спас раненого мальчика, мать которого была убита, но то был единственный случай человеколюбия, зафиксированный следствием.
В последующие дни, вплоть до 8 июля, такая же участь постигла еще три партии китайцев, общей численностью в несколько сотен человек.
По оценкам историков, в ходе бойни погибло от 3000 до 7000 китайцев. Убийства китайцев имели место и в других населённых пунктах губернии, хотя и не приняли столь массового размаха[145].
Будущий генерал-лейтенант Александр Васильевич Верещагин писал в своих мемуарах, как несколько дней спустя встретился с трупами ниже по реке:
«Амур красив и величествен. Солнце золотит его спокойную синеву, отражается и играет лучами. Я сижу на скамейке у лоцманской рубки и любуюсь окрестностями. Но что это впереди? чернеют в воде какие-то предметы. Ближе, ближе. Число их все увеличивается, да и сами они становятся заметнее.
— Китаец! — говорит мне в полголоса старик-лоцман, таким невозмутимым тоном, точно речь шла о какой-либо коряге или колдобине. Лоцман не ошибся. Пароход быстро обгоняет утопленника. Голый, красновато-бронзового цвета, свесив руки, как плети, растопырив ноги, плыл он, уткнувшись лицом вниз, точно о чем задумался. Труп страшно разбух. Оконечности побелели и казались известковыми. Вот он попал в волнение от парохода. То высовывается из воды, то ныряет. За этим китайцем показываются другой, третий, и вот, во всю ширь Амура, поплыли утопленники, точно за нами погоня какая. Пассажиры все повылезли из кают — смотреть на такое невиданное зрелище. Оно до смерти не изгладится из моей памяти. Очевидно, это были те самые несчастные, которые потонули у Благовещенска. Пролежав известное время на дне, они набухли и теперь всплыли.
— Господа! господа! смотрите-ка, сколько их там на берегу! Ведь это тоже все китайцы! — кричит весельчак, рыженький поручик, в чечунчовом кителе, прикрывшись ладонями от солнца. В этом месте левый берег Амура вдавался к середине русла широкой, плоской отмелью. И вот тут-то и нанесло утопленников.
— Федор Васильевич дайте-ка мне бинокль! — говорю я приятелю моему, подполковнику Р., которому незадолго перед этим передал бинокль генерала. Бинокль этот был превосходный. Приятель мой точно не слышит. Стоит, как вкопанный, и пристально смотрит.
— Дайте, пожалуйста! мне хочется самому посмотреть, — повторяю ему.
— Не могу! Я считаю, сколько их тут, — отрывисто говорит он, видимо недовольный, что я прервал его занятие.
— Сто тридцать! сто тридцать один, сто тридцать два! — считает он в полголоса. А песчаная отмель все еще далеко белела, и темная, рыжеватая полоса трупов, точно бордюром облепила ее у самой воды. Воздух кругом был сильно заражен, и мы все невольно зажимаем носы платками…
— Пожалуйте завтракать! — возглашает буфетный слуга, приподнявшись по лесенке, в засаленном фраке и с салфеткой под мышкой, как символом своей власти. Публика спускается. Мне же не до завтрака. Ужасная картина эта, да и сам зараженный воздух отбили всякий аппетит. Остаюсь на палубе и продолжаю наблюдать. Вот нос парохода упирается в один труп и далеко отбрасывает его по волне. Голова закутана каким-то полотном, должно быть фартуком. «Не огородник ли это был? — думаю. — Ведь в Благовещенске все огородники были китайцы». Длинная черная коса виднеется из-под полотна, прилипнув к мокрым плечам. Живот выеден рыбами и представлял громадную зияющую рану. Трудно даже в приблизительно сказать, сколько трупов обогнали мы в этот день. Но, судя по тому, что на одной только косе мы насчитали полтораста трупов, должно предположить, что их было не мало»[146].
В проповедях это имело такой вид:
«Соседний неверный и дикий народ китайцы внезапно сделал на город Благовещенск нападение»[147].
В начале 20 века был еще и проект Желтороссии. «В 1900 г., после подавления «боксерского восстания» русские войска оккупировали Маньчжурию. Планировались широкая колонизация Маньчжурии и ее вхождение в состав России под названием «Желтороссия». В перспективе предполагалось двигаться и дальше: после Маньчжурии — захватить Корею, Тибет и т. д.»[148]
Военный министр Российской Империи генерал Алексей Николаевич Куропаткин отмечал в своем дневнике 16 февраля 1903 года, —
«… у нашего государя грандиозные в голове планы: взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять и Тибет. Хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы. Что мы, министры, по местным обстоятельствам задерживаем государя в осуществлении его мечтаний, но все разочаровываем; он все же думает, что он прав, что лучше нас понимает вопросы славы и пользы России. Поэтому каждый Безобразов, который поет в унисон, кажется государю более правильно понимающим его замыслы, чем мы, министры»[149].
28 октября 1903 года Куропаткин направил царю следующие соображения:
«Присоединение только северной Маньчжурии даст нам следующие главные выгоды:
а) Мы получаем возможность приостановить заселение китайцами свободных земель.
б) Взяв в свое распоряжение все свободные земли, мы можем направить в северную Маньчжурию переселение русских людей.
в) Мы получим местности, важные в военном отношении, по производству зерна и возможному развитию коневодства и скотоводства.
г) Мы получим местности с большими лесными и минеральными богатствами.
д) Мы получим государственную границу на 1.300 верст более короткую, чем ныне.
е) Включение всего бассейна реки Амура в наши владения обеспечит прочно деятельность русского населения трех существующих, областей.
ж) Оборона новой границы значительно облегчится, и этим прочно обеспечится положение Приамурского края.
а) За рекою Сунгари мы найдем отличную позицию как для обороны, так и прочную базу для перехода в наступление.
и) Новая граница, не прикасаясь с Кореею, не вызовет осложнений с Япониею.
к) Так как в северной Маньчжурии еще не создалось прочных экономических интересов с другими державами, то присоединение северной Маньчжурии к России может и не вызвать разрыва ни с одной из заинтересованных держав.
К невыгодам присоединения северной Маньчжурии относится то, что присоединяя эту страну, мы создадим опасность еще более быстрого, чем ныне, проникновения желтолицых в Приамурский край. Присоединяя северную Маньчжурию, мы должны готовиться к энергичному протесту Китая и даже разрыву с ним…
Сравнение выгод и невыгод занятия нами южной Маньчжурии не может не привести к выводу, что нам в настоящий исторический период необходимо ограничиться только присоединением к России северной Маньчжурии»[150].
Северную Манчжурию Куропаткин предлагал превратить в «нечто вроде Бухары», и царь был с этим полностью согласен[151]. В 1903 году Куропаткин видел будущее Манчжурии в том, чтобы «не пуская туда китайцев и вообще желтолицых, сохранить эту территорию для русских»[152].
Двоюродный брат Безобразова, контр-адмирал Алексей Михайлович Абаза, управляющий делами комитета Дальнего Востока, в то время писал:
«Русская железная дорога в Маньчжурии являлась как бы торжественно развернутым национальным флагом победоносного шествия России по захватываемой чужой территории»[153].
Считается, что именно его докладная записка царю окончательно определила выбор агрессивного варианта политики на дальнем Востоке[154].
Секретарь Государственного Совета Империи в курсе империалистических планов Императора: «Витте в бешенстве, и есть отчего. Государь тайком от него покровительствует некоему Безобразову, набрав шайку разбойников, дерется с китайцами и предлагает завоевать Корею»[155].
Сам Витте «миролюбие» русской внешней политики характеризовал так:
«Черноморский берег представляет собой (как и многие местности Кавказа) такие природные богатства, которым нет сравнения в Европе. В наших руках это все в запустении, если бы это было в руках иностранцев, то уже давно местность эта давала бы большие доходы и кишела бы туристами. Но куда там! Для этого нужны капиталы и капиталы, наше же назначение капиталов — это война!»[156]. «У нас в России в высших сферах существует страсть к завоеваниям, или, вернее, к захвату того, что, по мнению правительства, плохо лежит…»[157].
Позже Витте резко выступал против войны с Германией, причем не только в частных беседах, но и в прессе (хотя и под псевдонимом).
На этом фоне не удивляет, что «святой» император царь Николай пасхально радовался смерти проповедника мира: «На этот раз я уезжаю с таким спокойствием в душе, что сам удивляюсь. От того ли это происходит, что я беседовал с нашим Другом (Распутиным) вчера вечером, или же… от смерти Витте… я не могу сказать, но в сердце царит истинно пасхальный мир»[158].
Св. Николай Японский писал об этих планах и их последствиях:
«А Русскому Правительству все кажется мало, и ширит оно свои владения все больше и больше; да еще какими способами! Манчжуриею завладеть, отнять ее у Китая, разве доброе дело? «Незамерзающий порт нужен». На что? На похвальбу морякам? Ну вот и пусть теперь хвалятся своим неслыханным позором. Очевидно, Бог не с нами был, потому что мы нарушили правду. «У России нет выхода в океан». Для чего? Разве у нас здесь есть торговля? Никакой. … «Зачем вам Корея?» — вопросил я когда — то Адмирала Дубасова. «По естественному праву она должна быть наша, — ответил он, — когда человек протягивает ноги, то сковывает то, что у ног; мы растем и протягиваем ноги, Корея у наших ног, мы не можем не протянуться до моря и не сделать Корею нашею». Ну вот и сделали! Ноги отрубают» (Дневники. 20 мая 1905)[159].
Россия это единственная страна из тех, кто участвовал в унижении Китая в 19 веке и при этом до сих пор оккупирует, с точки зрения Китая, китайские территории. Великобритания вернула Китаю Гонконг в 1997 году, исполнив свои обязательства, данные в 1897 году. Забвение о силовой компоненте экспансии России в Приморье мешает понять мотивы действия Китая и его стратегические цели в отношениях с Россией.
А вот предыстория романтической истории про «Юнону» и «Авось».
В 1803 г. в Японию было отправлено российское официальное посольство во главе с графом Н. П. Резановым[160] для установления торговых связей между странами. Переговоры были неудачными.
«…После полугода проволочек Резанов покинул Нагасаки с пустыми руками. Досада оказалась настолько сильной, что Резанов принял решение добиться цели любой ценой. По его указанию был куплен у американского предпринимателя фрегат «Юнона» и построен тендер «Авось», командирами которых он назначил работавших в Российско-Американской Компании по контракту флотских офицеров лейтенанта Хвостова и мичмана Давыдова, которых снабдил секретной инструкцией.
Граф дал следующие указания: «Войти в губу Анива (Сахалин) и, буде найдете японские суда, истребить их, людей, годных в работу и здоровых, взять с собою, а неспособных отобрать, позволить им отправиться на северную оконечность Матмая (так именовали остров Хоккайдо — А К.). В числе пленных стараться брать мастеровых и ремесленников. Что найдете в магазинах, как то: пшено, соль, товары и рыбу, взять все с собою; буде же которыя будут ею наполненными и одаль строения, таковых сжечь… Обязать на судне вашем всех подписать, чтобы никто не разглашал о намерении экспедиции сей и чтоб исполнение ея в совершенной тайне было…»
Фрегат «Юнона» достиг губы Анива 6 октября 1806 года, и Хвостов высадился на берег. Островитян задобрили подарками и «разными безделицами, а на старшину селения надели лучший капот и медаль на Владимирской ленте».
К медали была придана грамота на русском языке:
«… Российской фрегат «Юнона» под начальством флота лейтенанта Хвостова в знак принятия острова Сахалин и жителей онаго под всемилостивейшее покровительство Российского Императора Александра Первого старшине селения лежащего на восточной стороне губы Анива пожалована серебряная медаль на Владимирской ленте. Всякое другое приходящее судно как российское, так и иностранное просим старшину сего признавать за российского подданного».
Ввиду того что русские пришельцы и аборигены из-за незнания языка общались едва ли не знаками пантомимы, сахалинские айны вряд ли поняли процедуру награждения и посвящения их в российское подданство. Впрочем, их понимания никто и не спрашивал.
«Чтобы нанести более вреда японцам», Хвостов приказал сжечь кроме складов еще и японские магазины, казарму и кумирню. Глава русской миссии по установлению отношений с соседней страной с удовольствием отметил в отчете, что «островитяне помогали в сем очень усердно» и что «позволенным расхищением японских богатых магазинов привязал сердца их к россиянам».
4 мая 1807 года «Авось» покинул Камчатку, и 19 мая, завидев японское поселение на берегу острова Итуруп, мичман приступил к установлению торговых отношений с соседями в соответствии с инструкциями.
После того как миссионеры запалили всю японскую факторию, захваченные «бедные японцы перепугались и спрашивали, не будут ли их резать». Резать не стали, так как пленные поделились с гостями ценной информацией, руководствуясь которой Хвостов с Давыдовым начали капитальную зачистку всего острова. Сопротивление встретили только в одном месте — японцы малым числом открыли стрельбу, но их быстро отогнали ответными залпами с российских кораблей.
Нагрузившись награбленным, «Юнона» и «Авось» 16 июля 1807 года прибыли в Охотск. Однако здесь Хвостова и Давыдова встретили неласково: русские пираты были арестованы за лихоимство, против них начато следствие. Подследственные, однако, сумели бежать из-под стражи и добраться до столицы. Н П. Резанов к тому времени умер, но и без него влиятельные покровители при дворе разогнали тучи над головой миссионеров — их пожурили за самоуправство и горячность да и отправили служить на флот. Эта строгость с лихвой была покрыта деньгами: министр иностранных дел и коммерции граф Румянцев 2 августа 1808 года обратился с рапортом к Александру I оплатить жалованье и все расходы Хвостову и Давыдову, в том числе связанные с бегством из Охотска в Санкт-Петербург, в сумме 24 000 рублей за счет вещей, награбленных у японцев.
О результатах своего ходатайства перед царем 9 августа 1808 года граф Румянцев сообщал морскому министру П. В. Чичагову:
«.. Его Императорское Величество повелеть изволило сего дела (имеются в виду пиратские набеги на японские селения. — Прим. А К.) им в вину не ставить; и вместе с тем изъявил высочайшее соизволение, чтобы за время бытности их в сей экспедиции удовлетворены они были жалованьем на счет вывезенных ими японских вещей и товаров…»
Вскоре комендант порта Охотск подполковник Бухарин, пытавшийся наказать Хвостова с Давыдовым за бандитские «художества», со службы был уволен.
14 октября 1809 года в Санкт-Петербурге Хвостов и Давыдов на Васильевском острове в гостях засиделись и не успели вовремя вернуться на Петроградскую сторону. Разудалость и хмель сыграли с ними плохую шутку: попытка перескочить через разводившийся мост оказалась для приятелей трагической — они утонули в холодной Неве. Корабли «Юнона» и «Авось» ненадолго пережили своих бывших командиров: в следующем году у берегов Камчатки и Аляски они погибли с экипажами во время шторма. В Японии фамилии Хвостова и Давыдова на слуху по сей день. Поминают их нехорошо[161].
«А сколько тревоги наделали когда-то наши Хвостов и Давыдов! Как Япония зашевелилась и стала вооружаться! Какую громкую славу приобрели себе здесь эти два немного взбалмошные лейтенанта и какой ужас навели на всех, начиная от Кунашира до Киусиу! (И как они подняли кредит России в глазах японцев: и Англия сделалась одною из русских губерний, и весь свет предпринял завоевать царь наш, заодно с турецким султаном!)»[162].
И, да, я в курсе, что в те годы «так вели себя все». Что и ставит вопрос о том, отчего поведение европейцев становилось более приличным и христианским именно по мере падения политического влияния христианской церкви.
Через сто лет гибридная активность России в Корее привела к столкновению с Японией. Джек Лондон, бывший тогда корреспондентом в Корее, писал:
«Корейцы не делают никаких попыток сдержать наступление русских, но относятся к ним с непримиримой враждебностью. По-видимому, корейцы совершенно не боятся японцев и ищут убежища за спинами японских солдат. Для корейцев японская оккупация — источник неиссякаемой радости. «Хорошо, что это не русские!» — говорят корейцы, а местные европейцы и американцы многозначительно поддакивают»[163].
Русский писатель Вересаев, служивший в те дни военным врачом в русской армии, передавал слова одного подполковника:
«Господа, ведь идеи у нас никакой нет в этой войне, вот в чем главный ужас! За что мы деремся, за что льем кровь? Ни я не понимаю, ни вы, ни тем более солдат. Как же при этом можно переносить все то, что солдат переносит?.. Влезли в чужую страну, неизвестно для чего, да еще миндальничаем. Раз уж начали подлость, то нужно делать ее вовсю, тогда в подлости будет хоть поэзия».
Между прочим, впервые идея раздела Кореи по 38-й параллели возникла еще в 1894 году. Тогда ее высказал японский посланник маршал Ямагата, прибывший в Москву на коронацию Николая Второго. Но Россия отвергла это предложение, претендуя на контроль над всем полуостровом[164]. Ее целью было овладение портом Масанхаппо (Мосанпо) в той крайней точке Кореи, что выходит на цусимский пролив и смотрит на японские острова. 20 августа 1950 года именно здесь, на рубеже Масан было остановлено наступление коммунистической армии, и позже с этого плацдарма началось обратное отвоевание Кореи войсками ООН. Понятно, что это порт нужен был не для торговли[165], а для дальнейшей экспансии в Тихоокеанском регионе.
25 января (7 февраля) 1904 года царь направил телеграмму своему наместнику на Дальнем Востоке Алексееву:
«Желательно, чтобы японцы, а не мы открыли военные действия. Поэтому, если они начнут военные действия против нас, то вы не должны препятствовать их высадке в Южную Корею или на восточный берег до Гензана включительно. Но если на западной стороне Кореи их флот с десантом или без оного перейдет к северу через 38 параллель, то Вам предоставляется их атаковать, не дожидаясь первого выстрела с их стороны. Помоги Вам Бог»[166].
И тогда же русский царь определил цель, которую удастся достигнуть лишь американцам сорок лет спустя: «по окончании войны следует установить полную нейтрализацию Японии, запретив иметь войско и флот»[167]. Его манифест об объявлении войны открыто говорил — «Россия ведет войну за господство на водах Тихого океана»[168]. Понятно, что друзей России это отнюдь не прибавило…
Но пропагандистам логика чужда. Сейчас они гремят: США приблизили свои военные базы к границам СССР (России) — значит, это агрессивный империалистический хищник, который изготовился к прыжку на мирную лань. А если Россия свои военные базы продвигает к границам Японии — так это лишь в интересах мирной торговли…
А вот «Япония вторглась в чуждую ей область и в державные права нашего отечества»[169].
Советско-японская война 1945 года. Кто нападающая сторона? Кто разорвал договор о ненападении?[170]
Япония не давала никаких поводов к нападению, и в 1945-м уж точно сама его не планировала. Более того, в мае 1942 года Япония и ССРР подписали окончательное соглашения об урегулировании границы на Халхин-голе. Причём это было компромиссное, во многом в пользу японцев, урегулирование — на основе старой карты Генерального штаба Китайской республики 1918 года, отражавшей японскую версию границы.
Пока шла война в Европе, даже СССР соблюдал формальные договоренности с Японией, вплоть до ареста американских летчиков, совершавших вынужденные посадки на советском Дальнем Востоке после бомбежек японских островов. Японцы же спокойно пропускали американские конвои, идущие в наши порты. Кроме того, в годы Второй Мировой японцы продолжали качать нефть из советского Северного Сахалина[171].
И еще одна война — Корейская. Кто зачинщик?
Стенограмма Пленума ЦК КПСС 9 июля 1955 г. Фиксирует, как Хрущев перебил Молотова:
Хрущев: Вячеслав Михайлович, если Вы, как министр иностранных дел, проанализировали бы целый ряд наших шагов, то мы мобилизовали против себя людей. Корейскую войну мы начали. А что это значит: Это все знают.
Микоян: Кроме наших людей, в нашей стране
Хрущев: Войну мы начали. Теперь никак не расхлебаемся. Кому нужна была война?»[172].
Речь идет о том, что Ким Ир Сен долго добивался согласия Сталина на начало своего наступления. И в конце-концов получил его.
Глава 7 Идем на Юг
Как и Сибирь, Крым теперь запрещено «покорять».
Министр обороны РФ генерал армии Сергей Шойгу 19 апреля 2022 года сказал на коллегии военного ведомства:
«Сегодня в соответствии с федеральным законодательством отмечается День принятия Крыма, Тамани и Кубани в состав Российской империи. 239 лет назад Екатерина II по просьбе жителей Крыма, страдавших от войн, приняла полуостров под защиту Российского государства»[173].
Необычно от министра обороны и генерала видеть уменьшение числа военных побед армии его страны.
Наверно, он прогуливал уроки по русской литературе.
Конечно, нельзя от него требовать памятования державинской оды «Гром победы раздавайся!», где о присоединении Крыма была сказано отнюдь не миролюбиво: «Уж не могут орды Крыма ныне рушить наш покой».
Это первый русский национальный гимн стоит привести полнее, ибо в нем честно обозначен главный — военный — фактор расширения Империи:
Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!
Звучной славой украшайся.
Магомета ты потрёс!
Воды быстрые Дуная
Уж в руках теперь у нас;
Храбрость Россов почитая,
Тавр под нами и Кавказ.
Уж не могут орды Крыма
Ныне рушить наш покой;
Гордость низится Селима,
И бледнеет он с луной.
Стон Синила[174] раздае́тся,
Днесь в подсолнечной везде,
Зависть и вражда мяте́тся
И терзается в себе.
Мы ликуем славы звуки,
Чтоб враги могли узреть,
Что свои готовы руки
В край вселенной мы простреть.
Если указанные края потрясены именно храбростью Россов, значит, эти Россы имели повод массово явить им именно свою храбрость, а не молитвенность или гостеприимство.
Но Грибоедова все же генерал армии мог бы помнить: там была вполне памятная метка «времен Очакова и покоренья Крыма».
Так неужто «орды Крыма» сами настойчиво просили лишить их государственной независимости и жаждали подчинения Петербургской власти?
Какие жители Крыма так стремились в Россию?
Христиан там уже не было.
В конце истории Крымского ханства греков-христиан на полуострове осталось немного: около 30 тысяч. Положение их было тяжелое, они сами уже стали полу-татарами, и их митрополит Игнатий вынужден был проповедовать им на татарском языке, а его эконом вел епархиальные записи на том же языке, хотя и греческими буквами…
После очередной победы русских армий Екатерина приказала выселить всех греков из Крыма. Странной этой операцией руководил генерал А. В. Суворов. Исход был назначен на конец лета — так что урожай пришлось бросить и уйти в пустыню. Крым был уже отрезан от Турции и находился под протекторатом России. Русские войска стояли по всему полуострову. Татары умоляли христиан не уходить. Спустя почти 40 лет сами переселенцы описывают свои скитания в прошении министру внутренних дел С. С. Ланскому:
«Мы не в силах подробно описать всего того, что происходило при переселении нашем, и как действовали болезни, происходившие от перемены климата, воды, от тесноты квартир и большею частью от неимения их… нелицемерно скажем и по самой истине, что целые семейства пострадали жизнью, а многие лишились и половины оных и ни одно семейство не осталось без потери отца, матери, брата, сестры и детей, словом сказать из 9 тыс. душ мужского пола выходцев не осталось и третьей части, и в 15 лет едва могло набраться с новорожденными… до 7 тыс. душ»[175].
В чем была причина такой жесткости и спешки? Один из мотивов — желание подорвать крымскую экономику (греки были горожанами-ремесленниками).
Есть предположение, что вывод греков (прихожан Константинопольского патриархата) из Крыма имел своей целью облегчение дальнейшего подчинения этой территории русской церковной власти.
«В случае завоевания территории Крыма Россией вопрос о переходе Готской епархии под эгиду русского православия возник бы в первые же дни и мог бы привести к осложнениям между двумя крупнейшими церквами христианского мира, а также, в случае силового переподчинения епархии, к подрыву авторитета России в глазах христианских государств. Необходимо было найти решение, которое бы позволило устранить проблему безболезненно и максимально эффективно. Для этого нужно было, чтобы Готская епархия прекратила свое существование еще до присоединения Крыма к России. С этой целью среди христиан Крыма, сочувствовавших России в борьбе с Турцией, могли распространяться слухи о возможных репрессиях со стороны ислама в ходе предстоящих военных действий. Это должно было формировать эмиграционные настроения среди значительной части христиан полуострова, веками проживавших на данной территории… До 1778 г. в Крыму существовали ставропигии Константинопольского патриарха — храмы и монастыри, подчинявшиеся лично патриарху, а не крымским иерархам. Только в Феодосии существовало 2 ставропигии — 2 небольших монастыря — Св. Петра и Св. Георгия. После вывода христиан из Крыма епископская кафедра в Крыму была ликвидирована. Христианские монастыри и храмы оказались заброшенными. Поражает то, что, покидая вековые христианские святыни Крыма, церковь не позаботилась о поддержании их минимального функционирования и охраны. Долгое время неухоженными оставались христианские кладбища. Не проявляли заботы о христианских святынях и кладбищах христиане, не покинувшие Крым. Столь неуважительное отношение христиан к своим святыням не осталось незамеченным со стороны Крымского ханства. Особая забота была проявлена ханом Шагин-Гиреем в отношении Успенского скита, находившегося невдалеке от ханского дворца. Через 3 года после ухода христиан, в июне 1781 года в Крым прибыл греческий священник Константин Спиранди. Шагин-Гирей предложил ему организовать службу в заброшенном Успенском скиту. Однако Спиранди отказался. Тогда Шагин-Гирей посадил священника в тюрьму и дал 30 дней на обдумывание предложения. Когда Спиранди согласился, хан подарил ему дом с прекрасным виноградником и садом»[176].
Более того — возможно, это было заранее продуманной операцией:
«Последний митрополит Готский и Кафайский Игнатий (Гозадини), прибыл из Константинополя морем в Балаклаву в 1771 году. Российская дипломатия имела опыт добиваться своего от Константинопольского патриарха. И в этот раз ей удалось посадить на митрополичью кафедру «своего» архиепископа, который имел прямые связи с Петербургом. Брат Игнатия, Александр служил офицером в свите Екатерины, и через него поддерживалась связь Петербурга с только что избранным крымским митрополитом. Причины избрания члена патриаршего синклита в Константинополе Игнатия митрополитом сих пор не обнародованы»[177].
Так что вскоре за тем произошедшее присоединение Крыма к Империи не могло уже сильно облегчить жизнь местных христиан — ибо их там почти не осталось. Они и не вернулись: крымские греки в основном так и осели в позже многострадальном Мариуполе.
После выселения греков из Крыма по приказу Екатерины и тщанием генерала Суворова православных в Крыму не осталось. Неприличная церковная пустота сих мест со временем стала очевидной для петербургских властей. И в середине XIX в. российским императором Николаем I и Святейшим Синодом Русской Православной Церкви было решено создать в Крыму, в Херсонесе русский Афон по подобию известного центра православной монашеской жизни на греческой горе Афон[178].
И это переселение греков, и последовавшая вскоре аннексия Крыма[179] вовсе не были добровольными.
Справочник «Списки населённых мест Российской империи — Таврическая губерния», изданный Центральным статистическим комитетом министерства внутренних дел Российской империи в 1865 году, сообщал:
«после присоединения татары массами стали уезжать в Румелию и Анатолию. Число ушедших Сумароков, служивший судьёй на полуострове в начале нашего века, считает до 300 000 обоего пола, немало татар погибло также во время волнений и от моровой язвы, бывшей в это время, так что полуостров лишился около трёх четвертей своего населения, считая в том числе выселенных греков и армян. В 1802 году татар в Крыму числилось всего около 140 000 обоего пола. Из ушедших большинство принадлежало горным, которые упорнее стены противостояли русскому владычеству»[180].
В 1769 году граф Орлов из греков-добровольцев, живших на островах греческого Архипелага в Эгейском море создал «Албанское войско». По заключении Кучук-Кайнаджирского мира Потемкин поселил их вдоль южного берега Крыма в целях покорения татар. «Во время второй турецкой войны греки эти главным образом содействовали к усмирению горных татар, так что прослыли в татарских песнях людоедами»[181].
В дни Крымской войны «во время военных действий татары держали себя двусмысленно и понемногу уходили в Турцию. В конце 50х и в начале 60х годов это приняло огромные размеры. Татары массами просто бежали к туркам, бросая свое хозяйство. К 1863 году, когда кончилось выселение, цифра ушедших с полуострова простиралось до 141 667 человек. Как в первый уход татар большинство принадлежало горным, так теперь почти исключительно выселялись один степные. Одновременно с татарами вышли и все ногайцы из трех северных уездов — 50 693 человек»[182]. Статистический справочник отмечает, что это почти половина всего населения полуострова.
Взамен появился план заселения Крыма английскими каторжниками.
Война американских колоний за свою независимость кончилась тем, что Британия потеряла место, куда могла отправлять караваны своих каторжан. Сначала британское правительство попыталось решить проблему поверхностными мерами — под тюрьмы были переоборудованы старые баржи и отслужившие свое корабли, расположенные на Темзе. Однако вскоре власти осознали ошибочность такого метода: старые суда стали источником повышенной санитарной опасности, да и преступникам было куда проще сбежать из таких «тюрем».
Тогда Британия занялась поиском новых территорий для ссылки каторжников. В 1787 году первые корабли с заключенными пошли в Австралию[183].
Но еще ранее шли переговоры между Лондоном и Петербургом о том, чтобы английскими заключенными заселить Крым, из которого вдруг «откочевали» татары и ногайцы. В 1784 году по дипломатическим каналам Лондон предложил Потемкину разместить английских преступников в Крыму.
Екатерина II согласилась со своим фаворитом.
И лишь российский посол в Англии Семен Воронцов отговорил императрицу от этой затеи письмом графу Безбородке от 30 дек 1785 года:
«Я имел честь получить письмо вашего сиятельства, коим повелеваете мне объясниться с Аглицким министерством о здешних ссылошных, коих у нас на поселение примать желают… Позвольте себе представить слабое мое рассуждение о сем деле. Какая может быть польза пространной империи нашей, приобретая ежегодно 90 или 100 злодеев, извергов можно сказать рода человеческого, кои ни к хлебопашеству, ни к рукоделию неспособны. Пойдут ли добрые и трудолюбивые люди других земель на поселения, где известно будет всем, что сии разбойники вселяются? Иной от страху, другой от стыда, чтоб не быть на ровне почтену с ними, от сего удержится. Прибавьте к сему еще, прилично ли, чтоб в свете думали, что в счастливое и славное царствие Великой Екатерины Россия служит ссылкою Англии и что ничем не славный, а еще мене великий Георгий Третий осуждает своих преступников наказанием ссылки равномерно в Россию, как и на Африканские берега?»[184].
Так что Крым мог бы стать Австралией… Но Михаил Воронцов — сын того посла — стал заказчиком и первым хозяином дивного Алупкинского дворца…
А поначалу ведь Екатерина уверяла: «Совсем нет нашего намерения иметь сей полуостров и татарские орды, к оному прилежащие, в нашем подданстве, а желательно только, чтоб они отторгнулись от подданства турецкого и остались навсегда в независимости»[185].
Покорение Заволжских, Приуральских и Казахских (киргизских) степей не знало формального объявления войны. Военные экспедиции заканчивались договорами с мурзами и ханами о «покорности». А затем следовали народные восстания. Именно поволжские «инородцы» были основой восстания Пугачева.
И поводы для протестов у них были — чтобы избежать опасности появления «умного вора, как Стенька Разин» среди башкир, генерал А. И. Румянцев, начальник Комиссии башкирских дел и командующий войсками в регионе, рекомендовал в 1736 году набор драконовских мер с целью сломать бунтарский дух башкир. В том числе он советовал запретить браки среди башкир без дозволения казанского губернатора и установить налог в одну лошадь со свадьбы, если дозволение губернатора будет получено[186].
Суть неблагоприятной для российской стороны ситуации, сложившейся в русско-казахском пограничье, и «самый верный» способ к ее изменению указал в письме к генерал-лейтенанту князю Г. А. Урусову казахский хан Абулхаир:
«А я никакой худобы не делывал, но и других уговаривал к добру, так не слушают дикие браты. И пока сюда сила не прибудет, то наши дураки кайсаки не разумеют и не боятся. Всяк своих полоняников не отдаст. И когда вы сами для строения города с великим войском прибудете, то все будет возвращено. Ежели бы соблаговолили куда и купцам приехать, в то же время туда и ограбленные их товары будут возвращены. А без того мы с ними управляться не можем»[187].
Расширение Империи на эти степи обогатило русскую военную историю опытом прокси-войн:
В 1707 году «Не имея возможности при шведской войне послать значительные русские отряды на отдаленный восток, Петр позволил собираться вольнице, которая бы из добычи истребляла воровские жилища огнем и мечом. Кроме того, он хотел усмирить варваров с помощию других варваров. В январе 1708 года стольник Иван Бахметев получил приказ ехать в калмыцкие улусы к тайше Аюке и уговорить его выслать 20 000 калмыков против башкирцев» (Соловьев С. М. История. т. 15. гл. 3).
В 1735–36 годах калмыцкий правитель под давлением русского правительства ходил походами на Кубань. Для калмыков он сложился более чем удачно и за две недели, действуя совместно с казаками, а чаще самостоятельно, они нанесли кубанским татарам ряд чувствительных поражений: заняли крепости Капыл и Темрюк, захватили более 10 тыс. пленных, отогнали 20 тыс. лошадей, большое количество рогатого скота и овец. В знак признания заслуг калмыцкого воинства 3 марта 1737 г. Анной Иоанновной был подписан указ об утверждении Дондук-Омбо в ханском достоинстве[188]. В указе начальнику Оренбургской экспедиции И. К. Кирилову пояснялось:
«О подданном Ея императорского величества калмыцком владельце Дондук Омбе вам сведомо, как он от того времени, когда поручено ему главное правление над всем калмыцким народом, к Ея императорского величеству верность свою и службы оказывает. И прошлого лета в два похода на Кубань показал многую ревность и прилежность и знатные поиски над теми кубанцы учинил»[189].
В том же 1736 году, подстрекаемые Иваном Кириловым (основателем и комендантом Оренбурга), казахи Младшего и Среднего жузов вторглись в башкирские земли, убив и взяв в плен множество башкир в Сибирском и Ногайском уездах.
В 1759 году генерал Алексей Тевеклев и военный комендант Оренбурга в Петр Рычков предложили меморандум, в котором предлагали своему Петербургскому начальству поощрять внутриказахские междоусобицы, а также ссорить казахов, башкир и калмыков друг с другом[190].
Покорение Средней Азии в 18–19 веках — это агрессия или оборона? Ах, да, есть три универсальные формулы со словом «защита», которые позволяют «защищаться» по всей планете: «защита наших интересов», «защита наших ценностей» и «защита меньшинств».
И все же — неужели среднеазиатские ханства напали на нас и мы, обороняясь, дошли до Кушки? Были ли царские манифесты об объявлении войны тамошним ханствам?
Война за Среднюю Азию началась с Яркендского похода 1715–16 годов (до Петра дошли слухи, что там есть месторождения «песошного золота»). Полковник Бухгольц привел три полка. После зимней осады, в которую его отряд взяли местные жители, из 2536 человек у него осталось лишь 700, Бухгольц отступил. Там, куда он отступил, он заложил город Омск.
В следующем 1717 году Петр послал более солидный шеститысячный корпус в Хиву. И опять русские войска были истреблены болезнями и враждебными армиями…
Неудачным был и Хивинский поход 1839 года (из еще одного шеститысячного корпуса было потеряны более тысячи, а никаких военных или политических результатов никаких достигнуто не было).
Параллельно идут русско-кокандские войны. В 1852 году, по инициативе оренбургского губернатора Перовского, полковник Бларамберг с отрядом в 500 человек разрушил кокандские укреплённые заставы Кумыш-Курган, Чим-курган и Каш-Курган; атаковал Ак-Мечеть, но был отброшен. В 1853 году Перовский лично с экспедиционным отрядом двинулся на Ак-Мечеть. В итоге похода был основан форпост Верный (Алма-Ата).
Далее начинается борьба за Узбекистан.
Вот очень показательный рассказ о тех событиях в современном прокремлевском паблике:
«В июне 1858 года десантом в 140 человек во главе с Черняевым поднялся на пароходе «Перовский» по Аму-Дарье до Кунграда, где он помогал русскому посольству в Хиве заниматься колониальными делами (восстанием против хивинского хана). Во время службы на окраине у Черняева появилась идея, которая лучше всего определяется выражением историка Шмурло «Русскій Drang nach Osten»: присоединение Туркестана к империи. Петербург тогда ещё относился весьма равнодушно к этой идее, и у Черняева случился конфликт со столицей по некоторым вопросам колониального управления. Несмотря на это, ему поручили важнейшую операцию по укреплению русского присутствия в Азии: возведение укрепленной линии между Оренбургской и Сибирской губерниями, для чего предстояло отвоевать некоторые территории у Кокандского ханства. Черняева назначили командиром «особого западносибирского отряда», и он с удовольствием принялся за любимое дело — воевать и расширять империю. Отряд формировался в Верном — русско-казачьем военном городе, нынче по Божьему недосмотру называющемся «Алма-Атой»… Вероятно, при прочтении статьи дорогой читатель углядел некоторые параллели с современностью, в частности — с полковником Стрелковым. Как и Черняев, Стрелков любит и умеет воевать. Как и Черняев, Стрелков участвовал во всех войнах, до которых мог дотянуться, из чувства долга и из личной любви к войне»[191].
