Мир одного дня (сборник)

Предисловие, оно же и послесловие, написанное Ариэль, дочерью Кэрда

Отец обычно представлял меня так: «Моя дочь — историк».

В ту пору Джефферсон Сервантес Кэрд даже вообразить не мог, что станет героем видеокниг наряду с Робин Гудом, Вильгельмом Теллем, Джорджем Вашингтоном и прочими вымышленными, полувымышленными и самыми реальными действующими лицами легенд и историй. Не предвидел он и того, что его дочери доведется изучать его жизнь.

Почему я, однако, должна изучать жизнь родного отца? Разве я не знаю ее досконально, разве не владею всеми фактами от его рождения до настоящего времени?

Нет, не владею. Начать с того, что я редко виделась с отцом после того, как окончила школу.

Далее, я не больше любого другого знала о том, что мой отец ведет не одну, а несколько жизней.

То, что знал сам отец о своем раннем детстве, было ложью. Только его родители знали правду, которую унесли с собой в могилу. Мой отец оставался в неведении, хотя истина и таилась где-то в глубинах его памяти, неподвластная никаким призывам извне.

Все, что произошло с Кэрдом, не могло бы произойти до середины первого века Новой Эры — или, по отсчету древних, двадцать первого века. История отца имела место две тысячи лет спустя после этого времени.

Две тысячи объективных лет. Этот термин, «объективные годы», больше не применяется ни в официальных бумагах, ни в частных беседах. Исчезло различие между объективным и субъективным временем. Мы вернулись к хронологической системе древних. Все когда-нибудь возвращается, хотя уже не таким, как было.

Во времена так называемой Новой Эры мое поколение выросло в так называемом Мире одного дня. Мы привыкали к этому образу жизни, как только начинали что-то понимать, и он казался нам совершенно естественным.

Теперь школьники представляют себе Мир одного дня только по урокам истории: каменаторы, деление человечества на семь частей, деление времени на объективное и субъективное. Эта тема вызывает у них захватывающий интерес, хотя школьники во все времена одинаковы: игру предпочитают любому учению.

И все же картина мира, существовавшего до их рождения, должна казаться им не менее странной, чем казался мне мир до Новой Эры, когда я была ребенком. А теперь, когда мне пятьдесят в физиологическом смысле, на самом же деле, если считать по вращению Земли, — триста пятьдесят, — мне кажется странным то, что пришло на смену Новой Эре.

В школе дети узнают, что мир когда-то был поделен по национальному признаку и в нем существовало множество государств, каждое со своим правительством. Затем, после долгой и кровавой борьбы, мир объединился под властью единого правительства. Тогда, даже с учетом всех военных потерь, на планете проживало восемь миллиардов человек. Через сто лет в объективном времени население обещало достичь десяти, а то и одиннадцати миллиардов. Планета не могла прокормить столько народу, особенно в условиях загрязнения природной среды и вырубки лесов.

Тогда в практику ввели изобретение, получившее название «каменатор». Замедление молекулярного движения в живых организмах с помощью электромагнитного излучения внесло огромные перемены в человеческое общество, изменив также лицо самой Земли. В большинстве отношений — к лучшему, но не во всех отношениях.

Все население миров поделили на семь частей, каждая из которых жила только один день в неделю. Остальные шесть дней люди проводили в контейнерах-каменаторах, находясь в неживом, замороженном состоянии. Например, жители вторника должны были войти в свои гробообразные контейнеры незадолго до полуночи. Затем они «каменировались», а вскоре после этого размораживались жители среды. И так далее. В следующий вторник граждане этого дня вновь «раскаменялись» и возобновляли свою прерванную жизнь.

Итак, каждый день лишь немногим более миллиарда человек потребляло пищевые и водные ресурсы, а также производило отходы.

Но и восьмимиллиардное население было все-таки чересчур велико. Поэтому всемирное правительство установило почти непреодолимый контроль над рождаемостью, и население начало уменьшаться, стремясь к величине, которую, по мнению правительства, планета могла выдержать без ущерба для себя. Даже в наше время, несмотря на все наши свободы, родители знают, что могут иметь только двух детей — лишь в некоторых районах правительство может временно повысить квоту. Но и тогда предельной цифрой остается трое детей.

Мир одного дня не был утопией. Утопия неосуществима — ее созданию препятствует человеческая природа. Большинство людей мирилось с системой, но было и определенное число недовольных. А правительство прибегало к мошенничеству и обману, и на всех его уровнях велась борьба за власть. От этого не уйти. Я не сомневаюсь, что и сейчас там происходит то же самое. Правительство, как и все правительства в истории, нуждается в постоянном надзоре и исправлении. В этом отношении никаких перемен не произошло. Управляемые должны исправлять свое правительство.

В те дни существовали «дневальные», недовольные или просто преступники, которые отказывались жить всего один день в неделю. Некоторым из них удавалось ускользнуть от полиции, которая тогда иносказательно именовалась «органиками», а в повседневной речи «ганками». Схваченный дневальный направлялся в реабилитационную лечебницу. Если его нельзя было излечить, его каменировали перманентно.

К числу дневальных принадлежал и мой отец, но он был не такой, как другие. Ему помогала могущественная, хотя и тайная, организация, обеспечивая его вполне легальными документами на каждый день недели. Еще задолго до рождения Джеффа Кэрда гражданин вторника, ученый по имени Иммерман, открыл средство, замедляющее процесс старения. Применяя его, человек со средней продолжительностью жизни в сто лет мог прожить семьсот. А поскольку каменирование и без того делало жизнь человека в семь раз длинней, с помощью иммермановского ФЗС (фактора, замедляющего старение) стало возможно продлить жизнь до нескольких тысяч лет.

Иммерман сохранил ФЗС в тайне для себя и некоторых членов своей семьи. В дальнейшем ФЗС стали получать все члены растущей тайной организации, или «иммеры». Джефф Кэрд, прямой потомок Иммермана, был у иммеров курьером. Он «нарушал день», пользуясь поддельными документами, чтобы передавать сообщения, которые нежелательно было посылать по электронным каналам. Выполнял он также некоторые поручения иммерского руководства — поручения, о которых не следовало знать иммерам низшего ранга.

Со временем мой отец по-настоящему воплотился в каждого из своих семи двойников. Пантея Сник, детектив, случайно напала на его след, но была сама захвачена иммерами.

Иммерман тогда состоял во Всемирном Совете под именем Дэвида Джимсона Ананды. Его внук Джефф Кэрд, замешанный в дело Сник, стал представлять опасность для иммеров, и дед приказал убить своего внука.

Так проявлялась у иммеров родственная близость.

В это же время семь личностей Кэрда вели борьбу за обладание телом. Иммеры знали об этом и сознавали, что Кэрд поэтому опасен для них вдвойне.

В конце концов Кэрд был схвачен полицией, но так ничего и не рассказал о своей деятельности. Даже мощный наркотик, заставлявший всех говорить правду, оказался бессилен против него. Кэрд пережил психический перелом, и его новая личность ничего не помнила о семи предыдущих. Затем Кэрд совершил побег из лечебницы, откуда побег считался невозможным, и перебрался из штата Манхэттен в штат Лос-Анджелес.

Во время своей долгой одиссеи он спас Сник со склада каменированных тел. Она оказалась там после тайного судилища, устроенного ей правительством, чему усиленно способствовал Иммерман (он же всемирный советник Ананда). Он боялся, что Сник выдаст то, что ей было известно об иммерах.

В Лос-Анджелесе мой отец (который стал теперь называться Дунканом), Сник и их товарищ попали в руки Ананды. Но Дункан и Сник перебили охрану Ананды и захватили его самого. Дункан с помощью наркотика, тумана правды, вынудил Ананду открыть ему секретную команду для телесети и передал по телевидению свое сообщение, которое правительство не имело возможности заглушить. Он раскрыл кое-какие факты о том, как правительство злоупотребляет властью, как оно лжет народу, и рассказал о существовании ФЗС.

Дункан (то есть Джефф Кэрд, мой отец) и Сник спаслись бегством из квартиры Ананды на верхнем этаже одной из башен Лос-Анджелеса. К башне уже отовсюду стягивались полицейские, или ганки.

На последующих страницах рассказано о приключениях Дункана и Сник, начиная с этого момента. Как вы увидите, почти все события пришлось восстанавливать заново. Мы не знаем, о чем думал Кэрд все это время. Не знаем мы и того, почему он принял свое последнее воплощение (если считать, что оно последнее).

Для Кэрда оно действительно стало конечным в каком-то смысле. Но потом он повзрослел в психическом отношении, и ученые имеют все основания полагать, что он обрел характер своей первоначальной личности, Джеффа Кэрда. Впрочем, как вы увидите, эта личность не была первоначальной.

Мой отец до сих пор не помнит, каким образом вернулся к своим истокам. Однако много времени спустя после описанных здесь событий ученые применили новый, прогрессивный способ, позволивший им восстановить мозговые волны Кэрда в тот период. Это нельзя назвать чтением мыслей. Это длительный, дорогостоящий и болезненный для пациента процесс. Но деятельность мозга, отраженная на экране, дала ученым возможность более или менее точно восстановить то, что произошло во время этого поистине критического события в жизни моего отца.

И поэтому можно ручаться, что все здесь описанное имеет большую долю сходства с действительностью.

Примечание: События, предшествующие роману «Мир одного дня: распад», описаны в книгах Ф. X. Фармера «Мир одного дня» и «Мир одного дня: бунтарь».

Глава 1

Убегая откуда-то, всегда бежишь куда-то.

Дункан, мчась по крыше башни, не мог не отметить справедливости старой китайской пословицы. Куда бы он ни убегал от ганков, ему все время встречаются новые. Они, точно стая саранчи, готовы пожрать его и Пантею Сник.

— Небось подавитесь! — задыхаясь буркнул он.

— Что? — спросила Сник у него за спиной.

Он не ответил. Надо было беречь дыхание. Но злость не нуждалась в том, чтобы ее беречь. Она нарастала в нем, как багровый прилив, подвластный луне — луну заменяла несправедливость, которую он претерпел. Гнев вел схватку с рассудком и благоразумием, угрожая побороть их совсем.

На низких ночных облаках пульсировали огни башен Лос-Анджелеса. Во всех двадцати монолитах, встающих из вод залива, мигал свет и выли сирены, точно пойманные в капкан звери. Это было последнее предупреждение гражданам понедельника занять места в каменаторах. Там они станут твердыми, как алмазы, бесчувственными до следующего понедельника. Когда до полуночи останется восемь минут, все граждане сегодняшнего дня застынут в цилиндрах, кроме одной небольшой группы. Этими немногими будут ганки, несущие короткую промежуточную вахту — вскоре после полуночи их сменит ночная смена вторника.

Сегодняшние ганки видели на экранах — и у себя в участке, и на улицах — передачу, которую устроил Дункан. А поскольку запущенная им автоматика еще работает (и будет работать, пока техники не найдут способа ее отключить), вторничные ганки тоже увидят и саму передачу, и распечатки с нее. Увидят все это и граждане вторника, выйдя из своих каменаторов.

Дальше шли химические символы и инструкции по изготовлению вещества. После них следовало второе послание:

Дункан и Сник бежали по крыше к лестнице в восточном углу. До лестницы от люка, из которого они вылезли, было около двухсот ярдов. Надо успеть, пока на крышу не сели аэромобили органиков и пока те ганки, что ворвались в квартиру на верхнем этаже, не появились из люка.

Дункан остановился, тяжело дыша, у металлической будки, в которую выходила лестница. Сник, дыхание которой было чуть ровнее, догнала его. Они стояли, привалившись плечами к двери. Дункан указал вверх, в темноту над западным углом крыши. Оттуда приближались мерцающие оранжевые огни, под которыми смутно различалась темная масса.

— Они сядут около открытого люка, — сказал Дункан. — И переговорят с ганками в квартире Ананды. Потом проверят все лестничные будки. Они ведь знают, что мы вылезли на крышу.

— Они зажгут тут свет, — сказала Сник. — Надо захватить аэромобиль. Это наш единственный шанс.

Дункан знал, о чем она думает. Если сейчас они с ней откроют дверь, их выдаст свет, который хлынет с лестницы. Ганки с воздуха увидят их и сообщат тем, что в квартире, послав их на лестничную клетку.

— Иди сюда, — сказал Дункан, прячась за будкой.

Она последовала за ним как раз вовремя, чтобы не попасть под лучи огромных прожекторов, которые внезапно зажглись вдоль всего четырехфутового ограждения крыши.

Дункан посмотрел на восток. Никаких огней, указывающих на приближение Мобилей с других башен, там пока не наблюдалось. Но Сник, выглянув за угол будки в сторону запада, сказала:

— Один летит. Приземлится через несколько минут, а то и раньше. — Через мгновение она добавила: — Сели быстрее, чем я думала. Один мобиль, около люка в ангар. Двое ганков.

Дункан посмотрел, как они выходят из своей машины, имеющей форму каноэ. Свет из полуоткрытого люка шел вверх — он послужит маяком для всех последующих Мобилей. Раздвижная крышка люка двигалась горизонтально, а под ней находился ангар, из которого они со Сник выбрались по лестнице. Через ангар можно было попасть в огромную квартиру деда, всемирного советника Ананды, настоящее имя которого — Гилберт Чинь Иммерман. Сейчас Иммерман и его помощник Каребара лежат в квартире без сознания — кроме них, там никого не осталось в живых.

Дункан и Сник не сумели выйти из квартиры через дверь. Этот путь им преградили ганки, бравшие дверь приступом. Теперь они скорей всего уже в ангаре. Надо что-то делать. Такая же мысль возникла у Сник.

— Теперь или никогда, — сказала она на ухо Дункану.

Свой протонный пистолет она держала в руке, луковичным дулом вверх.

— Ты иди с этой стороны, — мотнул головой Дункан, — а я с той.

Она направилась к юго-восточному углу будки, он — к северо-восточному. Он еще раз взглянул вверх, чтобы проверить, не приближается ли с запада второй мобиль.

Что же делать?

Как сказал некогда римлянин Сенека, «гладиатор вырабатывает свою стратегию на арене».

Откуда эта мысль? Определенно не от человека, известного под именем Дункан.

Он высунул голову из-за угла. Мобиль сел в шести футах от люка. Рядом стоял ганк в зеленой форме и зеленом шлеме. Верхушка другого шлема исчезла в проеме. Один ганк спускается по лестнице, чтобы выяснить положение дел, другой караулит — спиной к Дункану.

Дункан убрал голову и оглянулся. Сник шла к нему.

— Видела? — спросил он. Она кивнула. Когда она подошла, он сказал: — Надо попытаться снять этого, у люка — да так, чтобы напарник не заметил. Когда я скажу «пошли»…

Дункан осекся. Где-то совсем близко послышался мужской голос — он говорил тихо, хотя гораздо громче, чем Дункан. Ганки вышли на крышу по лестнице со 125-го этажа. Сник резко обернулась, пригнувшись с пистолетом наготове.

Сердце Дункана колотилось во мраке его тела, но он не паниковал. Он похлопал Сник по плечу. Она не обернулась — все ее внимание было поглощено тем, что за углом.

— Я зайду с другой стороны, — шепнул он. Она кивнула.

Он быстро отошел, держа оружие на изготовку. Хорошо, что у его коротких сапог были мягкие подошвы. Ганк у люка наклонился, упершись руками в колени — как видно, разговаривал со своим напарником внизу. Дункан надеялся, что это его отвлечет. Дойдя до угла, Дункан выглянул, чтобы осмотреть эту сторону будки. Теперь кроме мужского голоса слышался и женский.

Офицер у люка все так же смотрел вниз. Дункан быстро перебежал к другому углу, прислушался и выпрыгнул.

Сник выскочила из-за своего угла секундой раньше. Ганки стояли перед ней с поднятыми руками, дула их пистолетов смотрели вверх. Все произошло без слов — Дункан не слышал ничего, кроме громкого вздоха.

Сник тихо велела обоим перейти к глухой стене будки.

— А если вы что-то замышляете, — сказала она, — то у вас за спиной мой напарник.

— Это правда, — подтвердил Дункан, заставив их вздрогнуть.

Когда все они зашли за будку, Дункан отобрал у ганков оружие. Сник велела им стать лицом к стене, упершись в нее ладонями и расставив ноги. Они мрачно подчинились с искаженными яростью лицами.

Дункан и Сник говорили тихо, поскольку рации в шлемах у ганков скорее всего находились на связи с участком. С другой стороны, эти двое только что явно говорили друг с другом, а не по радио. Дункан сделал им знак молчать, прижав палец к губам, потом зашел им за спину и повернул тумблеры на шлемах, отключив связь.

Несмотря на прохладный воздух, ганки взмокли от пота. От них пахло страхом.

— Снимайте шлемы и форму, — тихо сказал им Дункан. — Раздевайтесь до белья.

— И быстро! — добавила Сник… — Иначе мы разденем ваши трупы!

Ганки поспешно повиновались. Они быстро разделись и стояли, сотрясаемые дрожью. Дункан держал их под прицелом, пока Сник облачалась в форму, снятую женщиной. Та была крупнее, но материал формы мог растягиваться или сжиматься в зависимости от размера владельца. Потом Сник взяла ганков под прицел, а Дункан заткнул пистолет мужчины себе за пояс. Оружие женщины он отдал Сник и стал надевать форму. Пока он это делал, Сник, поставив пистолет на парализующее действие, выстрелила обоим пленникам в затылок. Утолщенное дуло плюнуло фиолетовым лучом, и ганки упали — женщина стукнулась головой о крышу, а мужчина о стену будки. Когда они очнутся, примерно через полчаса, у них будет сильно болеть голова от лопнувших в мозгу сосудов.

Дункан вздрогнул, когда в наушниках его шлема раздался голос:

— Эй-би, ответь!

Нет, Эй-Би не имя — это код того, что лежит у стенки.

Дункан повернул тумблер на шлеме и сказал:

— Эй-Би слушает. — Он надеялся, что больше ничего добавлять не надо. На глаза ему попался большой белый опознавательный знак, намалеванный на будке. — Подозреваемых не замечено. Мы на крыше у лестничного выхода номер Q1, 15. У открытого люка стоит органический аэромобиль…

— Это нам уже известно, Эй-Би, — отозвался голос. — Оставайтесь на своем посту у лестницы. Вторник вот-вот вас сменит. Когда сменщики прибудут, доложите им обстановку, после чего немедленно проследуйте в участок. По домам не расходитесь. В участке оставьте рапорт на стенном экране и немедленно займите запасные каменаторы. Как поняли? Вам следует каменироваться в участке.

— Вас понял.

— Конец связи, Эй-Би.

Дункан выключил рацию.

— Я слышала, — сказала Сник.

Он взглянул на часы:

— Одна минута первого. Может, сменщики не сразу явятся. Приказ они уже получили, но на дорогу у них уйдет минут десять — пятнадцать. Им надо одеться и так далее.

Сник показала большим пальцем в сторону органика у люка:

— Тех двоих тоже сменят.

— Сейчас мы его уберем. Поставь свой пистолет на плотный боевой луч — я свой оставлю на параличе. Он как будто не должен ничего заподозрить, увидя нас, но если он засуетится, когда мы еще не подойдем к нему на расстояние парализующего выстрела, прожги его.

Глава 2

Ганк у люка шагал взад-вперед, думая, наверно, когда же его сменят. Он мельком взглянул на появившихся в двухстах футах от него Дункана и Сник, потом нагнулся над люком, что-то говоря.

Когда он выпрямился, они были от него в шестидесяти футах. Дункан поднял пистолет, который достал из кобуры и спрятал за бедром, пока органик смотрел вниз. Ганк вздрогнул и потянулся к своей кобуре, но бледно-фиолетовый луч Дункана ударил его в грудь. Ганк беззвучно раскрыл рот, попятился и плюхнулся задом на крышу. Дункан снова выстрелил, на этот раз в шею прямо под ремешком шлема. Ганк вскинул руки и повалился навзничь, ударившись головой. Когда Дункан подошел к нему, его открытые глаза уже остекленели. Сник уже подбежала к люку и смотрела в ярко освещенный ангар.

— Никого, — выпрямилась она. — Его напарник, должно быть, в квартире.

Дункан переложил оружейный энергомагазин поверженного ганка в карман своего кителя.

— Пошли, — сказал он, садясь на место пилота в аэромобиле.

Пока Сник усаживалась позади, он пристегнул сетку безопасности. Потом опустил колпак и нажал подсвеченную кнопку ЭНЕРГИЯ. Как только Сник пристегнула свою сетку, зажглись буквы ГЛ (готовность к левитации). Дункан включил режим левитации и осмотрел приборную панель, чтобы убедиться в готовности всех систем. Включив подачу горючего, он потянул на себя штурвал и нажал левой ногой на педаль акселератора.

Мобиль медленно поднялся, носом к северному углу башни.

— Вот это да! — сказала Сник. — Со всех лестниц повалили ганки! В дюжине мест!

Дункан не стал оглядываться и направил машину на север, к четырехфутовой ограждающей стене. Оставив ее под собой, он отжал штурвал от себя. Мобиль развернулся под крутым углом так быстро, как Дункан только осмелился провести этот маневр. Не включая ни бортовые огни, ни прожектора, Дункан все же видел под собой бледное свечение залива, в котором отражались огни башен. Он выровнял машину, но она по-прежнему шла вниз. О том, какая большая сила держит ее, не давая упасть, свидетельствовала только панель расхода энергии. Мобиль врезался в воду с таким треском, точно развалился пополам — Дункану показалось, что заодно переломился и его позвоночник. Настала тишина, нарушаемая только его тяжелым дыханием. Но ни единой капли воды в кабину не просочилось.

— О Господи! — сказала Сник. — У меня хребет на два дюйма вылез из задницы!

Дункан торопливо притушил все огни на панели — так, чтобы только-только различать показания приборов. Сочтя даже и эту подсветку слишком яркой, он выключил ее совсем. Он погрузил мобиль в воду так, что только колпак кабины торчал над поверхностью.

С запада приближалось звено из шести Мобилей, мигавших белыми, оранжевыми и зелеными огнями. Они, должно быть, снялись с центральной башни, на которой размещался почти весь воздушный органический флот. Вскоре они скрылись из виду за громадой башни в милю высотой. Сейчас они сядут на крышу.

— Несколько минут они будут нас искать, — сказала Сник. — Но скоро очнется ганк, которого ты вырубил, и они поймут, что произошло.

— Откуда ему знать, куда мы направились?

У Дункана пересохло в горле, и голос скрежетал, как не смазанная шестеренка.

— И куда же? — сказала Сник.

Он повернулся к ней. Света, отраженного облаками, было недостаточно, чтобы разглядеть ее лицо. Большие карие глаза, тонкий овал лица, маленький нос, большой, но чуть тонкогубый рот, круглый подбородок — все это оставалось скрытым. Прямые черные волосы прятал шлем.

— Башня распределения энергии к юго-западу от нас, — сказал он.

— Знаю. Я ведь была рядом, когда ты запрашивал карту того района. Когда ж это было… три дня назад? Ты еще сказал…

— Я сказал, что в древности это место называлось Болдуин-Хиллз, но потом холмы срыли и поставили там энергобашню. Вот туда мы и направимся.

— Зачем?

Он сказал.

— С ума сошел! Но мне это нравится. Почему бы и нет? Замысел отчаянный, но…

— Вполне может сработать. И потом, что нам терять? Никому и в голову не придет, что мы собираемся выкинуть такое.

— Одним государственным преступлением больше. Что ж делать, если само государство преступно?

В ее голосе, не таком охрипшем, как у него, звучал азарт.

— И пушка придется как раз кстати, — добавила она, явно испытывая наслаждение от этой мысли.

Дункан повел мобиль вокруг основания башни. Вода хлюпала о борта лодки, которая шла со скоростью пять миль в час. Над головой мигали огни новых аэромобилей, спешащих к башне. Потом Дункан увидел огни катера, идущего навстречу на большой скорости с белым следом за кормой, и погрузил свою лодку так, что над водой выступали только два дюйма, Когда катер подошел поближе, стало видно, что это органическое судно. На нем заливалась сирена.

Переждав, пока он пройдет, Дункан немного всплыл и продолжил путь со скоростью шесть миль в час. Минут через десять эта черепашья скорость ему надоела, он поднял лодку еще на несколько дюймов и прибавил до сорока миль Справа осталась Университетская Башня, а еще через десять минут он миновал Башню Всемирного Конгресса. Впереди показалась приземистая громада энергобашни Болдуин-Хиллз с кольцом ярких огней на верхушке. В отличие от других башен, население каждого дня здесь было очень невелико — всего пятьсот мужчин, женщин и детей. Сто человек из этого числа были инженеры и техники. Примерно половина этой сотни должна сейчас бодрствовать. Остальные скорее всего улеглись спать по выходе из каменаторов. Все жилые помещения находились на верхнем этаже.

Лодка скользила в ночи, и волны чуть хлюпали о ее корпус. Под черной поверхностью воды было футов пятьдесят глубины, а дальше — глубокий ил. Под этим илом лежали руины древнего Лос-Анджелеса, затонувшего более двух тысяч объективных лет назад вследствие таяния полярных льдов. Дерево и бумага уже распались на молекулы, и соль потихоньку разъедала камни.

Дункана снедала ярость — будь она видна, она превратила бы его в огромного светляка, в маяк, в мишень для преследователей. Такое состояние было ему не с руки — ярость затуманивала рассудок, а этого нельзя было допускать. Но в тот момент Дункану было все равно. Если считать благоразумие высшим благом, он выбрал худшую часть. Он мчался к цели с тупой отвагой, словно бык на плащ матадора.

С той разницей, что матадоры в башне не знали о его приближении. А свой гнев он обуздает. Так, чтобы эта сила лишь питала, а не застилала разум. Дункан надеялся на это.

Черная башня впереди, шириной в четверть мили и высотой пятьсот футов, заслонила собой все остальное. Дункан убавил скорость. В ста футах от него через огромную арку виднелась гавань, устроенная внутри цоколя. В неярком свете, льющемся оттуда, призрачно маячили парусные и моторные лодки, стоящие у причалов или лежащие на эллингах. Эти суда принадлежали инженерам и администрации высшего класса. Людей не было видно.

Дункан поднял лодку на поверхность и ввел ее через проем в гавань. В конце помещения были лифты, а за ними, судя по плану, который он изучал пару дней назад, — дверь, ведущая в длинный коридор. Аэромобиль, роняя воду на цементный пол в двух футах под собой, двинулся к этой двери. Она была десяти футов шириной, выдвигалась из стены и сейчас была закрыта.

Серые стены, скорее всего, представляют собой работающие мониторы. Вряд ли кто-нибудь следил за ними сейчас в контрольном центре башни — иначе уже повсюду бы звучала тревожная сигнализация. Однако как только Дункан попытается прорваться в дверь, он сразу услышит истерические звонки и вой сирен.

Он нажал несколько кнопок. Верхняя часть носа, разделенного на две горизонтальные секции, поднялась, и наверх выдвинулась пушка. Это была модель класса III, длиной только два фута, но в фут толщиной и с раструбом величиной с человеческую голову на конце ствола. Поставив Мобиль так, чтобы пушка указывала на середину правой створки, Дункан повернул тумблер боевой готовности. Теперь оставалось только нажать клавишу ОГОНЬ, что он и сделал.

Из раструба сверкнул фиолетовый луч, сразу прожегший насквозь тонкий пластик двери. Дункан поднял Мобиль на два фута, прорезав лучом вертикальную щель шириной четыре дюйма. Из разреза повалил дым, но быстро ушел в вентиляцию. Двигая машину вверх, вниз и вбок, Дункан вырезал квадрат со стороной три фута. Через колпак он смутно слышал неистовые сигналы тревоги.

— Мне придется открыть свой колпак, — сказала Сник. — Вдруг понадобится стрелять из пистолета.

— Давай, — сказал Дункан. Он выключил пушку и ввел машину носом в отверстие. Потом двинул мобиль влево, и дверь ушла в стену. Мобиль проскочил сквозь проем в длинный, с высокими сводами коридор. Сник заодно открыла и колпак Дункана.

На перекрестке двух коридоров мобиль замедлил ход. Ему только-только хватило места, чтобы повернуть направо. В дальнем конце коридора, где на стенах светились цветные картины и схемы, вышел из двери человек. Он широко раскрыл глаза и рот. Из той же двери высунулась женская голова и тут же исчезла опять. Мужчина тоже нырнул обратно.

Дункан вел машину по коридору к большим окнам контрольного центра. Мобиль остановился, и Сник спрыгнула на пол с протонным пистолетом в каждой руке. Дункан развернул машину влево, задев кормой и носом за стену, и направил ее прямо в окно. За стеклом виднелся большой зал с многочисленными дисплеями на стенах и несколькими десятками рабочих мест. Операторы разбегались сразу через три выхода.

Сник с порога выстрелила в ногу одной из женщин, не успевшей добежать до двери. Женщина с воплем упала, попыталась встать, но не смогла.

Дункан нажал на клавишу ЖИВ ЦЕЛЬ, и луч, пройдя сквозь окно, прожег стену как раз над дверью, куда ломились, толкая друг друга, орущие операторы.

Он хотел только припугнуть их еще больше, и это ему определенно удалось.

Сник вбежала в зал и бросилась к раненой женщине.

На стенах вспыхнули оранжевые надписи: ТРЕВОГА, НАСИЛЬСТВЕННОЕ ПРОНИКНОВЕНИЕ. Сирены выли, не умолкая.

Дункан развернул мобиль в обратном направлении, поставил его на СТОП, выскочил и тоже побежал в зал.

Глава 3

Все стенные экраны показывали текущее время. Было ровно 12.31. Минут через пять они со Сник уже уйдут отсюда — Дункан надеялся, что за это время ганки из других башен еще не успеют сюда добраться. Ну а с местными придется как-то разобраться.

Сник тащила визжащую без умолку женщину к пульту, крича:

— Заткнись! Я тебя не убью, если будешь делать, что я скажу!

Та жалобно захныкала, бледная, с полными ужаса глазами. Дункан помог Сник дотащить ее до стула и усадить. Ее правое бедро было насквозь прошито лучом, но он же прижег оба отверстия, остановив кровь.

— Выключи тревогу! — проорал Дункан.

Испуганная женщина произнесла кодовое слово, обращаясь к экрану перед собой — и сирены умолкли, а надписи погасли.

В одной из дверей возникла голова. Дункан стрельнул в нее лучом, и створка двери задымилась. Голова пропала. Дункан подбежал, чтобы удостовериться, ушел ли человек. Позади повелительно кричала Сник, и женщина вопила:

— Я не могу этого сделать! Меня накажут!

— Нет! — орала Сник. — Тебя ведь вынудили! А будешь артачиться — я тебя убью! Так что выбирай!

Дункан пригнулся и выглянул за дверь. В длинном коридоре никого не было, но человек мог скрыться в одной из комнат, выходящих туда. Пусть его.

Когда Дункан вернулся к пульту, женщина-оператор уже назвала команду, которую требовала от нее Сник.

На экранах теперь вспыхнули коды, которые оператор так неохотно, хотя и быстро, ввела в систему. И, впервые в истории Новой Эры, все жители города раскаменились одновременно.

В каждой из двадцати одной башен, кроме энергобашни Болдуин-Хиллз, ежедневно проживал миллион жителей, а еще шесть миллионов находилось в каменаторах.

При введении кода энергия одновременно поступила во все цилиндры с горгонизированными горожанами. Все они подумают, что уже настал их день. И все они — жители вторника, среды, четверга, пятницы, субботы, воскресенья и понедельника — придут в полную растерянность, обнаружив, что обитатели всех прочих дней тоже пробудились.

Дункан мог вообразить, какие смятение и хаос царят сейчас в каждой из двадцати одной башен. Сто сорок миллионов человек вдруг оказались в пространстве, которое рассчитано всего на двадцать миллионов.

Это будет лишь первый удар. Второй постигнет горожан, когда они прочтут послания Дункана на стенах.

Сник поставила пистолет на ПАРАЛИЗ, и он плюнул фиолетовым лучом в затылок оператору. Женщина повалилась на пульт.

Через десять секунд Дункан и Сник уже сели в мобиль и помчались по коридору. На первом перекрестке он притормозил и повернул направо. Нос и корма прошли в нескольких дюймах от стены. Вскоре Мобиль, долетев до необычайно большой двери, развернулся на девяносто градусов и стал носом к ней.

За дверью находилось огромное круглое помещение диаметром двести пятьдесят футов и сто высотой, опоясанное галереями. В центре его мерцал пурпурным цветом цилиндр, занимавший половину зала и возвышавшийся на семьдесят пять футов. Дункан знал, что к днищу цилиндра под полом прикреплен кабель толщиной сорок пять футов. Этот кабель был подсоединен к цилиндру поменьше, заключенному внутри большого. Внутренний цилиндр по двадцати одному кабелю снабжал энергией весь город. А по большому кабелю поступала энергия от гигантского комплекса в Мохавской пустыне. Там находилась шахта, выжженная протонными излучателями до глубины, позволяющей получать тепло от металлического ядра Земли. Термионный конвертор преобразовывал тепло в электричество, и доля этой энергии подавалась на станцию Болдуин-Хиллз, штат Лос-Анджелес.

Все мониторы в башне тоже отключились, и ее обитатели, включая местных ганков, не знали, где сейчас Мобиль Дункана.

Дункан поставил пушку на продолжительный огонь предельной мощности.

Вздутый нос орудия послал фиолетовый четырехдюймовый луч в пурпурный цилиндр. Несколько секунд нельзя было различить, в какое место вонзился луч — оно было таким же пурпурным, только чуть темнее. Потом стенка лопнула, и луч стал сверлить внутренний цилиндр. Следующие несколько мгновений были насыщены тишиной тысячи мегаватт, сосредоточенных в шестидюймовом луче, и напитанный озоном воздух заставлял слезиться глаза и жег ноздри.

Сник вышла из машины и стояла, пригнувшись, у двери с двумя пистолетами наготове. Дункан посматривал по сторонам, следя, не появится ли кто-нибудь с одного из концов коридора. Он тоже держал в руке пистолет, а второй лежал на сиденье рядом с ним.

— Ганки на галереях! — крикнула Сник.

Он их не видел, они, наверное, были наверху — и тут из дыры в цилиндре хлынуло пламя, повалил дым, полетели раскаленные добела осколки и раздался рев сотни Ниагарских водопадов. Дункан оглох и сразу оказался в слепящем зловонном облаке, которое опалило ему глаза, выжгло все волоски в носу и скрутило легкие. Сквозь собственный кашель он расслышал, как надрывается Сник, влезая на заднее сиденье.

Говорить она не могла, только стукнула его по плечу, дав сигнал убираться отсюда.

Он развернул Мобиль. Дым был таким густым, что скрывал яркий фиолетовый луч пушки. Дункан послал машину вперед, одновременно выключив орудие. Облако тут же осталось позади, хотя катилось за ними по коридору, и воздух стал свежим и чистым. Но в коридоре больше не было света, и Дункан понял, что распределительные кабели разнесло в клочья. В другое время он завопил бы от радости, но пока он мог только кашлять. Мобиль чиркал о стены, отскакивал от них и несся дальше. Потом он, точно плевок, вылетел из арки и оказался над водами залива, и Дункан попытался что-то разглядеть слезящимися, больными глазами.

Ни на башнях, ни на соединяющих их мостах не было ни огня. Отсвет, лежавший на низких облаках, погас. Только светлячки наземных машин и аэромобилей показывали, что огромный город-штат еще существует.

Потом, когда глаза перестали слезиться и резь в них поубавилась, Дункан различил бледное свечение облаков над Башней Бербанка за Голливуд-Хиллз.

Все еще кашляя, он поднял колпак. К башне, которую они только что покинули, летела целая дюжина ганковских машин со включенными прожекторами. Те, кто в них сидит, должны быть крайне озадачены и обеспокоены. Наверное, переговариваются со штабом, выясняя, что вызвало это полное затемнение.

Мобиль Дункана тем временем почти полностью погрузился в воду и медленно двигался на северо-запад.

Между приступами кашля Дункан хрипло сообщил Сник, что намерен делать дальше, и спросил:

— Как ты на этот счет?

— Это еще безумнее, чем то, что мы сделали сейчас. Но мне нравится.

Он поднял Мобиль в воздух около Университетской Башни, своей первой остановки. Ганки подумают, что это одна из их машин. А когда они поймут, что ошиблись, поздно будет что-то предпринимать.

Дункан нашел большой арочный проем на десятом этаже и приземлился в нем. Там стояли два Мобиля и никого не было. Дальше в здании, Дункан знал, непременно дежурит хотя бы один ганк, но не сойдет со своего поста, поскольку ему так предписано. У ганка должен быть при себе аварийный фонарь.

После приступа кашля, уже не столь свирепого, Дункан и Сник дошли по коридору до комнаты, где сидела у стола одинокая женщина, сержант второго класса. Фонарь, яркий, как юпитер, висел на крюке в центре потолка. Она встала с несколько нервной улыбкой, сказав:

— Хорошо, что вы пришли. А то я одна. Как там ситуация? Выяснилось что-нибудь?

Сник вынула из кобуры пистолет, навела на нее и сказала:

— Руки вверх.

Женщина побледнела и открыла рот, но подчинилась.

— В чем дело? — дрожащим голосом спросила она.

— Тут кто-нибудь еще есть? — ответил вопросом Дункан.

Она покачала головой.

— Вам это… — начала она и умолкла.

— …даром не пройдет? — закончила Сник.

Женщина не ответила.

— Вы никого не ожидаете? — покашливая, спросил Дункан.

Она снова потрясла головой.

Сник обошла ее сзади, забрала у нее пистолет и засунула себе за пояс. Потом открыла настенный шкафчик и, осмотрев содержимое, достала оттуда две банки с туманом правды и четыре протонных энергомагазина. Затолкав все это в карманы кителя, она подошла к фонтанчику в углу и жадно напилась. Потом она подержала женщину под прицелом, и Дункан тоже попил.

— Нам нужна еда, — сказал он. — Покажи нам, где она хранится.

Все так же держа руки над головой, женщина привела их по коридору на кухню дежурного поста. Дункан нес тяжелый фонарь. Вскоре они вернулись назад с ящиком консервов и с двумя кодовыми консервными ключами. Дункан хотел бы захватить и разные деликатесы, но они были каменированы.

Сник приковала женщину наручниками к ножке стола, и они ушли, забрав фонарь, пистолет, энергомагазины и два карманных фонарика, не слушая протестов сержанта по поводу того, что ее оставили в темноте. Она долго еще сыпала проклятиями им вслед.

На посадочной площадке они осмотрели два стоящих там органических аэромобиля. Один, трехместный, был не только быстрее, но имел еще полный запас энергии и для двигателя, и для пушки — последняя была мощным орудием класса V. Загрузив продукты, запасные пистолеты и фонарь в заднее отделение, Дункан и Сник заняли свои места. Он вызвал на экран карту залива и прилегающих к нему районов. Мобиль, идя над самой водой без бортовых огней, взял курс к большому резервуару в северо-восточном углу залива. Там он поднялся над бетонной плотиной, пересек большое озеро и двинулся вверх по руслу реки Лос-Анджелес. Добравшись до большого водного пространства — озера Панг, которое раньше называлось озером Хьюз, Дункан повернул машину вправо и полетел вдоль трехполосного пластикового шоссе на Борон. В этом городке помещалась заправочная станция для наземных машин, курсирующих между Мохавским термионным энергокомплексом и Лос-Анджелесом. Задолго до него Дункан выключил все огни, сделал десятимильный крюк по пустыне и только потом вернулся к шоссе.

Пошел сильный дождь, и на западе, позади, уже вовсю бушевала гроза.

Скользя над шоссе к энергокомплексу, до которого оставалось шестьдесят миль, Дункан представлял себе, какой бедлам стоит сейчас в Лос-Анджелесе. Теперь уже ганки должны разобраться, кто все это устроил. Однако им придется сначала восстанавливать порядок, а уж потом отряжать людей на розыски его и Сник. А подобие порядка можно будет навести не раньше, чем заменят поврежденный распределитель энергии. И никто не знает, в какую сторону направились беглецы.

Ему и Сник повезло, что небо над всей округой затянуто облаками. Стационарные спутники, ведущие мониторинг местности, сквозь облака ничего не видят. Будет работать инфракрасное оборудование, но их Мобиль излучает недостаточно такого рода энергии, чтобы быть обнаруженным. Спутники могут учуять разве что электромагнитное излучение их гернхардтова двигателя — но приближающаяся гроза скоро помешает этому.

Дункан свирепо осклабился. То, что они со Сник сотворили в Лос-Анджелесе, — мелочевка по сравнению с тем, что они сделают с Мохавским энергокомплексом. Если все, конечно, пойдет по плану.

Когда гроза настигла их, окружив дождем, громом и молниями, Дункан включил ультрафиолетовые фары, чтобы легче ориентироваться. Но разряды молний были достаточно часты и близки, чтобы и без этого различать дорогу. Через пятнадцать минут Мобиль оказался над краем котлована — величайшего творения человечества.

Одного из таких творений, во всяком случае. Подобных котлованов было пятьдесят на всех пяти континентах, и все они были столь же огромного размера.

Мобиль завис на краю ямы двадцати миль в поперечнике, уходящей вглубь на тысячу футов ниже уровня моря. Ее выдолбили в камне два объективных тысячелетия назад. По всему котловану так ярко сияли огни, что Дункан и Сник даже сквозь пелену дождя различали белую цилиндрическую башню в центре и строения вокруг нее. Башня имела две мили в основании и пятьсот футов в высоту. Ее воздвигли из картона двадцати дюймов толщиной, подвергнутого действию каменирующей энергии и поэтому устойчивого против любых температур — кроме, возможно, температуры центра звезды.

Башня была выстроена над шахтой шириной в полмили, уходящей в землю на 1700 миль. Стены шахты тоже были облицованы каменированным картоном. Нижний ее конец упирался в границу между оболочкой и жидким ядром Земли. Тепло, поступающее оттуда, расходилось из башни по дюжине труб, ведущих к другим громадным цилиндрам, расположенным вокруг. В них помещались термионные конверторы, гигантские машины, преобразующие тепло в электроэнергию.

От конверторов токопроводы диаметром пятьдесят футов шли к строениям третьего круга, где размещались трансформаторы, и от них-то подземные кабели несли энергию к трансформаторам и распределительным центрам десяти западных департаментов, или штатов.

Мишенью Дункана было здание с трансформатором № 6. Эта конструкция стояла на западной стороне внешнего круга и была стальной — а стало быть, не могла устоять против протонной пушки класса V на носу Мобиля.

Окна жилых зданий на дне гигантской выемки слабо светили сквозь завесу дождя. Огней транспорта на дорогах, связывающих производственные строения с жилыми, не было видно.

— Туда и обратно, будет всем приятно, — сказал вслух Дункан. — Если их радар не засечет нас сразу, авось проскочим. Вряд ли им это удастся в такой дождь, и потом, мы будем держаться совсем низко.

Он был уверен, что радарные вышки стоят и по краю, и на дне котлована. Пока что он не видел ни одной. Возможно, они даже не действуют. Никто еще за всю историю Новой Эры не покушался на термионно-генераторный комплекс. Охрана здесь, должно быть, не слишком бдительна, особенно в такую грозовую, дождливую ночь.

Он повел мобиль по краю. Когда небо ясно и солнечный жар наполняет огромный колодец, из котлована и днем, и ночью идет поток воздуха. Но дождь охладил атмосферу, и без того прохладную в зимнее время. И мобиль, подгоняемый сильным попутным ветром, дующим с запада, резво устремился вниз вдоль скалы. Используя подъемную энергию для противодействия воздушному потоку, он снижался со скоростью тридцати миль в час. Почти достигнув дна, Дункан притормозил и направил машину вверх по кривой, постепенно ее выравнивая. Скорость возросла до ста миль в час, и вскоре они оказались в двух милях от цели.

Дункан снова притормозил, потому что на таком малом расстоянии трудно было погасить инерцию.

Несколько минут спустя он остановил машину в пятидесяти футах над землей, носом к цилиндру большого конвертора.

Пока что ни звуковая, ни световая сигнализация не сработала.

Пушка выплюнула свой фиолетовый луч. Из стены повалил дым, но дождь не давал ему распространяться.

Прошла минута… две…

Индикатор заряда орудия показывал, что две трети энергозапаса уже израсходованы.

Дункан выключил пушку. Завыли сирены, и оранжевые огни замигали на стенках цилиндра и на фасадах других зданий. На дне котлована вспыхнули прямоугольники света. Это открывались двери гаражей и ангаров, выпуская наземные машины и аэромобили.

Дункан поднял свой мобиль в воздух, увеличивая скорость, и пулей вылетел из котлована. Он включил бортовой радар — но если радарная вышка прямо по курсу, прибор ее не покажет.

Выровнявшись в сотне футов над Мохавской пустыней, мобиль понесся вперед на максимальной скорости триста миль в час. Направив машину вниз по касательной сквозь дождь и белые разряды молний, Дункан сбросил скорость до ста миль. Одновременно он включил фары и приборы ночного видения. На высоте пяти футов над землей он снова выровнял машину. Сник ахнула, когда прямо перед ними возникла монолитная скальная стена. Дункан бешено крутанул штурвал и затормозил. Фюзеляж едва не чиркнул о скалу. Избегнув опасности, Дункан продолжал снижать скорость, пока не достиг пятидесяти миль в час.

Далеко позади, за стеной дождя, тускло светились на разной высоте прожектора дюжины полицейских аэромобилей.

Глава 4

Выдержки из доклада, записанного на пленку всемирным советником среды Джи Нефзави Ибсоном и разосланного с секретными курьерами другим всемирным советникам.

ИСПОЛЬЗУЙТЕ ДЕШИФРОВАЛЬНЫЙ КОД № 1489 С.

ПОСЛЕ ПРОСЛУШИВАНИЯ СОТРИТЕ СООБЩЕНИЕ.

Касательно врагов Земного Сообщества Джефферсона Сервантеса Кэрда, он же Уильям Сент-Джордж Дункан и пр. (см. Индекс) и Пантеи Пао Сник, она же Дженни Ко Чандлер и пр. (см. Индекс).

Многие выдающиеся и вполне лояльные историки утверждают, что история кончилась, когда настала Новая Эра. Историю заменила хроника разных незначительных событий. Хотя такие заявления не следует принимать слишком уж всерьез, доля правды в них есть. Главный смысл заключается в том, что Новая Эра дала всем людям так называемую хорошую жизнь, но взамен лишила их каких бы то ни было неожиданностей.

Как это ни парадоксально, у нас остался прогресс, но перемены исчезли. Нет, они есть, конечно, но происходят так медленно, что отдельный гражданин их не ощущает.

Расизм, сексуальный шовинизм, национализм, бедность, загрязнение среды и экономическая нестабильность ушли из нашей жизни. Конфликты и предубеждения между расами, имевшие место в период перед Новой Эрой и в ее ранние годы, исчезли. Белая раса, монголоиды, негры, индейцы и австралийские аборигены слились в одну более или менее темнокожую общность. Однако исчезла не только разница в цвете кожи. Почти все «краски» повседневной жизни также пропали, хотя эту потерю возместили другие факторы, кроме расовой общности.

Я склонен согласиться с историками и социологами, заявляющими вышеуказанное. Но подобная утрата «красок» неизбежна. За все в жизни надо платить. У каждого преимущества есть свое неудобство.

Все это штампы и трюизмы, но я не прошу за них извинения. История — это серия вариаций различных штампов и трюизмов. Меняются имена людей, событий и мест, а войны, торговля, наука и техника приносят разные плоды (к счастью, на Земле нет войн вот уже две тысячи объективных лет). Но в основном это один и тот же цикл, движимый алчностью или идеализмом (чаще алчностью). И как за тем, так и за другим стоит желание властвовать, что бы ни утверждали поборники обоих этих факторов.

Я подвожу к концепции героя в истории. Вы все — высокообразованные люди, имеющие одну или несколько докторских степеней. Поэтому мне нет нужды разжевывать вам, что такое герой (или героиня) в мифологии, легендах и истории. Во всех эрах, кроме нашей, героев было в изобилии. Новая Эра ими чрезвычайно бедна. Единственная выдающаяся личность, чье имя знает каждый гражданин, — это Джерри Пао Нель. Он поднял в марсианских колониях обреченное на поражение восстание против Сообщества Земли. Он фигурирует в бесчисленном множестве сценариев, которые мы допустили на экран потому, что они служат катарсисом для мятежных и недовольных настроений. Подобная терпимость соответствует тайному правилу управления гражданами Новой Эры. То есть: дайте людям всю свободу, которой они желают, — но в определенных пределах. Держите их на длинном поводке. И не натягивайте его, пока они не зайдут слишком далеко. Делайте все возможное, чтобы граждане не разглядели стальную длань под бархатной перчаткой.

Это правило создано для их же пользы.

Я заговорил о героях потому, что теперь в Новой Эре появился еще один. Точнее — два.

Это двое преступников: мужчина, Джефферсон Сервантес Кэрд, ныне известный как Уильям Сент-Джордж Дункан, и женщина, Пантея Пао Сник, взявшая себе фальшивое имя Дженни Ко Чандлер.

Разрешите мне вкратце остановиться на биографиях этих двоих, прежде чем обосновать, каким образом они стали народными героями и какую опасность представляют для Сообщества Земли. В наших глазах они — правонарушители, дневальные, убийцы и подрывные элементы, — короче говоря, негодяи. Но многие граждане определенно смотрят на них как на героев, как смотрел народ древней Англии или Швейцарии на Робин Гуда или Вильгельма Телля, а народ древнего Китая — на Сунь-Цзюаня и его банду. А в древнем государстве США, скажем, такими героями были Джон Диллинджер и Джесси Джеймс[36].

Кэрд-Дункан, как я впредь буду его именовать, и Сник совмещают в себе политические склонности Робин Гуда, Телля и Суня и патологически-экономические стремления Диллинджера и Джеймса.

Я останавливаюсь на некоторых фактах их биографий лишь для того, чтобы понять, как они стали преступниками и какое потенциальное влияние могут оказать на нас, то есть на историю. Будем надеяться, что скоро они станут именно этим — историей.

Родителями Джефферсона Сервантеса Кэрда, или Дункана, были Хоган Рондо Кэрд, доктор медицины и биохимии, и Элис Ган Сервантес, доктор философии и молекулярный биолог. Оба родились в штате Манхэттен, как и их сын, единственный ребенок в семье. Доктор Элис Ган Сервантес была дочерью знаменитого биохимика, д-ра Гилберта Чинь Иммермана. Иммерман также приходился дедом д-ру Хогану Рондо Кэрду, отцу Джефферсона. Таким образом, Иммерман является и дедом, и прадедом Джефферсона Сервантеса Кэрда.

Как вам хорошо известно, Органический департамент лишь совсем недавно открыл, что Иммерман, еще будучи молодым, разработал в своей лаборатории культуру, которую мы теперь называем «эликсир», или ФЗС, то есть фактор, замедляющий старение. Человек, получивший это средство, стареет в семь раз медленнее. Младенец, который в естественных условиях прожил бы сто сублет, будет жить семьсот, получив это средство при рождении. А поскольку система мира дней уже продлила его жизнь до семисот облет, он проживет 4900 облет.

Если бы этот гипотетический младенец жил каждый день, он дожил бы до семисот облет. Или семисот сублет, поскольку в его случае объективное время ничем бы не отличалось от субъективного. В течение его жизни Земля совершила бы семьсот оборотов вокруг Солнца.

Можно сказать, что Иммерман был доктором Фаустом Новой Эры. В его руках было открытие, которое могло стать и величайшим благом, и величайшим проклятием для человечества, в зависимости от точки зрения. Для отдельного человека это был бы дар Божий, если вы простите мне столь тенденциозное выражение. Видит Бог, слишком много граждан все еще верит в Бога. А многие верят также в астрологию, гадание, в привидения, ангелов, демонов, в колдовство и выигрыш.

Для общества же в целом это могло стать проклятием. Мы (под «нами» я подразумеваю прошлых и нынешних всемирных советников) удерживаем прирост населения Земли на нуле. Нам удалось даже, как известно вам и неизвестно общественности, снизить количество населения с десяти миллиардов, как было тысячу облет назад, до теперешних двух миллиардов. Но население (все население, за исключением самых высокопоставленных лиц в правительстве) по-прежнему верит, что на Земле живет десять миллиардов человек. Мы совершили это, движимые высшими этическими ценностями, ради блага людей и блага Земли.

Благо Земли — то же самое, что благо людей. Никогда больше не позволим мы нашей планете стать голой и отравленной, грозящей вымиранием человеку, как это было в начале двадцать первого века по старому стилю.

Итак, у Иммермана был выбор: сделать свой эликсир, или ФЗС, достоянием гласности или сохранить его в тайне. Но он выбрал третий путь: принял эликсир сам и дал его своей жене и детям. Его жена поклялась хранить тайну ФЗС, такую же клятву принесли и дети, став взрослыми. Впоследствии эликсир получили и более дальние родственники, а затем и посторонние. Они сформировали ядро тайного общества, члены которого стали называть себя иммерами. Спустя какое-то время эта постоянно растущая группа стала преследовать политические цели. От них отпочковались другие тайные организации, контролируемые иммерами, но ничего не знающие ни о ФЗС, ни о своем происхождении.

Из того, что мы выяснили по делу Кэрда-Дункана и Сник, следует, что Иммерман решил исчезнуть. Он выглядел намного моложе своих сверстников, и ему нужно было симулировать смерть, прежде чем принять новое имя (его жена погибла в результате несчастного случая).

Он подготовил копию своего тела, вырастив ее в своей лаборатории (это учреждение было государственным, находилось под его управлением) и устроил «аварию», частично повредившую искусственное тело, которое опознали как его труп.

Хотя сейчас ведется активное следствие с целью выловить фальшивые вводы в банки данных и фальшивые имена, которыми он пользовался, результатов мы пока не получили. Возможно, и не получим. Как я уже указывал в предыдущих рапортах, контроль над информацией и пристальное наблюдение за гражданами дает нам большую власть. Но контроль над информацией — это палка о двух концах. Мы используем его для управления торговлей, транспортом, распределением ресурсов, а также для защиты граждан от самих себя и от других. Но преступники используют банки данных в своих целях. Фальшивые вводы информации, как правило, обнаруживаются, но могут, безусловно, быть и случаи полного успеха. Сколько таких случаев имело место, нам, разумеется, неизвестно.

Иммерман исчез, превратившись в кого-то другого, но продолжал руководить иммерской организацией. Потом он расстался со своим новым именем — возможно, путем еще одной «смерти» — и стал Дэвидом Джимсоном Анандой. Это произошло в местности, которая в древности называлась Албанией, а ныне является частью Юго-Восточного Европейского департамента. Вам известно, каким образом он из квартального в Тиране сделался членом Всемирного Совета. Его колоссальную изобретательность подтверждает тот факт, что его биография неоднократно и скрупулезно изучалась по мере его служебного роста, но никто не обнаружил, что это подделка.

Как только он стал всемирным советником, он сконструировал секретную систему управления телевизионными каналами. Мы до сих пор не знаем, как он это сделал, и не знаем, где помещается эта система. Теперь мы, правда, в состоянии прервать ее передачи, но нужно еще определить, откуда они исходят. Предполагается, что станция установлена на одном из семи тысяч спутников связи. Если так, то ее монтировали космические специалисты, и сейчас все, кто мог иметь к этому отношение, подвергаются обработке туманом правды.

Однако проверка показала, что трое вероятных кандидатов умерли как раз в тот период, когда могла быть установлена передающая система. Виновником мог быть один из них или все трое. Если так, то нам не повезло. Возникает также вопрос, насколько реальны эти три смерти, и в этом направлении ведется следствие.

С какой целью Иммерман-Ананда установил эту систему, нам неизвестно. Возможно, это входило в какой-то его план или же Ананда, хотя это представляется невероятным, замышлял стать диктатором мира.

Какой бы ни была причина, он, конечно, не ожидал, что кто-то вырвет у него тайну места и назначения станции, чтобы воспользоваться ею в своих собственных целях. И что этим кто-то будет его же отпрыск, Джефферсон Сервантес Кэрд, он же Дункан и пр.

В определенном возрасте, скорее всего лет в восемнадцать, Джефферсону Кэрду рассказали об иммерах и о ФЗС. Он принес присягу, связавшую его двойным узлом — ведь если бы он предал иммеров, он предал бы и своих любимых родителей. Кроме того, насколько мы разобрались в характере Кэрда, узнанное вызвало у него азарт и желание сыграть в организации активную роль. Закончив Южный Манхэттенский колледж, он поступил в Манхэттенскую Органическую Академию и при выпуске получил множество похвальных отзывов. Темой докторской диссертации он избрал психологический профиль и биохимию мозга дневальных. Оглядываясь назад, мы видим, каким дурным предзнаменованием это стало для Сообщества.

Иммеры давно уже занимались продвижением своих людей на видные должности в правительстве. Кэрд в качестве органика имел возможность узнавать заранее, когда иммерам грозила опасность обнаружения, и предупреждать их об этом. Мы не знаем точно, когда он принял на себя роль курьера организации. В его обязанности входила доставка межтемпоральных сообщений — устно или на кассетах, передаваемых из рук в руки. Кэрд стал дневальным. Для этого ему нужны были разные документы на каждый день. Фальшивые биографические данные, на которых базировались эти документы, были введены в банки данных с помощью процедуры, до сих пор не раскрытой органиками..

В этот ранний период жизни обнаружилась одна из особенностей Кэрда, ставшая открытием как для него, так и для руководителей иммерской организации.

Сначала он просто жил каждый день под иным именем. Но потом стало ясно, что Кэрд не просто играет эти роли. Он по-настоящему стал каждым из этих людей. И хотя они значительно отличались и друг от друга, и от самого Кэрда, он был каждым из них. В среду он был Тинглом, банкиром данных; в четверг Дунским, тренером по фехтованию; в пятницу Реппом, телесценаристом, продюсером и актером; в субботу Омом, опустившимся субъектом, барменом на полставки; в воскресенье отцом Томом Зурваном, полусумасшедшим уличным проповедником, и в понедельник Ишарашвили, смотрителем Центрального парка.

Но в каждой из этих личностей сохранялся примерно один процент от Кэрда. Этого было достаточно, чтобы он мог регулярно переходить изо дня в день и выполнять свою функцию курьера.

Родители Кэрда погибли — утонули на своей яхте близ острова Лонг-Айленд. Катастрофа произошла в исключительно ненастную, штормовую погоду. Спутники не имели возможности наблюдать за ними, а сигналы с борта перестали поступать. Яхта затонула, но неделю спустя были обнаружены разбухшие трупы обоих супругов. Это могли быть и искусственно выращенные тела. Родителям Кэрда по неясной нам причине — Кэрду она, очевидно, тоже неизвестна — могло понадобиться «исчезнуть». Возможно, они начали где-то новую жизнь с поддельными документами.

Еще будучи в Академии, Кэрд женился и получил лицензию на одного ребенка. Его дочь в данное время живет в Манхэттене и преподает историю. При ее допросе с применением ТП выяснилось, что она ничего не знает о ФЗС и об иммерах.

Вторая из особенностей Кэрда, уникальная особенность, можно сказать — это его врожденная или приобретенная способность противостоять так называемому туману правды, ТП. Кэрд способен лгать, подвергаясь действию ТП и в аэрозольной форме, и в форме инъекции. Он находится в бессознательном состоянии и все-таки лжет. Он обманывает даже электронные приборы, регистрирующие такие верные признаки уклончивости и стресса, как электрическая проводимость кожи, химический состав крови, мозговые волны и движения глазного яблока.

Кэрд-Дункан, похоже, способен под действием ТП лгать не только другим, но и себе самому.

Пантея Пао Сник — дочь манхэттенских офицеров-органиков. Она выбрала профессию своих родителей и незадолго до событий, приведших к ее встрече с Кэрдом, получила звание детектива-майора. У нее был отличный послужной список, и руководство считало ее очень способным детективом. То, что ей в порядке редкого исключения выдали темпоральную визу, свидетельствует о высоком доверии, которым Сник пользовалась у начальства.

Сник получила задание выследить женщину-дневальную по фамилии Даблдэй. О том, что произошло потом, вы знаете. Это запутанная история, но в ходе событий Кэрд (и его двойники) стал опасен для иммеров. Сник была захвачена иммерами в плен, и Кэрд воспротивился идее ее убийства.

Сам Иммерман, то есть Дэвид Джимсон Ананда, прилетел из Цюриха в Манхэттен, чтобы лично заняться этим делом. Родственных чувств он был, как видно, лишен, поскольку обрек собственного внука на смерть. Но Кэрд бежал сам и спас Сник.

В то время Кэрд был уже близок к психическому срыву. Все его двойники пытались захватить власть, оттеснив других. Преследуемый и органиками, и иммерами, Кэрд впал в состояние временной кататонии и был арестован органиками.

После допроса Сник были арестованы и допрошены под ТП несколько других иммеров. Гражданин среды полковник Паз рассказал при этом все, что знал. Ему, разумеется, не больше нашего было известно, что Ананда — это Иммерман, не знал он и того, что Ананда в Манхэттене. Но органикам удалось захватить некоторое количество иммеров низшего ранга, и показания, данные Пазом и остальными, открыли нам глаза на общество иммеров.

К сожалению, мы были вынуждены горгонизировать Сник и поместить ее на склад в безлюдной местности Нью-Джерси. Она слишком много знала и слишком сочувствовала своему спасителю Кэрду, чтобы на ее молчание можно было полагаться. Главной причиной ее устранения был ФЗС. Общественность не должна была знать о нем. Узнав об эликсире, массы стали бы требовать его, и последствия в конечном счете стали бы пагубными для всего общества. По иронии судьбы мы вынуждены были в этом пункте согласиться с Иммерманом. Но у себя в Совете мы решили разделить ФЗС между собой и дать его тем из наших детей, кому можно доверять.

Теперь, вследствие того, что Кэрд обнародовал формулу ФЗС и она разошлась по всему миру, мы оказались в очень трудном положении. Следует ли нам признать, что формула верна? Или мы должны отрицать это и заявить, что это всего лишь преступный розыгрыш, несущий, возможно, в себе опасность? Или, в ответ на бурные требования граждан, дать им этот самый ФЗС? То есть это они будут считать, что получили ФЗС. Это может быть какое-то безвредное вещество, которое поможет людям поверить, что теперь они проживут в семь раз дольше. К тому времени, когда они поймут, что стареют не медленнее, чем раньше, пройдет по меньшей мере десять субъективных, или семьдесят объективных, лет. И вину за это можно будет свалить на Кэрда.

Вернусь к фактам его истории. Пока мы вели дебаты, что делать с Кэрдом, он бежал из здания, побег из которого считался невозможным.

Кэрд горазд на выдумки всякого рода, как и подобает герою авантюрных историй. Это его качество тоже вызывает в массах восхищение и прибавляет блеска его мятежной славе.

