Собственно, Альберт Карлович не столь уж был не прав, когда, вызванный на разговор Манефой Ильиничной, говорил про интриганов и завистников, распускающих про его любовные похождения слухи с целью опорочить его и не дать ему занять место декана медицинского факультета университета. Слухи про связи Факса с женщинами, конечно, имели в своей основе, говоря научным языком, фактологический материал. Но реальную почву имели под собой и происки и интриги некоторых университетских профессоров, крепко не желающих, чтобы Альберт Карлович сделался деканом факультета, приблизившись тем самым к занятию места ректора университета. Одним из таковых был, несомненно, директор гимназии, профессор российской истории, географий и статистики Илья Фридельевич Маковкин, исправляющий должность инспектора студентов и сам метивший в ректоры. Вдовец, он имел четырех дочерей на выданье, с двумя из коих Альберт Карлович имел некоторые сношения, не приведшие, однако, к более тесным. Зато они привели к такому разладу в семье, что Илье Фридельевичу мало не казалось. Две дочери инспектора, коим Альберт Карлович оказал когда-то знаки внимания, каждая заявляя свое право на Факса, постоянно скандалили между собой даже тогда, когда Альберт Карлович уже перестал бывать в доме Маковкина. Другие две дочери тоже не оставались в стороне, принимая ту или иную сторону, и в доме стоял такой гвалт и ругань, что Илья Фридельевич брался за голову и уходил к себе в кабинет, проклиная тот день, когда познакомил своих дочерей с Факсом, надеясь, что тот станет партией одной из них.
В один из таких скандальных вечеров Илья Фридельевич заперся у себя в кабинете и сочинил на имя попечителя учебного округа, статс-секретаря Михаила Леонтьевича Магницкого письмо следующего содержания.
«Господин попечитель, ваше превосходительство!
Не смея далее молчать и руководствуясь одними только соображениями морали и нравственности, имею доложить вам о поведении и неблаговидных выходках ординарного профессора медицины и хирургии Альберта Карловича Факса, порочащих честь Императорского Казанского университета, где означенный профессор служит немногим более десяти лет, и несовместных с высоким и даже, не побоюсь этого слова, священным званием воспитателя молодого поколения, то есть студентов университета.
Какой пример подает им означенный профессор? Посудите сами.
Всему городу и, конечно, студентам университета хорошо известны любовные похождения сего воспитателя юношества. Сразу по поступлению на службу в университет профессор Факс завел себе по примеру иных иноземных профессоров домоводку, однако не скромную и тихую, как и должно быть нанятым домоводкам, но простую бабу, солдатку из подгородного села Царицино и известную прежде потаскуху. Потом по ее удалении только едино решением университетского Совета (хотя я неоднократно указывал ему на сие непотребство), профессор Факс открыто зажил с шотландкой лади Гаттон, женщиной замужней, приехавшей в Казань из Петербурга и якобы здесь поджидавшей мужа. Сие ожидание длилось целый год! Позднее наш профессор имел самые тесные сношения, переписку и взаимные подарки с барышнею Лячковою, и я сам являлся очевидным свидетелем ее прискорбного состояния, несовместного с состоянием девицы.
Прошедшею зимою случилось вещь весьма удивительнейшая: профессор Факс женился. Я надеялся, что его жизнь наконец-то переменится, и он сделается наконец примерного и достойного поведения, однако я ошибся. Даже будучи обремененным брачными узами, профессор Факс не переменил образа своей жизни. Не далее как этой весной он имел несколько интимных свиданий с девицей Херувимовой, и я не удивлюсь, ежели с ней повторится та же история, каковая приключилась с барышней Лячковой ранее. Однако в домашнюю жизнь сего любвеобильного профессора входить мне теперь нет никакой возможности, да и, впрочем, нет ни надобности, ни особого желания. Ибо каждый сам по себе обязан, сберегая собственную свою честь, оберегать через то и честь заведения, коего он состоит сочленом. В противном же случае таковое сочленство для заведения, именуемого Императорским Казанским университетом, несомненно, является слишком обременительным и даже опасным.
За сим имею честь выразить Вам, ваше превосходительство, свое неизменное почтение.
Преданный Вам слуга, инспектор студентов, профессор
Статс-секретарь Магницкий был человеком твердым, прямым, к тому же высоких нравственных устоев. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Альберта Карловича, не будь его превосходительство почитателем стихотворного таланта Серафимы Сергеевны и не пиши он сам, втайне, идиллические стихи. А может, опять вмешалось в планиду Факса везение, не единожды выручавшее его в затруднительных жизненных ситуациях, могущих кончиться крайне для него плачевно, но всегда завершавшихся вполне счастливо. Кто знает?! Однако факт: его превосходительство время от времени посещал литературный салон Серафимы Сергеевны. Пришел он на одну из литературных пятниц и после получения сего письма. А поскольку был он человеком твердым и прямым, то рассказал Серафиме Сергеевне о письме, не упоминая, конечно, о его авторе и содержании.
— Просто сочинитель сего письма очень нелестно отзывается о вашем муже, — только и сказал Михаил Леонтьевич, уступив расспросам Серафимы.
— И вы не скажете мне, что в этом письме? — продолжала настаивать она.
— Не могу, не имею права, — развел руками Магницкий. — Простите, но письмо носит служебный характер.
— Ну тогда я сама скажу вам, что в этом письме, — заявила Серафима.
— Я полагаю, этого делать не стоит, — заметил Магницкий.