Звездная минута упомянутого генерала Черняева настала 15 июня 1865 года. Штурм Ташкента. Именно с этим событием связана самая удачная проповедь перед боем в мировой истории. Краткая, емкая, энергичная и эффективная. Правда, очень не благочестивая.
«Внушив своим сподвижникам, что отступления не будет, что надо либо лечь костьми, либо победить, Черняев заключил свое напутствие известным народным присловием, где встречаются слова «пополам» и "в дребезги"»[192].
Получилось блестяще — «вдребезги». Ну, а что именно в той народной поговорке «или * пополам или * в дребезги», цензура уточнять не позволяла ни в 19 веке, ни сейчас[193].
Так что очень угадал со своим комментарием министр внутренних дел Российской Империи граф Петр Валуев:
«Сегодня пришло сообщение, что генерал Черняев взял Ташкент. Никто не знает, почему и зачем. Есть всё-таки что-то эротическое во всем, что у нас делается на отдаленной периферии империи»[194].
Этот легендарный призыв генерала Черняева — это призыв к штурму, или к обороне Ташкента?
Я так понимаю, что военный священник Андрей Малов, присутствовавший при этой зажигательной речи, не осудил командира. Утром он первый ворвался в брешь в крепостной стене. (Он стал и первым настоятелем Ташкентского Преображенского собора, взорванного в 1935-м. В 1870 году отказался от епископского сана).
Государь за это несколько неожиданное расширение своих владений пожаловал Черняеву бриллиантовую шпагу с надписью «За взятие Ташкента».
Сколь мирным и добровольным было «присоединение» древних среднеазиатских государств, видно из Гендемианского договора, закрепившего результаты русского наступления на Хивинское ханство в феврале-мае 1873 г.:
«Во исполнение высочайшей воли е.и.в. государя императора всероссийского туркестанский генерал-губернатор, генерал-адъютант фон Кауфман 1-й, командующий всеми русскими войсками, действующими в Хивинском ханстве, 29 мая сего года вступил в г. Хиву и овладел всем ханством. Так как Присоединение вновь покоренной страны к Российской империи не входило в высочайше предначертанный план действий, то туркестанский генерал-губернатор предложил удалившемуся тогда к туркменам законному владетелю ханства Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-хану вернуться в столицу для принятия от него утраченной власти и прежних прав. Вследствие этого Приглашения Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-хан прибыл в лагерь русских войск, расположенных под стенами Хивы, и изъявил полную и чистосердечную свою готовность на исполнение всех требований и на принятие всяких условий, которые будут ему предложены командующим войском.
Основываясь на этом заявлении, генерал-адъютант фон Кауфман 1-й, в силу данного ему высочайшего полномочия, объявил Сеид-Мухамед-Разим-Богадур-хана владетелем Хивинского ханства и для руководства в управлении страною на время пребывания там русских войск дал ему подробные указания.
Таким образом было установлено в ханстве спокойствие.
Новому положению дел немедленно подчинились все подданные Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-хана, за исключением большинства родов из туркмен, которые, хотя и изъявили покорность присылкою своих старшин и депутатов к командующему русскими войсками, но на деле не признавали власти хана и не исполняли требований командующего русскими войсками. Они наказаны и усмирены силою русского оружия.
Лишение значительной части имущества, большая потеря в людях и в особенности нравственное поражение, ими ныне испытанное, упрочивают власть хана над ними и обеспечивают спокойствие всей страны на будущее время.
Прежде чем вывести русские войска из Хивы, командующий ими туркестанский генерал-губернатор, генерал-адъютант фон Кауфман 1-й, по соглашению с высокостепенным Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-ханом, постановил следующие статьи, с утверждением и принятием коих его высокостепенство хан хивинский заключает мир и дружбу с Россией и пользуется высоким покровительством Е.И.В.
Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-хан признает себя покорным слугою императора всероссийского. Он отказывается от всяких непосредственных дружеских сношений с соседними владетелями и ханами и от заключений с ними каких-либо торговых и других договоров и без ведома и разрешения высшей русской власти в Средней Азии не предпринимает никаких военных действий против них.
Весь правый берег Аму-Дарьи и прилегающие к нему земли, доныне считавшиеся хивинскими, отходят от хана во владение России со всеми проживающими и кочующими там народами. Участки земель на правом берегу, составляющие ныне собственность хана и жалованные им для пользования сановникам ханства, отходят вместе с тем в собственность русского правительства без всяких претензий со стороны прежних владельцев.
Жалобы и претензии русских подданных на хивинцев ханское правительство обязуется безотлагательно расследовать и, буде окажутся основательными, немедленно удовлетворять. В случае разбора претензий со стороны русских подданных и хивинских преимущество при уплате долгов отдается русским пред хивинцами. На Хивинское ханство налагается пеня в размере 2.200.000 руб. для покрытия расходов русской казны на ведение последней войны, вызванной самим ханским правительством и хивинским народом.
Договор этот прочитан и разъяснен Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-хану и его сановникам. Действительный статский советник кавалергер Струве.
Сад Гандемиян (лагерь у города Хивы), 12 августа 1873 г.»[195].
Экспансия на остановилась на Хиве и Ташкенте. Она пошла дальше — вплоть до боев с афганцами в ходе памирских экспедиций отряда генерала Ионова (1891–1894 гг).
Лишь совсем в недавние времена госпропаганда стала стыдиться агрессии. В течение многих веков агрессивность князя или царя считалась его достоинством.
Стоит отметить и слова генерала Скобелева —
«дайте мне 100 тысяч верблюдов — и я завоюю Индию» (1882)[196].
«В уме нашего образованного общества давно уже гвоздем засела мысль, что от нас зависит во всякое время нажать ахиллесову пяту коварного Альбиона в Средней Азии, что здесь-то мы сможем свести наши вековые счеты с Англией, что даже путь в Константинополь лежит теперь не через Вену, как в былое время, а через Индию. Подобные химеры не только роились в голове штабных стратегов, но иногда проводились в жизнь ценою тяжких жертв»[197].
(Упомянутое «былое время» — это намек на слова генерала Скобелева. Побывав в 1879 году на маневрах в Германии, он говорил потом в высоких российских кабинетах и салонах «Путь в Константинополь должен быть избран теперь не только через Вену, но и через Берлин»[198]. Уже после франко-прусской войны, «в самом начале 1882 года в Петербург приехала известная французская писательница, издательница журнала «Nouvelle Revue» m-me Adane (Julliette Lambèr). Пламенная патриотка, она жила идеей реванша немцам и, узнав о взглядах на них Скобелева, пожелала с ним познакомиться. Они разговорились, конечно, на тему о войне. — Я не люблю войны, сказал Скобелев. — Я слишком много в ней участвовал. Никакая победа не вознаграждает за трату энергии, сил, богатств и за человеческие жертвы. Но есть одна война, которую я считаю священной. Необходимо, чтобы пожиратели (les manguers) славян были в свою очередь поглощены… Германия, я это вижу, я это чувствую, я вам это предсказываю, будет когда-нибудь съедена славянами»)[199].
Джамский поход 1878 года, когда в Индию было двинуто 12,5 тысяч солдат, показывает, что Россия по крайней мере готова была демонстрировать свою готовность к движению в этом направлении. Войска дошли до границы Самаркандской и Кашкадарьинской области Узбекистана, в маленьком кишлаке Джам[200], получили приказ двигаться к Шерабаду и Амударье (границе с Афганистаном) но были отозваны (на Берлинском конгрессе по итогам русско-турецкой войны удалось достигнуть взаимопонимания с Англией)[201]. «Именно неудача "джамской экспедиции" показала военно-политическому руководству империи необходимость искать плацдарм для будущих действий против Великобритании, что привело к Ахал-текинским походам 1879 г. и 1880–1881 гг., новые территориальные приобретения позволяли иметь удобные районы сосредоточения для армии вторжения в Индию»[202]. То есть скобелевская резня в Геок-Тепе в январе 1881 была зачисткой территории при подготовке вторжения в Афганистан и Индию.
В 1904 году «представлялся Государю таврический губернатор Трепов. Государь выражал удовольствие о том, какие чувства выражались во всех частях России по поводу возникшей войны. Трепов сказал, что с такими же чувствами Россия встретит и поход в Индию»[203].
Не срослось. Но желание — то было…
И в Афганистан Красная Армия входила отнюдь не только в 1979-м.
«Планы вмешательства СССР в афганский кризис разрабатывались с конца 1928 года. Планировалось сформировать две армии: одну из верных Аманулле племен, вторую с участием специально организованных отрядов Красной Армии… 21 марта 1929 Политбюро постановило разрешить формирование отрядов РККА для наступления на Мазар-Шериф. Отряд численностью около 800 красноармейцев под командованием Примакова, который должен был действовать под псевдонимом Рагиб-бея…. Ввиду отсутствия официального согласия афганского правительства советский отряд сопровождали афганцы… 22 апреля отряд захватил в Мазари-Шерифе 5 орудий и всю губернскую казну. Местный гарнизон потерял до 250 человек только пленными… Примаков сообщал: «Операция задумывалась как действия небольшого конного отряда который в процессе боевой работы обрастет формированиями, но с первых дней пришлось столкнуться с враждебностью населения»… Поставленный перед угрозой разгрома, Примаков отправил новое сообщение: «Окончательное решение задачи лежит в овладении Дейдади и Балхом. Живой силы для этого нет. Необходима техника. Вопрос был бы решен, если бы я получил 200 газовых гранат (иприт, 200 хлоровых гранат мало) к орудиям»… 5–6 мая авиация Среднеазиатского военного округа несколько раз штурмовала боевые порядки противника. А днем раньше через границу переправился второй отряд из 400 красноармейцев при 6 орудиях и 8 пулеметах. Им командовал будущий генерал И. Е. Петров… 28 мая штаб Среднеазиатского военного округа отдал приказ о возвращении. В этой операции участвовали подразделения 81-го кавалерийского, 1-го горнострелкового полков и 7-го конного горного артиллерийского дивизиона. В документах частей она значится как «Ликвидация бандитизма в южном Туркестане». Несмотря на то, что более 300 ее участников были награждены орденом Красного Знамена остальные — ценными подарками, изложение операции в исторических формулярах было запрещено»[204].
Русско-турецкие войны.
Кто чаще выступал зачинщиком драки в многочисленных русско-турецких войнах?
Турция первой объявляла войну России в 1710, 1768, 1787 и 1809 годах[205].
Но русско-турецких войн было много больше, чем четыре.
Проект покорения далекого и вовсе не русского Стамбула веками обитал в головах русских правителей. К тому вела и «шапка Мономаха», и брак с Софьей Палеолог, и борьба за именование «царем», а не «великим князем»…
Впервые московская претензия на владение Царьградом фиксируется всего лишь через 20 лет после падения Константинополя — в 1473 году.
Великий князь (впервые уже именуемый царем) Иван III отправил в Венецию письмо, содержание которого можно восстановить по документам государственного архива Венеции (Senato, Secreti t. XXVI. 1473–1474 p. 48, 50).
И вот в ответе на его письмо 4-го декабря 1473 года, мы впервые читаемо претензиях и правах русского царя на константинопольское наследство.
Поблагодарив царя за то, что он сохранять жизнь венецианскому послу Тревизану, синьория продолжает: «Мы отправили нашего секретаря (т. е. Тревизана) не с тем, чтобы он переговорами с ханом Золотой орды причинил вашему государству какой либо ущерб или опасность; напротив, вызванное письмом хана, наше посольство имело целью по возможности отвлечь и удалить его от вашего государства и освободить вас от этого тягостного и опасного соседа, направив его силы к областям Черного моря и на берег Дуная на борьбу с общим всего христианского мира врагом, властителем оттоманских турок, захватившим восточную империю, которая, за прекращением императорского рода в мужском колене, должна принадлежать вашему высочеству в силу вашего благополучнейшего брака»[206].
Далее мы видим, как Иван Грозный желал титула не московского царя, а римского (ромейского, греческого), для чего и родословие свое возводил к императору Августу[207].
В 1575 году, на пике московских успехов в Ливонской войне, император Максимилиан II отправил в Москву посольство Иоганна Кобенцеля. Его цель — заручиться помощью Москвы в продвижении эрцгерцога Эрнста Габсбурга на польский престол.
После того как эрцгерцог Эрнст получил бы трон Польши, Иван IV должен был примириться со Швецией, и вместе с империей выступить против Турции, а после её разгрома получить остатки Византийской империи — «всё Цесарство Греческое на восход солнца»[208]. В «отпускной речи» послам дьяк Василий Щелкалов потребовал, «чтоб произволеньем брата нашего Максимилияна Цесаря и папы Римского и Короля Ишпанского… всё Царство Греческое на всход солнца к нам пришло»[209].
Пожалуй, именно тогда в матрицу московской политики был вшит императив «Константинополь должен быть наш». Причем для достижения такой цели даже Иван Грозный был готов идти на союз даже с Римским папой: «Максимилиан Цесарь, и сын его Княжата Эрнест, и папа Римской, и Король Ишпанской и все Государи хрестьянские навеки в братстве и в любви и в соединенье будут напротив всех недругов… те Государи хрестьянские будут в докончанье и в соединенье»[210]. Русскую армию и политику в сторону Стамбула активно подвигали книжники, причем не только московские. Они неустанно передавали «пророчества» о том, что Царьград должен стать русским.
В 1683 году в сочинении «Лебедь» архимандрит Иоанникий Голятовский писал:
«Есть у туринов пророчество, до сих пор сохраняемое, что полунощный Самодержец мечом своим покорит и подчинит своей державе Святой град Иерусалим и все Турецкое царство. Этот полунощный Самодержец есть Царь и Великий Князь Московский. Он-то истребит басурманскую скверную ересь и до конца погубит». «Не треба усомневатися о семь; приходить время, ижь оно махъметанское и атаманское господство падеть и ктому не имать востати. Имутъ бо о семъ i сами турцы многовременное волшество на погибель свою, ожидаютъ збытя его на всяко время; оно по их языку писано, нашим же языком истолковано сице: царь российский приидет, поганского махметанского начальника царство возмет и червленное яблуко приимши в свою силу мечем покорит. Аще бы за тем до семи лет меч российский противу его не востал, то еще двадцать лет будет господствовати, домы созидати, ограды тверды ограждати, винограды насаждати и чада будет умножати: подвоюнадесяти лет, яко яблуко червленно, в державу российскую впадет. И изыдет христианский меч с яростию и сильною крепостию, от всех стран обступивше и возмут Седмихолмъ и измаилетскую главу поразит и всех тогда турков до конца погубит и имя их потребит. Тогда восплачют жены турецкая и тщери ихъ, в пленение и порабощение неволею преклонени сыновом российским, и послужат им во все время их, яко раби господиям, и вознесется царство российское высше и славнейши всех царств на земли, храброю победою в высшее достоинство взыдет»[211].
Полувеком ранее Захарий Копыстенский уверял, что
«Яко четыре седмерины имуть держати турки со измаилы Седмихолм, еже есть Царьград, а в пол пятыя седмины опанует российский род и покорит в свою власть, и всех турков до конца искоренить, и поживутъ время свое в нем, веселящеся со тщанием[212]
В 1667 году Паисий Лигарид передал царю Алексею Михайловичу пророчество из Жития Андрея Юродивого о том, что белокурый народ возьмет Константинополь.
13 октября 1653 г. св. Афанасий Третий, бывший патриарх Константинопольский, будучи на «отпуске» у государя, подал ему тетрадь, надписанную «Слово понуждаемое к… царю… Алексею Михайловичу…» (греческий подлинник, по-видимому, не сохранился; известны 3 списка XVII–XVIII вв. рус. перевода), где излагалась главная цель его приезда в Москву — побудить царя в союзе с Молдавией и Запорожским войском начать войну с турками, чтобы освободить порабощенные ими православные народы. После этого русский царь должен был занять престол византийских императоров, а Московский Патриарх — кафедру Вселенских Патриархов[213].
1672 год. «В Москве решили не дожидаться вторжения турок, а предупредить его. В мае 1672 года донским казакам направили приказ напасть на турецкие и крымские владения с моря; в июне такое же распоряжение получили запорожцы. Находившиеся в Москве крымские послы были отправлены в заключение в Вологду»[214].
9 марта 1685 г. греческие монахи братья Лихуды выступили перед царями, придворными и духовными чинами с запомнившейся речью. Они только что приехали в Москву, и от имени угнетаемых турками православных народов Иоанникий и Софроний Лихуды заявили о священном праве российских государей на престол константинопольских императоров и византийское наследие в целом. «Они выдвинули два тезиса, существенных для про-правительственной публицистики периода регентства: Российское царство с Божией помощью неуклонно расширяется в мире благодаря высшей избранности своей идеи, а его экспансия ведет охваченные державой народы не к смерти и порабощению, но к свободе и просвещению истинной верой»[215].
В 1686 году Москва проводит «многовекторную политику». Пока посол Никита Алексеев уверял султана и визиря в вечной дружбе, другие московские дипломаты готовили войну. 26 апреля думный дьяк Емельян Украинцев объявил о заключении договора о Вечном мире с Польшей «московского чину всяким людям» в Кремле с Постельного крыльца. Россия присоединилась к антитурецкой Священной лиге.
Если бы тогда был телефон или интернет, Алексеев вряд ли бы смог унести ноги из Стамбула. 8 июня Никита Алексеев выехал из Стамбула назад в Москву, а 7 июня из Москвы выслали крымских послов без прощальной аудиенции у царей, причем с ними в Крым выехал московский посол с сообщением о союзе Москвы с Польшей[216].
21 августа 1686 года крымскому послу в Москве было объявлено о том, что московское царство находится в состоянии войны с Турцией и Крымом. В это время Никита Алексеев уже был задержан в Крыму (22 июня). Обмен арестованными послами состоялся много позже. 17 сентября Алексеев отпущен из Бахчисарая; а 6 октября — при получении известия о прибытии Алексеева в Запорожскую Сечь, — мурза Мубарекша из Москвы. Однако, узнав от Алексеев, что крымчане ничего не знают о русских военных приготовлениях на кампанию 1687 года, за мурзой (который слишком много что мог слышать и видеть в Москве) выслали гонца, который вновь арестовал его. Отпустили Мубарекша лишь в январе — с тем, чтобы тот раньше весны («сырной седмицы») не смог доехать до своей родины.
Русские полки идут в Крымские походы в 1687 и 1690 годах.
В 1695–96 годах Петр осуществляет «Азовские походы». И в этих дальних походах не турки осаждали русскую крепость Азов, а наоборот.
В 1710 году Пётр усиленно стал настаивать на удалении Карла 12, бежавшего из под Полтавы к султану, из османских пределов, грозя в противном случае начать военные действия в союзе с королём польским. Дело кончилось катастрофическим «Прутским походом» — и единственным в истории пленением русского царя[217].
В 1735 году, воспользовавшись внутренним политическим конфликтом в Константинополе Россия, начала войну с Турцией.
Посол (резидент) России в Стамбуле И. И. Неплюев уверял, что в данный благоприятный момент Турцию надо лишь подтолкнуть к анархии вступлением малого русского корпуса в их границы, и они запросят мира. Таким способом Россия без труда добьется выгодных для себя условий[218].
Российское внешнеполитическое ведомство во главе с А. И. Остерманом предписывало Неплюеву проводить политику «усыпления»: не представлять Турции громких заявлений с угрозами и «поддерживать у Порты обман, что о войне у нас ниже в мыслях»[219].
Тем временем на заседании Кабинета министров 16 июня 1735 г. был составлен документ, утвержденный императрицей, представлявший собой, по существу, официальное решение русского правительства о принятии военных мер против Османской империи[220].
В Манифесте об объявлении следующей русско-турецкой войны Екатерина честно сказала: «при последней Нашей с Портой войне… та война с здешней стороны начата была» (Манифест Екатерины II от 18 ноября 1768 года «О начатии войны с Оттоманскою Портою»).
Главной целью задуманной войны 1735 года был выход к Черному морю, второстепенной — загладить у балканских и кавказских народов память о неудачном прутском походе Петра.
Поначалу это не удалось: осенью 1735 года командовать походом на Крым было поручено генерал-поручику Леонтьеву. 30 тысяч солдат вступили в черноморские земли, но вследствие рано наступивших холодов, недостатка воды и фуража пришлось, не добравшись до Крыма, возвратиться, потеряв около 9 тыс. человек. В следующем году крымский поход возглавил уже фельдмаршал Миних… В общем, по итогам спустя три года Азов «стал наш».
В 1768 году запорожские казаки, преследуя польский отряд, напали на пограничный городок Балта, вторгшись, таким образом, на территорию Османской империи, и далее выжгли город Дубоссары на Днестре, где укрылись турецко-татарские защитники Балты. Турция в ответ объявила войну России, требуя вывод русских войск из Польши.
«Слово при освящении знаков новаго военнаго ордена святаго Великомученика и Победоносца Георгия», сказанное в 1769 году будущим знаменитым московским митрополитом Платоном (Левшиным) в присутствии императрицы Екатерины II и наследника престола Павла Петровича:
«Границы Российския столь распространились, что превзошли границы древней Империи Римской и всей Европы; и если бы ныне Россия не восхотела своих пределов расширять далее, то не для того, аки бы под Божиим предводительством не могла она мужественно стремиться до концев вселенной; но что уже почла бы себя обильно удовольствованною настоящею славою.
…Россия покоилась в объятиях мира и наслаждалась в тишине плодами славы своей. Сей сладкий покой отважился помутить вероломный неприятель и дерзнул разбудить спящаго льва. Возстал воин против своего хотения, гневаясь на дерзнувшаго безпокоить его; и тотчас мужество россиян открылось в прежней славе, или и большей. Бежит дерзкий неприятель, оставляя везде по следам своим страх и стыд. Входит россиянин в его пределы, занимает его княжения, доходит до брегов Дунайских и, находясь теперь в сем славном течении, простирает желания свои и намерения далее»[221].
Сколь «оборонительны» были войны екатеринской эпохи, видно из знаменитого письма Екатерины II императору Священной Римской империи Иосифу II от 10 (21) сентября 1782 года, в котором российская императрица изложила свои взгляды на будущее Греции, Оттоманской Порты и России.
Это был явный отказ от договоренностей Кючук-Кайнарджийского договора с Турцией 1774 года.
Екатерина предложила отдать Трансильванию Австрии, а за Россией закрепить все черноморское побережье (в том числе на ту пору формально независимый Крым) и Очаков.
Еще до того, как Россия взяла Крым (и ещё до подписания манифеста об объявлении войны), в начале ноября 1768 года тогдашние фавориты Екатерины II братья Алексей и Григорий Орловы переписывались о задачах планируемой и войны и морской экспедиции в Средиземное море:
«Если уж ехать, то ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых от ига тяжкого. И скажу так, как в грамоте государь Пётр I сказал: а их неверных магометан согнать в степи песчаные на прежние их жилища. А тут опять заведётся благочестие, и скажем слава Богу нашему и всемогущему»[222].
4 марта 1769 г. Екатерина сообщала Алексею Орлову, что манифесты «нарочно к поднятию христианских жителей» уже готовы, и рекомендовала «приискать людей, кои между благочестивыми греческими и славянскими народами отличный кредит иметь могут»[223].
19 июля 1770 г. царица назидала Орлова:
«К особливому и честному порадованию Нашему, ведаем мы удостоверительно, что все беспристрастные державы республики христианской полагают справедливость на нашей стороне и что сие самое общее удостоверение обуздывает против воли и склонности ненавистников. Надобно, чтобы вы, соединя в свое предводительство разные греческие народы[224], как можно скорее составили из них нечто видимое, которое бы свету представилось новым и целым народом и чтоб оный сей новый корпус, составляясь публичным актом и объявя в оном политическое свое бытие, отозвался во всей христианской республике в такой, например, силе: Что многочисленные греческие народы, быв попущением Божиим подвергнуты тяжкому игу злочестия агарянского, совокупясь воедино и составя новый член в республике христианской»[225].
Придворный поэт Петров сотрясал северный воздух:
О коль нечаянна, коль дивна там премена!
Спартане, распустив российские знамена,
Разносят по всему Пелопонису страх.
В участие войны окрестных созывают
И слезы проливают
С оружием в руках.
Итог этой авантюры или «диверсии» (термин Екатерины Великой) вошел в греческий язык как Ορλωφικά. Как пишет греческая Википедия, «Орлофика — российские военно-морские операции на юге Пелопоннеса, островах Эгейского моря и западном побережье Малой Азии. Имели болезненные последствия для повстанцев. Главным зачинщиком этого греческого восстания был Георгиос Папазолис, а его название произошло от фамилии его зачинщиков, русских чиновников, братьев Орловых»[226].
В 1774 году был заключен Кючук-Кайнарджийский мир, и русский флот ушел с Кикладских островов. Взамен турецкий адмирал Хасан Джезаирли привел туда свои корабли.
В течение следующих девяти лет албанцы, которых турки натравили на греков, грабили Пелопонесский полуостров, сжигая, убивая, и продавая жителей в рабство.
Городок Эгий (Эгион, др. — греч. Αἴγιον), после славянской колонизации переименованный в Востицу (Востицца, Βοστίτσα), ныне Эйон, также Эгион (Αίγιον; ή Αίγιο) был вырезан полностью. Как утверждает греческий историк Сатас: «Все было разрушено албанской чумой. Там, где еще недавно были города и комы, щедрые и процветающие, уже царило запустение смерти и освещенные огнем руины. Пелопоннес был почти лишен своих жителей»[227]. Адмирал Хасан Джезаирли убедил Порту вмешаться в эту резню: «Если все греки будут убиты, кто заплатит пошлину?». Его десант соединился с греческими повстанцами под руководством Константина Колокотрониса. Албанцы были разбиты, но в 1780-м году адмирал вернулся на Пелопонесс и казнил самого Константина. Кара обрушилась и на прочих греческих повстанцев.
Спустя сто лет горькую память об орлифике фиксирует русский путешественник:
«В 1770 г. подстрекнула морейских греков к общему восстанию, которое произошло тогда и на острове Крите. Но известно, чем кончилось это морейское предприятие ее: греки опять подпали под иго турецкое, иго более тяжкое. Посему они, никак не ожидавшие нашей передачи их туркам, с той поры начали охладевать к нам. Это — естественно. В 1786 г. опять вспыхнула война между Россией и Турцией, и Екатерина опять подстрекнула греков к восстанию, но уже не в Морее, а в Епире и опять отдала их туркам, уступая угрозам Англии и Пруссии. Греки помнят это и опасаются нас»[228].
(Отступление 1. В русской церковной истории эти события оставили свой небольшой след: Константинопольский патриарх Серафим Второй был низложен султаном Мустафой III 26 марта 1761 года и сослан на гору Афон. В 1770 году он призвал греков присоединиться к восстанию, спровоцированному Россией во время русско-турецкой войны. Поскольку свое воззвание Серафим рассылал с Афона, султан обязал афонские монастыри выплачивать тяжелые штрафы. Действующий Константинопольский патриарх Феодосий Второй с синодом лишил его сана[229]. Как «отступника и возмутителя спокойствия и мужа кровей».[230] Он уплыл в Россию и поселился в Киеве, где и умер в 1779 году. Имп. Екатерина звала его патриархом и он продолжал служить[231]. Это к вопросу о церковных войнах и взаимном признании-непризнании церковных санкций.
Отступление 2. В 1806–7 годах история повторилась. Эскадра адмирала Сенявиным захватила у французов черногорский город Котор. Черногорский митрополит Петр Негош обратился к Александру I с предложением о создании под протекторатом России Славяно-Сербского государства с центром в Дубровнике, включающее в себя и Котор. Но случился разгром под Фридландом и Тильзитский мир. 25 июля адмирал Сенявин получил царское повеление «сдать провинцию и город Боко-ди-Каттаро» французам. Эвакуация русских морских и сухопутных сил была закончена к 14 августа 1807 года. «Своих не бросаем?»)
У России во время орловской экспедиции еще не было ни Крыма, ни Черноморского флота (1783 год). Во время экспедиции Сенявина все это уже было. Но что толку от флота в черноморском озере, если ему закрыт вход в проливы и далее в Средиземное море. Проливы обнуляли его существование. Поэтому от наличия или отсутствия у России военного флота в Черном море ничего никогда всерьез не зависело. Севастопольский флот значим только как средство для прорыва в Царьград.
Мечта Екатерины видна и в ее указе Суворову о подготовке войны с Турцией от 16 января 1794 года: «Скорый выход в море нашего Черноморского корабельного флота, когда бы силы оного были превосходнее и в лучшем состоянии, не токмо ограждает знатную часть пределов южной России, изъемлет от нападения Тавриду, расторгает на Черном море связь и сообщение, приносит за собою страх и поражение от берегов Дуная до пролива Цареградского и оттоль во Азию до гор Кавказских, но и поспешнейшею стезею достигнуть может до торжественного успеха и чесменским пламенем объять стены Цареградские. Но как состояние оного еще не соответствует судьбе его и сему предположению…»[232], то пришлось повременить…
А Царьград нужен для «греческого проекта», который был ясно обозначен еще в 1768 году, когда Екатерина своего первого внука и наследника сделала тезкой Александра Македонского. «Имя Александр было своего рода номинативным шедевром Екатерины, С одной стороны, святым ее старшего внука был Александр Невский, покровитель Петербурга, — таким образом преемственность по отношению к политической линии Петра Великого была полностью соблюдена. С другой стороны, за «порфирородным отроком», рожденным «в Севере», легко угадывался иной, южный прообраз»[233].
«В случае, если бы успехи наши в предстоящей войне дали нам возможность освободить Европу от врага Христова имени, выгнав его из Константинополя, в. и. в. не откажете мне в вашем содействии для восстановления древней Греческой империи на развалинах ныне господствующего на прежнем месте оного варварского владычества, конечно, при непременном с моей стороны условии поставить это новое Греческое государство в полную независимость от моей собственной державы, возведя на его престол младшего из моих внуков, великого князя Константина[234], который в таком случае обязался бы отречься навсегда от всяких притязаний на русский престол, так как эти два государства никогда не могут и не должны слиться под державою одного государя. В свое время такое обязательство имеет быть дано как великим князем моим сыном, так равно и его старшим сыном; до тех же пор я готова представить все ручательства, какие только потребуются от меня и моих преемников, в том, что никогда не возникнет притязаний, клонящихся к соединению этих двух государств под одною короною»[235].
О своих планах на приобретение Константинополя и даже Греции Екатерина рассказывала в письмах Вольтеру. Царица даже обещала ему выучить греческий язык в одном из университетов Европы. Пока же в порядке подготовки в России был подготовлен первый перевод Гомера (речь идет о прозаическом переводе П. Е. Екимова)[236].
Конечно, царьградский трон освобождался вовсе не для того, чтобы вернуть его грекам. Один из придворных стихоплетов в уста Отмана, легендарного основателя Оттоманского царства, влагает такие строки:
Если приближился моей державе срок
И твердо положил неумолимый рок
Мне больше не носить короны Константина,
Да будет в ней властна отсель Екатерина![237]
Этот раздел Турции не удался вследствие протестов Англии и Франции.
В 1806 Россия без формального объявления войны ввела войска на чужую территорию Молдавию и Валахии, бывших частями Османской империи. Турция в ответ объявляла войну. Причем в рескрипте командующему русской армией Михельсону от 16 октября 1806 года имп. Александр предписывал «надо уверять жителей (Валахии), что вступление моих войск в их страну никоим образом не должно быть признаваемым враждебным с нашей стороной действием против Порты Отоманской, но что совершенно напротив действия мои направлены к поддержанию недавно возобновленной между обеими империями союза. Не имея никаких намерений относительно завоевания принадлежащих Турции владений, я желаю лишь обеспечения независимости ее земель, коим угрожает влияние Бонапарте на поведение Дивана»[238]. Соответственно, формальным требованием царя было увольнение нескольких турецких министров, подверженных французскому влиянию. И — отмена реформы по ликвидации янычар[239].
27 октября Будберг, управляющий иностранными делами, предписывал тому же Михельсону уверять местное население, будто:
«Его Величество прямо против воли (bien a contre coeur) прибег к занятию княжества (Валахии), но что это занятие далеко от намерения действовать враждебно против Порты»[240].
13 декабря с боем был взят Бухарест. Турция объявила войну только 18 (30) декабря[241]. Так кто начал эту войну? В 1808 году Эрфуртская конвенция с Наполеоном поясняла в Статье 8:
«Е. В. Император Всероссийский, в виду волнующих Оттоманскую империю революций и перемен, устраняющих всякую возможность дать и, следовательно, всякую надежду получить достаточные обезпечения в личном и имущественном отношении в пользу жителей Валахии и Молдавии, перенес уже границы своей Империи в эту сторону до Дуная и присоединил к своей Империи Молдавию и Валахию, не находя возможным признать целость Оттоманской империи иначе, как под этим условием. Вследствие сего Е. В. Император Наполеон признает помянутое присоединение и границы Российской Империи в эту сторону перенесенными до Дуная»[242].
Письмо Наполеона к императору Александру I от 21-го января (2-го февраля) 1808 года предлагало вместе напасть на Турцию:
«Если б армия из 50 000 человек, русских, французов, пожалуй даже немножко австрийцев, направилась чрез Константинополь в Азию и появилась на Евфрате, то она заставила бы трепетать Англию и повергла бы ее к ногам материка. Я готов в Далмации, Ваше Величество готовы на Дунае. Чрез месяц после того, как мы условились бы, эта армия могла бы быть на Босфоре. Удар этот отразился бы в Индии и Англия была бы покорена. К первому мая наши войска могут быть в Азии и в то же время войска Вашего Величества в Стокгольме»[243].
Прочитав первую половину письма, царь видимо остался довольным и, продолжая чтение, он вдруг воскликнул: «Вот великие дела!». Затем он несколько раз повторял: «Вот тильзитский стиль!»; «Вот он, великий человек!»[244].
В ответ Министр Иностранных Дел России граф Румянцев собственноручно написал секретную записку, в которую были включены все мысли и соображения самого Государя, сообщенные им предварительно автору. Эта записка носит заглавие: «Общий взгляд на Турцию» и была впоследствии вручена французскому послу. В ней сказано:
«В Тильзите состоялось соглашение о том, чтоб изгнать турок обратно в Азию, оставя за ними в Европе только город Константинополь и Румелию. Тогда было соглашено, что Молдавию и Валахию должна была получить Россия с тем, чтоб Дунай сделался границею Российской империи, и Бессарабия была присоединена к ней. Если к этой доле, еще прибавится Болгария, то Государь готов участвовать в походе на Индию, о чем тогда не было условлено. Только необходимо, чтоб поход на Индию совершался таким образом, как император Наполеон сам его начертал, — через Малую Азию»[245]. Теперь же царь желал бы забрать себе Константинополь (и азиатскую и европейскую его части). Румянцев говорил французскому послу Коленкуру о Константинополе: «Это будет город и область без обывателей»[246].
Франции царь готов был отдать западную часть Македонии с Салониками и Хорватию. Для избежания общей границы России и Франции царь предлагал присоединить Сербию вместе с большей частью Македонии к Австрии.
Александр старался убедить французского посла в умеренности своих домогательств при разделе Оттоманской империи «Я уверяю вас», сказал он послу, «я умерен в моих притязаниях. Я требую только того, чего требует польза моего народа и от чего я отказаться не могу»[247].
Публикатор этих текстов Ф. Мартенс, «непременный член совета министерства иностранных дел», комментировал:
«Нельзя не сказать, что граф Румянцев сделал попытку разрешить исторические задачи русской дипломами при соблюдении самых высших интересов своего отечества и уважении вековых стремлений русского народа. Его план раздела Турции был грандиозен, и он был одобрен Императором Александром I, который искренно им увлекался. Если б этот план быль осуществлен в начале XIX века, при помощи Наполеона I, вся будущность Европы и России получила бы совершенно новое направление. Центр тяжести России как Мировой державы, был бы безповоротно перенесен на берега Черного моря, Босфорского и Дарданелльского проливов. Государственная жизнь русского народа продолжала бы роскошно развиваться в широких рамках его историко-национальных стремлений. В дипломатических переговорах Александра I с Наполеоном I в последний раз был серьезным образом поставлен вопрос о водружении русского православного креста на храме св. Софии в Константинополе. В последний раз была дана России серьезная возможность стать твердою ногою на берегах Мраморного моря и сосредоточить здесь, недалеко от сердца России, жизненные силы своего народа и обезпечить достижение его Мировых задач»[248].
Весной 1808 года царь послал к Наполеону своего флигель адьютанта князя Волконского. За обедом Бонапарт сказал ему:
«Скажите вашему государю, что если мы согласны, то мир нам принадлежит (le monde est a nous). Мир похож на яблоко, которое я держу в руке. Мы можем его разделить пополам и каждый из нас будет иметь половину»[249].
