Мир

Русалкины слезы. Юля Пичерская

Я была в том ресторанчике трижды. Первый раз мое внимание привлекла стайка детишек, прижимавших обгоревшие носы к толстому стеклу аквариума. Утомленные отпуском матери устали на них осуждающе цокать, чем дети пользовались на всю катушку.

В сумочке у меня был билет на дирижабль в один конец, а следом влачилась вся моя жизнь, наспех упакованная в чемодан. Кибитка таксиста, как всегда, остановилась за углом. Мне оставалось сделать шагов десять, чтобы вверить свою жизнь сначала коренастому водителю, затем пилоту дирижабля, а потом… Одному Посейдону известно. Я постояла в нерешительности и шагнула под выцветшую вывеску «Медитеран».

Ресторан встретил меня облаком сигаретного дыма, стойким запахом жареной рыбы и моря после дождя. Я села в угол. Подальше от детей, толпящихся у аквариума, одиноко курящего рыбака и выхода – на случай, если муж впервые за полгода решит вернуться домой вовремя.

Постукивания, вспышки от фотоаппаратов, царапанье детских коготков о стекло, нетерпеливый шепоток – все это складывалось в раздражающий оркестр, который, впрочем, никак не действовал на жительницу аквариума. Накрывшись ворохом листьев ламинарии, она притворялась спящей. Только изредка приподнимала жабры и спинной плавник, чтобы осмелевшие детишки сохраняли дистанцию. Вокруг аквариума стройными рядами стояли пустые бутылки. По сияющим остаткам на дне я определила – бурбон из морского абрикоса.

– Вера, вставай, старая морская корова! – Хозяин ресторана заколотил рукой-кувалдой по крышке аквариума. – Опять с омарами синячила до утра?

Омары в соседнем аквариуме стыдливо закачали головами, куча из листьев ламинарии зашевелилась – дети с визгом бросились к измученным матерям.

– Тебе какая печаль?

– А такая. Переезжаешь ты. Террасу новую сделали. Будешь клиентов своим видом привлекать.

С улицы зашли трое рослых юношей в испачканных робах, и в ресторанчике стало тесно. Прикинув, что рабочее время мужа закончилось, а его все еще не видно, я поняла: домой идти безопасно. Расплатившись и прихватив чемодан, я медленно побрела в гору. Билет на дирижабль остался жалко дрожать от воздушных потоков из кондиционера, зажатый между тарелкой и прожженной скатертью.

***

Второй раз я забрела туда почти на ощупь. Прижимая пакет с замороженными гребешками к скуле, я металась по узкой улочке, не находя себе места. Терраса «Медитерана» манила мирным маяком на фоне теплой приморской ночи.

– Чего стоишь? Заходи, коль пришла. – Вера наполовину высунулась из аквариума. Мокрые волосы сетью окутывали ее голые плечи. Неловко было пялиться, но я невольно задержала взгляд на бронированном крабике, выглядывающим из-под правой обвисшей груди Веры.

– Абрикосовку будешь? – Запустив руку в соседний аквариум, Вера распихала глуповатых омаров и достала бутылку, обросшую морскими желудями.

Скула пульсировала, пакет с гребешками предательски перенял температуру моего измученного лица, а бутылка абрикосовки покрылась жемчужной испариной. Я кивнула – все равно до утра дома лучше не появляться. Битую посуду и багровые брызги уберу, когда он уйдет на работу.

– Давно вы здесь?

– На террасе-то? Да с неделю. Пока только народ пугаю. – Вера медленно скользнула из аквариума. Меня обдало запахом тины, рыбацкого судна и выпитой вчера абрикосовки.

– А вообще. Здесь? – Я схватилась за прохладную бутылку, как за спасательный круг.

– Лет тридцать как. Двух ваших царей застала. Дитя, хватит ее к щеке-то жать – синяк уже набух. Теперь поможет только внутрь, хе-хе. – Вера забрала у меня бутылку и налила светящейся жидкости в подернутый тиной стакан, который до этого мирно дрейфовал между омарами.

Я послушно опрокинула в себя все, что налила Вера.

– Ой, горько!

– Уж послаще твоей жизни будет, девочка.

– Давайте… Давайте не будем.

Скрипя тормозами, по склону скатилась кибитка такси. Я молниеносно прикинула, не едет ли там мой муж. Но выдохнула – кибитками могут управлять только мужчины. При мужчине он не посмеет.