Похоже, он снова изменил свою личность перед побегом из Манхэттена в леса Нью-Джерси, и эта новая личность именуется Уильям Сент-Джордж Дункан.

Он стакнулся с отверженными, с лицами, которые стали дневальными по разного рода преступным причинам. Они скрывались в древних туннелях под складом — тем самым, где хранилось окаменелое тело Сник. Кэрд нашел ее и раскаменил. В этот же период он, чтобы окончательно сбить нас со следа, умудрился вырастить в государственной лаборатории, размещенной поблизости, копию своего тела. Эту копию он искусно выдал за свой труп, оставшийся на месте схватки с офицером-органиком. При этом Кэрд убил и офицера.

Кэрд, Сник и их спутник (см. в Индексе «падре Кабтаб») пробрались в штат Лос-Анджелес. Там они вступили в контакт с одной подпольной группировкой. У нее несколько названий, но я буду пользоваться лишь одним, СК. Это означает «Старый Койот». Никто из членов СК, за исключением разве что высшего руководства, ничего не знал об иммерах или ФЗС. СК был только орудием в руках иммеров.

В конце концов всемирный советник Ананда, то есть Иммерман, обнаружил, где скрываются Кэрд, Сник и Кабтаб. Сначала он распорядился их убить, а затем почему-то велел доставить в свою секретную резиденцию на 125-м этаже Башни Ла Бреа. Даже лос-анджелесские генералы-органики каждого дня не знали об этой тайной квартире члена Всемирного Совета.

Пленники каким-то образом вырвались на свободу. Падре Кабтаб при этом погиб, но Сник и Кэрд-Дункан перебили всех, кто был в квартире, за исключением двоих: Иммермана и его сообщника Каребары. Кэрд-Дункан применил к своему деду ТП и получил от него различную информацию, в том числе и о подпольной системе телевещания, которую Иммерман-Ананда создал много сублет назад. Запустив механизм передачи своих мятежных посланий по каналам видеовещания и автоматической распечатки, Кэрд-Дункан позвонил в ближайший органический участок и сказал дежурному офицеру, что в такой-то квартире совершено убийство. Офицер пришел в недоумение, поскольку в регистре этажа квартира значилась незанятой. Однако он все же послал туда нескольких органиков промежуточной смены.

Кэрд-Дункан и Сник покинули квартиру через ангар и ведущий на крышу люк до прибытия органиков, которые выжгли замок единственной входной двери. Очевидно, Кэрд сообщил органикам об убийстве для того, чтобы отдать Иммермана-Ананду в наши руки живым. Кэрд имел все основания ожидать, что мы применим к его деду ТП и после будем вынуждены открыть всему миру грандиозный обман, осуществленный одним из членов Совета.

Он глубоко заблуждался. Правда об этом, если это будет в наших силах, никогда не выйдет наружу. Во всяком случае, генерал Коуэтт уведомлен, что Каребара и Иммерман-Ананда должны умереть в органическом госпитале или сразу по выходе из него. Генерал будет достойно вознагражден за скромность и четкое исполнение приказа.

Об «убийстве» всемирного советника Ананды и Каребары уже объявлено (в среду). В их смерти обвиняются Кэрд-Дункан и Сник. Насколько известно Органическому департаменту, в обществе не существует никаких подозрений относительно того, что их гибель следует приписать чему-то другому. То, что настоящее имя Ананды было Иммерман, также не будет раскрыто по причинам, которые мне нет нужды разъяснять.

Розыск Кэрда-Дункана и Сник продолжается. В данный момент мы не имеем понятия, где они находятся. Совершив несколько архипреступных деяний, как-то: одновременное раскаменирование всех жителей Лос-Анджелеса, уничтожение городского энергораспределительного центра, а несколько часов спустя также термионного конвертора, обслуживавшего все Западное побережье, они ушли от преследования и скрылись.

Их действия вызвали колоссальную неразбериху и хаос, причинив массу неудобств гражданам нескольких департаментов. Мировой огласки, которую получили эти события, избежать не удалось.

Кэрда-Дункана и Сник необходимо схватить — и быстро. Они, без сомнения, планируют предпринять новые атаки на Сообщество, надеясь вызвать этим неудержимую бурю недовольства — а возможно, и бунт. Я предлагаю убить этих архипреступников на месте, если только позволят обстоятельства. При отсутствии гражданских свидетелей с Кэрдом и Сник следует покончить немедленно. Если же гражданские свидетели будут присутствовать и преступники не окажут сопротивления при аресте, последних следует доставить в ближайший органический участок. Доверенному генералу будет поручено подготовить персонал и организовать «ликвидацию при попытке к бегству».

КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ.

ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ СТЕРЕТЬ.

Глава 5

Дункана редко захватывали врасплох. И он никак не ожидал, что на него кинется Пантея Сник.

Он нашел вход в пещеру на склоне горы. Аэромобиль в потоках дождя прошел через устье десятифутовой ширины. Футов через сорок снижающийся свод заставил Мобиль задевать днищем об пол, но он все-таки протиснулся в смежную пещеру. Там он развернулся и остановился у стены.

Фонарики осветили помещение, напоминающее внутреннее пространство коробки, на которую наступил великан. Каменный пол был усеян старыми костями, в основном оленьими и кроличьими. Слабый кошачий запах давал понять, что раньше здесь было логово пум. Дункан и Сник достали из багажного отделения фонарь, взятый с ганковского поста, надувные матрасы и компактные одеяла. Устраивая ночлег на полу около Мобиля, Дункан сказал:

— Будем спать, сколько влезет, и…

— Ну уж нет! — сказала она.

Фонарь наполнил пещеру светом — в таком, должно быть, плавают аквариумные рыбки. Сник сбросила с себя форму и стояла перед ним в своем практичном белье — пурпурной маечке и трусиках-бикини. Ее гладкие прямые волосы блестели, как мех котика, а темно-карие глаза словно светились в полумраке. Кэрду казалось даже — это, конечно, было одно лишь воображение, — что сквозь бронзовую кожу просвечивают тонкие кости ее высокоскулого черепа. У нее был красивый череп, если можно назвать череп красивым.

Она подняла руки и стянула с себя майку. У нее были маленькие, идеально круглые груди с огромными розовато-красными сосками. Потом она разлепила на боку свои трусики, открыв пучок необычайно густых, темных и блестящих волос.

Она кинулась на Дункана, словно пантера. Он не оказал сопротивления и упал вместе с ней на матрас. Очень скоро он с ее помощью освободился от всей одежды.

— Я никак не ожидал… — начал он.

— Заткнись! — И она закрыла ему рот своими губами.

После, лежа головой у нее на груди и обнимая ее правой рукой, он думал о том, почему она так внезапно в буквальном смысле овладела им. Раньше она не говорила и не делала ничего такого, из чего он мог бы понять, что хоть как-то привлекает ее в сексуальном плане. А в своем отношении к ней он сам не мог разобраться. Сначала ему казалось, что он в нее влюблен. Это, насколько он понимал, проистекало из того, что он любил ее в своих прежних воплощениях, которых не помнил. Но потом ее кровожадность оттолкнула его, и он решил, что ее любить нельзя. Как будто волевое решение может как-то повлиять на эмоции. А сейчас он ответил ей не только как мужчина, который рад удовлетворить свою похоть. Он слился с ней в экстазе, который дает одна только любовь.

Их обоих так трясло от всего, что они совершили сегодня, что только секс мог их разрядить.

Вскоре стало ясно, что этого не произошло, что они по-прежнему заряжены до отказа. Сник начала покрывать его поцелуями — и только соединившись еще четыре раза, они полностью опустели. Теперь они лежали тихо, все еще тяжело дыша, покрытые потом.

Дункан встал и вышел под дождь. Он долго стоял, морщась от холода, но чувствуя себя счастливым и очищенным. Мгновение спустя к нему присоединилась Сник. Близкие разряды молний заново воспламенили их. Сник восторженно завопила и опять обняла его. Они повалились на холодный камень и доказали, что не так опустошены, как им казалось.

Грозе далеко до нашего разгула, подумал он.

Дрожа, они вернулись в пещеру. Растерлись полотенцами, взятыми из багажника, и смазали колени, ободранные о камень, мазью из аптечки первой помощи. Потом жадно принялись за еду, и Сник все время весело болтала. Это была новость — обычно больше говорил он.

— Мы показали им, этим ублюдкам! — сказала она. — И еще покажем! Ввек нас не забудут!

— Это будет завтра, — сказал он, валясь на матрас и заворачиваясь в очень тонкое, но теплое одеяло. — Хочешь ко мне?

— Нет, я не могу спать, когда в постели есть кто-то еще.

Она наклонилась, поцеловала его и улеглась на свой матрас. Кажется, она заснула сразу, успев только пробормотать: «Так их растак».

Понять ее было нелегко. Она ненавидела тех, кто ее подставил, и не задумываясь поубивала бы непосредственных виновников, если бы представился случай. Но революционеркой она не была. Для нее жизнь раз в неделю и существующий строй были в порядке вещей. Ей хотелось только выпустить кишки коррумпированным чиновникам, которые надругались над ее преданностью и верой в систему.

Это не имеет значения, говорил себе Дункан. Все равно то, что она делает, идет на пользу революции, и ее помощь может приблизить конец мира дней.

Дункан вылез из постели поздним утром, застывший и с болью во всем теле. Сник спала, прижавшись щекой к подушке и приоткрыв рот. Он взял одну из банок, сорвал с нее крышку, и жидкость внутри сразу потемнела и вскипела. Прихлебывая кофе, он вышел из пещеры, потом вернулся. Когда он начал двигаться, Сник проснулась тоже, но еще не встала. Он открыл другую банку и подал ей. Она села и стала пить, закутавшись в одеяло. Потом спросила:

— Ну, что дальше?

— Дождь перестал, но все небо затянуто, а на западе черные тучи. Похоже, опять будет гроза. Если будет, мы вылетаем. Чтобы добраться до леса, нам надо пересечь миль десять открытого пространства. А в такую погоду нас никто не заметит, если мимо не пролетит патруль.

Она согласилась, что это разумно, и не стала спорить, когда он предложил вернуться в Башню Ла Бреа.

— Можно, конечно, скрываться в горах, и нас еще долго не поймают. Но ведь надо как-то им и досаждать. Им и в голову не придет, что мы вернемся в то самое место, откуда сбежали.

— Значит, играем по слуху?

Вопрос был риторический, и он не ответил.

Около часа они занимались гимнастикой, чтобы убить время. К тому времени ветер, довольно слабый с утра, окреп и засвистел у входа в пещеру. Спустя еще час в устье ворвался дождь. Раздался гром, усиленный эхом внутри горы. Поблизости ударила молния, и слышно было, как с треском рухнуло дерево.

— Не думаю, что патрули вообще вылетят, — сказал Дункан.

Им должно повезти, если только в них не ударит молния.

Спутники наблюдения должны быть уже настроены на электромагнитный поиск любых аэромобилей с величиной поля, равной дункановской. Их курс будет сверяться с трассами разрешенных полетов. Заметив незарегистрированную машину, приборы обнаружения передадут информацию о ней ближайшим постам органиков. И будут продолжать наблюдение, когда эскадрилья органиков выйдет на перехват подозрительного Мобиля.

Но во время грозы Дункан и Сник были в безопасности. Атмосферные разряды собьют детекторы с толку.

Иногда Дункану верилось, что он из числа тех редких людей, чей «персональный магнетизм» притягивает тихеноны. Это такие волновые частицы, открытые лжеучеными вроде астрологов и метафизиков, а названы они в честь Тихе, древнегреческой богини случая и судьбы. Вокруг отдельных индивидуумов тихеноны собираются, словно железные опилки вокруг магнита, повышая тем вероятность успешного исхода. Все это, конечно, чистое суеверие.

Однако удача пока что сопутствовала Дункану.

Тысячу облет назад вся эта местность была голой пустыней. Новой Эре понадобилось триста облет, чтобы размельчить камень, создать новую почву, заселить ее червями и прочими созидающими организмами, а потом насадить деревья. Прорыли русла рек и провели в них воду с гор. И теперь здесь, где когда-то простирались тысячи квадратных миль сухой, безжизненной земли, радовали глаз деревья и кустарники.

Под этими деревьями и шел мобиль, следуя к Лос-Анджелесу по более или менее прямой линии.

В три часа дня Дункан посадил мобиль под кровом большого хвойного дерева на склоне горы. Они нарезали ветки и прикрыли ими машину, оставив только узкий проход. Чуть повыше выступал наружу скальный карниз с нишей под ним, в которой можно было укрыться. Здесь они собирались пробыть до рассвета следующего дня.

Отсюда открывался хороший вид на башни Лос-Анджелеса и на движение водного и воздушного транспорта.

Часть дня они провели, сидя в мобиле и просматривая новости на телеэкранах. Дикторы утратили свою профессиональную невозмутимость, хотя и очень старались сдержать свое возбуждение и негодование. Говорилось, что за действия против Сообщества Земли, Западного побережья и штата Лос-Анджелес в частности несут ответственность двое преступников, Дункан и Сник (иногда их именовали архипреступниками).

Технику доставили во вторник поздно утром из штатов Сан-Диего и Сакраменто с помощью атомных дирижаблей и мощных аэромобилей, а смонтировали только под вечер. Однако пришлось еще ждать, когда заменят поврежденное оборудование в термионном центре. Только в одиннадцать вечера на Западном побережье восстановилась подача электроэнергии.

И лишь к десяти утра сегодня, в среду, в Лос-Анджелесе восстановился порядок. Раскамененных граждан всех дней, кроме среды, отправили обратно в цилиндры. Люди испытали шок, смятение и панику, оказавшись ожившими все сразу в темном городе. Лос-Анджелес превратился в настоящий сумасшедший дом, и его обитатели пережили худшие в своей жизни часы. Огромное большинство жителей не смогло покинуть квартиры, поскольку электрокодовые замки на дверях перестали действовать. Жилища, предназначенные для размещения обитателей одного только дня, оказались битком набиты людьми, не имеющими понятия о том, что происходит.

Кондиционеры остановились, и в квартиры перестал поступать свежий воздух. Лишние люди, вышедшие из цилиндров, быстро поглощали скудные запасы кислорода. Ганкам пришлось выжигать замки в дверях, чтобы освободить жителей. Этот процесс шел очень медленно, хотя на помощь был призван весь городской обслуживающий персонал. Не хватало лучевого оружия, чтобы ускорить работу, но вскоре прибыло подкрепление из Сан-Диего и Санта-Барбары.

При всем при том в городе царил ад кромешный, и сообщается о сотнях случаев умственного расстройства.

Суматоха все еще не прекратилась. Хотя гражданам было предписано явиться на работу, они были слишком потрясены, чтобы заниматься делами, как обычно.

Через каждые десять минут дикторы призывали своих зрителей не верить лжи, распространяемой двумя этими гнусными социопатами. Те, кому попали в руки их листовки, должны немедленно их уничтожить.

— Как же, ждите, — сказал Дункан. — Разве кто-нибудь устоит, чтобы не прочесть?

Дикторы оповещали также, что преступники все еще находятся на свободе. Но их арест неизбежен. Тем временем все граждане должны следить, не появятся ли они где-нибудь. Если кто-то заметит преступников, не надо пытаться задержать их. Дункан и Сник вооружены, опасны и не остановятся перед убийством. Нужно только уведомить органиков, которые и займутся их поимкой.

Сообщалось также вкратце о смерти Дэвида Джимсона Ананды, всемирного советника, и других, погибших в квартире Ананды на 125-м этаже.

— Значит, они убили его! — тихо сказал Дункан. Его это не удивило. Но много ли им удалось выудить из Ананды под ТП, прежде чем убить его?

Пока ни слова не было сказано о том, почему всемирный советник, имеющий резиденцию в Цюрихе, Швейцария, тайно прибыл в Лос-Анджелес.

— Ну вот, — сказал Дункан. — Весь город открыт для нас. Когда еще они заменят все замки. Мы сможем войти в любую квартиру.

— При том, что ганки и все горожане знают нас в лицо?

На экранах периодически появлялись их изображения, а ниже шли биографические данные.

— А мы найдем местечко, чтобы быстро спрятаться. Чертовски быстро!

Ближе к вечеру они уселись бок о бок на своих матрасах под каменным навесом. Некоторое время они молчали, и Дункан собирался с духом, чтобы заговорить о том, что заботило его весь день.

— Я не из робких, Тея, — сказал он наконец. — Я хотел бы знать… лучше уж, пожалуй, это высказать… мне нужно это знать.

— Что знать? — Она повернулась на сиденье лицом к нему, и Дункан понял, что она уже знает, о чем он ее спросит.

Глава 6

— Ты любишь меня?

Она поморщилась, однако не рассмеялась — уже легче.

— Не знаю. Что такое любовь, собственно говоря?

— Трудно дать ей определение. Но почти все люди знают, когда они влюблены.

Она поднялась с матраса и встала перед ним, потом присела на корточки.

— Я восхищаюсь тобой и питаю к тебе огромное уважение. Больше, пожалуй, чем к любому из мужчин, которых я знала, а я знала многих. Я полностью тебе доверяю и никогда тебя не предам. Могла бы я пожертвовать ради тебя жизнью? Не знаю. Если любовь проверяется готовностью отдать жизнь за любимого, то… я просто не знаю. Рискнуть жизнью ради тебя я готова. Я уже делала это много раз и, безусловно, сделаю опять.

Она помолчала. Где-то вблизи слышался хриплый крик сойки, и на ветру кружил ястреб.

— В постели ты более чем хорош. Но любовь, настоящая любовь, заключается не только в этом. Ты сам знаешь. Хотелось бы мне прожить с тобой всю жизнь и родить от тебя ребенка? — Она снова помолчала, прикусила губу и сказала: — Нет, не думаю. Эта мысль определенно не захватывает меня целиком, и я достаточно реалистка, чтобы знать, что в качестве обыкновенной жены и матери… ну, на стенку я, может, и не полезу, но и счастлива не буду. С другой стороны…

Он подождал продолжения и спросил:

— Что с другой стороны?

— Да не знаю я, — пожала плечами она. — Любить — значит сходить по человеку с ума, быть одержимой им. Говорят, это чувство проходит после долгих лет совместной жизни и сменяется более спокойным. Тебе просто хорошо со своим спутником, ты скучаешь, когда его нет и все такое. Но я и сейчас не испытываю такой одержимости. А ты?

— Я мог бы быть счастлив.

— Ты без ума от меня или нет?

— Не думаю, что это обязательное условие любви.

Она встала, отвернулась и стала смотреть на долину.

— А я думаю, что обязательное. Но я не одержима тобой в том смысле, который имела в виду. От мысли прожить с тобой всю жизнь меня не бросает в трепет — нельзя сказать, чтобы я не могла жить и без тебя. — Она быстрым движением повернулась к нему. — Надеюсь, я не причинила тебе боли. Но было бы нечестно сказать, что я тебя люблю так, как это понимаешь ты. По правде говоря, Дункан, если я и знаю, что такое любовь, то это любовь к моей работе. К той работе, которой я занималась, пока эти гады не отняли ее у меня. Ее я любила, она делала меня счастливой. Я и раньше жила с мужчинами, но из этого никогда ничего не получалось. Они только мешали… и быстро надоедали.

— Я больше не стану говорить с тобой об этом, — сказал он.

Она снова присела перед ним на корточки и взяла его большую руку в свои маленькие.

— Я обязана тебе жизнью. Но даже это не может заставить меня полюбить тебя так, как ты хочешь.

— Значит, друзья? — сказал он.

— Мы больше, чем друзья.

— О’кей. Мы больше чем друзья. Мне этого достаточно. Больше мы не станем поднимать эту тему… если ты сама не захочешь.

Она встала и ушла в лес.

Он чувствовал себя отвергнутым, хотя не имел на это никакого права. Право? А что это такое?

В этот момент на его мысленном экране возникло детское лицо. То же самое, что уже являлось ему недавно. Теперь он узнал его — это был он сам в возрасте пяти лет. В первый раз это было лицо мальчика лет десяти, и Дункан не был уверен, что это он был таким когда-то. Теперь он распознал свои черты в этом детском лице. Лицо было очень печальным.

Он потряс головой, и образ исчез.

Что, черт возьми, могла значить эта галлюцинации, или как там это назвать?

Начало умопомешательства?

Он не знал и ничего не мог с этим поделать.

В четверг, за час до рассвета, аэромобиль шмыгнул из леса в воду восточной части залива; Погрузившись так, что пилот, казалось, сидел в воде по горло, лодка медленно двинулась к Башне Ла Бреа. Небо все еще было облачным, но через несколько часов после рассвета обещали прояснение. Ганковских аэромобилей Дункан не видел, но миновал несколько больших надводных судов, везущих в город товары с грузовых кораблей, стоящих на рейде за пределами залива. Доставочные суда шли в свои гавани у оснований башен, чтобы разгрузиться.

Подойдя к гавани их башни, Дункан замедлил ход. Гавань образовывали два волнореза, идущие от башни, а третий, выгнутый, частично огораживал вход. Мобиль проскользнул в тихую заводь, где стояло несколько дюжин парусных и моторных лодок и две большие яхты. Над ней нависал второй этаж башни. Дункан провел Мобиль между двумя яхтами к плавучему причалу. За ним был вход в башню, сорокафутовой ширины арка, неярко освещенная.

Никого не было в этом месте, предназначенном для граждан высшего класса, которые могли иметь такие суда и платить за их стоянку.

Когда Мобиль подошел к причалу, Сник вылезла. Дункан дал лодке устную команду и тоже вышел. Лодка с откинутыми колпаками ушла под воду. Опустившись футов на пятьдесят и достигнув дна, она остановится и выключит двигатель.

Дункан и Сник немного задержались на причале — оба были в форме органиков, словно два офицера, имеющих полное право здесь находиться.

За огромной аркой, ведущей в башню, помещался большой спортзал. Через это неприветливое помещение они вышли в длинный высокий коридор. Из него вели двери в большие комнаты. В тех немногих, двери которых были открыты, помещался конференц-зал, большая каменаторская для посетителей или жертв несчастного случая, столовая, комната для игры в шахматы и гандбольный корт. Дойдя до служебных кабинетов, Дункан вошел в ближайший, но тут Сник, шедшая позади, сказала:

— Кто-то идет!

Он резко обернулся. Сник держала руку на пистолете, пока не вынимая его из кобуры. Послышался мужской голос, а вскоре и женский.

— Можно спрятаться здесь, — шепнул Дункан, — но вдруг они идут как раз сюда. Лучше выйдем, будто мы ганки и ищем беглецов.

— Может, они тоже ганки.

Он пожал плечами и вышел из двери в коридор. Женщина умолкла на полуслове, ахнула и приложила руку к груди. Мужчина тоже опешил.

— Как вы меня напугали! — сказала женщина. — Нельзя же так выскакивать на людей.

— Случилось что-то, офицеры? — спросил мужчина.

— Попрошу ваши удостоверения, — сказал Дункан.

— Эй, в чем дело? Мы идем на свою яхту. У нас сегодня выходной, вот мы и выбрались пораньше.

Дункан протянул правую руку, положив левую на пистолет.

— Мне необходимо взглянуть на ваши удостоверения.

— А вы знаете, кто мы? — покраснев, громко осведомился мужчина.

— Удостоверения, пожалуйста, — сказала Сник.

— Они не знают, — вмешалась женщина. — У них, должно быть, есть свои причины. Брось, Мэнни, не оказывай сопротивления властям.

Она сняла с шеи семиконечную звезду на цепочке и протянула ее Дункану. Мужчина, побагровев еще сильнее, несколько раз открыл и закрыл рот, но потом тоже снял свою звезду. Они, как и многие, носили нагрудные знаки с удостоверением в центре.

— Я тоже хочу посмотреть ваши удостоверения! — сказал мужчина. — Это мое право, как вам известно!

— Разумеется, — мирно сказал Дункан. — Когда мы проверим ваши.

Мужчина был примерно с него ростом, хотя и старше его, и здоров как бык. Женщина была на пару дюймов выше Сник. Оба носили длинную одежду свободного покроя, так что небольшая разница в размерах не имела значения. В случае нужды они со Сник смогут переодеться в их платье.

Оставив Сник с этой парой, Дункан вернулся в кабинет, нашел прорезь в стене и активировал голосом экран над ней. Запросил распечатку и вложил в прорезь обе карточки поочередно. Мгновение спустя он с распечатками в руке вышел в коридор и сказал на ухо Сник:

— Кажется, нам повезло.

Альберт Парк Лэйр и Дженевра Томата Кингсли занимали высокие посты в ИЭД, Импортно-Экспортном департаменте, который занимался в основном ввозом и вывозом пищевых и промышленных товаров штата Лос-Анджелес. Лэйр был первым заместителем генерального директора, а Кингсли заведовала секцией текущей статистики.

Они были мужем и женой и проживали на 125-м этаже. Их единственному ребенку было двадцать сублет, и он учился в экономическом колледже Беркли штата Сан-Франциско.

— У вас имеется прислуга? — спросил Дункан.

— Да, — сказала Кингсли.

— Сейчас слуги в вашей квартире?

— Нет, — дрожащим голосом ответила она.

Дункан вернул им ожерелья с удостоверениями и вместе со Сник отвел их в шахматную комнату. Супруги держались рядом, начиная нервничать. Мнимые органики тихо переговаривались в другом углу.

— Это клуб «Фок-мачта», — сказал Дункан, — только для элиты, сдается мне.

— Я требую, чтобы вы объяснили свое вопиющее поведение, — гневно сказал Лэйр, — и показали ваши удостоверения.

— Сейчас мы поднимемся в вашу квартиру, — сказал Дункан. — Если нам встретится кто-нибудь, кого вы знаете, ведите себя нормально. Не пытайтесь никого предостеречь, иначе вы оба будете убиты.

Лэйр опять побагровел и открыл рот, но не смог выдавить ни звука. Похоже было, что он вот-вот задохнется. Кингсли стала еще бледней.

— Вы не ганки! — наконец выговорил Лэйр.

— Ни слова больше, — предупредил Дункан, — отвечайте только, если с вами будут здороваться.

— Вам это так не пройдет! — сказал Лэйр. — Я…

Дункан двинул его кулаком в живот. Лэйр скрючился, схватившись за место удара, и заклокотал. Выпрямившись, он беззвучно зарычал, но мирно пошел по коридору вместе со всеми. Он весь дрожал, и Кингсли тоже.

Они вошли в лифт, предназначенный для жителей 125-го этажа. Пока что все идет как надо, подумал Дункан. Остановок не будет до самого верха, если только лифт зачем-нибудь не остановят органики. Причина для такой остановки не приходила ему в голову, но ганки могли быть и наверху. И они там действительно были.

Он увидел их, как только вышел из кабины — Сник он велел остаться внутри с пленными, пока он не проверит коридор. Ганков было двое, мужчина и женщина, и они были в патрульной форме. Их кобуры были застегнуты на липучку, и они, похоже, никуда не торопились.

Дункан сказал в сторону лифта так, чтобы ганки, бывшие в сотне футов от него, не услышали:

— Впереди Твидлдам и Твидлди[37]. Обычный обход, по-моему. Выходите. Прожги этих двоих, если вздумают фокусничать. А я позабочусь о тех двоих.

— Ведите себя так, словно от вашего поведения зависит ваша жизнь, — сказала Сник Лэйру и Кингсли, — потому что так оно и есть.

Ганки замедлили шаг, увидев Дункана. Он обернулся к ним лицом, пока все остальные выходили из лифта, изобразил на лице улыбку и пошел вместе со Сник следом за пленниками. Лэйр и Юшгсли с одеревенелыми шеями и спинами шагали, как роботы.

— Никаких подмигиваний, никаких гримас, ничего, что может привлечь внимание, — шепнул им Дункан.

Супруги были до крайности напуганы и близки к панике. Чего доброго, начнут звать на помощь, ухватятся за ганков или просто бросятся бежать. Маленькая процессия поравнялась с ганками, которые приветственно кивнули пленникам. Значит, Лэйр и Кингсли знают их в лицо? И то, что они не ответили на приветствие, удивит и даже насторожит ганков?

Дункан тоже кивнул, проходя мимо. В спине у него возникло такое ощущение, точно призрачная рука намалевала на ней мишень с яблочком в самой середине хребта.

Его так и тянуло оглянуться, но он удержался. В дверях всех квартир зияли дыры с черными краями на месте выжженных замков. На стенных экранах широкого, с высоким потолком коридора светились разные орнаменты, пейзажи, а порой сцены из исторических теледрам. Все это программировалось жильцами сегодняшнего дня. Завтра картинки будут другие.

Дункан оглянулся только тогда, когда Лэйр и Кингсли остановились перед дверью своей квартиры. Ганки уже ушли. Однако потом они могут вспомнить, что видели на 125-м этаже парочку, очень походившую на двух архипреступников.

Лэйр просунул пальцы в дыру на месте замка и сдвинул дверь вбок.

— Вы сказали, что слуг сегодня не будет, — заметила Сник. — Для вас же лучше, если вы не солгали.

— Я не настолько глупа, — ответила Кингсли.

Сник вошла первой, доставая на ходу пистолет. Дункан сделал хозяевам знак пройти вперед, а сам осмотрел коридор и тоже вошел, закрыв за собой дверь. В коридоре никого не было.

Просторный холл квартиры был застелен толстым ковром с древним индейским орнаментом, что соответствовало вкусу четверговых жильцов, Лэйра и Кингсли. Но жильцы пятницы, если этот узор им не нравился, могли переделать его по своему вкусу. Для этого достаточно было перенастроить стенные экраны и дать им соответствующую команду.

Дункан оставался с хозяевами в холле, пока Сник обыскивала квартиру. Вскоре на стене холла вспыхнул квадрат с ее улыбающимся лицом.

— Входи. Все вроде бы в норме.

Они вошли в гостиную, очень большую по меркам среднего гражданина. Стены были серые, потому что экраны бездействовали. Лэйр и Кингсли, повинуясь приказу Дункана, сели рядом на диване. Сник вошла к ним из столовой.

— Можешь посмотреть сам, если хочешь — в общем, тут две спальни, большие персональные шкафы, две ванные, маленький спортзал, каменаторская, детская с двумя кроватками и колыбелью — в каменаторах находится пятеро детей, — комнаты для активных и настольных игр и громадная кухня. Не такой шик, как у Ананды, но они все-таки не всемирные советники.

— Вы ожидаете сегодня гостей? — обратился к хозяевам Дункан. — Назначены у вас какие-то встречи вне дома? Возможно, кто-то ждет от вас звонка? Или должен позвонить вам?

Оба отрицательно покачали головой.

— За покупками не собираетесь? Продукты вам доставить не должны?

— Нет, — сипло ответила Кингсли. — Сегодня последний день нашего трехдневного уик-энда. Можно мне попить воды?

Дункан кивнул, и Сник отвела женщину в ванную. Настала недолгая тишина, во время которой Лэйр безуспешно старался переглядеть Дункана и наконец спросил:

— Что происходит? Вы не настоящие ганки, это ясно.

Вместо ответа Дункан активировал голосом экран-полоску и запросил двадцать восьмой канал. На стене загорелись два трехфутовых квадрата. В левом диктор читал утренний четверговый выпуск местных и мировых новостей. В правом показывались изображения Дункана и Сник с информацией о них внизу, поверх которой шла более бледная белая надпись: НАГРАДА ЗА ИНФОРМАЦИЮ, КОТОРАЯ ПРИВЕДЕТ К ИХ АРЕСТУ, — 30 ТЫСЯЧ КРЕДИТОВ.

Лэйр вытаращил глаза и побледнел.

— Так вы?..

— Они самые, — кивнул Дункан.

Он хотел успокоить Лэйра и сказать, что им с женой не причинят вреда, если они не окажут сопротивления И уже открыл было рот, но не сказал ни слова. Детское лицо, его собственное лицо, снова возникло откуда-то со дна сознания, словно призрак из-под земли. Раньше оно было печальным. Теперь его искажало… что? Горе? Или ужас?

Образ померк.

— Что с тобой? — сказала Сник.

Глава 7

— Так, ничего. Просто мысль…. мелькнула и пропала. Может, еще вернется.

Почему он не сказал ей о своем видении?

Потому что не ведал, что оно означает, и она ничем не могла ему помочь. У нее только зародилось бы сомнение, способен ли он выстоять в их борьбе за выживание. Если этот детский образ — признак умственного расстройства (о Господи, только не это!), Сник будет беспокоиться не только о том, как уйти от погони, но и о нем. И это притупит лезвие острейшего кинжала, именуемого Сник.

Если галлюцинация — или что бы это ни было — участится настолько, что станет серьезной помехой в мышлении и поведении, тогда он расскажет Сник, в чем дело. А до тех пор лучше избавить ее от лишней проблемы.

— Вы двое, — обратился он к хозяевам, — идемте со мной в каменаторскую. Но сначала отдайте удостоверения.

Они встали с дивана.

— Что вы собираетесь с нами сделать? — спросила Кингсли, а Лэйр заявил: — Вы за это ответите! Мы не какая-то мелкая сошка, учтите!

— Учел, — сказал Дункан. — Давайте карточки.

Бледные и дрожащие, они подчинились приказу. Сник шла впереди, Дункан замыкал процессию. Они вошли в помещение, где стояло четырнадцать вертикальных серых цилиндров и три ящика, похожих на гробы. Все эти емкости имели дверцы с большими круглыми окошками. Из двенадцати смотрели на противоположную стену окаменелые лица, а трое малых детей смотрели из своих ящиков в потолок. Сник открыла дверцы пустых цилиндров и знаком велела Кингсли и Лэйру войти в них.

Лицо женщины выразило облегчение — она поняла, что ее не убьют. Мужчина крикнул из своего цилиндра, прежде чем Сник закрыла дверцу:

— Гнусные подонки! Я буду присутствовать, когда вас каменируют навеки, и я…

Сник повернула диски у основания цилиндров, и двое моментально превратились в статуи — молекулярное движение в их организмах приостановилось, и тела отвердели и остыли. Глаза и лица приобрели мертвое выражение. Но когда энергия вновь поступит в цилиндры, эти люди оживут, станут теплыми, и их глаза увидят свет, а не тьму.

Дункан вернулся в гостиную и взял с дивана карточки-удостоверения. Сник открыла персональный шкаф каменированной пары и стала рыться в нем, а Дункан пошел на кухню, задняя стенка которой примыкала к кухонной стене другой квартиры. Поставив свой пистолет на ПЛАМЯ, БР (близкое расстояние), он начал прожигать стену на глубину четырех дюймов. Когда к нему пришла Сник, привлеченная смрадом горелого пластика, он уже прорезал очертания запасного выхода. Теперь достаточно было прожечь дерево и пластик еще на дюйм, чтобы выбить этот прямоугольник и оказаться на кухне соседней квартиры.

Сник не стала спрашивать, зачем он это делает. И так понятно — если ганки атакуют их со стороны передней двери, они уйдут через заднюю.

— Возможно, я попусту трачу энергию, — сказал он. — Но у каждого кролика в норе есть запасной выход.

— У братца Кролика был и не один.

— Мы больше не братцы Кролики. Мы братцы Волки.

Дункан вызвал на стенной экран справочный канал № 231.

Для начала он запросил, где хранятся в Башне Ла Бреа жестянки с краской. Но подобная информация, очевидно, не предназначалась для широкой публики. На экране без всяких объяснений появилась надпись: В ЗАПРОСЕ ОТКАЗАНО.

Дункан тихо выругался, постоял, нахмурившись, несколько мгновений, потом сунул в прорезь карточку Лэйра и повторил запрос. Теперь он получил ответ. Лэйр, как сотрудник Импортно-Экспортного департамента, имел право на доступ к этой информации.

Краска хранилась на шестых этажах каждого сектора.

Дункан Запросил, имеется ли в наличии F-аэрозоль, служащий для нанесения металлического покрытия на металл или пластик. Да, в данный момент на складах имелось двенадцать тысяч баллонов, и четверть из них — с черной краской. Мгновение спустя поступила распечатка с планами складов и устройством их систем безопасности.

— Зачем тебе? — спросила Сник, которая уже села завтракать.

— Чуть ли не на каждом углу каждой улицы в каждом городе мира стоит столб с телемонитором.

— Еще что новенького скажешь?

— Побрызгай эти экраны F-аэрозолем, и они ослепнут. Больше того, эту краску нельзя ни соскоблить, ни смыть. Значит, каждый испорченный экран придется заменять.

— А кто же будет поливать их краской? Это что, еще один способ нацепить колокольчик на кота?

— Пример подам я.

— И тебя тут же арестуют.

— Мне осточертело все время бегать и драться только тогда, когда это нужно для самозащиты! — вспыхнул он.

— Остынь. Если ты выйдешь на улицу и польешь один монитор, ну пусть дюжину, ганкам это большого ущерба не нанесет.

— Это будет камень, брошенный в воду. От него пойдут круги, и мне начнут подражать. Станут швырять все больше камней, круги от них пересекутся и вызовут бурю.

Сник поставила на стол два подноса с едой, сказав:

— Сядь и поешь. А то горючее кончится.

— Сейчас, минутку. — Он взмахнул руками, как орел крыльями перед взлетом. — Правительство старается насколько возможно изолировать один день от другого. Но существуют вполне законные пути сообщения между днями, без которых нельзя обойтись. Такую связь держат в основном департаменты и промышленные предприятия, но в некоторых случаях общаются и частные лица. Все, например, могут оставить сообщение для прошедшего или следующего дня.

Обычно это делается, когда какой-то из дней оставляет квартиру недостаточно чистой и опрятной.

Не меньше половины жителей Земли уже получило распечатки нашей телепередачи. И вторая половина не замедлит о них узнать. Кроме того, могу поспорить, что иммеры и их дочерние организации — не единственные в мире. Другие подпольные группы тоже получат наши сообщения и захотят действовать. И если мы, скажем, подадим пример саботажа, залепив краской мониторы, они сделают то же самое. А множество недовольных последует за ними или найдет иные способы выразить свое недовольство правительством и насильственным разделением дней. Особенно если правительство будет продолжать твердить, что ФЗС не существует. — Он сердито посмотрел на Сник, сжимая и разжимая кулаки.

— Что ты мне лекцию читаешь? Я уже ухватила твою мысль.

— Извини, что я так завелся. Одни, без помощи, мы многого не добьемся — тут нужна организация, запустившая свои щупальца в правительственные круги.

— Послушать тебя, это спрут какой-то, — засмеялась она.

— Правительство — вот кто настоящий спрут. Нам нужен свой, чтобы сразиться с правительственным. Есть, к примеру, СК…

— Люди которого попытались убить нас, когда мы стали для них опасны.

— Да, но дед ведь сознался, что во главе стоял он. Теперь он умер. Значит, СК или разбежится в испуге, или власть возьмет кто-то другой. Этот другой поймет, что ситуация изменилась, и может захотеть восстановить с нами связь.

— Вряд ли.

— Но вероятность все же есть. Это единственная организация, о которой мы знаем. Поэтому…

— Что поэтому?

— Ими, мне кажется, нам и следует заняться.

Сник слушала его, не прерывая, потом пожала плечами:

— А что нам еще остается? По крайней мере, в текущий момент.

Четверг прошел без происшествий, хотя Дункан и Сник чувствовали себя не совсем спокойно. Несмотря на заверения Лэйра и Кингсли, им могли позвонить друзья или кто-то из сослуживцев. В промежутках между физзарядкой, сном и едой беглецы смотрели новости. В основном их интересовало, как продвигается их розыск. Ничего нового они не услышали, хотя дикторы и официальные органические сводки старались уверить, что дело движется.

Вскоре после полуночи беглецы тепло встретили жильцов пятницы, вышедших из своих цилиндров. Протесты ожившей пары не нашли у них сочувствия. Дункан допросил их с помощью баллона с ТП, взятого в Университетской Башне. Оказалось, у них сегодня выходной, и они, как и четверговая пара, собираются выйти на лодке в залив. Позже они планировали пойти с друзьями на театральный спектакль с живыми актерами на 123-м этаже.

Дункан заставил их позвонить и отменить встречу. После этого их загнали обратно в цилиндры и горгонизировали.

За ужином Дункан сказал:

— Сдается мне, Тея, что мы не сможем долго оставаться в этой квартире. Что, если у завтрашних жильцов не выходной, а рабочий день? У них есть ребенок, и у жильцов последующих дней тоже есть дети. Вдруг они ходят в школу? Заявления родителей о том, что дети заболели, будет недостаточно. Школа сразу пришлет врача, чтобы удостовериться.

— Я тоже об этом думала, — сказала она. — А почему бы нам не перебраться в квартиру Ананды?

С минуту он пялил на нее глаза, потом усмехнулся:

— Вот уж, что называется, смелая мысль! Это последнее место на свете, где нас будут искать!

Оставив недоеденную тарелку, он вызвал на экран план 125-го этажа. Квартира Ананды по-прежнему значилась незанятой. Она помещалась у запасной лестничной клетки, выходящей в будку на крыше, за которой они со Сник совсем недавно прятались. От них до того места надо было пройти почти полмили по коридорам. На пути их ждали мониторы, а возможно, и ганки.

Они предполагали, что каждый монитор в Лос-Анджелесе — а возможно, и на всем Западном побережье — настроен на их автоматическое опознание. Ганки, конечно, тоже изучили их изображения, а прочие граждане скоро увидят их в новостях. Дункан и Сник к этому времени уже открыли свои персональные шкафы, пользуясь удостоверениями жильцов, которые сняли с шеи у всех каменированных и раскаменили в кухонном устройстве для размораживания продуктов. Из париков, которые теперь были в моде как у мужчин, так и у женщин, они выбрали два. Поверх формы они надели длинные платья, а на голову — широкополые шляпы. Потом поупражнялись в хождении измененной походкой. Сник чуть подгибала колени и старалась не размахивать руками, а вдобавок немного горбилась. Дункан шагал на негнущихся ногах, держа локти поближе к телу.

Понаблюдав друг за другом в гостиной и в холле, они ввели кое-какие поправки — например, уменьшили ширину шага. Дункан чуть задрал подбородок, а Сник склонила голову влево. Еще она накрасила губы, чтобы сделать рот побольше, и оба запихнули ватные тампоны под верхнюю губу.

Глава 8

В четыре тридцать вечера, неся наплечные сумки, где лежали ганковские шлемы и другие вещи, они вышли из квартиры. В коридоре было много людей, возвращающихся с работы. Дункан так и замер, увидев четырех ганков в той стороне, куда шли они со Сник. Но те прошли мимо, спеша, как видно, по серьезному и неотложному делу.

Через пятнадцать минут Дункан и Сник добрались до квартиры Ананды. Дыра от замка была закрыта пленкой с напыленным на нее быстросохнущим цементом. Дверь крест-накрест перечеркивали две приклеенные концами к стене широкие зеленые ленты, на которых белыми буквами было написано: ОРГАНИЧ. ДЕП-Т.

Для законопослушных граждан этого было достаточно. Им не нужно было разъяснять, что вход сюда воспрещен.

Взглянув на печати, Дункан и Сник прошли мимо. Монитор в дальнем конце коридора отметит, как они открывают дверь на лестницу. Это не страшно, если только монитор не получил команды передать сигнал тревоги на ганковский пост, когда кто-то воспользуется этим выходом. Лестницей почти никто не пользуется, и дежурный ганк, увидев, как это делают они, может заинтересоваться. Но Дункан не видел резона, по которому монитор стал бы оповещать компьютер о гражданах, открывающих эту дверь.

Они поднялись по широченной лестнице в будку на крыше. Здесь мониторов не было, и они спокойно сняли с себя верхнюю одежду и парики, потом надели шлемы и уложили снятые вещи в сумки. Над крышей дул средней силы ветер, и высоко в небе летели на восток легкие облака. Вокруг никого не было, и Дункан со Сник прошли к люку над ангаром Ананды. Он, как и входная дверь, был опечатан зелеными перекрещивающимися лентами с надписью ОРГАНИЧ. ДЕП-Т.

Чтобы открыть люк, надо было перерезать ленты. Сник прожгла замок узким лучом своего пистолета. Дункан встал на колени и просунул тонкий ножик в щель между крышей и краем люка. Крышка была сделана из тонкого и легкого, но прочного пластика. Дункан отжал ее настолько, чтобы просунуть в отверстие пальцы. Сник помогла ему, и крышка отъехала вбок. Они открыли ее ровно настолько, чтобы пролезть. Сник повисла на руках, держась за край, и спрыгнула на пол.

Все это зарегистрируют спутники-мониторы. Ну и пусть — лишь бы они не были запрограммированы включать тревогу, заметив что-либо подозрительное в этом районе. Такое было вполне возможно, но приходилось идти на риск.

Сник приставила к люку лестницу. Спустившись по ней, Дункан воткнул нож снизу в крышку люка и потянул. Крышка закрылась. Он присоединился к Сник, и они с пистолетами в руках обшарили каждую комнату. Там осталось множество следов боя, который шел у Ананды в вечер их побега. В том числе пятна засохшей крови и меловые контуры трупов, оставленные за собой Дунканом и Сник.

В этих апартаментах было все, что требовалось для жизни. Но беглецов могли застать врасплох органики, вернувшиеся за чем-нибудь в квартиру, поэтому все время приходилось быть начеку. Пока Сник спала, Дункан стоял на страже, и наоборот. Но они не позволяли тревоге взять над собой верх. Они хорошо ели, усердно занимались физзарядкой в отменно оборудованном зале, много разговаривали, хотя говорил больше Дункан, смотрели новости, образовательные и развлекательные передачи. Оба знали, что до среды им придется покинуть квартиру. В среду выйдут из каменаторов Лэйр и Кингсли с историей, которая наэлектризует ганков. Зная, что архипреступники находятся (или находились) в башне, органики начнут усиленно искать их.

В новостях не упоминалось, был ли найден аэромобиль, который Дункан отправил на дно гавани. Но это еще ничего не означало. У органиков были все основания не оповещать об этом публику. Они могли устроить в гавани засаду на случай, если преступники захотят вернуться к своей машине.

Во вторник Дункан включил в кабинете Ананды все каналы, передающие новости. Дикторы каждого дня посвящали много времени Дункану и Сник, поскольку каждый день приходилось заново рассказывать обо всем, что они совершили. Как Дункан и ожидал, кроме рассказов об их деяниях передавались и интервью с официальными лицами. Последние заявляли, что все сообщения Дункана — ложь. То, что население мира — два миллиарда, а не десять, как сосчитало правительство, это просто абсурд, который легко можно опровергнуть.

— Теми же методами, которыми они пользуются при переписи, — сказал Дункан Сник. — Банки данных контролируются правительством. Любая информация подвергается обработке.

Комментаторы обсуждали вероятность того, что формула, представленная Дунканом, действительно продлевает жизнь в семь раз. Чтобы доказать всем, что формула неверна, правительственные биологи собирались опробовать «эликсир» на фруктовых мушках. У них достаточно короткая жизнь, чтобы научно продемонстрировать эффект ФЗС или отсутствие такового.

— Продление жизни, — сказал Дункан. — Возможность прожить в семь раз дольше — это нечто такое, за что люди будут сражаться. Если они опубликуют фальшивый отчет, нам придется поднять вокруг него шумиху. Это так просто не кончится, пока правительство не докажет неопровержимо, что ФЗС никуда не годится. А этого оно сделать не в состоянии.

Через каждые пять минут на экранах появлялись трехмерные изображения Дункана и Сник и передавались их биографические данные.

— Вооружены и опасны, — говорил очередной диктор. — Убийцы-психопаты, порвавшие все связи с обществом. Разыскиваются по обвинению в дневальничестве, антиправительственной деятельности, нанесении телесных повреждений, проживании по фальшивым документам, в сопротивлении аресту, уничтожении государственной собственности, в убийстве, покушении на убийство и во многих других преступлениях.

ВНИМАНИЕ! Нам только что сообщили, что премия за информацию о местонахождении преступников увеличена до сорока тысяч кредитов. Но граждане, заметившие их, ни под каким видом не должны пытаться задержать их. Просто немедленно сообщите об их местопребывании в Органический департамент. Повторяю, не пытайтесь задержать преступников. Правительство не желает увеличивать число невинных жертв.

— Невинных жертв! — воскликнула Сник.

Мало что могло вывести ее из равновесия, кроме несправедливых обвинений в ее адрес — тут бурлящие в ней потоки раскаленной лавы сразу изливались наружу. Дункан не упрекал ее за это. Прежде она была образцовым органиком. Она всей душой верила в свою роль блюстителя закона и строго придерживалась этики, усвоенной из служебного устава и учебных кассет. За ее карьеру ей трижды предлагали взятку, и она всякий раз отказывалась без малейших колебаний и сожалений.

— Поубивала бы этих ублюдков! — кричала она. — Сожгла бы их всех!

— Может, тебе еще представится случай, — успокоил Дункан. — А пока что… — И он кивнул на экраны с новостями.

Столь пристальное его внимание к передачам объяснялось надеждой — эфемерной, как перистое облачко. Ни он, ни Сник сами не знали, что хотят высмотреть. Но когда они увидят это, то узнают. Может быть.

Дункан вдруг подскочил с просиявшим лицом, тыча пальцами в экран восьмого канала.

— Вот! Вот оно, ей-Богу!

— Что там? — вскочила вслед за ним Сник.

— Не что, а кто!

Все каналы время от времени показывали интервью, взятые у прохожих на улице. Частенько от репортеров отделывались словами «мне нечего сказать», но были и такие граждане, которые жаждали высказать свое мнение pro et contra[38]. Сейчас на экране крупным планом предстала одна из опрашиваемых. Внизу оранжевой строкой горело ее имя и личный номер.

Донна Ли Клойд была красивой женщиной среднего роста, темнокожая, но со светлыми волосами и голубыми глазами, скорей всего депигментированными. Она была не в том платье, в котором Дункан видел ее в последний раз, но канареечно-желтые туфли на высоком каблуке были те самые.

— Ее лицо! Знак на лбу! — сказал Дункан.

Сник нахмурилась и тут же улыбнулась:

— Женщина, которая вручила нам записку вскоре после нашего появления в Лос-Анджелесе. Связная из СК.

На лбу у Донны Ли Клойд была татуировка — маленькая черная свастика, повернутая вправо, символ секты истинного Гаутамы.

— Я не верю ни слову из этих возмутительных лживых сообщений, — с полной серьезностью говорила Донна. — Я надеюсь, что ганки, то есть органики, поймают этих злобных психопатов и отдадут их в руки правосудия.

— Благодарю вас, гражданка, — сказал репортер.

Клойд исчезла с экрана, и ее сменил какой-то мужчина.

Дункан дал телевизору команду перемотать запись назад и задержать кадр с Донной. Потом переписал ее номер в блокнот, лежавший на кофейном столике рядом с диваном. Запросил башенный справочник и записал ее адрес.

— Здорово притворяется, — сказала Сник. — Каждый подумает, что она обожает правительство, а нас на дух не переносит.

— А ты бы не притворялась на ее месте?

Всего несколько недель назад, когда Дункан, падре Кабтаб и Сник вышли с эмиграционного пункта, собираясь направиться в Башню Ла Бреа, эта женщина подошла к ним, как будто хотела что-то сказать — но вместо этого сунула в руку Дункану записку и быстро удалилась. В записке некто назначал им встречу в девять вечера в «Храпуне». Это была таверна рядом с их квартирой на двадцатом этаже, на краю западного сектора башни. Назначивший встречу должен был сам узнать их и заговорить с ними.

Клойд была курьером подпольной группы, тогда называвшейся СК. Она же вручила новоприбывшим их удостоверения и позаботилась об их жилье. С тех пор они ее не видели — до настоящего момента.

Она жила на двенадцатом этаже, по адресу Трипитака-стрит, № 364, и работала часть дня в качестве комплектовщицы данных — она была независимым специалистом с разрешением работать в любой структуре, кроме правительственных. В ее анкете стояло ГП 0,5 — это значило, что половину ее доходов составляет государственное пособие.

— Живет в сорковском секторе, — сказала Сник.

— В Калифорнии говорят не «сорки», а «блони», от слова «абалоне». Это такой морской моллюск.

— Сорки, тьфу, — с отвращением проговорила она.

— Брось, это просто люди, которые не хотят работать полный день, чтобы иметь побольше свободного времени.

— Паразиты. А если все захотят работать время от времени или совсем ничего не делать?

— Ну, пока что так поступает лишь малая часть населения. Все это ерунда и не имеет отношения к нашим задачам.

Сразу за Донной в справочнике значился некий Барри Гарднер Клойд, и Дункан проверил его. Барри был мужем Донны и жил с ней в одной квартире. Работал он, тоже часть дня, официантом в престижном ресторане, посещаемом высокопоставленными государственными чиновниками и инженерами. Хотя он, как и Донна, числился верующим, его допустили к работе, поскольку ресторан был частным заведением.

— Хороший источник информации для подпольщика, — заметил Дункан. — Еда и выпивка хорошо развязывают засекреченные языки.

— Сомневаюсь, что они как-то используют эту информацию. — Сник питала презрение к организации, в которой они с Дунканом состояли недолгое время. Дункан не упрекал ее за это — ведь подпольщики пытались убить их, посчитав их опасными для себя. Но он полагал, что если они проникнут в организацию поглубже, поближе к ее лидеру, то смогут извлечь из нее пользу. Эту группу, называвшую себя, в числе других имен, СК и «Нимфа», организовал Иммерман-Ананда. Но теперь он мертв. Значит, во главе стал кто-то другой. Если только СК не расформировался со смертью своего лидера. Однако Иммерман осуществлял лишь общее руководство, так что местный шеф, возможно, по-прежнему заправляет группой.

Был только один способ это выяснить.

С помощью планов 125-го и 12-го этажей на экране Дункан объяснил Сник, что собирается сделать.

— Частный лифт, на котором мы поднимались с Лэйром и Кингсли, будет слева от нас, если выйти из квартиры. Но направо находится станция общественных лифтов. В одном из них мы и спустимся на двенадцатый этаж, выйдя рядом с Блю-Мун-плаза. Пройдем четыре квартала по аллее Эйт-Вэйз и свернем на Трипитака-стрит. Нам придется пройти мимо четырех уличных мониторов.

— И мимо кучи ганков, которые нас ищут.

— Ищут, но так, для порядка. Они думают, что мы все еще в лесу.

Сник пожала плечами:

— Чтобы узнать, отравлено яблоко или нет, его надо съесть. Или дать его съесть кому-то еще, а у нас никого под рукой нет.

Их наплечные сумки были уже упакованы. Дункан начал деактивировать экраны и вдруг сказал:

— Погоди-ка! Вот это я хочу посмотреть.

— Двадцать восьмой канал?

— Да.

Передача была посвящена смерти Ананды.

Глава 9

Криминолог, профессор из Университетской Башни, как показывали субтитры, говорил:

— Мне непонятно, в числе прочих вещей, вот что: как предполагаемые преступники могли проникнуть в квартиру всемирного советника? Из кратких репортажей, виденных мной, ясно, что взлома не было — дверь взломали только органики, явившиеся по вызову человека, назвавшего себя Кэрдом. И как могли трое человек, пусть вооруженные до зубов, перебить всю вооруженную охрану? Кроме того, как могли преступники знать, что советник находится в квартире? Судя по выпускам новостей и по тому, что сказали мне органики, имя советника не значилось в городском справочнике. Никто не знал, что у него здесь есть квартира. Кроме того…

— Простите, профессор Шинн, — сказал ведущий, — но вы задали сразу несколько вопросов. Майор Гафиз, не ответите ли вы нам на первый вопрос? Относительно того, как преступники проникли в квартиру советника?

— В данный момент я не могу дать ответа. Но я уверен, что…

Профессор Шинн: И как удалось преступникам, точнее, подозреваемым, выйти в эфир со своими сообщениями помимо всех электронных систем безопасности?

Ведущий: Пожалуйста, профессор, не прерывайте майора.

— Хорошо, что некоторые люди неспособны проглотить, не жуя, все, что подносят им власти, — сказал Дункан. — Побольше бы таких, как этот Шинн.

Пока что правительство не препятствовало гражданам свободно высказываться на их со Сник счет. Так что если оно теперь введет цензуру из-за того, что слишком многие начнут задавать такие же вопросы, как Шинн, это вызовет бурю протеста. Более того, возмущенных граждан заинтересует, по какой причине правительство лишает их конституционных прав.

Правительство здорово вляпалось, но Дункан не испытывал жалости к властям.

Одетые в форму, он и Сник вышли из квартиры тем же путем, которым пришли, и закрыли за собой люк. Солнце светило ярко; спутники будут записывать каждое их движение, пока они не скроются в лестничной будке. После этого их начнут снимать мониторы на лестнице, в коридорах и на улицах. Это еще ничего не значит, если органики не выделили людей специально для того, чтобы просматривать записи мониторов всего Западного побережья. Дункану такое решение казалось сомнительным. У органиков для этого недостаточно персонала — а те, кто есть, будут просматривать снимки пустыни и лесов, сделанные на очень большой площади.

Когда ганки узнают, что он и Сник какое-то время находились в башне, они, возможно, и прокрутят все записи, сделанные здесь. Но тогда уж будет поздно.

Оказавшись в лестничной будке, беглецы надели на себя парики, шляпы и длинные платья. Уже не те, которые на них были в четверг. В квартире Ананды имелся богатый выбор костюмов и париков — и в гардеробе советника, и в шкафах его мужской и женской прислуги. Так что двое, одетые совершенно иначе, спустились по лестнице на десятый этаж, где влились в поток дневного движения.

Все этажи башни, кроме верхнего и нижнего, были устроены одинаково в пределах своего диаметра, равного одной миле. Если смотреть сверху, каждый из этих ста двадцати трех этажей напоминал мишень для стрельбы из лука. Яблочком служила большая центральная площадь, или плаза. От нее кругами шли аллеи. Их пересекали четыре прямых проспекта, которые начинались у периметра и сходились на центральной площади. И на круглых, и на прямых магистралях то и дело встречались площади поменьше с магазинами, спортзалами, конькобежными катками, кегельбанами, «живыми» театрами, тавернами и ратушами.

Дункан и Сник вышли с лестничной клетки на перекресток Эйт-Вэйз, проспекта, идущего от периметра, с Блю-Мун-стрит, которая шла поперек башни с запада на восток. Они пошли по тротуару в толпе других пешеходов. По мостовой ехали велосипеды, велоколяски, редкие электрокары. Проехала патрульная машина — двое ганков в ней разглядывали прохожих сквозь темные восьмиугольные очки. Дункан и Сник шли медленно, стараясь спрятаться за других — но так, чтобы это не бросалось в глаза. Они держались поближе к дверям квартир, приспосабливая свой шаг к тем, кто шел с внешней стороны тротуара.

Патруль проехал, так и не заметив, что двое беглецов были совсем рядом.

Голубой, как небо, потолок десятого этажа покрывали медленно плывущие белые облака. Над ними совершало свой путь искусственное солнце, в точности повторяя путь настоящего солнца снаружи. На всех этажах, кроме нижнего и верхнего, светило днем солнце, а ночью луна (если снаружи тоже была лунная ночь). Благодаря оптической иллюзии, солнце всегда находилось в нужной точке «небосвода», где бы вы ни стояли: в восточном конце улицы, в западном конце или на центральной площади. Температура воздуха всегда была 75° по Фаренгейту, а скорость воздушного потока — три мили в час.

Дункан ловил обрывки бесед обгонявших его прохожих:

— …говорят, Ананда был вроде Гарун-аль-Рашида, он ходил по Лос-Анджелесу, будто обычный человек… ходил и слушал, о чем говорят средние обыватели… кто такой Гарун-аль-Рашид, черт подери?

— Ты что ж, не видел «Тысячу и одну ночь»? Ни одной серии? Что ж ты делал всю жизнь?

— …а на некоторые вопросы ганки не отвечают. Увертываются.

— …если они и правда скрывают от нас этот ФЗС, придется им за это рассчитаться…

— …столько личностей — это чересчур. Что ж с него взять, раз у него крыша поехала?

— …да врет он все. Всего два миллиарда? Чего он нам лапшу на уши вешает?

— …поневоле восхищаешься. Где это слыхано, чтобы кто-то так долго скрывался и показывал кукиш всему начальству?

— В семь раз дольше? Если это правда, а это точно правда, тогда надо проверить это в лаборатории, чтобы эти засранцы из правительства нас не надули.

— …да подонки они, падаль последняя. Засадить бы этих убийц на всю жизнь без телевизора, без всего…

Дункан и Сник шли все так же не спеша, словно обычные гуляющие горожане, пока не оказались на большой площади. Там они зашли в большой универмаг и завернули в общественный туалет, где было всего несколько мужчин и женщин. В кабинках они сняли с себя шляпы, парики, платья и надели другие. Положив снятое в сумки, они вышли наружу. В нескольких кварталах оттуда помещалась станция общественных лифтов. Дункан нажал кнопку двенадцатого этажа, и тут же открылись дверцы лифта, в котором они были единственными пассажирами. Жители одного этажа редко ездили на другой.

На двенадцатом этаже они дошли до другого универмага и повторили то, что проделали на десятом этаже. Несколько минут спустя они добрались до пересечения улиц Девяти Мудрецов и Викенфорд и повернули направо.

На каждом углу торчали на столбах мониторы десятифутовой высоты, состоящие из двух, тонких серых экранов под прямым углом друг к другу. Следовало полагать, что они пока не сличили снимки Дункана и Сник с изображениями в компьютерах органических сил. Если бы это произошло, беглецов уже окружили бы ганки.

Хотя возможно и то, думал Дункан, что органики получили приказ следить за нами некоторое время в надежде захватить и других подпольщиков.

Нет, вряд ли. Им не терпелось бы сцапать Дункана и Сник поскорей и уволочь их в участок. Или куда там приказано доставить арестованных. Эти двое точно ртуть — всякий раз проскальзывают сквозь пальцы, которые, казалось бы, крепко зажали их.

Еще четыре угла с четырьмя двойными мониторами. Двое шли вдоль плавного изгиба улицы, приближаясь к своей цели. Это был жилой район, и обычно на тротуарах бывало немного народу. Но теперь многие высыпали на улицу и оживленно переговаривались с соседями, бурно жестикулируя; кое-кто размахивал листовками. Дункану не хотелось бы, чтобы соседи видели, как они со Сник входят в квартиру Клойдов. Но им ничего не оставалось, как только продолжать путь, делая вид, что они тут по делу.

Фасад квартиры Клойдов, как и почти всех квартир, представлял собой большую живую картину. Дункан постоял немного, изучая ее. То, что проецировали жильцы на внешних экранах своих домов, отражало их психику. Здесь быстро мелькающие, разноцветные изображения и абстрактные формы имели как будто религиозное содержание. На заднем плане сверкала молния и чернела грозовая туча, из-за которой виднелся краешек солнечного диска. Туча все росла и заполняла собой всю стену, надвигаясь на зрителя; внутри ее клубились смутные образы. Разряды молний стали такими частыми и яркими, что эти образы то вспыхивали, то опять уходили во мрак.

