Миньон

Пролог

Двадцать лет назад,

Новый Орлеан

Сара Ричардс стояла посреди спальни, стараясь успокоить девочку, которая надрывалась во всю силу своих крошечных легких. Она знала, что такое боль, и ей самой хотелось зареветь в голос, как плакал сейчас младенец. Но лишь безмолвные слезы текли из крепко закрытых глаз по запрокинутому вверх лицу. Господи, как должна поступать жена проповедника, когда узнает, что ее муж завел роман на стороне?

Долгие месяцы она закрывала глаза на очевидное. Но вот – ложь мужа раскрылась. Он даже нарушил святость домашнего очага, приведя эту женщину в дом – на супружеское ложе! Улики – духи разлучницы и следы крови на простыне. Она сама только на час вышла по церковному поручению, которое дал ей муж. Один час – и вот такое?

Сара прикрыла рукой рот и повернулась, спеша уйти прочь от вида этой грязи и вони, взяв с собой дочку, чтобы отнести в колыбель. Дрожащими руками она положила вопящего младенца, и девочка заплакала, как только мать отвернулась, еще сильнее.

Сару жег стыд. Как теперь говорить с церковными старейшинами, как рассказать о подобном матери Стоун? Как может жена проповедника, первая леди церкви, заставить себя произнести, что ее муж, чернокожий преподобный Ричардс, сошел с ума?

Из детской доносились икающие всхлипывания, но Сара вдруг застыла, услышав какие-то звуки с первого этажа дощатого домика. Два голоса – один тихий, искусительный, а второй – голос ее мужа. Он снова посмел привести домой эту шлюху! Одного раза ему было мало? Неужто он считает ее такой дурой, что она снова побежит с поручением к кому-то из старейшин прихода, а его оставит делать, что ему в голову взбредет? Разве он не слышит, как его собственный ребенок заходится в крике, разве не знает, что наверху она – его законная супруга? Он настолько ее не уважает или его так сильно тянет к этой шлюхе?

Слезы горькой ярости и боли жалили ей глаза, тяжесть прозрения давила грудную клетку, сжимала сердце. Эта женщина, эта разлучница держит ее мужа такой хваткой, которую даже сам Отец Небесный, похоже, не в силах разорвать... потому что она ведь молилась об этом, Господь свидетель, с самого первого неясного сомнения. А сейчас он опять ввел осквернительницу в свой дом? В ее дом? В дом, предназначенный для служителя Божия, его жены и детей, через улицу от освященной земли? У Сары подогнулись колени, когда она представила себе лица добрых прихожан, вслушивающихся в каждое слово Ричардса... как когда-то она сама. Нет, этот дом – уже не домашний очаг, не убежище, где может обрести мир она или ее дитя.

Она воспротивилась первому побуждению – броситься вниз, явиться к собственному мужу и этой блуднице, дерзнувшей переступить ее порог. Что-то проползло в душе, заставило остановиться. Зеленоглазое чудовище подняло свою мерзкую голову. Нет, она должна знать, на что похожа эта негодяйка... кто она такая, как смогла разрушить мир семьи тем, что есть у любой женщины? Сара хотела подкрасться, подслушать, узнать, что говорит ее муж этой разлучнице. Какую ложь излагает ей Арман Ричардс?

Беззвучно, как тать в ночи, Сара Ричардс спустилась в холл, держась за стенку. Она все здесь знала на ощупь и избегала ступать на скрипучие половицы. Вытягиваясь, почти сливаясь с окраской стен, она выглянула с лестничной площадки. Ребенок всхлипывал все чаще, и все чаще билось сердце у Сары. Она затаила дыхание, заглядывая за угол, – и застыла.

Высокий, красивый, манящий мужчина цвета кофе с молоком, одетый в безупречный черный костюм, гладил ее мужа по лицу. Ласка эта была полна чувственности. У Сары крик застыл в горле, когда ее муж закрыл глаза и запрокинул голову невероятно женственным движением. Спускаясь шаг за шагом по ступеням, она изо всех сил держалась за перила, чтобы не потерять сознание. Дыхание перехватило во всепоглощающем ужасе, когда этот мужчина – да, мужчина, а не женщина – обнял ее мужа, как любовник, и опустил голову к подставленному горлу Армана.

И когда она услышала сладострастный стон мужа, что-то хрупкое лопнуло у нее внутри.

Все поплыло перед глазами. Она бросилась вниз по лестнице, крики ее заглушили отчаянный плач дочери. Слова превратились в заклинание:

– Господи, только не это!

Она распнет эту скотину, этого осквернителя ее дома. Ни одной разумной мысли не было у нее в голове, когда она бросилась вперед, чтобы вцепиться в эти широкие плечи. Она жаждала крови. Но проворный чужак подхватил мужа на руки, будто невесту, которую вносят в дом, и ловко выскользнул с ним в дверь.

Сара бросилась за ними во двор, вопя, плача, крича, но услышала ее только ночь. Она, обезумев, носилась кругами, ища их в темноте. Куда он унес ее мужа? И так быстро?

