Миллион загадок

Звонцы

Шел я домой под вечер лесной опушкой. Было совсем тихо. И вдруг мне почудился легкий звон. Так иногда в ушах звенит. Ну, думаю, не заболел ли — у меня иногда звенит в ушах, если температура поднимается. Обидно заболеть, когда наконец установилась погода и можно каждую свободную минуту проводить в лесу. Ведь каждый день приношу домой богатую добычу — едва успеваешь вечерами раскладывать собранных в окрестностях города насекомых по коробкам с ватой и делать записи в дневнике. Иду так, горюю, а звон в ушах все сильнее и сильнее. Только звон какой-то неровный: то тише станет, то громче.

А потом зазвенело уже очень громко да вроде бы на этот раз и не в ушах, а где-то над головой. Глянул вверх, а над головой — целый столб пляшущих в воздухе комариков-звонцов! Даже обрадовался комаришкам. Я их хорошо знал — это вовсе не те кусачие комары, от которых иной раз бежишь из лесу без оглядки, и не докучливые москиты, а другие, совсем безобидные комарики. За характерный полет — как будто комарика кто-то на ниточке много раз поддергивает вверх, а он снова падает — их еще зовут дергунами. У звонцов пушистые красивые усики и узкие прозрачные крылья, а их личинок, живущих на дне ручьев и лужиц, рыболовы зовут мотылем, употребляя как наживку — рыбы видят издалека аппетитных красных червячков, насаженных на крючок. Кстати, неприметные эти комарики приносят большую пользу в рыбном хозяйстве, так как мотыль — пища питательная, и замечено, что рост рыбьей молоди зависит от количества мотыля в водоеме.

Но ведь я прошел уже немало, а звенело все время. Неужели комарики так и летели над головой? Стою я так, гляжу вверх на звонцов, закинул назад голову — с нее свалился берет, а комарики сразу же рассеялись. Поднял берет, надел, и через несколько секунд звонцы заняли свое место опять над головой.

Вот так штука — значит, все дело в берете! Опять пробую: сиял — комарики исчезли, надел — полк в полном составе тут как тут, то снизится, то уйдет вверх, но держит строй — по вертикали от берета не отклоняется, головы всех дергунов в одну сторону направлены. Остановлюсь — и стая ни с места, только слышится веселый звон сотен пар маленьких крыльев.

Я уже подмечал, что теплыми вечерами часто собираются в стаи и пляшут в воздухе многие комары: звонцы, толкунчики, коретры. Они слетаются с ближайших окрестностей к какому-нибудь заметному ориентиру — ветке, углу здания, лужице. Я бросал во дворе бумажку, и через несколько минут над ней появлялось два-три звонца. Иногда же стаи крылатых танцорок бывают огромными — издали такой комариный «ток» напоминает клубы дыма.

Теперь я догадался, почему стая звонцов не желала расстаться с моим беретом: выгоревший, светлый, хорошо заметный в сумерках, он был отличным ориентиром — вот звонцы и держались его, пока он был на голове. А когда снимал — теряли из виду и разлетались. Волосы-то у меня темные.

Ну ладно, думаю, с этим все ясно. А вот зачем они это делают? И вообще, зачем в стаи собираются? Скорее всего, стаи двукрылых — это свадебные «игрища». Но я видел раньше, как над упавшим с дерева светлым листиком плясал всего-навсего один крохотный звонец — какая уж тут свадьба! Или, к примеру, почему какая-нибудь одинокая муха часами кружит в комнате под лампочкой — просто так, для удовольствия?

Вот тогда я и задумался — столько лет вожусь с насекомыми, собираю коллекции, микроскоп себе завел, лупы всякие, книг целая полка, одних названий латинских вызубрил — не счесть, а многое ли узнал о насекомых? Правда, в книжках очень подробно описана жизнь вредителей, над муравьями, над пчелами и термитами ученые потрудились немало — уж очень интересен общественный образ жизни этих насекомых, — зато об остальной миллионной армии шестиногих известно совсем немного. И нигде не написано, почему мухи кружат под лампочками, хотя хорошо изучена вся хитрая механика этого полета, и каждая жилка на крыльях мухи имеет свое название. А о том, для чего звонцы над бумажкой пляшут, я что-то нигде не читал.

