Мир одного дня (сборник)

Глава 1

Он был семью.

А теперь стал одним.

Так сказала ему женщина, в чьем кабинете он ежедневно проводил один час. До тех пор он не знал об этом, хоть она и утверждала, что ему все известно. Если верить ей, это известно ему и до сих пор — может быть. Он был уверен, что женщина ошибается. Полностью. Если он хочет выжить, ему предстоит убедить ее.

Странно получается. «Я вам сейчас кое-что скажу, а вы меня убедите, что это не так».

Если он не сможет убедить в своей правоте власти, его не казнят, но то, что случится с ним, будет не лучше смерти. Если только кто-то в далеком будущем — что весьма маловероятно — не решит вновь оживить его.

Женщина-психик была озадачена и заинтригована. Как и ее начальство, подозревал он. Пока они теряются в догадках, он останется в живых. Живой, он может надеяться на побег. Но он знал — или это казалось ему? — что никто еще не бежал отсюда.

Человек, называвший себя ныне Уильям Сент-Джордж Дункан, сидел в кресле в кабинете психика, доктора Патриции Чинь Арсенти. Он только что пришел в сознание, и мысли его еще слегка путались, как всегда после тумана правды. Еще несколько секунд, и головоломка чувств сложилась. Стенной хронометр подсказал ему, что он пробыл под туманом тридцать минут — как всегда. И, как всегда, ныли мышцы, болела спина, разум дрожал, точно трамплин после прыжка.

Что она узнала на сей раз?

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Арсенти, улыбнувшись.

Дункан выпрямился, потирая шею.

— Видел сон. Я был облаком железных пылинок, которые ветер гонял по огромному залу. Кто-то втолкнул в зал здоровый магнит. И я, облако пыли, притянулся к магниту, превратившись в стальной слиток.

— Железо? Ты больше похож на резину. Или термопластик. Ты переплавляешься усилием воли.

— Не знал, — ответил он.

— Какой формы был слиток?

— Обоюдоострый меч.

— Я здесь не для психоанализа. Но этот облик кое-что значит для меня.

— И что же?

— Для тебя он может означать нечто совершенно иное.

— То, что я сказал вам, должно быть правдой, — произнес он. — Никто не может лгать, вдохнув тумана.

— Я тоже в это верила, — ответила Арсенти и, помолчав, добавила: — До сих пор.

— До сих пор? Почему? Могли бы и сказать, чем я отличаюсь от всех остальных. Стоило бы сказать. А не говорите вы, потому что не знаете.

Он нагнулся вперед:, пронзив ее взглядом.

— Вам нечем подтвердить свои слова, кроме иррациональных подозрений. Или вы получили приказ от своих шефов-параноиков. Знаете же, и они должны знать, что я не иммунен к туману правды. И обратного вы доказать не можете. Так что я — вовсе не те типы, которых арестовали за дневальничество и принадлежность к подрывной организации. Я не несу ответственности за их преступления, потому что они — это не я. Я невинен, как новорожденный.

— Ребенок — это потенциальный преступник, — ответила Арсенти. — Однако…

Они помолчали немного. Дункан откинулся в кресле и расслабился, улыбаясь. Арсенти сидела настолько неподвижно, насколько это возможно для здорового взрослого человека — подергивания и шевеления мышц были почти незаметны. Она смотрела уже не на него — в окно. Хотя обширный двор и окружавшую его высокую ограду заслоняла стена, она могла видеть тротуар и здания на противоположной стороне улицы. Был обеденный час, и на перекрестке бульвара Фредерика Дугласа и авеню Святого Николая толпился народ. Пешеходы заполняли тротуар, велосипедисты — проезжую часть. Одна седьмая населения Манхэттена вышла на улицу порадоваться весеннему солнышку. И не зря — из приблизительно девяноста обдней весны им достанется одиннадцать.

Попрыгунчики временные, подумал Дункан. Перед его мысленным взором мелькнуло видение — кузнечик на травинке, согнувшейся под его весом. С видением пришла боль. Или память боли? Он не понимал, почему кузнечик ассоциируется у него со скорбью, и никакие воспоминания не помогали понять.

Внезапно Арсенти оторвала взгляд от окна, как муха отрывается от паутины — паутины памяти? — и, подавшись вперед, яростно глянула на Дункана. Ярость только красила эту симпатичную пышную блондинку. Она обнажила большие белые зубы, точно собиралась укусить его, и солнце отразилось в них, как в тюремной решетке.

Уильям Дункан усмехнулся. Так просто его не испугать.

— Я не знаю, как тебе это удалось, — вытолкнула она. — Ты интегрировал семь разных личностей. Нет, неверно. Ты растворил, подавил до полного уничтожения семь своих личностей. И стал восьмой. У тебя появились даже воспоминания этой восьмой личности, твоей нынешней, хоть они и ложные. Но тебе не подделать запаха, анализа крови, отпечатков пальцев, сетчатки, мозговых волн, а все это подтверждает, что ты Джефферсон Сервантес Кэрд, вторничный полицейский, а также Тингл, Дунский, Репп, Ом, Зурван и Ишарашвили. Ты сменил личности, но тело… ты же не Протей.

— Пока вы не рассказали мне о них и не показали пленки, — ответил он, — я даже не слыхал об этих семерых.

— Это похоже на правду, — признала Арсенти. — Но ключевое слово тут «похоже».

— Да Господи же Боже мой! Я столько раз был под туманом правды, вы проверяли мои анализы крови и энцефалограммы — сами говорили — и не нашли ни малейшего указания на то, что я лгу.

— Но в записях нет никакого Уильяма Сент-Джорджа Дункана. Значит, и человека такого нет. Мы знаем, кто ты… кем ты был, я хочу сказать. И…

Она откинулась на спинку стула; ладони ее покоились на столе. Ярость ее улеглась, сменившись удивлением.

— Я должна сообщить тебе, что официальное мнение таково: ты можешь оказаться уникумом. Можешь. Мы не уверены в том, что нет других, способных противостоять туману правды.

— Да, это их здорово напугало, — согласился Дункан, улыбнувшись.

— Чушь. Это может, условно говоря, порвать ткань общества, внести элемент неопределенности, но не сотрясет мир до корней. Потребуется лишь немного гибкости, и мы приспособимся.

— Бюрократия, то есть правительство, не отличается гибкостью, — ответил Дункан. — Не отличалась и не отличится.

— Не радуйся. Тебя подвергнут долгому и тщательному — и крайне неприятному эмоционально — обследованию. Чтобы определить, действительно ли ты иммунен к туману. И если да, то почему.

— Ну, по крайней мере, меня не завтра окаменят.

Арсенти снова наклонилась вперед, облокотившись о стол и упершись подбородком в сложенные ладони.

— Твое отношение меня очень беспокоит. Ты беспечен и совершенно не испуган. Словно намерен сбежать… в ближайшее время.

— И, конечно, вы меня спросили, намерен ли я бежать? — осведомился Дункан с улыбкой.

— Да. И твой ответ обеспокоил меня еще больше. Ты сказал, что никаких планов у тебя нет, поскольку ты слышал, что отсюда никому не удавалось сбежать. И… я тебе не верю.

— А придется.

— Допрос окончен. — Арсенти встала.

Дункан тоже поднялся, тощее длинное тело распрямилось, точно выкидной нож.

— Вы показывали мне записи некоторых допросов. Не знаю, о каком эликсире вы меня все пытаете, но это должно быть что-то апокалиптически важное. Что это такое?

Она побледнела:

— Мы думаем, что ты прекрасно знаешь, о чем идет речь.

По ее окрику дверь распахнулась. Из приемной в кабинет заглянули двое громил в зеленой униформе. Дункан направился к ним. Проходя мимо Арсенти, он прошептал:

— Что бы это ни было, ты в опасности, поскольку знаешь об этом. До следующего вторника… если доживешь.

Не было смысла пугать ее, она всего лишь выполняла свой долг и не была с Дунканом жестока. Но, угрожая ей, он испытывал некоторое удовлетворение. Это был единственный способ мести. Мелочь, но приятная.

Проходя по коридору в сопровождении двух охранников, Дункан недоумевал, откуда исходит его оптимизм. По логике вещей, взяться ему вроде бы неоткуда. Никто и никогда не бежал отсюда. А вот ему, Дункану, это удастся.

Он прошел по мягкому светло-зеленому ковру в холле, видя, но не замечая морские и горные пейзажи на телеплакатах вторничных стен. У дальнего конца холла его остановил окрик охранника. Дункан стоял смирно, пока второй охранник набирал код на цифровой панели около двери, даже не пытаясь скрыть последовательность нажимаемых кнопок. Код менялся ежедневно, а порой и в середине дня. Больше того, перед дверью из стены торчал телеглазок, и надзиратель-человек тоже должен был набрать код, прежде чем дверь откроется.

Охранники расступились, пропуская Дункана. Не имея оружия, они, однако, отлично владели боевыми искусствами. А если пленник и одолеет двоих громил, то останется взаперти. В обоих концах холла — двери, открыть которые можно только с помощью той же процедуры, что и дверь в комнату Дункана, а за каждым его шагом следят надзиратели.

— До завтра, — сказал Дункан, имея в виду следующий вторник.

Охранники не ответили. Им было приказано лишь отдавать заключенному команды, а если тот попытается сообщить что-нибудь — заткнуть: удар по почкам, в солнечное сплетение, по шее ребром ладони, пинок в пах. А то, что это незаконно, никого не волнует.

Дверь за его спиной скользнула в пазы. Дункан оказался в комнате — тридцать на двадцать на десять футов. Вспыхнул бестеневой свет. Толстый ковер на полу; на стенах — развлекательные и наблюдающие плакаты. В северной стене — дверь к «совмещенным удобствам», единственному помещению, которое, как ему сказали, не просматривается. Дункан подозревал, что надзиратели заглядывают туда не реже, чем в любое другое место. Рядом — дверь в спальню, там — кровать, свисающая с потолка на цепочках.

Вдоль западной стены выстроились в ряд семь высоких серых цилиндров. На каждом — табличка у основания и круглое окошко примерно на высоте человеческого роста. За всеми окошками, кроме двух, виднелись головы и плечи, недвижные, как камень. Они и были в определенном смысле каменные. Броуновское движение в телах почти остановилось: они погружены в анабиоз — окаменены.

Цилиндр вторника был пуст, поскольку принадлежал Дункану. Пуст был и средовый. Его обитатель исчез, то ли отправленный на склад на хранение, то ли освобожденный. Когда Дункана поместили сюда, этот Человек еще жил в его комнате. Сегодня утром, когда Дункана раскаменили, средовец исчез. В следующий вторник Дункан может обнаружить, что цилиндр занят другим пациентом (читай: пленником). Пустой цилиндр был одной из тех случайностей, на которые надеялся Дункан. Использовать эту возможность нужно сегодня… но не сейчас. Шел второй час дня.

Дункан подтащил кресло к большому круглому окну посреди наружной стены. Некоторое время он развлекался, наблюдая за прохожими, велосипедистами и электробусами. К двум часам небо закрыли легкие облачка, к трем — заволокли тяжелые свинцовые тучи. В новостях сообщили, что к семи пойдет дождь и будет лить с небольшими перерывами до полуночи. Это Дункана порадовало.

Он посмотрел две программы. Одна — о молодых годах Ван Шеня Непобедимого и Милосердного, величайшего исторического деятеля, завоевателя всей планеты и основателя современной цивилизации. Еще час убила десятая серия фильма «Стадо свиней» — экранизации гомеровской «Одиссеи» с точки зрения Эвмайоса, главного улиссова свинопаса. Основой фильма служил конфликт между верностью Эвмайоса царю и недовольством собственными бедностью и низким положением. Фильм, хоть и неплохо сделанный, не вызвал у Дункана ничего, кроме недоумения. Ему было известно, что свинопасы в микенской Греции пользовались большим уважением, и любой, читавший поэмы Гомера, знал, что Эвмайос отнюдь не был беден и унижен. Более того, в те времена никому и в голову не пришло бы негодовать по поводу своего положения в обществе, даже если оно и не слишком высоко. А в довершение всего многие актеры абсолютно не походили на древних греков. Не зная английского, можно было подумать, что фильм повествует о первой встрече китайцев с европейцами.

Дункан не понимал, откуда знает, что фильм исторически неточен. Это просто было частью его воспоминаний, не привязанной к книге, фильму или школьному учителю.

Просидев так два часа, Дункан решил размяться немного. Утром он провел час в гимнастическом зале, как полагалось пленникам по закону, однако в полном одиночестве — против всяких правил руководство не давало ему ни малейшего шанса перемолвиться словом с товарищами по заключению. Причина очевидна — не дай Бог арестант расскажет кому-то об эликсире. Пусть даже единственное, что он знает о нем, — то, что сболтнула его психик.

Пройдясь по комнате колесом, Дункан устроился на ковре в позе лотоса, закрыл глаза и погрузился в трансцендентальную медитацию — так, вероятно, подумал надзиратель. На самом деде Дункан снова и снова обдумывал план побега. Помедитировав так час, он полчаса ходил по комнате, потом посмотрел документальный фильм о восстановлении джунглей в Амазонской пустыне. Затем последовал тридцатиминутный репортаж об ужасающих результатах бурения очередной скважины к земному ядру. Четыре скважины уже работали, преобразуя тепло в термоионную энергию. Но буровую вышку в Далласе уничтожил поток раскаленной магмы. Погибли двести рабочих, лава разлилась по территории в пятьдесят квадратных миль. К счастью, сравнительно немногочисленное население окрестных районов своевременно эвакуировали. Угроза городу Абилен в соседнем округе Тэйлор миновала.

В 17.30 Дункан посмотрел часовую программу новостей, большая часть которой оказалась посвящена заседанию Совета Вседневного Мирового Правительства в столице планеты Цюрихе (Швейцария).

После новостей Дункан вытащил из-за панели в юго-восточном углу комнаты поднос с ужином, поданный из холла. Сунув поднос в каменатор, он включил аппарат на секунду, выключил, вытащил поднос, разогрел ужин в микроволновке и пристроился на столе у окна. Пережевывая еду, он смотрел на улицу. Дождь бил в окно; смотреть было не на что, кроме блокгауза через дорогу. Большая часть жителей Манхэттена, как и он, ужинала, да и дождь распугал гуляющих.

Прошлой ночью Дункан спал с полуночи до шести утра. С морфей-машиной ему хватило бы для полного отдыха и четырех часов, но рано вставать было незачем. Теперь он вновь лег, хотя и не испытывал особого желания. Если все пойдет, как задумано, ему потребуется много сил. Он затянул ленту с электродом на лбу, закрыл глаза и отчалил в плавание по морю сновидений — большей частью приятных, но связанных почему-то с незнакомцами, которых он, казалось, знал давным-давно.

В половине двенадцатого аппарат вышвырнул его из нежного сна в жестокую реальность. Дункан неуклюже выкарабкался из постели, собрал простыню, одеяло, подушку, запихал все это под стенную панель, потом принял душ. Ванную он покинул в несколько лучшем настроении. К этому времени стенной плакат уже звенел и полыхал, требуя подготовиться к окаменению, и предупреждение это звучало по всему Манхэттену, во всем часовом поясе.

Натянув шорты, Дункан подошел к окну, ощущая спиной электронные взгляды. Если дождь и прекращался, пока он спал, то сейчас лил с удвоенной силой. Двое мужчин и женщина, сгибаясь под ударами ветра, бежали по тротуару. Оранжево светились фонари.

То и дело темнота сворачивалась от удара молнии. Должно быть, гремел гром, но за толстыми стенами царила тишина. В мозгу Дункана тоже бушевала гроза — врач описал бы ее как бурю электрических импульсов, гормонов и адреналина среди мириад сплетений, образовывавших человеческий мозг. Но Дункан восстал бы против такого определения, полагая себя не роботом, а человеком. Сумма частей всегда больше целого.

Тело его напряглось. Холодная рука сжала сердце. Внешне спокойный (так он, по крайней мере, надеялся), Дункан подошел ко вторничному цилиндру и распахнул дверцу, зная, что на панели перед надзирателем зажегся красный огонек, сообщая, что пациент готов войти в цилиндр. Но надзиратель отвечал за двенадцать палат. Быть может, не все они заняты, но Дункан надеялся на обратное. Чем больше у надзирателя дел, тем больше у пленника шансов обмануть его.

Он захлопнул дверцу цилиндра. На панели должен загореться оранжевый огонек. Все, что нужно сделать надзирателю, — поглядеть на экран, нет ли Дункана в комнате. Если он не зашел в цилиндр, придут охранники и запихают туда его силой.

В следующие секунды решится, сможет ли Дункан осуществить свой план. Он подошел к цилиндру среды, распахнул дверцу и шагнул внутрь. Потом закрылся изнутри и присел на корточки.

Мало ли что может происходить в надзирательской. Человек за пультом мог заскучать, отвернуться от экранов, на которые должен смотреть. Мог отвести взгляд в тот самый момент, когда Дункан перескочил из своего цилиндра в соседний. Мог болтать с другими надзирателями. Дункан смутно помнил, что когда-то сам бывал в надзирательской, но когда и по какой причине — в памяти не сохранилось. Может, в бытность свою Кэрдом, органиком, — Арсенти упоминала это имя.

Что бы ни творилось в данный момент в надзирательской, Дункан скоро узнает об этом. Если — Боже, только не это! — надзиратель исправно выполняет свои обязанности, то он внимательно осматривает все двенадцать палат. И заметит, как Дункан провернул свой трюк. Тогда через пару минут охранники откроют дверь средового цилиндра и затолкнут Дункана во вторничный — нравится ему это или нет.

Для того цилиндра, в котором прятался сейчас Дункан, лампочки не зажигались. Это обязанность персонала среды — переключить цепи наблюдения на свой день. А потому нынешний надзиратель не узнает, что кто-то зашел в чужой каменатор.

«Тем лучше для меня», — подумал Дункан.

Прошло по меньшей мере две минуты. К этому времени каменатор вторничного цилиндра должен был включиться автоматически. Окажись Дункан сейчас на положенном месте, он уже был бы без сознания — броуновское движение в его теле замедлилось бы до такой степени, что тело стало бы самым твердым веществом во Вселенной. Даже в центре Солнца оно не начало бы плавиться.

«Ну ладно, — подумал он. — Наблюдатель видел индикатор, показавший, что я окаменей. Теперь он проверит все двенадцать экранов, убедится, что никто из его подопечных не прячется в спальне, и включит масс-детектор, чтобы проверить ванную. Будем надеяться, что он не станет заглядывать в окошки цилиндров, чтобы проверить, на месте ли я». В принципе это возможно, но Дункан рассчитывал на беспечность, обычно порождаемую рутиной.

Он принялся отсчитывать секунды. Когда прошло пять минут, стало ясно, что план сработал. В следующие пятнадцать минут он волен делать все что заблагорассудится. Город окаменей, пуст. Наблюдатель и охрана вошли в свои цилиндры, и пройдет не меньше двенадцати минут, прежде чем персонал среды раскаменится и приступит к работе. И даже после этого у Дункана еще останется время. Цилиндр пуст, и у надзирателя среды нет причин заглядывать в комнату.

Однако Дункан собирался покинуть здание еще до того, как проснутся сегодняшние граждане. Прежде чем на улицах появятся прохожие, ему следует быть далеко отсюда.

Дункан встал, распахнул дверцу и вышел. Странное чувство — свобода от надзирателей, от вездесущих глаз, которые, однако, все же заботились о нем. Теперь он остался один.

— Ты точно псих, — пробормотал он себе под нос. — Получил, чего желал, и тут же паникуешь.

«Кондиционирование», — подумал он. Подсознательная программа — он в безопасности до тех пор, пока правительство присматривает за ним, чтобы он не навредил ни себе, ни окружающим.

Но рассуждать о вывертах подсознания не было времени. Дункан принялся за тяжелую работу, результат которой, как он надеялся, подарит ему свободу — если это возможно.

Бумажно-тонкие стенки цилиндров и делались из бумаги. Их тоже подвергли каменению, и молекулы их застыли. А потому — отяжелели. Дункан вырвал силовой кабель цилиндра среды из розетки и принялся толкать махину к окну. Для этого пришлось взяться за верхний край цилиндра и наклонить его на себя — не слишком сильно, ведь если цилиндр упадет, Дункану придется отскочить, иначе тяжелая туша раздавит его. А упавший цилиндр ему не поднять.

Наклонив каменатор, Дункан перекатил его основание на несколько дюймов вперед и направо. Потом — вперед и налево. Каждый маневр приближал цилиндр на дюйм к окну. Направо-налево, налево-направо, а стенной хронометр все отсчитывал цифры. Время, подумал мокрый от пота Дункан, хрипло постанывая. Время, величайшая из неотвратимостей. И безразличнейшее из безразличных. Может, Время (с большой буквы) и есть Бог? Тогда ему следует поклоняться, пусть оно и не знает об этом, а если и узнает — ему все равно.

Наконец, тяжело дыша, Дункан поставил цилиндр; пот жег глаза. Дункан отошел к южной стене. Отсюда можно было оценить, куда при падении ударит верхний край цилиндра. Дункан выругался. Дуга, которую опишет нужная ему точка, не пересекалась с центром окна. Ругаясь из-за того, что с проклятиями он тратит драгоценные силы, Дункан подскочил к цилиндру, наклонил его к стене, подперев плечом, обхватил каменатор обеими руками и толкнул. Мышцы взвыли, моля о пощаде, но Дункан, пыхтя и хрипя, все же сдвинул цилиндр на несколько дюймов вперед.

Еще один прыжок к южной стене — теперь каменатор стоял правильно. Дункан устало улыбнулся.

Через десять минут город вернется к жизни.

В общем-то Манхэттен и не засыпал полностью. Некоторым гражданским служащим — полиции, пожарным, работникам «скорой помощи» — дозволялось раскаменяться раньше, чем прочим жителям города. Но их немного, и вряд ли кто-то из них окажется поблизости и обнаружит дневального на свободе.

На свободе!

Дункан усмехнулся, зная, что еще не вырвался из тюрьмы. А если и вырвется, то вряд ли сумеет наслаждаться свободой долго.

Нужно было отдохнуть, но времени не оставалось. Он отошел к западной стене, где стоял цилиндр среды, и встал в спринтерскую стойку, упершись в стену правой ступней. В его голове грохнул стартовый пистолет. Разбежавшись, он прыгнул, одновременно падая назад, и в полете ударил обеими ногами по верхушке цилиндра, взвыв, словно крик мог добавить силы удару.

Дункан упал на спину, перевернулся, встал на четвереньки и, обернувшись, застонал. Цилиндр стоял недвижимо, словно и не случилось ничего. Возможно, удар и покачнул его, однако повалить не смог.

Дункан медленно поднялся на ноги. Поясница ныла так, словно ее вот-вот сведет судорогой. Если это случится, ему конец. Конец плану. Прощай, надежда.

Дункан бросился в ванную, налил стакан холодной воды, выпил залпом. Потом он подскочил к четверговому каменатору и, выбиваясь из сил, выволок его на середину комнаты. На то, чтобы поставить второй цилиндр на одной линии с первым, ушло пять минут. Еще минуту Дункан отдыхал. До того как остров вернется к жизни, оставалось четыре минуты.

Еще пять минут потребовалось, чтобы переместить пятничный цилиндр на место средового. Теперь три цилиндра стояли в ряд: один у стены, второй в центре комнаты, третий — в нескольких футах от окна.

«Куда там подвигам Геркулеса, — подумал Дункан. — У древнего силача было куда больше сил и времени, чтобы сделать свою работу».

Боль в спине напомнила ему, что у него времени уже не осталось. Среду раскаменили минуту назад. Он выбивался из графика. Но это не повод для того, чтобы перенапрягаться. Нравится ему это или нет, выиграет он или проиграет, но травму надо починить. Дункан медленно опустился на четвереньки; поясницу жгло огнем. Потом лег, уставившись в потолок, вытянул ноги, закрыл глаза и немедленно вошел в состояние, названное им ПОИСК. Он так долго совершенствовался в этом — тренируясь при каждой возможности, иной раз по пять — десять минут, иной раз по нескольку часов (так подсказывала ему память) — что осталось только произнести мысленно кодовое слово. Буквы зависли перед его глазами, как замысловатые кометы в темном небе. Когда прорисовался последний, девятый знак, Дункан соскользнул вниз, вниз, в себя, выписывая петли в собственных глубинах. Словно гонка по темному, петляющему туннелю, по аварийной шахте.

Потом он снова летел во тьме, но внизу тускло светились неимоверные глыбы. Поясничные мышцы.

Нет времени приветствовать широчайшую мышцу спины, поясничную фасцию, нижнезаднюю иззубренную мышцу, большую ромбовидную мышцу, мышцу подлопаточную, а также всех их друзей и родственников.

Боль, жестокая и жаркая, ударила по спине, продержалась полсекунды и сгинула. Мокрый от пота, Дункан поднялся. Мускулы его — по крайней мере, пока — вновь были в превосходной форме, точно скрипичные струны, готовые выдать мелодию Бетховена или Тади Свенсона Каи, любимого композитора Дункана.

В комнате стояла тишина. Но в других комнатах лечебницы и в тысячах комнат по всему городу пробуждалась жизнь. Только что раскамененные готовились к среде, своей седьмой части недели. Многие тут же устремятся в объятия морфей-машины и только потом встанут и начнут готовиться к своей рабочей смене. В лечебнице первая смена сядет завтракать. Кто-то устроится прямо перед экранами, чтобы присматривать за заключенными. В комнату Дункана не заглянут. Возможно, что в эту палату пропишут нового пациента, но вряд ли это произойдет сразу.

Снаружи царила тьма. Дождь бил в окно. На улице пока не было видно прохожих.

Дункан зашел за пятничный цилиндр, уперся ногами в него, а спиной — в стену и принялся карабкаться вверх, скорчившись в позе плода: колени прижаты к животу, подошвы — к ледяной серой бумаге каменатора. Добравшись до верхушки цилиндра, Дункан попытался выпрямиться. Лицо его исказилось от напряжения, и цилиндр начал медленно, очень медленно, клониться вперед.

И внезапно упал. Дункан соскользнул по стене и рухнул на бок — не настолько, впрочем, неудачно, чтобы тут же не вскочить на ноги. Цилиндр пятницы ударил в верхнюю четверть каменатора четверга; тот, падая, врезался в каменатор среды. Серый цилиндр покачнулся, начал медленно крениться, и его край ударил точно в центр огромного круглого окна.

Пластиковый лист вырвало из креплений, как сетчатку глаза при авиакатастрофе. Завизжал пластик, скользя по камню. Три цилиндра упали с таким грохотом, точно Самсон вновь разрушил языческий храм; пол трижды содрогнулся и мелко завибрировал, как при землетрясении. В окно хлестнул дождь, и послышался далекий гром.

Если бы только он успел сделать все до раскаменения! Может, никто и не услышал падения цилиндров, но содрогнулось, наверное, все крыло здания. Некоторое время уйдет, чтобы установить источник вибрации. Этого должно хватить. Но лучше бы никто не обнаружил выбитого окна до наступления дня.

Дункан стянул матрас с кровати и вышвырнул его в окно. Дождь охладил разгоряченное лицо. Выглянув, Дункан увидел в свете фонарей, что матрас лежит на кустах под самым окном. Кустарник смягчит удар. Дункан встал в огромном нуле выбитого окна, взявшись за раму, высунулся — словно астронавт в шлюзе звездолета, готовый вступить на неизведанную, но, несомненно, опасную планету. Потом прикинул высоту — и прыгнул.

Глава 2

Дункан упал на спину так, что матрас и пружинистый кустарник смягчили удар. Выкарабкавшись из кустов, он встал, подождал несколько секунд — хлестал дождь, молнии озаряли двор, и всякий, кто проходил мимо, мог увидеть беглеца. Но никого не было.

Он — первый, кому удалось выбраться из здания. Теперь посмотрим, станет ли он первым, кому удалось бежать.

Дункан затолкал матрас под изломанные кусты, туда же спрятал оконный пластик. У поребрика остановилась машина, и Дункану пришлось нырнуть под защиту ветвей. Из машины выбрались мужчина и женщина и, скорчившись под зонтиками, побежали ко входной двери. Машина отъехала. Дункан медленно встал, прошел через двор к северо-восточному перекрестку и по 122-й Западной направился в сторону Гудзона. Он шел с таким видом, будто торопился по какому-то важному делу. Впрочем, любой органический патруль его остановит — без шляпы и зонтика он выглядит подозрительно.

До Западной набережной он добрался без приключений, хотя встречные пешеходы и велосипедисты странно на него поглядывали. Там Дункан свернул на юг, огибая парк Гранта — заросшую деревьями узкую полосу камней и грязи. Мавзолей Гранта был разрушен во время первого великого землетрясения обтысячелетие назад, и с тех пор его так и не восстановили. Пройдя под пилонами Западной набережной, Дункан вступил в Приречный парк. Чтобы попасть на берег реки, ему потребовалось несколько минут. Вначале ему пришлось карабкаться по высоким каменным ступеням на вершину дамбы, не дававшей реке залить Манхэттен. Уровень моря на пятьдесят футов превышал уровень городских улиц, а полярные шапки продолжали таять. В самом узком месте ширина дамбы составляла добрую сотню футов. На другой стороне Дункану пришлось спуститься к порту. Самыми крупными зданиями там были склады и офисы больших коммерческих компаний, а между ними теснились сарайчики для частных лодок, принадлежавших в основном правящей элите. Дункан зашел под ближайший навес, нашел гребную лодку, отцепил ее и выгреб на середину реки. Дождь лил не переставая, течение сносило его вниз; когда Дункан добрался наконец до противоположного берега, то окончательно промок и очень устал.

Ему пришлось почти час дрейфовать вдоль обрывистого берега. Дождь за это время прекратился, облака потихоньку разошлись, будто по приказу Матери-Природы: «Поиграли, и будет!»

По реке плыли и другие суда — электротягачи с магнитогидродинамическими двигателями толкали длинные цепочки барж. Рыбаки удили с утра пораньше, не замечая Дункана, хотя он отчетливо видел огни их фонарей.

Добравшись до относительно покатого бережка, он причалил, выпрыгнул из лодки и оттолкнул ее веслом; потом он утопил весло и направился в глубь лесного заказника штата Нью-Джерси. Верхнюю по течению реки треть заказника отвели под национальный парк, где жило около ста тысяч человек. Семьсот тысяч, если считать все семь дней, — лесники, зоологи, ботаники, генные инженеры, органики, торговцы, обслуживающий персонал и их семьи. Были даже фермеры, хотя от своих деревень они не удалялись.

Теперь, когда гроза прекратилась и облака разошлись, спутники наблюдения получат прекрасный обзор. Но если беглец будет держаться под деревьями, его не заметят. С ветвей стекали холодные струйки, корни и кочки мешали идти. Поблуждав немного в темноте и ободрав о кору лицо и руки, Дункан в конце концов нашел нависающий каменный выступ, забился под него и заснул неглубоким сном, часто просыпаясь от холода.

К рассвету он продрог и проголодался. Покинув свое убежище, он направился на юг — или в том направлении, которое считал югом. Впервые ему пришло в голову, что придется голодать. Горожанин, он ничего не знал о том, как выжить в лесу.

К тому времени когда лучи утреннего солнца начали просачиваться между ветвями, Дункан согрелся, но лучше ему не стало — он по-прежнему был измотан и голоден. Он решил свернуть на восток, к побережью. Это увеличивало риск попасться на глаза органикам, но, с другой стороны, там можно найти поселок или ферму и украсть еду.

Десять минут спустя Дункану пришлось замереть, вжавшись в ствол. Краем глаза он заметил, как в просвете крон на фоне более темной листвы и голубого неба мелькнуло что-то светло-зеленое. Машина органиков, бесшумная, оснащенная сверхчувствительными детекторами звука. А ее пассажиры наблюдают за экранами тепловых датчиков и используют вдобавок «собачий нос» — устройство, способное выделить из миллиона молекул одну, характерную для человеческого запаха.

Машина двигалась на восток. Вероятно, она описывала широкие круги, регулярно связываясь с другими органическими патрулями. Эта охота была намного серьезнее и масштабнее большинства других. Дункан не знал, чем он так важен для правительства, но беседы с психиком убедили его в собственной значимости.

Очень медленно Дункан начал поворачиваться так, чтобы ствол находился между ним и его преследователями. Чтобы уловить звук движения, детекторы должны были быть наведены прямо на него, да и птичье щебетание мешало приему.

Позади раздался треск, и беглец испуганно вздрогнул. Он обернулся, испугавшись, что органики высадились и готовы схватить его, но потом заставил себя расслабиться. Органики не стали бы так шуметь. Кто-то большой нагло ломился через лес. Секундой позже догадка его подтвердилась — это огромный бурый медведь косолапил через подлесок, ничего не опасаясь. Зверь вылез на вершину холма футах в ста от того места, где стоял Дункан, потом скрылся в густых ветвях.

Дункан надеялся, что органики узнали зверя и теперь двинутся куда-нибудь в другое место. В любом случае есть смысл последовать за зверем. Может, ганки примут его за второго медведя?

Едва выбравшись из-за дерева, Дункан вновь заметил среди ветвей знакомое светло-зеленое пятно и метнулся обратно, под защиту ствола. Осторожно выглянув, он увидел, что машина остановилась. Она была узкой, наподобие эскимосского двухместного каяка, только покрупнее и более открытой. Узнав символ на фюзеляже, Дункан вздохнул с облегчением. Это была общая для всех дней эмблема Лесного департамента: коричневая рейнджерская шляпа. Эти двое, вероятно, следят за медведем при помощи ошейника с передатчиком. Правда, ошейника Дункан не заметил, но знал, что такие передатчики носит по меньшей мере половина всех здешних медведей.

Однако это не означает, что лесничие не представляют опасности. Органики, без сомнения, сообщили рейнджерам по радио, что объявлен розыск. Даже, наверное, привлекли их к делу. Вздох облегчения сменился вздохом беспокойства.

Вскоре беглецу полегчало. Машина двинулась прочь.

Он подождал немного за деревом. Не исключено, что приборы уловили тепло человеческого тела даже из-за ствола, и теперь лесничие отходят в надежде выманить беглеца.

Отсчитав шестьдесят секунд, Дункан вышел из-за дерева и направился к холму. Он решил все-таки пойти за медведем. Медведи всегда голодны и знают, где найти еду. А он, Дункан, еще голоднее медведя и не откажется позавтракать с ним — только не слишком близко.

Добравшись до вершины холма, он обнаружил лужицу дождевой воды в яме и, прежде чем продолжить путь, напился вдоволь. Идти по следу оказалось несложно даже для горожанина: то тут, то там попадались следы в грязи, обломанные ветки, клочья шерсти на сучках. Дункан позавидовал медведю — того не интересовало, видит ли его кто-нибудь, и не беспокоило, поймают ли. Он шел по лесу, как хозяин — да, в сущности, так оно и было.

Медведь спустился с холма по довольно крутому склону — Дункан удержался на ногах, только цепляясь за стволы и кустарник. Внизу протекала речка; по другую ее сторону виднелись обрывистый берег и довольно ровная местность. На середине спуска Дункан остановился, заметив, что машина лесников висит футах в пятидесяти над речкой, чуть сбоку. Один из ее пассажиров снимал медведя маленькой камерой.

Дункан прятался за деревом, замирая всякий раз, когда камера поворачивалась в его сторону. Медведь стоял по брюхо в реке у самого берега и внимательно вглядывался в воду. Внезапно передняя лапа дернулась, и на берег шлепнулась рыбина. Похрюкивая, медведь вышел из воды и принялся есть. Рыбина была крупная — почти фут. Не будучи рыбаком, Дункан не мог определить ее породы, но твердо знал, что рыба — съедобная. Сейчас он мог бы сожрать ее сырой.

Доглодав добычу, медведь снова залез в воду. Минут пять ни зверь, ни Дункан не шевелились. Оператор время от времени делал панораму леса, то и дело останавливаясь, чтобы заснять какую-нибудь птицу. Ярдах в пятидесяти южнее к речке вышли два безрогих оленя, опасливо осмотрели медведя, напились и исчезли в кустарнике.

«Оленинки бы», — подумал Дункан. Но у него не было ножа. Можно, конечно, воспользоваться дубиной, но, по правде говоря, он сомневался, что сможет подобраться к оленю достаточно близко.

Еще одна рыба вылетела из воды и забилась на берегу. Сожрав ее, медведь побрел через речку; в одном месте ему пришлось футов десять проплыть. Зверь медленно вышел из воды — его шерсть намокла и потемнела, — встряхнулся, разбрасывая сверкающие на солнце брызги, и двинулся в кусты налево. Машина лесников повернулась и направилась на север.

Дункан понимал, что спутники слежения нацелили камеры на это место. Любой предмет на открытом пространстве будет заснят, а снимок — передан для опознания в штабы органиков в Манхэттене и столице штата Нью-Джерси. Дункан очень хотел перебраться на другой берег, но не собирался ради этого вылезать под открытое небо. Он вернулся в лес и пошел, продираясь через колючие кусты. Следуя извивам реки, он одолел около пяти миль. Он слышал множество птиц, некоторых заметил, видел даже животных: енота, лису, что-то серое и моментально исчезнувшее, и здоровенного кролика, который наблюдал за человеком, шевеля носом, пока тот не подошел футов на тридцать, и только тогда ускакал.

Дункана мучила жажда, но пить он не осмеливался. Ни в одном месте листва не затеняла берег достаточно, чтобы можно было подойти к реке без опаски. Спутник прямо над головой мог и не заметить беглеца, но хоть один из множества обязательно сделает боковой снимок. Даже если Дункан поползет на четвереньках, опустив голову, чтобы наблюдатели не увидели лица, — все равно любой неопознанный предмет привлечет внимание органиков.

В животе урчало от голода, голова чуть кружилась. Даже в относительной прохладе лесной тени пот лил с Дункана градом. Даже посасывая камешек, он не мог смочить рот слюной.

«Может, меня и найдут, — подумал он. — Когда кости мои зверье обглодает».

Солнце, видимое сквозь листья, доползло до зенита. Дункан сел, прислонившись к стволу огромного сикомора, и закрыл глаза, чтобы обдумать свое нынешнее положение и найти способ перебраться через речку. Проснулся он внезапно; все тело его затекло. Поднявшись, он по положению солнца определил, что проспал около двух часов. Сон не принес отдыха; тело жаждало воды.

Когда Дункан уже почти решился напиться, и к черту последствия, уши его уловили звук, заставивший беглеца остановиться на полушаге. Не то низкий гул, не то рокот, вроде работающего вдалеке динамо.

Что бы там ни было, это определенно машина. Ни одно известное Дункану животное не могло издавать таких звуков. Однако в лесных заказниках встречались весьма странные звери, плоды трудов генетических инженеров. В любом случае это необходимо выяснить. Любопытство победило, несмотря на возможную опасность.

Дункан медленно переходил от дерева к дереву, стараясь не шуметь. Рокот шел с северо-востока, со стороны, противоположной реке. Вскоре он стал настолько громким, что Дункан решил: источник где-то рядом. Но, выглянув из-за толстого ствола древовидного сумаха, он был поражен. Звук исходил не от динамо-машины, а изо рта человека, сидевшего, скрестив ноги, под огромным дубом.

Человек был гол, смугл и жирен. Голова его была большой и круглой, над высокими скулами щурились чуть раскосые глаза. Черные волосы спадали на спину и плечи. Смотрел он прямо перед собой, но если и заметил Дункана, то виду не подал.

Дункан нырнул обратно за ствол. Через пару секунд он уловил в гуле слова: «Нам-мьо-ренге-кьо!», повторявшиеся так быстро, что, не зная их, нельзя было понять, что бормочет толстяк. Это была мантра, с помощью которой члены буддийской секты нихренитов подводили себя к слиянию с Буддой. Считалось, что эта мантра избавляет от дурной кармы и привлекает хорошую — так, во всяком случае, вспомнилось Дункану, хотя он не мог бы сказать откуда.

Однако в молитвенно прижатых к груди руках толстяк сжимал громадное распятие, прицепленное к четкам. На шее у него болталось ожерелье со звездой Соломона, полумесяцем, маленьким африканским идолом, четырехлистным клевером, четверорукой статуэткой со злобным лицом и пирамидой, увенчанной символическим глазом — иудейский, мусульманский, вудуистский, ирландский, индуистский и масонский символы.

Рокот стих. Прошло несколько секунд, и толстяк начал молиться по-латыни — этот язык Дункан узнал, хотя ни читать, ни говорить на нем не мог. Дункан уселся за деревом и принялся слушать, а заодно размышлять над экзотическим одеянием (вернее, отсутствием такового) и поведением толстяка. Очевидно одно — кем и чем бы он ни был, он не ганк и не рейнджер. Эти профессии были запретны для верующих. Государство не запрещало исповедовать какую бы то ни было религию, но и не одобряло этого, и уж, безусловно, старалось затруднить верующим жизнь.

Быть может, этот тип — работник одной из близлежащих ферм или биостанций. А сюда забрался, чтобы исполнить ритуалы своей эклектичной веры.

Вскоре латинские молитвы сменились еврейскими. А еще через некоторое время голодный, измученный жаждой, нетерпением и укусами слепней Дункан услышал очередную молитву на языке, напоминающем иврит, но более жестком и гортанном — наверное, арабском.

«К черту!» — пробормотал Дункан, вставая и огибая ствол сумаха. Заметив Дункана, толстяк прервал на секунду молитву, потом снова загудел, уже не сводя взгляда с беглеца.

Дункан остановился в нескольких футах перед молящимся и принялся бесцеремонно его разглядывать. Тот в ответ сосредоточился на дункановом пупке. Беглец осмотрел толстяка — огромная туша, складки жира на боках, безволосая грудь, подходящая скорее женщине, выпирающее брюхо с засунутой в пупок стекляшкой, неимоверных размеров член, грязные ноги, зеленые глаза, что удивительно при такой темной коже, небольшой эпикант[12], длинный, тонкий, чуть крючковатый нос, волосатые уши, заметная на солнце рыжинка в черных волосах.

Внезапно толстяк отнял правую руку от четок и ткнул пальцем в направлении еще одного сумаха, футах в сорока.

«Дикари из джунглей Нью-Джерси», — подумал Дункан. Пока он шел к дереву, толстяк переключился с арабского на какой-то незнакомый Дункану язык — беглец подозревал, что западноафриканский, то есть суахили, на котором говорила теперь вся Африка южнее экватора.

Глава 3

Близ вылезшего из земли древесного корня Дункан заметил пятно свежевскопанной земли. Разбросав сырые комья, он обнаружил холщовый мешок. Дункан вытащил мешок из ямы и, сунув в него руку, нащупал округлый металлический предмет — как оказалось, флягу. Не колеблясь, он открутил пробку — в конце концов, великан сам жестом предложил ему устраиваться как дома, — но, понюхав, обнаружил, к своему разочарованию, что во фляге содержится не вода, как он надеялся, а виски. Он пошарил в мешке, но другой фляги не нашел, а потому, не колеблясь, приложился к горлышку. Его тело нуждалось в жидкости.

«Господи Боже!» Спиртное обожгло горло, на глаза навернулись слезы, чудом выжатые из обезвоженного тела. Но виски вызвало беспечность и придурочный оптимизм. А заодно и жажду — вдвое сильнее прежнего.

В мешке поменьше лежали хлеб, сыр и лук. Дункан умял половину провизии (не притронулся только к луку) в смутной надежде, что не слишком злоупотребляет гостеприимством незнакомца. Еда уняла боль в обожженном виски горле и заполнила пустоту в животе, но жажда только усилилась.

Дункан обернулся; незнакомец, не поворачивая головы, отпустил четки и ткнул пальцем куда-то за дерево. Дункан, изумившись собственной покорности, направился туда и, поблуждав немного в кустарнике и ободравшись о колючки, набрел на ручей. Вряд ли ему удалось бы наткнуться на это место, следуй он прежним курсом. Подмытое водой дерево рухнуло через поток, образовав нечто вроде мостика, закрытого сверху переплетенными ветвями, — место, подобное которому он искал весь день. «Слава Богу!» — воскликнул Дункан, опускаясь на колени. На четвереньках он прополз к осыпающемуся берегу, к переплетению корней, к самой воде. Вначале он пил жадно, но, сделав несколько глотков, взял себя в руки. Утолив жажду и окунувшись до пояса в ледяную воду, он, так же на четвереньках, вернулся в лес.

Подойдя к великану — тот перешел на очередной язык, — Дункан остановился как вкопанный. Его пробрала дрожь, и отнюдь не от холодной воды. В желудке застряла сосулька.

На голове незнакомца пернатой капелькой крови сидел самец кардинала; пичуга настороженно огляделась и упорхнула. Потом из кустов вышел олень; завидев Дункана, зверь остановился на секунду, но не убежал — наоборот, подошел к великану, ткнулся носом в ухо, лизнул в щеку и только тогда ускакал.

«Да кто он такой? — подумалось Дункану. — Франциск Ассизский наших дней?»

Незнакомец прервал молитву на каком-то грубо звучащем языке, отпустил распятие — крестик закачался, скользя по потной груди, потом замер — и, перекрестившись, встал. Нет, скорее вознесся — тело его вздымалось ввысь, как у доисторической твари. Росту в нем было добрых восемь футов — Дункан со своими шестью футами семью дюймами казался рядом с ним пигмеем. «Да он весит фунтов четыреста пятьдесят, — подумал Дункан. — Чудовище какое-то. Лев человеческого рода. Левиафан, зубр».

— Слышишь ли музыку деревьев? — осведомился незнакомец самым густым басом, какой только доводилось слышать Дункану.

— Нет, а ты? — парировал беглец. Великан, конечно, внушал почтение, но Дункан смертельно устал, все еще не утолил ни голода, ни жажды, а кроме того, не боялся никого из людей — по крайней мере, так он себя уверял.

— Разумеется, — пророкотал великан. — В этот час и при такой погоде они играют аллегретто ре мажор.

— Ты всегда такую херню несешь? — усмехнулся Дункан.

— Ха! Ха! Хо! ХО! ХО! ХО! — Смех незнакомца отличался от рева разъяренного медведя только наличием улыбки. Он протянул Дункану руку, и ладонь беглеца утонула в великанском кулаке. Показывать свою силу великан не стал — незачем.

— Добро пожаловать, друг. Полагаю, ты бежишь от того, что правительство называет правосудием?

— Угадал. А ты? — Дункану казалось, что все происходящее не совсем реально. Он на сцене, среди странных декораций, вместе с исполнителем экзотической роли. Только вот текста ему не дали, приходится импровизировать.

Самым удивительным ему показалось то, что незнакомец без вопросов поверил, что Дункан — мятежник в бегах. А окажись он органиком, выдающим себя за беглеца?

Впрочем, очень может быть, что этот тип сам органик, выдающий себя за беглеца, чтобы ловить беглецов настоящих.

— Я Уильям Сент-Джордж Дункан. Разыскиваюсь правительством. Так что я для тебя опасен, за мной идет охота.

Великан подошел к мешку с провизией и, повернув голову, ответил:

— А я — отец Кобэм Ван Кабтаб. Короче, падре Коб, хотя ничего короче во мне вроде и нет.

Возвращаясь с сумкой в одной руке и громадным сандвичем в другой, падре Коб пробурчал, не переставая жевать:

— Ты из какого дня?

— Из вторника.

— А бежал?..

— Из клиники Такахаси в Манхэттене.

Мохнатые черные брови поднялись.

— Впечатляющее начало. Хотел бы я узнать, как это ты провернул, но с этим обождем. Пошли, гражданин Дункан. Или можно просто Уильям?

— Сойдет и Билл.

— Слишком обычно. Как насчет… Данк?

— О’кей.

Падре Коб направился на север. Дункан последовал за ним.

— Куда мы идем? — спросил Дункан, когда его провожатый остановился, чтобы глотнуть из фляги.

— Придем — узнаешь. Держись за моей спиной. И молчи, я не филин — шею выворачивать.

«Парень, а если у меня передатчик под кожей?», — подумал Дункан. Впрочем, а кто сказал, что передатчика нет у падре?

— Ты сам из какого дня? — спросил Дункан, когда они петляли между кустами.

— Родом из четверга. А сейчас живу с четверга до четверга, как положено Богом и природой.

— Люди и сами часть природы. И все, что они делают, — естественно, потому что ничего противоестественного природа сотворить не может.

— Хитро сказано, — прогудел падре Коб. — Спорить не буду. Но скажу одно: быть однодневкой нездорово. Как тебе такое?

— Точно мозгам по яйцам, — ответил Дункан.

Падре хихикнул, то есть издал звук, долженствующий изображать хихиканье, потом внезапно остановился и поднял руку. Дункан замер. Жест священника явно подразумевал, что лучше помолчать, но вокруг раздавались только птичьи крики — громче всего воронье карканье. Быть может, птиц встревожило то, что привлекло внимание Коба?

Вдалеке меж деревьями мелькнуло что-то темно-рыжее. Прислушавшись, Дункан уловил треск, точно кто-то здоровенный ломился через подлесок.

— Порядок, — негромко произнес великан. — Это медведь. Пойдет в нашу сторону — скройся с глаз.

— Может кинуться?

— Пока ты со мной — нет. Но я не хочу, чтобы он нас видел. Некоторым зверям лесники навешали не только передатчики, но и крохотные телекамеры. Что медведь видит, то и лесник. А заметят нас — живо ганки примчатся.

Шум утих в отдалении.

— Может, заметила нас камера, а может, и нет, — пробормотал Кабтаб. — Может, ее там и не было, камеры-то. Будем идти, как если бы ее не было. «Если бы». Хлеб насущный с маслом для человечества. Им и живем.

Дункан не стал спрашивать, что тот имеет в виду. Пока важнее были факты, а не философские раздумья. А хлеб с маслом оставим до лучших времен.

— Могу я спросить, куда мы идем? — осведомился Дункан. — И когда придем?

— Спросить можешь, но ответа не получишь. — Падре Коб широко улыбнулся.

— Я понимаю, что ты испытываешь меня, — начал Дункан, — но…

— «Но» и «если». Две непреходящие истины человечьего языка. Впрочем, а есть ли иной — разве что у дельфинов?

Не ожидая ответа на свой риторический вопрос (которого Дункан все равно не дал бы), падре двинулся дальше. Подлесок был настолько густ, что кое-где Дункану приходилось идти за падре след в след, там, где великан уминал своей тушей кустарник. Несмотря на внешность древнего танка, Кабтаб все же оказался уязвим для колючек.

— В здешних местах есть тропы, — произнес он, будто прочитав мысль спутника, — но ими лучше не ходить. Кое-где на деревьях вдоль троп установлены камеры. Большая часть у нас отмечена, но — опять «но» — эти гады вечно добавляют новые.

Дункан отметил слово «нас», но промолчал.

Около четырех часов дня падре Коб остановился у засохшего дуба, запустил руку в дупло на высоте футов шести и вынул оттуда мешок.

— Заначка, — объяснил он.

В мешке оказались три фляги, аптечка и пакет с банками облученного хлеба, молока, сыра и овощей.

— Мне этого и на раз не хватило бы, — сказал падре Коб, — но мы с тобой возьмем только половину. Мало ли кому еще понадобится.

Дункана удивило, как падре ухитрился найти дупло с заначкой в непроходимом и непроглядном лесу — по памяти ли, или по каким-то тайным знакам, — но спрашивать не стал. Вряд ли Коб станет охотно делиться своими секретами.

Когда они поели, попили и неохотно засунули остаток провизии обратно в дупло, падре Коб громоподобно рыгнул и заметил:

— Теперь марш до ночи, потом выспимся, а наутро — опять вперед. Excelsior![13]

— Что, и завтра идти? — спросил Дункан с тихим стоном.

— Да уж не поедем, — негромко хохотнул великан.

Внезапно он схватил Дункана за запястье.

— Не двигайся, — прошептал он. — И ни звука!

Предупреждение не помешало Дункану поднять глаза к небу. Над верхушками деревьев медленно плыло что-то темное. Хотя ветви скрывали этот предмет, Дункан узнал машину органиков. Когда темное пятно скрылось, Дункан с облегчением вздохнул, но падре Коб, наклонившись к нему, прошептал:

— Они могут вернуться. Если они засекли что-то подозрительное, то уходят, а потом возвращаются над самой землей. Найдут место, где можно проскользнуть сквозь кроны, и спускаются к самой поверхности. С нюхачами.

Дункан кивнул. Несмотря на прохладу, он взмок. Заурчало в желудке; пища, до того спокойно переваривавшаяся, растворялась в кислоте и выделяла газы.

— А иногда, — добавил падре, — они проламываются сквозь ветви с налету, на испуг берут.

Шли минуты. Казалось, все спокойно. Пели птицы. Журчал в отдалении ручеек. Пульс Дункана стал ровным, дыхание успокоилось.

Падре Коб встал.

— Может, все в порядке. А может, и нет. Пошли. Если они пойдут напролом, не беги. Кидайся на них.

— Чем кидаться? — Дункан тоже поднялся на ноги.

— Руками, сынок.

— Ты псих?

— Больше иных и меньше прочих. Делай, как я. Готов?

— Вроде бы, — ответил Дункан. — В городе я знал бы, что делать. А тут…

— Если они близко, драпать толку нет. Может, и удерешь, но нюхачи тебя точно засекут, да и земля мягкая — следы читать можно. Так что повторяй за мной. Следуй за лидером. Обезьянничай. Понял?

Дункан кивнул.

— Вряд ли они что-то заметили. — Падре Коб улыбнулся. — Но осторожность не помешает.

Двигались они медленно, огибая заросли кустарника и по временам останавливаясь, чтобы прислушаться. Внезапно Дункан услышал треск сучьев. Подавив желание спрятаться — где? — он глянул на падре Коба. Тот смотрел вверх и направо; там пер через кроны игловидный экипаж в камуфляжную буро-зеленую полоску. Двигался он на юг, туда, где они были раньше, а не туда, где находились сейчас. В открытой кабине Дункан заметил двоих органиков в светло-зеленых униформах и шлемах. Затем машина скрылась из виду.

— Они вернутся, — прошептал великан и бросился назад по тропе.

Дункан последовал за ним, хотя и считал подобное поведение сущим безумством. В течение минуты они шумно ломились через кусты, потом великан остановился так резко, что Дункан чуть не налетел на него.

— За дерево! — Падре указал на здоровый сумах, а сам кинулся за дуб футах в двадцати от того места, где спрятался Дункан. Высунувшись из-за ствола, он беззвучно произнес: «Делай, как я!» — и ткнул пальцем в свою могучую грудь.

Машина органиков уже добралась до того места, где впервые засекла Дункана и падре Коба — так, во всяком случае, предположил Дункан, — и теперь двигалась по следу беглецов, скользя в футе над землей. Заметив острый нос машины, Дункан нырнул за ствол, надеясь, что дерево скроет его от теплодетекторов. Нюхачи могут и уловить его запах, но скорее всего спутают с запахом следа.

Если эта машина похожа на те, что ему доводилось видеть, то вооружена она большими протонными ускорителями. А сами органики — ручными протонными пистолетами и электропогонялками. Да и подмогу, наверное, вызвали.

Машина двигалась со скоростью около пяти миль в час. Когда ее нос показался в поле зрения Дункана, тот поспешно спрятался за деревом, но дикий рев подбросил его, вышвырнул из укрытия. Кабтаб заорал, вероятно, чтобы сообщить Дункану, что атакует, а заодно намереваясь привести органиков в растерянность.

Когда Дункан добежал до машины, падре уже забрался в кабину и душил водителя. Беглец кинулся на второго органика, тянувшего из кобуры протонный пистолет, и изо всех сил врезал ему в челюсть.

Схватка закончилась. Водитель лежал с посиневшим лицом, его напарник сполз на пол кабины — голова его была странно вывернута. И тут машина врезалась в дерево.

Глава 4

Кабтаб уцепился за пилота, а вот Дункан вылетел из открытой кабины и тяжело грохнулся на мягкую землю. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя и подняться на ноги. К этому времени падре уже отстегнул пилота, вышвырнул его из машины и теперь возился с панелью управления. От удара, слегка покорежившего нос аппарата, машина по инерции двинулась обратно, но, прежде чем Дункан, спотыкаясь, догнал ее, остановилась сама.

Кабтаб радовался, как ребенок. Он широко ухмылялся, что не помешало ему резко напомнить Дункану:

— Возьми у того типа оружие!

Досадуя на собственную тупость, Дункан подошел к пилоту и перевернул неподвижное тело. Лицо органика было лиловым, но он все же дышал. Не обращая внимания на боль в левой руке, Дункан вытащил протонный пистолет из кобуры и заткнул себе за пояс. Пошарив по карманам органика, он нашел две обоймы зарядов и переложил их к себе.

Падре Коб вытащил второго органика из машины и уложил на землю.

— Ну у тебя и удар! — заметил он. — Ты ему, кажется, челюсть сломал.

— А заодно и руку — себе, — добавил Дункан.

— Действие и противодействие. Обмен энергией. И всегда часть энергии теряется. Интересно куда? Уходит на кладбище слонов?

— И что теперь? — спросил Дункан, игнорируя эту тираду. — То есть что мы теперь будем делать?

— Передатчик я выключил, — ответил падре Коб. — И все записи стер. Но голову положу: они не сообщали, что собираются застать нас врасплох. У нас ведь мог быть приемник, и тогда мы бы их услышали. Но передатчик в машине работает постоянно, чтобы штаб мог следить за их передвижениями. Я его вырубил, значит, скоро прибудут другие, выяснить, что случилось. Жаль, что нам пришлось это сделать, но другого пути нет.

— Убить их ты не собираешься? — Дункан указал на два неподвижных тела.

— Тебе этого хочется?

— Нет!

— Это хорошо! Я вообще против убийств, против любого насилия, за исключением самообороны при отчаянных обстоятельствах. Хотя, должен признаться, я здорово повеселился! Превосходно! Выпустили обезьяну из клетки, слишком долго взаперти сидела!

— Да, хорошо было… врезать, я имею в виду, — согласился Дункан.

К этому времени лицо пилота приобрело почти нормальный цвет. Органик застонал и поднял руку.

— Залезай, — бросил Кабтаб. — Надо уматывать отсюда поскорее.

По складной лесенке Дункан забрался в кабину.

— Пристегнись, — посоветовал падре, но Дункан уже перетягивал грудь ремнями.

— Знаешь, как на них летают? — осведомился Кабтаб.

— Да. Только не помню откуда.

— Ну, поехали.

Машина поднялась на высоту человеческого роста и рванулась вперед, быстро набрав скорость двадцать миль в час. Кабтаб петлял среди деревьев, пролетая намного ближе к стволам, чем хотелось бы Дункану, но ни разу не царапнув коры. Минут через двадцать машина остановилась и спустилась к самой земле. Беглецы вылезли. Кабтаб задержался у панели управления. Наблюдая за ним, Дункан понимал смысл каждого движения еще до того, как оно сделано, — когда-то, где-то он хорошо изучил машины органиков.

— Готово! — воскликнул наконец падре. — Лети, птичка, обмани соколов!

Машина поднялась, развернулась и двинулась обратно тем же петляющим курсом; вскоре она скрылась за деревьями.

— И еще около трех миль пешком, — сообщил Кабтаб. — За мной.

Он двинулся налево. Вскоре шум текущей воды стал громче. Над речкой, бежавшей здесь по каменным ступеням, почти смыкался полог ветвей, оставляя лишь узкую полоску чистого неба над самой серединой потока, и беглецы побрели вдоль правого берега — порой по лодыжки в воде, порой по колено, а однажды по пояс.

— Найти, где мы бросили машину, они могут, — говорил Кабтаб, — но не знают, пошли мы вверх по течению или вниз. К тому времени когда они вновь нападут на наш след, мы уже, надеюсь, будем далеко.

— А если нас догонят, — спросил Дункан, — что делаем? Стреляем или поднимаем лапки?

— А сам ты что делал бы? — отозвался Кабтаб и, поскользнувшись, с громким уханьем упал на колени.

— Стрелял бы, — ответил Дункан.

Промокший великан поднялся на ноги.

— И правильно Я уже сбежал один раз, ты тоже На большее рассчитывать не стоит. Господь, Аллах, Яхве, Будда, Тор и прочие благословили нас на побег однажды, но, если мы такие дураки, что позволим поймать себя снова, они нас по головке не погладят.

До ручья, впадавшего в речку справа, беглецы дошли молча. Кабтаб двинулся вдоль ручья. Большую часть пути небо над головами закрывала листва; там, где ветви расходились, путники жались к заросшим берегам. Мили через полторы падре остановился и указал на высокий берег. Вода под ним бурлила, будто уходя в глубину — так, объяснил священник, и было на самом деле.

— Там, под водой, труба фута четыре в поперечнике. Туда набивается куча песка и грязи, каждые пару дней чистить приходится, но сейчас чисто. Надо только задержать дыхание на полминуты. Вперед, Гастон.

Кабтаб явно не доверял попутчику. Дункан не винил его — сам он на месте падре поступил бы так же.

Он опустился на четвереньки — вода доходила ему до шеи — и нырнул. Пальцы его нащупали металл трубы; он протолкнулся вперед и начал грести. Затылком он постоянно стукался о трубу — та, похоже, уходила наискось вниз. Внезапно Дункан вынырнул в темном, но, кажется, довольно просторном помещении. Он медленно поднялся на ноги, чтобы не стукнуться о потолок. Полностью выпрямиться он смог, только пройдя вперед шагов пять. Труба вначале уходила вверх, потом выровнялась. Позади зафыркал Кабтаб, и голос великана гулко разнесся по туннелю:

— Иди вперед. Я за тобой.

Сырой ровный пол вновь пошел вниз; неожиданно поднятая рука Дункана перестала касаться потолка. Позади слышались шлепанье ног и тяжелое дыхание.

— Да иди же. — Кабтаб ткнул Дункана в спину.

Дункан сделал несколько неуверенных шагов, и тут вспыхнул свет. Они стояли в помещении длиной около десяти футов и высотой примерно восемь, словно высеченном из монолита. Стены и потолок мерцали, создавая то бестеневое освещение, к которому Дункан так привык в городе. В одной из стен имелась дверца: шириной в три фута, а высотой каких-то пять. Ручки на двери не было.

— Стой! — приказал Кабтаб. Дункан подчинился. Падре обошел его, остановился перед дверью и пробормотал что-то, чего Дункан не разобрал — да, без сомнения, и не должен был.

Дверь скользнула вбок.

— Материалы современные, — с улыбкой пояснил Кабтаб, обернувшись, — а вот место древнее. Тут прятались повстанцы в последние дни завоевания США. А материалы мы частью раскопали, а частью украли.

Пригнувшись, он нырнул в дверь, Дункан последовал за ним. Коридор шел прямо футов двадцать, потом свернул налево и вновь пошел вглубь. Еще через шестьдесят футов путь преградила вторая дверь, повыше первой. Падре еще пришлось нагнуться, а вот Дункан прошел свободно.

— Это не для нас делалось, — заметил Кабтаб. — Древние были могучими воинами, но уж больно мелкими.

— А почему ганки не засекли эти туннели магнитометрами? — спросил Дункан.

— Кто сказал, что не засекли? — весело отозвался падре. — Только вся округа подземельями источена, как сыр дырками. Органики знают, что это — наследство армий и повстанцев прежних времен. Даже раскапывали некоторые. Но большую часть завалило землей и листьями за две тысячи лет. Часть помещений засыпало, когда потолки обвалились. А мы кое-что кое-где раскопали и перестроили. «Мы», я имею в виду не только современники. Тут не одно поколение изгоев жило.

Обернувшись к двери, он вновь пробормотал что-то, и та скользнула вбок. За ней оказался очередной коридор, уходящий вниз и налево. Судя по свежести воздуха, какая-то вентиляция тут была, но Дункан не ощущал движения воздуха и не слышал гула машин.

— Вот мы и пришли! — объявил падре Коб, останавливаясь перед глухой стеной в конце туннеля. — За нами следят, кстати, — пояснил он и разразился бессмысленной цепочкой кодовых слогов. — Меня они знают, но через ритуал придется пройти. — Он хихикнул. — Кто знает? Может, ганки меня схватили и послали вместо меня клона. А может, я ангел — или дьявол, — принявший облик падре Коба для каких-то своих целей.

Дункан не мог понять, шутит великан или нет. Сколько ему было известно, клонирование запретили еще сотню сублет назад. Правительство, правда, без угрызений совести нарушает свои собственные законы. Но уж больно сложно и дорого использовать клона для поимки нескольких дневальных. К тому же, чтобы вырастить клона до нынешнего возраста Кабтаба, потребуется лет тридцать, а к этому моменту падре станет дряхлым старцем — если доживет. Да, это, наверное, шутка.

За распахнувшейся дверью оказалась ярко освещенная комната, где беглецов ждали двое — женщина невысокого роста (пять футов одиннадцать дюймов[14]), молоденькая, худенькая, смуглая и очень симпатичная, и мужчина средних лет, ростом примерно с Дункана, плотного сложения, черноволосый и кареглазый, с огромным носом и не менее выступающим брюхом. Оба держали в руках ножи, но нападать не собирались. Мужчина подошел к Дункану. Тот сморщился: толстяку не мешало бы сменить одежду и вымыться.

— Это беглый уголовник и дневальный, которого я так удачно встретил и спас, Уильям Сент-Джордж Дункан, — представил его падре. — Данк, это Майка Химмельдон Донг и Мелвин Вань Круассан[15].

— Рад познакомиться, — сказал Дункан.

Донг и Круассан прохладно улыбнулись и кивнули.

— Ну, — произнес падре, — а теперь к туману правды.

Дункан промолчал. Он ожидал этого. Великан провел его по туннелю в маленькую комнату, почти лишенную мебели; Донг и Круассан последовали за ними. Кабтаб усадил Дункана на складной стул.

— Не стану говорить «устраивайся поудобнее», ты ведь пробудешь под туманом не больше десяти минут — мы его сильно разводим.

«Вполне достаточно времени, чтобы задать все первоочередные вопросы», — подумал Дункан. Его радовало, что эта банда мятежников пользуется туманом правды. Это убережет их от предателей и двойных агентов — если только те не умеют лгать под туманом, как он.

Когда Дункан очнулся, все тело его затекло. Падре, улыбаясь, поднял его со стула.

— Ничего себе рассказец, сынок, — прогудел он. — Но странный зело. Похоже, ты когда-то был не одним человеком и скрываешь в себе какой-то секрет, который правительство очень хочет сохранить.

— Так что для правительства ты очень опасен, — произнесла Майка Донг и после короткой паузы добавила: — Как и для нас. Вряд ли ганки прекратят за тобой охоту.

— Может, я слишком опасен, чтобы вы позволили мне остаться? — осведомился Дункан. Он надеялся, что ответ будет отрицательным. Если они не смогут его оставить, то отпустить не смогут тем более. А значит, он будет убит или, если у них есть аппаратура, окаменей. Так или иначе он уже никому и ничего не расскажет.

— Это не мне решать, — ответила Донг.

Падре Коб с отвращением фыркнул, хотя к чему отвращение относилось, Дункан не понял. Вместе с ним и остальными Дункан прошел по туннелю в обширный зал с низким потолком. Там стояло с дюжину грубо обтесанных деревянных столов и скамей, пара маленьких откаменаторов для еды, несколько шкафов и водоохладитель. В зале находилось человек десять, в том числе женщина с двумя ребятишками лет трех, мальчиком и девочкой. Дункан удивился присутствию детей — ему казалось, что эти катакомбы — не слишком подходящее место, чтобы растить детей. Впрочем, и для жизни взрослых оно не очень подходит.

— Добро пожаловать в Свободный отряд! — провозгласил падре Коб. — Уж какой есть!

Дункан полагал, что великан и есть глава отряда. С таким сложением и сильным характером кому, как не Кобу стать вождем. Но Дункан ошибся. Главой отряда оказался высокий мужчина с телосложением леопарда и высоким лбом над тяжелыми, нависшими бровями. Звали вождя Рагнар Стенька Локс, Решающий.