Но Наполеон был согласен отдать русским Босфор и Константинополь лишь при условии, что Франция будет контролировать пролив Дарданеллы. Контроль над Босфором делал Черное море внутренним русским озером и вполне гарантировал его безопасность. Но Алекснандру нужен был выход военного флота в Средиземное море. Эти планы будущих русских интервенций Наполеон почему-то счел неуместным.
Со своей стороны, Александр понял, что если он втянется в оккупацию Турции, то этот проект «совершенно отвлек бы все военные силы на берега Черного моря и заставил бы его оставить на произвол судьбы всю Западную Европу»[250].
В 1827 году между Россией, Англией и Францией была подписана Лондонская конвенция, согласно которой Греции предоставлялась полная автономия. Османская империя отказалась признавать конвенцию. В том же 1827 году, соединённая эскадра России, Великобритании и Франции под командованием английского вице-адмирала Эдварда Кодрингтона подошла к Наваринской бухте, где находился турецко-египетский флот (всего до 2200 орудий) под командованием Мухаррем-бея. В этом бою отличились будущие русские адмиралы Михаил Лазарев, Павел Нахимов, Владимир Корнилов, Владимир Истомин. Сражение вышло славное. Но это была агрессия.
В апреле 1828 года император Николай I объявил войну Турции.
В 1850 году дипломат и поэт Тютчев пишет «Пророчество»:
Не гул молвы прошел в народе,
Весть родилась не в нашем роде —
То древний глас, то свыше глас:
«Четвертый век уж на исходе, —
Свершится он — и грянет час!
И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь».
Пади пред ним, о царь России, —
И встань — как всеславянский царь![251]
1853 год. Крымская война.
В некотором смысле повод к ее началу завязался в 1535 году.
Именно тогда король Франции Франциск I заключил с султаном Сулейманом Великолепным договор против Карла V, императора Священной Римской империи. Этим договором все католики, находящиеся на территории Османской Империи, были отданы под суд и защиту французского короля. Эти соглашения раз за разом перезаключались вплоть высадки Наполеона в Египте (1798 год). Это вторжение французов на территорию османов обернулось снятием с Франции всех привилегий. В 1852 году эскадра французов вошла в Дарданеллы, и султан согласился вернуть Франции ее покровительственные права. Россия была не согласна, и наша пресса закричала о притеснении православных.
Эта война Турцией началась по тому же сценарию, что в 1806 году: русские войска заняли молдавские княжества, а потом Турция объявила войну.
14 июня 1853 г. состоялся высочайший манифест Николая I о занятии Россией Придунайских княжеств:
«Истощив все убеждения и с ними все меры миролюбивого удовлетворения справедливых Наших требований, признали Мы необходимым двинуть войска Наши в Придунайские княжества, дабы доказать Порте, к чему может вести ее упорство. Но и теперь не намерены Мы начинать войны; занятием княжеств Мы хотим иметь в руках Наших такой залог, который бы во всяком случае ручался Нам в восстановлении Наших прав»[252].
21 июня 1853 года начался переход русских войск через Прут (границу России и Османской империи) и форсированное движение с целью скорейшего занятия Бухареста, куда войска прибыли 3 июля 1853 г.
4 октября 1853 г. Турция объявила войну России.
18 ноября эскадра под командованием вице-адмирала Нахимова напала на турецкую военно-морскую базу в Синопе.
15 марта 1854 года Великобритания и Франция объявили войну России.
Так кто начал Крымскую войну?
При этом что Крымская война в 19 век, что военные события в Украине в 21 веке показали, что «агрессивная НАТО» была просто не готова к ведению боевых действий прежде всего в силу отсутствия логистики (атрофии тыловых армейских служб после окончания наполеоновских войн) в первом случае и военной индустрии — во втором.
Через 10 лет, в 1863 году Times писала, что если русские захватят Константинополь, то Англия получит право на захват Египта, чтобы обезопасить путь на великий индийский рынок Иными словами: Англия может оставить Константинополь России лишь в том случае, если она получит разрешение России оспаривать претензии Франции на Египет[253].
…3 мая 2022 патриарх Кирилл, к тому времен уже ославленный папой Франциском как «алтарный мальчик Путина»[254], заявил:
«Мы ни с кем не хотим воевать. Россия никогда ни на кого не нападала. Это удивительно, что великая и могучая страна никогда ни на кого не нападала — она только защищала свои рубежи»[255].
Очевидно, до него донеслись реакции людей, потрясенных этим его историческим открытием. И 8 мая патриарх Кирилл, выступая в коричневом мундире в храме цвета хаки, решил добавить подробностей:
«Так сложилось, что страна наша практически никогда не вела агрессивных войн. Было два случая, которые могут поставить нам в пример и сказать: «А как же Первая мировая война? А до нее Балканская война? Ведь вы пошли на Балканы, и армия Самсонова двинулась в Восточную Пруссию — значит, и вы агрессоры». Совсем нет! На Балканы армия наша пошла не для того, чтобы расширить пространство своей страны, не для того, чтобы обогатить страну богатой добычей, не для того, чтобы подчинить другие народы, а для того чтобы спасти от пятисотлетнего рабства болгарский народ. И назовите еще страну, которая пожертвовала тысячами и тысячами своих сынов для того, чтобы помочь другой стране так, как мы помогли болгарам!»[256]
И в самом деле — Балканская война началась 12 апреля 1877 года с того, что именно Россия объявила войну Турции.
Петр Шувалов[257] вспоминал о ее начале: император Александр Николаевич «сначала говорил, что останется чужд войне, потом, желая оказать любезность императрице и получить за то некоторое отпущение грехов личных, стал мирволить косвенному вмешательству, затем после плотного завтрака произнес московскую речь с угрозами в адрес Турции и Англии и, наконец, мечтая о воссоединении утраченной по Парижскому трактату бессарабской территории, заказал три фельдмаршальских жезла (для себя и двух братьев) еще прежде объявления войны»[258].
Способ объявления войны был несколько странным: после парада войск в Кишинёве на торжественном молебне епископ Кишинёвский и Хотинский Павел (Лебедев) прочёл Манифест Александра II об объявлении войны Турции.
«Всем Нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое Мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделяет с Нами и весь Русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова. Порта осталась непреклонною в своем решительном отказе от всякого действительного обеспечения безопасности своих христианских подданных и отвергла постановления Константинопольской конференции. Исчерпав до конца миролюбие Наше, мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным. Того требует и чувство справедливости и чувство собственного Нашего достоинства. Турция своим отказом поставляет Нас в необходимость обратиться к силе оружия. Глубоко проникнутые убеждением в правоте нашего дела, Мы в смиренном уповании на помощь и милосердие Всевышнего объявляем всем Нашим верноподданным, что наступило время предусмотренное в тех словах Наших, на которые единодушно отозвалась вся Россия. Мы выразили намерение действовать самостоятельно, когда Мы сочтем это нужным и честь России того потребует. Ныне, призывая благословение на доблестные войска Наши, Мы повелели им вступить в пределы Турции»[259].
Чтобы ограничить круг возможных союзников Турции, царь превентивно заверил в отсутствии территориальных целей у его гуманитарной спецоперации. 21 октября 1876 года он принял английского посла в Петербурге А. Лофтуса и заявил ему об отсутствии у России притязаний на Константинополь и проливы[260].
В качестве мотива войны и в самом деле была выставлена помощь угнетаемым славянам. То есть это было открытое вмешательство во «внутренние дела». В том же 19 веке, если Турция решала поддержать восстание кавказских горцев (которых и в самом деле Россия порой геноцидила) — российская пропаганда это называла агрессией и вмешательством в наши внутренние дела. В 20 веке, когда Запад указывал СССР на нарушения прав человека, эти заявления с гневом отметались советским МИДом и пропагандой со ссылкой, что это наши «внутренние дела».
Но сама Россия декларировала не как свое право, а как свой долг вмешательство во внутренние дела других стран. Вот типовая проповедь священника государственной церкви тех лет. Ее автор — дядя будущего философа Сергея Булгакова, священника Андрея Булгакова.
«Теперь, когда Турция упорно отвергла самые миролюбивые настояния об улучшении участи своих христианских населений, мы зрим Благочестивейшего Государя нашего в величии Подвигоположника, начинающего священную брань с нечестивыми агарянами за честь России, за святое дело свободы веры жизни и чести единоверных братий наших, балканских славян»[261].
Но точно ли среди мотивов и целей Балканской войны не было желания России прирасти землицей?
26 июня (8 июля) 1876 года Александр II и Горчаков встретились с императором Австро-Венгрии Францем-Иосифом и Андраши в Рейхштадтском замке в Богемии. В ходе встречи было заключено так называемое Рейхштадтское соглашение, которое предусматривало, что в обмен на поддержку австрийской оккупации Боснии и Герцеговины Россия получит согласие Австрии на возвращение юго-западной Бессарабии (это Измаил и ныне украинские земли между устьями Дуная и Днестра, в том числе знаменитый остров Змеиный), отторгнутой у России по Парижскому мирному договору в 1856 году, и на присоединение порта Батуми на Чёрном море.
Позже, по условиям Сан-Стефанского мирного договора, Россия получала не только Батум, но и Ардаган, Карс, Алашкерт и Баязет.
Кроме того, в этом же договоре Россия так нарезала границы Болгарии, что та получала Македонию и несколько выходов к Средиземному морю — что было нужно для создания там российских военно-морских баз по ту сторону турецких проливов. Это к вопросу об отсутствии у России геополитических интересов в той войне.
И еще: мотивы агрессии могут выставляться самые благородные, но от этого она не перестает быть агрессией (см. ее определение, данное резолюцией ООН).
Отгремела последняя русско-турецкая война, но планы России не изменились.
Посол России в Стамбуле Нелидов писал царю о морском десанте на Босфор и Дарданеллы в 1882 году: «эта подготовка должна быть начата как можно скорее, ведена с крайнею тайною и осторожностью. Разве что при весьма скором и удачном действии, мы успеем не только обеспечить за собою твердую основу на Босфоре, но и проникнуть в Дарданеллы, занять там самые важные позиции. Дипломатической подготовки тут быть не может. Нашей деятельности будет принадлежать лишь, когда все будет готово, найти удобный предлог к войне… Внутренние беспорядки, возмущение одной из национальностей, фанатическое движение мусульман, наконец, смуты и политический переворот в столице или во дворце — все это может служить предлогом для вмешательства или для ограждения наших интересов, или для восстановления порядка, или же, наконец, для защиты христиан и, преимущественно, наших подданных»[262].
В том же году будущий адмирал Макаров сделал картографические съемки Проливов, а в секретной записке от 3 мая 1883 года он писал:
«Если мы спросим Европу о разрешении захватить Константинополь, то она не согласится, но если мы захватим Босфор со всем флотом и через две недели будем иметь 100 тысяч войска для поддержания наших справедливых требований, то Европа, мирящаяся с силой и фактами, не захочет еще более усложнять Восточный вопрос»[263].
Вскоре, 24(12) сентября 1885 г., сам Александр III писал генерал-адъютанту Обручеву:
«По-моему, у нас должна быть одна и главная цель; это — занятие Константинополя, чтобы раз навсегда утвердиться в проливах…Славяне теперь должны сослужить службу России, а не мы им… Что касается собственно проливов, то, конечно, время еще не наступило, но надо нам быть готовыми к этому и приготовлять все средства. Только из-за этого вопроса я соглашусь вести войну на Балканском полуострове, потому что он для России необходим и действительно полезен»[264].
25 июня 1895 г. исполнявший обязанности военного министра генерал-адъютант Обручев обратился к управляющему Морским министерством адмиралу Н. М. Чихачеву с запросом «О готовности к высадке десанта на Черном море». Совещание по проливам состоялось 6 июля 1895 г. Присутствовавшие на нем министры, военный, морской и иностранных дел, а также некоторые высшие государственные чины и посол в Турции А. И. Нелидов под председательством генерал-адмирала Алексея Александровича пришли к единому выводу о возможности захвата проливов, в результате чего «Россия выполнит одну из своих исторических задач, станет хозяином Балканского полуострова, будет держать под постоянным ударом Англию, и ей ничего не будет угрожать со стороны Черного моря. Затем все свои военные силы она сможет тогда сосредоточить на западной границе и на Дальнем Востоке, чтобы утвердить свое господство над Тихим океаном»[265].
В 1896 году идея десанта была в одном шаге от реализации[266]. Но Николай предпочел взять Порт-Артур…
Через несколько лет Записка министра иностранных дел России императору Николаю 2 напоминала:
«Действительно ли России необходимо иметь, на случай войны с какою бы то ни было европейскою державою, морскую станцию в бассейне Средиземного моря? По мнению нашего морского министерства, для военного времени угольные станции, конечно, имели бы важное значение, служа базами для действия наших крейсеров и даже эскадр; но, чтобы эти станции могли оказать такую услугу нашему флоту, будет необходимо их укрепить и охранять военною силою, иначе ничем не защищенные станции в самом начале войны станут безнаказанно легкою добычею неприятеля. Создание таких опорных пунктов представляет весьма сложную задачу и вызовет затрату больших денежных сумм. Приведенные соображения, очевидно, в одинаковой степени применимы ко всем другим угольным станциям и не только в Средиземном море, но даже и в бассейне Персидского залива до тех пор, пока последний не будет связан прямым путем с нашею операционною базою в Закавказье или в Средней Азии. Совершенно иное значение имело бы осуществление заветного исторического призвания России — утвердиться на берегах Босфора. Необходимость и неизбежность этого события настолько укоренились в сознании всех, что представляется излишним доказывать выгоды для России обладания проливами. Подвергая самому тщательному изучению этот важный вопрос, подлежащие ведомства прежде всего должны озаботиться выяснением:
1. В чем должны заключаться средства полной подготовки в военном и морском отношениях плана занятия Босфорского пролива;
2. каковы наиболее верные способы благополучного и, в случае надобности, внезапного осуществления этого предприятия.
Нашему послу в Берлине поручено было подготовить почву к соглашению, которое ясно подтверждало бы данное в свое время дедом императора Вильгельма, его родителем и им самим заверение в том, что Германия действительно признает исключительно за Россиею право ограждения, а в случае необходимости, и фактического занятия Босфора».
На полях этой записки имеется помета: «Высочайше одобрено. 25 января 1900 г.»
К дискуссии присоединился военный министр Империи. В своем письме министру иностранных дел России от 16 (29) февраля 1900 г. он сообщал:
«Весьма секретно. Наиболее важною задачею России в настоящем XX веке я признаю прочное военное занятие Босфора. Поэтому все меры, способствующие к выполнению сего важного предприятия, должны быть приняты. Не касаясь мер военного характера, я придаю огромное значение подготовке турецкого правительства к уступке нам Босфора. Первым шагом к тому должно, как мне кажется, служить прекращение турками дальнейшего укрепления берегов Босфора»[267].
Осенью 1902 года в Главном морском штабе прошла военно-стратегическая игра на тему «Занятие русскими силами верхнего Босфора».
Летом 1908 года состоялось Особое совещание, которое получило Высочайшее одобрение. На его основе были составлены оперативные разработки под грифом «совершенно секретно» по организации десантной операции на Босфоре. Там же ставились и основные цели по захвату проливов и объяснялись причины почему этот захват необходим. Вот что говорилось в одном из этих документов:
«В случае благоприятного исхода главной Босфорской операции, обстоятельства военного времени могут вызвать наступления нашего флота совместно с сухопутными силами на Босфор. В высочайше одобренном заключении Особого Совещания 21-го июля 1908 установлено, что политическая обстановка может вынудить нас занять Верхний Босфор. Владение проливами имеет для России тройное значение: Россия получает возможность упростить оборону своего черноморского побережья. Россия получает базу в Средиземном море, как точку опоры, дающую ей возможность проявлять свою мощь, а в некоторых случаях и владычествовать на этом море»[268].
Тогда российская дипломатия требовала от Турции, чтобы та не возводила укрепления на Босфоре и южном берегу Черного моря, а также не строила железную дорогу вдоль черноморского побережья. Всё вместе было ярчайшим обозначением намерения России напасть на Турцию именно в этих местах. Стоит ли удивляться, что Турция стала на сторону Германии в Первой мировой войне?[269]
Стоит также заметить, что главным мотивом борьбы за Проливы было то, что без контроля над ними Черноморский флот оказывается запертым в Черном море. Это верно. Но — а зачем и куда ему оттуда ходить? У России есть ее территории которые надо защищать на берегах Средиземного моря? Нет. Значит, все не-мирные экспедиции ЧФ РФ за пределы Черного моря не могут быть чем-то иным, нежели агрессия. А военные суда России, следующие в мирных целях, Турция и так не задерживала.
Кстати, все «стратегические игры» начала 20 века показывали, что при выдвижении ЧФ к Босфору, англичане все равно успевают занять Дарданеллы. То есть через заведомо превосходящий английский флот русский флот дальше двигаться все равно не сможет, а турки за 3–4 недели подтянут свою сухопутную армию и сметут русский плацдарм назад в море.
Как писал А. Ф. Гейден[270] «до сих пор не установлено окончательно, желаем ли мы только занять верхний Босфор и тем превратить Черное море во внутреннее русское озеро, или мы желаем проложить себе путь в воды Средиземного моря и для того занять Дарданеллы. Эти задачи настолько разнятся друг от друга, что требуют двух разных подготовок, которые в свою очередь отзовутся как на числе, так и на типе кораблей»[271].
В феврале 1913 года Черноморский флот получил приказ быть готовым выступить в Босфор. В штабе начальника отдельного отряда судов Черноморского флота проводились заседания и обсуждались планы операций прорыва через Босфорский пролив, в случае начала войны с Турцией, а также план действий судов Черноморского флота при высадке десанта в Константинополе. Однако под давлением Франции и Британии Россия согласилась не начинать войну с Турцией ценой уступки ею Адрианополя Болгарии.
Военный министр генерал В. А. Сухомлинов тоже опасался неготовности России для проведения десанта на Босфоре: «На основании моих наблюдений, — писал он в своих мемуарах, — на десантном маневре 1903 года, я не мог отказаться от мысли, что наш десант на Босфоре — это дорогая игрушка и, сверх того, может стать опасной забавой — по крайней мере еще в течение долгого времени. В 1913 году я докладывал Государю мою личную точку зрения относительно рискованности самой операции по занятию проливов с технической стороны. Выслушав мой доклад, Император Николай II, видимо, настроенный оптимистично, не отрицая трудности операции с военной точки зрения, дал мне понять, что в этом деле идея и цель всего вопроса имеет такое доминирующее значение, что технические детали отходят на задний план»[272].
На Особом совещании по вопросу о черноморских проливах в присутствии руководителей дипломатического, армейского и военно-морского ведомств 8/21 февраля 1914 г. начальник Черноморского оперативного сектора Морского Генерального штаба России А. В. Немитц заявил:
«На пути к Проливам мы имеем серьёзных противников в лице не только Германии или Австрии. Как бы ни были успешны наши действия на западном фронте, они не дадут нам Проливов и Константинополя. Их могут занять чужие флоты и армии, пока будет происходить борьба на нашей западной границе… мы должны именно одновременно с операциями на западном фронте занять военною силою Константинополь и Проливы, дабы создать к моменту мирных переговоров совершившийся факт нашего завладения ими. Только в таком случае Европа согласится на разрешение вопроса о Проливах на тех условиях, на которых нам это необходимо»[273].
Первая мировая война. Тут агрессора определили победители. Но ее начало было похоже на старт бегунов: они все стоят на стартовой линии и с нетерпением ждут начала забега. Если у кого-то случился фальстарт[274], это не означает, что остальные участники этого забега были против своего участия в нем. В августе 1914-го пять империй и одна республика одинаково жаждали помериться силами.
Справедливо отмечено, что «в первых числах августа 1914 г., начались несколько долго подготавливаемых войн, каждая со своими причинами и предпосылками, лишь условно объединенные в понятие «европейская война»: 1) сербо-австрийская война за создание великой Сербии, с одной стороны, и за возврат Сербии к статусу 1909 г., с другой; 2) русско-австрийская война за гегемонию на Балканах и Галицию; 3) русско-германская война за Константинополь и Проливы; 4) франко-германская война за Эльзас-Лотарингию и французские колонии; 5) англо-германская война за гегемонию на морях и господство в Северном море. Объединение отдельных конфликтов в один вместе с расширением масштабов войны, произошло после вступления в нее Турции в ноябре 1914 г.»[275].
В январе 1914 года Николай II заявил, что «Путь к Константинополю идет через Берлин» (то есть через войну с Германией)[276].
11 (24) апреля 1914 года Палеолог, французский посол в Петербурге, сообщал своему министру в Париж о беседе императора Николая с министром иностранных дел России Сазоновым. Обсуждая угрозу столкновения между Россией и Германией царь предусматривал также возможность возобновления военных действий между Грецией и Турцией. В этом случае турецкое правительство закроет проливы. «Чтобы вновь открыть проливы, я прибегну к силе», — сказал Николай[277].
Как видим, цель войны обозначена ясно (без сербов), и она носит откровенно агрессивный характер.
12 (25) декабря 1916 года из своей могилевской ставке император Николай II приказом отклонил германское предложение о мирных переговорах и пояснил: «Достижение Россией созданных войной задач, обладание Царьградом и проливами еще не обеспечено. Заключить ныне мир значило бы не использовать плодов русских войск и флота. Священная память погибших на полях доблестных сынов России, не допускают и мысли о мире до окончательной победы над врагом, дерзнувшим мыслить, что если от него зависело начать войну, то от него же зависит в любое время ее окончить». Про сербов в этом приказе не было ни слова[278].
Александр Бенуа отметил этот приказ своем дневнике: «Вместо какого-либо шага к миру приказ Государя по войскам с пометкой «Царьград». На кого это может теперь действовать? Кто это ему советует? И как «нетактично» теперь, на третий год несчастной войны, при уже полном истощении всенародно раскрыть ее настоящую подоплеку! Ох, доиграются до катастрофы, ох, допляшутся!» (Запись 28 дек. 1916)[279].
При этом никакого военного союза, обязывающего Россию выступить в защиту Сербии просто не существовало.
«Решение начать войну принял кайзер Вильгельм, а не Николай. Однако Николай дал весомый повод кайзеру и не уклонился от войны, хотя вполне мог это сделать… Белград отклонил один и самый неприятный пункт ультиматума, который требовал участия австрийских чиновников в расследовании на территории Сербии заговора с целью убийства Франца Фердинанда. Тем самым сербы дали Вене повод объявить войну. Почему Белград сделал это? Еще Милюков писал об очевидном ответе на этот вопрос: Петербург сразу обещал Белграду защиту и тем побудил сербов не принимать полностью ультиматум, предъявленный Веной. При такой поддержке со стороны России сербы ультиматум полностью не приняли, и это открыло путь к общеевропейской войне Царь прекрасно понимал последствия своей позиции в вопросе об ультиматуме и принял их, посчитав, что июльский кризис дает ему возможность решить вековой вопрос о проливах в рамках общеевропейской войны. Говорить о защите Сербии как главной цели Николая II — бессмысленно. В случае большой войны Сербия была обречена на захват Австро-Венгрией и ее союзником в лице Болгарии, имевшей территориальные претензии к Сербии после второй балканской войны. Трудно поверить в то, что царь не понимал невозможности спасти Сербию, которая не имела общих границ с Россией. И действительно, в ходе войны Сербия была захвачена и потеряла треть населения — больше в процентном отношении, чем все другие участники войны. Спасти сербов можно было только мирными переговорами, а для этого надо было лишить Австрию повода для объявления войны, удовлетворив австрийский ультиматум. Пункты ультиматума задевали суверенитет Сербии, но не вели к ее захвату»[280].
Тут стоит сделать уточнения.
Война началась из-за этой фразы сербского ответа на австрийский ультиматум: «что касается участия в этом расследовании австро-венгерских агентов и властей, которые были бы откомандированы с этой целью императорским и королевским правительством, то королевское правительство не может на это согласиться, так как это было бы нарушением конституции и закона об уголовном судопроизводстве».
Незадолго до 1914 года был прецедент, когда сама Россия выдвигала аналогичный ультиматум суверенному государству.
В 1903 году в османской провинции Македония албанскими фанатиками один за другим были убиты два русских консула (в Митровице — Г. Щербина; в Битоли — А. Ростокский). Эскадра из девяти русских военных кораблей подошла к Босфору. Убийца Ростокского тут же был казнен турецкими властями.
Но Россия вместе с Австро-Венгрией предъявила ультиматум Порте — «Мюрцштегскую программу».
Она предполагала учреждение должностей русских и австро-венгерских гражданских агентов для контроля за деятельностью турецких властей, реорганизацию турецкой жандармерии и полиции под руководством иностранных военных инструкторов, утвержденных Россией и Австрией:
«1. Для установления контроля над деятельностью местных турецких властей по приведению в исполнение реформ назначить при Хильми-паше особых гражданских агентов от России и Австро-Венгрии, которые будут обязаны всюду сопровождать главного Инспектора.
2. Реорганизация турецкой жандармерии и полиции является одной из наиболее существенных мер к умиротворению края. Задача реорганизации жандармерии в трех вилайетах будет возложена на генерала иностранной национальности на службе императорского оттоманского правительства, к которому могли бы быть прикомандированы военные чины великих держав; им будут поручены отдельные районы, на пространстве коих они будут действовать как контролеры, инструкторы и организаторы. Таким образом, они вместе с тем в состоянии будут наблюдать за образом действий войск по отношению к населению. Эти офицеры могут, если это им представится необходимым, просить о прикомандировании к ним некоторого числа иностранных офицеров и унтер-офицеров…»[281]
После месяца раздумий Султан согласился. Через 2 года, в ноябре 1905, корабли пяти великих держав (России, Австрии, Италии, Англии и Франции) высадили десант на острова Лемнос и Лесбос — и Порта продлила срок полномочий Комиссии.
Так что австрийский ультиматум 1914 года по сути повторял ультиматум 1903 года, с которым Россия была согласна.
Аналогично 30 сентября 1912 года болгарское правительство вручило турецкому посланнику в Софии ноту, в которой Турции предписывалось провести реформы в интересах ее христианского населения. В этой ноте указывалось на необходимость введения областной автономии с назначением губернатором бельгийца или швейцарца[282].
«Младшая сестра» Сербии — Черногория — сама в 1912 г. добивалась присылки австрийских судебных чиновников в Цетинье в силу полной неспособности организовать нормальное судопроизводство[283].
Так что ничего беспрецедентного и невозможного Вена от Белграда не требовала.
На телеграмме сербского королевича, передающей текст австрийского ультиматума, император Николай начертал резолюцию для министра иностранных дел России Сазонова: «Что ему ответить?»
Вскоре и.о. посла России в Белграде получил от Сазонова инструкцию:
«Если беспомощное положение Сербии действительно таково, что оно не оставляет сомнения об исходе ее вооруженной борьбы с Австро-Венгрией, было бы, быть может, лучше, если сербы, в случае нападения австрийцев, совсем не пытались им оказывать сопротивления, а отступали, предоставляя неприятелю занять страну без боя, и обратились бы с торжественным призывом к державам. Последним сербы могли бы, вслед за указанием на их тяжелое положение после войны, в течение которой они своей умеренностью заслужили благодарность Европы, сослаться на то, что им невозможно выдержать неравную борьбу и они просят помощи у держав, основанной на чувстве справедливости»[284].
Но русский посол решил не доводить это предложение до сербов…[285]
Прими посол другое решение — история тоже могла бы стать другой.
Но посол знал, что сербы уже решились.
Стоит отметить, что у Австрии не было никаких территориальных претензий к Сербии. Она не собиралась вводить туда свои войска. Она потребовала того же, что Россия в 2022 потребовала от Украины: «денацификации», то есть прекращения пропаганды против соседа. «Не допускать никаких публикаций, возбуждающих ненависть и презрение к монархии и проникнутые общей тенденцией, направленной против ее территориальной неприкосновенности. Немедленно закрыть общество, называемое «Народная Одбрана», конфисковать все средства пропаганды этого общества и принять те же меры против других обществ и учреждений в Сербии, занимающихся пропагандой против австро-венгерской монархии. Незамедлительно исключить из действующих в Сербии программ учебных заведений, как в отношении личного состава учащих, так и в отношении способов обучения, все то, что служит или могло бы служить к распространению пропаганды против Австро-Венгрии»[286].
Российская пропаганда в 1914 году осудила Вену за эти требования с тем, чтобы по сути самой повторить их через сто лет.
Увы, статья 231 послевоенного Версальского договора возложила всю вину на Германию и ее союзников и тем самым освободила Сербию даже от постановки вопроса о доле ее вины[287]. А исследование Николая Полетики «Сараевское убийство» вот уже более 90 лет внесено в «индекс запрещенных книг» просербской инквизиции[288]. «Принципиальное различие между Бельгией и Сербией заключалось в том, что первая, действительно, стала жертвой абсолютно неспровоцированного нападения, а вторая уже в течение месяца была стороной острейшего дипломатического конфликта с великой державой, стремившейся к войне. Если Бельгию не о чем не спрашивали и ничего ей не предлагали (кроме как не препятствовать вторжению), то с Сербией было совсем не так — у нее был выбор, и она его сделала»[289].
И не надо говорить, что война все равно разразилась бы. Международная политика тогда была очень подвижна. Отсрочка войны даже на пару месяцев (с августа на октябрь) означала бы ее перенос на год (никто не хотел воевать зимой). За этот год где-то прошли бы выборы. У кого то наметился бы кризис в далекой колонии. Кого-то убили бы террористы. А кто-то научился бы лучше воевать или подготовиться к войне…
Надо сказать, что у Германии вообще не было разработанных планов войны на русском фронте:
«план Шлиффена» касался лишь Западного фронта. В ранних вариантах (1894–1899 годов) плана Шлиффена предполагалось совместными ударами австрийской и германской армий из Галиции и Пруссии срезать польский выступ и окружить русские силы, сосредоточенные в крепостях Варшавского укрепленного района. Но в более поздних вариантах просто нет слова «Россия», как нет и ни одного названия населенного пункта в пределах Российской Империи[290].
Более поздний план Шлиффена-Мольтке на покорение Франции отводил 39 дней, а на сороковой предполагался поворот на Восток «на помощь Австрии». На протестные вопли из союзной Вены Шлиффен отвечал, что ее судьба решается на Сене, а не на Буге[291].
Тем самым давалась фора России: пока немецкая армия занята маршем на Париж, Россия не будет сдерживаема в своем движении на запад. Немецкий генштаб готов был даже пожертвовать Пруссией в надежде потом оттеснить Россию, оставшуюся без союзников…
Но поскольку нельзя было предугадать — где будут позиции русской армии к моменту завершения западной кампании, то и планы разрабатывать было неуместно.
Впрочем, в случае быстрого поражения Франции Россия могла бы просто не явиться на войну, ибо у нее не было серьезного конфликта интересов с Германией (кроме вопроса о том, кто будет строить железную дорогу в Турции и Персии).
Под наступление на Париж Германия создавала инфраструктуру: Для переброски германских корпусов на запад было подготовлено 13 независимых двухколейных магистралей. Каждому корпусу отводилась отдельная двухколейная магистраль. Для маневрирования вдоль фронта у французской границы можно было использовать четыре мощные рокадные двухколейные магистрали, рассчитанные на перевозку с одного крыла на другое четырех корпусов в течение трех дней. Переброска войск через Рейн обеспечивалась 15 железнодорожными мостами. Ничего похожего не строилось для нужд возможного восточного фронта. Две двухколейные магистрали Восточной Пруссии могли обеспечить развертывание лишь ограниченных сил против России. Для переброски войск с западного фронтана восточный и обратно были подготовлены четыре двухколейные магистрали. Но рокадные магистрали вдоль огромного восточного фронта не строились.
Поскольку наступление тут не планировалось, то появилось и еще одно отличие двух фронтов. На Западе предполагалось наступление, и поэтому там надеялись использовать принцип «война кормит войну». То есть продовольствие для нужд наступающей и оккупационной армии полагалось отбирать у местного населения захваченных территорий. Напротив, в Восточной Пруссии сосредоточивались большие запасы продовольствия и предметов боевого снабжения войско. Здесь насчитывалось 17 продовольственных складов с 50 млн. порций провианта. В Кенигсберге и Данциге хранились огромные запасы зерна, закупленного в России. «Только на этом театре военных действий германское командование рассчитывало питать свою армию в начале войны за счет накопленного в мирное время запаса продовольствия»[292].
Сама Россия планировала именно наступление:
«Документы военных игр окружных штабов 1910 и 1911 гг. показывают, что новый план войны по «мобилизационному расписанию 1910 года», задуманный как оборонительный, после завершения его разработки приобрел противоположную направленность. Германия по-прежнему рассматривается как главный противник, однако теперь руководство ГУГШ разрабатывает план концентрического наступления в пределы Восточной Пруссии. Подготовленные в конце 1910 г. дополнительные маршруты перевозок корпусов Московского и Казанского военных округов в корне меняли первоначальную концепцию «мобилизационного расписания 1910 года», так как отвечали другой задаче — сокрушению вооруженных сил Германской империи. План вторжения в Восточную Пруссию был отработан в ходе двух больших военных игр при штабе Варшавского военного округа в 1910 и 1911 гг. В пользу того, что план войны 1910 г. носил наступательный характер, свидетельствуют подготовительные материалы несостоявшейся стратегической военной игры командующих военными округами в декабре 1910 г.».[293]
В августе 1914 года против одной немецкой армии (8-й) в Пруссии шли в наступление две русские армии (1 и 2). В Галиции против двух австрийских армий (3 и 4) воевали четыре русских (3,4,5,8). Уже из этого видно, кто против кого готовил наступательные планы.
Именно Русская армия начала наступление по всем фронтам. В Пруссии — сначала удачное (Гумбинен), потом катастрофичное; стабильно удачное — в Галиции[294].
Но то, что в августовских сводках с фронта звучали названия прусских и австрийских деревень, а никак не русских, не мешало проповедникам говорить о том, что "на нас напали":
«Вероломный враг наш, не дождавшись конца мирных переговоров, сделал на нашу границу внезапное чисто разбойничье нападение и положил конец войне. Мы же таким образом оказались вынужденными обороняться и защищаться. Следовательно, не мы, русские, являемся непосредственными виновниками происшедшей войны»[295].
У Австро-Венгрии в 1914 году также не было наступательных планов против России. В первый день войны у Волочиска австрийцы открыли по нашим часовым ружейный огонь и у своего берега взорвали опоры железнодорожного моста через пограничную речку Збруч, но однако границы не перешли. Если армия готовится к наступлению, то она заинтересована в сохранении пограничных мостов, стоящих перед ней. Если же в плане значится оборона, то разрушение таких мостов является первоочередной задачей[296].
Первые орудийные залпы Первой Мировой раздались под русскими флагами.
Это была подлая провокация немецкого линкора «Гебен», который в 6 часов утра 4 августа 1914[297] обстрелял французский порт Филипвиль в Алжире[298]. Главной задачей это атаке было воспрепятствовать перевозке 19-го армейского французского корпуса из Алжира во Францию[299].
«Гебен» и «Бреслау» это новейшие германские линкоры. После атаки алжирских портов они прорвались в Стамбул и 16 августа 1914 г. корабли подняли турецкий флаг. Командир «Гебена» немецкий контр-адмирал Сушон был назначен командующим турецким военно-морским флотом. При этом он сохранил подчинение Берлину.
29 октября н. ст. уже под турецким флагом «Гебен» обстрелял Севастополь. «Гебен» израсходовал 47 снарядов калибра 280 мм и 12 снарядов калибра 150 мм, не нанеся значительных повреждений ни кораблям, ни городу. Но немцы и не планировали нанести серьезный ущерб Черноморскому флоту. Они хотели сделать неотвратимым вовлечение Турции в мировую войну.
Не Турция решила вступить в войну. Это сделал за нее адмирал Сушон.
Его коллега, контр-адмирал Хопман, представитель кригсмарине в верховном командовании Германии, записал в своем дневнике 28 октября:
«Поскольку в Константинополе влиятельные круги еще выступают против войны, Сушон не получит приказа о нанесении удара… Турция может очень плохо воспринять то, что мы вместо нее объявим войну России»[300].
Антивоенные «влиятельные круги в Константинополе» это Великий визирь Саид Халим-паша (он же — министр иностранных дел), морской министр Джемаль-паша, маршал Ахмет-Иззет-паша (командующий сухопутным силами Турции в войне 1913 года). За (и то лишь в келейных беседах с Сушоном) — военный минстр Энвер-паша[301].
24 октября морской министр дал Сушону приказ начать маневры в Черном море. Кроме того, Энвер вручил Сушону запечатанный конверт с приказом атаковать русские корабли. Но Сушон не имел права вскрыть этот конверт без телеграммы от Энвера (нормальная практика: во всех штабах всех армий мира лежат секретные конверты с планами действия в час Икс). Телеграмма от Энвера так и не поступила. Сушон принял решение самостоятельно и в германских интересах[302].