Один был Будда, традиционный сидящий монголоидный Будда, который, паря в воздухе, превращался в юного и красивого индийского принца Сиддхартху. Принц сливался с бледнокожим крылатым ангелом, потом его тело удлинялось и крылья начинали метать молнии. Изо рта ангела выскакивала темнокожая женщина, по виду индианка, из ее рта вылетал мужчина, похожий на Христа, а из его обрамленного бородой рта — араб (Мухаммед?), который выпускал изо рта древнеамериканского индейца — Гайавату? — который изрыгал из себя койота, который выплевывал полукойота, получеловека — Старого Койота-оборотня индейских мифов? — который выкашливал огромного белого кролика — Овассо племени оджибуэев? — из которого вылезал гигантский черный паук — хитроумный Нанди африканских негров?

Метаморфозы все продолжались, пока не возник младенец, запеленутый в пламя. Тогда цикл начался заново, с Будды.

Сник схватила Дункана за руку:

— О Господи! Да ведь у Будды твое лицо!

Будда определенно походил на Дункана, но исчез слишком быстро, чтобы тот успел рассмотреть.

— Должно быть, они запрограммировали это только сегодня, — сказала Сник. — Значит, они за тебя, они восхищаются тобой.

— Глупо, — заметил он. — Любой ганк, проходящий мимо, может обратить внимание на сходство.

— Нет, Будда пропадает слишком быстро, чтобы это увидеть, если только не смотреть пристально.

Дункан нажал на кнопку звонка. Из монитора на двери послышался мужской голос:

— Кто там?

Те, кто внутри, видели его и Сник. Дункан поднял голову и сказал:

— Мне нужно вас видеть… это гражданин Клойд?

— Мы сейчас заняты и никого не можем принять. Вы кто?

Дункан открыл было рот, чтобы сказать, что пришел по неотложному делу, но тут женский голос крикнул:

— Барри, это же он! И женщина тоже та самая!

— Кто? — спросил мужчина. — И через несколько секунд: — Боже! Ты права. Но что…

Голос другой женщины, громкий и дрожащий, сказал:

— Нет! Не впускай их! Пусть уходят, пока…

Тут они отключили звук.

Глава 10

Дверь быстро скользнула вбок. Дункан прошел в гостиную, Сник за ним. Клойды стояли около дивана и таращили на них глаза. По коридору неслась женщина с длинными черными волосами. Она метнулась в дверь направо, где, как знал Дункан, помещалась каменаторская.

Дункан кинулся в коридор мимо Клойдов. Но он напрасно опасался, что женщина вызовет по стенному экрану органиков. Она уже шла ему навстречу с кривой улыбкой.

— Я запаниковала. Не хотела, чтобы вы знали, что я здесь. Я…

— Вы из СК? — спросил Дункан.

Она чуть пошире раскрыла глаза.

— Да, хотя вообще-то мы потом стали называться «Нимфа», а потом как-то еще. А откуда вы знаете?

— Догадался. Эта проклятая звеньевая система… каждый связан только с кем-то одним, никто не знает больше одного члена организации.

Он пропустил женщину вперед. Вернувшись в гостиную, он увидел, что Клойды сидят на диване, а Сник стоит у двери. Руку она держала за пазухой, приготовясь выхватить пистолет. Взяв сумку незнакомки, которую та впопыхах бросила, Дункан вывалил содержимое на кофейный столик.

— Что вы… — начала женщина и умолкла.

Все вещи, за исключением одной, ничем не отличались от тех, которые можно найти в любой женской сумке. Исключением был баллончик с ТП. По закону его не мог держать у себя никто, кроме сотрудников Органического департамента, да и те подчинялись строгим ограничениям.

— Собирались испробовать это на Клойдах? — спросил Дункан.

Женщина кивнула:

— Это мера безопасности, к которой мы прибегаем всякий раз, когда чувствуем необходимость. А в нынешней ситуации… — Она махнула рукой, показывая, какая кругом царит неразбериха.

— Ваше имя и личный номер?

— О нет, этого я вам не скажу! Это слишком опасно!

Дункан обратился к Клойдам:

— Каким именем она пользуется, обращаясь к вам? Она — ваш единственный контакт?

Донна Клойд ответила, не дав мужу и рта раскрыть:

— Ее псевдоним Фокс. Да, напрямую мы связаны только с ней.

Она колебалась, и Дункан помахал баллончиком.

— С таким же успехом можете сказать всю правду.

— Ладно, — пожала плечами Донна, — все равно вы из нас это вытянете. Хотя напрасно вы так на нас напираете. Мы на вашей стороне. Все жильцы этой квартиры, кроме пятницы, состоят в СК. Мы оставляет сообщения друг для друга, когда нам приказывают.

— Фокс, дайте ей ваше удостоверение, — кивнув на Сник, сказал Дункан.

— Из-за вас у меня будут большие неприятности! — заныла женщина.

— Дайте.

Бледная и дрожащая, та с большой неохотой сняла с шеи цепочку из поддельного золота. Сник отсоединила от ожерелья продолговатую голубую карточку и вложила ее в прорезь в стене. В верхней части экрана появилось имя, Харпер Шеппард Джаккуд, и личный номер. Внизу медленно вращалось изображение: в фас, вполоборота, в профиль и в затылок. Потом фотография, продолжая вращаться, уменьшилась, и половину экрана заполнили биографические данные.

Она жила на четырнадцатом этаже и работала полный день, шесть часов, лаборанткой в биохимическом институте — частном, но частично субсидируемом правительством. Была незамужней и не имела детей. Десять субнедель назад у нее был сожитель, Джонсон Чу Голдштейн, аэромеханик.

— Голдштейн — тоже член СК? — спросил Дункан.

— Я предложила его в качестве кандидата, — ответила Джаккуд. — Но мне сказали, что он слишком много пьет и слишком болтлив. Не думаю, что это настоящая причина отказа. Не так уж он и пьет.

— Возможно, он уже состоит в СК, — сказала Сник, — только руководство не хочет, чтобы вы об этом знали.

Ошеломленная Джаккуд уселась на диван рядом с Клойдами.

— Вы все, конечно, смотрите новости по телевизору, — сказал Дункан. — Но вы не знаете того, что это советник Ананда возглавлял и СК, и Бог знает сколько еще группировок. Теперь он умер, но думаю, что ганки допросили его под ТП перед смертью. Разве что он был в слишком глубокой коме. Надеюсь, что был. В любом случае кто-то сменил его во главе СК — если только Ананда не выдал этого человека. Я беру на себя риск предположить, что не выдал. И вот что я намерен сделать: я буду подниматься по вашей иерархической лестнице, пока не доберусь до этого человека. И вы — моя вторая ступень, — указал он на Джаккуд.

— Это безумие! — сказала она. — И ничего у вас не выйдет. Я не знаю, кто мой верхний контакт. Я видела ее всего один раз. Обычно я получаю от нее по телевизору закодированные сообщения, которые для непосвященных выглядят как простой разговор.

— За исключением?

— Мне было приказано явиться на встречу только раз. Это было на складе, вскоре после моей вербовки в СК.

— Кто вас завербовал?

Джаккуд покосилась на Донну Клойд, сидящую рядом.

— Она. Мы с ней двоюродные сестры. Я ее знаю с детства. Она меня и уговорила…

— Черт! — сказала Донна. — Тебе не обязательно было…

— Какая разница? Все равно они обработают меня ТП. — Джаккуд взглянула на Дункана. — Правда?

— Да, — кивнул он. — Поэтому советую не лгать. Опишите человека, с которым контактировали.

Ее рассказ Дункана не удивил. В тот единственный раз, когда он сам встречался с представителем высших эшелонов СК, все происходило точно так же, только не на складе, а в спортзале. Таинственная личность предстала перед ним в капюшоне, маске, длинных одеждах и говорила через искажающий голос фильтр.

После недолгого молчания Джаккуд сказала:

— Какого черта, все равно вы это вытянете из меня под ТП! Мне не следовало этого делать! Я знал, что это запрещено, что это опасно и глупо! Чистейшая дурь! Но меня разбирало любопытство, и я не удержалась. Я пошла следом за ней, когда встреча кончилась.

— Это действительно было глупо, — улыбнулся Дункан. — И опасно. Если бы она обнаружила, что вы за ней идете, вас уже не было бы в живых.

Он давно подозревал, что Джаккуд следила за своим связником — ведь она сразу отозвалась о замаскированной особе как о женщине.

— О Господи, ведь вы не скажете им, нет? — забеспокоилась Джаккуд.

— Это останется между нами. Так ведь? — взглянул он на Клойдов.

Барри Клойд потеребил свой пышный черный ус.

— Еще бы. Теперь, когда мы это знаем, нам грозит опасность не меньше, чем Фокс… Джаккуд.

— Простите меня, — еле слышно сказала Харпер Джаккуд.

— Итак, вы пошли за ней, — продолжил Дункан. — Ее имя, адрес, личный номер? Или вам это неизвестно?

— Известно, — с глубоким вздохом созналась Джаккуд. И медленно, неохотно назвала все, что требовал Дункан, — каждое слово точно тянули из нее на колючей проволоке.

Джаккуд потихоньку последовала за связной, следя за ней из-за штабеля ящиков. В темном углу женщина сняла свой маскировочный наряд, положила его в наплечную сумку и вышла со склада. Джаккуд, полная боязни, но движимая тем самым любопытством, которое, согласно пословице, сгубило кошку, пошла следом за ней, держась на расстоянии. Женщина поднялась в лифте на престижный 125-й этаж — номер этажа Джаккуд определила по индикатору над лифтом. Увидев, куда направилась неизвестная, Джаккуд села в другой лифт и вышла из него как раз вовремя, чтобы увидеть спину женщины, исчезающую за углом очень длинного коридора. Добежав до угла, Джаккуд выглянула. При этом из нее, как выразилась она, можно было нацедить пару бочек страха. Она увидела, как женщина входит в дверь квартиры. Когда дверь закрылась, Джаккуд подошла к ней и запомнила номер.

Вернувшись к себе, она запросила справочник башни и посмотрела, кто проживает по этому адресу в данный день.

— Но вы не скажете ей, что я следила за ней?

— Нет необходимости, — сказал Дункан.

Женщину звали Лин Коцумель Эрленд, и она служила детективом-капитаном во втором участке одиннадцатого этажа.

— Узнав, что она органик, я еще больше испугалась. Настоящая она подпольщица? Или ее заслали ганки? Я не могла донести о ней по начальству, потому что она-то и была моей начальницей. И даже если бы мне было кому сообщить, я не смогла бы этого сделать — я ведь нарушила приказ.

— Мы разберемся, настоящая она или подсадная утка, — сказал Дункан. — Сомневаюсь, что ее подослали. И вас, и Клойдов, и кто знает скольких еще давно забрали бы, если бы она работала на органиков.

Он сделал знак Сник, и та подошла к Джаккуд с баллоном ТП. Джаккуд отпрянула.

— Я рассказала вам правду. Неужели это так необходимо?

— Я верю, что вы сказали правду, но это нужно проверить.

Сник, держа баллон в вытянутой руке, нажала кнопку на его верхушке, струя фиолетовой жидкости ударила Джаккуд в лицо, и та через несколько секунд лишилась сознания. На допрос ушло полчаса, но Дункан почти ничего не узнал помимо того, что она уже рассказала. Однако он убедился в том, что Джаккуд — не подсадная утка.

Следом настала очередь Клойдов. Они тоже раскрыли не больше, чем уже рассказали, и тоже оказались честными членами организации. Это можно было и не проверять, как верно сказал Барри Клойд. Их уже не раз допрашивали под ТП — и их связная, и сотоварищи, жившие в той же квартире. Дункан признал, что это резонно, но все-таки настоял на повторном допросе.

— Бывает, что люди по той или иной причине изменяют прежним убеждениям. Или же их разоблачают и вынуждают стать агентами ганков. Про вас я этого не думаю, но нужно убедиться. Я не могу безоговорочно доверять никому, за исключением моей напарницы.

Он не удивился, когда Джаккуд и Клойды, придя в сознание, заявили, что хотят теперь допросить его и Сник.

— В обычных обстоятельствах я бы вам это позволил, — сказал он. — Но вы и так знаете, кто мы такие. Вы достаточно часто видели нас на телеэкране. Я не хочу терять время на наш допрос.

Он спросил их, не могут ли они достать фальшивые удостоверения для него и Сник.

— А еще парики, грим, накладную бороду и пленки с отпечатками пальцев — вдруг где-то придется и их предъявлять.

Барри Клойд вскочил с дивана.

— Вы что, опять собираетесь выйти на улицу? Сидите здесь, это надежное место! Зачем опять рисковать?

— Мы воспользуемся вашей квартирой, — сказал Дункан. — Но с этого момента я буду прятаться лишь в случае абсолютной необходимости. Всякий раз, когда представится случай, будем атаковать.

Барри Клойд тяжело опустился на место.

— Они возьмут вас рано или поздно, и скорее рано, чем поздно! А значит, и нас заодно!

Дункан не сказал ему, что обладает иммунитетом к ТП. Чем меньше людей будет это знать, тем лучше. Но если возьмут Сник, то она, не обладая таким иммунитетом, расскажет все.

— СК больше не будет мелко плавать, — сказал он. — Настало решающее время, и нас ждут большие дела. Вы все участвуете в этом, хотите вы этого или нет.

— Вы нам не командир! — сказала Донна. Повернутая вправо свастика у нее на лбу стала еще темнее на фоне бледной кожи.

— С этого момента командир. — Он положил левую руку на рукоять пистолета. — Есть возражения?

Джаккуд и Клойды промолчали.

— Еще раз спрашиваю, можете вы достать нам удостоверения и все прочее?

Харпер Джаккуд кивнула:

— Это рискованно, особенно сейчас. Но возможно. Сегодня я не успею, придется вам подождать до следующего вторника.

Дункан не желал сидеть в квартире целую обнеделю. Он отвел Сник в сторону и тихо переговорил с ней.

— К Эрленд пойдет кто-то один из нас. Другой останется здесь и будет присматривать за этими тремя. Иначе они, чего доброго, попробуют предостеречь Эрленд.

— Зачем им это надо?

— Не знаю, но поди разбери, что у них там на уме.

— Можно опять побрызгать их ТП и спросить, будут они предупреждать ее или нет.

— Тем самым мы можем внушить им мысль это сделать. ТП иногда выкидывает такие штучки. Кроме того, я не хочу заходить слишком далеко и настраивать их против нас.

— Клойды, по-моему, от души тобой восхищаются. Иначе они не стали бы придавать твой облик Будде на своей передней стене.

— А Джаккуд?

Сник нахмурилась и сказала:

— Ладно. К Эрленд идешь ты, а я остаюсь. Ты ведь так и хотел, правда?

Он кивнул.

— Дай-ка мне ТП.

Глава 11

В лифте на 125-й этаж Дункан ехал один. Напустив на себя беззаботный, даже счастливый вид, даже насвистывая популярный мотивчик «Где один, там и все», он тем не менее кожей ощущал мониторы, мимо которых прошел и должен был пройти. В их число входил и монитор в лифте, поставленный, разумеется, для безопасности пассажиров.

До сих пор тихеноны, которые, как ему нравилось думать, липли к нему, обеспечивали ему удачу. Помогали также парик, разноцветный балахон, ватный тампон под верхней губой и измененная походка.

Он не стал звонить Эрленд из квартиры Клойдов, поскольку на ее экране автоматически бы появился номер абонента. А надежного удостоверения у него не было, и он не мог позвонить из общественной будки, где требовалась карточка. Да если бы карточка и была — нельзя ведь разговаривать с Эрленд, не показываясь на экране, это вызвало бы у нее подозрение.

Лифт остановился, и Дункан вышел в Холл Голубого Дельфина на 125-м этаже. Он ничем не отличался от других коридоров, только картины на передних стенах квартир были другие. Дункан повернул из холла в другой коридор, потом повернул еще раз и вскоре оказался перед дверью № 1236 Поросячьего Холла. Никто его не видел, кроме двух мониторов в разных концах коридора. Он нажал звонок, отметив одновременно, что в дверь уже вставили новый замок. Прошло несколько секунд, и сверху послышался женский голос. Женщина хорошо рассмотрела пришельца, прежде чем ответить.

— Чему обязана?

— Вы капитан Эрленд?

— Да. А вы кто? — В голосе звучало напряжение.

— СК, — сказал Дункан. — «Нимфа», «Вабассо».

Последнее слово было теперешним названием организации, которую Дункан в уме всегда именовал «СК». Новое имя назвала ему Джаккуд.

Настало долгое молчание — Эрленд, как видно, была в шоке.

— С вами есть еще кто-то? — спросила она наконец.

— Никого, как видите.

Снова молчание. Он сказал:

— Мне не хотелось бы долго стоять здесь.

Дверь начала открываться. Внутри кто-то говорил — диктор с телеэкрана. Дункан ждал, когда дверь откроется настолько, чтобы он мог пройти. Она остановилась на ширине, едва достаточной для его плеч. Эрленд, высокая и рыжеволосая, в домашнем халате стояла посреди гостиной. В опущенной правой руке она держала пистолет, дулом в пол. Как видно, она не питала доверия к своему гостю и приготовилась ко всему. Или думала, что приготовилась.

— Дверь, закройся! — сказала она, как только он вошел.

Когда дверь поехала назад, Дункан вынул из-за спины левую руку.

— Стойте на месте, — сказала хозяйка. — Руки… — И тут ее поразил в грудь фиолетовый луч его пистолета, поставленного на паралич средней степени с близкого расстояния. Она махнула пистолетом в его сторону, но тут же упала, подогнув колени, и луч пистолета ударил в верхний угол комнаты. Пистолет выпал из ее руки, и луч погас, потому что палец перестал нажимать на курок.

Дункан подошел к скрюченному телу и пощупал пульс. Он бился медленно и неровно. Эрленд побледнела, глаза ее остались открытыми. Сунув пистолет за пояс под балахоном, Дункан поднял ее и уложил на диван.

Диктор, красивый мужчина с очень глубоким голосом — возможно, тембр его был обогащен с помощью компьютера — продолжал вещать:

— …уполномочены заявить, что Сообщество решило в интересах всего человечества информировать общественность о новейшем открытии касательно преступника по имени Джефферсон Сервантес Кэрд, он же Уильям Сент-Джордж Дункан, и так далее, и так далее. Кэрд обладает уникальным талантом лгать под действием ТП! До сих пор неизвестно, является ли это, ранее неизвестное, его качество результатом мутации или эффектом неизвестного науке противодействующего ТП средства!

Одним из серьезных последствий этой способности лгать под ТП является то, что к правонарушителю Кэрду, он же Дункан, не могут быть применены установленные законом процедуры. В данный момент Всемирный Суд рассматривает эту новую проблему, и…

Дункан уменьшил громкость. Интересно, почему правительство так долго раздумывало, прежде чем открыть всем эту его поразительную способность, подумал он — и занялся делом.

Он подождал полчаса, пока Эрленд не пришла в сознание. Теперь ее пульс бился ровно, и к ней вернулись живые краски. Дункан дал ей воды. Она молча выпила и начала протестовать, лишь когда он достал из сумки баллон с ТП. Она упала на бок, когда аэрозоль попал ей в лицо и в рот. Дункан опять уложил ее на спину и начал допрос.

Вопросы должны были быть простыми и легко понимаемыми. Под ТП человек мыслит почти так же буквально, как компьютер. Добровольно допрашиваемый ничего не расскажет. Информацию из него надо вытягивать постепенно, иногда перефразируя вопросы.

Дункан уже знал, что Эрленд именно та, за кого себя выдает. Он взял ее удостоверение, когда она лишилась сознания в первый раз, и просмотрел ее данные. Теперь он заставил ее рассказать, как ее завербовали в СК и чем она, в общих чертах, с тех пор занималась. На это ушло время. Потом он спросил, знает ли она Иммермана-Ананду. Она не имела представления, что Иммерман впоследствии стал Анандой, и вообще об Иммермане никогда не слышала. Ничего не знала она и об ФЗС, пока на телеэкранах не появились сообщения Дункана.

После этого Дункан спросил:

— Как зовут вашего непосредственного начальника в организации, именуемой СК, «Нимфа» и «Вабассо»?

— Не знаю.

— Вы когда-нибудь встречались с ним?

— Да.

— Опишите внешность вашего непосредственного начальника.

Как и следовало ожидать, начальник был в длинной одежде, в маске и перчатках, а говорил через фильтр.

Путем дальнейших расспросов Дункан выяснил, что Эрленд встречалась с этим человеком шесть раз в шести разных местах, где не было никого, кроме них.

— Ваш командир когда-либо вступал с вами в контакт иным способом?

— Да.

— Каким способом?

— Через стенной экран.

При таких переговорах на экране всегда появляется имя и личный номер того, кто звонит. Но в данном случае этого, очевидно, не происходило.

Дункан спросил Эрленд, есть ли у нее версия насчет того, как ее командир обходит это препятствие.

— Да, есть.

— Как он это делает?

Эрленд сморщилась, точно стараясь облечь свою мысль в слова. Конкретные вещи она описывала легко, абстрактные понятия выражала с большим трудом. Секунд через двадцать она наконец ухватила то, что от нее ускользало.

Ей казалось, что ее командир передает свои сообщения по не совсем легальным каналам. Он, должно быть, поместил хитрую схему или матрицу в базу данных. И сообщения направляются к ней из этого передаточного пункта. Банк данных, наверное, получил секретную инструкцию не регистрировать эти сообщения в файлах дебита-кредита и стирать их после передачи. Это краткие, зашифрованные послания, уведомляющие о месте и времени встречи.

— Когда вы получили сообщение от вашего командира в последний раз? — Дункан назвал ей день, неделю и текущее время на случай, если она этого не помнит.

— Сегодня, в семь часов вечера.

— Что было в сообщении?

— ХК-1928 MB СГ 10.30 4Э 1149В ПЛЫВ ОБ ДВ 3 ЗК.

На его последующие вопросы Эрленд ответила, что не знает, что такое ХК-1928. Дункан решил, что это, возможно, код, которым пользуется отправитель при операциях с собственной системой. MB означало место встречи. СГ — сегодня. 4Э — четвертый этаж башни. 10.30 — вечернее время. 1149 — номер помещения, В — восток.

Эрленд запросила в справочной системе башни все улицы четвертого этажа, начинающиеся на «ПЛЫВ». Под номером 1149 на Восточной авеню Плывущего Облака помещался склад. ДВ 3 ЗК значило, что Эрленд должна войти в дверь с цифрой 3 и что дверь будет заперта.

— Как вы даете понять, что получили сообщение? — спросил Дункан.

— Я говорю «функционирует».

После Дункан стал расспрашивать ее, в каком состоянии находятся розыски его и Сник.

Эрленд сказала, что в тот момент, когда она выходила из участка, департамент считал, что преступники все еще скрываются где-то за городом. Розыск велся очень энергично, к нему были привлечены органики почти из всех западных штатов. Охота будет продолжаться, пока беглецов не схватят.

— Настроены ли мониторы в Лос-Анджелесе на опознание Дункана и Сник?

— Да, настроены.

— Подключены ли к мониторам детекторы запаха?

— Нет.

— Почему? — поинтересовался Дункан.

— За недостатком такого количества детекторов, которое позволило бы подключить их к каждому монитору. Кроме того, это потребовало бы огромных затрат труда и времени. На это ушло бы семьдесят объективных дней. Зато такими детекторами собираются оснастить всех патрульных.

— И когда это будет сделано?

— Через три обнедели.

Уже легче. Детектор-нюхач не менее чуток, чем нос охотничьей собаки. Если настроить его на чей-нибудь запах, нюхач обнаружит молекулу этого запаха среди миллиона других молекул. Даже облившись духами с головы до ног, нюхач не проведешь.

Дункан поразмыслил над загадкой командира Эрленд. Не тот ли это самый, с которым он встречался в спортзале? В то время Дункан жил под именем Эндрю Вишну Бивульфа, не воплощаясь, однако, в эту личность. Его и тогда интересовало, каким образом человек в маске подготовил эту встречу. Этот человек должен был ненадолго отключить все мониторы на улице, ведущей к залу. Так, чтобы они не зарегистрировали, как он входит в это помещение. Он ведь не мог идти по улице в маске и должен был переодеться в свой маскировочный костюм только в комнате, куда позднее пришел и Дункан-Бивульф. И ему — или ей — пришлось бы отключить мониторы и в тот момент, когда в зал входил Дункан.

Это указывало на то, что человек из СК имеет доступ к управлению мониторами. И, проделывая свои нелегальные операции, не опасается, как видно, проверок по поводу отключения. Если такие проверки вообще проводятся. Дункан знал, что мониторам уделяют внимание только в тех случаях, когда они включают тревогу или когда с их помощью ведется слежка.

Тот, кто способен отключать мониторы так, чтобы органики об этом не знали, должен сам быть органиком. Причем высокого ранга.

Этим вечером, при встрече с Эрленд, ему пришлось бы провести новую серию отключений. Значит, и Дункан, который займет место Эрленд, тоже не попадет в кадр. И человек из СК не заметит его на улице перед складом.

У Дункана имелся еще один вопрос. Что известно Эрленд о попытке убить его, Сник и падре Кабтаба?

Эрленд ответила достаточно охотно, хотя в этом деле была замешана она сама. Командир приказал ей послать двух мужчин, переодетых ганками, чтобы убить этих троих. Она не спрашивала командира, зачем нужно убивать этих трех членов СК, но он сам ей сказал, что органики чересчур рьяно разыскивают их и нужно их убрать, пока они не попались и не рассказали все, что знают об организации.

Вскоре Эрленд пришла в сознание и села, растерянно моргая глазами. Выпив стакан воды, поданный ей Дунканом, она слабо спросила:

— Что все это значит?

Вместо ответа он снял парик, вынул тампон из-под верхней губы и пластмассовые вставки из ноздрей. Она узнала его не сразу, но через несколько секунд прижала руку к груди, воскликнув:

— Боже!

— Я был бы слегка огорчен, если бы мне пришлось убить вас, — сказал он. — Тем не менее я бы это сделал. Ведь и вы без колебаний готовили мне смерть.

— Я выполняла приказ. Меня саму убили бы, если бы я ослушалась. — Она помолчала и добавила: — А теперь, выходит, меня убьете вы.

— Зачем мне это надо? Разве что в том случае, если вы вздумаете хитрить. Нас ждут перемены, Эрленд. Ваша микки-маусовская шарашка преобразится в грозного льва. Теперь я — ее новый шеф, что бы там ни думали на этот счет вы и ваше начальство. Если вы с вашим боссом заартачитесь, вас вынесут ногами вперед. И если ваш командир еще не самый главный в СК, я буду карабкаться по лестнице, пока не доберусь до главного.

— Вы с ума сошли!

— Что ж поделаешь.

Несмотря на все протесты и угрозы, ей пришлось отправиться под дулом пистолета в каменаторскую. Забрав у нее удостоверение, Дункан закрыл дверцу цилиндра и включил подачу энергии. Лицо Эрленд так и застыло в гримасе, словно под взглядом Медузы Горгоны.

Глава 12

Дункан выстрелил парализующим лучом в затылок человеку в маске. Тот повалился на груду ящиков, из-за которой высматривал Эрленд. Голова в капюшоне стукнулась об пол. Дункан вышел из-за штабелей и перевернул обмякшее тело на спину. Сняв маску, он увидел лицо темнокожего и темноволосого мужчины с ярко выраженным азиатским разрезом глаз и вздернутым носом, в возрасте примерно тридцати пяти сублет.

Зная, что он не очнется как минимум четыре минуты, Дункан снял с него цепочку с удостоверением и забрал из кобуры пистолет, отметив, что под длинным балахоном мужчина одет в штатское. Поместив карточку в ближайшую стенную прорезь, Дункан увидел на экране медленно вращающееся трехмерное изображение и анкетные данные. Это был детектив-полковник Кит Алан Симмонс. Он возглавлял вторничную органическую службу Башни Ла Бреа и жил, разумеется, на 125-м этаже. Он был женат и имел наивысшее количество детей — то есть двоих — моложе двенадцати лет. Его годовое жалованье составляло шестьдесят четыре тысячи кредитов.

Один из пунктов удивил Дункана. Первой женой Симмонса была Лин Коцумель Эрленд. Из досье Эрленд Дункан помнил, что раньше она была замужем за неким Симмонсом. Когда он смотрел это досье, это еще ни о чем ему не говорило. Дункан тихо засмеялся. Итак, Эрленд не знает, что этот таинственный незнакомец, ее шеф, не кто иной, как ее бывший муж. Симмонс, наверное, вдоволь посмеялся под маской во время их подпольных встреч.

Дункан вернулся к Симмонсу, вложил карточку на место и поволок бесчувственное тело в глубь склада между двумя штабелями больших ящиков. Через минуту Симмонс открыл глаза и стал вертеть головой. Потом, еще не совсем придя в себя, уставился на Дункана. Дункан держал в левой руке баллон с ТП, готовясь пустить его в ход, если Симмонс бросится на него. Правой рукой он снимал парик.

Симмонс вытаращил глаза.

— Узнаете? — спросил Дункан.

Симмонс проглотил слюну и хрипло выговорил:

— Кэрд! Дункан! Как вы…

— Как я вас нашел? У меня свои методы.

— Где… она?

— Эрленд? В данный момент в каменаторе.

— Это она вам сказала?

— Под ТП. Все, кто говорил мне то, что я хотел знать, делали это не по своей воле. Так что не вздумайте их наказывать. Как ваша голова?

— Болит, но не сильно.

— Я дал вам минимальную дозу. Здешние мониторы включены? Не лгите. Они так же опасны для вас, как и для меня.

— Включены, но видят только пустую комнату.

— Я вам верю, однако проверка не помешает.

Дункан быстро достал из-за спины баллон и брызнул Симмонсу в лицо наркотиком с дюймового расстояния. Симмонс отключился, непроизвольно отвернувшись от струи. Поправив ему голову, Дункан уложил его затылком на сумку. Он жалел, что не может допросить Симмонса в более спокойном и надежном месте. Но нельзя же было тащить его к Клойдам или к Эрленд. Придется получить необходимую информацию прямо здесь.

Дункан сел на собственную сумку рядом с Симмонсом. Первый вопрос, который он задаст, будет касаться электронной системы, с помощью которой Симмонс выходил на связь с Эрленд.

Дункан уже открыл рот, и тут кулак Симмонса двинул его в подбородок.

Дункан упал навзничь и остался лежать в полном замешательстве, а Симмонс тем временем привстал и бросился на него. Симмонс мог бы оглушить его еще капитальнее, но еще не обрел свою полную силу. Удар не лишил Дункана сознания, а Симмонс встал с пола не так быстро, как сделал бы это в обычных условиях. Повинуясь рефлексу опытного бойца, Дункан выбросил вперед левую ногу, угодив Симмонсу в пах. Тот взвыл от боли и упал на бок, держась за ушибленное место. Дункан поднялся на ноги, хотя и не так быстро, как сделал бы до удара, и сначала двинул ногой Симмонса в челюсть, а потом дважды по ребрам. Тот не потерял сознания, но обмяк. Челюсть у него отвалилась, глаза остекленели. Казалось, что боли он не чувствует.

Дункан уже оправился от удара кулаком, но был по-прежнему ошеломлен. Он не мог понять, почему ТП не подействовал. Как видно, Симмонс только сделал вид, что потерял сознание. Однако ТП из того же баллона действовал и на Джаккуд, и на Эрленд. Симмонс же по какой-то причине обладал иммунитетом. Дункан чувствовал себя так, словно уже выигрывал забег и вдруг наткнулся на стеклянную стену.

До сих пор он считал себя единственным человеком в мире, от природы невосприимчивым к наркотику правды. Могли, конечно, быть и другие. Но эта способность, несомненно, встречается очень редко, так что вероятность столкновения Дункана с себе подобным была чрезвычайно мала.

Тряся головой, точно он никак не мог поверить в то, что случилось, Дункан просмотрел содержимое сумки Симмонса. Он нашел там баллончик с ТП и катушку с лентой-наручниками. Перевернув Симмонса лицом вниз, он завел ему руки за спину и обмотал запястья клейкой лентой. Потом посадил Симмонса, прислонив его спиной к штабелю.

Тот закашлялся, скривился от боли и открыл темно-карие глаза. Дункан, нежно погладив свою ушибленную челюсть, сказал:

— Тебе ввели какое-то вещество, нейтрализующее ТП. — Это был не вопрос, а утверждение.

— Да. И я тебя почти что сделал.

Дункан подошел к Симмонсу, но не настолько близко, чтобы тот мог достать его ботинком, и, глядя сверху вниз, сказал:

— Я тебе не враг, если ты сам не захочешь стать моим врагом. Я обработал тебя ТП только потому, что не было другого способа узнать у тебя правду. Выходит, теперь я в тупике, если ты сам не пожелаешь мне помочь.

Симмонс свирепо смотрел на него.

— Ты знаешь, что я не поддаюсь ТП? — спросил Дункан. — Что я могу лгать в бессознательном состоянии?

Симмонс кивнул.

— Стало быть, нет никакой опасности, если меня поймают. Я тебя не выдам. Только ты знаешь, что я здесь, и только я знаю твое имя. Под ТП я ничего о тебе не скажу. А ты мне в любом случае расскажешь все.

— С чего бы это?

— Если ты не скажешь, кому непосредственно подчиняешься, ты умрешь. Здесь и сейчас. Я не шучу. Скажу тебе еще, что собираюсь возглавить СК. Это была застойная, бесполезная организация, но больше такой не будет.

— Ты не можешь знать, что мы замышляем! — прорычал Симмонс.

— Правильно. Именно это я и хочу узнать. Однако это будет несколько труднее, чем я думал. Раз тебе введен анти-ТП, значит, он введен и твоему начальнику. Но те, кто ниже тебя рангом, противоядия не получили. Почему?

Ожидая ответа Симмонса, Дункан быстро соображал: всего обнеделю назад он применил ТП к своему деду Гилберту Иммерману, он же советник Дэвид Ананда. Иммерман не проявил противодействия. А ведь он был главой СК, как, возможно, и других подпольных группировок. Почему же анти-ТП не ввели ему?

Симмонс ответил — он был не дурак и не хотел умирать:

— Ладно. Анти-ТП, или АТП, как мы его называем, был получен в манхэттенской лаборатории одной группой, с которой мы союзничаем. Возможно, это та самая, в которой ты состоял, когда был Кэрдом. Посылка со средством прибыла 5 сюда поздним вечером прошлого вторника. Она предназначалась только для каждодневной верхушки СК. Про Ананду я ничего не знал, как не знал и того, что он находится в Башне Ла Бреа. Он, очевидно, еще не получил противоядие, не знаю почему. Возможно, его порцию выслали секретным маршрутом в Цюрих, в то время как он был здесь по делу, касающемуся тебя и Сник. Как бы там ни было, ясно, что АТП ему не был введен. Иначе твой ТП на него бы не подействовал. Какая ирония, верно? Еще чуть-чуть — и он мог бы получить иммунитет. И ты никогда не узнал бы от него, как выйти в эфир по секретной системе вещания.

— Своего командира ты, надо полагать, не знаешь, — сказал Дункан. — Он всегда был в маске и в балахоне до пят, когда встречался с тобой?

— До сегодняшнего утра. Сегодня он назвался мне, поскольку мы оба получили АТП. Он сказал, что мы можем больше не опасаться допроса.

— Есть и другие способы заставить человека говорить.

— Но они противозаконны.

— Конечно, — улыбнулся Дункан. — Так кто же этот человек?

У Симмонса одеревенело лицо.

— Старые привычки побороть нелегко, — сказал Дункан. — Но возможно, если постараться.

Он взглянул на часы. Было 10.39. К 11.30 все горожане приготовятся занять свои места в каменаторах. Вскоре после полуночи выйдут из своих цилиндров жители среды. Должно быть, Сник, Клойды и Джаккуд места себе не находят от волнения. Джаккуд нужно до полуночи вернуться к себе домой. Клойдам, правда, можно и не каменироваться — люди, живущие в их квартире по средам, тоже состоят в СК. Но нетерпеливая, нервная Сник может отправиться к Эрленд, пренебрегая опасностью. Или решит, что его взяли ганки, и устроит в городе целый тарарам. Впрочем, нет, этого она делать не станет, пока не узнает, что случилось с ним.

— Я не могу отвести тебя к нему. — Симмонс попытался расправить связанные руки и перекосился от боли.

— Понимаю. Ты только скажи мне, что требуется, а что я буду делать потом…

Лицо Симмонса выражало страдание, точно его завинчивали в тиски. Он открыл рот, но не смог ничего выговорить. Страх и нежелание говорить связали ему язык.

— Тебе придется сказать. — Дункан направил на Симмонса пистолет — Я буду отжигать тебе пальцы на ногах, один за другим, пока ты не заговоришь. Никакого удовольствия мне это не доставит, но я это сделаю. А если я отрежу тебе хотя бы один палец, мне придется тебя убить. Ты не сможешь удовлетворительно объяснить вышестоящим лицам свое увечье. Я не хочу, чтобы кто-то знал о нашей встрече, поэтому просто убью тебя, когда ты выложишь все — а ты выложишь. И твое убийство внесут в список нераскрытых дел.

— Хорошо, я скажу! — пронзительно выкрикнул Симмонс.

Дункан постарался не выказать своего облегчения. Ему казалось, что он способен выполнить свою угрозу, но он не узнал бы, так ли это, пока не дошло бы до дела. И ему совсем не хотелось пытать этого человека, хотя тот приложил руку к покушению на него и Сник и к убийству Кабтаба.

— Его зовут Юджин Годвин Дишно, он сегодняшний директор лос-анджелесского банка данных! Помоги мне, Боже!

— Он ничего тебе не сделает, обещаю, — заверил Дункан. — Где он живет?

Он не удивился, услышав, какую должность занимает Дишно. У директора банка данных в руках огромная власть. Он может без особого труда вводить в банк ложную информацию, почти не опасаясь, что его на этом поймают. Марк Твен когда-то сказал: «Покажите мне предрассудки любой нации, и я буду управлять этой нацией». Человек, управляющий потоком информации любого общества, поистине управляет и самим обществом. В данном случае — штатом Лос-Анджелес. Дишно, конечно, обязан выполнять распоряжения правительства, но он мог безнаказанно заниматься и тем, что приказывал ему СК — или всемирный советник Ананда. В определенных пределах.

Начав говорить, Симмонс ответил на все вопросы Дункана. Через пять минут Дункан получил всю информацию, в которой нуждался. То есть всю с его точки зрения, о чем не следовало забывать. Может быть, нужно было спросить еще о чем-то. И когда он узнает, о чем, будет уже поздно.

Он развязал Симмонсу руки, но отошел подальше, пока тот неуклюже поднимался на ноги.

— Я не поломал тебе ребра, надеюсь?

— Не думаю.

— Не забудь перемотать и стереть ложную информацию, которая подавалась на мониторы.

— Не учи ученого.

— Я не учу, просто у тебя голова сейчас забита другим. А теперь вот что. Иди домой и не пытайся предупредить Дишно.

— О Господи! Он меня убьет!

— Ты же не собираешься убивать Эрленд. Тебя вынудили. Дишно ничего не сделает ни тебе, ни другим — он просто не сможет. Уж я об этом позабочусь.

Однако, чтобы до конца увериться в том, что Симмонс не предупредит Дишно, Дункан снова парализовал его выстрелом из пистолета. Симмонс будет плохо себя чувствовать некоторое время, но надо было вывести его из строя хотя бы минут на двадцать. Сняв с него ленту-наручники, Дункан ушел. Десять минут спустя он стоял перед дверью квартиры Дишно на 125-м этаже. Было без десяти двенадцать, и на экранах в коридоре мигали оранжевые надписи, сопровождаемые негромким завыванием сирен.

Дункан встал в дверную нишу, выйдя из поля зрения мониторов. Держа пистолет у самого живота, он прожег замок насквозь и протолкнул его внутрь рукояткой. Пластмассовая дверь тем временем остыла. Дункан вставил в отверстие три пальца и потянул вбок. Дверь с заметным усилием ушла в стену. Дункан вошел в квартиру с пистолетом наготове. Свет в комнате горел, но стены были серые, без изображения и звука. Дункан закрыл дверь и прошел через две большие комнаты, прежде чем попасть в коридор. Он двинулся вперед быстро, но осторожно, приоткрывая все двери и заглядывая внутрь. Дишно и его семья должны были уже войти в цилиндры, но не следовало на это полагаться.

Убедившись, что все комнаты, кроме каменаторской, пусты, Дункан вошел в помещение с цилиндрами. Ознакомившись с табличками на каменаторах, он отключил энергию жителям среды и повернул диск цилиндра Дишно на ВКЛ.

Банкир данных оказался очень высоким и необычайно широкоплечим мужчиной. На темной коже был узор из депигментированных розовых линий. Черные волосы, стянутые узлом, скрепляла длинная толстая заколка из настоящего серебра. Подбородок украшала черная бородка клинышком, густо напомаженная. Мочки ушей оттягивали тяжелые серьги в виде зигзагов молнии. Больше на нем, кроме алых плавок, ничего не было.

Словом, банкир выглядел весьма элегантно и весьма уверенно, но он побледнел и челюсть у него отвисла, когда он увидел человека, целящего в него из пистолета. Глаза широко раскрылись от неожиданности и страха.

— Я Уильям Сент-Джордж Дункан, известный также как Джефферсон Сервантес Кэрд. Пойдемте в гостиную и поговорим.

Оцепеневший, с трясущейся головой, Дишно вышел из комнаты впереди Дункана.

Стенной экран показывал 1.10. Наступила среда.

В гостиной кроме Дункана сидели четверо: Юджин Дишно, его жена, Ольга Хан Сарасдотер, и двое взрослых жителей среды, Раджит Беллепорте Мэйфер и Майя Дибрун Люттер. Как только Дункан вытянул из Дишно, что его жена и жители следующего дня состоят в СК, он тут же их раскаменил.

Он заставил Дишно также сознаться, что это он возглавляет всю организацию в этом районе. Банкир выдал это лишь тогда, когда Дункан пригрозил отжечь ему все пальцы на ногах и на руках. Дункан знал теперь также имена всех высших чинов лос-анджелесского СК. Почти все они были ганками или занимали высокие посты в банке данных.

Дункан сказал Дишно, что берет руководство СК на себя.

— Я вижу, вам это не нравится. Но прошло то время, когда можно было лежать на дне, почти ничего не делая. Мои сообщения вызвали волнения во всем мире, и нам следует воспользоваться случаем, чтобы помочь волнениям перерасти в восстание. Будет только естественно, если возглавлю его я, хотя бы мне и пришлось некоторое время скрываться. У меня гораздо больше опыта активной борьбы, и мои дела говорят сами за себя. Я уже составил план кампании, а у вас, сознайтесь, его нет.

— Время еще не назрело! — сказал Дишно.

— Дальше назревать некуда. Как раз пора идти на прорыв. А теперь мне нужно, чтобы все вы от души согласились с тем, что главный теперь я. И уж во всяком случае мне нужно ваше полное содействие, даже если вы возмущены моими действиями и боитесь последствий. Хватит, побаловались. Вы получили фактор, замедляющий старение, а недавно и анти-ТП. За это надо платить.

Теперь все пойдет по-другому. Все члены СК получат и ФЗС, и АТП. Вы поступали очень эгоистично, присваивая оба эти средства только высшему эшелону, элите. Кроме того, это было глупо. Как мог бы рядовой член организации лгать органикам в случае ареста? Он выдал бы всех, кого знал. И ничто так не обеспечит вам преданности и благодарности подпольщиков, как выдача им ФЗС.

Я дал формулу ФЗС в своих посланиях и пари держу, что граждане это вещество получат, хотя бы и нелегально. И если мы сумеем обнародовать какую-то информацию об АТП, мы и это сделаем.

— Все лаборатории контролируются правительством, — сказал Дишно.

— Это не помешало иммерам изготовить АТП для своих. А в основе ФЗС лежит бактериальная культура. Ее можно вырастить у себя на кухне, а потом впрыснуть в вену. Вся проблема в том, чтобы дать ФЗС такому количеству людей, чтобы те могли передать его другим. Но это произойдет и без участия нашей организации. Люди во всем мире и так будут красть все, что надо, из лабораторий, выращивать и распространять нужную культуру. Люди на все пойдут, поверив, что смогут продлить свою жизнь в семь раз. Правительство будет бороться с этим, но впоследствии вынуждено будет уступить. Иначе оно падет.

— А нам уготовлена роль мучеников, — сказала Ольга, жена Дишно.

— Не обязательно. Такая вероятность есть, но нельзя идти на попятный из-за того, что мы можем стать мучениками.

Подробно растолковав им свою программу, Дункан перешел к практическим делам. Как скоро Дишно сможет добыть документы для него и для Сник?

Дишно, хотя и с неохотой, сказал, что Майя Люттер могла бы сделать это хоть сейчас. Однако введение в систему нужных физических параметров займет некоторое время. Возможно, удостоверения будут готовы к вечеру. Дишно и Сарасдотер сегодня не станут каменироваться, но Мэйферу и Майе Люттер нужно на работу. У них нет уважительной причины остаться дома. Зато они займутся подготовкой документов. Сам Дишно подготовит ввод подложных данных, поскольку может сделать это и на дому, даже не в свой законный день.

Еще Дишно дал Дункану возможность скрытно позвонить Клойдам, где ждала Сник. Дункан не хотел открывать, где его пристанище, но рассудил, что ему все равно придется вернуться туда.

На звонок ответила миловидная рыжая женщина, в которой Дункан узнал Люсию Шормур Клавинг, жительницу среды. Как и следовало ожидать, она была в курсе всех событий до того момента, как он ушел из квартиры. По ее знаку в кадр вошли Клойды и Сник. Пантея испытала большое облегчение, увидев Дункана, но тут же рассердилась.

— Какого черта ты раньше не позвонил? Мы очень беспокоились. Донна и Барри были прямо-таки в панике, да и я ненамного отстала.

— Сомневаюсь.

— Нет, я правда очень волновалась.

— Я не мог позвонить раньше, это было опасно. В общем, пока все идет хорошо. Расскажу подробнее, когда приду.

Донна Клойд, стоявшая рядом со Сник, спросила:

— Это правда, что все хорошо?

— Да. Часам к семи вечера раскамените всех членов СК, что живут у вас в квартире. Введите их в курс дела, а я добавлю детали. Ситуация изменилась в корне — и к лучшему. Не волнуйтесь. Я буду около восьми.

— Я пропустила самое интересное, да? — сказала Сник.

— Надо было, чтобы все это проделал один человек. Двоих, пожалуй, было бы многовато. Ну все, пока.

После разговора он уложил в сумку ампулы с ФЗС и анти-ТП — столько, чтобы хватило на всех в квартире Клойдов. Взял он и распечатки формул для того и другого. В семь вечера Дишно ушел, не сказав Дункану куда. Дункан не стал настаивать. Дишно, возможно, был прав, говоря, что в целях безопасности только он должен знать это место. В 7.31 Дишно вернулся и вручил Дункану пакетик с двумя чехольчиками телесного цвета — ему и Сник для больших пальцев. Для подтверждения некоторых кредитных операций с помощью карточек может потребоваться прижать большой палец к регистрирующей пластинке. На чехле Дункана был отпечаток пальца одного блони по имени Макро, который жил на одном этаже с Клойдами. Отпечаток на чехле для Сник принадлежал Джулеп Чу Харт, сожительнице Макро. Дункан уже ознакомился с анкетными данными этого Макро, а Сник ознакомится с анкетой Харт позже.

— Вам повезло, — сказал Дишно. — Макро и Харт, как видно, запаниковали, увидев на экранах твои послания. Подумали, наверно, что всему конец и за ними вот-вот явятся ганки. И пропали бесследно. Сбежали, поди, за город, дураки. Впрочем, они уже давно считались ненадежными, так что… — Дишно прикусил язык.

— Так что вы все равно собирались их убрать, да? — закончил Дункан. — Как убрали Ибрагима Азимова, хозяина аптеки. Как пытались убрать Сник и меня.

— Этого требовала безопасность. Ты ведь понимаешь.

— Я не держу на вас зла. Но с этих пор, если кто-то начнет вызывать опасения, нужно будет доложить об этом мне. Я хочу сам решить, действительно ли этот человек опасен для нас. Есть и другие способы избавиться от таких. Не обязательно их убивать.

— Слишком ты мягок.

— А ты проверь меня и увидишь, мягок я или нет.

— Если все и каждый будут знать, что за изменнические настроения смерть им не грозит, с ними никакого сладу не станет, — покраснев, возразил с негодованием Дишно.

— А им не нужно знать, что смерть им не грозит. Пусть думают, как раньше. Но ненадежных можно просто каменировать и прятать где-нибудь.

— Какая же разница — убивать или каменировать? — не скрывая насмешки, спросил Дишно.

— У них остается шанс, что когда-нибудь их найдут и раскаменят.

— А если их найдут скоро? Они же все расскажут ганкам.

Дишно рассуждал резонно, но Дункан не хотел никого убивать иначе, чем при самозащите. Он умолчал, разумеется, о том, что и Дишно может оказаться в числе тех, от кого потребуется избавиться. Дункан не доверял этому человеку, питая уверенность, что Дишно возмущен его захватническими действиями и при случае избавится от него самого.

История всех революций густо насыщена междоусобной борьбой революционеров за власть. Дишно только повторял историю — точнее, следовал установившимся образцам человеческого поведения.

«Откуда я все это знаю? — подумал Дункан. — Я ведь не помню ничего из того, что знал Кэрд или любая другая моя персона, кроме нынешней. Но иногда ко мне приходят воспоминания неведомо откуда. Будто просачиваются. Значит, я недостаточно отгородился от моих прежних „я“».

В уме у него снова возникло детское лицо — он сам в возрасте пяти лет. В то же время — раньше этого не случалось — чья-то рука словно стиснула ему внутренности и рванула их вверх. Ощущение было таким четким и болезненным, что Дункану вспомнился сериал про великана Поля Беньяна[39], который он смотрел несколько недель назад. Там гигант-дровосек, сойдясь со здоровенным, как слон, медведем, запустил руку зверю в глотку, сгреб его кишки и вывернул медведя наизнанку.

— Что с тобой? — спросил Дишно.

Дункан выпрямился и разгладил гримасу на лице — все уже прошло.

— Ничего.

— Ничего? Можно было подумать, что тебя лягнули в живот.

— Что-то и лягнуло. Спазм какой-то. Не потому, что я что-то съел — ел я давным-давно. Ничего страшного.

Дишно нахмурился, но промолчал. Надеется, наверно, воспользоваться этой слабостью Дункана, в чем бы она ни заключалась. Наверно? Несомненно! Он был бы рад, если бы Дункан умер на месте.

Лицо исчезло — на время. Дункан не знал, что означает это то и дело возникающее видение. Возможно, оно предвещает еще один психический срыв. Если так, то нечего и беспокоиться. Думать об этом постоянно — значит ускорить срыв, если он действительно близок. Может быть, детское лицо — лишь симптом недостаточного отделения теперешнего «я» Дункана от прежних. Симптом легкого умственного нездоровья, только и всего.

Или он, думая так, поступает, как человек, насвистывающий для храбрости в темноте?

На остаток вечера Дункан выбросил это из головы. Он был слишком занят работой с Дишно и остальными тремя. В восемь часов он позвонил у двери Клойдов и миг спустя уже разговаривал со Сник, Клойдами и всеми прочими.

Глава 14

Весь четверг Дункан и Сник работали не поднимая головы, отрываясь только на еду, зарядку и посещение ванной. Пользуясь информацией, полученной от Дишно, они установили контакт с сорока восемью шефами союзных подпольных организаций по всему миру. Сник говорила, что Дишно удар бы хватил, узнай он, сколько секретных каналов связи они задействовали. Он, правда, открыл им эти каналы, но предупредил, что лучше ими не пользоваться без крайней необходимости. В настоящее время он такой необходимости не видел.

— Нельзя знать, не сидят ли на том конце канала органики с подслушивающим устройством, — говорил он. — Один промах, и всем нам крышка.

Первое, что диктовал Дункан, назвав себя, были формулы ФЗС и АТП. Потом он объяснял абонентам, для чего они служат. Многие уже знали, что такое ФЗС, но анти-ТП получил только один.

Дункан говорил им, что теперь он возглавляет все подпольные организации, и приказывал командирам распространить ФЗС и АТП среди своих подчиненных. Кроме того, им предписывалось при каждом удобном случае оставлять листовки с формулами там, где люди могли их найти. Способы Дункан оставлял на их усмотрение.

— Таким образом люди сами будут распространять эту информацию, избавив правительство от хлопот, — говорил он.

Не все отвечали на его вызов сразу. Многие потом звонили ему сами, но некоторые так и не откликнулись. Все, кому он звонил, впадали в шок, услышав, что говорят с Кэрдом-Дунканом.

Дункан не затрачивал много времени на каждый разговор. Предъявив свое удостоверение и вкратце изложив свои планы, он отправлял длинное печатное послание.

— Откуда тебе знать, будут они следовать твоим указаниям или нет? — спрашивала Сник.

— Я этого не знаю, и у меня нет способа их заставить. Но авось хоть кто-то что-нибудь да сделает.

Сник была полностью на его стороне. Но она, как и он, знала, что рано или поздно кто-нибудь из подпольщиков попадется. Арестованные будут лгать, поскольку получили анти-ТП. Но есть и другие способы узнать правду, хотя бы и противозаконные, и ганкам эти способы известны.

Жители пятницы не состояли в СК, поэтому Дункан и Сник провели этот день в каменаторах. Они втиснулись в цилиндры Клойдов, приняв позу эмбриона. Включенная энергия обратила их в камень. В субботу они вышли из цилиндров вместе с жителями этого дня и Клойдами. Донна и Барри оставались на воле почти весь день, потому что им очень понравилось быть, дневальными. Дункан привлек их к рассылке своих циркуляров. Лемюэл Зико Шербер и Сара-Джон Панголин Тэн, субботние жители, большую часть дня провели на работе.

Замок в дверях квартиры заменили в пятницу. Если верить теленовостям, все население должно было получить новые замки к вечеру понедельника.

Клойды выполняли порученную им Дунканом работу в разных комнатах: она в кухне, он в спальне. Донна, приверженка буддизма, настояла на часовом перерыве, половину которого занималась пением молитв перед Кругом Всего Сущего. Это была двенадцатиугольная рамка красного дерева, двенадцати дюймов в поперечнике, поставленная на столик. Вмонтированное в рамку электронное устройство создавало на черном поле голограмму Будды, сидящего в позе лотоса. Когда Донна пела Заповедь Огня на давно уже мертвом языке пали, Будда начинал уменьшаться, словно уходя вглубь. Через пятнадцать минут он исчезал совсем. Донна продолжала петь в Никуда, как выражалась она, пока Будда не появлялся вновь и не становился опять большим.

Барри Клойд принадлежал к секте Божьих настройщиков, которые верили, что можно настроить себя в унисон исконной вибрации Вселенной, что бы это ни означало. Чтобы достичь этого состояния, Барри сочетал молитвы с игрой на теремине. Это был электронный инструмент с двумя антеннами. Барри, водя руками в емкостном поле антенн, регулировал тон и высоту звука. Делая это, он сливался воедино с вибрациями космоса и прокладывал путь сквозь них, пока не начинал звучать в унисон со Вселенной и Богом.

Дункана встревожило бы присутствие столь иррациональных субъектов в рядах СК, если бы он не знал покойного падре Кабтаба. Лесной священник исповедовал еще более причудливую религию, чем Клойды. Однако во всех других отношениях он действовал вполне рационально и умело.

Субботние жильцы, Шербер и Тэн, вернулись с работы в 4.30. Шербер, оглядев многочисленные светящиеся экраны, спросил:

— У вас только один канал работает?

— Да, я и его-то почти не смотрю, — сказал Дункан. Каждый из работающих экранов был подключен к одному из секретных каналов. — Я общаюсь с нашими собратьями, рассеянными по всему свету.

— Никак не могу привыкнуть к этой мысли, — потряс головой Шербер. — Мне все кажется, что сюда вот-вот ворвутся ганки.

— Все возможно, — пожал плечами Дункан. — Но если они и засекут эти передачи, то лишь по чистой случайности.

— Такая случайность тоже вероятна. Или один из тех, с кем ты говоришь, может оказаться провокатором.

Дункан не считал это таким уж вероятным. Все члены подпольных групп допрашивались под ТП до введения противоядия.

— Так вот, насчет новостей, — сказал Шербер. — Мы с Сарой-Джон прямо взбесились. В 3.30 передали, что правительство решило не объявлять результаты референдума до окончания теперешней чрезвычайной ситуации. Теперь результаты точно подтасуют!

Дункан не спрашивал, какой референдум имеет в виду Шербер. Несколько обнедель назад гражданам отдельных городов разрешили проголосовать по поводу проведения референдума по снижению надзора правительства над населением. Сторонники референдума победили с небольшим перевесом. Теперь по закону требовалось провести этот референдум в мировом масштабе. Если победят сторонники меньшего надзора, они же и будут разрабатывать детали его уменьшения. А затем их программу снова выдвинут на голосование.

Дункан знал, что если граждане и добьются победы, то небольшой. Правительство, отказываясь отключить спутниковое наблюдение, руководствуется логикой и здравым смыслом. Небесные глаза абсолютно необходимы для регулирования товарного движения, для наблюдения за погодой, для уведомления властей о несчастных случаях или преступных действиях. Все это делается для блага общества. Спутники не могут делать все это, не отмечая одновременно, чем занимается каждый гражданин, пребывающий под открытым небом.

Однако города-башни отличались от горизонтальных городов. И многие их граждане не понимали, зачем нужно просматривать каждый квадратный фут улиц в башне с помощью монитора. Возможно, это делалось для их же блага, но их это возмущало. Недовольные предлагали выключить мониторы и включать их только в случаях происшествий, преступлений или домашних свар, когда в определенный район вызываются органики или медики.

Это было бы не столь уж большой уступкой со стороны правительства. Можно ведь заявить, что мониторы не работают, а на самом деле держать их включенными. Когда комиссия горожан придет с инспекцией в органический участок, она увидит, что мониторы отключены. А как только комиссия уйдет, мониторы возобновят наблюдение.

Пока что полную нагрузку мониторов оправдывали розыски Дункана и Сник, а также недавние стихийные демонстрации и мелкие беспорядки, о которых рассказывали выпуски новостей. Оправдывали, во всяком случае, с точки зрения правительства, а именно эта точка зрения и решала все.

— Говорят, вечером будет демонстрация в разных районах города, — сказал Шербер. — К нам ближе всего Блю-Мун-плаза. Нам с Сарой-Джон хотелось бы пойти. Только вот ганки…

— …могут, чего доброго, вас забрать, — вмешалась Сник.

Клойды вошли в комнату как раз в конце разговора, и Барри сказал:

— Нам-то точно нельзя идти.

Сник взглянула на Дункана:

— А мне так надоело сидеть взаперти…

— Нет, тебе идти слишком рискованно.

— Да вы прямо телепаты, — сказала Донна, — читаете мысли друг друга. Это потому, что вы так долго были вместе?

— Во многом, особенно когда надо действовать, мы думаем одинаково, — сказала Сник. — Но частенько я не могу понять, кой черт у него на уме. Он ведет себя как экстраверт, хотя по натуре и интроверт.

Дункан пожал плечами и повернулся к экрану. Это был последний на сегодня сеанс связи. На другом конце, в Сингапуре, глава тамошних подпольщиков получит распечатку программы перемен, выдвигаемой революционерами. Самый радикальный ее пункт — требование отменить систему мира дней. Нет больше необходимости делить население на семь частей. На Земле осталось всего два миллиарда человек, а не десять, как лживо утверждает правительство. Человечеству давно пора вернуться к древнему ежедневному образу жизни. Но в манифесте говорилось также, что все хорошее в Новой Эре будет сохранено. К тому дурному, что было в прежние времена, возврата быть не должно.

Лемюэл Шербер дождался, когда Дункан выключил последний канал, и сказал:

— Нам с Сарой-Джон надо пойти за покупками. Мы ненадолго.

— Только не приближайтесь к Блю-Мун-плаза, — сказал Дункан.

— Мы и не собирались. — Шербер с женой ушли, и дверь за ними закрылась.

— А нам; пожалуй, пора назад в каменаторы, — сказала Донна. — Было бы здорово пообедать всем вместе, но кормить нас всех им не по карману. Увидимся во вторник.

Дункан не пытался удержать их, хотя ему не хватало их веселой болтовни. Он посмотрел, как они идут рука об руку по коридору, и сказал Сник:

— Демонстрацию посмотрим по телевизору. Увидим, привела наша бурная деятельность к чему-нибудь стоящему или это так, променад.

— Ты хочешь проверить, хватит ли у молодежи духу полить краской мониторы? А может, и ганков?

Субботний командир уведомил их, что несколько молодых людей похитили баллоны с краской со склада. У них только и разговору, как они зальют уличные мониторы черным аэрозолем. Пока экраны не заменят, эти мониторы будут слепы. Командир сказал, что в этой группе был член СК, он-то и подал эту идею. Юнцы горячо его поддержали, но дело может ограничиться хвастовством.

Но если они сделают, как хвалились, им, быть может, начнут подражать и другие жители Лос-Анджелеса. А молодых людей могут арестовать, и они понесут наказание. Молодежь не так задумывается о последствиях, как более старшие и консервативные люди.

В дверь позвонили. Дункан и Сник на миг замерли. Клойды остановились на пороге каменаторской. На стенных экранах по всей квартире вспыхнули оранжевые надписи: В ДВЕРЬ ЗВОНЯТ. Звонили громко, настойчиво — стало быть, это были не Шербер и Тэн, те открыли бы дверь, сунув в щель одну из карточек, дав сначала возможность тем, кто внутри, посмотреть на них по монитору. Дункан включил монитор. За дверью стояли низенький мужчина и высокая женщина, Пат и Паташон, оба в пурпурных комбинезонах с алыми полосками — униформе Санитарного департамента штата Лос-Анджелес. На погонах у них были золотые метелки — знак отличия бытового отдела. Значки в виде совков для мусора указывали, что эти двое — инспекторы.

Дункан отрывисто бросил Клойдам, повернувшим по коридору обратно:

— Давайте-ка займитесь ими. Сделайте вид, что вы — сегодняшние жильцы.

Барри посмотрел на экран над дверью.

— Какого черта им надо?

— Не знаю. Какое-то бытовое нарушение, наверно. Если только это не ганки, которые хотят проникнуть сюда и взять нас без шума.

Клойды побледнели, но Донна твердым голосом сказала:

— А если просто притвориться, что нас нет дома?

— Граждане Шербер и Тэн, — заговорила инспекторша. — Пожалуйста, впустите нас. Мы пришли проверить межтемпоральную жалобу воскресных жильцов. Нам ее оставил воскресный Органический департамент. У нас ордер на инспекцию. Вот наши удостоверения.

