Миклуха-Маклай

НА БЕРЕГУ МАКЛАЯ

«Витязь» еще стоял у берегов Новой Гвинеи, когда Миклуха-Маклай занялся устройством своего жилища. Он выбрал место на выступающем в море мысе, около которого протекал небольшой ручей и росли большие деревья. Это место, называвшееся, как он потом узнал Гарагасси, казалось ему наиболее подходящим: отсюда было недалеко до туземных деревень, и в то же время местность была настолько изолирована, что поселение здесь новых людей никак не могло стеснить папуасов.

Хижина Миклухи-Маклая в Гарагасси.

Было еще одно место, даже более удобное, для постройки жилища, но Миклуха-Маклай заметил, что поблизости от него на берегу туземцы держали свои пироги. Русский путешественник считал, что если он хочет заслужить доверие и расположение туземцев, то прежде всего не следует причинять им никаких неудобств. Поэтому он решил строить хижину в Гарагасси.

Благодаря дружеской помощи экипажа «Витязя» постройка хижины была закончена быстро. Очистив площадку от кустарников и мелких деревьев, матросы забили толстые сваи, на которых должен был стоять легкий домик из досок. Доски для будущего жилища Миклуха-Маклай предусмотрительно закупил еще на островах Таити. Но, к сожалению, их оказалось недостаточно и хватило только на нижнюю часть домика. Верхнюю половину стен и двери пришлось сделать из брезента. Впрочем, путешественник отнесся к этому с полным равнодушием, хотя брезент не обещал быть надежной защитой от непогоды. Миклуху-Маклая охватывало одно желание: поскорее остаться одному и начать свою научно-исследовательскую работу.

Капитан Назимов, зная, что Миклуха-Маклай имеет очень ограниченное количество продовольствия, распорядился выгрузить для путешественника продукты из своего собственного запаса. Туземцы, сначала напуганные появлением большого количества белых людей, видя, что им никто не делает зла, стали показываться около Гарагасси и наблюдать, как плотники строят хижину. Туземец, которого Миклуха-Маклай увидел первым в деревне, проявлял к путешественнику явную симпатию. Когда плотники окон чили постройку и ушли из Гарагасси, а Миклуха-Маклай, Ульсон и Бой начали устраиваться, Туй (так звали туземца) быстро догадался, что на берегу останутся только эти трое. Желая оказать услугу путешественнику, он выразительной мимикой попытался объяснить ему, что когда корвет уйдет, туземцы обязательно нападут на дом в Гарагасси и убьют всех троих. Туй показал на корвет, неподвижно стоявший на ослепительно синей воде залива, затем на далекий горизонт и махнул рукой. После этого он ткнул поочередно своим черным пальцем Миклуху-Маклая, Ульсона и Боя, а затем вниз, к земле. Убедившись, что его понимают, Туй показал на лес, произнес названия нескольких соседних деревень и сделал вид, что выходит из леса и начинает рубить хижину. Это означало, что туземцы названных деревень придут и разрушат жилище путешественника. Потом Туй выпрямился, отставил одну ногу назад, закинул правую руку над головой, как будто бросая копье, подошел к Миклухе-Маклаю, несколько раз ткнул его пальцем в грудь, полузакрыл глаза, открыл немного рот и, высунув кончик языка, принял положение человека, падающего на землю. Совершенно то же проделал он и с Ульсоном и Боем. Трудно было бы яснее изобразить участь, ожидавшую троих чужестранцев после ухода корвета.

Ульсон и Бой были серьезно взволнованы этой пантомимой и тревожно переглядывались, а Миклуха-Маклай, забывая об опасности, с интересом наблюдал эту сцену, констатируя сообразительность и находчивость папуаса и думая, что со временем получит еще большие данные для опровержения лженаучной и реакционной теории неравноценности человеческих рас.

Впрочем, он не оставил предостережения Туя без внимания. С помощью экипажа корвета Миклуха-Маклай заложил вокруг своего жилища несколько мин и теперь мог в любую минуту защитить себя от внезапного нападения, конечно, он понимал, что убить его туземцы всегда смогут, если захотят, так как все время сидеть в Гарагасси он не собирался, — не для этого он приехал в Новую Гвинею! Ведь изучение антропологии и быта туземцев было возможно лишь при условии общения с ними. Поэтому в день отплытия корвета Миклуха-Маклай выбрал место, где можно было бы зарыть рукописи, если не будет надежды самому дождаться возвращения корабля. Он показал это место офицерам «Витязя» и тепло простился с ними.