— Отчего же, — не согласилась с ним Серафима Сергеевна. — Мой муж пользуется большим доверием и успехом у женщин. И в этом письме описываются его связи с женщинами. Ведь так? — взглянула она в глаза Михаила Леонтьевича.
Его превосходительство замялся и неуверенно кивнул.
— Так это мне все известно, — спокойно промолвила Серафима. — И его похождения до нашей свадьбы меня совершенно не трогают. Мужчина он был холостой, и увлекаться женщинами являлось его правом.
— В письме говорится о его похождениях не только до его женитьбы, — тихо произнес Магницкий.
— А вот это уже неправда, — воскликнула с жаром Серафима. — Клевета! Примернее и достойнее мужа, чем профессор Факс, не сыскать в целом свете! И этот ваш сочинитель письма просто хочет помешать Альберту Карловичу занять должность декана факультета. Неужели вы этого не видите?
Все это Серафима произнесла с такой убежденностью и искренностью, что сама поверила в свои слова. Поверил и Магницкий. К тому же у его превосходительства имелись кое-какие данные относительно нечистоплотности в финансовой сфере самого автора письма. Ну какая может быть вера нечистым на руку доносителям?
Все же Михаил Леонтьевич решил переговорить с Факсом. Он вызвал его к себе, немного подержал в приемной, дабы любвеобильный профессор прочувствовал всю важность будущего разговора и занятость попечителя важными государственными делами, и потом уже пригласил к себе в кабинет.
Начал он строго.
— На вас поступило письмо, в коем вы упрекаетесь в попрании чести университета и подавании неблаговидных примеров юношеству, несовместных со званием профессора и педагога, — сдвинул брови к переносице Магницкий. — Человек, который написал сие письмо, хорошо знает вас и прекрасно осведомлен о вашей, скажем так, частной жизни. Что вы на этое имеете возразить?
— Так это, верно, Маковкин написал, ваше превосходительство, — просто ответил Альберт Карлович. — Он на меня давно зуб имеет из-за дочерей.
— А что такое? — вопросительно посмотрел на него Магницкий.
— Дело в том, — доверительным тоном начал Факс, — что у господина Маковкина имеется четыре дочери на выданье, и он уже который год бьется, чтобы достать им выгодную партию. Сбыть их с рук, так сказать. Пристроить.
— Это нормально для любящего отца, — заметил Магницкий.
— Может, и нормально, — согласился Альберт Карлович. — Но когда вам буквально навязывают то одну дочь, то другую, то поверьте, ваше превосходительство, это как-то излишне… обременяет. К тому же жениться на девице, не испытывая к ней необходимых для семейного покоя и счастия чувств и руководствуясь едино только желанием их папаши, это, согласитесь, уже вне всяких норм и понятий. Это, ваше превосходительство, не что иное, как извращенчество, — уже негодующе добавил Факс.
— Гм, — неопределенно произнес Магницкий, однако брови его приняли обычное положение. — Возможно, вы и правы.
— Конечно, прав! — быстро согласился с ним Альберт Карлович. — Людям, имеющим на вас зуб, никогда нельзя верить.
— Значит, мне не верить про ваши любовные похождения с барышней Лячковой, этой англичанкой лади Гаттон и солдаткой из села Царицино? — быстро спросил Магницкий.
— Не верить! — произнес было Факс в запале и вонзил в попечителя свои ясные честные глаза. — Всему не верить, — поправился он. — Мой организм слишком хрупок и не вынес бы всего, что приписывает мне господин Маковкин. Я сильно страдаю от непроходимости в печени, которую я обнаружил еще в Петербурге, а также от мочекаменной болезни, которая часто меня беспокоит. Малейшее излишество будет стоить мне жизни. Об этом известно многим нашим врачам, с которыми я консультировался по сему поводу. К тому же во времена сих барышень, ваше превосходительство, я был холост. А теперь, как вам известно, я женат.
— В письме говорится, что вы не оставили своих увлечений женщинами и после свадьбы, — осторожно сказал Михаил Леонтьевич.
— А вот это уже ложь, — негодующе произнес Альберт Карлович. — Абсолютнейшая ложь. Клятвенно заверяю вас, — твердо посмотрел в глаза попечителю Факс, — что это обвинение является самой отвратительной клеветой, какую только можно придумать. Мое поведение безупречно, и хотел бы я, чтобы и у моих собратьев по университету была бы столь добрая репутация, как у меня. В доказательство своей правоты я, ваше превосходительство, заявляю, что беру в свидетели своего благонравного и непорочного поведения весь город, который, я в этом уверен, с удовольствием даст мне самую блестящую аттестацию.
Альберт Карлович замолчал, продолжая честно и прямо смотреть прямо в глаза Магницкому.
— Пожалуй, этого вам делать не нужно, — благодушно произнес Михаил Леонтьевич.
— Отчего же? — имел смелость возразить ему разошедшийся профессор. — Я уверен, что город…
— Самую блестящую аттестацию вам уже дали, — улыбнулся попечитель, беря со стола злополучное письмо и разрывая его в мелкие кусочки. — И иной мне не нужно.
— И кто же это? — удивленно произнес Факс, стараясь не показать своей растерянности.
— Ваша жена.
— Моя жена?
— Да, ваша супруга.
— Ах, ну да, — не сразу нашелся Факс. — Конечно.
— Поэтому я вам верю, — сказал Магницкий и бросил клочки в корзину для бумаг. — И забудьте о письме, — тоном, показывающим, что разговор закончен, произнес он. — Не было никакого письма.
— Не было никакого письма, — машинально повторил Альберт Карлович, выходя из кабинета попечителя.
Всю дорогу до дома он был задумчив.