— Наденьте что-нибудь, падре, — негромко, но твердо приказал Локс. — Вы выглядите непристойно.

— Да ты просто ревнуешь! — расхохотался Кабтаб, но вышел, чтобы через минуту вернуться в радужной монашеской рясе с капюшоном.

— Аз есмь фриар Тук нашего отряда! — ухмыляясь, пояснил он Дункану. — Или наоборот!

Локс представил гостю остальных. Имен было столько, что Дункан запомнил далеко не все. Остались в памяти Джованни Синь Синн и Альфредо Синь Бедейтунг, заявившие, что они братья; Фиона Ван Диндан, потрясающая блондинка в обтягивающем переливчато-голубом платье; и Роберт Бисмарк Коржмински, невысокий худой мулат с необычайно длинными пальцами. Отряд состоял из мужчин и женщин примерно в равной пропорции.

За начавшимся вскоре обедом в комнату вошел какой-то незнакомый Дункану парень, прошептал что-то Локсу на ухо и вышел, бросив на Дункана взгляд через плечо.

— Это Гомо Эректус Уайльд[16], — сообщил сидящий рядом падре. — Он сегодня в дозоре.

Дункан подавился, закашлялся, глотнул воды и наконец выдавил:

— Ты шутишь?

— Ну это не данное имя, конечно, — пояснил падре. — Он его принял на совершеннолетие, по праву гражданина. Он наш местный гомосексуалист. Надеется, что ты окажешься одних с ним половых убеждений. Пока что себе подобных он не нашел. Пусть же питает надежду и живет мечтой.

Локс постучал ложкой по стакану и, когда воцарилась тишина, объявил:

— Уайльд сообщает, что в лесу над нами необычное скопление органиков. Он уже насчитал двенадцать патрульных машин. Один отряд приземлился и использует подслушиватели невдалеке отсюда.

Тишина продолжалась. Двое детишек подвинулись поближе к матери.

— Нечего бояться! — разорвал тишину голос падре Коба. — Они ищут нашего гостя, но ведь не только тут. У них нет причин концентрировать здесь силы. Я полагаю, что скоро они уйдут.

— Падре прав, — подтвердил Локс. — А теперь, гражданин Дункан, вы говорили…

Дункан отвечал на его вопросы, как мог. После обеда несколько человек унесли тарелки в кухню, а в комнату приволокли телевизор. Когда вымыли посуду, всем продемонстрировали запись допроса Дункана под туманом правды. Потом беглеца снова допросил Локс, остальные слушали. Если у них и было что сказать, они ждали, пока главарь кончит.

Потом Дункана провели по жилым помещениям и объяснили, что делать, если прозвучит сирена. Майка Донг, назначенная его проводницей, бросала мелодичным голосом короткие пояснения и ни разу не улыбнулась. В конце концов Дункан решил, что она ему все еще не доверяет. Или он ей не нравится. Или она попросту стерва.

Возможно, тут сработала та загадочная химия, что заставляет в любой группе, где больше семи человек, одного испытывать неприязнь к другому. Ученые написали сотни лент по этому вопросу, и в каждой из них можно найти свою теорию, почему это происходит. А о другой стороне этого явления — внезапной приязни — написаны тысячи лент, но в них хотя бы больше согласия. «Странно, — подумал Дункан. — Обычно ненависть куда понятнее и ближе любви».

Он пожал плечами. Может, он ошибается. Может, Майка Донг просто с подозрением относится к незнакомцам.

К семи вечера он заглянул в гимнастический зал — просторное помещение, где во время войны помещалась оружейная. Большая часть отряда играла в баскетбол, падре Коб занимался штангой. Дункан присоединился было к нему, но остановился, увидев рапиры. Он спросил, кто интересуется фехтованием, и Рагнар Локс согласился испытать его. Решающий оказался неплохим фехтовальщиком, но Дункан выбил пять из шести, и Локс, тяжело дыша, запросил пощады.

— Ты просто мастер. Кто тебя тренировал?

— Не помню, — ответил Дункан. — Психик говорила, что я сам был учителем фехтования, но я этого не помню. Я и не думал об этом, пока не увидел рапир. Как объяснить — не знаю. Что-то позвало меня, захотелось ощутить рукоять в ладони.

Локс странно посмотрел на него, но ничего не ответил.

К девяти часам Дункан принял душ и отправился спать. Адреналин, захлестывавший его жилы весь этот безумный день, схлынул, ему отчаянно захотелось спать. Гомо Эректус Уайльд провел его в просторную комнату, заставленную койками.

— Многовато места для нас двоих, — улыбнулся Уайльд. — О нет, не волнуйтесь. Я не обеспокою вас. Я уважаю ваши права. Но когда вы появились, я надеялся…

После долгой и неуютной паузы — неуютной для Дункана — он сказал:

— Мою историю ты знаешь. А почему ты стал бунтовщиком?

— Меня уговорил любовник. Он был… неуемный, не то, что я. Он ненавидел постоянную слежку. Были у него какие-то дикие идеи о праве на личную жизнь. А я пошел, потому что не хотел с ним расставаться. Не бывает большей любви. А потом…

— Потом? — спросил Дункан после еще одной долгой паузы.

— Ганки нас застали врасплох. Я сбежал. А его взяли. Так что он сейчас, наверное, — еще одна окамененная статуя на правительственных складах. Я надеялся, что его привезут на один из ближайших, но…

— Мне жаль, — тихо произнес Дункан.

— Это не поможет, — ответил Уайльд и заплакал. Когда Дункан попытался утешить его, он заорал: — Не хочу больше говорить об этом! Вообще не хочу говорить!

Дункан лег. Несмотря на усталость, он не мог заснуть. Вопросы роились в его голове. Какова цель этой банды дневальных? Есть ли вообще у них цель, кроме как скрыться от органиков? Как они живут? Откуда берут еду? Что делают, когда им нужен врач?

Наконец он провалился в сон, полный мучительных кошмаров.

Глава 5

Когда Дункан проснулся, первой его мыслью было: «Я бежал из одной тюрьмы, чтобы попасть в другую». Органики ищут его и будут искать еще долго. И пока они не бросят поиски, он заперт здесь. Если бросят. Кажется, он настолько важная птица, что органики готовы раскопать каждый подземный ход в этих местах, только бы найти его. И если он вновь попадет к ним в лапы, то вырваться не сможет никогда.

А люди, к которым он попал, знают, что он, Дункан, отчаянно нужен правительству. Не решат ли они в конце концов выдать его органикам? Нет. Ему ведь известно, где они прячутся. Один вдох тумана правды, и он расскажет об их убежище ганкам.

Но если органики найдут его в лесу — мертвым? Тогда они, конечно, прекратят поиски, а он никому и ни о чем не расскажет.

Этот путь представлялся Дункану самым логичным. Спорить не приходится.

«Придется мне бежать от этих изгоев, — подумал он. — И негде преклонить голову сыну человеческому. Лисы в норах своих и птицы в гнездах счастливее меня».

К тому времени когда он наконец вышел из ванной — горячей воды в душе он не ожидал, — мысли его приняли несколько менее мрачное направление. Из всякого положения есть выход, и он его найдет. В столовую он шел, улыбаясь и насвистывая, но по дороге задумался — откуда такая веселость? Логика и дитя ее — вероятность места оптимизму не оставляли. Тем хуже для них? Но тут Дункан вспомнил один из разговоров с психиком.

— Не знаю, как тебе это удалось, но ты создал — я бы сказала даже, «смонтировал» — новую личность. Ты, как мне кажется, подобрал те качества, которыми хотел наделить Уильяма Сент-Джорджа Дункана, и собрал их вместе. Вот откуда безудержный оптимизм и вера в то, что ты можешь совладать с чем угодно, выйти из любой передряги. Но этого недостаточно. Ни вера, ни оптимизм не победят реальности.

— Но вы же сказали мне, что я не планирую побега, — усмехнулся тогда Дункан.

— Еще одно качество твоей личности — способность скрывать свои мысли от окружающих. — Арсенти нахмурилась. — И от себя самого, если ты не хочешь их знать. Поэтому ты и опасен.

— Вы только что сказали, что я совершенно безвреден.

Психика это, кажется, смутило, и она поспешно перевела разговор на другую тему.

«Я и сам себя смущаю, — подумал Дункан. — Но кому какое дело, пока я нормально себя веду? Образ действий отражает образ мыслей».

Где-то в его мозгу таилась еще одна личность, которая не была одной из семи. Или частью его самого. Эта личность мыслила за него — в объеме, необходимом для выживания.

Каждый человек в чем-то уникален. Дункан сомневался, что есть на свете еще кто-то, намеренно собранный из черт характера и обрывков памяти, так слабо подсоединенных к сознанию — или к подсознанию, если уж на то пошло. Но и самопрограммирующимся роботом он не был.

Завтракали все в той же столовой. Дункана пригласили за большой круглый стол в центре зала, где сидели Локс, Кабтаб и другие вожаки. Одежда сидевшего рядом с Дунканом священника — небесно-голубая ряса и желтые сандалии — все еще благоухала ладаном после мессы и еще нескольких богослужений, которые тот провел утром. Дункан поинтересовался, как падре удалось объединить все религии в единое гармоничное целое и назначить себя его провозвестником.

— А меня ни совесть, ни логика не мучают, — пробурчал падре Коб, пережевывая омлет и гренок. — Начинал я как священник римской католической церкви. Потом до меня дошло, что «католический» означает «всеобщий». А была ли моя вера всеобщей? Не была ли она ограничена рамками одной, далеко не всеобщей, церкви? Не отвергаю ли я все остальные религии, которые тоже основал Господь, спустившись на Землю в умах их основоположников? Разве могли бы они существовать, если бы Великий Дух считал их ложными? Нет, конечно, нет. А потому, руководствуясь логикой и божественным откровением, которые никогда раньше не соединялись, я стал первым воистину католическим, то есть всеобщим, священником.

Но новой, эклектической религии я не основывал. У меня нет намерения соревноваться с Моисеем, Иисусом, Мохаммедом, Буддой, Смитом, Хаббардом[17] и прочими. Соревноваться не в чем. Я тот, кто я есть. Господь Бог официально провозгласил меня — мной, а он выше любого священника, папы, или кто там еще бывает. Я уникальный священник. Я избран и поставлен исповедовать все и всяческие верования и служить Господу смиренно или гордо, как будет выгоднее, в ранге Его — или Ее, если вам так больше нравится — жреца.

Кто-то за спиной Дункана хихикнул. Падре оборачиваться не стал. Он отставил вилку, сложил руки на груди и взревел:

— Господи, прости сомневающемуся грех сомнения! Покажи ему, или ей, порочность путей его, и верни его на лоно свое! А если пофиг тебе, то пусть не смеется он в лицо мне, дабы не надавал я ему по заднице за неуважение ко священнослужителю! Охрани меня от грехов гнева и насилия, пусть оно и праведно!

После этого в зале наступила тишина, нарушаемая только звоном тарелок и громким чавканьем.

— Решающий, — спросил падре, покончив с завтраком, — что ты решил?

Локс допил молоко, поставил стакан и произнес:

— Об этом мы поговорим…

В эту секунду в комнату вошел человек и прошептал что-то Локсу на ухо. Решающий встал, требуя внимания:

— Албани говорит, что органики начали бурение прямо над нами!

Послышались вздохи; кто-то пробормотал: «Господи, помилуй!»

— Незачем волноваться, — продолжал Локс. — Органики не ищут конкретно здесь. Они, наверное, начали бурить скважины по всему лесу, в тех местах, где есть подземные полости. Я, по крайней мере, на это надеюсь. Теперь соберите вещмешки и будьте здесь через пять минут. Не создавайте шума.

Дункан встал вместе с остальными. Ноздри его уловили застарелый запах пота — Уайльд недаром называл Мела Круассана Вонючкой. Обернувшись, Дункан увидел Круассана и Майку Донг. Те зло глядели на него.

— Если бы не ты, этого не случилось бы! — тихо и напряженно произнесла Донг.

— Отвали! — бросил падре Коб. — Когда мы подобрали вас, тоже шороху было! И не забывайте об этом! Но мы приняли вас!

Ни Донг, ни Круассан не ответили. Они отошли, тихо переговариваясь, Донг бросила на Дункана через плечо злой взгляд.

— Они испуганы, — мягко произнес священник, кладя руку Дункану на плечо, — и вымещают на тебе зло. Но это не оправдывает их возмутительного поведения.

— Не они одни так думают, — ответил Дункан. — Мне жаль, что я подвергаю их опасности, но что я могу поделать?

— Не беспокойся. Мы останемся вместе, на свободе или в плену. Увидимся через пару минут.

Падре ушел; полы его рясы развевались вокруг массивных голых лодыжек. Дункан сел. Собирать ему было нечего. На минуту он подумал, не удрать ли ему тем же путем, каким пришел. Но это было бы глупым самопожертвованием. Лес кишит органиками, его быстро найдут. Остальных, может, и прекратят преследовать, но станет ли ему от этого лучше? Вряд ли; он быстро окажется окамененной статуей и займет свое место в одном из правительственных хранилищ. А эти люди приняли его, отчетливо представляя себе последствия своего гостеприимства. К тому же почему он должен волноваться, если кое-кто из его хозяев запаниковал? Они придут в себя, а он… Он и сам не знал, на что надеялся. Но что бы ни ждало его в будущем, это не бегство. Этим изгоям достанет норы вроде кроличьей. Ему — нет.

Смелые слова. Их придется оставить там, откуда они вылезли.

Через некоторое время вернулся Рагнар Стенька Локс, неся на спине один набитый пластиковый мешок, а в руке — второй, который отдал Дункану. Вскоре появился последний член отряда, Фиона Ван Диндан, сменившая облегающее голубое платье на желтую футболку и зеленые шорты. Локс, повторяя наставления родителей, наказал двоим испуганным ребятишкам молчать и делать, что скажут. Дети с серьезными лицами кивнули.

— Молодцы, — похвалил их Локс и поцеловал каждого в макушку. — Вы через это уже проходили. — И, отвернувшись, добавил неслышно — Дункан прочел по губам: — Чертовски паршивое место для детей.

Изгои двинулись по коридору, разведчики, братья Синн и Бедейтунг, шли футах в двадцати перед ними. Дункану стало интересно, что подумают органики, вломившись в подземелье. Они, конечно, сразу же поймут, что тут недавно жили, и попытаются догнать беглецов. Но к этому времени изгои, без сомнения, будут в надежном убежище — так он, во всяком случае, надеялся.

— Часто такое бывает? — спросил он у шедшего рядом Уайльда.

— Последний раз около семи субмесяцев назад[18]. Мы-то ушли, но ганки залили грязью две мили коридоров. Мы потом два месяца чистили. Хоть занятие было.

Пройдя около мили по извилистым коридорам, залитым светом электрофакелов, изгои вынуждены были четверть мили ползти на четвереньках по узкой трубе. Преодолев ее, они вновь смогли встать. Шедший в арьергарде падре выдвинул из пазов круглый люк, закрывший трубу, и заложил засов, пробормотав:

— Прожгут-то быстро…

Из следующего коридора они свернули налево, и футов через шестьдесят проход, казалось, кончался. Со стен обваливались комья грязи. Бедейтунг с несколькими помощниками лопатами разбросали сырую влажную землю, открыв на глубине нескольких футов круглую деревянную крышку. Бедейтунг поддел ее ломиком; под ней оказалась узкая шахта с деревянной лесенкой. Изгои по одному спускались в шахту. Последним был падре; он нагромоздил кучки земли вокруг крышки, чтобы, когда люк закроется, осыпавшаяся земля скрыла его.

При свете факелов отряд спускался по уходящему вниз туннелю, стены которого состояли из металлоподобного материала; ботинки тонули в жидкой грязи. Здесь Дункану впервые попались на глаза человеческие кости и черепа.

— Тут было много костей, когда мы сюда попали впервые, — сказал Уайльд Дункану. — Мы их убрали и, по-моему, зря. С ними эти места не выглядели обитаемыми.

Кое-где попадались груды ржавого металла.

— Стрелы, мечи, копья, протонные пистолеты, — объяснил Уайльд. — Американцы дрались отчаянно, но проиграли. Подземные форты запечатали, а над ними поставили памятники. Мятежники потом открыли форты. А памятники заброшены и ушли в землю; в заповеднике наверху можно на них наткнуться.

В некоторых местах стены потемнели и оплавились.

— Это следы огнеметов. — Уайльд вздрогнул. — Сущий кошмар.

Похожие на металл стены кончились, дальше на протяжении пятидесяти футов туннель был вырублен в скале и укреплен деревянными балками. Упирался он в груду камней; Синн разобрал часть завала, открыв потайную дверцу. Оттуда тянуло долгожданным ветерком — отряд уже начал задыхаться во влажной, стоялой жаре. Потом были ржавая лестница и длинный коридор с пластиковыми стенами; часть секций коридора отсутствовала, и эти участки копались вручную. Как пояснил Уайльд, воздух поступал через насос с поверхности, труба выходила в дупло трухлявого дерева. Движущихся частей в насосе не было, а энергией его снабжал генератор на ручейке, проведенном через естественную пещеру невдалеке. Тока он давал немного, но для вентиляции хватало.

Локс объявил привал. Все попадали на пол, кроме Бедейтунга и вожака, которые отправились обратно. Синн приложил к потолку большой диск, соединенный проводом с черной коробочкой, висевшей у него на поясе. Надев наушники, он некоторое время прислушивался, потом заявил:

— Наверху чисто.

Дункан глотнул из фляги. Не успел он уложить флягу в мешок, как земля дрогнула, из дальнего конца туннеля донесся грохот и ветерок принес облако пыли. Потом вернулись Локс и Бедейтунг; грязное лицо вожака сияло белозубой улыбкой.

— Шахта запечатана, — объявил он. — Погони не будет.

— Ага, и мы не сможем вернуться, если впереди нас ждут органики, — пробормотал Уайльд.

— Могли и не лезть в это дерьмо, — буркнул Круассан, сидевший так близко, что Дункан мог его учуять.

— Скули, скули, щенок, — вспылил Уайльд. — Господи, как же я устал от твоего нытья!

— Заткнись, ты… ты, педераст! — огрызнулся Круассан.

— Я так и знал, что ты гомофоб! — крикнул Уайльд.

— Тихо, вы, оба! — приказал Локс.

— Вот-вот, — пророкотал падре. — Грядет время мордобоя, да простит меня Господь за такие слова. У нас хватает проблем без ваших детских склок. Заткнитесь, или вас заткнут.

Уайльд встал и демонстративно пересел подальше от Круассана. Дункан последовал за ним.

— Что за люди эти Донг и Круассан? — спросил он.

— Ты хочешь знать, как они сюда попали? Что у них за душой? — Уайльд хихикнул. — Не политические принципы. Они мелкие воришки, ну, может быть, не такие и мелкие. Оба родом из среды; он был продюсером игровых телешоу, а она его секретаршей. Потом у него родилась эта идиотская идея — он вообще не больно-то умен — подстраивать выигрыш за взятку. Донг вела шоу вместе с ним, так что он уговорил ее сотрудничать. Какое-то время все шло нормально. Победители делились с этой парочкой или, если приз давался кредитами, перечисляли половину на их счет.

Потом произошло неизбежное. Начальник Круассана поймал его за руку; затем поговорил с ним с глазу на глаз и намекнул, что не выдаст его, если тот с ним поделится. Тоже не слишком умно. Круассан психанул, напал на него и ударил по голове так, что тот потерял сознание. Поймали его с Майкой Донг, когда они тащили тело на крышу. Наверное, хотели сбросить его оттуда и выдать все за несчастный случай. Опять-таки глупость. Органики проверили бы туманом правды всех подозреваемых, если не всех, кто вообще участвовал в шоу.

Поймала их управляющая зданием: остановила и пошла вниз, чтобы донести на них. Круассан и Донг ударили по голове и ее, тем самым усугубив свою вину. К тому моменту даже им стало понятно, что они зарвались. И вместо того чтобы смириться с судьбой — суд, реабилитация, может быть, свобода через пару лет, — они бежали. Мы их нашли в лесу — заблудившихся, голодных, готовых сдаться органикам.

— А почему вы их приняли?

— Мы принимаем всех беглецов. Это наше непреложное правило. Будь иначе, и меня бы не приняли. Я ведь тоже не политический.

— Но эти двое — потенциальные убийцы. Их ведь остановило только то, что их перехватили по дороге.

Уайльд пожал плечами:

— Все мы потенциальные убийцы. Я сам собирался убить их обоих. Но, конечно…

— Хотеть убить — не значит исполнить намерение.

— Конечно. Но эти двое попали в особенную, уникальную ситуацию. Больше такое не повторится. И, может быть, они усвоили урок. Если телевизионщики вообще способны обучаться.

Локс приказал собираться. Синн сообщил, что наземных шумов нет. Его детектор был достаточно чувствителен, чтобы улавливать обычные лесные звуки — птичьи голоса, людские шаги. Бурения не было.

Пока отряд пробирался извилистыми, подчас опасными переходами, Дункан задал Уайльду вопрос, который его давно беспокоил:

— Каждая группа, даже изгои, должна организовываться по каким-то правилам и законам. Что вы делаете с теми, кто так бурно выступает против правил, что уговорить его не удается? Или с теми, кто убил кого-то из своих? Какое у вас наказание для преступников?

— А, — фыркнул Уайльд, — то же, против чего так бурно протестуем, когда этим занимается правительство. Окаменяем.

— Ясно, — пробормотал Дункан и надолго замолк. Интересно, как эта банда получила доступ к большому каменатору?

Глава 6

Преодолев подземный лабиринт — где ползком, на четвереньках, где бредя по пояс в ледяной быстрой реке, — отряд вступил в еще одну систему туннелей. Некоторые секции разошлись по стыкам — два великих землетрясения древности разорвали трубы, но эта, а может, одна из предыдущих групп изгоев раскопала завалы и укрепила слабые места. Спустя три часа, выйдя из узкого перехода, отряд оказался в еще одной естественной пещере, изобилующей сталактитами и сталагмитами. Там они остановились на ночь — поели, не разогревая пищу, напились из ручейка, петлявшего по залу наподобие Стикса, и залезли в спальные мешки, чтобы заснуть быстро и крепко, несмотря на бугристый, холодный и жесткий пол.

Вахта Дункана была последней, и ему не пришлось вновь забираться в мешок после дежурства. А через полчаса после того, как отряд вышел в путь, люди уже брели по коридору очередной системы пещер по щиколотку в воде. Уайльд объяснил, что ручей был намеренно отведен из естественной пещеры в этот коридор.

— Вода смоет наш след, а с ним — и запах.

— Но ганки сообразят, что мы для этого и пошли по воде, и последуют нашему примеру, — возразил Дункан.

— Да, но в какую сторону они пойдут? Вода течет через все боковые выходы этого коридора. Кроме того…

Уайльд не закончил, наверное, потому, что знал — Дункан сам скоро увидит, в чем тут дело. Не доходя до конца коридора, Синн свернул, остальные последовали за ним. Дункан стоял и ждал вместе со всеми, пока его ноги синели и немели в ледяной воде. Синн и Бедейтунг сняли часть стены, обнажив темную нишу; задняя стенка ее откидывалась, открывая вход в другую пещеру. За лесом сталактитов и сталагмитов текла мелкая речушка шириной футов пятьдесят, с темной водой. Отряд двинулся против течения; ноги шлепали по ледяной воде, капли стекали с потолка. Зубы Дункана начали постукивать.

Через некоторое время отряд вышел к двадцатифутовой плотине, сложенной из огромных валунов; вода пенилась и бурлила, ударяясь о камни и разбрызгиваясь. Валуны образовывали нечто вроде лестницы. Изгоям пришлось карабкаться по ней вверх. Вершины они достигли мокрыми с головы до ног.

— Боже, — выдавил Круассан, — мы же сдохнем, если не от шока, то от воспаления легких!

— Ничего, — отозвался Уайльд. — Купание тебе не повредит.

— Если я тебя вниз столкну, тоже шутить будешь? — огрызнулся толстяк.

— Мне тебя и так-то трогать противно. — Уайльд ухмыльнулся.

Забравшись на вершину, Дункан остановился, поджидая остальных.

— Кто построил эту плотину? — поинтересовался он.

— Кто знает? — ответил падре. — Кто-то из прежних изгоев. Может, тысячу облет назад, может — меньше сотни. В любом случае мы должны их поблагодарить и помолиться за них.

— Почему?

— Скоро узнаешь.

Синн и Бедейтунг ушли немного вперед. Когда отряд нагнал их, они вдвоем дергали за торчащий из щели в стене огромный стальной рычаг. Рычаг подался, только когда Локс приказал еще двоим мужчинам присоединиться. Пока стальной прут опускался, каменный пол начал подрагивать; когда рычаг дошел до упора, пол уже трясся, откуда-то снизу доносился рев.

— Смотри на реку, — пробормотал Уайльд, дрожа всем телом и лязгая зубами.

Остальные изгои уже направили лучи фонарей на воду, и Дункан увидел, что река медленно мелеет. Через пару минут ее уровень упал на добрый фут; шум и тряска при этом стихли.

— Теперь система туннелей затоплена, — пояснил Уайльд, улыбаясь и дрожа. — Органики не смогут преследовать нас. Если все пройдет так, как мы надеемся, то они подумают, что туннели затоплены уже давно. Все зависит от того, насколько близко к нам они находились.

Дункан подумал: сколько же времени ушло у неизвестных строителей, чтобы создать такую ловушку. Эти люди работали тяжело, долго, терпеливо и, наверное, потеряли немало своих товарищей.

— Возвращаясь, мы опустим затвор и подождем, пока вода не стечет, — пояснил Уайльд.

— Если сможем вернуться, — пробурчала Майка Донг.

— Да ты просто исходишь боевым духом! Так приятно с тобой находиться в безвыходном положении, кто бы знал!

— Когда-нибудь… — зло прошептал Круассан.

Локс приказал всем двигаться дальше. Детей, всхлипывавших, но не жаловавшихся, укутали одеялами, извлеченными из родительских водонепроницаемых мешков. Дункан позавидовал малышам.

Уже через десять минут сырой и скользкий туннель привел изгоев к вертикальной шахте. К стене ее ржавыми болтами крепились скобы.

— Нашим предшественникам пришлось прорубать этот туннель с особой осторожностью, — сказал Уайльд. — Из-за шума они не могли использовать горнопроходческое оборудование. Это, должно быть, заняло у них уйму времени. Как им удалось остаться незамеченными, мы уже не узнаем.

Потом туннель шел прямо на протяжении трех сотен футов, завершаясь залом, куда мог поместиться весь отряд. Часть зала занимали ряды коробок с провизией и черный металлический ящик, подсоединенный к уходившему в стену силовому кабелю.

Синн нажал на кнопку, и включилось освещение. Несколько человек привычно принялись вытаскивать из коробок с провизией плоские продолговатые упаковки и засовывать в черный ящик откаменатора. Через секунду упаковку вынимали; внутри ее находились уже раскамененные тарелки и бутылки. Еду разогревали в микроволновой печке, на единственном столе. Хотя иная мебель в зале отсутствовала, никто не жаловался. Еда была горячей и вкусной; в бутылках содержалось вино и пиво.

— Как вы ухитрились подключиться к силовому кабелю? — набив рот, спросил Дункан у Уайльда.

— Это сделали не мы. Мы нашли это место в нынешнем его виде. А создали его наши неизвестные герои и героини.

— Но как же утечка энергии? Разве она не отражается в контрольной? Ее проследят…

— Может быть, — весело отозвался Уайльд. — Но доим-то мы тех, что наверху. — Он указал вилкой на потолок. — Ты увидишь, почему наблюдатели не обращают внимания.

Дункан решил удовлетвориться пока этим объяснением. Электронагреватель в углу истекал вызывающим сонливость теплом. Поев, Дункан отправил, грязную тарелку в мусорник и воспользовался крохотным санузлом в дальнем углу зала. Это устройство тоже работало на электричестве, превращая экскременты в каменные брикеты, которые потом вынимали из приемного устройства и складывали рядом, чтобы использовать в дальнейшем.

Спал он крепко и проснулся уж в четверге. Хотя Дункан был родом из вторника, он знал, что поиски будут вести органики всех дней. Связь между днями сводилась к необходимому минимуму, но дело Дункана требовало, чтобы органики среды оставили сообщение четверговым, а те — пятничным, пятничные — субботним и так далее.

Дункана уже не удивило, когда Синн приставил к стене лестницу и, сняв одну из потолочных плит, полез в открывшееся отверстие, таща за собой звуковой детектор. Вернулся он через пять минут.

— Признаков активности нет. Все чисто.

Потолочная шахта имела в длину около сорока футов и была настолько узкой, что скобы только мешали — удержаться можно было, просто упираясь ногами в одну стенку, а спиной — в другую. Один за другим члены отряда уходили наверх; Дункан оказался седьмым. Шахта выходила в огромный зал — потолок терялся где-то в шестидесяти футах над головой. Никто не предупредил Дункана, чего следует ожидать, и он был поражен. Сотни рядов, тысячи молчаливых фигур стояли в колоссальном зале. Обнаженные мужчины, женщины, дети, выстроенные, точно на парад; глаза одних слепо смотрели вперед, других — были закрыты. На шее каждой фигуры висела табличка с именем и личным номером окамененного, а также закодированными биографическими и медицинскими данными.

Объяснений Дункану не потребовалось. То был подземный правительственный склад, где хранились окамененные по различным причинам граждане. Большая часть — неизлечимо больные, согласившиеся на каменение. Когда-нибудь медицина найдет способ исцелить их, и тогда они будут раскаменены и вылечены. Теоретически.

Были там и умершие, чьи тела превратили в камень сразу же после гибели. Когда будет найдено средство воскресить их и вернуть здоровье, они вернутся со склада. Так им обещали.

Но здесь хранились и преступники, которых современная наука не могла вернуть в общество. Когда их антисоциальные тенденции удастся устранить, а самих нарушителей — сделать добропорядочными гражданами, их откаменят. Такова была официальная политика.

— Здешний склад — относительно новый, — сообщил Дункану Локс. — Самым древним тут около трехсот облет. Мы сейчас находимся в самой старой части. Сюда никто не заходит.

Воздух в зале был чист и свеж. Без сомнения, его прогоняли через электрофильтры, но это не мешало пыли скапливаться на полу и статуях. Ноги изгоев оставляли следы в пыли.

— Мы все сделаем так, как было, — сказал Локс, отметив брошенный Дунканом взгляд. — А пока… — Он повел рукой, как бы охватывая мужчин и женщин, сновавших по узким проходам, двоих ребятишек, шумно игравших в прятки. — Здесь, конечно, не так, как снаружи, но хотя бы есть место поразмяться, да и воздух посвежее.

Но Дункан не чувствовал себя свободно. Ряды мертвых — или почти мертвых, — которых в течение микросекунды можно вернуть к жизни, действовали на него угнетающе. Откуда-то пришло знание: он слыхал, что по всему миру в подобных хранилищах покоится более сорока миллиардов человек. И все они ждут новой жизни и здоровья.

— Да не будет никогда столько медиков и больниц, чтобы всех тут оживить, — сказал Уайльд со странной улыбкой. — А куда податься оживленным, где жить, чем питаться и тому подобное? А тем временем каждый год на складах прибавляется по несколько миллионов человек. Никакое правительство с ними не справится, самой Земли не хватит, чтобы их вместить! Они бы передохли с голоду.

— Ну так и забудь об этом, — посоветовал Дункан и повернулся к Локсу.

— Я так понимаю, что здесь мониторов нет. А в других местах?

— Только в самой новой части, куда завозят новых окамененных. В тех местах ведутся земляные работы, готовятся к строительству нового хранилища. — Локс усмехнулся. — Здесь мы в большей безопасности, чем где бы то ни было. Нас не станут искать просто потому, что ни один ганк не додумается посмотреть у себя под носом. Всего в трех милях отсюда поселок, где живут лесники, фермеры и органики. Пошли, я тебе покажу.

Прежде чем они вышли, Дункан заметил, как один из изгоев поставил лестницу, забрался к самому потолку, снял одну из секций и пролез в открывшийся лаз.

— Если все чисто, — произнес Локс, перехватив взгляд Дункана, — мы сможем выбираться в лес. Нам нужно время от времени выходить на свежий воздух, особенно детям.

Вместе с падре Кобом, Уайльдом и Решающим Дункан двинулся по центральному проходу между рядами статуй (он не мог заставить себя думать иначе об этих фигурах). Они прошли около мили, прежде чем наткнуться на стену. Локс отпер небольшую дверцу, вделанную в створку громадных ворот. За ней оказался еще один склад, имевший, по словам Локса, еще три уровня ниже основного. Здесь окаменелые тела лежали в шесть ярусов. Пройдя еще немного по центральному проходу, Локс свернул и между рядами статуй пробрался к открытому подъемнику. Четверо изгоев поднялись к потолку. Высокое окно позволило Дункану оценить расположение склада. Очевидно, верхняя часть строения располагалась над землей. За окном земля круто уходила вниз почти на сотню футов, к равнине. На горизонте виднелась гряда холмов, заросших густым лесом; по равнине тут и там были разбросаны рощи фруктовых деревьев, но большую часть ее занимала пашня. В центре равнины находился поселок домов на сто, среди которых выделялось белое пятиэтажное строение; квадрат солнечных батарей на крыше сверкал в солнечных лучах. Вокруг него кольцом располагались белые домики с зелеными крышами. Стили домов различались самым радикальным образом. Задние фасады домов выходили на кольцевую улицу, по другую сторону которой шел еще один ряд белых домиков. Вся деревня состояла из таких концентрических кругов. Локс передал Дункану бинокль, чтобы тот мог разглядеть поселок получше. По улицам ходили люди, детишки играли во дворах, машины въезжали в поселок и выезжали из него.

Окинув долину взглядом, Дункан присмотрелся к маленьким фермам, к амбарам и силосным башням, к различным сельскохозяйственным машинам, работающим на полях или стоящим близ ферм. Он знал, хотя не помнил откуда, что домики эти не предназначены для жилья. В них находились компьютеры, при помощи которых фермеры на расстоянии управляли роботами — пашущими, сеющими, жнущими, опрыскивающими и прочими. Закончив работу, фермеры возвращались в городок. Однако близ поселка были и личные сады.

Кое-где паслись коровы, снабжавшие местных жителей свежим молоком, а поля — навозом. В загородках бегали куры, которых разводили только из-за яиц. Животных уже давно не забивали на мясо; курятину, как и говядину, выращивали на клонировочных фабриках. Наверное, такая же фабрика была и в этом поселке, но находилась она, должно быть, под землей.

— Выглядит вполне мирно и спокойно. — Дункан передал бинокль Локсу.

— А органики и лесники все разошлись, нас ищут, — улыбнулся Локс. Он указал на дальнюю гряду холмов: — По другую сторону — трансконтинентальная железная дорога.

Дункан показал на главную трассу, сверкающую серую ленту, прорезавшую лес, огибавшую деревню и устремлявшуюся дальше.

— По ней привозят окамененных?

— Нет. Их доставляет правительственный дирижабль. Тут на крыше есть причальная вышка.

— Можем мы попасть в новый корпус?

— Зачем? — настороженно спросил Локс.

— Просто хочу ознакомиться с окрестностями. Никогда не знаешь, что может потребоваться.

— Для побега, ты хочешь сказать?

— Не от вас, — успокоил его Дункан. — На случай, если органики нас застанут врасплох.

— Конечно, — ответил Локс. — Почему нет? Мониторы настроены на распознавание тех, кто пытается проникнуть внутрь. Но их не волнует, что здешние обитатели захотят прогуляться. А зря.

Они спустились на уровень пола и, пройдя еще через два огромных двенадцатиярусных зала, добрались до нового корпуса. Вновь им пришлось воспользоваться подъемником. Локс провел своих спутников на административный этаж, где изгои разместились в самом роскошном из кабинетов. Несмотря на то что эти помещения использовались крайне редко, тут имелся и откаменатор, и немало закамененной еды и напитков. Используя один из аппаратов, изгои восстановили нормальное молекулярное движение в кое-каких припасах и пообедали рыбой с картофелем и салатом, запивая их пивом или вином.

Дункану не позволяли расслабиться постоянный гул и подрагивание стен. Локс объяснил, что вибрацию вызывают земляные работы рядом со складом.

— Там целая армия рабочих, — сказал Решающий.

Дункан глотнул пива и постарался успокоиться. Он махнул рукой, указывая на стенные дисплеи и клавиатуры на столах.

— Ты можешь использовать их, не вызывая тревоги?

— Конечно, — отозвался Локс. — Я, собственно, за этим сюда и пришел.

Он развернулся в кресле, отставил бутылку вина и нажал несколько клавиш на пульте.

— К счастью, кода тут не требуется. Чиновники никогда бы не подумали, что этот пульт могут использовать посторонние. В конце концов, это же малонаселенная сельская местность. Кроме того, чтобы пройти в здание, нужно знать код доступа — то есть они так думают. Для начала подключимся к мониторам и поглядим, что творится снаружи.

Для этого код тоже не требовался.

— Тэ-три-цэ-шесть, — сказал Локс. — Приказ. Включить мониторы внешнего обзора.

Стены немедленно стали экранами, и Дункан смог обозреть панорамы, открывающиеся с четырех сторон здания.

— Ох-хо! — воскликнул Локс, вскакивая с кресла.

Глава 7

На западном экране был виден серебристый дирижабль, летящий низко — в сотне футов — над землей. Он медленно, носом вперед, опускался к земле; на южном борту блестели ракетные дюзы, носовые крепления были открыты. Дункан мог различить даже крошечные фигурки матросов за ветровым щитом на мостике.

— Доставляют очередной груз окамененных. — Локс стер запись о недавнем запросе и выключил аппарат. — Соберите подносы и бутылки, — сказал он, вставая. — Мы же не хотим оставлять следы.

Остальные вышли из офиса вслед за ним.

— Что это значит? — спросил Дункан.

— Придется спрятаться пока, — объяснил Уайльд. — Разгрузить дирижабль недолго — часа два. Но мы будем прятаться до завтрашнего дня.

В эту минуту Дункан понял, что останется с группой не дольше чем придется. Здесь не было будущего. Они могут только бежать, и прятаться, и выбегать наружу на пару часов, и воровать из хранилищ. Это кроличья жизнь, а он — не кролик.

Но пока он — член отряда. Дункан неохотно спустился по шахте в подвальное помещение. Усевшись на свой спальный мешок и прислонившись к стене, он мрачно оглядел отряд. Зал был переполнен, сновали туда-сюда ребятишки — Дункан не мог их винить за это, скорее жалел, — и делать было нечего, кроме как пить и болтать. Порой он вставал и гулял по коридору, чтобы ноги размять. В третий раз, когда он делал приседания в темноте, в глаза ему посветили фонариком.

— Кто здесь? — спросил он, не прекращая упражнений.

Это оказался Локс.

— Не обращай внимания, — сказал он, присаживаясь.

Дункан встал, тяжело дыша, и сделал несколько растяжек.

— Я заметил, что ты довольно задумчиво меня разглядывал там, в контрольной.

Локс не отводил луча фонарика от лица Дункана, почти ослепляя и совершенно раздражая его.

— Видеть выражение моего лица ты можешь, и не светя мне в глаза, — намекнул Дункан.

Локс хохотнул и навел фонарик на стену. Теперь Дункан тоже мог видеть его лицо.

— Ты, наверное, полагаешь, что мы тут ведем пустую, бессмысленную жизнь, да? — произнес он. — Да что мы, в сущности, делаем, кроме того, что спасаемся бегством? К чему мы пригодны? Правительство мы не любим, не хотим, чтобы нас заставляли жить по дню в неделю, не выносим, что за нами все время наблюдают. Но что мы делаем, чтобы изменить status quo? Разве не было бы полезнее — и не в пример удобнее — вести нормальный образ жизни и протестовать законными и конституционными методами?

Дункан прекратил упражнения и сел.

— Да, я тоже об этом подумывал.

— В конце концов, — продолжал Локс, — зачем мы протестуем? Чего ради вставать на дыбы? Мы живем в обществе, какого прежде не бывало, в обществе, где не просто нет голодных — где каждый может получить столько еды, сколько пожелает. Хорошая еда, прекрасные дома, отличная медицина, великолепные возможности для образования. Вся разумная роскошь. Войны нет, и надежды на нее тоже. Налоги есть, но небольшие. Преступность — самая низкая в истории. Один адвокат на тридцать тысяч жителей. Расизм мертв. Женщины и мужчины равноправны. Почти все болезни искоренены. Изнасилования и дурное обращение с детьми — редкость. Мы вычистили тот яд, которым наши предки заразили море, землю и воздух. Великие пустыни вновь засажены деревьями. Мы достигли утопии, насколько это возможно, учитывая врожденные человеческие глупость, иррациональность, жадность и эгоизм.

— Ты неплохо объясняешь, за что нам следует любить правительство, — заметил Дункан.

— Какой-то древний автор, не помню имени, сказал, что ненавидеть следует любое правительство, находящееся у власти. Он имел в виду, что совершенных правительств не бывает и граждане должны стремиться избавить правительство от его недостатков. Я говорю не о недочетах системы, а о тех людях, которые, получив власть, пользуются этими недочетами в собственных интересах, или просто некомпетентных правителях.

— Звучит разумно, — признал Дункан. — Но разве так уж необходимо правительству постоянно следить за нами, не переставая заглядывать через плечо? Разве это не повод для ненависти?

— Да, но правительство утверждает, что это абсолютно необходимо: предотвращает преступления и несчастные случаи и позволяет достигнуть мира и процветания. Зная, чем занят каждый гражданин все — или почти все — время, которое он проводит вне дома, государство имеет достаточно данных, чтобы обеспечить безопасность граждан и бесперебойное движение товаров и путешественников по торговым путям всего мира. Оно…

— Только примеров и лекций не надо, хорошо? — прервал его Дункан. — К чему ты клонишь?

— Каждый гражданин старше двадцати пяти лет, способный сдать экзамен по истории и идеологии, может голосовать. Есть три основные политические партии и сотня мелких. Голоса избирателей регистрируются по домам…

— Без лекций, — повторил Дункан.

— Я просто пытаюсь показать, что наше государство является первым и единственным по-настоящему демократическим. Правит народ во имя народа. Так нам, во всяком случае, твердят. Если люди недовольны тем, как работает правительство, они всегда могут потребовать новых выборов, чтобы сменить чиновника или изменить закон. Опять-таки, так нам твердят.

Но власть контролирует компьютеры, подсчитывающие голоса избирателей. Так почему за последние двести облет избиратели постоянно голосуют за поддержание тотального контроля? Почему так много высоких правительственных чинов остаются на своих постах? Почему они получают абсолютное большинство голосов?

— Немало людей полагают, что компьютеры неверно ведут подсчет, — заметил Дункан.

— Да, многие в это верят. Так много, что даже странно — почему мнение большинства не сказывается на результатах голосований?

— Правительство иногда проводит опросы, чтобы исследовать это поверье. И всегда оказывается, что очень немногие верят в подтасовку или мошенничество.

— А что мешает подтасовать результаты опроса? — улыбнулся Локс.

— Я и не утверждаю, что они правильны. Только…

— Только?

— Мы-то что можем с этим поделать?

— Кажется, ничего. Стремление к переменам не так сильно, чтобы вызвать восстания, забастовки или революции. Около половины всех граждан убеждены, что реформы необходимы, а нынешних администраторов — следовало бы сказать «правителей» — пора отправить в отставку. Но у них нет серьезных жалоб, как у древних. Даже если их раздражают определенные ограничения — зачем рубить сук, на котором сидишь?

— Действительно, зачем?

Дункан помолчал мгновение. Локс пристально глядел на него.

— Я как новорожденный с памятью о прошлых воплощениях, — произнес он наконец. — Мне кажется… — Он нахмурился и несколько секунд жевал губу. — Если бы только я мог припомнить, почему правительство так стремится наложить на меня лапу. Но я помню, что не только насчет выборов сомневался. Еще… секундочку… вот оно. Власть постоянно вдалбливает нам, что Земля никогда впредь не должна оказаться перенаселенной. Каждой паре позволено иметь не больше двух детей. Если вспомнить, что случилось с миром в прошлые века, это ограничение кажется разумным и необходимым. Но многие из нас…

Казалось, Дункан безуспешно напрягает свою память.

— Многие из нас… — повторил за ним Локс.

— …думают, что переписи населения неточны. Цифры могут завышаться. Если бы правда стала известна, правительству пришлось бы разрешить каждой паре родителей иметь больше двух детей — троих самое меньшее.

— Правда, — сказал Локс, — по крайней мере по моим сведениям, состоит в том, что общее население планеты составляет два миллиарда человек. В то время как…

— Официальная статистика утверждает — восемь миллиардов! — вскричал Дункан.

Он был не настолько взволнован, чтобы не удивиться, каким образом изгой, отрезанный от банков данных, мог получить доступ к этим сведениям.

— Два миллиарда, — повторил Локс. — Что еще тебя беспокоило?

— Если нас только два миллиарда, нет смысла поддерживать систему разделения дней! От нее нужно отказаться. Мы все сможем вернуться к древней системе ежедневного проживания. Конечно, переход должен быть постепенным. Придется построить всемеро больше домов. Все остальное тоже придется увеличить всемеро — запасы продовольствия, транспортные системы, энергоснабжение, все прочее. Это надолго! Возникнет чертова уйма проблем, но неразрешимых ведь нет. Человечество сможет вернуться к естественной системе, к жизни, к которой мы приспособлены. Я… — Дункан вновь нахмурился, помолчал секунду, потом продолжил: — Мне кажется, я слышал… от кого-то… что система разделения дней нарушает суточные ритмы человека. Люди привыкли спать ночью восемь часов без перерыва, а теперь их нередко поднимают после четырех часов сна, а там проводи оставшиеся четыре как хочешь. Это вызывает неврозы и психозы намного чаще, чем правительство готово признать. Число так называемых преступлений в состоянии аффекта постоянно растет. Но общество об этом не знает. Ему подсовывают сфабрикованные данные, а телевидение о большинстве таких случаев умалчивает.

— Нам гарантируют свободу печати, — заметил Локс, — которой у нас на самом деле нет. Но правительство угнетает незаметно, с «коварством змеи и мудростью голубя».

Одно остается неизменным. Большинство всегда консервативно. Так было с начала истории правления. Система разделения дней была с нами так долго, что большинство людей считают ее естественной, словно так и должно быть. Даже если правительство захотело бы вернуться к старому образу жизни — а оно, конечно, не хочет, — ему пришлось бы долго убеждать большинство, что это следует сделать.

К этому времени Дункан уже понял, что Локс говорит не для того, чтобы просто убить время.

— Ты ведь значительнее, чем кажешься с виду, не так ли? — сказал он.

— Ты имеешь в виду, что я не просто главарь банды нищих и жалких недоделков? Тогда кто же я, по-твоему?

— Думаю, ты член организации, пославшей тебя сюда вербовщиком. И участник «подземной железной дороги»[19]. Если кто-то вроде меня попадает к вам, ты отсылаешь его… Не знаю куда.

— Отлично, — сказал Локс. — Больше я тебе пока ничего говорить не стану. Ты будешь находиться в неведении до самой последней минуты, на случай…

— …если меня поймают, прежде чем ты сможешь выполнить свои планы?

— Именно так. — Локс встал и потянулся. — Да. До скорого. Болтать об этом ты, конечно, не станешь?

— Естественно.

— А я пока выясню, почему за тобой так охотятся, если смогу забраться в банк данных, не вызвав тревоги.

— Мне тоже очень хотелось бы выяснить это, — ответил Дункан.

Чтобы размять затекшее тело, он продолжил упражнения. Когда в туннеле показался пылающий глаз факела, Дункан отжимался, стоя на руках, и наблюдал, как перевернутый факел остановился.

— Бога ради, Дункан, — послышался писклявый голос Круассана, — что ты тут делаешь?

— Да уж не угря на носу держу[20], — ответил Дункан. Он подпрыгнул на руках, сгруппировался, приземлился на ноги и выпрямился.

— А ты тут что делаешь? — спросил он, вытирая пот с лица рукавом.

— Локс сказал, чтобы ты помог нам перетащить припасы из пещеры, — ответил пронзительный голос Донг.

Факел приблизился. Что-то темное метнулось к Дункану из огня, и свет померк вместе с сознанием.

Очнулся он ошеломленный; задыхаясь и давясь, пометался в темноте и, когда немного пришел в себя, понял, что находится в воде. Он отчаянно работал руками, не зная, куда плывет — вверх, вниз или горизонтально. Что-то твердое ударило его по ребрам слева. От боли он задохнулся, но успел вскрикнуть, прежде чем его вновь затянуло под воду. Так… он очнулся на поверхности — чего? Чем бы ни был этот поток, ледяная вода сковывала мышцы, не давая двигаться.

Но Дункан изо всех сил шевелил непослушными руками и ногами и наконец вынырнул, глотая воздух. Ненадолго — что-то ударило его по затылку, загоняя ко дну, заставляя задыхаться и глотать воду. Беспорядочно размахивая руками, он нащупал вверху что-то твердое. Камень. Только тут он осознал, что плывет по подземной реке и его несет через узкий туннель. Плечо царапнуло о скалу, что-то схватило Дункана, закружило, и — благословенная передышка — его голова вновь оказалась над водой.

Это продолжалось несколько секунд. Дункана вновь ударило о камень, на сей раз правым боком, и затянуло под воду. Он пытался всплыть в надежде, что течение вынесет его к воздушному карману, но наткнулся лишь на шершавый камень, прежде чем его засосало вниз. На сей фаз у него успели кончиться и воздух, и надежда. В голове забили колокола, перед глазами заструились потоки света; глотка начала расслабляться против его воли; через несколько секунд он умрет.

Внезапно свет и воздух вернулись к нему. Он выпал в солнечное сияние, выброшенный из отверстия в скале вместе с потоком, попытался сгруппироваться, чтобы не упасть животом на вспененную поверхность пруда, но не смог. Сила удара и боль вытолкнули остатки воздуха из, казалось, опустевших легких. Но Дункан все же вынырнул и поплыл направо, к обрывистому берегу. Течение несло его к порогам, но он сумел ухватиться за торчащий из размытого берега корень и вцепился в него. От холода и боли он был слаб, точно новорожденный. Но его поджидал не мир жизни, а мир смерти.

Держась за корень, он глянул на отверстие, из которого был выброшен. Оно находилось футах в двадцати над прудом, у основания семидесятипятифутового известнякового утеса. За утесом виднелись склоны более высоких холмов, но расстояния до них он определить не смог. Река петляла, сжатая глинистыми берегами, круто уходившими вверх. Многие деревья — наверное, продукты биолабораторий — росли под углом сорок пять градусов к земле.

Куда бы его ни занесло, он был далеко от того входа, который показывал ему падре.

Дункан обернулся. В нескольких ярдах от него река выгрызла в береговой глине заливчик. Сила течения там была меньше, а высота берега составляла около двух футов. Быть может…

Он отпустил корень и, как мог, быстро (то есть довольно медленно) поплыл к заливчику. Чтобы выбраться на берег, ему потребовалось немало времени. Несколько раз глина подавалась, и он соскальзывал обратно в воду. Наконец, совершенно выбившись из сил, он замер, наполовину выкарабкавшись из воды, скорчившись и тяжело дыша. Когда дыхание восстановилось, он прополз остаток пути, вытянул ноги на берег и вновь замер, думая о Донг и Круассане и о том, что они с ним сделали.

Злобная парочка не питала к нему особой приязни. Но это недостаточная причина для убийства. Убийства? Круассан оглушил его, но мог и расколоть ему череп дубиной, если бы захотел. А вместо этого они перетащили свою жертву в пещеру и столкнули в подземную реку. Они знали, что река невдалеке выходит на поверхность, и рассчитывали, что Дункан утонет, что вода довершит их грязное дело. Труп в воде заметят спутники или патрули органиков. Охота прекратится, и отряд вновь окажется до поры до времени в безопасности.

Нет. Этот сценарий не совсем точен. Локсу показалось бы странным бегство Дункана. Он начал бы подозревать Донг и Круассана, узнав, что они вошли в туннель. И засомневался бы, что Дункан, зная, что скоро вновь вернется к цивилизованной жизни, сбежал, отбросив единственную надежду избавиться от жалкого прозябания в подземельях. Локс допросил бы этих двоих под туманом правды.

Зная о такой возможности, они не вернутся в отряд. Они затаятся в пещерах до той поры, когда тело Дункана найдут. А потом спрячутся в лесу.

Или выйдут на поверхность сразу, сдадутся в плен ганкам и, рассказав свою историю, потребуют амнистии? Их могут и простить, даже если отправят на реабилитацию. В конце концов, они избавились от Дункана и предали отряд. Конечно, органики будут презирать их как предателей, но Донг и Круассан привыкли к презрению, даже, наверное, не могли без него жить. Быть может, они набросились на него, потому что давно не делали ничего презренного и нуждались в духовной подпитке?

Дункан тихо рассмеялся при этой мысли и подумал, а не начинается ли у него бред. Правда, бред обычно сопутствует лихорадке, а он очень замерз. Ему захотелось выползти на солнечную полянку и погреться, но его остановила мысль о спутниках наблюдения.

Дрожа, он повернулся на бок и обхватил себя руками. Мокрая одежда холодила его, ее следовало бы снять, но он слишком устал. Тепло его тела высушит одежду. К тому времени когда солнце опустится на несколько градусов — сейчас оно стояло на полпути от зенита к западному горизонту, — он согреется и немного восстановит силы.

И что потом?

В лесу стояла тишина, только каркали вдалеке вороны и сердито верещала белка — наверное, ругала ворон. Мимо прожужжала большая черная муха. Дункан попытался прихлопнуть ее, но промахнулся. Прошло полчаса. Дункан закрыл глаза, размышляя, не рискнуть ли поспать немного. Голова сильно болела в том месте, куда пришелся удар. Ныли ребра и ссадина на тыльной стороне левой кисти. Опасность и холод сделали его нечувствительным к боли. Теперь, когда он обсох и согрелся, боль не давала ему заснуть, несмотря на то что он уже клевал носом.

Осознав это, он заставил себя сесть, застонав от боли в сломанных ребрах. Может быть, у него сотрясение мозга. Если так, то лучше встать и идти. Он не хотел умереть во сне.

Дункан начал было подниматься на ноги, но, не успев встать, замер. Откуда-то издалека доносились голоса Круассана и Донг.

Глава 8

Дункан из-за куста наблюдал за Круассаном и Донг. Наполовину скрытые листвой, те сидели, прислонившись к стволу огромного сухого дуба, футах в шестидесяти от Дункана. Рядом с ними валялись два набитых мешка — вероятно, вытащенных по дороге из какого-то укрытия. Это означало, что побег готовился давно. А громкая речь свидетельствовала, что они не боятся попасться в плен к ганкам — может быть, даже надеются на это.

Хотя голоса долетали до Дункана, слов разобрать он не мог. Медленно, припадая к земле, он пополз налево, огибая своих противников, и вскоре оказался за их спинами, скрывшись за кустом. Видеть он их не мог, зато слышал отлично.

— Нет, надо его искать, — визгливо кричала Донг. — Река не могла отнести труп далеко. Найдем и останемся у тела, пока нас не отыщут.

— Слишком долго, — заныл Круассан. — Откуда ты знаешь — может, его отволокло куда-то… или он в пещерах застрял. Тогда труп еще долго не появится, если вообще вылезет. По мне, надо идти, пока нас не заметили сверху. Мы же не обязаны с собой мертвечину таскать. Один вдох тумана, и они узнают, что мы не врем.

— Я хочу убедиться, что этот сукин сын сдох, — ответила Донг.

— Боже, ну ты и стерва!

— Кто бы говорил! Я его, что ли, дубиной оглушила?

— Ну да! А кто меня уболтал?!

— Да заткнись ты! Какая разница, кто что сделал. Мы оба в это дело влезли.

— Во-во, — мрачно согласился Круассан. — Одни головы торчат. Которые нам пооткручивают, если они за нами погонятся. По-моему, пора делать ноги. — Толстяк явно имел в виду уже не органиков, а изгоев.

Парочка продолжала скандалить, а Дункан тем временем обогнул куст и устроился так, чтобы видеть противника. Заметив в стволе дерева огромное дупло в нескольких футах над головами скандалистов, Дункан изумленно раскрыл глаза. То явно был вход в систему туннелей — вход, использованный предателями как выход.

Нужно подождать, пока Круассан и Донг уйдут. Тогда он сможет вернуться и предупредить отряд. Но что, если предателей быстро схватят? Тогда органики тут же обрушатся на изгоев. Нет, надо остановить их — но как? Он безоружен и слаб, а у этих двоих в ножнах на поясе длинные ножи, а в мешках, наверное, протонные пистолеты.

Внезапно предатели вскочили на ноги — кто-то шумно ломился через подлесок. Оба выхватили из мешков пистолеты; тускло блестели металлические шары на концах шестидюймовых стволов.

— Если это органики, — донесся до Дункана шепот Донг, — они нас пристрелят, едва завидев пистолеты.

— Тут медведи водятся и другое опасное зверье, — ответил Круассан дрожащим голосом.

Тут на поляну выбрался источник шума — четвероногое высотой шесть футов, смахивавшее на первый взгляд на слона-карлика. Изогнутые бивни, однако, выдавали в нем лесного мастодонта, продукт биоинженерных лабораторий. Тысячу облет назад инженеры воссоздали из ископаемых клеток мастодонта шесть сотен этих существ и выпустили на волю в некоторых лесных заказниках. Теперь один из потомков первых созданий стоял перед двумя предателями; за ним из чащи выступила дюжина его собратьев.

— Не пугайся, — прошептала Донг так тихо, что Дункан едва расслышал. — Они не нападают, если их не спровоцировать. Стой спокойно.

Круассан процедил что-то в ответ, но что — Дункан не разобрал; он тихо пополз к засохшему дереву. Мастодонты, наверное, заметили его, а может, просто испугались людей. Так или иначе, вожак пронзительно затрубил, развернулся и бросился в кустарник на южной стороне прогалины. Стадо последовало за ним. Пользуясь шумом, Дункан вскочил и побежал. Когда последняя из серых волосатых туш исчезла в подлеске, он уже стоял за стволом дуба, сжимая в руке дубину — тяжелый сухой сук.

— Пошли отсюда, — произнес Круассан. — На некоторых могли быть мониторы.

— Ну и что? — взвизгнула Донг. — Мы же хотим, чтобы нас нашли!

— Ну, в этом я уже не уверен, — промычал ее спутник. — Тут оно довольно серьезно получилось. Я вот только что сообразил — а если они решат, что реабилитнуть нас не получится? Хочешь на складе кончить?

— Трус! Сопля! — взвыла Донг. — И почему я не связалась с настоящим мужчиной?!

— Можно подумать, что ты — настоящая женщина! Знаешь что, сука…

Дункан проворно выскочил из-за дерева и огрел склонившегося над мешком Круассана по голове. Донг в эту секунду отвернулась, демонстрируя свое презрение к партнеру. В одной руке она держала пистолет, другую сжала в кулак. Услышав звук удара и стон, она обернулась. Глаза ее широко раскрылись от изумления, и этой секундной задержки Дункану хватило, чтобы ударить ее дубиной по запястью. Пистолет выпал; Майка Донг кинулась в лес, рука ее висела плетью. Дункан бросился было за ней, но остановился, сообразив, что даже легкая пробежка ему сейчас не под силу, не говоря уже о долгом преследовании. Он подобрал пистолет, поворотом циферблата рядом с курком перевел его на максимальную дальность и, улучив момент, когда Майка Донг показалась между двух деревьев, нажал на курок. Лиловый луч, брызнувший из дула, коснулся ее бедра, и Донг упала. С такого расстояния луч не мог проникнуть глубоко — и, действительно, Донг поднялась и запрыгала на одной ноге, остановившись, только когда выстрел Дункана выбил кусок коры из ствола рядом с ней. Дункан заорал, приказывая остановиться; Донг развернулась — лицо ее побелело и исказилось от боли — и села на землю.

Круассан застонал и попытался встать. Дункан снова огрел его по голове, хотя и послабее, чем в прошлый раз. Заткнув за пояс нож и пистолет Круассана, Дункан подошел к Майке Донг. Та сидела смирно, лицо ее кривилось от страдания и ненависти.

— Это тебе вместо костыля. — Дункан швырнул ей сук.

Когда они вернулись к дубу, Круассан начал приходить в сознание. Лицо его, и без того бледное, совершенно посерело, когда он сообразил, что случилось.

— Возвращаемся из мертвых, — радушно поприветствовал его Дункан, вытаскивая из мешка хлеб, сыр, банку саморазогревающегося супа и ложку.

Ел он молча, положив одну руку на рукоять пистолета. Круассан заныл было, что он этого не хотел, что его уговорила Майка, но Дункан приказал ему заткнуться.

— А теперь возвращаемся, — заявил Дункан, покончив с едой и запихав обратно в мешок ложку и пустую банку. Он помахал пистолетом. — Идите вперед. И не делайте глупостей. Если хоть один из вас дернется, пристрелю обоих.

Они же убьют нас, — пробормотал Круассан.

— Если каменатор у них под рукой — вряд ли. — Дункан жестоко усмехнулся. — Насколько я знаю, Локс считает убийство крайней мерой. Так что дорога вам — на склад, к остальным. Кто знает, может, вам повезет, и вас найдет кто-нибудь — лет через триста.

— Да это все равно что убить нас, — простонал Круассан.

— Выбирай!

Причитая и всхлипывая, предатели надели рюкзаки. Дункан отдал Круассану факел и приказал идти первым.

— А я с факелом пойду за вами, — сказал он. — И помните — если один из вас попытается сбежать, я застрелю обоих. А теперь пошли вниз.

Круассан высморкался в рукав и повернулся, собираясь лезть в дупло. На секунду Дункана ошеломил визг Круассана и Донг, потом он разглядел в дупле бородатую физиономию падре Коба, похожего на только что очнувшегося от спячки медведя.

— Хо-хо-хо! — прогрохотал падре. — Клянусь святым Николаем[21], что за славная компания подобралась!

Он вылез из дупла. На нем была все та же ряса, но в руке он сжимал протонный пистолет с полуторафутовым стволом и большим магазином.

— Я так и знал, что вы пойдете этой дорогой, — бросил он Круассану, а Дункана спросил: — Ты так смотришься, словно бежал через десять преисподних Ти-ю. Что случилось?

Дункан рассказал.

— Ты счастливчик, Уильям, — проговорил падре. — Надеюсь, что твоя удача перейдет и на нас. Кроме этих гадов, которые, увы, относятся к роду человеческому и требуют соответствующего обхождения.

— Это ты к чему? — спросил Дункан.

— К тому, что пристрелить их мы не можем. Надо дать им шанс на спасение.

Чтобы добраться до дна шахты, им потребовалось три четверти часа. Дункан удивился, обнаружив, что комната пуста.

— Все вернулись на склад, кроме тех, кто отправился тебя искать, — объяснил падре. — Последний груз размещен, и дирижабль улетел. Все спокойно — во всяком случае, пока.

Прошло два часа, прежде чем всем поисковым отрядам передали, что пропавший найден, и спасатели вернулись. Еще одну задержку вызвало то, что предатели настаивали, что Дункан лжет. Круассан и Донг утверждали, будто Дункан пытался дезертировать, а они последовали за ним, но он застал их врасплох и обезоружил, так что им удалось лишь выиграть немного времени для поисковых групп. Локс сказал, что подвергнет всех троих туману правды, и Круассан во всем сознался.

— Смотреть на вас жалко, — бросил в сердцах Локс и махнул рукой, подавая сигнал двоим парням, назначенным для исполнения приговора.

Те схватили визжащих и сопротивляющихся предателей и запихнули в цилиндры. Дункан про себя порадовался, что детей увели. Даже ему, пострадавшему, стало нехорошо.

Дверцы захлопнулись, и падре нажал на две кнопки на панели управления. Секундой позже дверцы распахнулись, и из цилиндров выпали каменно-твердые тела Круассана и Донг. Кулаки их были подняты, замерзнув в то мгновение, когда они колотили в окошки изнутри. Тела оттащили к шахте и столкнули вниз. Четверо спустились следом, чтобы отволочь тела в туннель.

— Мы могли бы их и здесь оставить, — пояснил Локс, указывая в сторону молчаливых шеренг. — Но они бы не устояли, падали. А кроме того, вдруг правительство пошлет ревизора? Иногда так случается. Мы же не хотим, чтобы этих двоих нашли. Тогда власти узнают, что это место используется не совсем по назначению. И ганки начнут искать, пока не найдут тайной двери.

Позже, оставшись с Дунканом наедине, Локс сказал:

— Завтра я тебе сообщу, что мы собираемся с тобой делать. Если ты, конечно, согласишься.

— Я готов ко всему.

— Отлично! Но такие вещи за один день не делаются.

Когда наступил вечер и отряд спустился вниз, в спальный зал, Локс куда-то исчез. Дункан подумал, что главарь отправился в комнату с банком данных, чтобы завершить дела, прерванные прилетом дирижабля.

Спал Дункан долго и, судя по тому, как затекло его тело, крепко. В памяти сохранился один кошмар: Майка Донг и Мел Круассан, окаменелые, выкатывались из тумана, точно на колесах, тыча в него обличающими перстами. Глаза их горели огнем. Дункан проснулся со стоном, хотя вчерашняя головная боль почти прошла, и обругал себя. Разумом он понимал, что не должен сожалеть или испытывать угрызения совести. Но, как все граждане, он был с рождения приучен ненавидеть насилие. Что, напомнил он себе, впрочем, не мешало правительству использовать насилие против преступников. А он сам, если верить психику, когда-то был органиком, убившим нескольких человек.

После зарядки и завтрака он почувствовал себя намного лучше. Вместе с Локсом и Кабтабом он направился в банк данных. Решающий включил компьютеры и показал на стенной экран, где высветились три фотографии Дункана — анфас и два профиля, — а под фотографиями биографические данные.

— Посмотри внимательно, прежде чем мы распечатаем удостоверение личности, — потребовал Локс. — Если возражаешь против чего-то или найдешь расхождения в данных, все, что может вызвать проблему, необходимо изменить до распечатки.

Через десять минут машина выплюнула керамическую карточку.

— Выглядит как настоящая, — заметил Дункан.

— Она и есть настоящая. А данные, подтверждающие это, внесены в банк. Но если у кого-то возникнут подозрения и он начнет копать глубже, у тебя будут неприятности. Впрочем, чтобы доказать, что карточка поддельная, потребуется немало времени.

— Так я теперь Дэвид Эмбер Грим?

— Да. Гражданин штата Манхэттен, инженер-программист второго класса, переданный сельскохозяйственному комплексу Нью-Арка, штат Нью-Джерси. Твое прошение о переезде в Лос-Анджелес было удовлетворена. Вторник Лос-Анджелеса как раз принимает иммигрантов различных этнических групп из некоторых штатов Северной Америки и Индии взамен пятидесяти тысяч, отосланных в Китай. Ты входишь в двадцатую группу из Манхэттена. Выбирай, как поедешь — экспрессом, в окамененном виде, или на пассажирском поезде. Второе медленнее, зато страну посмотришь.

— Пассажирским, конечно, — ответил Дункан. — Я никогда не покидал Манхэттена. До последнего времени, я хочу сказать.

— Все необходимые документы получишь завтра. Но чтобы организовать все, моему человеку в… ну, неважно., потребуется больше времени. На то, чтобы запомнить все детали, тебе дается две недели. А пока несколько наших людей выясняют, почему тебя так разыскивают. Работа медленная, кропотливая и очень опасная. Если банкирам данных покажется, что это слишком сложно, они прекратят поиск. Получить коды доступа непросто; обычно подкупают хранителей — проще и безопаснее, чем раскрывать код. Относительно безопаснее, конечно. Если бы мы не были убеждены в твоей значимости, то не лезли бы туда, где ангелы боятся ступить. Но правительство на уши встало, желая заполучить тебя. Забавно, что ты сам не знаешь почему.