На экране монитора появилось изображение женщины и ее служебные данные. Это была капрал-инспектор Рани Ису Уильямс, имеющая все необходимые полномочия. Убрав с лица улыбку, она сказала с решительным и суровым видом:

— Нам известно, что вы допустили перерасход энергии и что вы сейчас дома. Откройте!

— О Господи! — сказала Донна.

Дункан тихо выругался. То, что он вел отсюда передачи, не поддавалось обнаружению, но приборы зарегистрировали расход энергии, намного превышающий среднюю величину. Обычно в таких случаях достаточно уплатить штраф по своей карточке. Вряд ли Энергетический департамент станет заявлять органикам о таком перерасходе. А вот если инспекторов не впустить, они уж обязательно доложат об этом ганкам. И те явятся с ордером на обыск или установят специальное устройство для наблюдения за этой квартирой.

Возможно, конечно, что эти двое — тоже переодетые органики. Или убийцы, посланные Дишно.

Этой вероятностью тоже не следовало пренебрегать.

Сник, не дожидаясь указаний, деактивировала все экраны, кроме телевизионных и декоративных. Дункан рявкнул:

— Донна, Барри! Ответьте кто-нибудь! Скажите, что прилегли отдохнуть. А потом впустите их!

Сник уже стояла с пистолетом у двери в каменаторскую.

— А вдруг они знают Шербера и Тэн в лицо? — сказала Донна.

— Скорей всего нет. И вряд ли будут проверять вас на этот предмет. Отвечайте!

Еще не дойдя до коридора, он услышал, как Донна говорит:

— Извините, мы тут немного вздремнули. Вчерашняя вечеринка затянулась допоздна!

Дункан ушел в каменаторскую как раз в тот момент, когда входная дверь начала отодвигаться.

Глава 15

Он спокойно активировал экран, чтобы видеть и слышать происходящее в гостиной. Уильямс говорила, что департамент вынужден был отреагировать, получив три междудневные жалобы от воскресных жильцов. Жалобы заключаются в следующем. Первое: суббота не убирает все свои вещи в персональный шкаф перед каменированием. Второе: в северо-восточном углу кухни воскресниками обнаружена грязь, оставленная субботними жильцами. Третье: в мусоропроводе обнаружен пакет с некаменированным мусором. Четвертое: суббота не сменила постельное белье. Суббота не принесла извинений в ответ на выговор, оставленный ей воскресеньем. Мало того, она ответила посланием оскорбительного и непристойного содержания, а именно: «Не пошли бы вы в задницу со своими претензиями».

— Вот придурки! — сказала Донна. — Зачем тогда селиться в квартале блони, раз они такие чистюли?

— Существуют какие-то минимальные стандарты, которые вы обязаны соблюдать, — ответила инспекторша. — Мы уполномочены проверить подлинность жалоб и произвести инспекцию помещения.

— Но до полуночи еще далеко, — заметил Барри. — Нельзя привлекать нас за неопрятность, если мы пока не успели убраться.

— Нам приказано доложить о состоянии квартиры в момент инспекции. Это предусмотрено распоряжением 6-С5, параграф ЗД, — сказала Уильямс. Ее низенький спутник, Себта, молчал и усердно жевал резинку.

— Это произвол, — заявил Барри.

Несмотря на всю серьезность ситуации, Дункан усмехнулся. Клойды потому так возмущаются, что на самом-то деле не отвечают за субботу, а отдуваться приходится им.

— Можете жаловаться на нас, если хотите, — равнодушно сказала Уильямс. Она, без сомнения, привыкла к куда более сильным выражениям, имеющим прямое отношение к ее личности.

— Ну что, залезем в пятничные каменаторы? — преспокойно спросила Сник.

— Нет уж. Слишком рискованно.

— Вот и ладно, мне и не хотелось. Но как же мы, черт возьми, будем уворачиваться от них?

Дункан изложил ей свой план. Она сказала:

— Это не менее рискованно, чем лезть в каменатор. Зато подраться можно будет, — улыбнулась она.

— Предпочел бы, чтобы до этого не дошло.

Длинная чернявая Уильямс и темнокожий, с окрашенной в огненный цвет бородой коротышка Себта тем временем приступили к работе. Себта со съемочной камерой ходил по пятам за Уильямс, которая диктовала свои наблюдения в портативный микрофон. Камера Себты заглядывала в нижние углы комнат, а Уильямс комментировала, насколько чисто или грязно в данной точке. Они обошли гостиную, заглядывая под мокахочную (моделируй, как хочешь) мебель.

— Ага! — воскликнула распластанная на полу Уильямс, извлекая из-под дивана грязный носок.

— Это не наше! — сказала Донна.

— А чье же?

— Откуда я знаю? Может, как раз этих воскресных поганцев!

Уильямс поместила носок в сумку для вещественных доказательств, висящую у нее на поясе. Затем инспекторы вместе с Клойдами вышли в коридор.

— Откройте ваш персональный шкаф, — распорядилась Уильямс.

К счастью, дверцы шкафа не были заперты. Иначе Клойды не сумели бы их открыть с помощью своих карточек, относившихся к другому дню.

Дункан и Сник ждали за полуоткрытой дверью каменаторской. Инспекторы могли потом направиться и в спальню, и на кухню, и сюда.

Заметив, что вещи на полках следует складывать аккуратнее, Уильямс проследовала в спальню, все остальные — за ней. Дункан с удовольствием отметил, что Клойды остались у порога, частично загораживая коридор от Уильямс и Себты. Потом Донна слегка прикрыла дверь, еще больше сузив поле зрения. Барри отчаянно жестикулировал, давая, как видно, понять Дункану и Сник, чтобы они уходили.

В критической ситуации Клойды вели себя хладнокровнее, чем Дункан полагал. Кто-то из них, а может, и оба, сообразили, что Дункан и Сник наблюдают за ними через стенной экран.

Дункан выключил экран, чтобы инспекторы не поняли, что за ними кто-то следил. Потом они со Сник, держась рядом, вышли в коридор и проскочили в гостиную. Там они спрятались за диваном, который стоял у стены, далеко и от двери гостиной, и от входа в квартиру. Дункану не хотелось выходить наружу и привлекать внимание соседей. С другой стороны, надо было перехватить Шербера и Тэн до того, как они явятся со своими покупками. Но, делая это, он обратит на себя еще больше внимания. Соседей может заинтересовать, почему это Тэн и Шербер не зашли домой занести покупки, а повернули прочь от своей квартиры.

— От каких, однако, мелочей все время зависит моя жизнь, — пробормотал он.

— Что? — не расслышала Сник.

— Ничего существенного.

Теперь он не осмеливался включить экран и не мог следить за инспекторами. Но Донна сказала громко:

— Надеюсь, в спальне все в порядке? Куда теперь?

— Минимальный порядок соблюден, — разочарованно ответила Уильямс. На второй вопрос Донны она не ответила.

— Не вижу, куда они пошли, — сказала Сник, встала и направилась к правой стороне двери, прежде чем Дункан успел ее остановить.

Он встал с места, чтобы видеть ее. Она высунула голову за дверь и тут же вернулась к нему.

— Они в каменаторской.

— О черт! — В ответ на ее недоуменный взгляд он объяснил: — Я как-то об этом не подумал. Если они заметят, что в цилиндрах отсутствуют и жители вторника, и жители субботы, они что-то заподозрят. И, возможно, арестуют Клойдов.

— Я думала, ты давно уже это сообразил.

В этот момент входная дверь начала скользить вбок. Это происходило бесшумно, но более яркий свет и голоса на улице заставили Дункана выглянуть из-за дивана. Пришли Шербер и Тэн, она тянула за собой-складную двухколесную тележку, полную бумажных пакетов. Дункан вскочил, махая им одной рукой и приложив к губам палец другой. Сник тоже вышла из-за дивана, беззвучно шевеля губами и тыча пальцем в сторону коридора.

Тэн собралась что-то сказать и уже открыла свой накрашенный под зебру рот, но так и не издала ни звука. Дункан подошел к недоуменно глядящим хозяевам и сказал:

— Инспекция! Давайте тележку и уходите! Возвращайтесь не раньше чем через полчаса и позвоните сначала! А когда позвоните, не предъявляйте удостоверений!

Тэн и Шербер вышли, и Дункан завез тележку за диван. Сник, наблюдавшая за коридором, чтобы проверить, не видят ли их инспекторы из кухни, вернулась в укрытие. Входная дверь стала закрываться. У кого-то из ушедших хватило смекалки вставить в щель карточку и активировать голосом дверь, чтобы запереть ее снаружи.

Сидя на полу рядом со Сник и тележкой, Дункан сказал:

— Чуть было не влипли!

Сник не ответила — и так было ясно.

Еще пять минут ожидания, и тихие голоса из коридора стали громче. Клойды говорили во весь голос, чтобы Дункан и Сник слышали, где они есть. Они делали это, хотя и не знали, остались их гости в квартире или нет.

— Тея, — сказал Дункан, — доползи до стены и включи опять внутренний монитор. Наведи его на кухню и каменаторскую. И оставайся там, чтобы быстро выключить его и вернуться.

Картинка, которую Сник опустила голосом в самый низ стены, делилась на четыре кадра, так что нужная комната показывалась со всех четырех сторон. Инспекторы были в каменаторской. Несколько минут они проверяли плинтуса, потом перешли к каменаторам — возможно, смотрели, нет ли на них пыли, хотя субботние жильцы отвечали только за свои цилиндры.

Дункан с облегчением увидел, что Уильямс прошла мимо вторничных цилиндров, не посмотрев на них. Ее занимала только суббота, остальное ее не касалось. Она попросила Клойдов дать голосовые подписи под ее протоколом в знак того, что инспекция закончена.

Только бы, подумал Дункан, кому-нибудь из департаментского начальства не пришло в голову сравнить голосовые частоты подписавшихся с частотами Шербера и Тэн. Да нет, этим заниматься никто не станет, если только за этим визитом не стоят органики.

Если Уильямс и Себта все-таки ганки, то они уже знают, что Клойды — не те, за кого себя выдают. И Уильямс, возможно, заметила, что вторничные цилиндры пусты — еще до того, как Сник включила монитор. Вот сейчас эти двое «инспекторов» выйдут и доложат обо всем ганкам, которые ждут снаружи. И в квартиру вломится целый отряд. Нет, не может быть. Шербер и Тэн увидели бы это и предупредили его и Сник.

Уильямс и Себта явно не знают, что здесь скрываются двое человек. Если бы они что-то заподозрили, они просто вынули бы пистолеты из-под комбинезонов и арестовали бы Клойдов.

— Департамент уведомит вас о наших дальнейших действиях. — С этими словами Уильямс кивнула Себте, чтобы он следовал за ней, и вышла из каменаторской. Дункан сделал Сник знак выключить экран. Она выключила и быстро отползла назад к нему. Через минуту инспекторы покинули квартиру.

Как только дверь закрылась до конца, Дункан встал. Донна взвизгнула и схватилась за Барри. Тот повернулся и увидел Дункана со Сник.

— Бог мой, ну и напугали вы нас! Мы не знали, что вы все еще здесь!

Дункан рассказал ему, что произошло.

— Тэн и Шербер должны вернуться минут через пятнадцать. Они позвонят в дверь, когда придут.

— Я чуть в штаны не наложила, — сказала Донна. — Я была уверена, что они увидят наши пустые каменаторы! Как насчет выпивки? Мне это определенно требуется!

Когда вернулись Тэн и Шербер, Клойды были уже порядком навеселе. Дункан и Сник испытывали искушение последовать их примеру, но они давно уже договорились ограничиваться одной порцией спиртного в день. Они не хотели оказаться под градусом, если их вдруг застанут врасплох.

Шербер и Тэн были так выбиты из колеи, что попытались догнать Клойдов. Обед сильно запоздал, а после него все уселись в гостиной. Дункан и Сник единственные держались начеку, несмотря даже на волнующие новости, передаваемые по телевизору. На многих этажах каждой из башен происходили антиправительственные демонстрации. Донна Клойд, посмотрев на это несколько минут, заявила, что ужасно хочет спать, но вместо постели пойдет в свой цилиндр.

— Тогда я буду в двойной отключке, — смеялась она.

— Хорошая мысль, — поддержал Барри. И Клойды побрели по коридору, обнявшись, чтобы не упасть.

Как передавалось в новостях, политические демонстрации шли и в других башнях Калифорнии. Ни одна из них не была дозволена Органическим департаментом. «Ганкам придется туго, — подумал Дункан, но они с лихвой отыграются на демонстрантах».

Службы новостей переключались с митинга на митинг, но наконец сосредоточились на том, который угрожал принять наиболее насильственный характер. Это был митинг на Блю-Мун-плаза, недалеко от их квартиры.

Двадцать два стенных экрана показывали площадь под разным углом. Демонстранты, в основном молодежь разного пола, сгрудились в центре площади вокруг многоярусного фонтана. Их выкрики, несущиеся с экранов, заставили Дункана немного убавить звук.

— Мы хотим свободы!

— Долой небесные глаза!

— Довольно жить раз в неделю! Даешь естественный образ жизни!

— Покончить с коррупцией в правительстве!

— Положили мы на вас, тираны!

— К стенке их, свиней!

— Дайте народу ФЗС!

— Мы не люди второго сорта! Дайте и нам ФЗС!

— Катись в задницу, Большой Брат!

Детекторы звука выхватывали из толпы:

— Ура Дункану и Сник!

— Помилование Дункану и Сник! Пусть расскажут все, как было!

— Мы устали от правительственной лжи! Скажите нам правду!

Многие размахивали листовками. Дункан не мог прочесть их, но подозревал, что это те самые сообщения, которые он передал в эфир всего две недели назад — а казалось, давным-давно. Потом он услышал отрывок своего текста из портативного передатчика: «…ЕСЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО ОТВЕТИТ ВАМ ОТКАЗОМ, БОРИТЕСЬ!»

Толпа росла, меняла форму, то выставляя щупальца, то втягивая их обратно.

— В противозаконном сборище на Блю-Мун-плаза, — говорил диктор, — участвует примерно тысяча человек. Общее количество участников демонстраций, не получивших разрешения и, следственно, противозаконных, составляет, по официальным данным, пятьдесят тысяч. Это количество очень невелико по сравнению с общим населением штата Лос-Анджелес, составляющим двадцать миллионов. Хотя Великая Хартия Прав и Обязанностей Органического Сообщества дает гражданам право на политические, социальные и экономические демонстрации, она требует также, чтобы подобные демонстрации проводились только с разрешения местного Органического департамента. Но ничтожная кучка подрывных элементов и недовольных…

Улицы, расходящиеся от площади, были забиты ганками. Пистолеты пока оставались в кобурах, зато электропарализаторы, погонялки и гранаты со слезоточивым газом были наготове. Там, где проспекты соединялись с площадью, стояли два огромных водомета с брандспойтами, направленными в толпу. Неровный круг демонстрантов замкнули в кольцо патрульные машины, оснащенные паровыми орудиями, которые выбрасывали резиновые пули.

На некоторых экранах виден был воздушный отряд органиков; мобили садились на крышу башни и на посадочные площадки разных этажей. Их вызвали из других калифорнийских округов.

Генерал-органик ревел в рупор:

— Это последнее предупреждение! Всем немедленно разойтись! Отправляйтесь по домам! В противном случае все будете арестованы! Повторяю…

— Ну, что скажете? — воскликнул Шербер. — Никто не уходит, ни один человек! Все остаются! Вы их только послушайте!

— …в штате Сан-Франциско, — говорил диктор. — Донесения о стычках с органиками подтвердились. Представитель Органического департамента заявляет, что множество демонстрантов, количество уточняется, было арестовано. Имеются раненые, но смертельных случаев нет, и мы, когда ситуация прояснится, сможем назвать вам точное количество…

Генерал взревел, перекрывая выкрики, вопли и пение на Блю-Мун-плаза:

— Офицеры! Арестовать правонарушителей! В случае сопротивления действуйте согласно уставу!

— Эх, меня там нет! — сказала Сник. — Я бы им показала!

Первые ганки, стараясь не прибегать поначалу к чрезвычайным мерам, согласно правилам департамента, бросились в толпу и пропали в ней. Ганки, оставшиеся позади, тыкали погонялками лезущих на них демонстрантов. Генерал кричал в рупор какие-то приказы, едва слышные из-за всеобщего гвалта. Потом через головы органиков ударили в середину толпы подкрашенные красным струи водометов. Люди по краям толпы стали с криками валиться на своих товарищей.

В середине площади возникло недолгое замешательство, но сбитые с ног быстро поднялись. Тогда водометы придвинулись поближе — теперь под их струи попадали и ганки. Вся масса вдруг сделалась красной с ног до головы. Вода, разлившаяся по площади, походила на кровь.

— Черт! — сказала Сара-Джон. — Теперь они не смогут смыть с себя краску. Останутся мечеными не меньше чем на неделю! Бедняги! Ганки их разыщут, даже если они разбегутся!

В это время толпа прорвала кольцо патрульных машин — те так и не открыли огонь, потому что под резиновые пули могли попасть свои же органики. Демонстранты хлынули с площади сквозь ряды ганков, перекрывших проспекты. В свалке падали наземь и органики, и демонстранты, но бегущие подымались, не оставляя попыток пробиться вперед. Генерал, стоя в своей открытой машине, в рупор призывал их остановиться и подчиниться аресту. Тогда кто-то — Дункану показалось, что это женщина, — ткнул электропогонялкой, отнятой у ганка, генералу в живот. Тот выронил рупор, скрючился, схватился за живот руками, выпал из машины и исчез в свалке.

За короткое время с площади разбежались по крайней мере три четверти демонстрантов. Остальные или остались лежать на площади, или попали в руки ганков. Этих тащили к запасным каменаторам на краю площади. Но каменаторов не хватало, и ганки вскоре отказались от них. Оставшихся арестантов валили на мостовую и связывали им руки за спиной клейкой лентой. Потом им брызгали в лицо ТП, и они теряли сознание.

— Неплохо для начала, — сказал Дункан. — Их было мало по сравнению с общим числом населения. Но со временем их станет больше, и их настрой станет более боевым. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Бог ты мой! — сказала Сара-Джон. — Муж-то у меня отключился! Как это он ухитрился при такой свистопляске? — Она, пошатываясь, поднялась со стула. — Он не привык много пить. Уложу-ка я его в постель. — И она потащила Шербера в спальню.

— Нет, ты посмотри! — сказал Дункан. — Глазам не верю! Демонстранты возвращаются! Дело обстоит лучше, чем я думал!

Красная орда неслась назад по улицам прямо на шеренги ганков. Те, хотя и были захвачены врасплох, все же сомкнули ряды в центре площади, так что первоначальная расстановка сил приняла противоположный оборот. Патрульные машины развернулись, обратив стволы своих резинометов в сторону улиц. Башни водометов тоже поворачивались, чтобы встретить надвигающуюся массу.

Теперь в руках у бегущих появились баллоны. Дункан предположил, что они имелись у демонстрантов с самого начала, только те держали их за пазухой. Тогда людям, как видно, не хватало храбрости ими воспользоваться. Но теперь молодых горожан охватила ярость, не менее красная, чем жидкость, которой их полили. Одни схватились с органиками, а другие влезли на тумбы с мониторами и стали заливать экраны черной краской. Многие брызгали из баллонов в лица ганкам.

Генерал уже взгромоздился вместе с рупором обратно на машину и что-то орал. Дункан не разбирал слов — их заглушал адский галдеж.

От черной краски доставалось и стенным экранам домов вокруг площади, и камерам съемочных групп. Многие экраны в комнате погасли.

— Вырубите все! — закричал Дункан, вскочив с места. — Так им, сволочам! Докажите им, что вы не овцы!

Сник тоже вскочила с радостным криком.

И тут погас свет.

Глава 16

— Кой черт? — сказал Дункан. Он взглянул на светящийся циферблат своих часов. Было 7.11.

Из коридора послышался голос Сары-Джон Тэн:

— Ох, нет! Опять свет выключили!

Дункан произнес команду активации экранов, но они не зажглись. Не открылась и входная дверь в ответ на кодовую фразу.

— Вряд ли, думаю, в сегодняшнем персональном шкафу имеется фонарик или свечи?

— Сару-Джон можешь не спрашивать, — сказала Сник. — Я проверяла. Ничего такого там нет.

Казалось, что воздух умирает, давя на них плотной, теплой массой. Дункан добрался до стены, нащупал ее пальцами вытянутой руки, пошел вдоль нее и наткнулся на Сник.

Сара-Джон ощупью пробиралась в гостиную. Идя на голос Сник, она добрела до дивана. Дункан, который к тому времени тоже уселся там, ощутил запах ее духов, смешанный с запахом нервного пота.

— Лем дрыхнет себе на кровати, — сказала она, — везет же сукину сыну.

— Интересно, что стряслось? — сказала Сник. — На этот-то раз мы не взрывали энергостанцию. Может, это другие диверсанты, о которых мы не знаем?

— Сомневаюсь, — сказал Дункан. — Может, просто авария.

Сам он в это не верил. Он думал, что тут, возможно, не обошлось без правительства. Когда вокруг темно и свет идет только из ганковских машин, демонстранты станут беспомощными. Кого-то переловят, остальные разбегутся. Отключение электричества — весьма крутая мера, но правительство на это способно. Однако вину за это оно на себя не возьмет, а свалит ее на что-то или на кого-то другого.

Сара-Джон сказала голосом, в котором звучала почти паника:

— В прошлый раз было просто ужасно. Мы проснулись в среду и подумали сначала, что настал очередной вторник. Но когда и другие дни вышли из своих каменаторов, мы поняли, что случилось что-то очень плохое. Мы долго не могли выйти из квартиры. Ганкам пришлось выжигать замок. Нам сказали, что надо будет эвакуироваться из города. Улицы, конечно, были забиты, и…

— Это в тот раз, — сказала Сник. — Что было тогда, мы знаем.

— Нет, не знаете, вас не было в этой треклятой каше.

— Не думаю, что теперь свет отключили надолго, — сказал Дункан. — Давайте просто подождем и не будем терять спокойствия.

— Жаль, что замок уже вставили, — заметила Сник. — Теперь может пройти добрых несколько часов, пока ганки доберутся до нас и выжгут его. Мы могли бы сделать это сами, но как им это потом объяснить?

— Может, на сей раз это не займет так много времени, — сказал Дункан. — Теперь ситуация другая. На воле только граждане сегодняшнего дня, то есть одна седьмая того количества, которое было тогда. И в семь раз меньше людей, потребляющих кислород, так что воздуха хватит надолго. А ганков в городе чертова уйма. Подождем.

Он прямо-таки чувствовал, как ерзает Сник. Она была воплощенное действие и терпеть не могла сидеть и ждать, что будет дальше. Если ожидались какие-то события, она хотела сама направлять их. Но природную нетерпеливость подавляла строгая дисциплина и многолетняя выучка органического офицера. Сник не совершит ничего необдуманного, если ситуация не вынудит ее к этому.

Очень медленно прошел час. Казалось, что секунды с трудом просачиваются сквозь все более теплый и тяжелый воздух, оседая на людях, как дохлая мошкара. Трое сидящих старались разговаривать, но паузы делались все длиннее, а фразы — все короче и отрывистее. Наконец Дункан встал.

— Придется выжечь замок.

В коридоре послышался голос Шербера:

— Какого черта тут творится?

Тэн на ощупь двинулась к нему.

— Не паникуй, Лем! — крикнула она. — Это опять свет отключили!

— Нет, только не это! — пронзительно выкрикнул Шербер.

Супруги нашли друг друга во мраке и вместе вернулись в гостиную. Шербер выругался, когда ему объяснили ситуацию, но потом умолк.

Дункану теперь казалось, что его версия об отключении энергии правительством ошибочна. Демонстрантов давно уже должны были разогнать или переловить. Спрятаться-то им негде. Все двери заперты, и в квартиры попасть нельзя. И они не смогут выдать себя за невинных граждан, случайно оказавшихся на улице в момент аварии. Красная краска их выдаст.

Разве что, думал Дункан, правительство вознамерилось как следует прочистить гражданам мозги. Помучить их так, чтобы вызвать всеобщее возмущение — даже ненависть — против тех, кто будто бы устроил это затемнение. Они со Сник этого не делали, но правительство обвинит их. Заявит, что они всему виной.

Какую же историю сочинят власти? Что Дункан и Сник, психопаты и безумные диверсанты, опять напали на станцию Болдуин-Хиллз и уничтожили конверторы-генераторы? Нет. Это не пройдет, если электричество собираются включить в скором времени. Скорее всего будет объявлено, что преступники каким-то образом ввели в систему отключающую команду. И что инженеры якобы долго не могли обнаружить эту команду и отменить ее.

У него пересохло во рту, и очень хотелось пить. Вода из крана не шла, но они со Сник добрались до сегодняшнего кухонного шкафа и отыскали там бутылки с фруктовым соком, купленные сегодня Тэн и Шербером. Все четверо жадно напились. В обычных условиях этого было бы более чем достаточно. Но теперь Дункану казалось, что воздух перестал быть грудой дохлой мошкары, что эта мошкара ожила и высасывает из тела все соки.

По стене он добрался до входной двери. Сейчас он найдет замок и выжжет его. К черту последствия. Надо выйти отсюда, пока он не умер от обезвоживания или кислородного голодания, что там первое его доконает. Достав пистолет, он внезапно вздрогнул от сильного стука в дверь. Приложил ухо к дереву и едва расслышал:

— Органический департамент! Постучите, если слышите меня!

Дункан забарабанил по двери рукояткой пистолета, потом снова приложил ухо.

— Отойдите от двери! Мы выжигаем замки!

На двери в том месте, где был врезан замок, появилось тусклое красное пятно. Потом оно стало шире, и Дункан ощутил слабый запах дыма. В узкое отверстие ворвался фиолетовый луч, описал круг и исчез. Раздался треск, и выжженный кусок упал вовнутрь с еще дымящимися краями. Комнату наполнил запах горелого дерева. В дыру проник другой луч — свет фонарика, немного рассеявший мрак. Послышался голос, усиленный мегафоном.

Дункан, пользуясь лучом света, устремился в коридор.

— Тея, за мной! Тэн, Шербер, оставайтесь тут!

Они добрались до спальни как раз вовремя. Дверь отодвинулась, и громкий мужской голос сказал:

— Оставайтесь пока на месте! Не толпитесь на улице и не мешайте нам делать свое дело.

— Спасибо, офицер, — сказала Тэн.

Дункан и Сник, выждав минуту, вернулись назад. Тэн и Шербер стояли на пороге и жадно дышали. Но уличный воздух был почти таким же плотным и теплым, как в квартире.

Улицу освещали фары и прожектора двух патрульных машин, припаркованных на несколько квартир дальше. В этом свете на порогах маячили бледные лица жильцов. Четверо ганков выжигали замки.

Прошло полчаса. Огни машин и фиолетовые лучи протонных пистолетов теперь светились где-то дальше по улице. Люди выходили из квартир и переговаривались — вначале спокойно, но вскоре поднялся гвалт, где голоса взрослых смешались с плачем малых ребят и воплями детей постарше.

— Мне страшно, — сказала Сара-Джон. — Как же мы узнаем, что происходит, раз телевизора нет?

Она от рождения привыкла к свету и к движущимся картинам на стенах. Отсутствие всего этого выбило ее из колеи. Но Дункан и Сник привыкли к нехватке зрительной информации во время своего пребывания в Нью-Джерси. Тогда они так старались выжить, что не испытали симптомов отвыкания.

Пятнадцать минут спустя явились рабочие из Ремонтно-эксплуатационного департамента с факелами, которые стали расставлять через каждые двести футов. Освещение около квартиры было слабым, поскольку она находилась как раз посередине между двумя факелами. Но и такой свет был лучше, чем никакого, и люди на улице приободрились.

Дункан и Сник ушли в гостиную, а Тэн и Шербер остались на пороге.

— Если они не включат электричество скоро, — сказал Дункан, — город придется эвакуировать. Воздуха надолго не хватит.

— По-моему, надо открыть выходы на крышу и те, что у подножия башни, — сказала Сник. — Это должно помочь.

— Возможно, но этого будет недостаточно. На мой взгляд, жителей надо вывести из башни. Или хотя бы ближе к периметру, где воздух достаточно свежий.

— Ты хочешь сказать, что нам с тобой нельзя будет остаться тут?

— Попытаемся. Может, когда все уйдут, нам хватит воздуха.

— Сейчас его определенно свежим не назовешь.

— Мы можем уйти со всеми, но это большой риск. Если ганки настороже, они поймут, что сейчас самое время нас брать. Хотя…

У властей и так забот по горло, только поспевай управляться. До того ли им, чтобы отдавать ганкам приказ о поимке беглецов? Может, и не до того. Но может случиться так, что какой-нибудь ганк просто опознает преступников.

Через несколько минут на улице появилась работница ремонтно-эксплуатационной службы на электрическом трициклете. Дункан услышал рев ее мегафона задолго до того, как она подъехала к ним.

— Внимание, граждане! Внимание! Всем жильцам! Всем жильцам! Немедленно следуйте к восточному концу улицы! Нет причин для паники! Следуйте к восточному концу улицы!

Внимание! Следуйте к восточному концу улицы! Это приказ губернатора! Не допускайте паники! Все к восточному концу улицы! К восточному! Приказ губернатора! Вас эвакуируют по запасной лестнице! Внимание, граждане…

Голос удалялся в западном направлении. Люди на улице после недолгих колебаний двинулись в указанную сторону.

К ним присоединились другие, идущие с запада. Проехало несколько битком набитых автобусов. Дункан не видел конца улицы, но мог себе представить, какая толпа скоро повалит по ней. Ганкам нелегко будет управиться с такой массой, которую надо направить вверх или вниз по лестнице, заставляя двигаться с достаточной, но не слишком большой скоростью, и при этом не дать вспыхнуть панике. Дункан не знал, как будут вывозить пациентов из больниц, но это была не его проблема.

— Что делать? — спросила Сара-Джон. — Оставаться здесь или идти со всеми?

— Мы остаемся, — сказал Дункан. — А вы решайте, но, по-моему, вам надо идти.

— Ну, до встречи. — Тэн и Шербер вышли на улицу и влились в медленный, как патока, и все прибывающий поток. Однако через несколько минут улица опустела. Та же женщина проехала мимо, повторяя свои указания.

Когда она уехала, Дункан сказал:

— На двоих воздуха должно хватить. Жарче, думаю, уже не будет.

Прошло около получаса. Они сидели на пороге, где дышать было чуть легче, приготовясь уйти внутрь при появлении рабочих или ганков. Обоим очень хотелось спать, но лечь в постель они не могли. В квартире было слишком жарко и душно. Кроме того, события принимали какой-то зловещий оборот. Они оба чувствовали это подсознательно, кожей. Это затемнение ничем нельзя было объяснить, и беглецы не смогут успокоиться, пока не узнают, чем оно вызвано. А возможно, и тогда не смогут.

Они поднялись, увидев огни за поворотом улицы. Миг спустя стало видно, что это фары двух патрульных машин. Дункан пригнулся и высунул голову за дверь так, чтобы видеть улицу одним глазом. Потом убрал голову и сказал:

— Две ганковские машины стоят по обе стороны улицы справа от нас. Их прожектора светят в открытые двери рядом. Один человек из каждой машины управляет прожектором, а двое вошли в квартиру. Один из этих двоих несет какой-то прибор. Трудно рассмотреть какой, но, по-моему, это нюхач.

— Дай посмотрю. — Сник тоже пригнулась и выглянула наружу. — С другой стороны улицы то же самое. За поворотом не видно, но там, кажется, тоже стоят машины, и ганки, видимо, заняты тем же.

Дункану представлялось очень вероятным, что ищут именно его и Сник. Кого же еще? Но как ганки узнали, что беглецы живут в этом районе? Может, кто-то из местных жителей видел их — или ему скорее показалось, что он их видел, — и сообщил органикам? Почему тогда облаву устроили сейчас, а не раньше? Ответ, видимо, такой: доносчик видел их уже давно, но сообщил об этом совсем недавно, потому что не был уверен. Скажем, перед самым затемнением. После отключения энергии он бы этого сделать не смог.

Да нет, смог бы, если бы лично пошел в участок или обратился к любому ганку. Но тогда, значит, доносчик живет рядом с участком или встретил ганка на улице. Он не отважился бы идти куда-то далеко в темноте.

Опять-таки информатор должен был находиться вне дома, когда вспомнил, что видел Дункана. Или в магазине, где двери не запираются.

Да какая разница, как это произошло? Главное, что произошло.

Важно еще и то, что ганки не знают точно, где он находится. Иначе они стянули бы все свои силы к этой квартире. Знай они хотя бы, что он и Сник прячутся где-то в этом квартале, они наводнили бы здесь все улицы. Возможно, все, что им известно, — это что беглецы находятся на этом этаже или в этой башне.

Дункан снова выглянул за дверь. У каждой машины стояло по ганку с прожектором — они светили в те квартиры, куда вошли их товарищи.

Дункан отступил назад и тихо сказал:

— Если они возьмут нас теперь, когда вокруг никого нет, они смогут сделать все что угодно. Убить нас или втихую доставить в ближайший участок.

— А ты как думаешь, что они сделают?

— Думаю, что им захочется узнать все о нашей деятельности и о тех, с кем мы связаны. Но живые мы представляем большое неудобство для правительства, вдобавок служим знаменем для недовольных и радикалов. На месте Всемирного Совета я предпочел бы, чтобы нас убили.

— Вот это верно. Постараемся захватить с собой побольше народу.

Дункан усмехнулся. Древние викинги, не признававшие иной смерти, кроме гибели в бою, ей и в подметки не годились. Если Валгалла есть, валькирии определенно отнесут ее туда, хоть она и женщина.

Сник хотела сказать что-то еще, но он вскинул руку, призывая к молчанию. Снаружи донесся слабый шум, похожий на говор многих голосов. Сник прислушалась.

— Это еще что?

Он снова выглянул, а Сник втиснулась между ним и дверным косяком, чтобы тоже посмотреть. Двое ганков у машин стояли к ним спиной. Огни за поворотом сделались ярче. Появилась патрульная машина, сверкая фарами. Следом шли несколько пеших ганков с оружием в руках. За ними двигалась какая-то беспорядочная колонна — очевидно, арестованные демонстранты. Они выкрикивали лозунги, которые порой долетали до ушей Дункана:

— Хотим жить каждый день!

— Долой правительство!

— Требуем справедливого суда для Дункана и Сник!

— Да здравствует революция!

— Дайте бессмертие и нам!

— Убирайтесь, свиньи!

— Их ведут к лестницам, — сказал Дункан. — Или собираются загнать в какой-нибудь театр и запереть там, пока не найдут время разобраться с ними поодиночке.

Ганки, обыскивающие квартиры, выглянули наружу и, удовлетворив свое любопытство, ушли обратно. Через минуту обе пары вышли и передвинулись в соседние квартиры.

— Может, присоединимся к колонне? — сказала Сник.

— Нет. Могу поспорить, что их всех проверят нюхачом.

Вскоре вся сотня демонстрантов исчезла за поворотом.

Патрульные машины и пешие ганки, замыкающие колонну, тоже ушли. Ганки, стоящие у машин, сели в них и подъехали на несколько ярдов ближе к Дункану и Сник, наведя прожектора на двери очередных квартир. Потом, снова услышав шум толпы, приближающейся с запада, повернулись в ту сторону.

Дункан и Сник выбежали на улицу, пользуясь шумом, заглушившим их шаги. Но гомон уже утихал — как видно, демонстрантов вели по другой улице, пересекающей эту. Футах в двадцати от ганков Дункан и Сник разом выстрелили из своих пистолетов, поставленных на максимальный паралич. Пораженные в затылок ганки рухнули и больше не шевелились.

Дункан вошел в квартиру на левой стороне, Сник — в квартиру напротив. Дункану хорошо была видна передняя комната, ярко освещенная прожектором. В коридоре было не так светло, но и не темно. Услышав голоса из каменаторской, Дункан замедлил шаг.

Глава 17

Дверь в каменаторскую была приоткрыта. Заглянув в щель, Дункан увидел двух ганков, стоящих перед цилиндром. Женщина светила фонариком в открытую дверцу, держа в другой руке пистолет. Мужчина держал перед собой блестящий серый цилиндрик — детектор запаха, всматриваясь в светящийся экран на его верхушке.

Света было достаточно, чтобы Дункан разглядел, что только два каменатора пока еще закрыты. Ганки искали в цилиндрах преступника или остаток его запаха, указывающий, что преступник там был.

— Мы тратим на это слишком много времени, — сказала женщина. — Приказано было произвести быструю проверку.

— Быстрее уж некуда — надо ведь, чтобы от проверки и толк был, — проворчал мужчина, переходя к следующему цилиндру. Он потянул на себя ручку, а женщина навела на каменатор фонарик и пистолет.

— Дерьмо все это, — сказал мужчина. — Не такие они дураки, чтобы оставаться здесь. Тем более когда свет погас. Черт, да откуда вообще известно, что они в башне?

Дункан ступил за порог и выстрелил женщине в спину. Она беззвучно скорчилась от прикосновения фиолетового луча. Не успела она опуститься на пол, как Дункан парализовал и мужчину. Фонарь, пистолет и детектор почти беззвучно посыпались на толстый ковер. Мужчина, падая, ударился лицом о дверцу цилиндра.

Когда Дункан вернулся на улицу, Сник уже шла ему навстречу.

— Ничего сложного, — сказала она. Взяв обоих ганков под мышки, они затащили их в гостиную квартиры, из которой вышел Дункан. Прислонив их к стенке, чтобы не было видно с порога, Дункан сказал:

— Наденем ту форму, что в нашей квартире, — она нам как раз.

Светя себе фонариками, взятыми у ганков, они вернулись в свое жилище и достали форму и шлемы, спрятанные на дне клойдовских каменаторов. Потом переоделись как могли быстрее, обливаясь потом и задыхаясь в густом застойном воздухе. И побежали к одной из патрульных машин — она была открытая, без верха и дверок.

Дункан развернул машину на запад и уехал, оставив за собой вторую с горящими фарами. Он намеревался воспользоваться лестницей у станции лифтов, за Блю-Мун-плаза, рассудив, что она не так забита, как запасные выходы у периметра башни. Неизвестно было, когда найдут брошенную патрульную машину и оглушенных ганков, но Дункан рассчитывал, что это случится не раньше чем минут через двадцать. Нюхачи неизбежно учуют его и Сник, и ганки обыщут все квартиры по соседству. Вскоре выяснится, что запах гуще всего в квартире Тэн и Шербера. Когда подача энергии восстановится, что может произойти с минуты на минуту, всех жильцов квартиры раскаменят. И членов СК ждет провал, хотя им и впрыснули анти-ТП. Тем или иным способом ганки заставят их говорить.

Дункану было жаль своих товарищей, но он ничего не мог сделать для них. Хорошо бы предупредить хоть Эрленд, Симмонса и Дишно о том, что ганки могут напасть на их след. Но ему и Сник очень повезет, если они спасут хотя бы собственные задницы.

От мыслей его отвлекло приглушенное восклицание Сник:

— Ого! — Она стиснула рукоятку пистолета у себя на коленях.

Футов за двести впереди из-за угла навстречу им выехали четыре электрических трициклета — два впереди, два сзади. Но тревога была напрасной — маленький отряд проехал мимо, приветственно посигналив. Дункан посигналил в ответ, а Сник помахала рукой.

Впереди была Блю-Мун-плаза, большая площадь, вокруг которой располагались магазины, несколько театров, стадион, гимнастический зал, начальная и средняя школа, колледж, больница, органический участок, окружная управа и несколько складов.

По краям площади и вокруг переставшего бить фонтана были расставлены большие переносные светильники, позволявшие видеть толпу человек в двести около фонтана и органиков, стоявших большими группами. Толпу стерегла внушительных размеров бронированная машина с водометом, торчащим из башни, и окружали кольцом патрульные машины с ганками. Фары освещали озлобленные лица и стиснутые кулаки пленников. Дункан был слишком далеко, чтобы расслышать, что они кричат, но слова были явно оскорбительными и вызывающими.

Он повернул машину, желая подняться по проспекту, пересекающему улицу под прямым углом. Он не хотел ехать через площадь — там было слишком много ганков. Возможно, они со Сник сойдут за своих, но кто-нибудь может их и опознать — уж очень яркое там освещение.

Лучше проехать по проспекту, а потом по другой улице за площадью. Так они попадут прямо к лифтам и к лестничной клетке около них.

— О черт! — вырвалось вдруг у Дункана.

По улице к ним приближались огни какой-то процессии: патрульные машины, трициклеты и какая-то громадина с очень яркими фарами. Еще один водомет. За головными машинами виднелась темная масса арестованных.

Проехать было негде. Дункану ничего не оставалось, как только прижаться поближе к стене и переждать, пока колонна не пройдет.

Вышло, однако, по-другому. В голове процессии раздался голос, усиленный мегафоном:

— Говорит полковник Пекапор! Разворачивайтесь! Езжайте на площадь!

Дункан, всем существом ощущая луч прожектора, светящий в лицо ему и Сник, остановил машину, подал ее назад, описав полукруг, и поехал обратно.

— Пекапору, как видно, нет дела до нашего предполагаемого задания, — сказал он Сник. — Он реквизирует весь персонал, который ему попадается.

— Хочешь сбежать?

— Нет. Поедем, куда велят, и улизнем при первой возможности.

Не получив указаний стать где-то в определенном месте, Дункан подъехал по краю площади к водомету и остановился, повернув машину на запад, где находилась желанная лестница.

Они вышли из машины и стали рядом с пистолетами в руках. Их колонна выходила на площадь, что вызвало общий крик и некоторое замешательство. Новоприбывших арестантов с помощью громких команд и электропогонялок теснили к фонтану. Теперь по обеим сторонам фонтана образовались две группы арестованных. Они не стояли на месте, вопреки приказам, а колебались взад и вперед, выпуская и втягивая ложноножки подобно двум гигантским амебам.

Команды, крики и вопли перекрыл голос полковника Пекапора, поставившего рупор на полную мощность:

— Немедленно прекратить беспорядок и замолчать! Полная тишина и повиновение, иначе все будете парализованы!

Под его громовой рев на Дункана и Сник накинулась какая-то капитанша:

— Какого черта вы здесь стоите? Идите и помогайте сдерживать толпу!

— Нам никто не приказывал помогать, — возразил Дункан. — Нас просто направили сюда, вот и все!

— Господи Боже! — вне себя от гнева вскричала капитанша. — А инициатива ваша где?

И тут зажегся свет. На миг над площадью воцарилась относительная тишина. Пекапор умолк, и арестованные перестали вопить. Но момент неожиданности прошел, и шум возобновился. Капитанша опешила — и, кажется, не только от включения электричества. Дункан и Сник пошли было прочь, но она крикнула:

— Эй вы, двое, подите-ка сюда!

— В чем дело, капитан? — обернулся Дункан.

Она подошла к ним, сузив глаза и пристально вглядываясь в их лица. Гнев на ее лице сменился тревогой, и она схватилась за пистолет с криком:

— Вы аре…

Фиолетовый луч из пистолета Сник попал ей в грудь, и она рухнула навзничь, с грохотом выронив оружие на пол.

Дункан выглянул за водомет, частично скрывавший их от посторонних глаз. Стычки как будто никто не заметил, но скоро на капитана кто-нибудь да наткнется. Дункан поднял ее, перекинул через плечо и свалил в машину между задним и передним сиденьями. Сник вскочила на место водителя и, как только Дункан сел рядом, нажала на акселератор.

Электродвигатель не был способен развивать большое ускорение, но Сник выжала из него все, что могла. С запада на площадь въезжали двое ганков на трициклетах, и эти двое, похоже, видели, как Дункан закидывал капитана в машину, — они остановились и слезли с велосипедов. Дункан выстрелил в одного из пистолета, который успел переставить на боевой луч. Сник, правя одной рукой, подстрелила другого. Ганки упали, выронив оружие. От их прожженных тел поднялись тонкие струйки дыма. Машина пронеслась мимо них, вылетев на проспект при максимальной скорости — тридцать пять миль в час.

— Они, наверно, передали про нас по рации, — сказала Сник.

— Не уверен. Они едва успели выхватить оружие, и видно было, что это для них полная неожиданность.

Он не думал, что эти двое убиты — они находились слишком далеко для смертельного выстрела. Но ранения, несомненно, тяжелые.

Через несколько минут впереди показались огромные круглые колонны, ограждающие станцию лифтов и лестничную клетку. Надо было свернуть с проспекта и проехать еще два квартала. Дункан улыбнулся, увидев, что мониторы на двух последних перекрестках залиты черной краской Это поможет ему и Сник. Хотя энергию уже включили, эти мониторы не засекут беглецов.

Однако у колонн стояли двое ганков. Впрочем, они не проявляли никакого беспокойства, видя двух коллег, подъезжающих к ним на машине. Парализующие лучи сразили их. Ближайший монитор не мог передать эту сцену на пульт управления — он тоже был залеплен черной краской.

Дункан и Сник вышли и перетащили все три бесчувственных тела в открытую дверь квартиры напротив колонн. Капитана и одного из ганков поместили в пустые каменаторы, второго затолкали в занятый. После этого Дункан и Сник, задыхающиеся и потные, вышли на лестницу.

Теперь, когда энергия восстановилась, беженцы начнут возвращаться по домам. Это будет долгий и суматошный процесс, в котором придется принять участие и большинству органиков, занятых розыском двух преступников. Но вскоре ганки, оставленные в квартире по соседству с жилищем Клойдов, вылезут наружу. Да и подчиненные капитана заинтересуются, куда она делась.

На индикаторах над кабинами лифтов светились номера этажей. Лифты уже должны развозить граждан по домам, но пройдет немало времени, прежде чем жильцы двенадцатого этажа смогут вернуться восвояси. По лестницам, надо полагать, спустилось немало народу, и мало кто захочет карабкаться наверх пешком.

Дункан и Сник стали быстро спускаться, держась за перила. Ширина прямых лестничных пролетов составляла двадцать футов. Когда двое миновали первую площадку, включились стенные экраны, передающие одно и то же.

Вместо диктора говорил майор-органик Прюэтт. На заднем плане показывались изображения Дункана и Сник, а под ними шел текст:

ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ЭТИХ ПРЕСТУПНИКОВ. О ИХ МЕСТОНАХОЖДЕНИИ СООБЩАЙТЕ ЛЮБОМУ ОФИЦЕРУ-ОРГАНИКУ ИЛИ В БЛИЖАЙШИЙ УЧАСТОК. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ИХ ЗАДЕРЖАТЬ. ОНИ ВООРУЖЕНЫ И ОПАСНЫ.

Голос майора Прюэтта преследовал их, пока они неслись вниз по ступенькам:

— В Башне Ла Бреа полностью восстановлена подача энергии. Все граждане вернутся по домам под руководством органиков. Просьба сохранять спокойствие. Порядок восстанавливается.

Двое разыскиваемых преступников, Джефферсон Сервантес Кэрд, он же Уильям Сент-Джордж Дункан, он же Эндрю Вишну Бивульф, и Пантея Пао Сник, она же Дженни Ко Чандлер, были замечены на двенадцатом этаже. В данный момент они все еще на свободе. Награда за любую информацию, которая приведет к их поимке или смерти, увеличена до семидесяти пяти тысяч кредитов.

В Башне Ла Бреа полностью восстановлена подача энергии. Все граждане…

«Значит, ганки еще не знают, что мы одеты в их форму, — подумал Дункан, — иначе бы они об этом оповестили».

Когда они со Сник, запыхавшись, преодолели еще несколько маршей, ситуация изменилась.

— …совершили нападение на нескольких органических офицеров и сейчас переодеты в их форму. Преступники выдают себя за органиков. Мы призываем…

На экранах вспыхнуло изображение Дункана и Сник в форме патрульных. Быстро сработали операторы.

Сразу вслед за этим беглецам пришлось снизить темп. По лестнице поднималась целая толпа мужчин, женщин и детей, заполняя всю ширину пролета. Все они должны были видеть то, что показывалось на экранах, но никто не узнавал Дункана и Сник — по крайней мере, никто не подавал виду. Если кто и узнал их, то он, должно быть, следовал приказу не пытаться задерживать преступников. С другой стороны, как думалось Дункану, такая большая награда должна бы пересилить страх. Первый, кто выкрикнет их имена и тем поможет поймать их, заработает семьдесят пять тысяч. Дункан успокаивал себя тем, что усталые, переволновавшиеся горожане не станут сличать изображения на экранах с двумя попавшимися навстречу ганками.

Он и Сник пробирались вниз вдоль стены. Хотя почти все давали им дорогу, напор тел не позволял развить скорость. Но в этом были свои преимущества. Дункан видел у перил шлемы двух поднимающихся наверх ганков — те, если и видели их со Сник шлемы, никаких подозрений явно не питали.

После десятиминутной давки им удалось спуститься всего на три марша. Потом толпа внезапно поредела. Навстречу им поднимался какой-нибудь десяток отставших, а дальше не было никого. Добравшись до второго этажа, беглецы заглянули за угол. На первом этаже у перил, где кончалась лестница, стояли двое ганков.

Глава 18

Дункан и Сник отступили к гигантским раздвижным дверям, ведущим на второй этаж, заглянули в большое окно рядом и поспешно пригнулись. Там внутри тоже стояли два ганка рядом со своими трициклетами и разговаривали.

— Они, должно быть, расставили людей у всех выходов С лестниц на всех этажах, — сказала Сник.

— Если так, то они это сделали только сейчас.

Дункан не знал, почему нижние ганки стоят на лестнице, а не снаружи. Главное, что они там стояли. Он нахмурился и скривил рот. Мониторы здесь должны работать, но что-то с пульта пока не сообщают о появлении преступников. А возможно, кто-то на пульте отключил мониторы на тот период, когда они со Сник бежали по лестнице. Это значило бы, что кто-то из верхушки СК защищает их, как может. Дишно? Симмонс? Это можно сделать без особой опасности для себя, если за тобой не следят. Мониторы каждого этажа просто отключаются попеременно на какой-то краткий миг.

Если дело именно в этом, а не в простой неисправности, то человек за пультом сейчас чувствует себя неуютно, зная, что Дункан и Сник блокированы между вторым и первым этажами. Надолго выключить мониторы он не сможет.

Дункан сказал Сник о своих предположениях. Она сказала:

— Давай снимем тех ублюдков внизу.

Он взглянул вниз через перила. Ганки, мужчина и женщина, сидели на нижней ступеньке. Они, должно быть, устали — как и все в этой башне, включая его и Сник. И присели передохнуть, уверенные в том, что мониторы обнаружат преступников, если те будут спускаться по лестнице. Обнаружат и поднимут тревогу — да и вообще ганки, как видно, считали маловероятным, что преступники пойдут именно здесь.

Когда Дункан и Сник спустились до половины пролета, женщина вдруг встала, потянулась, зевнула и повернулась к своему напарнику. Только она открыла рот, луч Дункана поразил ее в грудь. Мужчина от выстрела Сник привалился плечом к перилам и съехал со ступеньки.

Двое переставили пистолеты на МАКС ОГОНЬ и выглянули в окно. Первый этаж имел почти такую же планировку, как все остальные. Идущая по периметру авеню была очень широкой, и в нее вливалась сравнительно узкая жилая улица. Там перед своими квартирами стояли люди, обсуждая, несомненно, выпавшие на их долю испытания. О причине аварии пока ничего не объявлялось. Ганков поблизости не наблюдалось, а велосипеды оглушенного патруля стояли рядом.

Дункан и Сник активировали дверь и протиснулись в нее, как только щель стала достаточно широкой. Они закрыли дверь за собой, сели на трициклеты и уже хотели ехать, но услышали завывание ганковских сирен. Не успели они решить, что им делать, из-за угла слева от них выехала патрульная машина с мигалкой, сопровождаемая четырьмя ганками на трициклетах.

— Погоди, — сказал Дункан, — может, они не по нашу душу.

И хорошо, что они не попытались спастись бегством — отряд исчез за поворотом большой авеню.

— Пошли! — сказал он, и они покатили следом. Он включил сирену и мигалку на своем велосипеде, Сник на своем. Когда моторизованный отряд свернул в одну из улиц, Дункан и Сник поехали своим путем к выходу, который и был целью их путешествия.

Оставив трициклеты у огораживающего дверь куба, они спустились по короткой лестнице и пошли по коридору, ведущему в элитный яхт-клуб, через который они вошли в день своего прибытия в башню. Там никого не было, хотя мониторы определенно работали. Если только наш неизвестный благодетель, подумал Дункан, не отключает их по-прежнему Такой человек обязательно должен быть. Иначе их, после выведения из строя ганков на первом этаже, окружили бы со всех сторон.

Выйдя через арку, ведущую в гавань, ту самую арку, через которую они входили в башню, двое увидели, что вокруг них ночь. Ясное небо было звездным, а другие башни и бегущие мосты между ними ярко светились. Было прохладно. У подножия башни под причалами плескалась вода. Лодки на эллингах покачивались. Однако декорация значительно изменилась по сравнению с прежней: теперь между гаванью и основанием башни стояло штук пятьдесят органических аэромобилей.

В них прибыло подкрепление из других башен, призванное на помощь в охоте за преступниками и в эвакуации горожан.

Дункан думал, что ему придется нырять за своим потопленным мобилем и поднимать его наверх. Эта холодная, мокрая и трудная задача его отнюдь не вдохновляла Благодаря ганкам этого делать не понадобилось.

Но сначала, хотя на это и требовалось много времени, надо было запрограммировать с помощью устных команд всю эскадрилью. Дункан и Сник рьяно взялись за дело, но за час запрограммировали только тридцать.

— Хватит, — сказал вспотевший Дункан. — Вдруг кто-то из ганков захочет вернуться восвояси раньше других.

— Может, уничтожим остальные машины?

— Хорошо бы. Но если какой-то патрульный Мобиль заметит, что тут бушуют пушечные лучи, он может подойти и проверить, в чем дело.

Дункан ткнул большим пальцем в сторону залива, где в полумиле от них виднелись огни катера.

Время от времени над заливом пролетали и воздушные машины, хотя в тот момент не наблюдалось ни одной.

— Я прослежу, — сказала Сник. — Если появится патруль, я дам тебе команду прекратить огонь.

Дункан колебался. Воздушный или водный мобиль мог внезапно появиться из-за башни и увидеть фиолетовые лучи. Но какого черта, в конце концов — ведь Дункан замышлял дело куда рискованнее и опаснее этого. Его сжигала ярость, требующая все больше и больше горючего.

— Ладно, — сказал он, забираясь на сиденье четырехместного мобиля, который выбрал для себя. Орудийные батареи этой машины были заряжены полностью. Подняв ее в воздух, Дункан отлетел к самому краю посадочной площадки, там развернул мобиль и вернул его вниз. Поставив диск орудия на отметку МАКС ЭНЕРГ, он двинул мобиль вперед, пока раздутый нос пушки не оказался в нескольких дюймах от первой из предназначенных на уничтожение машин. Луч сверкнул, разрезав машину пополам. Дункан подал свой мобиль вперед, отбросив одну отрезанную половину от другой. Один за другим, слушая наблюдения Сник по радио, он раскромсал девятнадцать Мобилей. На всю работу ушло две минуты.

Сник подбежала и села рядом с ним. С тихим смехом она сказала, закрывая колпак:

— Здорово повеселились!

Дункан без улыбки кивнул головой. Он поднял мобиль в воздух сразу за гаванью.

— Тронулись. — И он произнес кодовое слово «Эрис», подав сигнал тридцати запрограммированным мобилям. Они поднялись и двинулись в указанном направлении, мигая бортовыми огнями.

Дункан погрузил свой мобиль в воду так, чтобы только видеть над поверхностью. Когда он устремился вперед, держа курс на запад, тридцать Мобилей уже набрали полную скорость. Десять полетят на север, к Голливудским холмам, о которые и разобьются. Десять — на запад, эти будут лететь над заливом и Тихим океаном, пока не кончится горючее, если еще до того не врежутся в грузовые суда, стоящие на рейде. Остальные десять помчатся на юг, где потерпят крушение в горах.

Дункан наслаждался, воображая себе испуг и растерянность, которые вызовет внезапное появление тридцати Мобилей на экранах органических радаров. Воздушный и водный транспорт не вправе двигаться в пределах Лос-Анджелеса без уведомления службы контроля там, на холмах. А еще большее огорчение ждет наблюдателей, когда мобили разобьются.

Определив, что весь этот поток исходит из одной точки, Башни Ла Бреа, операторы сообщат об этом органикам. Одни ганки побегут из башни на пристань, другие слетятся в аэромобилях. Огни воздушных машин уже мелькали в воздухе, снимаясь с крыш и промежуточных площадок других башен. Они проносились над головой у Дункана, не видя его мобиля с потушенными огнями, почти целиком погруженного в воду.

— Если я не в силах свергнуть богов с небес, в моих силах поднять переполох в подземном царстве, — промолвил Дункан.

— Что?

— Так, ничего.

Он не знал, откуда к нему пришла эта фраза, скорее всего цитата из древней литературы. Он определенно не мог усвоить ее в период со своего побега из манхэттенской лечебницы до настоящего времени.

Очередная течь со стороны одного из его прежних «я».

Впереди была центральная энергораспределительная станция Болдуин-Хиллз. На ее крыше горели огни, отражаясь от гигантского серебристого дирижабля и нескольких громадных аэромобилей. Дункан был слишком далеко, чтобы рассмотреть тросы под дирижаблем, но знал, что они там есть. В новостях несколько раз сообщалось, что на станции будет установлен запасной конвертор-распределитель. В случае новой аварии включится запасной агрегат. Дикторы уверяли зрителей, что такая случайность крайне маловероятна. Усиленные меры безопасности не позволят Дункану и Сник совершить новую диверсию.

Ворота, через которые диверсанты проникли в первый раз, теперь были закрыты. Но Дункан и не собирался воспользоваться этим входом.

Вместо этого он повел мобиль вверх по стене башни, почти касаясь корпусом ее твердой обшивки из черного металла. Они уже откинули колпак, и ветер высот дул им в лицо. Перед самой крышей Дункан отвел мобиль от стены и развернул его носом к башне. Он завис над кровлей, продолжая подниматься, и вдруг бросил мобиль к боку дирижабля, сверля лучом орудия его корпус, сжигая кольца, рангоуты и газовые камеры внутри. Великолепный корабль клюнул носом — чудовищно тяжелый конвертор, висящий под ним на тросах, неотвратимо тянул его в проем на крыше. Там дирижабль и застрял, встав торчком. Тем временем Дункан раскромсал на части все три аэромобиля, и половины, прикрепленные к тросам, тоже рухнули в проем, занимавший треть крыши.

Рабочие, бывшие наверху, разбежались при падении дирижабля. Среди них были и ганки, но они тоже спасались, даже не думая стрелять.

В проем ринулся и Дункан. Мимо проносились ярко освещенные галереи. Находящиеся на них рабочие глядели на мобиль, разинув рты. Вот и новый конвертор-распределитель, великанский цилиндр, который повалился на бок, сокрушив часть нижних галерей. Индикатор энергии на приборной панели пылал красным огнем, когда Дункан затормозил. Его вдавило в сиденье — это двигатель Гернхардта спешил погасить скорость, пока машина не врезалась в пол.

Мобиль ударился днищем и содрогнулся. В шее у Дункана что-то хрустнуло, а голову точно сорвали с плеч. Огонек индикатора стал бледнее, и цифра на нем снизилась до двенадцати. Впереди был большой коридор, по которому бежали навстречу два ганка с оружием в руках. Луч пушки ударил в промежуток между ними, и они нырнули в ближайшие двери. Дункан послал мобиль по коридору, поворачивая нос то вправо, то влево, чтобы удержать прямую линию полета. Фиолетовый луч прожигал стены, и ганки исчезали с порогов.

Мобиль повернул налево и устремился в другой коридор. Еще поворот и еще коридор. Женщина, идущая по нему, с визгом прижалась к стене. Сник на ходу сбила ее парализующим лучом. Еще поворот — и они оказались в коридоре, ведущем ко входу, через который они проникли сюда всего пару обнедель назад. На сей раз они атаковали с противоположной стороны.

Как и тогда, Дункан остановил мобиль в дверях обширного зала, где стоял конвертор. Мобиль развернулся носом к новому агрегату. Фиолетовый луч расплавил оболочку и проник внутрь, а инженеры, рабочие и ганки бросились кто куда. Ганки на галереях начали стрелять по мобилю. Но они были слишком высоко, чтобы достать до него лучами. Лучи уходили в пол, прожигая в нем дыры.

Дункан не знал, сколько времени ушло у него на разрушение конвертора. Наверное, секунд тридцать — сорок. Он понял, что выполнил свою задачу, когда погас свет. Тогда он повернул мобиль и полетел в футе над полом. Перед местом, где, по его расчетам, был перекресток, Дункан включил фары. Кругом стоял дым, но видимость футов в двадцать обеспечивалась. Вскоре показалась огромная шахта, в которой лежали останки нового конвертора и монтажных Мобилей.

Дункан погасил свет и включил радар. Руководствуясь им, он медленно вошел в шахту и еще медленнее стал подниматься, пока не поравнялся с носом дирижабля. Мобиль шмыгнул вверх между огромным покореженным кораблем и стенкой шахты. Там и сям на галереях мелькали фонарики, и некоторые из них освещали Мобиль Дункана, но он уже уходил, быстро увеличивая скорость. Наверху зажглись переносные прожектора, которыми рабочие пользовались помимо стационарных. У верха шахты Дункан сбавил ход и, по-прежнему прикрываясь корпусом дирижабля, скользнул за край крыши и спустился вниз, держась близко к стене.

На середине спуска Сник закрыла колпак. Минутой позже Мобиль погрузился в воду. Теперь и в воде, и в воздухе кишело множество машин — их огни мигали, а радары и инфракрасные лучи шарили, конечно, повсюду. Дункан сбросил скорость до предела и погрузил Мобиль еще на пару дюймов. Назад в Башню Ла Бреа они ползли черепашьим ходом, зато добрались без происшествий. Дункан выждал, когда с западной стороны не будет ганковских машин, и Мобиль с открытым верхом стал подниматься в воздух вдоль стены.

На крыше, похоже, не было никакого освещения. Если там и стояли ганковские мобили, то без огней. Дункан задержал машину над краем. Убедившись, что на крыше никого нет, он посадил мобиль. Сник то включала, то выключала фонарик, указывая ему дорогу. Они сели у люка, вышли, открыли дверцу ангара и через несколько секунд уже ввели машину внутрь при свете фонарика. Ангар был таким же, каким они его оставили, с наполовину отремонтированным аэромобилем в углу.

Сник приставила лесенку к люку, Дункан влез и задвинул крышку. Светя фонариками, они обошли все комнаты, удостоверившись, что там пусто. Потом обследовали многочисленные кладовые и холодильники на предмет еды. Там было в избытке консервов, включая фруктовые соки, и разных непортящихся продуктов — хватит на много дней. Да беглецы и не собирались задерживаться здесь надолго.

