Мифы Древнего Рима. Золотой осел [сборник 2016, худ. А. Лебедев]

Об авторе

Александр Сергеевич Пушкин восьмую главу «Евгения Онегина» начинает так:

Так кем же так восхищался юный Пушкин, будучи лицеистом?

Луций Апулей — это античный писатель, философ, оратор. Родился в знатной семье около 124 г. н. э. в Северной Африке, которая была тогда римской провинцией. Получил прекрасное образование в Греции и очень возвышенно об этом написал: «Я пил в Афинах из чаши поэтического вымысла, из светлой чаши геометрии, из терпкой чаши диалектики, но в особенности из чаши всеохватывающей философии — этой бездонной нектарной чаши».

Из Афин Апулей переселился в Рим, где писал речи для судебных процессов. Впоследствии он жил в Карфагене и как прославленный оратор достиг больших почестей. Апулею еще при жизни была сооружена статуя, и он был избран на должность «жреца провинции».

А знаменитый роман Апулея «Метаморфозы» до сих пор является основным источником сведений о римской и греческой мифологии. Впоследствии роман получил второе название «Золотой осел», где эпитет «золотой» является оценкой этого сложного философского произведения.

Но и в пересказе для детей, который мы здесь приводим, история приключений юноши Луция, превратившегося в осла, содержит описания быта и нравов того времени, и поэтому читается с большим интересом.

Глава первая Клочок козьей шерсти

Запыленные пальмовые сандалии Луция глухо постукивали по каменистой дороге, вьющейся между стройными плоскоглавыми пиниями, чья голубовато-зеленая хвоя словно вобрала в себя цвет неба и моря. Белая туника юноши была покрыта слоем коричневой пыли. Медленно брела на поводу лошадка, утомленная подъемами на горные кручи и спусками по осыпающимся тропинкам. Перед Луцием открывались плодородные равнины Фессалии — этой благословенной римской провинции. Огибая пологие холмы, тянулись ровные, словно расчесанные гигантской гребенкой, ряды виноградников. Голубые горы высились на горизонте.

Со времен древней Греции до римлян дошли легенды о колдуньях и прорицательницах Фессалии. Многие повторяли слова поэта Горация, сказанные им о некоей колдунье:

Природное любопытство погнало Луция в дорогу. Все вокруг казалось ему волшебным. Придорожные камни оборачивались заколдованными путниками. Деревья воздевали к небу зеленые ветви, будто зачарованные великаны. Родники лепетали человечьими голосами. Даже птицы напоминали странствующих волшебниц — сивилл, [19] обернувшихся пернатыми летуньями.

Дорога привела юношу к городу. Каменные стены его розовели в солнечных лучах. Ворота гостеприимно открыты. Теперь надо найти дом почтенного Милона. Долго бродил Луций по улицам незнакомого города, с любопытством оглядывая дома, читая бронзовые таблички над дверями, и так забрел на рынок. Вдруг кто-то окликнул его:

— Луций! Клянусь Геркулесом, это мой маленький Луций! Не узнаешь родную сестру твоей матери, добродетельной Сильвии? Что привело тебя в наш город?

Перед ним стояла богато одетая матрона с тяжелыми золотыми браслетами на пухлых руках.

— Тетушка Биррена! — обрадовался Луций. — Я приехал к почтенному Милону, давнему другу моих родителей. А вас, дорогая Биррена, стану навещать так часто, как смогу.

— Ты волен предпочесть гостеприимство Милона моему, — обиженно произнесла тетушка Биррена, — но прежде должен зайти ко мне и выслушать все, что я тебе скажу.

Луцию ничего не оставалось, как покориться настойчивому приглашению и отправиться вслед за важной матроной. К счастью, ее дом оказался здесь поблизости. Окруженный колоннами внутренний дворик украшала статуя богини природы Дианы, высеченная из паросского мрамора. В развевающихся одеждах она словно бы устремлялась навстречу входящему, протягивая к нему руки и приглашая входить без боязни. Из-под ног богини выбивался и журчал в каменном ложе чистейшей воды ручеек. Увитый виноградом решетчатый навес укрывал в прозрачной тени богато уставленный стол и мраморные скамьи. А сквозь тяжелые грозди винограда проглядывал мраморный Актеон, [20] наполовину уже превращенный в оленя.

После трапезы Биррена подсела к Луцию поближе и завела речь о Милоне, вернее, о его жене Памфиле.

— Берегись этой женщины, Луций, — шептала она. — Остерегайся ее злых чар и магического искусства. Любого, кто ей перечит, она тотчас обращает в камень или в мерзкого зверя, а то и вовсе лишает жизни. Лучше бы тебе остаться у меня. Но, коли стремишься к Милону, то не забывай моих предостережений.

Однако ее слова только еще больше разожгли любопытство Луция. У него даже пятки горели от жгучего желания поскорей увидеть Памфилу. В мечтах своих он уже видел, как разгадывает тайны колдуньи, как овладевает ее искусствами прорицания, гадания и колдовства, как постигает то, что многие считали лишь чудесными сказками. Разгоряченный выпитым вином и подгоняемый любопытством, Луций поскорей попрощался с Бирреной и устремился в указанном ею направлении к дому Милона.

Вечерний сумрак разгонял огонь факела, врученного заботливой Бирреной. Луций подходил уже к дому Милона, когда порыв ветра загасил факел. Странные тени метались в сгустившихся сумерках. Двое каких-то дюжих здоровяков ломились в двери. Они пыхтели, ухали, наваливались всем телом на уже стонущие от такого напора дубовые створки.

— Эй! — окликнул их Луций. — Кто вы и что вам надо?