3 ноября адмирал Сушон докладывал своему кайзеру:
«Из длительных устных переговоров с военным мнистром, морским министром и великим визирем я вынес впечатление, что оба министра, хотя и желают скорейшего начала войны, однако ни разу не высказывали своих намерений на совете министров и тем более великому визирю. Поэтому у меня не было иной возможности как довериться Энвер-паше и действовать без приказа совета министров или даже вопреки последнему. Энвер в беседе с глазу на глаз согласился с тем, чтобы я вышел с флотом и начал враждебные действия. Он пообещал, что мне будет обеспечено возвращение в Босфор, в худшем случае он может выдать мои действия за самоуправство немецкого адмирала, что в дальнейшем не будет иметь никаких последствий»[303].
Уже после «севастопольской побудки» русский посол в Турции докладывал в Петербург, что 30 октября великий визирь уверял его, "что ни он, ни правительство не желают войны" и что он велит послу Османской империи в Петербурге Фахреддин-бею «передать Императорскому Правительству глубокое сожаление о случившемся»[304].
Правительство Турции принесло извинения. Великий визирь и ещё четыре министра Османской империи объявили о намерении подать в отставку[305].
Еще раз: Султан Мехмед V не давал приказ своему флоту напасть на русские корабли и порты. Великий визирь Саид Халим-паша не давал приказ флоту напасть на русские корабли и порты. Морской министр Джемаль-паша не давал приказ флоту напасть на Севастополь. Военный министр (он же — начальник Генштаба) Энвер-паше не давал приказа о начале военных действий.
Это была чистейшая и подлейшая[306] провокация со стороны уже воюющего Берлина. Именно оттуда 25 октября пришел приказ «атаковать русский флот, если представится возможность»[307].
Однако со стороны Великобритании и России последовал ультиматум о выдворении из Турции немецких представителей[308]. Это Турция сделать не могла (у Сушона был приказ Берлина расстрелять турецкий флот своими линкорами).
2 ноября не согласовывая своих действий с союзниками, Россия объявила войну Турции. 5 и 6 ноября за ней последовали Англия и Франция.
Как справедливо заметил Черчилль — Ни один корабль в истории с тех пор, как появился компас, не принес людям столько крови, страданий и разрушений, как этот (The Goeben brought more slaughter, more misery and ruin than has ever before been borne within the compass of one ship[309]).
И дело не в том, сколько было убито или потоплено самим этим кораблем. А в том, что он толкнул Османскую империю к войне на стороне Германии. А это сотни тысяч жертв кавказского русско-турецкого фронта. Это открытие Месопотамского фронта Антанты. Это трагедия Галлипольского десанта. Это геноцид армян и это малоазийская катастрофа греков.
По заявлению Людендорфа, вступление Турции в войну позволило Германии продержаться лишних два года.
В Высочайшем манифесте от 2 ноября 1914 года Царь говорил:
«Вместе со всем Народом Русским Мы непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет для России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря»[310].
И эта задача вовсе не состояла в восстановлении греческой Византийской империи. Греки готовы были выставить три армейских корпуса для войны против Турции. Российский министр иностранных дел Сазонов, узнав о предложениях греческого премьер-министра Венизелоса, 3 марта 1915 года заявил, что греческое участие в покорении Турции вовсе необязательно: «Мы вполне благоволим к вашим компенсациям в Малой Азии, но что касается Константинополя, мы предпочитаем, чтобы ваших вооруженных сил там не было. Такое стало бы осложнением для вас и источником недовольства для нас», — писал он своему визави в Афинах[311].
Несколько ранее посол России в Греции Нелидов пояснял министру иностранных дел Ламздорфу (в письме от 8 (21) мая 1901 года), что Россия не должна поддерживать переход острова Крит от Турции к Греции, т. к. «увеличенное греческое государство станет еще более притязательным в своих честолюбивых замыслах и представит еще сильнейшие затруднения для разрешения Восточного вопроса в смысле прав и желаний настоящих хозяев Балканского полуострова»[312].
В начале 1915 года между Россией и союзниками разрабатывается будущее управление оккупированного Константинополя. Министерство иностранных дел России направляет в Главный штаб ВМФ секретный документ, который назывался «Об установлении штата временного управления Императорского Российского Главноуполномоченного в Царьграде». В нем, в частности, говорилось: «Между нами, Францией и Великобританией установлено, что в случае занятия союзными войсками Константинополя, управление Царьградом будет временно осуществляться тремя Державами. Необходимо иметь ввиду, что установление прочного порядка в Царьграде важно, главным образом, для России, которой придется в дальнейшем будущем управлять краем. Для Англии же и Франции на первом месте стоят интересы их подданных, охранять каковые обе державы будут прежде всего, хотя бы и в ущерб интересам коренного населения страны, являющегося будущими поданными России»[313]. Причем среди аргументов в дискуссии о принадлежности Крита уже упоминался прорыв к Суэцкому каналу… Это понятная логика империя: новые занятые территории, с одной стороны, надо защищать от возможных нападений, с другой, использовать их как точку опоры для своих собственных следующих расширений.
России не нужны были никакие сильные государства на Балканах — даже православные и славянские, которые могли бы ограничить чаемый контроль самой России над Царьградом и Проливами.
Итак, Константинополь должен был стать губернским городом России, а его жители — войти в состав верноподданного населения Российской империи.
В 1915 году вышла утопия архиепископа Антония (Храповицкого). Тогда финал войны ему виделся таким:
«град Константина должен быть отдан своим историческим владельцам — эллинам, а Россия должна только сохранить проливы, как Англия владеет Гибралтаром… Россия должна овладеть широкой лентой земли от Южного Кавказа до Дамаска и Яффы и овладеть Сирией и Палестиной, открыв для себя берег Средиземного моря… Сирия и Палестина. Здесь православных христиан в двух патриархатах всего только 500 тысяч, почти все они арабы. Конечно, должно тоже оберегать и их язык, и их приходские общины, но не должно препятствовать поселению там русских землевладельцев и ремесленников, очищая для них и пустыни, и магометанские поселения, которые, впрочем, и сами начнут быстро пустеть под русским владением. Если это будет сделано, то не пройдёт и десяти лет, как вся Палестина и Сирия обратятся во Владимирскую или Харьковскую губернию. Народ наш так и ринется поселяться в страну, где жил наш Спаситель, Его Пречистая Матерь, Апостолы, Пророки и мученики. Там будет уже место для чисто русской культуры, для русской речи, для русской торговли и промышленности»[314].
Планы владыки Антония на Сирию и Палестину весьма схожи с нацистским планом «Ост».
«В 1916 г. исход войны уже казалось был предрешен, каждому было ясно, что Германия истощает последние силы и скоро близится победа. В Св. Синоде уже обсуждался вопрос о том кому будет принадлежать Константинополь и, если он войдет в состав Российской империи, то что делать с Вселенским патриархом. Высказывались мнения, что следует оставить ему титул экзарха Константинопольского с подчинением Св. Синоду, как это произошло с Грузинским католикосом в свое время»[315].
В 1940 году СССР предложил Болгарии и Турции создание советских военно-морских баз на территории этих стран вкупе с заключением договора о взаимопомощи. Но Турция видела судьбу балтийских республик после аналогичных предложений — и отклонила их.
12–14 ноября 1940 года нарком иностранных дел СССР Молотов проводил переговоры с Гитлером в Берлине. Молотов был согласен присоединиться к пакту фашистских государств при условии получения контроля над Проливами, о чем он вручил меморандум немецкому послу уже вернувшись в Москву:
«Меморандум Молотова от 25 ноября 1940 г. СССР согласен принять в основном проект пакта четырех держав об их политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи, изложенный г. Риббентропом в его беседе с В. М. Молотовым в Берлине 13 ноября 1940 года и состоящий из 4 пунктов, при следующих условиях: …
2. Если в ближайшие месяцы будет обеспечена безопасность СССР в Проливах путем заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией, находящейся по своему географическому положению в сфере безопасности черноморских границ СССР, и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды; 3. Если центром тяжести аспираций СССР будет признан район к югу от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу»[316].
В 1808 году безразмерность аппетитов русского царя, потребовавшего и Румынию и Болгарию и Константинополь с проливами, потрясла Наполеона. И при сохранении дружественной риторики он стал приглядываться к военным картам Российской Империи.
В 1940-м та же безразмерность аппетитов Москвы в отношении все тех же стран поразила Гитлера, и 18 ноября он отдал приказ приступить к разработке плана «Барбаросса»[317]:
В середине ноября 1940 года в ОКХ был подготовлен план «Отто», который курировал Фридрих Паулюс. В ноябре-декабре 1940 года генеральный штаб ОКХ продолжал уточнять и проигрывать на картах разработки по действиям на основных стратегических направлениях. 5 декабря 1940 года «Отто» был представлен Гитлеру, который одобрил этот план. 17 декабря Йодль доложил Гитлеру подготовленный проект директивы. Гитлер сделал ряд замечаний. 18 декабря 1940 года после внесения некоторых уточнений в проект Гитлер подписал директиву № 21 верховного главнокомандования вермахта, получившую условное наименование «Вариант Барбаросса».
Во Второй мировой войне Турция была нейтральна. Она не пропустила немецкие и итальянские военные корабли в Черное море[318], поэтому у Черноморского флота СССР были все преимущества (которыми он так и не сумел воспользоваться).
Однако в конце апреля 1942 в Закавказье было проведены командно-штабные игры отрабатывалось вторжение в Турцию. На оккупацию южной армении (Эрзерум) отводился 31 день.
5 мая командармы получают приказ быть готовыми к началу боевых действий.
В июле 1942 года «в недрах штабного аппарата Закавказского фронта родился сверхсекретный документ «Соображения по планированию операций Закавказского фронта», который предусматривал ведение военных действий как на север — против наступающих германских дивизий, так и на юг — с целью упреждения нападения со стороны Турции. В «Соображениях» говорилось: "Одновременно с прочной обороной Закавказья с севера и Черноморского побережья упредить развертывание и активность турецких войск путем разгрома их в полосе ТРАБЗОН, БАЙБУРТ, ЭРЗЕРУМ, КАРС, АРДАГАН, АРТВИН… Продолжительность наступательной операции в ТУРЦИИ не должна превышать 40–50 дней"». Для вторжения в Турцию выделялось 13 стрелковых дивизий, две кавалерийские и три танковые бригады. Они должны были продвинуться на глубину до 210 км на приморском направлении и 300 км — на эрзерумском[319].
(Такое поведение было вполне обычно для Мировых Войн: в Первую из них Россия едва не напала на Швецию — чтобы не допустить ее союза с Германией[320]. Англия высадила свои войска в Греции, чтобы заставить ее воевать на своей стороне.
Во Вторую Норвегия в феврале 1940 года заявила Великобритании протест о несоблюдении норвежского нейтралитета: 16 февраля в ее территориальных водах английский эсминец с русским именем «Козак» (Cossack) захватил германский танкер «Альтмарк». Для немецкой стороны бездействие норвежских кораблей во время захвата «Альтмарка» стало свидетельством того, что защищая свой нейтралитет от Германии, Норвегия а) готова терпеть вмешательство Великобритании и б) не будет сопротивляться немецкому вторжению. Премьер-министр Франции Эдуар Даладье призвал захватить норвежские порты, «так же как «Альтмарк»».
7 апреля 1940 года началась загрузка четырех британских и трех французских бригад на корабли флота союзников для захвата Норвегии. Но Германия сделала это быстрее: уже 9 апреля ее вооруженные силы десантировались в этой скандинавской стране. 14 апреля десант союзников высадился в порту Харстад и начал наступление на Нарвик. В тот же день лауреат Нобелевской премии норвежский писатель Кнут Гамсун выступил по радио, обвинив Великобританию в развязывании войны на территории Норвегии[321]. Утром 10 мая 1940 года британские войска высадились в столице Исландии, Рейкьявике. Не встречая сопротивления, они быстро заняли стратегически важные объекты, отключили узлы связи и арестовали всех находившихся в стране граждан Германии, после чего, изъяв местные транспортные средства, достаточно быстро заняли другие населённые пункты страны. Уже вечером 10 мая правительство Исландии выразило категорический протест против оккупации нейтральной страны). Постепенно британский контингент был увеличен до 25 000 человек. Спустя год британские оккупационные силы были заменены американскими в количестве 60 000 человек, хотя США на тот момент ещё не вступили во Вторую мировую войну. 9 апреля 1941 года Генрик Кауфман, посол Дании в США, отказавшийся признать оккупацию Дании Третьим рейхом, подписал с правительствами США и Канады соглашение, согласно которому военно-воздушные силы США имели право использовать базы на территории Гренландии. В ответ датское правительство уволило Кауфмана с государственной службы).
Мировая война заканчивается, а претензии СССР в этом регионе все те же:
19 марта 1945 года СССР денонсировал советско-турецкий договор от 25 декабря 1925 года. В мае Турция предложила проект соглашения, при котором в случае войны гарантировался бы свободный проход армии и флота СССР через турецкую территорию. Но после этой уступки у СССР возник соблазн «дожать» Турцию до полного удовлетворения всех советских требований. Посол Турции в Москве С. Сарпер лично встречался с Молотовым; на встрече 7 июня нарком иностранных дел заявил о таких желательных условиях заключения нового соглашения, как режим совместного советско-турецкого контроля в Черноморских проливах (с размещением советской военно-морской базы) и «исправление» Московского договора 1921 года, который Молотов назвал несправедливым для «обиженного в территориальном вопросе» СССР. Новая граница СССР и Турции, с советской точки зрения, должна была примерно соответствовать границе Российской и Османской империй по состоянию на 1878 год: к «незаконно отторгнутым» территориям относились бывшая Карсская область, юг Батумской области, а также Сурмалинский уезд бывшей Эриванской губернии[322].
Согласно высказываниям В. М. Молотова и А. Я. Вышинского, сделанным ими в беседе с послом Югославии в СССР Поповичем, Советский Союз, планирует не останавливаться на этих требованиях; они упомянули «о перспективе сбрасывания Турции с Балканского полуострова, а также выхода на Эгейское море. Это будет сделано, сказал Молотов, чтобы обеспечить славянам будущее[323].
В декабре 1945 года претензии СССР к Турции, до этого выдвигавшиеся только на закрытых переговорах, были косвенно озвучены в советской прессе. В ответ в апреле 1946 года американский линейный корабль «Миссури» (тот, на борту которого за полгода до этого Япония подписала свою капитуляцию) вошёл на рейд Стамбула.
7 августа 1946 года СССР обратился к Турции с нотой, в которой выдвинул пять требований по Черноморским проливам. Параллельно начались военные приготовления вдоль границ Турции[324].
Претензии СССР упоминаются в Фултонской речи Уинстона Черчилля, считающейся началом Холодной войны:
«Турция и Персия глубоко обеспокоены и озабочены по поводу претензий, которые к ним предъявляются, и того давления, которому они подвергаются со стороны правительства Москвы…».
Лишь в мае 1953 года Турции было сообщено заявление советского правительства, в котором говорилось:
«Что же касается вопроса о Проливах, то советское правительство пересмотрело своё прежнее мнение по этому вопросу и считает возможным обеспечение безопасности СССР со стороны Проливов на условиях, одинаково приемлемых как для СССР, так и для Турции»[325].
Н. С. Хрущёв, выступая на Пленуме ЦК КПСС в июне 1957 года, дал эмоциональную оценку сталинской дипломатии в отношении Турции: «Разбили немцев. Голова пошла кругом. Турки, товарищи, друзья. Нет, давайте напишем ноту, и сразу Дарданеллы отдадут. Таких дураков нет. Дарданеллы — не Турция, там сидит узел государств. Нет, взяли ноту специальную написали, что мы расторгаем договор о дружбе и плюнули в морду туркам… Это глупо. Однако мы потеряли дружескую Турцию и теперь имеем американские базы на юге, которые держат под обстрелом наш юг[326]…
Наконец, об этом есть рассказ самого Молотова в 1975 году:
«Предъявили в конце войны туркам контроль над Дарданеллами, турки не пошли на это, и союзники не поддержали. Это была наша ошибка. Когда туда вошли наши корабли, там уже были англичане наготове… Конечно, это наше упущение. Я ставил вопрос о контроле над проливами со стороны нас и Турции. Считаю, что эта постановка вопроса была не вполне правильной, но я должен был выполнять то, что мне поручили. Я поставил этот вопрос в 1945 году, после окончания войны. Проливы должны быть под охраной Советского Союза и Турции. Это было несвоевременное, неосуществимое дело. По существу, с нашей стороны это было неправильно: если бы Турция была социалистическим государством, об этом еще можно было бы говорить.
Были у нас претензии на турецкие земли. Грузины-ученые выступили… Неловко это было. Босфор охранять совместно с турками…
Милюков все время о Босфоре говорил. Русские генералы все время насчет Босфора… Выход из Черного моря!
Не прошло. В последние годы Сталин немножко стал зазнаваться, и мне во внешней политике приходилось требовать то, что Милюков требовал — Дарданеллы! Сталин: «Давай, нажимай! В порядке совместного владения». Я ему: «Не дадут». — «А ты потребуй!»…Понадобилась нам после войны Ливия. Сталин говорит: «Давай, нажимай!». Аргументировать было трудно. На одном из заседаний совещания министров иностранных дел я заявил о том, что в Ливии возникло национально-освободительное движение. Но оно пока еще слабенькое, мы хотим поддержать его и построить там свою военную базу. И вопрос с Дарданеллами, конечно, надо было решать. Хорошо, что вовремя отступили, а так бы это привело к совместной против нас агрессии. В то же время Азербайджан претендовал, — увеличить их республику почти в два раза за счет Ирана. Начали мы щупать этот вопрос — никто не поддерживает. У нас была попытка, кроме этого, потребовать район, примыкающий к Батуми, потому что в этом турецком районе было когда-то грузинское население. Азербайджанцы хотели азербайджанскую часть захватить, а грузины — свою. И армянам хотели Арарат отдать. Выступать с такими требованиями тогда было трудно. Царское правительство нахапало вокруг России районов. Нам следовало быть очень осторожными. Но попугать — попугали крепко»[327].
Как сказал один иностранный дипломат 24 июля 1944: «СССР перенял царскую политику: скоро Москва появится на Ближнем Востоке с серпом и молотом в одной руке и крестом в другой»[328].
Эти события стоит учитывать тем церковным людям, которые недоумевают, отчего это Константинопольский патриархат отказался участвовать во Вселенском Соборе, который Москва пробовала созвать в 1948 году.
И, наконец, 2015 год. Степашин. Глава Палестинского общества, экс-глава ФСБ, бывший премьер-министр России:
«Если бы Турция не была членом НАТО, она никогда бы не позволила даже пальчиком пошевелить, иначе бы сегодня и пролив Дарданеллы, и Константинополь были бы российскими»[329].
Цели растянувшейся на века конфронтации с Турцией были вполне ясны: установление контроля России над Балканскими странами и над проливами.
Стоит заметить, что войны, в которых прославился святой адмирал Ушаков, были все как на подбор вполне захватнические[330].
Да и Суворову не довелось защищать ни один русский город, о чем есть интересный отзыв Кутузова, сохраненный в воспоминаниях генерала Маевского:
«Я помню, как в одно утро принесли готово-написанный приказ фельдмаршалу, где от его имени вспоминалось о Суворове. Фельдмаршалу прочитали его, и все, кроме имени ему понравилось. Но чтобы скрыть ревность свою, он раскрыл ее следующим разговором: — Конечно, Александр Васильевич был великий полководец. Но ему не представилось еще тогда спасти отечество»[331].
Тот же Кутузов писал про «Народ, который в продолжение двухсот лет не видел войн на своей земле».
Что это за такой счастливый народ? Он, наверно, наслаждался столетиями мира? Народ-миролюбец? Ой, это про русский народ. Цитата из письма Кутузова французскому маршалу Бертье 8 октября 1812[332]. Помянутые 200 лет это 1612–1812.
От поляков в Москве до Наполеона в Кремле.
Но ведь войны в эти века были? Да. Какие славные имена и места славы русского оружия! Егерсдорф, Прейсиш-Эйлау, Мутенская долина, остров Корфу, Измаил! Это ж русские селенья, это ж родина моя!
Северная война, Семилетняя война, русско-турецкие войны, русско-персидские войны, наполеоновские войны…
Но как называются войны, что ведутся не на своей земле? Не они ли случайно называются агрессией? Есть, конечно, формула Галича: «Граждане, Отечество в опасности: наши танки на чужой земле!». Но она, кажется, о другом аспекте таких операций.
У Владимира Соловьёва в «Трех разговорах» (1899 г) Политик вопрошает:
«Почему, я спрашиваю, Александр Невский, бивший ливонцев и шведов в тринадцатом веке, — святой, а Александр Суворов, бивший турок и французов в восемнадцатом, — не святой? Ни в чем, противном святости, Суворова упрекнуть нельзя. Он был искренно благочестив, громогласно пел на клиросе и читал с амвона, жизнь вел безупречную, даже ничьим любовником не был, а юродства его, конечно, составляют не препятствие, а скорее лишний аргумент для его канонизации. Но дело в том, что Александр Невский сражался за национально-политическую будущность своего отечества, которое, разгромленное уже наполовину с востока, едва ли бы устояло при новом разгроме с запада, — инстинктивный смысл народа понимал жизненную важность положения и дал этому князю самую высокую награду, какую только мог представить, причислив его к святым. Ну а подвиги Суворова, хотя несравненно более значительные в смысле военном, — особенно его Аннибаловский поход через Альпы — не отвечали никакой настоятельной потребности, — спасать Россию ему не приходилось, ну, он и остался только военною знаменитостью».
Эти претензии на Царьград вовсе не были капризом или импровизацией. Это многовековая претензия на землю, которая никогда не была русской, хотя «миролюбиво» осаждалась еще во времена князей Олега и Святослава.
Эту мечту уже в наши дни озвучила певица Жанна Бичевской, и многолюдные православные залы с архиереями и батюшками умилялись ее обещаниям:
Возвратит Россия Русский Севастополь,
Станет снова Русским полуостров Крым,
Наш Босфор державный, наш Константинополь
И святыня мира Иерусалим!
Упоминание Иерусалима тут вполне уместно: московская экспансия на этом направлении не собиралась ограничиться Царьградом. По пути к нему надо было еще покорить Турцию.
Сталин с января 1946 года вынашивал идею создания еврейского государства не ради облагодетельствования еврейского народа, а ради создания коммунистического плацдарма на Ближнем Востоке. Эту идею горячо поддержал будущий первый премьер Израиля, выходец из Российской Империи, легендарный Давид Бен-Гурион. Он открыто называл себя большевиком и восхищался трудами Ленина. В ООН Советский союз проголосовал против резолюции о праве возвращения палестинских беженцев в еврейское государство и работал над тем, чтобы как можно больше территорий при разделе перешли евреям, а не пробритански, как правило, настроенным арабам. Сталин даже заранее подготовил готовое правительство для Израиля. Например, по замыслу советских властей, премьер-министром страны должен был стать Соломон Лозовский — бывший заместитель наркома иностранных дел СССР[333].
А в 1955 год произошел поворот советской ближневосточной политики (не в целях, а в средствах):
«Расскажу здесь об этом, хотя это и не имеет отношения к теме данной главы. Нас, работников объекта и министерства, приглашенных на заседание Президиума, долго не впускали в зал заседаний. Вышел Горкин (кажется, это был он; тут я немного боюсь за свою память):
— У вас просят извинения за задержку. Заканчивается обсуждение сообщения Шепилова, который только что вернулся из поездки в Египет. Вопрос чрезвычайно важный. Обсуждается решительное изменение принципов нашей политики на Ближнем Востоке. Отныне мы будем поддерживать арабских националистов. Цель дальнего прицела — разрушение сложившихся отношений арабов с Европой и США, создание «нефтяного кризиса» — все это создаст в Европе трудности и поставит ее в зависимость от нас.
Пересказывая эти слова через четверть века, я могу неточно передать отдельные выражения. Но я ручаюсь за общий смысл того, что мне, тогда еще вполне «своему», довелось услышать».
Русско-персидские войны
Русско-персидские войны были неизбежным следствием вторжения России в каспийский регион, Дагестан и Закавказье.
В 1560 году состоялся первый поход на Северный Дагестан. Повтор — в 1594 и 1604-м.
1650 год — казаки напали на персидский караван, и шах увидел в этом повод для вмешательство во внутренние дела России в Дагестане…
Персидский поход 1722–1723 годов имел место по той причине, что после окончания Северной войны Пётр I решил совершить поход на западное побережье Каспийского моря, и, овладев Каспием, восстановить торговый путь из Центральной Азии и Индии в Европу, что весьма полезно было бы для российских купцов и для обогащения Российской империи. Пётр I объявил персидскому шаху, что повстанцы совершают вылазки на территорию Российской империи и грабят купцов, и что русские войска будут введены на территорию северного Азербайджана и Дагестана для оказания помощи шаху в усмирении жителей мятежных провинций. Затем был пушечный обстрел и штурм Баку. Когда-то (в 1724) наш официоз честно выражался о военных действиях в том регионе: «По доношению, присланному из новозавоеванного в Персиде городу Баки…»[334]
В 1796 году в Персию войска вел граф В. А. Зубов. Взятие Дербента, Баку и Гянджи.
Вот хроника событий на персидском фронте начала 19 века: в 1803 году в результате успешного похода русских войск под командованием генерала Гулякова России покорились Джаро-Белоканские общества и Илисуйский султанат.
В январе 1804 года князь Цицианов слал угрозы Мухаммед-хану Каджару и требовал, чтобы тот признал русского кандидата в качестве католикоса Армянской церкви, дал заложников, выплачивал 80 000 рублей дани ежегодно и сдал русским все военные запасы. 3 января 1804 года русские штурмом взяли Гянджу. Джавад-хан и большая часть гарнизона погибла при защите, и Гянджинское ханство было включено в состав России. Это послужило поводом к тому, что Персия объявила войну России. Да, война объявлена не нами. Но точно ли России тут жертва чужого нападения на нее?
В конце июня 1804 года Цицианов повёл меньше, чем 3000 русских, грузинских и армянских солдат через границу Эриванского ханства. Его первой целью был армянский религиозный центр в Эчмиадзине, где он столкнулся с армией Аббаса-Мирзы в 18 000 человек. Эривань тогда взять не удалось. Но в 1805 году к России были присоединены Карабахское, Ширванское и Шекинское ханства, Шурагельский султанат.
В августе 1805 в течение 11 дней Каспийская флотилия бомбардировала Баку. К концу августа высадившийся отряд овладел передовыми укреплениями перед городом. Ханские войска, вышедшие из крепости, были разбиты. Однако большие потери от столкновений, а также нехватка боеприпасов вынудила 3 сентября снять осаду с Баку, и 9 сентября флотилия полностью покинула бакинскую бухту. Лишь 3 октября 1806 года русские войска под командованием генерала Булгакова вошли в Баку. В 1807 году русские войска снова неудачно штурмовали Эривань.
В 1812 г. генерал Котляревский, перейдя Аракс, 19–20 октября разгромил персов в битве при Асландузе. В декабре 1812 года Котляревский вступил на территорию Талышского ханства. В январе 1813 года Котляревский осадил Ленкорань. 1 января 1813 года Ленкорань была взята штурмом.
Точно ли «ханства» и «султанаты» ждали «русских освободителей»?
Даже православные грузины роптали так, что в 1817 году генерал Алексей Петрович Ермолов обещал утопить их страну в крови:
«От обедни Алексей Петрович пошел к архиерею Феофилакту и долго разговаривал с ним о поведении грузинского дворянства. Говорил о неблагодарности грузин, о бунтах. Я честью клянусь, что при мне здесь может только последний бунт быть, а потом на сто лет тишины. Кахетия забунтовала? 30 000 народу уничтожу, залью ее кровью, и армия сыта будет на ваш счет»[335].
В 1826 году инициатором очередной русско-персидской войны за обладание северным Азербайджаном были персы. Основания к тому были: для генерала Ильинского, командующего русскими войсками в северном Талыше (граница современных Азербайджана и Ириана) были законными любые методы для обеспечения русского контроля над областью и его личных выгод. Он убрал ряд местных вожаков и завладел имуществом населения, главным образом богачей, попросту убивая их и не оставляя следов от их тел, обычно он привязывал к их телам тяжести и топил их в Каспийском море[336]. В ходе переговоров по итогам войны 1826–1829 годов в Тегеране толпа убила русского дипломата и поэта Александра Грибоедова…[337]
В первые месяцы 1909 года российские войска в порядке подавления революционного движения в Персии заняли Джульф, Решт, Казвин, Тебриз и другие города на севере Ирана. 16 июля Моххамед-Али шах все же отрекся от престола. Несмотря на завершение Гражданской войны и восстановление конституции, Россия продолжала и дальше направлять в Иран военные силы для того, чтобы закрепить свои позиции. Причем это продвижение было похоже на слепой и несосыоенный империалистический инстинкт, что отметила даже крайне правая газета «Земщина»: мы сами не знаем, куда и на что идем[338].
«29 октября 1911 года в Тегеране посол России вручил правительству Персии ультиматум с требованиями восстановления порядка в Персии и обеспечения защиты экономических интересов России. После истечения срока ультиматума от 11 ноября 1911 года войска России перешли русско-персидскую границу и заняли город Казвин. Ввод войск осуществлялся по трём операционным направлениям — из Джульфы, Астары и Энзели — на Тегеран. 10 ноября в Тегеране, после оккупации войсками России северной Персии, персидское правительство согласилось удовлетворить все требования России»[339].
Как говорит историк — «политика России в отношении Персии во время Первой мировой войны была логичным продолжением ее действий, осуществляемых в адрес персидского государства ранее (в 1909 и 1911 г.), а именно применение военной интервенции в Персидском Азербайджане как способа сохранения в нем своего политико-экономического влияния, но никак не с целью территориального захвата его земель»[340]. В 1920 году была провозглашена Персидская Советская Республикас центром в Гиляне (южный берег Каспийского моря).
Хроника событий была такой: 17 мая 1920 года из Баку вышла Волжско-Каспийская военная флотилия под командованием Фёдора Раскольникова и Серго Орджоникидзе и взяла курс на Энзели, где находились корабли, уведённые белогвардейцами Деникина из русских портов. 18 мая флотилия выдвинула ультиматум британским войскам, занимавшим город Энзели, по его истечении начались боевые действия, британцы и белогвардейцы отступили. Советская Россия вернула контроль над кораблями. Однако лёгкая победа и благоприятное отношение населения к изгнанию шахских властей и поддерживающей их английской миссии породили у большевиков надежды на установление дружественного просоветского правительства в регионе. Воспользовавшись моментом, 4 июня 1920 года отряды дженгалийцев под командованием националиста Мирзы Кучек-хана заняли г. Решт — столицу остана Гилян. 5 июня, после переговоров с советскими представителями, там же была провозглашена Гилянская Советская республика. 20 сентября 1920, вернув уведённый белогвардейцами флот, правительство РСФСР приняло решение о сворачивании своей военной операции в Иране и приступило к переговорам с шахским правительством. 26 февраля 1921 г. был заключён советско-иранский договор о постепенном выводе советских войск. Согласно договору, советские войска начали покидать Гилян с апреля и были полностью выведены к 8 сентября 1921.
20 сентября пленум ЦК РКП(б) рассматривал предложения НКИД (письмо Л. М. Карахана) по персидскому вопросу и мерах по советизации Персии. Письмо Карахана во всей полноте отражало двусмысленную политику Советской России в отношении Персии: проведение вооруженной интервенции сочеталось с официальным ее отрицанием и многочисленными заявлениями НКИД о признании права Персии на территориальную неприкосновенность и национальный суверенитет). Признавая развал советского правительства в Гиляне, военные неудачи, политические ошибки и бестактности, допущенные гилянским руководством и Персидской Красной армией, враждебность населения к скомпрометировавшим себя советским гражданам, хозяйничавшим в Персии как в завоеванной стране и одновременное ослабление враждебности к англичанам, Карахан все же настаивал на политике советизации Персии[341].
После этого 26 февраля 1921 правительство РСФСР в лице Г. Чичерина заявило:
«Российское Советское правительство торжественно заявляет о бесповоротном отказе России от насильнической в отношении Персии политики империалистических правительств России»[342].
18 мая 1921 г. политбюро утвердило постановление, подготовленное специально созданной комиссией, — «об уводе наших войск из Персии».
И все же, воспользовавшись «некоторой неопределенностью» постановления ЦК РКП(б), Орджоникидзе и новый главком Персидской Красной армии Н. Ф. Гикало вместе с несколькими азербайджанскими деятелями решили еще раз «попробовать» внезапным ударом частей под командованием Эхсануллы-хана захватить Тегеран (Мазендаранская операция). Но эта попытка в нроябре 1921 окончилась бесславно[343]. Некий В. Островский (видимо, посланец Коминтерна в Гиляне) писал, что «неуспех русской интервенции в Персии отразился на ее революционном движении тяжелым образом… (ибо она) отшатнула от революции широкие народные массы… Туземные революционные силы… не смогли использовать нашу интервенцию в своих интересах… и действия нашего военного командования только скомпрометировали Красную армию и подорвали наш политический престиж на Востоке»[344].
Членом Иранской компартии был активно участвовавший в событиях Яков Блюмкин, убийца германского посла графа Мирбаха в 1918 году и будущий спутник Рерихов. Сергей Есенин в 1924–1925 годах написал цикл стихотворений под названием «Персидские мотивы», видимо, вдохновлённый вышеописанными событиями в Иране, которые наблюдал как очевидец, так как находился при штабе командира группы войск и его друга Примакова.
Иран ли напал на СССР 25 августа 1941 года? Тогда в Персию вошли 44-я, 47-я и 53-я армия, у которых было около тысячи танков. Вошли с боями и без приглашения иранского правительства. Были убиты около 200 иранских военных; потери РККА составили 40 человек[345]. Еще около 200 гражданских лиц погибли при советской бомбардировке Гиляна.
Нельзя сказать, что местное население было в восторге.
«Ноты протеста регулярно поступали в посольство СССР в Тегеране: советские военнослужащие разобрали ледник, порубили ценные деревья, устроили дебош и т. д. Архивные документы содержат многочисленные свидетельства нападений на мелкие советские гарнизоны и на отдельных командиров и бойцов Красной Армии. Учитывая, что устоявшаяся в отечественной историографии традиция требовала представлять советско-иранские отношения как союзнические, эти данные до сих пор не предаются огласке»[346].
2 марта 1946 года, по прошествии 6 месяцев «после прекращения всех военных действий», англичане приступили к выводу своих войск с территории государства, однако советская сторона отказалась поступить так же, мотивируя своё решение «угрозой безопасности Советского Союза».
«В марте 1946 года на территорию Южного Азербайджана были введены 15 советских бронетанковых дивизий, которые начали продвижение в сторону Тегерана. Экспертное сообщество выделяет два ключевых этапа военного вмешательства. Изначально планировалось захватить крупнейшие нефтяные месторождения Персидского залива, Турцию и Суэцкий канал, а затем уже полностью занять и аннексировать Южный Азербайджан»[347].
Дело шло к образованию двух новых советских республик — Южного Азербайджана и Курдистана.
В мае 1946 года случилось первое в истории новообразованной ООН предъявление официального обвинения в Совет Безопасности. Иранское правительство обвиняло СССР.
В итоге Советский Союз вывел Красную Армию из Ирана. Но нескрываемое намерение советской стороны продолжать оккупацию Ирана и желание оккупировать послевоенную Турцию стали одной из главных причин начала «холодной войны».
Как впоследствии говорил участник тех событий шах Реза Пехлеви:
«Как мне кажется, историки подтвердят, что «холодная война» фактически началась в Иране. Хотя ее симптомы наблюдались также и в других районах земного шара, впервые признаки этой формы войны явственно проявились в Иране»[348].
В движении России на Юг, конечно, не стоит забывать и заглядывание Петербурга на Индию.
«Первый документально установленный проект похода на Индию был представлен на рассмотрение Екатерины II не каким-либо российским военным стратегом, а принцем Нассауским в 1791 г. Некий французский штабной офицер, автор этой схемы, предложил атаковать британские владения через Бухару и Кашмир»[349].
Всерьез к этому отнесся уже император Павел. Он успел отдать приказ о посылке донских казачьих полков для поиска путей в Индию через Среднюю Азию. В двух рескриптах 12 января 1801 года атаману Войска Донского В. П. Орлову Павел I следующим образом объяснял сложившуюся ситуацию:
«Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих — Шведов и Датчан. Я и готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительнее и где меньше ожидают. Индия лучшее для сего место. От нас ходу до Инда, от Оренбурга месяца три, да от вас туда месяц, а всего месяца четыре. Поручаю всю сию экспедицию вам и войску вашему, Василий Петрович. Все богатство Индии будет вам, за сию экспедицию наградою»[350].
Россия была не в силах потеснить Англию на морях, а, значит, писал в 1855 году профессор Московского университета И. В. Вернадский, «не там может быть нанесен чувствительный урон Англии. На страну, из которой развилось ее могущество на Востоке, должен быть направлен и главный удар. Эта страна — Индия»[351]. Профессор предлагал нанести превентивный удар по Индостану чрез Персию:
«Если не будет сделано такой попытки, то Великобританская власть одолеет и Китай, как она поработила Индию»[352]. В духе 19 века все это называлось «естественным движением русской власти»[353].
И это вовсе не было только мечтами публицистов. Офицеры заваливали царя и Генштаб подробно разработанными проектами индийского похода.