– Вам, наверное, тоже не сладко. Столько лет в аквариуме. В том ужасном углу.

Вера вздохнула и глянула вглубь ресторана. На угол, с обоями, выгоревшими по форме ее аквариума. Кругом на стенах, как будто ради издевки, хозяин ресторана развесил сети, чучела рыб и деревянные фрески с изображением Великой Битвы у Ратацкого мыса.

– Да уж лучше там, чем тут. – Вера обреченно сплюнула на пол. – В том углу весь мой мир. Шутка ли – двадцать лет там просидела.

– А первые десять?

– Ох, детка. Не мне рассказывать, не тебе слушать. Первые десять лет жила как принцесса. Муж-рыбак. Герой Великой Битвы. Загорелый, в глазах солнце, в волосах ветер. Выудил меня из морского лона. Тогда казалось лю-убит. Дура! – Еще один плевок проследовал за первым.

– Не любил?

– Кто ж знает? Может, и любил. Первый год. Каждый день мне трофеи из моря приносил: то ракушку, что плачет, как море, то краба, то золото, что ваши пираты теряли в наших водах. Комнату мне выделил. Под аквариум. Не воля, но я там хотя бы во всю длину вытянуться могла.

Вера картинно распрямила хвост, до этого мирно свернутый под столом. Хвост протянулся мимо четырех столов на шесть персон и коснулся противоположного конца террасы. Со звоном отпало несколько серебристых чешуек. У меня перехватило дух. Все знают о русалках. Все знают про Великую Битву, где наши доблестные воины перебили их злобных русалов. Но увидеть русалку – мощную, с огромным мускулистым хвостом, грозу морей – на расстоянии вытянутой руки. От этого забудешь, как дышать. И про саднящую скулу забудешь, пока в восхищении рот не откроешь слишком широко.

– Нравится? А представь, какая я была тридцать лет назад. Чешуйка к чешуйке. Волосы р-р-рыжие! Не то что сейчас, э-эх!

– Как же вы сюда попали?

– Хах, да сбагрил он меня. Днями в море пропадал. Голодала я днями. Уж ненароком подумала, что сгинул родненький. Но родненький все возвращался. То через три дня, то через неделю, потом – раз в месяц. И все такой же. Солнце в глазах, ветер в волосах, руки, как бронзовыми канатами стянутые. Счастливый. Но уже без подарков. Это потом-то я узнала, что я у него первая была.

Вера замолкла. Острым синим когтем она нацарапала на деревянном столе: «Мир – мудак». И лукаво мне подмигнула.

– Постойте. Ваш муж – хозяин «Медитерана», Мир?

– Да, детка. Понимаешь иронию? Контрабандист он. Вытаскивает глупых доверчивых дурочек из моря и продает в аквапарки и стриптиз-клубы. Защитить-то их некому и научить бояться рыбаков – тоже некому. Всех русалов тогда перебили. А все, что сетями кроме русалок вытащит, в ресторане готовит.

Долгое молчание прервал стук капель о деревянный стол – омары как один выползли из аквариума и расселись за столом. Аквариумная вода ритмично накрапывала на стол, будто из глаз дюжины плакальщиц. Я расхохоталась. Сидим вдвоем: плененная старая русалка, я с подбитым глазом и десяток чрезмерно эмпатичных омаров.

– Простите, это ни разу не смешно. Но… Ик! Смешно.

– Детка, а что ж остается делать-то? Только смеяться. Пить и смеяться. – Вера щедро плеснула абрикосовки мне в стакан, а сама громко глотнула из бутылки. – Сама-то ты что тут делаешь? Чай не в аквариуме.

– Знаете, не могу. Сколько раз собиралась. Но… Ик! Он для меня целый мир!

Вера ощетинила жабры, но промолчала. Что тут скажешь – сама такая же.

Молчание затягивалось. Мне отчаянно не хотелось уходить из безопасного прямоугольника террасы в темноту ночи. Но я ее обидела, кажется. Нужно как-то сгладить неловкость. Я взяла у Веры бутылку и глотнула.

Абрикосовка разлилась по горлу огнем. Меня передернуло. Вера расхохоталась, закинув голову.

– Зато на террасе вам, наверное, лучше! Тут… Ик! Х-хотя бы море видно. Запах чувствуете. Слышала, только не обижайтесь! Говорят, русалки от одного вида моря сильнее становятся.