И тут на него выскочил третий разбойник. То, что это грабители, Луций уже не сомневался. Он выхватил свой короткий римский меч и, что есть силы, ткнул наугад. Тело негодяя оказалось неожиданно мягким и податливым. Раздался треск, протяжный вздох, похожий на шипение, и в лицо юноши ударила густая струя. Он пошатнулся, но устоял на ногах и бесстрашно ринулся на остальных злодеев. В минуту было покончено и с ними. Сандалии Луция набухли от струящейся по камням крови. На шум выбежала служанка. Она распахнула ворота и буквально втащила разгоряченного бойца внутрь.

Выскочил из дому и хозяин. Узнав Луция, он приказал тут же отправить его в баню омыться. Усталый и обессиленный битвой, будто сражался он с самим злобным псом Цербером, [21] юноша упал на приготовленное ему ложе и тотчас уснул.

Наутро к нему вошла служанка Фотида с сосудом для умывания и новой туникой.

— Что это было нынешней ночью? — спросил ее Луций. — Скольких разбойников я уложил? И не угожу ли я за это в тюрьму?

— Не волнуйтесь, господин, — мягко улыбнулась Фотида, — никого вы не убили. Это были не разбойники, а всего-навсего бурдюки из козьего меха.

— Как?! — вскричал Луций. — А кровь, в которой я чуть не утонул?

— Вино! Отличное фессалийское вино, господин! — рассмеялась служанка.

Ошарашенный вид Луция привел ее в еще большее веселье и, присев на краешек кровати, она поведала ему странную историю.

— Только не выдавайте меня хозяйке, господин Луций, — прошептала девушка. — Вчера утром она послала меня достать локон с головы некоего юноши. С какой-то целью она хотела приворожить его и заставить прийти в этот дом.

— И что же случилось? — полюбопытствовал Луций.

— Не торопись, нетерпеливый! — усмехнулась Фотида. — Юноша работал виноделом. Я пробралась во двор, где стояли громадные бочки с вином. Работники стригли сшитые из козьей шкуры бурдюки. Там же был и тот золотоволосый юноша. Забавляясь, один из работников отстриг у него локон. Они стали весело бороться, катаясь по земле в мягких завитках козьей шерсти. Я коршуном кинулась к ним, схватила рыжеватый клок, сунула его за пазуху и убежала. На мою беду я перепутала и вместо золотистого локона юноши стащила завиток козьей шерсти. Принесла его хозяйке и… — тут служанка замолчала.

— Продолжай! — потребовал Луций.

— Ничего не ведая, хозяйка моя, Памфила-чаровница, отправилась на крышу, где у нее уже приготовлены были таблички с письменами, ароматы, зубы убитых животных и даже щепочки от обшивки затонувших кораблей. Смешав горный мед с молоком и вином, она медленно произнесла непонятные мне заклинания и добавила жутким шепотом: «Пусть все свершится сегодня в полночь!» — Фотида снова умолкла и искоса кинула на Луция лукавый взгляд.

— Ну-ну, что же дальше? — торопил ее Луций.

— А сами знаете, господин, — хихикнула девушка. — Вместо золотоволосого юноши припожаловали наполненные до отказа вином козьи бурдюки, с которыми вы по-геройски сразились.

— Ты еще смеешь насмехаться надо мной, негодница! — вспылил Луций, но тут же взял себя в руки и вкрадчиво проговорил: — Если поможешь мне в одном деле, обещаю не выдавать тебя.

— Я готова повиноваться! — испуганно воскликнула Фотида.

— Так проведи меня нынешней же ночью на крышу и дай самому убедиться в колдовских талантах твоей госпожи!

После некоторых колебаний, слез и мольбы не выдавать ее Фотида сдалась. И они уговорились, как только все улягутся спать, встретиться во дворике у раскидистой оливы.

Глава вторая Сова

Ночь, как всегда в тех местах, единым махом накинула черное покрывало на город, холмы и виноградники. Лишь острые вершины отдаленных гор, наподобие искривленных клювов гигантских орлов, рисовались на фоне звездного неба.

Луций босиком, чтобы не разбудить обитателей дома, прокрался во двор. Фотида в тонкой полупрозрачной накидке ждала его. Приложив пальчик к губам, она увлекла юношу за колоннаду, где уже была приставлена к каменному карнизу деревянная лестница. Осторожно, по заранее обернутым тряпицей перекладинам, они поднялись на чердак. Фотида подтолкнула Луция к щели между досками чердачной дверцы.

Юноша замер, затаил дыхание, ожидая увидеть чудо превращения. Любопытный немигающий глаз луны светился сквозь быстро бегущие голубоватые облака. Ночное светило, серебряный серп Исиды, тоже готовилось, наверное, лицезреть мрачное таинство колдовских чар. Резко очерченные лунным светом волны черепицы напоминали застывшую морскую рябь. Спал дом Милона, спали окрестные улицы, спали дворовые псы, спали утренние вестники петухи. Весь город погрузился в сон.

Наконец наступила полночь — время пробуждения темных сил. Легкая, почти летящая тень скользнула по крыше. Памфила! Закутанная с головы до ног в черную материю, она казалась безмолвной нимфой ночи. В руках Памфила несла плоскую шкатулку. Луций видел, как она откинула крышку и достала из шкатулки несколько баночек. Порывистым движением скинула Памфила одежды и, обнаженная, воздела руки к ночному небу. От небесного свода оторвалась крупная звезда и, распустив светящийся хвост, быстро устремилась к земле. В ту же секунду облака закрыли Луну, но свет ее чудесным образом застыл серебристыми мазками на гребнях черепицы. А Памфила нараспев произнесла заклинание:

Едва сомкнув уста, она склонилась над шкатулкой, поддела пальцем студенистую мазь из одной баночки и быстрыми, ловкими движениями рук натерла ею все тело. Луцию показалось, что Памфила стала прозрачной, растворилась в ночной мгле. Но вот стала она покрываться серым оперением. Руки изогнулись крыльями. Ноги укоротились, и на пальцах появились кривые когти. Глаза округлились и загорелись зеленым огнем. Нос заострился твердым клювом. Мгновение — и прямо на глазах у изумленного Луция женщина превратилась в ночную сову.