Стоит учесть, что пока еще не было Суэцкого канала (открыт в 1869 году), у России было даже логистическое преимущество на этом направлении[354].
До огневого боевого контакта с индусами дело дошло лишь один-два раза.
В 1854 году англичане привезли к стенам Севастополя гуркхов. Так называли представителей народов тибетского и индийского происхождения, живших в предгорьях непальских Гималаев. Их боевой клич «Jai Mahakali, Ayo Gorkhali» (Слава великой Кали, идут гуркхи) 5 (17) июня 1855 года услышали русские защитники 3 бастиона, защищавшего Южную бухту. Но атака была отбита[355].
Второй и более достоверный эпизод — это защита сипаями Ташкента от генерала Черняева (В 30 000-м гарнизоне Ташкента было 10 000 сипаев[356]). Так что это можно считать русско-индийским инцидентом.
Но попытки проложить дорогу в Индию через Афганистан и Персию породили не один боевой инцидент.
А еще была война на Кавказе. Долгая и очевиднейшим образом завоевательная.
И чтобы начать покорять Кавказ, нужно было пройти пространство степи между Доном, Кубанью и Каспием. А это — опять многовековые русско-кумыкские войны, начиная с 1560 года и кончая 1843-м[357].
Политическая география этих мест видна из письма императрицы Екатерины к Вольтеру от 11/22 сентября 1769 года:
«Горские черкасы присягнули мне в хранении верности. Они суть те, которые занимают страну, называемую Кабардою. Сие есть следствие победы, одержанной нашими калмыками при помощи регулярных войск над кубанскими татарами, находящимися у Мустафы в подданстве и населяющими землю, лежащую по ту сторону Дона, где река Кубань протекает»[358].
Как видим, Кубань, «земля за Доном» не просто была освоена мирными русскими землепашцами. Она была завоевана «при помощи регулярных войск». Что уж говорить о землях собственно Кавказа…
Да и война с кабардинцами шла много дольше. Начавшись в 1765 году, она окончательно завершилась лишь к 1825 году.
Но началась война с чеченцами и народами Дагестана[359]. Эта война на Восточном Кавказе шла до 1864 года. Через 20 лет она продолжилась на Западном Кавказе. Литературу по этому вопросу найти несложно.
Отмечу лишь, что с Западного Кавказа (Абхазия, Адыгея, Сочи…) около миллиона горцев («мо(а)(у)хаджиров») — адыгов, убыхов, абхазов — ушли в Турцию. До сих пор в Турции живет больше этнических абхазов (более одного миллиона человек), чем в самой Абхазии. Кстати, именно потомки абхазских беженцев населяют Голанские высоты на границе Сирии и Израиля.
И даже Грузия не просто отдыхала «под сенью дружеских штыков»[360].
В России имя грузинского города Телави знакомо прежде всего по эпизоду из фильма «Мимино». Но вот нечто более давнее: «2 февраля 1812. Нападение восставших кахетинцев на форштат города Телава: телавский комендант с 60 человеками заперся в крепость и защищал ее до прибытия подкрепления: майора Вронского с тремя ротами 9-го егерского полка, и майора Есипова — с 250 нарвских драгун… 4 марта. Освобождение Телава»[361].
Среди множества грузинских боев и восстаний я бы вспомнил одно — по той причине, что оно называлось «Церковное восстание» (оно же — «Имеретинское») 1819 года.
По условиям «Георгиевского трактата» 1783 года в Грузии сохранялся свой патриарх, который, однако, имел странный статус: он числился восьмым членом Святейшего синода Российской Церкви:
«Его Императорское Величество соизволяет, чтоб католикос или начальствующий архиепископ их состоял местом в числе российских архиереев в осьмой степени, именно после Тобольского, всемилостивейше жалуя ему навсегда титул Святейшего Синода члена».
В 1801 году Грузия вошла в состав Российской империи.
Далее синод применил в Грузии тот же метод, что потом советская власть применяла к самой РПЦ: Поскольку единовременно упразднить грузинские епархии было невозможно, было решено постепенно соединять их с соседними после смерти или ухода на покой правившего архиерея.
2 апреля 1803 г. главнокомандующий в Грузии генерал князь П. Цицианов уведомил патриарха Антония Багратиони, что «священная есть воля Его Императорского Величества не умножать в Грузии высоких в духовенстве званий и что упраздняющиеся епархии должны быть присоединяемы к ближайшим, а паче к беднейшим епархиям».
29 мая 1804 г. тот же генерал Цицианов в рапорте на высочайшее имя докладывал, что, придерживаясь этого правила, во время его «пребывания в Грузии, в Карталинии [Картли] упразднено три епархии и осталось три», хотя, как ему «кажется, достаточно в Карталинии иметь одну епархию»[362].
В начале ноября 1810 г. патриарх был вынужден уехать в Петербург, покинув свою родину. 9 ноября в соборе Светицховели состоялась последняя в 19 веке патриаршая служба.
30 января 1811 г. имп. Александр I утвердил доклад Святейшего Синода об упразднении автокефалии и патриаршего достоинства Грузинской церкви. Решением Синода от 21 июня 1811 г. с Антония был снят сан Католикоса-Патриарха[363].
В общем, в церковной жизни, как и в светской: «горе побежденным!».
Далее последовало то же, что и в Молдавии: запрет службы на местном языке, перевод ее на церковно-славянский и поставление высшей иерархии только из числа приезжих русских[364].
В 1817 году рязанский архиепископ Феофилакт (Русанов) был назначен Экзархом Грузии. Он разработал план церковной реформы, направленной на сближение грузинских церковных порядков с общероссийскими: меньше епархий, епископов, храмов, монастырей, штата духовных лиц (ведь на епархиальные управления и монастыри шли средства из госбюджета Империи), проведение секуляризации церковного и монастырского имущества.
И это было справедливо: эпидемия чумы наполовину сократила население по крайней мере Имеретии. К 1821 году там осталось около (из 100 000 населения или 12 975 «дымов» казенных крестьян было 14 000 душ; они кормили 1950 семью дворянскую или поповскую, в т. ч. 693 священников и 197 диаконов)[365]. В итоге шесть крестьянских семей должны были кормить одну семью дворянскую или поповскую.
А еще крестьянам Грузии надо было кормить и обслуживать (в т. ч. гужевым транспортом) 56 161 русского солдата…
Кроме того, русский Экзарх стал вводить богослужения на церковнославянском языке. По его указу в Сионском соборе половина служб велась приехавшими с ним русскими священниками по славянски, а половина — грузинскими священниками на их языке.
Церковная реформа с одной стороны, повышала церковные налоги, с другой — сокращала вдвое число клириков, которые находились на зарплате («в штате»).
В 1819–1820 гг. в Кутаиси началось Имеретинское восстание, которое возглавили митрополит Кутаиси (Кутатели) Досифей (Церетели) и митрополит Генатели Евфимий (Шервашидзе), дочь имеретинского царя Соломона II царевна Дареджан, князь Иван Абашидзе.
Экзарх обвинил их в подстрекательстве народа и убедил власти, что разрядить ситуацию можно только арестом и ссылкой мятежных архиереев[366]. В Западную Грузию были введены дополнительные военные силы, правителем Имеретии назначен полковник 44-го егерского полка И. А. Пузыревский. Начальник корпусного штаба генерал-лейтенант А. А Вельяминов писал полковнику:
«Сообразите, чтобы эти молодцы не ускользнули; если нельзя живых схватить, то истребить, но тогда тело Кутателя (митрополита Досифея) отнюдь не оставлять, а вывезти из Грузии, ибо убийство митрополита может произвести в народе вредное для правительства влияние»[367].
В ответ полковник Пузыревский написал генералу о своем плане пленников «в крайности должно будет умертвить и бросить в реку»[368]. До той поры — «дабы пленники были смирнее и не были узнаны во время провоза жителями, поймав, надену на них холщевые мешки с отверстием противу рта и перевяжу сверх мешка по шее и поясу».
23 февраля генерал ответил полковнику, что убийство митрополитов произведет плохое впечатление на православных русских солдат.
«Итак, если бы по крайнему нашему несчастию, должно было бы прибегнуть к сему жестокому средству, тогда отнюдь не оставлять ни одного в Имеретии тела и не зарывать и не кидать онаго в реку, ибо тела те могут быть снесены вниз и открыть суеверному народу убитого. Всякаго таковаго довезти до Моздока, где онаго можно и предать земле. Единомышленники бунтовщиков могут внушить народу о наказании смертью захваченных, но не могши того доказаать, мы всегда можем заблужденный народ вывести из той слепоты, в которую погрузить его пытаются»[369].
Ночью 4 марта 1820 года митрополиты Досифей и Евфимий, архимандрит Григорий (Цкитишвили) и несколько имеретинских князей были схвачены. Досифей оказал сопротивление и был избит прикладами ружей и штыками. Пленники с мешками на головах были отправлены на лошадях через Лихский перевал в Восточную Грузию, чтобы затем по Военно-Грузинской дороге проехать в Россию.
Митрополит Досифей скончался 8 марта 1820 года (Грузинская православная церковь считает, что он умер ещё 6 марта) на пути между Сурами и Гори[370]. Тело митрополита было погребено в Успенской церкви в крепости Ананури.
Синод Грузинской православной церкви 27 мая 2005 года причислил митрополитов Досифея и Евфимия[371] к лику святых.
Незадачливый экзарх Феодосий покинул Имеретию под охраной 300 русских солдат и двух пушек[372].
А Имеретинское восстание все ширилось. Генерал Вельяминов отправился к Шемокмеди и 24 июня подошёл к монастырю-крепости. Монастырь был готов к обороне. Три роты 44-го егерского полка были брошены на штурм со стороны ворот и еще один отряд с другой стороны. В полчаса крепость была взята. Вельяминов приказал разрушить все укрепления, а заодно окрестные виноградники и поля.
Была совершена и вылазка в Мегрелию — пять рот с двумя орудиями под началом майора Михина захватили село Гведа. Возможно, это Гведи (ღვედი) в Хонском районе, которое формально существует, но на картах не отмечено. Но при селе упоминается «известный монастырь», которого сейчас вроде как не наблюдается.
На этом восстание, получившее имя «церковного», и затихло. После этого Гурия не бунтовала до самого 1841 года.
Грибоедов писал пьесу «Горе от ума» в 1823 году в Тифлисе. События имеретинского восстания ему были известны довольно хорошо. Персонаж его пьесы, полковник Скалозуб, служил в 45-м егерском полку (намек на 44-й егерский?). Он мог получить звание полковника после убийства Пузыревского в апреле 1820 года, но полк ему дали не сразу, а только через два года («Однако за полком два года проводили»). Во всяком случае во фразе «То старших выключат иных, Другие, смотришь, перебиты» может заключаться отсылка на кадровые перестановки в 44-м полку после сражений в Гурии и смерти Пузыревского[373].
Глава 8 Идем на Север: войны со Швецией
Первая война между единым Русским государством и Шведским королевством это Русско-шведская война 1495–1497 годов (фин. Vanha viha — «Старая вражда»).
Иван III в 1493 году закрыл Ганзейский двор в Новгороде и заключил союз с королём Дании Гансом, который надеялся захватить шведский трон. В 1495-м Иван III послал князей Даниила Щеню (во главе московской рати), Якова Кошкина-Захарьина (во главе новгородской рати) и Василия Фёдоровича Шуйского (во главе псковской рати) осадить шведский замок Выборг. Чтобы лучше руководить военными действиями, государь прибыл на время похода в Новгород. Осада Выборга длилась в течение трёх месяцев. Русским воинам во время одного из штурмов удалось разрушить две башни и захватить часть городской стены, но взятием города все это не увенчалась. В следующем году русские воеводы Василий Косой и Андрей Челяднин, с ходу взяв Нишлот, опустошили всю южную Финляндию вплоть до Ботнического залива.
В марте 1497 года в Новгороде было заключено перемирие со шведами сроком на шесть лет. После того, как на шведский престол взошёл Ганс, военные действия были отложены до 1508 года, когда Швеция и Россия ратифицировали мирный договор, который должен был действовать в течение 60 лет. Хотя война не привела ни к каким территориальным приобретениям обеих воюющих сторон, оба государства подтверждали договор в 1513 и 1524 годах.
Русско-шведские пограничные бодания 1554–1557 годов были обоюдно агрессивными.
Но кто развязал Ливонскую войну? Русское царство начало ее 17 января 1558 года вторжением русских войск в Ливонские земли. В этом пока еще разведывательном рейде участвовало 40 тысяч человек под командованием хана Шиг-Алея (Шах-Али), воевод М. В. Глинского и Д. Р. Захарьина-Юрьева. Они прошли по восточной части Эстляндии. Русская сторона мотивировала этот поход исключительно желанием получить с Ливонии полагающуюся дань. Блицкриг затянулся до 1583 года и кончился для Московского царства печально.
Показательно, как сегодня патриарх Кирилл объясняет мотив этого нападения: «Иван Грозный боролся с сепаратизмом феодальных владык для того, чтобы Русь могла противостоять Западу. Уже тогда Иван Грозный обратил свои взоры к Балтийскому морю, понимая, что выход на Балтику означает выход зарубеж, туда на Запад, а это требовало от России силы не только военной»[374].
То есть Иван Грозный вместо того, что ввести режим контрсанкций и проводить импортозамещение, сам пожелал приблизиться к тогдашней НАТО и иметь к ней военно-торговый выход. Этот выход он прорубает военной силой через земли западных соседей и отчего-то удивляется, что они оказывают сопротивление.
При царе Федоре в 1589–90 годах параллельно идут пограничные стычки и переговоры со шведами. В конце концов Москва ставит ультиматум. Царский наказ гласил:
«Говорить с послами по большим, высоким мерам, а последняя мера: в государеву сторону Нарву, Иван-город, Яму, Копорье, Корелу без накладу, без денег… Государю нашему, не отыскав своей отчины, городов Ливонской и Новгородской земли, с вашим государем для чего мириться? Теперь уже вашему государю пригоже отдавать нам все города, да и за подъем государю нашему заплатить, что он укажет».
И пошла русская армия на осаду Нарвы…
В 1610 году Швеция объявила войну России.
1656 год. «Ввиду реальной опасности столкновения с объединёнными литовско-шведскими войсками царь решил нанести упреждающий удар. Летом 1656 года Алексей Михайлович начал войну против Швеции»[375]. Или, как выразился переводчик Посольского приказа — «московиты объявили войну Шведской короне по причине того, что она якобы мешала им завоевать Польское государство» [376].
Осада Риги была неудачной, но Дерпт взять удалось.
Северную войну Петр начал по своей инициативе.
16 ноября 1699 г. Петр Первый клятвенно подтвердил Кардисский «вечный мир» со Швецией от 1661 года.
«В июле 1699 года в Москву прибыло большое шведское посольство (150 человек)… Шведы явились, чтобы известить царя о вступлении на престол Карла XII, и привезли с собой богатые дары — серебряные изделия германских и шведских мастеров весом 8 пудов 9 фунтов 88 золотников и на сумму 3245 рублей 26 алтын и 1 деньгу. Таких богатых подарков шведы русским никогда не преподносили, и это красноречиво свидетельствовало о намерениях стокгольмского двора с Россией не ссориться. По тогдашним законам при заступлении нового монарха на престол требовалось подтверждение основных договоров, существовавших между обеими странами. В данном случае речь шла о подтверждении Кардисского мира. Переговоры прошли в целом гладко, если не считать одного пункта. Разногласия проявились, казалось бы, из-за непринципиальной статьи номер 27, определяющей порядок ратификации текста мирного договора: русские предлагали ратифицировать договор посылкой спецпосла с грамотами в Стокгольм, шведы же требовали, чтобы царь в их присутствии принес присягу на Евангелии и совершил обряд крестоцелования»[377].
Что и было сделано и подписано:
«По Кардисскому вечному договору, плюсскому совершению и Московскому постановлению в соседственной дружбе и любви мы с вашим королевским величеством быти изволяем». Но за 2 месяца до этой пролонгации мирного договора, в сентябре 1699-го в Дрездене был подписан тайный договор России, Дании и Саксонии о нападении на Швецию.
И в соответствии с ним 19 августа 1700-го Петр объявил войне Швеции и 24 августа русские войска выступили с наступательным походом пошел на штурм шведской Нарвы[378].
Петровский вице-канцлер Петр Шафиров в 1717 году написал книгу под названием «Рассуждение, какие законные причины Петр I, царь и повелитель всероссийский, к начатию войны против Карла XII, короля шведского, в 1700 году имел».
Причин оказалось две.
Во-первых, Петр имел право притязать на исконно русские земли, которые оказались «похищенныя и отторгнутыя»:
«И всяк, ежели кто злобою и пристрастием не ослеплен, признает, имел ли Его Царское Величество Всероссийский ПЕТР Первый, древние в праве натуралном основанные притчины, сии от наследного своего Государства, против всякой правости похищенныя и отторгнутыя, и около ста лет во владении насилном содержанные провинции, отыскивать, и за ту претерпенную обиду и за полученные в те годы со оных провинцей подати, и контрибуции, искать Сатисфакции, присовокуплением других земель во владении Короны Шведской неправеднож бывших? когда к тому ж правую притчину ему подают предков ево имеющие важные и законные претензии, и провинции Ливонию, и Эстляндию, яко выше объявлено»[379].
Это один из тех логических кругов, на которых колесит пропаганда: новые завоевания называются возвращением древних земель, а указание на некие древленаши земли есть призыв к их новому отвоеванию. Один из древнейших примеров звучал так:
«Я, царь царей Шапур, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, мои предки владели всей Азией. Требовать прежних границ подобает мне, так как превосхожу всех царей блеском и подвигами».
Вслед за Шафировым еп. Феофан Прокопович в торжественной проповеди 23 ноября 1718 г. провел параллель между Петром и Александром Невским, который «при Неве благословенным же оружием умертвив, смертоноснаго супостата, отродил Россию и сия ея члены, Ингрию, глаголю и Карелию, уже тогда отсещися имевшия, удержал и утвердил в теле отечества своего и, прозван быв Александр Невский свидетельствует и доселе, яко Нева есть российская»[380].
Шафиров выводит универсальный закон реал-политики: право государя в удобное для него время прибегать к насилию, разрывая были договоренности[381].
Так что начало войны с целью возврата былых владений становится просто обязанностью правителя:
«хотя бы Царское Величество и не имел иных новых важных притчин против короны Шведской войну всчинать, тоб по всем правам натуралным, и гражданским, не токмо имел с доброю совестию доволные причины, но и должен был яко отец отечества для привращения тех неправедно от Короны своей отторгнутых наследных провинцей, усмотря благовременство, войну всчать»[382].
Но это всегда имеющаяся и многовековая[383] причина для войны. А какова же новейшая и «действующая» причина, запустившая именно эту, «Северную», войну? Сила гравитации есть всегдашняя и непременная причина падения самолета. Но ведь для падения именно этого воздушного корабля и именно в этот час должны быть и иные причины — технические, погодные, человеческие…
Так вот, Шафиров поводом к войне считает неудобства, которые претерпело Великое посольство Петра в 1697 году. И хотя сам Петр настаивал на своем инкогнито и на отсутствии официального церемониала, через несколько лет именно неуважительность была предъявлена как повод для войны:
«Чрез всю Лифляндию такое худое доволство всей свите показывали, что не токмо на своих одних лошедях ехать, но и на оные корму и всем пищу и питья получить и за денги едва могли, и в мизерных карчмах становится принуждены… По приезде к Риге в приеме себе не то что какого излишняго учтивства, но ниже против посланников не получили, и встречены и комплементованы, толко от Рижских бургомистров и мещан, а не от Губернатора. И что всего страннее, и в городе им квартер иметь не позволено, но поставлены на предьместие в безделных деревянных, но и о тех сказано, чтоб договаривались об оных с господарями сами»[384].
И раз Петр так и не получил «сатисфакции» у шведского короля в виде наказания Рижского губернатора, то он имел все основания для того, чтобы двинуть армию в бой…
Аналогично уверение Феофана Прокоповича:
«Которая могла быть причина оной рижской укоризне и гонению смертному на Петра, монарха нашего, умышленному чрез Далберда коменданта? Тем ли не згибель свою заслужил у них державный сей путник, что в Голандию и иные далекие земли странствовати изволил! Тем воистинну у зависти заслужил»[385].
Кстати, за все долгие годы Северной войны армия Карла практически ни разу не ступала на русскую землю, на землю Московского царства. Был эпизод с неудачным десантом в устье Двины. И поход 1709 года по левому (уже московскому) берегу Днепра до Полтавы. Как именовал эти территории Шафиров — «украина малороссийская»[386].
Много чаще и больше полки Петра ходили по шведско-польской территории.
В послепетровские годы дважды — в 1741 и 1788 годах — шведы[387] объявляли России войну в жажде реванша. Но сухопутные боевые действия шли на шведской земле — в Финляндии. Первое из них: шведы напали на Савонлинну (русское название 18 столетия — Нейшлот, фин. Savonlinna, швед. Nyslott).
А когда и как Финляндия оказалась в России? Несмотря на то, что война не была объявлена, русские войска 9 (21) февраля 1808 года перешли границу. Формальное объявление войны с русской стороны последовало только 16 марта.
Этому предшествовало письмо Наполеона к Императору Александру I от 21-го января (2 февраля) 1808 года: «Вашему Величеству необходимо удалить Шведов от своей столицы; протяните с этой стороны свою границу насколько вам угодно будет. Я всеми своими силами готов помогать вам в этом»[388].
Далее я буду цитировать воспоминания Фаддея Булгарина[389], который совсем еще молодым безусым офицером принял участие в этом походе:
«Все финские поселяне — отличные стрелки, и в каждом доме были ружья и рогатины. Составились сильные пешие и конные толпы, которые под предводительством пасторов, ландманов и финских офицеров и солдат. Они нападали на слабые русские отряды, на госпитали, и умерщвляли немилосердно больных и здоровых… Разъяренная чернь свирепствовала! Возмущение было в полной силе, и народная война кипела со всеми своими ужасами (с. 50)… Эти стрелки, зная местность, пользовались ею и отступая перед нами по большой дороге высылали малые партии застрельщиков по сторонам, укрывшись за камнями или в лесу. Нельзя было своротить в сторону на сто шагов с большой дороги, чтобы не подвергнуться выстрелам (с. 86)… Саволакские стрелки самые опасные наши неприятели в этой неприступной стране были крестьяне лесистой и болотистой области. В мирное время эти стрелки жили по домам своим. Все они дрались храбро и были чрезвычайно ожесточены против русских (сс. 87–88)… Пасторы проповедовали в церквах и в поле, что даже частное убийство неприятеля дозволено для защиты отечества подкрепляли свои речи примерами из Ветхого Завета (с.118)…
Первой жертвой неистовства разъяренной черни были лейб-казаки из отряда графа Орлова-Денисова. 70 казаков захватили поселяне врасплох и мучительски умертвили. Говорят, что поселяне бросали в огонь раненых вместе с мертвыми. Некоторые пикеты были изрублены топорами на мелкие куски. Находили обезглавленные трупы наших солдат, зарытые стоймя по грудь в землю. Народная война была в полном разгаре (с.119)… Граф Орлов-Денисов объявил, что каждый крестьянин, уличенный в бунте, будет расстрелян (с. 120)…
Вооруженные толпы крестьян в лесах истребляли наших фуражиров и наши отдаленные посты. Эти партизаны отлично исполняли свое дело. Недостаток в съестных припасах заставлял нас высылать на далекое расстояние фуражиров, чтобы забирать скот у крестьян, отыскивая их жилища в лесах, и каждая фуражировка стоила нас несколько человек убитыми и ранеными (с. 137)…
Поселяне возстали и несколько раз завязывали с нами порядочную перестрелку. Безпрерывная бдительность изнуряла наших солдат. Чем далее мы шли вперед, тем более встречали ненависти к нам и надежды на скорейшее очищение Финляндии русскими (с.237)… Жители не скрывали своей ненависти к нам (с. 238).
Финлядская война была народною. Отчаянное сопротивление шведского войска и жителей Финляндии (с.276)… Шведский командующий имел на своей стороне все преимущества генерала, защищающего свое отечество. Все жители держали его сторону укрепляли его тылы, доставляли лодки, подводы, продовольствие и старались по возможности вредить нам (сс. 278–279)».
А что про покоряемых финнов думали русские генералы?
26 июня 1789 князь Потемкин-Таврический пишет царице Екатерине: «Финляндский народ бесполезен. Он податьми не приносит даже на содержание правительства. Сия провинция у шведов была бостель (?) военной милиции. Для чего бы не обратить сих жителей в матросов, коими пятую часть флота наполнить?»[390].
Не похоже на «освобождение»…
И в 19 веке писали открыто: «Россия много обязана Аракчееву в деле покорения Финляндии»[391].
Советско-финская война 1939 года. Кто нападающая сторона? Вообще это было замечательно: разместить свою столицу и военную базу флота на самой границе, и на этом основании требовать, чтобы соседи по планете подвинулись.
Впрочем, 2 декабря 1939 года глава советской дипломатии Молотов заявил:
«Советский Союз не находится в состоянии войны с Финляндией и не угрожает финскому народу. Советский Союз находится в мирных отношениях с Демократической Финляндской Республикой, с правительством которой 2 декабря заключен договор о взаимопомощи и дружбе. Этим договором урегулированы все вопросы, по которым безуспешно велись переговоры с делегатами прежнего правительства Финляндии, ныне сложившего свои полномочия. Правительство Демократической Финляндской Республики в своей декларации от 1 декабря с. г. обратилось к Правительству СССР с предложением оказывать Финляндской Демократической Республике содействие своими военными силами для того, чтобы совместными усилиями возможно скорее ликвидировать опаснейший очаг войны, созданный в Финляндии ее прежними правителями»[392].
Это традиционная сталинская политика: едва Красная армия ступала на территорию другой страны, в ближайшей «освобожденной» деревне создавалось марионеточное правительство для всей этой державы.
1 декабря 1939 года части 70-й стрелковой дивизии 7-й армии (СССР) с боями вступили в п. Териоки (ныне Зеленогорск). Вечером 1 декабря 1939 года советское радио сообщило о создании альтернативного правительства на территории Финляндии (известное под именем Териокское правительство (фин. Terijoen hallitus)) и основании Финляндской Демократической Республики.
Аналогично:
21 июля 1944 г., вскоре после того, как Советская армия перешла границу с Польшей, в пограничном городе Хельм члены Крайовой Рады Народовой образовали Польский комитет национального освобождения во главе с Эдвардом Осубка-Моравским (Edward Osubko-Marawski).
21–22 декабря 1944 года в Дебрецене было образовано коалиционное Временное правительство, которое возглавил генерал Бела Миклош-Дальноки. В состав правительства вошли 13 человек (3 коммуниста, 6 представителей иных партий и 4 беспартийных). 28 декабря 1944 года Временное правительство объявило войну Германии и 20 января 1945 года заключило перемирие с СССР и западными союзниками. Тем не менее, территория Венгрии была полностью освобождена от немецких войск лишь к 4 апреля 1945 года.
В 2022 занятие частей Херсонской и Запорожской областей также было презентовано московскими властями как добровольное вхождение всех этих областей в состав России.
И оправдания поглощению балтийских берегов были найдены без особых фантазий. Когда нужно было — наши правители[393] умели устраивать свои «глейвицы» и «тонкинские инциденты».
«Зимняя война» началась с лживого сообщения о нападении Финляндии на СССР. Мол, карельская деревушка Майнила была обстреляна финской артиллерией. Много позже Н. С. Хрущев вспоминал те дни:
«Мы сидели у Сталина довольно долго, ожидали часа истечения ультиматума. Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны в последнюю минуту примут наши предложения, и тем самым мы достигнем своей цели без войны, обезопасим страну с Севера… Потом позвонили, что мы всё-таки произвели роковой выстрел. Финны ответили артиллерийским огнём. Началась война. Говорю это потому, что существует и другая трактовка событий: дескать, финны выстрелили первыми, а мы вынуждены были ответить».
Еще спустя годы сотрудник Центрального госархиве Советской армии (ЦГАСА) и Российского государственного военного архива П. А. Аптекарь отметил, что журнал боевых действий 68 полка 70 стрелковой дивизии 19 корпуса 7 армии действий 68 сп 70-й сд (РГВА. Ф. 34980. Оп. 12. Д. 150. Л. 1) сфальсифицирован. В обычно крайне подробных сообщениях простым карандашом на первой странице написано: «Расположение полка 26 ноября 1939 года подверглось провокационному обстрелу финской военщины. В результате обстрела погибли 3 и ранены 6 красноармейцев и командиров». При этом имена погибших и пострадавших, их звания и должности не указаны. Далее весь журнал заполнен тем же одним карандашом и одним почерком, что нетипично для армейских документов. При этом разведывательные и оперативные сводки 70 стрелковой дивизии и 19 стрелкового корпуса не содержали никаких сведений ни об обстреле, ни о наличии вблизи границы финской артиллерии (РГВА Ф.34980 Оп. 10 Д. 1071,1084), а данные о боевом и численном составе 68 стрелкового полка с 25 по 28 ноября 1939 года оставались неизменными[394].
Советскому Союзу нужно было расширение его территории. Ему нужна была война. Он создал для нее повод.
В период 1919–1939 годов Литва не имела общих границ с СССР и взамен имела довольно мирные отношения с Москвой, опасаясь не ее, а окружавшей Литву Польши. Но поделив Польшу с Риббентропом, СССР получил вдобавок границу с Литвой. И решил, что оттуда тоже может исходить угроза советскому миру. Что ж, «ради мира» пришлось срочно и Литву подбирать под себя…
Не менее неприлична история с аннексией Эстонии.
Польская подводная лодка «Орел» («Orzel») в сентябре 1939 года прекратила боевое дежурство и 15 сентября попросила помощи в Таллине из-за вспышки тифа на борту. 17 сентября РККА начала свой «польский поход». Соответственно, польская лодка в Таллинском порту стала рассматриваться Советским Союзом как вражеская, а разрешение эстонских властей на ее пребывание как акция, враждебная СССР. 18 сентября поляки убежали, и 14 октября оказались в Англии (далее лодка совершила несколько походов в составе Королевского флота и погибла осенью 1941 года).
19 сентября газета «Правда» напечатала заявление ТАСС, в котором говорилось буквально следующее: «По достоверным данным, польские подводные лодки скрываются в портах прибалтийских стран, находя поддержку в определенных правительственных кругах». 19 сентября нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов вызвал к себе посла Эстонии Аугуста Рея, обвинил эстонское правительство в содействии польским подводникам и пригрозил, что советский ВМФ войдет в территориальные воды соседнего государства на поиски субмарины.
В Москве проходили советско-эстонские переговоры о торговле. Молотов пригласил к себе министра иностранных дел Эстонии Карла Сельтера и заявил, что побег польской подводной лодки свидетельствует о том, что эстонское правительство «или не хочет, или не может поддерживать порядок в своей стране и тем самым ставит под угрозу безопасность Советского Союза». Более того, сказал нарком, по советским данным, эстонцы сами отремонтировали субмарину, заправили ее топливом, снабдили продовольствием и организовали побег. В результате в море оказалась подводная лодка, якобы представляющая угрозу для советского флота. После этого Молотов потребовал от Сельтера немедленно позвонить президенту и премьер-министру Эстонии, разъяснить им ситуацию и подписать договор «о взаимной помощи», который обеспечил бы СССР право иметь на эстонской территории базы для флота и авиации. У границы республики развертывалась советская 8-я армия, созданная на базе Новгородской армейской группы.
В последующие дни граждане СССР узнали о торпедных атаках «неизвестной подводной лодки»:
«Потопление советского парохода неизвестной подводной лодкой. Ленинград, 27 сентября (ТАСС). 27 сентября около 6 часов вечера неизвестной подводной лодкой в районе Нарвского залива был торпедирован и потоплен советский пароход «Металлист» водоизмещением до 4000 тонн. Из состава команды парохода в количестве 24 человек дозорными советскими судами подобрано 19 человек; остальные 5 человек не найдены».
«Нападение неизвестной подводной лодки на советский пароход «Пионер». Ленинград, 28 сентября (ТАСС). По радиосообщению капитана советского парохода «Пионер» 28 сентября около 2 часов ночи при входе в Нарвский залив он был атакован неизвестной подводной лодкой и был вынужден выброситься на камни в районе банки «Вигрунд». К месту аварии парохода ЭПРОНом высланы спасательные партии. Команда парохода находится вне опасности».
Как видим, фальшивки ТАСС были сделаны грамотно. Польскую субмарину они прямо не обвиняли, хотя делали прозрачный намек в ее адрес.
24 сентября советский лидер «Ленинград» в 13.30 произвел несколько выстрелов в сторону залива Эрус. Три снаряда разорвались в воде, один упал в лесу. Советские официальные лица назвали это «обстрелом тайных баз польских подводных лодок» в эстонских водах. 28 сентября 1939 года в Москве был заключен договор между СССР и Эстонией о «взаимной помощи». По нему эстонские власти разрешили частям Красной армии вступить на территорию своей страны.
Ни одной торпеды или пули лодка «Орел» за время перехода из Таллина в Англию не истратила. Атака на «Пионер» произошла только на словах. Что касается «Металлиста», то его действительно направили в Нарвский залив, на мелкий участок, чтобы после затопления судовые надстройки выступали из воды. Прибыв в заданную точку, команда грузовоза перешла на сторожевой корабль «Туча». После этого советская подводная лодка Щ-303 выпустила в надводном положении три торпеды[395].
Глава 9 Идем на Запад
Веками западная граница Московии — это граница польская (литовская). В веках эта граница весьма подвижна и всегда кровава.
Пройдем мимо давних средних веков.
Войны Смутного времени в значительной степени были гражданскими. Но у Польши тут, конечно, был свой агрессивный аппетит.
Смоленская война, или русско-польская война 1632–1634 годов, началась в период «бескоролевья» в Речи Посполитой. После смерти Сигизмунда III его сын Владислав не успел ещё утвердиться на престоле, и в Москве решили, что наступил благоприятный момент для реванша за поражение в войне 1609–1618 годов, когда был потерян Смоленск. В июне 1632 года, не дожидаясь нескольких месяцев до окончания срока действия Деулинского перемирия, русское правительство решило начать войну. 20 июня 1632 года состоялся Земский собор, на котором война была объявлена, и воевода Михаил Шеин атаковал польское Смоленское воеводство.
1 октября 1653 года царский Земский собор принял решение удовлетворить просьбу Хмельницкого и объявил войну Речи Посполитой — это была война за Левобережную Украину и Смоленск.
«Царь Алексей Михайлович, прося у Бога помощи, поволил идти на недруга своего, на Яна Казимира короля Польского и Литовского и на его владенье на Литовское и Польское государства войною»[396].
В 1733 год началась война за польское наследство. Русские войска 31 июля 1733 года перешли границу и 20 сентября показались возле Варшавы.
После смерти Августа III (1763) Екатерина II, покровительствуя Станиславу Понятовскому, послала в Варшаву войска, которые заняли город, после чего Понятовский был избран королём.
1768 год. Гражданская война разных «конфедераций» в Польше. Одна из сторон просит о помощи Россию.
В манифесте имп. Екатерины об объявлении войны Турции 18 ноября 1768 года говорится: мол, поскольку «православие в Речи Посполитой несказанно утеснено, не преминули Мы возобновлять усильные Наши представления в пользу греко-российской православной церкви и находящихся с нею в равном случаи прочих диссидентов… По умножению безвинного гонения и насильств против диссидентов повелели Мы части войск Наших вступить в земли Республики Польской»
(«Часть войск Наших» через два века вернется в форме «ограниченного контингента»).
1772 — Первый раздел Польши. Суворов берет Краков[397] и получает свое первое генеральское звание.
1792 год. Россия поясняет Польше свое видение ее новых границ. Кутузов набирается боевого опыта на польской земле. Второй раздел Польши.
1794 год. Польское восстание под руководством Костюшко. Суворов берет Прагу и Варшаву. «Суворов донес Екатерине о взятии Варшавы тремя словами: «Ура! Варшава наша!». Екатерина отвечала 19 ноября двумя словами: «Ура! фельдмаршал!». Кроме жезла с бриллиантами, Екатерина пожаловала ему 7000 душ. Екатерина написала ему: «Вы знаете, что я не произвожу никого через очередь… но Вы, завоевав Польшу, сами себя сделали фельдмаршалом»[398].
1830 год. Герой Отечественной войны Денис Давыдов пишет стих:
Поляки, с Русскими вы не вступайте в схватку:
Мы вас глотнем в Литве, а высрем на Камчатку[399].
1830 год — это год не только стихов, но и год подавления очередного польского восстания.
В том столетии было принято открыто оправдывать подавление чужой свободы отстаиванием своих эгоистических интересов.
Поэт и дипломат Федор Тютчев пояснял в 1831 году:
Как дочь родную на закланье
Агамемнон богам принес,
Прося попутных бурь дыханья
У негодующих небес…
— Так мы над горестной Варшавой
Удар свершили роковой,
Да купим сей ценой кровавой
России целость и покой!
То есть «России целость и покой» можно покупать «ценой кровавой».
«Кровь русская лилась рекой», дабы «Грозой спасительной примера Державы целость соблюсти».