Они ели и пили при свете фонариков, весело обсуждая свои подвиги. Потом отправились в огромную спальню, где спал дед Дункана во время своих нечастых визитов в Лос-Анджелес. Если бы электричество работало, они поляризовали бы окна, которые сейчас были черны, как ночь за ними. Тем лучше — если им нельзя выглянуть наружу, то их тоже никто не увидит.

Дункан зевнул во весь рот и потянулся.

— Все, завод кончился. Я сплю. Даже умываться не стану.

— Умыться ты бы не смог при всем желании. Насосы-то не работают. И туалет весь провоняет до тех пор, пока дадут энергию.

— Будем закрывать туда дверь. И потом, тут много туалетов.

Дункан начал снимать китель.

В следующий момент он уже лежал на полу и фонари слепили ему глаза.

Мужской голос, как будто знакомый, сказал:

— Наконец-то мы вас нашли.

Глава 19

Выдержки из секретного доклада Всемирному Совету Гюнтера Джеронимо Загака, фельдмаршала органических сил, Североамериканский орган (территория, объединяющая страны, когда-то именовавшиеся Канада и США).

«…что вынуждает нас ввести военное положение в субпровинции Южная Калифорния.

…интенсивное следствие выявило, что изменническая организация, о которой мы давно подозревали, проникла в более высокие круги, чем показывал вероятностный прогноз. Установлено, что Дишно, вторничник, директор банка данных штата Лос-Анджелес, личный номер ТРА-х/4529Y, являлся руководителем подпольной группы, именующей себя СК, „Кокон“ и т. д. (названия часто менялись). Есть подозрение, что и органики, возможно высокого ранга, состоят в этой организации по другим дням. Офицеры, посланные на квартиру Дишно, чтобы раскаменить его, обнаружили, что его нет. Однако он был захвачен в аэромобиле, когда готовился к отлету. На предложение сдаться он открыл огонь, убив одного органика и одного ранив. Ответный огонь привел к немедленной гибели Дишно, хотя предпочтительнее было бы взять его живым и допросить.

…обнаружили бы Дишно и других еще в квартире, где скрывались Дункан и Сник, если бы отключение энергии не помешало раскрытию нелегальных каналов связи.

…очевидно, что Дишно, а также другие, пока не разоблаченные лица, помогали Кэрду и Сник во время пребывания преступников в Башне Ла Бреа. Неопознание мониторами башни преступников было вызвано, в чем мы твердо убеждены, преступной и предательской деятельностью одного или более офицеров, препятствовавших мониторам включить тревогу. В этом направлении ведется активное следствие, и мы уверены, что на сей раз виновные не уйдут из рук закона.

…с сожалением следует признать… не имеем понятия, где находятся Кэрд и Сник в данный момент. Их неуловимость и успешные вылазки обличают недостатки нашей системы безопасности. Но часть их успеха следует приписать необычайной дерзости и хитрости, которыми наделены Кэрд-Дункан и Сник-Чандлер. Это все равно, если позволительно будет прибегнуть здесь к художественному образу, как если бы Робин Гуд и Вильгельм Телль объединились в борьбе против общества. Или если бы Стенька Разин объединился с Лю Хуэем. В предыдущем аналитическом докладе (стертом согласно приказу) Кэрд-Дункан сравнивался с некоторыми персонажами древней мифологии. Среди них были хитроумные герои индейских преданий, Старый Койот-оборотень и Вабассо, Великий Белый Заяц. Несмотря на то что это сравнение преувеличено, а возможно, именно поэтому, Кэрд-Дункан и Сник-Чандлер становятся народными героями среди наименее законопослушной и наиболее неразумной части населения.

…главное, что помогает им скрываться и наносить удары, — это слабость нашей системы. На протяжении тысячи облет элементы недовольства и преступности в обществе были очень незначительны. Новая Эра приблизилась к Утопии настолько, насколько это возможно для человеческого общества. Все граждане с раннего детства воспитывались в неприятии насилия и бунтарства, а избавление от бедности и различные блага, как-то: хорошее жилье, изобилие продуктов, бесплатное образование и медицинское обслуживание, свободный доступ к демократическим процедурам — делали Мир одного дня раем по сравнению с адом, в котором жили люди до Новой Эры. Хотя меньшинство и жаловалось на пристальное наблюдение со стороны правительства, большинство с этим, по всей видимости, мирилось. Люди понимали, что блага Новой Эры неотъемлемо связаны с наблюдением за всеми и каждым.

…благодушие. Органическому департаменту требуется, чтобы граждане неукоснительно подчинялись закону и распоряжениям его служителей. Вооруженный мятеж маловероятен, так как для него нет никаких логических причин. Однако я предлагаю вам повторно посмотреть сериал „Менталитет гомо сапиенс“ знаменитого психика доктора Беллы Джинрик Фордсуонтер. Она пользуется такими терминами, как „врожденный дух противоречия“ и „стремление лягаться, когда пришпоривают“. Так же, как десять процентов населения составляют „прирожденные лидеры“, примерно три процента приходится на „прирожденных бунтарей“. Половина последних имеет криминальные наклонности. Ученые проводили генетический анализ как в группе прирожденных лидеров, так и в группе прирожденных бунтарей, но так и не выявили какие-то гены или факторы окружающей среды, ответственные за формирование подобных черт характера.

…слишком большое попустительство. Политика, заключающаяся в вождении граждан на длинном поводке, который натягивается лишь в случае серьезной опасности, грозящей принципам Новой Эры, должна быть изменена. Людям следует внушить, что более строгий контроль за их деятельностью осуществляется для их же блага.

…удивление. Даже я, пробыв на посту фельдмаршала двадцать сублет, не подозревал, что на Земле проживает всего два миллиарда человек, а не десять, как указывалось во всех учебных кассетах и во всех годовых отчетах правительства. Я, разумеется, готов признать, что Всемирный Совет поступил мудро, держа эти сведения в секрете от всех, кроме избранной группы своих статистиков. Это было сделано для всеобщего блага, для предотвращения требований покончить с Новой Эрой и вернуться к ежедневному образу жизни.

Но теперь все должностные лица высшего ранга уведомлены о том, что Кэрд-Дункан был прав, обвинив правительство во лжи относительно этого пункта. Указанным лицам, очевидно, сообщили правду, с тем чтобы они не чувствовали себя обманутыми, когда эта правда выйдет наружу. А она в конце концов выйдет наружу, поскольку население все настойчивее требует сказать, истинно или ложно обвинение Кэрда-Дункана. Я лично не знаю, как можно продолжать манипулировать данными, если к их проверке будет допущена группа объективно настроенных ученых и рядовых граждан. А это представляется мне неизбежным.

…Как вам известно, в вышеуказанной квартире были допрошены жильцы каждого дня. Все они сознались, что являются членами подпольной организации, кроме жильцов пятницы. Во время допроса обитателей прочих дней выяснилось, что все они способны лгать под ТП. Эта способность напоминает аналогичную способность Кэрда-Дункана, хотя и не в столь высокой степени. Определенные меры, в подробном описании которых нет необходимости, вынудили подозреваемых сознаться, что им ввели недавно изобретенный препарат „анти-ТП“ (см. Отчет № OB-НС 7392-С. Запрограммирован на стирание). Это открытие произвело сильное впечатление на Органический департамент каждого дня — точнее сказать, сильно обеспокоило департамент. Теперь нельзя будет с прежней уверенностью полагаться на результаты следствия. Возникает также вопрос, насколько широко распространился этот анти-ТП, или АТП, как он теперь официально именуется.

…Неизвестно, являются ли подпольщики Лос-Анджелеса и Манхэттена частью всемирной организации, связаны с кем-то союзничеством или совершенно независимы. Следствие по этому вопросу ведется в глобальном и каждодневном масштабе».

Глава 20

Дункан сел, преодолев свою минутную растерянность, и все его тело напряглось, готовясь к действию. Он потянулся к кобуре, но удержал руку. Его застрелят, прежде чем он успеет выхватить оружие.

— Что случилось? — спросила Сник таким голосом, словно ей забило горло песком. Во рту у Дункана тоже пересохло, и он чувствовал легкую головную боль.

Тот же мужской голос сказал:

— У вас забрали оружие, пока вы были без сознания. Да оно вам и не понадобится.

Дункан прищурился и повернул голову вправо и влево. Он насчитал пять лучей света, а во мраке могли скрываться другие люди.

В круг света шагнул мужчина среднего роста, очень широкий в плечах и одетый в форму офицера-органика. На левой стороне его груди поблескивал золотой сокол. Дункан узнал это широкое скуластое лицо с раскосыми глазами.

— Полковник Кит Алан Симмонс!

— Он самый, — сказал Симмонс. — Я ваш друг. Сейчас мы увезем вас в другое место. Ведите себя спокойно и слушайтесь нас. Вот ваше оружие, только энергомагазины вынуты.

Какая-то женщина, выступив на свет, отдала Дункану его пистолет. Рядом он увидел Сник, принявшую пистолет от мужчины.

— Как вы нас отыскали? — спросил Дункан.

— Вы не ушли бы далеко, если бы я не манипулировал мониторами после вашего ухода с квартиры. Но хватит разговоров. Я все объясню потом.

Сник взглянула на Дункана. Он пожал плечами, показывая, что теперь им остается только подчиняться приказам полковника. Да она и сама это знала.

Минуту спустя все покинули квартиру. Дункан полагал, что они воспользуются дверью в коридор, но они прошли через все комнаты в ангар. Люк был открыт во всю ширь, и в нескольких дюймах над полом ангара парил аэромобиль — двенадцатиместный, такой большой, что непонятно было, как он протиснулся в люк. Дункан и Сник сели, четверо ганков заняли места позади них, а Симмонс и еще двое, включая пилота — впереди.

Мобиль медленно прошел в люк и остановился рядом, а двое ганков вышли и задвинули крышку. Вся крыша была забита беженцами, и кое-где светили большие аварийные прожектора. Здесь было много ганков, поддерживающих порядок. Те, что поближе, смотрели на их мобиль, но решили, как видно, что он тоже участвует в эвакуации.

Мобиль взлетел и взял курс на север.

За весь полет никто не сказал ни слова. Пилот вел машину на высоте тысячи футов в густом потоке воздушного движения. Когда Лос-Анджелесский залив остался позади, мобиль поднялся на две тысячи футов. Пилот включил автоматику, и мобиль продолжал путь, следуя указаниям диспетчеров. Он теперь шел со скоростью четыреста миль в час, предельной для двигателей Гернхардта. Перед Санта-Барбарой он стал снижаться. Пилот взял управление на себя и направил машину куда-то в густые леса к востоку от Башни Санта-Барбара. Он миновал несколько холмов, ведя мобиль чуть ли не по верхушкам деревьев, и сел в небольшой долине, которая расширялась у большого бревенчатого строения, стоявшего под горой. Здание и участок вокруг него были ярко освещены. К дому примыкали два амбара и корраль, а перед его фасадом протекал широкий ручей.

Все, по-прежнему молча, прошли в дом. В большой передней комнате был каменный очаг, в одной стороне которого пылали дрова. На двух стенах имелись телеэкраны, в тот момент выключенные. Лестница вела на галерею второго этажа. Гостей встретила супружеская пара лет под семьдесят — по всей видимости, слуги. Они принесли напитки и сандвичи, пока Дункан и Сник были в ванной. Когда Дункан вышел, его пригласили сесть на диван у огня. Сник села рядом. Оба попросили чаю со льдом и получили его. Быстро опорожнив один стакан, они обратились за добавкой.

Полковник Симмонс, стоя с бокалом бурбона в руке, сказал:

— Ну, теперь можно и поговорить. Правда, говорить в основном буду я.

Трое ганков куда-то ушли, но остальные сидели на стульях недалеко от них. Пожилым слугам полковник велел отправляться в каменаторы.

— Вы, наверное, самая хитрая пара на свете, — сказал Симмонс. — Во всяком случае, мало кто может сравниться с вами в увертливости и во вредительских успехах. Но я смекнул, что вы скорее всего вернетесь в то самое место, куда ни у кого другого не хватило бы наглости вернуться. Поэтому я поставил там массо-емкостные детекторы на батарейках, замаскировав их под мебель. И когда вы явились-таки туда после своих невероятных подвигов… — Он улыбнулся и разразился громким смехом. Оправившись, он продолжил: — Детекторы передали по радио сигнал тревоги. И открыли контейнеры с газом, которые я тоже спрятал в квартире. Остальное вы знаете.

— Знаю я далеко не все, — сказал Дункан. — Например, что у тебя на уме? Зачем мы здесь? Что-то ведь побудило тебя это сделать, не так ли?

— Вам, особенно тебе, Дункан, предстоит сыграть в грядущих событиях — событиях, которые вызовем мы, — более крупную роль, чем тебе представлялось. Довольно вам бегать. С этим покончено. Я решил, что настало время проявить инициативу. Не в смысле уничтожения техники и причинения людям неудобств, хотя вы, конечно, сделали гораздо больше, чем это. Для начала я скажу вам, что это я командую всем подпольем Лос-Анджелеса и многих других мест. Дишно был старше меня по званию, но в СК подчинялся мне. Когда Дишно убили, я понял, что в скором времени нападут и на мой след. И я решил действовать, а главное мое оружие — это вы. — Он взглянул на стенной экран. — Сейчас 1.02 ночи. И сатана правит бал в Лос-Анджелесе. Но вся эта суматоха нам на руку. Вы, наверное, хотели бы соснуть?

— Нельзя ли узнать, хотя бы в общих чертах, что ты задумал относительно нас? — спросил Дункан.

Симмонс ответил с улыбкой, но довольно жестко:

— Вы — мои почетные гости. Но я хотел бы, чтобы вы во всем подчинялись мне. Потом вы поймете зачем. Мне и моим людям предстоит большая работа, и мне было бы легче, если бы вы пока ни о чем не думали, а просто приходили в себя после своих испытаний. Здесь у нас база отдыха для органиков высшего ранга, но по крайней мере с неделю сюда никто не явится. Все отпуска отменены. Можно поспорить, что и другие дни поступят так же. Вам придется довериться мне.

— Нам ничего другого и не остается. Но как быть с прислугой всех прочих дней? И с охраной?

— Пусть эти детали тебя не беспокоят. Все улажено.

Симмонс поманил пальцем трех ганков, те встали и подошли к ним.

— Это Курт, Чань и Ашвин. Ваши покорные слуги. Спрашивайте у них все, что вам потребуется. Ашвин также ответит на любые ваши вопросы, кроме затрагивающих нашу безопасность. Это понятно, не так ли?

Симмонс вышел из дома с тремя остальными ганками. Ашвин, худощавый и темнокожий, с усами щеточкой и сильно развитой челюстью, проводил гостей в их комнату на втором этаже. Там стояли две кровати, и к спальне примыкала ванная. Перед тем как пожелать спокойной ночи, Ашвин достал из своей наплечной сумки два протонных пистолета и несколько энергомагазинов.

— Шеф велел отдать это вам. Во-первых, чтобы показать, что он вам доверяет, во-вторых, на случай облавы. Последнее крайне маловероятно, но кто знает.

Он поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

— Комната, наверное, просматривается, — сказала Сник.

— Это неважно. Говори, что хочешь сказать.

— Мне неохота говорить, хотя многое меня беспокоит Все это может подождать до завтра… когда встанем.

Через десять минут они уже спали.

Воскресенье было солнечным. Дункан, проснувшись незадолго до полудня, сошел вниз. Сник уже завтракала, или скорее обедала, в компании Ашвина и двух женщин. Последние были в числе ганков, взявших их в плен накануне, и звались Рани и Джианг. За едой Дункан не разговаривал, а Сник была немногословна, как всегда. Но остальные оживленно болтали, обсуждая новый сериал. За кофе Дункан сказал:

— Я хотел бы знать, где мы находимся. Хотелось бы также посмотреть новости и узнать то, что неизвестно широкой публике, если такая информация есть.

— Шеф разрешил информировать вас обо всем, если это не противоречит безопасности, — заверил Ашвин.

В открытое окно доносилось пофыркивание и ржание лошадей, слышались мужские и женские голоса. Где-то каркала ворона и мелодично пел кардинал. В уме у Дункана возник образ какого-то дома. Перед тем домом была лужайка, а позади рос сад. Там водилось множество птиц: малиновки, кардиналы, сойки, зяблики, колибри. В вышине парил ястреб, высматривая голубей или кроликов. Небо и солнце были настоящие, не такие, как в стерильном мире башни, где единственные птицы сидели в клетках на площадях, а всю растительность заменяли карликовые деревца.

Что это был за дом? Где он находился?

— Об этом месте говорить особенно нечего, — сказал Ашвин. — Это ранчо, где отдыхают высокие органические чины. Слуг и конюхов не удивит, что мы остались тут с субботы на воскресенье. Органики тоже иногда нарушают день по причинам, нас не касающимся. Персоналу известно, что сейчас напряженная ситуация, поэтому их не волнует то, что мы не воскресные жители. А новости сейчас посмотрим, — сказал он, вставая. — И не только местные, а со всего земного шара и из разных дней.

Местные новости почти полностью были посвящены затемнению в штате Лос-Анджелес. По словам диктора, ответственность за это возлагалась на архипреступников Дункана и Сник. Подробности аварии выяснятся в ближайшем будущем. Однако уже известно, что генерал, командовавший субботними органическими силами, будет заменен и будет начато расследование относительно компетенции субботнего губернатора Лос-Анджелеса.

Дальше пошла речь о прочих событиях местного значения, но через каждые десять минут часть экрана выделялась для показа изображений и анкетных данных двух преступников. Награда за их поимку возросла до ста двадцати тысяч.

Потом Ашвин включил записи из разных дней и разных частей света. В таких органах, как Китай, Южная Африка, Западная Европа, Россия, Бразилия и Австралия, происходили демонстрации и вспыхнуло с десяток бунтов.

— Да, организация у Симмонса недурственная, — заметил Дункан. — Требуется недюжинное влияние и власть, чтобы получить такие записи.

— Вы весьма проницательны, — только и сказал Ашвин, но вид у него был гордый.

Дункану было приятно, что его послания в самом деле вызвали ту бурю, на которую он надеялся. Но как не дать ей утихнуть? Как удержать всеобщий накал?

Ответ был только один. Это под силу только народным массам. Один человек не способен ни разрушить мир, ни спасти его. Народ не должен дать своему гневу утихнуть до тех пор, пока прогнившая система не развалится до основания.

Слабость этого полувосстания — только такого названия и заслуживала пока эта недоношенная революция — в отсутствии монолитной организации, достаточно мощной, чтобы заявить о себе. Нужен также единый лидер, который направлял бы эту организацию. Мог бы привести к победе и тот импульс, что порой охватывает подсознание масс. Во времена, предшествовавшие Новой Эре, не раз случалось, что в народы вселялся некий демон, побуждающий их действовать в унисон. Тогда народ, охваченный яростью, словно многоголовое, но наделенное одной душой существо, свергал тиранов и разносил в клочья правительства.

Позже Дункан и Сник в сопровождении Ашвина и еще одного охранника совершили долгую прогулку по лесу. Ашвин предложил им покататься верхом. Хотя ни Дункан, ни Сник ни разу еще не ездили на лошади и им вряд ли предстояло испытать это в будущем, они все же согласились сесть на смирных коней и целый час ездили туда и обратно по извилистой дорожке в лесу. Ашвин во время прогулки обучал их.

Как только они пообедали, Ашвин спустился к ним по деревянной лестнице и сказал:

— Полковник хочет вас видеть. Пожалуйста, следуйте за мной.

Он проводил их наверх до двери, у которой стояли двое вооруженных ганков, и постучал. Глубокий голос Симмонса пригласил их войти. Полковник сидел за большим столом красного дерева, где стояли корзинки с разноцветными шариками — кассетами — и лежали кипы распечаток. Он встал навстречу вошедшим. Его улыбка выражала радость, уверенность в себе и огромную удовлетворенность чем-то. Казалось, что его торчащий вперед раздвоенный подбородок излучает свет, точно передающая антенна.

— У меня для вас хорошие новости. — сказал он. — Надеюсь, что хорошие. Если вы согласны, вечером мы вылетаем в Цюрих.

Глава 21

— В Цюрих? — переспросил Дункан. — В столицу мира?

— Да, — улыбнулся Симмонс, не сводя глаз с Дункана, словно стремясь проникнуть в его мысли. — Штат Швейцария. Туда, где Всемирный Совет только что опубликовал список кандидатов на место Ананды.

— В новостях этого не было, — заметила Сник.

— Об этом еще не объявлялось.

Дункана уже не удивляло, что Симмонс имеет доступ к ограниченной информации.

— А зачем? — спросил он. — Зачем тебе нужно везти нас туда?

— Присядьте, пожалуйста. — Симмонс откинулся назад, заложив руки за голову. — Вы ушли от органиков и осуществили все ваши диверсии благодаря своей смелости. L’au-dace, toujours l’audace. Знаете, что это значит?

Дункан и Сник покачали головой.

— Смелость и еще раз смелость[40]. Это великие слова, сказанные на великом французском языке, который теперь, к несчастью, стал таким же мертвым, как и латынь. Но галльский дух жив по-прежнему. Смелость и еще раз смелость. Вы — олицетворение этого духа. Но вы слишком долго находились в бегах, теперь же настало время, когда вы… мы… должны нанести удар, предпринять стратегический ход, который произведет эффект посильнее, чем ваше двукратное тушение огней в Лос-Анджелесе, клянусь Богом! В конце концов, вы своими художествами только досадили властям, хотя жители Лос-Анджелеса, пожалуй, не считают происшедшее таким уж незначительным. — Симмонс уперся руками в стол и подался вперед. — Вот что я предлагаю.

Дункан и Сник выслушали его, не прерывая, хотя это стоило им усилий.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил Симмонс. — L’audace, а?

— Или самоубийственное безрассудство, — сказала Сник. — Нет, поймите меня правильно. В принципе я с вами согласна, но это шаг из серии «победа или смерть». Есть ли хоть один шанс, что это получится?

— Этого мы не узнаем, пока не попробуем, — сказал Симмонс. — А ты что скажешь, Дункан?

— Если дело обстоит так, как ты изложил, то мы можем одержать крупную победу. Подчеркиваю: можем. А доводы против… что ж, нам со Сник очень не хотелось бы самим идти в руки врагу. Мало ли что может пойти не так, как задумано. С другой стороны, это можно сказать о любом смелом предприятии.

— Риск большой, признаю, — сказал Симмонс. — Но до сих пор это вас не останавливало. И потом, что еще можно предпринять на этой стадии игры?

— Да, неожиданность будет громадная, — сказал Дункан. — Это застанет их врасплох, выбьет из колеи.

Он посмотрел на Сник. Она сказала:

— Нам с Дунканом нужно обсудить это. Наедине.

— Разумеется. — Симмонс встал. — Я так и думал, что вам захочется обговорить это между собой. Можете остаться в этой комнате. Обещаю, что мониторинга не будет.

Он вышел, Ашвин за ним. Когда дверь закрылась, Дункан сказал:

— Его план предусматривает хорошую страховку, а стрелять в нас ганки не посмеют. Мы будем у всех на виду.

— Это если Симмонс действительно в состоянии выполнить то, что обещает. Одно меня беспокоит: Симмонсу-то это зачем? Для чего он это делает? Ведь он подвергается такой же опасности, как и мы.

Подозрения Сник не были беспочвенными — Дункан сам спрашивал себя, какие мотивы движут Симмонсом.

— Власть, — сказал он. — Если мы возьмем верх, он получит большую власть. Должно быть, он крайне честолюбив, раз решается на такое. Награда, которую он рассчитывает получить, значит для него больше, чем опасность.

— Или он просто настоящий революционер.

— Да. Но даже такими людьми движут не одни идеалы. Да, они хотят свергнуть правительство, против которого борются, и в большинстве случаев правительство действительно следует свергнуть. Но где-то, в самой глубине души, они жаждут власти.

— Ну а мы? К нам это тоже относится?

— Не думаю, — засмеялся Дункан. — Я никогда не испытывал желания править другими людьми. Но кто знает, что происходит там, в глубине, где властвует «оно»? Да и не так уж важно сейчас, что именно движет Симмонсом. Важно то, что произойдет там, в Цюрихе.

— Так мы летим?

— Я — да.

— Тогда и я тоже. Только…

— Только что?

— Когда-то я видела фильм про Французскую революцию. Вождем восставших был главный герой — Дантон, кажется. И все его до смерти боялись. Он отправил на гильотину тысячи людей. Но в конце концов его самого приговорили к смерти и отсекли ему голову. На суде он сказал… сейчас… дай вспомнить… ага. Он сказал: «Революция точно Сатурн — она пожирает собственных детей».

Дункан не ответил. Детское лицо, его собственное лицо, метеором пронеслось в его мозгу. И, как всякая падающая звезда, оставило за собой мрак, но этот мрак был создан из ужаса и отчаяния.

— Что с тобой? — спросила Сник.

— Вспомнил, как все эти головы падали в корзину. Но это пустяки. Истории не обязательно повторяться.

— Зато человеческая натура всегда одна и та же. Впрочем, ты прав. Мы не можем отказываться от действий только из-за того, что случилось с другими. Мы — это не они.

Дункан открыл дверь. Ашвин нес караул в коридоре.

— Скажи Симмонсу, что мы готовы.

Миг спустя полковник вместе с Ашвином вошел в комнату. Он улыбался, ожидая, как видно, самого положительного отклика на свое предложение.

— Мы с вами, — сказал Дункан. — До конца.

— Хорошо! Прямо Юлий Цезарь, перешедший Рубикон. Жребий брошен, мосты сожжены. Победа или смерть.

— Цезарь победил, — сказала Сник. — Но потом все равно плохо кончил.

— «И ты, Брут», — по-прежнему улыбался Симмонс. — Несмотря на всю свою хитрость и цинизм, он все же доверялся людям, которым не следовало доверять. Я не повторю его ошибок.

«Нет, — подумал Дункан, — ты сделаешь свои».

— Сейчас я посвящу вас в детали, — продолжал Симмонс. — К полуночи, времени нашего отлета, вы уже будете знать и иметь все, что вам необходимо.

Час спустя Дункан пришел к себе в спальню и лег. Закрыв глаза, он попытался вызвать из глубин сознания все, что он знал о Джефферсоне Сервантесе Кэрде. Симмонс сказал, что Дункан полетит в Цюрих под видом его, Симмонса, личного слуги. Все, что требуется от Дункана в пути, — это вести себя тихо и соблюдать правила для прибывающих в интра-темпоральную зону. Так что можно было уже сейчас начать думать о себе как о Кэрде, а не как о Дункане.

Но у него было столько разных «я». Боб Тингл, Джим Дунский, Вайатт Репп, Чарли Ом, отец Том Зурван, Уилл Ишарашвили и Уильям Сент-Джордж Дункан. Все это не просто имена — он действительно был всеми этими людьми. Краткое воплощение в Дэвида Грима и Эндрю Бивульфа не оставило следа — это были просто чужие биографии, просто роли. Теперь, чтобы вновь стать Джефферсоном Сервантесом Кэрдом, требовалось проделать путь сквозь Дункана и всех остальных к первоначальному, настоящему Кэрду.

Нелегкая это была задача. Наверное, больше ни у кого на свете, — разве что у психопатов, страдающих расщеплением личности, не было такого множества «я». И Дункан единственный умел воплощаться в них по желанию, становиться ими. Но очиститься от них слой за слоем, как он вскоре убедился, было дело другое.

После недолгой борьбы он прекратил свои попытки избавиться от Дункана, самого последнего. Он тяжело дышал. Изобретенные им экзотические, а порой сюрреалистические методы аутотренинга не помогали. Дункан плотно застрял в чреве его сознания.

До предыдущих «я» он еще и не добрался. Но они уже заговорили сильными, хотя и тонкими голосами. Казалось бы, мертвые и погребенные, они требовали воскрешения и потихоньку отваливали камни от своих гробниц. Этакие супер-иисусы или, с другой точки зрения, супердракулы. Нет, не «супер» — ведь они пришли не сверху. Они таятся в глубине — значит, это субиисусы и субдракулы.

Пусть он будет опять зваться Кэрдом — в действительности он по-прежнему останется Дунканом. Восстановить полностью память и психику Кэрда не в его власти. И все же голоса предков, которых он сам создал, порой возникают в нем. И сбивают его чуть в сторону от избранной им дороги, как и посещающее его видение детского лица. Делают его самоискажающейся параболой, искривленной траекторией. Кривая его мозга — это синусоиды, пронизанные прямоугольными импульсами. Голоса вызывают в нем психический разряд, который, в свою очередь, приводит к приливу и отливу энергии. Дункан, так сказать, не всегда держит пальцы на своем умственном реостате. И пальцы других норовят ухватиться за рукоятку.

Он вздохнул, сам не зная, только ли ему принадлежит этот вздох. Он не знал, насколько пристально ведут другие свой мониторинг и насколько Дункан отвечает за его мысли и действия.

Однако он почувствовал себя хорошо, когда спустился в общую комнату и Сник назвала его Джеффом. Одно это имя показалось ему первым шагом к обретению первоначальной личности. Словно приоткрылась дверь в темной комнате, впустив лучик света. Еще больше улучшилось его настроение, когда он увидел на экране новые записи. Кое-что предназначалось для выпусков новостей, но кое-что было снято Органическим департаментом исключительно для высшего начальства.

Общедоступные кадры снимались в тридцати метрополиях, расположенных по всему миру, и относились ко всем дням недели. Снабженные комментарием в пользу правительства и несомненно прошедшие цензуру, они все же свидетельствовали о значительных волнениях и беспорядках, происходящих повсюду. Кэрд, однако, отметил, что некоторые манифестации проводились сторонниками правительства, и последние несколько раз нападали на протестующих. Это его не удивило. Многие граждане даже думать не хотят об отмене старого образа жизни. Эта идея им не только неприятна — она вызывает у них страх и гнев.

Секретные съемки были гораздо откровеннее. Некоторые из них представляли собой наглядные лекции высшего командного состава о разгоне демонстраций и обезвреживании их лидеров. Приводились также статистические данные о количестве демонстрантов и давались компьютерные прогнозы об успешности борьбы с этим явлением. Больше всего заинтересовал Кэрда вероятностный расчет количества граждан, изготавливающих и потребляющих нелегальный эликсир против старения. Расчет был сделан, исходя из количества биохимических лабораторий, подвергшихся ограблению и вооруженному нападению, а также из количества лиц, арестованных за продажу эликсира. Впрочем, «продажа» был не совсем точный термин. Торговцы меняли эликсир на вещи, купленные по кредитным карточкам покупателей. А в некоторых случаях не было даже обмена — обладатели эликсира отдавали его даром.

Глава 22

В 10.32 группа из пятнадцати человек вылетела с ранчо в большом аэромобиле. Мобиль взял курс на северо-запад, к летному полю Армада в ста двадцати милях от долины. Небо сплошным покровом затягивали облака, лишь в редких просветах сквозь дымку проглядывали звезды. Мобиль, управляемый автопилотом, несся над самыми верхушками деревьев, поднимаясь над холмами и опускаясь в долины. Он шел без огней — дорогу указывали приборы ночного видения и радар.

Пассажиры молчали. Кабина защищала их от ветра, но не от вихря мыслей, тревог и предчувствий. Внутренние голоса звучали во всю мочь.

В 10.53 отраженные небом огни стали ярче. Мобиль перевалил через высокий холм, и внизу на равнине предстало поле Армада, раскинувшееся во все стороны, как радужный спрут. Над его плоскостью торчали водокачки, контрольные вышки, ракеты и пусковые установки. Поле ничем не ограждалось. Зачем ограждение, если не от кого обороняться? Войн на Земле не было вот уже две тысячи облет, а любого нежелательного пришельца крупнее опоссума сразу обнаружат детекторы.

Симмонс не распространялся о том, на каком основании он пользуется взлетным полем, каким образом получил допуск на ракетодром и разрешение на доставку группы в Цюрих. Кэрд предполагал, что распоряжения «провели» через банк данных Органического департамента и они, скорее всего, вполне законны, хотя конечная цель Симмонса таковой отнюдь не является.

На приборной доске зажегся экран, и пилот тихо произнес что-то в микрофон своего шлема. Отключив автоматику, он повел мобиль на посадку. Машина снизила скорость и опустилась в назначенном месте. Шасси присосалось к покрытию своими круглыми губчатыми краями. Верх откинулся, боковые дверцы открылись, и пассажиры начали выходить. Каждый нес на плече большую тяжелую сумку.

Снаружи их встретили двое, одна из которых была высокая женщина в форме органика и длинном зеленом плаще. Она задержалась, чтобы переговорить с Симмонсом, а остальные прошли в здание. В зале сидели только трое регистраторов, и их голоса гулко звучали в огромном помещении.

Пока Симмонс разговаривал с клерками, остальные, поставив свой багаж на пол, сидели, прохаживались или посещали туалетные комнаты.

Кэрд, глядя в большое окно, увидел, как садится еще один аэромобиль. Из него вышли двое мужчин и двое женщин. Еще до того как они вошли в зал с рюкзаками, торчащими выше головы, Кэрд узнал среди них Барри и Донну Клойд. Каждый нес в руках большую коробку.

Кэрд удивился и обрадовался, точно неожиданно встретил старых друзей. Улыбающаяся Донна поставила коробку на пол и бросилась к нему. Она обняла Кэрда и поцеловала в щеку, потом попыталась обнять Сник, но та, хотя и с улыбкой, уклонилась, отвесив Донне поклон.

— Какого черта, Тея, — сказала Донна. — Не будь такой холодной!

Барри тоже поставил коробку на пол, обнял Кэрда и сгреб в охапку Сник, которая не успела его отпихнуть. Ей ничего не оставалось, как более или менее изящно ответить на приветствие.

Кэрд не успел ни о чем их расспросить — Симмонс уже позвал всех на посадку. Вслед за полковником все прошли по высокому коридору в другой зал. В конце помещения у пандуса стояли мужчина и женщина в форме пилотов. Поздоровавшись, они провели пассажиров через шлюз внутрь большого корабля. Через десять минут корабль отошел от мостика, бесшумно развернулся, если не считать легкого потрескивания фюзеляжа, и поднялся по пандусу на катапульту. Когда все пассажиры пристегнулись и откинули свои сиденья назад до отказа, приняв почти лежачее положение, раздался предупредительный сигнал. Первый пилот приказал всем приготовиться к пуску. Сигнал прозвучал повторно, и на стенах замигали оранжевые огни. Пилот начал отсчет. На счете «ноль» пассажиров вдавило в сиденья, и кровь отхлынула от головы в нижнюю часть туловища. Кэрд едва не лишился сознания, а потом ощутил почти полную невесомость, но это было чисто психологическое, ложное ощущение. Включились двигатели Гернхардта, ракета с гулом устремилась вверх и легла на курс, приведя свое магнитное поле в соответствие с полем Земли. Минутой позже включились реактивные двигатели, корпус затрясся и не переставал вибрировать до конца полета.

На высоте шестидесяти тысяч футов снова прозвучал зуммер и замигали огни. Пилот объявил, что пассажиры могут немного поднять спинки сидений. Ослаблять или отстегивать пристежные ремни не разрешалось.

Пассажиры к этому времени уже пришли в себя, и ближайшее будущее начало беспокоить их. Все ли пойдет так, как запланировал Симмонс? В уме возникали десятки вариантов, все обреченные на провал. Кэрд, по крайней мере, знал, что его определенно ждет плохой конец. Что происходило в уме у Сник, угадать, как всегда, было невозможно. Быть может, ей представлялась счастливая картина того, как она отстреливается, загнанная в угол. Пожалуй, одну только ее на борту радовала перспектива столкновения с властями. Возможно, и перед Симмонсом вставали радужные картины успеха, но они не шли в сравнение с кровавыми фантазиями Сник.

Ракета задрожала — это реактивные двигатели начали торможение. Через десять минут они выключились, уступив место генераторам Гернхардта. Пассажирам разрешили встать, размяться и походить. Спинки сидений подняли совсем, но потом пришлось опять пристегнуться. Корабль уже двадцать минут как пересек линию терминатора. Когда внизу, за горами, открылась долина Линта, часы показывали 11.35 — было утро понедельника. Небо было ясным, и температура воздуха в городе равнялась семидесяти одному градусу по Фаренгейту. Цюрихское озеро сверкало голубизной, усеянное белыми, красными, зелеными и синими парусами. Кэрд часто видел на экране пресноводных дельфинов, населявших это озеро. Их предков привезли сюда тысячу объективных лет назад. Эти существа были признаны разумными и пользовались теми же правами, что и люди, за исключением права голоса. Однако их предводитель, представлявший совет дельфинов, регулярно общался с сотрудником Департамента по контактам. Таких сотрудников было семь, по одному на каждый день, поскольку дельфины не придерживались однодневного человеческого графика.

Город, как и в былые времена, стоял у северо-западного конца озера. Пригородов он не имел — все остальное пространство вдоль озера занимал общественный парк с целым штатом лесников. На самом краю городских построек возвышалась зеленая круглая башня с множеством окон, восьмидесяти этажей высоты и полутора миль в диаметре. Ее венчала гигантская пагодообразная конструкция, на вершине которой вращался глобус — его движение соответствовало вращению планеты вокруг своей оси. В башне помещались офисы и квартиры администрации штата Швейцария на каждый из семи дней, там же обитало всемирное правительство. Башня включала в себя все, что требовалось ее обитателям: магазины, рестораны и транспортные системы. Сам город за пределами башни состоял из небольших служебных и жилых зданий не выше трех этажей. Были здесь и особняки — знаменитые круглые дома под куполами, которые Кэрд так часто видел в документальных фильмах. Декоративные трубы на крышах и круглые, как глаза, окошки напоминали иллюстрации Нейла к сказкам о стране Оз.

Цюрих за пределами башни жил в основном туризмом. Сюда каждый год приезжали сотни тысяч людей. Главной достопримечательностью кроме правительственной башни считалось каменированное тело Шин Цу, сына Ван Шеня — основателя Новой Эры, стоявшее на пьедестале в парке у озера.

Глава 23

Посадочное поле располагалось в десяти милях от города и озера. Его построили, убрав часть горы. Рядом был железнодорожный вокзал, куда доставляли каменированных и некаменированных туристов. Каменированные отправлялись в хранилище дожидаться дня своей реанимации, некаменированные ехали в город. Само поле предназначалось в основном для правительственного авиатранспорта. Ракета приземлилась рядом с большим круглым зданием, сложенным из мерцающего зеленого искусственного камня. После проверки личности всех, кто был на борту, и плана полета пассажирам разрешили выйти без дальнейших проволочек. В вестибюле порта было полно народу, почти все в мундирах того или иного департамента, и велись оживленные разговоры.

Кэрд вместе с остальными, когда подошла его очередь, вложил свое удостоверение в прорезь. Сотрудники Туристического бюро смотрели на экраны вполглаза.

Процедура прошла быстро. Никому из группы Симмонса не было предложено приложить правый большой палец к пластинке для сравнения с отпечатком в удостоверении. Личность Симмонса имела достаточно веса, чтобы сократить обычные формальности.

Служащие сделали им знак проходить, и вся группа последовала за полковником Симмонсом. Они вышли с другой стороны порта, где их уже ждал автобус. Медленно и бесшумно отъехав от аэродрома, они вскоре влились в поток движения на шоссе, ведущем в Цюрих. Машин было не так много, как ожидал Кэрд, но велосипеды на дорожках вдоль шоссе шли густо.

Автобус съехал на боковую дорогу, которая вилась по парку и закончилась большой открытой площадкой. В ее центре на бронзовом пьедестале стояло горгонизированное тело Шин Цу. Вокруг было много скамеек и тележек, с которых продавали попкорн, сандвичи, мороженое, оргазмо и разные напитки. Как только группа Симмонса вышла, рядом остановился другой автобус, из которого появилась съемочная команда. Кэрд знал, что Симмонс заранее договорился об этом по каналам, известным только ему. То, что операторов не сопровождал обязательный органик, доказывало прозорливость Симмонса — ведь съемочную группу вызвало сюда вполне официальное лицо.

Кэрд не мог не восхищаться Симмонсом. Полковник клал свою голову в львиную пасть, рискуя, что ее откусят. L’au-dace, toujours i’audace.

Столь же охотно жертвовал Симмонс и чужими головами. Без этого не обойтись. Сделал бы Кэрд то же самое, если бы ему представилась такая возможность? Конечно, сделал бы.

Старшая телегруппы, высокая стройная брюнетка, переговорив с Симмонсом, пришла в озабоченный и расстроенный вид. Симмонс добавил еще несколько слов, которых Кэрд не слышал; брюнетка кивнула, отошла и стала говорить со своей командой. Операторы вскидывали брови, не обошлось, кажется, и без протестов, но телегруппа все же двинулась за Симмонсом и его людьми к центру площади. Следом потянулись туристы и праздношатающиеся, видя, что тут что-то намечается. Среди них было много детей. У некоторых взрослых имелись камеры. Предстоящая сцена будет заснята. Ганки, когда прибудут сюда, постараются конфисковать у граждан все камеры, но это им, вероятно, не удастся сделать, не арестовывая всех поголовно. В любом случае из памяти зрителей ничего не сотрешь. Ганки будут давить на них, чтобы помешать им рассказывать о том, что они видели. Кого-то запугают, и те будут молчать. Другие будут говорить именно потому, что им запретили.

Симмонс остановился перед памятником Шин Цу. Операторы, каждый с небольшой квадратной камерой, разошлись, чтобы снимать со всех сторон. Трое сдерживали растущую толпу, не позволяя ей вторгаться на участок вокруг памятника. Это была запретная зона, хотя телевизионщики сами, как видно, не знали почему. Зрители, приученные подчиняться телерепортерам, держались за пределами невидимого круга. Ведь они были не просто наблюдателями, они принимали участие в ритуале. А поскольку в ритуале содержался элемент тайны, он превращался в религиозный обряд, в котором зритель мало что понимает, но который тем сильнее захватывает.

Шин Цу, каменированный навечно (во всяком случае, на срок достаточно долгий, чтобы сойти за вечность), стоял на высоком бронзовом пьедестале. На нем были зеленые, тоже каменированные одежды Верховного Советника Мира — этот титул никому после него не присваивался. Стоя спиной к городу, он смотрел открытыми глазами на горы за озером. Его лицо имело чисто монголоидные черты, редко встречающиеся теперь из-за всеобщей гибридизации, поощряемой правительством. Однако его дед был шотландцем, а бабка — пенджабкой. Лицо и руки статуи были окрашены в естественные цвета, чтобы скрыть серый тон окаменелой плоти. Гладкие блестящие волосы и глаза сделали черными, кожу — золотистой. На ладони вытянутой руки Шин Цу держал большой глобус с надписью рельефными буквами: РАХ. На всех четырех сторонах пьедестала имелись бронзовые таблички, где стояло одно только имя — по-английски, на логлане и китайскими иероглифами.

Источники ультразвука на четырех углах постамента отпугивали голубей.

Посмотрев на Шин Цу, Симмонс отвернулся. Возможно, он думал о том, что когда-нибудь сравнится с Шин Цу и его горгонизированное тело тоже водрузят на постамент, а туристы будут гомонить вокруг, жуя попкорн и пирожки, и с далекой карусели, как и теперь, будет доноситься музыка.

Кэрд, тоже разглядывая Шин Цу, открывал тем временем свою сумку, поставленную у подножия пьедестала. Остальная группа последовала его примеру. Кэрд извлек нечто, напоминающее очень длинную веревку — на самом деле это была цепь из каменированного металла, заключенная в коричневую текстильную оболочку ради защиты тела от холода. К одному ее концу был прикреплен очень тонкий пояс из такого же изолированного металла. Кэрд затянул пояс вокруг талии так, что дух захватило, защелкнул замок и повернул крошечный замыкающий диск.

Теперь замок можно расстегнуть, только зная комбинацию.

Быстро проделав все это, Кэрд перебросил свободный конец цепи через пьедестал. Вскоре цепь вернулась к нему, и он перебросил ее обратно. Так он обматывал свою цепь вокруг ног Шин Цу, помогая одновременно другим делать то же самое. Через две минуты все цепи обвили лодыжки памятника, а свободные концы были закреплены кодовыми замками на поясах.

Вся группа приковала себя к основоположнику Новой Эры.

Камеры телеоператоров и зрителей записывали каждое движение.

Симмонс заранее поставил в толпе своих людей с микрокамерами, замаскированными под пуговицы или украшения.

Теперь он, обернувшись лицом к башне, прокричал:

— Внимание, граждане! Внимание! Я — полковник Кит Алан Симмонс из вторничного Органического департамента штата Лос-Анджелес, Североамериканский орган! А вот эта женщина — так называемая преступница, разыскиваемая Пантея Пао Сник! Этот человек тоже разыскивается! Вы много раз видели его лицо и анкетные данные на экране! Это Джефферсон Сервантес Кэрд!

Он сделал краткую паузу. Издалека послышалось завывание сирен. Сюда спешили патрульные машины — они были ближе, чем казалось по звуку, потому что ветер дул с озера. С башни неслись аэромобили, мигая оранжевыми огнями. Еще десяток подлетал с городских участков.

— Вы знаете, как лгало вам правительство, — взревел Симмонс, — Совет Мира и его присные! Знаете, как оно манипулировало вами в своих интересах! И все вы видели послания Кэрда, разоблачившие заговор, целью которого было утаить от вас эликсир против старости, оставив его для высших чинов, чтобы они жили в семь раз дольше вас, обделенных граждан так называемого Земного Сообщества!

Первый аэромобиль уже садился на краю мощеной площадки, окружавшей памятник. В нем было шестеро ганков с толстоствольными пистолетами в руках.

Кэрд очень волновался, и ему было очень холодно. Неужели он так же бледен, как все остальные, кроме краснолицего Симмонса?

Еще один мобиль завис над самой землей по другую сторону круга.

Некоторые зрители устремились прочь. Другие, как видно, никак не могли оторваться от этого зрелища, явно чреватого большими неприятностями. Обладатели камер продолжали снимать.

— Мы приковали себя к Шин Цу и останемся здесь, пока не отстоим свои и ваши права! — кричал Симмонс. — Мы делаем это в знак протеста против обмана, коррупции и гнусных противозаконных действий правительства! Мы делаем это, хотя знаем, что нас арестуют! Мы хотим, чтобы это событие стало достоянием гласности, и требуем, чтобы нас судили публично, дав возможность всему миру следить за процессом! Призываем общественность уделить все внимание суду над нами и заявить протест, если правительство нарушит наши права! Мы просим…

Генерал-органик, в великолепном ярко-зеленом мундире, золотых галунах и эполетах, в шлеме с плюмажем, подошел к Кэрду. Его длинное узкое лицо, искаженное гневом, было не менее бледно, чем лица прикованных. Протонный пистолет в его руке целил в Симмонса.

— Полковник Симмонс, — крикнул он, — я арестую вас именем Сообщества и Всемирного Совета! Немедленно прекратите свою провокационную агитацию! Вы все, — махнул он рукой, — тоже арестованы и обвиняетесь в том же, а именно: заговор с целью свержения правительства, нарушение дня, побег с целью избежать ареста, сопротивление при аресте, саботаж, распространение ложной провокационной информации, подстрекательство к бунту, лживые подстрекательские обвинения в адрес законной власти, незаконное использование банков данных, ввод ложных данных в упомянутые банки, и… — Генерал остановился, чтобы набрать воздуха и придать побольше веса последнему обвинению: — И убийство!

«Забыл сказать про затемнение в Лос-Анджелесе, — подумал Кэрд. — Но и до этого рано или поздно дойдет».

Рядом сели еще два Мобиля. Вокруг собралось не менее двадцати патрульных машин, и они все продолжали прибывать. Ганки уже призывали граждан сдать видеокамеры.

Симмонс, не обращая внимания на генерала, заново повторял свою речь. Но теперь ее заглушали выкрики ганков и теснимых ими граждан. Смелый фотограф в переднем ряду продолжал щелкать своим аппаратом. Ганки до него еще не добрались. Он вынул из камеры кассету с пленкой, маленький шарик, и сунул себе в карман. Потом бросил камеру, повернулся и скрылся в бурлящей толпе.

— Молчать! — гремел побагровевший генерал.

Симмонс прервал свою речь и проорал ему в ответ:

— Вы не уведомили меня о моих правах!

— Органиков незачем уведомлять о правах! — надрывался генерал. — Они их и так знают!

— Но мы-то не ганки! — вмешался Кэрд. — А нас вы тоже не уведомили.

— Молчать! Приказываю всем замолчать!

Он нажал на спуск своего пистолета, и бледно-фиолетовый луч ударил Симмонса в подбородок. Симмонс пошатнулся, ударился о пьедестал и обмяк, привалившись к нему.

— Вот они, методы органиков! — заорал Кэрд. — Граждане, я свидетельствую: все, что сказал вам полковник Симмонс, — правда! И я могу кое-что добавить к его словам! Я расскажу вам о беззакониях, которые творило правительство вопреки вашим правам и вашему благополучию!

Генерал наставил пистолет на Кэрда и нажал на спуск.

Глава 24

Когда Кэрд очнулся, у него болела голова, ломило челюсть и ныли все мускулы. Боль была не постоянной, а пульсировала прямоугольными волнами. Он лежал навзничь на каком-то твердом столе с тонкой подушкой под головой. Сканирующий прибор с круглым наконечником, напоминающим око Бога — весьма слабоумного Бога, — двигался над ним взад и вперед. Вокруг стола стояли ганки, следя за Кэрдом и за врачом, женщиной в белой, с красной отделкой униформе. Среди них был и генерал, оглушивший Кэрда, и какой-то штатский, коренастый мужчина в возрасте около шестидесяти сублет, с самым большим носом, который Кэрду доводилось видеть.

— У вас болит голова, — сказала доктор. Это было утверждение, не вопрос. Она ввела шприц в обнаженное предплечье Кэрда, и скоро боль отхлынула, как вода в час отлива.

Кэрд поднял руки и ощупал талию. Ни пояса, ни цепей на нем не было. Мазером или протонным лучом их срезать не могли — как видно, определили комбинацию замков с помощью частотного сканера.

Стенные экраны, конечно, записывали все происходящее в комнате, а трое ганков вели съемку камерами.

Большеносый человек, растолкав остальных, пробился к столу. Он взял руку Кэрда в свои прохладные ладони и сказал:

— Я ваш адвокат, гражданин Кэрд. Нельс Лупеску Бирс, из фирмы Шин, Нгума и Бирс, и беру я дорого. Но я сам вызвался вас защищать и не возьму за это ни кредита. И Совет Мира признал меня вашим защитником — попробовали бы они не признать!

Голос у него был глубокий, звучный и плавный.

— Спасибо, — сказал Кэрд. — А как же все остальные?

— У каждого из них свой адвокат.

— Это хорошие адвокаты?

Бирс отпустил руку Кэрда, криво улыбнулся, пожал плечами и произнес:

— Ну-у…

Доктор, посмотрев на стенной экран, где отражались показания снующего над Кэрдом прибора, сказала:

— Можете отправить его в камеру.

— Так запросто, даже не спросив, как я себя чувствую?

Доктор удивилась и спросила, показав на экран:

— А зачем?

Бирс задрал свой нос и взглянул поверх него на доктора:

— Действительно, зачем? К чему нам тут личная заинтересованность, сочувствие или, скажем, забота? Пусть машина говорит за нас! Пусть она изречет свой божественный глагол! Разве бывают у Бога сбои и неполадки? Разве Богу есть дело до смертных? Он шлет громы с горы Синай через дисплей!

Доктор покраснела.

— Я дважды проверила показания.

— Ну, хватит вздор молоть! — заявил генерал. — В камеру его!

— Я имею право на беседу с адвокатом, — заметил Кэрд.

— Все ваши права будут неукоснительно соблюдаться!

Двое ганков взяли Кэрда за плечи и посадили. Встав на ноги, он ощутил большую слабость, хотя боль и прошла. Несмотря на это, он сказал:

— Я могу идти сам. — И с тихим смехом добавил: — Можно пока не опасаться, что я опять убегу.

Бирс шел по пятам за Кэрдом, которого вели по коридору мимо множества закрытых дверей. Кэрд знал, что стенные экраны регистрируют все до мелочей. Мониторы будут непрерывно следить за ним, от них он не скроется нигде, разве что в ванной. И кто знает, не станут ли за ним и там наблюдать. Найдутся и другие способы, чтобы помешать ему совершить побег, но это не имеет значения. Он не затем оказался здесь, чтобы пытаться бежать. Кэрд спросил через плечо:

— Гражданин Бирс, вы мой адвокат на сегодня? А кто будет завтра, не знаете?

— Я. Мне выдали темпоральный паспорт с учетом тяжести преступлений, в которых вы обвиняетесь. Так же, как адвокатам ваших товарищей.

— Для вас это будет новым ощущением — жить каждый день.

— Я уже предвкушаю это.

В конце коридора конвой остановился. Капитан, выйдя вперед, произнес кодовое слово, отпирающее дверь. Кэрд этого слова не слышал. Дверь откатилась вправо, и Кэрд, чувствуя себя очень усталым, прошел в большую комнату за ней. В углу, отгороженная не доходящими до потолка перегородками, была ванная. Комната была обставлена скудно, как обычная тюремная камера; в ней имелись спортивные тренажеры, но каменатора не было. Генерал обратил на это внимание телезрителей, заметив, что здесь не практикуется каменирование заключенных — если это и делается, то лишь на короткие интервалы. Заключенному будет предоставлена возможность консультироваться со своим адвокатом, когда он пожелает, будь то днем или ночью. Генерал подчеркнул также, что заключенный будет иметь доступ ко всем семидесяти телеканалам, включая информационные. Таков закон. Кэрд тем временем сел на стул. Генерал обратился к нему:

— Гражданин Джефферсон Сервантес Кэрд, заключенный номер ИСБ-НН-9462-Х, имеются ли у вас жалобы по поводу вашего ареста и содержания под стражей?

— Да, имеются. Было неоправданной жестокостью оглушать меня протонным лучом.

— Согласно инструкции ВСИС-6, вас надлежало привести в бессознательное состояние. Вы можете зарегистрировать ваши жалобы у адвоката, и соответствующий суд в соответствующее время рассмотрит их.

Генерал вышел, и все, кроме Бирса, последовали за ним. Дверь закрылась. Адвокат схватился за свой огромный нос и несколько раз дернул его. Возможно, он таким манером накачивает в себя мужество и уверенность, подумал Кэрд.

— Времени у нас немного. Суд над вами начнется завтра — в объективный следующий день, в полдень. А к пяти вечера может уже завершиться. Завершился бы, будь это обычное уголовное дело. В вашем же случае власти могут растянуть его на все семь дней. А могут и быстро управиться, показав оставшимся дням ваш процесс в записи. Но мне кажется, нашим правителям захочется все же узнать, как реагирует общественность, до того, как будет вынесен приговор. Вы подняли целую бурю, друг мой. — Адвокат ухмыльнулся. — Такого в новейшей истории еще не видывали.

— Вы говорите так, точно приговор уже распечатан.

— О, вас признают виновным, в этом сомнения нет. Я буду, конечно, бороться, как могу, а могу я многое. Но улики…

Бирс нахмурился и снова-«подоил» нос. Что он, надеется, что нос от этого станет меньше? Или подсознательно пытается сгладить этот свой нарост? Или просто привлекает к нему внимание, гордясь им, как Сирано де Бержерак?

Он пододвинулся вместе со стулом ближе к Кэрду.

— Общественный обвинитель информировала меня о некоторых вещах, как обязует ее закон. По ее словам, правительство твердо решило не превращать процесс в публичный форум. Защитникам не дадут произносить речи. И у вас не будет возможности обвинить правительство в обмане, коррупции и заговоре против общества.

Вас спросят только, признаете ли вы себя виновным в нескольких определенных преступлениях. Выберут то, в чем вы и ваши товарищи определенно виновны и будете признаны виновными. Вас и Сник, например, обвинят во вводе ложной информации и дневальничестве. Обвинят вас также в нападении на энергостанцию Лос-Анджелеса и термионный центр, повлекшем за собой страдания граждан Лос-Анджелеса и всей Южной Калифорнии. Причины же, побудившие вас совершить эти преступления, на суде разбираться не будут.

— А вы не можете помешать им заткнуть нам рот таким манером?

— О, я буду возражать и заявлять протесты! Но из этого ничего не выйдет. Судьи укажут мне, что для них причины не имеют значения. Причины важны только для психиков, которые займутся вами в институте реабилитации.

— Значит, приговор предрешен?

— Во всяком случае, известно, что к немедленной горгонизации вас не приговорят. А вот найдут вас психики излечимым или нет… этого мне не сказали. Теоретически, конечно, результаты лечения не могут быть известны, пока лечения не проведут. Вполне может статься, что правительство сочтет все же нужным каменировать вас и предоставит будущему заняться вами. Если будут изобретены методы, способные вас излечить, тогда…

— Это я знаю. Но как же быть с моими телевизионными посланиями, в которых я обвинил правительство во лжи и мошенничестве? Если меня не будут судить за это, в обществе возникнет недоумение.

Бирс задумчиво «подоил» нос. Что бы ни происходило у него в голове, процесс этот был явно болезненным.

— Ваши послания в обвинительный акт не включены. Но правительство с ними разберется. Вы об этом знать, конечно, не можете, но официальное заявление уже передано в эфир. Вы сможете ознакомиться с ним в записи. Правительство заявляет, что только сейчас раскрыло обман всемирного советника Ананды, настоящее имя которого — Гилберт Чинь Иммерман. Раскрыта вся его темная и зловещая история — так и сказано, темная и зловещая. Раскрыта также ваша деятельность в качестве члена организации иммеров. Но вас в этом обвинять не станут. И посему ваши показания, которые могли бы навредить правительству, не будут преданы гласности.

— Прощай, план Симмонса, — сказал Кэрд. — А как же насчет ФЗС? Уж его-то общество не уступит без яростной борьбы.

— Правительство признало, что допустило ошибку. Действенность ФЗС доказана, и все граждане, желающие этого, получат эликсир. Можете голову прозакладывать, что пожелают все. Многие возмущаются тем, что не получили прививку в молодости, и обвиняют иммеров в том, что те присвоили ФЗС себе. Насколько я понял — так сказала мне обвинительница, — вы лишились симпатий части общества из-за того, что входили в элитную организацию, скрывавшую эликсир жизни от других.

— На то была веская причина.

— Попробуйте объяснить это людям, которые чувствуют себя обманутыми. Да, моя жизнь будет продлена, но она была бы намного дольше, если бы я получил ФЗС в двадцать один год.

— Зачем же вы тогда беретесь меня защищать?

— Я профессионал. Кроме того, вам не предъявят обвинения в сокрытии ФЗС в целях, которые вы считали благими. И я не занимаюсь этим аспектом вашего дела. В этом вас обвиняет общество, а не правительство.

— Стало быть, дело революции можно считать пропащим?

Бирс улыбнулся и с видимым удовольствием ответил:

— Нет. Кое-что из начатого вами, возможно, и затормозилось, но люди все еще возбуждены. Видите ли, Совет признался и в том, что Землю населяют действительно два миллиарда, как говорили вы, а не десять. Заведующий Бюро Народонаселения и некоторые его помощники обвиняются в намеренном представлении ложной информации народу и правительству.

— Надо же! Сколько новостей за такой короткий срок!

— Да, все произошло очень быстро, учитывая нашу обычную волокиту. — Бирс злорадно ухмыльнулся. — Все это, конечно…

— …подстроено! — закончил Кэрд.

Бирс слегка раздражился оттого, что его прервали.

— А что я могу сделать? Если я обвиню в этом правительство, меня самого отдадут под суд. Я ничего не смогу доказать и окажусь в реабилке. Я циник, — вздернул плечи Бирс. — Все юристы циники. Это не юриспруденция сделала меня таким. Я таким родился. Только циники идут в юристы.

Помолчав, Кэрд сказал:

— Сник вывело из обращения правительство — а может, один Ананда, — чтобы заставить ее молчать и прикрыть свой обман. Об этом тоже, полагаю, не будет речи на процессе?

— Если она заговорит об этом, несмотря на запрет суда, ее отправят обратно в камеру.

— Но ведь весь процесс будет показываться по телевизору. И все услышат, о чем Сник хотела сказать.

— Услышат всего несколько слов. Потом звук просто выключат, и публика ничего не поймет. Это не противоречит закону, поскольку суд признает ее протест несущественным. Ее уведут и будут держать в камере, пока она не пообещает ограничиться обсуждением того, что суд считает существенным. Если она не согласится, процесс будет продолжаться без нее. Ей оставят право следить за его ходом по телевизору, но лишат возможности давать показания.

— А как остальные? Симмонс? Клойд?

— Точно так же. Они обвиняются в заговоре против правительства и в нелегальном перелете из Лос-Анджелеса в Цюрих. Кстати, телерепортаж о заговорщиках, приковавших себя к памятнику Шин Цу, был показан по всему миру. Правительство этому не препятствовало — и умно поступило. Все равно люди смотрели бы нелегальные записи, и теперь никто не обвинит власти в ограничении свободы слова и показа.

Кэрд изумленно покачал головой:

— И в убийстве нас, выходит, обвинять не станут?

— Это лишнее, вас и так есть за что осудить. Правительство боится, как бы из ваших показаний не стало ясно, что власти сами не без греха. Убийство — самое тяжкое преступление во всем кодексе, тут уж на несущественность сослаться будет трудно.

— Так вы советуете мне сразу признать себя виновным?

Глава 25

— Я вам так скажу, — медленно произнес Бирс. — Дело ваше уникальное и необычайно трудное. Трудное для правительства. Ваша способность сопротивляться действию ТП хорошо известна. Уверяют, что вы можете лгать под ТП, даже когда вы без сознания.

— Это правда.

— Суду известно, что эта ваша особенность установлена, тем не менее к вам придется еще раз применить ТП, чтобы проверить, не утратили ли вы эту способность. Я буду настаивать, пользуясь своим правом, чтобы при испытании присутствовал я и несколько ученых, в объективность которых я верю. Испытание, разумеется, будет сниматься на пленку. Это ставит власти в трудное положение. Чтобы доказать, что вы лжете, вам должны будут задать несколько конкретных вопросов. Вопросы эти должны касаться событий, которые имели место в действительности. Например, вы в самом деле нападали на энергостанции. И вы в этом сознаетесь — какой вам смысл лгать.

Вас спросят также, произошли ли такие-то события, которых на самом деле не происходило. И вы ответите, что нет.

Вас не станут спрашивать ни о чем, что происходило с вами в ваших прежних воплощениях. Повторный тест под ТП подтвердит, что вы об этом ничего не помните — или помните очень мало и не можете сказать ничего существенного с точки зрения закона.

Вам будут задавать вопросы лишь о том периоде вашей жизни, который начинается с вашего бегства из манхэттенской лечебницы. И с создания новой личности, которую вы назвали Дунканом.

Бирс придвинул стул, оказавшись почти нос к носу с Кэрдом. Улыбка адвоката напоминала полумесяц.