Громко ухнув, сова попрыгала по крыше, расправила крылья и улетела.

Глава третья Ослиные уши

Не успел затихнуть шум совиных крыльев, как Луций в нетерпении кинулся к шкатулке и, запустив пальцы в одну из баночек, стал лихорадочно натирать все тело. Он чувствовал приятное жжение, терпкий аромат волшебной мази ударял в нос. Сейчас, сейчас он превратится в легкокрылую птицу и, взмыв в небо, наконец-то увидит землю с высоты, доступной не людям, но богам! Вот уже и длинные крылья вырастают. Но что это? Они прорезаются не на спине, а на голове, там, где должны быть уши! Луций попытался взмахнуть руками, подражая птице, подпрыгнуть. И вдруг обнаружил, что стоит на четвереньках, руки превратились в узловатые, поросшие волосами крепкие ноги. Пальцы собрались не в кулак, но в одно костяное копыто. Вместо нежной кожи он покрыт грубой шкурой. Спинной хребет продолжается длинным хвостом. Лицо удлиняется. Рот растягивается. Нос срастается с толстыми, покрытыми шерстью губами. И не крылья вовсе, а настоящие ослиные уши неимоверной длины поднимаются над головой!

— О, я погиб! — хотел вскричать Луций, но из горла вырвался трубный рев: — Иа-ааа!

Фотида в ужасе смотрела на эти превращения, не в силах вымолвить ни слова. Вместо прекрасного юноши перед ней стоял на крыше дома поросший рыжеватой шерстью безобразный осел. Открытый в крике толстогубый рот обнажал ровный ряд желтых, будто высеченных из камня, зубов. Копыта опасно скользили по черепице. Опомнившись, Фотида обхватила осла за шею, с трудом удерживая его на покатой крыше.

— Ничего, ничего, — бормотала она. — Потерпи до утра. Есть лекарство от твоей беды. Стоит тебе пожевать розы, и сбросишь ослиную шкуру. Снова станешь пригожим юношей.

Осторожно, стараясь не шуметь, Фотида стащила осла с крыши и повела в конюшню. Луций, обратившийся во вьючное животное, не потерял человеческого соображения. В первое мгновение он уперся по-ослиному, желая отправиться спать в свои покои. Он даже попытался лягнуть девушку. Но, поразмыслив, понял, что безопаснее провести ночь в конюшне, подальше от посторонних глаз. «Представляю, как опешил бы гостеприимный хозяин, застав вместо Луция грязного осла, возлежащего на чистых простынях!» — хмыкнул про себя Луций. Эта мысль даже развеселила несчастного и заставила на миг забыть о постигшей его беде.

Ко всем прочим несчастьям, Луций оказался в конюшне рядом со своим собственным конем. Сколько раз он баловал его то сдобной лепешкой, то сладким кусочком! Очень надеялся бедняга, что конь узнает хозяина и проявит если не заботу, то хотя бы сочувствие к новому его состоянию. Ничего такого не случилось. Конь злобно заржал, взбрыкнул и своим мощным крупом оттеснил осла от кормушки с отборным ячменем. Где ему было знать, что этот осел вовсе и не желает набивать живот грубой животной пищей!

Луций огляделся в полутьме конюшни. В углу на охапке сена спал слуга, которому был поручен уход за конем. Этот бездельник конюх даже и не пошевелился, когда Фотида тихонечко втолкнула внутрь осла. Над головой конюха, в нише, Луций вдруг заметил свежий венок из роз, украшавший небольшой бюст богини Эпоны [22] — покровительницы лошадей, ослов и мулов. «Вот и спасение!» — обрадовался он.

Стараясь не стучать копытами, Луций подобрался к нише и попытался встать на задние ноги, чтобы достать губами вожделенную гирлянду. Передние копыта заскребли по каменной стене конюшни. Проснулся конюх и схватил лежавшее рядом полено.

— Ах ты нечестивец! — вскричал он. — То у коня корм отбираешь, грязная скотина, а теперь и вовсе решил сжевать богиню, свою же защитницу!

И разъяренный конюх принялся дубасить бедолагу по спине и по бокам, гоняя по всей конюшне. Отмахиваясь хвостом, прядая ушами, осел метался из угла в угол.

— Иа-ааа! Иа-ааа! — ревел он во всю глотку. Вдруг снаружи раздался страшный шум. В первое мгновение Луций решил, что пробудились люди в доме, разбуженные его ослиными воплями. Но тут в конюшню долетели испуганные крики:

— Разбойники! Разбойники!

По странной прихоти судьбы избавление от злобного конюха принесли Луцию кровожадные разбойники.

Глава четвертая Разбойники

Шайка разбойников, выломав ворота, ринулась в дом Милона. Они хватали все без разбора. Серебряную посуду, одежду, мраморные и золотые статуэтки, кипарисовые шкатулки с украшениями, кувшины с вином и даже две копченые козлиные лопатки. Все награбленное они связали в огромные узлы, которые не в силах были унести.