Дункан кивнул.

— Две недели? Обнедели? — переспросил он.

— Обнедели. Четырнадцать последовательных дней.

— Но органики-то бесятся. В один из этих дней им придет в голову пошарить и здесь, как бы нелепо ни казалось искать изгоев на складе.

— Эту возможность мы учли. Но нам придется остаться здесь, пока охота не прекратится.

— Она не прекратится.

Дункан подумал: а что случится, если Локса схватят после того, как он, Дункан, уже уйдет отсюда под именем Дэвида Эмбера Грима? Тогда Локса подвергнут действию тумана правды, он выдаст все, и охота устремится за гражданином Гримом.

Локс поднялся из кресла.

— Пройдем-ка в новый сектор. Я всегда люблю смотреть на новоприбывших. Среди них могут оказаться кандидаты, рекруты. До сих пор я, правда, не нашел никого, с кем хотел бы попытать счастья. Но все-таки: новые лица, новые надежды.

— Что ты знаешь о деревне, которую я вчера видел из окна? — спросил Дункан по дороге.

— Станции NJ3?

— Номера ты мне не называл. Есть там биолаб?

Лифт вез троих изгоев вниз. Локс пристально глянул на Дункана.

— Есть, и немаленькая. Почему ты спрашиваешь?

— План ее вам известен? Вы не пытались разведать?

— У тебя какие-то проблемы? Или придумал что-то?

— Может быть.

— Нет, мы туда не совались — зачем?

— Не можешь получить план здания через банк данных? Не взбудоражив наблюдателей?

Лифт остановился. Выйдя, они оказались в помещении, превосходившем размерами даже то, в котором поселился отряд. Здесь, однако, огромные открытые кубы поднимались к самому потолку, на высоту сотни футов. Между колоннами кубов проходили шахты подъемников. Каждый куб содержал по меньшей мере полсотни окамененных.

— Да, это можно сделать — если только выгода перевесит опасность.

— Если мы сможем получить точный план здания и войти, ты согласишься на это, если только результат перевесит риск?

— Ну… — Локс дернул уголком рта.

— За шестьдесят секунд можно полностью просканировать человеческое тело, записать данные, а по ним возможно полностью воссоздать оригинал. При определенных условиях — усиление роста и тому подобное — дупликат можно вырастить за неделю. Но биологам никогда не удавалось создать дупликат, который прожил бы больше пары дней. Удвоение всегда проходит с ошибками, потому что наши сканеры еще несовершенны. Множество мелких ошибок приводит к тому, что тело рождается мертвым, а если нет, то скоро умирает. Но выглядит в точности как оригинал. Годится оно разве что для научных экспериментов. Оно…

— Боже мой! — воскликнул Локс. — Я, кажется, понял, к чему ты клонишь! Ты хочешь, чтобы мы… — Он положил Дункану руку на плечо и расхохотался. — Сделать твоего двойника и подсунуть… о-хо-хо!.. — выдавил он в промежутках между взрывами смеха.

— …туда, где ганки найдут его и решат, что я умер, Тело должно разложиться немного, но не настолько, чтобы стерлись отпечатки пальцев и сетчатки. И когда они его найдут…

— Это отличная идея, совершенно безумная. Я бы сказал, великолепная, только… как нам ее, черт возьми, выполнить? Как забраться в лабораторию, а если заберемся — как запустить аппаратуру и заставить персонал не обращать на это внимания?

— Надо подумать.

— Ты серьезно, не так ли?

— Нет — пока не придумаю подходящий план.

— Я буду молиться за это, — пророкотал падре Коб.

К тому времени они уже добрели до места, где был размещен последний груз. Пятьдесят человек — тридцать мужчин и двадцать женщин — стояли в самом низу куба. Локс довольно долго вглядывался в лица и читал подвешенные на шеях таблички. Дункан медленно шел за ним, размышляя, что могло привести сюда этих людей. В таблички он не вглядывался.

Перед одной из статуй он остановился. Это была невысокая — пять футов восемь дюймов — стройная женщина с небольшой грудью. Черные волосы, короткие и гладкие, походили на шерсть морского котика; да и огромные карие глаза напоминали тюленьи. Скулы сильно выступали на тонком угловатом лице.

Нагнувшись, Дункан прочел надпись на керамической табличке:

ПАНТЕЯ ПАО СНИК.

Внизу шел ряд черточек — код, будто бы знакомый, но расшифровке не поддававшийся. Догадки трепетали на окраинах рассудка, точно волны жара, точно отблески, готовые сложиться в связную картину. И лицо — оно тоже напоминало ему что-то. Но что?

— Подойди-ка сюда, — позвал он Локса. — Не прочтешь мне?

— Ты ее знаешь? — спросил Решающий.

— Нет, но кажется, что должен был знать.

Локс нахмурился:

— Личный номер я могу прочесть, но остальное… первый раз вижу такой код.

— Это не странно?

— Чертовски странно. Есть в ней что-то загадочное. — Локс снял табличку с шеи статуи. — Заложим в компьютер. Может, выясним, кто она.

Но когда машине скормили код, на экране высветилось только «ДОСТ ЗАК».

— Доступ закрыт, — расшифровал Локс, выключая машину. — Надеюсь, что этот вызов не засекли. Если кто-то заинтересуется, почему отсюда пошел незаконный запрос…

Локс попросил Дункана и Кабтаба выйти, сказав: «Я доверяю вам, но то, чего вы не знаете, вы и ганкам не сможете рассказать».

Через десять минут Локс, улыбаясь, позвал их обратно.

— Я направил запрос по своим каналам и получил кое-какие данные. Сник была органиком, майором-детективом, гражданкой воскресенья с темпоральной визой на работу в других днях. Временной временной визой. Это все, что мой информатор смог выяснить помимо обычных биографических данных. Над каким делом она работала, выяснить не удалось. Но после этого дела — обратите внимание! — она исчезла из банка. Текущих сведений на нее нет. Дальше мой информатор копать не стал. Осторожничал;, не хотел привлекать внимание наблюдателей; попросту испугался.

— Почему бы нам не откаменить ее и не спросить саму? — осведомился Дункан. — Это было бы разумно.

— Не уверен, что она настолько важная персона, — ответил Локс.

— А как мы это узнаем без допроса?

— Я подумаю, — сказал Локс.

«Если Решающий не откаменит ее, — подумал Дункан, — я сделаю это сам».

Глава 9

Погода в четверг за час до полуночи была именно такой, на какую надеялся отряд. Локс, прослушав прогноз погоды по телевизору в складском офисе, заявил-, что лучшего случая не представится в ближайшие две недели. Решающий и еще шестеро мужчин (Дункан среди них) прятались под деревьями на обочине. Темное небо пронизывали редкие вспышки молний, лил дождь. Милей дальше к северу, за деревьями, сквозь пелену дождя виднелись тусклые огни поселка. Не горели фары машин — все жители находились уже под крышей, спали или занимались своими делами, прежде чем около полуночи войти в каменаторы.

Локс указал в сторону поселка и вывел одетый в водонепроницаемые плащи и шляпы отряд под порывы ветра и проливной дождь. Они пробежали за Локсом через луг, выбрались на дорогу — четырехрядное шоссе, пустовавшее даже в дневное время, — и свернули налево. Пройдя по дороге с четверть мили, отряд покинул ее и, обогнув березовую рощу, вышел к двухэтажному каменному зданию лаборатории. Многогранную крышу восьмиугольного строения образовывали солнечные батареи.

Всю информацию о биолаборатории Локс получил от своего компьютерного осведомителя. Надземную часть здания составляли квартиры ученых и технического персонала; все рабочие помещения располагались под землей. Системы безопасности отсутствовали за ненадобностью — так считало правительство. Зачем запирать двери в обществе с низкой преступностью, да еще в таком глухом и малонаселенном месте? Что можно украсть в лаборатории? И кто осмелится украсть там что-либо, зная, что рядом живет дюжина органиков и еще больше лесников? Но Синн все же осмотрел вход. Он заглянул в приоткрытую дверь, распахнул ее, вошел и, выйдя через минуту, доложил: «Вроде бы все чисто».

Если полученные Локсом сведения были верны, персонал четверга сразу отправится продолжить прерванный сон. Вниз, на работу, они спустятся только к восьми часам утра. Не исключено, однако, что некоторые ученые, выйдя из каменаторов, вместо того чтобы лечь спать, сразу же пойдут в лабораторию, чтобы продолжить прерванный эксперимент.

Семеро изгоев прошли через холл и спустились по винтовой лестнице. По мере того как они шли, свет перед ними зажигался автоматически. Когда они вошли в первую лабораторию, лампы вспыхнули на полную мощность. Бедейтунг остался у входа, сжимая в руке протонный пистолет. Синна Локс послал вперед, охранять вторую лестницу.

Пройдя через просторную комнату, набитую непонятным для непосвященных оборудованием, они попали в другую, еще больше. Руководствуясь самодельной картой, Локс вел товарищей мимо загадочных и экзотических аппаратов и чанов, где в прозрачной жидкости плавали эмбрионы животных на различных стадиях развития. Остановились они в углу, у самого большого чана. Рядом стоял похожий на гроб ящик с прозрачной крышкой.

— Вот оно, — сказал Локс Дункану. — Раздевайся и полезай внутрь.

Дункан скинул одежду и залез в сканер. Он устроился на мягком ложе и уставился в потолок. Ухмыляясь и бормоча себе под нос поминальную молитву по-латыни, падре захлопнул крышку, и Дункан оказался в тишине. Он лежал спокойно, как учил его Локс. Хотя он не мог видеть, что происходит за стенками ящика, он знал, что Решающий сейчас стоит у панели управления, настраивая сканер согласно инструкциям, переданным его компьютерным осведомителем.

Внезапно два аппарата, укрепленные под крышкой, начали сближаться, двигаясь на маленьких колесиках. Бесшумно сойдясь, они двинулись к краям, потом вновь сомкнулись. Их движения повторяли два подобных аппарата под днищем. Когда верхняя пара сканеров раздвинулась в тридцать пятый раз, в крышку постучал Локс. Он сделал знак, и Дункан послушно повернулся на бок, а через пару минут — на другой. Наконец Локс открыл сканер.

— Ладно. Вылезай, одевайся.

— И все? — спросил Дункан, натягивая одежду.

— Все, — ответил Локс. — Положение каждой молекулы твоего тела по отношению к другим молекулам записано, и процесс роста уже начался.

Он указал на чан в углу. В глубине его плавало в жидкости нечто крохотно-расплывчатое. Уже через час оно уплотнится и обретет форму.

— Четверг посчитает, что это проект среды, — пояснил Локс. — Они получат все данные, заказ от среды и официально зарегистрированное описание проекта. А среда получит такой же заказ, но от четверга. Остальные дни проверят заказ и сочтут его четверговым. Только четверг будет думать, что это средовых рук дело.

Конечно, вся затея рухнет, если кому-то придет в голову проверить заказ. Но кто будет этим заниматься? Заказ оформлен правильно и ничем не отличается от множества междневных взаимодействий — на первый взгляд.

— Пошли, — приказал Локс. — Чем быстрее мы уберемся отсюда, тем лучше.

Дункан задержался на миг. То, что плавало в прозрачном растворе, через семь дней станет его почти точной копией. К вечеру среды обнаженное тело внешне ничем не будет отличаться от его собственного. Сканирование, впрочем, обнаружило бы небольшие различия, складывающиеся в одну большую разницу — дупликат, в отличие от оригинала, нежизнеспособен. Ученые заявляли, что когда-нибудь огрехи записи будут устранены и на свет появятся долгоживущие двойники. Это вызовет немало философских и этических проблем, решение которых, впрочем, принадлежит будущему — если вообще возможно.

Падре Коб ухмылялся, точно мальчишка, украдкой забравшийся в банку с печеньем.

— Это поднимает мой дух, — заявил он. — Мы теперь не кролики. Мы крысы. Ох-хо-хо! Ничего себе повышение, да? Крысы, не кролики. Шаг вверх по — лестнице эволюции. Я предпочитаю быть крысой. Им веселее живется.

— Когда-нибудь мы станем волками, — заметил Дункан.

— Волки, как и все прочие, существуют только попущением правительства, — возразил падре, нахмурившись; веселье его куда-то улетучилось.

— То, что мы сделали сегодня, завтра сможем повторить в большем масштабе, — сказал Дункан.

— Или умереть, как люди, — усмехнулся падре, — а не как крысы или кролики!

Дункан не ответил. Он полагал, что жить, как подобает человеку, намного важнее. А как ты умрешь, не имеет значения, если только твоя смерть помогла живущим.

Они вернулись на склад, сняли плащи и присоединились к остальным в старом здании. Дункану хотелось поделиться впечатлениями с теми, кто не пошел на задание — их это порадовало бы и дало бы повод отпраздновать, но Локс настаивал, что чем меньше людей знает о их вылазке, тем лучше. Остальные полагали, что семеро изгоев все это время провели в центральной компьютерной. Локс заявил, что собирал данные; если остальные и удивились: зачем ему потребовалось еще шесть человек? — они оставили подозрения при себе.

Решающий, впрочем, не совсем лгал. Прежде чем группа вышла на задание, он выжал все возможное из своего осведомителя о том, как продвигаются поиски Дункана. Новости пугали. Кольцо смыкалось, органики схватили уже немало беглецов-изгоев.

— Хранилище находится в центре кольца, — сказал Локс Дункану. — Рано или поздно, и скорее рано, органики сообразят, что у нас хватило наглости спрятаться здесь. И тогда…

— Сколько у нас времени?

— Не знаю. Но думаю, что нам стоит попытаться уйти по поверхности. Если бы мы смогли проскользнуть сквозь кольцо облавы…

— Если бы они нашли меня… то есть тело, — поправился Дункан, — охотников, наверное, отозвали бы. Вы для них не самая большая проблема. Но есть ли у нас время?

Локс закусил губу и в раздумье поднял взгляд к потолку.

— По-моему, нет. При других обстоятельствах я этой же ночью поднял бы людей и попытался бы выйти из зоны поиска до рассвета. Даже с детьми на руках мы одолели бы миль десять. Но если нас поймают… тебя же все видели. Кроме того, я не знаю, где тебя спрятать. А если ты отправишься с нами, то не попадешь в Лос-Анджелес, а это очень важно — хотя и не смертельно. Кроме того, мы не сможем Подсунуть ганкам твоего двойника, и охота продолжится. — Локс криво усмехнулся. — Решающий мается от нерешительности.

— Мы можем оставить целым съеденный пирог, — возразил Дункан. — Если ты согласен рискнуть — хотя рискуем мы в любом случае.

Он пересказал Локсу план, выкристаллизовавшийся в его мозгу, пока Решающий размышлял вслух. Они немного поспорили — не столько потому, что Локс возражал, сколько чтобы устранить возможные проблемы. Потом Локс, решив, что идея Дункана имеет больше шансов на успех, чем любая другая, созвал отряд и огласил план. Послышались громкие протесты. Через полтора часа бурных и бесплодных споров Локс сделал то, чего старался не делать вообще — поставил вопрос на голосование, и план Дункана был, пусть неохотно, но принят.

— Отлично, — сказал Локс. — Дожидаться органиков мы не станем. Начинаем сейчас — собираемся, убираем помещение, делаем все необходимое.

Части отряда это пришлось не по душе; вновь начались протесты. Перед лицом немедленных действий изгоев потрясло осознание собственной беспомощности во время выполнения плана. Они, конечно, согласны подчиниться Локсу, но не сейчас. Потом, позже.

— Нет! — заорал Локс. — Черт побери, нет! У нас может не хватить времени стать похожими на остальных. Нам надо хорошо запылиться и рассыпать пыль по полу. Это требует времени и старания. А мы не можем предсказать, когда органики сюда явятся. Может, завтра. Может, на одного из них озарение снизойдет, и он отправит сюда отряд вне очереди.

Многие еще ворчали, но подчинились все. Дункан вместе с несколькими изгоями отправился вытаскивать Донг и Круассана из пещеры и поднимать их на склад. Там им пришлось раскаменить предателей, немедленно оглушив туманом правды, и перенести на новый склад. Тела везли колесные разгрузочные роботы. Донг и Круассану придали такие позы, чтобы, окаменев, они могли стоять прямо, засунули в горизонтальный каменатор и включили аппарат. Потом клешни роботов извлекли статуи и отправили обратно, в старую часть хранилища.

А в это время выбранная по жребию половина отряда каменила вторую половину. Роботы устанавливали холодные твердые тела на пустые места в рядах статуй, откуда некогда были изъяты хранимые — почему, никто не знал. Синн и Бедейтунг вернулись из циклонной с мешками собранной коллекторами пыли и занялись деликатной работой — посыпанием пылью новоокамененных.

— Черт, как это сложно, — бурчал Локс. — Ненавижу сложные планы. В одном месте оступишься, и все идет насмарку. Простые решения лучше.

— Согласен, — ответил Дункан. — Но простого решения у нас нет.

Падре Коб и красотка Фиона вернулись из нового склада с охапкой свежеотштампованных табличек. Они развешивали указатели на шеи статуям, Синн и Бедейтунг посыпали сверху пылью.

— Если органики начнут копать глубоко, — заметил падре, — и сверят каждую табличку с записями, то обнаружат обман. И нам конец.

— Они не станут, — возразил Дункан. — Они же ищут живых. Скрыть, что мы здесь были, нам не удастся, но органики решат, что мы сбежали.

Вернулся ходивший в банк данных Локс с двумя спутниками.

— Я стер из компьютера все данные о наших запросах, — сообщил он. — Зал убран, отпечатки пальцев стерты.

Когда пришел черед Локса окаменевать, Решающий сложил руки на груди и кивнул:

— Пока, Билл. Скоро увидимся.

— Если повезет, — отозвался Дункан, захлопнул дверцу и нажал на кнопку «ПУСК».

Теперь он остался последним живым существом в огромном и тихом зале. Дункан забрался на платформу позади робота и нажатием кнопки запустил программу. Длинные лапы робота поднялись; машина подкатилась к цилиндру, клешни сомкнулись на неимоверно тяжелом теле Локса, подняли его и вытащили из каменатора. Робот отнес статую к бесконечным рядам ей подобных и установил на свободное место. Дункан набрал на панели управления остальные инструкции. Установив реле времени, соединенное с силовым кабелем цилиндра, он ступил в каменатор и закрыл за собой дверь. Шесть секунд он глядел в окошко. Робот ждал. Через минуту машина откроет дверь, вытащит его, Дункана, и поместит на свободном месте номер SSF-1-X2–36. Там он будет стоять с фальшивой табличкой на шее, пока робот, повинуясь инструкциям, не явится за ним через шесть дней. Машина откроет дверцу каменатора номер SSSF-413B, потом подкатится к Дункану, возьмет его и перенесет в цилиндр. Это случится в следующую среду, в 6.30 вечера. А в 7.00 вечера таймер включит раскаменение. И тогда Уильям Дункан выйдет из цилиндра и примется за раскаменение остальных.

После того как робот поместит тело Дункана на место, машина возьмет пакет с пылью и посыплет серым порошком и самого Дункана, и свои следы до того места, где старое хранилище переходило в новое, незапыленное. Прежде чем присоединиться к собратьям, робот оставит пакет с пылью на полке в одной из кладовок.

Дункан даже не заметил, что каменатор включился и он пробыл шесть дней в бессознательном состоянии. Он все так же смотрел через окошко на стоящего в нескольких футах от двери робота. Квадратный зеленый ящик с круглой многоглазой головой и вращающимися антеннами подкатился, протянул клешню и открыл дверь.

— Или все о’кей, — пробормотал Дункан, выходя, — или робот сломался. ZY, — позвал он, — сколько времени?

На «животе» робота вспыхнуло цифровое табло: СР Д7-Н1 м МНОГ 7п.

Среда, седьмой день, первая неделя, месяц Многообразия, 7.00 вечера.

Или органики еще не добрались до склада (в этом случае они могут появиться в любую секунду), или уже ушли. Судя по отпечаткам множества ног на полу, скорее второе.

Не обращая внимания на пыль, которой щедро посыпал его робот, Дункан поспешно проверил, на своих ли местах другие члены отряда. Он рассчитывал, что все окажется в порядке — найдя одного, нашли бы и всех остальных. Но на всякий случай следовало проверить. Удостоверившись, что статуи изгоев по-прежнему стоят на своих местах, Дункан прошел мимо трех складов в новое хранилище. Двигался он с осторожностью — в этот самый момент органики могли разгружать очередную партию откамененных. Но все было тихо; короткий осмотр показал, что кабинеты тоже пусты.

На пути в старый склад Дункан остановился у статуи с табличкой «Сник». Что же в этой женщине его так беспокоит? Почему любопытство, как рвота, подступает к горлу? Логично было бы предположить, что он знал ее, и знал близко. Логика требовала оживить ее и выяснить, что скребется в заднюю дверь его рассудка.

Но не сейчас. У него много дел и очень мало времени.

Глава 10

— Да, — вымолвил падре Коб. — Хорошо же нас закупорили.

Вместе с Дунканом и Локсом он глядел на потайной лаз в шахту, заполненный теперь твердой белесой субстанцией.

— Что делать будем? — осведомился великан. — Мы остались без пути к бегству и без источника пропитания.

— В кладовке еды навалом, — возразил Решающий. — Но если ганки вздумают провести повторный рейд, укрыться нам негде. Но это уже неважно. Нынче ночью мы уходим.

— Передумал? — спросил падре.

— Да. Мы не можем оставаться в мышеловке. Людям это действует на нервы.

Локс отправил четверых раскаменить еды и медикаментов на десять дней. Когда те вернулись, Решающий объявил всем, что намерен сделать. Некоторые возражали, говоря, что отряд будет непременно обнаружен.

— Конечно, — ответил Локс. — А вы знаете безопасное место? Как только органики найдут тело Дункана — то есть его двойника, — они вернутся в обычный режим. Мы же в это время уже окажемся в другом месте, сможем выходить на воздух, дышать полной грудью, бродить по лесу, стрелять государственных оленей и наслаждаться жизнью, как заповедал нам Господь.

— Пока не поймают, — пробурчал кто-то.

— А это заправка к салату жизни, — ответил падре Коб. — Пряность страха. Где еще можно ею насладиться?

Позднее, сидя с Дунканом в банке данных, Решающий признался:

— Мне кажется, что наше время истекает. Когда-нибудь одному из нас надоест подобное существование — знаешь, не все так счастливы, как хотят казаться, — и он сдастся ганкам. А после этого и остальные долго не продержатся. Самое скверное — то, что тогда ганки узнают о тебе. И охота начнется вновь.

— Знаю, — ответил Дункан. — Но что нам остается делать?

Локс получил от своего осведомителя последние инструкции и выключил компьютер.

— Погода как на заказ, — произнес он, поднимаясь. — Давайте проверим, все ли готово и не осталось ли после нас следов.

Через два часа те семеро, что участвовали в первом налете на лабораторию, должны были отправиться туда во второй раз. Чтобы убить время, Дункан дошел до нового склада и постоял немного перед Пантеей Пао Сник. Ее лицо смутно ассоциировалось у него с наслаждением, а кроме того, глубже — с чувством более сильным. Но каким? Это можно определить, только разбудив ее. Когда боевая группа покидала хранилище, он все еще размышлял об этом, но напряжение быстро изгнало посторонние мысли из головы.

Дункан шел, сгибаясь от бешеного ветра. Как и в прошлый раз, светились лишь окна домов. Тем же путем семеро изгоев проникли в биолабораторию, так же расставили часовых. Локс стер из компьютера данные об эксперименте HBD-10X-TS-7⁰, заменив их сообщением среды о завершении опыта. Проснувшись, обитатели четверга найдут сообщение в междневной почте, с помощью которой передавались наиболее важные сведения. Среда тоже получит сообщение, но о том, что эксперимент прерван в четверг. Конечно, существовала опасность, что кому-то придет в голову проверить, и подделка обнаружится, но вряд ли это произойдет. Кому интересно, чем занимается другой день, если это законно и не мешает твоему собственному дню?

К тому времени когда Локс закончил работу с компьютером, бессознательное, но еще живое тело двойника вытащили из бака, смыли ростовую жидкость водой из шланга, вытерли, одели и запихнули в мешок. Мешок им пришлось тащить с собой — на биостанции заметили бы его исчезновение.

Глядя на собственное полумертвое лицо, Дункан ощутил нечто странное, точно ни он, ни труп не принадлежали этой реальности.

— Это не то лицо, которое я вижу в зеркале, — пробормотал он про себя. — Оно не мое.

Но когда «молния» сомкнулась над головой дупликата, Дункан почувствовал облегчение.

Двое изгоев подтерли капли ростовой жидкости с пола и перетащили тело на прихваченные со склада носилки. Дункан вышел первым. Почему-то ему казалось, что он лично отвечает за двойника, что он сопровождает собственную душу в ад. Распахивая дверь, Дункан заметил в окне приближающегося человека, темную фигуру, смутно видимую за струями дождя, освещенную падающим из окон светом. За фигурой мигали оранжево-алые огни.

На человеке был прозрачный плащ, такой тонкий, что, сложив, его легко можно было бы уместить в кармане. Чтобы расстегнуть слабую магнитную застежку, достаточно было потянуть за обе стороны шва — на это ушла бы едва ли секунда, но органик расстегнул плащ, только когда Дункан выскочил, распахнув дверь. Чтобы вытащить протонный пистолет, органику требовалось вначале расстегнуть кобуру, и он не успел сделать это. Дункан врезался головой в его подбородок. Оба они рухнули, оказавшийся сверху Дункан изо всех сил врезал по шее противника ребром ладони. Второго удара уже не потребовалось — органик беззвучно обмяк.

Подбежал Локс, а с ним еще двое.

— Какого черта он тут делает? — спросил Решающий, нагнувшись к лежащему.

Дункан поднялся; голова его ныла от удара.

— Он органик, — ответил он, указывая на парящую в футе над землей мигающую огнями двухместную машину, похожую на каноэ. — Не знаю, что он тут делал; наверное, задержался в патруле. Увидел огни и решил разведать. Впрочем, он это сделал скорее по привычке — иначе вытащил бы пистолет.

Подбежали остальные. Двое носильщиков опустили тело двойника на землю.

— Что делать будем? — спросил Синн. — Весь план летит к черту!

Решающий молча глядел в темноту, пожевывая нижнюю губу. Он будто надеялся, что ответ придет к нему из ночи. Лил дождь.

Дункан встал на колени, чтобы пощупать пульс лежащего.

— Еще жив, — сказал он, вставая. — Мы можем засунуть его в каменатор, — проговорил он, обращаясь к Локсу. — До следующей среды он никому и ничего не расскажет. Но потом… Нет, это не сработает. Он все расскажет, и начнется следствие. Нас обнаружат.

— Его надо заткнуть, — потребовал Синн. — Навсегда.

— Убить? — переспросил Дункан.

— Или закаменить и спрятать.

Дункан перебрал в уме все недостатки этого предложения.

— Нет, — возразил он медленно. — Убить.

Наступило короткое молчание.

— Это придется сделать, — нарушил тишину Дункан. — Надо представить все так, словно он увидел меня — то есть мой дупликат, — бросился в погоню, и в схватке мы прикончили друг друга. И не здесь. В паре миль от поселка.

— Ладно, — согласился Локс. — Это отвратительно, но выбора у нас, как ты сам говоришь, нет. Но ведь возникнут вопросы. Что делал патрульный так далеко отсюда? Он ведь, наверное, доложил о выполнении задания и сообщил, что направляется сюда.

Проверить это оказалось несложно. Синн откинул купол кабины, залез в летательный аппарат и, пощелкав переключателями, проиграл записи радиофона. Локс оказался прав. Органик, патрульный второго класса Лю, доложил в штаб, что направляется домой, не сумев при ночном облете обнаружить никаких следов беглеца Дункана.

К тому времени когда запись кончилась, органик был связан по рукам и ногам, во рту его красовался кляп.

— По счастью, он не доложил об огнях в лаборатории. Синн, прогони-ка еще раз координаты последнего места, откуда он делал сообщение. Машину должны найти поблизости.

— Что ты задумал? — сурово осведомился Локс. Решающего явно беспокоило, что Дункан занял его место лидера. А может, просто злился на себя за то, что не сумел найти решения вовремя.

— Я долечу на машине до этого места, — объяснил Дункан. — Двойника и Лю возьму с собой. И устрою все так, словно я — двойник — застал патрульного врасплох. Мне придется убить обоих. — Он сделал паузу. — Если, конечно, нет других добровольцев.

Как он и ожидал, желающих не нашлось.

— Ты согласен, шеф? — спросил Дункан, чуть выждав.

— Это лучшее, что мы можем сделать, — согласился Локс. — В одном нам повезло — не придется тащить двойника добрых пять миль в темноте под дождем, а потом возвращаться. Постарайся… организовать… это у дороги. Потом вернешься по ней — путь ты знаешь. А мы вернемся в хранилище. Чем меньше мы торчим снаружи, тем лучше.

— Нет ли способа избежать убийства? — осведомился молчавший до сих пор падре. — Это идет вразрез с моими принципами…

— Став изгоем, ты тем самым согласился убивать, если придет нужда, — ответил Дункан. — Если ты откажешься, то подвергнешь риску остальных. Это должно быть сделано.

— Ладно. — Великан позволил себя уговорить. — Но я требую, чтобы патрульному Лю было дано последнее причастие. И… второму — тоже.

— Господи Иисусе! — воскликнул Локс. — С каждой секундой, пока мы стоим и пререкаемся, опасность растет! У этой штуки и души-то нет!

— Откуда ты знаешь? — парировал падре Коб. — Я настаиваю на своем. А вы поступайте как знаете. — Он открыл свою черную сумку и вытащил оттуда распятие и несколько предметов неизвестного Дункану назначения.

Ожидая, пока священник закончит ритуал, Дункан проверил панель управления. Задержка раздражала его, но спорить с Кабтабом было бы пустой тратой времени. Дункан знал, насколько упрям может быть толстяк. Больше всего Дункана бесило, что патрульный Лю не являлся ни католиком, ни вообще верующим. Последователю любой религии автоматически преграждался доступ в полицию или в любое другое государственное учреждение. Неважно. Падре Коб и Сатане дал бы святое причастие, находись тот без сознания (а будь тот в сознании — успокоил бы кулаком).

Дункан глянул на часы. Жители среды уже давно находятся в цилиндрах. Через десять минут проснется четверг.

Наконец из темноты выступило серьезное лицо падре Коба.

— Готово. Да обрящут они просветление в Великом Там.

Дункан не стал спрашивать, где находится Великое Там.

— До встречи, падре, — ответил он. — Лучше бы вам поскорее убраться отсюда.

— И не забудь исповедаться в своем ужасном грехе, когда вернешься! — крикнул падре, когда машина поднялась в воздух. — Я не смогу дать тебе отпущение грехов, если ты не раскаешься искренне — кто же тогда отпустит грехи мне?

Слова его Дункан разобрал с трудом. Машина направлялась к лесу.

— Господи Боже! — пробормотал Дункан, подумав, что Кабтаб согласился бы с его словами, хотя отверг бы то значение, в котором Дункан употребил их.

Дункан пролетел около шести миль, ведя машину над самыми верхушками деревьев и не упуская дороги из виду. Он посадил машину между двумя огромными деревьями, откуда не были видны ни огни поселка, ни шоссе, вылез из кабины и выволок органика. Света «мигалок» хватило, чтобы Дункан смог разглядеть открытые глаза Лю. Если органик и был напуган, то хорошо это скрывал. Дункану это было неприятно — он не хотел убивать храбреца. Он вообще не хотел убивать, ни труса, ни смельчака. Но кем (или чем) бы он ни был до того, как стать Уильямом Сент-Джорджем Дунканом, теперь он стал человеком, исполняющим свой долг. В пределах возможного — ребенка он не убьет никогда.

Дункан вытащил протонный пистолет органика и прострелил Лю грудную клетку. Тот беззвучно повалился на бок. Дункан перевернул труп, вынул кляп и снял веревки с рук и ног покойника, потом опалил лучом правое бедро Лю, изображая промах.

Затем Дункан снова залез в машину и медленно полетел сквозь лес. Через полмили он поднял машину на уровень верхушек деревьев и двинулся к дороге. В двух милях от того места, где остался труп Лю, он вновь посадил аппарат. Швырнув на траву вялое тело двойника, Дункан выстрелил ему в левое колено. Шар на концах ствола выплюнул струйку лилового света, вспыхнули плоть и ткань. Несмотря на ливень, Дункан уловил запах обугленной плоти.

Дункан склонился над своим двойником. Лицо того оставалось спокойным; если тело и чувствовало боль, то мозг ее не воспринимал. Вытащив из-за пояса длинный охотничий нож органика, Дункан вонзил лезвие на несколько дюймов в живот дупликата, потом выдернул нож и зашвырнул в кабину. Рана сама по себе не смертельная, но без медицинской помощи двойник скоро истечет кровью.

Когда органики поутру обнаружат труп двойника, они начнут искать патрульного Лю и быстро найдут. А потом попытаются понять, что случилось. Если все пойдет, как рассчитывал Дункан, то ганки представят себе нечто вроде следующей картины: сразу же после того, как патрульный Лю доложил в штаб, на него напал изгой. Или же Лю на него наткнулся сам. Как бы то ни было, началась драка; Лю прострелил противнику колено, но тот накинулся на него, сумел выбить или вырвать из рук ганка протонный пистолет. Лю попытался заколоть Дункана ножом, но изгой добрался до пистолета и застрелил органика. Потом Дункан залез в машину и улетел. Нож он вытащил из раны и бросил в кабине. Чувствуя, что теряет сознание, Дункан посадил машину, но, выйдя, не успел сделать и пары шагов, как упал и умер.

Если ганки поверят в это, охоте конец.

Дункан побрел через луг. Лил дождь, который смоет грязь с ботинок, а следов на траве не остается. Если мимо не пронесется правительственная машина, изгоя не заметит никто, а в такой час вряд ли кому-то придет в голову ехать в деревню. Как Дункан и ожидал, на дороге ему не попалось ни одной машины. В миле от деревни он свернул в лес — путь через лес длиннее, но так изгоя никто не увидит. До склада он добрался незадолго до рассвета. Локс и Кабтаб ждали у самой двери. Ровным, невыразительным тоном Дункан рассказал им все. Услышав об убийстве, Локс поморщился. Кабтаб перекрестился и принялся молиться по-японски.

— Это война, — сказал Дункан. — Он был солдатом и погиб в сражении.

— Исповедаться не хочешь? — спросил падре.

— Не смеши меня, — ответил Дункан и ушел.

Глава 11

— Если бы мои чувства можно было так легко ранить, — сказал Дункан, — они уже ныли бы.

— Почему? — спросил Локс.

Вместо Дункана ответил падре:

— Потому, дорогой наш вождь, что от бедняги отшатнулись все, кроме тебя, меня и еще, может, Уайльда. Дункан убил человека и отнюдь не в целях самозащиты. Хотя, если рассматривать все последствия и сложности, он в определенном смысле — весьма определенном — защищал таким образом не только себя, но и весь отряд. Дункан ясно заявил, что этого человека, наверное — скорее всего — придется убить. И никто из нас не остановил его. Так что все мы виновны. Но разве это втолкуешь людям? Для них он козел отпущения, Каин-братоубийца, хотя…

— Вот от меня и шарахаются. Все молчат, ни слова упрека, но смотрят на меня как на монстра. — Дункан пожал плечами.

— А если бы на нас наткнулся не органик, а ребенок, — спросил падре Коб, — ты бы и его убил?

— Нет, — ответил Дункан. — Не смог бы.

— А почему нет? Ребенок тоже мог бы нас выдать — ты же поэтому прикончил органика, разве нет? Чтобы не позволить ему обнаружить наше присутствие? Если бы ты пощадил ребенка — почему не пощадил взрослого?

Дункан неловко поерзал в кресле.

— К счастью, мне не пришлось проверять себя подобным образом. В сущности…

— В сущности, — жестко перебил его Локс, — Дункан сделал единственно возможное. Он принес в жертву этого человека, чтобы спасти всех нас. А на вас мне смотреть жалко. И противно.

Падре проигнорировал этот выпад.

— Тебя это убийство не беспокоит? — осведомился он. — Совесть не покалывает?

— Кошмары были, — признался Дункан. — Невысокая плата.

— Давайте оставим бесплодную философию, — потребовал Локс. — У нас достаточно реальных проблем.

— Философия, этика, фантазии, гипотезы, воображение — все это часть реальности, — возразил падре громко и похлопал себя по неохватному брюху, словно оно воплощало для него упомянутую реальность. — Целое состоит из его частей — философии, этики, гипотез…

— Возвращаясь к насущным вопросам, — рявкнул Локс, — ты хочешь отправиться с Дунканом в Лос-Анджелес. Это потребует кардинальных изменений в плане. Мне придется связаться с осведомителем, получить его разрешение — если я его получу, — выправить тебе новое удостоверение личности, пропуска, визы и все прочее. Ты уверен, что хочешь покинуть нас, святой отец? Многие из нас полагаются на тебя, как на своего духовника.

— Как я уже говорил вам, шеф, было мне ночью видение. Сияющий ангел явился мне и приказал шевелить задницей, покинуть сей край и паству мою и уйти, отряхнуть прах пустыни с ног и бродить отныне среди жителей великих городов, Моя миссия…

— Знаю, знаю, — устало проговорил Локс, — четвертый раз слышу. Ладно. Если получишь разрешение, поезжай. Но ты знаешь, что скажет твоя паства. Что ты крыса, бегущая с тонущего корабля.

— Да кто их тут держит? — возмутился падре.

Локс повернулся в кресле и принялся работать на компьютере. Дункан встал.

— Пойду пройдусь, — сказал он.

И вновь он стоял перед серой статуей Пантеи Сник. Что же ему с ней делать? Логика и обстоятельства требовали оставить все как есть. Раскаменить ее, а потом превратить в статую вновь только ради того, чтобы удовлетворить свое любопытство, было бы жестоко. Если она страдала неизлечимой болезнью, то, оживленная, она подумает, что может исцелиться. Однако на смертельно больную Пантея Сник не походила. Скорее всего она попала на склад за какое-то преступление. В этом случае ее можно завербовать. С другой стороны, лишний человек — лишние проблемы для Локса, а у того и так забот хватает. Дункан сильно сомневался, что получит разрешение раскаменить Сник.

— Я должен выяснить, что в этой женщине меня так терзает, — пробормотал Дункан.

«Должен» преодолело «не имею права». Дункан прошел в секцию роботов-носильщиков, включил и запрограммировал одну из машин. Он следовал за роботом, пока тот волок тяжелую статую в каменатор и устанавливал внутри аппарата. Дункан быстро захлопнул цилиндр, включил установку, потом распахнул дверь, и бледная испуганная женщина выскочила из каменатора.

— Не надо пугаться, Пантея Сник, — мягко произнес Дункан. — Ты среди друзей.

Это, конечно, была ложь во спасение. Нет никакой гарантии, что остальные изгои станут ее друзьями. Дункан и себя-то не мог назвать ее другом.

Изумление исчезло с ее лица, сменившись улыбкой.

— Джефф Кэрд!

Этим именем Арсенти называла основную его личность. Значит, ему не показалось, что он знаком с Пантеей Сник.

Дункан подвел женщину к столу, усадил и подал ей стакан воды.

— Я пострадал от амнезии, — произнес он. — Может, ты расскажешь мне, кто такой Джефф Кэрд, кто ты такая и откуда мы знакомы?

Сник опустошила стакан одним глотком и ответила:

— Для начала объясни, где мы и как ты ухитрился меня раскаменить?

Самоконтроль вернулся к ней полностью. Ошеломление прошло, краска вернулась на щеки; голос был тверд и властен.

Дункан рассказал, где находится склад, и заявил:

— Я настаиваю, чтобы ты ответила на мои вопросы.

Сник явно собиралась спорить, но, видимо, решила, что хозяин положения покуда все-таки Дункан. Она коротко улыбнулась и начала свой долгий рассказ. Дункан не прерывал ее, а когда она закончила, некоторое время молчал.

— Так, значит, ты органик, — произнес он наконец. — Бывший, я хочу сказать. А сюда попала, потому что кто-то из высоких чинов решил, будто ты слишком много знаешь. Тебя обвинили в преступлении, которого ты не совершала, подделали улики и тебя закаменили.

— Именно так я и сказала. — Сник с трудом сдерживала нетерпение.

Джефферсон Сервантес Кэрд был гражданином штата Манхэттен, офицером-органиком, законопослушным, преданным и верным правительству, известным борцом с преступностью. Но только с виду. Он являлся членом противозаконнейшей тайной организации, основанной Гилбертом Чинем Иммерманом, биологом, открывшим способ во много раз продлить человеческую жизнь. Вместо того чтобы поделиться секретом со всем человечеством, Иммерман оставил его для себя и членов своей семьи. Шли поколения, семья росла, образуя тайное общество иммеров. Позднее в него стали принимать и посторонних, хотя такое случалось редко. За двести сублет члены семьи заняли немало важных постов. К моменту рождения Кэрда члены общества жили во многих странах, а кое-кто из них попал в Мировой совет.

Достигнув совершеннолетия, Кэрд стал дневальным. Вместо того чтобы заходить в каменатор в конце вторника и выходить оттуда в начале вторника следующего, он становился гражданином среды, с новым именем, удостоверением личности и профессией. На каждый день недели у него имелись свое имя и своя работа. Он вживался в эти личности так глубоко, что становился ими, и в каждый из дней недели сохранял о других лишь смутные воспоминания. Но чтобы обман удался, Кэрд был вынужден сохранять связь между своими обличьями. Чтобы выполнять свои обязанности курьера иммеров, он должен был знать кое-что о всех семи собственных личностях и о том, что происходит с ними в каждый из дней.

Но Кэрд зашел слишком далеко. Осколки его души разошлись окончательно, и каждая из расщепленных личностей пыталась подчинить и растворить в себе остальные.

Борьба эта началась незадолго до того, как Кэрд был пойман при попытке спастись от органиков.

Началось все с того, что ученый-иммер по фамилии Кастор сошел с ума и был помещен в реабилитационный центр Манхэттена. Из опасения, что Кастор откроет тайну их организации, иммеры приняли меры предосторожности: когда Кастора поместили в центр, близко контактировали с ним только те работники, которые состояли в организации. Но Кастор сбежал, прикончив главного надзирателя, и убил жену Кэрда-вторничного. Собирался он убить и самого Кэрда — тот в свое время схватил Кастора.

В среду очередной личности Кэрда передали, что он обязан найти и ликвидировать Кастора, прежде чем до того доберутся не иммеровские органики — нельзя было позволить Кастору выдать организацию. Кэрд неохотно подчинился. Тем временем его допросила Пантея Пао Сник, органик воскресенья. На самом деле она искала члена другой подпольной группировки, но Кэрд решил, что она идет по его следу. А потом выяснил, что теперь уже собственные товарищи считают его опасным из-за того, что Сник, казалось, вот-вот схватит его.

В личности Боба Тингла из среды Кэрд убил Кастора — при самозащите. Так, по крайней мере, он сказал психику под туманом правды. У самого Кэрда в памяти от этого инцидента осталась лишь полустертая тень.

Сник тихо сидела в кресле, допивая второй стакан воды. Дункан спросил ее, помнит ли она о собственном спасении.

— Нет.

Она, похоже, оправилась от потрясения. Огромные карие глаза прояснились. Дункану они казались прекрасными, они точно притягивали его — самообман, конечно. Какие мысли скрывает этот ясный взгляд, ему не узнать.

— Мне сказали, — проговорил Дункан, — что я нашел тебя окамененной, в цилиндре, куда тебя поместил Кастор. Очевидно, он хотел сохранить тебя, чтобы потом замучить до смерти.

Женщину передернуло.

— Но иммеры добрались до тебя раньше. Они закаменили тебя, накачали наркотиками и обрызгали туманом правды. А выяснив все, окаменили вновь. Все это время ты была без сознания, поэтому и не можешь вспомнить, что с тобой случилось.

— Я искала подпольщицу по имени Морнинг Роз Даблдэй, — ответила Сник, — и по ходу дела наткнулась на еще одну группу — твою. Я знала о Касторе и о том, что его стоит опасаться. Но я не знала, что он иммер. Мне вообще не было известно о такой организации.

— Я думал, что ты меня подозреваешь, еще когда ты меня допрашивала, — сказал Дункан. — Я не знал, что ты попросту хочешь использовать меня в поисках Даблдэй, потому что я банкир данных.

Допрашивал тебя иммер по имени Тощий[22], глава ячейки. Он хотел убить тебя и изуродовать тело, чтобы свалить вину на Кастора. Это отвело бы от нас подозрения органиков.

Я возражал, но мое мнение не приняли во внимание. Потом на нас напал Кастор, а после его смерти — ганки. Мне пришлось бежать. На следующий день, в четверг, меня как Чарли Ома вызвали в Башню Эволюции.

Дункан помолчал несколько секунд, качая головой, и тихо продолжил:

— Не знаю, какого черта я делал в башне. Психик об этом умолчала. Рассказала только о бегстве и поимке.

— О, кое о чем могу рассказать и я! — усмехнулась Сник. — То, что сообщили мне следователи, хотя основывались они в основном на догадках. Так они сами говорили. Хотела бы я… хотела бы…

— Хотела бы что?

— Чтобы они молчали тогда! Если бы они ничего не говорили, я бы ничего и не узнала и не представляла больше угрозы. И они не решили бы обвинить меня в чужих грехах, чтобы, окаменив, убрать с дороги.

— А в чем тебя обвинили?

— В том, что я — одна из иммеров! — Сник возмущенно вскочила; глаза ее расширились, а лицо перекосилось от гнева. — Это я-то! Иммер!

— Но как это им удалось? — спросил Дункан. — Туман показал бы, что ты не одна из нас.

— Знаю! Я потребовала, чтобы мне показали запись допроса. Они так и сделали. А в записи я лежала без сознания и рассказывала, что принадлежу к иммерам и уже давно втайне на них работаю!

Дункан был просто поражен. Что-то колотилось в дальних уголках сознания, точно стучась в его мысли.

— Но ты сказала…

— Да, я сказала, что невиновна! Так оно и было! И есть! Они просто подсунули мне компьютерную симуляцию записи!

— Симуляцию твоего признания под туманом?

— Конечно!

— Но ведь специалист, исследуя запись, доказал бы, что она поддельная! Разве ты не потребовала экспертизы?

— Само собой, потребовала! И мне отказали!

Дункана это известие удивило меньше, чем он ожидал. Возможно, какая-то из его личностей — тот же органик Кэрд — слышала о подобном лицемерии. Или — Дункан надеялся, что это не так — была в подобный спектакль вовлечена.

— Ладно, — произнес он. — Что такого сказали тебе органики, что потеряли к тебе доверие и засунули на склад?

Сник хлопнулась в кресло.

— Когда я была не под туманом — да, наверное, и под туманом тоже, — меня спрашивали, не слыхала ли я о факторе долгожительства.

Стук в голове прекратился. Дверца памяти отворилась. Но проскальзывавшие в нее смутные образы были слишком расплывчаты и туманны, чтобы Дункан смог опознать их[23].

— Факторе долгожительства?

— Я не знаю — пока не знаю, — что это значит или подразумевает, но, видимо, что-то очень важное. Женщине, которая задала этот вопрос, тут же приказали заткнуться. И она побледнела. Не покраснела от смущения, а побелела, точно от страха. И ее выставили из комнаты. Это было глупо с их стороны. Если бы они вели себя спокойно и не показывали виду, я и внимания не обратила бы. Я ответила, что никогда не слыхала об этом факторе. И это правда. Они же знали, что я не лгу. Но я не могу придумать никакой другой причины закаменять меня. Они, кажется, решили, что я стала опасна уже одним тем, что услыхала о факторе долгожительства.

Говоря, Сник оглядывала ряды окаменелых фигур.

— Боже мой! — воскликнула она, оборвав себя и опять вскакивая. — Это же та женщина, которая задала мне тот злосчастный вопрос!

Дункан глянул на указанную статую.

— А рядом с ней — остальные двое! Те, что были в комнате!

— Кажется, они слишком много знали, — произнес Дункан. — И им тоже перестали доверять. Как бы там ни было, давай выясним.

Ему, впрочем, не слишком хотелось возвращать к жизни бывших органиков. Воскрешение Пантеи Сник и без того доставит ему немало хлопот. Если он и дальше будет раскаменять кого захочет без разрешения, Локс просто взбесится.

Пусть бесится. Пусть горит. Он, Дункан, станет асбестом. А если нет — что ж, это стоит выяснить.

— Кто из них выглядел главным? — спросил Дункан.

Сник указала на высокую блондинку с жестоким лицом:

— Может быть, она знает больше остальных.

Дункан запустил робота. Несколькими минутами спустя женщина вышла из цилиндра; Сник тут же схватила ее сзади, а Дункан брызнул в лицо туманом правды, пока органик, задерживая дыхание, пыталась вырваться. Дункан помог Сник удерживать пленницу, пока та не обмякла, уронив голову на грудь. Уложив женщину на стол, Дункан поспешно допросил ее. Она отвечала охотно, тем тихим безразличным голоском, каким часто говорят подвергнутые воздействию тумана. Однако детектив-капитан Сандра Джонс Бу могла сообщить лишь, что ее начальник, детектив-майор Теодор Элизабет Скарлатти приказал ей спросить Сник об ФД, или «факторе долгожительства». Скарлатти не объяснил, что означала эта фраза. Тем не менее Бу жестоко заплатила за свою оговорку. Сразу же после того, как ее выставили из комнаты для допросов, ее саму забрали на допрос. Совершенно обалдевшая, испуганная и злая (она ведь знала, что ни в чем невиновна), Бу напрочь отрицала, что знает что-либо о ФД. Потом к ней применили туман правды, и очнулась она в цилиндре, перед тем как Сник и Дункан схватили ее.

— Так возвращайся ж в камень, — продекламировал Дункан.

Через пару минут Бу вновь стояла среди недвижных статуй.

— Немного же мы узнали, — сказал Дункан.

— Ты не прав, — возразила Сник. — Мы знаем, что тебе известно — или было известно — что-то о продлении жизни. Но ни одна из семи твоих личностей не была ученым. Значит, эти сведения тебе кто-то передал. Вероятно, этим секретом владеют все члены твоей организации. Как бы там ни было… правительство не разгласило факт существования ни твоей группы, ни ФД. Оно отчаянно стремится сохранить и то и другое в тайне. И так же отчаянно тебя разыскивает — наверное, потому, что ты знаешь то, что правительство всеми силами пытается скрыть.

— Это я уже и сам понял, — ответил Дункан. — Вопрос в том, как мне выяснить то, что я знаю, но чего не знаю?

Глава 12

Дункан оказался прав. Рагнар Локс кипел от ярости.

— Ты не имел никакого права брать ее в банду! Особенно сейчас, когда ты собираешься… — Он замолчал, не желая, чтобы Сник услышала, что Дункан под чужим именем едет в Лос-Анджелес.

— Это был единственный способ выяснить, почему правительство меня так усиленно разыскивает, — ответил Дункан, — а это очень важно. Она же не представляет для нас никакой опасности. Она не побежит к органикам рассказывать о нас. Она их теперь просто ненавидит.

— Все это — одни разговоры, — возразил Локс. — Ты до сих пор понятия не имеешь, зачем тебя разыскивают.

— Но теперь у меня есть ключ, а это уже больше чем ничего. Смотри сюда: она отлично выучена, это органик высшего разряда, знающий все входы и выходы. Я считаю, что ее необходимо снабдить новым удостоверением личности и отправить со мной в Лос-Анджелес.

Локс был побит своим же оружием. Он всплеснул руками и с побагровевшим лицом выскочил из комнаты. Дункан подмигнул Сник. Она была бледна, но пыталась улыбаться. Через пару минут Локс вернулся — он снова был абсолютно спокоен.

— Я с радостью избавлюсь от вас обоих, — сказал он. — О’кей. Если это только будет возможно, она поедет с тобой.

Через два обдня это стало возможным.

Во вторник, в восемь часов утра Дункан, Сник и Кабтаб были уже в Нью-Арке, штат Нью-Джерси. Город находился неподалеку от бывшего Ньюарка, давно уже погребенного под массами земли и заросшего дикими лесами. Даже те здания, которые выдержали испытание временем и огнем и сохранялись как памятники, за два тысячелетия облет должны были разрушиться. Мемориальная доска на станционной стене повествовала о том, что, после того как войска Ван Шеня завоевали восточные штаты США, здесь находился лагерь для уголовных преступников из Нью-Йорка и Нью-Джерси. Около 23 000 преступников, включая всех известных мафиози, были казнены здесь. Мемориальная доска отмечала, что все это случилось еще до прихода Новой Эры с ее техническими достижениями в области окаменения. Теперь-то смертная казнь давно отменена; во всяком случае, в теории — как заметил Кабтаб.

— Ван Шеня нельзя упрекнуть в национализме и расовой дискриминации: уголовников, признанных виновными в убийстве, вымогательстве, изнасиловании или торговле наркотиками, казнили по всему миру. Великая Чистка, как это называл Ван Шень. Но в следующем поколении — Хо! Хо! Хо! — все же было немало преступников. Вот тогда-то и пришла Новая Эра. В третьем поколении государственная пропаганда — называйте ее «промыванием мозгов», если хотите, — сократила число преступлений на три четверти. И в течение следующего поколения количество раскрытых преступлений продолжало расти за счет использования тумана правды, не позволявшего преступникам лгать. В результате общество стало свободным от преступности, как ни одно другое в истории человечества. Но я не сказал бы, что оно таким и осталось… Взять, к примеру, нас. Хо! Хо! Хо!

Дункан с беспокойством огляделся. Громкий хохот Кабтаба, три его подбородка и необъятное брюхо начали привлекать внимание. Нет, никто на них не пялился, горожане слишком хорошо воспитаны для этого, но тем не менее, бросив на Кабтаба мимолетный взгляд, они старались отойти от него подальше. Несмотря на то что вокзал был забит людьми, вокруг троицы образовалось пустое пространство.

— Похоже, — сказал Дункан, — нам надо вести себя потише.

— Что? — переспросил Кабтаб и посмотрел вокруг. — А, вижу, понятно.

— Если бы ты соблюдал диету, — ехидно заметила Сник, — этого не было бы.

— Я и так сделал больше чем достаточно, избавляясь от своих религиозных символов, — тихо начал Кабтаб, постепенно багровея, — но это слишком большая жертва, которую никто не в состоянии оценить!

— Ты больше не проповедник, — отрезала Сник.

— В соответствии с моим удостоверением личности — нет. Но даже если вы заберете проповедника из церкви, церковь у проповедника отнять нельзя. Где я — там и моя церковь.

— Сейчас бы вам лучше не кричать об этом, — заметила Сник.

Кабтаб ткнул ее громадным мозолистым пальцем под ребра так, что она скривилась, и залился громким хохотом:

— Ну, ну! Ты-то теперь тоже больше не органик, облеченный широкой властью! И я не буду прыгать по твоей команде!

— Я думаю, — тихо сказал Дункан, — что нам нужно покончить раз и навсегда с подобными разговорами. Помните, что мы не те, за кого себя выдаем. Ведите же себя соответственно.

— Полностью согласен, — прогрохотал Кабтаб, — и я приложу все усилия, чтобы стать пай-мальчиком, прямо не сходя с места.

Они стояли у северного входа в вокзал. Здание было построено в так называемом крепостном стиле и выглядело как гибрид пагоды и готического собора. Внутри и снаружи его белые стены были украшены алыми двенадцатигранными горельефами, поддерживающими ярко-зеленые шары. Потолок в центральном зале вздымался куполом на высоту трех этажей. А четыре главных входа в него были выполнены в виде огромных арок, оборудованных раздвижными дверями. На стенах висели неизбежные телеэкраны, которые наперебой сообщали пассажирам расписание поездов, новости вторника и крутили популярные телешоу. В зале было человек сто. Они прогуливались туда-сюда, собирались в группы, сидели на скамейках.

Трое путешественников пересекли зал и устроились на скамейке. И почти сразу же вокруг них снова образовалась зона отчуждения. Дункан прикусил губу. Для них со Сник Кабтаб был не самым лучшим попутчиком. Хотя здесь он оказался не единственным столь антиобщественно толстым человеком. По мнению большинства, страдать ожирением вовсе не было серьезным преступлением, но с точки зрения правительства, это граничило с нелояльностью. Поэтому тучность все же подвергалась преследованиям со стороны агентов Бюро Соответствий и Стандартов. «ТЕРЯЯ — ПРИОБРЕТАЕШЬ!» — таков был официальный лозунг. Теряешь жир и приобретаешь здоровье, уважение и увеличиваешь продолжительность жизни. Все это было официальным постановлением «РАДИ ВЕЛИКОЙ БЛАГОДАТИ ПОХУДЕНИЯ».

По новому удостоверению личности Кабтаб стал Иеремией Скандербегом Вардом[24], и его фальшивый файл в банке данных был просто испещрен выговорами и мелкими штрафами от Бюро Соответствий и Стандартов. «Однако, может статься, кому-то придется потрудиться над его исправлением», — подумал Дункан.

Новое удостоверение Сник было выписано на имя Дженни Ко Чандлер. Дункан же перевоплотился из Дэвида Эмбера Грима в Эндрю Вишну Бивульфа. Сам он предпочел бы стать Смитом или Ваном, или хотя бы, на худой конец, Гримом, но неизвестный банкир данных, который занимался их файлами, имел какие-то веские причины выбрать именно Бивульфа[25].

— Вот и поезд пришел, — сказал Кабтаб-Вард.

На самом деле, как извещало табло, поезд находился еще в пятидесяти милях от вокзала. Но телемониторы, установленные вдоль трассы, уже показывали летящие на всех парах пулеобразные вагоны. Носильщики засуетились и стали подкатывать роботопогрузчиков, платформы которых были доверху забиты окамененными людьми. Это были пассажиры, предпочитавшие путешествовать в безопасности, не беспокоясь о крушениях. Таким образом они освобождали себя от дорожной скуки и разных неудобств, неизбежных в дороге.

Но с другой стороны, они лишали себя удовольствия насладиться прекрасными пейзажами и знакомством с городами по пути следования.

Настенные табло сообщили, что посадка будет объявлена через десять минут. Толпа пассажиров подхватила свои чемоданы и переместилась на открытую платформу между вокзалом и «треком».

«Треком» называлось узкое шоссе из синтетического металла, проходящее сквозь установленные вдоль него с интервалом в сорок футов громадные вертикально поставленные обручи.

Наконец на холме появился поезд, сбавляющий скорость. Понадобилось некоторое время, прежде чем в поле зрения оказался весь караван пятидесятифутовых вагонов. Ведущий вагон с вращающимися антеннами величаво плыл на высоте пяти футов от сверкающего серого «трека». Когда он наконец остановился, последний вагон находился в четырех тысячах футов от станции. Затем вся вереница вагонов плавно опустилась на землю.

Засвистели свистки. Хрипло заорали носильщики. Вспыхнули табло на столбах за защитным ограждением. Дункан и его спутники переступили ограничительную линию. Двери вагонов разъехались, и на платформу высыпали проводники. Они были облачены в зеленую униформу: туники до середины бедра и кепи, фасон которых не менялся уже две тысячи облет. Широкую алую перевязь украшала эмблема в виде двух скрещенных паровых локомотивов. Над козырьком кепи была другая эмблема — зеленый шар, опоясанный золотым ободком.

Проводница вагона, к которому направился Дункан, — высокая смуглая женщина с большой материнской грудью и сварливым лицом мачехи кричала: «Шагайте сюда! Пошевеливайтесь! У нас расписание — поезд ждать не будет! И не пердите тут!»

Дункан просунул свое удостоверение личности в спиральную щель, а большой палец в углубление. Проводница взглянула на контрольный экран. На нем вспыхнул короткий код, подтверждающий, что данные верны, а отпечаток большого пальца принадлежит Эндрю Вишну Бивульфу. Из машины вырвались три коротких свистка, и возникла надпись: «УД ЛИЧ СЕРТ».

Дункан вытащил карточку и поспешил в вагон. Так как информация шла сразу во все банки данных мира, процедура проверки занимала не много времени. «Первый тест из множества еще предстоящих мы прошли», — подумал Дункан, устраиваясь у окна. Пантея села рядом с ним, а Кабтаб — напротив. Четвертым пассажиром в купе оказался тощий большеглазый мужчина средних лет, ростом не выше шести футов. На нем была модная шляпа с двумя щегольскими желтыми антеннами. Туника, отливавшая всеми цветами радуги, едва доходила ему до колен, а широкий вырез открывал грудь почти до пупка. На шее висела цепочка с массивным металлическим медальоном в виде муравья.

Прежде чем поезд тронулся, мужчина представился высоким пронзительным голосом: «Доктор Герман Трофоллаксис[26] Каребара, бывший профессор Университета Куинс, ныне — иммигрант в штат Лос-Анджелес, округ Нижняя Калифорния. А вы, если позволите?»

Дункан назвал себя и своих спутников. Пока он перечислял имена, Каребара, сложив руки домиком на груди, отвешивал небольшие поклоны. Сник вежливо ответила ему кивком, оба мужчины ограничились приветственными жестами. По лицу Каребары промелькнуло какое-то странное выражение. Дункан расценил это как недовольство несоблюдением всех правил этикета.

— Я профессор энтомологии. Моя специальность — формикология, — продолжал Каребара. — А чем занимаетесь вы, если позволите узнать?

— Энтомология? Формикология? — переспросил Кабтаб.

— Наука о насекомых. Моей специальностью является изучение насекомых, которых дилетанты называют муравьями.

— А я принадлежу к виду теологов, подвид — уличный проповедник, — ухмыльнулся Кабтаб. — А в миру я — мусорщик, официант и бармен. Моя сестра по вере — медицинский технолог, а брат по вере — банкир данных. Все мы родились в Нью-Джерси и еще ни разу не были за пределами штата.

— Это очень интересно, — сказал Каребара.

Наконец двери закрылись, репродуктор объявил пассажирам, что поезд отправляется в соответствии с расписанием (что они, впрочем, уже знали), и проводница потащила по проходу свою контрольную машинку на колесиках, требуя предъявить удостоверения личности для повторного контроля. Все это, по мнению Дункана, являлось излишней предосторожностью и бесполезной тратой времени. Но этого требовали правила на тот почти невероятный случай, что кто-то нелегально проникнет в вагон.

Дункан отвернулся и стал смотреть в окно. Поезд уже висел в пяти футах над землей и быстро разгонялся. Замелькали гигантские кольца «трека». Луга, фермы и леса помчались, подгоняя друг друга. Дункану хотелось, чтобы поезд шел помедленнее и можно было бы во всех деталях рассмотреть пейзаж и маленькие городки. Тем более что такая скорость была не так уж необходима. Все равно на границе Центральной Стандартной Временной Зоны поезд должен будет остановиться. Так почему бы ему сейчас не пойти помедленнее и поднажать уже потом, в другой временной зоне?

— В основном я занимался изучением коммуникативных кодов у муравьев, — рассказывал тем временем Каребара, — то есть различных способов сбора и обмена информацией: визуальных, физических и химических. Знаки и запахи. Но моя основная специальность, если я могу ее так назвать, — мимикрия. То есть псевдомуравьи, насекомые, которые выдают себя за муравьев. На самом деле это жуки, но они выглядят, как муравьи, ведут себя, как муравьи, и живут среди муравьев. — Он улыбнулся. — Эти жуки — трутни, нахлебники и паразиты. Они ничего не делают, но получают все, что им нужно.

Кабтаб закатил глаза и забарабанил пальцами по поручню. Сник молча томилась. Дункан, однако, заинтересовался:

— А как у них это выходит?

Каребара заулыбался еще шире, довольный, что у него появилась аудитория хотя бы из одного слушателя.

— Большая часть коммуникаций в муравьиной колонии осуществляется посредством обоняния. Муравьи испускают феромоны, то есть запахи, идентифицирующие их принадлежность к данной колонии. Паразиты же за миллионы лет эволюции научились дурить своих хозяев. Незваные гости постукивают антеннами по телу хозяев и, похлопывая их лапками по голове и рту, просят еду, что заставляет муравья отрыгивать пищу. Эти нахлебники не брезгуют даже личинками и яйцами своих хозяев. Во всяком случае, некоторые из них.

Профессор откинулся на спинку кресла, на секунду прикрыл глаза и снова улыбнулся. Он явно был очень доволен собой. Затем он открыл глаза и продолжил свою лекцию:

— Обратите внимание — паразиты эволюционировали до такой степени, что смогли полностью проникнуть в муравьиную систему кодирования. Они полностью овладели их кодами запахов и осязания, необходимыми для самообороны, совместной деятельности или борьбы с муравьями другого вида или прочими незваными гостями. Эти жуки — пятая колонна. Они везде просачиваются. Вот в этом-то они и отличаются от своих человеческих двойников — революционеров, террористов и оппозиционеров, стремящихся скинуть правительство. Нет ни одного муравья-бунтовщика. А что до жуков… они не собираются менять систему отношений в колонии. К чему им это? Они, простите за выражение, сами же ее построили.

Кабтаб, усмотревший во всем этом нечто личное, подмигнул Дункану.

— Из нашего дружеского семинара можно извлечь кое-какие уроки, — сказал он.

Дункан проигнорировал это высказывание и обратился к Каребаре:

— Насколько я понял, весь вопрос заключается в том, как проникнуть в систему кодирования?

Каребара кивнул:

— Да. Сегодня формикологи уже достаточно знают о химических процессах, протекающих в организме мимикрирующих жуков и способствующих их уподоблению своим хозяевам. Вы могли видеть телепередачи или читать статьи о нашей совместной с биохимиками работе по синтезированию феромонов. К сожалению, большинство из них были неустойчивы: они существовали ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы убедить нас, что мы на верном пути. Так вы слышали об этом?

Сник и Дункан кивнули.

— Впрочем, две трети из них были не так уж плохи. Мои коллеги из Университета Нижней Калифорнии в штате Лос-Анджелес провели блестящую работу по изучению натуральных и синтезированных феромонов мимикрирующих жуков-паразитов. И вот теперь они пригласили меня принять участие в их исследованиях. К тому же мне обещаны большие льготы, улучшение жилищных условий, увеличение кредитов… Как вы понимаете, это главная причина моего переезда. Но с другой стороны — стоит ли отрываться от родных корней? И все же по причинам, о которых я уже говорил, я в первый раз в жизни оставил Куинс.

— Все мы ищем лучшей жизни, — согласился Дункан. — Взять хоть нас — всю жизнь провели в деревне и теперь хотим вкусить городской жизни. Так вы сказали, синтезированные феромоны?..

— Огненные муравьи, как вы, дилетанты, их называете, все еще представляют большую опасность. Мы с коллегами как раз работали над тем, чтобы псевдомуравьи увеличили свои аппетиты, если можно так выразиться, то есть над тем, чтобы генетически запрограммировать их на поедание личинок и яиц своих хозяев. Да еще так, чтобы хозяева не смогли уличить похитителей, поднять тревогу и съесть их самих.

Таким образом мы надеялись уничтожить или хотя бы значительно уменьшить популяцию огненных муравьев. Конечно, этот проект займет очень много времени, поскольку требует привлечения широкого круга энтомологов и биохимиков. Но в результате мы можем получить множество запахов, которые помогут контролировать всех насекомых, представляющих угрозу для человечества. И естественные паразиты смогут работать намного эффективнее, чем выведенные в лабораториях мутанты, которых мы использовали до сих пор…

Проводница прервала его речь. А когда она вышла, три мимикрирующих человека говорили уже на другую тему.

