Миллионерша

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Кофейня гостиницы «Свинья и дудка», превратившаяся теперь в холл фешенебельного загородного отеля «Под кардинальской шапкой». Длинные столы исчезли: их заменили чайные столики с дорогими креслами вокруг них. Старого полубуфета, чучела рыбы и вывесок-щитов больше нет. Теперь в комнате стоит элегантное двухместное бюро, разделенное на две половины перегородкой и освещенное электрическими лампами под изящными абажурами. Рядом стол, на нем груда всевозможных газет и журналов. В дальнем конце комнаты, со стороны двери, стоит диван с красивыми подушками, рассчитанный на трех Человек. У противоположной стены — три кресла, которые вместе с диваном полукольцом окружают камин. Старая вешалка отправилась на ту же свалку, что и полубуфет. Стены заново оклеены обоями приятной цветовой гаммы. Паркетный пол щедро покрыт восточными коврами. Налицо все атрибуты новенького с иголочки холла в первоклассном отеле.

Элестер в костюме гребца с довольным видом развалился на диване и читает иллюстрированный журнал. Патриция в своем лучшем летнем платье, спокойная и радостная, вяжет, сидя в среднем из трех кресел, напротив дивана.

Вторая половина погожего летнего дня. Общая атмосфера — райское блаженство воскресенья, проводимого за городом.

Элестер. Знаешь, Полли, тут просто красота!

Патриция. Да, милый, здесь очень хорошо.

Элестер. Провести конец недели на реке — что может быть лучше? Утром погребешь, чтобы размяться и нагулять аппетит, потом хорошенько позавтракал — и лоботрясничай сколько влезет. Чего еще в жизни надо?

Патриция. Ты так великолепно гребешь, Элли! Люблю, когда ты сидишь на веслах. И когда шестом орудуешь — тоже. Ты такой красивый, когда стоишь в лодке.

Элестер. Самое лучшее на реке — это ее покой, благословенный покой. Ты тоже очень спокойная: я никогда не боюсь, что ты ни с того ни с сего поднимешь скандал. И река такая тихая. Не знаю, что меня больше успокаивает — ты или река. А дома мне кажется, что я три раза на дню перебираюсь через Ниагару.

Патриция. Не думай об этом, дорогой. Твой дом не там, а здесь.

Элестер. Ты права, родная: дом и должен быть таким, хотя здесь всего-навсего отель.

Патриция. Да разве на свете есть что-нибудь лучше, чем хороший отель? Здесь отдыхаешь от всех домашних забот: никаких осложнений с прислугой, никаких налогов и платежей. Мне нигде не бывает так спокойно, как в гостинице. Впрочем, для мужчин это, наверно, не так.

Входит управляющий отелем — молодой элегантно одетый человек. Он держит в руках книгу регистрации посетителей, которую раскрывает и кладет на газетный столик, после чего подобострастно приближается к гостям.

Управляющий (остановившись посередине между Элестером и Патрицией). Добрый день, сэр. Надеюсь, вам у нас нравится?

Элестер. Благодарю вас, да. Но что вы сделали с бывшей гостиницей? Год тому назад, когда я был здесь, тут стоял обыкновенный трактир под вывеской «Свинья и дудка».

Управляющий. Так и было до самого последнего времени, сэр. Мой отец держал «Свинью и дудку», как это делали его предки чуть ли не со времен Вильгельма Завоевателя. Однажды в «Свинье и дудке» на целый час остановился кардинал Вулзи — его мул потерял подкову и животное пришлось отвести к кузнецу. Уверяю вас, предки мои были очень высокого мнения о себе. Но, как люди необразованные, они погубили гостиницу, всячески стараясь улучшить ее и выбрасывая поэтому старинную утварь. В последнее ваше посещение гостиница была уже при последнем издыхании. Мне было стыдно за нее.

Элестер. Ну, сейчас-то она у вас первоклассная.

Управляющий. О, это не моя заслуга, сэр: я не хозяин, а только управляющий. Вы не поверили бы мне, расскажи я вам, как все получилось. На мой взгляд, это куда романтичнее, чем старая басня о кардинале Вулзи. Но не стану мешать вам болтовней. Не угодно ли вам еще чего-нибудь для полного вашего удобства?

Патриция. Мне хотелось бы узнать, что же произошло с вашей старой «Свиньей», если вы, конечно, располагаете временем.

Управляющий. Всегда к вашим услугам, сударыня.

Элестер. Валяйте, старина.

Управляющий. Так вот, в один прекрасный день к нам явилась наниматься в судомойки какая-то женщина. У моего бедного старика отца не хватило духу выставить ее, и он согласился взять ее на пробу на день-другой. Она приступила к работе. Вымыла две тарелки, разбила полдюжины. Моя старушка мама была просто вне себя — она страшно дорожила своими тарелками. Она, бедняжка, и не подозревала, что посуда у нее дешевая, уродливая и старомодная. Она сказала, что раз судомойка разбила тарелки, то ей за них и платить: пусть остается на месяц, а там их стоимость вычтут у нее из жалованья. Судомойка тут же отправилась в Рединг и привезла груду посуды; мать, как увидела, разразилась слезами: говорит, что мы навеки опозорим себя, если станем подавать гостям еду в такой старомодной посуде. Но на другой же день одна американка, приехавшая сюда на лодке с целой компанией, купила эту посуду прямо со стола за тройную цену. После этого матушка не решалась даже пикнуть. Судомойка взяла дело в свои руки, да так, как нам бы никогда не суметь. Это было жестоко по отношению к нам, но она всегда была права — этого у нее не отнимешь.

Патриция. Жестоко? Достать для вас хорошую посуду — разве это жестоко?