Так и летели комаришки у меня над головой, до самого города провожали. Шел я и думал: как все-таки мало еще знаю о жизни насекомых!

Крылатые хищницы

Багровое, потускневшее солнце величаво опускается в голубоватую мглу, нависшую над бескрайними степными просторами. Мы с Серегой здесь с утра: небольшой островок берез и осинок, окруженный со всех сторон морем пшеницы, дал нам богатую добычу. Днем на его опушках высоченные цветущие травы кишели живностью. Пакеты с различными бабочками, морилки — баночки с парами эфира, заполненные всевозможными насекомыми, коробки с живыми гусеницами, немало интереснейших наблюдений — вот наши охотничьи трофеи. Дичь исчисляется не единицами, а сотнями — какой даже самый удачливый охотник может похвалиться столь богатой добычей?

Готова мягкая постель из душистого сена, на расчищенной полянке сложены сучья для костра. Неподалеку заскрипел коростель, где-то из пшеницы отозвался другой, — неторопливо перекликаются в вечерней тишине невидимые птицы. Высокое-высокое небо еще пронизывают жемчужные лучи закатившегося уже солнца. Скоро наступит летняя ночь — теплая, тихая, полная чудес.

Захваченные торжественностью этой минуты, мы не замечаем кипящей вокруг вечерней жизни. Но вот совсем низко над травой с шелестом проносится большая стрекоза-коромысло. Пытаюсь взять стрекозу сачком, но ее плохо видно в полумраке. Тогда ложусь на землю и на фоне светлого неба вижу сразу несколько темных силуэтов крупных стрекоз, неторопливо снующих на «бреющем» полете низко над землей.

Не насытившись за день, неутомимые и прожорливые хищницы торопятся воспользоваться последними минутами охоты. Вечером разные летающие насекомые, готовясь ко сну, снижаются к земле, к растениям, а стрекозы — тут как тут.

Сделав крутой вираж, хищница на лету хватает зазевавшеюся комара — я вижу, как она жует свою добычу. Через несколько секунд снова молниеносный маневр, комар еще во рту, а в лапах — новая жертва, на этот раз бабочка. Делаю короткий взмах, и стрекоза уже бьется в сачке. Достаю ее — сильную, глазастую, с голубым узором по брюшку, и отнимаю большую белую пяденицу, попавшую в лапы хищнице. Мощные челюсти продолжают сжимать останки незадачливого комара.

Целый день крылатая охотница реяла в воздухе, хватая свои жертвы одну за другой, а аппетит ее не убавился и поздним вечером! Эта «попрыгунья-стрекоза» сумеет себя прокормить, не обращаясь, как в известной басне, к муравью за помощью, да еще и людям принесет немало пользы. Сколько докучливых комаров и мошек, вредных бабочек и мух истребит она за день!

Пристроившись на земле, я ради «спортивного интереса» ловлю одну за другой несколько стрекоз. Они летают совсем рядом: пролетит немного по прямой, развернется, снова летит прямо на меня, прихватывая по пути насекомых. Днем поймать такую стрекозу на лету не так просто — полет ее быстр, зрение острое, а сейчас добыча чуть ли не сама летит в сачок.

— Папка, — просит сын, — дай и мне половить! — Отдаю ему сачок, он садится на корточки и легко берет увлекшуюся охотой стрекозу.

Становится еще немного темней, и все стрекозы вдруг исчезают, — наверное, и им тоже ничего не видно. Всего несколько минут продолжалась эта поздняя стрекозиная охота.

Лишних стрекоз мы с Сережкой тут же выпускаем — для чего нам их столько? Все равно у засушенной стрекозы узор на груди и брюшке тускнеет, а глаза теряют свой замечательный переливчатый блеск и становятся бурыми. Да и в коллекции нашей стрекозы этого вида уже есть. Не улетит лишь одна — я давно обещал Сереже показать устройство мышечного «мотора» этих крупных и сильных летунов. Но анатомией мы займемся завтра.

Зажигаю костер. Потрескивают сухие сучья, и легкие трепетные искры поднимаются высоко-высоко над росистыми травами и притихшими березками к загорающимся на вечернем небе звездам.