После нескольких тщетных попыток вернуть беседу к своим драгоценным муравьям Каребара, отчаявшись, ушел в соседнее купе.

— Как вы думаете, он настоящий? — спросил Дункан шепотом, чтобы не услышали соседи. — Или это провокатор органиков?

— Он может провоцировать нас сколько угодно, — сказала Сник, — мы будем продолжать притворяться законопослушными гражданами, довольными правительством и поддерживающими официальную философию во всех направлениях.

— Он не подозревает нас, — пророкотал Кабтаб, — то есть если он, конечно, органик. Но я думаю, что он настоящий профессор, как и сказал. Да будь у него малейшие подозрения, что мы не те, за кого себя выдаем, ганки нас уже толпой обступили бы.

— Знаете, — сказал Дункан, — по правде говоря, я больше всего боялся, что он заговорит нас насмерть. Просто какой-то маньяк-одиночка.

— Убеждающий до смерти, — добавила со смехом Сник.

— Но кое-какую пищу для ума он нам дал, — заметил Дункан и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза.

Через несколько минут он снова посмотрел в окно. Поезд шел на полной скорости, и пейзаж слился в туманное пятно. Это уже надолго. Хотя можно было прокрутить в медленном темпе фильм, заснятый телекамерами. Таким образом, не видя того, мимо чего ты проезжаешь сейчас, можно было во всех деталях изучить те места, откуда ты уже уехал.

Глава 13

Поезд шел со средней скоростью 200 миль в час и в 1.30 по Центральному Стандартному Времени прибыл в Чикаго, штат Иллинойс, Североамериканский департамент. Здесь пассажирам предстояла пересадка. Они зарегистрировались в государственном отеле «Странствующий Пилигрим» и отправились на автобусе осмотреть город. Автогид сообщил туристам, что сейчас Чикаго сильно уменьшился в размерах и занимает площадь в 200 квадратных миль, однако в высоту кое-где он достигает почти мили. Знаменитая набережная Лэйкшор-драйв находится теперь под водой и в пяти милях от современной набережной, так как уровень озера Мичиган повысился на 50 футов. Со стороны озера город огорожен стеной высотой в 70 футов.

На экране в передней части автобуса продемонстрировали карту, на которой были указаны границы древнего, неуклюже расползшегося города и границы современного. Там, где раньше на многие мили тянулись уродливые фабрики и кварталы еще более уродливых домишек и небоскребов, теперь раскинулись фермы, искусственные озера и кемпинги.

Дункан и его спутники легли спать пораньше, встали в 11.30 вечера и отправились в отдельные цилиндры, откуда вышли в следующий вторник через десять минут после наступления полуночи. Затем снова легли спать, в шесть утра позавтракали и уже в 7.30 сидели в другом экспрессе.

Двенадцать часов спустя, потеряв три часа на объезд по необъясненной причине, поезд остановился в Амарильо, штат Западный Техас, в 7.30 по Центральному Стандартному Времени, или в 8.30 по Горному Стандартному Времени.

— Нам лучше ехать дальше транзитом, — заявила Сник. — Я уже устала от путешествия.

— Что? И потерять возможность познакомиться с этой великой страной? — спросил Дункан.

— Лучше я потеряю возможность остаться с парализованной задницей.

— Во всем есть свои недостатки, — сказал Дункан. — Зато достоинств в моем варианте путешествия намного больше, чем в твоем. И вы их получите, по крайней мере те, что я смогу вам обеспечить.

Они уже направились к выходу с вокзала, как вдруг Сник остановилась и указала на мигающие в ночной темноте огоньки. Длинный темный силуэт города был окружен ореолом сияния городских огней.

— Если мы полетим самолетом, то получим гораздо больше удовольствия.

— Позволить себе летать без окаменения могут лишь единицы. А путешествие на дирижабле не менее утомительно.

— Знаю, — сказала Пантея, — но я очень устала и хочу поскорее в Лос-Анджелес.

Климат в Амарильо был жаркий и влажный, но в городе, накрытом куполом, воздух был свеж. Вокруг города росли, дикие джунгли, в которых прятались многочисленные фермы.

Здесь Дункану понравился стиль, в котором одевались горожане. Они бережно хранили традиции Дикого Запада: все поголовно выглядели ковбоями. Правда, он сомневался, что истинные техасцы пришли бы в восторг при виде мужских гульфиков кричащих цветов или одобрили бы женщин, чьи кожаные жилеты, отделанные драгоценностями и блестками, больше открывали грудь, чем скрывали ее.

В следующий вторник поезд пересек границу штата Лос-Анджелес. Последние четыре часа пассажиры, ехали в полной темноте, зато пейзажи на экранах были освещены ярким солнцем. Из-за часовой остановки по необъясненной причине, во время которой пассажиры смогли размять ноги, прогулявшись по краю Большого Каньона, поезд прибыл в Пасадену лишь в 7.30. Из-за поломки компьютера еще час троица путешественников простояла в очереди, чтобы заменить удостоверения личности. Новые удостоверения отличались от старых только тем, что теперь беглецы значились гражданами штата Лос-Анджелес, округ Нижняя Калифорния, Североамериканский департамент. Затем пассажиров отвезли на автобусах в отель Департамента Иммиграции, где после всех положенных процедур новоприбывшим объявили, что они наконец свободны и могут заниматься чем угодно до половины двенадцатого ночи. Дункан очень устал и лег спать уже в девять, но заснуть ему никак не удавалось. Комната была тесной, а Кабтаб на соседней койке оглушительно храпел. Но Дункан решил не прибегать к услугам морфей-машины, потому что уже заметил у себя некоторую зависимость от нее. Он лежал без сна, а перед глазами проплывали картины их путешествия — Аризона, Нью-Мехико. Не менее четверти их территории было занято огромными солнечными батареями, мощности которых хватало, чтобы обеспечить светом и теплом двенадцать штатов. Между громадными солнечными станциями простирались джунгли. На. Юго-Западе всегда был жаркий климат, но около двух тысяч облет назад туда вернулись дожди. Почва — там, где ее не затеняли солнечные батареи — разродилась пышной и буйной растительностью, характерной скорее для ландшафта Центральной Америки. Конечно, при таком количестве дождливых облаков ясных дней стало меньше, но все же солнца еще хватало, чтобы, обеспечивать все солнечные станции.

Феникс представлял собой комплекс гигантских куполов, связанных подвесными транспортными дорогами. Купола при необходимости могли регулировать интенсивность солнечного света. Вокруг Феникса вместо древних гор давным-давно лежали равнины: всю горную породу перевезли на 200 миль для создания искусственного ландшафта — Передвинутых гор.

Наконец Дункан заснул, и сны его в ту ночь были полны кошмаров, не столько «личных», сколько «исторических». Они словно просочились из его наследственной памяти — памяти о жизнях, которые он не проживал. Впрочем, это объяснение годилось, как и любое другое. Породить их могло все что угодно: например, документальные фильмы, которые он смотрел в поезде. Никто не знает, какой единственный из многих тысяч факторов формирует вспыхивающий в мозгу комплекс сменяющих друг друга снов, просачивающихся из подсознания.

Да, возможно именно путешествие по континенту оказалось фактором, нажавшим в его мозгу кнопку «ПОВТОР».

История была кошмаром, и ночной кошмар был историей.

Разве кому-нибудь могло бы прийти в голову, что в начале двадцать первого столетия в военных действиях не будут применяться ни порох, ни реактивное топливо? И что во время третьей мировой войны двигатели внутреннего сгорания невозможно будет использовать? И что на первых этапах войны основным оружием станут шпаги, копья, арбалеты, газовые пистолеты, лазеры и паровые машины? Что бесполезными станут самолеты, а аппараты легче воздуха, несмотря на все хитрости, будут слишком уязвимы? Что танки будут работать на угле или ядерном топливе вместо солярки?

Разве могло прийти в голову, что генеральный секретарь компартии Китая Ван Шень сможет воспользоваться этими переменами в вооружении и транспорте, найти преимущества, развить их и объявит войну СССР? Или то, что всего за двенадцать лет с помощью союзных армий он покорит весь мир и провозгласит мировое правительство? Или то, что его сын Шин Цу отречется от идеологий коммунизма и капитализма, взяв от них лишь то, что понадобится для создания обновленного мира, и станет основателем Новой Эры? Или то, что незадолго до смерти он найдет изобретению «окаменения» применение в построении общества, не имевшего аналогов, — мира семи раздельных дней?

Воздух, вода и земля очистились. Необъятные леса восстанавливают баланс кислорода и углекислого газа, хотя несмотря на прошедшие тысячелетия уровень Мирового океана продолжал повышаться. Пояс тропических джунглей вырос даже по сравнению с началом XIX века.

Никто больше не страдал, от голода или отсутствия крыши над головой. Образование стало доступным каждому, как и любая медицинская помощь, и все это — самого высокого качества. Армия, флот и воздушные войска вымерли, как динозавры. Последняя война закончилась более двух тысяч облет тому назад. И хотя убийства, изнасилования, плохое обращение с детьми все еще случались, уровень преступности был самым низким в истории человечества.

Но за все это, конечно же, надо было платить. Благоденствие досталось ценой жизней всех тех, кто участвовал в третьей мировой войне и основании и установлении Новой Эры. Но и среди ныне здравствующих находились люди, считавшие, что они платят по сю пору. Ни одно из великих завоеваний Новой Эры не смогло бы существовать без семидневной системы и усиленного надзора с использованием всех спутников, сенсоров и полиции, которая впоследствии естественно трансформировалась в органиков.

Такова была официальная политика правительства. Но люди типа Дункана имели свою точку зрения.

Искусственный мир семи дней существовал так долго, что казался естественным большинству людей, живущих в нем. Они искренне верили, что ради сохранения великих социальных благ каждая личность обязана находиться под пристальным наблюдением. Этот надзор был гарантией того, что никто не сможет избежать наказания за преступления против общества. Непрестанная слежка временами бывала навязчивой и надоедливой, но так как результатом ее стали безопасность и покой, люди притерпелись к ней. А раз туман правды делал невозможной любую попытку солгать — была ли вообще возможность укрыться от надзора?

Конечно, государственные деятели перед вступлением в должность были обязаны пройти испытание туманом даже тогда, когда их позиция ни у кого не вызывала сомнений, но ведь те, кто проводил тестирование, могли и искажать его результаты.

Образы выплывали из мрака, из великой пустоты, граничащей с безумием, лица сменяли друг друга. Это были его деды и прадеды, сражавшиеся в великих битвах Канады и Соединенных Штатов Америки. Их лица роились вокруг него, пылая жаром и яростью битвы, а потом черты их разглаживались в смертельном окоченении. Они были белыми североамериканцами, азиатами, африканцами, европейцами и южноамериканцами. Предки Дункана проливали кровь и за Ван Шеня, и за Соединенные Штаты. И убивали друг друга.

А когда Последняя война положила конец всем войнам, оставшиеся в живых продолжали бороться за жизнь, за сохранение своего потомства. Дети плакали, их лица были искажены страхом, руки тянулись к еде… когда внезапно прозвучал сигнал будильника с монитора и Дункан проснулся.

— О Боже! — простонал Кабтаб на соседней койке. — Новый день! Прежде чем он кончится, мы уже будем в Лос-Анджелесе! И что дальше? Еще похлеще?!

Падре также преследовали кошмары.

Глава 14

Лос-Анджелес, однако, в это утро выглядел как прекрасный и в некотором роде эротический сон.

Дункан и его спутники успели пройти большинство административных процедур в Департаменте иммиграции Лос-Анджелеса и теперь на лифте поднялись на последний этаж башни. Они стояли на одном уровне с пиком горы Вильсона, где когда-то была обсерватория, а теперь стоял дворец лос-анджелесского правительства. Все трое наслаждались видом неоглядного Тихого океана.

Это был уже третий город, построенный на этом месте: первый погиб в огне третьей мировой, второй был разрушен и сгорел дотла во время Великого землетрясения. И все, что не потонуло в грязи, было смыто и навсегда исчезло в волнах великого океана.

Теперь же на этом месте возвышалось множество башен, опиравшихся на прочные сваи. В утреннем солнце они сверкали всеми цветами радуги. Между собой они на разных уровнях были связаны мостами. Особый мост с четырьмя уровнями был переброшен через пропасть Голливуд-Хиллз. На всех мостах теснились пешеходы, велосипедисты, электроавтобусы и редкие электромобили.

На западе простиралось безграничное море, пестревшее тысячами грузовых и пассажирских судов.

На востоке — тоже морская гладь и башни, башни, башни — до самых гор. На юге — тоже башни на протяжении пятнадцати миль. Болдуин-Хиллз уже тысячу лет назад срыли и использовали для постройки дамб, сдерживающих океан до нового великого землетрясения.

— Какая красота! — прошептала Сник. — Похоже, мне здесь понравится!

— Эту красоту создали люди, — заметил Дункан, — малопривлекательные жители малопривлекательного города. И дело тут не в причудах архитектуры и чистоте на улицах; кое-кто из местных тебе покажется совсем непривлекательным, если они узнают, что мы не те, за кого себя выдаем.

— Вот там мы будем жить, — сказал Кабтаб, указывая на запад. — Башня Ла Бреа, двенадцатый этаж, мегаблок западного округа.

И тут к ним подошла женщина, до сих пор стоявшая неподалеку. Это была миловидная смуглокожая блондинка среднего роста. Ей было около 30 сублет, а ее небесно-голубые глаза до депигментации были явно темнее. Одета она была в лазурные блузку и юбку на голое тело и желтые туфли на очень высоких каблуках. Ее канареечно-желтую сумочку украшали черные пятна «под леопарда». На лбу была вытатуирована небольшая правозакрученная свастика, что означало ее принадлежность к буддистам из секты истинного Гаутамы.

Дункан удивленно посмотрел на нее, не понимая, что ей от них надо, однако она просто прошла мимо, сунув ему в руку что-то, оказавшееся карточкой для писем. Он с трудом сдержался, чтобы не окликнуть ее, повернулся спиной к снующим прохожим и прочитал: «ВСТРЕТИМСЯ СО ВСЕМИ ТРЕМЯ В „СНОГСШИБАЛОВКЕ“. ПО ПРОЧТЕНИИ — СТЕРЕТЬ».

Дункан трижды перечитал текст, затем провел ладонью по поверхности. Надпись исчезла. Он сунул пустой бланк в карман и шепотом сообщил своим спутникам его содержание.

— Какая, к черту, «Сногсшибаловка»? — спросил Кабтаб.

Они зашли в справочное бюро на углу, и на запрос Дункана на экране машины высветился ответ.

— Это таверна на западной окраине мегаблока Ла Бреа Комплекс.

— Мы умеем читать, — сказала Сник.

— Храни нас, Господи, от гордыни! — вздохнул Кабтаб.

Пантея его проигнорировала.

— Ну хорошо, с нами вышли на контакт. Теперь пора в комплекс — заселяться. Завтра у нас и так будет много дел с устройством на работу.

Справочная сообщила им, на чем и с какими пересадками ехать.

Мосты бежали от здания к зданию; одни, огибая их, другие — пронзая насквозь. Они раскачивались под порывами ветра, но Дункан и его спутники не замечали этого и не обращали внимания ни на пешеходов, ни на красивые рыбачьи лодки далеко внизу — их занимала полученная инструкция.

Кабтаб, сидевший на соседней скамейке, просунул голову между Дунканом и Пантеей и прошептал: «Я надеюсь, что они посвятят нас в свои планы и их стратегию и тактику. Я не люблю работать вслепую».

— Только не суй нос слишком глубоко, — посоветовал Дункан, — прищемят.

— К черту! — вдруг взорвалась Сник. Она сидела, нахмурившись, и кусала губы. — Это несправедливо! Я всего-навсего хотела быть хорошим органиком. Лучшим, насколько это в моих силах! И я не хочу быть вне закона!

— Держи в себе свои опасные эмоции, — оборвал ее Дункан. — Я, конечно, ничего не знаю о людях, с которыми нам предстоит работать, но предполагаю, что они ждут от нас энтузиазма и фанатизма. Вы же высказываете сомнения, лезете на рожон и можете кончить вечным окаменением — на дне океана, где вас никто никогда не найдет.

— Да знаю я все это! Но я ненавижу несправедливость! Я прямо… О, хорошо же! — и Сник замолчала до конца поездки.

Дункан тоже не произнес ни слова. Но не прекрасные виды, открывающиеся с высоченных мостов, занимали его внимание. Он задумался о своих отношениях с Пантеей Сник. Эта прелестная смуглая маленькая женщина со слегка нивелированной личностью была совсем не в его вкусе. И тем не менее она притягивала его, он чувствовал влечение к ней. И ничего не мог с собой поделать.

Он до сих пор не знал, какие чувства она испытывает к нему. Возможно, он ей вообще не интересен. Так почему бы не спросить ее об этом?

Нет. Она может даже оскорбиться. Лучше подождать. Если же она действительно к нему благосклонна, пусть ее чувства окрепнут и разовьются.

Вся сложность этой ситуации состояла в том, что он не был настолько терпелив, как надо бы. Ему хотелось обнять и поцеловать ее прямо сейчас!

Отвернувшись от Пантеи, он тихо вздохнул.

— Ты чего? — спросил Кабтаб.

— Ничего.

Наконец автобус остановился на десятом этаже башни Ла Бреа Комплекс. Прихватив сумки, троица вышла. По элегантно изогнутому балкону они, пробираясь сквозь толпу ярко одетых прохожих, дошли до общественного холла. Это был громадный зал со множеством магазинов. Там они сели на лифт, поднялись на свой этаж и, выйдя из кабины, перешли на одну из множества движущихся дорожек, бегущих к центру этого уровня. Когда они проехали с полмили, им пришлось потрудиться, чтобы, переходя с дорожки на дорожку, добраться до неподвижной платформы. По ней они вошли в другую огромную комнату, предназначенную для приема иммигрантов, откуда, отстояв очередь и выполнив все формальности, на автобусе отправились к своему новому жилью. Квартира Дункана была самой большой и даже имела окно, откуда открывался прекрасный вид. В трех из семи цилиндров находились жители с субботы по понедельник — остальные были пусты. Очевидно, иммигранты из среды, четверга и пятницы не прибыли. Удостоверения личности на цилиндрах извещали, что один из соседей родом из Уэльса, другой из Индонезии, а третий — из Албании. Это соответствовало тем небольшим сведениям о национальном составе новых жильцов западного мегаблока, которыми Дункан располагал. Здесь селили в основном представителей именно этих национальностей, но лица их были похожи на те, что Дункан встречал на Манхэттене и в Нью-Джерси. Большинство жителей Земли имели в роду китайцев и индийцев, поэтому лица конголезцев теперь мало отличались от лиц шведов.

Глобальный плавильный котел наций, поставленный на огонь Ван Шенем, уже закипал. Ценой уничтожения расизма и национализма была утрата разнообразия. Большинство иммигрантов не имели семей, и, когда они здесь вступали в брак, национальный коктейль в крови их детей получал новые компоненты. Основное содержание коктейля определялось языком, на котором говорили местные жители. Например, валлийский давно уже вышел из употребления. Большинство жителей Уэльса разговаривало на бенгали — языке, который, в свою очередь, должен был исчезнуть уже в течение двух поколений. Албанцы говорили на модернизированном кантонском диалекте. Обе группы, как, впрочем, и все другие, могли пользоваться лонгланом — синтетическим всемирным языком. И все поголовно со школьной скамьи учили английский. Ван Шень-Завоеватель и его сын питали к этому языку большую любовь. В результате на нем говорило четверть всего населения планеты. Но поскольку индонезийский английский был не совсем понятен говорившим на норвежском английском и наоборот, средства всемирного теле- и радиовещания использовали Стандартный английский.

«ОБЪЕДИНИМ РАЗЛИЧИЯ!»

Это был один из самых популярных государственных девизов, его зубрили в школе и чуть ли не в яслях. Сложность выполнения его состояла в том, что правительство имело к началу Новой Эры намного больше различий, чем ему бы хотелось. А некоторые из этих различий, с государственной точки зрения, были просто нежелательными.

Как однажды сказал падре Коб Кабтаб: «Их неофициальный девиз: „ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ СУТЬ ДОБРОДЕТЕЛЬ“. Если ты — ума палата, то опасен бюрократам. Тот, кто отрицает это, пусть сидит себе в дерьме!»

Выйдя в ближайший магазин купить себе кое-что из одежды, Дункан вернулся с дюжиной костюмов и сложил их на полку в уборной. (Они не заняли там больше шести квадратных дюймов.) Потом путешественники пообедали в ближайшей столовой, вмещавшей две тысячи посетителей одновременно. Здесь было полно народа, и не из-за особенности кухни, а потому, что она служила чем-то вроде местного клуба. Дункан огляделся и отметил про себя с десяток людей, похожих на органиков. Хоть они и были одеты, как простые горожане, на лицах их застыло презрительно-усталое выражение полицейского. «Плохие актеры», — подумал Дункан. Ни у него, ни у Сник не было того снисходительного превосходства, что являлось эманацией души органиков и насквозь пропитывало их плоть.

Вовсе и не правда, что «единожды коп — всегда коп». Или он обманывает себя? Нет. И даже если некоторые личности, формировавшие его персону, были достаточно законопослушны, то все остальные — были ярыми бунтарями. В настоящей и (как он надеялся) последней своей инкарнации он, конечно, был против правительства.

В час дня Дункан вошел в офис лидера мегаблока Франсиско Туппера Мина. Проторчав там более часа, он почувствовал, что с каждой минутой ожидания все больше накаляется. Но в конце концов августейшая персона удостоила его аудиенции. Коренастый, избыточно-мускулистый, бритоголовый Мин поднялся из-за стола, чтобы встретить посетителя по всем правилам этикета, и протянул ему свою мощную ладонь. Дункану понадобилось несколько секунд, прежде чем он понял, что хозяин предлагает ему поздороваться за руку.

Мин засмеялся. Голос у него неожиданно оказался довольно пронзительным.

— У нас в Лос-Анджелесе свои обычаи, гражданин Бивульф. Мы гордимся тем, что мы прогрессивны, так сказать, пионеры — всегда на переднем крае. Но кое-какие древние обычаи мы возродили. Зачем в наши дни бояться распространения болезней при рукопожатиях, если нечему распространяться? Ведь все эти поклоны и уставные приветствия слишком формальны. Пожимайте руки, ощущайте тепло человеческого прикосновения!

Дункан взял его руку и ощутил мощное пожатие. Мин словно намекал, что может переломать ему все кости, если захочет. Но Мин был слишком хорошим политиком, чтобы явно унижать будущего избирателя.

Дункану, прежде чем он сможет зафиксировать свой голос в компьютере, еще предстоит сдать экзамен на избирателя, и то лишь через шесть субмесяцев.

— У меня очень плотный график работы, но я стараюсь укладываться. Садитесь. Выпьете что-нибудь? Нет? Хорошо. Вы, я вижу, человек понятливый. Вы представляете, как я занят, и не хотите тратить мое время впустую, да и свое тоже. Благодарю за уважение. Сейчас у меня столько проблем и забот, что просто некогда поговорить с вами по душам. Вот погодите, я их растолкаю, и тогда мы с вами обязательно встретимся, чтобы обстоятельно побеседовать. Мне больше нравится знакомиться с жителями моего блока не по файлам, а с глазу на глаз. Видеть человека, а не данные на экране.

«Чушь, — подумал Дункан, — невозможно близко знать двести тысяч человек».

— Но пока я занят: сумасшедший поток иммигрантов, предстоящие выборы в лидеры блоков, а тут еще на носу Большой Эксперимент. Подробный список статей эксперимента будет поставлен на голосование через два дня, два субдня, конечно. Это…

— Большой Эксперимент? — переспросил Дункан.

Мин уставился на него так, словно не мог поверить в его невежество.

— Вы хотите сказать, что ничего не слышали о нем?

Дункан отрицательно покачал головой.

— Но о нем же днем и ночью рассказывают по всем каналам!

— Я давно не смотрел новостей. В столовой на экранах вроде было что-то об этом, но из-за шума я ничего не расслышал.

— Последнее время это идет по всем каналам новостей вторника, — повторил Мин. — Это настолько серьезный эксперимент, раз за него голосуют, что я даже не уверен, распространяется ли он на остальные дни.

— Что?

— Мировое и национальное правительство давно озабочено многочисленными жалобами на превышение надзора. По всему миру даже стали организовываться группы протеста. Но правительство, как вы хорошо знаете, очень бережно относится к правам человека.

Мин, как отметил про себя Дункан, говорил обо всем этом без тени улыбки.

— С другой стороны, гражданин Бивульф, благо человека для правительства превыше всего. И оно сомневается, что ослабление надзора может принести пользу гражданам.

«Распечатанная инструкция. Речь номер 10А», — подумал Дункан.

— И поскольку все претензии и нарекания были признаны необоснованными, то правительство решило подойти к вопросу с научной точки зрения и провести эксперимент, чтобы выяснить, к чему может привести ослабление надзора до среднего уровня. Но проводиться он будет не повсеместно, а всего лишь в нескольких городах. Лос-Анджелес — один из них.

— А по какой причине выбрали именно его?

Мин широко улыбнулся и неистово зажестикулировал:

— Потому что мы — один из самых прогрессивных городов в мире, конечно же!

Дункан удивился бы, если бы это было правдой. Для эксперимента правительство, конечно же, выбрало бы наименее либеральные города.

— Однако, — сказал Мин, — этот вопрос еще не решен окончательно. Сегодня проводится референдум. И если большинство избирателей проголосует против, эксперимент проводиться не будет.

— О! — сказал Дункан.

— Что вы этим хотите сказать?

— Всего лишь невольное восклицание.

— Я удивлен, что вы до сих пор ничего не знали.

— Откуда? — спросил Дункан. — Я же приехал из Нью-Джерси. Сомневаюсь, что во всем штате найдется город, подходящий для эксперимента.

— Это ничего не значит. Новости шли по всей зоне. В конце концов, вы должны были видеть их в поезде, если больше негде.

— Я не видел.

Мин мягко улыбнулся, глаза его потемнели, и он наклонил свою бритую голову на массивной шее к лицу Дункана.

— Вы же не один из тех, кто игнорирует телевидение? Каждый гражданин обязан следить за тем, чтобы быть хорошо информированным.

— Я любовался пейзажами. Я в первый раз выехал за пределы Нью-Джерси. По правде говоря, я и от Нью-Арка-то отъезжал не дальше чем на десять миль.

Если бы Мин захотел проверить это, то получил бы из удостоверения личности Бивульфа те же данные. Хотя он, конечно, уже сделал это еще до того, как Дункан вошел в офис.

— Добро пожаловать в большой мир, Бивульф! Я могу называть тебя Эндрю? Все остальные имена — формальность. Я рад быть своим парнем любому жителю моего блока. Кем-то вроде отца.

— Зовите меня «Энди».

— Поскольку ты, как я вижу, мало знаешь о референдуме, то, я надеюсь, теперь подзубришь свои права. Пока что лидеров блоков ты выбирать еще не можешь, но в референдуме о надзоре участвовать правомочен.

— Обязательно проголосую, — пообещал Дункан. — Хоть у меня и очень много дел, которые нужно успеть сделать до того, как я завтра пойду на работу.

— Так иди и делай их! — Мин простер руку. — Удачи тебе, Энди, и будь счастлив здесь! Если возникнут проблемы — мой экран связи всегда для тебя открыт.

Глава 15

«Сногсшибаловка» находилась всего в полумиле ходьбы от квартиры Дункана (Бивульфа). Кабтаб (Вард) и Сник (Чандлер) жили еще ближе. Они встретились на пятачке (тридцать футов в длину и столько же в ширину) у входа в таверну. Было восемь вечера, и результаты предварительного опроса уже появились на уличных экранах. За ослабление надзора было подано 7 300 111 голосов. Около трех миллионов голосовали против. 3 200 001 вообще не приняли участия в голосовании. Люди выглядели пьяными от радости и теперь валили в таверну, чтобы выпить чего-нибудь посущественнее.

Внутри таверна представляла собой огромный зал, разделенный перегородками, наполовину не доходившими до потолка, на четыре отдельных помещения. В центре каждого сектора находилась стойка бара в форме четырехлистника, окруженная площадкой для танцев. Столики и кабинки теснились у стен. Там и сям стояли кадки с прекрасными синтетическими пималиями[27]. На стенах было полно экранов, транслирующих новости и различные шоу. То, что их звук был неразличим в общем гуле, не беспокоило абсолютно никого.

— Да они просто свихнулись от предвкушения свободы! — сказала Сник. — Свободы, о которой они и не подозревали, пока радикалы не ткнули их в нее носом!

Троица с трудом пробивалась сквозь толпу к столику у стены. Кабтаб, похоже, слов Пантеи не услышал, зато Дункан оказался достаточно близко к ней, чтобы шепнуть:

— Ты говоришь, как ганк.

— Нет. Я всего лишь рациональна. Разве это делает меня похожей на органика?

— Похоже, мы заняли последний свободный столик, — сказал Кабтаб, когда они сели.

Дункан взглянул на стенной экран:

— Еще двадцать минут.

Падре наклонился к Дункану и прошептал, почти касаясь губами его уха:

— Ты думаешь, она придет? Это чертовски неудобное место, чтобы говорить о подрывной деятельности. Приходится орать, чтобы себя услышать.

— Это самое лучшее место, — ответил Дункан. — Кто, к дьяволу, сможет нас подслушать?

Взмокшая и усталая официантка подошла к ним только через десять минут: «Простите, ребята, но сегодня здесь полный бедлам и бардак».

Сник заказала лайм, Кабтаб — пиво, а Дункан — бурбон. Официантка исчезла в ревущем водовороте толпы. Снова она появилась минут через десять, еще больше похожая на выжатый лимон. Она с усилием пробивалась к ним сквозь толпу и уже почти достигла своей цели, как вдруг споткнулась и рухнула вместе с подносом на их столик, обрызгав Сник и Кабтаба коньячно-пивным коктейлем. Что-то проворчав, она подняла поднос и вдруг неожиданно развернулась и со звоном обрушила его на голову мужчины, стоявшего позади. В качестве протеста и в доказательство своей невиновности мужчина размахнулся и ударил ее под ложечку. Кабтаб, взревев, вскочил со стула и обрушился на мужчину. В то же время на официантку, которая стояла на четвереньках, пытаясь отдышаться, с визгом налетела какая-то женщина.

После этого Дункан уже не пытался разобраться в происходящем — вся таверна словно взорвалась: мелькающие кулаки и ноги, оскаленные лица, боевые кличи и вопли о помощи. Дункан, как человек разумный и сообразительный (таких в таверне, впрочем, было немного), упал на четвереньки и пополз к стене. Достигнув ее, он опрокинул стол и прикрылся им, как щитом. Он предполагал, что Сник последует за ним. Но ее рядом не оказалось. Тогда он выглянул из-за края стола и был потрясен, увидев ее в самой гуще схватки: как раз в этот момент она резким ударом ребром ладони по шее отключила своего противника и занялась женщиной, запрыгнувшей ей на спину Мужчина немного покачался и свалился на стол Дункана, прижав его к стене и лишив обзора. За те несколько секунд, пока Дункан отпихивал тело и стол, оба его компаньона уже исчезли из поля зрения, лишь откуда-то издалека, перекрывая шум и грохот, слышался громоподобный глас падре, сыплющего ругательствами и оплеухами.

«А что бы делал в подобной ситуации Генрих Пятый? — вдруг подумал Дункан. — Наверное, он решился бы на отчаянную вылазку и заработал бы пару фингалов, разбитый нос, выбитые зубы, сотрясение мозга, отбитые почки и вывих позвоночника. А что бы делал Фальстаф? Он бы остался под прикрытием стола и обосновал бы свое малодушие как осмотрительность».

Дункан выбрал компромисс: он отпихнул стол и, тесно прижимаясь к стене, пополз к выходу. Если Сник и Кабтаб еще хоть что-то соображают, они тоже станут пробиваться наружу, потому что здесь очень скоро должна появиться свора органиков, вооруженных электропогонялками и парализующим туманом. Сначала они арестуют всех, кого найдут поблизости, а затем, чтобы отделить козлищ от агнцев, применят туман правды. И несмотря на то что закон требовал при допросах ограничиваться вопросами, связанными только с теми обстоятельствами и событиями, которые ставились в вину подозреваемому, органики нередко выходили за эти рамки. Но даже если все законы будут соблюдаться, Сник и Кабтаб, вдохнув туман правды, назовут свои подлинные имена, проверить их в банке данных — минутное дело. А дальше ниточка потянется и к Дункану.

«Проклятые идиоты! Так засветиться!» — прошептал он и тут же прикусил язык: свалившаяся на него женщина крепко приложилась головой к его ребрам. Шипя от боли, он стал прорываться вперед со всей скоростью, на какую был способен.

— От меня не уйдешь! — заорал вдруг над ухом какой-то тип и набросился на него с кулаками. Дункан ухватил его за лодыжки и как следует дернул, а когда тип опрокинулся, добавил ему ударом в пах. Тип взбрыкнул ногами и весьма ощутимо задел Дункана по зубам. Настолько ощутимо, что Дункан несколько секунд пытался сообразить, где он находится и кто он такой вообще. Наконец в голове прояснилось настолько, что он смог продолжить свою выползку. Со всех сторон уже неслись резкие свистки ганков. Явились — не запылились!

Дункан вскочил на ноги, отшвырнул с дороги двух сцепившихся, ревущих от боли и ярости парней и, низко нагнув голову, свалился, вскочил и, тяжело дыша и обливаясь кровью, побежал через площадь в ближайший магазинчик, на дверях которого была надпись: «Ибрагим Изимов. Сладости и легальные наркотики». Влетев в магазин, он огляделся: кроме него здесь находился только один человек — владелец или приказчик — высокий полный мужчина средних лет с холеными пурпурными баками[28].

— Что за чертовщина там снаружи? — спросил он.

— Пьяная драка, — ответил Дункан. — Здесь есть черный ход?

— Конечно. Даже несколько. Минутку, я запру двери и провожу вас.

«Еще один Фальстаф, — подумал Дункан. — Он явно не горит желанием оставаться там, где ганки начали облаву — еще, чего доброго, заберут в свидетели».

— Изимов — это вы? — спросил Дункан.

— Да. А вы — Бивульф.

— Господи! — воскликнул Дункан. — Так вы — один из тех, с кем мы должны были встретиться?

— Не совсем так. Я лишь уполномочен передать вам инструкции свыше. Идемте.

— Но мои помощники все еще там! И если их арестуют…

Он подошел к дверям и оглядел площадь. По ней уже бежали, свистя изо всех сил, мужчины и женщины в зеленом. Их было только пятеро. Пока. Скоро их здесь станет намного больше. В ту же секунду он увидел Кабтаба — тот, волоча Сник на буксире, пытался протиснуться в дверной проем. Наконец ему это удалось, и его тело левиафана как пробка вылетело на середину площади, попутно сбив с ног женщину-органика. Следующего ганка — здоровенного мужчину — священник убрал с дороги мощным ударом кулака и с победным ревом устремился вперед. В это время Сник, отцепившаяся от него, но все еще влекомая силой инерции, пролетела полплощади и свалилась, как сноп. Навстречу им устремился еще один органик — высокая, крепко сбитая женщина. В руках она держала баллончик с паралитическим туманом и метила прямо в лицо Кабтабу. Он попытался выбить баллон, но женщина так крепко в него вцепилась, что пришлось расслабить хватку ударом кулака в челюсть. От остальных двух ганков падре отделял естественный барьер из высыпавших на улицу участников драки. Но со всех сторон уже сбегались, создавая оцепление, новые и новые зеленые мундиры.

За это время Изимов выключил везде свет и уже ждал Дункана, придерживающего двери, пока Кабтаб и Сник не оказались в магазине. Тогда Изимов закрыл дверь, но не запер ее, так как не имел на это права: магазин был частным, а не государственным владением.

— Ради Бога, скорее! Уходим! — сказал Изимов и исчез в задней комнате.

В полумраке Дункан мог разглядеть разбитые и исцарапанные лица Кабтаба и Сник.

— Втравил ты нас в заваруху, — сказал он Кабтабу.

— Да черт с ним! Зато повеселились! — ответил падре.

— Я жалею только об одном, — тяжело дыша, сказала Сник, — что все силы потратила в таверне, вместо того чтобы хорошенько всыпать ганкам!

И они поспешили за Изимовым. Пробежав несколько других магазинчиков, вызывая пристальные взгляды покупателей и продавцов, они выскочили на улицу 10АВЗ, более известную под названием улицы Гостеприимной. На некоторых стенных экранах уже передавали информацию о беспорядках в таверне. Репортеры шли буквально по пятам органиков-умиротворителей.

Изимов, отдуваясь и потея, как в сауне, быстро вел своих спутников по лабиринту магазинов, улиц и складских помещений. Наконец они вышли на площадь, по краям которой стояли как административные, так и жилые здания. Изимов направился к одной из дверей, пестро раскрашенной под стать его радужному одеянию. Он просунул в дверь свое удостоверение личности, и дверь отъехала в сторону. Когда он шагнул внутрь, тут же автоматически включился свет.

— В первую очередь займемся вашими ранами, — сказал хозяин и пригласил их в ванную комнату, где, проведя минут двадцать у аптечного распределителя, они привели свои лица в почти приличное состояние. Но чтобы они полностью регенерировали, нужно было прождать еще с полчаса.

— Современная медицина! — сказал Изимов, провожая их в гостиную. Он вздохнул. — Если бы так же легко, глотком из какой-нибудь бутылочки, можно было вылечить и социальные болезни!.. Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома. Я мог бы предложить вам выпить, но, по-моему, вам уже достаточно.

— Хоть от нас и разит, как из пивной бочки, — резко сказала Сник, — на самом деле у нас не было ни малейшей возможности выпить хоть глоток.

— Но я вообще не держу в доме спиртного, — сказал Изимов с оттенком превосходства. — Да и вас я долго здесь держать не собираюсь. В мои планы вообще не входило приводить вас сюда. Мне было велено лишь передать вам инструкции в той дыре, а это уже само по себе было достаточно рискованным делом. И если ганки заметят, что мой магазин закрыт, хотя он должен работать до десяти, они меня начнут разыскивать, так что мне нужно как можно скорее вернуться. Я, конечно, могу заявить, что испугался пьяной драки и не хотел, чтобы и у меня устроили погром, но…

— Слишком много слов, — перебила его Сник. — Если всем нам надо скорее убираться, давайте инструкции.

— Да-да, конечно, — замялся Изимов, — но теперь… Я даже не знаю… Ситуация изменилась. Мы не знаем, к каким последствиям может привести эта несчастная заваруха. Возможно, мне следует дождаться новых указаний. Может, теперь они не захотят, чтобы вы получили это письмо. Бог знает, в какой опасности мы все теперь, когда вы привлекли к себе внимание ганков. Ведь это может изменить все планы, повлиять на саму структуру организации.

Он вытащил из кармана платочек и промокнул испарину на лбу.

— Все произошло быстро, и я сомневаюсь, что ганки смогут нас опознать, — сказал Дункан. — Бога ради, человече! Мы так долго блуждали во тьме! Мы изголодались по информации и горим желанием, просто страждем сделать что-нибудь для организации! Кстати, если вы ослушаетесь приказа, начальство может вам всыпать. Идите сюда и давайте письмо. И мы тут же уйдем. Как только заживут наши синяки и ссадины.

— Я же не знаю, что там, — сказал Изимов.

— Что? — спросили все трое хором.

— Что написано в письме. Я собирался дать карточку одному парню, который мне иногда помогает, а он должен был передать ее официантке и заплатить ей за то, чтобы она подала вам ее вместе с напитками. А вы бы прочли ее и стерли написанное. И вот, когда я собрался передать карточку тому парню, началась вся эта свалка. Я велел ему исчезнуть и…

— И вы позволили бы этой карточке побывать в руках тех, кто не является членами организации?!! — спросила Сник. — Я никак не могу в это поверить. Да вы представляете, что могло случиться, если бы свалка началась, когда этот парень уже вошел бы в таверну, но еще не дошел бы до официантки? Мы-то из этого выкарабкались бы, а вот вы можете прозакладывать свой жирный зад, что очень скоро ганки бы вас за него взяли.

— Нечего меня оскорблять! — Изимов снова промокнул испарину. — Мне было приказано передать вам карточку со всеми возможными предосторожностями. И ни в коем случае не делать этого лично. Теперь все пошло к чертям. Вы знаете меня в лицо. Поэтому, пожалуй, я отдам ее, что бы мне ни грозило со стороны организации, все равно спрятаться от нее у меня нет никакой возможности.

— А что они вам сделают? — спросил Дункан. — Убьют?

Глаза Изимова вылезли из орбит, челюсть отвисла. Он бешено вращал глазами и молчал.

— Не понял, — сказал Дункан. — Что вы этим хотите сказать?

— Нет! Нет! Они не станут меня убивать! Но меня могут исключить или наказать еще как-то иначе. Я не знаю. Откуда мне знать, как они наказывают своих членов? Я изолирован. Контакт идет по цепочке — от звена к звену. Я ничего не знаю даже о тех, с кем виделся. И никогда я не встречался с ними ни у себя в магазине, ни тем более здесь, в своем доме. Если бы только не эта проклятая заваруха!..

— Но вы же добровольно вступили в организацию, — сказала Сник, — и, наверное, бывали на каких-то сходках, встречах, где могли тоже с кем-то познакомиться.

— Да, бывал. Но все они происходили в полутемной комнате. Все присутствующие были в масках, и даже голоса транслировались при помощи специальных аппаратов. До сих пор я был только на двух таких собраниях. Оба проходили в тренировочных залах, которые иногда используют как церковь или синагогу. Оба собрания длились не более получаса. Мы давали присягу… — Он достал еще один платок. — Кажется, я слишком много говорю. Стресс. Постараюсь быть посдержанней. Вы ведь не выдадите меня?

— Нет. Но только в том случае, если вы отдадите нам карточку, — сказал Дункан и посмотрел на Сник, словно пытаясь ей сказать: «Надеюсь, что остальные члены организации из другого теста».

Изимов достал из кармана кусочек плотного серого картона.

— Берите.

Дункан взял карточку, Сник и Кабтаб подошли поближе. В уголке пустого бланка был квадратик, очерченный толстой черной линией. Дункан приложил туда большой палец, и на карточке тут же проступил текст на английском: «ВАС СКОРО ИЗВЕСТЯТ».

— Что за ерунда? — сказал Дункан. — Мы же и так знаем, что с нами скоро выйдут на связь.

Он посмотрел на Изимова в упор:

— И за это мы рисковали своими жизнями?

— Не знаю, — сказал Изимов, отворачиваясь. — И знать не желаю. Пожалуйста, сотрите текст и верните карточку мне.

Дункан машинально выполнил его просьбу. Изимов еще раз протер карточку большим пальцем, чтобы быть абсолютно уверенным, что надпись не сохранилась, затем взглянул на стенные часы и тихо вздохнул: до того как лица его нежеланных гостей окончательно заживут и они смогут наконец-то уйти, оставалось еще минут пятнадцать.

— Это полный идиотизм, — сказала Сник. — Вся ваша организация — полные идиоты.

— Не говорите так. — Изимов поднял ладонь, словно хотел отбить ее слова, будто теннисный мячик. — Просто они очень осторожны. И, несмотря на это, они все же решили дать вам знать, что о вас не забыли. По крайней мере, я это понимаю так. Я не читал карточку, но по вашей реакции легко представить, что там было написано.

Кабтаб осторожно потрогал пальцем щеку под левым глазом: опухоль и краснота почти исчезли.

— Наш новый друг слишком нервничает. А то, что содержание карточки не очень ясно, еще не говорит о том, что вся остальная компания — стадо тупиц и кретинов, — проворчал он. — В любом случае нам не остается ничего, кроме как следовать предначертанным путем. Нам и уйти-то некуда. Где бы они ни были, этого нам не позволят.

— Уж будьте уверены, — сказал Изимов.

Больше они не разговаривали на эту тему и лишь перекидывались комментариями по поводу идущих новостей.

Сначала показали, как органики собирали бесчувственные тела в фургоны. Затем показали нескольких драчунов в районном участке. И, конечно же, не показали ни одного допроса. Их вообще никогда не показывали. То, что репортерам позволили все это заснять, свидетельствовало о том, что ганки расценивают это происшествие как простую массовую пьяную драку. Репортерам даже разрешили взять интервью у тех, кого уже отпустили из участка.

Репортер: Одну минутку, гражданин. Вы не могли бы представиться и сказать, в чем вас обвиняют?

Гражданин: Да пошел ты!

Репортер (обращаясь к другому человеку): Вы выглядите лояльным гражданином. Можете ли вы объяснить нашим зрителям, что же случилось в «Сногсшибаловке»?

Гражданин (ухмыляясь разбитыми губами): Греби, греби…

Репортер: Все в порядке, гражданин. Мы поняли, что вы имеете в виду. (Обращается к высокой широкоплечей женщине с растрепанными черными волосами и расцарапанной щекой.) Гражданка, не могли бы вы сказать что-нибудь нашим зрителям? Они горят желанием узнать подробности скандала в «Сногсшибаловке».

Женщина: А я и не была там. Меня ганки взяли потому, что мы с мужем кое в чем разошлись во мнениях, но если вы хотите знать всю правду об этом ублюдке…

Репортер: Спасибо. О, вот идет человек, которому, похоже, есть о чем рассказать. Гражданин, не могли бы вы…

Дункан ткнул пальцем в экран, указывая на мужчину с опущенной головой и низко надвинутой шляпой:

— Эй, ведь это же профессор Герман Трофоллаксис Каребара! Муравьелог, с которым мы познакомились в поезде.

Сник наклонилась вперед, глаза ее широко открылись.

— Да, это он. Но что он там делает? Ты его видел в «Сногсшибаловке»?

— Нет. Да его там и быть не могло. Он же говорил, что будет жить в Университетской Башне.

Сник потрясла головой:

— Ты думаешь, что он ганк и следил за нами?

— Мы не можем подозревать всех и каждого, — ответил Дункан.

Глава 16

Встреча с руководителем ячейки была не очень-то похожа на то, о чем рассказывал Изимов.

На ней присутствовали только двое: Дункан и человек, который его вызвал. Кем он был — мужчиной или женщиной, Дункан не знал. Маленькая пустая комнатка была слабо освещена. Фигура, сидящая напротив, куталась в плащ, скрывающий телосложение, лицо было спрятано под маской, волосы — под широкополой шляпой. Кроме того, к его (или ее) подбородку был привязан круглый аппарат для трансформации голоса и, как подумал Дункан, — для пущей важности. Его собственный голос благодаря такому же аппарату звучал так, словно он надышался гелием.

Была ли такая уж необходимость в потемках и изменении голоса, если комнатка была тщательно проверена на предмет отсутствия подслушивающих устройств? И почему они не пригласили Сник и Кабтаба?

Дункан спросил об этом.

— У нас есть на это причины, — раздался «голос из подземелья». Плащ зашевелился. Фигура поднялась со стула и принялась расхаживать по комнате, сложив руки за спиной. Мешковатые брюки скрывали ноги настолько, что определить по ним пол фигуры тоже было невозможно. — Вы можете задавать мне вопросы. Если бы у вас их не было, то вы оказались бы глупее, чем мы предполагали. Но вы должны понять, что на многие ваши вопросы мы отвечать не будем. И не пробуйте настаивать. Понятно?

— Понятно.

— Когда мы собираемся на большую сходку… большую! — не больше пяти человек, да и то в особых случаях, — мы никогда не обсуждаем персональных заданий отдельных членов организации. Если это, конечно, не касается совместных проектов, где необходимо синхронизировать все действия. Но и это бывает не часто. Теперь о вашем персональном задании. Но сначала — вот это… — Из-под плаща появилась рука с голубым баллончиком. — Мы обязательно применяем его при первой встрече. И при необходимости используем от случая к случаю. Нам приходится быть очень осторожными. Понятно?

— Конечно, — сказал Дункан.

Он бы не удивился, если бы в баллончике оказался не туман правды, а кое-что похуже. А вдруг организация решила, что он представляет для нее опасность? Ведь так просто — заставить его вдохнуть яд вместо того, что он ожидает. И он ничего не может сделать, чтобы их остановить. Если он откажется, с ним все равно покончат.

Баллончик зашипел. Дункан ощутил на лице влагу и погрузился в ароматное облако. Туман пах фиалками. Задержка дыхания, пока туман не рассеется, ничего бы не дала — он проникал сквозь поры прямо в кровь и приводил человека в полубессознательное состояние.

Очнувшись, Дункан увидел, что фигура нависла над ним.

— Итак… это правда.

— Что? — спросил он. Его сознание еще не прояснилось окончательно.

— Что вы можете лгать под туманом правды. Мне говорили об этом. Но в это невозможно было поверить. Теперь верю. Все мои попытки выжать из вас что-нибудь кроме того, что вы — Эндрю Вишну Бивульф, полностью провалились. И все, что вы мне говорили, полностью совпадает с данными вашего удостоверения личности. Даже сведения, которых нет в ваших данных, и сугубо личная информация, короче — все, о чем вас могут допрашивать органики, свидетельствует, что вы не кто иной, как Бивульф. — Фигура снова принялась расхаживать по комнате, заложив руки за спину. — Я не понимаю этого. Но так оно есть. Это уникальное явление. Необъяснимое. Может, что-то в генах?.. Неважно. Хотя, конечно, это очень важно. Если вы сможете научить других, это даст нам огромное преимущество.

Фигура резко повернулась и наставила на Дункана палец, словно это был лучевой пистолет, которым она могла распотрошить его в поисках правдивого ответа.

— Так вы можете научить нас этому? Или у вас это получается само собой?

— Я научился этому путем проб и ошибок, — ответил Дункан. — Но как мне это удается, я до сих пор сам не очень понимаю. Так что я не могу ответить на ваш вопрос.

— К сожалению, вы можете лгать. И теперь я не знаю, когда вы говорите правду, а когда — нет. И вряд ли туман поможет выжать из вас что-то большее.

Дункан был уверен, что такой вопрос фигура уже ему задавала при допросе. Зачем ей эта ложь? Или все члены организации уже так изолгались, что врали просто так, по привычке? Или у фигуры были какие-то иные, возможно, благие намерения?

«Я уже думал об этом, — размышлял Дункан, — и не раз. Тогда, когда был Кэрдом и остальными шестью».

Его уникальный талант был неудобен организации. Если он может лгать органикам, то, соответственно, может лгать и организации. Следовательно, может быть и шпионом. Они не могли ему полностью доверять. Но не могли и отказаться от использования его в своих целях. Он был таким же инструментом, как другие органики и подрывники-мятежники.

— У вашей группы есть название? — внезапно спросил Дункан. — Я пытался думать о ней как об организации или объединении. Но трудно думать о чем-то безымянном.

— Да, конечно. Гомо сапиенс просто необходимы ярлычки, наклейки и титулы. Вам действительно хочется его узнать?

— Так я буду чувствовать себя комфортабельнее.

— Хорошо. В течение этого субмесяца мы называемся БПТ.

— Этого месяца… Вы что, меняете его каждые 21 день?

— Это должно запутать органиков.

«Дело не в этом, — подумал Дункан. — Любой член организации раскроет на допросе все названия, какие только были использованы».

— БПТ?

— Бунт против тиранов.

— Я понял.

— Мне оно не очень нравится, потому что содержит в себе только разрушение. Да, мы разрушители! Но ведь еще и строители. Восстановители. Конструктивисты. Но, впрочем, речь не о том. Вот в чем заключается ваше задание. Слушайте внимательно…

Спустя полчаса фигура пожелала Дункану спокойной ночи и, прихватив оба голос-трансформатора, вышла. Дункан, следуя инструкции, порвал свою маску и сунул клочки в карман. Он вышел в другую дверь и попал в коридор, ведущий в шумный тренировочный зал. Через боковую дверь он вышел на улицу и, проходя мимо мусорника, выбросил остатки маски.

В 10.00 он сел на автобус и уже через несколько минут был на углу своего дома. Он оглянулся, чтобы проверить, нет ли за ним «хвоста», но никого не увидел.

Работа, которую он должен был выполнить, представляла собой — он был в этом уверен — часть огромного плана. Он даже и представить себе не мог, как его задание сочетается с работой, которую выполняют другие члены организации. Он был лишь винтиком в огромном подпольном механизме и надеялся только, что здесь не получится, как с Рубом Голдбергом. Хорошо зная историю, сам не зная откуда, он помнил, что революционеры всегда намного лучше разбирались в разрушении, чем в строительстве. По большому счету их конечной целью была власть, а не прекрасная мечта о том, как сделать человеческое сообщество лучше. Хотя повсеместно это отрицалось.

Великие перестройки всегда делались теми, кто выпихнул или ликвидировал первое поколение радикалов.

Он работал в группе, которая не ставила его в известность, какими путями пытается достичь окончательных целей. Конечно, завоевав авторитет, он узнает гораздо больше. Но если ему это не удастся, то ему будет трудно заставить себя работать на голом энтузиазме. Но, к сожалению, он уже не мог развязаться с группой БПТ, даже если потеряет рвение. «Единожды вступив, вступаешь навсегда».

Может, и так.

Как банкир данных, при большом желании, он смог бы сделать себе новое удостоверение личности. Но опасность состояла в том, что члены БПТ, если они достаточно проницательны, могли предположить такую возможность. И чтобы предупредить саму попытку этого, они могли встроить в систему сигнал тревоги. С другой стороны, он мог перестроить систему так, чтобы она следила за их мониторами. Но они могли предвидеть и это и поставить свои мониторы вне его системы. Все это могло продолжаться до бесконечности — эдакий зеркальный коридор.

Дункан засмеялся: они так и не нащупали его ахиллесову пяту. Во всей этой фантастической ситуации было нечто абсурдное. Если Бог и существует, он, должно быть, смеется над своими «образами и подобиями». А может, ему все уже настолько опротивело, что он оставил эту Вселенную. Или, возможно, будучи всемогущим, отменил самого себя, невзирая на свою вечность и всепроникновение. Ведь если бы ему захотелось, эти свои качества он тоже смог бы отменить.

Дункан вышел в коридор, просунул удостоверение личности в дверную щель и вошел. Он бродил из комнаты в комнату, и свет автоматически сопровождал его. Потом он остановился у громадного — во всю стену — окна и застыл, глядя на Лос-Анджелес, сверкавший огнями башен и мостов, лодок и кораблей, аэропланов и дирижаблей. Открывавшийся вид был изумителен. Он был спокоен и безмятежен. Город сверкал, словно был маяком красоты, любви и надежды. И к нему слетались мотыльки, бабочки, мухи, слепни… И жители этого изумительного места имели все для того, чтобы каждый был счастлив.

Но только теоретически. Факты доказывали обратное.

— Так было всегда, — прошептал Дункан. — Когда горе, голод, боль, безумие, нервные и физические болезни растут в количестве, можем ли мы утешать себя тем, что их все же намного меньше, чем когда бы то ни было до нас. И будут ли наши потомки называть нас Нью-Утопией?

Гомо сапиенс никогда не может быть удовлетворен полностью. По крайней мере, некоторые его представители.

Чувство одиночества было присуще не только жителям этого огромного города, но и всем, кого Дункан когда-либо знал. Оно вдруг обрушилось на него всей массой, а ведь он считал, что научился защищать себя от подобных мыслей. Одиночество…

Дункан подумал о Пантее Пао Сник. Как бы ему хотелось, чтобы она жила здесь, в этой квартире, вместе с ним. Он хотел ее и видел в мечтах долгую совместную жизнь. Да он просто был влюблен. Почему же, почему он до сих пор ей ничего об этом не сказал? Ответ прост. Она еще ни разу не давала ему ни малейшего шанса думать, что испытывает к нему какие-либо чувства, кроме товарищеских. И он все еще не был уверен, что когда-нибудь дождется от нее хоть какого-нибудь знака расположения. Ему нужно разобраться, что же она на самом деле думает о нем. Ведь, может быть, она так же, как и он, сдерживается и ждет сигнала? Тем более что она была органиком, приученным скрывать свои чувства. Да и времени на развитие большого чувства у них пока еще не было.

— Должно быть, я был влюблен в нее, когда был другой личностью, — сказал он вслух. — Иначе откуда это во мне? И так внезапно? Может, это просто прорыв из опыта, загнанного глубоко в подсознание, о котором я, к сожалению, ничего не помню?

Дункан смешал коктейль и повернулся к настенному экрану связи. Пусто. Никаких сообщений. Он и сам чувствовал себя опустошенным. Все еще поглядывая на экран, он приготовил себе обед, потом занялся уборкой, чтобы его соседу из среды было не на что жаловаться. Переходя из комнаты в комнату, он краем уха слушал новости. Обсуждался предстоящий референдум. Комментаторы разъясняли зрителям, что за каждый пункт необходимо проголосовать отдельно. И лишь затем будет принят окончательный проект. Долг каждого гражданина — выразить свою волю, «за» или «против».

Закончив уборку, которая отняла немного времени — он слишком редко бывал дома, чтобы успеть намусорить, — Дункан вошел в каменатор.

Глава 17

Дункан сидел в центре своего рабочего кабинета в Лос-анджелесском отделении Бюро Данных по Ассимиляции. Кабинет был круглым, 24 фута в диаметре, и рабочий пульт в его центре тоже имел форму кольца. Дункан на своем управляемом стуле мог разъезжать по всему внутреннему периметру этого большого «О», чтобы следить за всеми экранами на стенах и мониторами двадцати компьютеров на пульте. Здесь он отсиживал свои четыре часа каждый рабочий день. Остальное время было полностью в его распоряжении: он мог отправиться домой или прогуляться по магазинам, пойти на рыбалку или в кегельбан, попробовать подыскать себе пару или же вернуться в бюро и провести там пару часов сверхурочно, — но тут уже можно было заниматься не только проектами по работе, но и своими личными исследованиями.

Сейчас он занимался сбором информации, которая понадобилась его непосредственному начальнику. Это была лишь крохотная частица огромной программы, выполнение которой должно было затянуться на несколько ближайших сублет. То, над чем сейчас работал Дункан, казалось ему не очень-то нужным, но его начальник считал, что эти сведения правительству просто необходимы. Дункана шокировала мысль, что копание в чьем-то грязном белье кому-то необходимо для достижения каких-то неведомых целей. Начальник этих целей тоже не знал, но говорил, что не это главное.

— Невозможно создать идеальное государство, не владея всей полнотой информации! — Когда Порфирио Самуэльс Филактери говорил об этом, его депигментированные травянисто-зеленые глаза сияли и он яростно жестикулировал. Его руки тоже были покрыты депигментированными полосками: «эффект зебры» — мода для тех, кто не знает, куда девать кредиты.

— Да, действительно, данные, которые мы обрабатываем, — большинство из них — могут не понадобиться в течение долгого времени. Но зато, когда понадобятся, они тут как тут! Уж поверьте мне, Эндрю, я не раз был свидетелем, как внезапно возникала необходимость в справке, которая уже много лет была невостребована. И вот, пожалуйста, в одну микросекунду она здесь, живая и здоровая, готовая для введения в программу. И нет никаких простоев или тяжелых, утомительных поисков, потому что нужная справка не готова.

Это же спрятанное сокровище, которое вызывается, точно джинн из бутылки, нажатием кнопки или кодовым словом. Это просто волшебство! Поэтому никогда не думайте, что вы занимаетесь этим только потому, что правительство не знает, как обеспечить вас работой. Вы приносите огромную пользу! Если не для нашего поколения, то для последующих! Хотя все же, вероятно, и для нашего поколения тоже.

Последнее высказывание не вызывало особых возражений: с тех пор как средняя продолжительность жизни увеличилась до 85 сублет, большинство из этого поколения проживут примерно 595 облет. Все же остальное из сказанного было на 50 процентов чепухой, а на 25 — чушью.

Да и оставшиеся 24 процента тоже были весьма сомнительны.

— Вы правы, босс, — сказал Дункан, приятно улыбаясь и кивая, думая о том, что он присоединился к великой армии подхалимов, но делает это не из стремления выслужиться или продвинуться туда, где больше материальных благ.

Он играл роль. Ничего нового.

Филактери упругой походкой отправился наставлять на путь истинный и ободрять других, кто еще заблуждался и терялся в сомнениях. Дункан послал его широкой, располосованной спине жест, изобретенный еще в каменном веке. А затем, слегка устыдившись своей ребяческой выходки, вернулся к работе. Он дал задание компьютерному комплексу на поиск ПЭИ (персонального элемент-индекса) граждан, характеризовавшихся высоким коэффициентом ЭЦ (эгоцентризма). ВК (высокий коэффициент) ЭЦ определялся степенью инфантилизма, выражавшегося в том, что обладатель данного качества вовлекал других людей в круг своих планов и интересов и использовал их в тех делах, которые он, ОБЛАД (обладатель), не способен был сделать без помощи Н-ОБЛАДов (не-обладателей, т. е. людей, социально связанных с ОБЛАДом). Конечно, группа ВК ЭЦ ОБЛАД включала в себя множество различных подгрупп. Все, кроме святых, чье существование власти отрицали, имели ту или иную степень ЭЦ. Но ВК ЭЦ ОБЛАДы были непоколебимо уверены в том, что они являются той осью, вокруг которой и вращается мироздание. Согласно ранее составленной Дунканом сводке относительно этого суперкласса, все три миллиарда опрошенных считали себя умеренными эгоцентриками. (Слово «умеренный» являлось не более чем официально принятым термином психиков.)

С самого основания Новой Эры правительство стремилось любыми путями удовлетворить стремления своих граждан к объединению и самопожертвованию. Результатом стало то, что граждане Новой Эры стали намного коллективно и социально сознательнее своих предков. (Хотя до Н. Э. не проводилось достаточное количество исследований на эту тему.)

И все же еще каждый пятый гражданин Новой Эры был ВК ЭЦ ОБЛАДом. Хотя в соответствии с государственными проектами, установленными около 100 облет назад, сейчас должен был оставаться только один процент «неисправимых».

Очевидно, дело здесь было не только в ошибках государственной пропаганды и просвещения, но и в генетической наследственности.

С тех пор как ХН (хромосомный набор) каждого гражданина стал храниться в банке данных, задание отобрать ХН ВК ЭЦ ОБЛАДов было делом сравнительно легким, хоть и требовало некоторого времени. Предполагалось, что при отборе, количественно удовлетворявшем статистиков, выделится особая группа ХН, характерная для глубоко эгоцентричных особей.

Следующий шаг?

Правительство его не сформулировало.

Дункану, как и многим другим, было ясно, что огромным шагом вперед могут стать ведущиеся сейчас исследования в области изменения хромосомного набора до рождения индивидуума, его носящего. Цель: изменить нежелательные ХН на желательные.

Как это сделать сейчас больше чем у 4–5 процентов эмбрионов, Дункан не знал. Ни врачей, ни технического персонала не хватало. По крайней мере эти исследования еще не были закончены и вряд ли завершатся в ближайшие 20 суб- (то есть 140 об-) лет.

В этот момент на дисплее появились результаты исследования на процентное соотношение ВК ЭЦ у заядлых игроков в бридж, гомосексуалистов и хирургов. Конечно, окончательное заключение можно было доверить и компьютеру, но человеческие мозги все еще оказывались искушеннее в нюансах при составлении заключения. Не все, конечно, мозги, но некоторые.

Дункан дал задание компьютеру сделать выборку, а сам, вращаясь на стуле, продолжал изучение экранов на стенах и пульте. Затем он поочередно включил звук на каждом дисплее и, выслушивая информацию, попутно решал, чем будет заниматься после работы: Затем он снова полностью сконцентрировался на своем задании.

Шестьдесят пять из восьмидесяти миллионов азартных игроков в бридж имело ВК ЭЦ (высокий коэффициент эгоцентризма). В контрольной группе из 80 миллионов граждан, выбранных наугад, исключая заядлых картежников, ВК ЭЦ присутствовал только у 29 процентов, и то в слабой степени. Контрольная группа также не включала в себя гомосексуалистов, хирургов, политиков, священников, министров, раввинов и мулл. Дункан не понимал, почему были выделены последние четыре группы. Может быть, государственная идеология пресекала любые попытки рассматривать «святых людей» как неэгоцентричных. Или их исключили за иррациональность, а следовательно, невозможность принимать их во внимание в исследованиях такого рода. Если это было действительно так, то все исследование становилось необъективным.

Возможно, и весь проект базировался на необъективных и ненаучных предпосылках. В конце концов, само определение индекса эгоцентризма основывалось на субъективной оценке исследователей бюро.

Дункан пожал плечами. Ему было дано задание, и как бы он к нему ни относился, любые комментарии о его бесполезности только отвлекали его.

Он установил на дисплее результаты исследования 100 миллионов гомосексуалистов. Их ВК ЭЦ оказался достаточно высок: 80 миллионов были приписаны к высшему уровню «негатива». Но когда Дункан затребовал данные по коэффициенту «социальной сознательности», то получил в той же группе только 50 миллионов признанных «антисоциальными». И только одна восьмая из них была определена как «опасные», из которых «суперопасные» составляли лишь треть. Но когда Дункан вспомнил, что в подгруппу СУПОП входят и те, кто больше трех раз плевал в общественном месте или участвовал в пьяных драках, то еще больше засомневался в объективности исследования.

К тому же причина, порождающая склонность к гомосексуализму, давным-давно была установлена: кроме 3 процентов обследованных (из трех миллиардов человек за два субвека), остальные имели определенные генетические отклонения. Было идентифицировано 9 хромосомных наборов, которые в девяти из десяти случаев успешно изменялись еще до рождения. Однако от принятия закона об обязательной хромосомной чистке, даже несмотря на сильный нажим со стороны различных гетеросексуальных организаций, правительство все же воздерживалось. Причиной этому были два фактора. Первый — мощное сопротивление гомосексуалистов: несмотря на всю очевидность научных исследований, группировки геев настаивали на том, что их склонность является не генетическим отклонением, а проявлением свободной воли. Вторым, более мощным фактором было то, что правительство стремилось к стабилизации, а то и уменьшению прироста населения.

Поэтому правительство запретило гомосексуалистам иметь «детей из пробирки». Официальной причиной было объявлено то, что если гомосексуалисты не будут иметь детей, то гомосексуализм как явление отомрет. И как бы ни бесновались гей-группировки, правительство не отступало со своих позиций. Гомосексуалисты прибегли к цифрам: большинство из детей, родившихся до введения запрета, были гетеросексуалами, и по крайней мере 10 процентов детей, рожденных от гетеросексуальных пар, имели гомосексуальный набор хромосом. Но правительство не обращало внимания ни на их доводы, ни на расхождение с собственной логикой.

«В этом не было, впрочем, ничего нового — правительства отличались алогичностью во все времена», — подумал Дункан.

Он начал сравнительный анализ частоты хромосомного набора, который большинство генетиков считали определяющим ВК ЭЦ у гомосексуалистов в подгруппе заядлых игроков в бридж. Это, правда, уже было сделано до него, но он хотел еще раз все проверить сам. Возможно, он обнаружит нечто, ускользнувшее от внимания других.

Наконец Дункан почувствовал, что немного устал, и решил сделать обеденный перерыв. Большую часть его он провел в тренировочном зале, потратив 20 минут на поднимание гирь и еще 15 — на бег трусцой. После душа он съел легкий обед и еще на час вернулся на работу. А потом отправился домой.

Тем же вечером он вернулся в свой кабинет. Охрана отметила время его прихода. И так как начальник лично проверял списки сверхурочных работ, Дункан потратил немного времени, заканчивая свой сравнительный анализ. Но через час, который оправдает его присутствие здесь и докажет Филактери, что Дункан не полный тупица, он наконец ввел коды, обеспечивающие уничтожение записей о его нелегальных операциях при первой же тревоге или чужом запросе. Затем он ввел коды, данные ему фигурой в темном, и послал запрос на имя МАРИЯ ТУАН БОЛЕБРОК.