Управляющий. Дело, конечно, не в посуде. Это пустяк, легкий и милый эпизод. Старая посуда только и заслуживала, чтобы ее перебили и выбросили в мусорный ящик. Главное не в этих толстенных тарелках, отбивавших у гостей аппетит, а в том, что «Свинья и дудка» была единственным пристанищем для стариков, которые уже сделали в жизни свое дело и не умели приспособиться к новым веяниям. Без гостиницы им оставалось одно — день-два побродить по улицам, а затем отправиться в работный дом. У нас был бар, который мои родители обслуживали сами; мать всегда работала в нем, прифрантившись, как ей казалось: бедняжка даже не подозревала, что мир повзрослел со дня ее свадьбы. Судомойка раскрыла моим родителям глаза на самих себя. Это их совершенно убило, потому что она была права, этого нельзя отрицать. Старику пришлось сдаться: он жил только на закладную с земли и совсем было зашел в тупик с уплатой процентов. А тут судомойка полностью расплатилась по закладной, и мы окончательно попали к ней в руки. «Вам пора продать землю и отправиться на покой. Ничего путного вы здесь не сделаете»,— объявила она старикам.

Патриция. Ужасно! Как она могла вот так взять и выбросить их?

Управляющий. Да, нам пришлось тяжело, но все было правильно. Продолжай мы хозяйничать сами, наше имущество все равно бы рано или поздно описали. Дело есть дело: сантименты здесь ни при чем. Кроме того, подумайте, сколько она сделала нам добра. Мать с отцом никогда бы не выручили за свою землю столько, сколько дала она. А возьмите, к примеру, меня. Я стыдился своей гостиницы, но из любви к родителям все-таки держался за «Свинью и дудку», хоть и понимал, что дело безнадежно. Теперь же наш отель делает честь всей округе и дает работу большему числу людей, чем старая «Свинья» в лучшие ее дни. А я — управляющий отелем с таким жалованьем и процентами, о которых и мечтать не смел.

Элестер. Значит, вас она не выставила, старина?

Управляющий. Нет, сэр. Видите ли, я был достаточно умен, чтобы понять ее правоту, хоть сам и не сумел бы ничего переменить. Я с самого начала поддержал ее. Я до такой степени верю в эту женщину, что, прикажи она мне сегодня поджечь отель, я без малейшего колебания сделаю это. До чего бы она ни дотронулась, все превращается в золото. Раньше стоило моему отцу перерасходовать пять фунтов, как банк посылал ему предупреждение; теперь директор его сам толкает ее на перерасход — он чувствует себя несчастным, если у нее на счету остается хоть пенни. Поразительная женщина, сэр! Еще вчера была судомойкой, а сегодня уже владелица первоклассного отеля.

Патриция. А ваши старики довольны? Они счастливы?

Управляющий. Пожалуй, нет: для их возраста поворот оказался слишком крутым. Отца хватил удар, и, боюсь, он долго не протянет. Мать тоже стала немного не в себе. И все же так для них лучше. У них есть все удобства, которые им нужны.

Элестер. Очень трогательно! Все это волнует меня гораздо больше, чем вы предполагаете, старина: я ведь тоже знаком с одной женщиной такого сорта. Кстати, я послал своему другу телеграмму с приглашением провести с нами конец недели. Это некий мистер Сэгемор. Надеюсь, у вас найдется для него номер?

Управляющий. Все будет в порядке, сэр. Благодарю вас.

Патриция. Много у вас сейчас гостей?

Управляющий. Меньше, чем обычно, сударыня. Здесь живет один египетский врач — он столуется у нас. Очень ученый человек, насколько могу судить. И очень тихий: ни с кем не разговаривает. Затем есть еще один джентльмен. Он инвалид и только что вышел из больницы. Египетский врач рекомендовал ему нашего повара, и он тоже столуется у нас. И это пока все, сударыня, если, конечно, не появятся новые постояльцы.

Элестер. Ну что ж, придется с ними примириться.

Управляющий. Кстати, сэр, прошу извинить за беспокойство, но утром, приехав сюда, вы не зарегистрировались в книге посетителей. Я захватил ее с собой. Не будете ли настолько любезны?.. (Берет книгу со столика и подает ее Элестеру вместе с вечным пером.)

Элестер (пристраивая книгу на коленях). Простите, совсем забыл. (Расписывается.) Вот, пожалуйста. (Снова вытягивает ноги.)

Управляющий. Благодарю вас, сэр. (Просматривает запись, собираясь закрыть книгу. Прочитав фамилию гостя, широко раскрывает глаза.) О! Это большая честь для нас, сэр.

Элестер. Я что-нибудь не так написал?

Управляющий. Нет, нет, сэр, все в порядке. Мистер и миссис Фицфесенден. Какая необычная фамилия! Я, кажется, имею честь беседовать со знаменитым...

Элестер (перебивая). Да, да. Я чемпион по теннису, боксу и так далее. Но я приехал сюда отдыхать и не желаю слышать обо всем этом.

Управляющий (закрывая книгу). Вполне понимаю вас, сэр. Я никогда бы не заговорил на эту тему, если бы не одно обстоятельство: владелица нашего отеля, та женщина, о которой я рассказывал, тоже миссис Фицфесенден.

Элестер (с воплем вскакивает). Что? Скорее прочь отсюда! Складывай вещи, Полли! Немедленно пришлите счет.

Управляющий. Как вам угодно,сэр. Позвольте лишь заметить, что в данный момент моя хозяйка отсутствует и в это воскресенье я ее не жду.

Патриция. Не кипятись, милый. За свои деньги мы имеем такое же право жить в ее отеле, как и любой другой гость.

Элестер. Хорошо, пусть будет по-твоему. Но мой отдых испорчен.

Управляющий. Не волнуйтесь, сэр, она не приедет. Она уже перестала наносить нам неожиданные визиты, так как убедилась, что на меня можно положиться. (Выходит, но тут же возвращается и объявляет.) Сюда идет ваш друг мистер Сэгемор с джентльменом-инвалидом.-Распахивает дверь перед Сэгемором и Эдриеном, берет регистрационную книгу и уходит. Первым входит Эдриен, опирающийся на две трости, — он сильно хромает, на голове у него повязка. При виде Фицфесендена и Патриции он неприятно поражен.

Эдриен. Элестер! Мисс Смит! Что это значит, Сэгемор? Вы даже не заикнулись о том, к кому вы меня ведете, а просто сказали: «К двум друзьям». Честное слово, Элестер, я не знал, что вы здесь. Сэгемор уверил меня, что его ждут друзья, которые будут рады и мне.