– Уж лучше в том углу, детка. Понимаешь, угол тот стал для меня миром. Прокуренный, темный, омары еще эти. – Омары дружно подняли грустные щенячьи глаза на Веру. – Но за двадцать лет и они родными стали. А отсюда… Понимаешь, я теперь все вижу.

Русалка смущенно попыталась расправить погнутую об острый край аквариума пересохшую чешую.

– Он ведь каждое утро уходит туда. Мир-то мой. В мое море. В мир, в котором я плескалась, завлекала моряков песнями и хохотала с сестрами. Посейдон знает, что этот старый дурак там творит. Но возвращается он с уловом. И счастливый.

– Нет ничего печальнее… Ик! Чем твой мужчина, который счастливый проходит мимо… – Я снова глотнула из бутылки. Но абрикосовка показалась не такой уж горькой.

– Так, может, вам… Ик… В море вернуться? Там ваши близкие, там ваш мир.

– Да куда там! Всех моих близких перебили такие как мой муженек. Гарпунами, винтами катеров, любовью обманчивой. Вот смотри. Смотри, детка. Теперь я вижу прямоугольный кусок моря в окне. И каждый посейдоний день в этот прямоугольник кто-то то окурок кинет, то бутылку бросит, то поссыт. Тьфу! Это каждый день разбивает мне сердце. Это уже не мой мир. Я в эту воду не вернусь.

– Я… Ик! Знаете, я тоже не в-вернусь! – Собственные слова я услышала уже со стороны. Положив голову на руки и медленно погружаясь в темную пучину пьяного сна.

Я проснулась до рассвета. Хозяин ресторана, Мир, раздраженно пыхтя, подметал вокруг меня пол. Бутылки из-под абрикосовки перекатывались, их звон болезненным эхом отдавался в моей тяжелой голове. Я поморщилась. Омары испуганно толпились в дальнем углу аквариума.

– Вера, мать твою! Сколько можно всякий сброд тут собирать!

– Сколько нужно, столько и можно, старый дурак!

Мир сплюнул рядом с аквариумом Веры, бросил метелку, схватил шапку и гарпун с вешалки и, насвистывая, удалился в сторону синего прямоугольника моря, над которым едва забрезжил рассвет. Вера отвернулась. По вздрагивающему плавнику было непонятно: плачет она или дрожит от злости. Я выкинула в мусорку подсохший пакет с гребешками и вышла в сторону дома – убирать следы вчерашнего шторма.

– Слабачка. – Вера подмигнула мне покрасневшими глазами. Похоже, русалочьи слезы гораздо солонее воды в аквариуме.

***

Синяк на скуле растаял, как и воспоминания о том, как штормило моего мужа. Как штормило мой мир. Раз за разом, медленно прогуливаясь мимо «Медитерана», я бросала взгляд на аквариум. Вера, чуть более меланхоличная, чем обычно, лениво припугивала толпу из детей, стрелявшую дартсом с присосками в мишень, приклеенную прямо на стекло. И тоскливо глядела в синий прямоугольник моря, вид на который теперь был ей доступен. Периодически она плевала на пол, отчего дети с визгом разбегались. Мамы сказали им, что слюна русалок ядовита.

***

Третий раз я зашла в «Медитеран», когда возвращалась со свидания с мужем. Я трепетно прижимала букет любимых гортензий, которые, как крыло бабочки, трепетали по моим не раз сломанным ключицам. Аромат его парфюма еще держался там, где он обнял меня перед уходом «на срочное совещание». Привычно бросив взгляд на террасу, я не заметила аквариум Веры. Сердце ухнуло куда-то вниз. Русалки – самые преданные существа в мире. Преданнее собак. Преданнее меня. Затаив дыхание и минув террасу, увитую розами, я зашла в темноту ресторана. И – выдохнула. Верин аквариум покоился на прежнем месте. В темном, прокуренном углу. Вера синим когтем меланхолично выковыривала из острых зубов остатки мидий. Увидев меня, старая русалка расплылась в совершенно бабушкиной улыбке.

– Слабачка. – Вера развела руками. Мол, что с нее возьмешь.

Круизный лайнер просигналил трижды. Я улыбнулась и побрела в гору. Собирать чемодан. Отправление через час. Мне хватит времени собрать документы и пару футболок. Мой мир не в прокуренном углу. Мой мир – не муж. Мой мир – это море. А штормы я уже умею переживать.