— До сих пор допрос под ТП всегда служил основанием для вынесения судебного решения. Если ТП показывал, что обвиняемый невиновен, суд автоматически освобождал его из-под стражи. Если ТП показывал, что обвиняемый виновен, ему выносился приговор.

Теперь впервые обвиняется человек, способный отрицать свою вину, даже если он виновен. Я предъявлю суду этот факт, и они знают, что я это сделаю. Должно быть, они обсуждают эту проблему уже сейчас. Я буду настаивать на том, что ваш случай беспрецедентен. Значит, нужно будет разработать новые прецеденты, которые затем приобретут силу закона. И рассмотрение вашего дела придется отложить до их разработки.

— А какой мне от этого будет прок в конечном счете? — спросил Кэрд. — По-вашему, им придется вернуться к старой системе суда присяжных? И судить меня на основе свидетельских показаний и улик?

— Да, придется. Но не это важно. Нет сомнений в том, что вы похитили органический аэромобиль и совершили налет на энергоцентры. Суд попытается сослаться на то, что вы признали свою вину, будучи под ТП. И что этого признания достаточно, чтобы провести процесс быстро и в рамках ныне существующего закона. Но я буду настаивать, что вы способны лгать под ТП. Тот факт, что вы признались в совершении диверсии, не имеет отношения к вашей виновности или невиновности. Поэтому необходимо судебное разбирательство, даже если всем известно, что вы виновны.

— Я открою вам один секрет, — сказал Кэрд, — если вы поделитесь им с защитниками Сник, Симмонса и всех остальных.

Бирс хмыкнул, склонил голову набок и закатил глаза. Потом сказал:

— Хорошо, обещаю.

— Я не единственный, кто может лгать под ТП. У меня это естественный дар. Но Сник, Симмонсу и всем прочим подсудимым был введен анти-ТП.

Бирс взвился со стула, точно внезапно стал невесомым.

— Что?

— Да, всем. Этот самый анти-ТП впрыскивался членам СК, и один Бог ведает, сколько еще организаций его получило.

Бирс начал шагать взад и вперед, держась за нос.

— Да поможет вам Блэкстон!

— Кто?

— Был в старой Англии такой юрист. Господи! Да вы сознаете, что из этого следует? Конечно, сознаете. Вас всех придется судить по правилам старого суда присяжных или, на худой конец, собрать судейскую коллегию. И ведь этот анти-ТП тоже станет когда-нибудь достоянием гласности. Народ начнет требовать его и получит, легальным или нелегальным путем. Что только тогда станется с судебной системой?

Новость потрясла адвоката, но это было скорее приятное потрясение. Кэрд это понимал. При таком раскладе у адвокатов прибавится работы и понадобится больше адвокатов.

— А вас ждет мученичество, — сказал Бирс, потирая руки. — Но пусть вас утешает то, что вы стали зачинателем революции. В конце концов систему Новой Эры придется отменить. ФЗС вызовет громадные перемены — социальные, психологические и демографические. Анти-ТП изменит нашу правовую систему. Я предвижу много разных перемен, но будут и такие, которые никто предугадать не в состоянии. Даже их божественные компьютеры.

— Невелико утешение. Какой толк знать, что по твоей милости настанут интересные времена — тем горестнее оттого, что ты в них участвовать не будешь.

— Надо всегда и во всем видеть хорошую сторону. — Бирс снова сел. — Так вот, я считаю, что вы должны объявить себя невиновным. Пусть немного попотеют и отложат свое решение. Согласны?

— Невиновным так невиновным.

— Суду придется также рассмотреть вопрос о вашей «психической устойчивости» — простите мне этот термин. Это должно смягчить приговор.

— А вот это не пройдет. Это какая-то отмазка, измена всему, за что я боролся. Я запрещаю вам прибегать к этому средству.

— Что ж, прекрасно — хотя вы, на мой взгляд, упускаете шанс легко отделаться. Но вас в любом случае направят в реабилку. Согласно логике правительства, тот, кто ведет себя антисоциально, — либо психопат, либо по меньшей мере тяжелый невротик. Ведь это правительство решает, отпустить ли пациента, которого психик объявляет здоровым… — Бирс вскинул руки ладонями кверху. — Вы пробудете в лечебнице очень, очень долго. Вас даже могут объявить неизлечимым и вследствие этого горгонизировать.

— Все может быть. Но знаете, что меня по-настоящему мучает? Я стал иммером по доброй воле. Но Сник просто выполняла свою работу, и с ней расправились как раз поэтому. Только слабак смирился бы с такой несправедливостью, а Сник не из таких. Потому она и встала на преступный путь. А вы бы не встали на ее месте?

Бирс осторожно ощупал картофелеобразный кончик носа, точно только сейчас обнаружил это любопытное образование.

— Возможно, что судьи, если у них есть совесть, это учтут. Но нужно еще, чтобы они знали подробности учиненного над ней беззакония. Не думаю, чтобы их в это посвятили. А на суде этот вопрос не возникнет.

— Если я когда-нибудь выйду на свободу, я всю жизнь посвящу тому, чтобы люди так или иначе узнали правду о Сник. Так или иначе, но она будет оправдана!

— Угомону на вас нет. Но когда нарветесь опять, пригласите меня. Я восхищаюсь вами, хотя одобряю далеко не все, что вы сделали. Значит, договорились — вы не признаете себя виновным?

— Зачем повторять это снова?

— Увидимся завтра в суде.

Бирс назвал кодовое слово, и пустой экран на стене ожил.

— Мы закончили совещание. Можете допросить моего клиента.

— Через несколько секунд вас допросят под ТП, — сказал он Кэрду. — Это просто формальность, чтобы убедиться…

— Я знаю, вы это уже говорили.

— Я буду присутствовать при процедуре, чтобы уберечь вас от разных фокусов. Будут также двое предположительно объективных психиков.

— Помните о своем обещании.

В камеру вошли генерал, трое офицеров, два психика и специалист по ТП. Кэрд лег на кушетку, как ему было приказано. Специалист, женщина средних лет, брызнула аэрозолем ему в лицо. Он погрузился во мрак, заранее зная, что будет отвечать. Если ему зададут какие-то неожиданные вопросы, тоже не беда. Его подсознание сработает и ответит так, как ответил бы он в полном сознании.

На этот раз его сознание не отключилось полностью, как при каменировании. Ему снился сон.

Кэрд знал, что это сон. Знал он также, что делает то, чего не собирался делать и чего ему вовсе не хотелось.

Что-то — нечто — овладевало им. Он был бессилен остановить это что-то. Он, который всегда полностью держал себя в руках, за исключением одного-единственного раза в Манхэттене, теперь уступал какому-то чуждому существу или некой мятежной части своего «я».

Нравилось ему это или нет, а ему это определенно не нравилось, он превращался в новую личность.

Он бился с охватившими его мощными нитями, словно муха, попавшая в паутину.

Ночь у него внутри озарилась по краям бледно-фиолетовым цветом, хотя, строго говоря, никаких краев там не было. Это был рассвет без солнца, если не предположить, что солнцем был его мозг. Свет медленно распространялся наружу — и одновременно внутрь, — пока тьма не полиловела; лишь в несуществующей середине осталась неровная глыба, черная, как базальт. Края поля пришли в движение. Там пульсировала фиолетовая субстанция чуть более темного оттенка, создавая конические фигуры, прямоугольные фигуры, зубчатые фигуры. То были, как смутно сознавал Кэрд, его прежние «я», стремящиеся вырваться. Их усилия увеличивались, когда он сознательно пытался сформировать новую личность, в момент его наивысшей силы и наивысшей слабости.

Слабые голоса доносились сверху, хотя там не было верха. Он узнавал их, несмотря на их еле слышное звучание. Настоящий Кэрд, Тингл, Дунский, Репп, Ом, Зурван, Ишарашвили. И последний — Дункан. Кэрд не слышал, что они говорят, но понимал их тон. В нем была ярость, разочарование, требование позволить им жить полной жизнью, дать овладеть его телом и разумом. Это было невозможно. Только один мог полностью обладать и управлять этой телесной оболочкой, при рождении названной Кэрдом.

«Мне придется убить их всех», — подумал теперешний Кэрд.

Черная глыба в центре начала источать фиолетовый цвет, уменьшаясь при этом. Она таяла, а фиолетовое поле вокруг становилось все темнее, фигуры по его краям набухали, и голоса крепли. Кэрд с трудом отражал натиск грозных форм. Единственный, чьи слова он различал, был Дункан — потому, что он все еще оставался Дунканом. Отчасти, во всяком случае. Дункан был самым сильным его противником. Кэрд начинал паниковать. Он понимал, что, если сейчас он не победит, больше ему не подняться. И те, другие, тоже понимали, в каком он опасном положении, как он хрупок и открыт.

Кэрд мысленно заскрежетал зубами. Чей-то неслышимый, но могучий голос заколебал фиолетовое поле. Растущие фигуры отбросило назад, сдавило, точно на них наступили ногой, и вот они, кружась, исчезли из несуществующего поля зрения.

Этот голос, хоть и не — был голосом Бога, очень походил на тот, что гремел с горы Синай, обращаясь к дрожащему Моисею. Этому голосу нельзя было ответить «нет». Он звучал — кем бы он ни собирался стать впоследствии — словно вулкан в разгаре извержения.

Края поля по-прежнему мерцали. Фигуры отступали прочь; от них расходилась тьма, и мерцал уже не фиолетовый сумрак, а эта, медленно сочащаяся наружу — и внутрь — тьма. Чернота в центре быстро таяла, как свеча, пылающая ярким не-светом.

Кэрд проигрывал бой с самим собой.

Одна мысль, точно призрак, бродящий по коридорам старинного замка, — невидимый, но ощущаемый, — пронизала фиолетовое поле.

Ему осталось немного времени.

Это значило совсем не то, что значило бы, будь Кэрд в полном контакте с внешним миром. Здесь время было концепцией, очень трудной для понимания. И все же она просачивалась к Кэрду и задевала его, как крылья ночной бабочки задевают лицо спящего. Ни это прикосновение, ни легкая пыльца с крылышек не пробуждали в нем чувства времени. Это был лишь сон во сне, который снится спящему. Идея времени, удаленная от реальности в третьей степени.

Это нужно было сделать. Он не хотел, чтобы это делалось.

Это делалось.

Делалось…

Образ в центре, черный, как сердце камня, но мягкий, как пластилин, перестал таять. Пятнышки мрака, носящиеся в фиолетовом поле, как мушки перед глазами, влились обратно в глыбу. Черный огонь прожег Кэрда: Фигура, личность, скрытая в этом бесформенном монолите, начала вырисовываться.

Через почерневшее поле и полиловевшую глыбу проплыло лицо. То, что уже являлось Кэрду. Детское лицо. Он сам в раннем детстве.

Оно проплыло и ушло, оставив за собой легкую зыбь, словно хронон в камере Вильсона — только его, в отличие от частицы времени, можно было увидеть.

Сквозь медленно угасающие помехи, сквозь занавес, хлопающий на ветру, из глыбы возник образ Бейкера Но Уили. Выглядел он в точности как Кэрд, как все остальные.

Бейкер Но Уили? Никогда раньше Кэрд не слышал этого имени.

Он надувался. Он рос, как воздушный шар, вытесняя фиолетовый свет. Когда он вытеснит все, не оставив ни клочка, ни обрывка, ни пятнышка, он явится в мир.

А Кэрд уйдет.

Это и было самым тяжелым и болезненным — уступить, уйти.

Беззвучно крича: «Нет, нет, нет!», Кэрд извивался и корчился, сжигаемый болью.

Но и он, и все его двойники могли снести все — и боль, и потерю, хотя степень их терпения была разной. Должно быть, Кэрд, создавая Дункана, имел в виду как раз такую выносливость. У Дункана была воля, как из ванадия, твердости необычайной. И все же…

Сейчас ему приходилось хуже, чем когда-либо раньше. Раньше он всегда был связан, пусть слабо, будто нитью паутины, но связан… С кем?

Фиолетовый свет исчез, и перед Кэрдом предстало нагое, светло-коричневое тело Бейкера Но Уили, все заслонившее собой. Кэрд падал к нему сквозь лишенное света пространство, кружась вокруг своей оси и одновременно кувыркаясь через голову. Ощущение центра тяжести пропало. У него не было больше осей, и все же он вращался вокруг всех трех одновременно.

Тьма сгустилась вокруг и сдавила его.

Явился свет, в котором его собственный, почти видимый голос вопил:

— Нет! Нет! Я не знаю тебя! Я не хочу тебя!

И больше ничего. Он стал камнем, встретившись взором с Медузой, и сознания в нем осталось не больше, чем в камне.

Глава 26

— Итак, Джефф, — сказала психик, — вы просмотрели все имеющиеся у нас записи о вашей жизни вплоть до настоящего момента. Не шевельнулось ли у вас воспоминания, пусть самого слабого, о ваших прошлых «я»?

— Ни малейшего.

Он думал о себе как о Бейкере Но Уили. Но поскольку все в реабилитационном центре упорно называли его именем, данным ему при рождении — Джефферсон Кэрд, — на это имя он и откликался.

Он сидел на стуле с сильно откинутой спинкой. Над ним взад и вперед двигался на роликах детектор. Звуковые, электромагнитные и лазерные волны пронизывали макушку, лоб, затылок, обнаженные ноги и торс. Психик, доктор Арлен Гоу-Линь Брускино, сидела напротив. Она переводила взгляд с лица пациента к монитору на задней стене и опять к пациенту. На стене за доктором тоже был экран, регистрирующий реакции Кэрда — эту информацию анализировал компьютер. Экран за Кэрдом интерпретировал лицевые движения пациента и частотные колебания его голоса.

Прибор над Кэрдом анализировал также запах его тела, засекая малейшие отклонения, которые могли указывать на то, что пациент боится или лжет. Это проделывалось по-прежнему, хотя Кэрд доказал врачу, что может так «накрутить» себя, что его тело начнет выделять молекулы страха или лжи. Он мог включать и отключать их с такой быстротой, словно нажимал на кнопку. Брускино была поражена, но не могла понять, почему он не утратил этой способности. Он ведь должен был напрочь забыть, как это делается, говорила она.

— Но, Арлен, я действительно ничего не помню о моих прежних «я». И я не способен больше создать кого-то нового. Я много раз пробовал с тех пор, как нахожусь здесь, и у меня ничего не вышло. Но я сохранил кое-что из того, чем владели они, в том числе способность лгать под ТП.

Они сидели в большой комнате, где он проводил несколько часов каждый вторник. Слева от него большое окно выходило на широкий луг, кончавшийся обрывом. Повернув голову, Кэрд мог видеть часть долины внизу. По другую ее сторону высилась крутая гора с елями внизу, скалами в середине и снегом на вершине. Кэрд понятия не имел, где находится — скорее всего где-то в умеренной или приполярной зоне. Другие пациенты, с которыми ему разрешалось общаться, тоже ничего не могли ему сказать о местонахождении клиники. Их, как и его, доставили сюда каменированными.

Арлен Брускино была очень красивая, голубоглазая блондинка средних лет. Длинные волосы она укладывала в греческий узел, сколотый серебряной булавкой с большим искусственным бриллиантом на конце. На шее у нее висела двенадцатиконечная звезда с карточкой-удостоверением в середине. Сверху карточку прикрывала серебряная рельефная крышка в виде лабиринта, в центре которого виднелась голова минотавра — получеловека, полубыка. Любой из двенадцати лучей звезды можно было вставить в щель терминала и считать данные с карточки либо записать что-то на нее.

Арлен была одета в белую прозрачную короткую блузку с высоким кружевным воротником, зеленую юбку до середины икры и в сандалии. Из тех немногих ответов, которые она дала на его многочисленные вопросы о ее личной жизни, он узнал, что она живет с двумя мужчинами. Она, смеясь, заявила, что ее любовь достаточно велика, чтобы с избытком хватало на двоих мужиков и двоих детей.

— И любовь, и грудь, — заметил Кэрд.

Арлен рассмеялась еще пуще.

Один отводок детектора, курсирующего над Кэрдом, был направлен на Арлен и регистрировал ее собственные нейро-метаболические отклонения во время сеанса. Лечащий врач должен был знать и свои рефлексы в этот период. Брускино чувствовала себя раскованно, и страха в ней не было. А вот манхэттенская психик, Арсенти, боялась, что узнала от Кэрда слишком многое о противозаконных действиях правительства и что власти избавятся от нее, как только она закончит его лечить. Сам Кэрд, конечно, этого не помнил. Это рассказала ему Арлен, просмотрев записи сеансов, которые Арсенти проводила с Кэрдом. Арлен без колебаний делилась с Кэрдом всем, что считала существенным. Он спросил ее, что стало с Арсенти. Арлен наморщила лоб и сказала:

— Не знаю. Но будьте уверены, она не пострадала. Иначе мне ни за что не дали бы эти кассеты.

— Я не слишком в этом уверен, — ответил он.

Кэрд посмотрел в окно. За ним стояло раннее лето. Луг был усеян маргаритками и другими цветами, названия которых Кэрд не знал. На краю прогалины щипали траву олени — маленькие коричневые создания с большими белыми пятнами. Крупная темная птица, слишком далекая, чтобы разглядеть, ястреб это или орел, парила в восходящем потоке воздуха. Снега на вершине горы ослепительно сверкали в лучах послеполуденного солнца. Раньше, до прихода теплой эры, снега доходили до половины горы — так сказал Кэрду один из больных.

— Я и без машины знаю, что вы говорите правду, — сказала Арлен. — Правду с вашей точки зрения.

— Что же мы в таком случае будем делать?

— Я указала в рапорте, что вы теперь действительно другой человек, именующий себя Бейкер Но Уили. Согласно обычной бюрократической процедуре, рапорт будет рассмотрен коллегией психиков и органиков. Они, возможно, потребуют, чтобы вас обследовали другие психики. Но потом вас проведут через серию тестов и отпустят. Выяснят с помощью тестов, к какой профессии вы имеете склонность, и отправят куда-нибудь, где вы начнете новую жизнь.

Арлен перегнулась через разделяющий их столик и легко опустила ладонь на руку Кэрда.

— Беда в том, что вы не похожи ни на одного пациента, когда-либо лечившегося в реабилитационном центре. Вы заявляете, что не способны теперь создать новую личность. Но вы по-прежнему способны лгать и под ТП, и под действием других наркотиков. Правительство не может быть уверено, что вы не вернетесь к своим прежним персонам или не создадите новую. — Арлен вздохнула и убрала руку. — Тем не менее я предложила поступить с вами так же, как с любым другим реабилитантом. — На ее лице сверкнула улыбка. — Я сказала им, что из вас, по-моему, получится примерный гражданин. Но поскольку вы не настоящий реабилитант, а скорее новорожденный младенец, бегло говорящий на родном языке, вас следует поселить в англоязычной стране. У вас будет широкий выбор мест и видов климата. В органики вас, конечно, не возьмут, и я не советовала бы вам становиться служителем религиозного культа. За это много не платят, и правительство не поверит в вашу полную реабилитацию, если вы станете священнослужителем.

— Это не в моем характере.

— В вашем, только это глубоко погребено. Когда-то вы были уличным проповедником в лице отца Тома Зурвана. Впрочем, вы можете опять пойти в колледж и получить там новую профессию. Ведь образование у нас бесплатное.

— Что толку размышлять о новой жизни, если пока нет никакой уверенности, что меня освободят?

— Освободят? Вы говорите так, словно у нас тут тюрьма. Мы предпочитаем говорить «выпишут».

— Вы сами-то в это верите? — улыбнулся Кэрд.

— Но это не настоящая тюрьма. Вас не приговаривали к определенному сроку заключения. Когда вы выйдете, зависит от вас.

— У других, может, и так, но у меня по-другому.

— Вовсе нет. Если вас отпустят, вы станете для правительства чем-то вроде курсора. На вас всегда можно будет указать, как на яркий пример их гуманности.

— Был корсар, стал курсор.

— Фу! — с улыбкой сказала она.

— Виноват. Полагаю, мне надо было исключить из памяти эту несчастную программу с каламбурами.

На жестком диске его памяти не сохранилось ничего о его подпольной жизни, но просмотренные им видеозаписи снабдили его превосходной дискетной памятью. Он желал только одного — жить в ладу с обществом, то есть в ладу с правительством, что подразумевалось. Так расшифровывала это выражение Донна Клойд, одна из реабилитанток. Кэрд то и дело встречался с ней в столовой и на спортплощадке. Она утверждала, что знала его в Лос-Анджелесе и сопровождала в Цюрих. Он верил ей, потому что видел запись, где все они приковывали себя к памятнику Шин Цу. Донна так и оставалась для него не совсем реальной фигурой. Хотя ее можно было потрогать, увидеть, как она потеет, услышать, как она смеется — он по-прежнему видел ее, как образ на телеэкране.

Это была одна из его проблем, возможно, самая большая. Все люди казались ему нереальными. Они могли исчезнуть в любой момент. И хотя они не исчезали, это чувство не покидало его.

Арлен Брускино была единственной, кому он признался в этом. И она работала с ним по поводу этого «отчуждения», как она выражалась. Она не говорила об этом, но, кажется, была убеждена, что его нельзя выписывать, пока он не преодолеет эту «дистанцию». То есть не обретет чувство твердости и устойчивости людей и предметов.

Кэрд говорил Арлен, что иногда видит ее не как красивую и желанную женщину, а как совокупность атомов. Она имеет форму, но края ее размыты. Ей не дает распасться электромагнитное поле, которое в любой момент может отказать. Тогда ее границы исчезнут и она превратится в яркий хаос.

Это беспокоило его и в то же время успокаивало. Так он не мог сблизиться ни с ней, ни с остальными. Они не могли причинить ему боли, ведь они были всего лишь изображениями, которые можно выключить.

Но что было причиной этого расстройства? Арлен предполагала, что причина в слишком частой перестройке Кэрдом своей личности.

— Это все равно что развалины Трои, — говорила она. — Слышали вы о древней Трое?

— Поэмы Гомера я помню. Это странно, потому что я не помню, кем был, когда их читал.

— Троя была лишь одним из городов, которые строились на том же месте. Первыми там поселились жители каменного века. На оставленном ими месте построились последующие обитатели. Селеньице стало большим селом, потом городком, потом большим городом — и каждое из этих поселений строилось поверх предыдущего. Вы — живая Троя. Вы строили одну личность за другой, одну поверх другой. И только последняя видна над землей. Все остальные скрыты под тем, кого вы называете Бейкер Но Уили.

— Что вы хотите сказать? Ведь те города, что внизу, не оказывают влияния на самый поздний, насколько мне известно.

— Идеальных сравнений не существует. Кроме того, я не уверена, что они не оказывают никакого влияния. Есть такая вещь, как психическое воздействие.

— И вы, человек науки, в это верите?

— Вопрос не в том, верю я или не верю. Это возможно, хотя и не доказано. А в вашем случае… Допустим, под последнюю Трою, вашу Трою, подложена мина. Шаткое основание, на котором она стоит, сразу обрушится, и весь город уйдет под землю, в туннели и подвалы. Все было бы иначе, если бы город стоял на твердой почве.

— Значит, я пережил что-то вроде землетрясения, когда явилась эта новая личность? Заметьте, я сказал «явилась». Я чувствую всем существом, хотя и не могу этого доказать, что не создавал Бейкера Но Уили. Мне его навязали.

— Кто навязал? Как бы там ни было, вы все-таки создали новое «я». Но это слишком сильно отразилось на вас… на ваших прежних «я». И что-то разладилось. Не знаю пока что. А может, и никогда не узнаю.

Арлен подалась вперед и взяла Кэрда за руку. Ее рука была прохладной и мягкой, но чересчур легкой. Кэрд видел, как она парит в воздухе. Она улетела бы, если бы не была приделана к туловищу.

— Вы слишком долго и слишком жестоко играли с реальностью, со своим основным «я». Теперь вы расплатились за это и остались без гроша. Ваша психика не хочет больше иметь дела с реальностью. Точнее, вы не хотите.

— Может быть, я вижу реальность не в нашем обычном представлении. Есть разные уровни реальности. Я вот вижу ее на атомном уровне. Мой взгляд проникает сквозь реальность, которую я видел от рождения, и видит иную ее разновидность. Одну из иных.

— Но ведь вы же не видите нас по-настоящему, как танец атомов? Это только образ, не так ли?

— В общем, да. Но иногда я вижу… точно мои глаза перемещаются в иное измерение. Вижу сарабанду молекул внутри электромагнитного поля. И это расстраивает меня… или расстраивало. Ведь ко всему привыкаешь… почти ко всему.

— Мне кажется, вы говорите правду. Зачем бы вы стали лгать?

— Действительно, зачем?

Она убрала руку и села прямо.

— Возможно, вам хочется попасть в разряд хронически душевнобольных.

— Зачем?

— Затем, что вы не можете жить в реальном мире. Или, если воспользоваться другим штампом, не хотите иметь дела с людьми. Вот когда вы смотрите в окно на оленей, видятся они вам как группы атомов или нет?

— Нет, — медленно ответил он.

— А когда вы видите себя в зеркале или на экране, представляетесь вы себе комбинацией атомов?

— Пока нет.

— Возможно, подсознательно вы чувствуете, что это вы — комбинация атомов, а не люди, которых вы видите. Но вы подавляете это глубинное ощущение, потому что оно вам по какой-то причине невыносимо. И проецируете собственное зеркальное отражение на других. Не они, а вы представляете собой атомы, замкнутые в магнитном поле.

— Возможно, — пожал плечами Кэрд.

— Подумайте над этим. И над тем, почему вы относитесь к этой возможности так спокойно. Многих пациентов она бы огорчила.

— Мне свойственно — этому моему «я» свойственно — рассматривать спорный вопрос с обеих сторон. Хотя правда может быть только одна. Все эти рассуждения насчет того, что правд много, — ерунда. Правда не клонируется.

— Ага! — встрепенулась Арлен. — Что это значит?

— О чем вы?

— Вы сказали, что правда не клонируется.

— Честное слово, не знаю. Так, вырвалось. Но мысль правильная. — Он засмеялся. — Если только сказанное мной — не клон правды, и я, следовательно, не прав. Глупо, да?

— Глупо?

Кэрд почувствовал себя не совсем ловко. Он знал: если пациент находит свое замечание глупым, значит, он подошел слишком близко к тому, чего хочет избежать. Так, по крайней мере, говорила ему Брускино, и то же самое он вычитал в одной из психитических кассет, которые запрашивал в библиотеке.

— Если это и означает что-то, я понятия не имею что, — сказал он.

Арлен быстро сменила тему. Возможно, эта тема была как-то связана с предыдущей и Арлен это сознавала, а он нет?

Она прижала к груди стиснутые руки, словно поймала в ладони правду или намек на правду — редкую птицу, которую хотела отогреть на груди.

— Как вам известно, я изучила записи, сделанные доктором Арсенти во время вашего лечения в Манхэттене. А еще…

— Избранные записи Арсенти. Сомневаюсь, что вам дали их полностью. Правительство…

— Пожалуйста, не перебивайте меня. Еще я ознакомилась с записями психика, лечившего вас в возрасте от трех до шести лет. Вы были очень робким, застенчивым ребенком — это доходило до патологии, судя по отчетам врача, хотя лично я считаю это суждение слишком категоричным. А потом вдруг, чуть ли не за одну ночь, вы сделались очень общительным, агрессивным и бойким мальчиком. Это случилось накануне вашего пятилетия…

— Вы давали мне смотреть эти кассеты. Но они не пробудили во мне никаких воспоминаний. Я точно смотрел на чужого мальчишку.

— Что-то в вас все-таки пробудилось. Детекторы это выявили. Но вы подавили свою реакцию. Во всяком случае, вашего детского психика крайне озадачила происшедшая с вами перемена. Следующий психотический отчет относится к вашему двадцатидвухлетнему возрасту, вскоре после смерти ваших родителей. Врач сообщает, что показатель отваги и агрессивности у вас выше среднего. Но психику, который обследовал вас перед поступлением в органическую академию, это понравилось. — Арлен перевела взгляд с экрана за спиной у Кэрда на его лицо. — Заметной реакции не произошло. Но думаю, там, глубоко внутри, какой-то отклик есть. — Она посмотрела на стенные электронные часы. — Мы с вами задержались на пять минут.

Они поднялись, и он сказал:

— Трудно, наверное, иметь дело с пациентом, у которого не было детства. Еще труднее, если он ничего не помнит из своих зрелых лет, хоть и не страдает амнезией по-настоящему.

— Более трудного у меня еще не было. И я благодарна за вас судьбе. Скучных больных не бывает, в этом я убеждена. Но бывают несколько утомительные, и большинство случаев укладывается в обычные рамки. Вы же уникальны. Я не знаю даже…

— Почему вы замолчали, Арлен?

— Может быть, вы — психический мутант.

— То есть прецедентов, которые вы могли бы использовать в моем лечении, не существует?

— Возможно. Да, вы правы. Их нет. Это и делает мою задачу такой увлекательной, и…

— Я еще вас прославлю.

— Не скрою, я думала об этом, — засмеялась она. — Но это не вскружило мне голову. Главное в том, что вы уникум и никогда не знаешь, чего от вас ожидать. Вас нельзя классифицировать как шизофреника. Честно говоря, я вообще пока не знаю, к какой рубрике вас отнести.

— Может, к окончательно трахнутым?

Она еще смеялась, когда он выходил из кабинета.

Ему самому было не до смеха. Когда за ним закрывалась дверь, он покидал область света, ее смеха, ее сияния и погружался во тьму. Его поглощал левиафан. И Кэрд, замкнутый в лишенном света тесном желудке, подвергался действию кислот.

Глава 27

В словаре указано, что политическая революция заключается в свержении правительства, формы правления или социальной системы с заменой их чем-то другим.

Правительство Земного Сообщества не было свергнуто, и форма его правления не изменилась.

Кэрд пересмотрел все, что было ему доступно, на предмет «революции». Хотя в новостях и документальных фильмах показывалась только ничтожная часть «волнений», становилось ясно, что если не большинство, то значительная часть населения активно протестовала и протестует против действий правительства. Из тысячи митингов, демонстраций, уличных беспорядков и случаев поливания мониторов краской телевидение показывало какой-нибудь десяток. Однако власти предержащие, похоже, благополучно выдержали шторм, хотя и не вошли еще в безопасную гавань. На горизонте зарождались новые бури.

Из телекадров он узнал и о судьбе тех, кто был замешан в его преступную деятельность. Самого Кэрда не стали судить из-за внезапного психического расстройства, как выражались дикторы. С остальными заговорщиками разделались быстро, хотя и не так быстро, как ожидалось. Когда выяснилось, что подсудимым ввели анти-ТП, судебную процедуру пришлось изменить. Однако под давлением многочисленных доказательств вины оказалось нетрудно вынести им приговор. Всех их, как и Кэрда, направили в лечебницы, и им грозила смертная казнь или каменирование в том случае, если их найдут неизлечимыми.

Все они были Кэрду чужими и не вызывали в нем ни тени воспоминания. Лишь одна женщина, его ближайшая сообщница, как ему говорили, пробудила в его груди и чреслах самый горячий отклик, который Кэрд на своей памяти испытал. Ее звали Пантея Пао Сник, она была маленького роста, всего пять футов восемь дюймов, стройная, но полногрудая, темнокожая, кареглазая, с волосами темными и гладкими, как мех котика. Стрижка под голландского мальчика очень шла ей, и строение ее лица было необычайно изящным.

Глядя на нее, Кэрд верил, что уж она-то — не модель человека, не пляска атомов.

Он сообщил об этом Брускино, и она сказала:

— Возможно, она была вашей любовницей. А если даже не была, вы, похоже, были в нее влюблены.

— Мне хотелось бы, чтобы ее перевели сюда. Я чувствую, что ее присутствие могло бы мне помочь.

— Ну, ей это вряд ли поможет. И ее в любом случае не переведут — хорошо известно, какую взрывчатую смесь вы составляли вдвоем, — сказала Арлен и добавила: — Вы впервые проявили разочарование. Реакция слабая, но она налицо.

Несколько субдней спустя Кэрд обнаружил, что способен испытывать и гнев. Это чувство проявилось у него не столь бурно, как у других пациентов, но было достаточно сильным, чтобы Кэрд испытал удовольствие оттого, что способен ощущать неудовольствие. Он сидел в столовой рядом с Донной Клойд и ел свой салат. Донна повернулась к нему:

— Знаешь, Джефф, я была очень зла на тебя и очень в тебе разочаровалась. Я считала тебя предателем и до сих пор считаю. Я просто не могла…

— Предатель! О чем это ты? Кого я предал? Тебя?

— Да. Ты поступил, как трус! Ты специально сделался другим человеком, чтобы избежать суда за свои преступления. Ты бросил нас на произвол судьбы. Я никогда бы не подумала, что ты на такое способен. Это просто не вязалось с твоим характером. Но что такое твой характер, в конце концов?

— Мне жаль, что ты так ко мне относишься. Но я не знаю, о чем ты говоришь! Я не могу этого знать и не могу понять твои чувства. И потом, я не думаю, что сделал это намеренно. Это было… ну, как припадок. Я был не властен над собой!

Она состроила гримасу.

— Если ты ничего не помнишь, как ты можешь знать, что сделал это не нарочно? Мне хотелось тебя убить, до того я была зла! Но теперь я себя спрашиваю, как можно злиться на тебя, раз ты — это не ты? И отвечаю, что мне все равно — ты меня злишь, и ты мне противен.

— Ты правда веришь в то, что я… был… трусом и предателем?

— А как иначе объяснить то, что ты сделал?

— Право, не знаю. Но у меня такое чувство, что перемена произошла против моей воли. Я не могу этого доказать, но я так чувствую.

У нее из глаз почему-то брызнули слезы. Она привстала, быстро поцеловала его в губы и ушла. Озадаченный Кэрд, чувствуя, что потерял что-то, чему названия он не знал, смотрел ей вслед, пока она не повернула за угол коридора. А потом он ощутил тот самый гнев, непонятно почему. Потому, что Донна была к нему несправедлива? Невеселая ждет его жизнь, если он не обретет вновь всю полноту эмоций — доктор Брускино заверяла его, что их наличие и нормально, и желательно. Без эмоций, сказала она, он будет призраком, блуждающим по коридорам человечества. В нынешнем его состоянии Кэрда, правда, нельзя ничем ранить, зато он не получает никакой радости от жизни. Он все равно что мертвец. Ну, не совсем, поправилась она. Пока он жив, остается надежда, что он полностью вернет себе свою человеческую сущность с положенной долей скуки, боли и восторга.

— Когда вы, так сказать, подняли себя за волосы, чтобы превратиться в Бейкера Но Уили, вы психически надорвались.

— Сколько раз вам повторять — я уверен, что сделал это не нарочно.

— Это сделала какая-то часть вашего «я». Однако, если прибегнуть к другой аналогии, рука барона Франкенштейна дрогнула или он ошибся в математических расчетах. И в результате получился монстр.

«Да, личность вышла жалкая и бледная, — подумал он. — Вместо того чтобы стать бабочкой, ты нырнул обратно в кокон и обратился в куколку».

Фактор, замедляющий старение, продлит ему жизнь в семь раз. Значит, он проживет еще триста пятьдесят лет — а может, и значительно больше. Стоит ли существовать так долго — жизнью это не назовешь — в этаком бестелесном состоянии?

Потом он подумал, что столько не проживет, если только власти не сочтут, что он излечился и может быть освобожден. Только такой срок ему и отпущен — чтобы он излечился. Если он в этом не преуспеет, его горгонизируют.

И если он не выйдет из своего нынешнего состояния, всю оставшуюся жизнь он проведет не на Земле, не в раю и не в аду, а в том немире, который древние называли лимбом. Кэрда пробрало что-то напоминающее дрожь. Он бредет по пустыне и не может повернуть назад, потому что ему некуда возвращаться. По плоской и сухой пустыне, где нет ни источников, ни оазисов, ни даже миражей. Пока что нет миражей. Мираж как физическое явление — это обманчивое приближение отдаленного объекта, вызванное преломлением световых лучей в слоях воздуха разной плотности. То, что далеко от тебя, кажется близким. Может быть, душевный мираж — совсем противоположное явление? Когда близкое кажется далеким?

Из глубины всплыло слово miraj и пронеслось кометой по темному небосводу его сознания.

Кэрд тут же забыл его — звонок со стены оповестил, что время идти на спортплощадку. Но не успел он дойти, miraj снова выскочил из пандорова ящика памяти. Кэрд не знал, когда и по какому поводу он узнал это слово. Оно пришло к нему, вот и все. Miraj. Вознесение на небо пророка Мухаммеда. Что тут общего с миражем в пустыне? Ничего, хотя оба слова звучат одинаково. Просто каламбур из тех, что трюкач-подсознание даром подкидывает в область сознательного.

Просто ли? Трюкач ничего не делает просто так. Все его действия взаимосвязаны. Наигрываемый где-то одним пальцем мотив превращается в симфонию, пройдя по его паутине, пусть даже слушатель воспринимает ее по одной ноте.

Знание этого не помогло Кэрду найти связь между миражем и miraj’eM. Может, когда-нибудь..

Дни шли, вторник за вторником, хотя казалось, что они следуют один за другим без перерыва. Земля совершила оборот вокруг Солнца. Прошел объективный год, за который Кэрд прожил пятьдесят два дня. Времена года мелькали и пропадали, как флаги в колоннах парада, идущего быстрым маршем мимо трибуны. Утром Кэрд просыпался и видел на лугу первый снег толщиной в полдюйма. На утро следующего вторника глубина снега была уже два дюйма. Еще через два вторника она достигала шести дюймов и оставалась такой еще несколько дней. Потом снег быстро оседал, и два дня спустя его уже не было.

Весна взвивалась, как зеленая кобра, и всего через несколько дней ее нежные тона переходили в глубокую зелень. Лето пролетало не столь быстро, но и оно долго не длилось. Осень примеряла разноцветные наряды, празднуя грядущую смерть, потом за одну ночь облачалась в мертвенно-желтый траур и снова одевалась в белое через несколько субнедель.

Как приятно было бы, думал Кэрд, наблюдать медленную смену времен года. В Новой Эре они несутся, как кадры в телепрограмме. Редактор безжалостно вырезает длинноты реальной жизни.

Его собственная жизнь шла все по тому же почти неизменному графику. Время от времени клинику посещали психики, анатомы, физиологи, генетики и молекулярные биологи, чтобы обследовать его. К концу года каждая его клетка, каждая молекула, каждый орган, каждая система были запечатлены на пленке в трех измерениях и под разным углом. Была прослежена каждая активация каждого нейрона и маршрут кровяных клеток по артериально-венозной системе. Триллионы его реакций, электрических, химических и мимических, ждали своего часа для воспроизводства и исследования.

Кэрд был полностью раскрыт, обнажен так, как только может быть обнажен человек.

И все-таки оставался загадкой.

В один из дней лета, третьего лета его пребывания здесь, Брускино сказала:

— Если мы с вами в ближайшем будущем не добьемся успеха, вас отправят в хранилище. Вечности у нас в запасе нет.

— Хотите напугать меня до полного выздоровления?

— Ничего подобного, — печально ответила она. — Да из этого ничего бы и не вышло. В рапорте я указала, что вы продвигаетесь, и это правда. Я ожидаю, что вы продвинетесь еще дальше. Но у государства свои сроки на излечение криминальных реабилитантов. Вам дали больше времени, чем большинству других, из-за вашего ухода в другую личность. Кроме того, вы в своем роде народный герои, и государство хотело бы предъявить вас обществу как полностью реабилитированного.

— Уход — неверное слово. Скорее я сделал шаг вперед, к чему-то новому.

— Что пользы играть в слова? Правила устанавливает государство, оно казнит, оно и милует. В данный момент вы не являетесь полностью здоровым человеком. Опасности для общества вы, на мой взгляд, не представляете — я подчеркнула это в рапорте. И вряд ли когда-либо будете представлять, хотя я не могу быть в этом уверена на все сто процентов. Но вы нездоровы. Ни один здоровый человек не видит своих ближних, как лукрециев танец атомов внутри магнитного поля. Вам ни до чего нет дела. Да, вы делаете все, что полагается. Вы достаточно проницательны или достаточно хитры, чтобы при общении с другими имитировать здоровые эмоции. Только со мной вы не притворяетесь. Но и других вам не удается провести, уверяю вас.

— И себя тоже.

— Себя? Или свое «я»?

— И того и другого.

Собственный ответ озадачил его не меньше, чем ее.

В следующий вторник, к концу относительно бесплодного сеанса, доктор Брускино после паузы объявила:

— Полковник Симмонс совершил побег!

И посмотрела сначала на Кэрда, потом на индикаторы эмоций за его спиной.

В Кэрде вся кровь взыграла от радости. Это покалывание по всему телу было для него чем-то новым, еще неизведанным. Это не было воспоминанием. Это была настоящая, сиюминутная эмоция, хотя через пару секунд она действительно вызвала воспоминания о чувствах или чувства по поводу воспоминаний, слишком мимолетные и неясные, чтобы Кэрд мог вспомнить, когда их испытал.

— Бог мой! — сказала Брускино. — Настоящая эмоция! Ведь вы не сыграли ее, нет?.

— Нет, она была спонтанной. Вы же видели, я отреагировал слишком быстро, чтобы сыграть.

— Я вам верю. Но… вы же не помните полковника Симмонса?

— Нет. Я его видел только на видеопленках.

— Почему же вы так остро отреагировали на новость о незнакомом вам человеке?

— Я ведь тоже заключенный. Я отождествляю себя с ним, сочувствую ему.

— Если это правда, вы продвинулись дальше, чем я думала.

Вид у нее был довольный.

— Его еще не поймали? — спросил Кэрд.

— Нет, но поймают.

— Возможно.

— Симмонс бежал из лечебницы, откуда побег считался невозможным. За последние пятьсот облет это удалось только троим.

— И одним из них был я. Только я не помню, конечно, как это сделал.

— Отсюда вам не уйти. Это еще никому не удавалось. Не то чтобы я беспокоилась, что вы попытаетесь это сделать. У вас нет такого желания. А если бы и было, у вас не хватило бы пороху привести ваш план в исполнение.

Ее тон и выражение ее лица навели его на мысль, что ей хотелось бы, чтобы он хотя бы задумал побег. Тогда он встал бы на путь выздоровления.

— Известны вам подробности побега Симмонса?

— Об этом знают только органики. Даже мне не полагалось бы знать о побеге. Но у меня есть свои источники информации, вполне легальные, конечно.

— И уж тем более вам не полагалось рассказывать об этом мне?

Арлен махнула рукой:

— Я вольна делать все, что помогло бы вам выздороветь. В разумных пределах, конечно.

— А как насчет того, чтобы помочь мне бежать?

Она засмеялась:

— Я могла бы рассказать вам обо всех системах безопасности, которые не дадут вам уйти отсюда. Это, я думаю, допустимо. Это обескуражит вас и удержит от напрасных попыток.

— Ну так расскажите.

Она подалась вперед, сузив глаза.

— Вам в самом деле интересно? Чувствуете ли вы хоть какое-то волнение при мысли о возможности побега?

— В какой-то степени. Мне эта мысль нравится. Мне тут скучно и надоело сидеть взаперти. Но…

— Но что?

— Что бы я делал, если бы мне даже удалось бежать? Там… — Он махнул левой рукой, показав сам не зная куда. — Я не очень-то много знаю о том мире и не хочу ничего делать. Но, может, я и нашел бы что-нибудь для себя.

— Вам надо найти себя, если вы простите мне этот штамп. И сделать это вы должны здесь.

— Себя я уже нашел.

— В некотором роде.

— Прекрасно, — проговорил он, чувствуя, как в нем медленно разгорается гнев. — Как мне тогда найти себя по-настоящему?

Посмотрев куда-то поверх его головы — на индикаторы, конечно, — она сказала:

— У вас не было половых сношений с тех пор, как вы здесь. Вы даже не мастурбировали. До прошлого вторника у вас не наблюдалось ни одной неврогенной эрекции. А вот в то утро, в 3.06, у вас произошла неполная эрекция. Вы видели сон. Что вам снилось?

Поколебавшись, он сказал:

— Вы.

Она чуть пошире раскрыла глаза, и Кэрду показалось, что ей приятно это слышать. Это выражение промелькнуло и ушло, но оно было. Кэрд был уверен в этом. Или ему просто хотелось, чтобы ей было приятно?

— Расскажите, пожалуйста.

— Была весна, и мы были на холме над лугом. Солнце ярко светило, и на лугу под нами было много разных животных: коровы, большие быки, олени — самки и самцы с развесистыми рогами, — козы и козлы, овцы и бараны. Все они скакали и резвились. Наверное, у них был брачный сезон, не знаю. У меня осталось только смутное впечатление о них. А в лесу, по другую сторону холма, кто-то играл на флейте. И вы танцевали для меня танец семи покрывал. Я лежал на боку, глядя на вас. Рядом стояла корзинка с хлебом, сыром и бутылью вина. Вы в танце снимали одно покрывало за другим… со смыслом. И прежде чем вы сняли последнее, я встал и… схватил вас и повалил на землю. Но оказался недостаточно готов, чтобы проникнуть внутрь, да и покрывало мешало. Я попросил вас снять его, но вы сказали, чтобы это сделал я. А я не смог. Так и не снял. Тут и сон кончился.

— Что вы испытывали? Гнев? Фрустрацию? Острое разочарование?

— Да, гнев был — насколько я на него способен. И фрустрация тоже. И разочарование, только не острое. Вы же знаете, понятие «острое» мне незнакомо, во всяком случае в эмоциональном плане.

— Как вы думаете, почему именно я оказалась в вашем неоконченном мокром сне?

Кэрд скрестил ноги, сам не зная, зачем это сделал — не из фрейдистского ли желания спрятать свой пах? Ему нечего было скрывать. Нечего ли? Там что-то чуть-чуть потеплело и набухло. Как воздушный шар, не надувшийся до конца, потому что в горелке кончилось топливо. Или шар с дыркой, через которую воздух уходит.

— Ну… вы здесь бесспорно самая привлекательная женщина. Соперниц вам нет. Я не помню ни одной женщины, которую знал до приезда сюда. Я, конечно, вижу разных красоток на экране, и Пантея Сник тоже, как я вам говорил, зажигает во мне какой-то трудноопределимый огонек. Но вы единственная женщина, которую я знаю по-настоящему, и женщина незаурядная.

Она слегка покраснела — то ли от смущения, в чем он сомневался, то ли от волнения. Он не знал, чем это волнение вызвано — сексуальными картинами или надеждой на успех в терапии. Возможно, и тем и другим.

Она взглянула мимо него, на стену, и Кэрд почувствовал раздражение. Почему она все время старается подобраться к нему через машину? Почему не общается с ним напрямую? Разве того, что говорит его лицо и тело, для нее недостаточно?

— Подумайте над этим, Джефф, — сказала Арлен. — Этот сон пришел из вашего подсознания. Вопрос в том, чье это было подсознание? Уили? Кэрда? Дункана? Ома? Еще кого-то?

— Это мое подсознание… моего теперешнего «я». Чье же еще?

— А вы подумайте.

Кэрд долго молчал, пил чай и хмурился. Арлен все время переводила взгляд с него на стенку и обратно. Наконец он сказал:

— Моя новая личность не столь долго существует, чтобы обрести подсознание. Хорошо развитое подсознание, во всяком случае. Если оно и есть, в нем почти что пусто. Однако подсознание, как море без берегов, может быть и общим. Вот смотрите. Первоначально подсознанием обладал Кэрд. Оно принадлежало ему целиком. Потом Кэрд создал Тингла, проведя к нему рукав из своего подсознания. Но почти все кэрдовское оставалось недоступным Тинглу, хотя эти двое никогда полностью не отделялись друг от друга. Потом Тингл создал Дунского. Или нет? Может, Кэрд сотворил всех шестерых своих двойников сразу, одного за другим? А может, Кэрд родил Тингла, Тингл родил Дунского, Дунский родил Реппа и так далее? — Он потряс головой. — Не знаю.

— Для вас это важно? — спросила Арлен.

Он вздернул подбородок и медленно опустил его.

— Конечно, важно, Арлен. Не знаю только почему. Во всяком случае, между этими отсеками подсознания существовали какие-то связи. Бейкер Но Уили порушил их все. Ну, не совсем. Иногда бывают проблески, не слишком яркие — не знаю, что это: просто воспоминания или голоса тех, других.

— Странно то, — сказала она, — что этот ваш Уили сохранил в памяти все, что вам необходимо для жизни. Вам, например, не пришлось заново учиться говорить. Вы умеете читать и писать, знакомы с принятыми в обществе правилами поведения. Вы не забыли, как нужно держать вилку, ложку и нож и как вести себя за столом. Все это передалось вам от Кэрда и остальных.

— Человек не может жить с одним только сознанием. Подсознание ему тоже необходимо. Или скажем так: человек мог бы обойтись без подсознания, но это был бы неполноценный человек. — Кэрд встал, сжав кулаки, и сердито посмотрел на Брускино. — Вот я такой и есть! Темное отражение человека в темном зеркале!

— Не такое темное, каким оно было, когда вы прибыли сюда. Кэрд, с которым я встретилась тогда, не способен был так рассердиться. Вы делаете успехи.

Он разжал кулаки и сел, а она посмотрела на стену у него за спиной.

— Наше время истекло. Увидимся завтра.

— Я увижу вас раньше, — сказал он, направившись к двери.

— То есть как?

— Во сне.

Глава 28

— Не стану на этом долго задерживаться, — сказала доктор Брускино. — Это как-то связано с вашей способностью к перемене личности, хотя я, надо сознаться, не знаю как. Я говорю о внезапной метаморфозе, происшедшей с вами в возрасте пяти лет. Психик, доктор Хейвельманс, в своем отчете приходит к выводу, что это было торжество свободной воли над генетическим детерминизмом. Над генетическим детерминизмом! Доктор не отрицает, что вы точно переродились, но не дает ни объяснений, ни гипотез относительно того, как вы это сделали. Я никогда бы не поверил, говорит он, что даже взрослый способен вот так вывернуть себя наизнанку — а уж тем более пятилетний ребенок. Однако факт налицо.

— Я не больше его понимаю, что случилось тогда, — сказал Кэрд. — Я не помню себя в пять лет.

— Эта память запрятана где-то в вас. Но пока что ни собеседования, ни лекарственные препараты, ни техника нейростимулирования не смогли вашу детскую память пробудить.

Она считала, что в этом есть какой-то смысл — возможно, так и было. Сам Кэрд никогда не думал об этом, пока она не поднимала эту тему. Что бы ни означало то событие из его детства, если оно вообще что-то значило, Кэрд с каждым днем делался чуть более живым. Окружающие его люди казались ему более реальными, менее абстрактными. Он точно кристаллизировался из раствора. Раствором было его зачаточное «я», кристаллами — твердые факты, возникающие из бесформенной субстанции.

Он заново рождался на свет.

Он вдруг перестал сторониться людей. Он сам заговаривал с теми, кого раньше игнорировал или дичился: с пациентами, сестрами, докторами, санитарами, даже с ганками. Он сумел перебороть недоверие, которое питала к нему Донна Клойд. Вскоре она пришла к убеждению, что человек, которого она обличала как труса, — совсем не Кэрд. И что Кэрд сменил свою личность не намеренно.

— Вы начинаете наводиться на резкость, — сказала однажды Брускино.

Через два дня, войдя в лечебный кабинет, он ощутил слабый аромат «PH № 5». Он потянул в себя воздух, и в животе и чреслах стало тепло. Несколько мгновений он стоял у порога, упиваясь запахом дорогих духов и тем действием, которое они оказывали. Доктор Арлен Брускино с улыбкой встала ему навстречу — на ней не было одежды, кроме тонкой, полупрозрачной голубой материи. Духи подтверждали ее намерение. «PH № 5» содержали в себе синтетические феромоны, одинаково возбуждающие и мужчин, и женщин.

— Я в этом не нуждаюсь, — сказал он.

— В чем? А, в номере пять! Я знаю, что не нуждаетесь, но и вреда от них нет. Кроме того, нужно же было подать вам какой-то сигнал.

— Это у меня впервые за долгое время, — хрипло сказал он, подходя к ней. Она вышла из-за стола и встретила его на полпути. Они не легли на кушетку, а опустились на пол.

После второго раза, уже на кушетке, они сели и выпили немного вина.

— Ты была прелестна, — сказал он, тяжело дыша.

— Спасибо. У меня большой опыт и масса энтузиазма, хотя в энтузиазме ты, кажется, меня превзошел. Но я об этом ничуть не жалею.

— Я старался.

Она поцеловала его в щеку.

— Ты тоже был великолепен.

— Надеюсь, на пленку нас не снимают. Хотя мне вообще-то наплевать.

— Я позаботилась о том, чтобы выключили мониторы. По крайней мере, те, о которых я знаю, выключены. За остальные не ручаюсь. Впрочем, мне тоже все равно.

— Это что — разновидность терапии или тебя просто потянуло ко мне?

— И то и другое. Для меня это тоже терапия. Двоих мужиков мне недостаточно. Нет, почти всегда я вполне удовлетворена, но временами…

— Мое лечение близится к концу?

— Нет. Завтра мы вернемся к обычной терапии. Мне показалось, что ты дозрел до любовного акта, а я определенно дозрела до тебя. Я немного пофантазировала под свои стоны — надеюсь, ты не против. Кто меня трахал — один Кэрд или остальные восемь тоже? Что было причиной моих многочисленных оргазмов — один пенис или все девять разом?

— Тут и на целый взвод хватило бы, — засмеялся он. — Я рад, что принадлежу к пациентам, с которыми психотерапевту приятно заниматься сексом.

— Я тоже рада. Знаешь, в былые времена психики пришли бы в ужас при мысли о том, что врач может спать со своим пациентом. Но теперь мы поумнели. Некоторым пациентам становится лучше, если они входят в некоторый симбиоз с врачом. Другие… ну нет, даже и не думай. Хотя не думать трудно.

— А завтра?

— Найди себе женщину. Я дала тебе старт.

— Ну, до финиша еще далеко. — Он коснулся ее груди. — Если только наше время не вышло.

— Я отменила все прочие назначения. Твое время кончится, когда ты выдохнешься вконец. Я шучу, конечно. Ты сможешь договориться с кем угодно, когда слезешь с этой кушетки.

На другой день Кэрд спросил одну пациентку, Бриони Лодж, не хочет ли она лечь с ним в постель. Произошло это после вечеринки в комнате другого больного, где они все смотрели телепередачу. Обычно пары занимались такими делами только после эротических программ, но та передача посвящена была дебатам о том, отменять или не отменять мир дней.

Кэрд сидел на стуле рядом с Бриони. Оба они пили «блэк рашен». Пациентам разрешалось спиртное, если они не были алкоголиками, но доза ограничивалась полутора унциями в час в течение четырех часов, да и то с позволения терапевта. За разговором она положила руку ему на плечо, потом на колено, потом передвинула ее к паху, хотя не оставила ее там надолго. Он легко, как мотылек, коснулся ее бедра, потом посильнее, как кот лапой, — ее лона. Бриони, нисколько не возражая против этого, стиснула его руку между ног. Пока все шло согласно принятой здесь процедуре. Мужчина или женщина дает понять, что он или она не прочь, а другой или другая в случае заинтересованности отвечают соответственно.

Кэрд охотно предложил бы ей пойти к нему в комнату прямо сейчас. Он хотел посмотреть передачу, но ее можно было в любое время увидеть в записи. Но поскольку хозяева объявили, что достанут добавочную порцию спиртного для тех гостей, которые не разойдутся раньше времени, он решил остаться, если Бриони не против. Она была не против, и они дождались начала.

Передача «Интервал» велась по вторникам из Москвы, а ведущей была Иван Скавар Ататюрк, высокая стройная блондинка с острыми коленками и репутацией интеллектуалки. Это значило, что в своих малопонятных резюме она полагалась на собственную память, а не на компьютер. Знаком отличия ей служила серебряная электропогонялка с горельефами из греческой, китайской и славянской мифологий. Своих гостей она этим орудием не трогала, но порой подносила его к их ногам. Они обычно подыгрывали ей, изображая испуг. Темой сегодняшней передачи была желательность отмены порядка Новой Эры и трудности, которыми мог сопровождаться этот процесс.

Диалог шел на высшем уровне, то есть устно и на логосе. Но поскольку многие зрители знали язык нетвердо, внизу шли субтитры на английском и вторничном русском.

В гостях у передачи сегодня были Стэнли Вань Доброский, первый помощник начальника Бюро Экосистем; Ольга Шин Мюллер, заведующая Инженерным департаментом европейских штатов; Таня Альварес Валгладаши, заместитель начальника Бюро Гражданского Строительства, штат Восточная Сибирь; и Энгельс Бахадур Тбилиси, первый секретарь отдела Планирования Перевозок.

Ататюрк, назвав тему дискуссии и представив гостей, начала: Гражданин Доброский, вам по жребию выпало высказаться первым. В качестве главы Бюро Экосистем вы должны иметь четкие взгляды на предмет нашей сегодняшней темы. Я уверена, вы уже прикинули, с какими задачами может столкнуться ваше бюро, если мир снова вернется к ежедневному образу жизни.

Доброский: Гм! Да, гм… конечно. Проект еще не закончен, поскольку мы загружены текущими делами и нам не хватает времени. Но если допустить, что такая… не хочу говорить «катастрофа»… если такая необъятная задача… требующая огромного планирования, огромных кредитов, материалов, трудовых затрат… если такая задача все-таки будет осуществляться, нам потребуется создать глобальный… мировой банк данных в гаргантюанских масштабах.

В субтитрах объясняется слово «гаргантюанский». Доброский улыбается, показывая зубы, окрашенные соком бетеля.

— Много сублет уйдет только на подготовку информации. Следует тщательно изучить, какое влияние окажет переход на экосистемы планеты. Нам не нужны экологические катастрофы наподобие тех, которые вызывали древние своим преступным образом действий. И мы должны… гм… быть полностью уверены в том, что этот невиданный переход от вертикального, так сказать, образа жизни к горизонтальному не перечеркнет того, что удалось сделать за несколько последних обтысячелетий. И те вполне благонамеренные, но заблуждающиеся граждане, которые требуют возвращения к образу жизни древних, должны быть полностью информированы о том, какой вред может нанести подобная перемена. Они…

Ататюрк, взмахнув своей погонялкой: Благодарю за предупреждение. — Камера показывает ее крупным планом. — Это был гражданин Доброский, глава вторничного Бюро Экосистем. Ясно, что он против возвращения к доновоэровской системе.

Доброский, громко: Я этого не говорил. Я только…

Ататюрк: Чуть позже, гражданин Доброский. Мы ещё выслушаем вас. Гражданка Мюллер, вы занимаете важный пост в Инженерном департаменте.

Мюллер: Я заведую этим департаментом.

Ататюрк, с улыбкой: Значит, вы занимаете в нем очень важный пост. Как глава этого всеобъемлющего, жизненно важного учреждения, вы должны полностью сознавать, каких огромных усилий потребует отказ от системы, бесперебойно работавшей на протяжении нескольких обтысячелетий. Не будете ли вы так любезны дать хотя бы краткий предварительный прогноз?

Мюллер: Разумеется, хотя несколькими словами тут не обойтись. Я уже наметила некоторые проблемы, самые крупные, конечно… заниматься тысячами мелких проблем во всех подробностях у меня не было времени… между тем при их изучении часто выясняется, что крупные неразрешимы или что для их решения потребуются совершенно другие методы…

Ататюрк, указывая на Мюллер погонялкой: В чем состоит ваше мнение на данный момент? Само собой разумеется, что потом, в свете новой информации, вы можете его пересмотреть. — Снова глядя в камеру: — «Интервал» интересуют только мнения. Здесь не говорят об официальных политических мероприятиях. Комментарии, которые высказывают в нашей программе должностные лица, отнюдь не обязывают этих лиц подчинять свою работу или работу своих ведомств своему личному мнению.

Мюллер: Я согласна с моим уважаемым коллегой, господином Доброским. Грандиозность этой задачи просто ошеломляет. Но сейчас перед нами стоит вопрос: возможно это в принципе или невозможно? Если это невозможно, что еще предстоит доказать…

Ататюрк: Но девиз вашего департамента гласит: НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО.

Мюллер: Ну что ж, сказать, что это — чепуха на постном масле, значило бы бросить тень на безупречную и всегда успешную деятельность нашего департамента. Девиз «НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО» хорош только для достижимых целей. Нельзя требовать от департамента, например, чтобы он сдвинул Землю с орбиты. Или срыл до основания Гималаи, что, хотя и возможно, потребовало бы немыслимых расходов. В общем, вы понимаете, что я хочу сказать.

Ататюрк: Понимаю. Но мне все-таки кажется, не в обиду вам будь сказано, что это именно чепуха на постном масле. Неужели ваш департамент, совместно с ведомствами ваших коллег, не в силах перейти, как выразился гражданин Доброский, от вертикального к горизонтальному образу жизни?

Мюллер: Я этого не говорила. Я всего лишь…

Ататюрк: Нет, вы сказали именно это.

Мюллер, гневно поднимаясь со стула: Я так не говорила! Я сказала…

Ататюрк, тыча погонялкой в сторону Мюллер: Ну-ну, не надо так кипятиться. Потише. Будем логичны, будем придерживаться фактов. Вы, правительственные чиновники, не примите это как неуважение к самой системе правления, порой бываете заносчивы.

Мюллер усаживается на место, покраснев и сжав кулаки.

— Я вовсе не заносчива, — говорит она, — а ваша реплика оскорбительна для правительства. Вы отошли от темы. Вы…

Ататюрк: Напротив, это вы отошли от темы. Вы напускаете туману, пытаетесь сбить нас с намеченного курса.

Мюллер беззвучно шевелит губами.

— Что она сказала? — спросил Кэрд у пациента по имени Петр Вилланова Абдулла. — Это ведь по-русски, да?

— …твою мать! — со смехом сказал Абдулла. — Старое русское ругательство. Я уже много лет его не слыхал!

Бриони Лодж заявила, допив бокал «дикой индейки»:

— А по-моему, они все отрепетировали заранее. Чиновники знают, на что идут, участвуя в передаче, и в эфир не допустили бы никого, кто способен вот так завестись. Это все сплошная пропаганда, а цирк они устраивают, чтобы зрители не скучали.

Входная дверь открылась, и вошел, сияя, один из хозяев — он тащил ящик с бутылками.

— Эй, люди! — провозгласил вошедший, Севринг Пу Аньяти. — Я приволок выпивку! У друзей призанял. Теперь долго отдавать придется, ну да наплевать!

Несмотря на поднявшийся гвалт, Кэрд продолжал смотреть «Интервал». Тбилиси, первый секретарь отдела Планирования Перевозок, напомнил, что опрос, проведенный среди 34 % населения, показал, что 79 % из этого количества против отмены нынешней системы. Ататюрк оспорила эти результаты, заявив, что опрос вели только среди консервативно настроенных граждан, выявив их по анкетным данным. Ясно, что они выступают против любых радикальных перемен. Тбилиси возразил, что опрос проводился выборочно, с помощью компьютера. Ататюрк посмеялась и пригрозила испробовать на Тбилиси свою погонялку. Ее команда выборочно проверила двадцать три тысячи опрошенных, и компьютер показал, что все они консерваторы. А ведь выборочная проверка должна была выявить и других, если бы они были.