Патриция. Мы действительно рады вас видеть, мистер Блендербленд. Не хотите ли присесть?

Элестер. Что с вами, старина? Бога ради, что вы с собой сделали?

Эдриен (вспыхивая). Каждый лезет ко мне с этим вопросом! Ничего я с собой не сделал. Вы, вероятно, говорите вот об этом и об этом? (Указывает на свои увечья.) Так все это сделала со мной ваша жена. Вот почему Сэгемору не следовало звать меня сюда.

Элестер. Поверьте, старина, мне чертовски вас жаль!

Патриция (встав, заботливо). Сядьте же, мистер Блендербленд. Устраивайтесь на диване. (Подкладывая подушки.) Боже мой! Боже мой!

Элестер. Знаете, Эппи уж так устроена.

Эдриен. Теперь знаю. Но мне не следует быть здесь. Сэгемор зря позвал меня с собой.

Патриция. Почему? Поверьте, мы счастливы видеть вас, а до миссис Фицфесенден нам нет дела.

Эдриен. Зато мне есть. Вы очень любезны, но я не могу считаться вашим другом и в то же время вчинять вашей жене иск об оскорблении действием.

Элестер. Можете, старина. Ситуация для нас не новая: жертвы всегда обращаются к нам за сочувствием. Устраивайтесь поудобнее.

Эдриен (осторожно опускаясь на диван и устраивая на нем свои покалеченные ноги). Это очень мило с вашей стороны — я действительно не в силах больше стоять. Но я все-таки не понимаю, зачем Сэгемор сыграл со мной такую шутку. И с вами, конечно, тоже.

Патриция садится на свое место и снова принимается вязать.

Сэгемор (усаживаясь в кресло слева от Патриции). По правде говоря, дело в том, что Блендербленд не желает внять здравому смыслу, и я надеюсь, что вы поможете урезонить его.

Эдриен (упрямо). Бесполезно, Сэгемор. Две с половиной тысячи плюс судебные издержки — и ни пенсом меньше.

Сэгемор. Это слишком много. До смешного много. Суд мог бы еще присудить вам пятьсот, если бы вы полностью потеряли трудоспособность или если бы обвиняемая совершила какой-нибудь чисто женский проступок, например облила вас кислотой. Но вы же не зарабатываете себе на жизнь своим трудом, поскольку являетесь всего лишь пассивным компаньоном в фирме, основанной вашим отцом. Наконец, подумайте, черт побери, — мужчина обвиняет женщину в оскорблении действием!

Элестер. Почему вы не двинули ей в солнечное сплетение?

Эдриен. Ударить женщину? Немыслимо!

Элестер. Вздор! Женщина, которая затевает драку, должна получить по заслугам.

Патриция. Посмотрите, как она разукрасила вас, мистер Блендербленд. Вы не должны были терпеть — это только ее подзадорило.

Элестер. А вот на мне вы не найдете шрамов. В первый же раз, когда она попробовала свои штучки со мной, я сам так разукрасил ее, что второго раза уже не было.

Эдриен. К сожалению, у меня нет ни ваших мускулов, ни ваших познаний в боксе. Но я начну учиться ему, как только поправлюсь. А заплатит за уроки она. Две тысячи пятьсот. И за расходы на лечение тоже заплатит. И за судебные издержки.

Сэгемор. Не забудьте доставку вас в местную больницу.

Эдриен. Нет, туда меня отвезли на ее собственной машине. Кстати, вы напомнили мне, что я дал на чай шоферу. Не поймите меня превратно. Дело не в деньгах. Я просто не желаю быть побитым женщиной. Это вопрос чести, вопрос самоуважения.

Сэгемор. Понимаю. Но почему вы остановились именно на этой сумме? Почему ваша честь и самоуважение стоят две с половиной тысячи, а не два с половиной миллиона?

Эдриен. Мой брат, попав под электрокар на платформе Паддингтонского вокзала, получил с железнодорожной компании две с половиной тысячи фунтов. Меньшим Эпифания от меня не отделается. Это было грубое, зверское ничем не спровоцированное нападение.

Сэгемор. Так-таки ничем не спровоцированное? Вряд ли вам удастся заставить суд проглотить такую пресную выдумку.

Эдриен. Я снова повторяю, что нападение было решительна ничем не спровоцировано. Правда, в результате полученного мною сотрясения мозга я начисто забыл все обстоятельства, непосредственно предшествующие нападению. Последнее, что сохранилось у меня в памяти, был совершенно безобидный разговор о деньгах ее отца.

Сэгемор. Тем хуже для вас: она может обвинить вас в чем угодно. И запомните: в британском суде присяжных возмещения убытков добивается только тот, кого суд считает высоконравственным человеком.

Эдриен. Вы хотите сказать, что я безнравственный человек?

Сэгемор. Я — нет, но адвокат миссис Фицфесенден обязательно это скажет, если вы подадите на нее в суд.

Эдриен. Глупости! Неужели на основании моей вывихнутой ступни, разбитого колена и дыры в черепе, по величине равной страусовому яйцу, присяжные поверят в то, что мы с Эпифанией были любовниками?

Сэгемор. Ваши увечья — лучшее свидетельство против вас. Любовные ссоры бывают только у любовников. А допустите, что она заявит, будто защищалась от преступного посягательства!..

Эдриен. Она не посмеет так нагло лгать под присягой!

Сэгемор. А вы почем знаете, что это ложь? Вам же в конце ' концов неизвестно, что произошло, коль скоро у вас было сотрясение мозга.

Эдриен. Да, но уже после нападения.

Сэгемор. Верно, но из-за этого вы не помните, что произошло до него. Откуда вы знаете, что вы делали в эти минуты?

Эдриен. Послушайте, да вы чей поверенный — ее или мой?

Сэгемор. Судьбе, по-видимому, было угодно сделать меня поверенным всех, кто связан с нею. Если мне придется выбирать между нею и вами, я вынужден буду отказаться от вас. Не могу же я потерять клиентку с такими доходами и таким характером, как у миссис Фицфесенден! Ее вспышки — верные две-три тысячи в год для любого поверенного.

Эдриен. Прекрасно, Сэгемор, я вам этого не забуду. Вы же отлично понимаете ситуацию и знаете, что право и справедливость на моей стороне.