Он вспомнил, что говорила ему фигура: «Я имею возможность получить коды доступа, но не могу использовать их самолично. Меня сразу могут разоблачить. Вы их используете и после того, как получите данные, сделаете то, что я приказываю. Я тоже располагаю некоторыми данными, но знаю слишком мало».

Не бывает сверхзащищенных кодов, есть только опасность тревоги при попытке их взломать, если защита очень сильна и изощренна. Конечно, коды устанавливаются людьми и любой человек, в отличие от кода, защищен намного слабее. Это, конечно, теория, но иногда это срабатывало и на практике.

Дункан запросил файл Марии Туан Болеброк. По требованию компьютера он ввел второй код, но был запрошен еще и третий. Произнеся его, Дункан наконец получил доступ к файлу. Он изучал информацию на экране, пока не запомнил все, что ему может понадобиться, вместо того чтобы, как требовала БПТ, сделать распечатку.

Убедившись, что информация надежно заперта в его памяти, он ввел код, стирающий все записи об этой операции, также полученный от фигуры в темном. Владение всеми этими кодами означало, что таинственный незнакомец занимает высокое место в бюро и, конечно же, принадлежит к органикам высшего класса. Предатель. Однако Дункан устоял перед искушением попробовать его отыскать, хотя и очень заинтересовался этой персоной. Конечно, он мог запросить все личные дела высших офицеров безопасности местного отделения бюро. Но даже если бы ему удалось это проделать, не вызвав тревоги, он все равно не знал ни внешности, ни голоса своего руководителя.

— Забудь об этом, — пробормотал он.

Хотя… фигура много жестикулировала и можно было бы вспомнить какие-то характерные жесты — если его запечатлели на видео во время выступлений высших офицеров, то есть надежда опознать его. Но даже если Дункан сумеет это сделать, что ему это даст?

— В любом случае я сохраню это в памяти, — сказал он и удивился: как часто за последнее время он стал разговаривать сам с собой. У него появилась вредная привычка. Собирая себя в личность Уильяма Сент-Джорджа Дункана, он не выбирал себе привычки думать вслух. Что это — прорыв одной из захороненных личностей? Разрушение? Деградация? Словно из найденного на затонувшей галере бурдюка вдруг полилось вино.

Чем бы этот прорыв ни был, отсекать его сразу не следовало. В хозяйстве все пригодится. Он же не обязан всю жизнь работать банкиром данных. Бивульф вообще ничего не знал об этой профессии. Хотя, конечно, знал. Характерные черты тех, кто его составлял, были частью самого Бивульфа, в то время как его тело было вовсе не тем, кем он значился по удостоверению личности в ГОС ДАН БАНКе.

«Во мне начинают просачиваться прежние личности, и это совсем неплохо».

Дункан снова сосредоточился на Марии Туан Болеброк. Ему было приказано узнать о ней все. Затем он должен был познакомиться с ней настолько близко, насколько это вообще возможно. Если получится, даже стать ее любовником. Это не представляло особой сложности, поскольку за последние два субгода она сменила их добрую дюжину и Дункан относился к физическому типу мужчин, который она предпочитала. Когда же он полностью войдет к ней в доверие, он должен будет попытаться заставить ее раскрыть ему некие коды. Как он это сделает, зависело от него.

Однако Дункан не верил, что даже самые длительные нежнейшие отношения помогут в добывании информации, необходимой БПТ. Мария слишком быстро меняла партнеров. Тратить столько времени и сил на то, чтобы выудить из нее сведения, которые она все равно не раскроет, казалось ему нелепым.

Он запросил информацию о ее привычках и распорядке дня и получил к ней доступ. Прочитав, он улыбнулся — почему бы не пойти своим, более коротким путем?

В следующий вторник во время обеденного перерыва он проследил, как Мария Болеброк — надсмотрщик третьего класса ЛAO БДА — вошла в ресторан, находящийся рядом с бюро, и последовал за ней. Солнечный свет, заключенный в синтетические волокна светильников, ярко освещал извилистую улицу. Люди в толпе все были одеты празднично, кроме, конечно, нудистов, но и те были раскрашены в самые кричащие цвета. Чувствовалось всеобщее возбуждение: все ждали ослабления надзора. Как только голоса по всем пунктам будут окончательно подсчитаны — наступит свобода! И произойдет это уже через какую-то субнеделю!

«Радость толпы, — подумал Дункан, — должна навести правительство на кое-какие мысли». Ведь если официальных жалоб от граждан на излишний надзор было мало, теперешнее поведение людей показывало, что они, пусть и неосознанно, не любят, когда правительство за ними подглядывает. Но что будут делать жители Лос-Анджелеса, когда надзор ослабеет, Дункан не знал. Они что же, взаправду решат, будто им позволено делать все, что захочется?

Мария Болеброк была одна, и Дункан очень надеялся, что у нее не назначено здесь никаких встреч. Если же она все-таки с кем-то встретится, то сегодня общество Дункана ей не грозит. Увидев, что женщина заняла одиночную кабинку в углу, он вздохнул с облегчением и отправился к столику, который уже занял для него Кабтаб. За соседним столиком сидела Сник в компании пяти сотрудников. Она мельком взглянула на Дункана и больше в его сторону не смотрела.

— Не хотите ли компанию, граждане? — спросил официант.

— Нет, — ответил Дункан.

Официант нажал на кнопку, и свободные сиденья скользнули одно в другое, а стол сложился пополам. По знаку официанта служитель унес мебель и расставил ее в другом месте, образовавшемся за счет сокращения кабинки.

Дункан и Кабтаб сделали заказ. Брови Дункана полезли вверх, когда его мощный сосед заказал лишь порцию творога и крошечный салатик.

— Мой босс требует, чтобы я за шесть месяцев сбросил шестьдесят фунтов, — прорычал Кабтаб, — иначе я потеряю в кредитах и льготах.

— Ты шутишь?

— Мне не до шуток. Правда, я тут видел по телевизору, что скоро выпустят новый продукт. Здоровенная порция содержит очень мало калорий, и притом вкус приличный. И я смогу шпиговать себя этим сколько хочу. Единственный его недостаток в том, что у некоторых эта штука вызывает побочные эффекты. Как сообщили по телевизору — головокружение и понос. И я предчувствую, что окажусь, увы, среди тех, кто пострадает.

— Обратись к Богу с молитвой о придании тебе достаточной силы воли, чтобы выдержать диету.

— Да? Это к которому же?

— Ко всем скопом.

— Не знаю… — протянул уныло Кабтаб, — последнее время я много думал. Да-да, я иногда этим занимаюсь, когда затыкается мой фонтан красноречия (кстати, когда вешаешь лапшу на уши, да еще в таких количествах, многословие — очень хорошее качество). Так вот, когда он отдыхает, я думаю. Чем большему количеству богов поклоняешься, тем больше благ можешь от них получить. Но Яхве, и Аллах, и Будда (хоть он и не совсем бог, скорее посыльный Космического Равновесия), и Один, и Тор, и Зевс, и Церера, и Иштар, и Живая Мантра, и Вишну…

— Можешь не продолжать, я понял, о чем ты.

— Да? А я вот не понимаю. Конечно, теоретически обращение ко всем богам вместе увеличивает эффективность молитв, расширяет их ассортимент и, соответственно, умножает производительность. Ну а что, если обращение к одному богу аннулирует молитву к другому? Что, если все мои молитвы дают в итоге один большой ноль? И где я тогда? Может, я всю жизнь заблуждался и потратил ее зря, не говоря уже о жизнях моих учеников? Так ведь вполне может быть…

Он замолчал, потому что подошел официант и стал расставлять на столе заказанную еду и напитки.

— Желаете что-нибудь еще, граждане?

— Нет, спасибо, — сказал Дункан.

Когда официант наконец ушел, он наклонился к Кабтабу и тихо заговорил. Конечно, в стоящем в зале шуме их не могли подслушать, но ведь, например, те двое, за соседним столиком, могли использовать направленные микрофоны. Хотя они и выглядели вполне невинно, но Дункан чувствовал органиков нюхом и мгновенно отличал их по властному выражению, которым их лица буквально светились. Он, конечно, мог и ошибиться, но зачем искушать судьбу?

— Я и не знал, что у тебя есть любовница.

— Я бы не хотел называть ее так, — ответил Кабтаб. — Она привлекательна и к тому же интересуется моей теорией и практикой теологического объединения всего спорного и затрагивающего все основы. Но иногда мне кажется, что ее больше привлекает моя просторная квартира и допкредиты, не говоря уже о том, что в сексуальном плане я почти Самсон.

— Да что с тобой случилось? Не прими за оскорбление, но я считал, что твое огромное эго избегает столь унизительных самоупреков и сомнений в себе.

— Да не огромное у меня эго! — запротестовал Кабтаб. — Я всего лишь реалист и вижу все таким, как оно есть. Но аз есмь человек и слишком завишу от окружающей среды, чтобы чувствовать себя физически здоровым. Физически здоровый — духовно здоровый, как говорится в лозунгах. И пока я ем столько, сколько мне нужно, моя душа цветет и пахнет. Но когда это общество пигмеев вынуждает меня сесть на диету, я теряю свою внутреннюю защиту — доспехи, необходимые мне, как раковина для краба. И тогда я страдаю, томлюсь, сокращаюсь, ужимаюсь. Когда мое тело теряет часть субстанции, то же происходит и с моей душой. Пища — живительное солнце для меня. А без солнца разве я могу иметь тень? А если тень — это моя душа, то…

Кабтаб говорил уже во весь голос, не обращая внимания на предостерегающие жесты Дункана — парочка за соседним столом, без всякого сомнения, их внимательно слушала. И хотя Кабтаб еще не сказал ничего подозрительного, он вполне мог развить свои эксцентрические идеи выше дозволенного уровня и договориться до недовольства правительством, что само по себе уже было противозаконным — органики-то фиксировали все, что хотя бы отдаленно напоминало свободомыслие. Но Кабтаб был не в том положении, чтобы позволить себе стать объектом расследования. И, конечно же, этого не мог себе позволить Дункан.

Он схватил гиганта за запястья и прошипел:

— Ешь! У нас не так уж много времени.

Кабтаб заморгал, помотал головой и сказал:

— Мне нужно учиться быть поскромнее. Может, тогда боги будут ко мне более благосклонны.

«Иисусе! — подумал Дункан. — В таком-то возрасте быть примитивным политеистом!»

Набив рот творогом, Кабтаб продолжил:

— Если надо, я извинюсь. Если только действительно пойму, что это надо. Но прежде всего я проповедник. Ты даже не можешь себе представить, как тяжело воздерживаться от моей богоданной страсти нести людям Истину и склонять их ей следовать.

— Пора. — Дункан с сожалением оторвал взгляд от прелестей Пантеи Сник. Когда он смотрел на нее, в груди у него сладко ныло. Он взглянул на Болеброк. А потом снова на Сник.

— Она собирается в сортир.

Сник, оживленно болтавшая с соседями, тоже не выпускала Болеброк из поля зрения. Надсмотрщица встала из-за стола. Следом за ней поднялись со своих мест Дункан и Сник и неторопливо двинулись в сторону комнаты отдыха. Прежде чем они достигли выхода, приметная вавилонская башня из затейливо уложенных медно-рыжих волос уже исчезла из поля зрения. Дункан прошел по извилистому коридору в большую комнату. У писсуаров стояли двое мужчин. Створки дверей, в которые вошла Болеброк, еще подрагивали. Дункан бросил взгляд в ту сторону и убедился, что под дверьми виднеется только пара женских ног. Чтобы отвлечь внимание мужчин, он пристроился к писсуару и сделал пару замечаний по поводу предстоящего голосования. Вошедшая за ним Сник достала из сумочки аэрозоль и уверенно шагнула в кабинку Марии. Если Болеброк и возражала, то Дункан этого не слышал. Мужчины вышли, но тут же явился еще один. Дункан упорно стоял у писсуара, громогласно рассуждая о проблемах с простатой у мужчин — надо же было как-то оправдать свое промедление.

Но Сник не понадобилось много времени. Уже через минуту она вышла из кабинки. Согласно плану Дункан последовал за ней.

— Как прошло? — спросил он.

— Я брызнула ей в лицо, прежде чем она успела открыть рот. Вырубилась мгновенно. Я спросила у нее коды, и она ответила четко и ясно, как на экзамене.

— Ты не забыла дать ей постгипнотический приказ забыть обо всем?

— Конечно! Она ничего не вспомнит. Если даже заметит, сколько времени прошло, то решит, что внезапно задремала. Но я приказала ей не обращать внимания на время!

— Я задал чисто риторический вопрос. Не будь такой раздражительной.

— Я нервничаю. Нет, со мной все в порядке. Я просто немножко возбуждена.

— Я тоже.

Оба замолчали. Сник присоединилась к компаньонам, а Дункан вернулся за свой столик.

— Все прошло нормально? — спросил Кабтаб.

— Как по маслу.

Приятели закончили обед и, опустив свои карточки в щель регистратора, вышли.

Вечером Дункан забежал в «Сногсшибаловку», где уже ждала его Сник. Он подсел к ней, получил добытые у Болеброк коды и, в конспиративных целях изображая отвергнутого ухажера, удалился, хотя предпочел бы, конечно, провести весь вечер вместе и еще успеть перед окаменением немного полежать с ней в постели. Но даже если отбросить все другие причины, последнее ему не светило, потому что он все еще не сумел показать ей, что испытывает к ней нечто большее, нежели простое чувство товарищества.

Около десяти, незадолго до закрытия, он зашел к магазин Изимова. Последний посетитель уже уходил. Дункан подошел к прилавку и попросил наркотик «Вольные сны», продававшийся без рецепта. В обмен на бутылку, которую, потея больше обычного, протянул ему Изимов, он сообщил ему коды.

Они, как решил Дункан, будут записаны специальным устройством, которое замаскировано под одно из украшений. Скорее всего это был медальон в виде улыбающегося Будды, который висел на цепочке на груди Изимова.

— Мне говорили, что эти данные вы вряд ли сможете достать раньше чем через месяц, — удивился Изимов.

— Я быстро работаю, — ответил Дункан.

— Надеюсь, что так. Вы можете встретиться со своим руководителем завтра в семь в Верморском гимнастическом зале восточного блока. Он велел передать вам это, как только я получу от вас информацию. Но думаю, что даже он будет удивлен.

— Передайте ему, что все прошло гладко. Можно не беспокоиться. Она (он знает, кого я имею в виду) даже и не обнаружит, что передала нам коды.

— Похоже, я знаю, что за этим последует, — сказал Изимов.

— И я тоже, — ответил ему в тон Дункан и взял бутылку. — Еще увидимся.

— Минуточку. Вы когда-нибудь уже принимали это? — Изимов указал на бутылку.

— Нет.

— Тогда советую предварительно ознакомиться с инструкцией на ярлычке. Иногда — хоть и очень редко, но такое случается, — вместо прекрасных сновидений вас могут посетить кошмары. Если это произойдет, прекратите прием наркотика и непременно известите меня. Я обязан сообщать о всех подобных случаях в Бюро Наркотиков: им нужны данные для статотчетов.

— Да ради Бога! — заверил его Дункан. — Но ничего себе — я только купил ее и уже обязан представить какие-то данные! Но я, кстати, не принимаю наркотиков без особых причин — и только в лечебных целях.

Изимов вытер рукой испарину.

— Да, конечно, я слишком нервничаю.

— Опасно быть таким нервным, — сказал Дункан. — Все остальные опасности — от органиков.

Он вышел, а Изимов еще долго таращился ему вслед. И хотя Дункан вовсе не хотел подкосить его окончательно, а только предупреждал, его слова разволновали Изимова еще больше. Дункану было даже как-то жалко Изимова, но он чувствовал, что этот человек не приспособлен к тому, чем занимается.

Дункан спокойно шел домой. Кто-то обгонял его, кого-то обгонял он. Последние автобусы спешили развезти всех по домам, чтобы люди успели приготовиться к каменению. Внезапно Дункан заметил стоящий на обочине небольшой зеленый электромобиль органиков с открытыми окнами. Сидевшие в ней мужчина и женщина пристально смотрели на него. Но в этом не было ничего особенного — органики следили за всеми.

Миновав ярко освещенную витрину, Дункан почти подошел к дверям своей квартиры и вдруг услышал женский голос с другой стороны улицы:

— Кэрд! Джефф Кэрд!

Несколько секунд он пытался припомнить, где он слышал это имя. И вдруг оно прорвалось в его мозг, как машина сквозь баррикаду. Ведь это же имя одной из его прежних личностей, точнее — основной прежней личности!

Он с трудом удержался, чтобы не удариться в бега, а вместо этого лишь чуть ссутулился и просунул в щель у своих дверей удостоверение личности.

— Кэрд! — еще громче позвала женщина.

Дункан обернулся. Женщина шла к нему. Она была в штатском, но вся ее манера двигаться выдавала в ней органика. Она была довольно высокой — почти одного роста с Дунканом, — стройной и с довольно приятным, хотя и чуть удлиненным лицом. Одну руку она прятала в складках пурпурно-серебряного, отделанного блестками платья.

— Кэрд, — повторила она. — Вы не помните меня? Манхэттен. Патрульный капрал Хатшепсут Эндрюс Руиз. Хатти. Помните?

Глава 18

Откуда-то из глубин памяти, словно утка в тире, выплыло ее лицо. Оно выросло и пропало, снова появилось и снова пропало… Она в разных позах, в разных ситуациях, словно голографические снимки, надранные как попало из прошлой жизни. И хотя вспомнил Дункан о ней немного, но и этого было достаточно, чтобы понять: она-то его помнит очень хорошо. Что она делает здесь? Приехала в гости? Иммигрировала? Какая разница.

Он выдавил улыбку.

— Извините. Вы ошиблись. Меня зовут Эндрю Вишну Бивульф. Я что, так похож на этого… Кэрда?

Теперь Руиз выглядела уже не такой уверенной. Она даже отступила на несколько шагов, окинула его оценивающим взглядом и сказала:

— Вылитый клон. Копия. Я была просто потрясена, когда вас увидела. Мне даже на минутку показалось… нет, вы не можете им быть. Ведь Кэрд мертв.

— Примите мои соболезнования.

Сердце его стучало все сильнее, а тело, казалось, стало фунтов на пятьдесят легче. «Если так пойдет и дальше, — подумал он, — я скоро воспарю над мостовой».

— Не о ком жалеть. Он был изменником и подрывным элементом. Он… — Руиз вдруг замолчала, словно поняла, что наговорила лишнего.

— Будьте добры, ваше удостоверение, — мягко улыбнувшись, попросила она.

Он быстро окинул взглядом улицу. Поблизости не было ни души.

— Конечно, — ответил Дункан и, помедлив, добавил: — А вы что — органик?

Она кивнула и полезла во внутренний карман, но Дункан не дал ей времени достать удостоверение: он ударил ее в челюсть и, пока она покачивалась, поднырнул под ее руку и рубанул ребром ладони по шее. Она тяжело осела и стукнулась головой об эластичную мостовую.

Чтобы затащить безвольное тело в свою комнату, ему понадобилось не больше трех секунд. Он забрал у Руиз удостоверение и газовый пистолет, отнес все это в ванную, откуда вернулся с баллончиком тумана правды. Он распылил ей в лицо облачко тумана: теперь в ближайшие пятнадцать минут она не придет в сознание. Но у Дункана оставалось чуть больше часа, чтобы придумать, как с ней поступить.

— Конечно, я мог бы попытаться сблефовать, — пробормотал он, — только вряд ли она так просто успокоилась бы — с Хатти станется сверить мое удостоверение с файлом Кэрда. Тут-то все и кончилось бы, братишка. Проклятье! Как это я на нее нарвался!

Но все же, если столкновение неизбежно, пусть уж нежелательные встречи происходят тогда, когда им уготовано. Если бы они встретились при других обстоятельствах, Дункан, возможно, не сумел бы с ней так легко справиться, не привлекая чужого внимания.

Он решил было дать ей постгипнотическое внушение забыть весь инцидент. Но ведь когда она, проснувшись, обнаружит разбитый подбородок и ноющую шею, то сразу отправится к психику. Он воспроизведет последний день, обнаружит пробел в памяти и тут же вытащит наружу всю слуховую и визуальную информацию, записавшуюся на подкорку с того момента, как она отключилась, — в том числе все, что с ней было под туманом правды.

Нет, этого допускать нельзя. Тогда что же можно?

Если Руиз исчезнет, органики начнут розыски. И так как она должна каждые полчаса посылать сообщения о своем местонахождении, ганки зафиксируют, что в последний раз ее видели здесь. И уже в следующий вторник весь район будет напоминать разворошенный муравейник. Допросят всех и каждого. И если органикам хотя бы покажется, что кто-то ведет себя подозрительно, его тут же обследуют с помощью тумана. Но сколько бы он ни лгал, они могут залезть в его данные и, перелопатив их с самого рождения (с этих ублюдков станется!), отрыть кое-что, попахивающее весьма подозрительно. И тогда будут копать, пока не докопаются.

На помощь руководителя из БПТ надеяться не приходилось — времени на попытку связаться уже не было. Что ж, сам заварил кашу, сам расхлебывай. Но для этого надо было сначала выяснить, где и когда они были знакомы. И, конечно, выжать все, что она знает о нем. Особенно то, чего он сам не знает о Кэрде из Манхэттена.

Руиз с закрытыми глазами лежала на софе. На его вопросы она отвечала быстро и четко.

Оказывается, в бытность Дункана детективом-капитаном Джеффом Сервантесом Кэрдом она служила под его началом. Она не знала, что Кэрд принадлежал к подпольной организации, но, когда его раскрыли, участвовала в охоте на него. Затем его посадили в тюрьму, но он сбежал — в погоне она тоже принимала участие. Потом официальные органы ганков Манхэттена сообщили, что труп Кэрда найден в Нью-Джерси. Но об этом она узнала только потому, что была любовницей детектива-майора Валленквиста.

Валленквист. Из глубин памяти выплыло широкое, жирное лицо. Валленквист был его начальником. Но это все, что Дункан смог о нем вспомнить.

Что еще майор ей рассказывал?

Дункан терпеливо вытягивал из пленницы информацию: каплю за каплей, задавая специфические при использовании тумана правды вопросы (допрашиваемый отвечал коротко и буквально), — и вытянул наконец все, что она знала.

Как-то Валленквист заговорил с ней о подозрительном долгожительстве Кэрда. Когда Руиз спросила, что он имеет в виду, майор больше не пожелал говорить на эту тему. «Забудь, — сказал он, — если ты хоть сколько-нибудь заботишься о нас обоих».

— Был ли Валленквист испуган, когда говорил с тобой о долголетии Кэрда?

Что за дьявольская нить связывала его с органиками?

— Он был не в себе, — без выражения ответила Руиз.

— Как именно «не в себе»? Расстроен? Испуган? Как если бы он случайно проговорился?

— Да.

— И Валленквист больше не возвращался к этому вопросу?

— Никогда.

— Что ты думаешь об этой информации и его реакции на нее?

— Ничего. Я не поняла, о чем он говорил.

— Слышала ли ты об этом от кого-нибудь еще? Или, может, кто-нибудь говорил о чем-то, что заставило тебя вспомнить слова Валленквиста?

— Нет.

— Случалось ли тебе когда-нибудь слышать, читать или видеть что-нибудь, свидетельствующее о том, что Кэрд не умер?

— Нет.

И это было все. Так что же все-таки теперь делать с ней?

До полуночи оставалось минут пятнадцать. Стенной экран уже замерцал оранжевым светом и издал тихий вой — предупреждение жителям вторника, что пора входить в каменаторы. Кое-кто сразу же заходил в цилиндры и каменился досрочно. Так что если он включит свой аппарат сейчас, это не привлечет ничьего внимания в банке данных.

Он может закаменить ее, открыть окно и выкинуть тело в воду. В этот поздний час никто этого не заметит. И она будет еще долго покоиться на дне под слоем ила. Может быть, даже вечно. Но вот в этом он как раз сомневался. Ведь дно вокруг башни периодически чистят. Но вот как часто? Это было необходимо узнать. Таково уж его везение — придется все отложить до завтра. Но еще лучше — на неделю. Он затащил Руиз в цилиндр, устроил у себя в ногах и приготовился к каменению. Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем он впал в знакомое беспамятство. Казалось, не успел он закрыть глаза, как сразу снова открыл. И тут же посмотрел в окно цилиндра, желая убедиться, что в комнате никого нет. Никого там быть и не могло, но ему хотелось быть в этом полностью уверенным. Удостоверившись, что все идет, как нужно, он открыл дверь и, перешагнув через еще спавшую Руиз, направился прямо к экрану связи.

Он назвал номер Сник и дал указание не включать свое изображение. Она моментально отозвалась, хотя лицо у нее было сонным.

— Тихо, — сказал Дункан, — ты одна?

— Нет, — ответила Сник, — но он в ванной. Что случилось?

Несколько секунд Дункан тяжело дышал, не в силах выдавить из себя ни звука — ярость переполнила его до краев и лишила дара речи. Он мысленно увидел ледяную руку, сдавливающую его мозг и сердце. Он весь превратился в сплошной кусок льда.

— Вы мне срочно нужны, — наконец процедил он. — Чрезвычайное положение. Сможешь выйти, не привлекая внимания?

Сонливость мгновенно испарилась с лица Сник, словно капля воды под действием сильного жара.

— Боюсь, что не могу.

— Тогда я… Ладно, это неважно. Увидимся позже.

Он отключился и, дыша чаще, чем ему хотелось бы, вызвал падре.

— Какого дьявола? Кто смеет отвлекать человека от сна грядущего? — зарычал тот в ответ. Это означало, что Кабтаб отправился из цилиндра прямиком в постель.

— ЧП, — сказал Дункан. — Ты можешь срочно прийти?

— Конечно, человече, — уже мягче отозвался Кабтаб. — Ты можешь сказать мне?..

— Не могу, — ответил Дункан и отключился.

Через десять минут падре ввалился в комнату мокрый до нитки и бушующий от ярости.

— Черт бы побрал всех уличных поливальщиков! — прогрохотал он. — Почему они не работают в полночь, когда никто не шляется по улицам?! От них же невозможно скрыться — льют со всех сторон, да еще и с пола, и с потолка!

— Санитарным службам тоже хочется повеселиться, — заметил Дункан. — Ладно. Дело вот в чем: я нуждаюсь в твоей помощи. Главным образом, мускульной, а не мозговой.

Он уже раскаменил Руиз, надеясь, что это не будет отражено в записях городского Департамента по Надзору за Расходом Энергии. Это будет записано, конечно, но вряд ли кто-то обратит внимание на сей факт. А если даже и заметят, то дежурный может быть слишком занят или слишком ленив, чтобы проследить волну и послать кого-нибудь для расследования. Дункану ничего не оставалось, как положиться на счастливый случай.

Впрочем, оставалось: он мог разрезать Руиз на куски и спустить в мусоропровод. Но этого он сделать был просто не в состоянии.

Вместе с Кабтабом Дункан отволок невероятно тяжелое тело в уборную. Там они стряхнули все с полок и свалили в углу. На верх кучи они водрузили сами полки. Затем, с жалобами и руганью, обливаясь потом, засунули Руиз в созданный для нее хаос.

— Это, конечно, временно, — сказал Дункан. — Когда ее начнут искать, а это вот-вот случится, ее нельзя будет здесь хранить. Мы должны что-то придумать. И очень быстро.

Кабтаб лапищей вытер пот со лба.

— Насколько быстро?

— Хорошо бы в течение ближайших десяти минут.

— Мы можем выкинуть ее в окно. Правда, есть опасность, что кто-нибудь заметит, как она падает. К тому же я думаю, что ганки время от времени обследуют дно вокруг башни.

— Не так уж они любят это делать, — ответил Дункан. — Нужно связаться с БПТ. У них должны быть люди и возможности, чтобы избавиться от нее.

— Наш единственный связник — Изимов. Но, благодаря зеленым яблочкам с божьей яблоньки, я догадываюсь, что он будет от всего этого не в восторге.

— Тем хуже для него. — Дункан включил экран связи и послал вызов по домашнему номеру Изимова.

— Откуда ты знаешь его номер? — спросил Кабтаб. — Я думал, что мы можем общаться с ним только в магазине.

— Узнал в городской директории, на всякий пожарный случай.

Через минуту Дункан отменил вызов.

— Если только он не использует морфей-машину, его нет дома.

Он помедлил, но потом повторил запрос и, несмотря на то что очень не хотел этого делать, оставил сообщение, что разыскивает его. В ожидании ответа они решили позавтракать и принять душ, после чего вновь принялись строить планы, как убрать Руиз. Но в голову не приходило ничего, что могло бы сработать.

— Ганки вряд ли станут утруждать себя выписыванием индивидуальных ордеров на обыск, — рассуждал Дункан. — Они возьмут чистые бланки, применят универсальный код, который запрет все двери в этом районе, и начнут обыскивать всех по очереди. А в эту секцию они могут сунуться в первую очередь.

— Нам надо управиться до девяти, пока в участке не заметили, что она не отметилась, — сказал Кабтаб. — Кроме того, у нас есть еще час или около того, пока они будут узнавать, почему она этого не сделала.

— Я бы сказал, чуть больше двадцати минут, прежде чем они замкнут круг.

Дункан лихорадочно соображал с минуту, а потом сказал:

— Мне бы этого очень не хотелось, но придется будить Изимова. Даже если нас там кто-то и увидит, это еще не повод связывать нашу ночную прогулку с исчезновением Руиз. Придется это сделать, у нас нет другого выхода.

Даже в этот утренний час автобусы уже ходили, но Дункан с Кабтабом вышли за пару кварталов от дома Изимова и остальной путь прошли пешком. Авеню Фон, квартира номер 566. Алая с зелеными полосами дверь. Дункан нажал кнопку звонка, стараясь выглядеть как можно беспечнее: уже появились первые прохожие. Приятели уже встретили десять человек. По статистике, один из них должен был быть ганком. Один из десяти.

Дункан звонил минуту, не отрывая палец от звонка.

— Либо его нет, и тогда ищи ветра в поле, либо он смотрит на нас и не хочет впускать.

Кабтаб огляделся, проверив, что за ними никто не следит, и, встав так, чтобы попасть в монитор, стал бешено жестикулировать. Если Изимов видел их, то должен был понять, что они не могут тут долго торчать.

— Пошли, — наконец сказал Кабтаб. — Может, он сдох.

Они вернулись к Дункану. За чашкой кофе Дункан сказал:

— Теперь все это только на наших плечах. Но должен же быть какой-то выход!

В дверь позвонили. Включив монитор, Дункан увидел женщину с пышной прической, закутанную в алый плащ. Несмотря на худое лицо, выглядела она неплохо. Даже несмотря на черную губную помаду.

— Кто там?

— ЧП, — сказала она. — Впустите меня.

Дункан приказал двери открыться. Он встретил женщину на пороге и, прежде чем она успела сделать несколько шагов, спросил:

— Кто вы?

— Вам лучше не знать, — ответила она, улыбнувшись. Затем она достала из кармана плаща карточку, сверилась с ней и сказала:

— Вы — Бивульф, а он — Иеремия Скандербег Вард, верно?

— Откуда вы знаете?..

— Это неважно. Я не могу оставаться здесь долго. Меня послали передать вам, что запись, которую вы оставили для Изимова, стерта, так что можете о ней не беспокоиться. И… — Она облизала губы и замолчала.

— И?..

— И что Изимов умер.

Дункана пробрала дрожь, а Кабтаб воскликнул:

— О Боже!

— Умер рано утром. Власти об этом еще не знают. Меня послали предупредить вас, потому что вы оставили ему запись. Что вы хотели передать руководителю?

— Я скажу! — понесло Кабтаба. — Только… от чего он умер?

— Я ничего не могу об этом сообщить. Что у вас за информация?

— Это черт знает что! — сказал Дункан. — Два человека исчезают в один день… Да ганки просто изойдут пеной!

— Два? — спросила женщина. — Почему два? О чем вы? И почему «исчезли»?

— Я не полный идиот! — вскипел Дункан. — Ведь это БПТ убили Изимова, не так ли? Он стал слишком нервным последнее время, и ему перестали доверять!

— Ты торопишься с выводами, Эндрю, — попытался остановить его Кабтаб. — Откуда ты…

— Может быть, — продолжал Дункан. — Но у меня уже есть некоторый опыт общения с подпольщиками! Изимов чувствовал, что становится ненадежным, и поэтому боялся. Он был затупившимся орудием, и ему больше не доверяли!

— Вы просто параноик, — сказала женщина.

— Может быть! — заорал Дункан. — Но спорю на что угодно!..

— Успокойся, — мягко сказал Кабтаб. Правда, при этом он сжал плечи Дункана своими мощными лапищами железной хваткой робота. — А то ты убедишь их в том, что на тебя тоже уже нельзя положиться.

Дункан сделал несколько глубоких вдохов и представил себе залитый солнцем зеленый луг, на котором резвятся нимфы и фавны. Кровь отхлынула от лица, дыхание выровнялось.

— Все в порядке, — сказал он. — Может быть, я действительно слишком подозрителен. Вы должны простить меня, принимая в расчет то, какую жизнь мы ведем. Отличная питательная среда для подозрений. Как гной для бактерий.

— Очень поэтично, друг мой, — сказал Кабтаб и убрал руки. — Так какое сообщение ты имеешь для нас, женщина?

— Мне приказано передать его Бивульфу без свидетелей. Вы должны уйти в другую комнату, а вы, Бивульф, должны обещать мне, что ничего ему не передадите.

— Обещаю, — сказал Дункан, а про себя подумал: «Это уже зависит от того, что ты мне скажешь. В любом случае, расскажу я или нет, Кабтаб будет в опасности».

Падре с негодующим видом, беззвучно шевеля губами, вышел.

— Вот что я обязана вам передать… — начала женщина.

Она говорила еще с минуту, и глаза Дункана открывались все шире и шире. Но, несмотря на эффект, произведенный ее словами, он не издал ни звука.

— Повторите, — приказала она.

Он повторил все слово в слово.

— Хорошо, — сказала она. — Теперь говорите, что у вас за ЧП.

Теперь уже у нее широко раскрылись глаза, и, несмотря на смуглую кожу, она побледнела. Когда Дункан закончил, она воскликнула:

— Мой Бог! Я не знаю! Это может решить только руководитель. Я не уполномочена принимать участие в подобных делах! К тому же у меня нет ни малейшей идеи, как разрешить эту ситуацию.

— Тогда лучшее, что вы можете сделать, — это в темпе уносить свой зад, — сказал Дункан. — Вы можете срочно связаться с руководителем? У нас нет ни минуты отсрочки.

— Думаю, что сумею.

Она повернулась и пошла к дверям, но остановилась и обернулась:

— Когда вам нужно идти на работу?

— Через два часа и пять минут.

— Ждите здесь. Если до этого времени не получите от нас никаких известий, придумайте себе уважительную причину для отгула.

Глава 19

Вошедший в комнату Кабтаб походил на растрепанного и злого льва, подыскивающего себе жертву.

— Ушла эта сука?

— Она же просто делает свою работу, — сказал Дункан. — Хотя, по-моему, сама не знает, в чем эта работа заключается. Я так точно не знаю.

— Может, я и вправду несправедлив к ней, — задумчиво произнес падре. — Я загляну себе в душу и выясню, так ли это. Если так, то придется мне найти способ простить себя. И ее — за то, что меня спровоцировала.

— У нас есть более важные предметы для размышлений.

— Нет ничего важнее души.

— За возможным исключением брюха, — заметил Дункан, упершись взглядом в огромный живот Кабтаба.

— Душа и брюхо связаны хитроумнейшим образом, — заявил падре Коб. — Тот, кто распутал эту связь, воистину свободен.

— От чего? — Дункан нетерпеливо взмахнул руками. — Слушай. Она сказала, что скоро к нам придет команда из Бюро по Перевозке и Доставке. То есть с виду они будут пэдэшниками — а может, и настоящими, это неважно. К их приходу мы должны приготовить Руиз. Они не хотят задерживаться дольше абсолютно необходимого.

— Что мы должны сделать?

Дункан объяснил, и оба принялись за работу. Закаменив Руиз, они придали телу органички «позу плода» и, замотав клейкой лентой на случай, если женщина неожиданно придет в себя, вновь запихнули в цилиндр, потом выволокли, завернули в простыню и поверх еще раз заклеили лентой.

Пока тянулись следующие пятнадцать минут, Дункан обратил внимание на проезжавшую под окнами патрульную машину органиков. Медленно вращался совиный глаз установленной на вертикальной штанге телекамеры. Водитель оживленно беседовал о чем-то с приятелем.

Дункан внутренне порадовался тому, что закон разрешал правительству устанавливать камеры наблюдения только на перекрестках и на патрульных машинах. Если бы, как настаивали высшие чины, камеры стояли на каждом перекрестке, случай с Руиз и визит агента БПТ не прошли бы незамеченными. Даже команду пэдэшников засекут на нескольких перекрестках и, возможно, с патрульных машин. Впрочем, Дункан был уверен, что маршрутный лист команды отправлен в органический банк данных. Насколько детальную проверку выдержит этот лист, Дункан не знал. Следовало надеяться только, что документ не вызовет подозрений. Скорее всего никому из ганков вообще не придет в голову его проверять.

— Мы не просто ходим по канату, — пробормотал Дункан себе под нос. — Мы по нему бегаем.

— Что? — переспросил Кабтаб, но ответить Дункан не успел — в дверь позвонили. Глянув на дверной экран, Дункан произнес открывающий сезам. За дверью стояли двое мужчин и двое женщин в оранжевых с черным комбинезонах Бюро Перевозки и Доставки. Двое вынесли из оранжево-черного грузовика большой деревянный ящик — чтобы протащить в двери, его пришлось положить. Одна из женщин управляла четырехколесным грузовым полуавтоматом. Когда тот вкатился в квартиру, Дункан захлопнул дверь.

На то, чтобы запихать завернутое в простыню тело в ящик, ушло несколько секунд. Дункану даже не понадобилось объяснять ситуацию — грузчики, очевидно, получили все указания в своем штабе. Приказали ли им молчать, или они были мрачны оттого, что их подняли в такой ранний час, Дункан не знал. Не говоря ни слова, бригадир протянула руку за удостоверением личности Дункана, тот так же молча отдал ей карточку. Бригадир на секунду запихнула карточку в плоский ящичек, висевший у нее на шее, потом вернула.

Через дверной экран Дункан наблюдал, как ящик с Руиз поднимают в грузовик. Машина стояла достаточно близко, чтобы Дункан мог заглянуть внутрь и увидеть там замотанный в покрывало предмет — очевидно, тело Изимова, тоже в фетальной позе. Пока грузовик едет к штабу — если он вообще направляется в штаб, — Изимова запихнут в ящик, составить Руиз компанию. Куда ящик направится потом, Дункан знать не хотел. У него и так немало проблем. Через несколько часов ганки обнаружат исчезновение Руиз и Изимова, и тогда вся башня — а этот уровень особенно — будет кишеть органиками. Поразмыслив, Дункан пришел к неизбежному выводу: органики обязательно заинтересуются, что это было в огромном ящике, и нанесут ему визит, чтобы выяснить, что ж такое он отправил и куда.

Дункан засунул свою карточку в стенную контрольную панель. По его приказу на экране появились данные, записанные пэдэшниками. Оказалось, что ожидания Дункана не обмануты, а его подпольное начальство ожидает, что карточка сама по себе послужит приказом. Кто-то в верхнем эшелоне организации использовал дубликат его карточки, чтобы подать прошение о переезде на другую квартиру, поближе к работе. Судя по новой записи, прошение было удовлетворено, и еще до начала работы Дункану полагалось переехать на новое место.

Кто-то наверху сильно подсуетился этим утром, подумал Дункан. У него был под рукой дубликат удостоверения личности Дункана. А может быть, и дубликаты карточек всех членов БПТ. Карточка была изменена задним числом — прошение было датировано прошлым вторником, как и ответ на него.

Так что гражданину Эндрю Вишну Бивульфу придется переехать, нравится это ему или нет. И немедленно. Его личные вещи якобы находятся в коробке, которую вынесли грузчики. Команда отвезет ее на новую квартиру Дункана-Бивульфа, задержится в комнате ровно настолько, чтобы не вызвать подозрений, покуда фиктивные чемоданы выгружают из ящика на пол, а потом, с телами Изимова и Руиз, отправятся на какой-нибудь правительственный склад. Но остается одна проблема. Личные вещи Дункана оставались в комнате.

Кабтаб собрался уходить, но Дункан остановил его. Вместе они начали вытряхивать вещи из гардероба и из личного шкафчика в ванной. Запихав их в два больших вещмешка, они вымыли посуду, расставили чашки по местам и вышли. К этому времени коридоры начали заполняться спешащими на работу людьми. До новой квартиры подпольщики добрались на автобусе. На новой карточке Дункана был записан входной код; старый сегодня же будет стерт из банка данных.

Кабтаб бросил вещмешок на пол.

— Осмотрись-ка, — посоветовал Дункан. — С планировкой познакомься. Может, пригодится когда-нибудь.

Кабтаб хмыкнул, но все же прошелся по квартире. Дункан запихал мешки в личный шкаф; раскладывать вещи по полкам не было времени. Обои и мебель имели лимонно-желтый оттенок, заказанный еще жильцом понедельника. Дункану придется сменить цвет при помощи контрольной панели. Никаких узоров на стенах не было; жильцы сами выбирали, что разместить на экранах — узор, или картину, взятую с лент, или собственные творения — стабильные или подвижные.

Паркетный пол из клонированного дуба мог менять блеск и оттенок по мановению контрольной ручки. Дизайн стал делом быстрым и легким, если только вы можете твердо решить, чего хотите.

Цвета и оттенки мебели также менялись с легкостью, хотя, чтобы придать им новую форму, пришлось бы потратить полчаса — и еще столько же вечером, чтобы привести их в исходное состояние. Дункан редко тратил на это время, поскольку питал слабость к хрупкому изяществу новоалбанского стиля.

Прозрачные двери выводили из гостиной на балкон. Вид оттуда открывался не хуже, чем из прежней квартиры, практически ничем от него не отличаясь, кроме угла зрения. И вообще единственным преимуществом этого места была близость к работе. Попытайся Дункан получить разрешение на переезд самостоятельно, ему пришлось бы ждать не меньше субгода. А такое быстрое решение вопроса (пусть даже Дункан и не собирался переезжать) доказывало лишь, что для получения недоступного нужны хорошие связи, как было в любой стране и в любую эпоху.

— Пока, — сказал Кабтаб. — Благословляю тебя, сын мой.

— Спасибо, падре. Встретимся в «Сногсшибаловке», если ничего не случится.

— Благословляю тебя и в половой жизни, — ответил Кабтаб и смылся.

Дункан задержался на секунду, чтобы глянуть на лица соседей, с которыми он никогда не встретится, а потом поспешил в бюро.

Следующим этапом работы стала корреляция коэффициента эгоцентризма у шахматистов, телевизионных актеров и инженеров-электронщиков. Во время работы Дункан постоянно поглядывал на стенной экран, где шла программа новостей, но до самого конца рабочего дня ни об Изимове, ни о Руиз не прозвучало ни слова. Это, как прекрасно понимал Дункан (но откуда он это знает?), не означало ничего. Ганки, вероятно, установили жесткую цензуру. Вероятно. С того самого момента как он бежал из лечебницы Такахаси, вся его жизнь была скачкой с препятствиями в виде «возможно», «вероятно» и «если», неожиданно вырастающими из тьмы. Он почти ничего не знал об организации, за которую обещал отдать жизнь, если такая нужда возникнет. А если он не выполнит приказаний, его скорее всего просто убьют.

Положение, в котором он оказался, описывалось двумя словами: «паршивое» и «неустойчивое».

«А вот и еще одна неопределенность, и опасная», — подумал Дункан, внутренне напрягаясь. Человек, только что беседовавший с его товарищем по работе, теперь направлялся к нему. Дункан не имел представления, чего хочет этот человек и о чем думает, но в одном был уверен: это органик. Даже в штатском этот тип излучал холод и отчуждение — точно облако, заметное лишь закоренелым преступникам и таким же ганкам.

«Я слишком суров к нему, — подумал Дункан. — Этот вид — в некотором роде защита. Типичный органик: насторожен, подозрителен, циничен и всегда готов отразить атаку. Хотя, по статистике, очень немногие подвергаются нападению или оскорблению. Большинство граждан слишком их боится. И не зря».

Когда невысокий, плотно сложенный органик подошел к кольцевидному пульту, Дункан встал.

— Гражданин Эндрю Вишну Бивульф? — спросил гость глубоким басом.

— Да, — Дункан кивнул.

Органик показал удостоверение личности, висевшее на его могучей шее на лиловом шнурке.

— Я офицер Родс Теренс Эверчак, детектив-сержант первого класса Бюро внутренних перемещений. Хотите проверить мои данные?

— Нет, спасибо. — Дункан вежливо улыбнулся, но широкая багровая морда Эверчака осталась бесстрастной.

— У меня есть к вам несколько вопросов.

Дункан решил сыграть озабоченного гражданина.

— Простите, а что случилось? — Ответа он не ожидал и не получил.

Эверчак вытащил из нагрудного кармана лиловой с золотом рубахи распечатку.

— Это, — произнес он, вглядываясь в текст, — копия вашего запроса в Бюро по Перевозке и Доставке на один ящик для перевозки личных вещей из квартиры, откуда вас выписали, на новую. Тут же у меня есть прошение на переезд и его одобрение. У меня есть также записи о вашем переезде и о доставке ящика с личными вещами по указанному адресу. Осуществлена ли доставка в указанное время, или в другое время, или вообще не осуществлена?

— Да нет, все прошло по графику, и я переехал по новому адресу, коридор Вечной Надежды, квартира 421, — ответил Дункан. — Какие-то проблемы, детектив-сержант?

— В таком случае, — Эверчак уставился Дункану в глаза, — что находилось в тех двух мешках, которые вы с вашим товарищем, гражданином Иеремией Скандербегом Вардом, перетащили со старой квартиры на новую?

Дункан ожидал, что его спросят о содержимом ящика, но ганки нередко забрасывали свои жертвы неожиданными и на первый взгляд не относящимися к делу вопросами.

— В ящик не влезли все мои вещи, — улыбнулся он. — Пришлось набить еще два мешка.

— Тогда почему вы не отправили их через ПД?

— Ошибся. Когда я подавал запрос, то заказал только один ящик — думал, что втисну в него все. Чтобы пэдэшники отвезли еще и мешки, пришлось бы подавать новый запрос. А удовлетворили бы его к следующему вторнику. Вы же знаете этих чиновников. Сплошная бюрократия…

— Вы что, критикуете правительство?

— Конечно, — небрежно ответил Дункан. — Это мое право и обязанность. У нас ведь демократия. Или вы отказываете мне в этом праве и обязанности?

— Разумеется, нет, — возразил Эверчак. — Я и не думал об этом. Почему вы сочли нужным попросить гражданина Варда помочь вам?

— Потому что в одиночку я не уволок бы два мешка.

— Вы меня не поняли, — поправился органик. — Почему вы выбрали конкретно гражданина Варда — именно его?

— Он мой добрый друг. Знаете, нелегко найти человека, который согласился бы в такой ранний час таскать мешки.

— Вы знаете, что гражданин Вард — верующий?

— Конечно. — Дункан пожал плечами. — Но он не работает на правительство. У него есть право исповедовать любую религию.

— Но тем не менее вы являетесь его близким другом?

— Я неверующий, — бросил Дункан. — И вам это известно. Вы проверяли мое удостоверение.

— Вы были с ним знакомы еще в Нью-Джерси?

— Вы прекрасно знаете, что да.

«Вот теперь, — подумал Дункан, — должно последовать нечто совершенно неожиданное, ошеломляющее, выбивающее почву из-под ног. Вроде кирпича по темени».

— Что случилось с Руиз и Изимовым?

Дункан изобразил изумление:

— С кем?

— С детективом-сержантом Хатшепсут Эндрюс Руиз и гражданином Ибрагимом Омаром Изимовым! — жестко произнес Эверчак.

— Не припомню таких, — растерянно пробормотал Дункан. — Вы сказали… случилось? Не понимаю, о чем это вы. Никакой Руиз я не знаю, а Изимов… это не тот Изимов, который торгует в лавке через коридор от «Сногсшибаловки»? — Он помолчал секунду и добавил: — «Сногсшибаловка» — это таверна такая.

«Можно подумать, что Эверчак этого не знает».

— Вы утверждаете, будто вам неизвестно, что с ними случилось?

— Да я не знаю даже, что с ними вообще что-то случилось! Бросьте, сержант! В чем дело?

— Вы согласитесь на проверку под туманом правды?

— Само собой. — Дункан поднял руки, будто сдаваясь. — Мне скрывать нечего. Я не знаю, с чего вы на меня так накинулись, но, если вы думаете, что я в чем-то виноват — пожалуйста, брызгайте! Можно прямо здесь и сейчас. Я отказываюсь от своего права на допрос в участке, в присутствии адвоката и уполномоченных лиц.

Эверчак не потребовал повторить эти слова для протокола, из чего Дункан заключил, что записывающее устройство спрятано у органика в кармане.

Для Эверчака наступал критический момент. Если органик сочтет, что Дункан просто блефует, то применит туман без колебаний. Если он просто проверяет всех подряд и не подозревает Дункана серьезно, то не станет тратить время.

— Это всего лишь рядовой опрос, — произнес органик.

— Конечно, но я предпочел бы, чтобы вы меня затуманили, — возразил Дункан. — Я не хочу, чтобы на мне лежала даже тень подозрения. Мой рабочий день закончился, времени много. Давайте прямо сейчас. Долго это не протянется.

— Ваше отношение весьма похвально, гражданин Бивульф, — ответил Эверчак, — но я тороплюсь.

— А что случилось? — осведомился Дункан.

Органик молча развернулся и ушел.

Глава 20

В «Сногсшибаловку» Дункан зашел в пять часов вечера. Он поблуждал среди крохотных столиков, пока не заметил в одной из кабин Кабтаба и Сник. Поздоровавшись с Дунканом, двое его товарищей вернулись к прерванному спору, а сам он нажал кнопку, вызывая официанта.

Падре сделал изрядный глоток из огромной каменной кружки, отставил ее и произнес:

— Нет, дорогая моя Дженни, я решительно не согласен, несмотря даже на то, что я человек искренне верующий и оказываюсь таким образом в неловком положении. Но это лишь на первый взгляд. Я по-прежнему утверждаю, что нынешняя политика правительства по отношению к верующим недостаточно жестка. Преследования и наказания верующих отсеивают лицемеров, фарисеев, тех, кто прикидывается верующими потому лишь, что их воспитали в религиозной среде, или потому, что хотят относиться к какой-либо социальной группе. Преследования и наказания отделяют зерна от плевел. А те, кто останется — зерна, золото, выплавленное из шлака, истинно верующие, — должны быть готовы платить за свою веру. Им следует приветствовать возможность мученичеством восславить Господа.

— Что-то ты не рвешься к распятию, — кисло буркнула Сник.

— А это потому, что правительство не дает мне шанса быть настоящим мучеником. Оно действует хитро. Оно не запрещает веровать. Оно просто относит религию к таким суевериям, как астрология, или теория плоской Земли, или талисманы на удачу. Можешь молиться сколько угодно — только не в церкви. Все храмы, что еще остались, превращены в музеи или используются в мирских целях. А верующие — будь то христиане, иудеи, мусульмане или буддисты — пусть собираются в спортивных залах или других свободных помещениях. Бродячий проповедник может читать проповеди на улице, но только в специально отведенных местах и не дольше пятнадцати минут в одном месте — а потом подхватывай кафедру и убирайся.

— Это я все знаю, — прервала его Сник. — Ты отклоняешься от темы. Твое предложение — что правительство должно преследовать любые религии — это же полный абсурд! Если бы правительство так поступило, оно уже не могло бы называться истинно демократическим и либеральным. Так что оно не запрещает религию, а просто не одобряет ее, и не без причины. Оно делает религию неудобной, так сказать, не приветствует ее. И, само собой, дети еще в школе узнают, насколько это иррациональное и бессмысленное поверье.

— А ты что думаешь, Эндрю? — Кабтаб сделал еще глоток пива и рыгнул.

Дункан слушал вполуха, сосредоточившись на экране, показывавшем результаты референдума. Подавляющее большинство жителей города проголосовало за отмену на период эксперимента всяческого наблюдения, за исключением жизненно необходимого. Дункана такой исход удивил. Если правительство и вправду фальсифицирует результаты голосований, то вряд ли большинство голосов против слежки было бы зафиксировано.

— Ничего не думаю и думать не хочу, — ответил он. — Нынешняя система кажется мне идеальной. Никто не ущемлен, и ни одна организованная религия не может повлиять на правительство. Полное разделение церкви и государства. И хватит об этом. У меня есть новость поважнее.

Когда Дункан закончил рассказ о визите Эверчака, Пантея Сник задумчиво произнесла:

— Кажется, совершенно обычный визит. Но я в этом не уверена. Впрочем, ничего поделать мы не можем. Просто следует быть поосторожнее.

— Поосторожнее, чтобы нас ганки не замели? — осведомился Дункан. — Или БПТ? Из того, что случилось с Изимовым, ты выводов не сделала? Если мы станем опасны для БПТ или кому-то взбредет в голову, что мы опасны, от нас Избавятся с такой же легкостью, как мы стряхиваем крошки с юбок.

— Так и должно быть, — ответила Пантея. — Это вполне логично. Их положение очень неустойчиво. И они не могут полагаться на слабых или ненадежных работников.

— Господи, Тея, неужели тебя это не беспокоит?

— Беспокоит, — призналась она, глотнув шерри. — Но я знала, на что иду, когда давала клятву. Как и ты.

— Нет, — возразил Дункан, приложившись к бурбону, — не знала. И никто из нас не знал. Мы понятия не имеем, чего хочет БПТ, кроме того, что они против правительства. Больно уж все расплывчато. Какова их конечная цель? Какой режим они хотят установить? Каков их шанс свергнуть правительство? Насколько велика организация? Что это — компания недоделков, играющих в разбойников, или действительно большая и мощная группа? — Он еще раз глотнул бурбона и, отставив стакан, закончил: — Мне попросту надоело бродить во тьме и ушибать колени.

Сник не смогла ответить из-за поднявшегося в таверне шума. Посетители вскакивали на ноги, ликовали, вопили, аплодировали. Дункан не сразу сообразил, что все смотрят на плакаты новостей, по которым катились строки новых правил и постановлений. Комментаторы, чьи головы виднелись в верхних углах экранов, читали текст вслух — вернее, так предположил Дункан, поскольку услышать их в таком гаме было совершенно невозможно.

— Черт побери, не понимаю, почему они так счастливы! — проорал Дункан, перегнувшись через стол к Сник и Кабтабу. — Ведь спутники могут наблюдать за ними, только когда они выходят из башен на мосты или в лодки. А внутри башен мониторы далеко не на каждом углу наставлены! Почему бы не снять наблюдение в городе типа Манхэттена? Это было бы что-то! Там каждую улицу спутники просматривают!

— Может быть, правительство просто осторожничает, и если этот опыт удастся, его повторят и в открытых городах, — ответила Сник.

— Они не хотят, чтобы опыт удался. — Дункана перекосило.

— Да что может случиться? — Сник вскинула руки. — Граждане же не взбесятся.

— Ну, им немного осталось, — прорычал Кабтаб.

От терпимого падре Дункан не ожидал подобного заявления. Может быть, того раздражали обезьяньи вопли и дикие кривляния окружающих. Дункан снова глянул на экран. Всем гражданам предписывалось получить распечатку «нового порядка» и внимательно изучить — для последующего выполнения. Дункан мысленно пометил себе: придя домой, так и сделать. Конечно, найдется около 13 процентов жителей, которые не подчинятся. Двухтысячелетние усилия правительства вдолбить в каждого гражданина политическую сознательность так и не принесли успеха. И не принесут, потому что в каждом поколении рождается определенное число аполитичных людей: кто — философы, а кто попросту от рождения ко всему безразличен. Правительство, должно быть, втайне радовалось подобному положению вещей, несмотря на все горячие речи и принудительные меры, — такое количество политических недоделков позволяло легко проталкивать любые государственные программы.

— Мне не следовало произносить подобных жестоких и унизительных слов даже мысленно, — сказал Кабтаб, отхлебнул пива и продолжил: — Никогда не следует обобщать, даже человеку, подобно мне, рожденному для обобщений. Это недостойно с моей стороны, хотя в моих словах большая доля истины. Но даже будь это чистая правда, мне не следовало произносить ее. Мне следует молиться за недоразвитые массы, за неблагодарную чернь, за ослов, изображающих из себя Homo sapiens. В конце концов, чем я лучше их? Я не брошу камня, я бросаюсь грязью, да, но грязь не ранит и легко смывается. Я…

— Пойду-ка я домой, — прервала его Сник и встала. — Тоска берет от вашей бесплодной болтовни. Голова у меня болит, я устала. Вы тут о грязи болтали, падре, так вот — мне кажется, что я утопла в болоте. По уши.

— Жаль, — бросил Дункан. — А я надеялся познакомиться с твоим новым любовником.

О своих словах он пожалел, едва произнес последнюю фразу, но было уже поздно.

— Нет у меня любовника, ни старого, ни нового. — Пантея Сник, кажется, удивилась. — И вообще это не твое дело.

— Но ты сказала…

— Я? А, вспомнила, о чем ты. Я сказала, что не одна в квартире. Только это был не любовник. Просто гость. — Сник улыбнулась. — Или ты ревнуешь?

Дункан открыл рот и подавил невольный импульс отвергнуть обвинение. Не время скрывать свои чувства. Пришло время покончить со всем, признаться.

— Да, — ответил он.

— Ты что, влюбился в меня?

Прозвучали эти слова не столько удивленно, сколько небрежно, точно Пантея Сник бросила эту мысль, прежде чем отправить ее в забвение.

— Да.

— Я не зна… — Сник сглотнула. — Ты никогда не показывал… ничего…

— Теперь ты знаешь.

— Господи Боже! — взревел Кабтаб. — Нашел местечко для ухаживания! Таверна… шум… толпа… это, по-твоему, романтическая сцена признания в любви?

— Не смущайтесь, падре, — сказала Сник. — Так уж вышло. Мне это даже нравится… что мы не наедине.

— Почему? — спросил Дункан.

Она наклонилась и, опершись на стол, посмотрела Дункану прямо в глаза.

— Потому что так мне будет легче сказать то, что я скажу. Мне очень жаль, Эндрю, но… ты нравишься мне, я тобой восхищаюсь… в чем-то ты — мой герой. Ты спас меня со склада, ты вернул меня к жизни, но…

— Но ты меня не любишь.

— Я к тебе привязана. — Она выпрямилась. — И все. Я не люблю тебя. Я не хочу тебя, не испытываю к тебе желания. Но я не хочу и ранить твои чувства, хотя без этого, кажется, не обойтись. Вот и все. Честный ответ.

— Спасибо, — произнес Дункан твердо. Слава Богу, голос не выдал внутренней дрожи.

— Это имеет значение? — спросила Сник. — Я хочу сказать, когда мы работаем вместе, и… Ты же не станешь меня ненавидеть?

— Я обалдел немного, — ответил Дункан. — Не знаю, что и думать. Это… потрясло меня, хотя не должно было бы. Я же не мог ожидать, что ты любишь меня. Ты никогда не делала и не говорила ничего, что я мог бы истолковать подобным образом. Нет, я не могу тебя ненавидеть. И мне жаль — ты даже не представляешь, как жаль, — что я признался тебе. Стоило подождать более подходящего момента.

— Такой момент, наверное, не наступит. Прости.

Она похлопала его по руке, повернулась и отошла. Дункан не смотрел ей вслед, упершись взглядом в столешницу.

— Могу я тебе чем-то помочь? — негромко спросил Кабтаб.

— Да, — прошептал Дункан. — Оставь меня в покое.

— Э, ты же не собираешься надраться и устроить скандал? Не забывай, ты не можешь позволить себе мозолить глаза ганкам.

— Нет, я пойду домой. — Дункан встал. — Что там делать буду — не знаю. Но меня там никто не увидит.

— Ты, часом, не покончить с собой вздумал? — встревожился падре.

Дункан коротко хохотнул, забивая всхлип обратно в глотку.

— Господи, нет! Что за глупости! Кому только в голову может такое прийти?

— Это темная ночь души, — ответил падре. — Поверь мне, я сам проходил через это. Если я могу тебе чем-то…

— Увидимся завтра. — Дункан развернулся и отошел от столика.

Падре ошибся. В душе Дункана стояла не черная ночь, а день. Все вокруг сияло ослепительным, но странно искаженным светом, точно лучи его ломались о Дункана. И свет этот был не просто ярок; он нес в себе жуткий, ледяной холод.

Глава 21

Ранним утром следующего вторника Дункан сидел на кухне, лелея в руках огромную чашку черного кофе, а в душе — еще большую рану. Ныла грудь, к глазам подступали слезы, перед мысленным взором проносились образы трубящего от боли и отчаяния слона с торчащим из ребер копьем; льва, зализывающего простреленную лапу; истыканного гарпунами кашалота, ударом тупого рыла подбрасывающего в воздух китобойную шлюпку.

На третьей чашке кофе (на две больше, чем рекомендует Бюро Медицины и Здоровья) Дункан расхохотался — глухим, болезненным смехом, полным мазохистского издевательства над собой. Почему ему видятся страдающие от ран благородные и величественные звери? Почему не представить себе полураздавленного таракана, хромающего, волоча за собой кишки? Почему не муху, жужжащую в бесплодных попытках вырваться из паутины? Почему не жука-бомбардира с отдавленным дверью хвостом? Или крысу, нажравшуюся отравленного сыра?

Он снова расхохотался. Чувства и события переоценены и заняли свои подобающие места. Он далеко не единственный отвергнутый влюбленный в истории — да и с ним самим такое не в первый раз. С чувством большого философского удовлетворения Дункан скорректировал историческую перспективу событий — разве он не составная часть истории? Но, несмотря на это, чувствовал он себя все так же паршиво.

А, ладно. Перетерпится. Время не лечит раны, но притупляет боль и обычно ухитряется скрыть их под наносами памяти. Перекусив, Дункан занялся уборкой, затем вышел на улицу и неожиданно оказался в ликующей толпе. Можно было подумать, что наступил праздник. Все вокруг, кроме самого Дункана, болтали и смеялись, радуясь освобождению от всевидящего ока мониторов. Отключены спутниковые камеры, ганки прячутся по участкам; снято тяжелое бремя, о котором граждане прежде и не подозревали. «Так им кажется, — подумал Дункан. — Неужели они полагают, что получили полное право вести себя как дети?»

Может, так оно и было, потому что, придя на работу, Дункан обнаружил, что делом не занят никто, а надсмотрщики даже не обращают внимания, поскольку находятся в том же маниакальном возбуждении, что и их подопечные — они стояли у дверей своих кабинетов, переговариваясь (правда, с коллегами-надсмотрщиками, не с простыми служащими), смеясь и попивая кофе. Дункан покачал головой, прошел в свой угол и сел. Никто из его товарищей не позаботился даже компьютер включить, но Дункан все-таки подсоединил все оборудование к сети и задумался: что же делать дальше?

Тут Дункан нахмурился. Обязанности его как-то расплылись; вроде бы он помнил, чем следует заняться, но мысль эта упорно не желала даваться в руки. Дункан тихо выругался. Безумное веселье окружающих каким-то образом передалось и ему. Он решил не обращать на это внимания, но, как ни вглядывался в экран, сосредоточиться не сумел. И когда несколько товарищей по работе предложили пойти куда-нибудь и выпить, Дункан ответил: «Отлично! Классная мысль!»

«Что я, черт возьми, вытворяю?» — спросил он себя, проходя мимо кучки надсмотрщиков. Те, казалось, даже не замечали, что банкиры данных не сидят на местах, а многие просто разбежались. Дункан, как и его приятели, браво прошагал мимо аппарата, в который должен был засовывать свое удостоверение для отметки, покидая свое место в рабочие часы.

Выйдя из офиса, приятели Дункана заспорили, куда лучше пойти повеселиться. Чтобы слышать друг друга, им приходилось кричать — коридор гремел голосами и смехом пешеходов, велосипедистов и пассажиров автобусов. К тому времени когда его товарищи решили, что «Сногсшибаловка» — лучшая таверна, потому что ближайшая, Дункан сообразил, в чем причина давки. Магазины были пусты; на улицы вышли и продавцы, и покупатели. Странным это ему не показалось. Конечно, работать им хочется не больше, чем ему. А раз сами надсмотрщики веселятся — почему бы простым смертным не последовать их примеру?

Добраться до «Сногсшибаловки» оказалось непросто. Сквозь толпу приходилось продираться. Автобусы не ходили — толпа преграждала им путь, да если бы их и можно было сдвинуть с места, водители все равно разбежались.

— Что творится? — проорал Дункан своей соседке по работе Варк Зунь Кобльдэнс.

— Ты о чем? — взвизгнула она.

— А, забудь! — крикнул он и тут же последовал своему совету.

К тому моменту когда их группа доползла-таки до «Сногсшибаловки», из десяти прогульщиков осталось пятеро. Давясь от хохота, они нырнули в таверну, где их энтузиазм несколько поумерился. В зале некуда было плюнуть, но официанты то ли вовсе не приходили на работу, то ли сбежали, едва явившись. Толпа бурлила, люди то бурчали себе под нос, то орали, пытаясь все же вызвать служителей. Потом какая-то женщина зашла за стойку, вытащила стакан и наполнила его виски из крана. Она залпом выпила все три унции[29], прокашлялась, вытерла слезы и прокричала:

— За мой счет!

К ней присоединились и другие добровольные бармены, не забывавшие обслуживать и себя. Некоторые пытались все же заплатить за выпивку кредитными карточками; их с насмешками отталкивали.

— Сегодня День Свободы! — прогремел откуда-то глас падре Коба. — Пусть все будет бесплатно! Или, если вы настаиваете — за мой счет! Только не спрашивайте, как меня зовут!

Толпа несколько рассосалась — часть посетителей перешла в другие залы, где происходило то же самое. Вскоре почти все посетители были более или менее пьяны (скорее более, чем менее) и веселились вовсю. Дункан и Кабтаб, крепко сжимая в руках стаканы, наполненные до краев бурбоном «Радость Мира» (вторая по качеству марка на планете), нашли себе свободную кабину. Безо всякого приглашения к ним подсели еще двое. Одной из них была очень смуглая и очень симпатичная женщина в сиреневой с розовым ночной рубашке. Она заявила, что живет тут через улицу, что перед завтраком высунулась из окна глянуть, что случилось, и внезапно решила выйти и повеселиться всласть.

— И вот я здесь и готова на все! — заявила она под конец, и ее пальцы мягко сжали мужское достоинство Дункана. Странно, но его это не только не обеспокоило, но даже не удивило.

А вот второй непрошеный собутыльник Дункана потряс. То был большеглазый тощий тип в шляпе с антеннами, которого Дункан встретил в поезде по дороге из Нью-Джерси — профессор Каребара. Тот самый, как внезапно вспомнилось Дункану, чье лицо промелькнуло на телеэкране после большой драки в «Сногсшибаловке». Физиономия профессора с того дня еще больше вытянулась, а глаза приобрели окончательно насекомье выражение. Вырядился он в высокие желтые башмаки, красные шорты, синий фрак, мятую белую рубаху с пучками зеленоватых кружев на манжетах и зеленую шляпу вроде тех, что носили древние пуритане, — опять-таки с двумя фиолетовыми антеннами футовой длины.

— Что вы тут делаете, профессор? — громогласно вопросил Кабтаб. — Надираетесь?

— Разумеется, нет, — ответил Каребара, отпив вина. — Я прихожу сюда для проверки численности муравьев.

— Муравьев? — переспросил падре. — Каких муравьев?