В последний раз шлюпка с матросами отчалила от берега. Миклуха-Маклай распорядился, чтобы Ульсон, в виде прощального салюта, спустил русский флаг, развевавшийся над мысом Гарагасси с момента, когда на берег вступила нога русского путешественника, но малодушный Ульсон не смог этого сделать, руки его дрожали, глаза были полны слез, он тихонько всхлипывал. Миклуха-Маклай спустил, флаг сам, а Ульсону предложил, пока еще не поздно, вернуться на корвет. Уже тогда русскому путешественник стало ясно, что на помощь этого труса в дальнейшем рассчитывать не придется. Однако Ульсон остался.

Едва корвет скрылся из виду, пришел Туй и подозрительно стал все осматривать. Особенное недоумение вызвали у него рычаги заложенных мин, назначения которых он понять не мог. Затем Туй удалился, но через некоторое время вернулся вместе с толпой вооруженных папуасов, принесших подарки, — кокосовые орехи и сахарный тростник. Несмотря на вооружение, туземцы были настроены миролюбиво, и от самого путешественника зависело теперь, какой оборот примут их отношения в будущем.

Миклуха-Маклай ласково принял подарки и тотчас отблагодарил туземцев кусками красной материи, бусами и гвоздями. Но он не хотел, чтобы папуасы вели себя бесцеремонно в Гарагасси, и мимикой показал им, чтобы они шли домой, так как он хочет спать.

Первую ночь в Новой Гвинее трое пришельцев провели тревожно. Они поочередно дежурили, опасаясь нападения. Впрочем, Миклуха-Маклай, любуясь великолепием тропической ночи, меньше всего думал о смертельной опасности, грозившей им.

Хотя ночь прошла без каких бы то ни было происшествий, — все трое чувствовали себя наутро страшно утомленными бессонницей. Миклуха-Маклай решил отменить ночные дежурства. Он считал, что энергия и силы понадобятся им для более продуктивной деятельности. Но Ульсон и Бой, потихоньку от него, продолжали свои ночные бдения.

Первые дни в Гарагасси Миклуха-Маклай провел за разборкой вещей. Туземцы проявляли удивительную деликатность. Видя, что русский путешественник почти не выходит из дома, они старались не мешать и не появлялись даже поблизости. Тишина и безлюдие тропического мира делали Миклуху-Маклая положительно счастливым. «Думать и стараться понять окружающее — отныне моя цель, — писал он в своем дневнике, — чего мне больше?

Море с коралловыми рифами с одной стороны и лес с тропической растительностью с другой — оба полны жизни, разнообразия; вдали горы с причудливыми очертаниями, над горами клубятся облака с не менее фантастическими формами. Я лежал, думая обо всем этом, на толстом стволе повалившегося дерева и был доволен, что добрался до цели, или, вернее, до первой ступени длиннейшей лестницы, которая должна привести к цели...»

Постепенно Гарагасси стало местом, куда охотно приходили туземцы. Миклуха-Маклай всегда приветливо встречал гостей и в беседе с ними накапливал запас туземных слов. Он буквально не выпускал из рук записной книжки. Но изучить язык папуасов было не так-то легко, и дело подвигалось медленно. «Очень трудно, — говорит Миклуха-Маклай, — заставить понять себя, если слово, которое хочешь сказать, не просто название предмета».

Вот как, например, узнавал он папуасские слова хорошо и плохо. Он брал в одну руку предмет, который нравился туземцам, а в другую руку — вещь, не имеющую в их глазах никакой цены. Показывая сначала первый предмет, он говорил по-русски хорошо, делая при этом довольное лицо. Туземцы, зная, что на русское слово они должны говорить свое, отвечали ему по-папуасски. Тогда он показывал туземцам второй предмет и говорил плохо отбрасывая предмет в сторону с пренебрежительной гримасой. В ответ он слышал другое папуасское слово.