С озабоченным видом входит управляющий.

Управляющий (Элестеру). Чрезвычайно сожалею, сэр, но миссис Фицфесенден внизу с египетским врачом. Поверьте, я не ждал ее.

Эпифания (врываясь в комнату и яростно накидываясь на управляющего). Вы позволили моему мужу привести в мой отель постороннюю женщину и зарегистрировать ее под моей фамилией. Вы уволены. (Она находится за диваном и поэтому не замечает Эдриена.) Сэгемор встает.

Управляющий. Простите, сударыня, но я не знал, что этот человек ваш муж. Тем не менее вы, как всегда, правы. Вам угодно, чтобы я ушел сегодня же или подождал, пока вы подыщете мне замену?

Эпифания. Мне угодно, чтобы вы не уходили: я нанимаю вас снова. Немедленно вышвырните их обоих отсюда.

Элестер. Ха-ха-ха!

Сэгемор. Ваш управляющий не в силах вышвырнуть Элестера. Если до этого дойдет, Элестер сам вышвырнет нас всех. Что же касается мисс Смит, то, поскольку ваш отель официально зарегистрирован, она имеет такое же право находиться здесь, как вы или я.

Эпифания. Если понадобится, я сожгу эту гостиницу. (Замечает Эдриена.) Ого! Это еще что? Эдриен тоже здесь? Что у вас с головой, Эдриен? Почему при вас эти палки? (Управляющему.) Немедленно пришлите сюда врача. (Эдриену.) Вы расшиблись?

Управляющий убегает, радуясь тому, что дешево отделался.

Эдриен. Я расшибся? Я?

Эпифания. Попали под машину?

Эдриен. Эта женщина чуть не убила меня, а теперь спрашивает, не расшибся ли я! Я пересчитал, на лестнице все ступеньки, вывихнул себе ступню, разбил колено, сломал голень, повредил спину. В местной больнице, куда меня отвез ваш шофер, мне пришлось сделать взнос. Оттуда меня направили в частную клинику. Двенадцать гиней в неделю! Я обращался к трем хирургам с Харли-стрит, и ни один из них не смог поставить мне коленную чашечку на место. Тогда мне пришлось вызвать костоправа, и он содрал с меня пятьдесят гиней.

Эпифания. Почему же вы не спустились с лестницы, как все люди? Были пьяны?

Эдриен (задыхаясь). Я...

Сэгемор (спеша вмешаться). Он утверждает, миссис Фицфесенден, что эти увечья были нанесены ему вами во время вашей последней встречи.

Эпифания. Мною? Разве я призовой борец? Или грузчик?

Эдриен. И то и другое.

Сэгемор. Вы отрицаете, что напали на него?

Эпифания. Разумеется отрицаю. Никогда не слышала более чудовищной лжи. Дело было так. Он грубо и без всякого повода оскорбил моего отца в тот момент, когда я имела все основания ожидать от него всяческих проявлений нежности. Кровь бросилась мне в голову. Я помню только, как я лежала, упав грудью на стол и почти что умирая. Врач, подоспевший в эту минуту, может подтвердить, в каком я была состоянии.

Эдриен. Меня не интересует, в каком состоянии были вы. А известно вам, в каком состоянии подобрал меня ваш шофер?

Сэгемор. Словом, ни один из вас не знает, чем кончилось дело.

Эдриен. У меня есть медицинское свидетельство.

Эпифания. У меня тоже.

Эдриен. Посмотрим. Вам не уговорить меня прекратить дело.

Эпифания. Что вы подразумеваете под словом «дело»?

Сэгемор. Он подает на вас в суд.

Эпифания. В суд? Прекрасно! Вам известно мое неизменное правило, Сэгемор. Оберите его до последней нитки, чего бы это ни стоило. Если понадобится, дойдите до палаты лордов. Увидим, чей кошелек выдержит дольше. Я не дам себя шантажировать.

Эдриен. Вы думаете, отцовские деньги ставят вас выше закона?

Эпифания (вспыхивая). Опять! (Замахивается, но Элестер хватает ее сзади, отбрасывает в сторону Сэгемора и, предостерегающе помахивая кулаками, занимает позицию между нею и диваном.)

Элестер. Легче, легче! Без фокусов! Токо, девочка, токо!

Сэгемор. Токо? Что такое «токо»?

Элестер. Она знает. Токо — безотказное лекарство от нервов. Удар в солнечное сплетение и денек в постельке — вот что такое токо.

Эпифания. Вы, мистер Сэгемор, свидетель того, как мой муж угрожает мне грубым насилием. Он сильнее меня, он может избить, замучить, умертвить меня. Это последний довод низшей натуры в ее борьбе против высшей. Я невиновна, но беспомощна. Делай что хочешь. (С достоинством опускается в кресла Сэгемора.)

Элестер. Теперь вы в безопасности, леди и джентльмены. (Берет свой иллюстрированный журнал, отходит к самому отдаленному столику, усаживается и спокойно погружается в чтение.)

Эдриен (Эпифании). Теперь вы поймете, что перечувствовал я. Так вам и надо.

Эпифания. Продолжайте. Оскорбляйте меня. Запугивайте. Шантажируйте. Сейчас вы все это можете проделывать безнаказанно.

Сэгемор (становясь за ее креслом). Не воспринимайте вещи в таком мрачном свете, миссис Фицфесенден. Никто вас не шантажирует и не оскорбляет. Я только хочу, прежде чем мы перейдем к вашим супружеским делам, уладить вопрос об увечьях, причиненных мистеру Блендербленду.

Эпифания. Я не желаю слышать ни о нем, ни о его смехотворных увечьях.

Сэгемор. Будьте чуточку благоразумней, миссис Фицфесенден. Можно ли обсуждать вопрос о возмещении, причитающемся мистеру Блендербленду, не упоминая о его увечьях?

Эпифания. Мистеру Блендербленду не причитается никакого возмещения. Все, что он получил, им заслужено.

Сэгемор. Но он вчиняет вам иск.

Эпифания. Вчините ему встречный, раньше чем он успеет подать в суд.

Сэгемор. Встречный иск за что?