Она рухнула на колени на гравий дорожки. Камешки порвали ночную рубашку и впились в кожу. Окровавленная Сара вытянулась на дорожке, всхлипывая в бесполезной молитве. Мужчина? Да, это был мужчина! О Иисусе сладчайший, пусть это будет неправда! Мужчина, красавец, с пронзительными угольно-черными глазами, с царственными манерами, с безупречной кожей, густыми черными ресницами, с ониксовыми кудрями, сделавшими бы честь любой женщине... мужчина... нет, только не это... мужчина ростом выше шести футов, широкоплечий, такой сильный, что поднял Армана, как младенца! Нет!

Ее вырвало. Сара вытерла рот и с трудом встала, цепляясь за землю. Подняла глаза к небу, потом к освещенному окну спальни дочери. Медленно войдя в дом, Сара протянула руку к телефону. Внутренний голос говорил ей, что за ребенком сегодня присмотрит Марлен. Марлен прекрасно обращается с младенцами – хорошая, верующая девушка.

А сейчас у Сары Ричардс есть дело, которое надо исполнить. То, которое она откладывала уже месяцами. Здесь требуется нечто большее, чем молитва. Ее муж – с мужчиной, и священнослужителям боль такой силы неподвластна. У старухи, той, что живет на краю болот, есть зелья и все прочее, чтобы исправить эту мерзость. А то, что Сара ей расскажет, останется между ней и старой колдуньей.

Три дня Сара сидела у окна в гостиной, пока пресвитеры держали молитвенные бдения у нее в доме. Юная Марлен привела их с собой, когда Сара позвонила в истерике и попросила ее посидеть с ребенком в такой глухой ночной час. Она сказала девушке, что мужа ее нет и не будет. Так чего же она еще могла ожидать? Если звонишь девчонке-подростку в такой час, она наверняка все объяснит матери, а та, естественно, позвонит другим прихожанам. А что еще ей делать, если беда стряслась в доме у главы церкви?

Но отчаяние не позволило Саре додумать все до конца. Если они считают, что он просто сбежал, – уже хорошо. Достаточный повод для старейшин организовать молитвенное ополчение: священник неизвестно где, его жена и ребенок брошены. Явная работа сил зла. Вот и все, что по этому поводу говорила Сара.

Она спала на кресле в гостиной, мучительно обдумывая свой план, не в силах вернуться в свою постель, не в силах заставить себя лечь хотя бы на диван. Она отказывалась есть, едва соглашалась на глоток воды, не шевелилась, только смотрела прямо перед собой. Кто знает, какую еще мебель осквернили в ее доме? С каждым днем черный мешок, который она спрятала в кладовой, все сильнее призывал ее взять дело в свои руки. Да, это будет гибель всего, во что она воспитана верить. Это будет оскорбление, брошенное в лицо Господа. Три дня, три долгие ночи обдумывала Сара соблазнительный выбор.

Она молча благодарила молящихся, что они снизошли к ее дому, но ни разу не произнесла этого вслух, только про себя. Никто из них не поднимал на нее глаза, и она ценила эту деликатность и возносила благодарственную молитву за то, что юная Марлен Стоун так хорошо ухаживает за ее девочкой, пока сама она ни на что не способна из-за нервного срыва.

Сара Ричардс понимала, что вычеркнута из жизни, и глаза ее смотрели в пустоту за окном. Но на третью ночь она уже знала, что должна сделать. Старейшины, сколько ни молились, так и не узнали, куда исчезла машина ее мужа или куда девался, кстати сказать, и он сам. Но старая провидица говорила о каком-то поместье, о плантации, дала направление и приметы, по которым идти. И она вооружится, возьмет с собой мясницкий нож, чтобы выправить неправедное, как только закатится солнце, – так советовала колдунья.

Не говоря ни слова, Сара встала, преодолевая слабость, оставляя воинов молитвы бормотать неустанно – ей это зрелище уже несколько надоело. Она заглянула в ванную, плеснула себе в лицо воды, украдкой вытащила из кладовой сумку, приготовленную втайне. Босиком, в халате, она выскользнула из дома и ушла в ночь без звука. Она вернет мужа – или погибнет.

Окруженная плакучими ивами, Сара стояла, глотая слезы, и разглядывала просторную усадьбу. Искусно сделанная чугунная решетка окружала балкон, идущий вдоль всего второго этажа. Высокие белые колонны встали по краям величественного входа в дом, к которому она осмелилась прийти. Испанский бородатый мох свисал с деревьев, и даже ни одной цикады не было слышно. Машина ее мужа стояла на дорожке – как и предсказала старуха. Рука Сары стиснула сумку, и ноги двинулись вперед, не спрашивая у мозга, огибая дом к задней двери – которая, к удивлению Сары, оказалась незапертой.

В жутковатой тишине дома Сара шла сквозь темноту. Деньги, власть... какие богатства обещал этот извращенный любовник ее мужу? Как мог человек, которого она любила всей душой и всем сердцем, так поступить с ней? Как мог он жить с этой ложью, позволить ей родить своего ребенка? Как мог он так поступить с грудным младенцем?