Ночная охота

Кружащиеся вокруг лампочки теплой летней ночью насекомые — кому не знакома с детства эта картина? Многие из вас, видимо, любовались изысканной нежной окраской ночных бабочек — этих таинственных созданий, скрывающихся днем где-то в укромных уголках и вылетающих лишь в сумерки. За многие сотни метров сворачивают они на призывный свет далекой лампы, и вот у огня порхают десятки, сотни различных насекомых, опаливая усики, крылья, лапки. Порой они слетаются в огромных количествах.

Я подвешиваю лампу в комнате, против открытой форточки. Яркий свет заливает клумбы с цветами, весь двор. У окна начинают порхать насекомые. На фоне темного ночного неба они кажутся значительно крупнее своих размеров. Вот на окно садится темная мохнатая бабочка — совка, и большие глаза ее загораются изнутри глубоким красноватым светом. Вы видели, как светятся в полумраке глаза у кошки? Это свет окна или лампы, собранный линзой-хрусталиком глаза сквозь широко открытый зрачок, отражается глазным дном. У ночных бабочек свечение глаз имеет ту же природу, только лучи лампы преломляются и отражаются сотнями и тысячами отдельных фасеток, из которых состоит сложный глаз насекомого. Два маленьких красных огонька сверкают за окном, пока совка не заползет в форточку. Она вьется у лампы, влетает в комнату, и вскоре первая добыча затихает в морилке в парах эфира.

Пока вожусь с совкой, в комнате появляется множество насекомых. Слышится тонкий писк комариков-звонцов, кружатся мелкие бабочки, перепончатокрылые, по столу бегают жучки-стафилины, вздергивая длинным брюшком. Медленно проползает маленькое существо со стройным металлически-зеленым телом и нежными радужными крылышками. Это — наездник из семейства хальцидид, — их личинки питаются яйцами других насекомых. Неторопливыми движениями и большой головой он напоминает какого-то крохотного умного человечка.

В морилке уже немало пядениц, листоверток, разных жучков, двукрылых, несколько совок, бабочка-серпокрылка с перистыми усиками и красивыми широкими крыльями, острые углы которых изящно загнуты назад.

Наконец влетает долгожданная добыча, крупная ночная бабочка — бражник, или, как ее иначе называют, сфинкс. После столь мелкой «дичи» она кажется огромной. Как птица носится сфинкс по комнате, слышится низкое мягкое гудение его быстрых сильных крыльев. Вот он пролетает мимо и обдает лицо струей воздуха — сильной, как от вентилятора.

Уже полночь, а охота в самом разгаре. В комнате нелегко орудовать сачком — того и гляди свалишь что-нибудь или разобьешь. Мелкую бабочку трудно поймать без того, чтобы не повредить. Пока она ползает по столу, брызгаю на нее капелькой эфира, и она моментально успокаивается. Чтобы бабочка не ожила, кладу ее в морилку.

Морилки наполняются добычей. Среди ночных насекомых немало и дневных, по-видимому, обманутых ярким светом. Поутру разбираю трофеи. Они богаты и разнообразны, здесь насекомые многих отрядов. Одних бражников — сразу три вида. Особенно эффектен глазчатый бражник. На фиолетово-красном бархатном фоне задних его крыльев «нарисованы» большие голубые глаза с широкой черной каймой. Как жаль, что некоторые краски ночных бабочек — красные, розовые, фиолетовые — выцветают со временем, особенно в коллекциях, выставленных на свет. Дело в том, что окраска этих чешуек имеет не оптическую природу, как у большинства дневных бабочек, а обычную.

Фауна ночных насекомых Западной Сибири очень богата. Правда, они уступают своим тропическим собратьям по размерам и окрашены поскромнее, но стоит только применить лупу, и картина резко изменится. Многие из моих знакомых, которым я показываю свои коллекции, сомневаются в том, что они собраны только в ближайших окрестностях Исилькуля — настолько экзотична окраска многих видов. Только за один сезон можно не выходя из комнаты (даже в большом городе) собрать хорошую коллекцию ночных насекомых, а также сделать много интересных снимков, рисунков и полезных наблюдений.