Эпифания. За что угодно, только не надоедайте мне. Потребуйте двадцать тысяч фунтов убытков. Повторяю: я не дам себя шантажировать.

Эдриен. Я тоже. Мне причитается возмещение, и я его получу.

Сэгемор (становясь между ними). Тише! Тише, пожалуйста! Я никому из вас не советую обращаться в суд. Но серьезно, миссис Фицфесенден, мистер Блендербленд имеет право на известное возмещение. Вы можете себе это позволить.

Эпифания. Мистер Сэгемор, даже будучи очень богатой, я не могу ничего себе позволять. Я должна бороться за каждый пенс, который у меня есть. Каждый нищий, шантажист, жулик, каждое благотворительное общество, рекомендательное письмо, политическая организация, лига и братство, каждая церковь, часовня и учреждение с утра до вечера заняты одним — как бы высосать из меня последнюю каплю крови. Если я дрогну хотя бы на минуту и выпущу из рук хотя бы пенни, не пройдет и месяца, как я буду разорена. Я вношу гинею в год в Лигу защиты интересов налогоплательщиков, и это все, да, все. Моя неизменная инструкция вам — опротестовывать любой иск и пресекать любую попытку взыскать с меня возмещение путем встречного иска на сумму в десять раз большую. Вот единственное для меня средство начертать в небесах: «Руки прочь от моих денег!»

Сэгемор. Как видите, мистер Блендербленд, спорить бесполезно. Вы должны отказаться от мысли об иске.

Эдриен. Не откажусь.

Сэгемор. Откажетесь. Должны отказаться. Миссис Фицфесенден, он ничем не может вам повредить. Разрешите мне обратиться к вам и воззвать...

Эпифания (нетерпеливо). Ах, не тратьте вы время попусту. У меня есть дела поважнее. Дайте ему десять фунтов, и покончим с этим.

Эдриен. Десять фунтов!

Сэгемор (протестующе). Но, миссис Фицфесенден...

Эпифания. Да, десять фунтов. Ни один человек не откажется от десяти фунтовой бумажки, если похрустеть ею у него перед носом.

Сэгемор. Но он требует две с половиной тысячи.

Эпифания (ошеломленная, привстает). Две с пол... (У нее захватывает дух.)

Эдриен. И ни пенсом меньше.

Эпифания (минуя Сэгемора, направляется к дивану). Эдриен, мальчик мой, я недооценила вас. Ваша наглость, пронырливость и упрямство внушают мне уважение. Я спустила с лестницы недопеченного джентльмена, а мой шофер подобрал под ней великолепный в своем совершенстве экземпляр вонючки.

Эдриен (в бешенстве). Теперь пять тысяч. Слышите, Сэгемор?

Сэгемор. Прошу вас, прошу вас!.. Сдерживайтесь!

Эдриен. Сами сдерживайтесь. Разве она искалечила вас на всю жизнь? Украсила вам голову шишкой? Обозвала вас вонючкой?

Сэгемор. Еще нет, но может в любую минуту.

Эпифания (с возгласом восхищения обнимая его). Ха-ха-ха! Ну и Сэгемор! Сокровище мое! Не дать ли ему две с половиной тысячи с условием, что он за полгода должен превратить их в миллион?

Эдриен. Я сделаю с ними что захочу. Я получу их без всяких условий.

Сэгемор (деликатно высвобождаясь из объятий Эпифании). Мистер Блендербленд, большая ошибка — обращаться в суд в качестве человека, которого обозвали вонючкой: присяжные с самого начала будут рассматривать вас именно в этом свете. Не менее трудно завоевать их сочувствие истцу, которого побила женщина. Если бы миссис Фицфесенден ударила вас ножом, выстрелила в вас или дала вам яд, все было бы в порядке вещей — ваша честь не пострадала бы. Но миссис Фицфесенден знает, что делает. Ей в точности известны привилегии слабого пола, и она никогда ни на йоту не перейдет границ дозволенного. Она предстанет перед судом в великолепном туалете и в самом авантажном виде. Женщина умеет быть и женственной и обаятельной, когда ей нужно выглядеть настоящей леди. Задолго до того, как нам удастся внести ваш иск в список дел, назначенных к рассмотрению, шишка у вас на голове спадет, сломанная кость срастется, на щеках заиграет румянец. Если вам не удастся спровоцировать миссис Фицфесенден еще раз напасть на вас накануне суда — а для этого она слишком умна,— то шансов выиграть у вас один из миллиона.

Элестер (вставая и подходя к ним с другого конца комнаты). Именно так, Блендербленд. Шансов у вас никаких. В следующий раз, когда она замахнется на вас, увертывайтесь и парируйте. Если не сумеете получить удовлетворение таким путем, не получите никаким. (Садится по правую руку Патриции.)

Патриция. Да, мистер Блендербленд, Элестер прав. Попросите ее по-хорошему — может быть, она и оплатит ваши расходы.

Эдриен (садится, схватившись за голову. Он потрясен и чуть не плачет). Существует ли справедливость для мужчины, когда его противник женщина?

Сэгемор (садясь рядом с ним, чтобы подбодрить его). Поверьте мне — нет. В особенности когда она миллионерша.

Эпифания. А где искать справедливости миллионерше?

Сэгемор. В суде...

Эпифания. Я говорю не о суде: там ни для кого нет справедливости. Я имею в виду справедливость небесную.

Элестер. О боже! Ну, теперь мы пропали! (Демонстративно обнимает Патрицию за талию.)

Эпифания. Элестер, как тебе не стыдно насмехаться надо мной? Неужели только потому, что я миллионерша, я не могу удержать ни мужа, ни поклонника — ничего, кроме моих денег? Вот ты сидишь и у меня на глазах прижимаешься к этому жалкому ничтожеству, которому не на что даже купить чулок. И вы оба счастливы. (Поворачивается к Эдриену.) Вот сидит костюм на двух палках. Что в нем осталось?

Эдриен (сломленный). Оставьте меня в покое, слышите!