Слезы вновь полились у нее из глаз. Она любила Армана Ричардса с тех пор, как они были детьми, и не знала иного мужчины, кроме него.

Ноги несли ее по этому дому, и каждая комната заставляла ускорять шаг: она видела все новую и новую роскошь, но не того, кого искала. Сара взлетела по винтовой лестнице на верхние этажи, прислушиваясь, стараясь уловить страстные судороги своего мужа, но не слышала ничего. Все прекрасно обставленные комнаты были пусты. Провидица ошиблась. Армана здесь нет. Но ясно, что он был здесь недавно. Может, он и его дружок вышли в город или закрылись в другом приюте любви? Мысли ее обратились к дурному, и она увидела мысленным взором их обоих, обнаженных. Желчь обожгла горло, образ мужа вместе с этим соблазнительным мужчиной терзал душу. Нет! Этому надо положить конец! И есть только один путь.

Возможность, которую предоставляло их отсутствие, была идеальной. Она сделает то, что должна сделать – спустится в винный погреб и произнесет заклинание. Сара укрепилась сердцем, вознесла молитву за свое дитя и попросила Господа о прощении. Она уже знала, что собирается совершить грех, когда шла на цыпочках по длинному коридору, выходила на лестницу и спускалась на первый этаж. Путь был длинный, и у нее имелось время мысленно оправдаться: она должна что-то сделать, не может она просто так сидеть и ждать, пока все исправится само. Она просила только, чтобы Отец Небесный понял ее и пощадил ее дитя – вопреки тому, что говорится в Книге о ворожеях и заклинательницах... и о тех, кто берет дело отмщения в свои руки. Сейчас особый случай, Он должен понять ее отчаяние.

Ноги саднило от порезов и ссадин, полученных при безумном пятимильном переходе в темноте по лесам, терновнику, по гравию дорожки. Сумка с черной магией тяжело оттягивала руку, и Сара переложила ее на бедро, вытащила черную свечу и коробку спичек, зажгла свечу, потом неуклюже убрала спички и продолжила спуск в сырую пещеру с первого этажа.

Скользкие каменные стены отражали дрожащее пламя, прохлада подвала дышала сыростью, от которой летний халат стал прилипать к телу. Нервная испарина выступила на коже, пот покатился струйкой между грудей, по позвоночнику. Сара бесстрашно пошла по кругу, вырезая мясницким ножом на земляном полу звезду странной формы, которую старуха нарисовала ей на смятом клочке бумаги. Ее губы решительно зашевелились, когда она открыла масонский кувшин и плеснула кровью зарезанного петуха на каждый луч звезды. Потом она установила черную свечу и закрыла глаза, не переставая бормотать. Пол под ногами задрожал.

Взметнулись клубы густого желтоватого дыма, удушая серой, застилая взор. Винные бутылки, штабелями стоявшие вдоль стен, лопались, осыпая ее осколками стекла. Щепки и осколки впивались в кожу шрапнелью. Вопль, задушенный слюной, ужасом и дымом, вырвался у нее из горла. Сара метнулась к стене и забилась в угол.

Он не мог поверить своей удаче. Фаллон Нюит поражался, как удался его план. Бедствие такого масштаба было бы не по плечу величайшим чернокнижникам прошлого. Флюктуация. Везение. Тончайший разрыв в ткани сверхъестественного закона, и все это сделала перепуганная глупая женщина. Самое смешное, что ревность высвободила скрытое в ней зеленоглазое чудовище – и с ним другую, более опасную сущность, появление которой несчастная никак не могла бы предвидеть. И Совет Вампиров – тоже. Какая жалость! Какое грубое упущение! Не получится у них вечно держать его в заключении за то, что он преступил нерушимые, извечные законы Высшего Совета. Да, есть вещи, на которые даже вампиры смотрят косо. Но опять-таки есть и такая вещь, которая называется удачей.

– Ты был непреднамеренно призван в мою берлогу, – голосом соблазнителя произнес Нюит, обращаясь к демону, что возник из клубящегося дыма.

– Да, я был призван. Потому я имею право...

– Нет, – ответил Нюит с интонацией смертельной угрозы. – Права ты не имеешь, ты только имел несчастье оказаться демоном, попавшим в берлогу мастера вампиров.

Оба противника мгновение глядели друг на друга. Змееподобное создание сначала остолбенело, потом пришло в ярость. Однако, когда от демона возражений не последовало, Нюит продолжил говорить, несмотря на палящую жажду крови, разожженную запахом этой ничтожной женщины, которая пыталась спрятаться в углу винного погреба.

Сосуществование без сотрудничества представляется мне неудачным вариантом. – Нюит посмотрел на свои ухоженные ногти, вздохнул. – Хотелось бы напомнить, что я, принадлежа к царству тьмы более высокого порядка, будучи теперь свободен, мог бы сделать твое существование невыносимым. Но я сторонник разумных компромиссов.

Демон бросил взгляд на него, на съежившуюся в углу женщину.

– Мы могли бы договориться. Честный обмен – не грабеж.

– Разумеется! – расхохотался Фаллон Нюит, запрокидывая голову.