Однако ни с чем несравнима ночная охота вдали от города, где-нибудь в степи или на лесной опушке. Многие недели я с нетерпением дожидаюсь теплой тихой ночи, когда после жаркого дня небо к вечеру затянет облаками. Они, как одеяло, укроют неостывшую еще землю, погасят луну, мешавшую при ловле на свет, не дадут выпасть росе, в которой нежные крылья любителей ночных полетов могут промокнуть.

В рюкзаке — электрический фонарь, которым пользуются железнодорожники, сачок, пара стеклянных банок, пузырек с эфиром, пинцет, морилка и нехитрая ловушка для насекомых — бумажная воронка длиною сантиметров в тридцать, подвешиваемая под фонарем. Сверху она сантиметров двадцати в диаметре, а узким концом — диаметром сантиметров четырех — вставленная в банку и опущенная до ее середины. В банке лежат полоски бумаги, чтобы насекомые не сбивались на дне в кучу. Воронку с банкой подвешиваю к фонарю, а фонарь привязываю к дереву. Чтобы воронка не загораживала много света, ее верхний край срезан косо — так, чтобы фонарь освещал землю и вблизи. Ловушку устанавливаю засветло, готовлю сачок, в отдельную морилку бросаю большой комок ваты с изрядной дозой эфира (чтобы посаженная туда бабочка замерла возможно быстрее, не успев испортить свои нежные покровы), проверяю фонарь и ожидаю наступления темноты.

В этот раз я устроил свою засаду далеко за городом, на опушке березового перелеска, затерявшегося среди бескрайних полей наливающейся пшеницы. На степь опускается ночь, низкие темные облака принимают причудливые, таинственные формы, В хлебах перекликаются перепела, заводит свою неумолчную ночную песню зеленый кузнечик. Где-то в вышине слышится посвист невидимой стаи куликов, а тонкий многоголосый писк возвещает появление вездесущей комариной армии. Лора включать фонарь.

Длинный, яркий луч света рассекает ночную темноту, ложится через пшеничное море, освещает далекий березовый островок. Пока налаживаю фонарь, огромный пугающий призрак — моя собственная тень — носится по полю, угадывается на небе. Небо кажется еще чернее, зато в моем маленьком лагере, под фонарем, тихо качающимся среди густых березовых ветвей, становится по-домашнему уютно. Мы с Сережкой намазываемся репудином от комаров, раскладываем свои пожитки, расстилаем под фонарем плащ, достаем еду, фляжку с водой и, пока к свету слетаются насекомые, принимаемся за ужин.

Я рассказываю сыну о ночных насекомых Крыма, о своих первых ночных охотах.

Это было в Симферополе, много лет тому назад. Однажды утром я заглянул в вестибюль пединститута, где при открытых дверях ночью горела лампочка, и увидел множество залетевших туда разнообразных ночных насекомых. На потолке, стенах, окнах сидели, ползали, порхали яркие пятнистые медведицы, стремительные острокрылые бражники, мохнатые коконопряды, ширококрылые пяденицы, по углам приютились совки, хохлатки, огневки и другие бабочки, по полу ползали жужелицы, рогатые копры, носороги, разные жуки, — откуда бы взяться этим жителям лесов и степей в городе? Зачем слетелись они сюда? Какой магической, непреодолимой силой оказался для них свет простой электролампочки? Я был поражен этим удивительным зрелищем, оно запомнилось мне навсегда.

У нашего дома по Фабричному спуску стоял фонарный столб. С наступлением сумерек на нем загорался свет, и вскоре сюда слетались насекомые. Ловить их было трудно — фонарь висел высоко — приходилось довольствоваться теми, что упадут к подножью столба. Низко, на «бреющем» полете, летели лишь крупные, грузные жуки — обычные в тех местах короткие крымские носороги-силены, черные блестящие навозники-копры, тяжелые хрущи. Моя желанная добыча — крупные, до четырех сантиметров, мощные красавцы-носороги — появлялась редко. Услышав издали гудение, я знал — летит жук, а когда он появлялся в полосе света, ударом руки сбивал его на землю.