Далее поэт начинает откровенно графоманить:
Славян родные поколенья
Под знамя русское собрать
И весть на подвиг просвещенья
Единомысленных, как рать.
На какой «подвиг просвещенья» московиты собрались вести европейцев-поляков[400]?
И почему для этого надо потопить их в крови? И как можно идти путем просвещения в рядах «единомысленных, как рать»? Просвещение обычно идет путем дискуссии и плюрализма, а не путем построения на плацу единомысленной рати.
Сие-то высшее сознанье
Вело наш доблестный народ —
Путей небесных оправданье
Он смело на себя берет.
Он чует над своей главою
Звезду в незримой высоте
И неуклонно за звездою
Спешит к таинственной мете!
К какой именно «мете» (цели) ведет окрестные народы русская армия даже вопреки их желаниям («Как дочь родную на закланье»), Тютчев все же не пояснил.
И просто поэт А. С. Пушкин писал 1 июня 1831 г. князю Вяземскому о сражении при Остроленке (9000 погибших поляков): раненый польский офицер «запел «Еще Польска не сгинела», и свита его начала вторить, но в ту самую минуту другая пуля убила в толпе польского майора, и песни прервались. Все это хорошо в поэтическом отношении. Но все-таки их надобно задушить, и ваша медленность мучительна»[401].
В советско-польской войне 1920 года виноваты обе стороны. По всей Восточной Европе шли афтершоки Первой Мировой и Версаля: все новые государства толкали своих новых соседей[402]. Польша тех лет просто не знала своих собственных границ. Точнее — она заявляла, что ее границы должны быть теми же, что и в 1772 году. До своего «раздела» она веками включала в себя земли Белоруси, Литвы, Украины, и грезила, будто жители этих земель с радостью вновь примут польское владычество. Польша просто грезила обрести статус великой державы (mocarstwowośći). В 1919–1920 годах поляки дважды захватывали Вильно (Вильнюс)[403].
В августе 1920 года польские части, преследуя разбитую армию Тухачевского[404], вошли на территории, на которые претендовала Литва, польские войска столкнулись с литовскими частями. Совет Лиги Наций 20 сентября принял рекомендацию, подтверждающую в качестве восточной границы Польши «линию Керзона», к западу от которой лежали земли с преобладанием польского населением, к востоку — территории с преобладанием непольского (литовского, белорусского, украинского) населения, и предложил Польше считаться с суверенитетом Литвы на территорию с восточной стороны линии Керзона. Литва и Польша официально приняли эту рекомендацию. Под давлением Лиги Наций в последних числах сентября 1920 года в Сувалках> начались польско-литовские переговоры. 7 октября был подписан договор, разграничивающий польскую и литовскую зоны (План Гиманса). В соответствии с договором Вильна и прилегающие территории оказывались на литовской стороне демаркационной линии.
Договор должен был вступить в действие 10 октября 1920 года.
За два дня до вступления Сувалкского договора в силу по негласному распоряжению Юзефа Пилсудского части польской армии (1-я литовско-белорусская дивизия) под командой генерала Люциана Желиговского, имитируя неподчинение верховному командованию, начали наступление и заняли Вильну (9 октября) и Виленский край. Занятые территории были объявлены государством Срединная Литва, временно управляемым Верховным главнокомандующим и Временной правящей комиссией. Выборы, проведённые 8 января 1922 года, сформировали представительный орган населения Срединной Виленский сейм.
Сейм 20 февраля 1922 года большинством голосов принял резолюцию о включении Виленского края в состав Польши. 22 марта 1922 года Учредительный сейм в Варшаве принял Акт воссоединения Виленского края с Польской Республикой. В апреле 1922 года Виленский край вошёл в состав Польши. В 1926 году на территории края было сформировано Виленское воеводство.
Стрелкову-Гиркину было у кого учиться…
Большевики же в своей тогдашней жажде «мировой революции» просто не признавали никаких государственных границ и в свой глобальный проект стремились ассимилировать всю Польшу — раз уж она оказалась на пути к Берлину и Парижу[405].
Два года спустя красный Главком Каменев в статье «Борьба с Белой Польшей» так описывал обстановку, сложившуюся после выхода РККА на польскую границу летом 1920 года:
«По достижении вышеуказанных успехов перед Красной Армией сама собою, очевидно, стала последняя задача овладеть Варшавой, а одновременно с этой задачей самой обстановкой был поставлен и срок её выполнения «немедленно». Срок этот обусловливался двумя важнейшими соображениями: нельзя затягивать испытания революционного порыва польского пролетариата, иначе он будет задушен; судя по трофеям, пленным и их показаниям, армия противника, несомненно, понесла большой разгром, следовательно, медлить нельзя: недорубленный лес скоро вырастает. К задаче надо было приступить немедленно. В противном случае от операции, весьма возможно, нужно было бы отказаться совсем, так как было бы уже поздно подать руку помощи пролетариату Польши»[406].
В 1939 году было вполне ясное вторжение советских войск в Польшу.
«Правительство СССР вручило сегодня утром ноту польскому послу в Москве, в которой заявило, что Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной армии дать приказ войскам перейти границу»[407].
В 4.20 15 сентября Военный совет Белорусского фронта издал боевой приказ № 01, согласно которому «белорусский, украинский и польский народы истекают кровью в войне, затеянной правящей помещичье-капиталистической кликой Польши с Германией. Рабочие и крестьяне Белоруссии, Украины и Польши восстали на борьбу со своими вековечными врагами помещиками и капиталистами. Главным силам польской армии германскими войсками нанесено тяжелое поражение. Армии Белорусского фронта с рассветом 17 сентября 1939 г. переходят в наступление с задачей — содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов и не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией. Ближайшая задача фронта — уничтожить и пленить вооруженные силы Польши, действующие восточное литовской границы и линии Гродно — Кобрин»[408].
Польский генерал Андерс вспоминает:
«Утром 29 сентября я решил на авось пробраться к ближайшей деревне, Стасёвой Ясёнке. Как только мы подошли к деревне, один из ее жителей немедленно оповестил милицию, а затем и советских солдат, которые были расквартированы в каждом доме. Под экскортом бронемашин нас отвезли через Турку в Старый Самбор, где расположилось командование Красной Армии.
Именно тогда я впервые услышал это характерное мнение: мы с Германией теперь настоящие друзья и вместе выступим против мирового капитализма. Польша выслуживалась перед Англией, поэтому гибель ее была неминуема. Польши больше никогда не будет. Немцы подробно извещают нас о всех передвижениях польских частей, которые стремятся пробиться в Венгрию или Румынию.
В Старом Самборе меня отвели к командарму Тюленеву. Он принял меня, окруженный по крайней мере двадцатью офицерами. И сразу набросился с упреками — зачем я не сдался сразу, оказал сопротивление, вследствие которого Красная Армия, которая по-братски вошла в Польшу, чтобы освободить народ от «бар и капиталистов», потеряла 18 танков и много «бойцов» (солдат). На мое замечание, что Советы нарушили договор и без каких-либо на то основании заняли польскую территорию, я получил такой ответ:
— У Советского Союза своя политика.
Этот аргумент мне приходилось слышать еще не раз.
Тюленева интересовало, где наши солдаты и где спрятаны знамена, почему польские части уничтожают оружие и не хотят сдаваться Красной Армии, зачем стараются пробиться в Венгрию и Румынию, почему Польша является «агентом» Англии и т. д.
Мне пришлось выслушать весьма длинную лекцию, которая содержала такие интересные тезисы:
— заключенный с Германией дружественный союз вечен, поэтому править миром будут только большевики и немцы;
— советская Россия поможет немцам побить Англию и Францию, чтобы раз и на всегда покончить с главным врагом советской России — Англией;
— можно не считаться с Соединенными Штатами, которые никогда не вступят в войну, потому что Советы этого не допустят через свои коммунистические организации;
— нет политики мудрее, чем политика Советского Союза, а Сталин — гений;
— Советский Союз значительно сильнее Германии»[409].
Через год, 17 августа 1940 года поверенный в делах СССР во Франции Н. В. Иванов встретился с сотрудником МИД Франции Л. Неманоффом (потомком русских эмигрантов, в советских дипломатических донесениях упоминаемым под псевдонимом «Нак») и пояснил ему мотивы действий СССР. Он сказал, что единственная цель «мирной политики» СССР — восстановление границ Российской империи (которая включала в себя и Польшу и Финляндию)[410]. Это уже не коминтерновский проект («мир без Россий и Латвий»[411]), а просто имперский.
В 1981 году советские танки стояли в готовности повторить «чехословацкий вариант» и оккупировать Польшу. Чтобы избежать этого, Ярузельский ввел в своей стране военное положение и сам запретил деятельность антикоммунистической «Солидарности». Советский маршал Д. Т. Язов говорил о Ярузельском: «Он был очень порядочным человеком. Фактически спас Польшу, введя в стране военное положение. Когда Брежневу доложили, что вокруг Варшавы стоят восемь польских дивизий, ему пришлось отказаться от ввода советских войск»[412].
А спустя сорок лет поэт Игорь Караулов на «Поэтическом вечере ZOV» зачитал:
Давай разделим Польшу пополам,
как сладкий айсберг киевского торта.
Ее, дитя версальского аборта,
пора судить по всем ее делам
запьём её горилкой или морсом.
Ты будешь Фридрихом, я буду Щорсом.
А вечерком махнём на ипподром.
Поедем наблюдать за лошадьми,
угоним с кондачка посольский «порше».
Не будет больше рифмы «Польше — больше»
и бигоса не будет, чёрт возьми.
Прости меня, любимая пся крев,
что я делил не то, не так, не с теми.
Но всё же мы пришли к центральной теме
и разделили Польшу, повзрослев[413].
Прибалтийские земли эстов, литов и латышей в 18 веке вошли в состав новорожденной Империи вовсе не в результате референдума, не по воле своих жителей и даже не по воле своих правителей. И походы русской армии по Прибалтике вовсе не были ни освободительными, ни оборонительными: эти земли для занимавшей их Швеции не были плацдармом для наступления на Москву просто по той причине, что Швеции не нужны были новые континентальные приращения — ей было важно превратить Балтийское море в свое «внутреннее озеро». А вот Петр счел, что ему мало торгового пути через Архангельск и нужно прорубить «окно в Европу» именно через шведские владения.
Впрочем, юридически эти земли были куплены Петром у Швеции по итогам Северной войны[414]. Мотив этого решения состоял в том, чтобы получить оправдание для неисполнения союзного договора с польским королем Августом, которому ранее Петр обязался передать Лифляндию в случае победы.
Но последствие этой купли-продажи оказалось крайне важным: местное немецко-шведское дворянство сочло законным свой переход на службу русской короне, так как он был санкционирован их сюзереном. Так Россия получила тысячи верных ей по-европейски воспитанных администраторов, которые и составили костяк имперской бюрократии. Именно так Московское царство стало Империей.
В Семилетнюю войну Россия вступила вовсе не потому, что на нее напала Пруссия. Первые выстрелы в этой войне 19 июня сделала русская эскадра капитана Валрона по крепости Мемель. 24 июня Мемель сдался. 29 июля был взят Тильзит, 25-го — Гумбинен. И лишь 16 августа 1757 года Елизавета Петровна объявила войну, издав манифест "О несправедливых действиях короля прусскаго противу союзных с Россиею держав Австрии и Польши":
«Король Прусский двоекратное сделал на области Ея Величества Римской Императрицы, Королевы Венгеро-Богемской, Нашей союзницы и приятельницы нападение и чрез то так силен и опасен сделался, что все соседние Державы оное к крайнему своему отягощению чувствовали, то мы, как для собственной государства нашего, так и союзников наших безопасности, и для воздержания сего предприимчивого государя от новых вредительных покушений, принуждены были содержать всегда знатную часть наших сил на Лифляндских границах.
А сверх того, для большей предосторожности, возобновили мы оборонительные союзы с ее величеством императрицею королевою и его величеством королем польским. Принудя чрез то короля прусского в покое остаться, и соседей своих оным пользоваться оставить, мы сию доныне чрез столько лет приобретенную славу, признание Европы и тишину нашей империи предпочли бы завоеванию целых королевств; но мнении короля прусского от наших весьма разнствовали…. Не первая от него вышла на свет и военная декларация, на том только основанная, что он мнимых своих неприятелей предупреждать должен. Правило, которому доныне один только король прусский последовал и которое, ежели б повсюду было принято, привело бы весь свет в крайнее замешание и совершенную погибель!.. Не токмо целость верных наших союзников, святость нашего слова и сопряженная с тем честь и достоинство, но и безопасность собственной нашей империи требовали, не отлагать действительную нашу противу сего нападателя помощь.
Мы для того армиям нашим повелели учинить диверсию в областях короля прусского, дабы его тем принудить к постоянному миру и к доставлению обиженным праведного удовольствия, и оные теперь действительно находятся для того в областях короля прусского; и мы несомненную имеем надежду, что всевышний и сие толь праведное намерение благословит совершенным исполнением. Объявляя о том чрез сие, не сомневаемся, что все наши, верные подданные совокупят с нами усердные к всевышнему молитвы, де его всемогущая десница защитит праведное дело и возобновит твердый мир и покой в славу его пресвятого имени. Почему нашему Синоду повелеваем приносить во всех церквах ежеденное о том моление»[415].
Молитвы Синода не очень помогли. Русская армия имела военные успехи[416]. Но в 1761 году на российский престол взошёл Пётр III, который заключил «Петербургский мир» с Фридрихом, своим давним кумиром. Свергнувшая его Екатерина II подтвердила мир, заключённый её супругом, и отдала обратно Фридриху все российские приобретения в этой войне без денежной компенсации.
А еще на Западном фронте России была война, в которой не было выстрелов: в июле 1799 года король Испании Карл IV отказался признавать Павла I магистром Мальтийского ордена, в ответ на что в июле Павел 15 (26) июля обнародовал манифест об объявлении войны Испании:
«Восприяв с союзниками нашими намерение искоренить беззаконное правление, во Франции существующее, восстали на оное всеми силами (…) В малом числе держав европейских, наружно приверженных, но в самой истине опасающихся последствий мщения сего издыхающего богомерзского правления, Гишпания обнаружила более прочих страх и преданность ея ко Франции (…) Теперь же узнав, что и наш поверенный в делах советник Бицов (…) принужден был выехать из владений короля гишпанского, принимая сие за оскорбление величества нашего, объявляем ему войну, повелевая во всех портах империи нашей наложить секвестр и конфисковать все купеческие гишпанские суда, в оных находящиеся, и послать всем начальникам сухопутных и морских сил наших повеление поступать неприязненно везде и со всеми подданными короля гишпанского»[417].
В октябре 1801 года пришедший к власти Александр I подписал мир с Испанией.
А в русско-французских войнах кто чаще был задирой? Командующий русской армией в 1807 году генерал Беннигсен честно писал:
«С самого начала Россия заявляет себя народом воинственным и завоевательным; она распространяет радиусы из центра в окружности и в том числе по направлению к Швеции, Польше и Турции»[418].
Все войны с Наполеоном Россия начала по своей инициативе и вела их на чужой территории[419]. Наполеон же «всегда был сторонником франко-русского сближения»[420]. Возможное исключение лишь одно: кампания 1812 года. «Возможное» потому, что война 1812 года началась сложнее, чем изложено в российских учебниках. Тут оба хищника изготовились именно к атаке.
Впрочем, военная судьба изменчива.
После Аустерлица и Фридланда Александру пришлось подписать Тильзитский мир, став союзником Наполеона. А посему — пришлось еще разок стать агрессором. На этот раз против ранее союзной Австрии:
В 1809-м австрийцы пошли войной на Наполеона «Как только Наполеон узнал о начале военных действий, он немедленно выехал к армии… 6 мая, выполняя свои обязательства (по Тильзитскому миру) Россия разорвала дипломатические отношения с Венским Двором и начала подготовку к походу… В действующий корпус вошли 70 000 человек… Стратегически замысел войны против Австрии был заложен 18 мая в рескрипте Александра Первого командующему С. Ф. Голицыну… 3 июня российские войска в составе трех дивизий переправились на левый берег Западного Буга и вступили в Галицию. Получив донесение о переходе границы, Александр уведомил об этом Наполеона… Голицын сообщал Александру о «присоединенных к России провинциях». 13 июля он предписал А. А Суворову (сыну генералиссимуса) занять Краков. Генерал должен был распустить местное самоуправление и объявить земли под контролем Александра Первого… По итогам войны Наполеон настоял на передаче России за участие в войне четырех округов Старой Галиции — (Тернопольский, Залесский, Черновицкий и Станиславовский) с населением около 400 тысяч человек. Такое решение не удовлетворило Александра, который рассчитывал на присоединении к России всей Старой Галиции с Лембергом (Львовом)»[421].
Так что нет ни одной пограничной с Россией страны (кроме США[422]), которую она в те или иные времена не хотела бы покорить или присоединить к себе или забрать у нее кусок территории. Карта мира с границами России (СССР), какой она бывала в головах кремлевских мечтателей, весьма отличается от карты реальных границ нашей страны.
«Любезное Отечество наше со всех сторон окружено врагами», — сообщал русский миссионер алтайцам в годы Крымской войны[423]. О том, что это связано со стремлением «любезного Отечества» расширяться во все стороны[424], он отчего-то умолчал.
Один рифмоплет еще в 2014 году разразился стишатами:
Россия, душенька чиста,
за что тебе такие муки?!
Святая, в образе Христа,
а по границам только суки…[425]
Как и где Россия уместилась в образ Христа, автор не поясняет. Но суть патриотической пропаганды он передал очень точно.
Это злое, болезненное и опасное самосознание описал Владимир Сергеевич Соловьев еще в 1892 году:
«он (русский народ), в лице значительной части своей интеллигенции, хотя и не может считаться формально умалишенным, однако одержим ложными идеями, граничащими с манией величия и манией вражды к нему всех и каждого. Равнодушный к своей действительной пользе и действительному вреду, он воображает несуществующие опасности и основывает на них самые нелепые предположения. Ему кажется, что все соседи его обижают, недостаточно преклоняются перед его величием и всячески против него злоумышляют. Всякого и из своих домашних он обвиняет в стремлении ему повредить, отделиться от него и перейти к врагам — а врагами своими он считает всех соседей. И вот, вместо того, чтобы жить своим честным трудом на пользу себе и ближним, он готов тратить все свое состояние и время на борьбу против мнимых козней. Воображая, что соседи хотят подкопать его дом и даже напасть на него вооруженною рукой, он предлагает тратить огромные деньги на покупку пистолетов и ружей, на железные заборы и затворы. Остающееся от этих забот время он считает своим долгом снова употреблять на борьбу — с своими же домашними…»[426]
Да и как можно верить тезису о нашем всегдашнем миролюбии, если в школах до сих пор учат про то, что национальные интересы важнее мира, договоров и чужих жизней?
Вот нужен был Москве торговый порт на Балтике — значит, эта потребность оправдывает и Ливонскую и Северную войны[427]. «России был нужен выход к морю»… Ну, а Гитлеру «была нужна» бакинская нефть. Тоже законный повод для войны и агрессии?
Нужно отодвинуть границы подальше от столиц — и это вроде бы оправдывает и Зимнюю войну, и Польский поход вкупе с пактом Молотова-Риббентропа.
Нужен угольный порт российскому флоту в Индийском океане — значит, у России должна быть своя колония в Африке.
И просто совсем на наших глазах с кличем «нам нужна безопасность» российские войска пошли «демилитаризировать» Украину. Безопасность самой Украины при этом учету не подлежит. «Нам надо!». Этика эпохи викингов…[428]
И все же одно дело — грех, а другое — оправдание греха. Содом и «идеал Содомский». Увы, в сознании россиян идол Имперского Величия затемняет этику, делает слепыми. Наша агрессия всегда справедлива и вообще это была высшая форма социальной защиты.
Что ж, таким благочестивым павлинам зеркало подставил еще Некрасов:
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Жена моя, закрыв лицо вуалью,
Под вечерок к любовнику пошла;
Я в дом к нему с полицией прокрался
И уличил… Он вызвал: я не дрался!
Она слегла в постель и умерла,
Истерзана позором и печалью…
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Имел я дочь; в учителя влюбилась
И с ним бежать хотела сгоряча.
Я погрозил проклятьем ей: смирилась
И вышла за седого богача.
Их дом блестящ и полон был, как чаша;
Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша
И через год в чахотке умерла,
Сразив весь дом глубокою печалью…
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла…
Крестьянина я отдал в повара:
Он удался; хороший повар — счастье!
Но часто отлучался со двора
И званью неприличное пристрастье
Имел: любил читать и рассуждать.
Я, утомясь грозить и распекать,
Отечески посек его, каналью,
Он взял да утопился: дурь нашла!
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Приятель в срок мне долга не представил.
Я, намекнув по-дружески ему,
Закону рассудить нас предоставил:
Закон приговорил его в тюрьму.
В ней умер он, не заплатив алтына,
Но я не злюсь, хоть злиться есть причина!
Я долг ему простил того ж числа,
Почтив его слезами и печалью…
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Глава 10 Что не нравится спящей красавице?
8 февраля 2022 года на пресс-конференции с президентом Франции Макроном президент России привел замечательную формулу для обоснования расширения границ: «Нравится — не нравится — терпи, моя красавица»[429].
Возможно, это заговорила питерская подворотня. В ней бытовал такой текст:
«Моя милая в гробу
Я пристроюсь и […]бу
Нравится — не нравится —
терпи, моя красавица».
И пела сие некая группа «Красная плесень»[430] Впрочем, сами они все же авторство себе не приписывают[431].
Но тема секса с мертвой и спящей красавицей много более древняя.
Мало кто знает об оригинале сказки о Спящей Красавице.
Во-первых, красавицу звали Зелландина.
Таково ее имя в литературном первоисточнике — анонимном французском сборнике Perceforest, написанном около 1340 года и частично изданном в 1528 под названием La tres elegante, delicieuse, melliflue et tres plaisante histoire du tres noble victorieux et excellentissime roy Perceforest, 1. roy de la Grande-Bretagne fondateur du franc palais et du temple du souverain Dieu. — P.: Galliot du Pré, 1528.
Полностью роман не издан до сих пор. Роман сей хоть и изрядно забыт, но все же был упоминаем у Рабле[432].
В рукописи полностью это собрание пестрых глав называется «Древние хроники Англии, события и деяния короля Персефореста и рыцарей Вольного Чертога». Оно начинается с географического и исторического описания Великобритании, далее описывает смерть Христа и свою версию христианизации Британии. Среди его новелл — и история про Зелландину.
Итак, в «Персефоресте» принцесса Зелландина (Zellandine) погружается в волшебный сон, по ходу которого ее насилует обретший ее Троил (Troylus). Родившийся от этого мальчик высасывает волшебную иголку из пальца спящей матери, и тем самым пробуждает ее.
В XVII веке эту сказку перерабатывает и издает неаполитанец Джамбаттиста Базиле (Giambattista Basile). Его сборник сказок назывался «Пентамерон» или «Сказка сказок, или Забава для малых ребят» (неап. Lo cunto de li cunti overo lo trattenemiento de peccerille).
В третий день была помещена новелла «Солнце, Луна и Талия» (Sole, Luna e Talia).
Красавицу по имени Талия настигло проклятье в виде укола веретена, после которого принцесса заснула беспробудным сном. Безутешный король-отец оставил ее в маленьком домике в лесу. Спустя годы мимо проезжал еще один король, зашел в домик и увидел Спящую Красавицу.
Далее следует повесть о непотерянном времени:
«Воспламененный ее красотой, он снял ее с трона, отнес на руках на ложе, где сорвал плоды любви, после чего, оставив ее по прежнему спящей вернулся в свое королевство и в течение долгого времени не вспоминал об этом случае. А она по прошествии 9 месяцев произвела на свет двойню — мальчика и девочку. И две феи заботились о них, прикладывая к матушкиным сисечкам».
Однажды, не найдя грудь, мальчик в поисках материнской груди принялся сосать ее палец, случайно высосал отравленный шип, тем самым разбудил маму.
Однажды похотливый король снова приехал в заброшенный домик и, надо отдать ему должное, признал свое отцовство. Тогда законная королева, якобы от имени короля, отправила секретаря к Талии и велела передать, что король желает увидеть детей.
Обрадовалась Талия и отослала детей к королю. А коварная королева приказала повару забить детей и приготовить из них разнообразные супы и блюда, которыми потом намеревалась накормить короля.
Затем злая королева вызвала во дворец Талию. Она приказала сложить костер во внутреннем дворе замка и бросить туда Талию. Та же, видя, какая ей грозит опасность, упала перед королевой на колени «Талия стала оправдываться, что на ней нет вины, что муж королевы овладел ее огородиком, когда она спала» и стала молить дать ей отсрочку, чтобы хотя бы снять одежду. Королева, не столько не из сочувствия, сколь позарившись на расшитое жемчугом и золотом платье Талии, дала дозволение.
Талия, громко рыдая, начала снимать верхнее парчовое платье. И вот сняла она накидку и верхнее платье, осталась лишь в тонкой расшитой серебром рубахе. И поволокли её стражники на костер.
В это время как раз в замок вернулся король… Понятно, кому достался костер.
У братьев Гримм своя версия этой сказки. «Подробное описание засыпания и пробуждения двора и всего замка — вставка В. Гримма. У Ш. Перро данный мотив отсутствует. По мнению Х. Рёллеке Гримм таким образом хотел отвлечь внимание от эротического подтекста сцены, в котором принц встречается с королевной (в версии Перро, напротив, этот подтекст акцентирован»[433].
Честно говоря, я не заметил особой акцентации «эротического подтекста» у Шарля Перро. Принц целует — принцесса просыпается.
Правда, потом в благодарность она на два года становится его наложницей. Не женясь на ней, принц приживает от нее двух детей — девочку Зарю (Aurore) и мальчика День (Jour).
Однако, по смерти своего отца став королем, принц решает узаконить эти отношения. Но его королева-мать — родственница Шрека[434]. И когда юный король отправился на войну против своего соседа императора Cantalabutte, королева объявила метрдотелю, что желает съесть внучку под соусом Робер…
Стоит отметить, что у Перро действие происходит в одном королевстве, а, значит, в одной семье, и принц целует свою пра-тетю[435].
Зато в версии Гримм есть место для массовых мучительных смертей:
«И пошла по стране молва о прекрасной спящей королевне, которую прозвали Терновая Роза (вариант: Шиповничек), и вот стали наезжать туда от времени до времени разные королевичи и пытались пробраться через густую заросль в замок. Но было это невозможно, так как шипы сплелись будто человеческие пальцы, зацепившись за них, юноши так и оставались висеть запутывались в заросли и, зацепившись о шипы, не могли больше из них вырваться и погибали в страшных муках»[436].
Для большей полноты истории сказки вспомним, как в переложении Жуковского появляется молитва принца, которая вместе с каннибализмом, эротикой и муками, конечно, исчезнет из советских изданий сказки:
Хочет вверх идти; но там
На ступенях царь лежит
И с царицей вместе спит.
Путь наверх загорожен.
«Как же быть? — подумал он. —
Где пробраться во дворец?»
Но решился наконец,
И, молитву сотворя,
Он шагнул через царя.
…Вот какой древний пласт культуры актуализировал Путин своей репликой. Да, были времена, когда все, что не сопротивляется и все, что можно добыть мечом, считалось законной добычей рыцаря. Просто мы напрасно думали, что времена «шевоше» давно уже прошли.
Надо заметить, что до Путина были и другие исторические деятели, которые мыслили именно в такой логике. Это называется «Грубые ухаживания».
«В 1252 году прибыли послы от Александра к Гокану с дружественными предложениями и просили у него Принцессу Христину в супруги сыну Александра». Однако король Хокон, видимо, первоначально считал этот брак малополезным для укрепления положения Норвегии. Русь числилась в даньщиках Золотой Орды, и, возможно, этот брак представлялся королю не вполне достойным; а потому «в деле, до бракосочетания касавшемся, учтивыми словами было им отказано[437]. Точнее сказать: принцессу просили для самого Александра Невского: «þeir báðu ok dóttur Hákonar konungs fyrir Alexander konung» — «они просили также дочь конунга Хакона для конунга Александра».
Брак не состоялся. Зимой 1256/57 годов Александр Невский совершил разорительный поход по Финляндии.
1 июля 1543 года английский король Генрих VIII подписал Гринвичский договор с Шотландией. Данный мирный договор предполагал обручение его сына 6-летнего Эдуарда[438] с семимесячной Марией Стюарт. Через полгода шотландцы аннулировали договор. Генрих был взбешён и по весне он приказал Эдуарду Сеймуру вторгнуться в Шотландию и предать всё огню и мечу. Сеймур провел самую жестокую военную кампанию, которую когда-либо начинали англичане против шотландцев. Война, которая продолжилась и во время правления Эдуарда, получила название «Грубые ухаживания» (Rough Wooing).
А в 1812 году Наполеон вторгся в Россию с тем, чтобы заставить ее (точнее, ее царя) дружить и вернуться к Тильзитскому миру: «Россия поклялась на вечный союз с Францией. Ныне нарушает она клятвы свои» (Из Воззвания Наполеона к войскам). Среди поводов к той войне был и отказ Александра в браке Наполеона с сестрой царя Анной Павловной.
Это всё то же «нравится — не нравится, терпи, моя красавица»…
Красавица тогда не стерпела, и через два года казаки были в Париже.
А вот интересная чуть более поздняя история:
«5 января 1847 года
Суматоха и толки в целом городе. В № 284 за 17 декабря «Северной пчелы» напечатано несколько стихотворений графини Ростопчиной и, между прочим, баллада: «Насильный брак». Рыцарь барон сетует на жену, что она его не любит и изменяет ему, а она возражает, что и не может любить его, так как он насильственно овладел ею. Кажется, чего невиннее в цензурном отношении?
Но теперь оказывается, что барон — Россия, а насильно взятая жена — Польша. Стихи действительно удивительно подходят к отношениям той и другой и, как они очень хороши, то их все твердят наизусть. Барон, например, говорит:
Ее я призрел сиротою,
И разоренной взял ее,
И дал с державною рукою
Ей покровительство мое;
Одел ее парчой и златом,
Несметной стражей окружил;
И враг ее чтоб не сманил,
Я сам над ней стою с булатом…
Но недовольна и грустна
Неблагодарная жена.
Я знаю — жалобой, наветом
Она везде меня клеймит,
Я знаю — перед целым светом
Она клянет мой кров и щит,
И косо смотрит исподлобья,
И, повторяя клятвы ложь,
Готовит козни… точит нож…
Вздувает огнь междоусобья…
С монахом шепчется она,
Моя коварная жена!!!..
Жена на это отвечает:
Раба ли я или подруга —
То знает Бог!.. Я ль избрала
Себе жестокого супруга?
Сама ли клятву я дала?..
Жила я вольно и счастливо,
Свою любила волю я…
Но победил, пленил меня
Соседей злых набег хищливый…
Я предана… я продана…
Я узница, а не жена!
Он говорить мне запрещает
На языке моем родном,
Знаменоваться мне мешает
Моим наследственным гербом…
Не смею перед ним гордиться
Старинным именем моим.
И предков храмам вековым,
Как предки славные, молиться…
Иной устав принуждена
Принять несчастная жена.
Послал он в ссылку, в заточенье
Всех верных, лучших слуг моих;
Меня же предал притесненью
Рабов, лазутчиков своих…
Кажется, нельзя сомневаться в истинном значении и смысле этих стихов.
11 января 1847 года
Толки о стихотворении графини Ростопчиной не умолкают. Государь был очень недоволен и велел было запретить Булгарину издавать «Пчелу». Но его защитил граф Орлов, объяснив, что Булгарин не понял смысла стихов. Говорят, что на это замечание графа последовал ответ:
— Если он (Булгарин) не виноват как поляк, то виноват как дурак!»[439].
Глава 11 «Права она или нет — это моя страна»
My Country, Right or Wrong!
Так звучит весьма популярная патриотическая формула.
Это «мо» (словечко), сказанное американским офицером Стивеном Декатюр (Декейтер) (Stephen Decatur) на обеде, устроенном в его честь в городе Норфолке (штат Виргиния) в апреле 1816 года[440].
По другой версии американец немецкого происхождения Carl Schurz, сенатор и расист сказал в 1872 году:
«My country, right or wrong; if right, to be kept right; and if wrong, to be set right»
(Правая или неправая — это моя страна; если права — дóлжно её поддержать, если нет — поправить).
И есть его (словечка) разбор мудрым Честертоном:
«Со всех сторон мы слышим сегодня о любви к нашей стране, и все же тот, кто в буквальном смысле слова испытывает такую любовь, должен быть озадачен этими разговорами, как человек, который слышит от всех людей, что луна светит днем, а солнце — ночью. В конце концов, он должен прийти к убеждению, что эти люди не понимают, что означает слово «любовь», что они подразумевают под любовью к стране не то, что мистик подразумевает под любовью к Богу, а что-то вроде того, что ребенок подразумевает под любовью к варенью. Для того, кто любит свою родину, например, наше хваленое безразличие к этике национальной войны — это просто загадочная белиберда. Это все равно, что сказать человеку, что мальчик совершил убийство, но что ему не стоит беспокоиться, потому что это всего лишь его сын. Здесь, очевидно, слово «любовь» употреблено без смысла.
Суть любви — быть чувствительной, это часть ее обреченности; и тот, кто возражает против одного, непременно должен избавиться от другого. Эта чувствительность, доходящая иногда до почти болезненной чувствительности, была отличительной чертой всех великих любовников, как Данте, и всех великих патриотов, как Chatham[441].
Слова «Моя страна, права она или нет» — это то, что ни одному патриоту не придет в голову сказать, разве что в отчаянном случае. Это все равно, что сказать: «Моя мать, пьяная или трезвая». Несомненно, если мать порядочного человека пьет, он разделит ее беды до последнего; но говорить так, будто он будет в состоянии безразличия к тому, пьет его мать или нет, — это, конечно, не язык людей, познавших великую тайну.
То, что нам действительно нужно для расстройства и свержения глухого и буйного джингоизма, — это возрождение любви к родной земле. Когда это произойдет, все пронзительные крики внезапно прекратятся. Ибо первый признак любви — это серьезность: любовь не приемлет бутафорских бюллетеней и пустой победы слов. Она всегда будет считать лучшим самого откровенного советчика».
Джингоизм это забытый термин. Он определяется Толковым словарём русского языка Ушакова как «шовинистический национализм в Англии». Согласно Большой советской энциклопедии, «для джингоизма характерны пропаганда колониальной экспансии и разжигание национальной вражды».
Отчего-то эти российские издания спрятали историю этого термина. Jingo — это эвфемизм и трансформация имени Jesus. Оборот «by Jingo» — это небрежная клятва, вместо «by Jesus» («Богом клянусь»). Это казус устной и пьяной речи, почти не зафиксированный в письменном виде. Но есть исключение, открывшее ему дорогу в журналистику и политологию.
Куплетист G. W. Hunt написал песенку, которая широко исполнялась в британских пабах и мюзик-холлах в 1877-78 годах. Ее припев был таким:
We don't want to fight but by Jingo if we do
We've got the ships, we've got the men, we've got the money too
We've fought the Bear before, and while we're Britons true
The Russians shall not have Constantinople!
Мы не хотим воевать, но, если мы это сделаем, то ради Джинго
У нас есть корабли, у нас есть люди, у нас есть деньги.
Мы уже сражались с медведем, и пока мы настоящие британцы
Русские не получат Константинополь!
Да, это годы русско-турецкой войны и — шире — годы Большой Игры, по ходу которой Россия зачем-то пробовала оторвать Индию от Лондона.
В качестве политического ярлыка термин «джингоизм» ввел известный британский антиклерикал и деятель «рабочего движения» Джордж Холиоук в своем письме в газету Daily News 13 марта 1878 г. Как и французское словечко «шовинизм» (очень схожее по своему происхождению), это не столько самоназвание некоей идеологии или политическое движение, сколько дразнилка, кличка, бросаемая в лицо оппонентам. В том письмо Холиоук клеймил джингоистов: «Я, конечно, намеревался обозначить удобным названием новый вид патриотов… [чьей] характеристикой была вызывающая войну претенциозность, которая дискредитировала молчаливую, решительную, самооборонительную позицию британского народа»[442].
Американская культура как политическая, так и художественная, полна осуждения собственно военной истории, что не позволяет считать, будто формула «моя страна всегда права» это мейнстрим американизма. Вот простая декларация Марка Твена:
«…если между американцем и монархистом действительно существует какая-то разница, то она в основном сводится к следующему: американец сам для себя решает, что патриотично, а что нет, в то время как за монархиста это делает король, чье решение окончательно и принимается его жертвой безоговорочно. По моему твердому убеждению, я единственный человек, догадавшийся оставить за собой право самому создавать свой патриотизм. Они ответили: — Предположим, начнется война, какова тогда будет ваша позиция? Вы и в этом случае оставите за собой право решать по-своему, наперекор всей нации? — Именно так, — ответил я. — Если эта война покажется мне несправедливой, я прямо так и скажу. Если в подобном случае мне предложат стать под ружье, я откажусь. Я не пойду воевать за нашу страну, как и за любую другую, если, по моему мнению, страна эта окажется неправой. Если меня насильно призовут под ружье, я вынужден буду подчиниться, но добровольно я этого не сделаю. Пойти добровольцем значило бы предать себя, а следовательно, и родину. Если я откажусь пойти добровольцем, меня назовут предателем, я это знаю — но это еще не сделает меня предателем. Даже единодушное утверждение всех шестидесяти миллионов не сделает меня предателем. Я все равно останусь патриотом, и, по моему мнению, единственным на всю страну».