Гурьбой ввалились разбойники в конюшню. Непокорный конь Луция встал на дыбы, рванулся и вылетел наружу. Поймать его не удалось. Тогда обозленные разбойники вывели, ругаясь и пиная ногами, беднягу осла и взвалили на него всю поклажу.

Долго петляли разбойники по непроходимым горным тропам, огибая большие селения. Луций просто погибал под непосильным грузом награбленного. Он сбил копыта и натер спину. К счастью, достаточно отойдя от города, шайка решила спуститься с горы и завернуть в многолюдное село, где шумел большой базар. И Луций решился воззвать к людям. Он остановился, уперся всеми четырьмя ногами в землю и широко разинул пасть.

«Во имя божественного Цезаря, помогите! Хватайте разбойников!» — хотел крикнуть он. И во всю свою ослиную глотку возопил:

— Иа-ааа! Иа-ааа!

Толпа шарахнулась от ревущего осла, а разъяренные разбойники так его отделали, что чуть не превратили шкуру в решето. После этого Луций уже не пытался упираться, а покорно тащился по узкой улочке между утопавших в зелени садов небольших домиков. В одном месте над низкой оградой поднимался пышный розовый куст. Луций потянулся было к усеянным росой цветам, как вдруг представил себе, что случится, превратись он на глазах разбойников из безобразного осла в совершенно нагого юношу. Да они примут его за колдуна или соглядатая и тут же забьют до смерти! Еще не забылись недавние побои, и Луций постарался не смотреть на спасительный куст.

И снова пришлось ему брести под палящим солнцем, сбивая копыта об острые камни. Ноги подгибались. Спина ужасно чесалась. Бока ныли от палочных ударов. А тропа вилась все выше и выше в гору. С правой стороны нависала гладкая скала, а сразу по левую сторону тропа обрывалась в пропасть. На самом дне шумел скрытый в тумане брызг быстрый горный поток. Луцию ужасно мешала идти непомерная поклажа. Перекинутые через спину тюки терлись о скалу. Каждую минуту он мог сорваться в пропасть и разбиться. Но вот тропа стала чуть шире, и Луцию вдруг пришла в голову отличная мысль. Надо притвориться совсем обессиленным, рухнуть на землю и не вставать, невзирая ни на какие уговоры и побои. Тогда, может быть, разбойники оставят его здесь и уйдут. Так он и сделал. С протяжным хрипом опустился сначала на задние ноги, а потом и вовсе повалился на бок, сбросив с себя тяжелые узлы.

Разбойники остановились. Они пинали осла ногами, тянули за узду, за уши и даже за хвост. Луций все терпел и лишь изредка судорожно дрыгал ногами, стукая копытами о камни, изображая последние предсмертные судороги. Вот-вот его оставят в покое!

— Да, — проговорил один из разбойников, — скотинка подыхает.

— Жаль, — откликнулся другой. — Придется сбросить этого нерадивого осла в пропасть, а поклажу нести на себе.

Сбросить? В пропасть? Луций тут же забыл об усталости, о желанной свободе и поспешно вскочил на ноги. Теперь он старался вовсю, бойко стучал копытами и, пофыркивая, трусил по крутой тропе. На счастье, дорога пошла под уклон. А вскоре их небольшой караван остановился перед входом в огромную пещеру. Это и было логовище разбойников. Окруженная неприступными скалами, провалами и ущельями, пещера скрывалась в тени высоченной поросшей лесными чащобами горы.

Сняв с осла свою добычу, разбойники унесли ее в пещеру. А Луций, наконец-то освобожденный от поклажи, упал на землю и принялся кататься в пыли. Он чувствовал, как уходит усталость и одолевает просто зверское чувство голода. Вокруг из каменистой почвы торчали лишь пучки жухлой, спаленной солнцем травы да кое-где торчали кустики пыльных колючек. Превозмогая отвращение, Луций хрустел колючками, искалывая до крови губы и набивая этой ужасной пищей пустой желудок. Из пещеры доносились веселые возгласы, выплывал дым очага и дурманящий аромат жареного мяса. Луций подошел поближе ко входу и, раздувая ноздри, с жадностью вдыхал чудесный запах настоящей человеческой пищи. В этот момент из пещеры выскочил громадный лохматый пес и, урча, принялся грызть вкусно пахнущую мясную кость. Он неодобрительно поглядывал на осла и злобно рычал, стоило тому только взглянуть в его сторону.

«Эх, — вздохнул Луций. — Лучше бы уж мне превратиться в собаку. Ей хоть достаются объедки со стола».

Солнце зашло за гору, и тут же на землю упала ночь. На небе высыпали крупные звезды. Из пещеры, кряхтя, выбралась крохотная сгорбленная старуха. Седые патлы ее свисали чуть ли не до колен. Она напоминала трухлявый пень, поросший серым мхом. Старуха хлестнула Луция прутом, подогнала к сломанному дереву и крепко привязала крученой веревкой. Так до утра и простоял Луций, то засыпая, а то вздрагивая от доносившегося из чащобы волчьего воя. Из ущелий поднимался сырой ночной туман и, оседая на боках и спине, холодил намокшую шкуру.

Глава пятая Побег

Рассвет Луций проспал. Его разбудил назойливый луч солнца, попавший точно в ноздрю. Луций громко фыркнул и помотал головой. «Осел даже чихнуть по-человечески не может!» — с горечью подумал он.

Внизу, на тропинке, ведущей к пещере, послышался шум, раздались грубые голоса и женский плач. Осел насторожил уши и вытянул шею, стараясь разглядеть, что там происходит. Привязанный, он не мог сделать и шагу. Вскоре из-за скалы вывалилась толпа разбойников. Они тащили за собой совсем юную девушку. Из пещеры выглянула старуха.