— Вы их не видели? Странно. В бюро поступает масса жалоб. Они вездесущи, они живут между перегородками, на складах, везде, где их не беспокоят. Недавняя мутация вида, научное наименование которого вам ничего не скажет. Достаточно и того, что дилетанты их обычно называют садовыми муравьями. Они превосходно приспособились к враждебной на первый взгляд городской среде. Они едят все, что можем есть мы, и, кроме того, пожирают других насекомых, включая тараканов. Они…

— Тараканов? — опять переспросил падре. — Каких тараканов?

— Их в Лос-Анджелесе множество, хотя тяготеют они преимущественно к кварталам граждан с минимальным кредитом. Эти отбросы общества крайне небрежно относятся к санитарии, несмотря на все попытки правительства внушить им необходимость поддерживать чистоту и порядок. Я, строго говоря, подозреваю, что минимы намеренно ведут себя подобно свиньям, выражая таким образом протест. Однако, возвращаясь к прежней теме, меня интересуют не столько сами муравьи, хотя они обладают рядом своеобразных и поразительных черт, сколько миметические паразиты, сосуществующие с ними. Они также являются продуктами недавних мутаций, и…

Дункан перестал слушать. Женщина, подсевшая одновременно с Каребарой, скользнула под стол и занялась там кое-чем, что напрочь вышибло муравьев из головы Дункана.

— Что она там вытворяет? — спросил Кабтаб, перегибаясь через стол и полностью игнорируя разглагольствования профессора.

— Да помолчи ты, — выдавил Дункан. Лицо его скривилось, легкие вытолкнули воздух, и все завершилось.

Потом пришла очередь падре хвататься за столешницу, закатывать глаза, стонать и вздыхать. А несколькими минутами позже профессор Каребара замолк, и его обычно бесстрастное лицо сморщилось, дернулось, точно шкура сгоняющего мух зверя, и он испустил долгое «ооох!», после чего глаза профессора приняли более подобающий размер, и он возобновил лекцию (хотя и с другого места).

— Кто она такая? — спросил Дункан.

Каребара не ответил. Дункан схватил его за тощее плечо.

— Кто она?

— Да откуда я знаю? — вспылил профессор. — Сам у нее и спроси.

Женщина выползла из-под стола, глотнула из кабтабова стакана и на четвереньках направилась к следующему столику. Дункан привстал, чтобы разглядеть выражение лица одной из сидевших там женщин. Ее товарищи — вторая женщина и двое мужчин — похоже, сообразили, что происходит: они пронзительно смеялись и отпускали шуточки, на которые их подружка не обращала внимания. Наконец она вцепилась в край стола, закрыв глаза, откинула голову и застонала. Дункан опустился на свое место и отвернулся.

— Никто не возражает, — заметил он.

— А с какой стати? — изумился Кабтаб.

Дункан не нашел, что ответить.

— Весьма щедрая и демократичная женщина, — провозгласил падре. — Пью ее здоровье! — Он поднял свой стакан, обнаружил, что тот пуст, и заколотил им по столу. — Официант! Официант!

— Да нет их тут, забыл? — напомнил ему Дункан. — Я сейчас принесу.

Он встал из-за столика, не устояв перед искушением глянуть, что творится за соседним столиком. Незнакомка занималась соседом той женщины, которую уже успела обработать. Дункан покачал головой — то ли в восхищении, то ли от омерзения, он не знал и сам — и принялся проталкиваться к стойке. Все шло прекрасно, пока он не попытался просочиться между тесно прижавшимися мужчиной и женщиной.

— Ты куда прешь, я тебя спрашиваю? — рыкнул мужчина. На голове его была тускло-оранжевая шляпа в форме замка; длинная борода заплетена в косички, а каждая косичка перевязана ослепительно-желтой ленточкой.

— Пытаюсь добраться до выпивки, — миролюбиво ответил Дункан. Напряжение, неловкость и раздражение, копившиеся на протяжении трех последних дней, покинули его, а выпитое виски настроило на благодушный лад.

— Да что он тебе мозги крутит, Майло! — взвизгнула женщина и, подняв руку, вылила Дункану на голову свою порцию водки.

— А ты чего хороший выпивон поганишь! — рявкнул мужик и врезал, но не ожидавшему удара Дункану, а женщине.

Все благодушие слетело с Дункана мигом. Он подобрался и нанес мужчине удар в челюсть — без замаха, поскольку места отвести руку не было. Потом он с полуоборота всадил локоть женщине под ложечку; та перестала смеяться, сложилась пополам и рухнула на пол. Мужчина пошатнулся, но устоял, поддержанный толпой. Он с ревом кинулся на пригнувшегося Дункана, споткнулся, упал на свою пытающуюся встать подругу, и Дункан разбил костяшки о его скулу.

Зал взорвался. Драка не расходилась кругами от места первой стычки; казалось, вызвали ее не удары кулаков, а сама витающая в воздухе идея драки, пронесшаяся по залам со скоростью мысли. Философская концепция претворилась в жизнь. Через секунду все посетители пытались либо ударить, пнуть или царапнуть соседа, либо кулаками проложить себе дорогу на улицу. Дункан, впрочем, недолго смог изумляться темпу превращения таверны в мечту гладиатора, поскольку что-то очень твердое — видимо, пивная кружка — врезалось ему в затылок, и он, полуоглушенный, опустился на колени. Переход в горизонтальное положение казался ему в тот момент если и не гениальной мыслью, то, во всяком случае, неотразимой. Он распростерся на полу, ударившись подбородком о женскую ногу. Какой-то тип, споткнувшись, упал прямо на него и встать уже не пытался. Глянув на его окровавленное лицо, Дункан решил, что подниматься пока действительно не стоит. Туман перед глазами рассеивался, но затылок болел все сильнее. Чьи-то ноги постоянно прохаживались по его ребрам — не со зла, просто спотыкаясь, но удары не становились от этого менее болезненными.

Дункан решил, что пора выбираться отсюда и идти домой зализывать раны. Без мордобоя по пути не обойдется, но, останься он здесь, его просто затопчут.

И где органики? Почему они не вламываются в таверну, не опрыскивают всех подряд парализующим туманом и не прекращают это безобразие? Правильно говорится, что когда ганки нужны всерьез, то их вечно нет на месте.

Не успел Дункан встать на четвереньки, как на спину ему упала женщина, а на ноги — мужчина. Долго они не пролежали. Ругаясь, крича, молотя друг друга почем зря (два удара пришлись и на долю Дункана) и, в общем, веселясь от души, эта парочка как-то поднялась и исчезла — только чтобы вернуться и рухнуть на Дункана снова. Он выкарабкался из-под них и получил коленом в нос. На паркетный пол потекла кровь. Дункан вновь лег, откатился подальше и приложил к носу бумажный платок.

«К бесу! — подумал он. — Лучше я полежу, пока не станет потише».

Увидев перед собой пару борющихся мужиков, Дункан не устоял перед искушением пнуть одного из них в пах. Тот с воплем согнулся, ухватившись за отбитые гениталии, и получил от второго сложенными руками по затылку. Потом второй перекатился через Дункана и нырнул в узкую щель между расставленными ногами еще одной схватившейся парочки. Получив коленями по ушам, он отключился, не успев даже изумиться коварству геометрии. Несмотря на только что принятое решение, Дункан вновь поднялся на четвереньки. К этому времени свободное пространство в шести дюймах от пола существенно уменьшилось — многие из посетителей легли, кто сам, а кто и с чужой помощью. Несколько стих даже шум, хотя человеку со стороны показалось бы, что он попал в последний круг ада.

Все вопли перекрывал громовой рев падре Коба. Дункан заметил его, когда падре поднял над головой отбрыкивающуюся девицу и швырнул в толпу, сбив ею троих мужчин, как кегли. Дункан вскочил на ноги и принялся пробиваться сквозь толпу. Выдержав две схватки — с мужчиной и с женщиной — и заработав несколько синяков и ссадин, он неожиданно вынырнул на свободное пространство вокруг Кабтаба. Тот как раз расширил свой ареал, свалив одним из своих противников двух других.

— Слава богам битв, Яхве и Одину! — заорал падре. Его окровавленное лицо сияло блаженством. — Это великолепная духовная и физическая разрядка!

— Пошли отсюда, пускай веселятся! — крикнул ему Дункан.

И тут он заметил Пантею Сник, о чьем присутствии в «Сногсшибаловке» и не подозревал. Тунику она где-то потеряла, оставшись в трусиках и туфле на высоком каблуке — правой туфле, потому что левой она молотила по голове свою противницу. Обе женщины были покрыты царапинами; под глазом Пантеи Сник красовался огромный синий фонарь.

— Иди сюда! — хрипло заорал Дункан.

Он проковылял к сцепившимся красоткам и оттащил Сник. Ее противница умчалась, держась за голову.

— Это я, Дункан, — рявкнул он извивавшейся в его объятиях Сник. Его лицо уткнулось в копну черных волос, пахнувших духами, виски и кровью. — Пошли!

Сбежавшая девка вернулась, волоча за собой двух здоровых мужчин. Компания приближалась, пытаясь взять Дункана и Сник в полукольцо. Но Кабтаб кинулся к ним, перепрыгивая через лежащие тела, бросился на одного из нападавших, сбил с ног и его, и второго мужчину. Поднялся один падре, и девица вновь с воплями умчалась.

— Да уходим же! — прорычал Дункан. Он повернулся и поволок визжащую и отбрыкивающуюся Сник к дверям. Кабтаб последовал за ними.

На площади дела обстояли не лучше. Дункан подумал даже: а не стоит ли вернуться в таверну. Несколько десятков человек вышибали друг из друга дух, на губчатом черно-красном полу уже валялось с полсотни тел (некоторые еще шевелились). Те, кто в драке не принимал участия, или лихорадочно заключали пари на отдельных бойцов, или занимались любовью во всех возможных позах.

Сник внезапно расслабилась.

— Отпусти меня, — попросила она. — Вот одежду найду, и все будет в порядке.

Дункан поставил ее на пол.

— По-моему, пора убираться, — произнес он. — У меня квартира недалеко.

Он вновь оглянулся. Где же ганки? Где врачи, где «скорая помощь»? Наверное, заняты где-то в другом месте. Численность аварийных служб просто не рассчитана на городского масштаба бунт. Плюс пьянку. Плюс оргию.

Дункан помахал рукой оставшемуся возле входа в «Сногсшибаловку» падре. Кабтаб словно и не заметил жеста; он вглядывался в потолок рекреации, по которому на фоне ясно-голубого неба плыли редкие облачка. Дункан окликнул священника, но и это не принесло результата. Глаза Кабтаба были широко раскрыты, а на лице отразилась невиданная радость. Дункана это обеспокоило. Нет. Испугало.

Внезапно Кабтаб опустил взгляд; губы его торопливо шевелились, на лице застыло все то же выражение. Обеими руками он сорвал с шеи свои ожерелья[30]. Распятие, моген-довид, полумесяц, молот Тора, идол вуду и все остальные разлетелись в стороны, падая в толпу. Следующим упал сам падре. Тело его напряглось и рухнуло, подобно подрубленному дереву, тяжело ударившись о податливый пластик тротуара. Дункан подбежал к нему, расталкивая зевак и перепрыгивая через бессознательные тела. Когда он добрался до падре, тело того уже потеряло ригидность, а каждая мышца судорожно подергивалась. Но это не было эпилептическим припадком: глаза священника оставались ясными и широко открытыми, он быстро бормотал что-то на языке, Дункану не известном, несмотря на то что он был знаком с двадцатью из еще ходящих на Земле наречий.

Секундой позже рядом очутилась Сник, застегивая платье, снятое, очевидно, с одной из лежащих без сознания женщин.

— Что с ним? — спросила она, тяжело дыша. — Похоже, у него видение.

— Думаю, ты недалека от истины.

Кабтаб вскочил на ноги так внезапно, что Дункану пришлось отпрыгнуть. Безумное выражение его лица несколько смягчилось, но не исчезло. Сами молекулы кожи, казалось, перестроились, придав физиономии святого отца новые черты. Если бы Дункан не знал, что этот человек — падре, то не признал бы его.

— Нет боле старых богов! — взвыл Кабтаб. — Сгинули они и не вернутся! Если и были они! Нет! Да! Сбирайтесь ко мне, люди! Принес я вам добрую весть, первую, наверное, что вы слышали! Мед для слуха и пропитание духа! Собирайтесь и слушайте! Ибо говорю я вам не как падре Кабтаб, но как мегафон Новорожденного Бога! Я дисплей Всевышнего!

— Падре! Падре! — крикнул ему Дункан. — Ты меня не узнал?

Он потянул священника за рясу, но великан стряхнул ладонь Дункана, точно надоедливую муху.

— Я знаю всех мужчин, и женщин, и детей! — прогремел он. — Слушайте меня, вы, кого знаю я и кого Новорожденный Бог знает превыше познания! Слушайте меня! Упивайтесь истиной! А потом — действуйте! Делайте то, чего требует через меня Новорожденный Бог!

— Он свихнулся! — пробормотала Сник.

Несколько человек подошли послушать Кабтаба. Остальные то ли не слышали, то ли не обращали внимания. Окажись Дункан на их месте, он тоже не стал бы прерываться ради уличного проповедника.

— Свихнулся или нет, — ответил Дункан, — но, когда подкатят ганки, они его заберут. Понимаешь, что это значит? Под туманом он все расскажет о нас.

Дункан предпочел бы действовать менее грубо и заметно, но ему ничего не оставалось, как тихо подойти к Кабтабу сзади, занося руку для удара по львиной шее. Но в этот момент Кабтаб, точно предупрежденный неслышимым голосом, резко повернулся. Он все еще нес ерунду, но глаза его внимательно следили за Дунканом. Огромный кулак врезался Дункану в подбородок; он пошатнулся, взмахнул руками в поисках опоры — и увидел темную бездну, в которой горело маленькое, медленно разрастающееся солнышко…

Очнулся Дункан, лежа на мостовой; склонившаяся над ним Сник спрашивала, как он себя чувствует. С ее помощью он поднялся на ноги.

— Делать нечего, — сказал Дункан, тряся головой, точно пытаясь вытряхнуть из нее туман, — придется уматывать.

— Что значит «делать нечего»? — переспросила Сник, ее загорелое лицо побледнело.

— Хотел бы я сам понять, что это значит. Но положись на мое слово — мы с ним ничего не сможем сделать, если ты только не хочешь его пристрелить.

Сник была слишком удивлена, чтобы ответить. Когда Дункан схватил ее за руку и поволок через толпу, она все еще молчала.

Глава 22

Добравшись до квартиры Дункана, они первым делом выпили по глотку вина. Дункан переоделся в чистое, Сник постирала платье, снятое с оглушенной женщины. Некоторое время они сидели молча. Пантея разглядывала висящий на противоположной стене экран, на котором была изображена сцена из классического китайского романа «Все люди — братья»: древний китайский рынок и солдаты с мечами и пиками, проталкивающиеся сквозь толпу в поисках переодетого старым крестьянином героя Линь Чана. Судя по выражению лица Сник, картины она не видела.

— Как думаешь, что все-таки случилось? — спросила она наконец, отпив еще вина и указав рукой на дверь.

— Ганки подпустили в вентиляционную систему башни какой-то газ, снимающий эмоциональный контроль, — ответил Дункан. — Не знаю, так ли это, но другого объяснения придумать не могу.

— И как они это, по-твоему, скроют? — спросила Сник, явно не поверив.

— Так они же и будут вести расследование. Вместе с другими департаментами. Какая разница? За всем этим стоит правительство. Оно устроило всю заварушку, оно и опубликует результат расследования. И в них не будет ни намека на газ — или что там еще опьянило и нас, и толпу? Правительство свалит вину на чувство свободы, вызванное снятием наблюдения. А вывод будет такой: избыток свободы опасен, что подтверждает статистика смертей, телесных повреждений и ущерба имуществу в Лос-Анджелесе, не говоря уже о других городах, где проводился эксперимент. Эти отчеты долго будут мелькать в новостях. Правительство не даст о них забыть. И, не сомневаюсь, использует как предлог ужесточить контроль.

— Может быть, — медленно произнесла Сник, — ты ошибаешься. Может быть, за народом действительно стоит наблюдать для его же блага. Может быть, мысль о свободе так ударила им в голову, что они превратились… нет, это слово не подходит — они взорвались. Они стали как первобытные люди. Ты же знаешь, сколько преступлений совершалось до Новой Эры.

— Господи Боже! — воскликнул Дункан. — Мы с тобой ганки, люди крайне дисциплинированные. Неужели ты думаешь, что на нас могла так повлиять мысль о том, что за нами никто не следит? Мы занимались тем, чего в нормальных условиях никогда бы себе не позволили — как и большинство окружающих. Нас опоили — другого объяснения нет. Как ты думаешь, почему все эксперименты проводились в закрытых городах вроде Лос-Анджелеса? Да потому, что только в них газ эффективен! В открытом городе, типа Манхэттена, газ не подействовал бы — на улицах он бы моментально рассеялся, а каждый дом оборудован собственным кондиционером.

Сник расплакалась. Дункан понимал, откуда брались ее слезы. Несмотря на все, что сделало с ней правительство, она все еще верила в ошибку каких-то чиновников. Они просто ошиблись — это не следствие тайного заговора — она всегда была лояльна — она не сделала ничего дурного! Они были не правы, предполагая, что она опасна для государства, и, конечно, когда-нибудь осознают ошибку и восстановят ее в правах. К изгоям она присоединилась только потому, что это был единственный способ остаться раскамененной и заставить чиновников признать правду. Как это сделать, Сник и сама не знала. Но, пока она жива, пока действует, а не красуется статуей на складе, есть надежда… была.

Дункан подождал, пока она не прекратит всхлипывать, прежде чем заговорить снова. Сник не отвечала, лишь изредка кивая головой.

— Ты понимаешь, что с тобой будет, если БПТ узнает, во что ты веришь на самом деле? — спросил он. — Тебя закаменят или просто убьют.

— Ты?.. — прошептала она, глянув на него широко раскрытыми глазами.

— Я не предам тебя. — Он покачал головой. — Кроме того…

— Кроме чего? — переспросила она, подождав секунду.

— Ты уже не веришь в это. Думаю, ты уже убедилась, что правительство не выражает волю народа. Кроме тех мест, где оно так промыло народу мозги, что его воля совпала с желанием правительства.

Сник стерла с лица слезы и тушь, высморкалась и ответила:

— Нет. Но…

— Но?

— БПТ борется за минимальный уровень наблюдения. И хочет обеспечить свободный для всех доступ ко всей информации, ко всем данным, к любой статистике, чтобы данные не искажались, чтобы выдавались полностью, без цензуры, без полуправды, чтобы результаты голосований не подделывались, чтобы…

— Да кто тебе это сказал? — осведомился Дункан. — Мне ничего подобного не заявляли.

— Ну… конкретно и мне не заявляли. Просто у меня сложилось такое впечатление из того, на что намекнул тот… или та?., кто меня допрашивал. Это явно подразумевалось. А разве у тебя о целях организации сложилось иное мнение?

— Да, приходится строить догадки. Но обрати внимание — о целях БПТ не было сказано ничего определенного. Мы плывем в темноте и не знаем, где берег и глубока ли вода. Лично я думаю, что наше положение сейчас препаршивое. Нужда в секретности так велика, организация так уязвима и неустойчива, а система ячеек доведена до такой нелепой крайности, что мы с тобой не знаем даже, относимся ли мы к настоящей революционной организации. Мы как органы, отсеченные от тела, — отчлененные печенки и вырванные почки, слепо тыкающиеся в поисках своего места в теле, которого, может, и нет вовсе! Быть может, это лишь пытающаяся организоваться масса протоплазмы, я не знаю! Бесит меня это. — Дункан глянул на экран у входной двери. — Вот и приехали.

— Ox! — только и сказала Сник, обернувшись.

Справа, почти у кромки экрана, виднелся нос зеленой патрульной машины. Трое ганков в противогазах обрызгивали туманом четверых граждан — те медленно осели на пол коридора. Какие-то мужчина и женщина прыгнули на спины двоим ганкам и повалили их. Оставшиеся ганки направили струи тумана на борющиеся пары, и нападавшие застыли.

— Газ, должно быть, имеет остаточные эффекты, — рассмеялся Дункан. — Иначе эти двое сдались бы добровольно. Но ганкам требовалось сопротивление.

— Боже, что за кошмар! — вздохнула Сник.

Дункан приказал стенному экрану переключиться на местные новости. Потягивая вино, Дункан и Сник слушали диктора и поглядывали на сцены, снятые по всему городу. Иногда этот печальный ряд прерывали картины других городов, где проводился эксперимент, — там случилось то же самое. Органиков из Сан-Франциско и городов Орегона и Вашингтона спешно перебрасывали в помощь лос-анджелесским.

— Нелегко им будет расчистить сегодняшний мусор до полуночи, — заметил Дункан. — Среда просто на уши встанет. Да, далеко аукнется сегодняшний случай.

— И правительство возьмет свое, — закончила Сник. — Но все же…

— Да?

— Я все-таки не уверена, что нам нужна революция. Тебе не кажется, что мы обошлись бы и реформой? Если бы только нашелся способ гарантировать неприкосновенность результатов выборов — что еще менять?

Дункан вновь покачал головой:

— Держи-ка эти идейки при себе. И надейся — и молись! — чтобы наше начальство из БПТ не вздумало спросить, что ты на самом деле думаешь об их идеалах, когда тебя в следующий раз обрызгают туманом правды.

— Если наступит следующий раз.

Дункану не пришлось спрашивать, что она имеет в виду. Органики, несомненно, воспользуются возможностью допросить каждого из арестованных. Стандартный вопрос номер три: «Принадлежите ли вы к какой-либо подрывной организации?» Если один из членов БПТ будет пойман — а без этого не обойдется, Кабтаб уже, наверное, в руках ганков, — то схватят и Дункана с его подругой. Они не смогут рассказать ганкам ничего о следующем уровне организации БПТ. Начальство останется в безопасности — пока. Но Дункану придет конец.

— Если только… — пробормотал он.

— Что?

Он пересказал Сник то, о чем думал, добавив:

— Наш единственный, и очень слабый, шанс состоит в том, что у БПТ есть свои люди в правительстве и они каким-то образом замнут это дело. Но людям из БПТ нужно будет присутствовать на всех допросах — нет, проводить их, иначе об организации будет доложено, и наш гипотетический подпольщик уже не сможет скрыть информацию. Слишком многое играет против нас. Нет, надо что-то делать, и немедленно. Только вот что?..

В этот момент диктор объявил, что в Лос-Анджелесе объявлено военное положение. Всем гражданам, находящимся в квартирах, следовало оставаться на местах. Всем, кого объявление застало на улицах, — немедленно расходиться по домам. Единственным исключением становились служащие систем жизнеобеспечения — по экрану проскользил список должностей, диктор прочел их вслух.

В течение следующего часа повторялось то же сообщение, перебиваемое лишь редкими выпусками новостей о ходе очистных работ. Дункан прошелся по всем каналам и обнаружил там того же диктора.

— Похоже, — сказал он, — что ты застряла у меня до следующего вторника.

— Не вздумай только…

— Ты хочешь сказать «не тащи меня в постель»?

Сник кивнула, встала с кресла и пошла на кухню.

— У меня есть более важные проблемы, — бросил Дункан ей вслед. Это, конечно, была правда, но, предложи она заняться любовью, Дункан без колебаний забыл бы обо всем остальном.

«Я в ловушке, — подумал он. — Зажат между любовью и правительством. Разница только в том, что страсть к Пантее Сник меня не убьет. Понятия не имею, как смогу справиться с этим чувством, но по собственному (и чужому) опыту знаю, что переживу это. Возможно, боль останется во мне, как инкапсулированная туберкулезная палочка, но я смогу жить нормальной, здоровой жизнью — более или менее. Но ни теперь, ни позже я не смогу ничем повлиять на решение Пантеи. Только одна женщина, а я не способен решить эту проблему, в то время как правительство — система, собравшая против меня тысячи, и я уверен, что смогу побороться с ним».

Поглядывая на экран, где шел очередной выпуск новостей, Дункан перебирал в уме возможности побега. На улицы выйти сегодня уже не удастся. Безумную идею слезть по веревке из окна или на планере — где его взять? — спуститься к водам залива он тоже отверг. Придется оставаться в квартире до полуночи — часа если не колдовского, то каменящего. И тогда придется сделать выбор — войти в цилиндр или остаться.

Если он выберет последнее — что тогда?

Какое бы решение Дункан ни принял, ему придется уговаривать Сник последовать за ним. Если ее схватят и допросят, то она выдаст его, сама того не желая. Логика безупречна — но люди в большинстве своем следуют не аристотелевой или хотя бы символической логике, но той не поддающейся анализу и пониманию системе, которую создают их эмоции. Сначала мы чувствуем, а потом рационализируем.

Дункан поднялся, собираясь зайти в кухню, — Сник почему-то задерживалась. Но в этот момент картина на экране изменилась. Передавали из третьего органического участка двадцатого уровня. Ганки суетились, разгружая и перевозя тела, непрерывным потоком прибывавшие в участок, — тела обработанных туманом и привезенных для допроса, с которым, вероятно, придется обождать до следующего вторника. Репортер объяснял, что число «задержанных» слишком велико, чтобы быстро разобраться со всеми. Большинство из них будут окаменены на участковых аппаратах и отправлены пока на склад. Но поток арестованных так велик, что пришлось задействовать разбросанные по всему городу аварийные каменительные станции. Госпитали переполнены, так что всех раненых и погибших — задержанных или нет — отправляли в анабиоз, пока не придет их очередь — а это, как заметил репортер, может занять два, а то и три вторника.

«Никогда еще со времен последнего землетрясения мегаполис не переживал подобной катастрофы», — говорил репортер.

— О черт, — отозвался Дункан. Среди тел он заметил тушу падре Кабтаба. Робот-подъемник подсунул свои широкие лапы под неподвижное тело падре, лежащее лицом вниз на длинной многоколесной тележке вместе с многими другими, поднял — руки падре безжизненно повисли, — развернулся и въехал в двадцатифутовый проем. Камера надвинулась, показывая во всех подробностях профиль Кабтаба, раскрытый рот и широко распахнутые глаза.

«Как я говорил, — рассказывал репортер Генри Кан Хорриг, — мы не смогли получить никаких сведений о многих из задержанных для допроса. Однако о человеке, которого вы видите на своих экранах, я смог кое-что узнать. Как сообщил нам высокопоставленный органик, этот задержанный, личность которого еще не подтверждена, но ожирение очевидно, доставил арестовывавшим его офицерам немало хлопот. Двое потеряли сознание от его ударов, третьему он сломал руку, а еще двух жестоко избил, прежде чем его усмирили. Задержанный, очевидно, проповедовал на улице, что само по себе является нарушением порядка второй степени при первом приводе и уголовным преступлением третьей степени — при втором. От него исходил сильнейший запах спиртного, и поскольку его схватили рядом с таверной „Сногсшибаловка“, он мог быть одним из тех, кто разграбил запасы этого заведения. В этом случае…»

Дальше Дункан слушать не стал.

— Пантея! Пантея! — Он кинулся в кухню.

Сник сидела за столом у большого окна и глядела вниз, на гавань.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила она, оборачиваясь.

Дункан рассказал о случившемся, добавив:

— Если мы не предпримем чего-нибудь, и быстро, нам конец.

Дункан заметил, что Пантея уже не пила вина — на столе перед ней стояла большая кружка горячего кофе. Хорошая мысль — не время затуманивать мозги алкоголем.

— Только не надо глупостей делать, — ответила Сник.

Дункан присел на другой край стола и тоже выглянул в окно. Внизу проплывали громадные сухогрузы, паруса яхт сияли на вечернем солнце. Предписанный график движения соблюдался — очевидно, опьянение свободой, о котором твердили ганки, поразило только тех, кто находился в городе, пощадив оставшихся за его пределами. Интересно, как ганки объяснят это?

С легкостью. Моряков немного, контакт между ними ограничен, и массовая истерия башен их не затронула.

— Я не хочу торопиться. Я думаю. Единственный путь — единственный, на котором у нас появится шанс, — это стать дневальными. — Дункан встал.

— Чтобы нас схватили уже в среду? — иронически спросила Сник.

— Я опытный дневальный. Вряд ли кто-то знает об этом ремесле больше меня.

«Не меня самого, — подумал Дункан. — Но те, другие, что сидят во мне и скармливают мне кусочки своей памяти, — они знают».

Пантея Сник вновь отвернулась, глядя в окно, на гавань и океан за ней. Лицо ее приняло задумчивое выражение. Дункану казалось, что он видит в ее глазах мучительную и безнадежную тягу к свободе. Ему отчаянно хотелось поцеловать ее, сказать, что он даст ей надежду… даст что угодно.

Наступила тишина, и Дункан не знал, как нарушить ее. Ожидание было тягучим, как текущий из дерева сок; Дункан переминался с ноги на ногу и внутренне сгорал от нетерпения. Ему хотелось заговорить, но он понимал: любое слово проскользнет мимо ее рассудка.

Наконец Пантея Сник, вздохнув, повернулась к нему.

— Бесполезно, — сказала она. — С тем же успехом мы можем сдаться прямо сейчас и прервать свою агонию.

— Да как, черт побери, я мог влюбиться в такое жалкое создание?! — вспылил Дункан. — Ты бесхребетна, как губка, а духу в тебе — не больше, чем в пустой бутылке! Даже если знаешь, что проиграл, сдаваться нельзя!

— Чушь, — невыразительно пробормотала она.

— Да уж получше того дерьма, что ты несешь! Нельзя сдаваться! Я сам не сдавался и не сдамся! Иначе где бы я был — стоял статуей на правительственном складе?!

— Так ты хочешь оттянуть неизбежное? Какая тебе радость в нескольких лишних днях? Что в них проку? Окамененный, ты о них и не вспомнишь. Так стоит ли мучиться?

Они снова замолчали; если бы гнев становился светом, Дункан сиял бы бело-голубым огнем, опаляя свою подругу.

— Не знаю! — произнесла наконец Пантея. — Проблема в том, что я сама считаю себя виновной! Я заслуживаю каменения! В нашем обществе нет ничего дурного. Если правительство лжет или делает что-то незаконное, это ведь только для блага народа!

— Да ты прирожденный ганк, — брезгливо ответил Дункан. — А я трачу время на споры, когда мне следовало бы выполнять свой план.

— Какой план?

— Сказать тебе, чтобы, сдавшись, ты все выболтала ганкам?

— Ты действительно придумал план, который может удаться? — Лицо Пантеи оставалось скорбным, но голос немного оживился.

— Да, но ты должна обещать, что останешься со мной и будешь во всем мне помогать.

— А если я не смогу?

«Тогда, — подумал Дункан, — я тебя закаменю и буду жить дальше, что бы ни случилось».

Глава 23

К десяти часам вечера Дункан и Сник были готовы приступить к осуществлению первой стадии плана — если, конечно, можно назвать планом смутную надежду на то, что поспешная импровизация не сведет их в могилу. Предвидеть развитие событий было невозможно, и вполне вероятно, что, ускользнув от одних неприятностей, они на полном ходу столкнутся с другими, избавиться от которых уже не смогут.

Первые шаги оказались просты. Жители среды, мужчина и женщина останутся окамененными. Хотя аппараты включались автоматически, цилиндры имели и ручное управление. Если поставить переключатель на «ВЫКЛ», граждане Себертинк и Макасима не оживут. Тогда Дункан воспользуется их удостоверениями личности, чтобы получить из банка данных среды все возможные сведения об этой паре. Затем он и Сник, маскируясь под средовиков, позвонят им на работу и придумают повод для отгула. К счастью, Себертинк и Макасима работали в разных местах — иначе их надсмотрщики могли бы счесть одновременный отгул подозрительным.

Дункан уже смонтировал аудио-видеосимуляции своих соседей из среды, так что тот, кто ответит на звонки, подумает, что говорит с Себертинком и Макасимой. По счастью, Дункан имел большой опыт симмера — по крайней мере, знания сами всплывали в его памяти, или скорее в памяти одной из прежних его личностей. Во время короткой (как надеялся Дункан) беседы им со Сник придется контролировать голоса, позы и выражения лиц симуляций. В этом ему придется еще поднатаскать свою подругу.

— Нам стоит попрактиковаться немного, — предложил Дункан. — Начнем с того, что ты изобразишь начальника и будешь задавать вопросы, а я попробую управлять симом. Потом я стану начальником, а ты возьмешься за симуляцию Макасимы. Просто чтобы привыкнуть к управлению. Завтра отточим симуляции и несколько раз отрепетируем, прежде чем звонить. Встать придется рано.

А пока им достаточно было запросить с помощью своих удостоверений трехмерные портреты жителей среды, чтобы получить все необходимое для создания симов. Каждый звонок должен начинаться с приветствия; потом придется импровизировать, быстро и осторожно.

— Жаль, что у нас нет симкостюмов, — сказал Дункан. — Было бы куда проще. Надеваешь транспондер, настраиваешь интерфейс на регистрацию движений, поз и голосов, и все это автоматически передается симу в режиме реального времени. Тогда зрители воспринимают сима как нормального человека, в нем нет ничего неуклюжего, дерганого, неловкого, как бывает обычно.

— Эта штука, — Сник указала на панель управления, встроенную в стол в гостиной, — не предназначена для симулирования. Ее в общем-то не для этого делали. Сумеем ли мы запудрить зрителям мозги?

— Да, если разговор будет коротким, а собеседник не до конца проснулся или от природы туп и невнимателен. Но если он начнет задавать вопросы по работе или о каких-то личных проблемах Себертинка или Макасимы, нам конец.

— Значит, придется прервать разговор — дескать, очень уж нам плохо.

— Вот-вот. И смыться в течение часа, пока «скорая помощь» не примчалась проверить, живы ли мы еще.

— Все-таки я думаю, что стоит отбросить этот план и уйти сразу после полуночи, — сказала Пантея. — Ты говоришь, что прохожих в это время немного и ганки нас заметят. Но вряд ли нас станут задерживать и допрашивать. Скорее всего нас примут за рабочих первой смены. А чтобы добраться до основания башни, украсть лодку и убраться отсюда, потребуется не больше десяти минут.

Дункан промолчал — он уже объяснял ей, почему эта среда не будет похожа на все прочие. Правительство вторника оставит среде сообщение о сегодняшнем бунте, хотя среда и без сообщений поймет, что получила в наследство полный развал. Судя по выпускам новостей, вторник едва сумел закаменить всех раненых и арестованных, да и то лишь после того, как в помощь органикам и врачам отрядили команды уборщиков. Но улицы по-прежнему полны мусора, стены запачканы, магазины и таверны разграблены. Чтобы разобраться с этим, среде придется набирать добровольцев, а если компьютеры скажут, что таковых маловато, — организуют всех граждан, кроме тех, кто поддерживает жизнь в городе. Себертинк служил продавцом в магазине спортивных товаров, а Макасима — патологоанатомом в госпитале. Обоих, по-видимому, пошлют на расчистку. Вероятно, это должно случиться, как только эти двое явятся на работу, но не могут же Дункан и Сник прийти вместо них. Если они выйдут на улицу ранним утром среды, их скорее всего схватят ганки и направят в рабочий отряд. Органики не успокоятся, пока не выполнят норму по добровольцам. Всякий, кто выйдет на улицу в столь ранний час, будет остановлен, допрошен и, если его работа не является слишком важной, временно приписан к Департаменту Очистки и Ремонта. А перед этим ганки проверят удостоверение личности.

Единственный разумный путь — выбраться, когда на улицах уже будет полно ОР-команд. Тогда можно будет идти спокойно, а еще лучше — сделать вид, что выполняешь спешное поручение, и таким образом проскользнуть мимо ганков.

Но любой органик сможет остановить их и спросить, куда они направляются.

Дункан полагал, что бегство уложится ровным счетом в десять минут. Он предпочел бы спуститься по межъярусным лестницам до основания башни — в основном потому, что лестницами пользовались редко, поскольку жители предпочитали лифты или эскалаторы. Однако лестницы находились ПВН — под видеонаблюдением. Камеры были установлены здесь под тем предлогом, что, если кто-то случайно свалится с лестницы, можно будет сразу известить медиков. Это имело смысл, и население города дружно проголосовало за установку мониторов — правительству вряд ли пришлось подтасовывать результаты.

Если Дункан и Сник пойдут по лестнице, то беспрепятственно доберутся до основания башни. Но с таким же успехом их могут остановить и потребовать проверки удостоверений — контрольные аппараты стояли через каждые двадцать футов — просто потому, что ганки сочтут их дезертирами с поля уборки.

Дункан глянул на стенной экран, где виднелась залитая ярким светом фонарей улица — пустая и изрядно замусоренная. Сразу после полуночи скрытые сопла в течение двух минут будут поливать струями воды пол, потолок и стены улиц. Стоки поглотят воду, а с ней и весь мелкий уличный мусор и пыль. Потом другие сопла начнут извергать горячий воздух, и спустя пару минут на полу останется только тонкая, быстро высыхающая пленка воды. С того участка улицы, на который сейчас глядел Дункан, вода унесет все, кроме вещмешка под противоположной дверью и темного пятна на полу.

Вот тут Дункану и пришла в голову мысль, как добраться до основания башни, не привлекая к себе излишнего внимания.

— Тея! — позвал он.

Измученная бессонными часами и тяжелыми, нескончаемыми симул-тренировками, Пантея задремала в кресле, но, услышав голос Дункана, подскочила, широко раскрыв глаза.

— Что?

— Мы спустимся по лестнице во время уборки! Камеры зальет водой, да ганкам и в голову не придет смотреть на экраны — кто станет ожидать пешеходов в такое время?

— Да нас же зальет!

— Обойдемся без душа.

— Мы не доберемся до основания башни за две минуты.

— Побежим как ошпаренные. Вниз — не вверх.

— Все равно не успеем.

— Ну так смажем задницы и скатимся по перилам. Слава Богу, на концах перил нет столбиков. Слетим без остановки, до самого низа.

Сник так расхохоталась, что упала с кресла. Дункана это немного разозлило, а может, просто ошарашило, но в то же время он радовался, что ей весело. По крайней мере, с ее лица исчезло отчаяние.

— Ты с ума сошел! — выдавила Сник, вытирая слезы. Она все еще сидела на полу, прислонившись к креслу, хотя приступ смеха уже прошел. — Двадцать этажей по перилам! Сколько это получится по вертикали — триста футов? Четыреста? А если учесть наклон перил — все пятьсот?

— У нас будет четыре минуты. Четыре — пока вода на линзах камер не высохнет. В первые две минуты вода снизит трение — нет, дольше, ведь перилам тоже надо высохнуть. Три минуты. И жир на штанах для смазки. Пока перила мокрые, смазка не будет сходить. Мы доберемся до низа за четыре минуты. Может, и быстрее.

— А если мы сорвемся? Руки тоже придется смазать, а струи воды бьют очень сильно. Если упадем… — Ее передернуло.

— Черт! Я сделаю это — с тобой или без тебя!

Пантея поднялась на ноги, глядя на Дункана с легкой улыбкой — или усмешкой?

— Отсутствием фантазии или изобретательности ты точно не страдаешь. Но это чудовищно опасно.

— По-твоему, сейчас нам безопаснее?

— Я пойду с тобой, — мотнула головой Сник.

— Отлично! — От избытка чувств Дункан схватил ее, крепко прижал к себе, потом резко отпустил. — Извини. Я не хотел тебя лапать. Просто очень обрадовался.

— Боже мой! Если я тебя не люблю, — ответила она, — это не значит, что ты мне отвратителен — наоборот, ты мне нравишься. Это было приятно.

Дункан поспешно отвернулся. Он не хотел, чтобы Сник заметила, какую эрекцию вызвал у него этот краткий миг близости. Подойдя к стенному экрану, Дункан вслух приказал вывести карту района и принялся ее изучать. Ближайшая лестница находилась в трехстах футах по коридору налево от его квартиры.

Потом экран переключился на стоящего под дверью человека. Тот протянул руку, и зазвонил звонок.

Дункан вздрогнул. Кожетрясение.

— Каребара! Какого черта он делает здесь и сейчас? Что он тут вообще делает?!

Первую мысль — что Каребара ганк — Дункан немедленно отбросил. Будь это так, с ним пришли бы еще двое, а в виду дверного монитора припарковалась бы патрульная машина. Органики всегда стремились запугать арестуемого, прежде чем вступать с ним в контакт.

Видно было, что сегодняшний день не прошел для Каребары бесследно. Антенны на его шляпе кто-то завязал таким тугим узлом, что профессор так и не смог их развязать. Иссиня-черный фонарь под глазом блестел заживляющей мазью. Тем не менее выглядел профессор все таким же внимательным и то и дело настороженно оглядывался.

Дункан приказал экрану впустить профессора, а сам пошел встретить гостя. В дверях они едва не столкнулись. Шляпа с профессора слетела, обнажив короткие темно-русые волосы, на вид такие же жесткие, как надкрылья жука.

— Вы, конечно, удивляетесь, что я тут делаю? — начал он, входя в комнату, но внезапно остановился, раскрыв рот, ткнул шляпой в Сник и почти взвизгнул: — Что она тут делает?

— Я пытался найти вас первой, — объяснил он взяв себя в руки, — но вас дома не оказалось.

— Двух птичек одним камнем, — усмехнулась Сник.

— А что здесь делаете вы? — осведомился Дункан.

— Ваш приятель Вард арестован и окаменей!

— Кабтаб, — пробормотал Дункан себе под нос, а Каре-баре ответил: — Да, мы знаем.

— Тогда мне не надо объяснять вам последствия и возможности. — Профессор огляделся. — Можно присесть? Сегодня был тяжелый день, и он еще не закончился. — Взгляд Каребары остановился на стенном экране. — Сорок пять минут до полуночи. У нас еще много дел.

Произношение его показалось Дункану странным — словно со времени их последней встречи профессору поставили мост.

Дункан указал на кресло. Каребара присел, но тут же вскочил снова.

— Расслабляться нет времени. Наоборот, крайне важно и необходимо — вопрос жизни и смерти, — чтобы мы немедленно ушли. Я все объясню по дороге.

Дункан не сдвинулся с места.

— Никуда мы не пойдем, — сказал он, — пока не услышим объяснений. Для начала, вы из БПТ?

Зеленые глазищи Каребары стали еще больше.

— Конечно, а откуда еще? Хотя я восхищен вашей осторожностью; наилучшая политика — ничего не принимать за данность. Только… с сегодняшнего дня мы уже не БПТ. Мы Нимфа.

— Нюмва?

Физиономия профессора сморщилась от раздражения.

— Да нет же. Это мой грузинский акцент. — Он произнес по буквам: — «Н-и-м-ф-а».

— Нимфа. Личиночная форма насекомых.

— Именно.

У Дункана не было времени спрашивать, как расшифровывается очередная аббревиатура; впрочем, его это и не слишком интересовало.

— Не переодевайтесь, — приказал Каребара. — Только вещмешки возьмите. И, конечно, удостоверения.

— Нет, — твердо ответил Дункан. — Мы и шагу не сделаем, пока не получим хоть какого-то представления о том, что нас ждет.

Каребара вновь глянул на экран цифровых часов.

— Все, что я могу вам сказать, — это то, что Вард арестован и вряд ли удастся исправить это положение. А потому вам следует скрыться. Я отведу вас в безопасное место. Больше я ничего сказать не могу — это все, что мне известно. Пойдемте же!

— Вы знаете больше, — возразил Дункан. — Например, очевидно, что вы занимаете довольно высокое положение в БПТ… то есть в «Нимфе». Вас приставили следить за нами еще в поезде на Лос-Анджелес? Вроде пастуха?

— Об этом я расскажу по дороге. Если мы задержимся здесь, то можем не успеть добраться… туда, куда я вас поведу. — Словно спохватившись, профессор потянулся к сумке. — Ах да. По одной на каждого. Моя уже на месте.

Он вытащил руку из сумки. На его ладони лежали два черных блестящих цилиндрика с заостренными кончиками, каждый — четверть дюйма длиной и меньше линии шириной[31]. Профессор взял один из цилиндриков и показал Дункану. Тот нагнулся, чтобы рассмотреть предмет повнимательнее, и заметил, что с боков цилиндра есть две плоские площадочки.

— Плоской стороной, — объяснил профессор, — прижмёте к десне сразу над зубами. Она приклеится и не отстанет до тех пор, пока вы не отковырнете ее пальцем. Тогда плоская сторона лопается, и вы проглатываете высыпающийся порошок. Впрочем, неважно, проглотите вы его весь, только часть или не успеете вовсе. Даже небольшая доза сделает свое дело, соприкоснувшись со слизистой языка. Вот, держите.

Только беритесь двумя пальцами за кончики, середины не касайтесь.

Дункан взял одну из капсул и поднес на несколько дюймов к левому глазу.

— Свое дело? — переспросила Сник. — Вы хотите сказать, что порошок нас прикончит.

— У меня тоже капсула во рту. Вот, пощупайте, если не верите.

— Нет, спасибо. Я верю, что у тебя там капсула. Но откуда мне знать, что она наполнена ядом?

— Господи Боже! — вскричал Каребара. — Да у вас паранойя! Зачем мне вас обманывать?

— Откуда нам знать? — сказал Дункан. — Не взыщите, что мы никому не доверяем. После всего, что с нами случилось, у нас нет причин для доверия. Скажите-ка, каким образом мы вытащим эти капсулы изо рта, не сломав, когда окажемся в безопасном месте? Черта с два я ее всю жизнь с собой таскать буду!

— Наберете в рот особой жидкости. Она растворит клей. Пополощете рот минутку, и капсула сама отойдет.

— А зачем нам совершать самоубийство, если ганки нас схватят до того, как мы придем в это ваше безопасное место? — настаивал Дункан. — Вард уже у них. Если выяснится, что он из БПТ, то есть из «Нимфы»… — Он замолк на несколько секунд. — А, я понял, к чему вы клоните. Вард не знает, что вы из «Нимфы». Он выдаст нас, но не вас. И если мы трое будем мертвы, ганки не смогут пройти по следу дальше. Но ведь они допросят всех ваших знакомых, а по меньшей мере один из них связан с «Нимфой».

— Он тоже умрет, — нетерпеливо бросил Каребара. — Слушайте, мы не можем больше терять времени! Идете вы или нет?

Скорее всего профессор получил приказ убить их на месте, если Дункан и Сник откажутся повиноваться. Потому-то Дункан старался держаться поближе к Каребаре с того момента, как тот вошел в квартиру. Если профессор засунет руку за пазуху или в сумку, Дункан не даст ему вытащить оружие. А возможно, профессор получил приказ попросту избавиться от них, не выходя из квартиры. Сник может оказаться права, и капсулы растворятся немедленно, унеся жизни и ее, и Дункана.

Сник подошла к Каребаре, взяла с его ладони вторую капсулу и бросила в сумку. Дункан запихнул свою в нагрудный карман.

— Пошли, — сказал он. — Но…

— Вам приказано поместить их в рот! — взвизгнул Каребара.

— Я даже не знаю, какой пост ты занимаешь в организации, — усмехнулся Дункан. — Может, ты мой подчиненный. Мы пойдем без яда во рту или не пойдем вовсе.

Каребара отшатнулся; лицо его побагровело, веки затрепетали, как надкрылья пытающегося взлететь большого жука. Дункан шагнул к нему. Профессор отступил еще. Дункан вновь сократил дистанцию.

Каребара остановился, упершись спиной в дверь.

— Отойдите! — пискнул он.

— Ну так что? — осведомился Дункан.

Рука Каребары метнулась к открытой сумке.

Глава 24

У Каребары не было времени, чтобы достать то, за чем он полез: Дункан ударил его коленом в пах, затем поймал за запястье и, отступив на шаг, резко дернул на себя. Профессор грохнулся на пол — теперь ему уже было не до оружия, он был слишком занят: он стонал, и на это уходили все его силы. Но когда Дункан заглянул в его сумку, вместо протонного пистолета он увидел маленький немаркированный баллончик. Очевидно, Каребара собирался использовать его вместо оружия. Дункан развернул баллончик к лицу профессора, нажал кнопку, и оттуда ударила фиолетовая струя. Каребара судорожно вздохнул, обмяк, закрыл глаза и перестал стонать.

Распыляя аэрозоль, Дункан предусмотрительно отступил назад, но все же уловил знакомый запах.

— Туман правды, — пробормотал он.

Каребара вряд ли собирался использовать его по прямому назначению — у него просто не хватило бы времени, чтобы их допросить. Очевидно, обнаружив, что они не приклеили капсулы, он просто решил лишить их сознания.

Дункан посмотрел на часы: до полуночи оставалось еще 42 минуты. Через 12 минут по всем стенным экранам — в домах и на улицах — будет подан световой сигнал гражданам входить в свои цилиндры. Затем к нему присоединятся еще зуммеры и сирены.

— Бери его за ноги, — сказал он Сник.

Та поспешила к нему на помощь, и совместными усилиями они уложили Каребару на софу. Чтобы устроить его в полу-сидячем положении, софе приказали поднять часть спинки, а Сник заботливо положила свешивающуюся правую руку профессора ему на грудь, чтобы она не затекла.

Дункан придвинул стул поближе, сел и, наклонившись над профессором, негромко сказал ему в приказном тоне:

— Вы, доктор Герман Трофоллаксис Каребара, будете отвечать на все мои вопросы искренне и исчерпывающе. Вы поняли меня?

Губы Каребары едва двигались, и его «да» прозвучало чуть слышно.

— Говорите громче и лучше артикулируйте. Вы поняли меня?

Теперь ответы профессора звучали отчетливо.

— Герман Трофоллаксис Каребара — это ваше настоящее имя?

— Нет.

— Назовите свое настоящее имя.

— Альбин Семпл Шамир.

Сник наклонилась к Дункану и зашептала ему на ухо:

— Тебе так уж необходимы все эти преамбулы? Переходи прямо к делу — у нас мало времени.

Дункан, нахмурившись, ответил ей так же тихо:

— Ты права, но мне все же надо задать ему еще пару вопросов о его двойной роли в организации.

Продолжив допрос, Дункан узнал, что Каребара был завербован десять облет назад. В Нью-Джерси он приехал из Атланты, штат Джорджия, и в продолжение всего того времени, пока он изучал энтомологию и защищал свои ученые степени, он был секретным агентом органиков, внедренным в организацию, и успешно работал и на тех, и на других.

Дункан снова спросил, был ли он лоялен к организации.

— Да.

— Кто ваш непосредственный начальник?

— Не знаю.

Дальнейшие вопросы показали, что человек, отдававший ему приказы, всегда был в маске и использовал голосовой трансформатор.

— Что вы собирались с нами делать? Я имею в виду: куда вам было приказано доставить Бивульфа и Чандлер?

— Куда?

— В какое место?

— Я не должен был их доставлять.

— Ага! — Дункан выпрямился и посмотрел Сник в глаза: — Теперь мы кое-что узнаем.

Но узнал он мало.

— Вам было приказано убить Бивульфа и Чандлер?

— Нет.

— Вам было приказано отключить их с помощью тумана правды?

Пантея снова наклонилась к уху Дункана:

— Помни, что субъект всегда отвечает буквально. Спрашивай его не о нас обоих, а начни с кого-нибудь одного, например, с себя.

— По какому адресу вам было приказано доставить Бивульфа из его квартиры?

— Я должен был доставить его по адресу: 25-й уровень, площадь Пушкина, 173 А.

— По какому адресу вы должны были доставить Чандлер?

— Мне не было приказано доставлять ее куда бы то hit было.

— Что вы должны были сказать, придя к ней на квартиру?

— Мне было приказано направить ее по адресу: 25-й уровень, площадь Пушкина, 173 А.

— Чандлер должна была отправиться по этому адресу одна?

— Да.

— После этого вы должны были прийти к Бивульфу и доставить его по тому же адресу?

— Да.

— Что вы должны были сделать после того, как вместе с Бивульфом прибудете туда?

— Передать Бивульфа некоему лицу.

— Кто это «некое лицо»?

— Не знаю.

— Как это лицо должно было вам представиться?

— Он должен был сам меня узнать.

— Но вы должны были знать его?

— Нет.

— Что вы должны были делать после того, как передали бы Бивульфа на попечение этого лица?

— Мне было приказано идти домой.

— Назовите свой домашний адрес.

— Апельсиновая улица, 358, 17-й уровень Университетской башни.

— Должна ли была Чандлер дождаться вас с Бивульфом на площади Пушкина?

— Не знаю.

Дункан посмотрел на Сник, поднял брови и пожал плечами. Ему казалось странным, что Сник должна была идти совсем одна. Ведь если бы ее задержали ганки, она никак не могла бы объяснить, почему находится на улице в такое позднее время. По логике, ее должен был сопровождать Каребара. Они бы вместе пришли к Дункану и все вместе отправились бы дальше, потому что профессор как секретный агент органиков мог бы их защитить от любого случайного ганка, предъявив свое удостоверение. Их тут же отпустили бы без лишних расспросов.

И вдруг у Дункана возникла мысль, от которой по спине пробежал холодок: а что, если пара агентов «Нимфы» только и дожидались, пока Сник выйдет из дома совсем одна? Что, если у них был приказ (о котором Каребара мог и не знать) похитить ее и спрятать под надежной охраной? С тех пор как Кабтаб раскрыл ее, она стала для организации опасной. «Впрочем, как и я, — подумал Дункан. — Но я-то „Нимфе“ необходим, потому что умею лгать под воздействием тумана и могу научить этому других. Может, именно поэтому правительство считает меня таким опасным».

Он встал и шагнул к входным дверям.

— Что там? — спросила Сник.

Не ответив, он приоткрыл дверь и выглянул. В первую секунду он не увидел никого, но потом под навесом у входа в склад, слева от его дома, различил смутные очертания каких-то людей. Дункан отступил, прикрыл дверь и вернулся к Сник.

— Ну, так что там? — встревоженно спросила она.

— Я думаю, две «нимфы».

И он рассказал ей о своих подозрениях.

— Они хотят избавиться от меня? — спросила Сник. — Но ведь я же не новичок, не дилетант какой-нибудь! Я могу им быть очень полезна.

— Возможно, у них другое мнение, — ответил Дункан и добавил: — Похоже, мне с ними больше не по пути: они слишком беспощадны к своим членам и даже позволяют себе от них избавляться. Хотя я подозреваю, что именно благодаря подобной политике их до сих пор не раскрыли. Как мог бы сказать наш друг Каребара, «Нимфа» — тот же муравейник: заботы о всеобщем благе не оставляют места для индивидуальных интересов. А чтобы сохранить всю колонию, можно и пожертвовать несколькими особями. Только мы не муравьи. До тех пор…

— До каких пор?

Он жестом велел ей замолчать и, повернувшись к ближайшему экрану, приказал заменить код входных дверей на новый.

— Это только временно. Я подозреваю, что те два ганка знают код моей квартиры. И твоей, думаю, тоже. Теперь они не смогут войти. — Дункан посмотрел на часы. — А войти они попытаются очень скоро, потому что у них не так уж много времени, чтобы ждать, пока Каребара нас выведет. Они, наверное, сейчас там гадают, в чем дело.

— Откуда им знать, что я здесь?

— Они наверняка знают, что мы друзья. И поэтому, не обнаружив тебя дома, они пришли сюда. Впрочем, дело, может быть, и не в тебе. Они могут волноваться за нас с профессором. — Он направился к софе. — Давай засунем его в цилиндр. Лучше всего в мой.

Поднимая профессора за ноги, Сник заметила:

— Ганки могут найти его, и он им все расскажет.

— А мне все равно! Я больше не преданный член организации. Так что пусть «Нимфа» получит все, что заслужила. Нас-то здесь уже не будет!

Сник не сказала ни слова, пока они укладывали профессора в эмбриональной позе в цилиндре. Потом они закрыли дверь и включили аппарат.

Внезапно все экраны в комнате засветились оранжевым и зазвенел телефон. От неожиданности оба вздрогнули. Прежде чем Дункан успел спросить, кто звонит, на экранах вспыхнули черные буквы: «К., ВАМ ДАЕТСЯ ПЯТЬ МИНУТ». Секунд через пять все погасло.

— Они ждут его. Его и меня, — сказал Дункан.

— Почему они не захотели с ним переговорить?

— Думаю, в целях конспирации.

Хотя сейчас вокруг них со Сник затягивалась петля, Дункан ухмыльнулся: может, его и ждал кто-нибудь на площади Пушкина, но он туда идти не собирался. Если те двое на улице имели приказ задержать Сник, значит, выходить можно только с оружием. А так как оружия нет, остается тихо сидеть в квартире и ждать развития событий.

— Все, что нам остается, это ждать, пока они не уйдут, — сказал он. — Они просто обязаны скоро убраться. Даже у ганков нет никаких оправданий, если они не пойдут в каменатор. — Посмотрев на экран, показывающий улицу, Дункан попросил: — Раздобудь чего-нибудь вроде смазки. Сгодится и сливочное масло. Да поищи каких-нибудь тряпок, чтобы предохранить руки от трения.

— Ты что, всерьез собираешься скатиться вниз по перилам?

— Я собираюсь улететь. Знаешь, как мы это сделаем?

— Хватит быть хитрозадым.

— Хитро или нет, но пытаюсь спасти оба наших зада… Смотри-ка! Они больше не ждут! Они уже здесь!

Перед входной дверью, уже не прячась, стояли двое мужчин. Яркий уличный свет давал возможность разглядеть их во всех деталях. Оба были среднего роста, мускулистые, одетые в одинаковые конические шляпы с широкими полями, свободные мантии без рукавов, ниспадавшие почти до лодыжек, и мокасины на босу ногу. Кожа одного из них была смуглой, черные, блестящие волосы торчали в разные стороны. У него было широкое скуластое лицо и черные глаза с легкими эпикантиальными складками. Второй был обладателем длинного носа, ушей почти без мочек, толстых губ и круглых глаз. Его кожа была модно располосована «под зебру», голубой цвет глаз, видимо, тоже был результатом депигментации.

Первый, тот, что без полосок, шагнул к дверям и нажал на кнопку звонка.

— А мы не будем отвечать, — сказал Дункан.

После того как звонок прозвенел семь раз подряд, компаньоны о чем-то зашептались. Потом они залезли в сумки и достали по протонному пистолету.

— Они собираются выжечь запоры.

Сник подхватила свою сумку и исчезла в коридоре. Дункан слишком хорошо знал ее и не мог допустить мысли, что она оставила его одного, без подмоги. Как бы она ни сомневалась в правомерности действий революционеров и в возможности побега, при конкретной опасности она стала действовать. Наверное, помчалась на кухню на поиски ножей или чего-то еще, что может сгодиться как оружие защиты. Дункан был уверен в этом так твердо, словно прочел ее мысли.

На двери появилось яркое пятно от протонного луча. И хотя Дункан не мог его видеть с того места, где находился, он знал, что сейчас оно уже должно было расплавить щель, в которой находилось его удостоверение личности, которое он вставил туда, чтобы войти в дом. У Сник уже не оставалось времени, чтобы успеть принести ножи. Хотя вряд ли они могли бы помочь защитить дверь. Дункан приказал софе выпустить колеса, и как только она приподнялась над полом, тут же подпихнул ее к дверям, поставив поперек прохода как раз в тот момент, когда в средней секции двери начал плавиться металл и появился дымок.

— Убрать колеса! — закричал Дункан, развернулся и бросился в кухню. Ему нужно было выиграть хоть несколько секунд, а громоздкую софу с дороги так просто не спихнешь.

Теперь, прежде чем эти двое увидят его и выстрелят, нужно было найти Сник. У входа в кухню он бросился на пол и пополз, потому что ему послышалось, будто дверь поддалась, и кто-то из взломщиков уже мог протиснуться в щель настолько, чтобы увидеть его. Но в ту же секунду во всей квартире погас свет. Наверное, Сник приказала компьютеру отключить ток.

Он полз быстро, как только мог. Света других башен, пробивавшегося в окна, было достаточно, чтобы различать очертания предметов. Внезапно и с улицы через распахнутую взломщиками дверь хлынул яркий поток света. Рядом размытой тенью возникла Сник, протянула ему длинный тонкий нож и прошептала:

— Я дала команду отключить электрический ток до тех пор, пока я, и никто иной, не прикажу ему включиться снова. — Она хихикнула. — Если они убьют меня, тебе понадобится пропасть времени, прежде чем ты снова сможешь зажечь свет или позвонить кому-нибудь. И сюда никто не дозвонится.

Яркий свет с улицы внезапно погас. Очевидно, взломщики поняли, что на фоне дверного проема являются хорошими мишенями. К тому же он мешал им разглядеть тех, кто засел на кухне.

— Они не знают, есть ли у нас оружие, — прошептал Дункан. — И вряд ли полезут на рожон.

Он приказал большому столу выпустить колесики, и тут же по специальным желобкам в ножках бесшумно скользнули маленькие ролики и закрепились на их концах. Дункан подкатил стол к двери, перевернул на бок и поставил поперек дверного проема. При слабом свете из окон взломщики смогут заметить, что вход на кухню заблокирован, и если им не придет в голову перелезть через стол, им придется его убрать.

— Они не могут позволить себе тянуть время, — сказал Дункан. — Время сейчас — самый важный фактор как для них, так и для нас.

Он опустился на четвереньки и под прикрытием стола пополз на другую сторону от входа. Там он встал в полный рост.

Раздался голос одного из нападавших:

— Бивульф! Чандлер! Где Каребара?

Дункан приложил палец к губам, но в сумерках Сник не могла увидеть его жест.

— Бивульф, выходи! Мы знаем, что вы все трое здесь! Из дома никто не выходил. Что вы сделали с Каребарой? Он не стал бы прятаться от нас. Где он?

Полная тишина в ответ.

— Нам нужны только Каребара и Чандлер, — продолжал тот же голос. — По поводу вас у нас нет никаких приказов. Выдайте их нам. Немедленно! Или мы войдем и будем стрелять.

Эти двое, должно быть, из другой ячейки «Нимфы» и, наверное, знают об организации не больше, чем Дункан со Сник. Но все же их ячейка должна быть больше и располагать большей информацией — иначе откуда бы они узнали о Каребаре? Но знают ли они, какой ценностью для «Нимфы» является Дункан? И если даже знают, будет ли это сдерживающим фактором, который заставит их щадить его, по крайней мере, пока ситуация под контролем?

Дункан опустился на колени, скинул сумку с плеча и отполз на пару футов назад. Не надо давать возможность засечь по голосу, где он находится. Не стоит помогать им подстрелить себя.

— Каребары нет в наличии! — крикнул он, отполз в сторону и прижался к полу. Сумка находилась в пределах досягаемости.

Один из нападавших тихо выругался. Затем раздался шепот второго; они стали тихо совещаться.

— У нас нет времени на шуточки! — наконец злобно закричал второй. — Немедленно выдайте нам Каребару и Чандлер. Или мы войдем и будем стрелять! Я не шучу!

— И убьете Каребару! — ответил Дункан и, прихватив сумку, откатился на середину кухни. — И меня тоже! — продолжил он. — А вашим начальникам это совсем не понравится! Вы, идиоты, знаете, что они делают с теми, кто переусердствует?

Первый снова тихо выругался.

— А между тем, — продолжал Дункан, — у нас тоже есть оружие. Мы не хотим его использовать, но при необходимости сможем. Если только сунетесь сюда, мы вас убьем!

Дункан перекатился вправо, приподнялся и жестом велел Сник отползти назад. Она кивнула и отодвинулась на несколько футов. Дункан показал ей, чтобы она легла. Вместо этого она поднялась на четвереньки. Дункан жестом приказал ей слушаться, и она все-таки распласталась на полу, лицом к дверям кухни. В руке ее по-прежнему был нож.

— Есть у вас оружие, как же! — громко сказал первый. — Почему же вы тогда не подстрелили нас еще тогда, когда мы входили?

— Потому что вы из «Нимфы», — ответил Дункан, — и мы надеялись с вами как-то договориться!

— На разговоры нет времени! И у нас приказ! — сказал первый. — Я даю вам три секунды — вам и Чандлер, — чтобы вы вышли с поднятыми руками. Мы увидим ваши силуэты.

— Сначала бросьте сюда пистолеты, чтобы мы были уверены, что вы не станете стрелять!

— Конечно! Сейчас все бросим! — ответил первый, и оба засмеялись.

Дункан подполз к Сник и прошептал ей прямо в ухо:

— Как только я подам вот такой сигнал, — он помахал рукой, — выкрикни что-нибудь и тут же укатывайся ко всем чертям в другой конец кухни. Вон туда. И если они начнут стрелять, кричи, как будто в тебя попали.

Она кивнула.

— Жди. Я переползу на другую сторону от входа.

Когда он занял намеченную позицию и подал ей условленный сигнал, она громко закричала: «Пошли вы к черту! Ублюдки!»

Как и предполагал Дункан, те двое, не зная планировки квартиры, стали стрелять на голос: воздух буквально взорвался, в стене появились две дыры и еще две задымились в полу. Хотя Сник, замолчав, сразу же откатилась, один из лучей ударил буквально в двух дюймах от нее. Она издала вопль раненой пумы и оборвала его, словно захлебнувшись кровью. Фиолетовые лучи засверкали по всей кухне. Сник и Дункан продолжали кататься по полу, пока не стихли выстрелы. «Похоже, эти двое поверили в то, что я нужен „Нимфе“, — подумал Дункан. — Однако у средовцев будет до черта хлопот с уборкой». Затем он тихо, но так, чтобы его могли услышать в коридоре, позвал:

— Чандлер! Ты в порядке? — И яростно заорал: — Проклятые убийцы! Вы убили ее!

В холле опять зашушукались, затем один из них крикнул:

— Кончай свои шуточки, Бивульф! Мы не толстолобые штатские, нас ты не одурачишь!

— Вы убили ее! — закричал Дункан и откатился к стене.

Прижавшись к полу, он бесшумно пополз под прикрытием стола к порогу. Там он устроился поудобнее и залез в свою сумку. Пальцы быстро нащупали баллончик с туманом, Дункан вытащил его и поставил на пол справа, чтобы был под рукой. Он не собирался больше ничего говорить. Времени у тех двоих уже почти не было, и им придется что-то предпринять прямо сейчас.

Но атаки не последовало. Или они сейчас пытаются подкрасться поближе — в этих мокасинах они могли ходить бесшумно. А может, все еще раздумывают о его статусе в «Нимфе» и о том, удалось ли им действительно подстрелить женщину, которую они знали под именем Чандлер?

В эту секунду прямо над головой Дункана ударила струя лилового пламени. От испуга Дункан чуть из кожи не выскочил. Похоже, они отложили протонные пистолеты и применили маленький огнемет. Огненный язык затрепетал в темноте, протянувшись через всю кухню — от стола до самого окна, и через секунду исчез. Но, может, они просто пытались осветить кухню, чтобы выяснить, там ли Каребара, и если нет, то искать его в уборной или в цилиндрах. Один из них мог заняться поисками профессора, а второй оставался бы в засаде и держал бы кухонную дверь на мушке.

В это время Сник, стараясь двигаться абсолютно бесшумно, поставила рядом с дверным проемом маленький столик так, чтобы его не было видно из холла. Дункану не очень понравилось, что она встала, но он не стал останавливать ее. Вот она поставила на столик еще один, поменьше. Вот пододвинула к ним стул. Вот встала на стул. Вот поставила ногу на крышку нижнего столика. Ее голые ноги белели в темноте.

Дункан почувствовал, что пот начинает есть глаза, и осторожно вытер лицо — оно все покрылось крупными каплями пота. Когда Сник отключила электричество, автоматически отключились кондиционеры. Но даже если бы здесь стоял полярный холод, Дункана все равно бросило бы в жар: он очень надеялся, что она не поскользнется, не потеряет равновесия и не рухнет с грохотом, который подскажет, куда стрелять. В то же время он чисто инстинктивно прислушивался — нет ли шагов в холле, хотя и понимал, что мокасины на кафельном полу не издадут ни малейшего шороха. Но если эти двое напряжены так же, как и он, то Дункан, наверное, услышит их дыхание.