В нашем доме горели тогда еще керосиновые лампы, и на их свет темной крымской ночью в открытое окно порой вторгался неожиданный гость. Тут же за ним начиналась погоня. Я уже немного разбирался в насекомых, но моя мать, по незнанию, всех ночных бабочек упорно причисляла к платяным молям и, вооружившись тряпкой, спешила истребить мнимую охотницу до ее платьев. Десятисантиметровая толстенная гусеница бражника, будь он действительно «молью», обглодала бы дочиста не один меховой воротник. За несчастную вступался я, и бабочке наказание заменялось — вместо удара тряпкой она оказывалась в моей коллекции.

Множество насекомых появлялось у фонарей в городском саду. Немало интересных экземпляров я добыл именно там, среди густых деревьев и благоухающих цветов. Интересно было наблюдать, как бражник подлетает к цветку, на лету замирает на месте, выпрямляет свернутый спиралью длиннейший хоботок и погружает его в венчик цветка. Выпив каплю душистого сладкого нектара, бражник замирает у второго цветка, у третьего и вдруг, встрепенувшись, стремительно уносится к другой клумбе. Полет его красив, точен, быстр, и движений его крыльев не разглядишь, зато во время «стоячего полета» бражника над цветком поражает быстрота его движений: его трепещущие крылья сливаются в мерцающие туманные пятна, как лопасти работающего вентилятора. По неопытности мне тогда долго не удавалось сохранять в целости этих крупных красивых бабочек — в сачке за несколько секунд пыльца с крыльев и бархатистая шерстка со спинки обивалась. Однако впоследствии я наловчился сохранять их целыми: поймав бабочку, немедленно впрыскивал ей шприцем сквозь сачок — шприц был всегда наготове — несколько капель спирта. Гордостью моей первой коллекции были крупные сфинксы — зеленоватый, со сложным мраморным узором олеандровый бражник, серый с розовым вьюнковый бражник и, конечно же, знаменитая огромная «мертвая голова» со своим зловещим рисунком на спинке…

Но пора и за дело — ужин закончен, сибирская ночь давно добралась до нашего лагеря, а у фонаря уже вьется порядочная крылатая стая.

Сегодня особенно много любителей ночного света среди двукрылых. Изящные комарики-звонцы всех размеров, зеленые, серые, прозрачные, кто с длинными нежными ножками, кто с роскошными пушистыми усиками, кружатся у света, усаживаются у фонаря, проваливаются в воронку. Тут же толпятся разные мушки. Юрко шныряют узкокрылые растительные моли в шелковистых и серебристых нарядах, отороченных длинной бахромой. Ловить и сохранять их трудно — уж очень они мелки и нежны, зато среди них есть замечательно красивые виды. Вот на лист дерева вблизи фонаря садится крохотное создание, блестя своими крыльями, золотистый цвет которых оставляет далеко позади металл самой высокой пробы. Это — микроптерикс, маленькая растительная моль. Она отличается от других бабочек не только своим нарядом — вместо хоботка для сосания нектара у нее есть маленькие челюсти-жвалы, которыми она пережевывает цветочную пыльцу. Осторожно стряхиваю ее в морилку. Как жаль, что у меня только один экземпляр! Поэтому не решаюсь до сих пор расправить ее крылья, чтобы не попортить дивный золотой наряд.

Громкими щелчками, стукаясь с размаху о бумагу воронки, возвещают о своем прилете афодии — аккуратные блестящие жучки. Они летают и днем на пастбищах, разыскивая навоз, которым питаются и сами жучки и их личинки. Не успев спрятать крылышки, афодии один за другим неуклюже сваливаются в банку.

Бабочек покрупнее ловлю сачком, некоторых стряхиваю прямо в морилку, иных отправляю в нее при помощи пинцета. Туда попадают и снежно-белые волнянки, и пестрые пяденицы, и наездники с длинным острым хвостом-яйцекладом.

Заметно посвежело. В просветах между редеющими облаками показались звезды, яркий метеор неторопливо перечеркивает небо. На траву быстро оседает обильная роса. Кончается лет насекомых, у фонаря остаются только комары. Снимаю воронку, захлопываю банку крышкой, кинув туда ватку с эфиром, — что ж, добыча не так уж и плоха! Пусть это мелкие насекомые, но назавтра лупа и микроскоп докажут, что многие из них красивее, а то и интереснее самых крупных бабочек юга.

Освещая путь тем же фонарем, возвращаемся домой уже поздней ночью, усталые, промокшие от росы, но полные незабываемых впечатлений.