Эпифания. Что в нем осталось от того, кому нравилось когда-то ссужать мне пятерки, которых он не требовал обратно? Почему не требовал? Из внимательности ко мне? Из любви? Нет, из бахвальства. Ну, как же! Бедняк одалживает деньги миллионерше! В своем божественном гневе я сломала его, как ребенок ломает надоевшую игрушку. И, разломав его до истинной сущности, я увидела, что была для него не женщиной, а банковским счетом с хорошим поваром.

Патриция. Все это очень тонко замечено, дорогая, но ведь с вами вправду никто не в силах ужиться.

Эпифания. Зато любой, по-видимому, в силах ужиться с вами, а вы с любым.

Элестер. Полли говорит истинную правду. С тобой никто не в силах ужиться.

Эпифания. Но почему? Почему?

Сэгемор. Будьте благоразумны, миссис Фицфесенден. Можно ли ужиться с ураганом, с землетрясением, с лавиной?

Эпифания. Да, можно. Тысячи людей живут на склонах вулканов, на пути лавин, на суше, которую землетрясение только вчера подняло из воды. А с миллионершей, которая способна возвыситься до назначенного ей удела и распорядиться той властью, какую дают ей деньги, жить нельзя. Что ж, пусть так. Я останусь в своем одиноком доме, останусь сама собой и буду копить миллионы, пока не найду человека, достойного быть для меня тем же, чем Элестер для Бесчулочек.

Патриция. Надеюсь, вам не придется ждать долго.

Эпифания. Я никогда не жду. Я иду вперед, а когда натыкаюсь на то, что мне нужно, хватаю это. Так я захватила Элестера. Я нахожу, что он мне не подходит: он бьет меня...

Элестер. Только в порядке самозащиты. Я никогда не поднимал на тебя руку иначе как для самозащиты.

Эпифания. Да, ты похож на великие державы: ты всегда дерешься только в целях самозащиты. Но ты на четырнадцать килограммов тяжелее меня, и в ближнем бою мне против тебя не выстоять. Ты мне не подходишь. Я бросаю тебя. Можешь уходить к этой хищнице Бесчулочек и лупить ее сколько влезет. Мистер Сэгемор, устройте нам развод. Повод — жестокое обращение и супружеская измена.

Патриция. Но мне это не нравится — это нечестно по отношению к Элестеру. Почему вы разводитесь с ним, а не он с вами?

Эпифания. Мистер Сэгемор, вчините Патриции Смит иск за похищение сердца моего мужа. Требуйте возмещения в двадцать тысяч фунтов.

Патриция. Да разве такое возможно, мистер Сэгемор?

Сэгемор. Боюсь, что да, мисс Смит. Вполне возможно.

Патриция. Ну что ж. Мой милый старый папа говаривал, что единственный способ выиграть в суде тяжбу с человеком, у которого очень много денег, это вовсе их не иметь. Вам не получить с меня двадцати тысяч фунтов. Называйте это тщеславием, если угодно, но мне даже хочется, чтобы весь мир узнал, что я сумела отнять самого лучшего и милого мужчину в Англии у самой богатой женщины этой страны.

Эпифания. Будь он проклят, ваш отец!

Элестер (с громким хохотом). Ха-ха-ха! Один-ноль в нашу пользу, Элли! (Целует Патрицию.)

Сэгемор (с улыбкой). Боюсь, миссис Фицфесенден, что последним смеялся старый мистер Смит: где ничего нет, там ничего и не возьмешь.

Эпифания. Нет, я больше так не могу. Я не дам низвести себя в болото вульгарности, где я захлебнусь. Я буду жить в полном одиночестве и останусь целомудренна до тех пор, пока не найду подходящего мужчину, спутника жизни, созданного для меня небом, человека, способного стоять рядом со мной на вершинах и не терять при этом голову. Где-то же должен быть такой.

Врач (появляясь в дверях). Управляющий сказал, что я здесь нужен. Кому именно?

Эпифания. Мне. Идите сюда. (Повелительно протягивает ему руку.)

Врач (приближаясь и щупая ей пульс). Что-нибудь не в порядке с кровяным давлением, а? (Изумленно.) Ого! В жизни не слышал такого пульса. Настоящий кузнечный молот.

Эпифания. Это тоже моя вина?

Врач. Нет, воля аллаха. Наш пульс тоже в его воле.

Элестер. Послушайте, док, в нашей стране так говорить не годится — мы в аллаха не верим.

Врач. Это нисколько его не смущает, мой друг. Пульс все же бьется — медленный, наполненный. (Эпифании.) Вы ужасная женщина, но я влюблен в ваш пульс. Я никогда не встречал ничего подобного.

Патриция. Подумать только! Он влюбился в ее пульс.

Врач. Я врач. Женщина, в вашем смысле этого слова, для меня лишь ходячая куча недугов. Но жизнь! Пульс! Это же биение сердца аллаха, единого, великого, всемогущего! (Отпускает руку Эпифании.)

Эпифания. Мой пульс никогда не изменится. Вот любовь, которой я жажду. Я выхожу за вас. Мистер Сэгемор, исхлопочите специальное разрешение, как только разделаетесь с Элестером.

Врач. Но это невозможно — мы связаны нашими клятвами.

Эпифания. А разве я не выдержала испытания, назначенного вашей матерью? Вы получите бухгалтерское подтверждение. За первые же полчаса поисков работы я выяснила, что прожиточный минимум одинокой женщины — пять шиллингов в неделю. Еще до конца первой недели я заработала достаточно, чтобы просуществовать сто лет. И заработала честным, законным путем. Я уже объясняла вам, каким.

Врач. Это не путь аллаха, милосердного и сострадательного. Если бы вы прибавили хоть пенни в час своим работницам, из которых выжимают все соки, все это грязное предприятие пошло бы прахом. Вы просто продали его Сьюперфлу, из которого вытянули за это последние гроши, а работницы по-прежнему надрываются у него за пиастр в час.

Эпифания. Рыночную цену рабочей силы изменить невозможно — это не удастся даже вашему аллаху. Но я пришла в здешнюю гостиницу судомойкой — самой неумелой из всех судомоек, когда-нибудь бивших обеденные сервизы. Сейчас я владелица этого отеля и плачу своим служащим отнюдь не гроши.