Сник выпрямилась, повернулась лицом к стене и, опираясь на край большого стола, поставила колено на крышку верхнего столика. Все сооружение заколебалось, но устояло. Она, балансируя, сначала встала на оба колена, затем осторожно выпрямилась и застыла на верхушке своей пирамиды с ножом в руках, и белая кожа ее ног отсвечивала ярче, чем лезвие ножа.

Она собиралась прыгнуть на первого, кто войдет, но ее опора была слишком шаткой.

Наконец Дункан услышал тишайший шепот: один из нападавших что-то сказал. Дункану показалось, что говоривший находится где-то на расстоянии. Но тихо отодвинуть стол и выползти в коридор он не решился — слишком велика была вероятность попасть под струю огня.

Сейчас эти двое предпримут что-то отчаянное: им приказано убить Сник. Правда, они не знают, как поступить с Дунканом. Тем более что Бивульф и Чандлер могли иметь оружие. Каребара так и останется в цилиндре, и когда его обнаружат жители среды, а то и четверга, ему придется худо. Его арестуют, невзирая ни на его рассказы, ни на высокий чин среди органиков вторника. Одна порция тумана правды заставит его выложить все.

Полночь быстро приближалась, и те двое, должно быть, сильно нервничают, боясь не попасть в цилиндры вовремя: если их обнаружат в среду неокамененными, им придется солоней, чем Каребаре.

Они должны были решиться на что-то в ближайшие несколько секунд: либо попытаться договориться с осажденными, либо начать атаку.

Дункан подполз к проему, чуть подвинул стол и просунул руку в образовавшуюся щель. В руке он держал баллончик. Он понимал, что нимфовцы смогут услышать тихое шипение струи, но ему оставалось только надеяться на то, что они не успеют определить его причину. Сейчас они пойдут на прорыв и сами влетят в облако тумана. Правда, Дункан сомневался, что они вдохнут сразу столько, чтобы лишиться сознания, но, даже если они вдохнут немного, это замедлит их движения и ошеломит хотя бы на несколько секунд. Но если только он просчитался и они слишком далеко и не собираются идти на штурм, то туман быстро выдохнется и станет безвредным.

Распылив снаружи с полбаллона, он нащупал стол и подвинул его на место. И тут же услышал тихое шипение. Дункан выругался: они проделали то же самое.

Стол медленно поплыл в сторону. Дункан простонал: «Задержи дыхание, Тея!», уже понимая, что опоздал и что сам сейчас потеряет сознание.

Как сквозь туман он увидел плывущую темную фигуру, вспышки выстрелов; мужчину, лежавшего грудой, как скатерть, сброшенная со стола; Сник, прыгающую вниз, тусклый блеск ее ножа; услышал грохот рушащейся пирамиды и…

Глава 25

Дункан проснулся совершенно разбитым — все тело ныло, мышцы одеревенели, — хотя ощутил это не сразу. Он лежал в мягкой постели и, открыв глаза, увидел на потолке большой экран, на котором шла одна из сцен «Пер Гюнта». Он узнал фильм, хотя и не мог пока вспомнить, где раньше его видел и кто он сам вообще. На экране Гюнт бежал сквозь ночной туман по торфяному болоту между обугленными лесным пожаром стволами пихт. Его преследовали живые клубки шерсти — физическое воплощение его грехов. Потом он встретил зловещего старика — Пуговичника. Мастер достал свой ящик с инструментами и ковш для литья и сказал Гюнту, что уже давно его ищет, потому что хочет его расплавить в своем ковше. Гюнт оказался пуговицей с дефектом — отливка потеряла петельку. Пер начал возражать, пытаясь доказать, что он еще не совсем пропащий: пусть у него было много личин (некоторые, кстати, превосходные), сам Пер был сердцевиной, ядром, и у него были все же некоторые достоинства, которые могут спасти его от ковша.

Пуговичник:

«Что, достаточно?» — подумал Дункан и, забыв о фильме, погрузился в тоскливое недоумение по поводу того, что не знает, где находится.

Наконец он приподнялся, невольно застонав от тупой головной боли, и сел. Он находился в длинной, слегка изогнутой комнате с единственным громадным — от стены до стены — окном на запад. Хотя солнца не было видно, снаружи лился яркий дневной свет. Роскошная мебель так и сияла, что наводило на мысль, будто он находится в доме очень высокопоставленного лица. То есть в одной из его комнат.

У другой стены стояла еще одна большая кровать, на которой лежала на боку Сник, по горло укрытая одеялом цвета электрик. Глаза ее были закрыты. Над ее головой на экране тоже шел какой-то фильм, доносились слабые голоса, но на таком расстоянии Дункан не мог определить, что показывают ей.

Он с трудом встал и, шатаясь, побрел к окну. В ста футах от него пролетело воздушное каноэ органиков. На заднем плане виднелись несколько башен и мостов, затем их заслонил величаво проплывающий мимо грузовой дирижабль. Но как только Дункан подошел к окну вплотную, стекло стало черным. Он отступил на шаг, и стекло посветлело, но не стало настолько прозрачным, чтобы видеть далеко. Еще два шага назад — окно прояснилось полностью и стало таким прозрачным, словно его не было вовсе. Очевидно, оно было сделано из материала, реагирующего на приближение к нему на определенную дистанцию.

Это доказывало, что он в заключении, а стекло должно ограждать его от любопытства пролетающих мимо. А также на тот случай, если он сам попытается подать какие-нибудь сигналы с просьбой о помощи.

В комнате было две двери — обе закрыты. Он толкнул ближайшую, но она не поддалась. Другая, однако, легко скользнула в сторону и открыла его взору унитаз, несколько раковин с кранами, мыло на полочках, полотенца на крючках и массивную ванну из белого мрамора с зелеными прожилками. Дункан был так потрясен, что удивился, как это он еще стоит на ногах, а не сел на пол при виде такой роскоши. Как только он шагнул внутрь, свет зажегся автоматически.

Выпив большой стакан воды, он посмотрел на себя в зеркало в переливающейся красно-черной раме и увидел там осунувшегося красноглазого Дункана в той же одежде, что была на нем в последний раз. Он умылся, вытерся и уже собирался открыть дверь, чтобы выйти, как она вдруг открылась сама. В дверях стояла Сник с открытым ртом. Потом рот уменьшился до нормальных размеров и она сказала:

— О! Слава Богу! Это ты!

— Более или менее, — ответил он и подумал: вряд ли ему показали «Пер Гюнта» по простому совпадению. Похоже, что тот, кто держит их здесь, знал о Дункане больше, чем тому хотелось бы.

То, что Сник была еще жива, могло означать, что их тюремщик, возможно, расположен оставить ей жизнь и в дальнейшем. Дункан задумчиво смотрел, как она причесывается. Затем она спустила трусики, уселась на унитаз, поднатужилась и издала громоподобный звук, и хотя он собирался немедленно с ней все обсудить, ему пришлось срочно ретироваться, чтобы спастись от удушья. Пытаясь избавиться от запаха, словно пропитавшего не только легкие, но и все его тело, он сделал несколько приседаний, но от физических усилий голова заболела еще больше. Он отдавал себе отчет, что скорее всего за ними следят и что в любой момент может войти их наблюдатель и объявить пленникам о своих планах на их счет. И он предпочел бы, чтобы это произошло как можно скорее. Но, похоже, тюремщики не торопились.

У второй двери раздался звонок. Дункан повернулся и увидел, что часть до этого абсолютно гладкой стены разворачивается вокруг своей оси. На обратной стороне висела полка с двумя покрытыми салфетками подносами. Он подошел к полке и, как и предполагал, обнаружил два завтрака. Он забрал подносы, и стена тут же вернулась в прежнее состояние, не оставив ни малейшего зазора. Дункан пытался заглянуть в щель, пока плита разворачивалась, но там была лишь темнота.

Еды для двоих было более чем достаточно: яйца, бекон, тосты, каша, молоко, апельсиновый сок, кофе и витаминные таблетки — все продукты, конечно, без холестерина. Дункан позвал было Сник разделить с ним эту маленькую радость, но, услышав шум душа, решил начать трапезу в одиночестве. Тем более что, судя по тому конфузу, который с ней случился, когда она вошла в туалет, она скорее всего прохладно отнесется к еде. Дункан все же предпочел бы сначала обсудить ситуацию. Это мало чем могло им помочь, но отчасти сняло бы напряжение.

То, что именно «Нимфа» прислала к нему на квартиру отряд, было ясно и так. И им было совсем не трудно раскаменить Каребару. А отключение электричества автоматически отменялось при переходе управления к средовикам.

Сник вышла из туалета. Всю одежду и обувь она держала в одной руке, подальше от себя. Ее кожа была насухо вытерта, но волосы были еще влажными и сверкали, как мех морского котика. Она направилась к стиральному комбайну, стоящему в дальнем углу комнаты на небольшом столике. Его цилиндрическая поверхность переливалась цветами от голубого к фиолетовому, крошечные горгульи на крышке периодически кивали головами. «За эту игрушку, — подумал Дункан, — хозяин, наверное, отвалил кучу кредитов».

Сник положила вещи внутрь, закрыла дверцы, нажала на кнопку, открыла дверцы, достала вещи и оделась. По мере того как Дункан наблюдал за ее действиями, его аппетит уменьшался. Поскольку древние правила благопристойности уже давно не действовали по причине вредного воздействия на психику, он решил, что Сник демонстративно прошлась перед ним голышом, чтобы возбудить его. Но зачем дразнить, если он сейчас ничего не сможет сделать? Угораздило же его влюбиться в ведьму с садистскими наклонностями!

Хотя, с другой стороны, он мог ей приписать побуждения, которых на самом деле не было.

Сник присела к столу напротив Дункана и принялась за еду. Но вдруг сморщила нос, сказала «фу!» и уставилась на него.

— Ты не помылся и не постирал одежду. И воняешь, как скунс.

— Тогда чего ты сидишь здесь? — сказал Дункан и указал ей вилкой на диван.

Она забрала свой поднос и пересела к окну.

— Я, конечно, извиняюсь, но ты испортил мне завтрак. Надеюсь, ты не обиделся. Но разве ты не чувствовал того же, пока я не отстиралась?

— У меня были заботы поважнее, — ответил он. — К тому же я пропотел и перепачкался, спасая твою задницу.

— И свою тоже, — парировала она. Пережевывая тост с беконом, она оглядывала комнату. — Ты встал раньше меня. Что ты думаешь обо всем этом?

— Нас заперла здесь «Нимфа». Каким образом — не знаю. Но думаю, когда они захотят, мы все узнаем. И, вероятно, очень скоро.

— Пока мы были под туманом, они могли нас допросить.

— Да, конечно. Но зато они будут заботиться обо мне, пока не разберутся, как мне удается лгать под туманом.

— Но ты этого не очень-то хочешь.

— Может быть. Я сам не понимаю, что говорю. Но мое подсознание работает на меня, притворяясь сознанием.

— У тебя должно быть до черта объединившихся сознаний.

— Восемь, — сказал Дункан. — Я человек из многих составных. Но лучше всего у меня получается с тех пор, как я стал Дунканом. Но пока что сознательно объединить остальных я не могу.

Поев, он постирал одежду, предоставив Сник любоваться его наготой — интересно, что она при этом думает? После душа он, уже одетый, вышел из туалета. Сник играла с окном, подходя к нему и отступая, делая его то черным, то прозрачным.

— Судя по высоте соседних башен, мы находимся где-то на одном из последних уровней, — сказал Дункан.

— Да. И в той же ‘башне.

Дункан спросил у стенного экрана, который час и какое сегодня число. На экране появилась надпись: «Среда, 9 часов утра». Подозрения Дункана, что они довольно долго пробыли окамененными, рассеялись. Хотя хозяин, по каким-то своим причинам, мог показать им то время, которое ему угодно. «Хотя зачем ему это? — подумал Дункан. — Как глупо. Я уже стал таким, что никому и ничему не доверяю».

Вновь зазвенел звонок, и стена повернулась. Сник встала и поставила на пустую полку подносы. Секция тут же вернулась в прежнее положение. Дункан запротестовал было: дескать, не стоит работать на своих тюремщиков, но… вот черт, если они хотят получить еду в следующий раз, нужно отдать чистые тарелки. Всю жизнь их дрессировали, заставляли быть чистыми, опрятными и законопослушными, так что Дункан сам с трудом удержался, чтобы не броситься убирать подносы.

Не успела Сник отвернуться от полки, как открылась вторая дверь. Сник замерла, а Дункан, в эту минуту встававший со стула, счел за лучшее сесть снова. В комнату вошли мужчина и женщина в штатском, держа в руках протонные пистолеты, и замерли у дверей. Следом появился высокий мужчина средних лет. Он был без оружия и тоже одет в штатское, но его одежда выглядела дорогой и элегантной. Он остановился между стражниками. А за ним в комнату вошел огромный, толстобрюхий мужчина со множеством подбородков, одетый в коричневую рясу За ним следовали еще два вооруженных стражника.

Дункан вскочил:

— Падре! Падре Кабтаб!

Кабтаб радостно заревел в ответ:

— Идите к папочке! — И распахнул объятия.

Сник, сияя, кинулась к нему, а за ней улыбающийся во весь рот Дункан. Один из стражей рявкнул:

— Стоять! Ни с места!

Сник застыла на бегу, а Дункан снова плюхнулся на стул.

— Вы, все трое — туда, на диван, — приказал охранник.

По пути к дивану Кабтаб поймал-таки Дункана в объятия и уже не отпускал. Потом подхватил Сник и влепил ей в макушку сочный поцелуй.

— Я боялась, что с тобой уже покончили, — сказала она.

— Я еще поборюсь! — прорычал Кабтаб. — Посмотрим! Наш хозяин хорошо меня обработал, но вы помните, что сказал один паук некоей мисс Маффет!

Незнакомый мужчина тем временем разглядывал Дункана светло-голубыми глазами, которые эффектно контрастировали с его смуглой кожей. У него были очень густые черные брови, крупный ястребиный нос, довольно толстые губы и массивный подбородок. Дункану показалось, что он уже где-то видел этого человека, но не смог пробудить свою память. Но все же что-то его настораживало, беспокоило. Ему казалось, что этот человек может быть очень опасен И эти ощущения не имели отношения к данной ситуации.

Мужчина сел на стул, с которого только что встал Дункан, и, приветственно сложив руки, сказал:

— Итак, мы снова встретились.

Говоря, он смотрел только на Дункана, и тот понял, что приветствие обращено именно к нему, поэтому ответил:

— Вы в лучшем положении, чем я.

— В гораздо лучшем, — улыбнулся мужчина и положил руки на колени. — И теперь весь вопрос в том, как мне поступить с вами и вашими друзьями.

— Если вы объясните, почему мы здесь находимся, мы сможем помочь вам с решением этой проблемы, — ответил Дункан.

— Смотри, он похож на тебя, — заметила Сник. — Он даже мог бы быть твоим дедушкой.

Внезапно воздух в комнате уплотнился и замерцал, словно в пустыне, и все, что Дункан видел, задрожало и завибрировало. Откуда-то издалека донесся слабый голос. Очень слабый, зовущий его из далекого далека, где что-то, нет, скорее много разных «что-то» сражались между собой, там, в глубинах его, выворачивая наизнанку его желудок… нет, скорее не желудок, а мозг. И как это было больно!

Воздух снова стал прозрачным, и зовущий голос умолк. Осталась только крутящая боль в желудке.

Мужчина нахмурился и спросил:

— Так вы помните?

— Нет… — ответил Дункан. — Я что-то… не знаю, что… Наверное, я болен… я чувствую себя как-то странно. Не знаю, почему…

— А вы ведь можете сойти с ума, — заметил мужчина, впрочем, не снизойдя до объяснения своих слов.

Дункан и так уже понял, сам не зная откуда, что мужчина не станет ему ничего объяснять.

— Беспорядок в вашей квартире мы полностью устранили, — как ни в чем не бывало заговорил мужчина, — но на восстановление двери времени уже не хватило. Когда жители среды из этой квартиры не явились на работу, органики заинтересовались и обнаружили их в каменаторах в квартире с выжженным дверным замком. Ваш цилиндр был пуст. Надеюсь, что это таинственное происшествие никогда не найдет объяснения. Даже несмотря на то, что органики среды отправили сообщение органикам вторника, где вы фигурируете под именем Бивульфа, а Сник под именем Чандлер. Я думаю, пройдет еще пара вторников, прежде чем заметят, что падре Кабтаб, известный под именем вторничника Варда, исчез со склада. Они могут предположить, что Бивульф и Чандлер бежали из города, и когда узнают, что кто-то раскаменил и похитил Варда, то смогут увязать эти факты вместе. Вас же не раз видели втроем в «Сногсшибаловке». А вот к чему все это может привести, я еще пока не знаю.

— Вы из «Нимфы»? — спросил Дункан.

— Отчасти, я из «Нимфы», с другой стороны, «Нимфа» — это я.

— Лидер, — сказал Дункан. — Главарь.

— Да.

— У вас, должно быть, есть причины, чтобы держать нас здесь, вместо того чтобы избавиться от нас.

Мужчина прикрыл глаза.

«Он похож на спящего ястреба, — подумал Дункан, — с удовольствием вспоминающего о своих былых битвах. Или грезящего о будущих, с еще большим удовольствием».

У мужчины было два пути: он мог оставить своих пленников в живых. Ненадолго. А может, и надолго — в общем, до тех пор, пока они будут ему нужны. Или же он мог их закаменить и спрятать. Или же убить и тоже спрятать. Так или иначе, сегодня утром следовало принять решение.

— Я буду с вами откровенен, — сказал он. — Сник и Кабтаб нам абсолютно не нужны и даже могут быть для нас опасны. Не потому, что я им не доверяю, а по другой причине. Сник призналась в своих сомнениях по поводу моральной стороны наших действий, и это, с нашей точки зрения, делает ее ненадежной. Хотя если она поклянется не предавать нас, то и не предаст. В этом мы не сомневаемся, потому что достаточно хорошо ее знаем.

Кабтаб же ненадежен, потому что искренне верит, что каким-то образом общается с Господом. Но у Господа свои намерения, а у нас — свои. Кабтаб тоже будет искренне следовать клятве (если ее даст) до тех пор, пока на него не снизойдет откровение — откровение Господа! И он скажет, что отныне подчиняется только Господу. И если Господь ему прикажет продать нас, он это сделает. — Главарь пристально посмотрел на падре: — Не так ли, Кабтаб?

— Вы сами знаете, — ответил тот.

— Таким образом, мы имеем морально неустойчивого экс-органика и теологически устойчивого уличного проповедника. И я не могу назвать их надежными агентами. Кроме того, у нас есть вы — Бивульф. Человек, как вы сами говорите, состоящий из многих ипостасей и знающий намного больше, чем делает вид. Человек, который нам очень нужен, потому что может научить нас технике лжи под воздействием тумана правды. К тому же он располагает кое-чем еще, о чем пока забыл, но может вспомнить, если, как я надеюсь, очень постарается.

В любом случае этот человек может принести нам огромную пользу. Конечно, мы надежно его спрячем, и он будет учить нас. Естественно, не всех — только несколько ключевых фигур. Но будет ли он это делать? И сможет ли? Да и знает ли как? Под туманом он признался, что не знает. Но, может, он тогда лгал? А может, это не он, а кто-то другой, изнутри, отвечал за него, когда он бессознательно сказал правду?

— Я действительно не знаю, — подтвердил Дункан.

Мужчина улыбнулся. Глаза его все еще были полуприкрыты.

— Кто-то внутри вас знает. Мы вытащим эту личность из вас, кем бы она ни была. Если же мы не сумеем этого сделать, то…

— То — что? — Дункан сказал это громко, отчетливо и без капли страха, но в глубине души почувствовал леденящий холод, словно палец с острым когтем скребся в мозгу.

— Это может быть болезненно для вас, — сказал мужчина. — Я не имею в виду физические пытки. Скорее это будет мучительно для вашей психики, что может отразиться и на физическом состоянии. Но если вы… если мы победим, то вы получите возможность выйти из заключения и занять свое место в обществе. Причем это место будет очень высоким. Я вам обещаю. Кроме того, у нас ваши друзья. Я сомневаюсь, что вы пойдете нам навстречу, если мы не сохраним им жизнь и безопасность. Ну что ж, я обещаю вам, что их не убьют. Но закаменят. До лучших времен. Их надежно спрячут, чтоб они не путались под ногами, а когда работа будет кончена, они разделят с вами радости новой, свободной жизни.

Дункан посмотрел на Сник и Кабтаба, сидящих по бокам. Их лица ничего не выражали. Если только можно определить отсутствие выражения как выражение лица. В данной ситуации так и было. Им явно не хотелось быть окамененными на таких условиях. Ведь если революция потерпит поражение, они останутся статуями навсегда. Впрочем, то же самое их ждет, если этот мужчина, чувствующий себя хозяином положения, им солжет. Теперь их будущее зависело от того, какое влияние имеет Дункан.

Глава 26

— Давайте разложим все по полочкам, — сказал Дункан. — Вы хотите, чтобы я научил вас лгать под туманом. А я не могу гарантировать, что смогу…

— Я знаю, — перебил его мужчина. — Будем экспериментировать.

— …Но попытаюсь. И я согласен с вами сотрудничать. Но только в том случае, если вы оставите моих друзей со мной. Они нужны мне для компании. Если я буду заперт в комнате совсем один — даже если я получу разрешение разгуливать по всей квартире, — я буду чувствовать себя одиноко. Меня одолеет депрессия, и я не смогу работать на все сто процентов. Если вы их окамените, это настроит меня против вас, и я буду знать, что их жизни зависят от моего успеха. Вынесу ли я это испытание? Беспокойство за них выжмет из меня все соки. Да я возненавижу вас, если хотите знать правду!

Вы должны оставить их жить. И жить со мной. Это принесет больше пользы, чем вреда. Пусть их жизнь зависит от их помощи мне в выполнении того, что вы от меня хотите.

Мужчина рассмеялся.

— Я так и думал, что вы скажете нечто подобное. Именно поэтому и не убрал их сразу. Хорошо. Они могут остаться с вами. Но я рассчитываю на теснейшее сотрудничество. Если кто-нибудь из вас — это и вас касается, Джефф… Эндрю, — попытается выкинуть какой-нибудь трюк или попробует сбежать, вы все трое отправитесь в цилиндр. Сейчас я даю вам шанс. Но второго уже не дам. Понятно?

Все трое кивнули. Сник тихо вздохнула, и ее пальцы слегка сжали руку Дункана.

Мужчина сказал «Джефф». А ведь Дункан когда-то был Джефферсоном Сервантесом Кэрдом, органиком вторника. Знал ли этот человек, что Сник рассказала об этом Дункану? Вряд ли он допрашивал Сник об этом. Но все же он мог предполагать, что если Сник когда-то была знакома с Кэрдом, то вполне могла рассказать об этом знакомстве Дункану все, что знает. Однако незнакомец не выказал ни малейшей досады по поводу своей оговорки. Либо он действительно не придал ей значения, либо был очень хорошим актером.

А мог ли Дункан призвать из преисподней Кэрда в полном расцвете сил и способностей, расспросить его, получить от него ответы на все насущные вопросы, а затем снова зашвырнуть его в тот бездонный мрак, где он сейчас обитает? Или это слишком опасно? Не станет ли Кэрд сражаться за то, чтобы взять контроль в свои руки, и не скинет ли в эту бездну Дункана? И если ему это удастся, то что изменится? Не сможет ли Дункан быть одновременно и Кэрдом?

Нет. Они слишком разные. Дункан страшился утратить контроль, как… как Кэрд, когда тот чувствовал, что теряет его. Хотя нет. Кэрд страстно желал этого. Он добровольно стал остальными шестью. Он должен был обладать сверхволей, чтобы преодолеть тот жуткий страх, который испытывал Дункан при одной мысли, что должен раствориться и позволить Кэрду взять верх. Нет, пожалуй, это не было бы полным растворением. Скорее это можно назвать отступлением в свою нору в мозгу. Кэрд был как бы полуокамененным. Это, пожалуй, лучшее сравнение. Наполовину каменный, но все еще посылающий импульсы сквозь нервную систему Дункана. Волны воспоминаний просачивались в мозг Дункана, но были еще неотчетливы, их было трудно расшифровать. А что-то еще и не было послано. А Дункану некоторые из них были просто необходимы, но пока он не знал, как распорядиться наследством Кэрда. Как до него добраться.

Дункан очнулся и заметил, что и незнакомец, и охранники как-то странно смотрят на него. Сник снова тихонько пожала ему руку и спросила:

— Что с тобой?

— Извините, — сказал Дункан. — Я не слушал вас. Я думал о другом. Так что вы сказали?

— Я ничего не говорил, — ответил мужчина. — Вы выглядели так, словно ваш дух улетел куда-то на Марс. У вас что — припадки?

— Нет, ничего. Все в порядке, — быстро сказал Дункан. — Я задумался о работе над техникой бессознательной лжи. И я попросил бы вас назвать свое имя. Не настоящее, конечно, а любое, которым я мог бы вас называть. «Незнакомец» — звучит несколько неопределенно.

— Вы хотите сказать, что действительно думали об этом? Или вы пытаетесь сбить меня с толку при помощи одного из ваших фокусов?

— Мне действительно хотелось бы знать ваше имя.

— Да, ярлыки и имена людям насущно необходимы. Хорошо. Вы можете обращаться ко мне «гражданин Руггедо». — Он рассмеялся, словно придумал шутку, понятную ему одному.

Гражданин Руггедо поднялся со стула и жестом приказал включиться одному из экранов. На экране вспыхнула надпись: «9.00, среда, Д2-НЗ, НАДЕЖДА, Н.Э. 1331», что означало: 9 часов утра, среда, второй день третьей недели месяца Надежды, 1331 год Новой Эры. Как и предполагал Дункан, они проспали восемь часов — с полуночи до утра — и проснулись в день, идущий за вторником. Их не каменили. Им только дали какой-то наркотик, чтобы они не проснулись сразу, как кончится действие тумана.

— Жить вы будете в этой комнате, — сказал Руггедо. — Если вы хотите разделить ее с гражданкой Чандлер, она же Сник, я возражений не имею. Можете жить здесь хоть втроем, если хотите.

Сник покачала головой. Кабтаб сказал:

— Я был бы просто счастлив жить с гражданином Бивульфом, но, по моему разумению, он предпочтет одиночество.

— Что вы на это скажете, гражданин Бивульф, он же Дункан и обладатель еще нескольких имен? — спросил Руггедо.

— Полное уединение, — сказал Дункан. — Люди могут находиться здесь только во время работы. Если мы, конечно, будем работать здесь.

— Отлично. У вас, Чандлер, будет отдельная комната, хоть и не такая удобная, как эта. То же и для вас, Кабтаб.

— Так как вы знаете мое настоящее имя, — сказала Сник, — вам лучше забыть о Чандлер.

— Полное уединение, — сказал Дункан. — Люди могут находиться здесь только во время работы. Если мы, конечно, работать здесь.

— Ваш руководитель будет здесь в 10.00, — продолжал Руггедо. — Сник и Кабтаб тоже должны присутствовать при экспериментах. Сам я не буду навещать вас часто — у меня слишком много других забот, но стану периодически изучать отчеты о ваших достижениях. Работайте в полную силу.

Он повернулся и вышел в сопровождении двух стражников. Двое остальных жестами приказали Сник и Кабтабу следовать за ними. Уходя, падре сказал:

— Увидимся, Данк. Я буду молиться за тебя. И за Сник, и за себя, и за них за всех, включая гражданина Руггедо. Бог Единый проведет их своими путями, ибо благо есть.

Когда дверь закрылась, Дункан подошел к ней и толкнул. Как он и ожидал, дверь не поддалась, но ему хотелось увериться в этом. Около часа он усиленно занимался аэробикой: его мысли витали в будущем, в то время как тело потело в настоящем. Он параллельно размышлял о возможности побега и проблемах обучения технике лжи. К тому времени когда дверь открылась снова, он не добился никаких успехов в решении ни одной из двух проблем. Как не оказался в состоянии вытащить из памяти, где он раньше видел этого Руггедо.

Вошли посвежевшие и отдохнувшие Сник и Кабтаб. За ними следом должна была появиться стража — по крайней мере, так думал Дункан — и руководитель, которого назначил Руггедо. К его удивлению, стражи не оказалось, а вместо нее в комнату вошел. Каребара. Он аккуратно прикрыл дверь и сказал:

— Доброе утро, гражданин Дункан.

— Это вы, что ли, надсмотрщик? — спросил Дункан.

— Да, — ответил Каребара, усаживаясь на стул. — А теперь…

— Какого черта! — возмутился Дункан. — Вы же специалист по насекомым. Что вы можете знать о человеческой психологии? Я что, похож на жука?

— Не паясничайте, — отрезал профессор. — Вы забыли, что я тоже офицер-органик и у меня большой опыт допросов в бессознательном состоянии. До того как переключиться на энтомологию, я специализировался на человеческой психике. Но гомо сапиенс показались мне слишком, я бы сказал, сумасшедше нерациональными. А класс насекомых неврозами не страдает, и мне не приходится эмоционально перевозбуждаться, исследуя их. К тому же здесь нет других психиков. Так что допрашивать вас буду я. Готовы приступить к работе?

— Как только я узнаю, что нужно делать, — сказал Дункан. — Я до сих пор не могу вспомнить, как я стал тем, кем являюсь.

Каребара сцепил руки и стал крутить большими пальцами. Его огромные зеленые глаза светились возбуждением, нетерпением и сознанием важности момента. Он встал, достал из кармана бутылочно-зеленого жакета небольшой голубой баллончик и указал Дункану на диван:

— Ложитесь и… — он поднял баллончик, — будем раскапывать залежи правды!

— Иисусе! — пробормотал Дункан, но все же пошел к дивану. — Вы думаете, это так просто? Вам же объяснили, в чем проблема, разве не так? Ваша проблема, а не моя. Вы не сможете добиться от меня правды, используя это.

— Меня основательно проинструктировали, — надменно возразил профессор. — Я не дилетант. Я смотрел записи вашего допроса, когда вас привезли сюда. Из них понятно, что вы знаете. Теперь мы будем искать то, чего вы, по вашему мнению, не знаете. И я не рассчитываю на легкую победу.

Дункан посмотрел ему прямо в глаза, ненормально большие на тощем лице.

— Желаю удачи. Но для моей памяти все же нужен археолог, а не энтомолог или рехнувшийся на жучках ганк.

— Я не стану реагировать на ваши выпады, — с достоинством сказал Каребара. — Я привык к тому, что меня не любят.

Баллончик зашипел. Дункан почувствовал слабый запах — фиалковый, как и цвет струи. И чувство, которое отказало последним — слух, создало в его воображении зловредную ядовитую змею с похожими на клыки антеннами, которая шипит перед тем, как укусить.

Когда Дункан очнулся, профессор, Сник и Кабтаб сидели в тех же позах. Каребара походил на озадаченного муравья — он сложил руки на груди и задумчиво шевелил пальцами, словно усиками.

«Нужно прекратить эти сравнения, — подумал Дункан. — Он все же человек, а не насекомое».

— Вы можете встать, — сказал Каребара. — Выпьем кофе и посмотрим запись допроса. Я собираюсь демонстрировать их вам на каждом занятии. Так мы будем помогать друг другу Вы знаете себя лучше, чем кто-либо, хотя только теоретически. А если вы сами будете наблюдать, анализировать себя, мы вместе сможем подобрать некий психологический ключ, чтобы открыть вас.

— Вы имеете в виду, наблюдать в процессе?

— Сформулировано грубо, но верно.

Они трижды просмотрели запись допроса: профессор и Дункан с большим вниманием, Кабтаб на втором просмотре начал зевать, а Сник во время третьего принялась расхаживать по комнате.

— Как вы заметили, — сказал Каребара после первого просмотра, — я начал с вашей последней личности — Эндрю Бивульфа. А затем, словно очищая луковицу, — простите за немудрящую метафору — слой за слоем: сначала Бивульф, за ним Дункан, за ним Ишарашвили и так до конца, то есть до начала их всех — до Кэрда.

— Мне не хотелось бы вас огорчать, — сказал Дункан, — но Бивульф — не личность, а личина. Когда я носил его имя, я лишь играл его, но никогда не был им.

Каребара выглядел одновременно смущенным и раздраженным.

— В таком случае я должен отбросить Бивульфа и взять за горло Дункана?

— Вот именно: брать за горло. А ваши осторожные нащупывания я бы назвал щекоткой.

— Вы ничего не знаете о психологии! — возмутился профессор. — Если врач начнет грубо копаться в психике, это может только повредить ее. Он должен быть как рабочий муравей, поглаживающий брюшко муравья-сосуда. Если ой хочет получить мед, поглаживать следует нежно.

Сник остановилась. Кабтаб проснулся. Дункан сказал:

— Чего?

— У некоторых видов муравьев есть разновидность рабочих муравьев, так называемые «муравьи-сосуды». Они съедают несоразмерно большое количество нектара или других сахаросодержащих жидкостей и сохраняют все это в собственном брюшке, которое со временем раздувается частенько до размеров большой горошины. «Сосуды» прицепляются к потолку в специальных кладовых муравейника, и если их погладить усиками в определенном месте, отрыгивают высококалорийную и питательную жидкость муравьям-рабочим.

— Ага. А если рабочий будет груб, он может порвать брюшко? Вы это имели в виду? Мою раздувшуюся психику?

— Не раздувшуюся, а многослойную. Да, она очень хрупка и требует самого нежного отношения. По крайней мере, до тех пор, пока мы не дойдем до ядра. Вот там уже потребуются более энергичные манипуляции, но тоже осторожные, так как часто пациенты испытывают страдания. Это, как правило, эмоциональные натуры. Ребенок в нас вопит от страха — он боится порки больше всех других наказаний.

Дункан ничего не ответил. Его словно громом поразило, он не мог шевельнуть ни одним мускулом. Искра, вроде той, что возникает между двумя соприкоснувшимися оголенными проводами, мгновенная вспышка, белая с голубым, запылала в его мозгу. Она ветвилась, разрасталась… Разрасталась? Разросшееся брюшко? Раздувшаяся психика? Прежде чем ее свет померк, Дункан успел увидеть лицо мальчика лет десяти, улыбающегося сквозь слезы.

Он всхлипнул и хотел было уже рассказать об этом Каре-баре, но сдержал себя. Ему почему-то не хотелось, чтобы профессор знал об этом.

В древние времена, когда преступников еще вешали, они должны были испытывать шок при мысли, что после того, как провалятся доски эшафота, они уже не смогут сделать ни шага по этой земле. Это лицо. Это было его лицо. Но не оно заставило его память скакать, словно он ступил на пол, выстланный оголенными проводами. А сознание того, что этот ребенок не был Джеффом Кэрдом. Это был он, Дункан, и в то же время Кэрд, но только потому, что оба они обитали в одном теле.

Джефферсон Сервантес Кэрд, которого он считал личностью-оригиналом, был лишь творением-оригиналом. Он был первым, кто возник в мыслях этого ребенка, взлелеянный в глубине его воображения и набравший силу как Дж. С. Кэрд. Этот мальчик был первым из восьми, а не семи разделенных психик — Бивульф, конечно, в счет не идет.

— Я сказал что-то важное? — встрепенулся Каребара.

— Уже второй раз за день, — сказала Сник. Хотя она и выглядела уставшей и скучающей, на самом деле она внимательно наблюдала за всем происходящим.

— Какая-то вспышка. Это уже ушло. Не могу этого описать.

Каребара встал.

— Увидимся после ленча, скажем, в два часа. Начнем с Дункана. — У самых дверей он обернулся: — А вы меня не обманываете? Бивульф действительно только роль?

— Откуда я знаю? Я был без сознания, — сказал Дункан.

— Зато сейчас вы в сознании. Вы должны чувствовать, когда говорите правду, а когда нет. Это так же просто, как знать, двигаетесь вы или нет.

— Я верю, что говорю правду. Конечно, даже сейчас, говоря это, я могу лгать. И единственный способ установить, лгу я или нет, — это обработать меня туманом. Но ведь я и под ним могу солгать.

Каребара воздел руки к небесам и, что-то бормоча, вышел.

У ребенка было лицо. Но не было имени.

Что заставило его исчезнуть без следа, как стертая с пленки информация? Какие полярные изменения произошли у него в мозгу и стерли (правда, не до конца, раз что-то осталось) память об этом ребенке в Кэрде? И в семи остальных? Или они все же испытывали какие-то уколы памяти? Откуда ему было знать, возникало ли это лицо в воспоминаниях, к которым у него не было больше доступа.

— Друг мой! — прогудел Кабтаб, копаясь в семифутовом ящике, по старой привычке называемом холодильником, хотя холод уже не использовался для хранения пищи. — Данк! Ты, похоже, свихнулся, как я однажды. Когда верил в множественность богов. Ну и чушь я нес! Есть только один Бог, и у тебя только одна душа! Сейчас ты испытываешь те же сомнения, что некогда испытывал и я. Забудь всю эту тарабарщину о семи душах в единой плоти. Действуй так, словно у тебя одна душа, и ты обретешь уверенность в себе.

— Это не так просто, — ответил Дункан. — Вот на тебя, похоже, снизошло божественное откровение, и лишь тогда ты отказался от своего пантеона. Случится ли со мной нечто подобное? Я ведь могу прождать во тьме всю жизнь и умереть, так и не увидев света.

— Откровение? — спросил Кабтаб. — Да ничего подобного не было! Только что я был проповедником многобожества и вдруг легко и естественно шагнул в раскрытые двери и стал проповедником Бога единого и неделимого — Творца Бытия.

— И тебе понадобилось столько времени, чтобы открыть то, что фараон Эхнатон обнаружил уже восемь тысяч лет назад? — сказала Сник. — Так стоит ли вообще тут болтать о религии?

— Сестра, — произнес падре, набычась и зловеще улыбаясь, — тебе не хватает уважения к верованиям других.

— Стоп! — Дункан поднял руку, как регулировщик. — Не стоит тратить время на подобные разговоры, у нас есть более насущные проблемы. Тея, ты нарушила границы его мировоззрения. Если ты начнешь испытывать на прочность его религиозные воззрения, то можешь повредить его личность. Ты отколешь от нее кусочек, сделав Кабтаба неполноценным, ты умалишь его в его собственных глазах. Ты обвиняешь его в прошлых заблуждениях, а он должен быть полностью уверен в своей правоте.

А ведь если мы хотим выбраться из этой переделки живыми, нам нужно действовать сообща. И нужно ли напоминать вам о том, что за нами все время следят? Вряд ли «Нимфе» понравится, если мы перессоримся. Вы знаете, как они поступают с людьми, которых считают ненадежными.

Кабтаб заставил себя расслабиться, и лицо его мало-помалу стало обретать нормальный цвет.

— Ты прав, брат Дункан. Прими мои извинения, сестра Пантея. Я слишком бурно реагировал на твои слова. Но в будущем советую тебе последить за своим язычком.

— Ты имеешь массу достоинств, — ответила Сник, — ты честен, порядочен, отважен, на тебя можно положиться в трудную минуту, но иногда ты поражаешь своей тупостью!

— Тея! — закричал Дункан. Но Кабтаб уже снова завелся:

— Я имею право на личную точку зрения! И не надо припутывать «Нимфу» к…

— Замолчите вы, оба! — заорал Дункан. — Я же все время талдычу, что за нами наблюдают! Записывается все — каждое дыхание, выражение лица, интонация. Нам нужно объединиться, ради всех святых! И найти общий язык!

— Прощаю тебя, сестра Тея, — сказал падре.

— Ты прощаешь меня?! — разъярилась Сник. — Ты, теологический перевертыш! За одну секунду переключиться с политеизма на монотеизм! Да ты просто…

Дункан вскочил со стула.

— Достаточно! А ну, выметайтесь — оба! Катитесь в свои комнаты! Я не желаю вас видеть, пока вы не научитесь вести себя разумно! Мне слишком многое нужно обдумать! Мне нужна тишина. Пошли вон!

— Интересно, а как мы можем выйти? — поинтересовался Кабтаб. — Мы же в заключении. Вспомнил?

Дверь открылась, и вошли двое стражников. Один из них указал дулом пистолета на Сник и Кабтаба:

— Вы, двое — на выход.

Сник быстро вышла, не сказав ни слова. Кабтаб, выходя, обратился к стражникам:

— Благословляю вас, дети мои! Вы всегда бдите за нами, аки ангелы-хранители!

Уже в дверях он обернулся и, улыбаясь, подмигнул Дункану. С того места, где он стоял, это демонстративное подмигивание не мог зафиксировать ни один монитор. И ни один наблюдатель не заподозрил бы, что вся эта шумная ссора спровоцирована невинным жестом Дункана, который можно было принять за простое разминание затекших пальцев. Теперь-то Дункан знал наверняка, что за всем происходящим в комнате просто подсматривали, а не записывали для дальнейшего просмотра. А стражникам было приказано вмешиваться во все, что покажется им подозрительным или может представлять опасность. Он и раньше подозревал это, но теперь был в этом уверен.

И все же ссора между Сник и Кабтабом была не просто игрой. Слишком много в ней проявилось личного, и, похоже, ярость их была настоящей.

Но сейчас Дункану было не до этого: выкинув все из головы, он постарался сосредоточиться и вызвать в памяти лицо того мальчика. Но оно словно растворилось. Промучившись с час, он оставил сознательные попытки и предоставил мыслям идти своим чередом. Возможно, если он позволит потоку бессознательного унести себя, его каким-то образом выведет к мальчику или к чему-то, что может быть с ним связано.

Пришло время ленча, и на вертящейся полке появился обед. Дункан машинально жевал, не чувствуя вкуса. Из-за края башни показалось солнце, и западный край окна потемнел.

Дункан двести раз пробежал трусцой из конца в конец комнаты, затем потянул воображаемый канат, двадцать раз обошел вокруг комнаты на руках и сделал триста приседаний. Потом отправился под душ. И все это время он не мог удержаться от попыток решить то, что он называл «проблемой своей личности», хотя и считал все это пустой тратой времени. Но размышлял он об этом скорее машинально, по привычке, где-то на втором плане. С того момента как он позволил мыслям блуждать где угодно, лезть в любые щели, он старался не концентрироваться ни на какой конкретной задаче, даже самой важной.

Отключить психологическую оболочку, окружающую личность человека, забыть множество книг, написанных на эту тему, и просмотренных записей. Личность каждого гомо сапиенс — это попросту его тело, менталитет и реакции в каждую секунду времени. А в экстраординарных ситуациях — в каждую микросекунду. Конечно, в формировании личности участвуют и наследственность, и влияние окружающей среды, а точнее, комплекс того и другого. Впрочем, причины формирования личности — это отдельный вопрос. И сейчас не самый важный.

Самым важным было то, что Дункан думал и делал в каждую отдельную секунду. И каждую секунду он изменялся. Личность складывалась из постоянных изменений внутри и вне его телесной оболочки.

Жил-был человек, носивший имя Джефферсона Сервантеса Кэрда, и обладал он своей индивидуальностью, личностью, как, впрочем, и все вокруг, кроме идиотов и полностью парализованных. С первого момента телесного существования он стал меняться — физически и ментально. Не менялся только ярлык: «Джефферсон Сервантес Кэрд». Но потом изменился и ярлык — человек стал Робертом Эквилином Тинглом. Но только по средам. Однако Тингл вовсе не был Кэрдом, действующим под именем Тингла. Кэрд не играл, он становился Тинглом каждую среду. А по четвергам Тингл, в свою очередь, становился Джеймсом Суартом Дунским. По пятницам эстафету принимал Вайатт Бампо Репп и передавал в субботу Чарльзу Арпаду Ому, который в воскресенье становился Томасом Ту Зурваном. А отец Том, уличный проповедник, в противоположность остальным шести, агностикам или атеистам, был религиозным фанатиком. А в понедельник он уже спокойно относился к религии, потому что был Уиллом Маклаком Ишарашвили. И все они помнили друг о друге. С тех пор как Кэрд стал курьером подпольной организации, передающим письма и документы жителям разных дней, он был вынужден сохранить хотя бы частичную память обо всех своих ипостасях. Но ключевыми словами тут были «память» и «незабываемый». Помнить абсолютно все было излишним: этому препятствовал ритм, в котором он двигался и личностно изменялся изо дня в день. Воспоминания просачивались друг сквозь друга, наслаивались одно на другое и помогали ему ориентироваться в его подпольной работе. Внутри него все время звучали шесть голосов погребенных в нем личностей. Слабые, но достаточно различимые сообщения, телефонные звонки из, если можно так сказать, могил памяти.

Одна телесная оболочка не могла содержать больше одной целостной личности. Те, что страдают раздвоением личности или имеют больше, чем две личности, овладевающие ими, предоставляют им свое тело по очереди. Но разница между этими полуразрушенными людьми и Кэрдом состояла в том, что его личности не сражались за обладание его телом, а он сам добровольно предоставлял им его в строгой очередности. Так было до недавнего времени, пока вдруг все семеро, перепуганные до смерти, не вышли из-под контроля.

Вот тут-то Дункан и задумался, сможет ли он растворить личность Дункана и вернуться к Кэрду. И как это сделать? Последовательно растворять всех семерых в хронологическом порядке, двигаясь назад, к первому, Кэрду? Или удастся найти обходной путь? В любом случае если Дункан сумеет до него добраться, то сможет снова стать Кэрдом. И узнать тот секрет, которым, по мнению правительства, тот обладает. И узнает наконец, как он вообще попал в такую ситуацию.

Было бы очень неплохо, если бы это удалось. Тем более что его тюремщики вряд ли ожидали, что он может снова стать Кэрдом. И этому Руггедо, который допрашивал его в среду, это может сильно не понравиться. Ему нужна только технология бессознательной лжи, не более. Во всяком случае, так казалось Дункану.

Так зачем же ему понадобилось когда-то дезинтегрировать и погребать свою память? Наверное, для того, чтобы не рассказать лишнего ганкам, если они его поймают. А может, тогда он решил, что с него довольно уже перевоплощений? Что психика уже не способна их выдерживать? Что у него остался последний резервуар психической энергии, НЗ, и тот давал течь?

Внезапно дверь открылась без всяких предупреждающих звонков. В сопровождении Сник и Кабтаба вошел Каребара. Друзья Дункана выглядели бодро и вели себя так, словно никогда не ссорились.

— Я кое-что обдумал, — сказал профессор. — Возможно, мы ошиблись в методике поиска той личности, которая владеет техникой трансформации. Предпримем еще одну попытку. Вы останетесь в сознании и как Бивульф попробуете проанализировать и сформулировать вашу технику. Я думаю, то, что мог сделать Кэрд, доступно и Бивульфу. В конце концов, важно не то, какое имя вы носите, а ваша природная изобретательность.

«Эта сахарная тропка приведет тебя в ловушку, муравьелог, — подумал Дункан, — но я тебе об этом не скажу».

А вслух сказал:

— Отлично. Приступим!

Глава 27

Бассейн насчитывал сорок футов в длину и четырнадцать в ширину. Высота потолка составляла десять футов. Сам зал был длиной в пятьдесят футов и шириной в двадцать. Потому все звуки распространялись, не давая эха, обычного в общественных бассейнах. Под наблюдением двух вооруженных охранников Дункан и его друзья шумно плескались, ныряли и всячески резвились в воде. Начиная с четверга посещение бассейна прочно вошло в распорядок дня. Все трое купались нагишом, поэтому стражники особенно пристально следили за Сник. Они почти не спускали с нее глаз. Дункан все же улучил момент, когда Кабтаб всей тушей шумно плюхнулся в воду, чтобы шепнуть ей:

— Нам нужно изыскать возможность поговорить без свидетелей. У меня есть план.

Но стражник заметил, что его губы движутся, и заорал:

— Тихо там! Без разговоров! А то ваши совместные омовения отменят!

Дункан жестами показал, что все понял, и, прошептав: «Чтоб у тебя язык отсох», нырнул. К счастью, он знал, что за ним наблюдают камеры на стенах и потолке, и держал руки так, чтобы по движению губ не смогли прочесть, что именно он ей сказал.

Чуть позже, когда Сник прыгнула с доски и Дункан был уверен, что стражникам не до него, он подобрался к Кабтабу и шепнул:

— Падре, у меня есть план. Надо как-то обсудить.

— Здесь не место, — ответил тот, подпрыгнул и ушел на дно.

Когда положенный час подошел к концу, стражник свистнул и указал Кабтабу на раздевалку. После того как падре вытерся и надел рясу, туда послали Сник, а когда вышла она, запустили Дункана. Им разрешали встречаться втроем только в бассейне и в комнате Дункана во время еды и занятий с Каребарой.

Отличительной чертой этих занятий было полное отсутствие каких-либо успехов. Тысячи вопросов Каребары, его упорство, множество изощренных зондирований — все было напрасно и не оставило ни малейшей царапинки на бронированной защитной раковине Дункана. Сник и Кабтаб искренне пытались помочь профессору, но от всех их предложений было мало толку. Даже идеи Дункана, возникавшие в процессе бесконечных просмотров, не приносили никаких плодов.

Каребара все больше нервничал. Он не говорил об этом, но его растерянность бросалась в глаза. Возможно, он боялся, что в случае неудачи его переведут на более опасный участок, если только не окаменят и не спрячут. По мнению Дункана, у профессора были веские причины опасаться этого. Ведь именно такой способ избавляться от нежеланных свидетелей «Нимфа» считала наиболее простым и эффективным.

Ежедневные походы в бассейн дали возможность Дункану исследовать часть квартиры близ отведенной ему комнаты. В холле, в который выходила дверь Дункана, одна стена была полностью глухая. Очевидно, за ней находились апартаменты другого высокого чина. К северу от комнаты Дункана находились комнаты Кабтаба и Сник, поменьше и попроще. Сам холл был длинным, на его белых стенах висели экраны, а между ними на мраморных пьедесталах стояли мраморные бюсты. Дункан узнал Юлия Цезаря, Александра Великого, Наполеона, Чингис-хана и Ван Шеня. В отличие от своих предшественников-эгоманьяков, Ван Шень, величайший и последний из великих завоевателей, запрещал устанавливать свои монументы и памятники и требовал, чтобы съемки его персоны были сведены к необходимому минимуму. Однако этот запрет не всегда соблюдался, так что Дункан где-то, и не раз, видел его лицо. Правда, он не мог вспомнить где.

Дункана весьма удивило присутствие здесь мраморных бюстов исторических личностей, ныне не популярных — кроме Ван Шеня, конечно. Во всех учебниках истории описания их военных побед были сведены к минимуму и им давалась резко отрицательная оценка. Само присутствие этих бюстов очень много сказало Дункану о характере хозяина дома. А не испытывал ли он уважения к этим кровавым воякам?

Холл тянулся в южном направлении футов на шестьдесят — семьдесят. Дункан насчитал в нем семь закрытых дверей по левой стороне. В самом конце его, перед поворотом в другой холл, виднелась еще одна огромная дверь. На правой стороне холла находилась только одна дверь — в середине; в нее и входили заключенные и их стражи. Внутри было что-то вроде прихожей, откуда сквозь арочный проход виднелся зал с бассейном, но заключенным велели свернуть в дверцу справа. Она привела их в узенький коридорчик, в который выходили двери трех раздевалок. Оттуда был выход в еще один холл. Арочный проход из него вел в бассейн, а в дальнем конце виднелась дверь тренировочного зала.

Как-то раз Дункану удалось подслушать разговор двух стражников, проходивших мимо. Один из них произнес слово «ангар». Не в ангар ли вели те громадные двери в конце холла? А если есть ангар, значит, есть и, пусть небольшие, воздушные суда.

А еще однажды, когда их вели по холлу, одна из дверей открылась и оттуда вышла миловидная женщина средних лет, но, увидев пленников, отступила назад и прикрыла дверь. Однако Дункан успел мельком увидеть столы, раковины и сушилки со столовыми приборами. Женщине, очевидно, было запрещено показываться заключенным, о чем красноречиво свидетельствовало ее испуганное лицо и резкий приказ охранника немедленно вернуться в комнату.

Дункан решил, что она из постоянных слуг. Но сколько их всего здесь было? Он так и не сможет этого узнать, пока не претворит свой план в жизнь. Но он должен быть готов к тому, что их может оказаться здесь сколько угодно. У слуг, конечно, есть свои комнаты — очевидно, где-то между кухней и хозяйской половиной.

От кухни отходил еще один коридор, ведущий в северном направлении, к комнате Дункана. В нем Дункан насчитал пять дверей. Одна, рядом с кухней, скорее всего была кладовой. Остальные, наверное, вели в комнаты стражников, их тренировочный зал и наблюдательскую, откуда велось наблюдение за узниками. К тому же где-то здесь должно было находиться что-то вроде медпункта для тех, кто не нуждался в серьезной врачебной помощи. Вряд ли Руггедо захотел бы, чтобы кто-то из его свиты лечился в общественной больнице. Там могли задать пациентам слишком много неудобных вопросов и слишком многое выплыло бы наружу. Конечно, здешний врач был членом «Нимфы» и должен был жить где-то недалеко.

Дункану и его друзьям также разрешили смотреть новости каждого дня, и они могли заказать в видеотеке любой из 129 634 имеющихся в наличии художественных или документальных фильмов. Но когда Дункан запросил серию документальных материалов о членах СМП (Совета мирового правительства), ему отказали, причем без всяких объяснений. Это подтвердило его старые подозрения, что Руггедо был членом Совета и не хотел, чтобы его пленники об этом знали. Дункан считал, что только чиновник самого высшего разряда мог создать подобный микромир и сохранить его в тайне. Такой властью мог обладать только губернатор штата или член национального совета.

Руггедо был одновременно членом СМП и «Нимфы».

Дункан не раз задавался вопросом: зачем члену Совета мирового правительства заниматься подрывной деятельностью? И более того — быть ее лидером и вдохновителем? Разве нынешнее его положение не было и без того высочайшим на планете? Ответ напрашивался сам собой: Руггедо жаждал власти безграничной, когда он — единственный лидер, а не один из нескольких.

Могли, конечно, быть и другие причины.

Так где же все-таки он видел этого Руггедо?

И хотя ощущение, что это лицо ему знакомо, было довольно слабым, Дункан был уверен, что видел его не только по телевизору. Память нашептывала что-то о личной встрече.

Дункан очень надеялся, что ему удастся создать новое «я» с более свободным доступом к воспоминаниям о своих прежних личностях. Все эти протечки и просачивания были слишком слабыми, чтобы их можно было использовать. Самый главный резервуар воспоминаний был в его распоряжении, но что толку, если он, идентифицируемый с Кэрдом, был наглухо закрыт для Дункана.

Тем временем Каребара пришел к выводу, что одними словами ничего не добьешься, и, притащив небольшой аппарат с десятью клеммами, соединенными проводами с датчиками, пошел в атаку на виски, горло, грудь, предплечья и пенис Дункана. Используя этот аппарат, называемый детектором лжи, профессор мог следить за изменением кровяного давления, частотой пульса, модуляциями голоса и интенсивностью потовыделения своего подопытного. Кроме того, он потребовал, чтобы Дункан вдыхал туман правды с открытыми глазами: расширение и сужение зрачков служило индикатором правдивости говорящего.

Но когда Дункан пришел в себя после первого опыта с детектором лжи, Каребара выглядел возмущенным.

— Есть успехи? — ухмыляясь, спросил Дункан.

— Я знаю, что вы периодически лжете, — ответил профессор, — в этом у меня нет никаких сомнений. Но ваши зрачки никак не реагируют на это! Вы уникальный феномен, Дункан.

— Каждый человек уникален, — ответил Дункан, сел и принялся отдирать от себя проводки с датчиками.

— Не очень-то заноситесь, — сказал Каребара. — Если мы не найдем ответа на поставленные вопросы, то наше положение станет просто безнадежным.

— Наше?

— Я имею в виду — ваше. Если вы окажетесь для нас бесполезным, в то же время так много о нас зная, лучшим способом будет…

— Вряд ли это будет лучшим способом, — перебил его Дункан. — Скажите честно, Каребара, неужели вас абсолютно не беспокоит, что «Нимфа» убивает тех, кто им мешает или представляет для нее потенциальную опасность? Нет ли у вас от этого моральной отрыжки?

— Это для общего блага, — ответил Каребара, невольно глянув на ближайший экран.

— Силы небесные! — воскликнул Дункан. — Цивилизации пять тысяч лет, а вы, убийцы, так и не придумали ничего лучшего!

Тем же вечером Сник и Кабтаб подали прошение, чтобы им разрешили провести с Дунканом пару часов сверх положенных. Накануне они уже жаловались своим стражникам на одиночество, и их петицию передали тому, кто принимал решения в подобных случаях. По мнению Дункана, этим человеком, конечно же, был Руггедо.

Утром начальник охраны известил пленников, что их прошение удовлетворено и сегодня вечером им разрешено встретиться и насладиться компанией друг друга. Но даже без его напоминания они знали, что любой их жест, любое слово будут фиксироваться. Вряд ли у них был шанс скрыть что-либо от изощренных автоматов подслушивания и подглядывания. Стража контролировала даже уровень звука телевизора.

Более того, любая попытка подозрительно близкого общения между всеми тремя означала бы конец привилегий, включая и совместные походы в бассейн.

— Но почему? — злобно поинтересовался Дункан. — Разве мы действительно можем убежать отсюда? Если нам угодно для развлечения фантазировать о планах побега — кому это помешает?

— Таков приказ, — сказал начальник охраны, грозно нахмурившись; его ноздри мелко трепетали, как у кролика. За эту особенность поднадзорные окрестили его Носодрыгом. Остальным охранникам они тоже дали прозвища: Вислозадый, Тонкогубый, Зебра и Хитрюга.

В семь часов вечера Сник и Кабтаб в сопровождении Тонкогубого и Зебры пришли к Дункану в гости. Когда стражники вышли, Дункан объявил: «Сегодня мы будем смотреть классику — „Марсианское восстание“» — и подмигнул, зная, что этого наблюдатели заметить не смогут, так как к одним экранам он повернулся спиной, а от других его закрывала туша Кабтаба.

Гости сидели к экранам лицом, поэтому Сник сказала: «О’кей», а падре добавил: «Потрясающе! Это я люблю. Только не могу смотреть слишком часто — не перевариваю сцен грубого насилия».

— Да уж. Ты этого не любишь, — съязвила Сник.

Дункан не помнил кода фильма, а потому запросил список на экран и, найдя в нем название, нажал кнопку и набрал номер первого римэйка. Потом взял бокал коктейля «Свободный радикал», смешанного для него Сник, и уселся на диван между ней и Кабтабом. Рядом стоял кофейный столик, уставленный вазочками с попкорном и сырным суфле, мисочками с соусами и приправами и россыпью крекеров.

Дункан сделал маленький глоток, откусил кусочек крекера, смоченного в гуакамоле[32] с зеленым перцем, и сказал:

— Там есть одна сцена, которая мне очень нравится.

— Это которая? — спросила Сник.

— А я хочу, чтобы вы сами догадались. Попробуйте после окончания фильма угадать… А впрочем, зачем? Пожалуй, я скажу вам сам, как только она начнется.

Под вступительную классическую композицию Муллигана Чакулы «Святой Франциск целует на прощание своего осла»[33] поплыли оранжевые титры на английском и логлане. Дункан вдруг вспомнил, что, когда он одиннадцатилетним мальчишкой впервые посмотрел этот фильм, тот произвел на него такое впечатление, что целиком запечатлелся в памяти. Вот только в чьей? Впрочем, сейчас не это важно.

Фильм был снят 245 облет назад, в год, когда Дункан родился, а само восстание на Марсе, кстати, весьма вольно интерпретированное в фильме, произошло за 40 облет до того. Джерри Пао Нэл, капитан органиков марсианской колонии и (если верить киноверсии) полупомешанный фашист и маньяк, поднял восстание, намереваясь завоевать независимость марсианской колонии от земного правительства, а затем реализовать свои анархистские идеи построения свободного, в его понимании, общества.

Для подавления восстания понадобилось неожиданно много времени и сил, так как Нэла поддерживало большинство колонистов, а Земля не имела никакого военного потенциала. В конце концов восстание все же было подавлено и Нэлу пришлось бежать на космическом корабле в направлении одной из звезд, где предполагалось наличие планет с пригодными для землян условиями жизни. Но его тело может еще тысячу облет пролежать в анабиозе, прежде чем его корабль окажется в районе подобной звезды.

В фильме, однако, Нэл погибал в яростной схватке, загнанный в тупик в лабиринтах под Большим Сыртом. Главными героями фильма были трое: Моисей Говард Кугл, Керли Эстаркуло Лю-Дан и Лоуренс Бульбуль Амир — верные сторонники правительства Земли, сражавшиеся с мятежниками. На самом деле они сыграли в этой войне не очень большую роль, хотя и в весьма важный момент, но в фильме их выдвинули на первый план, и, если верить сценарию, они подавили восстание втроем, почти без всякой помощи. И, конечно же, в фильме не было даже упоминания о том, что уже после войны все трое были задержаны за хищения в банке данных в особо крупных размерах и фальсификацию документов. Их судили и сослали в центр реабилитации на десять облет.

С другой стороны, авторы киноверсии обладали большим чувством юмора и изобразили все трио как неуклюжих, вечно попадающих в нелепые ситуации, но очень везучих клоунов. Какими они и были на самом деле.

Дункану доставляло огромное удовольствие смотреть «Марсианское восстание» снова — последний раз он смотрел его 10 сублет, или 70 облет, назад. Правда, удовольствие это было слегка подпорчено: он не был уверен, что Сник и Кабтаб поймут, чего он от них хочет, привлекая их внимание к определенной сцене. Но могли же они понять, что есть вещи, о которых он не может сказать открыто. Во всяком случае, он очень надеялся, что они его поймут.

За несколько секунд до начала нужной сцены Дункан сжал руки друзей и сказал:

— Теперь — внимание. От этой сцены вы получите большое удовольствие. Я бы даже сказал, удовлетворение.

— Я уже видела это раньше, — заметила Сник.

— Я тоже, — прогудел Кабтаб. — Но сюжет несколько надуман, не хватает жизненности. Если бы это случилось в реальной жизни, эти три разгильдяя получили бы свое. Да такое бывает раз в тысячу лет! Слишком ничтожный шанс. Хотя, если им хочется испытать судьбу…

— Вот-вот, — подхватил Дункан. — Они просто обязаны ее испытать. В подобной ситуации у них нет больше ни малейшего шанса.

— Верно, — сказала Сник. — А что, если бы Нэл не вошел к ним в камеру для допроса? Накрылись бы и они сами, и возможность победы Земли.

— Но Нэл обязательно войдет, — сказал Дункан. — В этом-то все и дело.

Конечно, весь их разговор фиксировался и анализировались частоты колебаний голоса. И если бы обнаружилось малейшее повышенное волнение, малейший всплеск эмоций сверх ожидаемой нормы, эти фразы тут же засветились бы на мониторе как объект тщательнейшего обследования. Но Дункан рассчитывал на то, что датчики истолкуют любое возбуждение как реакцию на впечатления, от фильма. Тем более что речь шла о восстании и подрывной деятельности, что, конечно, не могло не волновать всех троих.

Когда сцена наполовину прошла, Дункан снова пожал руки своим компаньонам:

— Вы поняли, почему мне так нравится эта сцена?

Сник и Кабтаб кивнули.

Глава 28

Дункан находился в заключении уже десять последовательных дней. Эксперименты Каребары участились — теперь они встречались по два-три раза в день и работали часами, но все это не приносило никаких результатов. Было видно, что Каребара уже отчаялся добиться какого-то успеха. И хотя в своих отчетах для Руггедо он, наверное, создавал какую-то видимость прогресса, Сник с Кабтабом были свидетелями его полного провала. Поэтому профессор, пользуясь тем, что они присутствовали не на всех занятиях, стал подчищать записи, сделанные в их отсутствие. Иначе выяснилось бы, что он все чаще стал использовать различные наркотики, вводя их Дункану, когда тот лежал без сознания. Каребаре не нужны были свидетели того, что он злоупотребляет химией. После всех этих опытов Дункан стал страдать сильными мигренями, а через два дня его ноги, пах и ягодицы покрылись красной сыпью с большими волдырями.

— Может, отступитесь, пока не доконали окончательно? — спросил Дункан.

— Нет. Либо доконаю, либо добьюсь своего, — ободряюще сказал профессор.

И тут вдруг Дункан с яростным воплем резко выбросил вперед правый кулак — прямо в нижнюю челюсть Каребары; тот опрокинулся и тяжело шлепнулся на спину.

Дункан, отчаянно ругаясь, вскочил, схватил медицинскую сумку профессора и закрутил ею над головой: шприцы, бутылочки, баллончики, стетоскоп, коробка с марлей разлетелись по всей комнате. Кабтаб и Сник бесстрастно наблюдали. Его внезапная вспышка была для них большим сюрпризом, чем даже для Каребары и, пожалуй, для самого Дункана. Однако он быстро опамятовался и, тяжело дыша, снова сел на диван. Конечно, дверь тут же распахнулась, и ворвались Носодрыг, Тонкогубый и Зебра с оружием наперевес. Их ружья стреляли парализующими зарядами. Но то, что легко мог выдержать один, другому могло нанести непоправимый вред. И даже самый легкий заряд, попавший в голову, мог вызвать серьезные повреждения мозга.

Дункан поднял руки, сдаваясь.

— Вы же видели, — сказал он, — он сам меня спровоцировал и вызвал эту вспышку гнева. Я буквально на секунду потерял над собой контроль, но в данных обстоятельствах это вполне объяснимо.

— Заткнись! — приказал Носодрыг и указал дулом ружья на Каребару.

Зебра, крупная блондинка с мальчишеской стрижкой, сунула пистолет в кобуру и опустилась на колени рядом с профессором. Она проверила его пульс и, приподняв веко, исследовала реакцию зрачка. Профессор застонал, пробормотал что-то и попытался сесть, но она толчком уложила его снова на пол: «Полегче, полегче, гражданин».

И хотя Каребара слабо запротестовал и заявил, что уже вполне может встать и уйти, Носодрыг приказал ему лежать и не дергаться. Затем по экрану он вызвал на подмогу «мужчину и женщину». «Никаких имен», — отметил про себя Дункан. Женщина оказалась той самой, что однажды выглянула из кухни, а вот мужчину Дункан раньше никогда не видел. Он решил, что это еще один слуга. Мужчина разложил носилки, вместе с кухаркой они перекатили на них Каребару и вынесли из комнаты. Дункан подумал, что его, наверное, понесли в медпункт, который, по его расчетам, должен был находиться где-то поблизости.

— У вас не должно больше случаться нервных срывов, Бивульф. — Носодрыг скорчил грозную рожу и задергал ноздрями. — И с сегодняшнего дня на ваших занятиях будет всегда присутствовать стража.

— Я же не пытался убить его, — сказал Дункан.

Носодрыг не ответил и приказал охранникам собрать вещи, высыпавшиеся из сумки профессора. Дункан был сильно разочарован, когда Зебра нашла под софой баллончик с туманом, который он туда так аккуратно закатил. Затем стража ушла.

Дункан подумал, что все это время кто-то из них — наверное, Вислозадый — должен был следить за всем происходящим из наблюдательской на тот случай, если ситуация выйдет из-под контроля и придется вызывать подкрепление. Но сколько на это может понадобиться времени, Дункан мог только догадываться: все зависело от того, как далеко находятся дополнительные силы и сколько времени займет их оповещение. И смогут ли они вообще прийти, если что-нибудь экстренное случится около полуночи. Но Дункан решил, что стража, очевидно, настолько уверена в собственных силах, что не особенно задумывается над этими вопросами.