Тбилиси ответил, что это для него — потрясение, но все же ему не верится, что Ататюрк права. Однако он непременно сообщит об этом начальнику Бюро Общественного Мнения.

Информация будет перепроверена, и о результатах своевременно сообщат публике.

— Ага, своевременно, — сказала Бриони, возвращаясь на место с бокалом джина. — Понимай так, что если люди забудут об этом, то и доклада никакого не понадобится.

Собравшиеся в студии, управившись с разными пустяками и отпустив несколько низкопробных шуточек, вновь вернулись к теме разговора. Официальные лица предложили несколько возможных решений проблемы. В итоге все сошлись на том, что все надо оставить, как было. Отменить старый порядок нет никакой возможности. Единственный выход, по мнению Ататюрк, заключался в снятии ограничений на количество детей. Тогда в грядущих поколениях появятся творчески мыслящие люди, которые и решат эту задачу. Ататюрк признавала, что на это потребуется много времени и могут возникнуть новые проблемы. Как можно что-то изменить, когда на пути столько препятствий?

— С меня хватит. — Кэрд встал и протянул руку Брибни. — А ты как?

— Я уж давно отключилась.

Глава 29

В последующие десять дней Кэрд выяснил, что в его новой личности развился сильный элемент сострадания. Оно всплыло из глубин, как левиафан, как добрый Моби Дик, и поглотило его.

Если Кэрд видел, что кто-то несчастен, он старался по мере сил утешить его. Он не успокаивался до тех пор, пока не извлекал человека, как он говорил, из пучины уныния. Он творил добро, где только мог. Он проводил долгие часы в разговорах с одинокими людьми, хотя их количество превышало его возможности. Он не оставил без внимания и ганков — вернее, это они не оставили его без внимания. Что бы ни говорили заключенные, ганки тоже люди, и многие из них одиноки и несчастны. Кэрд разговаривал с ними, шутил и даже выполнял их мелкие поручения. Он знал, что из-за этого некоторые из них и многие пациенты считают его шестеркой.

На одном из сеансов доктор Брускино сказала:

— Вы становитесь яркой индивидуальностью. Некоторые пациенты даже называют вас «святой Джефф». Другие… «святой Зануда».

— Злые языки всегда найдутся — а может, они просто не понимают.

Она покачала головой:

— Честно говоря, я в недоумении. В каком-то смысле вы — радость психика, в других — полный крах.

— Я и сам этого не понимаю. Но мне и не надо ничего понимать для того, чтобы быть. Быть — вот что важно. Делать. Действовать. На фиг философию!

— Ну что ж, если ваша деятельность идет на пользу вам и другим… Но вы уж чересчур активны. Вы теряете вес.

— Я стараюсь соблюдать умеренность в еде. Пока мне это хорошо удается.

— Пища кажется вам вкусной?

— Очень вкусной. Но тяги к перееданию у меня нет. Я все время чувствую себя энергичным, полным жизни. Вы должны быть довольны. Я не чувствую себя призраком и больше не вижу других как скопления атомов.

— Возможно, потому, что сжигаете себя. А когда горючее кончится… впрочем, не знаю. Меня, конечно, радует ваш замечательный прогресс.

Наступило молчание. Кэрду хотелось, чтобы сеанс поскорей кончился. Ему надо было поговорить со столькими людьми — людьми, которые в нем нуждались.

Брускино всматривалась в него целых три минуты, слегка нахмурясь, потом сказала:

— Будь моя воля, я бы очень скоро выписала вас. Я считаю, что вы готовы вернуться во внешний мир. И революционной деятельностью больше заниматься не станете. Абсолютно убеждена, что из вас получится образцовый гражданин. — Она вздохнула. Кэрд молчал, и она продолжила: — Если бы это зависело только от меня, вы уже через несколько недель вышли бы на свободу. К несчастью, от меня зависит не все. Слишком много психиков хотят продолжать работу с вами. Они полагают, что рано или поздно разберутся в вас, поймут, почему вы тикаете. Дураки — я им так и сказала. Популярности среди моих коллег мне это не прибавило, ну и пусть. У меня прочная позиция. Как-никак я внучка всемирного советника.

Кроме психиков есть еще Совет Мира. Они хотят быть полностью уверены на ваш счет. Если они согласятся вас отпустить, так и будет. И если они это сделают, вы станете орудием их пропаганды, показательным примером. Повсюду раструбят, что свободой вы обязаны либерализму и добросердечию правительства. Не думайте, что вас оставят в покое. И ни за кем на свете не будут так следить, как за вами.

— Значит, есть все-таки шанс, что я выйду отсюда?

— Шанс есть. Вы волнуетесь?

— Немного, и вы это хорошо знаете. Зачем спрашивать, если вы видите мою реакцию на экране?

— Вот в том-то и беда, когда имеешь дело с вами. Никто не убежден — а я меньше всех, — что машина способна обнаружить ваши истинные реакции. И высшие чины очень нервничают оттого, что на Земле есть человек, разгадать которого невозможно.

— Только один?

— Да. Но власти поневоле задумываются, нет ли на свете и других вроде вас. Это неутешительная вероятность. Возникает также вопрос: не можете ли вы передать другим свою уникальную способность, если она уникальна?

— Может, когда-то и мог бы — но не теперь. Не знаю, как это случилось, но я больше не владею этим талантом. Возможно, какая-то часть меня устала быть психическим хамелеоном. И постановила, что эта последняя моя перемена будет и окончательной. Мне так кажется.

— Я верю, что вы в это верите. Но вы ведь хитрюга или были таковым. Откуда мне знать, вдруг у вас внутри припасено что-то такое, о чем вы сами не знаете, но что в один прекрасный день может включиться?

— Включиться?

— От какого-нибудь стимула, понятия не имею от чего. Но там, внутри, вполне может таиться то, что ждет кодового слова, нужной ситуации, чего угодно. И когда это произойдет, очередной чертик выскочит из табакерки.

— Клянусь вам, что… — начал он и умолк.

— Вот именно. Что пользы клясться. Вы сами не знаете, так это или нет.

Кэрд встал.

— Послушайте. Время нашего сеанса еще не истекло, но у меня много дел. На мой взгляд, я больше не нуждаюсь в лечении. Спасибо, что помогли мне — это было неоценимо. Мне хотелось бы иногда видеться с вами, потому что мне нравится с вами говорить. Но с обследованием и лечением покончено.

Арлен раскрыла глаза и рот, обретя дар речи только через двадцать секунд по настенным часам.

— Ну, знаете! Можно подумать, что это вы доктор, а я пациентка! Я вас не отпускала!

— Мне надоело толочь воду в ступе и надоела политика, из-за которой я здесь сижу. Уйти отсюда я не могу, но и сотрудничать с вами не обязан.

— Вас объявят неизлечимым и каменируют.

— У меня останется право на апелляцию, если они будут соблюдать свои же законы. Возьму себе хорошего адвоката. Я ему платить не смогу, но государство будет вынуждено это сделать. Любой адвокат, который нё трясется перед правительством, ухватится за такой шанс, чтобы разрекламировать себя.

— Вы это серьезно?

— Вполне.

Она встала, словно сбросив с себя при этом удивление и испуг, словно преодолев некую психическую гравитацию. Она улыбалась.

— Прекрасно. Я немедленно подам просьбу о вашем освобождении и постараюсь сделать ее как можно убедительнее. Такое со мной впервые. Не знаю даже, как реагировать. Но вы, думаю, излечились полностью. Во всяком случае, находитесь в стадии стойкой ремиссии.

— Все это чепуха. Ни в каком лечении я не нуждался. Мне нужно было только осознать, что я… не все эти люди, не кто-то из них. Я Бейкер Но Уили и никто другой, даже если государство упорно именует меня Джефферсоном Кэрдом.

— Мне необходимо было в этом убедиться. Надеюсь, что мне и правительство удастся убедить.

— Если они ошиблись, они знают, как исправить свою ошибку.

Через три субдня Кэрд получил телеуведомление и официальную бумагу о своей скорой выписке. Его охватил легкий трепет — он сам не знал, от радости или от страха. Он говорил себе, что будет счастлив уйти из этого курятника, но радость его была не столь сильной, как он ожидал. Так же, наверное, чувствует себя воспитанник сиротского приюта, которому внезапно объявляют, что ему пора уходить и стараться как-то выжить в мире взрослых.

Он спросил своего доктора, не обязан ли он своим освобождением влиянию ее бабушки, всемирного советника.

— Никакие связи вам бы не помогли, если бы все обследовавшие вас психики не порекомендовали вас выписать. Моя рекомендация, конечно, была самой весомой.

— Но ведь вы просили свою бабушку помочь?

— Думаю, даже жители каменного века использовали свои связи, чтобы помочь себе или другим.

— Значит, и вы использовали?

Она улыбнулась и промолчала.

Вечером очередного вторника, перед отъездом, в его честь устроили вечеринку, где присутствовали пациенты, медперсонал и несколько ганков. Кэрд немного выпил, получил от трех женщин, включая Бриони, признание в любви и долго утешал Донну Клойд. Она, крепко обнимая и целуя его, шептала:

— Не знаю, что со мной будет. Я ну совсем не чувствую себя преступницей. А ведь, если я не проявлю искреннего раскаяния и сожаления так, чтобы мне поверили, мне конец.

— После инъекции анти-ТП ты можешь лгать. Вот и лги.

— Ты тоже лгал?

— Нет, мне в этом не было надобности.

Он не знал, последует ли она его совету, но ничего лучшего предложить ей не мог. Незадолго до полуночи он попрощался с каждым участником вечеринки в отдельности. Брускино поцеловала его и сказала:

— Удачи тебе, святой Джефф.

— Спасибо за все, — сказал он, входя в цилиндр. — Может, я еще увижусь когда-нибудь с кем-то из вас.

Кэрд сомневался, что такое случится, и ему было грустно от этого. Но в этой ситуации ничего не оставалось, как только грустить. Он надеялся, что сделал хоть что-то хорошее, пока был здесь.

Дверца закрылась, и последними, кого он увидел, были доктор Брускино, Донна Клойд и Бриони Лодж. Все трое плакали. Какой бы ни была причина их слез, пусть поплачут. Это облегчает боль.

В следующий вторник Кэрд проснулся на манхэттенской эмиграционной станции, в огромном здании, занимающем три квартала по 12-й авеню и Западной 34-й улице. Чуть восточнее находился проезд Вест-уэй и Гудзонский эмиграционный порт, а в нескольких кварталах к северу — мост Нью-Линкольн.

Кэрд вышел из своего цилиндра в гомон голосов и в кажущуюся, на самом деле хорошо организованную, неразбериху. Им сразу же занялись двое чиновников. Дежурный ганк удерживал телесъемочную группу за веревочным ограждением, пока Кэрд проходил паспортный контроль. Кэрда голографировали, взяли у него образцы голоса, пробу на ДНК (срезав прядь волос) и сняли отпечаток большого пальца. Полученную информацию поместили в компьютер, который подтвердил, что новоприбывший действительно является Джефферсоном Сервантесом Кэрдом, с новым личным номером С-238319 ВТ, гражданином штата Манхэттен, Североамериканский орган, Органическое Сообщество Земля. Дальнейшая процедура предусматривала инструктаж и выдачу адреса временного проживания. Но Кэрду дали пять минут, чтобы он мог ответить на вопросы телерепортера Вильмы Перес Шухен, рыжеволосой дамы с красивыми формами, говорившей быстро и отрывисто.

Шухен спросила его, что он чувствует при возвращении в Манхэттен, свой родной штат, в котором он прожил всю жизнь, кроме нескольких последних сублет.

Кэрд ответил, что он ничего не помнит о той своей жизни и Шухен чертовски хорошо это знает.

Шухен: Сообщество освободило вас и аттестовало как полностью реабилитированного. А как же ваши прочие «я»?

Кэрд: Их больше нет, и я знаю о них только то, что видел на видеопленке или слышал от других. Я имею к ним так же мало отношения, как и вы.

Шухен, держа микрофон у самого рта: Значит, вы продолжаете утверждать, что страдаете расщеплением личности и потому не можете нести ответственность за свои поступки?

Кэрд, отшатываясь от микрофона, чуть не заехавшего ему в зубы: Я не страдал расщеплением личности в научном смысле этого выражения. И никогда не был умалишенным.

Шухен: Окажите любезность объяснить нашим зрителям, что вы имеете в виду.

Кэрд: Не окажу.

Шухен, явно опешившая, с застывшей улыбкой: Каковы ваши планы на будущее?

Кэрд: Планов на прошлое не бывает. Планы строят только на будущее. Я подал прошение принять меня в больницу санитаром и надеюсь получить эту работу. Возможно, впоследствии я поступлю в медицинский институт и постараюсь стать врачом. Но об этом еще рано говорить. Это зависит от многих причин.

Шухен: От каких же?

Кэрд: Например, от того, будут ли мне надоедать вопросами о том, что я совершил в качестве своих прежних «я».

Шухен: Почему вы выбрали работу санитара?

Кэрд: В мире так много страданий, боли и безнадежности. Я хотел бы хоть немного помочь облегчить их.

Шухен: Хотите творить добро?

Кэрд: Разве не все мы этого хотим?

Шухен, чья улыбка превращается в оскал: Само собой. Не очень-то умничайте, гражданин Кэрд. Вы хотите возместить обществу вред от совершенных вами преступлений?

Кэрд: Идите вы в задницу, гражданка Шухен. К чему этот стервозный тон? Пытаетесь меня спровоцировать? Хотите, чтобы я подал на вас жалобу за приставание? Я бы и за глупость заявил на вас, но такой статьи в законе нет.

Шухен: Гражданин Кэрд, я только выполняю свою работу.

Кэрд: Плохо выполняете, на мой взгляд.

Шухен: Вы ведете себя как смутьян и подонок, гражданин Кэрд. Нам сообщали, что вы сделались очень заботливым, сострадательным человеком, но по вас этого не скажешь.

Кэрд: У меня впереди много дел. Я не хочу тратить время на людей, которые даже не пытаются меня понять и задают глупые вопросы. Я не хочу, чтобы ко мне лезли с вопросами о том, что когда-то делало мое тело — мое тело, не я, — стремясь удовлетворить свое болезненное любопытство. Не сомневаюсь, что вам известна история моей болезни. Правительство ознакомило вас с ней. Я не виноват, если вы не выполнили свою домашнюю работу. Интервью окончено.

Глава 30

Пятнадцать минут спустя Кэрд вышел из здания станции на 12-ю авеню. Доехав на автобусе до Западной 14-й улицы, он пересел на другой, который повез его через весь город до пересечения Первой авеню с Восточной 14-й улицей. На улицах было полно велосипедов, электрических трициклетов и автобусов. Более крупный транспорт представляли редкие патрульные машины. Вид родных улиц не пробудил в Кэрде никаких воспоминаний. С сумкой на плече и с небольшим чемоданчиком он прошел еще немного на север, до середины огромного здания Стьювезант Таун Билдинг. Эта громадина, однако, насчитывала всего четыре этажа. Высоченные небоскребы, отличительная черта древнего Манхэттена, были снесены пару тысяч лет назад.

Потея под жарким солнцем раннего лета, Кэрд вошел внутрь, отыскал офис квартального и был направлен в свою квартиру на втором этаже. Он вложил в дверь свое удостоверение, и дверь отъехала вбок. Выпив большой стакан воды, Кэрд осмотрел свое жилище. Оно было чистым по меркам трущобного района. Он принял душ, надел чистую блузу и кильт и вернулся в контору квартального, чтобы прописаться. Секретарь, как видно, успел уже посмотреть его интервью. Он ничего на этот счет не сказал, но хмыкнул, когда Кэрд назвался. Прочитав данные Кэрда на экране, он вернул новому жильцу его карточку со словами:

— Гетеросексуал. Стыд и срам.

— Жизнь полна разочарований, — улыбнулся Кэрд.

— И штампованных фраз.

— И шутейных разговоров, которыми прикрывают невысказанное.

— Вот уж чего я не выношу, так это невысказанного. От него все несчастья.

— Человек создан для несчастья, как птица для полета.

— Что верно, то верно. Это из шоу «Доброе утро, вторник»?

— Не знаю, откуда это. Желаю хорошо провести день.

— Я на работе до половины пятого. Вот и весь мой день.

Кэрд спустился по лестнице, добрался по длинным коридорам до западного вестибюля и перешел через улицу к занимающему четыре квартала зданию Мемориальной Больницы Акме. Там он явился в отдел кадров, и ему велели прийти утром будущего вторника на занятия для санитаров. Потом он зашел в местную таверну «Семь Мудрецов». Там было просторно, темно и сидело больше посетителей, чем бывает в более престижном районе в такое время дня. Большинство здешних жителей существовали на государственное пособие и подрабатывали часть дня. Если их заработок превышал определенный предел, они теряли пособие, и они умудрялись соблюдать нужный лимит. Кэрд собирался работать полный день, так что не относился потенциально к истинным соркам, или пособщикам, как их иногда называли.

Пьющие смотрели на него без всякого выражения, не будучи уверены в том, что он не переодетый ганк. Кэрд сунул свою карточку в прорезь стойки и заказал пиво. Бармен, взглянув на имя и цифру кредита, сказал:

— А, гражданин Кэрд! Видел ваше интервью. Нелегко вам придется.

Посидев немного и послушав разговоры завсегдатаев, Кэрд вернулся к себе домой. Ему не хотелось проводить этот вечер в одиночку. Его по-прежнему тянуло поговорить с другими людьми — ему казалось, что это желание никогда уже его не покинет. Но он не знал, куда пойти. Он запросил список местных мероприятий на сегодня и выяснил, что в семь часов состоится собрание квартальных. Приглашались все желающие. Кэрд решил, что можно пойти и туда, чтобы сориентироваться в обстановке. Посещение таких собраний было долгом каждого гражданина. Сорки, правда, славились тем, что на них не ходили — если только у них не имелось каких-то жалоб. Да и с жалобами первым делом шли к своему непосредственному квартальному — пусть разбирается.

В персональном кухонном шкафу Кэрда не было ничего съестного. Он просмотрел на экране перечень продуктов, имеющихся в местном магазине, спустился туда, купил немного еды и складную тележку. Загрузив ее каменированной провизией с небольшой добавкой свежих овощей и фруктов, он довез тележку до лифта, а потом до квартиры. Только он раскаменил и поставил в микроволновую печь свой обед, раздался громкий зуммер, и оранжевая надпись на стене оповестила о том, что Кэрду звонят. Подумав, что это, наверно, ганки его проверяют, Кэрд включил видеоэкран и звук. Появилась молодая, хорошо одетая женщина, хорошенькая, несмотря на свой длинный острый нос.

— Папа? — нерешительно сказала она.

— Джефферсон Сервантес Кэрд. А вы, наверное…

Ему казалось, что он ее знает. Потом он вспомнил. Он видел ее на видеокассетах в реабилитационном центре. Это Ариэль Шадия Кэрдсдотер, его единственный ребенок.

— Я знаю, как тебя зовут. Хотел бы сказать, что помню тебя, Ариэль, но увы…

— Я знаю. И все равно хочу тебя видеть. Прямо сейчас. Можно, я приеду к тебе?

— Не могу тебе этого запретить. Но боюсь, что ты будешь очень разочарована. Не надейся, что пробудишь во мне какую-то память о себе. Напрасно потратишь силы.

— Я сейчас же еду. Буду у тебя минут через двадцать.

Согласно ее анкетным данным, которые он запросил, когда она исчезла с экрана, Ариэль преподавала историю в Университете Восточного Гарлема. Она сядет на метро у себя в Ист-Сайде и выйдет за квартал до Стьювезанта. Кэрд выяснил это по схеме движения транспорта, которую вызвал на экран.

Он нервничал. Когда Ариэль уходила с экрана, у нее по щекам катились слезы. А он ничего не мог изменить, мог только сказать, что любит ее. Но это любовь человека к человеку — не та, которой отцы любят своих дочерей. Кэрд сомневался, что сумеет вновь обрести ту любовь — если вообще, когда-нибудь знал ее. Для этого ему нужно почаще и поближе общаться с Ариэль. Но живут они далеко друг от друга, и профессии у них совсем разные — так что видеться, скорее всего, они будут редко.

Она проявила большое мужество, решившись приехать к нему. Мало кто стал бы иметь с ним дело, зная, кто он такой. Нет никакого сомнения, что за ним непрерывно наблюдают. Возможно, органики даже вживили передатчик в его тело, хотя это и незаконно. Маломощный, но с помощью детекторов-усилителей всегда указывающий точное местонахождение Кэрда. Хотя Кэрд пока что не замечал за собой слежки, он был уверен, что в ход пойдут и филеры. Одной из причин, по которой он выбрал для жилья район сорков, было то, что здешней публике в основном наплевать, считают его власти опасным или нет. Сорки только порадуются соседству с Кэрдом, которым восхищаются. Здесь, чтобы иметь друзей, не нужно занимать какое-то положение в обществе или жить в ладу с ганками.

Наверное, Ариэль уже проверили со всех сторон и допросили под ТП из-за того, что она его дочь. И уже ясно, что она ничего не знала о преступной деятельности отца и никак в ней не участвовала. Но она знает, что властям не понравится, если она возобновит отношения с отцом.

Что мог Кэрд сделать для нее? Очень мало. Он хотел облегчить ей горечь потери — ведь он в каком-то смысле для нее умер, — но ничего, кроме дружеского сочувствия, он не сможет ей дать.

Он раскаменил полкварты лимонада и немного льда. Потом сел со стаканом в гостиной и стал смотреть новости. Показывалось его интервью с Шухен, и Кэрд был готов согласиться с ее выводом, что Кэрд — полное дерьмо.

В нижней части экрана была сноска: ЛИЧНОЕ МНЕНИЕ РЕПОРТЕРА НЕ ВСЕГДА СОВПАДАЕТ С МНЕНИЕМ РЕДАКЦИИ.

Дальше следовало что-то о скором окончании строительства искусственной оросительной системы в Южной Аравии. Кэрд рассеянно слушал, и тут произошло неожиданное. Диктор объявил, что Совет Мира рассмотрел результаты всемирного референдума по вопросу отмены режима Новой Эры. Вопреки ожиданиям, которые еще подкрепил неофициальный опрос, большинство высказалось за отмену. Количество населения земного шара было пересмотрено, «уточнено» и официально признано равным двум миллиардам. Из одного миллиарда имеющих право голоса не проголосовали пятьдесят миллионов. За отмену существующего строя высказалось шестьсот тридцать три миллиона — две трети голосовавших.

— Глас народа сказал свое слово! — произнес диктор, волнуясь больше, чем полагалось ему по должности. — Разумеется, референдум лишь показывает, чего желает население, и ни к чему не обязывает Совет. На вопросы руководителей средств массовой информации секретари семерых советников отвечают, что еще слишком рано ожидать комментариев от нашего правящего органа.

Диктор продолжал говорить, но Кэрд уже не слушал. Революция сделала еще один шаг вперед. Несмотря на правительственную кампанию, имеющую целью убедить граждан в невозможности перемен, большинство не поддалось на уговоры.

Экран стал оранжевым, прозвучал звонок, и в секции экрана, выделенной для дверного монитора, показалось лицо Ариэль. Кэрд открыл. Ариэль обняла его и намочила ему грудь своими слезами. Он тоже всплакнул, потому что разделял ее горе. Отпустив его, она вытерла лицо и глаза, взяла предложенный им стакан лимонада и села.

— К сожалению, у нас с тобой односторонние узы, — сказала она. — Я сознаю, что старых отношений не восстановишь. Но ты мне все-таки отец, хотя я тебя и не знаю. И если нам удастся узнать друг друга получше, мы хотя бы перестанем быть чужими.

— Мне бы очень этого хотелось… Но односторонние узы — это не узы. То, что связывало нас прежде, ушло навсегда.

— Я знаю. — И у нее снова брызнули слезы.

Они рассказали друг другу о том, что с ними происходило в недавнем времени. Ариэль вышла замуж за служащего Физического департамента и очень любила своего мужа. Они подали в Департамент Материнства и Детства прошение на ребенка и ждали разрешения.

— Так что можешь вскоре стать дедушкой.

— Я очень рад. Мы с малышом будем на равных — оба совсем новенькие.

От этих слов она снова расплакалась, потому что сама не была с Кэрдом на равных. Но он сказал, что это, возможно, еще поправимо. То, что она знает о нем, поможет ей. Она ведь любила старого Кэрда, и он надеется, что эта любовь постепенно перерастет в любовь к нему теперешнему.

Вскоре напряженность немного разрядилась, и они заговорили о другом — в первую очередь о референдуме.

— Я не ждал, что все так обернется, — сказал он.

— Почти всю заслугу за это следует приписать тебе, — улыбнулась она. — Подумать только. Мой отец — великий революционер.

— Мое новое «я» как будто не испытывает ни радикальной тяги к переменам, ни консервативного стремления сохранить все, как есть. Мне просто интересно следить за тем, что происходит.

— Еще бы. Ведь это ты послужил катализатором. Я в качестве историка тоже внимательно слежу за текущими настроениями и событиями, пытаясь предугадать, что будет дальше. Мне кажется, что Совет Мира не так противится переменам, как следует из его официальных заявлений. Возможно, какие-то перемены для него даже желательны. Например, те, что связаны с расходом электроэнергии.

Кэрд поднял брови:

— Но в случае перемен электричества потребуется в шесть раз больше, чем теперь.

— А ты подумай хорошенько. На отопление, свет и транспорт нужно гораздо меньше энергии, чем на каменирование и раскаменирование. Энергия, идущая на эти операции, съедает девяносто процентов наличного запаса. На наши же нужды идет всего десять процентов, которые мы получаем с солнечных, приливных, глубоководных и магнитогидродинамических станций. Каменирующая энергия — дело иное, мы добываем ее, преобразуя тепло земных недр. А если мир вернется к старинному образу жизни и не надо будет никого каменировать и раскаменировать, у нас энергии будет навалом и она резко подешевеет. Сэкономленных средств с избытком хватит на расчистку земель, строительство новых городов, ферм, дорог и так далее.

— Это большой плюс в пользу перемен. Люди это оценят. Но вот другие аспекты… такой переход все-таки потребует множества лишений, самопожертвования, потребует разрыва с привычным, будет твориться много несправедливого, будут смятение и хаос.

— Когда люди осознают в полной мере, что от них потребуется, они просто взбунтуются. А если правительство подавит бунт, его сметут — во всяком случае, попытаются. И прольется кровь. Взять, к примеру, Хобокен. Эта местность намечена для переселения жителей среды из Манхэттена. Они будут жить в палатках и сборных домиках, пока не выстроят себе город. Эти люди на неопределенный срок станут беженцами, испытав на себе все физические и моральные травмы, связанные с этим состоянием. Думаешь, им понравится бросить свой удобный, налаженный быт ради жизни в пустыне ниже уровня моря — которую затопило бы, если бы не плотины, — и работать при этом на стройке? Пройдет много времени, тяжелого времени, прежде чем они поселятся в хороших домах и вернутся к прежним занятиям и нормальному образу жизни. Когда они полностью поймут, во что ввязались, произойдет взрыв, и мы получим Французскую революцию вкупе с Российской.

— Ну, не знаю. Большинство граждан приучено к повиновению и отучено от насилия.

— И все-таки в каждом живет дикарь из каменного века, который только и ждет удобного случая, чтобы вырваться наружу.

Кэрд распахнул глаза, точно в нем сработал какой-то механизм.

— У тебя в глазах словно лампочка зажглась, — сказала Ариэль.

— А если кто-то предложит вполне разумный план, как осуществить переход намного спокойнее, не заставляя страдать будущих переселенцев? Если… — И Кэрд затих.

— Это было бы здорово, — засмеялась Ариэль. — Но я не представляю себе, что это за кролик из цилиндра. Или у тебя возникла какая-то идея?

— Не то чтобы идея, но в голове что-то щелкнуло. Не знаю что. Может, еще вернется.

Они еще немного поговорили о другом, и паузы начали делаться все длиннее. Наконец Ариэль сказала, что ей пора, и опять всплакнула немного на прощание.

Кэрду стало горько, когда за ней закрылась дверь, хотя он и не знал почему. Ведь они будут видеться. Раз невозможно наладить прежние отношения, которых он не помнит, то возможно ведь выстроить новые. Если они оба этого захотят… Весь вопрос в том, захотят ли они?

Перед сном Кэрд поставил учебную кассету, которую должен был просмотреть до своего выхода на работу. Фильм познакомил его с новыми обязанностями, самыми простыми для начала. Всю первую рабочую неделю Кэрда будет сопровождать санитар со стажем, который обучит новичка всему, что ему следует знать.

Глава 31

В девять вечера Кэрд прибрался в квартире и опустил выдвижную кровать. Дав экрану команду разбудить себя без четверти двенадцать, чтобы вовремя занять место в каменаторе, он лег и почти сразу уснул. Ему приснилось несколько снов, из которых он, проснувшись, вспомнил только один. Еще несколько минут он лежал, слушая дребезжание звонка и свой собственный голос со стены. Потом сказал стенке, что встает, и велел ей заткнуться.

Сон был загадочный, хотя не составляло труда понять, откуда он взялся. В лечебнице Кэрд посмотрел фильм ужасов «Зомби тоже видят кошмары», посвященный живым мертвецам древнего Гаити. Вообще-то фильм был задуман как сатира на государственных чиновников, но далеко не все зрители это уловили. Под гробницей, откуда орда зомби выскакивала, чтобы пожрать колдуна, своего властелина, подразумевалась бюрократия, что тоже поняли совсем немногие. Кэрду снилась финальная сцена, и ему было страшно, хотя этот фильм перепутался с другим, «Дети в стране игрушек», очередным вариантом доновоэровской классики. Гигантские солдаты-роботы, нечаянно созданные двумя комиками, слились с зомби, превратились в них и выступили против армии оборотней, которой командовал злодей Барнаби. Кэрд прямо-таки слышал «Марш деревянных солдатиков», под который роботы обороняли Страну Игрушек от захватчиков.

Возвращаясь к яви, Кэрд слышал собственный крик — одно из мохнатых и рогатых чудищ избежало солдатских штыков и чуть было не сцапало его своими когтистыми лапами.

Он встал, выпил стакан воды и пошел в каменаторскую. Проходя мимо цилиндра среды, он сказал: «Доброе утро». Тот, чье твердое, как алмаз, лицо виднелось в круглом окошке, ничего, конечно, не ответил ему.

Закрыв дверцу своего цилиндра, Кэрд вдруг поймал потерянную мысль, выброшенную на поверхность бурлящим грозовым океаном его сознания. Хоть бы не забыть, подумал он.

И не забыл. Словно и не прошло шести дней с момента включения каменирующей энергии до момента раскаменации, вновь пустившей в ход молекулы его тела. В сознании Кэрда этот промежуток не отразился. Он знал, что так будет, но невольно отождествлял каменирование со сном, потому и опасался забыть мысль, вспыхнувшую у него в мозгу подобно новой звезде.

— В этом что-то есть! — сказал он, толкая дверцу цилиндра и выходя наружу. — До этого еще никто не додумался, насколько мне известно!

Он поспешно записал свою идею и лишь тогда снова лег спать. Проснувшись в шесть, он полчаса позанимался зарядкой, потом приготовил себе завтрак и поел. Пока он завтракал, в каждой комнате на стене горел оранжевый квадрат и слышался тихий зуммер. Посетив ванную и выйдя оттуда чистым снаружи и внутри, Кэрд выключил сигнал диктофона. Теперь уж он не забудет то, что записал. Следующим шагом было запросить справочник и найти в нем фамилию и номер должностного лица, с которым Кэрд хотел поговорить. Сделав это, Кэрд отправил свое сообщение на имя этого человека в банк данных. Сегодня Роберт Хамадхани Мунийгумба должен прочесть у себя в офисе распечатку с посланием Кэрда. Насколько быстро Мунийгумба будет действовать, зависит от его характера и от количества работы, с которой ему необходимо управиться. Если он не ответит Кэрду в этот вторник, придется ждать следующего.

Как Кэрд, в общем-то, и ожидал, в тот день Мунийгумба не позвонил ему ни в больницу, ни домой. Кэрд старательно учился тому, что должен уметь санитар: менять постельное белье, ставить цветы в вазы, складывать запасы в хранилище, а также помещать пациентов в цилиндры и вынимать их оттуда утром. Самой интересной и приятной обязанностью были десятиминутные беседы, которые ему предписывалось вести с желающими этого пациентами, а желали почти все. Он помогал также вносить вновь поступивших и раскаменять их. Внезапно заболевших или потерпевших несчастный случай людей горгонизировали в ближайших аварийных цилиндрах.

Перед концом рабочего дня инструктор, который его обучал, сказал ему:

— Мне кажется, у тебя получится, Кэрд. Ты подходишь для нашей профессии. Ты первый, кому удалось рассмешить гражданина Гранжана. И ты хорошо успокоил гражданку Блатан. Она очень боится умереть, но не хочет каменироваться и ждать, пока не откроют способ лечения ее рака. Да и то сказать, кто ее раскаменять-то станет? Она слишком старая — разве что тогда и секрет омоложения заодно откроют. Главное то, что ты проявил к ней большую доброту. Но ты-то сам не веришь в ту религиозную муть, которой ее пичкал, нет?

— Какая разница, лишь бы ей полегчало, — пожал плечами Кэрд.

— Вот и правильно. Если ей нужна кроличья лапка на счастье, дай ей эту лапку. Батюшки мои! Ей сто восемьдесят лет, она пробыла на этом свете семьсот пятьдесят шесть облет. Казалось бы, жизнь должна ей надоесть, так ведь нет, тянет до последнего, не торопится на небеса.

Кэрд начал думать, что, пожалуй, пройдет без затруднений свой испытательный срок. Время пролетит быстро, и он получит значок, форму и звание рядового санитарной службы. Тогда ему начнут платить хорошее жалованье и снимут его с пособия. Санитары, как и весь обслуживающий персонал, оплачивались хорошо и высоко ценились в обществе.

В следующий вторник он прождал звонка от Мунийгумбы до трех часов дня. Кэрд попытался связаться с ним сам, но экран ответил, что первый помощник первого секретаря комиссии по приему конструктивных предложений граждан, КПКПГ, в данный момент не в состоянии дать консультацию. Он перезвонит Кэрду, как только сможет.

В тот день Мунийгумба перезвонить так и не смог. Не смог и в следующий вторник. Часа в четыре Кэрд снова попытался выйти с ним на связь и получил тот же ответ. В этот момент в дежурку санитаров вошел Квинтус Му Уильямс, инструктор Кэрда.

— Слушай-ка, Кэрд, я только что от сержанта и слыхал там сенсационное сообщение. Один парень, Мунийгумба, большая шишка в КПКПГ, придумал, как совершить переход! Его предложение уже пошло наверх и сейчас рассматривается Советом Мира! Все с ума сходят. Диктор прямо в оргазме!

Кэрд издал такой звук, словно его двинули в солнечное сплетение.

— Этот самый Мунийгумба, — медленно начал он, — предложил раскаменить тех, кто хранится на складах, и послать их строить новые города?

— Точно! — Уильямс вытаращил глаза и вскинул брови. — Так ты слышал?

— Нет, не слышал.

— Тебе уже кто-то сказал?

— Нет. Может, Мунийгумба предложил еще позволить этим раскаменированным жить день за днем без каменаторов? И помиловать тех, кто будет хорошо работать?

— Да. Но послушай, если ты не смотрел новости и никто тебе не говорил…

— Этот сукин сын украл мое предложение и присвоил его себе! Хотя, может, я зря так? Мое имя не упоминалось? Не говорилось, что тут есть и моя заслуга?

— Ничего похожего. Говоришь, это твоя идея?

— Моя.

Уильямс, похоже, не поверил. Так же реагировали и все остальные, кому Кэрд пытался доказать, что это он — автор «Проекта Мунийгумбы».

Первый помощник первого секретаря наконец ответил Кэрду, отрицая, что получал от него что-либо. Когда Кэрд обратился в суд, желая получить записи своих звонков к Мунийгумбе, выяснилось, что эти записи, очевидно, были стерты. Его это не удивило.

Кэрд созвал пресс-конференцию и обличил Мунийгумбу. Конференцию кратко показали в новостях. Шухен, главный комментатор, излила на Кэрда весь доступный ей сарказм, не переходя, однако, границы, за которой начинается клевета. Он этого ожидал. Он сам сделал ее своим врагом. Но будь она даже его другом, это ничего бы не изменило. Она, видимо, получила указание дискредитировать Кэрда.

Несколько дней спустя в новостях объявили, что Мунийгумбу переводят во вторничный Цюрих. Он получил повышение в окладе и в должности. Теперь он становился почетным членом только что сформированного Мозгового Треста, которому предстояло составить план работы с раскаменированными преступниками. Предполагалось, что Мунийгумба внесет ценный вклад в деятельность Треста.

Даже сорки в «Семи Мудрецах» подшучивали над Кэрдом, хотя и беззлобно. Одно время его называли гражданином Мунийгумбой. Кэрд зализывал свои раны, и они быстро заживали. Неплохо было бы, конечно, войти в историю как автору этой идеи. Но главное в том, что его идея поможет разрешить крупную проблему.

Власти, однако, не спустили Кэрду его жалобы. Он скоро ощутил на себе их негласное преследование. На середине испытательного срока его вызвали к капитану Эду Шервину Ленноу, начальнику санитарной службы. Ленноу подал ему распечатку, поступившую из манхэттенского Департамента Образования. Кэрд прочел ее и недоверчиво воззрился на Ленноу:

— Но это же несерьезно. Они тут пишут, что я не могу учиться на санитара, поскольку не закончил среднюю школу. И даже начальную не закончил!

— Но свидетельства-то у вас нет. Я сам проверял перед тем, как вызвать вас.

— Конечно, нет! — вспылил Кэрд. — Вы же знаете мою историю. Откуда ему взяться?

— Сожалею. У вас хорошие отзывы и высокий коэффициент доброты, и мне очень не хочется вас терять. Может быть, это только временно. Вы могли бы пойти опять в школу…

— В первый класс?

— …А может быть, Департамент Образования согласится принять у вас экзамены за среднюю школу. На вашем месте я немедленно подал бы прошение.

— Я не отношусь к числу неблагонадежных, — сказал Кэрд, потрясая бумагой, словно это был флаг, развеваемый знойным грозовым ветром. — Все, чего я хочу, — это быть хорошим гражданином и приносить пользу обществу.

— Нуууу… — со слабой улыбкой протянул Ленноу, складывая пальцы домиком. — Вот вы заявили, что гражданин Мунийгумба украл у вас идею. Есть мнение — не мое, уверяю вас, — что это указывает на вашу психическую нестабильность. Лично я не обращал внимания на подобные разговоры.

— Чье же это мнение?

— Не могу вам сказать. Да это и неважно. А важно вот что, — указал он на распечатку. — Я вынужден уволить вас, хотя делаю это с большим сожалением. Когда вы получите аттестат о среднем образовании, буду счастлив принять вас обратно. Отработанный вами испытательный срок будет вам зачтен — в том случае, конечно, если вы вернетесь работать к нам.

Кэрду не оставалось ничего иного, как подать прошение о сдаче экзаменов, хотя он не был уверен, что сдаст их со своей избирательной памятью. По закону ему должны были дать ответ в течение четырех субдней с момента внесения просьбы в файл. Прошло, однако, восемь дней, а Департамент Образования все отговаривался тем, что решение откладывается ввиду чрезвычайных обстоятельств. Что это за обстоятельства, не говорилось, и служащая, принимавшая прошения, сказала, что объяснений требовать бесполезно. Объяснения ему дадут в свое время, хотя и не обязательно правдивые.

На двенадцатый субдень, ближе к вечеру, Кэрду отказали. Причина: поскольку случай Кэрда уникален, требуется, чтобы нижняя законодательная палата Манхэттена, состоящая из суперквартальных предводителей, провела закон, позволяющий допустить Кэрда к экзаменам. Затем этот закон должен быть одобрен верхней палатой, состоящей из пяти районных предводителей.

Кэрд обратился к поверенной по прошениям, Мэйзи Грэйс Гайдн. Она сказала, что он может подать прошение в нижнюю палату о принятии ею «персонального» закона.

— Но я чую тут заговор, и вам все равно ходу не дадут. Может быть, я и ошибаюсь. Формально с вами поступили по закону. Из того, что вы мне рассказали, можно понять, что вам будут чинить препятствия повсюду, куда бы вы ни обратились. Правительство почему-то хочет, чтобы вы продолжали жить на пособие, не пытаясь продвинуться.

— Но ведь от меня же нет никакого вреда.

— Это вам так кажется. У них есть какие-то свои причины, хотя вам их, конечно, не назовут.

— Но не могу же я целый день пить или смотреть телевизор. Я этак свихнусь.

— Возможно, этого-то они и хотят. По-моему, они хотят отделаться от вас раз и навсегда. Вы ведь загадка, неизвестная величина. У них нет никакой уверенности в том, что вы снова не смените свою личность. А вдруг эта личность окажется опасной? — Она улыбнулась и добавила: — Вообще-то у них есть основания этого бояться. Мне жаль, искренне жаль. Хотите, я договорюсь с общественным защитником и мы вместе подадим петицию о рассмотрении вашего дела?

Кэрд посмотрел на стенные экраны. Когда он начинал разговор, ей пытались дозвониться десять человек, теперь их стало тридцать. Хотя она не выказывала нетерпения, ее ждала работа.

— Может быть, попозже, — сказал он. — Мне надо подумать. — Он встал и поклонился, сложив ладони у груди. — Спасибо за все, что вы для меня сделали.

— Не стоит. Может быть, пообедаем сегодня, в восемь?

Глава 32

Она была по-настоящему хороша — невысокая, но стройная, с вьющимися угольно-черными волосами, с большими, очень живыми темными глазами и гладкой депигментированной кожей цвета светлой охры. Лишенная всякой заносчивости, она была честолюбива и изучала эродинамическую психологию в университете. Зачем ей сорк почти без всяких перспектив пробиться наверх?

Мэйзи сама заговорила об этом. Кэрд был живой загадкой и этим ее притягивал.

— Сейчас я ни с кем не связана, — сказала она. — Мой приятель съехал от меня по моей же просьбе.

— Я могу помешать вашей карьере.

— А я еще не приглашала вас к себе жить, — засмеялась она. — И потом, чем вы можете помешать мне?

— За вами будут следить и не одобрят, если вы вступите со мной в какие-то длительные и близкие отношения.

— Это уж моя забота.

Обедом угощала Мэйзи, и они сидели в фешенебельном ресторане на 34-й улице. Кэрд узнал, что Мэйзи иногда поет здесь ради приработка. Когда она была моложе, она выступала в акробатической группе. Может, он даже видел ее по телевизору? Кэрд покачал головой.

Она сменила имя, и первое и второе, когда ей исполнилось двадцать. Имя можно было менять в любое время, требовалось только уведомить об этом власти. Личный номер оставался прежним. Она выбрала имена Амэйзинг Грэйс (изумительная грация) потому, что так называлась ее любимая песня, и потому, что это сочетание привлекало внимание.

— Когда вы обратились ко мне за помощью, — говорила она, — я просмотрела ваши данные, хотя и до того, конечно, много слышала о вас. Одним из ваших «я» был Вайатт Бампо Репп, телесценарист и продюсер. А вы знаете, что писательство — одна из немногих профессий, где не требуется среднее образование?

— Нет, я не знал.

— Я, правда, еще не слышала о писателе, который не закончил бы колледж, но должен же кто-то быть первым.

Видите ли, искусство и литература остались как-то вне тарифов. Можно быть певцом, композитором, музыкантом, художником, скульптором, поэтом или писателем, не имея аттестата о среднем образовании. Составители законов, должно быть, сочли, что для этого аттестат не нужен. Обучать всему этому нельзя, не имея докторской степени, а заниматься — сколько угодно.

— А вот бармену среднее образование необходимо.

— Вот именно. Однако на телевидение вам пробиться будет сложно. Не можете же вы в своем заявлении о приеме на работу сослаться на труды Реппа. Вы не Репп и во вторник никогда не занимались писательством. А если вы представите какие-то сценарии на рассмотрение и боссы их одобрят, на работу вас все равно не возьмут. Сверху сообщат, что вы персона нон грата. А петь вы умеете? Так, чтобы зарабатывать этим?

— Где уж там.

— А другие артистические таланты?

— Отсутствуют.

Она выпила вина, прищурив глаза, и сказала:

— Есть одна идея. Я взяла на себя смелость обратиться к вице-президентам нескольких телекомпаний, и они заинтересовались. Однако дали понять, не говоря этого прямо, что вас на работу не возьмут. А вот идея сериала, основанного на событиях вашей жизни, им понравилась. Вы — очень популярная фигура, и телевизионщики считают, что правительство не станет препятствовать созданию такого фильма. Вы к сериалу отношения иметь не будете, но вам хорошо заплатят за разрешение использовать этот сюжет. Кроме того, вы окажетесь в центре внимания, и поддержка публики поможет принятию нужного вам закона.

Кэрд почувствовал гнев, смешанный с восхищением. Значит, Мэйзи усиленно хлопотала за него, причем еще до того, как он к ней обратился.

— Если я соглашусь, — сказал он, — они изобразят меня так, как им заблагорассудится. Наперед знаю, что будет. Сначала распишут мои злодеяния, а в конце непременно заставят меня покаяться в своей вине перед обществом. Ничего, что было бы хоть отдаленно антиправительственным, в сценарии не будет. Ни слова о коррупции, обмане и убийствах.

— Вас сделают таким, чтобы зритель мог посочувствовать вам, как-то отождествить себя с вами. Вы предстанете искренне заблуждающимся человеком. А смена личности в финале будет выглядеть как ваше отречение от своих прежних «я». Вы приносите эту жертву, чтобы отрезать себя от всего, что вы сделали, и в конце делаетесь примерным гражданином.

— Я им действительно сделался. Но на меня по-прежнему смотрят как на злодея, и правительство не оставляет меня в покое. Оно просто не дает мне стать тем, кем будто бы хочет, чтобы я стал, и кем я сам хочу стать.

— Ну, не настолько уж он будет плох — сценарий, хочу я сказать. Мне пришла в голову отличная мысль. Рассказ будет идти с вашей точки зрения — об этом будут объявлять перед каждой серией и время от времени напоминать в субтитрах. Так мы избежим всякого вмешательства сверху. Точка зрения правительства, конечно, тоже будет представлена, но в минимальной дозе. Я…

— Эта мысль пришла в голову вам? Можно подумать, что вы уже работаете над фильмом.

— Ну да, работаю. Вы же знаете, сколько у меня сковородок на огне — это еще одна. Так я вам не сказала? Ну да… всего сразу не упомнишь. Меня приняли для подготовки этого проекта — пока только проекта. И я…

Кэрд встал, свернул свою салфетку и положил ее на стол.

— Вы хотите использовать меня! Вот почему вы угощаете меня обедом и чуть ли не приглашаете к себе в постель. А еще поверенная по приему прошений!

— Эй, — сердито вскинулась она, — в качестве вашей поверенной я делаю для вас все, что могу. Я никогда не увиливаю от своих обязанностей и ничему не позволяю мешать им. Зарубите это себе на носу! Но никакой закон не запрещает мне подрабатывать или пробовать себя на новом поприще. Этот телесериал слишком хорошо задуман, чтобы его упускать. И мне кажется, я вполне гожусь в сценаристы. Для этого, знаете, большого таланта не требуется. Не забывайте, что это для вашего же блага. Это может изменить к лучшему всю вашу жизнь!

— Вашу определенно изменит. Спасибо за обед.

И Кэрд ушел — не без сожаления. Мэйзи изучает эродинамику и должна знать все о технике любви. Однако сожаление длилось недолго. Она ведь его не любит, даже не влюблена в него, поэтому не может ему дать то единственное, что ему нужно.

Девяносто субдней спустя на телеэкран вышел двухчасовой семисерийный телесериал «Человек, который потряс мир». Кэрда это врасплох не застало — о фильме объявлялось за субмесяц вперед. Кэрд уже знал, что телекомпании не требуется его разрешение для показа его персоны. Ведь прежнего Кэрда и его двойников: Тингла, Дунского, Реппа, Ома, Зурвана, Ишарашвили и Дункана — больше не существует, поэтому в расчет они не принимаются. Последняя серия, относящаяся к новому Кэрду, будет не художественной, а документальной — записи, сделанные в реабилитационном центре, покажут, как Кэрд ест, занимается гимнастикой, разговаривает с другими больными и ганками. Видеокадры будут сопровождаться комментарием психиков, дикторов и правительственных деятелей. Успели уже наснимать большой материал и о жизни Кэрда в Манхэттене. Кэрд не знал, что его снимают, но не удивился.

Он говорил себе, что просмотр сериала не принесет ему ничего, кроме гнева и волнений, но не мог сдержать любопытства. Когда фильм кончился, Кэрд порадовался тому, что заставил себя его посмотреть. Во многих отношениях он знал о своих прежних «я» не больше, чем первый встречный. Правдивость экранных событий можно было проверить только путем сравнения художественных кадров с документальными. А поскольку последние зачастую сводились к кратким телерепортажам, сравнивать было почти не с чем.

И все-таки Кэрд узнал о себе больше, чем ожидал. Видимо, телеканал получил доступ — с разрешения правительства, конечно, — к разным официальным отчетам. Показывался, например, побег Кэрда из супернадежной лечебницы, и перед серией было объявлено, что эта сцена достоверна на все сто процентов.

— Вот, значит, как я это сделал, — проговорил Кэрд.

Как и прочие зрители, он затаил дыхание, когда Уильям Сент-Джордж Дункан спасал Пантею Пао Сник из хранилища в Нью-Джерси. И восхищался собственным умом, когда Дункан пробрался в лабораторию близ лагеря беглых и вырастил там свою копию, которую потом оставил в лесу, чтобы ее нашли ганки. После этого охота за ним была приостановлена — власти сочли его мертвым.

Ничего, однако, не говорилось о лжи и коррупции, царящей в высших эшелонах власти. Злодеями были исключительно подпольщики, обманом проникшие на высокие посты, в том числе всемирный советник Дэвид Джимсон Ананда.

В фильм были вкраплены записи органических совещаний, сделанные в то время, когда охота на Кэрда была в полном разгаре. Кэрд смотрел их с интересом. Впервые подобные кадры показывались публично. Они не только приобщали к методам работы органиков и свидетельствовали о многочисленных неудачах в розыске Кэрда, но и делали фильм более захватывающим, хотя зритель заранее знал, чем все кончится.

Актер, игравший Кэрда, был его точной копией, потому что это был не живой человек, а компьютерная модель. Такая же модель играла и Сник.

Последняя серия кончилась не так, как говорили Кэрду. В фантастической финальной сцене все его восемь «я» собрались в одной комнате и стали спорить, зачастую весьма бурно, о том, что они намеревались совершить и почему их действия обратились против общества. В конце концов все восемь признали, что были обмануты. Они думали, что сражаются с правительством, а в самом деле сражались с проникшими туда преступниками — с теми, кто хотел власти и чинов и добивался их незаконными методами.

Все это было очень убедительно, хотя Кэрд не во все поверил. Его мучило чувство, что настоящий Кэрд, знавший, видимо, что делает, не согласился бы с такой трактовкой.

Хотя комментаторы не сказали ни слова о революционных последствиях, к которым привела деятельность Кэрда и его товарищей, любому разумному зрителю это и так было ясно. Благодаря Кэрду общество никогда уже не станет таким, как прежде. Фактор, замедляющий старение, анти-ТП, требование покончить с режимом жизни раз в неделю — всем этим люди обязаны Кэрду. Его следовало бы объявить героем и поставить его статуи во всех общественных парках.

Сериал шел не ровно два часа, а на пятнадцать минут меньше. Кэрд понял, что это было задумано специально, когда сразу после последних титров начался выпуск новостей.

На экране появилась Шухен, его старый враг. Вид у нее был серьезно-торжественный, хотя дикторам полагалось даже о катастрофах рассказывать с улыбкой.

— Граждане, передаем сообщение чрезвычайной важности! Пожалуйста, оставайтесь с нами! Совет Мира только что объявил, что Переход начинается! В этот исторический момент, во вторник, четвертый день четвертой недели, в 8.46, в месяц Свободы, мир повернул к новому! Переход начался!

Было еще много всего, включая интервью с первым секретарем Мунийгумбой, автором идеи, убедившей Совет в том, что переход возможен. Кэрд еще с минуту послушал и выключил экран.

Укладываясь, чтобы поспать несколько часов перед каменированием, Кэрд подумал, что время еще покажет, герой Мунийгумба или злодей. Может, он еще пожалеет, что украл у Кэрда идею.

Пятидесятилетний план вышел из недр Совета Мира так быстро, что Кэрду стало ясно: правительство давно уже задумывало Переход и составляло планы его осуществления. И теперь, когда блестящая идея Мунийгумбы разрешила проблему или, по крайней мере, сделала решение возможным, Совет извлек на свет Божий то, что долгие годы хранилось засекреченным в банках данных.

Из компьютеров рекой лились планы вырубки части лесов, расчистки сельскохозяйственных угодий, строительства дорог, водоводов, домов, заводов, аэропортов и множества других объектов. Выполнять большую часть этой работы и управлять машинами и роботами предстояло тем, кто пока еще лежал окаменелым в хранилищах. Им в помощь придавались все незанятые или малозанятые граждане, а также добровольцы.

Кэрд, как безработный, знал, что его рано или поздно мобилизуют. И вот однажды утром, когда он только что встал с постели и вышел на кухню, на стене появилось извещение о том, что ему следует явиться за указаниями. Лотус Хайатт Вань, его сожительница, сидела за столом и пила кофе. Она работала в магазине, и Кэрд познакомился с ней, когда покупал себе зонтик. Она была высокая, темноволосая, с голубыми (депигментированными) глазами и очень красивая, однако имела привычку то и дело жаловаться на то, что ее родители плохо к ней относились. Еще она требовала от Кэрда постоянных заверений в том, что он ее любит. Несмотря на эти перепады ее настроений, Кэрд в самом деле был очень к ней привязан.

Когда он вошел, она молчала. Он вздохнул, зная, что это признак дурного настроения. На сей раз в печаль ее поверг не он и не ее родители, а надпись на экране. Сигнал она отключила, но буквы продолжали мигать оранжевым огнем.

Пока Кэрд читал извещение, Лотус сказала:

— Так я и знала. Нас обоих призывают и зашлют теперь куда-нибудь в глушь! Я не хочу!

— Мы будем там вместе.

— Оптимист чертов! Поллианна[41] с хреном!

— А ты взгляни на это по-другому. Как на приключение. Считай, что тебе дали оплаченный отпуск — а если поработать придется, так зато скучно не будет. Подумай о новых местах, о новых людях, которых ты встретишь. Ты сама жаловалась, как скучно работать в магазине. А теперь тебя, может быть, посадят на большой бульдозер. Подумай, какая мощь окажется в твоих руках. Представь, что давишь своих родителей его большими гусеницами.

— Честное слово, — фыркнула она, — ты мне противен до тошноты.

Он налил себе кофе и сел.

— Только противным людям противны другие люди.

— И поговорка противная.

Он пожал плечами и погладил ее руку. Он никогда не уставал изливать на нее свое сочувствие, и Лотус охотно впитывала его. Но иногда оно скатывалось с нее, как дождь с окаменелого тела. Еще ее возмущало то, что Кэрд сидит дома и не работает. Ему уже надоело объяснять, что это не его вина. «Ты мог бы найти хоть что-нибудь, чтобы заработать», — твердила она.

В свои выходные дни она, однако, была весела, общительна и сексуальна, как сиамская кошка, — если только ей в голову не приходили мысли о родителях. Ей нравилось жить со знаменитостью, хотя бы и безработной. Даже в Центральном парке, куда они ходили на пикники, люди узнавали его и подходили с ним поговорить. Лотус купалась в отраженных лучах его славы.

В следующий вторник Кэрд и Вань сообщили через экран, что получили извещение, и запросили распечатку Hr случай, если их ответ вдруг не поступит в банк данных Департамента Трудовых Ресурсов. Прошло еще шесть субмесяцев, прежде чем их лично вызвали в департамент, на угол Хьюстона и Вуман-уэй. Лотус позвонила в магазин и предупредила менеджера, что завтра не сможет выйти на работу. Менеджер возразил, что за инструкциями в ДТР следует обращаться, в выходной день. Недавно изданные правила прояснили этот вопрос. Лотус передала ему повестку ДТР, и он сказал, что перезвонит ей. Через три часа он действительно перезвонил, весь красный. Ему пришлось не на шутку схватиться со служащим ДТР. Менеджер сердито сказал Лотус, что с решением придется повременить. Он ткнул сукина сына из ДТР носом в правила, а сукин сын преспокойно заявил, что ДТР может и нарушить правила, если того требуют обстоятельства.

— Он просто не хочет сознаться, что ДТР ошибся, — горячился менеджер. — Знает, что тут ошибка, и прикрывается своим мнимым правом нарушать закон. Вот я сейчас позвоню в справочный стол и проверю, врет этот ублюдок или нет.

Позже менеджер сообщил Лотус, что никакого права нарушать свои же собственные правила у ДТР нет. Однако он уже остыл и было слишком хлопотно поднимать бучу вокруг заносчивости и глупости ДТР. Себе же наживешь неприятности, хотя закон на его стороне.

Кэрд и Вань явились в департамент к восьми утра вместе с тремя сотнями таких же, как они. Продержав всех пришедших час, их впустили в просмотровый зал. Фильм, который им показали, с тем же успехом можно было передать каждому на квартиру, а на вопросы отвечать было некому.

В автобусе по дороге домой Кэрд сказал:

— Сразу видно, что Переход пойдет гладко. Все так хорошо организовано, никаких ляпсусов, никакой путаницы.

— Говорила я тебе, что это будет сплошной бардак.

Ничего такого Лотус не говорила, но Кэрд благоразумно промолчал.

Вечером в «Семи Мудрецах» к их столику подвалила здоровенная бабища по имени Квигли. Еле держась на ногах, красноглазая, она пробубнила:

— Это все ты виноват, революционер поганый.

— В чем виноват? — мягко спросил Кэрд. — И потом, я никакой не революционер.

— Ты мне эту лапшу про многие личности на уши не вешай! — взревела Квигли. — Если бы не ты, не пришлось бы мне ехать в хобокенскую глушь и вкалывать там. Жила бы себе по-старому, как хотела. Так нет, надо было напакостить!

— Это правительство так решило, а не я.

— Ага, теперь правительство будем ругать!

Еще несколько минут назад Квигли занималась именно этим, понося правительство на весь бар. Теперь вдруг в смутьянах оказался Кэрд.

Дальнейшие протесты пресек удар кулаком в лоб, от которого Кэрд свалился со стула. Падение было тяжелым, и полуоглушенный Кэрд не сразу смог встать. Квигли двинула его острым носком туфли по ребрам. Лотус завопила и стукнула рыжую скандалистку по затылку пивной бутылкой. Та пошатнулась, но тут же оправилась и двинула Лотус тыльной стороной ладони в рот. Тут закипела свалка, которая всегда караулит за кулисами сорковской таверны, выжидая момента, чтобы выйти на сцену. Кэрд лежал, пока не явились ганки, хотя ему очень хотелось принять участие в драке. Он ни разу никого не ударил, но его арестовали заодно со всеми. Сопротивления он не оказал, поэтому его посадили в фургон с более мирными бузотерами. Квигли и еще пару других парализовали и каменировали, а потом уже повезли в участок. Кэрд и Лотус отделались выговором, который прочел им судья, небольшим штрафом и обещанием посещать психика в течение трех дней. Квигли плюнула в лицо судье и попыталась снова кинуться на Кэрда. Ее снова парализовали и увезли на тележке в тюрьму.

— Ну вот, опять придется отпрашиваться с работы, чтобы ходить к психику, — сказала Лотус по дороге домой. — Надеюсь, что больше ничего такого с нами не случится.

— Боюсь, что популярности в массах мне не видать, — сказал Кэрд. — Таких, как Квигли, слишком много. Они всегда обвиняют того, кто под рукой, а я под рукой.

Он оказался прав. Некогда герой всей округи, теперь он стал козлом отпущения. Повсюду его встречали враждебные взгляды и произносимые вполголоса оскорбления. Вскоре он перестал ходить в «Семь Мудрецов» и попробовал другой кабак, хотя Лотус жаловалась, что скучает по старому месту и своим друзьям. Там он встретился с таким же отношением со стороны тех, кого призвали на хобокенскую стройку. И Кэрд стал выпивать дома, что сделало Лотус еще несчастнее. В конце концов, рыдая и крича, что он никогда ее не любил, она выставила его из дома (он жил в ее квартире). Ее жизнь превратилась в ад, как только она начала жить с ним, заявила она. И то и другое было искажением истины, но Кэрд не спорил. У него была своя холостяцкая квартирка в Вест-Сайде.

Но он продолжал видеться с Лотус. Этого нельзя было избежать, поскольку они посещали одни и те же курсы, и после занятий ему приходилось терпеть ее упреки. Если бы он любил ее по-настоящему, говорила она, он бы не послушался ее и не ушел. Он бы стал спорить и уговорил бы ее, убедил, что в самом деле любит ее. С тех пор как он ушел, она несчастна, абсолютно разбита. Однако не хочет, чтобы он возвращался.

— Тогда нам лучше не разговаривать, — сказал он и пошел прочь.

— Правильно! — крикнула она. — Брось меня совсем, сукин ты сын! Никогда ты меня не любил! Я всегда это знала!

— Почему они во всем винят меня? — спросил Кэрд психика, Эдриена Кооса Гафиза, на последнем сеансе. — Ведь не я начал Переход.

— А кто же? Если бы не вы, этого решения никогда бы не приняли.

— Но ведь всем ясно, что правительство давно уже это планировало.

— Это произошло бы не так скоро — возможно, даже очень нескоро, если бы вы не ускорили процесс.

— Я вам очень не нравлюсь, да? Сердитесь лучше на правительство, не на меня. Это сделал не я. Я не настоящий Кэрд. Я не хотел даже называться этим именем. Для себя я Бейкер Но Уили.

— Не можете же вы ожидать, что рядовой гражданин поймет эту разницу.

— Ну а вы? Вам Переход тоже причинил какие-то неудобства?

— Неудобства, черт подери! Меня направляют в Хобокенский лагерь в качестве консультанта! Вы хоть понимаете, что это значит для меня и моей семьи? Представляете себе, от чего нам придется отказаться? Да где вам, сорку несчастному!

— Я мог бы пожаловаться на вас за непрофессиональное поведение, антагонизм и оскорбительные выражения, — сказал Кэрд. — Но я не стану. Примите мои соболезнования.