Врач. На открытках отель выглядит очень привлекательно, а здешняя заработная плата была бы целым состоянием для любого труженика с берегов Нила. Но как насчет стариков, для которых гостиница была родным домом? Что вы скажете о старике, которого хватил удар? О старухе, потерявшей рассудок? О всех, кто угодил в работный дом? Вы грабили нищих! Мне ли, слуге аллаха, жить на такие доходы? Мне ли, целителю, помощнику, стражу здоровья и советнику жизни, связывать свою судьбу с той, кто наживается на нищете?

Эпифания. Я вынуждена принимать мир таким, каков он есть.

Врач. Гнев аллаха да поразит того, кто оставляет мир таким, каким он его принял.

Эпифания. Мне кажется, аллах любит тех, кто делает деньги.

Сэгемор. Все с полной очевидностью подтверждает это.

Врач. Я смотрю на вещи по-другому. Я полагаю, что богатство — это проклятье, нищета — тоже проклятье, а справедливость, правда и счастье — лишь в служении аллаху. Но все это праздные разговоры. Эта леди без труда выполнила условие, поставленное моей матерью. Но я не выполнил условие, поставленное отцом этой леди.

Эпифания. На этот счет не беспокойтесь — полгода еще не истекли. Я научу вас, как превратить ваши полтораста фунтов в пятьдесят тысяч.

Врач. Не научите. Их уже нет.

Эпифания. Но вы же не могли истратить их полностью: вы живете скудно, как церковная мышь. Что-то должно было остаться.

Врач. Ни пенса. Ни пиастра. Аллах...

Эпифания. Черт бы взял вашего аллаха! Куда вы дели деньги?

Врач. Черт не в силах взять аллаха. В тот день, когда вы расстались со мной и отправились зарабатывать себе на жизнь, я воззвал к милосердному и сострадательному, чтобы он открыл мне, не есть ли вы одна из его бесконечных шуток. Затем я сел и развернул газету. И подумайте! Взор мой упал на колонку, озаглавленную: «Завещания и посмертные дарения». Я прочел в ней имя, которое уже забыл. Миссис такая-то, Клепэм-парк, оставила сто двадцать две тысячи фунтов. Она никогда ничего не делала, просто жила в Клепэм-парке. И все-таки оставила сто двадцать две тысячи. Но чье же имя шло следующим? Имя учителя, который изменил всю мою жизнь и дал мне новую душу, открыв передо мной мир науки. Я четыре года был его ассистентом. Он своими руками делал приборы для экспериментов, и однажды ему понадобилась металлическая нить, способная выдерживать температуру, при которой платина плавится, как сургуч.

Эпифания. Купите у него для меня патент, если только кто-нибудь не опередил нас.

Врач. Он не брал патента: он считал, что наука не может быть ничьей собственностью. И у него не было ни времени, ни денег на беготню по патентным бюро. Люди, для которых наука ничто, а деньги все, сделали на его открытии миллионы. Он же оставил своей вдове, доброй женщине, заменившей мне мать, четыреста фунтов. Это давало ей в лучшем случае шиллинг в день, то есть меньше пиастра в час.

Эпифания. Вот к чему приводит брак с ни на что не годным мечтателем. Вы собираетесь просить, чтобы я помогла ей? Запомните: мне надоели неимущие вдовы. Я сама превращусь в нищую, если взвалю их всех себе на плечи.

Врач. Не бойтесь. Аллах, милосердный и сострадательный, внял мольбам вдовы. Слушайте. Однажды мне пришлось лечить премьер-министра, вообразившего, будто он болен. И вот теперь я отправился к нему и объявил, что аллаху угодно, чтобы вдове была назначена пенсия за счет цивильного листа. Она получила ее — это сто фунтов в год. Затем я пошел в большой металлургический трест, эксплуатирующий изобретение моего учителя, и сказал директорам, что бедность его вдовы позорит их перед ликом аллаха. Они были богаты и щедры: они выпустили для нее специальные учредительские акции, приносящие три сотни в год. Они полагали, что тем самым она вступает в дело на самых выгодных для нее условиях. Да внемлет ее молитвам и будет к ним милостив тот, в ком единый источник власти и силы. Но все это потребовало времени. На уход за мужем, сиделку, похороны, передачу лаборатории и переезд на более дешевую квартиру вдова истратила все, что у нее было, хотя ни врач, ни адвокат не взяли с нее ни пенса, а лавочники не торопили с уплатой долгов: воля аллаха воздействовала на всех них сильнее, чем на британское казначейство, взыскавшее с вдовы налог на ее крошечное наследство. Между кончиной моего учителя и назначением пенсии образовался разрыв величиной как раз в полтораста фунтов. Но господь, который справедлив и точен, соизволил, чтобы руки вашего шофера и мои заполнили этот разрыв известной вам суммой. Она преисполнила сердце мое такой радостью, какой никогда еще не доставляли мне деньги. Но вместо того, чтобы явиться к вам с пятьюдесятью тысячами фунтов, я задолжал за свое пропитание в вашем отеле и со дня на день жду, что ваш управляющий потеряет терпение и потребует уплаты.

Элестер. Ничего, старина. Свои дела вы не устроили, зато чертовски благородно поступили с вдовой. А заодно ускользнули от Эппи. Она не выйдет за вас, пока у вас в кармане пусто.

Эпифания. А почему бы нет? Из этого изобретения, вероятно, уже сделано десять раз по пятьдесят тысяч. Доктор, покрыв моими деньгами неотложные расходы вдовы, косвенным образом вложил их в изобретение. И проявил при этом исключительные деловые способности. Верно, мистер Сэгемор?

Сэгемор. Безусловно. Он выжал деньги из премьер-министра. Он выжал деньги из имперского металлургического треста. И устроил как нельзя лучше дела вдовы.

Врач. Но не свои собственные. Я задолжал за стол.

Эпифания. Ну, раз уж дошло до этого, скажу, что я тоже задолжала за стол. Сегодня утром я получила письмо от своих поставщиков, которые уведомляют, что за два года не получили от меня ни пенса и впредь до поступления от меня хоть какой-нибудь суммы вынуждены прибегнуть к содействию судебных властей.

Врач. Как это понимать?