Сам же Дункан был очень озадачен, и вовсе не тем, кого и как может вызвать на помощь охрана. Гораздо больше его волновал вопрос: как добиться в экспериментах Каребары какого-нибудь видимого успеха. Если Руггедо однажды решит, что Дункан не способен пробудить свою память, то просто избавится от него: убьет или закаменит. И не только его, но и Сник с Кабтабом. Надо было изыскать способ доказать шефу «Нимфы» свою полезность.

«Итак, я не могу вспомнить, как создавал свою первую личность, — размышлял Дункан. — Что же мешает мне? Неужели я утратил и уникальную способность самомоделирования? Почему бы мне не попытаться раскопать ее?» Нет, «раскопать» — это не точное слово. Он не мог разрыть свою память, как археолог от психологии. Он скорее должен был уподобиться человеку каменного века, впервые начавшему приручать животных и окультуривать растения. Он должен произвести подобную революцию в своей психике. Причем произвести повторно.

Легко сказать — трудно сделать. И все же в течение двух дней Дункан тратил все свое свободное время, даже время сна, на то, чтобы создать новую личность. Ему не требовалось ее тщательно отделывать, так как ей никогда не суждено было попасть в банк данных. Ему не нужно было придумывать для нее биографию и особенные характерные черты, поскольку она была нужна только на один раз — чтобы обвести вокруг пальца своего инквизитора.

Дункан лежал на широкой софе с закрытыми глазами, полностью отключившись от окружающего мира. Он плыл в темноте, туда, к границам бессознательного, если только в этом измерении есть границы. Он был абсолютно один в пустоте, в космосе без планет, звезд и космической пыли, в космосе, пустом настолько, что это был уже не космос, а что-то другое. Вакуум, бездна. Даже не бесконечность, потому что бесконечность хоть и не имеет границ, но должна иметь точку отсчета. Здесь не было точки отсчета, здесь не было даже его самого, вернее, он присутствовал, но не имел массы, способной затронуть этот мир. Он был здесь отражением без зеркала. Проекцией.

Проекция носила имя Джефферсона Сервантеса Кэрда, но вовсе не была его копией — для этого Дункан слишком мало о нем знал. Даже если он и скопировал некоторые характерные особенности Кэрда-1, то чисто случайно. В свое время Дункан отказался от изучения файлов банка данных своих семерых ипостасей, даже несмотря на то что это могло бы ему помочь в изысканиях. То немногое, что он знал о них, он почерпнул из бесед со Сник и записей опытов Каребары. Каребара, без сомнения, изучал эти файлы, но под углом поисков пресловутой техники лжи. Скорей всего его мало интересовали подробности интимной жизни Кэрда. Но если он теперь спросит о чем-то на эту тему, Дункан сможет ответить, что помнит только технику.

«Пожалуй, так оно и будет», — подумал Дункан. Он и сам не знал, что сейчас делает — возможно, он просто прокручивает в сознании запись информации, просочившейся от Кэрда. Или в одном из своих сознаний. Во всяком случае, у него не было ни малейших сомнений в том, что нужно делать, и в том, что результат окажется именно таким, как ему нужно. Единственное, в чем он сомневался, так это в том, что кто-то сможет использовать его опыт. Внутренняя организация других людей казалась ему до смешного простой, может быть, потому, что он сам был уникумом. Случайный комплекс генетических особенностей, уникальный и неповторимый, мог сделать его единственным обладателем столь специфических способностей.

Так это или нет, сейчас было важней всего сделать то, что убедит Каребару и Руггедо в его полезности.

Тьму бездны рассекла голубая искра, вспыхнувшая внутри проекции Кэрда-2 и в то же время вне его. В этом измерении не было привычных координат: куда бы ты ни двигался, ты был одновременно везде. Голубая искра росла, разбухала.

Дункан одновременно видел ее и не видел. Постепенно она вытянулась в линию, пылающую, словно нить накала, ярко-голубым блеском, и стала опутывать Кэрда-2, так что скоро он почти исчез под сверкающим коконом, который, светясь все ярче, вытеснил из пространства и из сознания Дункана все остальное. Как ему удавалось думать только об этом и в то же время не думать вовсе и сознавать свое полное отсутствие мыслей, Дункан не знал.

Светящаяся субстанция, окутывающая Кэрда-2, стала просачиваться внутрь его, сливаться с ним, впитываться в каждую его клетку. Семьдесят пять триллионов клеток превратились в идентичные банки данных, содержащих одну и ту же информацию — насколько она вообще может быть идентичной. В ядре каждой из них крутилась маленькая голубая ниточка, которую невозможно было обнаружить ни химическими, ни электронными тестами. Но, как подумал Дункан, имеет ли какое-нибудь значение, что это нельзя будет исследовать научными методами. Главное, чтобы оно работало.

Голубая ниточка содержала в себе все то, что было необходимо Дункану, чтобы стать Кэрдом-2.

Теперь проекция Кэрда-2 стала раскручиваться, как пропеллер древнего аэроплана. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, быстрее… пока не слилась в голубой полупрозрачный круг, и, словно вдруг исчезло удерживающее ее электромагнитное поле, она устремилась вперед. И в то же время назад, в стороны во всех трех направлениях, наружу и внутрь.

Все было кончено. Куда бы ни разлетелись все эти проекции, одна из них вошла в Дункана и теперь устроилась и задремала где-то в уголке. Но когда будет нужно, она проснется и убедит Каребару в том, что он разбудил-таки Кэрда-1.

Дункан проспал до звонка, возвестившего о появлении ужина на вертушке. Через сорок пять минут объявился профессор в сопровождении двух охранников. Он никак не стал объяснять отсутствие Сник и Кабтаба и не упомянул ни словом о нападении на него Дункана. Тот сначала даже решил извиниться, но потом отказался от этой идеи. В конце концов, даже с правительственной точки зрения человек имеет право на самооборону. Так что Каребара еще легко отделался.

Дункан молча лег на диван и не сказал ни слова, пока профессор прилаживал к нему свои датчики. На сей раз, вместо того чтобы прыснуть аэрозолем, он приказал Дункану открыть рот и ввел ему под язык маленькую спринцовку. Когда он надавил на грушу, Дункан почувствовал во рту прохладную жидкость и ощутил сильный запах фиалок. Отключился он так быстро, что, открыв глаза, не был даже уверен, что наркотик на него подействовал. Однако, взглянув на часы, он обнаружил, что прошло 35 минут. Каребара, выглядевший перед опытом угрюмым и насупленным, теперь широко улыбался, что, по мнению Дункана, не делало его привлекательнее.

— Вы, похоже, нарыли что-то, — спросил Дункан, садясь. — Нашли следы главной жилы?

— Что? — спросил Каребара, удивленно моргая своими огромными зелеными глазами. Он явно не слышал вопроса.

— Так как у нас дела?

Все еще улыбаясь, Каребара сложил руки на груди и сразу стал похож на богомола, застывшего над жертвой и в нетерпении шевелящего жвалами. Или он напоминал какое-то другое насекомое?

— Да, мы обнаружили верное направление. Теперь начнем копать.

— Я не муравейник, — сказал Дункан и попросил воды — наркотик всегда вызывал у него сильную жажду.

Вислозадый подал ему стакан, и Дункан, поблагодарив, выпил залпом. Но это не очень помогло — во рту еще оставалась противная сухость.

Каребара, соблюдая дисциплину, уселся на стул и сказал:

— Начнем. Посмотрите, что я нашел.

Сначала Каребара быстро прогнал первый комплекс из двенадцати вопросов, с которого обычно начинал каждый допрос. Этот комплекс был необходим для того, чтобы установить, является ли субъект именно тем, за кого себя выдает. Но так как в процессе множества повторений этого комплекса было доказано, что Дункан все равно может лгать, он превратился в пустую формальность, и Каребара проскочил его, не отрывая глаз от вопросника.

Он прошел по всем личностям, двигаясь в хронологическом порядке к самой первой, спрашивая только имя и кодовый номер гражданина. На все эти вопросы не последовало никакой реакции, пока он не назвал имя Джефферсона Сервантеса Кэрда. И тогда, к собственному потрясению, Каребара получил ответ. Профессор был уже до того задерган своими бесплодными усилиями, что, наконец чего-то добившись, застыл на несколько секунд с открытым ртом, не способный выжать из себя ни слова. Он был так ошеломлен, что даже не стал проверять реакцию зрачков и частоту пульса, что заставило Дункана задуматься: а была ли там вообще какая-нибудь реакция? Правда, его мало беспокоило то, что профессор проштудирует показания своей машинки, когда будет писать отчет для Руггедо.

— Как вы это сделали? — спросил он.

Каребара слабо улыбнулся, сложил руки на груди, покрутил большими пальцами и ответил:

— Я… я… не знаю. — Он опустил руки на колени, откинулся на спинку стула и тихо засмеялся. — Но так ли это важно сейчас? Я могу это установить и попозже. Самое главное то, что я добился успеха. И что бы это ни было, оно сработало.

Просматривая свои ответы на вопросы ошалевшего от счастья профессора, Дункан согласился, что все действительно смотрелось как очевидный успех. Он один за другим давал именно те ответы, которых так давно от него добивался Каребара. В конце допроса профессор сумел даже получить описание техники построения совсем новой личности, правда, в самых общих чертах.

На экране появился кодовый номер записи, и он опустел.

— Теперь начнем детальные разработки, — сказал Каребара.

— Только завтра, — возразил Дункан. — Я слишком устал, чтобы продолжать. Я устал больше, чем от всех предыдущих занятий вместе взятых. Вряд ли что-то получится, если вы будете на меня давить. Я чувствую себя полностью отупевшим.

На лице Каребары появилось выражение обиженного ребенка, он открыл рот, потом закрыл, пожевал губами, покрутил пальцами и сказал:

— Ну хорошо. Завтра. Но сразу же после завтрака мы начнем самое скрупулезное исследование.

Дункан встал вслед за профессором.

— Я тоже очень взволнован. Я боялся уже, что все это безнадежно. Но вам все-таки удалось пробиться к основной личности.

— Это так. Но когда мы приступим к систематическим исследованиям, мы должны быть уверены, что эта личность владеет секретом лжи под туманом. Я не знаю… процесс кажется таким простым… что, может быть…

— Вы опасаетесь, что не каждого можно научить этому?

— Да.

— А я почему-то уверен, что вам понадобится не так уж много людей, чтобы найти того, кто сможет это сделать с такой же легкостью, как я.

Каребара, уже стоящий в дверях, обернулся:

— У меня теперь куча работы! Чертова пропасть работы! Да я всю ночь спать не буду!

Дункан был уверен, что Каребара немедленно похвастается Руггедо своими успехами. Но на то, что эти успехи заставят Руггедо прийти завтра к нему в гости, Дункану оставалось только надеяться. Впрочем, рано или поздно главарь подпольщиков все равно заявится, и вот тогда, если все пойдет так, как задумал Дункан, ему, Сник и Кабтабу удастся бежать.

Но так ли часто бывает, что все идет строго по плану? Раз на десять тысяч. И то не наверняка.

Несмотря на все эти тревожные мысли, Дункан заснул, как только коснулся головой подушки. Правда, он еще успел пожелать спокойной ночи Кэрду-2.

Но тот не ответил. Он больше не существовал.

Глава 29

— Вы же понимаете, — сказал Каребаре Дункан, — что, как только каждый научится лгать под туманом правды, правительство и система правосудия серьезно пострадают. Намного сложнее станет выявлять подрывные элементы и продажных политиков. Преступники начнут избегать заслуженного наказания. Общество захлебнется в ошибках и неточностях, в хаосе прошедших веков. Это я, конечно, отмечаю только как тему для спора. Право каждого человека на ложь можно считать естественным. Человечество пользовалось им, и создаваемыми им привилегиями, с того момента, как появилась речь. Ложь дается нам легко, и это не тот дар, который стоит отнимать.

С другой стороны, посмотрите, как выиграло общество — или кажется, что выиграло, — от применения наркотика, называемого туманом правды. Правосудие свершается почти всегда. Виновные наказаны почти всегда. Среднестатистический гражданин знает, что, совершив преступление, он будет найден и примерно наказан — и это останавливает его. Единственные преступники Новой Эры — это те, кто совершает убийство или членовредительство в состоянии аффекта, или глупцы, полагающие, что смогут избежать последствий.

Каребара нахмурился и жестом приказал охраннику, Плоскозадому, отнести полный грязных тарелок поднос Дункана к стенному люку. Плоскозадый, получивший прозвище за социально неприемлемые огромные ягодицы, тоже нахмурился — он не любил работать за заключенных, — но подчинился.

— Я бы на вашем месте не беспокоился об этом, — сказал профессор. — Знание методики лжи под туманом правды будет строго ограничено. Очень немногие вообще услышат о ней.

— Так я и думал, — усмехнулся Дункан. — Это знание станет привилегией высших правительственных чинов.

— Правильно. И тех, кто будет этих чинов обучать.

Дункан опять усмехнулся:

— И как долго, по-вашему, учителям позволят жить после того, как они обучат всех чинуш?

— Чепуха! — вскричал Каребара. — Бред! Паранойя! Предательство!

— Если это такая чушь, почему вы побледнели, профессор?

Каребара косо глянул на стенной экран, прокашлялся и дрожащим голосом заявил:

— Это идет вразрез с нашими идеалами.

— Идеалами? — насмешливо переспросил Дункан. И больше к этой теме не возвращался.

— Давайте вернемся к делу, — предложил Каребара.

— Только после того, как я загляну в сортир. Вечно меня после завтрака кишечник подгоняет. Делает предложения, от которых я не в силах отказаться.

— Ладно, только не задерживайтесь.

Дункан поднялся с кресла.

— К чему такая спешка? К нам сегодня заглянет Руггедо?

Каребара поджал губы и отвернулся.

— Я и не ожидал, что вы ответите.

Выйдя из ванной, Дункан обнаружил, что в комнату зашла Зебра.

— Что, одного вертухая недостаточно? — спросил он. — Что я, по-вашему, могу натворить без сознания?

Каребара оскалился.

— Мне внезапно пришло в голову, что если вы способны врать под туманом, то и потерю сознания сымитировать в силах.

— И вы думаете, что я могу воспользоваться этим? Опять на вас кинуться? — Дункан расхохотался. — Кто из нас теперь параноик?

Он улегся на диван.

— Если вас это и вправду беспокоит, можете проверить мои альфа-ритмы, когда я отключусь.

— Ими тоже можно управлять, — ответил Каребара. — Вы загадочный феномен, Бивульф. В определенном смысле жаль, что вас приходится удерживать здесь. Вас следовало бы поместить в клинику с новейшим оборудованием, под наблюдение ученых, намного более компетентных, чем ваш покорный слуга. — Он вздохнул. — Но это случится еще не скоро. После революции у нас будет еще много времени.

— Так я остаюсь пленником?

— Это не мне решать. — Каребара прикрепил электроды к различным частям тела Дункана и нацелил антенны. — Вначале я задам вам несколько вопросов, пока вы в сознании.

Очевидно, чтобы узнать, много ли Дункан способен вспомнить о личности Кэрда, пока бодрствует. Это оказалось проще, чем Дункан ожидал. Он закрыл глаза и вызвал образ Кэрда-2, чьи ноги переходили в путаницу кроваво-красных светящихся корней, спускавшихся в бездну и терявшихся во тьме. В сущности, Дункан стал Кэрдом-2, сохранив от себя самого ровно столько, чтобы отвечать, когда профессор обращался к нему по этому имени.

Вопросы Каребара читал по зажатому в руке списку. Дункан решил, что составлял их Руггедо, знавший о прежних личностях Кэрда намного больше его самого.

— Что вы знаете о Чарльзе Арпаде Оме?

Вопрос вырвал Дункана из задумчивости, словно прыгнув из засады.

— Оме? — переспросил Дункан. — Только то, что вы рассказывали. Моя субботняя личность в манхэттенские времена. Сорк, алкаш, тунеядец.

— И это все, что вы помните?

— Да.

Это было ложью. Лица проносились перед его внутренним взором — его собственное, Сник, Руггедо. Но… Руггедо звали… его звали?..

— Вы уверены?

Каребара смотрел на стенной экран, куда выводились все считываемые детектором показатели. Судя по ним, Дункан непринужденно болтал с хорошим другом.

— Да, уверен, — подтвердил он. — Об Оме я знаю только то, что мне рассказали вы.

— Тьфу! — Каребара всплеснул руками. — Да что толку?!

Он возобновил допрос, переключившись на Кэрда. Дункан отвечал автоматически, уделяя профессору лишь часть внимания. Порой его отвлекали от раздумий вопросы, на которые он не мог дать ответа. Тогда он говорил: «Я не помню» — и вновь принимался ловить ускользающее имя, прыгавшее по окраинам сознания наподобие пьяного кенгуру.

Руггедо? Руггедо? Руггедо?

Это вызывало ассоциацию, но с чем? С коврами? С индивидуалистами?

Нет, с часами. Наручные? Стенные? Цифровые? Хронометры? Хрон… хрон… хрон… Древний инструмент для отсчета времени. Гномон?.. Гномон — это… дайте вспомнить… металлический треугольник или шип на подставке. Кончик отбрасываемой им тени указывал время дня. Но при чем тут гномон… часть солнечных часов… Вот! Словно вспыхнувшее на пустом экране, перед его мысленным взором появилось слово: ГНОМ.

И все-таки не то.

Гном, гном, гном…

’Ном!

Похожие на троллей создания из баумовской страны Оз, подлые, злобные, всех ненавидящие подземные твари. И королем их был Руггедо!

— Чему вы улыбаетесь? — резко спросил Каребара.

— Это к вам не относится, — сказал Дункан. — Следующий вопрос, пожалуйста.

— Вы не ответили на этот.

— Я не знаю.

Ехидный ублюдок этот главарь нимфовцев! Он выбрал себе этот псевдоним, потому что Руггедо был королем подземного — подпольного — царства. Баумовский король ’номов[34] посвятил свою безрадостную жизнь завоеванию и покорению счастливых народов солнечной наземной страны Оз. Страна Оз не представляла для него опасности и стремилась только к миру и покою, но Руггедо невыносима была даже мысль, что кому-то живется весело и радостно. И хотя в своем темном подземелье он собрал больше золота и алмазов, чем может желать любой скупец, ему хотелось завладеть и всем, что есть в стране Оз.

Интересно, вспомнил ли нимфовский Руггедо, выбирая себе имя, что король ’номов всегда оставался в дураках, а Глинда Добрая забивала свою волшебную палочку глубоко в его грязную кремниевую задницу?

Все жители Оз — будь то люди, звери или даже деревья — были бессмертны. Заклятье, наложенное на эту страну королевой фей Люрлиной, не давало никому стариться или умирать. Даже разрубленный на части человек оставался жив, и куски его дергались вечно.

Бессмертие. Это… еще несозревшая идея скрывалась за расползающейся пустотой, похожей на окружающую Оз Пустыню Смерти.

— Господи Иисусе! — взвыл Дункан, подскакивая.

Каребара тоже вскочил, отбрасывая список.

— Что? Что?

Бессмертие!

Лицо Руггедо — полыхающие светофорами глаза под тяжелыми веками, всезнающая, исполненная превосходства улыбка — поднялось из бурой пустыни, как призрак Самуила, вызванный Эндорской волшебницей.

— Ом! — вскрикнул Дункан.

Опустившийся на колени Каребара, решивший поискать под креслом залетевший туда листок, обернулся.

— Ом? Что с Омом?

Только колоссальным усилием воли Дункану удалось заставить свое лицо не выдать волнения. На стенном экране отражались и скачок давления, и буйство пульса, электрическая буря на коже, водопад адреналина в крови и вспышка активности Ф-волн в мозжечке, но профессор этого не видел. Позже, просматривая ленты, он, конечно, обратит на это внимание, но Дункан надеялся, что к тому моменту это уже не будет его волновать. А пока… он закрыл глаза и представил себе зеленый луг, белого единорога, себя, козлорогого и волосатого, оседлавшего девственницу, к которой так торопится единорог — но не успеет…

Дункан открыл глаза. Как он и надеялся, экран отражал его абсолютно расслабленное состояние. Собственно говоря, эти данные мало что значат. Сотни тысяч людей на свете могут в результате многолетних тренировок контролировать свои физиологические реакции. Потому-то ганки после изобретения тумана правды почти не использовали электронных детекторов лжи.

— Так что же с Омом? — повторил Каребара.

Воспоминания не струились — они текли рекой, выплескивались гейзером, вздымались, опадали и исчезали. В этом взрыве спрессовалось столько образов и слов, что многое Дункан пропустил, но и того, что заметил, оказалось достаточно.

Он, Чарльз Арпад Ом, стоял в тайном кабинете в Башне Эволюции, в Манхэттене, и разговаривал с Руггедо. Только звали того не Руггедо, а Гилберт Чинь Иммерман, и считался он давно погибшим. Иммерман, его дед и прадед, основатель и глава подрывной организации, к которой принадлежали Кэрд и шесть его других личностей, организации, которая затем была раскрыта и уничтожена. Но Иммерман каким-то образом уцелел, оставшись одним из всемирных советников. Вместо того чтобы отказаться от своих планов, он организовал новую группу. Или собрал остатки старой.

Иммерман создал биохимическое чудо, названное им эликсиром бессмертия, хотя вечной жизни он не давал.

— Продляя ее всемеро! — пробормотал Дункан.

— Что?! — воскликнул Каребара. — Я спрашиваю вас про Ома!

— О, — вздохнул Дункан. — Мне на секунду показалось, что я начинаю вспоминать… но все ушло. И я не могу даже припомнить, что это было.

Каребара лучился удовольствием.

— По крайней мере, прогресс наблюдается.

Эликсир Иммермана замедлял темп старения в семь раз. Обычный гражданин, проживший восемьдесят сублет, реально провел бы на Земле 560 облет. А иммер, приняв эликсир, получал столько же лет субъективного существования, или 3880 облет.

Вот поэтому-то правительство и охотилось за беглым Дунканом. Некоторые из высоких чинов — вероятно, очень немногие, и из самых высоких — выяснили о существовании эликсира у схваченных иммеров. И оставили секрет себе. Они окаменили не только всех пойманных иммеров, но и весь персонал, который мог узнать что-то об эликсире или хотя бы о его существовании. Сник не знала об эликсире ничего, но и ее судили по ложным обвинениям, приговорили к окаменению и отправили на склад.

Несмотря на все попытки Дункана сдерживаться, график артериального давления на экране выдал пик высотой с небоскреб, а Ф-волны дошли до частоты 20 000 герц.

— Пора вас отуманивать, — сообщил Каребара. — Откройте ротик…

Очнулся Дункан через час; электроды уже были сняты. Профессор стоял над ним с озадаченным видом. Поданный Каребарой стакан воды Дункан выпил с жадностью. Профессор отобрал у него пустой стакан, поставил на столик и вышел, не произнеся ни слова. Охранники последовали за ним. Когда дверь за ними закрылась, Дункан поднялся на ноги. Его трясло. Несмотря на выпитую воду, во рту было так сухо, что язык только что искры из зубов не выбивал. Голова и живот перебрасывались раскаленным чугунным ядром.

— Этот жуколюб, — прошипел Дункан, ковыляя в ванную, — опрыскал меня раза четыре. И наркотик сверху. Чистый садизм.

Однако если Каребара и выяснил таким образом нечто сногсшибательное, то оставил это при себе. Дункан, впрочем, сомневался, что профессор узнал больше, чем согласился рассказать пациент — кроме полного списка инструкций по постройке новой личности. Даже этого хватит, чтобы Руггедо-Иммерман примчался со всех ног.

Выблевывая завтрак, Дункан позабыл о всех планах. Чуть лучше он себя почувствовал, только прополоскав рот, выпив еще воды, высморкавшись и умывшись. Он дополз до кровати, лег, закрыл глаза, собираясь поразмышлять о результатах сеанса, и тут же заснул.

Проснулся он только к полудню — встал, выпил кофе, съел несколько крекеров с сыром. В час дня пришли охранники, чтобы отвести его в плавательный бассейн. Несмотря на головную боль и скрип каждой молекулы в теле, он пошел и к концу отведенного часа почувствовал себя намного лучше.

Пока Кабтаб шумно плескался, Дункан смог бросить Сник два слова:

— Возможно, сегодня.

Потом передал падре то же самое.

В два часа пришел Каребара.

— Думаю, что нам следует увеличить темп. Мои ощущения, разумеется, ненаучны, но мне кажется, что мы напали на жилу.

— Да пошел ты со своей интуицией, — ответил Дункан. — Я еще после утра не отошел. Сегодня второй сеанс пропускаем.

— Ни в коем случае! — Каребара злобно глянул на него. — Мы взяли темп и сбрасывать его не можем.

— Я тебе могу пообещать, что ты только зря потратишь мое и свое время, да заставишь меня блевать, — ответил Дункан. — Без моей помощи ты не продвинешься ни на дюйм, а я не шевельну и пальцем. Если приду в форму к вечеру — попробуем, а если нет…

Каребара прикусил нижнюю губу, пошевелил пальцами, потом выговорил:

— Ладно. Один сеанс пропустим. Но к вечеру вы обязаны быть готовы. Это очень важно.

«Потому что придет Иммерман?» — подумал Дункан.

— Сейчас я вздремну и попробую методом обратной связи снять наркопохмелье, — сказал он вслух. — Попробую подготовиться к вечеру. Но с наркотиками ты перебарщиваешь, проф. Может быть, их должен вводить более компетентный врач?

Каребара побагровел, но промолчал и тут же ушел, а с ним и охранники.

Дункан подошел к окну, чтобы полюбоваться видом. Сияли на солнце белые паруса яхт и многоцветных грузовозов, полыхал алый фюзеляж дирижабля, поблескивали панели солнечных батарей на башнях. В пятидесяти футах ниже окна пролетела чайка.

«Но побег легче устроить ночью», — подумал Дункан.

В шесть часов на экране появился Каребара.

— Сеанс откладывается до одиннадцати.

— Почему?

— Вам это знать не обязательно.

— А Сник и Кабтаб будут?

— Это я сообщить могу. Да. По приказу сверху.

Дункан улыбнулся. Причина такого нарушения графика могла быть только одна.

Глава 30

Пантея Сник лежала без сознания на кушетке, обрызганная туманом правды.

— Строила ли ты план или планы побега из этого помещения? — спрашивал стоящий в изголовье Каребара.

— Нет.

— Строила ли ты с кем-то еще план или планы побега из этого помещения?

— Да.

Каребара засиял.

— С кем ты строила план или планы побега?

— С Уильямом Сент-Джорджем Дунканом и падре Кобэмом Ван Кабтабом.

— О Боже, я так и знал, так и знал! Но как они могли сделать это, не сообщаясь друг с другом? Слушай меня, гражданка Сник, и отвечай на мой вопрос со всеми подробностями. Каким образом — устно, письменно, через компьютер или как-то еще — ты, Кабтаб и Дункан передавали друг другу план побега?!

— А-а-а! — закричал Дункан и проснулся. Сердце его бешено колотилось, хотя паника уже отступала.

Продремал он не больше трех минут, но этого хватило, чтобы подкорка успела показать ему кошмар. Если его тюремщики окажутся сверхосторожны, они применят туман правды к его друзьям. И узнают то, чего им знать вовсе не следует.

До одиннадцати часов вечера оставалось пять минут. Скоро он узнает, принял ли Каребара все мыслимые меры предосторожности, или профессор не решился пойти на крайние меры. Зачем? Каждое слово, каждое движение трех пленников услышано и увидено — вернее, так полагают тюремщики.

Без одной минуты одиннадцать дверь распахнулась. Вошли Плоскозадый и Зебра, сжимая пистолеты в руках. Первый встал у двери в ванную, его коллега — у северной стены. Потом Каребара привел Сник и Кабтаба. Отлично! Значит, их не допрашивали о планах побега. Сник присела на другой конец дивана, подальше от Дункана. Кабтаб осторожно опустил свою необъятную тушу в кресло.

Через несколько секунд в комнату вступил Руггедо-Иммерман. Зеленая тога в алую полоску, короткая стрижка и длинный, чуть загнутый нос придавали ему вид древнеримского сенатора. За ним шел Носодрыг.

Тонкогубый и Хитрюга, наверное, остались в наблюдательской, если только один из них не стоял по другую сторону закрывшейся двери.

Иммерман кивнул Дункану и сел на стул перед диваном, примерно в восьми футах от него. Носодрыг встал по правую руку от «Руггедо», футах в трех; руки его были свободны, пистолет остался в кобуре.

Каребара несколько секунд озирался, словно соображая, куда ему сесть и стоит ли вообще садиться.

— Вон туда, — указал Иммерман.

— Благодарю, ваше превосходительство, — ответил профессор, проходя за спиной Иммермана, и тут же, покраснев, нервно глянул на начальника.

Иммерман поджал губы, но промолчал. Очевидно, титул его при пленниках упоминать не следовало. Особенно титул советника мирового правительства. За эту обмолвку Каребара еще заплатит.

Иммерман глянул на Дункана, поглаживая левой рукой живот. Перед мысленным взором Дункана промелькнула картина: дед гладит восседающую на коленях здоровую гладкошерстную сиамскую кошку.

После довольно продолжительного молчания Иммерман открыл было рот, но Кабтаб его перебил.

— Прошу прощения, гражданин Руггедо, — пророкотал падре, — но, прежде чем мы начнем приятную беседу, не могу ли я выпить? И не налить ли вам?

Иммерман слегка ошарашенно моргнул, потом ответил:

— Можете налить и себе, и своим друзьям. Мне не надо. Но… — Тут его лицо окаменело. — …Больше не прерывайте меня. Говорить будете, только когда я прикажу.

— Еще раз прошу прощения, гражданин Руггедо. Мы несколько напряжены, и я подумал, что немного спиртного поможет нам расслабиться.

— Наливайте, — приказал Иммерман.

Кабтаб встал.

— Данк, Тея, что предпочитаете?

— Мне «Свободный радикал», тройной, — ответил Дункан.

— Стакан токайского, — сказала Сник.

— Извините, гражданин Руггедо, — напомнил Каребара, — но не помешает ли алкоголь воздействию тумана правды на гражданина Дункана?

— Сомневаюсь, — ответил Иммерман. — В любом случае это почти единственный наркотик, который вы не пробовали применить. Быть может, спиртное воздействует на его подсознание благоприятным образом.

Что бы Иммерман ни собирался сказать первоначально, он держал это при себе, пока Кабтаб не разлил напитки по стаканам. Он внимательно наблюдал, как падре подходит к бару — стоящему у двери в ванную высокому тиковому шкафчику, украшенному замысловатой резьбой. Когда Кабтаб вышел из его поля зрения, Иммерман глянул на Дункана. Тот без особого труда выдержал дедов взгляд, но ему хотелось и последить за падре — приходилось все время бегать глазами. Пусть великий человек думает, что смог переиграть пленника в гляделки.

До сих пор сцена из «Марсианского восстания» разыгрывалась довольно точно. Мебель располагалась почти — хотя и не совсем — так же. Иммерман позволил одному из пленников встать и пойти за спиртным, как Нэл в фильме позволил Керли Эстаркуло Лю-Дану.

Но в фильме охранник, стоявший у бара, не двигался. А Плоскозадый сделал два шага в сторону.

Носодрыг стоял справа от Иммермана, а Зебра — у двери, так, чтобы держать в поле зрения Кабтаба, Носодрыга и Дункана.

— Прошу прощения, гражданин Руггедо, — Каребара прокашлялся, — могу я выпить стаканчик шерри?

Иммерман кивнул.

— Кабтаб, — приказал Носодрыг, — принеси гражданину Каребаре…

— Я слышал, — буркнул падре.

Из ящика под стойкой он вытащил поднос, расставил на нем четыре стакана и разлил напитки из трех бутылок.

— Сколько можно возиться? — осведомился Иммерман сухим и хрипловатым голосом.

— Иду, гражданин Руггедо. Однако прежде я хотел бы произнести тост. За наш успех и за Бога, Которого Еще Нет.

Иммерман раздраженно повернулся к нему.

— Не испытывайте мое терпение! — резко произнес он.

— Извиняюсь, гражданин, — ответил Кабтаб. — С вашего милостивого соизволения… — Он поднял стакан, наполненный «Свободным радикалом», который заказывал Дункан. — Тост! Да победят правые и доблестные! — Он опрокинул стакан в пасть, кадык его задергался. Потом он опустил стакан на поднос и пошел на свое место.

Дункан соскользнул на самый край дивана, так, чтобы ступни коснулись ковра, незаметно уперся в пол носками, а правой рукой — в подлокотник дивана.

— Что ты сделаешь с нами, когда мы перестанем представлять интерес? — спросил он, вновь глянув на Иммермана, и через секунду добавил: — Дедушка…

Иммерман дернулся, глаза его широко раскрылись.

— Помнишь?

Носодрыг посмотрел на Иммермана. Дункан перевел взгляд на Кабтаба.

Проходя мимо Плоскозадого, падре повернулся и выплюнул охраннику в лицо разведенный слюной напиток.

Повторяя действия Лоуренса Бульбуль Амира в фильме, Дункан прыгнул на Иммермана. Краем глаза он заметил, как Сник кинулась на Носодрыга, уже схватившегося за рукоять пистолета.

Дункан и Сник вопили, чтобы увеличить смятение охранников и на долю секунды замедлить их реакцию. Остальные тоже кричали.

Не успел Иммерман встать со стула, как пальцы Дункана сомкнулись на его горле. Оба они упали, свалив стул, и откатились в сторону, так что Иммерман оказался сверху. Синея от удушья, Иммерман попытался выцарапать внуку глаза, потом обмяк, хотя сознания до конца не потерял.

Дункан откатился в сторону и попытался подняться на ноги, когда на него с воплем накинулся Каребара. Оба упали, но профессор замолк и уже не встал. По волосам его текла кровь из раны, нанесенной рукоятью пистолета Сник.

— Все кончено, — тяжело дыша, выдавила Пантея и добавила: — О Боже!

Дункан встал, дрожа от схлынувшего напряжения. Иммерман попытался подняться, но Дункан врезал ему башмаком по шее, и советник со стоном рухнул.

Носодрыг валялся на спине, раскинув руки; шея его была неестественно вывернута.

Сник подбежала к распростертому телу Кабтаба. Дункан поискал взглядом Зебру и нашел ее лежащей у двери лицом вниз; пистолет выпал из мертвой руки. Кабтаб, видимо, подстрелил ее, отняв пистолет у Плоскозадого, но она поднялась и напала на падре сзади, прошив его лучом. Только тогда она упала, ослабев от потери крови.

Дункан подобрал пистолет Носодрыга, перевел регулятор с оглушения на пробивную мощность и подошел к двери в ванную.

Заплаканное лицо Сник обернулось к нему.

— Он мертв!

Луч прошел через левое плечо падре, прижигая рану, но недостаточно — слишком много вытекло из нее крови.

— Мы оплачем его позже, — проговорил Дункан. — Остальные охранники, должно быть, уже оповестили прислугу и Бог знает кого еще.

Вместе они осмотрели остальные тела. Каребара и Иммерман тяжело дышали. За профессора Дункан не беспокоился, но дед был нужен ему живым и в ясном сознании. Вытащив из сумки Каребары баллончик тумана правды, Дункан опрыскал обоих лиловой струей.

— Зебра, Плоскозадый и Носодрыг мертвы, — сообщила Сник. — У Плоскозадого сломана шея. Должно быть, падре постарался перед смертью.

— А Носодрыгу шею ты сломала?

— Да.

Пусть Иммерман оставался их заложником, охрана могла слышать и видеть все, что происходит в комнате. Смогут ли беглецы нейтрализовать это преимущество — покажет будущее.

— Все прошло как по сценарию, — произнес Дункан. — Только… в фильме Лю-Дан остался жив.

— Сценарий переписан. — Сник хрипло рассмеялась.

Дункан напрягся, ожидая, что хохот перейдет в истерику.

Но Пантея оборвала смех и принялась собирать разбросанные по полу пистолеты и вытаскивать из карманов охранников дополнительные заряды. Разложив оружие на столе, она выдала Дункану шесть магазинов, а остальные рассовала по карманам.

— Каребара нам не нужен, — заметила она, тыкая в профессора пальцем.

— Но убивать его не стоит. Он еще может пригодиться.

Стенной экран подсказывал, что с того момента как Иммерман вошел в комнату, прошло четыре минуты.

Дункан вошел в ванную, остановился сразу за дверью и, повернувшись, поманил Сник. Та встала по другую сторону проема, так, чтобы следить за входной дверью.

— Если верить им, — негромко произнес Дункан, — то мониторов в ванной нет. К камере над окном ты стоишь спиной. Когда будешь отвечать, просунь голову в дверь, только ненадолго. Вот что мы должны сделать. Перетащим Иммермана сюда, и я запру дверь. Ты посторожишь, пока я его допрашиваю. Пока что я хочу выжать из него только план помещения и число слуг. А заодно расположение их комнат и все коды, которые нам могут пригодиться. У меня к нему еще немало серьезных вопросов, но они подождут. Сначала нужно очистить дом и выяснить, не вызывали ли помощь. Вопросы?

— Иммерман?

— Настоящее имя Руггедо. Потом объясню подробнее. Я сейчас притащу его сюда, а ты сторожи дверь. Будут ломиться — кричи.

Дункан не тратил времени зря. Он начал допрос, даже не зная, пришел ли Иммерман в себя после удара. Как оказалось, в полубессознательном состоянии советника удерживал только туман правды — он ответил сразу же, хотя и едва слышно.

Допрос занял больше времени, чем Дункану хотелось бы, но человек под туманом не выдает требуемые сведения, точно историю, не «раскалывается». Его приходится проводить шаг за шагом. Тем не менее Дункан выяснил расположение комнат и число находившихся в помещении людей. Тонкогубый (его фамилия оказалась Сингх) и Хитрюга (он же Боттлджей) несли вахту в наблюдательской. Двое слуг, женщина по имени Пэл и мужчина по имени Вискет, вероятно, были в своих комнатах.

Иммерман покинул Цюрих два часа назад на правительственной экспресс-ракете, севшей в аэропорту Старшоуэр-Филд, а оттуда на маленьком самолете органиков прилетел на крышу башни. Люк на крыше открывался при помощи радиокода, и самолет садился в ангаре, расположенном рядом с центральным коридором, вдоль которого шли другие квартиры — как понял Дункан, очень высоких правительственных чинов. Пилот, Уэйн, мог находиться в ангаре или в кухне и был вооружен.

Иммерман, как мировой советник, мог при необходимости нарушать установленное время каменения и игнорировать временные зоны, ограничивавшие передвижение большинства граждан.

Дункан высунулся из ванной и поманил Сник к себе. Он шепотом пересказал ей полученные сведения; для надежности она повторила все, что касалось плана квартиры. Дункан шарил в сумке Каребары, пока не нашел шприц и склянку с пентоталом натрия[35]. Поскольку он не знал, как приготовить раствор, способный лишить человека сознания примерно на полчаса, Дункан спросил об этом у Каребары, а получив ответ, набрал необходимое количество жидкости в шприц и ввел и самому профессору, и лежащему в ванной Иммерману по дозе.

Наложившись на туман правды, пентотал выведет эту пару из строя минут на сорок пять. Более массивный Иммерман, вероятно, придет в себя первым. Но несколько минут не сыграют роли. Дункан рассчитывал вернуться до того, как пленники проснутся.

— Я получил от Иммермана аварийные коды для освещения, звукового и видеонаблюдения, — окликнул он Сник из ванной. — Осторожный ублюдок. Только у него были все управляющие коды здешней электроники — так, на случай поспешного бегства.

— Это нам поможет.

— Да. Я отключу освещение и все микрофоны, кроме того, через который я подаю команды. И тепловизоры тоже — у его людей есть инфракрасные датчики.

Дункан вышел из ванной и произнес в ближайший стенной экран кодовую фразу — «Сезам, откройся» задом наперед. Наступила темнота. Теперь наблюдатели не могли ни видеть, ни слышать, что творится в комнате. Однако вряд ли они долго будут блуждать во тьме. Иммерман на соответствующий вопрос ответил, что у его людей есть ручные фонари. Сейчас охранники, вероятно, на ощупь пробираются к шкафам с оборудованием.

Дверь в комнату располагалась прямо напротив кладовки, в которую из коридора попасть было нельзя. (Зразу за кладовкой размещалась кухня, а значит, один или несколько охранников непременно окажутся там, поджидая, пока пленники выйдут из комнаты. По другую сторону от кладовки находилась одна из комнат охраны, дальше — наблюдательская, вторая комната охраны и зал отдыха, выхода в коридор не имевший.

Против Дункана и Сник — трое мужчин и две женщины: Сингх, Боттлджей, Пэл, Вискет и Уэйн. В любом из дверных проемов по другую сторону коридора может расположиться один из них — так же, как и в комнате Кабтаба рядом с комнатой Дункана, или в следующей, где жила Сник, или в кладовой напротив зала отдыха. Дункан на месте врага поместил бы минимум двоих в комнаты по эту сторону коридора.

— Уэйн! — вскрикнул он. — Как я раньше не подумал!..

— Что? — переспросила Сник. — А, я поняла — Господи!

Если пилот не успел вывести машину через люк на крыше, то он в ловушке. Но если он улетел до того, как Дункан отключил ток…

Времени завершить мысль Дункану не хватило. Темная туша закрыла струящийся в окно слабый свет соседних башен. Дункан успел заметить продолговатый силуэт машины, профили пилота и пассажира, прежде чем машина начала поворачиваться носом к окну.

Дункан прицелился в пилота. Он выстрелил почти одновременно со Сник; блеснули лиловые лучи, но кто-то из двоих промахнулся. Вражеский луч ударил в паре дюймов от Дункана. Он выстрелил вновь, Сник — тоже. В окне осталось пять дыр, а сигарообразная тень за ним все продолжала вращаться.

— Повезло нам, — заметил Дункан. — Хорошо, что я успел выключить свет.

— Двое готовы, — прикинула Сник. — Осталось трое.

Глава 31

— Я не успел открыть нашу дверь, прежде чем отключил ток, — сказал Дункан. — Может быть, нашим противникам достанет смелости подергать за ручку. Но я могу подать ток на замки, не включая при этом освещения.

— А почему бы нам просто не прожечь стены? — спросила Сник. — Один из нас мог бы прорезать дыру в комнату падре, а оттуда — в мою. А второй — в апартаменты Иммермана.

Дункан уже подумывал об этом. Они могли бы обойти нападающих с флангов — но не появится ли у них та же идея? Однако прятаться в комнате бесконечно, опасаясь возможного противодействия, ни он, ни Сник не могли.

— Все двери, открытые в момент обесточивания, — произнес он, — останутся открыты. Остальные заперты, включая единственный выход из этого комплекса. Если охранники сейчас в твоей комнате, комнатах Кабтаба или Иммермана или в кладовой, то им придется прорезать себе выход. Предположим, что они этого еще не сделали или занимаются этим сейчас. А мы прожжем себе путь в гостиную Иммермана, а оттуда через стену — в спальню.

Он бросил последний взгляд на медленно поворачивающуюся за окном машину с мертвым экипажем. Переведя пистолеты на максимальную мощность, он и Сник вырезали из перегородки неровный квадрат — пролезть в отверстие можно было только на четвереньках. Дым горящего и тающего картолита шестидюймовой толщины ел глаза и обжигал ноздри. Сменив заряды в пистолетах, Дункан опустился на четвереньки и прошептал код, включающий свет, но оставляющий в нерабочем состоянии стенные камеры. Сжимая оружие в левой руке, он нырнул в дыру, надеясь, что всякий, оказавшийся в комнате, замрет от неожиданности, когда включится свет, и это даст ему преимущество. Но если в гостиной и находился кто-то, то он успел спрятаться за мебелью.

Пригнувшись и держа пистолеты наготове, Дункан и Сник обошли гостиную и ванную. Обе комнаты были пусты. Дункан опять выключил свет и принялся вырезать отверстие в очередной стенке. Снова вспыхнули лампы, и процедура повторилась. Но все двери были заперты.

Вновь погасив освещение, Дункан и Сник при свете, слабо сочившемся через окно во всю стену, пробрались в дальний угол комнаты.

— Режь стену, — приказал Дункан. — А я послежу за входом. Может быть, они уже прорезали стену в мою комнату и теперь идут за нами.

На то, чтобы прорезать новое отверстие, Сник потребовалось около тридцати секунд.

— У меня осталась всего половина заряда, — сообщила она.

— Используй его до конца. Нам потребуется все, что осталось.

Дункан произнес приказ, и зажглись лампы. В плавательном бассейне он в общем-то и не ожидал никого встретить; так и оказалось. Дункан все же подошел к краю бассейна. Смешно, конечно, но вдруг кто-то затаился в воде под краем, высунув только голову? Отличная позиция для засады. Только кто этим займется?

Как оказалось, никто. Дункан чувствовал себя немного глупо, но, если бы он откинул эту мысль, а она оказалась верной — он мог бы погибнуть.

Дункан вновь выключил свет.

— Охрана, должно быть, недоумевает, что за чертовщина творится со светом, — прошептала Сник.

— Вот и прекрасно, — отозвался Дункан.

Стояла полная тьма, вдоль стены пришлось пробираться на ощупь — одна рука скользит по ее поверхности, другая сжимает пистолет. Через несколько шагов Дункан остановился — ствол пистолета уткнулся во что-то твердое. Ощупав предмет, Дункан сообразил, что это чей-то бюст на пьедестале. Прежде чем стена кончилась, пришлось обойти шесть таких пьедесталов. Включив на секунду свет, Дункан обнаружил, что находится в коридоре; прямо впереди виднелась арка, за которой начинался холл. Он медленно прошел под аркой, зацепившись плечом, снова включил освещение. Входная дверь в комплекс была закрыта. Заперта? Дункан толкнул ее плечом — безрезультатно.

В сопровождении уцепившейся за его плечо Сник он вернулся в коридор и остановился на секунду. Проход шел через весь комплекс, упираясь в стену следующего. Последним помещением был ангар, обширная зала с единственным входом. Нащупывая дорогу, Дункан прошел вдоль коридора — по счастью, никаких бюстов или столиков под ноги не подвернулось. Когда под пальцами проскользнула третья дверь, он замедлил шаг, а нащупав ручку четвертой, остановился вовсе. Прежде чем включить свет, он приказал Сник встать по другую сторону от входа и приготовиться к стрельбе. Дверь оказалась заперта. Одно кодовое слово отомкнуло замок, второе — погасило лампы; Дункан распахнул дверь и, метнувшись внутрь, снова включил свет. Дверь автоматически закрылась за спиной Сник.

Как и сказал Иммерман, в ангаре оставалась еще одна двухместная патрульная машина органиков. Ухмыляясь, Дункан сел на место пилота. Сник, хихикая, устроилась за его спиной.

— Мы свободны! — крикнула она.

Дункан нажал на кнопку «ВКЛ». И крепко выругался. Не вспыхнули огни на пульте, не засветились цифровые индикаторы. Еще три нажатия на кнопку оказались столь же бесполезны.

— Что случилось? — спросила Сник.

— Не знаю, черт!.. Думаю… Иммерман не врал, говоря, что есть вторая машина. А вот чего он не сказал, потому что не знал, так это того, что пилот вытащил какую-то важную часть, прежде чем взлететь. Наверное, на тот случай, если мы доберемся сюда раньше него. Или это стандартная процедура, а Иммерман не сказал мне об этом, потому что я не спрашивал. Я не механик и не разберу, что пропало. Да и запасной части тут, наверное, нет.

Он вылез из машины и осмотрел установленную на носу протонную пушку. Крепления оказались приварены к корпусу, но саму пушку можно было снять.

— Весит фунтов сорок, — задумчиво произнес он. — Справлюсь.

Задыхаясь в спертом, неподвижном воздухе, беглецы сняли пушку. Дункан вытащил из багажника машины два запасных заряда — узкие коробки длиной шесть дюймов каждая — и распихал их по карманам юбки.

— Я установлю освещение так, чтобы свет включался и выключался с интервалом в одну минуту, — сказал он, подхватывая пушку обеими руками.

По другую сторону коридора располагалась дверь в зал отдыха для охранников — судя по словам Иммермана, довольно большое L-образное помещение. Чтобы выбить дверь, понадобилось четыре секунды — три на то, чтобы срезать петли, и одна — чтобы Сник вышибла ее одним ударом. Дункан прыгнул в комнату; шар на конце ствола плевался лиловыми молниями. Стена напротив двери походила теперь на швейцарский сыр, но в зале никого не было. Дункан прошел мимо маленького бассейна. Если в комнатах охраны или наблюдательской кто-то оставался, они теперь знают, что пленники на свободе и заходят им в тыл. Дункана это уже не волновало. У него оставалось совсем немного времени, чтобы подавить сопротивление и вновь приступить к допросу Иммермана. А потом сделать кое-что еще, прежде чем убраться отсюда.

Зайдя за угол, Сник выжгла замок в двери, ведущей в коридор. Подождав, пока свет погаснет, она выбила дверь и, упав на пол, выглянула наружу. В темноте Дункан не мог следить за ее действиями, но предполагал, что она следует его инструкциям. Сам он тем временем следил за своей частью коридора.

Внезапно вспыхнул свет. Послышался слабый вздох Сник, звуки трех выстрелов и женский вопль. Еще два выстрела, достаточно близко, чтобы понять: стреляла Сник. Дункан шагнул было к двери, но Сник вернулась сама. Ее улыбка сияла ярче ламп.

— Сняла обоих! Но он меня почти достал!

Дункан уловил запах опаленного ковра.

— Кто там был?

— Пэл, повар, — я ей в левый висок попала, и Сингх. Он получил в живот, но сам меня едва не достал — на дюйм ближе, и продырявил бы мне голову. Потом я обоих добила для надежности.

— Остается только один, Вискет, — произнес Дункан и, чуть помедлив, добавил: — Да ты счастлива!

— Я убиваю террористов.

— Боже мой! Мы же сами террористы!

— Да, но враги-то они.

Дункан покачал головой:

— Я уже сам не знаю, кто друзья, а кто — враги. Ладно. Вискета ты не видела?

— Нет. Но это не значит, что он не сидит за одной из дверей.

Дункан глянул за угол. Пэл лежала на боку, Сингх распростерся лицом вниз. Очевидно, Сингх вышел из дверей кухни первым, а Пэл следовала за ним, рассчитывая в темноте подобраться поближе к залу отдыха. Лежавшая на полу Сник представляла собой трудную мишень, да и реакция у нее оказалась лучше. А подстрелив охранников, она нанесла им удар милосердия.

Дункану не хотелось бы встречаться со своей подругой на дуэли.

— Двери двух комнат охраны и наблюдательской заперты, — сказал он. — Если Вискет сидит там, то не вылезет, если только не захочет прожигать себе дорогу. А если так, он сам предупредит нас — мы его просто учуем.

Свет погас.

— Сейчас мы выйдем в коридор. Движемся вбок, я по правую руку от тебя. По счету «три» после того, как выйдем из дверей — продвигаемся. Ты нащупываешь дверь наблюдательской. Вискет мог застрять там, когда я обесточил замки. Вторая дверь слева.

— Я помню.

— Просто проверка. Я нащупаю дверь Кабтаба и пройду еще пару футов, тогда я окажусь почти напротив двери наблюдательской. Когда загорится свет, оттуда я смогу увидеть, открыта ли дверь в банк данных. Если нет, я кивну, если да — покачаю головой. Если дверь открыта, мы пойдем в банк, а если закрыта — вырезай замок в наблюдательской. Так будет быстрее и легче, чем проходить по новой через каждую комнату, чтобы выяснить, не ушел ли от нас Вискет.

— Поняла.

— Пошли.

Когда свет зажегся вновь, Дункан увидел, что дверь в банк данных заперта. Он посигналил Сник, и та подкралась к дверям в наблюдательскую. Дункан жестом приказал ей лечь, и когда она ушла с линии огня, нажал на курок. Пушка, точно разъяренная кобра, плюнула лиловым огнем; Дункан обвел лучом замок, Сник выбила отрезанный кусок рукоятью пистолета. Потом она ударила по двери рукой, и створка медленно открылась. У Вискета, если он был там, хватило ума спрятаться.

— Выходи! — крикнул Дункан. — Все твои приятели мертвы, Вискет. У тебя нет ни малейшего шанса! Сдавайся, или мы возьмем тебя! Вискет, у меня тут пушка! Я просто продырявлю комнату насквозь, если ты не выйдешь, подняв руки, в течение четырех секунд!

— Я сдамся, только если вы дадите слово, что не убьете меня! — донесся из комнаты дрожащий басок.

— Выходи без оружия! Сначала брось пистолет, потом руки покажи! Возьмешься за косяк! И без штучек! Я тут не один!

— Обещаете не стрелять в меня?

— Обещаю, — ответил Дункан.

— А твоя подружка? Пусть она тоже даст обещание.

Очевидно, Вискет был весьма предусмотрительным типом.

Дункан кивнул Сник.

— Обещаю, что не стану в тебя стрелять! — крикнула она.

— Может, с вами кто-то еще есть? — спросил Вискет.

— Да откуда, черт побери?! — заорал Дункан. — Ты прекрасно знаешь, сколько нас. Вылезай! Я тороплюсь!

— Вы сказали, что стрелять не будете! — прокричал Вискет. — Я хочу, чтобы вы пообещали, что не причините мне никакого вреда. Иначе вам придется со мной драться!

Голос его шел из дальнего угла комнаты. Не успел Дункан ее остановить, как Пантея Сник перекатилась через порог и, сжимая пистолет обеими руками, дважды выстрелила. Лиловая молния промелькнула над ней, ударив в стену.

Вскочив, Сник вбежала в комнату, чертыхающийся Дункан — следом. Вискет лежал посреди комнаты лицом вниз.

— Глупо, — произнес Дункан.

— Если бы я промахнулась — да. Но я попала, так что отнюдь не глупо. Нам все равно пришлось бы его убить. Ты же знаешь. Как и Иммермана с Каребарой, после того как мы с ними закончим.

— Я собирался отпустить их. Пусть бегут.

— Чтобы их поймали ганки? Они расскажут все, что знают, и нам после этого сбежать уже не удастся.

— Да ты просто дикарка кровожадная, — сказал Дункан. В этот миг он ощутил, что его любовь к этой женщине начала слабеть. Или так ему показалось. Он надеялся, что это и в самом деле так. Он стремился освободиться от этой одержимости, которую не в силах была изгнать никакая логика.

— Ну? — спросила Сник.

— Разумно.

— Вот и хорошо. Что теперь?

— Перенесем Иммермана в банк данных, и как можно быстрее. Потом постоишь на страже у дверей в комплекс. Охранники могли вызвать помощь. И пушку с собой возьми.

Глава 32

Иммерман лежал на диване в наблюдательской, а Дункан забрасывал его вопросами о возможностях здешнего банка данных. Как и следовало ожидать, переданные им команды могли перекрывать все каналы, кроме правительственных наивысшего уровня, а выйти через банк данных можно было на все каналы планеты: мировые, национальные, штатов и локальные. Дед Дункана уже давно вложил в машину эти способности.

Дункан прервался на секунду, чтобы глянуть на стенной экран, показывавший сидящую в холле Сник. Она держала пушку нацеленной на дверь, пристроившись на одном стуле и положив запястье на спинку другого.

— Какое имя ты используешь сейчас? — продолжил Дункан допрос.

— Дэвид Джимсон Ананда.

— Каков код неограниченного доступа?

— ИМАГО. ВСЕГДА, — прошептал Иммерман.

Дункан потребовал произнести по буквам.

— Ты единственный, кто может задействовать код?

— Да.

— Что требуется для подтверждения доступа? Распознавание голоса?

— Да.

— Нужно что-то еще?

— Да.

— Что еще требуется для подтверждения доступа?

— Отпечатки большого пальца моей левой руки и узор сетчатки правого глаза.

Выяснив, как считываются эти данные, Дункан подхватил обмякшее тело Иммермана и перетащил в кресло перед главным пультом. Усадив деда прямо, он включил банк.

— А теперь, — произнес он, — когда я скажу «пошел», ты, Гилберт Чинь Иммерман, крикнешь во весь голос: «ИМАГО. ВСЕГДА». — Одной рукой он прижал левый большой палец Иммермана к гладкому диску на пульте, другой вцепился деду в волосы. — Пошел!

— ИМАГО. ВСЕГДА.

Надпись «Готов к введению кода» исчезла с экрана, сменившись другой: «Код доступа не завершен».

Из центра экрана ударил тонкий лучик, упавший на шею Иммермана. Дункан поднимал деда за волосы до тех пор, пока луч не попал точно в правый глаз советника. На экране вспыхнула новая надпись: «Код доступа завершен. К вводу готов».

Дункан вздрогнул, когда остальные стенные экраны вспыхнули пульсирующим оранжевым светом. Раздался низкий протяжный вой — первое предупреждение сегодняшним гражданам готовиться к окаменению.

Не обращая внимания на шум, Дункан шаг за шагом отдавал приказы обезволенному Иммерману. Он не дошел еще и до половины, когда с экрана, показывавшего холл, донесся призывный свист.

— Они выжигают замок! — крикнула Пантея.

— Задержи их! — ответил Дункан. — Сделай все, что можешь. Я не могу сейчас останавливаться. Я должен довести дело до конца.

Результаты его действий громом отзовутся по всему миру. А само дело несложно — но требует времени.

Иммерман повиновался его командам, точно зомби, каким он, в сущности, сейчас и был. То, чем Дункан собирался заняться сейчас, советник подготовил давным-давно, хотя, надо полагать, с совершенно иной целью. По команде Дункана Иммерман отдал приказ, и тайные банки данных по всему миру сохранили его. Через десять минут после полуночи каждый стенной экран во всех домах, квартирах и общественных зданиях, не настроенный в эту секунду на канал новостей, повторит сообщение Дункана. Тот не стремился передать свою речь по правительственным каналам — все равно через несколько секунд цензоры ее отключат.

Но каждый дом и каждое учреждение в этой временной зоне, кроме правительственных телестудий, получит сообщение. И остальные временные зоны получат его через десять минут после местной полуночи. Как только правительство оправится от шока, оно успеет найти многие банки и стереть сообщения. Но кое-что прорвется. И даже если эти сведения получит всего один день, его жители сумеют передать сообщение по цепочке остальным. Граждане позаботятся об этом; они оставят распечатки своим сменщикам. Некоторые. Правительство просто не в силах будет изъять распечатки из каждого дома. Да и пытаться не станет.

Основной трудностью для Дункана оказалась краткость сообщения. Времени обдумывать формулировки у него не было, а растягивать передачу он не хотел — ему нужна короткая, ясная и эффектная речь.

Сник вновь окликнула его. Дункан посмотрел на экран. Замок уже был вырезан, кусок двери с ним дымился на ковре. Выпущенный Сник луч ударил в отверстие. Если там кто-то стоял, то этот кто-то получил изрядную дыру в животе.

ГРАЖДАНЕ МИРА!

ВАШЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ДЕРЖИТ ОТ ВАС В ТАЙНЕ СРЕДСТВО ПРОДЛЕНИЯ ЖИЗНИ В СЕМЬ РАЗ. ЕСЛИ БЫ ВЫ ПОЛУЧИЛИ ЕГО, ТО ЖИЛИ БЫ ВСЕМЕРО ДОЛЬШЕ. ВСЕМИРНЫЙ СОВЕТ И ВЫСШИЕ ЧИНОВНИКИ ПРОДЛЕВАЮТ С ЕГО ПОМОЩЬЮ СОБСТВЕННЫЕ ЖИЗНИ, ЛИШАЯ ЭТОЙ ВОЗМОЖНОСТИ ВАС. ВОТ ЕГО ФОРМУЛА.

Конечно, на бессмертную прозу это не походило. Дункан предпочел бы сочинить нечто более грамотное на досуге. Но, поскольку время поджимало, он остался доволен, что сумел хоть это из себя выжать.

Самым сложным и долгим занятием оказался ввод формулы в компьютер. Иммерман надиктовал ее по памяти, а потом компьютер по команде Дункана вывел формулу на экран. Дункан поправил кое-что и продолжил запись:

ГРАЖДАНЕ МИРА!

ВАШЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ЛГАЛО ВАМ ТЫСЯЧУ ОБЛЕТ. НАСЕЛЕНИЕ МИРА СОСТАВЛЯЕТ НЕ ВОСЕМЬ

МИЛЛИАРДОВ, А ТОЛЬКО ДВА. ПОВТОРЯЮ — ДВА МИЛЛИАРДА. ИСКУССТВЕННОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ

ЧЕЛОВЕЧЕСТВА НА СЕМЬ ДНЕЙ БЕССМЫСЛЕННО. ТРЕБУЙТЕ ПРАВДЫ. ТРЕБУЙТЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ

К ЕСТЕСТВЕННОМУ РАСПОРЯДКУ ЖИЗНИ. ЕСЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО СТАНЕТ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ — ВОССТАВАЙТЕ! НЕ ДАЙТЕ УСПОКОИТЬ СЕБЯ ЛОЖЬЮ!

ВОССТАНЬТЕ!

ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ ДЭВИДА ДЖИМСОНА АНАНДЫ,

ОН ЖЕ ГИЛБЕРТ ЧИНЬ ИММЕРМАН. ЗАВЕРЕНО И ПЕРЕДАНО ДЖЕФФЕРСОНОМ СЕРВАНТЕСОМ КЭРДОМ.

Когда чиновники увидят имя Кэрда, они просто впадут в бешенство. И пускай. Пусть знают, что он жив.

— Прикажи повторить команду и сообщение, — сказал Дункан Иммерману.

Донесшийся из стенного экрана треск заставил его обернуться. Дверь в холл была выбита или скорее просто распахнута пинком. Сник дала предупредительный выстрел в пустой проем. Вряд ли они попытаются ломиться в дверь. Скорее всего они прорежут стену одновременно в нескольких местах и попытаются окружить Сник, зайдя одновременно в несколько комнат. Они будут осторожны — им ведь неизвестно, сколько обороняющихся на самом деле. Но и их поджимает время. Через десять минут после полуночи город оживет. Большая часть граждан прямо из каменаторов отправится спать, но рабочие и ганки первой смены выйдут на службу. Если хоть один из обитателей этих суперапартаментов выглянет на улицу, то немедленно известит ганков — если, конечно, его нимфовцы не пристрелят.

— Прикажи этому пульту больше не принимать никаких приказов ни от тебя, ни от кого-либо еще, — велел Дункан.

— Зет и а-у-т, — выговорил Иммерман.

— Это код отключения?

— Да.

Дункан еще раз брызнул Иммерману в лицо туманом правды и отнес советника на диван.

— Прощай, дед, — произнес он. — Ты заслужил каждую каплю тех неприятностей, в которые я тебя втравил. Лучше бы ты оставил меня в покое. Но я рад, что ты этого не сделал.

Он пробежал по коридору, подскочил к двери в свою комнату — та все еще была закрыта, но кодовая фраза отперла замок. Там Дункан еще раз опрыскал туманом Каре-бару, а затем позвонил на ближайшую станцию органиков.

— Тут несколько убийств, в комплексе Д-7 125-го уровня, — крикнул он, игнорируя отчаянные требования назваться. — Убийцы пытаются пробиться в квартиру! Быстрее! Они хотят убить нас!

Сержант побагровел от ярости. Уже пришло его время завершать дежурство и залезать в каменатор. Только в самых крайних случаях ему дозволялось забираться в чужой день.

— Ваше сообщение записано, — выговорил он. — Офицеры будут на месте через три минуты. Назовите номер вашего удостоверения! В чем дело? — И, глянув куда-то вбок, добавил: — Такая квартира не Значится в списках. Что вы несете?

— Квартира 7-Д, уровень 125, — повторил Дункан. — В списках ее, может, и нет, зато в доме — есть. Найти нетрудно. Быстрее же! Убивают!

Он отключил экран. Теперь участковый ганк попытается найти источник передачи. И ничего не добьется — командные цепи перекроют все возможные каналы поиска.

Дункан по очереди вывел на экран изображения всех комнат. В стене медпункта было почти прорезано отверстие; в стенке примыкающей к ангару кладовой уже зияла дыра. Но чтобы выйти из этих помещений, нападающим придется еще вырезать замки.

Дункан вызвал Сник.

— Встречаемся у входа в ангар. Они будут там через минуту! Если мы их не перехватим, они ворвутся в ангар!

Пантея оказалась у дверей ангара первой, поскольку Дункану пришлось задержаться, открывая двери столовой. Пробегая через коридор, Дункан увидел, как Сник стреляет в только что появившееся отверстие в двери кладовой. Раздался вопль.

— Скоро здесь будут ганки! — заорал Дункан. — Я вызвал их пять минут назад!

Единственным ответом ему послужили стоны.

Сник подошла к двери ангара. Она снова выстрелила сразу же после того, как вылетел замок, и вновь раздался дикий вопль.

— Ганки на подходе! — заорал Дункан. — Через пару секунд они будут здесь!

— Ну да, — после короткой паузы произнесла женщина с другой стороны двери. — Вызвал ты их, как же.

Ударивший в отверстие луч прожег дыру в противоположной стене.

Дункан на четвереньках прополз мимо двери, ниже уровня отверстия. По его сигналу стоявшая сбоку от двери Сник выстрелила еще раз, под углом. Дункан, приподнявшись, тоже выстрелил, но с другой стороны. Кто-то застонал.

— Да мне плевать, хоть весь мир рухни! — проревел Дункан. — Плевать и чихать! Я не шучу про ганков!

Он отошел на несколько шагов и подал короткую команду стенному экрану. Теперь на экранах в кладовой и ангаре появится запись его звонка в полицию. Жаль, что он раньше не додумался показать ее.

Из-за двери доносились тихие голоса спорящих. Может, уйдут, а может, и нет. Но если у них осталась хоть капля ума, они понесутся к лестнице со всех ног.

По сигналу Дункана Сник выбила дверь, потом отпрыгнула, пропуская его вперед. Выскочив на порог, Дункан дал очередь, но живых в комнате уже не было — только два трупа лежали на полу; одного разрезало почти напополам.

До полуночи оставалось десять минут. На экранах сверкало последнее предупреждение — не только для этой комнаты, но и для всего города. Ганки, должно быть, ругаются вовсю. Проигнорировать его вызов они не вправе, но мозги им промывали хорошо — невольное дневальничество нелегко им дастся. Если они вообще не запаникуют.

Дункан приказал единственному экрану, который не полыхал апельсиновыми буквами — на нем проигрывалась запись звонка в полицию, — открыть потолочный люк. Медленно разошлись створки, открыв звездное небо и впустив в ангар прохладный ночной воздух.

— Оставь пушку, — приказал Дункан, опуская лестницу.

Беглецы взобрались на крышу. Мосты и башни оранжево мерцали; завывали сирены. Створки люка, повинуясь приказу, сомкнулись ровно через шестьдесят шесть секунд.

— Придется спускаться по лестнице, — сказал Дункан. — Тяжеленько будет, но, если станем держаться за перила, может, нас и не собьет. — Он расхохотался. — Плохо, что съехать по перилам не сумеем. Зато преследовать нас никто не будет. По крайней мере до тех пор, пока до основания башни не доберемся, а то и дольше.

— И куда направимся? — спросила Сник, сбегая по крыше рядом с Дунканом.

Предупредительные огни погасли, сирены смолкли.

— Очень мне этого не хочется делать, но придется снова уйти в леса. Скроемся, пока ситуация не переменится. Пока не сможем вернуться. Здесь еще долго будет шум и суета. Но я ставлю на людей, на тех, кого историки называют восставшими массами. Если они не изменят мир к лучшему, значит, нам изменила удача. Но пока она была верна нам. Мы и так получили от нее больше, чем заслуживаем.

— Нам это удалось, — прошептала Пантея Сник.

— Еще посмотрим, насколько нам это удалось. Но, Боже, как мне хорошо! Мы совершили то, что считали невозможным все — включая меня!

И его радостный крик умчался к звездам.