Ну, а повторение мема про «моя страна всегда права» означает самоампутацию тостующего в качестве самостоятельного субъекта морально-ответственных действий и суждений. «Моя страна» определяет, что такое добро и зло за меня и вместо меня. Это полная антитеза «нравственному императиву» Канта и «моему не-алиби в бытии» Бахтина[443].
Страна, которая запрещает обсуждение вопроса о том, права он или нет, становится опасна не только для своих соседей, но и для своих граждан. Точнее, своих граждан она просто отменяет, превращая бывших граждан в банальный мобресурс.
Те немногие, в ком при этом сохраняется гражданское самоощущение, могут ответить словами из «Лисистраты» Леонида Филатова:
— Постой!.. Ты что-то путаешь в запале!
Известно ведь любому пацану:
На вас не нападали. Вы — напали.
Вы первыми затеяли войну!
Предводитель (надменно):
Позвольте вам заметить с укоризной
И поскорей возьмите это в толк!
Мы выполняем долг перед Отчизной,
Священный перед Родиною долг!
Лизистрата (раздумчиво):
Пред Родиной, конечно, неудобно…
Долги, конечно, надо отдавать…
Но почему она в уплату долга —
С вас требует кого-то убивать?
И коль у вас пред ней долги такие,
Что даже жизнь в уплату их пустяк,
То хочется спросить вас, дорогие,
Зачем же вы одалживались так?
Коль Родина удар наносит сзади,
Да так, что аж в глазах потом круги,
То лучше, дорогие, не влезайте
Вы к этой страшной Родине в долги!
Глава 12 Вселенская претензия Москвы
Древний Рим заложил мощный вирус в матрицу последующих европейских властителей. Как греки отождествляли свой мир с «экуменой» («вселенной»), так и римляне были убеждены, что Империя может быть лишь одна. В 480 году, когда был убит последний и уже формальный император Западной Римской империи Юлий Непот, фактический владелец Италии варварский вождь Одоакр отказался провозглашать себя императором и царские инсигнии отослал в Константинополь, императору Восточной Римской империи. Сам Одоакр удовольствовался получением от (византийского) императора Зенона титула римского патриция.
Германские короли Европы еще долго формальным своим главой признавали византийского Императора. И лишь в 800 году Карл Великий решился присвоить себе этот титул, оправдываясь тем, что римский престол свободен, т. к. тогда впервые за всю историю Константинополя престол занимала женщина (Ирина[444]). Это ощущение единственности императорского статусу даже Карла привело к мысли о женитьбе на престарелой Ирине.
Но в 914 году императорский титул вновь исчез из политического лексикона Европы.
В 962 году была провозглашена «Священная Римская империя германской нации».
Позже в Москве ее именовали Цесария, а отождествляемых с нею «восточно-имперцев — Ост-райх, Австрия) — цезарцами.
И в головах кремлевских правитеей начинает зреть идея — «чем мы хуже». Возможно, ее в эти головы заронил в марте 1519 папский легат. Он сообщил московскому великому князю, что «Папа хочет его и всех людей русския земли приняти в единачство и и согласье римския церкви, не умаляя и не пременяя их добрых обычаев и законов, но хочет покрепити и грамотою апостольскою утвердити и благословити вся та предреченная, занже церковь греческая не имеет главы: патриарх констинополской и все царство в турских руках, и он ведает, что духовнейши митрополит есть на Москве, хочет его и кто по нем будет, возвысити и учинити патриархом, как было преже константинополской. А царя всеа Русии хочет короновати в христьянского царя»[445].
Русский «царь» это и есть «цезарь». И хотя в поздне-римском протоколе термины «император» и «кесарь» не было равнозначны (кесарь это кандидат в императоры), русский язык 16 века их не различал.
И Иван Грозный уже настойчиво хочет именно этого титула Римского Кесаря, не удовлетворяясь венчанием на Московское царство.
В 1560 году Константинопольский патриарх Иоасаф предлагает ему копмпромисс — именуя Ивана Грозного «государем всех христиан, от востока до запада и до океана»[446]. То есть он признает за Иваном «функционал» византийского императора, но без прямого его именования таковым.
В 1591 г. послание греческого архимандрита Христофора к Борису Годунову возгревало ту же мечту: «И чтобы Бог подаровал [царю Федору Ивановичу] облаадати всею Вселенною от конца и до конца»[447].
В 1598 году грамота о возведении на царство Бориса Годунова неоднократно именует московского патриарха Иова «Пресвятейший», что является калькой с титула вселенского патриарха («панагиотитас»-всесвятейший).
При этом московское собрание, через которое интригует Борис Годунов и от имени которого говорит патриарх Иов, именуется «вселенским собором»[448].
Так же в этой грамоте характерно отождествление Успенского собора Кремля с Церковью Символа веры: «грамоту сию положити во святей велицей соборней апостольстей церкви пречистыя Владычицы нашея Богородицы в патриаршестей ризнице»[449]. Добавление слова «великая» это опять же калька с константинопольского протокола, в котором и св. София и сама патриархия именовались «Великая церковь».
В 1645 году московский патриарх Иосиф говорит при венчании на царство Алексея Михайловича: «благочестивое ваше царство Бог паки прославит и распространит Бог от моря и до моря и от рек до конец вселенныя воеже быти вам Государю на вселенней Царю и Самодержцу Христианскому и совозсияти яко солнце посреди звезд»[450].
Предисловие к Служебнику, изданному в Москве в 1654–1655 годах, включает в себя молитву: «благоволи убо той православную свою сущую в велицей и малой Росии церковь и с нею всех православия питомцев всюду во вселенней обитающих возвеселити» (лист 1).
В 1687 архимандрит Игнатий (Римский-Корсаков) в слове к войскам, отправлявшимся в Крымской поход, обозначил масштаб начинания:
«По всей вселенней, и от Христа поставленнии по образу небеснаго Его царствия содержащии российския скиптродержавства пресветлии нашы цари да будут в царском их многолетном здравии, всея Вселенный государи и самодержцы… Тое знаменует «всея России», понеже господь Бог по всей земли разсея сыны человеческия… Все царство Ромейское, еже есть греческое, приклоняется под державу, российских царей, Романовых… Всяко они грекове вскоре прибегнут, под державу богохранимых великих государей Всея России; въкупе со престолом Цареградским, который по законом ваш есть, и самодержавство всея вселенныя»[451].
Царь Алексей Михайлович и несколько позже предстает в церковной риторике как «устрашитель всея вселенныя покоритель же и пленитель порубежных стран»[452].
Это не просто поэтический оборот.
Вот вполне официальный и непубличный документ — Статейный список посла Василия Богдановича Лихачева с докладом царю Алексею Михаловичу (январь 1659).
У московских послов в те времена не было пространства для вольного маневра. Они должны были просто раз за разом воспроизводить позицию своего государя и настаивать на ее полном принятии. А отчеты им приходилось составлять так, чтобы по итогам не оказаться в числе «предателей». Оттого порой русские и иностранные тексты договоров содержали далеко неодинаковые тезисы, что вело к последующим недоразумениям и конфликтам.
В данном случае посол воспроизвел самомнение кремлевских владык, приписав мысли самого царя Алексея Михайловича о его собственном величии великому герцогу Тосканскому Фердинанду:
«Князь поцеловал грамоту и начал плакать, а сам говорил чрез толмача: «за что меня холопа своего ваш пресловутый во всех государствах и ордах великий князь из дальнего и преславного града Москвы поискал и любительскую свою грамоту и поминые прислал? А он великий государь, что небо от земли отстоит, то он великий государь: славен и преславен от конец до конец всея селенныя; и имя его преславно и страшно во всех государствах, от ветхаго Рима и до новаго до Иерусалима; и что мне бедному воздать за его великаго государя велию и премногую милость? А я и братья мои и сын мой его великаго государя раби и холопи, а его царево сердце в руце Божией; ужто так Бог изволил».
Об аудиенции у жена флорентийского герпцога посол пишет, будто она говорила, что великий государь «нас холопей своих в великое удивление и в радость привел. Мы челом бьем, не позазрите нам в нашем неразумии и простоте, в чем мы вам не унаровили, а муж мой и сын и братия вечные его раби и холопи и о том вам челорм бью».
Величие московского царя таково, что великий герцог Тосканский («града Флоренска») бьет челом даже его посланникам «чтоб они пожаловали посетить братиев его» или «князь же бил челом посланником на рынке гулять»[453].
Синологи говорят, что именно в этом состоит рецепт векового китайского миролюбия: придворные льстецы говорят императору, что он и так уже владыка всей вселенной, а потому завоевывать просто нечего. Быть может, если бы так же современные российские послы описывали свои беседы с западными лидерами — жил бы к нашей всеобщей радости Владимир Владимирович мирно и самоудовлетворенно.
Как мудро сказал Император
Народов Галактики друг:
Чужого имперцам не надо,
Поскольку ВСЕ наше вокруг![454]
Тема вселенского бремени русской любви ясно прозвучала в первом гимне России — «Гром победы, раздавайся», написанном в 1791 году Гавриилом Державиным:
«Мы ликуем славы звуки, чтоб враги могли узреть, что свои готовы руки в край вселенной мы простреть».
В том же 1848 году Федор Тютчев (не только поэт, но и старший цензор Министерства иностранных дел) объяснил «Русскую географию»:
Москва, и град Петров[455], и Константинов град —
Вот царства русского заветные столицы…
Но где предел ему? и где его границы —
На север, на восток, на юг и на закат?
Грядущим временам их судьбы обличат…
Семь внутренних морей и семь великих рек…
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…
Вот царство русское… и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.
Глава 13 «Я в березовые ситцы нарядил бы целый свет»
Оправдывая безудержную русскую имперскую экспансию, Тютчев, однако, делал удивленно-возмущенное лицо при виде реакции на нее. Еще 21 апреля 1854 года, когда Англия и Франция только готовились атаковать русские порты, Тютчев писал:
«Давно уже можно было предугадать, что эта бешеная ненависть… которая тридцать лет, с каждым годом все сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвется же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал…» России, утверждал поэт, «просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественного признания, что она не что иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления»[456].
Это очень интересная манипуляция, которая объявляет утрату далеких мечтаемых колоний угрозой жизненным интересам и самому существованию метрополии. Ну вот не дали России Босфор, Иерусалим, Балканы, Порт-Артур, Манчжурию… И что — тем самым ее убили?
Также достойно памяти, что «самой основой бытия России» Тютчев провозглашал мессианскую всепланетарную «помощь».
Вот несколько примеров простирания рук «в край вселенной» и помощи «всем угнетенным народам» из русской истории (понятно, что любая другая имперская история даст примеров не меньше).
«Слово обер иеромонаха Гавриила благодарственное Богу триипостасному о полученной победе над Каролом королем шведским и войски его под Полтавою произнесенное при Ангуте в церкви Преображения Господня походной полка Преображенскаго 1719 лета месяца июня, 27 дня» так объясняет причину начала Северной войны: "Праведно вооружися Россия за многия люди и страни плененныя"»[457].
Манифест Екатерины II от 18 ноября 1768 года «О начатии войны с Оттоманскою Портою» декларировал заботу русской царицы о Польше:
«Не могли мы конечно в удовлетворение должной от Нас стражи как православной церкве, так и главнейшему государственному интересу оставить, чтоб не вступиться и за оную и за самую конституцию Польскую… По умножению безвинного гонения и насильств против диссидентов, не могли Мы натурально и по человеколюбию и по долгу Короны Нашей воздержаться от употребления сильнейших мер после того, как все уже другие способы кротости и самые угрозы втуне истощены были. Тут уже повелели Мы части войск Наших вступить в земли Республики Польской… От сей напасти ограждена была Польша через присутствие войск Наших, которому равномерно должна она еще благодарить за счастливое и покойное составление последней генеральной конфедерации, а с оною и за самое исправление крывшихся в недрах ее пороков. Не трудно было войскам Нашим рассыпать первую кучу возмутителей; ибо они везде, где только встречались, биты были; но с другой стороны зараза мнимого их защищения веры католической, которая однако же в новых законах республики при всей ее целости безвредно соблюдена была, распространялась из дня в день в мелком дворянстве по всей земле больше и скорее, нежели регулярные Наши войска угоняться могли. Со всем тем по взятии Кракова, по совершенном успокоении ныне Литвы и по очищении Подолии имели Мы основательную причину надеяться, что в краткое время будут прекращены и остатки польских замешательств, и что тогда Нам беспечно уже будет возвратить войска Наши в Россию, удостоверясь по непорочности собственных Наших правил и поступок».
С подобного глобального манифеста императора Павла начался итальянский поход Суворова:
«Соединясь с Римским императором и королем Великобританским вооружаемся и идем мы единодушно на врага человечества, противоборника властей, преступника Закона Божьего, и восстаем на восставшего на благоденствие всего света. Нанесть повсеместно тяжкие ему удары, пресечь способы к распространению власти и заразительных правил пагубной вольности лишить всех завладений, более хитростию, чем силою орудия приобретенных, и поразив страхом и ужасом тучи опустошающих сих злодеев, заключить в прежние их пределы, ожидая междоусобной брани и восстановления древнего престола от Бога поставленных во Франции Государей»[458].
Отметим, что одна из целей этой далекой военной экспедиции — спровоцировать восстание и гражданскую войну в стране и близко не имеющей с Россией общих границ.
В 1801 году проект совместного франко-русского похода в Индию предполагал, что «комиссары обоих правительств будут посланы ко всем ханам и «малым деспотам» тех стран, через которые армия должна будет проходить, для объявления им:
«Что армии двух могущественных в мире наций должны пройти через их владения, дабы достигнуть Индии; что единственная цель этой экспедиции состоит в изгнании из Индостана англичан, поработивших эти прекрасные страны, некогда столь знаменитые, могущественные и богатые… ужасное положение угнетения, несчастий и рабства, под которым ныне стенают народы этих стран, внушило живейшее участие Франции и России; что вследствие этого эти два правительства решили соединить свои силы для освобождения Индии от тиранского ига англичан»[459]
Манифест Александра I «О составлении и образовании повсеместных временных ополчений или милиции» (30 ноября 1806 года) объяснял, отчего не только армия, но и русское народное ополчение должны идти в Европу:
«Вероломство общего врага, попирая святость трактатов и прав народных и угрожая опустошением всей Европы, побудило Нас напоследок восприять оружие на подкрепление Государств, Нам сопредельных. Несчастия, постигшие Австрийские войска, принудили сию Монархию к заключению невыгодного мира».
В 1808 году царь Александр отказывается от похода в Индию и Царьград, поняв, что этот проект «совершенно отвлек бы все военные силы на берега Черного моря и заставил бы его оставить на произвол судьбы всю Западную Европу»[460]. Вот ведь какие несмысленыши населяют Западную Европу! Без мудрого контроля далекого северного царя им никак не обойтись…
13 марта 1812 г., досадуя на то, что Пруссия вдруг отказалась поддержать Россию, уже изготовившуюся к походу на Францию, Александр I написал Фридриху-Вильгельму III: «Лучше все-таки славный конец, чем жизнь в рабстве». Н. Троцкий с иронией отмечает, что это написал рабовладелец, имевший 10 млн рабов, рабовладельцу, имевшему 3 млн рабов[461].
«Император Александр, друг всех угнетенных народов, предлагает вам…», — гласила русская листовка 1812 года, обращенная к испанским солдатам наполеоновской армии.
Первые слова Александра к собравшимся во дворце генералам, по прибытии в Вильно в декабре 1812 года, были: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу».
Когда князь М. Ф. Орлов явился к маршалу Мармону с предложением сдаться на капитуляцию, он отрекомендовался «флигель-адъютантом его величества императора Всероссийского, который желает спасти Париж для Франции и мира». Тот же Орлов, по поводу притязаний России, сказал, что она хочет «ничего для себя и всего для мира». В то время, как Австрия, Пруссия, Англия шли под своими национальными знаменами и откровенно преследовали национальные интересы, Александр представлял себя благодетелем и освободителем «вселенной». Звание русского царя, казалось, меньше всего удовлетворяло Александра. «Бог ниспослал мне власть и победу для того, чтобы я доставил вселенной мир и спокойствие»[462].
Итоги тех войн подвёл Пушкин:
Вернулась Франция к Бурбону.
Моря достались Албиону,
Свобода — ляху. Ну а нам —
Восторг провинциальных дам
Да дидактические оды.
Авось, когда-нибудь потом
Вослед иным и мы войдем
Под свод пленительной свободы,
И просвещения венец
На нас натянут, наконец.
В 1833 году Михаил Магницкий (доверенное лицо императора Александра и Аракчеева, попавшее в опалу при Николае Павловиче) пишет статью «Судьба России», направленную против Карамзина:
«Карамзин тосковал о том, что Россия была под властью татар; и он сожалеет, что «сень варварства, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу». Но иначе смотрит на вещи философия о Христе. Она не тоскует о том, что был татарский период, удаливший Россию от Европы. Она радуется тому, ибо видит, что угнетатели ее, татары были спасителями ее от Европы. Угнетение татарское и удаленность от Западной Европы были, может быть, величайшими благодеяниями для России, ибо сохранили в ней чистоту веры Христовой. Она оставалась младенцем во внешнем образовании, но зато не лишилась того младенчества, которому одному доступно Небо. Россия обстриглась и обрилась по-европейски, надела фрак европейский, стала танцевать по-европейски, отвергнулась личного характера своего, своего особенного я для того, чтобы сблизиться с Европою. Сближение же с Европою ей нужно было совсем не для нее, как обыкновенно думают, а для самой Европы. Чтобы превзойти Европу, для этого Россия — вместо сближения с Европою — удалялась от нее, как удаляется отрок или юноша, избранный от игр и веселий и детских распрей своих сверстников, чтобы в зрелом возрасте быть их путеводителем, как удалялся отрок Наполеон от товарищей своих, чтобы со временем быть повелителем их. В удалении от шумного торжества европейского, Россия укреплялась и мужала к высокому предназначению своем. С самой сей же минуты она уже была назначена быть и не только повелительницею, но и учительницею мира. А скоро должно настать время, когда, успокоившись от брожений своих, народы Европы узнают и душу России, и узнавши — сами неодолимо захотят тесно сдружиться с нею, слиться в один состав с нею, отдаться ей, как брат отдается брату, захотят, отказавшись от заблуждений своих, петь один с нею чистый гимн Свету, Жизни и Любви»[463].
Рассказывают, что 22 февраля 1848, получив известие о революции в Париже, царь Николай ворвался на бал кавалергардов, взмахом руки остановил оркестр и почти заорал: «Господа! Седлайте коней — во Франции провозглашена республика!»[464]. 14 (26) марта царский манифест объявил войну всем вообще европейским революционным силам[465], и трехсоттысячная армия двинулась в поход. Но, по меткому слову Лафайета, «авангард повернулся против главных сил»: 18 марта прусский король Фридрих Вильгельм 4 приказал своей армии вернуться в казармы и не воевать против восставшего народа.
Генерал Скобелев простирал заботы России далеко за ее границы. В 1878 году, уже после русско-турецкой войны, говорил, что «Наше призвание охранять южных славян, именно их… Без этого — мы сами уйдем в животы, в непосредственность, потеряем свой исторический raison d'être!»[466].
При этом те, кого Москва-Петербург называют «братьями», должны признать свой статус «младшего партнера». Как это понял в 1844 году после общения с русскими славянофилами (Погодиным и Шевыревым) чешский писатель Карел Гавличек —
«Русские называют всё русское славянским, чтобы потом назвать всё славянское русским»
(Rusové rádi nazývají všechno ruské slovanským, aby pak mohli tvrdit, že všechno slovanské je ruské).
Два года Гавличек работал домашним учителем в Москве. А потом заявил: «Я приехал в Россию славянином, а вернулся чехом» (Odjel jsem do Ruska jako Slovan, vrátil jsem se jako Čech). Ему не нравилось немецко-австрийское владычество над его родиной. Но он понял, что Россия придет в Прагу для утверждения свое власти над ней, а не для дарования чехам реальной свободы. И идея панславянского братства тут не более листочек для прикрытия имперского возбуждения.
1914 год:
«Война эта, навязанная нам немцами, вполне отвечает провиденциальному назначению России — освободить от немецкого плена братьев-славян. II даже больше того: нести на Запад, как Достоевский проповедывал, чистое христианство, потому что то христианство, которое существует там, изменило лик Христа»[467].
…Проходят столетия. Самомнения меньше не становится. Все так же нецыи норовят навязать себя в качестве спасителя всего мира. При этом рецепт счастья может радикально меняться, но мессианская навязчивость остается («Я в березовые ситцы нарядил бы целый свет!»).
Даже отойдя от православно-монархического мировоззрения, Россия сохранила свой мессианский и общепланетарный настрой. Теперь он облекся в теорию и практику экспорта мировой революции с гимном «Гренада, Гренада, Гренада моя».
Я не буду приводит официальные программы и документы коминтерновского стиля. В массовом сознании остаются песни, стихи, фильмы. И они пережили сам Коминтерн.
Песни, утвержденные комиссарской цензурой для зомбирования, вполне ясно определяли безграничье целей:
Будет людям счастье,
Счастье на века;
У Советской Власти
Сила велика!
Тут деятельность строителей нового мира безгранична во времени («счастье на века»).
А тут — в пространстве:
Мы раздуваем пожар мировой,
Церкви и тюрьмы сравняем с землёй!
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
Правда, в этой песне есть противоречие между куплетом и припевом. Пожар задуман «мировой», но далее идет скромная претензия на статус всего лишь региональной супердержавы («от тайги до британских морей»).
Один из вариантов этого марша[468] звучал так:
Бедный китаец, несчастный индус
Смотрят с надеждой на наш Союз,
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
Или:
Склонись над патроном,
Боец рядовой,
Вовек мы не тронем
Китай трудовой.
Но милитаристский
Продажный Китай,
Лишь сунется близко, —
В штыки раскидай!
И эта же тема была прекрасно раскрыта в повести П. Павленко «На востоке» (1932 год):
«— Только что получено правительственное сообщение о нападении японцев на нашу границу. — сказал Браницкий. — Они дерутся уже шесть часов. Только в минуту величайшей опасности начинаешь как следует осознавать, что такое советский строй. Мы родились и выросли в войне. Наш быт был все время войной, неутихающей, жестокой. У нас умеют садиться в поезда и уезжать за тысячу верст, не заглянув домой. Мы способны воевать двадцать лет, мы бойцы по исторической судьбе и опыту жизни. Да ведь для нас победить, — говорил он, убеждая Ольгу в чем-то, ему совершенно ясном, — значит смести с лица земли режим, выступивший против нас.
— Скажете вы, что произошло, или нет?
— Как «что произошло»? Японцы прорывают нашу границу у озера Ханка. Ерунда! Ерунда! — не слушая ее, бормотал Браницкий. — Китай вырастет в могущественную советскую страну. Япония станет счастливой. Индия получит свободу… Пойдемте! Я помню, как в двадцать третьем году ждали вестей из Берлина. Как хотелось умереть за них, как о них думали. Когда у них там все сорвалось — эх!.. Это было личным несчастьем.
— А Вена?
— А Испания? — сказал молодой моряк, услыхав их беседу.
Сколько раз билось от счастья наше сердце, когда над миром проносился революционный пожар! Мы знали, что этот час придет! Вставай, земля! Время наше настало! Вставайте, народы! Прочь руки от Красной страны.
— Отдохнули и хватит, — повторил старый рабочий. — Надо, наконец, этот беспорядок кончать.
Он имел в виду пять шестых человечества, когда говорил о «беспорядке».
— Да, теперь пойдут дела, о каких и не думали, — в тон ему отвечал пожилой профессор.
Оркестр Большого театра непрерывно исполнял «Интернационал». Дирижер во фраке с непокрытой головой дирижировал музыкой, высоко и страстно поднимая синие замерзшие руки. Когда Ольга, войдя к себе в комнату, открыла окно на улицу, послышались крики: «Сталин!». Толпа кричала и звала: «Сталин! Сталин! Сталин!» — и это был клич силы и чести, он звучал, как «Вперед!» В минуту народного подъема толпа звала своего вождя, и в два часа ночи он пришел из Кремля в Большой театр, чтобы быть вместе с Москвой.
Пусть бы вошел он сейчас в комнату, как бы Ольга обняла его, как бы прижала к себе! И в это время заговорил Сталин. Слова его вошли в пограничный бой, мешаясь с огнем и грохотом снарядов, будя еще не проснувшиеся колхозы на севере и заставляя плакать от радости мужества дехкан в оазисах на Аму-Дарье»[469].
Поэт Николай Асеев в стихе, написанном после «освободительного похода» РККА в Польшу в 1939 году обучал новых сограждан советскому новоязу:
Не верь, трудовой польский народ,
Кто сказкой начнёт забавить,
Что только затем мы шагнули вперед,
Чтоб горя тебе прибавить.
Мы переходим черту границ
Не с тем, чтобы нас боялись,
Не с тем, чтоб пред нами падали ниц,
А чтоб во весь рост распрямлялись![470]
В 1940 году автор советско-российского гимна написал поэму «Дядя Стёпа в Красной Армии». «Дядя Стёпа» участвует в «освобождении» Польши и идёт в бой «наперевес» с советским пограничным столбом.
…Темной ночью, в поздний час
Объявил майор приказ.
В темноте на правом фланге
Раздается Степин бас:
«Я готов служить народу,
Нашим братьям, землякам,
Чтоб навечно дать свободу
Батракам и беднякам.
Я возьму сегодня в бой
Пограничный столб с собой,
И он в землю будет врыт,
Где мне родина велит».
Наступают наши части,
Отступает польский пан.
Мы несем с собою счастье
Для рабочих и крестьян.
На заставе смех и шёпот,
Разговоры у крыльца, —
Примеряет дядя Степа
Форму красного бойца.
Но бойцу такого роста
Подобрать шинель не просто
Он затянется ремнём,
А шинель трещит на нём,
Гимнастёрка коротка, —
До локтя видна рука.
Сапоги несут со склада,
Для степановой ноги,
Даже мерить их не надо —
Не годятся сапоги.
Интендант стоит — смеётся:
— Не предвиден рост такой.
Все довольствие придётся
Шить в военной мастерской.
На границе есть застава,
О заставе этой — слава.
Дядя Степа скоро год
На заставе той живёт.
Он живёт на всём готовом,
Он привык к порядкам новым,
Он всегда стоит в строю
Самым первым, на краю.
Знают лично дядю Степу
Все начальники застав.
Уважает дядю Степу
Пограничный начсостав.
Он зелёные петлицы
Носит с гордостью большой,
Срочной службе на границе
Отдаёт себя душой.
Тёмной ночью, в поздний час
Объявил майор приказ.
В темноте на правом фланге
Раздаётся Стёпин бас:
«Я готов служить народу,
Нашим братьям, землякам,
Чтоб навечно дать свободу
Батракам и беднякам.
Я возьму сегодня в бой
Пограничный столб с собой,
И он в землю будет врыт,
Где мне родина велит».
Наступают наши части,
Отступает, польский пан.
Мы несём с собою счастье
Для рабочих и крестьян.
Занят Львов, и взято Гродно,
За спиной бойцов Столбцы.
Мощной силою народной
В бой бросаются бойцы.
Вот идёт, нахмурив брови,
Дядя Степа — рядовой.
На лету гранаты ловит
У себя над головой.
Взял вельможный офицер
Дядю Степу на прицел.
Залп. Рассеял ветер дым —
Стёпа цел и невредим.
Поднял руки бледный пан,
Перед ним стоит Степан.
Дядя Стёпа, как игрушку,
Отпихнул ногою пушку:
«Прóшу пане, сдать наган,
Прóшу в плен, вельможный пан».
Не хотят солдаты драться,
А хотят идти сдаваться.
Офицер кричит: «За мной!»
А солдат кричит: «Домой!»
Вылезает из окопа
Офицер-парламентёр.
А навстречу дядя Стёпа —
Бывший слесарь и монтёр.
Офицер идёт к монтёру:
«Что вы просите от нас?»
А в ответ парламентёру
Раздаётся Стёпин бас,
Говорит Степан: «Солдаты,
Украинцы-земляки,
Белорусские ребята,
Польских панов батраки,
Мы пришли не с вами драться, —
Мы несём конец панам,
Выходите к нам брататься,
Подходите, братцы, к нам!
Вас в деревне ждёт работа,
Вам домой давно пора!»
И пятьсот солдатских глоток
Громко крикнули: «Ура!»
И пятьсот солдат вздохнули,
Что идти не нужно в бой,
И пятьсот штыков воткнули
Прямо в землю пред собой.
На вагонах всюду пломбы,
А в вагонах всюду бомбы,
В длинных ящиках патроны,
На платформе броневик.
Тянет польские вагоны
Очень старый паровик.
Паровик ползёт, гудит,
Машинист вперёд глядит,
Машинист — рабочий парень —
Офицеру говорит:
«От вокзала до вокзала
Сделал рейсов я немало.
Но готов идти на спор,
Это — новый семафор».
Подъезжают к семафору,
Что такое за обман? —
Никакого семафора,
На пути стоит Степан,
Он стоит и говорит:
«Не спешите, не горит!
Я нарочно поднял руку
Показать, что путь закрыт.
Руки вверх! Оружье вниз!
Выходите, машинист.
Вылезайте, офицер —
Этот груз для СССР!»
Офицер стоит, трясётся,
Машинист над ним смеётся,
И в душе доволен он,
Что задержан эшелон.
Без бензина, без резины,
В чистом поле, вдоль шоссе
На боку лежат машины
Покалеченные все.
Мимо них идут солдаты
Без начальства, без штыка,
Без винтовки, без гранаты —
Их дорога далека:
Кто к жене, а кто к невесте,
Чтобы жить с родною вместе,
Чтобы хлеб не сеять панский
А рабочий и селянский,
Печи класть, коней ковать,
Жить, ни с кем не воевать.
Украинцы и евреи,
И поляки — батраки…
Рядом катят батареи
Наши красные полки.
Громыхают наши танки,
Пулемётные тачанки,
Тягачи, грузовики,
Кухни и броневики.
И ведут их командиры
И бойцы — большевики.
Ясный день. Не видно дыма,
Не слышна нигде стрельба.
Вот идут связисты мимо
Телеграфного столба,
Посмотрели: «Вот беда!» —
Перебиты провода,
Это значит, нету связи
Ни туда и ни сюда.
Командир наверх глядит,
Командир полка сердит,
Командиру, как нарочно,
Этот провод нужен срочно.
Обратились к дяде Стёпе:
«Помогите нам в беде».
Отвечает дядя Степа:
«Нужен провод? Срочно? Где?»
Заработал телефон.
И никто не удивлён —
Дяде Степе из-за роста
Быть связистом очень просто.
Старый граф магнат, помещик
В чемодан бросает вещи —
На рассвете он бежит,
Путь в Румынию лежит.
Панский пёс — лохматый, сонный —
Чешет спину у крыльца…
С командиром отделённым
Шли в именье два бойца,
Вдруг забор, а на заборе
Стёкла вставлены торчком,
И ворота на запоре,
И калитка под замком.
Заглянул Степан во двор
Через каменный забор,
Руку сверху протянул,
Все запоры отомкнул,
И повёл Степан бойцов
Прямо к пану на крыльцо.
Задохнулся пан от злости:
«Что за люди? Что за гости?
Безобразие в стране!
Гайдуки, скорей ко мне!»
Арестован польский пан,
Говорит ему Степан:
«Вы в Румынию спешили,
Только нам не по пути.
Мы, бойцы, сейчас решили
Вас поближе отвезти.
Мы поедем налегке
На простом грузовике,
Мне в такой малолитражке
С вами рядом негде сесть.
И надел шофёр фуражку,
И Степану отдал честь.
У реки камыш дрожит,
В камышах боец лежит.
Он лежит, и встать не может —
Помогите! С ним беда!
Только врач ему поможет,
Санитары, все сюда!
Прибежали два бойца,
А на Стёпе нет лица:
«Поскорей сапог снимайте
Рана свежая горит,
Поспокойней поднимайте!»
Дядя Стёпа говорит:
«Я упал куда попало —
Не хватило больше сил,
Я живого генерала
При паденье придавил.
Как бы этот генерал
В суматохе не удрал».
Дядя Стёпа в ногу ранен,
Он лежит без сапога,
Двадцатью двумя бинтами
Забинтована нога.
Громко хлопнула калитка,
Это — почта в лазарет.
Дяде Стёпе есть открытка,
Три газеты и пакет.
Развернул Степан газету
И приятно удивлён —
На странице два портрета,
На одном портрете он.
Прочитал Степан бумагу
И приятно удивлён —
Он узнал, что за отвагу
Он медалью награжден.
И забыв, что ноет рана,
Что вставать запрещено,
Поднялся боец с дивана,
Отворил во двор окно.
И вошёл в палату ветер,
Солнце львовское вошло,
Заиграло на паркете
И на стенах расцвело.
И сказал Степан: «Ребята,
Хорошо на свете жить!
Хорошо у нас, ребята,
В Красной армии служить!»[471].
Даже детские сказки готовили малышей к всемирно-освободительному походу.
У Аркадия Гайдара есть сказка о Мальчише-Кибальчише, который живет в приграничном селе, далеком от гарнизонов родной Красной Армии.
«И мчатся гонцы звать на помощь далекую Красную Армию», но пока приходится несколько дней ждать ее подхода. Но вот пришел день М. — и он принес вовсе не бои «за избушку лесника», а перекрой или даже отмену всех границ. «Как ветры, ворвались конные отряды, и так же, как тучи, пронеслись красные знамена. Это так наступала Красная Армия. Как ручьи, сбегая с пыльных гор, сливались в бурливые, пенистые потоки, так же при первом грохоте войны забурлили в Горном Буржуинстве восстания, и откликнулись тысячи гневных голосов и из Равнинного Королевства, и из Снежного Царства, и из Знойного Государства». И Мальчиша буржуины допрашивают о тайной поддержке революционного движения: «Нет ли у наших рабочих чужой помощи? И пусть он расскажет, откуда помощь. Нет ли, Мальчиш, тайного хода из вашей страны во все другие страны, по которому как у вас кликнут, так у нас откликаются»[472].
Романтика всеобщего «освобождения» была так высока, что даже в 1964 году студенты физфака МГУ сочинили «Песню о маленьком трубаче», и их слух и совесть не царапали слова о «чужой стране»[473].
Но как-то раз в дожди осенние
В чужой стране, в чужом краю
Полк оказался в окружении,
И командир погиб в бою.
И встал трубач в дыму и пламени,
К губам трубу свою прижал —
И за трубой весь полк израненный
Запел «Интернационал».
…В чужой степи, в траве некошеной
Остался маленький трубач[474].
Ту же мечту хранит в сердце один из героев Евгения Евтушенко
Ты молод, я моложе был, пожалуй,
когда я, бредя мировым пожаром,
рубал врагов Коммуны всех мастей.
Летел мой чалый, шею выгибая,
С церквей кресты подковами сшибая,
я шашку вытирал о васильки.
И снились мне индусы на тачанках,
и перуанцы в шлемах и кожанках,
восставшие Берлин, Париж и Рим,
весь шар земной, Россией пробужденный,
и скачущий по Африке Буденный,
и я, конечно, — скачущий за ним.
И я, готовый шашкой бесшабашно
срубить с оттягом Эйфелеву башню,
лимонками разбить витрины вдрызг
в зажравшихся колбасами нью-йорках, —
пришел на комсомольский съезд в опорках,
зато в портянках из поповских риз.
Я ерзал: что же медлят с объявленьем
пожара мирового?..
Всемирная и всемирная поддержка коммунистических движений вылилась не только к политические строчки, но и в попытки переворотов в соседних с СССР странах (путч в сентябре 1923 в Болгарии, путч в октябре 1923 в Германии, путч в Эстонии в 1924-м). В апреле 1925 в Софии коммунисты взорвали Собор Святой Недели[475]. И в последующие годы границы не останавливали «прогрессоров».
Оттого и написал Бродский в «пражском» 1968 году:
«Генерал! Только душам нужны тела.
Души ж, известно, чужды злорадства,
и сюда нас, думаю, завела
не стратегия даже, но жажда братства:
лучше в чужие встревать дела,
коли в своих нам не разобраться».
Собственно, это и есть «русская идея» «русского мира»: мы знаем, как сделать всех счастливыми!»[476]
Порой мы сами придумываем ту угрозу для спасаемых, для устранения которой им и нужна наша помощь. В России вести очень просто вести военную пропаганду: надо предъявить картинку про то, что каким-то иностранцам плохо, и они зовут нас на помощь. И в народном сознании это хорошо откликается: конечно, если мы идем на помощь, то это не агрессия. И если кто посмеет уклониться от нашей навязчивой старше-братской помощи и от пожизненного изъявления вечной благодарности — будет предателем и фашистом![477]
В крайнем случае можно далеко за границу забросить свои паспорта, а потом идти спасать «соотечественников. Как пояснил Путин вскоре после «присоединения Крыма»:
«И хочу, чтобы все понимали: наша страна будет и впредь энергично отстаивать права русских, наших соотечественников за рубежом, использовать для этого весь арсенал имеющихся средств: от политических и экономических — до предусмотренных в международном праве гуманитарных операций, права на самооборону»[478].