Но вот беда. Проделывая в разное время этот опыт, он получал часто совершенно разные слова. Один раз ему казалось, что хорошо по-папуасски будет казь, а другой раз ваб. Потом он убедился, что казь означает табак, а ваб — горшок. Дело в том, что в одном случае он держал в руке пачку табаку, который туземцы очень ценят а в другом горшок, вещь, также для папуасов необходимую. Только по прошествии многих месяцев удалось ему, наконец, установить, что хорошо по-папуасски будет ауе, а плохо — борле.

Убедившись, что Туй и его земляки из деревни Горенду вполне освоились с ним в Гарагасси, Миклуха-Маклай решил сам нанести им визит. Отправляясь в первый раз в папуасскую деревню без приглашения туземцев, один, он задумался — брать или не брать с собой оружие? Конечно, он не знал, какой прием ожидает его в деревне, но после непродолжительного раздумья решил, что револьвер ему не поможет. Даже пустив его в дело в случае нападения он мог уложить на месте человек пять-шесть туземцев Возможно даже, что остальные, напуганные действием огнестрельного оружия, не посмели бы тронуть путешественника. Ну, а дальше? Отношения навсегда испортились бы и, рано или поздно, туземцы нашли бы случай отомстить ему. Но если бы и этого не случилось, — все равно научно-исследовательскую работу среди туземцев пришлось бы прекратить, и его пребывание на этом берегу потеряло бы всякий смысл.

Взвесив все это, он решил итти в деревню невооруженным. Неуверенный в том, хватит ли у него выдержки остаться совершенно спокойным в момент крайней опасности и не пустить в ход в целях самообороны оружие, — он сознательно оставил револьвер дома и взял с собой только записную книжку и карандаш.

Деревня Горенду (рис. М.-Маклая).

Миклуха-Маклай направился в Горенду — ближайшую от его дома деревню: там он имел много знакомых туземцев, неоднократно навещавших его в Гарагасси. Но в лесу он попал не на ту тропинку и незаметно для себя отклонился в сторону. Заметив свою ошибку, он решил, что возвращаться не стоит — не все ли равно, в какую папуасскую деревню ему итти. Риск был приблизительно одинаков.

Совершенно уверенный, что тропинка обязательно приведет его в какую-нибудь деревню, он продолжал итти, размышляя о туземцах. Вдруг из-за густой зелени кустарников он ясно услышал голоса туземцев, среди которых легко можно было различить мужские и женские. Он остановился, раздумывая, как ему поступить.

В этот момент около него появился мальчик лет четырнадцати. С секунду оба смотрели друг на друга в недоумении. От неожиданности мальчик, казалось, потерял способность двигаться. Опасаясь напугать его еще больше, Миклуха-Маклай также стоял неподвижно. Наконец, мальчик пришел в себя и стремительно бросился в деревню. Мгновенно раздалось несколько громких возгласов, среди которых выделялся особенно пронзительный женский визг, — и все стихло.

Решив, что медлить больше незачем, Миклуха-Маклай неторопливо вышел на площадку. Посредине ее стояла толпа вооруженных копьями мужчин, которые оживленно говорили между собой. Поодаль виднелась другая толпа вооруженных мужчин. Ни женщин, ни детей не было, — очевидно, они успели спрятаться.

При виде путешественника некоторые туземцы, стоявшие впереди, приняли воинственные позы, потрясая копьями и как бы готовясь бросить их в незваного пришельца. Миклуха-Маклай, делая вид, что не обращает никакого внимания на их угрозы, медленно подвигался вперед. Каждую секунду он ждал, что удачно брошенное копье оборвет его жизнь. Но отступать было бессмысленно. Так спокойно дошел он до одной из хижин, около которой остановился и повернулся лицом к туземцам. В то же мгновение возле самого его лица, одна за другой, пролетели две стрелы и воткнулись в дерево, стоявшее за хижиной. Повидимому, не все туземцы одобрили этот поступок, потому что среди них разгорелся спор, и некоторые обратились к Миклухе-Маклаю, указывая на дерево, как бы желая объяснить, что стрелы были пущены в птицу, сидевшую там. Путешественник решил, что его просто испытывают.

Никак не реагируя на поведение туземцев, Миклуха-Маклай продолжал внимательно их разглядывать, надеясь встретить хоть одного знакомого из тех, что бывали у него в Гарагасси, но таковых не оказалось. Кругом виднелись хмурые, встревоженные физиономии, как бы говорившие: Зачем ты пришел, зачем нарушаешь нашу покойную, налаженную жизнь.

Путешественнику стало как-то неловко: и в самом деле, зачем он пришел сюда из далекой России? Нужно ли стеснять мирное существование этих людей?

Авель, туземец деревни Горенду (рис. М.-Маклая).

Тем временем число туземцев все прибывало. Очевидно, в соседних деревнях успели уже узнать о появлении странного белого человека. Постепенно вокруг Миклухи-Маклая образовалось кольцо наиболее воинственно настроенных папуасов. Они громко разговаривали, враждебно поглядывая на путешественника и размахивая копьями. Один из них, возбужденный, казалось, больше других, внезапно размахнулся копьем на непрошенного гостя. Движение было замечательно быстрым и точным. Миклуха-Маклай даже не пошевельнулся, и копье резко остановилось в нескольких сантиметрах от его глаза.

Миклуха-Маклай был очень доволен, что не взял с собой револьвера, так как сохранить хладнокровие при таком бесцеремонном обращении было действительно трудно: он невольно отошел шага на два в сторону.

Спокойствие путешественника умиротворяюще действовало на папуасов. Раздались голоса, порицавшие чрезмерно воинствующих сородичей. Но положение все-таки было напряженным. Обе стороны чувствовали себя неловко, не предпринимая ничего решительного. Попытаться уйти Миклуха-Маклай не мог. Его охватила апатия; события последних минут сильно утомили нервы. Объясниться же с туземцами он не умел.

В эту секунду взгляд его упал на новую цыновку, лежавшую около хижины. Ярко освещенная лучами солнца проникавшими сквозь зелень пальмовых листьев, цыновка располагала к отдыху. Миклуха-Маклай оттащил ее немного в тень и лег на нее. Сразу стало легко и спокойно. Он закрыл утомленные ярким светом глаза.

Но тяжелые башмаки мешали ему. Усилием воли он за ставил себя сесть и расшнуровать ботинки. Эта процедура необычайно заняла туземцев. Теперь стало совсем удобно и он опять лег и закрыл глаза. Толпа туземцев, стоявших полукругом в некотором отдалении, с детским любопытством глядела на него. Один из них наклонился над башмаками и, казалось, весь погрузился в их созерцание.

Лежа с закрытыми глазами, Миклуха-Маклай припомнил все детали случившегося и подумал, что, если уж суждено быть убитым, то не все ли равно, как это произойдет, — стоя, сидя, лежа на цыновке или же во сне. К этому присоединилась мысль, что если бы при этом два три, даже шесть папуасов также поплатились бы жизнью было бы весьма слабым утешением. И он снова ощутил радость, что не взял с собой револьвера.

Уже сквозь дремоту он слышал голоса птиц. Резкий крик быстро летающих лори несколько раз заставлял его проснуться. Зато грустная песня коки и однообразный треск цикад успокаивали нервы и клонили ко сну.

Про^снулся Миклуха-Маклай часа через два. По положению солнца он легко определил, что было уже не меньше трех часов пополудни. Он чувствовал себя очень освеженным. Прежних усталости и апатии как не бывало. Туземцы продолжали сидеть полукругом около цыновки, шагах в двух от спавшего путешественника. Они разговаривали вполголоса, мирно жуя бетель.

Открыв глаза, Миклуха-Маклай заметил, что они убрали оружие, и вид их был далеко уже не такой воинственный и угрюмый, как два часа назад. Он еще раз пожалел, что не знает языка папуасов и не может объяснить им цели своего посещения и выразить дружеские к ним чувства. Поднявшись с цыновки, Миклуха-Маклай стал приводить свой костюм в порядок. Папуасы попрежнему с любопытством следили за каждым его движением. Миклуха-Маклай кивнул головой в разные стороны и пошел обратно по тропинке, которая привела его в эту деревню. Он чувствовал себя уверенно и хорошо; путь домой показался ему короче, чем утром.