— Эй, старая карга! — крикнул один из разбойников. — Принимай нашу добычу. Это дочь богатого человека. Мы получим за нее хороший выкуп. Глаз с нее не спускай!

И они уволокли девушку в пещеру. Старуха отвязала осла, ни с того ни с сего стегнула его веревкой и скрылась во мраке пещеры. Луций осторожно подошел поближе и прислушался. До него донеслись причитания девушки:

— Ох, я несчастная! Из дома, где меня лелеяли, как драгоценность, где слуги выполняли любое мое желание, попала я в мрачную темницу и превратилась в рабыню! О, дорогие мои родители, о, любимый жених, где вы?

Луций переполнился жалостью к прекрасной девушке и почувствовал, как из глаз его выкатились две большие слезы. Забывшись, он сунул было голову в пещеру, когда навстречу ему вывалилась толпа разбойников с заткнутыми за пояс топорами и короткими мечами. Грубо оттолкнув осла, они посыпались вниз по узкой тропе.

— Старуха! Жди нас к вечеру с богатой добычей! Да про еду не забудь. Не то поджарим да съедим тебя вместо жаркого! — крикнул предводитель.

— Или зажарим на вертеле осла! — добавил другой разбойник.

С хохотом они скрылись в чаще. Старуха с ворчанием выползла из пещеры и поковыляла по склону, собирая хворост для очага. Луций остался один, без присмотра.

«От разбойников всего можно ожидать, — размышлял он. — А вдруг и впрямь решат зажарить меня? Нет, надо бежать, пока не поздно».

Он, поводя ушами, прислушался. Потом подкрался к росшим у края площадки кустам. Старуха, сгибаясь под тяжестью вязанки, тяжело поднималась наверх. Громадный пук хвороста почти скрыл ее, и казалось, будто сухой колючий куст сам по себе карабкается по склону.

Медлить было нельзя. И тут Луций вспомнил про пленницу. Он сунул голову в пещеру и хотел было крикнуть: «Спасайся, красавица! Бежим!»

— Иа-ааа! — грянуло в пещере.

Девушка вздрогнула, метнулась в угол. Но, разглядев, что это всего-навсего осел, она приблизилась и нежной ручкой погладила Луция по голове между ушей.

— Ослик, милый, — всхлипнула девушка, — если бы ты понимал человеческий язык, послала бы я тебя за подмогой.

Луций, боясь снова напугать девушку своим ревом, не рискнул что-либо говорить. Он молча подогнул передние ноги и кивнул головой, приглашая пленницу оседлать его. Девушка оказалась сообразительной.

— Ай-да ослик! — обрадовалась она, ловко вспрыгнула ему на спину и, легонько ударив пятками в бока, приказала: — Скачи, милый!

Луций, чувствуя на себе приятную ношу, быстрым галопом припустил по тропе. Но, завернув за выступ скалы, они наткнулись на старуху. Мерзкая горбунья завопила, выпустила из рук вязанку хвороста и проворно уцепилась за ослиный хвост. Луций брыкался на бегу, пытаясь лягнуть ее задними ногами, но ничего не помогало. Старуха волочилась за ним по земле и громко верещала:

— А-аа! Стой! Стой, паршивый осе-еел!

Громко стучали копыта, сыпались с крутого откоса мелкие камешки. Острая боль пронзила Луция. Он уже думал, что лишился хвоста, когда голова старухи глухо ударилась о валун, и она со стоном разжала цепкие пальцы.

— Иа-ааа! — возрадовался Луций и с новой прытью помчался вниз.

С треском ворвался он в чащу леса. Ветви хлестали по глазам. Копыта выворачивались на корнях. Луций ни на что не обращал внимания. Его всадница, держась двумя руками за короткую ослиную гриву, крепко сжала его бока ногами.

— Скачи, не останавливайся, милый ослик! — приговаривала девушка. — Только спаси меня! Уж я тебя отблагодарю! Гриву расчешу золотым гребешком. Челку завью. Голову украшу венком. Накормлю отборным зерном. Повсюду буду славить моего спасителя! В книгах запишут твое имя! А как же тебя зовут, милый ослик?

«Луций!» — хотел крикнуть бедняга и, конечно же, взревел:

— Иа-ааа!

Счастливым смехом разразилась девушка. Она уже, кажется, поверила, что избегла страшного плена и вырвалась из лап разбойников.

А Луций, не зная усталости, несся по каменистой дороге, ведущей в город. Бежали навстречу круглые тени стоявших по обочинам пиний. Вздымались и медленно оседали позади клубы коричневой пыли. Редкие прохожие удивленно поглядывали на странную всадницу в богатых одеждах, оседлавшую не стройного коня, а простого сельского осла.

Имение родителей девушки раскинулось на самой окраине города. Из дома с радостными возгласами высыпали все домочадцы. Отец и мать кинулись обнимать свое любимое дитя. Слуги и служанки суетились вокруг юной хозяйки. Про Луция словно и забыли. Тогда он раздул ноздри, хлопнул себя хвостом и заревел во всю мочь, оглашая протяжным ослиным криком окрестности.

Девушка вырвалась из родительских объятий, подбежала к ослу, нежно поцеловала и приказала слугам отвести его на конюшню, поставить в самое лучшее стойло и насыпать в ясли отборного ячменя. Луция взяли под уздцы и повели прямиком на конюшню. Проходя мимо великолепного розария, он потянулся было к алым бутонам, но шагавшие по бокам слуги крепко держали короткий повод.

Глава шестая Воля и неволя

Новая благодетельница Луция частенько наведывалась в конюшню. Она готовилась к свадьбе и, обнимая осла за шею, нашептывала ему:

— Скоро я выйду замуж, милый ослик. Стану хозяйкой в своем доме. И тебя не забуду. Никакой работой утруждать тебя не позволю. Отпущу резвиться на деревенских лугах.

Слово свое она сдержала. Луция даже на свадьбу пригласили. Длинноухую его голову украсили благоухающим венком каких-то алых цветов. «Не розы ли это?» — взволновался Луций. Он стал трясти головой, стараясь ухватить языком хоть один цветок. Ему почти это удалось, когда его благодетельница невеста вскричала:

— Не смей трогать, милый ослик! Отравишься! Ведь это олеандр, лавровые розы! Они смертельны для животного!

Луций замер. Откуда ему было знать, что можно, а чего нельзя есть ослам? Спасибо доброй девушке, спасшей его от верной мучительной смерти.

На следующий день Луция накормили орехами, смоквами, свежими финиками, выпустили на волю в луга и поручили заботе пастуха. Вне себя от радости носился он по шелковистой траве, свободный от поклажи, не опасаясь получить удар палкой или ногой. Теперь-то наверняка удастся найти розовый куст и сбросить, наконец, мерзкую ослиную шкуру!

Однако надежды Луция не оправдались. Воля его неожиданно обернулась еще большей неволей. Жена пастуха, скупая и злобная женщина, не могла позволить, чтобы здоровая скотинка гуляла без пользы. Она приспособила осла вертеть мельничный жернов. И снова Луций получал полную порцию палочных ударов, а ячмень, что присылали для его пропитания, пускали в помол и продавали соседям. Ослу доставались лишь непросеянные, грубые отруби, перемешанные с песком.

Ни минуты отдыха не давали бедняге. Вдобавок ко всему его еще заставляли возить с горы нарубленные пастухом дрова. А погонщиком приставили пастушьего сынка, мальчишку безжалостного и жестокого. Он заставлял осла взбираться по самому крутому склону, нагружал такими огромными вязанками, которые впору везти слону. Луций сбивал копыта на острых камнях, хромал, а маленький погонщик нещадно лупил его палкой, норовя попадать все время в одно место. В конце концов у Луция на боку образовалась саднящая и вечно не заживающая рана. Переправляясь через небольшую горную речку, мальчишка взбирался на спину и без того тяжко груженому ослу, и тот, оскальзываясь на камнях, рисковал упасть и захлебнуться. Для собственного увеселения мальчишка придумал злую шутку. Он привязывал к ослиному хвосту пучок ядовитых колючек. Отмахиваясь от мух и оводов, Луций жестоко ранил сам себя острыми шипами.

Так проходили дни за днями. С утра Луций мерял кругами двор, крутя тяжелый жернов, а в полдень, в самый зной, тащился в гору и вниз по каменистому склону, скрытый под непомерной вязанкой дров. Он так отощал, что выпирающие ребра, казалось, вот-вот прорвут кожу. Шерсть свалялась, разбитые копыта сочились кровью, на шее от грубой веревки образовался багровый рубец. Луций уже подумывал о смерти. То ли кинуться вниз головой со скалы, то ли ступить в реке мимо брода и утонуть, захлебнувшись.

Он все еще не решился выбрать наилучший способ покончить с собой и навсегда избавиться от мучений, когда его снова погнали в гору за дровами. На этот раз мальчишка привязал осла к дереву, нарочно выбрав место, где не было ни клочка травы, а сам принялся собирать ягоды и с удовольствием лакомиться ими.

Вдруг из ближайшей пещеры высунулась лохматая голова громадной медведицы. Шум потревожил ее, всполошил медвежат, и эта дикая мамаша готова была растерзать непрошеных пришельцев. Услышав рычание медведицы, мальчишка проворней белки взлетел на дерево. А медведица уже выбиралась наружу. Луций в ужасе присел на задние ноги, рванулся и, оборвав веревку, ринулся вниз с кручи. Он бежал, падал, катился, обдирая шкуру, натыкался на валуны, ломился сквозь колючие кусты. Оказавшись наконец под горой, обезумевший от страха Луций не остановился, а во всю прыть понесся по лугу к небольшой рощице.

В тени куста сидел оборванный бродяга в стоптанных сандалиях. Перед ним на траве был разложен немудрящий завтрак — круг козьего сыра, кожаная фляга с вином и несколько сухих лепешек. Заметив беспризорного осла, оборванец поймал его, проворно вскочил на спину и, понукая палкой, погнал к дороге. Луций и не думал упираться. Он рад был убежать подальше от страшной медведицы, жестокого мальчишки и хозяйки-мучительницы и даже прибавил шагу.

Глава седьмая Золотая чаша

Дорога пересекла каменистую равнину, пробежала по краю ячменного поля, и теперь по сторонам тянулась вереница мелких огородов. Луций уже не несся во весь опор, а, усталый, еле волочил ноги. Привыкший за свой недолгий ослиный век к побоям, он не обращал внимания на удары палкой и понукания своего седока. Вскоре они въехали в шумный, многолюдный город. Луций совсем обессилел и остановился. Бродяжка соскочил на землю и потащил упирающегося осла за повод.

— Давай-давай, хилая скотинка, — приговаривал он. — Дотяни до базара. Там отдохнешь.

Базар оглушил Луция. Люди передвигались толпами, шумели, ругались, торговались. Бродяга со своим ослом протиснулся к лошадиному ряду и вдруг заорал, перекрывая гул толпы:

— Продаю осла целиком, вместе с ушами и хвостом! Поклажу носит, корму не просит!

Редкие покупатели останавливались, грубо лезли Луцию в рот, желая узнать возраст осла по зубам, щупали ноги, пошлепывали по бокам и, покачивая головами, отходили. Наконец к ним приблизился странный неопрятный старик, плешивый, но со спадающими на спину седыми сальными прядями. Он сходу принялся азартно торговаться, и бродяга, который рад был хоть что-то заработать, уступил ему осла всего за семнадцать денариев.

Так Луций попал к мошенникам, которые под видом жрецов бродили по городам и селениям, собирая милостыню и пожертвования на храм Матери Богов. Всю собранную за день добычу эти пьяницы и воры, обманывавшие доверчивых простофиль, к вечеру прогуливали и пропивали в шумной компании.

Уже на следующее утро, взвалив на осла закутанную в шелковый покров тяжелую статую богини, вся шайка выступила из города. В пестрых одеждах, с безобразно размалеванными лицами, кривляясь и приплясывая под дребезжание бубнов, пронзительные звуки флейт и звон медных тарелок, они ворвались в первый же городок. Миновав убогие хижины, шумная процессия остановилась перед оградой богатого дома. Они огласили воздух нестройными воплями и закружились в бешеном священном танце. Выглянул из дома зажиточный его хозяин. Плешивый предводитель шайки, которого сообщники звали Филеб, тут же сорвал с водруженной на осла богини покрывало и завыл:

— Служители священного храма и прорицатели явились к тебе, о господин! Прикажи, и мы предскажем судьбу тебе, чадам твоим и домочадцам, оградим цветущие посевы от града и засухи, дом — от пожара и пагубы, имение твое — от разорения.

У мошенников было всего одно прорицание, которое они ловко приспосабливали на все случаи жизни:

На призывы плешивого Филеба собрался народ. Всем хотелось узнать свою судьбу.

Один отправлялся торговать в дальние края, и ему втолковывали, что в упряжке у него будут быстрые кони, а торговля выйдет урожайной.

Девушке сулили жениха, с которым станет она ходить в одной упряжке до скончания века, а детей за свой век нарожают они, что урожайное поле осенью.

Парню, записавшемуся в солдаты, обещали бычью силу и богатую добычу.

И сыпались, сыпались в их кожаные кошели серебряные денарии. И каждую ночь напролет, устроив привал в уединенном местечке, шумно пировали мошенники. А утром начиналось все сначала. Луций тащился по изрытой канавами пустоши, шлепал по грязи, погружался по самое брюхо в зловонную болотную жижу, таская на спине не только тяжелую статую, но и нередко самого плешивого предводителя шайки. Хозяева и не думали кормить осла, и он на ходу ухватывал пучок травы или, обдирая губы, рвал сухие листочки с колючих кустов. Бедняга сбил в кровь копыта, отощал и уже не помнил ни о каких розах. Счастлив он был, когда под ногами стелилась ровная дорога, а привал устраивался на зеленой лужайке со свежей, сочной травкой.

Однажды мошенники под видом странствующих монахов попросились на ночевку во дворе храма. Луция привязали к ограде, а сами под покровом темноты забрались в алтарь. Не успел Луций сомкнуть глаз, как его уже вытолкали за ограду, взвалили на спину большой мешок и заставили бежать во весь опор, понукая пинками и злым шипением вполголоса.

Утренний туман приятно холодил натруженную спину, врачевал израненные ноги. Луций бездумно трусил по дороге, а мошенники радостно гомонили:

— Славно мы потрудились этой ночью!.. Да уж, кое-чего они теперь не досчитаются!.. Ха-ха-ха!.. Молодчина Филеб! Здорово придумал!..

Вдруг позади послышался дробный стук копыт и раздались грозные выкрики. Веселья у мошенников поубавилось. Их нагонял отряд всадников, вооруженных дротиками. Солдаты, придержав своих разгоряченных скакунов, окружили шайку. Капитан отряда сорвал со спины осла мешок, запустил туда руку и под угрожающий ропот остальных солдат вытащил большую золотую чашу.

— Вот она, золотая храмовая чаша! Вы не богомольцы, а гнусные воры и святотатцы! — вскричал капитан.

Мошенников хорошенько поколотили, надели на них ручные кандалы и, осыпая угрозами, потащили в тюрьму. Золотую чашу вернули в храм, а статую богини, которую возил Луций, поместили в храмовую сокровищницу как пожертвование. Осла забрал себе капитан и, долго не раздумывая, продал за гроши бедному огороднику.

Глава восьмая Олений бок

Глава девятая Пирожки и блинчики

Глава десятая Венок из роз

Прошел месяц странствий, и Луций со своим хозяином прибыли в Фессалию. Будто и не покидал Луций этих мест. Все так же высились синие вершины гор, подковой окружая поля, виноградники и масличные рощи цветущей, прорезанной реками и речушками равнины. По-прежнему разбросаны были тут и там тихие селения, тянулись к шумным городам пыльные, прямые дороги, утоптанные тысячами копыт и утрамбованные колесами груженых возов и легкокрылых колесниц. По странной воле судьбы Луций оказался в том самом городе, где начались его несчастья.

Весна была в самом разгаре. Сверкали изумрудной зеленью луга. В садах, прорвав жесткую кожу бутонов, благовонные розы разворачивали свои огненные лепестки. Начинались празднества в честь богини цветов Флоры. Девушки украшали себя венками, наряжались в легкие одежды божественных граций. Одни несли на головах корзины, полные цветов и плодов. Другие, сплетая руки, затевали веселые хороводы. Уже и флейты нежно напевали протяжные лидийские мелодии.