События 2022 года с лихорадочным поиском поводов для военной операции в Украине полагаю, вполне подтверждают сказанное в этой главе.
Государственное РИА Новости так объясняло «спецоперацию» на следующий день после ее начала:
«Российские военные деловито демилитаризируют нацистское кубло, в которое превратилась бывшая УССР. Антинародные хунты в разных столицах выдумывали себе историю, говорили на несуществующих языках, ходили на факельные шествия, славили нацистов. Народы молча на все это смотрели, им было не до политики, они пытались выжить. Отсюда неприятный привкус фарса во всех этих новых государствах. Они по большей части создавались вопреки мнению большинства. Сегодня они держатся исключительно на штыках НАТО. Секрет Полишинеля в том, что народы Восточной Европы — вопреки мнению своего марионеточного руководства — хотят жить в мире и дружбе с Россией. Огромное число людей на этих лимитрофных территориях считают себя русскими. И именно это мы видим сейчас на Украине, где никто особо не воюет с российской армией. Нам там не с кем воевать. Там почти все наши люди. Украинские военные массово сдаются в плен. Потому что никаких украинских военных нет в природе, а есть простые русские люди, одураченные западной пропагандой и киевской хунтой. Можно было бы назвать операцию российской армии войной выходного дня. Но ведь это, по сути, никакая не война. Это классическая миротворческая миссия. Никакой опасности для гражданских, точечные, идеально выверенные удары по складам оружия, ПРО и аэропортам. И что характерно, практически никто на Украине не хочет защищать киевский режим. Освобожденный народ Украины наконец-то получает шанс самому выбрать свою судьбу. Это хороший сигнал и многим другим европейским странам. Свобода рядом. Наши идут»[479].
Самое дивное из изобретенных к случаю casus belli таково:
«Москва, 19 апреля. /ТАСС/. Причина российской специальной операции на Украине заключается в самодовольстве стран Запада после окончания Второй мировой войны. Об этом заявил министр иностранных дел РФ Сергей Лавров в интервью телеканалу India Today»[480].
Самодовольство соседей как повод для понуждения их — к чему?.. Вы хорошо живете? Тогда мы идем к вам!
Несколько позже, 24 июля 2022 года тот же российский министр объявил о праве своей страны вмешиваться во внутреннюю жизнь других стран:
«Мы обязательно поможем украинскому народу избавиться от режима, абсолютно антинародного и антиисторического», — пояснил министр во время встречи в Каире в ходе встречи с постпредами стран — членов Лиги арабских государств[481].
29 июля 2023 года официальный представитель МИД РФ Мария Захарова на полях саммита Россия — Африка рассказала, для чего Россия ведет бои в Украине:
«Мы сражаемся, вы разве не видите, что наши ребята отдают свои жизни, не просто выступают, не просто говорят, а жизнями своими отстаивают право не только африканского континента, а всех людей на нашей планете быть свободными»[482].
Как видим, аппетиты безразмерны. Раз уже российские танки вышли со своих баз, то освободительно докатятся и до «лимитрофных территорий» Восточной Европы, и до Африки.
Знали или нет российско-советские правители формулу британского премьер-министра Питта «помогать какой-нибудь стране означает самый удобный способ завладеть ею»[483], но действовали точно по ней.
Есть лишь одна страна Европы, искренне и без оговорок благодарная нам за освобождение от фашизма: Норвегия. И все потому, что уже 25 сентября 1945 года завершился вывод советских войск с территории Северной Норвегии после ее освобождения от фашистских захватчиков. Так что норвежцы благодарны нам не только за освобождение, но и за «своевременное» возвращение войск в пределы Советского Союза. Опасение, что СССР присоединит к себе Восточный Финнмарк, не сбылось. ««Спасибо вам за то, что пришли и за то, что ушли», — такое в стране фьордов мне доводилось слышать не раз»[484]. Почти то же самое можно сказать и об Австрии с той разницей, что у нее не было чувства предыдущей оккупации ее Рейхом, а потому и «освобождение» ее радовало меньше. Поэтому государственным праздником она считает «День Австрийской Республики» 26 октября. В этот день 1955 года последний советский солдат покинул австрийскую землю (праздник установлен ровно через 10 лет, в 1965-м). И вполне внятно Австрия сказала это в памятной табличке на стене дворца Эпштейна (Palais Epstein) — здании, где была советская военная комендатура. Точнее, внятно это было лишь для людей с хорошим классическим гуманитарным образованием.
По-немецки тут написано: «В этом здании с освобождения Австрии в 1945 году до обретения свободы через подписание Государственного Договора в 1955 году располагалась советская военная комендатура для Вены».
Но дальше следует латинская фраза Sunt lacrimae rerum (Слезы — в природе вещей). Это цитата из «Энеиды» Вергилия. Эней останавливается в карфагенском храме Юноны у фрески с изображением Троянской войны и плачет о погибших в той войне (а Эней — троянец, то есть — из побежденных): Sunt lacrimae rerum et mentem mortalia tanguntГде, в какой стороне не слыхали о наших страданьях? Слезы — в природе вещей, повсюду трогает души смертных удел; не страшись: эта слава спасет нас, быть может (Энеида 1, 460. Перевод С. А. Ошерова)[485].
Официально мы так же добровольно ушли из Румынии, о чем даже была написана песня (Прощание советских войск с Трансильванией, муз. С. Каца, слова А. Софронова). Но на самом деле надолго там остались.
Остальные освобожденные говорят: если кто-то спас меня от бандитов, но потом сам изнасиловал мою жену — он не может ждать от меня вечной признательности…
Что делать нам с тобой, моя присяга,
Где взять слова, чтоб написать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага
И как встречает в шестьдесят восьмом.
Историю Восточной Европы в 20 веке вкратце можно передать такой формулой: После черной полосы всегда следует белая. Если сегодня вас укусила злая собака, то завтра вас укусит добрая[486].
Сегодня это снова установка госпропаганды: наши цари и генсеки всегда правы. Если наши недооккупированные соседи нас не любят — то мы совсем не понимаем, за что. Мы же всегда их только освобождали![487] И вообще мы все время только защищались, иногда, правда, превентивно.
О, если бы утопические прожекты столицы России-СССР навязывали лишь своим подданным! Нет, утописты не признают государственных границ и готовы нести счастье всему человечеству.
И это при показном и скандальном неумении привести в соответствие с якобы несомым ими Евангелием ни свою личную жизнь, ни управляемые ими общества[488].
Главная душевная потребность русского человека это потребность в мессианстве. Мы веками считаем себя вправе прийти в любую точку планеты, чтобы помочь местным жителям.
«Русскому народу вверена величайшая святыня. Его историческая задача — раскрыть перед всем человечеством ее глубины, очаровать, увлечь ею мир», — медоточил патриарший местоблюститель Сергий (Страгородский) в 1942 году[489].
Через 80 лет патриарх Кирилл также норовит поучать весь мир — «Голос Русской Церкви поможет сохранить правильный вектор развития не только нам и народам нашим, но, быть может, всему миру. Сегодня мы должны работать на то, чтобы укреплялось духовное влияние Русской Православной Церкви на весь мир. Таково наше призвание»[490].
С годами эта милая уверенность в своем благом мессианстве стала предметом критики и иронии.
Возможно, что стихотворение Екатерины Серовой «Волчонок», написанное в 1960 году, и об этом тоже:
Очень скучно мне, волчонку, одному!
Почему со мной не дружат, не пойму.
Ни телята, ни козлята,
Ни зайчата, ни лисята,
Почему?
Ох и драл же я пугливеньких телят!
Ох и рвал же я трусливеньких козлят!
И когтями и зубами.
— Эй вы, будьте мне друзьями! —
Не хотят!
Приглашал я их в нору мою залезть,
Не по нраву им пришлась такая честь!
Как же дело мне поправить?
Как же их дружить заставить?
Может съесть?[491]
Но, может, это был просто стишок просто про волчонка. А вот Виктор Ерофеев высказался без аллегорий:
«Миротворнее нас — нет среди народов. Но если они и дальше будут сомневаться в этом, то в самом ближайшем будущем они и впрямь поплатятся за свое недоверие к нашему миролюбию. Ведь им, живоглотам, ни до чего нет дела, кроме самих себя. Ну, вот Моцартова колыбельная:
«Спи, моя радость, усни… Кто-то вздохнул за стеной — что нам за дело, родной? Глазки скорее сомкни». И так далее. Им, фрицам, значит, наплевать на чужую беду, ни малейшего сочувствия чужому вздоху. «Спи, моя радость…» Нет, мы не таковы. Чужая беда — это и наша беда. Нам дело есть до любого вздоха, и спать нам некогда. Мы уже достигли в этом такой неусыпности и полномочности, что можем лишить кого угодно не только вздоха, тяжелого вздоха за стеной, — но и вообще вдоха и выдоха. Нам ли смыкать глаза!»
Или вот в таких стихах:
Он верил, что его планида —
Порядок в хаос привносить,
Да так, чтоб никакая гнида
Не помышляла откосить
От счастья быть стране полезной;
Что призван он рукой железной
Планеты ставить на дыбы;
Что есть избранники судьбы,
И он как раз из их породы;
Что близок день, что час пробьет,
И с песней двинутся вперед
Освобожденные народы
Навстречу счастью своему
Колонною по одному[492].
Проблема в том, что мессианский комплекс — это всегда беда для соседей нового мессии.
Патриарх Кирилл вбивает в головы: «Можно с легкостью доказать, что Россия не стремится кого-то себе подчинить»[493].
Такое и в самом деле можно с легкостью сказать. Доказать сложнее.
Глава 14 Где границы России?
«Я слышал восторженный рассказ одного бывшего офицера, который вспоминал о своем учителе географии в корпусе. Если кадет, отвечая урок, ошибался и показывая на карте границы России, захватывал чужие страны, то учитель не протестовал: "Ошибся. Ничего — завоюем!"»[494].
Массовое сознание стигматизируется не столько официальными речами, сколько поп-культурой: песни, фильмы, стихи…
И вот веками в русское сознание вбивается такое:
Матерь-Дева, силой Божией
Охрани ушедших в бой.
Над врагом победу правую
Дай защитникам Руси,
Дай сразиться им со славою
И от смерти их спаси.
На Кресте Твой Сын Единственный
За любовь Свою страдал,
И Его глагол таинственный
К этим битвам Русь позвал.
Мы воюем за спасение
Братьев — страждущих славян.
Мы свершим освобождение
Подъярёмных русских стран.
С кем враждует Русь лучистая —
Враг и Сына Твоего.
Дай же, Дева, дай, Пречистая,
Нашей силе торжество!
Тут важна вот эта "поэтическая вольность": «Мы свершим освобождение подъярёмных русских стран». То есть «русской страной» объявляется любая страна, еще только предназначенная к «освобождению» — и Сербия, и Галиция, и турецкая Армения…[495]
В 1963 году Евгений Долматовский для кинофильма «Мечте навстречу» написал песню «Я Земля»[496]. Там масштаб «нашей миссии» был обозначен беспредельно далеко:
Покидаем мы Землю родную
Для того, чтоб до звёзд и планет
Донести нашу правду земную
Пролетая быстрее, чем свет
Для того, чтобы всюду победно звучал
Чистый голос любви, долгожданный сигнал.
Понятно, что «наша правда земная» тут тождественна «Правде» московской.
На гербе СССР был
«Декларация об образовании СССР» (1922), до 1936 г. составлявшая первую часть советской конституции открыто возвещала: «доступ в Союз открыт всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем… по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику».
Не таясь гремел на весь мир марш Буденного, написанный А. Френкелем в 1920 году. Он не ставил пределов прорывам:
Мы — красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ.
Высо́ко в небе ясном вьётся алый стяг,
Мы мчимся на конях, туда, где виден враг.
И в битве упоительной
Лавиною стремительной —
Даёшь Варшаву, дай Берлин —
И врезались мы в Крым!
Это просто безудержные коммунисты? Нет. В 1928 году в эмиграции, а вовсе не в СССР, поэт Алексей Эйснер написал стихотворение «Конница»:
Толпа подавит вздох глубокий,
И оборвется женский плач,
Когда, надув свирепо щеки,
Поход сыграет штаб-трубач.
Легко вонзятся в небо пики.
Чуть заскрежещут стремена.
И кто-то двинет жестом диким
Твои, Россия, племена.
И воздух станет пьян и болен,
Глотая жадно шум знамен,
И гром московских колоколен,
И храп коней, и сабель звон.
И день весенний будет страшен,
И больно будет пыль вдыхать…
И долго вслед с кремлевских башен
Им будут шапками махать.
Но вот леса, поля и села.
Довольный рев мужицких толп.
Свистя, сверкнул палаш тяжелый,
И рухнул пограничный столб.
Земля дрожит. Клубятся тучи.
Поет сигнал. Плывут полки.
И польский ветер треплет круче
Малиновые башлыки.
А из России самолеты
Орлиный клекот завели.
Как птицы, щурятся пилоты,
Впиваясь пальцами в рули.
Надменный лях коня седлает,
Спешит навстречу гордый лях.
Но поздно. Лишь собаки лают
В сожженных мертвых деревнях.
Греми, суворовская слава!
Глухая жалость, замолчи…
Несет привычная Варшава
На черном бархате ключи.
И ночь пришла в огне и плаче.
Ожесточенные бойцы,
Смеясь, насилуют полячек,
Громят костелы и дворцы.
А бледным утром — в стремя снова.
Уж конь напоен, сыт и чист.
И снова нежно и сурово
Зовет в далекий путь горнист.
И долго будет Польша в страхе,
И долго будет петь труба, —
Но вот уже в крови и прахе
Лежат немецкие хлеба.
Не в первый раз пылают храмы
Угрюмой, сумрачной земли,
Не в первый раз Берлин упрямый
Чеканит русские рубли.
На пустырях растет крапива
Из человеческих костей.
И варвары баварским пивом
Усталых поят лошадей.
И пусть покой солдатам снится —
Рожок звенит: на бой, на бой!..
И на французские границы
Полки уводит за собой.
Опять, опять взлетают шашки,
Труба рокочет по рядам,
И скачут красные фуражки
По разоренным городам.
Вольнолюбивые крестьяне
Еще стреляли в спину с крыш,
Когда в предутреннем тумане
Перед разъездом встал Париж.
Когда ж туман поднялся выше,
Сквозь шорох шин и вой гудков
Париж встревоженно услышал
Однообразный цок подков.
Ревут моторы в небе ярком.
В пустых кварталах стынет суп.
И вот под Триумфальной аркой
Раздался медный грохот труб.
С балконов жадно дети смотрят.
В церквах трещат пуды свечей.
Всё громче марш. И справа по три
Прошла команда трубачей.
И крик взорвал толпу густую,
И покачнулся старый мир, —
Проехал, шашкой салютуя,
Седой и грозный командир.
Плывут багровые знамена.
Грохочут бубны. Кони ржут.
Летят цветы. И эскадроны
За эскадронами идут.
Они и в зной, и в непогоду,
Телами засыпая рвы,
Несли железную свободу
Из белокаменной Москвы.
Проходят серые колонны,
Алеют звезды шишаков.
И вьются желтые драконы
Манджурских бешеных полков.
И в искушенных парижанках
Кровь закипает, как вино,
От пулеметов на тачанках,
От глаз кудлатого Махно.
И, пыль и ветер поднимая,
Прошли задорные полки.
Дрожат дома. Торцы ломая,
Хрипя, ползут броневики.
Пал синий вечер на бульвары.
Еще звучат команд слова.
Уж поскакали кашевары
В Булонский лес рубить дрова.
А в упоительном Версале
Журчанье шпор, чужой язык.
В камине на бараньем сале
Чадит на шомполах шашлык.
На площадях костры бушуют.
С веселым гиком казаки
По тротуарам джигитуют,
Стреляют на скаку в платки.
А в ресторанах гам и лужи.
И девушки сквозь винный пар
О смерти молят в неуклюжих
Руках киргизов и татар.
Гудят высокие соборы,
В них кони фыркают во тьму.
Черкесы вспоминают горы,
Грустят по дому своему.
Стучит обозная повозка.
В прозрачном Лувре свет и крик.
Перед Венерою Милосской
Застыл загадочный калмык…
Очнись, блаженная Европа,
Стряхни покой с красивых век, —
Страшнее труса и потопа
Далекой Азии набег.
Ее поднимет страсть и воля,
Зарей простуженный горнист,
Дымок костра в росистом поле
И занесенной сабли свист.
Не забывай о том походе.
Пускай минуло много лет —
Еще в каком-нибудь комоде
Хранишь ты русский эполет…
Но ты не веришь. Ты спокойно
Струишь пустой и легкий век.
Услышишь скоро гул нестройный
И скрип немазаных телег.
Молитесь, толстые прелаты,
Мадонне розовой своей.
Молитесь! — Русские солдаты
Уже седлают лошадей.
Эйснер — друг Сергея Эфрона и его соратник по добровольной работе на советскую разведку. Но в этих строках не задание Кремля, а искреннее евразийское убеждение.
Анализируя в 1928 году в пражском журнале «Воля России» поэму Алексея Эйснера «Конница», Марк Слоним, в частности, замечает:
«Достаточно сказать то, что славянофильское противопоставление растленно-рассудочного Запада богоносной России, пройдя через соловьевский страх «желто-азиатской опасности», превратилось у поэтов символистов в идею столкновения, первобытного нашего скифства с одряхлевшей пресыщенностью западной культуры… Удивительно одно: читаем ли мы Брюсова, Маяковского, или даже Блока — у всех неизменно противопоставление варварства и культуры и навязчивый, неукоснительный образ физического столкновения России и Европы и физической гибели старого мира. Борьба нового (Россия) и отжившего (Европа) всегда принимает формы нашествия, похода, войны. Эйснер только более грубо и наивно вскрыл это со своим «седым и грозным командиром», и проходящими полками и эскадронами». И хотя у него реют аэропланы и стреляют пулеметы, хотя его трубачи и горнисты играют военные сигналы — не чувствуется в его описаниях организованной армии, не говорится в них о современной войне. Случайны тут машины, числа, стройные колонны и стратегические приказы. Их прикрывает «скрип немазанных телег» и «рев мужицких толп». Орда движется в Европу…Этот контраст Эйснер изображает и посредством сексуальных символов, стихийный Восток представляет собой мужской принцип, Европа принцип женский. Мужская энергия приносит и насилие, но вместе с ним и обновление, Восток насилует Европу и одновременно передает ей новую энергию… Скифствующие хотят Европу сбросить в прах и грязь. Поставить Запад на колени мечтают… и прапорщики из белой гвардии, и комсомольцы из кавалерии Буденного»[497].
В фильме 1937 года «Великий гражданин» главный герой Шахов (С. М. Киров) произносит речь — «Эх, лет через двадцать, после хорошей войны, выйти, да взглянуть на Советский Союз, республик, этак, из тридцати-сорока, чёрт его знает как хорошо!»[498].
В начале 1941 года был снят фильм «Первая Конная» Сценарий правил лично Сталин. Финальная сцена смотрится так: в штабном вагоне Сталин говорит адьютанту: «Уберите пока карту Украины!» (уже освобожденной от поляков). «Дайте сюда карту Польши! Посмотрим, что тут надо сделать». Далее долго показывается молчащий Сталин, склоненный над картой всей Европы и смотрящий куда-то в сторону Ла-манша.
1 января 1941 года «Правда» опубликовала стихи Сергея Исааковича Кирсанова:
Мы в Сорок Первом свежие пласты
Земных богатств лопатами затронем.
И, может, станет топливом простым
Уран, растормошенный циклотроном.
Наш каждый год — победа и борьба
За уголь, за размах металлургии!..
А может быть — к шестнадцати гербам
Еще гербы прибавятся другие…
В том же номере уверялось:
«Велика наша страна: самому земному шару нужно вращаться девять часов, чтобы вся огромная наша советская страна вступила в новый год своих побед. Будет время, когда ему потребуется для этого не девять часов, а круглые сутки… И кто знает, где придется нам встречать новый год через пять, через десять лет: по какому поясу, на каком новом советском меридиане?»[499]
В те же предвоенные годы Павел Коган[500] выражал настроение своего поколения:
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков…
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя[501].
Во время Берлинской (Потсдамской) конференции лидеров трех держав антигитлеровской коалиции в частной беседе Иосиф Сталин заявил президенту США Гарри Трумэну, что Советский Союз «заслужил право» на опеку над одной из итальянских колоний[502].
Обсуждение судьбы итальянских колоний, в число которых входила и Ливия, прошло на шестом заседании глав правительств Великобритании, СССР и США 22 июля 1945 года. После слова Сталина «мы хотели бы знать, считаете ли вы, что Италия потеряла свои колонии навсегда. Если вы считаете, что она потеряла эти колонии, то каким государствам мы передадим их под опеку?», вопрос о судьбе итальянских колоний был передан на обсуждение министров иностранных дел.
В сентябре 1945 в Лондоне состоялось первое заседание Совета министров иностранных дел. На ней «Молотов запросил право опеки над прежней итальянской колонией Ливией — чтобы немедленно получить отказ западных держав. Молотов сказал, что, если Запад не даст СССР Ливию, то он удовлетворится Бельгийским Конго»[503].
Незнание этой истории позволило патриарху Кириллу относительно честно сказать в лицо африканским лидерам, приехавшим в Петербург: «Россия никогда не рассматривала Африканский континент как пространство для извлечения прибыли или как объект для колонизации, никогда не говорила с народами Африки в высокомерном тоне, с позиции превосходства и силы»[504]…
Проходят эпохи. И вот президенты демократической России также заявляют о том, что границы России они не считают границами своих властных претензий.
Национальный архив США в соответствии с законом рассекретил записи бесед Бориса Ельцина и Билла Клинтона, которые президенты вели с 1996 по 1999 годы. Записи сделаны американской стороной… На хельсинкских переговорах президент России заявил «У нас нет территориальных претензий или гегемонистских устремлений в отношении этих стран или любых других». И тут же добавил:
«Наши отношения с СНГ и странами Балтии должны быть такими же, как ваши внутри НАТО». Ельцин еще долго рассуждал об особых отношениях России с соседями и, наконец, предложил Клинтону: если нельзя записать в текст соглашения пункт о неприсоединении к НАТО бывших советских республик, «давай договоримся устно, по-джентльменски», не оглашая договоренность публично. «Если мы договоримся не принимать в НАТО бывшие советские республики, — отвечает на это президент США, — это плохо отразится на наших усилиях построить новую НАТО, но это также будет плохо для ваших усилий построить новую Россию… Только подумай, — внушает он президенту России, — какой ужасный сигнал мы пошлем, если заключим, как ты предлагаешь, тайную сделку. Во-первых, в этом мире нет ничего тайного. Во-вторых, это будет значить: наш военный союз по-прежнему направлен против России, но есть граница, которую мы не переходим. А Россия такой сделкой говорит: мы — прежняя империя, только не можем дотянуться до Запада».
Ельцин кивает, но все-таки предлагает: «Ладно, тогда давай договоримся — с глазу на глаз — что бывшие советские республики не будут приняты в первую очередь». Но и в этом не нашел понимания у своего визави. «Мы должны найти решение краткосрочной проблемы, чтобы она не породила в будущем долгосрочной, — отвечает Клинтон, — чтобы не ожили старые стереотипы о вас и ваших намерениях»
Последняя встреча двух президентов состоялась 19 ноября 1999 года в Стамбуле. Среди прочего речь шла об американской системе противоракетной обороны, элементы которой планировалось разместить и в Европе. «Я все еще не перестал верить в тебя, — говорит Клинтону Ельцин. — Об одном прошу: отдай Европу России. США не в Европе. Европой должны заниматься европейцы. Россия — наполовину Европа, наполовину Азия». «Так ты и Азию хочешь?» — явно иронизирует Клинтон. «Еще бы, еще бы, Билл!» — подтверждает Ельцин. «Думаю, европейцам это не очень-то понравится», — говорит Клинтон. «Не всем, — соглашается Ельцин. — Но я европеец. Я живу в Москве. Москва — в Европе, и мне это нравится. Можешь брать все другие страны и защищать их безопасность. Я возьму Европу и обеспечу безопасность ей… Билл, я серьезно. Отдай Европу Европе. Европа еще никогда не чувствовала себя ближе к России, чем теперь»[505].
9 декабря 1999 года (то есть доживая последние дни своей политической жизни и уже при фактической власти В. В. Путина) Ельцин, находясь в Китае и обращаясь к журналистам, пригрозил: «Хочу сказать через вас Клинтону: не было и не будет, чтобы он один диктовал всему миру, как жить. Многополярный мир — вот основа всего. То есть так, как мы договорились с председателем КНР Цзян Цзэминем — мы будем диктовать миру, а не он один»[506].
То есть в его понимании «многополярность» это не суверенитет и не автаркия (как, например, у КНДР), а власть над другими странами. И «национальные интересы» России вовсе не ограничиваются ее границами. А значит, и угрозы своим «национальным интересам» Россия может увидеть где угодно — хоть по всей планете, хоть на Луне и в космосе.
Апрель 2008 года. Бухарестский саммит НАТО.
«Сенсацией саммита стало выступление президента РФ на закрытом заседании совета Россия-НАТО. Рассказывает источник «Ъ» в делегации одной из стран НАТО. — Когда же речь зашла об Украине, Путин вспылил. Обращаясь к Бушу, он сказал: «Ты же понимаешь, Джордж, что Украина — это даже не государство! Что такое Украина? Часть ее территорий — это Восточная Европа, а часть, и значительная, подарена нами!» И тут он очень прозрачно намекнул, что если Украину все же примут в НАТО, это государство просто прекратит существование. То есть фактически он пригрозил, что Россия может начать отторжение Крыма и Восточной Украины»[507]
Военная доктрина России, утвержденная Путиным 26 декабря 2014 года, среди военных угроз, то есть среди поводов к объявлению войны обозначает: «подрывную деятельность специальных служб и организаций иностранных государств против России, комплексное применение информационных и иных мер невоенного характера, реализуемых с широким использованием протестного потенциала населения и сил специальных операций»; «установление в государствах, сопредельных с Россией, режимов, в том числе в результате свержения легитимных органов государственной власти, политика которых угрожает интересам России»; «деятельность по информационному воздействию на население, в первую очередь на молодых граждан страны, имеющая целью подрыв исторических, духовных и патриотических традиций в области защиты Отечества».
В совокупности это означает, что ядерная держава считает себя вправе направить свои вооруженные силы против любой страны в любое время. На статью в газете можно отвечать бомбами. На критику Единственной Веры и Духовного Лидера можно ответить ракетами. Разрешается превентивная война[508]. Перевод конфликта с политического или мировоззренческого на военный уровень разрешен. Эскалацию любого конфликта разрешается мгновенно возвести до военного уровня: «то, что нам мнится нашими интересами, под угрозой? — тогда мы летим к вам!».
Уже в наши дни (ноябрь 2021) бывший первый замглавы администрации президента и отнюдь не отставной политик Владислав Сурков поясняет желаемое им будущее:
«Разрядка внутренней напряженности (которую Лев Гумилев расплывчато называл пассионарностью) через внешнюю экспансию. Все империи делают это. На протяжении веков Русское государство с его суровым и малоподвижным политическим интерьером сохранялось исключительно благодаря неустанному стремлению за собственные пределы. Оно давно разучилось, а скорее всего, никогда и не умело выживать другими способами. Для России постоянное расширение не просто одна из идей, а подлинный экзистенциал нашего исторического бытия. Имперские технологии эффективны и сегодня, когда империи переименованы в сверхдержавы. Крымский консенсус — яркий пример консолидации общества за счет хаотизации соседней страны. Наше государство не утратило имперских инстинктов. Россия получит свою долю в новом всемирном собирании земель (вернее, пространств), подтвердив свой статус одного из немногих глобализаторов, как бывало в эпохи Третьего Рима или Третьего Интернационала. Россия будет расширяться не потому, что это хорошо, и не потому, что это плохо, а потому что это физика»[509].
Все еще будем считать безосновательными опасения наших соседей по всему периметру границ?
Все разговоры про «многополярный мир» значат одно: нам нужен свой кусок глобуса вне наших границ для контроля над ним. Это не защита «всех угнетаемых», а попытка нарезать мир на части, на «сферы влияния» и подчинения к своей выгоде.
События ведь и в самом деле век за веком следовали по такому вот сценарию:
«Отношения России с Европой носят циклический характер, причем каждый цикл имеет несколько стадий. На первой стадии Россия теряет лимитроф, на второй — агрессивно поглощает его, раздвигая свои границы до максимально возможного уровня, на третьей начинает непосредственно вмешиваться в дела Европы, пытаясь стать арбитром не в своих делах; на последней, не выдержав консолидированного ответа Европы и истощив до предела жизненные ресурсы, схлопывается, теряя не только лимитроф, но и значительные части имперской территории. После неизбежного вслед за этим схлопыванием переформатирования, нередко сопровождаемого революциями, цикл снова повторяется. Вынырнув из бурных вод революции и контрреволюции, Россия предстала перед миром ровно тем, чем привыкла быть, — военно-бюрократическим государством, предназначением которого является «быть грозою света». Власть действительно становится более регулярной, но в этом мало позитива. Ракета русской революции упала приблизительно там же, откуда стартовала»[510].
Мечта Путина — новая Ялта или новый Эрфурт: сесть вдвоем-втроем и поделить между собою разные третьи страны, даже не спрашивая их согласия.
Весной 1808 г. царь Александр послал к Наполеону своего флигель-адьютанта князя Волконского. За обедом Бонапарт обратился к нему: «Скажите вашему государю, что если мы согласны, то мир нам принадлежит (le monde est a nous). Мир похож на яблоко, которое я держу в руке. Мы можем его разделить пополам и каждый из нас будет иметь половину»[511]. Александр же скромно убеждал французского посла в умеренности своих домогательств при разделе Оттоманской империи: «Я уверяю вас, я умерен в моих притязаниях. Я требую только того, чего требует польза моего народа и от чего я отказаться не могу»[512].
Впрочем, для начала торга можно максимально завысить ставки и ошеломить партнера перспективой тотального уничтожения всего мира или его завоевания.
Замглавы администрации Херсонской области (по версии Кремля) Кирилл Стремоусов обещает — «Уже скоро по всей планете Земля пройдут народные референдумы воссоединения с Россией» и сопровождает эту запись видео, на котором он лично зачитывает такой стих:
Вижу горы и долины,
Вижу реки и поля.
Это русские картины,
Это родина моя.
Вижу Прагу и Варшаву,
Будапешт и Бухарест.
Это русская держава,
Сколько здесь любимых мест!
Вижу пагоды в Шри Ланке
И Корею, и Китай…
Где бы я ни ехал в танке,
Всюду мой любимый край!
Вижу речку Амазонку,
Крокодилов вижу я…
Это русская сторонка,
Это родина моя!
Недалече пирамиды,
Нил течёт — богат водой,
Омывает русский берег!
Русь моя, горжусь тобой!
Вижу Вашингтон в долине,
Даллас вижу и Техас
Как приятно здесь в России
Выпить вкусный русский квас!
Над Сиднеем солнце всходит.
Утконос сопит в пруду.
Репродуктор гимн заводит.
С русским гимном в день войду!
Вот индейцы курят трубку
И протягивают мне,
Все на свете любят русских,
На родной моей земле.
Это всё моя Россия, это всё моя Земля
Кто даёт нам столько силы? Это Родина моя!
Наша русская земля!
Где б ни ехал в танке я, всюду Родина моя![513].
Другой зет-поэт пояснил:
Если дом снарядом разворочен,
Если счастье больше не сплести,
В мире будет столько Новороссий,
Сколько надо, чтоб его спасти.[514]
Так с кем граничит Советский Союз? — С кем захочет, с тем и граничит! «Любовь к Родине не знает границ», — предупреждал Станислав Ежи Лец задолго до бессмертных слов президента России Владимира Путина о том, что «границы России нигде не заканчиваются»[515].
Вскоре включение в состав России четырех «новых регионов» показали, что слова Путина были много больше, чем шутка…[516]
Впрочем, 2022 год показал, что границы России все же заканчиваются там, где она (точнее — ее лидер и его армия) получает жесткий отпор…
Патриарх Кирилл уверяет — «Нами не движет стремление к мировой власти»[517].
Ну, понимание того, что мировая власть Кремлю уже не по зубам, и в самом деле есть. Что не мешает стремлению к максимальному расширению надела «русского мира». В предвоенной риторике зимы 2022 года звучали неизменные тезисы «доктрины Брежнева»: СССР считает себя вправе использовать силу и вторгаться в соседние страны для обеспечения своей безопасности (на деле и Прага-68, и Кабул-78, и Варшава-81 лишь приблизили крах СССР). При этом интересы этих обезопашиваемых стран по умолчанию считались идентичными интересам Кремля[518].
О чем 20 ноября 2015 года, в день рождения патриарха и сказал прот. Всеволод Чаплин:
«Очень правильное решение было принято: возможность для России защищаться в любых странах и регионах мира даже без согласия тех, кто там властвует, от угроз, касающихся нашей страны. Мы имеем на это право. Мы имеем право играть серьезную роль в мире. Мы имеем право предупреждать, в том числе силой, любые угрозы, которые касаются нас сегодня или в будущем, в том или иной регионе мира. Так должна себя вести большая мировая держава, тем более держава со своей миссией, со своим пониманием истории»[519].
Но какая нация не страдала имперским синдромом? В истории практически любого государства есть имперский период, который еще долго дает о себе знать фантомными болями. Даже у граждан республики Молдова есть представления о том, какими должны быть настоящие границы Moldova Mare (Великой Молдовы), установленные Стефаном Великим. Я уж молчу о польской мечте — «Polska od morza do morza!» («Польша от моря до моря»). А у армянских блогеров есть карты «Великой Армении» с выходом аж к трем морям: Черному, Каспийскому и Средиземному.
Так что нравы и повадки наших правителей не отличались от аналогичных характеристик других «строителей империи». Беда соседа — радость «собирателя русских земель».
У соседа гражданская война? — Поможем той стороне, что более готова к ассоциации с нами.
На другого соседа напал сильный враг? — Прекрасная новость: он попросит помощи у нас, а расплатится еще одной частицей своего суверенитета.
Русский мир развивался и расширялся не столько благодаря своим заслугам, сколько благодаря ошибкам и кризисам своих соседей. Есть универсальная формула — «нашими грехами сильны наши враги». Но верно и обратное: мы прирастали грехами (междоусобицами) соседей.
И даже распад Империи и потом Союза — это типичная история кризиса от переедания: проглотили столько, что уже не в силах были переварить (в том числе — Польшу и еврейское население Польши).
С некоторой точки зрения у России достаточно удачная история. Мы до сих пор играем в лиге чемпионов. Иногда выигрываем, но бывают и неудачные сезоны.
Россия в начальный период своей истории была хищником обыкновенным, с относительно небольшим охотничьим ареалом. Но со временем он ворвался в высшую лигу таких же суперхищников, взошедших на вершину пищевой геополитической цепочки. Вместе с США, Англией[520], Францией, Германией. Кто-то из этого клуба выпал — Турция, Польша, Австрия, Швеция… Мы еще там. И, главное, хотим там быть.
Да, это правда, что будь оно иначе, нас бы съели. Впрочем, а кого это — «нас»? Крестьян и мещан — вряд ли. Разве что князей и бар интегрировали бы в иноязычную новую элиту — как это сделал русский госаппарат с татарскими мурзами, польской шляхтой и грузинскими князьями.
Но, будучи супермедведем, не надо утверждать, что ты суперкролик. Медведь при случае и медком побалуется, и рыбку поймает. Но это точно не мирное травоядное животное. Он и падальщиной не брезгует, и человека загрызть может. Российский медведь — такой же всеядный хищник, как американский орел или британский лев. В этом смысле мы не хуже других. Но и не лучше[521].
Вопрос не в истории, а в отношении к ней. В Европе школьные учебники уже не превозносят своих мерзавцев выше соседей лишь за то, что они свои. А у нас превозносят и ставят им все новые памятники. И в школьных учебниках продолжают талдычить про «мирное и добровольное присоединение».
Да, другие империи были не менее агрессивны и строились не менее насильственными методами. И их пропаганда тоже врала про «необходимую защиту» и про их «великую гуманитарную миссию белого человека». Но из того, что сатана был первым лжецом, христианину не следует делать вывод, что и ему позволительно лгать вслед за ним. Не стоит вступать в секту ННН, чьи гуру бесстыже врут, что они де Никогда-Не-Нападали.
Я думаю, что рано или поздно и Россия станет развитой демократией, если, конечно, не развалится на кусочки или не станет «особым районом Китая». Но для этого надо осознать собственную взрывоопасность и самим прилагать усилия для обуздания своей «альфа-самцовости». Пока же у нас идет канонизация флотоводцев и полководцев как христианских святых…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги