Конец

Я сунул руку в карман. Там не было даже пистолета.

Ну вот и всё. Свобода.

Тот, кто столько долгих лет помыкал мной как хотел, тот, кто цинично пользовался моими мыслями, чувствами, бессонными ночами, угрызениями и прозрениями с одной-единствен-ной целью — склонить ту или иную даму к половому акту, этот кровопиец, тиран и циник меня покинул.

Как, помню, я его умолял:

— Ну посмотри же! Ну разве можно с этим созданием, которое нужно только обонять и лелеять, вытворить то, что ты предлагаешь?

— Ха! — отвечал он, твердый как кремень. — ещё как можно! Сейчас ты сделаешь следующее: усадив партнершу в на кухонный стол и подставив ей под левую ногу табуретку — вон она стоит, — ты прижмешь правую ногу партнерши к своему бедру, введешь меня во влагалище и начнешь совершать фрикции как миленький. И молчать у меня!

— Слушай, — убеждал его я, — она же близкий мне человек, я так люблю поболтать с ней на кухне о том о сём, мы так понимаем друг друга, а если я сделаю это, подруга превратится в любовницу, ей нужно будет покупать колготки, нижнее и верхнее бельё... Да чёрт с ним, с бельём, но ведь я же начну её ревновать к мужу, начальнику, я стану злобен и подозрителен, она начнёт мне врать, а врать она умеет так хорошо, что я не буду верить вообще ни одному её слову. Я превращу её и свою жизнь в ад, она сбежит от меня и будет счастлива, а я буду грызть табуретки и пить запоем.

Молчит.

— А про мужа её ты подумал? — продолжаю. — Милейший человек, последнюю рубашку отдаст. Мне же с ним водку пить, как я буду ему в глаза смотреть.^Да я сам муж, в конце концов! Я же столько лет сидел по другую сторону баррикад, я же этих любовников калёным железом!

Опять молчит, сволочь, но всё так же прям и непреклонен.

— Ну, и опять же, я ведь терпеть не могу врать, потому что всё равно не умею. А врать придётся с утра до вечера, это же тебе не девочка по вызову, у нас же общие знакомые, работа. Да, кстати о работе — ты что, не знаешь непререкаемого правила «не гадь, где живёшь»? Да и служебный роман — это так банально и бездарно. Все сразу же всё поймут, будут хихикать, жалеть, открывать глаза мужу, им же заняться-то больше нечем, там же одни старые девы.

Ему нечего возразить, я закуриваю и праздную победу. Нет ничего приятнее победы над самим собой. С ней не может сравниться никакой краткосрочный оргазм и временное облегчение. Пусть, пусть никто не узнает об этом подвиге, мне достаточно того, что я выдавил из себя ещё одну каплю рабства. «В человеке прекрасно именно то, что отличает его от животного», — с гордостью думаю я, подвигая табуретку под левую ногу партнёрши.

И ведь в чём подлость — я же его победил, разбил по всем пунктам, я же был абсолютно прав, и всё в конечном итоге вышло именно так, как я говорил, даже гораздо хуже. А этот мерзавец не возразил ни слова, не привел ни одного, даже самого смехотворного, довода, вроде необходимости продолжения рода. Какое продолжение рода? У всех и так давно дети.

Он просто взял да и показал в который уже раз, что я есть не более чем приспособление для передвижения этого безногого, безрукого и безглазого негодяя по белу свету.

— Читай побольше, питайся получше, да и пиджачок пора бы сменить, — говорил он мне иногда. — Размышляй о бытие, сказочку сочини, может, кто позарится — так и я себе что-нибудь подберу.

И ведь с ним были невозможны никакие договоренности! Полная бесчестность, беспринципность и отсутствие логики.

— Ладно, — шёл я на уступки, — раз уж ты никак без этого не можешь, вон девочка-одуванчик. Она будет нас любить по гроб жизни, стирать носки и впускать тебя по первому требованию.

— Не-а, — отвечает, — хочу вон ту суку, стерву и неврастеничку. Она выпьет тебе всю кровь, перетрахается со всеми твоими друзьями и будет вспоминать о тебе только в день получки.

И что на это можно возразить? Ни-че-го.

И вот я свободен.

Ах, с каким удовольствием я полюбуюсь нынче же на ещё одну кровопийцу!

А то как оно было — я провожу над собой две недели внутреннюю работу, просыпаюсь однажды утром, прислушиваюсь к ощущениям — ура! — не хочу. Вообразишь её себе и так, и эдак для контроля — нет, даже подумать противно. Как я раньше мог её хотеть? Тьфу, пакость!

Ну и что? Потом она приходит, тут же чует неладное, что-то такое делает, как-то эдак смотрит, и кранты — куда что девалось? То есть откуда что взялось?

Очень это унизительно, когда тебя дёргают за верёвочку.

А верёвочка-то оторвалась!

Вот и ищите теперь ко мне подходы. Что, не получается? Вы никаких других верёвочек и не знаете?

А есть ли они, другие верёвочки?

Я прислушиваюсь к себе: любовь к родине? к новому порядку? к окружающей среде? её и раньше-то не было, а теперь и вовсе...

Завтра же уволюсь с работы — на хрена мне столько денег? Устроюсь ночным сторожем в детский сад. Пиджак прослужит ещё лет пятнадцать, ем я мало, путешествовать уже не тянет, это раньше всё в Таиланд хотелось из любопытства съездить, а теперь зачем? Иероглифов почитать?

Похоже, это конец.

Загрузка...