«Не мне нынче кружиться в хороводе с юными девами! Даже улыбку не могу им послать. Я только пугаю всех безобразным оскалом каменных зубов и грубым стуком грязных копыт», — горевал бессловесный Луций.

Но иногда, позабыв о своем ослином обличье и желая вплести свой голос в дружный хор распевавших гимны, он разевал пасть и громогласно ревел:

— Иа-ааа! Иа-ааа!

Этот ослиный порыв вызывал веселый смех, а хозяин, воспользовавшись вниманием толпы, заставлял Луция вновь и вновь показывать все заученные фокусы.

А тем временем приближался день главного праздничного шествия. Накануне вечером хозяин расположился на ночлег в небольшой харчевне. Давно уже он не привязывал Луция, а, предоставив ослу самому разыскивать корм, отпускал бродить поблизости. Ему и в голову не могло прийти, что за таким ручным ослом нужен присмотр.

По ночным улицам города постепенно стекались к храмовой площади толпы возбужденных, разряженных горожан. Плыли, разгоняя тьму, огни пылающих факелов. Человеческий поток увлек Луция, и он, стараясь не натыкаться на людей, опасливо трусил в тени домов.

Постепенно темнота ночи стала разбавляться серым предутренним туманом. Потянуло теплым весенним ветерком. Скользнул по верхушкам деревьев первый луч солнца. А вот и само светило выкатило на огненной колеснице и начало свой привычный круг по небесному ипподрому. Птичий хор приветствовал наступление утра. Мягким шелестом свежих, еще клейких листочков вторили воспрянувшие ото сна деревья. Белые пушистые облака протерли небо, и оно засияло лазурью.

Громче заиграли свирели и флейты. Улицы наполнились ликующими толпами. И началось триумфальное праздничное шествие масок. Каждый рядился по своему разумению и вкусу.

Шел юноша, наряженный солдатом, в военных доспехах и в шлеме.

Шел, потрясая козлиной бородкой, философ в широком плаще, соломенных сандалиях и с посохом в руке.

Шли птицелов и рыбак. Один держал в руке тростинку, смазанную клеем, а другой — тонкий прут с крючком на конце.

Шел со щитом и мечом обнаженный по пояс гладиатор.

Шел некто в драгоценных уборах, женском платье и позолоченных туфлях, уморительно покачивая бедрами и потряхивая завитыми локонами.

Шли рабы, несшие на носилках ручную медведицу, будто богатую матрону.

Но вот протекла шумная, пляшущая и весело смеющаяся толпа масок. Появились женщины в белоснежных одеждах. Они усыпали цветами путь, по которому шествовали жрецы в белых льняных высоко подпоясанных хитонах и легких сандалиях, стянутых выше щиколотки перевитыми красными ремнями. Их окружали юноши и девушки с фонарями, факелами и свечами. Небесной музыкой звучали флейты и свирели. Медленно двигался стройный ряд жрецов — высших служителей таинств. Первые несли масляную лампу, сделанную в виде золотой лодки с трепещущим на ветру языком пламени, будто алым парусом. Следом колыхалась золотая пальмовая ветвь. За ней над головами жрецов плыла золотая веялка, наполненная лавровыми веточками. Покачивалась на вытянутых руках амфора со священным напитком.

И — о радость! — два мальчика несли большой венок с вплетенными в него прекрасными алыми розами. Луций чуть не ринулся сквозь толпу, рискуя нарушить чинность процессии, но вовремя опомнился. Медленно, бочком, стараясь не обращать на себя внимания разноголосой веселящейся толпы, осел шаг за шагом приближался к торжественной веренице жрецов. Вот он, вожделенный венок! Никто не успел опомниться, как Луций вцепился зубами в пучок роз и принялся быстро и жадно пожирать один цветок за другим.

На глазах у изумленной толпы с ослом начали происходить необыкновенные превращения. Исчезла грязная, свалявшаяся шерсть. Распрямилась спина, и передние ноги стали человеческими руками, а копыта разделились на тонкие длинные пальцы. Голова округлилась, пропали ослиные уши. Губастая пасть уменьшилась, и улыбка блеснула ровным рядом зубов. Без следа исчез хвост. Теперь вместо осла явился всем красивый, гибкий юноша, покрытый попоной и с золотой уздечкой на шее. Никто и не помыслил о волшебном превращении. Люди думали, что перед ними ряженый.

— Смотрите! — послышалось в гуще горожан. — Как ловко этот парень нарядился ослом!.. Не отличить от вьючной скотинки!.. Ай да молодчина! Ха-ха-ха!..

Луций, мысленно воздав благодарность небесам, нырнул в толпу и смешался с человеческим потоком. Теперь уже смело работая локтями, он устремился назад, к дому Милона. Там только еще начиналось праздничное пиршество. Хозяин и гости возлежали на подушках, поодаль, среди женщин, восседала жена Милона — тайная колдунья Памфила. Луция встретили удивленными возгласами.

— Где ты пропадал так долго? — спросил Милон.

Памфила просто впилась в юношу глазами, ожидая ответа. Луций собрался было простодушно поведать хозяевам свою удивительную историю. Но тут служанка Фотида вплыла в пиршественный зал с блюдом фруктов. Она полоснула Луция сердитым взглядом, и он тут же прикусил язык.

— Гостил у тетушки Биррены, — спокойно проговорил Луций. — Она так меня любит, что ни на шаг от себя не отпускала.

Памфила недоверчиво покачала головой, а Фотида благодарно улыбнулась юноше.

Позже, поразмыслив, Луций решил никого не посвящать в свои приключения. И он был прав, потому что через много лет, поведав свою историю друзьям, получил в ответ лишь недоверие и насмешки…