Эпифания. А так, что они опишут мою обстановку.

Врач. Боюсь, что не смогу продать свою обстановку, — у меня ее нет.

Эдриен. Если у вас есть хотя бы тросточка, она сумеет ее продать. Это самая скаредная женщина в Англии.

Эпифания. И потому самая богатая. Мистер Сэгемор, я решила выйти замуж за этого врача. Установите его имя и подготовьте все, что полагается.

Эдриен. Смотрите, доктор! Выходя за вас замуж, она нарушает супружескую верность. До вас она флиртовала со мной, возила меня за город и подавала надежду, что я заменю ей Элестера. Но посмотрите, что она сделала со мной! Она и с вами сделает то же самое, когда ей понравится очередной мужчина.

Врач (Эпифании). Что вы на это скажете?

Эпифания. Что вы должны научиться не упускать удачу. Этот разочарованный волокита пытается запугать вас моей неверностью. Но он никогда не был женат, а я была замужем и говорю вам: ни в одном, даже самом счастливом браке не бывает так, чтобы супруги не изменяли друг другу в мелочах тысячу раз на дню. Начинается с того, что вам кажется, будто у вас всего один муж, а у вас, как выясняется, их целая дюжина в одном лице. Рядом с вами оказывается человек, которого вы ненавидите и презираете, хотя связаны с ним на всю жизнь; однако еще до конца завтрака этот дурак говорит вам что-нибудь приятное и снова становится мужчиной, которым вы восхищаетесь, которого вы любите. А между двумя этими полюсами вы проходите тысячи этапов — с другим мужчиной или с другой женщиной на каждом из них. Для мужчины все женщины воплощены в его жене: она дьявол во плоти, она заноза в его теле, ревнивое чудовище, неотступный сыщик, нуда, скандалистка, мучительница. Но стоит ему сказать ей любую утешительную ложь, как она становится его отрадой, помощницей, бесценным сокровищем — в худшем случае, его беспокойным, но любимым ребенком. В каждой из жен заключены все женщины сразу, в каждом муже — все мужчины. Что знает холостяк об этой бесконечно опасной, надрывающей сердце, непрестанно изменчивой и полной приключений жизни, которую именуют браком? Смотрите на нее так же, как смотрели на любую рискованную операцию, каких вы делали сотни.

Врач. Поистине, кто мудрей и лукавей женщины, когда она пытается уловить в свои сети мужчину, избранного для нее аллахом? Но мне хорошо и без жены. Зачем мне ломать свою жизнь? Я буду счастлив, и оставаясь старым холостяком.

Эпифания (протягивая ему руку). А сумеете вы проверять мой пульс, оставаясь старым холостяком?

Врач (щупая ей пульс и механически вытаскивая часы). Ах, про него-то я и забыл. Раз, два, три... Нет, он неотразим. Такой пульс бывает один на сто тысяч. Я люблю его. Я не могу расстаться с ним.

Эдриен. Вы будете раскаиваться в этом до последнего дня своей жизни.

Эпифания. Мистер Сэгемор, вы получили мои указания.

Сэгемор кланяется.

Патриция. Поздравляю, дорогая.

Так заканчивается пьеса, когда ее играют в странах капитализма. Однако в России, а также в странах, где симпатизируют коммунистам, зрители хотят, чтобы пьеса имела иную мораль в финале. Поэтому после того, как врач щупает пульс Эпифании, объявляя, что влюбился в него и не в силах от него отказаться, Блендербленд говорит:

Эдриен. Остерегайтесь, на ее руке проклятье. Это рука Мидаса — чего бы она ни коснулась, все превращается в золото.

Врач. На моей руке проклятье пострашнее: золото ускользает у меня между пальцев. Почему я беден? Я не желаю быть бедным.

Эпифания. Почему я богата? Я не желаю быть богатой.

Элестер. Тогда поезжайте оба в Россию — там нет ни богатых, ни бедных.

Эпифания. А почему бы и не поехать? В последнее время я покупаю исключительно русские акции.

Эдриен. Но русские пристрелят вас как бешеную собаку: вы же проклятая капиталистка.

Эпифания. Здесь — да. Зато в России я стану труженицей. И еще какой! Здесь я растрачиваю свой интеллект впустую. Такова судьба богатству в капиталистическом мире: оно транжирится на бездельников и на их приживалов. Здесь я окружена морем рабства, нищеты, болезней и грязи, и черная пучина его готова поглотить меня в любую минуту, по первому же капризу денежного рынка. А в России такие энергичные женщины, как я, нужны. В Москве я перестану быть миллионершей, но через полгода буду заседать в Совнаркоме, а через год — в Политбюро. Здесь я лишена настоящей власти, свободы и уверенности в завтрашнем дне: любой из нас может умереть в работном доме. В России я завоюю такой авторитет и получу такие возможности развивать свои природные дарования, каких не было даже у императрицы Екатерины. Клянусь, не пройдет и двадцати лет, как каждый русский ребенок прибавит в весе на пять фунтов, а средний возраст взрослых удлинится на десять лет. Но я не сделаюсь императрицей, а буду работать не покладая рук, и через десять столетий священная страна будущего — Россия канонизирует еще одну святую по имени Эпифания.

Эдриен. Ну и самомнение!

Сэгемор. Боюсь, что в России теперь нет святых.

Врач. Святые есть всюду — это единственный разряд людей, который нельзя истребить. Императоры, короли, полководцы, епископы рано или поздно разделяют участь всех идолов: их повергают во прах и разбивают, после чего вся королевская конница и вся королевская рать уже не поднимут их вновь. Святые же во веки веков пребудут нетленны во храме серпа и молота. Но в Россию мы все-таки не поедем: русские не нуждаются в нас. Они остались у себя дома и спасли собственные души. Не лучше ли нам остаться здесь и спасти свои? Почему бы нам не превратить Британскую империю в Советскую республику?

Эпифания. Обязательно превратим. Только для начала нам придется устранить всех совершеннолетних и начать перестройку общества с новорожденных. А раз так, нам следует пожениться. Мистер Сэгемор, займитесь необходимыми документами.

Сэгемор кланяется.

Патриция. Поздравляю, дорогая.