Переход подвигался со скрипом. Прошло еще четыре субмесяца, прежде чем Кэрду приказали явиться для обучения в лагерную столовую Бруклинского парка. То, что он не получил среднего образования, перестало быть помехой. Ежедневно в течение четырех субнедель Кэрд ездил на департаментском автобусе через Вашингтонский мост на север, к месту своей учебы. Согласно табличке на воротах, там помещался когда-то Госпиталь Ветеранов США. Одну субнеделю Кэрд под неусыпным присмотром подавал еду на длинный деревянный стол в огромном сборном бараке. Его клиентами были роботы, запрограммированные вести себя по-человечески. Программист либо был большой шутник, либо имел очень циничный взгляд на человеческую натуру. Человекообразные машины были всегда голодны, чересчур требовательны и неуклюжи. Они «нечаянно» били стаканы и кувшины с водой и апельсиновым соком, пачкали свои рубашки, сорили пищей на стол и на пол, часто рыгали и пускали газы. При этом они громко сетовали на медленное и неаккуратное обслуживание.

Кэрд так и не узнал, почему лагерь устроили здесь, а не в районе Хобокена. Осталось неизвестным также, зачем ему нужно было двадцать восемь дней по восемь часов в день учиться тому, что он мог бы освоить за пять часов, если не меньше.

Он не мог дождаться, когда начнет обслуживать настоящих людей. Но вскоре убедился, что живые едоки мало чем отличаются от роботов. Они, благодарение Богу, не так страдали от газов, но были не менее требовательны, жаловались еще чаще и громче и недалеко ушли от своих механических подобий по части неуклюжести и неумения вести себя за столом. Сначала Кэрд думал: это потому, что в столовой едят в основном сорки, но потом выяснил, что здесь больше представителей «высших классов», чем сорков.

Дело пошло еще хуже, когда рабочие узнали, что он Джефферсон Кэрд, человек, которого они винили во всем. Они стали придираться ко всему, что он делал, и не упускали случая его обругать. К концу третьей субнедели он подвергся нападению. Рабочий, который жаловался на качество пищи (необоснованно, по мнению Кэрда), вдруг встал, влепил тарелку с мясом и овощами Кэрду в лицо, а потом двинул его в живот.

Кэрда не утешило то, что обидчика тут же арестовали, а потом осудили. Ему пришлось два дня провести в больнице, где все, за исключением одного санитара, Роберта Джи Снавки, относились к нему крайне неприязненно. Снавки сказал, что, по слухам, есть вакансии в недавно созданном раскаменирующем корпусе, и посоветовал Кэрду попроситься туда. Кэрд не был уверен, не встретит ли его и там всеобщая неприязнь, но работать там было интереснее, чем официантом.

Кэрд иногда звонил дочери. Позвонил и сейчас, рассказав Ариэль о своих невзгодах и о желании перейти в корпус раскаменации.

— В свое время я счел бы низким пытаться получить работу по протекции, — сказал он. — Но теперь мои взгляды стали реалистичнее. Твой муж занимает довольно высокую должность в Департаменте Физических Работ. Как ты думаешь, захочет он мне помочь?

— Попробовал бы он не захотеть.

Прошла субнеделя, и Ариэль сообщила отцу:

— Прекрасные новости! Моррис пустил в ход свое влияние, и ему обещали тебя взять. Это решает генеральный комитет — они все получили интертемпоральные визы в целях быстрой координации, и одна женщина, которую Моррис не хочет называть, проследит за тем, чтобы твоя кандидатура прошла.

Кэрда приняли в корпус, но ни связи Морриса, ни хваленая быстрота компьютеров не в силах были ускорить ход ползущей, как ледник, бюрократической машины. Через два субмесяца Кэрда уведомили, что его просьба удовлетворена. Ему следует явиться в лагерь Нью-Джерси через три субнедели после уведомления. Оттуда было слишком далеко ездить в город, и Кэрд поселился в лагере, который, как оказалось, находился совсем рядом с хранилищем, из которого он в бытность свою Дунканом освободил окаменелую Сник. Кэрд не знал этого, пока Ариэль не рассказала ему во время их междугородного разговора во вторник. Пройдя обучение, Кэрд начал работу под присмотром инструктора. Он должен был взять под опеку одного из раскамененных и провести его через период адаптации.

Оживлению подлежали только физически здоровые и молодые люди, способные работать. Все они были уголовники различного толка. Некоторые пролежали в хранилище тысячу облет, дожидаясь изобретения методов и препаратов, которые могли бы обеспечить их реабилитацию. Но теперь их вместо лечения отправляли работать на Органическое Сообщество Земли. Более того, работать им предстояло все дни подряд. Правительство отказалось от шестидневной горгонизации раскамененных рабочих и их инструкторов.

Кое-кому из раскамененных было нелегко втолковать, что произошло. Когда они наконец начинали понимать, что к чему, им предлагали выбрать: или участие в Переходе, или назад в хранилище. Если они выберут работу, то через пятнадцать сублет получат помилование — и тогда, если опять чего-нибудь не натворят, станут полноправными гражданами.

В хранилищах содержалось пять миллиардов тел. Почти миллиард из них был здоров умственно и физически и достаточно молод, чтобы сгодиться в качестве рабочей силы. Это означало, что, даже если процесс раскаменации будет идти медленно, население Земли за ближайшие пятнадцать лет возрастет почти на миллиард. Зная, что при таком количестве оживших планете не хватит ресурсов и она выйдет из-под контроля, правительство намеревалось раскаменить только сто миллионов человек. Их предполагалось брать из числа осужденных за мелкие преступления, хотя будут и такие, которые натворили бед в состоянии аффекта.

— Сто миллионов ненормальных! — говорил начальник Кэрда. — Их придется держать за высоким забором с вооруженной охраной. Иначе они просто уйдут в леса, и некому будет их там ловить. На одну только охрану и содержание уйдет черт знает сколько средств!

Это уже достаточно плохо, думал Кэрд. Еще хуже то, что весь персонал, занятый с раскамененными — охрана, инструкторы и обслуга, — тоже окажется на положении заключенных.

— Лагеря огородят колючей проволокой, — говорил босс. — Ты знаешь, что на Земле уже тысячу лет не было лагерей за колючей проволокой?

Кэрд понимал, что многие раскамененные не подойдут на роль рабочих и отправятся обратно в цилиндры. Остальным позволят попытать удачи.

Один из его подопечных, Майкл Саймон Шемп, был очень циничный молодой человек.

— Ну да, — говорил он, — нам обещают свободу, когда мы построим им новые города. Как же. Мы выполним работу — и нас пошлют опять в каменаторы. Придумают какой-нибудь повод и пошлют.

— Если ты так думаешь, почему не попросишь, чтобы тебя опять каменировали?

— Ну уж нет. Все лучше, чем это.

Что бы ни ждало впереди Шемпа и Кэрда, совершать скачки во времени они перестали. Они будут встречать каждый восход и каждый закат, будут следить, как цветок прорастает из семени, тянется ввысь и расцветает — не будет больше провалов между посадкой и сбором.

Глава 34

В обязанности Кэрда входило давать оценку поведения своих подопечных. Если кто-то представлялся ему слишком опасным и неуправляемым, Кэрд был обязан доложить о нем офицеру, командующему их секцией. Кэрду ненавистна была мысль, что из-за него кто-то может отправиться обратно в каменатор.

Шемпа раскаменили потому, что раньше он работал на стройке. Хотя приказы он выполнял быстро и весело, не проявляя склонностей к буйству, из его досье следовало, что характер у него воинственный. Шемпа осудили за убийство ганка, который хотел его арестовать. Реабилитировать его не смогли и отправили в каменатор: Шемпу тогда было двадцать шесть сублет. Его единственный ребенок, дочка, родилась, когда ему было двадцать пять. Она была жива и теперь, но была гражданкой среды и проживала в Нью-Хейвене, район Коннектикут. Ей было восемьдесят восемь сублет. Сын ее умер, а внук и правнук тоже жили в Нью-Хейвене.

— Я хочу их увидеть, — сказал Шемп.

— Даже и не мечтай, — возразил Кэрд. — Только когда тебя объявят реабилитированным, а лечить тебя не станут, пока ты не отработаешь свой срок — долго еще.

— Значит, я их никогда не увижу так?

— Этого я тебе сказать не могу. Будь реалистом. Ты ведь им чужой. Ты не связан с ними долгими близкими отношениями. Притом ты преступник — им будет неловко с тобой.

— Все равно я их увижу, так или иначе.

— Бежать попытаешься, что ли?

Шемп не ответил, но его намерение и без того было понятно. Однако Кэрд не стал докладывать начальству об этом разговоре. Он им не стукач, хотя его обязывают быть таковым. Он постарался отговорить Шемпа от этой мысли и, похоже, убедил его. По крайней мере, Шемп вроде бы с ним согласился. И однажды утром не явился на перекличку. Через два часа его поймали в лесу — он шел на север. Столь быстрая поимка подсказала Кэрду, что Шемпу вживили передатчик — Кэрд подозревал, что то же самое проделали и с остальными раскамененными. Это было незаконно — но кто знает, может, и он сам носил в себе передатчик.

Через полчаса после возвращения в лагерь вопящего Шемпа затолкали в цилиндр, каменировали и отвезли обратно в хранилище. Босс вызвал Кэрда на ковер.

— Это черное пятно в твоем послужном списке, — заявил Дональд Турек Норманди. — Тебе следовало предупредить нас о его рецидивистских тенденциях.

— Откуда мне было знать? Он ни разу не говорил мне, что хочет бежать. А вот я говорил ему, что побег отсюда невозможен.

— Это нам известно. Шемп был допрошен под ТП и на вопрос, говорил ли он тебе о своем намерении бежать, ответил «нет». Если бы он ответил «да», тебя сняли бы с работы и, возможно, судили бы за соучастие.

Кэрд припомнил свой разговор с Шемпом. Хорошо, что тот сказал только о своем намерении увидеть своих потомков, «так или иначе». Люди под ТП отвечают самым буквальным образом.

— Ты получишь распечатку с официальным взысканием, — сказал Норманди. — Но вообще-то у тебя хорошие показатели. Ты ладишь с осужденными и как будто симпатичен им, хотя это само по себе может навести на подозрение. Знаешь, какие они, эти ганки. Ну, теперь это уже неважно. Ты едешь в Хобокен. Здесь работа почти закончена. Будешь делать там то же, что делал здесь, только смотри опять не напортачь.

Через два субмесяца Кэрд сел в поезд около хранилища, и вагон понесся в нескольких дюймах над землей под действием электромагнитных импульсов, которые шли от огромных колец по бокам дороги. На станцию Хобокен Кэрд прибыл через двадцать минут. Дорога шла через лес, но в одном месте мелькнула огромная просека, где машины и люди строили новый город.

Кэрду показали его помещение, клетушку в чудовищных размеров бараке, после чего он прошел краткий инструктаж. «Краткий» процесс продолжался три часа. После ленча Кэрда в группе других повели осматривать Хобокен и комплекс хранилищ в нескольких милях к западу.

Дневное население городка равнялось тридцати пяти тысячам, и почти весь он состоял из четырехэтажных зданий площадью в полмили и разгрузочных эстакад. Хобокен, хотя и находился в лесах Нью-Джерси, относился к юрисдикции штата Манхэттен. Город планировалось расширить горизонтально и расселить в нем триста тысяч жителей. Это будет четверговое население Манхэттена — день был выбран путем жеребьевки. Но до их поселения было еще далеко.

В гигантском хранилище Кэрд заметил и другие группы, которых водили между длинными рядами каменированных тел. Группа Кэрда шла вслед за гидом по центральному проходу мимо серых статуй, застывших бок о бок, как нагие солдаты на смотру. На площадке в центре хранилища их экскурсия встретилась с другой. Гиды заговорили друг с другом, а Кэрд, немного скучая, тем временем рассматривал встречную группу. Из толпы вдруг выделилось женское лицо. Кэрд содрогнулся, точно его пронзили дротиком. Она была маленькая, темная и тонколицая, с гладкими темными волосами, подстриженными под голландского мальчика. Кэрд двинулся к ней, как деревянный.

— Простите, ведь вы — Пантея Пао Сник?

— Джефф Кэрд! — ахнула она.

— Вообще-то Бейкер Но Уили. Но официально Кэрд.

— Да, я знаю. Вы просто захватили меня врасплох.

— Я не помню вас в прошлом. Видел вас на пленке. Может быть, мне не следовало подходить. Понятия не имею, как вы ко мне относитесь. Но…

К его удивлению, она нагнула его голову к себе и поцеловала в губы.

— А я думала, что никогда больше тебя не увижу.

— Вы тоже инструктор по адаптации?

— Да.

Несколько секунд они молчали. О чем им было говорить? Об их совместных приключениях Кэрд знал только из вторых рук. Но его все же тянуло к ней. Будь он способен на внезапный школьнический порыв, он подумал бы, что влюбился.

Чепуха, конечно. Но его тянуло к ней, как тянет лосося вверх по течению на место нереста.

Сейчас он мыслил и вел себя, как подросток.

Почему бы и нет? Ведь ему в определенном смысле всего три субгода.

А что испытывает она? Какими были на самом деле их отношения? Были ли они любовниками?

Он спросил, где ее поселили. Она сказала, что в третьем секторе.

— Какое совпадение! — заулыбался он. — И меня в третьем! А треугольник какой?

— Шестой.

— А у меня восьмой, всего на два дальше. — Кэрд помолчал и сказал: — Может, встретимся позже?

Она склонила голову набок.

— Хочешь поговорить про нас с тобой? Узнать, что же, собственно, случилось?

— И об этом тоже.

— Ты стал какой-то… другой. Лицо, голос, жесты — те же. Но тон, выражение… стали мягче. И есть что-то еще… но что?

Он ответил не сразу. Словно подняли плотную штору в темной комнате, впустив яркий полдень снаружи — и Кэрда ослепило. Время словно сгустилось, и хрононы осели вокруг. Хрононы? Да, частицы времени, вроде фотонов и гравитонов. Странные мысли лезут в голову. Теперь все пойдет быстрее, чем раньше. То, что было бесформенной, якобы бесформенной, массой, выковалось в острый наконечник копья. Кэрд слышал топот ног — они бежали, хотя мгновение назад еще шли.

Кэрд взял себя в руки и преодолел тяжесть, которая одновременно была и легкостью. Вода тяжела, но лишает веса, она рушит дома и уносит их, как пузырьки. Кэрд был тяжелым и легким одновременно.

— Я уже не тот человек, — сказал он.

— Это ко всем нам относится.

— Никто не меняется так, как я.

— Ты был влюблен в меня — так мне казалось. Ты мне этого не говорил. Чувствовал, наверное, что я-то тебя не люблю. А я уже почти полюбила, полюбила бы, если бы…

— Если бы?

— Если бы не ты. Я восхищалась твоим мужеством, твоей решимостью, твоей изворотливостью. Ты уходил от них каждый раз, как горячее масло сквозь пальцы. Еще ты был открытым, приветливым… порой даже чувствительным… ты вызывал симпатию. Но я слишком часто чувствовала, что ты не весь здесь… со мной. Очень многие этого бы просто не заметили. А вот я замечаю сразу. И каждый раз, когда мне казалось, что это уже прошло, оно возвращалось. Отдаление, стена. Сначала мне казалось, что твоему чувству просто недостает глубины. Потом я поняла, что дело не в этом. Ты был где-то в другом месте. Может, ты и сам этого не знал, но я-то знала. Это и решило все. Мне не нужен мужчина, который всегда ходит вокруг меня кругами и порой приближается, но никогда не подходит вплотную.

— Мне кажется, что теперь я мог бы подойти вплотную, даже взять тебя на абордаж. Впрочем, не знаю. Может быть, ты дашь мне шанс?

— Дам. Хотя, наверное, уже поздно. А если не поздно — что ж… два корабля, сцепившись крючьями, порой идут вместе на дно. И вообще абордаж всегда предполагает боевые действия.

— Это только метафора.

— Из них-то вся жизнь и состоит. Мы все метафоры.

— Что это значит?

— Сама не знаю, — засмеялась она.

— Мы проходим по жизни, превращая все в сравнения и метафоры. К реальности как таковой мы никогда не прикасаемся.

— Тебе-то откуда знать? Не так уж ты долго живешь.

— Да, верно. Может быть.

Из какой-то открытой двери до него донеслась музыка. Там крутили то, что в древности называлось рок-н-ролл. Эта запись, найденная при раскопках и датированная 1220 годом Новой Эры, была лишь конечным результатом многих перезаписей. Историки считали, что оригинал относится к 1988 году старой эры. Песня называлась «Долой балласт», а пела ее группа «Нэйкед Рэйган» (голый лучевой пистолет). Этот вид музыки был до сих пор неизвестен, и двадцать ее образчиков, найденных на древней кассете, разошлись повсюду. Соркам и подросткам нравился ее тяжелый ритм и бунтарская лирика, хотя и утратившая во многом свою актуальность. Респектабельным гражданам от этой музыки становилось не по себе, а некоторые отвергали ее напрочь.

Кэрду нравился старинный рок в исполнении «Нэйкед Рэйган». Он пульсировал, как сжатое до отказа сердце космоса перед вселенским взрывом, уничтожая себя, чтобы пересоздать заново.

Теперь, слушая «Балласт», он чувствовал, что хрононы оседают на нем еще гуще. Сквозь них пробилась мысль, что все его «я» были обломками кораблекрушения, выкинутыми наверх штормами, бушевавшими у него внутри — или он полагал, что они там бушуют.

Он еще не завершил цикл, он сам был циклом, готовым вот-вот замкнуться.

Возможно, это желание возникло из глубин из-за внезапной встречи со Сник. Его чувство не подкреплялось никакой объективной информацией.

Тем временем обе экскурсии слились в одну, и гиды стали говорить по очереди.

Группа вошла в самую дальнюю часть хранилища.

— Как вам уже известно по опыту, — сказала инструктор, — мы начинаем с наиболее поздних поступлений и движемся назад к самым ранним. В этом здании содержатся пятьдесят тысяч каменированных, из которых пять тысяч были отобраны в качестве потенциальных кандидатов для строительных работ.

Она бубнила свое, рассказывая им то, что они и так уже знали, но по правилам были обязаны выслушать. Кэрд, шедший в задних рядах, нервно переступал с ноги на ногу и смотрел по сторонам, почти не слушая. По одну сторону от него тянулся ряд каменных пьедесталов, на каждом из которых стояла резная колыбель. В них лежали младенцы, от новорожденных до шестимесячных. Они заинтересовали Кэрда — ведь детская смертность была очень низкой. И все-таки этим невинным созданиям выпал тяжкий жребий умереть так скоро после выхода из материнского чрева. В этом ряду, который тянулся через все хранилище, были одни младенцы. Детей постарше, которых-Кэрд уже видел, ставили вертикально.

Ближайший к Кэрду ребенок, в розовом чепчике, с закрытыми глазами, с телесным гримом на сером личике, как будто спал.

Кэрд подошел к следующему. Этот был в голубом колпачке и тоже выглядел так, точно вот-вот проснется и потребует, чтобы ему дали молока или сменили пеленку.

Кэрда заинтересовало, отчего малыш умер, и он нагнулся, чтобы прочесть табличку на пьедестале.

Он прочел имя.

Хранилище наполнилось светом. Кэрд ослеп от этого жгучего зарева. Он закричал, и тогда с ревом нахлынула тьма, и он почувствовал, что падает. Падает, как перышко, летящее по ветру. Он был почти невесом.

Мертвого окаменелого младенца звали БЕЙКЕР НО УИЛИ.

Он смутно сознавал, что где-то высоко над ним маячит потолок; над ним склонялись чьи-то лица, и голоса пробивались к нему, как сквозь плотный фильтр. Слов он не слышал, но различал вопросительные, сочувственные интонации. Голоса слабели. Цикл замкнулся, положительный полюс сошелся с отрицательным. Шок пронизал Кэрда и выбросил его из реальности времени и места. Его уносило на большой скорости от образов и звуков настоящего. Они ушли совсем, а с ними — всякое представление о них и о времени.

Теперь он испытывал ужас и кричал, хотя не слышал ни звука. Теперь он падал. Нет. Он опускался так быстро, что как будто бы падал. Но он чувствовал… мускулы? скользкую плоть? — гигантского горла вокруг. Что-то поглощало его.

Потом его начали жевать — почему-то после того, как уже переварили. Он двигался не только вниз, но и назад. Потом жевание прекратилось. Он весь распался на куски, и эти куски взрывались. Уничтожаясь, они вспыхивали еще чернее, чем чернота, сквозь которую он летел.

Тишина и тьма стали частью его. Он переварился, перестал быть самостоятельным существом, чем-то отдельным. Он стал частью тишины и тьмы, а они стали частью его. Но нечто огромное и чудовищное толкало его и то, что его окружало, к скале, которую он ощущал, но не видел. Потом звук и свет уничтожили тишину и тьму, и он стал самим собой, избавившись от оболочки, которая, как ему казалось, окружала его, как шар.

Он видел себя на экране, занимавшем всю стену от пола до потолка. Там, впереди и внизу, лежал в кровати Джефферсон Сервантес Кэрд, пяти лет, единственный ребенок доктора Хогана Рондо Кэрда, биохимика и медика, что бы ни означали эти слова, и доктора Элис Ган Сервантес, молекулярного биолога, что бы ни означало это.

Судя по экрану-часам, светящемуся в темноте спальни, он проснулся в 3.12 утра, во вторник. Уснул он вечером прошлого вторника, его перенесли спящим в каменатор и горгонизировали. Ночью его раскаменили и, спящего же, уложили в постель. В этот час отец и мать тоже должны спать. Но ему надо было встать. Хотелось пить и надо было помочиться.

Он вылез из постели, потрогав макушку большого мишки на подушке рядом — чтобы сказать, что скоро вернется, успокоить его. И себя заодно. Он вышел из спальни при слабом свете, идущем из коридора. В коридоре стало чуть светлее при его появлении. Помочившись, Джефф спустил воду из бесшумного бачка, налил в стакан воды и попил. Он шел обратно в спальню и тут услышал, что Бейкер Но Уили тихо зовет его из-за приоткрытой двери в каменаторскую.

Джефф подошел к двери, но в комнату не вошел. Он боялся застывших фигур в цилиндрах, людей, которые были мертвыми и все-таки почему-то живыми. Он и днем-то редко заходил в это царство холода и оцепенения, а в темное время — никогда; только спящим, на руках у отца или матери. Иногда ему снились очень страшные сны, будто он просыпается в своей похожей на гроб коробке и не может выйти, а полумертвые толпятся вокруг, и заглядывают сверху в окошко, и двигают губами, говоря что-то страшное, и показывают, как они съедят его, если он вылезет.

И он в ужасе, потому что не может выйти, а если выйдет, эти люди разорвут его своими каменными пальцами и разжуют каменными зубами.

Джефф рассказывал про свои сны и родителям, и психику. Про Бейкера Но Уили он рассказал только матери, взяв с нее слово, что она никому не скажет. Этого имени она вроде бы психику не назвала, но объяснила сыну, что доктору обязательно надо сказать о его, Джеффа, воображаемых друзьях. Или о миражах сознания, как она иногда их называла.

Джефф подозревал, что мать все-таки нарушила слово и отцу про Уили рассказала. Отец то и дело намекал, что знает это имя. Но ни разу не сознался в этом открыто, а мать отрицала, что сказала отцу.

Мать сама же и предложила это имя, когда Джефф признался ей, что у него появился дружок — он вышел из каменаторской, и надо придумать, как его назвать. Тогда мать еще не очень беспокоили его «миражи», или фантазии. Джефф так и не спросил ее, откуда она взяла это имя и что оно значило для нее, если значило.

Теперь Джефф почти ничего не рассказывал матери. Он чувствовал, что она его предала.

— Твой Бейкер не настоящий, — говорила она. — Ты выдумал его потому, что сам слишком застенчив и всего боишься. Он твой брат-близнец, как ты себе воображаешь, но почему-то больше, сильнее и гораздо храбрее тебя. В твоих фантазиях ты замещаешь им себя.

Джефф не понимал многих слов, которые она говорила, но потом посмотрел их в видеословаре и все выучил. Мать говорила правду. Он был очень тихий и робкий мальчик, и его обижали мальчишки из его класса, мальчики постарше, а иногда и девчонки. Когда его обзывали, дразнили, угрожали побить или били на самом деле, он убегал. Он не любил школу — просто ненавидел ее — и старался как можно больше времени проводить в своей комнате. Там он смотрел разные фильмы — учебные или развлекательные — или играл со своими «воображаемыми» друзьями.

Бейкер, как и все они, был совсем прозрачным, когда только что появился — таким прозрачным, что сквозь него проходил свет. Но потом он стал плотнее и перестал просвечивать. Он стал таким же настоящим, как дети в школе, но был гораздо лучше их. Остальные «миражи» Джеффа постепенно поблекли, и остался один Бейкер.

Бейкер не был фантазией. Джефф был уверен в этом, как в собственном дыхании. Бейкера можно было потрогать — он жил, он дышал.

В чем-то Бейкер был даже реальнее, чем одноклассники Джеффа. С ним было очень весело играть — особенно весело, когда Джефф представлял себе, что его обидчики здесь, у него в комнате, и Бейкер их лупит.

Бейкер измолотил бы их в кровь, если бы Джефф его не останавливал. Бейкер здорово дрался и не боялся никого и ничего.

Теперь Бейкер вышел из каменаторской в коридор. Он был намного выше Джеффа и куда крепче.

Бейкер был почему-то одет по-уличному, а не в пижаму, как Джефф. Он сказал:

— Давай играть, Джефф. Мы можем с тобой делать, что захотим. Можем даже на улицу выйти. Весь дом наш.

Джефф испугался.

— Ты хочешь сказать, что мама с папой ушли?

— Да нет, дурачок. Наши родители просто спят. А мы будем играть, как будто квартира наша и мы можем делать все, что захотим. — Бейкер приложил палец к губам. — Только тихо, чтобы не разбудить папу с мамой.

— Не знаю, — протянул Джефф, хотя сердце у него возбужденно забилось.

— Мы тут и правда можем нашуметь. Давай лучше уйдем потихоньку и поищем приключении. Сейчас на улице мало больших.

— А мониторы?

— А кто их смотрит-то ночью? Ганки и не поглядят на экран, если им кто-нибудь не позвонит или не включится тревога.

— Ну, может быть. Но если мы откроем входную дверь, у папы с мамой включится сигнализация.

— Нет, не включится. Папа и мама не знают, что нам известно кодовое слово, которое ее включает.

— Да, но…

— Зайчишка-трусишка! Девчонка! Бояка!

— Не обзывайся. Ты мой друг, мой брат-близнец. Не смей обзываться. Я этого не люблю.

— А я буду, — ухмыльнулся Бейкер. — Надо же тебя вытащить. Я люблю тебя, но ты не всегда мне нравишься. Тебе надо быть больше похожим на меня. А как же ты таким станешь, если не будешь тренироваться?

— Ну ладно. Только мне сначала надо одеться.

Медленно и неохотно Джефф натянул на себя одежки. Он трясся от страха, но в то же время чувствовал радостное волнение. Неужели он правда это сделает? Будет настоящее приключение. Плохо только, что если его поймают, то накажут, а Бейкера и пальцем не тронут.

Джефф отдал экрану команду притушить свет в коридоре, и они пошли к выходу. Вдруг кто-то из родителей проснется, увидит яркий свет и встанет проверить, в чем дело.

На середине коридора Джефф услышал голоса, ведущие какой-то неразборчивый разговор.

— Не спят! — шепнул Джефф Бейкеру. — Теперь мы не сможем уйти.

— Вот еще! Пошли все равно.

Они тихо двинулись дальше. Джеффу казалось, что его сердце скоро прорвет грудную клетку. Перед приоткрытой дверью родительской спальни Бейкер сказал:

— Давай послушаем. Может, что-нибудь узнаем. Взрослые ведь нам ничего не говорят. Думают, они самые умные и таинственные.

Джефф подошел вслед за Бейкером к двери. В спальне было темно. Папа с мамой разговаривали так тихо, что Джефф почти не разбирал слов. Потом он уловил свое имя. Они говорили о нем.

Он напряг слух, но они говорили уж очень тихо, хотя и неспокойно. Почему они в такой час не спят и говорят о нем? У Джеффа почему-то создалось впечатление, что разговор идет о чем-то, что уже давно их беспокоит и будет беспокоить еще долго. В голосах была грусть и гнев — гнев друг на друга.

Бейкер прошептал Джеффу на ухо, хотя шептать было не обязательно — его слышал один только Джефф:

— Пошли обратно в нашу комнату. Включим аудиомонитор в их спальне и послушаем.

— Это нехорошо. И если нас на этом поймают, то накажут меня, а не тебя.

— Не поймают. Чего ты все время трясешься, как студень?

— А вдруг они велели своей стенке выключить звук? Мы все равно ничего не услышим.

— Как можно знать, пока не попробуешь? Делай то, что я тебе говорю — тогда, может, не будешь такой размазней.

Джефф разозлился.

— Я не такой, как ты говоришь! Не такой! — Он колебался. Ему очень хотелось узнать, что говорят о нем родители. — Ладно, я это сделаю. Но если нас поймают, никогда больше не буду играть с тобой!

— Ну да. А с кем же ты будешь играть? Так и будешь сидеть один. Ничего из тебя не выйдет, так и останешься боякой, если выгонишь меня. Лучше я возьму и выгоню тебя. Уж очень ты противный.

Идя обратно по коридору, Джефф вспоминал, не сделал ли он чего-то очень плохого, сам не зная об этом. По его разумению, он был хорошим. Он ничем не огорчал родителей — вот только был несмелый, не хотел драться с мальчишками, боясь, что его побьют, и не мог связать двух слов, когда его вызывали отвечать. Но с этим он ничего не мог поделать — нельзя же сердиться на него за это.

Только кто их знает, родителей. Их любой пустяк может расстроить. В их правилах часто нет никакого смысла. А их объяснения — когда они берут на себя труд что-то объяснять — для них, может, и хороши, а для Джеффа сплошная дурь. Иногда Джеффу казалось, что во взрослых не больше человеческого, чем в тех космических пришельцах, которых показывают по телевизору.

Впрочем, ему казалось, что и ребята в школе — тоже не люди, не земляне.

Джефф с Бейкером вернулись к себе и сели рядом на диване. Джефф сказал:

— А вдруг они включат мой монитор, чтобы посмотреть, как я тут?

— Зачем им это?

С сердцем, забившимся еще сильнее, Джефф активировал голосом аудиомонитор в спальне родителей и прибавил громкость. Видео он включать не хотел. Если его застанут за этим, то накажут вдвойне. И потом, у них в комнате темно и он их все равно не увидит. А может, они включили свет и занимаются этим самым?

Он поделился своей мыслью с Бейкером. Тот фыркнул:

— Что-то непохоже, чтобы они были настроены на любовь.

— Нет, нельзя ему об этом говорить, — сказала мать. — Мы не должны. Такой шок повлияет на всю его жизнь.

Крепким нашего мальчика не назовешь, он чувствителен, даже слишком. И что будет, если мы ему скажем, а он скажет кому-то еще? Тогда мы попадем в большую беду, сам знаешь.

— Знаю, знаю. Не такой я дурак, каким ты меня считаешь. Мы ничего ему не расскажем, пока он не подрастет настолько, чтобы понимать, что болтать об этом нельзя.

— Да зачем вообще говорить? Ему вовсе не нужно об этом знать. Это не сделает его ни лучше, ни счастливее.

— Правда есть правда.

— Черт бы побрал тебя и твою правду! Тут речь не о науке. Мы говорим о нашем сыне, о его чувствах. При чем тут правда? Незачем ему знать, что мы лгали ему для его же блага и уж точно для своего. Люди постоянно лгут друг другу. Да, иногда нужно сказать правду, но людям нужна именно ложь. А Джеффу нужна именно эта ложь.

— Нет. Правда должна торжествовать. Но сказать её следует осторожно, в нужное время и при нужных обстоятельствах.

«Что сказать, что? — спрашивал себя Джефф. Сердце у него разрывалось на части, он потел и весь дрожал. — Что?»

Из телефильмов он знал, что бездетные пары иногда усыновляют детей. А быть приемным ребенком почему-то — он не совсем понимал почему — опасно. Или стыдно. Чего-то тут следовало остерегаться, хотя актеры и говорили, что любовь решает все. Не моя плоть и кровь! Так сказал кто-то в фильме.

— Давай оставим это и поспим немного, Бога ради! — сказал отец. — У меня завтра трудный день, серия финальных испытаний «Экса». А у тебя встреча с членом комитета молекулярных исследований, и…

— У тебя всегда предлог найдется. Сделай милость, давай закончим этот разговор сейчас и придем к какому-то разумному решению! Терпеть не могу откладывать на потом и не вижу причин откладывать.

— К разумному, — саркастически повторил отец. — То есть к твоему. Почему нельзя подождать? Даже если мы решим сказать ему, сейчас это все равно невозможно. Пройдут годы, пока это станет возможным. Так почему бы не подождать того времени? Когда ему будет восемнадцать и ему можно будет сказать заодно и об иммерах?

— Ты же знаешь, какая я. Мне нужно знать сразу. Промедление сводит меня с ума. Ты прав в том, что сейчас ему ничего говорить нельзя. Но я годами не буду спать по ночам, если мы не решим этого сейчас.

— Невротичка.

— Я по крайней мере этого не скрываю.

— На что ты намекаешь?

Они продолжали ругаться, и Джефф не все понимал из их разговора. Потом они успокоились, хотя каждый остался при своем. Они говорили и о других вещах, но все время возвращались к предмету своего спора. Джефф начал складывать одно с другим и понимать, о чем они спорят, не давая ему спать. Или ему казалось, что он понимает. Его пятилетний разум просто не в силах был охватить некоторые их фразы.

Сначала смысл едва просачивался, потом забил струйкой, а потом плотина прорвалась, и в брешь хлынул ревущий поток.

Он — Джефф Второй, а был еще Джефф Первый.

Джефф Первый был их ребенок, и родился он в день, который Джефф Второй считал своим днем рождения.

Джефф Первый умер, когда ему было два месяца.

Никто из родителей так и не сказал, кто или что послужило причиной смерти ребенка. У Джеффа Второго, когда он вслушивался в слова и интонации, сложилось впечатление, что в этом была повинна мать. Произошел какой-то несчастный случай, ребенок получил мозговую травму и через несколько минут умер.

Матери было тогда сорок пять сублет. Родители долго тянули с ребенком, слишком увлеченные своей работой и светской жизнью. Так сказала мать, и голос у нее при этом был очень злой. Потом, поскольку она стала слишком стара для деторождения, а ее замороженные яйцеклетки погибли при пожаре, они решили, что это их последний шанс. И Джефф Первый, здоровый малыш, явился на свет путем кесарева сечения. Ему суждено было стать первым и последним ребенком доктора Кэрда и доктора Сервантес. Хотя парам с таким профессиональным уровнем и такими отличными генами, как у них, разрешалось иметь двух детей, мать не получила бы больше разрешения из-за возраста. Ей и на этот раз дали согласие только потому, что оба доктора использовали свои связи в высших кругах. Лицензию на второго ребенка ей никогда бы не выдали.

Джефферсон Кэрд, видевший себя и Бейкера Но Уили на экране своего сознания, понимал все. В пять лет он, конечно, не имел никакого понятия об этой процедуре. Не знал он тогда и об иммерах. Теперь-то он понимал, почему его мать не могла сказать властям, что, хотя официально ей сорок пять, ее физиологический возраст всего тридцать два года.

Она стала иммером в семнадцать лет, и тогда же ей ввели ФЗС.

Итак, ребенок, Джефф Первый, умер. Каменировав его тельце, родители сначала собрались вызвать «скорую» и органиков, хотя и знали, что помочь ему уже нельзя. Потом у доктора Кэрда возникла одна мысль. Ведь они с женой очень хотели иметь ребенка — так им, по крайней мере, тогда казалось.

Отец раскаменил ребенка и взял у него кусочек кожи, который потом каменировал. О смерти сообщать не стали. С помощью тайной иммерской организации Кэрд и Сервантес поместили окаменелое тельце Джеффа Первого в нью-джерсийское хранилище. Чтобы осуществить это, иммеры ввели ложную информацию в банки данных.

Джефф Первый, именуемый теперь Бейкер Но Уили, занял место в тихих недвижных рядах хранилища близ Хобокена.

Его клон был выращен в лаборатории доктора Кэрда, но только сам доктор знал, что это клон. Он подготовил фальшивую документацию о мнимом эксперименте, его результатах и о последующем уничтожении искусственного тела. Джеффа Второго тайно перевезли домой, и он занял место Джеффа Первого. Отец произвел операцию, сделав ему искусственный пупок. Малочисленные друзья, видевшие первого ребенка, не заметили легкой разницы в возрасте.

— Господи, и что меня толкнуло сказать ему, чтобы он назвал своего воображаемого дружка Бейкер Но Уили! — рыдала мать. — Ну зачем я это сделала? Он попросил меня придумать имя, и оно вылетело. Я в тот же миг поняла, что допустила ошибку. Теперь, когда он произносит это имя и даже когда не произносит, я думаю о нашем малыше, который лежит там…

— У нас есть Джефф.

— Знаю, знаю. Я люблю его. Но клон — не то же самое, что донор. У них разный опыт. Клон никогда не будет точно таким же, хотя и сделан по тому же генетическому чертежу. Это отдельный, другой человек.

— Мы оба это знаем. Незачем сызнова повторять.

— Повторять! — вскричала она. — Но это же жизнь, это реальность. Это причиняет боль.

— Твое состояние не внушает мне доверия.

— Ты хочешь сказать, мне надо полечиться? Прыснут на меня чуточку ТП, и все выйдет наружу. Сам знаешь.

— Возможно, мы совершили ошибку, — сказал доктор Кэрд.

— Нет! Нет! Я люблю Джеффа, и ты тоже. Но…

— Эй, Джефф! — сказал Бейкер Но Уили.

— Чего? — Джефф оцепенел, не в силах двинуться — мысли еле ползли, как лава с пологого склона, но очень, очень холодная лава.

Бейкер встал перед ним, мрачный, но такой сильный и смелый. Джеффу хотелось кричать и плакать, но он не мог. А Бейкер, похоже, совсем не страдал.

— Нам остается только одно, — сказал он.

— Что?

— Давай поиграем, как будто это я — настоящий, а ты — это я.

Свет на экране начал меркнуть. В миг перед тем, как тьма совсем вытеснила свет, Джефф увидел, как Джефф Первый и Бейкер Но Уили обнялись и слились воедино. Как будто Бейкер был Т-клеткой и поглотил Джеффа Первого, став и тем и другим.

С последним проблеском света Джефф подумал: значит, я лгал, когда мой детский психик применял ко мне ТП. Я так ничего и не рассказал ему об этом. Или это было так глубоко похоронено во мне, что даже ТП не смог откопать.

Глава 36

— Это пятилетний мальчик в теле взрослого мужчины, — сказала Сник.

Она видела Джефферсона Кэрда на экране. Он играл с большим игрушечным мишкой, разговаривал с ним, а порой обращался к кому-то невидимому. Дети в огромной игровой комнате привыкли к нему и иногда принимали его в свои игры. Но все-таки они не знали, как с ним обращаться, и вряд ли могли это преодолеть. Хотя им сказали, что он не умственно отсталый, они продолжали видеть в нем чужака. Детям велели не дразнить его, но некоторые не могли удержаться. И за Джеффом нужен был глаз да глаз. Пятилетний мальчик с силой и массой взрослого может быть опасен для малых детей.

— Придется отказаться от этого необычного эксперимента, — сказал психик.

— Но нельзя же его изолировать, — возразила Сник. — Иначе он не будет нормально развиваться. Что вы намерены с ним делать?

— Не знаю пока. Случай уникальный. Такого еще никогда не бывало.

— Но не собираетесь же вы его каменировать? И отправить в хранилище до разработки подходящих методов лечения? Если такие вообще будут разработаны.

— Нет. Уж слишком интересную задачу он собой представляет. Со временем мы сами разработаем такие методы. Я и мои коллеги не хотели бы лишиться возможности работать с ним.

— И только-то?

— Поймите меня правильно. Я, разумеется, смотрю на него как на человека, которому нужно помочь, не только как на объект эксперимента. Никакого холодного, отстраненного отношения. Он не букашка, а я не энтомолог.

Сник смотрела, как Кэрд, прижав своего мишку к груди и покачивая его, говорит с мальчиком, которого больше никто не видит. Она настроила усилитель, чтобы лучше слышать его густой баритон.

— Вот нам что теперь надо сделать, Джефф…

— Джефф? — сказала Сник. — А он кто же?

— Не знаю, — покачал головой психик. — Тут какая-то загадка. Здесь дело не во втором «я». Я просто не знаю… пока.

— Он снова ушел.

— Что? А, понимаю. От себя.

— Да, — сказала она, хотя имела в виду, что Кэрд опять оставил правительство с носом. И взглянула на экран-часы. — Мне пора на работу. Но время от времени я буду его навещать. Еще раз спасибо, что позволили мне прийти.

— Вы его любили?

— Он единственный мужчина, с которым я могла бы долго выдержать.

— Не отчаивайтесь. Он вырастет в нормального взрослого человека…

— Которым он никогда не был.

— Но он может им стать. А возможно, взрослое начало в нем опять возобладает.

— Чье начало?

Психик с улыбкой вскинул брови:

— Кто знает?

Перед тем как выйти, Сник в последний раз взглянула на Джеффа Кэрда с его мишкой. И ей вспомнилось, как он бредил, упав на пол в хранилище. В потоке бессвязных слов она разобрала только две фразы:

«Миру одного дня приходит конец. И мне тоже».

Глава 37

Прошло двадцать пять лет с начала Перехода, двадцать пять раз Земля обернулась вокруг Солнца. Деление времени на объективное и субъективное было отменено еще десять лет назад. Календарь Новой Эры с тринадцатью месяцами в году пока сохранялся, но люди жили по нему горизонтально, а не вертикально, как раньше. И дни рождения отмечались раз в год, а не раз в семь лет.

Появилось много новых городов — строительство одних завершилось еще пятнадцать лет назад, других — всего пять.

Ариэль Кэрдсдотер ошиблась в своем прогнозе относительно всемирной кровавой революции, которая должна была сместить старое правительство и утвердить новую власть. Кое-где действительно вспыхнули восстания, но с ними расправились быстро и достаточно жестоко. В целом человечество, хотя и испытывало значительные лишения, покорилось своей участи. Большинство удовлетворилось тем, что принесла миру «революция». Во-первых, был положен конец режиму Новой Эры; во-вторых, каждому жителю Земли, Луны и марсианских колоний сделали инъекцию ФЗС — фактора, замедляющего старение. И, наконец, узаконили и сделали общественно доступным препарат анти-ТП. Люди вновь обрели свою извечную способность лгать.

Одним из требований революционеров было постоянное наблюдение за всеми уровнями правительства с помощью мониторов. Это помогло бы обнаружить коррупцию и пресечь дальнейшее ее развитие. Кое-какие мелкие реформы в этом плане действительно произошли, но практика пристального наблюдения за чиновниками с правом комитетов мониторинга снимать их с должности так и не была введена. Отдельные группы граждан время от времени еще требовали ее ввести, но из этого ничего не вышло.

Хотя члены Совета Мира и губернаторы провинций избирались путем всеобщего голосования, кандидатов на эти посты выдвигал Совет Мира.

Правительство по-прежнему вело постоянную слежку за населением, твердя, что это делается для общего блага, и ни массовые демонстрации, ни многочисленные петиции не изменили положения вещей.

Супругам разрешалось иметь не больше двух детей, хотя некоторое количество граждан упорно боролось за расширение предела до трех. Небольшая часть населения продолжала выступать за разрешение верующим строить себе церкви, синагоги, мечети и храмы и за отмену закона, запрещающего прием верующих на государственную службу.

Пантея Пао Сник, перебирая в уме достигнутое и проигранное, думала о Джеффе Кэрде. Будь Кэрд прежним, говорила она себе, он определенно продолжил бы борьбу, добиваясь полного торжества революции.

За двадцать пять лет, прошедших с начала Перехода, Пантея Сник сменила семь профессий и четыре города: Трентон, Нью-Джерси, Спрингфилд, Иллинойс — и теперь жила в Денвере, штат Скалистые Горы. В начале Перехода ей было тридцать сублет, теперь стало двести пятьдесят облет. Но физиологический возраст, проставленный в ее удостоверении, равнялся тридцати трем с половиной годам.

Последние семь лет она работала координатором-плановиком в Департаменте Реконструкции, что было связано с частыми командировками и работой в поле. Но теперь ей все больше времени приходилось проводить в конторе. Ей, человеку действия, с каждым днем становилось все труднее это терпеть. Поскольку свободного времени теперь стало больше, она постоянно просматривала списки вакансий — и в офисе, и дома. Наиболее привлекательным представлялся ей проект лесопосадок на Центрально-Сибирской возвышенности. Больше всего ей, конечно, хотелось бы работать в Органическом департаменте, и она всегда смотрела, кто туда требуется, хотя и знала, что доступ в органики ей наглухо закрыт.

Поэтому визит генерала Энтони Вик Хорн, члена верховного штаба Североамериканского Министерства внутренних дел, крайне удивил Сник. Начать с того, что Хорн не договаривалась о встрече с ней по телесвязи. Однажды рано утром она просто явилась в офис, пронеслась мимо секретарши, не отвечая на ее вопросы, и вошла в кабинет Сник. Сник не стала протестовать по поводу подобного нарушения протокола — ведь ее посетительница была органиком высокого ранга. Это явствовало из эполет, нашивок и значков на ее зеленом платье. В первый момент Сник даже подумала, что эта женщина пришла ее арестовать. Но в таком случае генералу достаточно было бы прислать за Сник офицеров или просто позвонить ей и приказать явиться в участок.

Энтони Вик Хорн была очень высокой, пышной женщиной. Ее талия отличалась удивительной тонкостью, хотя, возможно, такое впечатление создавалось из-за внушительных объемов груди и бедер. Сник подумалось, что Хорн нельзя описать иначе, чем избитым выражением «роскошная женщина». При этом весь ее облик излучал силу, а голос был для женщины необычайно низким.

Подойдя к самому столу, за которым сидела миниатюрная Сник, Хорн сложила руки у груди и слегка поклонилась.

— Детектив-генерал Энтони Вик Хорн! — пророкотала она. — Сидите, сидите!

Сник послушно осталась сидеть на стуле, спросив:

— Полагаю, мне представляться нет необходимости?

— Разумеется! — Хорн осталась стоять, хотя Сник предложила ей стул. — Я пришла к вам лично, поскольку мое руководство считает, что телесвязью лучше не пользоваться. Решено было, что это задание должен выполнить офицер высокого ранга, поэтому выбрали меня. Надеюсь, вы простите мне то, что я распорядилась отключить здесь все стенные экраны и очистить ваш кабинет от «жучков».

Сник покосилась на мертвенно-серые стены и пожала плечами, ничего не сказав в ответ. Она ждала, когда Хорн скажет ей о цели своего визита. Та улыбнулась, показав крупные белые зубы.

— В вашем досье указано, что вы неразговорчивы.

Сник опять-таки не сочла нужным ответить.

— Из записей, сделанных во время вашего пребывания в реабоцентре, видно также, что вы были крайне разочарованы и подавлены тем, что больше не сможете работать органиком.

— Тогда вы должны также знать, что подавлена я была в основном тем, как несправедливо со мной поступили. Это было подло. Я говорила это тогда, говорю и теперь. Правительство обошлось со мной подло. Я была образцовым офицером, и меня предали как раз те, кому я верно служила. Что бы вы стали делать, если бы с вами так поступили?

— Возненавидела бы всех ганков до единого. Даже не сомневаюсь. Мне ведь никто не приказывал передать вам предложение нашего департамента. Я сама вызвалась, услышав, что это намечено сделать. Я вам очень сочувствую. С вами действительно обошлись хуже некуда. Очевидно, теперь в департаменте это осознали и хотят исправить содеянное.

— Исправить? После такого срока?

— Хорошо, что вообще собрались, — пожала пышными плечами Хорн. — Я уполномочена предложить вам восстановиться на службе с повышением — вам присвоят звание полковника. Все данные о вашей революционной деятельности и о вашей незаконной горгонизации будут стерты из вашего досье. Из органического банка данных мы их стереть не можем, но к ним будут иметь доступ лишь лица самого высокого ранга и лишь в случае крайней необходимости.

— Минуточку, — вскинула руку Сник. — А почему мне все это предлагают?

— Буду откровенна. Я не все знаю об этом деле, не знаю и всех «почему». Будто бы потому, что ваш послужной список рекомендует вас как очень компетентного офицера, более того — как выдающегося детектива. Кроме того, будучи революционеркой, вы проявили недюжинную изобретательность и агрессивность…

— Я никогда не была революционеркой по-настоящему. Я сделалась ею, потому что меня к этому вынудили.

— Нам это известно. Об этом сообщал психик, проводивший реабилитацию.

— Будет ли мое восстановление предано гласности? — сузила глаза Сник. — Или все останется в рамках департамента?

— Я как раз к этому подхожу, — с легким раздражением ответила Хорн. — Никакой огласки не будет. Сочли за лучшее не подымать этого дела. Но в департаменте вы никаких трудностей не встретите.

— Я хочу, чтобы мое возвращение стало гласным.

Хорн села и вздохнула, точно поняв, что разговор будет дольше, чем она ожидала. Сник продолжала:

— Я хочу, чтобы люди, имевшие непосредственное отношение к моей горгонизации, понесли наказание. Я хочу, чтобы об этом объявили в новостях и записали это на справочные кассеты.

— Бог мой! В вашем досье сказано, что нахальства у вас, как у обезьяны, защищенной тройной броней, и это явно не преувеличение! Вам предлагают то, чего вы так жаждали все эти годы, а вы еще чего-то требуете!

— Я думала, вы поймете меня. А вы, похоже, не поняли. Я повторяю. Я хочу, чтобы виновные понесли наказание, хочу, чтобы департамент публично признал свою вину и чтобы правительство передо мной извинилось.

— Не забывайте, что парадом командуете не вы.

— Как сказать. Мне сдается, что я, хотя не знаю пока почему.

— Еще и упряма к тому же. Хорошо. Я вправе пойти на некоторые уступки. Если я в чем-то скажу вам «да», руководство меня поддержит. Однако вы должны знать… можно мне звать вас Тея? — что в истории с вашим каменированием повинен Дэвид Ананда, он же Гилберт Иммерман. Его давно нет в живых, как и тех, кто выполнял его приказ. Все они умерли или каменированы.

— Если это правда…

— Это правда, Тея.

— …я все-таки хочу, чтобы этот заговор был раскрыт публично.

Хорн слегка нахмурилась и сказала:

— Хорошо.

— Откуда этот внезапный интерес ко мне? Правительство не знает такого понятия, как совесть, и делает только то, что вынуждено сделать, — или то, что нужно для его пользы.

— Я когда-то служила вместе с Джефферсоном Кэрдом, — сказала Хорн. — Мы оба жили во вторнике, и я была генеральным комиссаром Манхэттена.

— Это что, ответ на мой вопрос?

— Мы хотим, чтобы вы отыскали Кэрда.

Эти слова поразили Сник, но она не подала виду.

— Я не знала, что он пропал.

— Еще три года назад. — Хорн перегнулась через стол, глядя Сник прямо в глаза. — Он разыскивается не как преступник — пока, во всяком случае. Вот уже три года, как его удостоверением никто не пользуется. Это еще не преступление, но все-таки нарушение закона, если гражданин переезжает куда-то и не извещает власти куда. Он жил в Колорадо-Спрингс и изучал электронику в Университете Скалистых Гор. Получил степень магистра и записался на четырехгодичную программу подготовки докторской диссертации. За день до начала занятий он вдруг исчез. В тот день была сильная гроза. Очевидно, он воспользовался ею, чтобы избежать спутниковой слежки.

— Джефф, — задумчиво сказала Сник. — Я понятия не имела, чем он занимается. Следила за его развитием лет шесть-семь, а потом переехала. Какое-то время о нем еще изредка сообщали в новостях. Потом, когда тема утратила интерес, это прекратилось. Насколько я слышала в последний раз, дела у него шли хорошо, хотя он по-прежнему ничего не помнил о себе до пяти лет и не помнил своих прежних «я».

— Департамент, естественно, внимательно наблюдал за ним.

— Естественно. Как и за мной.

Хорн снова откинулась назад.

— Нам хотелось бы найти его и выяснить, чем он занимается. Как я уже говорила, ничего преступного он пока не совершил. Однако было кое-что… вводы ложных данных, неполадки в спутниковой системе, и мы подозреваем…

— …что тут замешан Джефф?

— Да.

— Но доказательств у вас нет?

— Нет. Но его все равно надо найти, как пропавшего без вести.

Сердце Сник забилось быстрее, и какой-то восторженный жар пробежал по ней. Ей снова предстоит охота.

Но дичь-то — Кэрд. Что она будет делать, если найдет-таки его?

Хорн, словно читая ее мысли, сказала:

— Вам не придется его арестовывать. Нам известно, как вы к нему относились. Просто сообщите нам, когда разыщете его, где он находится. Но если вы сочтете своим долгом задержать его, сделайте это.

— Меня это удивляет. Мой долг — арестовать любого преступника, какие бы отношения меня с ним ни связывали.

— Это особое задание, и выполнять его нужно будет осторожно. Если он виновен только в том, что не сообщил о своем местопребывании, ему просто назначат штраф, или направят на шесть месяцев в трудовой резерв, или и то и другое. Но если он занимается или занимался преступной деятельностью, его арестуют и отдадут под суд. И в той, и в другой ситуации никакой огласки не будет. По правде сказать, департамент не желает ворошить старое или снова делать из него мученика.

— Вы, видимо, полагаете, что более вероятен второй вариант. Это достаточно серьезно.

— Он невиновен, пока его вина не доказана, — пожала плечами Хорн. — Если не считать, что он не сообщил о переезде, конечно.

— А если кто-то убил его и спрятал труп?

— О, мы учитываем все. Но эта вероятность не на первых местах.

— Я сделаю это! — сказала Сник. — Если, конечно, мои условия будут выполнены.

— Будут. Вас полностью реабилитируют. Ваше дело получит огласку, вас восстановят в департаменте и присвоят вам новое звание. Вы получите карт-бланш, и любая помощь вам будет обеспечена. Да, забыла сказать! Вы получите также весь заработок, который получали бы, оставаясь на службе. Он будет начисляться с оклада детектива-капитана, поскольку вы были в этом звании, когда вас каменировали. Сумма получится довольно крупная.

Взятку мне дают, подумала Сник. Этого они могли бы и не делать. Должна быть еще какая-то причина, по которой мне поручают эту работу, кроме той, что я хороший специалист. Но она действительно знала Кэрда лучше, чем кто-либо другой, гораздо лучше, и это могло помочь в его розыске. Возможно, ее решили пригласить отчасти поэтому.

Ирония судьбы. Она начала свой длинный путь, пытаясь поймать Кэрда, вместо этого убежала с ним, а теперь снова его ловит. Положительный полюс вот-вот сомкнется с отрицательным — если сомкнется.

Хорн и Сник еще минут пятнадцать обговаривали детали, затем Хорн поднялась.

— Звоните мне, если вам что-то понадобится. Связь будете держать только со мной. А пока я с вами прощаюсь. — Она откланялась и пошла было к двери, но вернулась. — Еще одна мелочь, которая может кое-что значить. Когда Кэрд жил в Колорадо-Спрингс, у него на стене висела ваша фотография в рамке. Уходя, он взял ее с собой.

Сник не настолько была уверена в себе, чтобы ответить. Горло перехватило, и в груди стало горячо.

— Это имеет какое-то значение? — спросила Хорн.

— Кто знает, — проглотив слюну, сказала Сник. — Я смогу это выяснить, только когда найду его, верно?

— Верно. — Хорн улыбнулась и ушла совсем.

Пантея Сник прошла обязательную двухмесячную переподготовку в органической академии и месячную практику. После этого ей дали обещанное звание полковника. Все это время она просматривала кассеты, присланные ей Хорн. Все они показывали жизнь Кэрда, насколько она была известна Органическому департаменту, включая тот период, когда Кэрд, по выражению психиков, «регрессировал в инфантилизм». Его поведение с тех пор было образцовым. Он был настолько безупречным гражданином до самого своего исчезновения, что ганки даже находили это подозрительным.

Во время проживания Кэрда в Колорадо-Спрингс было отмечено шесть случаев ввода фальшивой информации в банки этого города и Лас-Вегаса. В этом подозревали Кэрда, но доказательств найти не смогли.

Однако органиков очень огорчил тот факт, что преступник, кто бы он ни был, пробрался сквозь систему безопасности, считавшуюся абсолютно непреодолимой.

Гораздо более серьезным событием было одновременное отключение всех спутников-мониторов над районом Скалистых Гор. Спутники не отвечали на сигналы наземных станций и поэтому не могли произвести самоналадку. Пришлось высылать космические аппараты с инженерным персоналом, чтобы устранить неисправность. Инженеры включили спутники снова, но причину отключения обнаружить не смогли. Ясно было одно: неисправность вызвал какой-то сигнал, посланный из района Скалистых Гор. Ганки наводнили эту территорию, как муравьи, почуявшие сладкое. За неизвестным охотились еще усиленнее, чем за Кэрдом, когда тот бежал из Колорадо-Спрингс (если он действительно покинул город, подумала Сник).

Эти розыски продолжались до сих пор, но больше для порядка — разве что высылали порой внеплановый пеший или воздушный патруль.

После инцидента со спутниками ничего примечательного больше не случалось.

Сник считала, что Кэрд, или кто там все это проделал, просто пробовал себя в электронике. Попробовал и убедился, что его методы надежны и выследить его невозможно.

Ведь в розыске использовались сенсоры всех типов: визуальные, инфракрасные, ультрафиолетовые, звуковые и осязательные. Зная, что преступник может скрываться в пещерах, органики проверили магнитометрические карты всего района. Ни одна ямка на огромной территории не осталась без внимания. Пещеры, не имеющие выхода, проверялись особо с целью убедиться, не были ли они замурованы намеренно, ради маскировки. Поиск продолжался долго, стоил дорого, но в результате лишь было поймано несколько беглых, ни один из которых не мог отвечать за ввод фальшивых данных или за отключение спутников.

И все-таки Сник считала, что Кэрд прячется где-то там, в дикой местности. Однажды ночью она проснулась, услышав рядом мужской голос. Но это был только сон, и слышала она только голос, не слова.

Вся дрожа, она села на край постели, и в голове у нее вспыхнула мысль, яркая, как новенькое удостоверение. Сосредоточенно обдумав ее, Сник снова залезла под одеяло и через две минуты уснула. Назавтра она попросила передать на свой экран последнюю магнитометрическую съемку центральной части Скалистых Гор. Карта была десятилетней давности и входила в число тех, которыми пользовались ганки в своем поиске. Предыдущая съемка производилась двадцать лет назад. Сник запросила и ее и сравнила обе карты.

Компьютер тут же выявил единственное расхождение между ними. На новой карте недоставало пещерного комплекса горы Облачный Пик. Гора эта входила в хребет Вигхорн и была самой высокой в том районе, некогда известном как Вайоминг.

Сник тихо засмеялась.

Кэрд ухитрился стереть этот комплекс с новейшей карты.

И ганки, полагаясь на нее, не проверили ту гору.

— Все тот же трюкач! — сказала Сник.

Глава 38

Для начала нужно было удостовериться, не вживили ли ей микропередатчик. То, что закон разрешал проделывать такое только с приговоренными, ганков бы не остановило. Хотя Сник считалась полностью реабилитированной с точки зрения психиков и была восстановлена в Органическом департаменте с оповещением об этом общественности, вряд ли департамент доверял ей целиком.

С другой стороны, она ганк-ветеран, и им следовало бы знать, что рано или поздно она проверит, нет ли в ней передатчика.

Но ганки, зная, что она это знает, могли сделать ставку на то, что она сочтет подобную вероятность ничтожно малой. Они могли войти к ней в квартиру, пока она спит, впрыснуть ей наркоз и поместить аппарат под кожу. А рану покрыть искусственной эпидермой.

Сник должна была знать наверняка, есть в ней «жучок» или нет. Она отправилась в органический госпиталь, и там ей сделали сканирование. Ее ничуть не удивило, когда обнаружились целых два микропередатчика: один в левом предплечье, другой под кожей на затылке.

Об этом осмотре доложат, конечно, генералу Хорн. И Хорн приготовится к взрыву праведного негодования и к тому, что Сник подаст в суд на Органический департамент. У Хорн возникнет опасение за свою карьеру. Но Сник промолчит, к большому облегчению Хорн — пусть та поверит, что Сник это все равно. Если честно, почему Сник должна возмущаться? Сигналы позволят найти ее, если она окажется в критической, ситуации и ей понадобится помощь коллег.

Хорн может также подумать, что Сник не хочет поднимать скандал. Сник было наплевать, что там Хорн подумает. Главное было провериться на «жучки».

Ознакомившись с долгосрочным прогнозом погоды (который был не намного правдивее тех, что составлялись две тысячи лет назад, несмотря на все успехи метеорологии), Сник составила план и начала ждать — более или менее терпеливо. Дождь с грозой обрушился на Скалистые Горы на два дня позже, чем было предсказано. Вечером в темноте над Колорадо-Спрингс неслись клубящиеся тучи, ветер гнул деревья, и молния превращала небо в электрический хаос. Сник забралась в аэромобиль, который реквизировала загодя, набив его разным горным снаряжением. Машина поднялась в воющий грохочущий мрак — несмотря на запрет воздушной диспетчерской службы, никому не разрешавшей взлет.

Сник намазала густой металлической пастой помеченные несмываемыми чернилами места на руке и затылке. И отключила автоматический передатчик в хвосте мобиля.

С трудом ведя качающуюся машину, которая боролась с боковым ветром, едва удерживаясь в пятидесяти футах над верхушками деревьев и редкими прогалами, жмурясь от слепящих разрядов молний, не отрывая глаз от приборов и особенно от топографического экрана, Сник добралась до Облачного Пика за семь часов. Заранее запрограммированный автоштурман привел ее ко входу в комплекс пещер, смутно различимому в свете фар. Мобиль прошел сквозь неровную арку в крутом каменистом склоне. Ветер бросил корму вправо, заставив ее чиркнуть о скалу. В двенадцати футах от входа Сник посадила мобиль.

Фары освещали каверну шириной около двадцати футов и высотой около тридцати. Дальше виднелся вход в туннель, который несколько футов шел прямо, а потом загибался и исчезал из виду. Для мобиля туннель был недостаточно широк. Сник вышла и, светя себе фонариком, пошла по туннелю. Неровный свод шел в двух-трех футах над ее головой, и ход порой был так узок, что едва проходили плечи. Вскоре она оказалась на распутье. Отверстие справа было достаточно широким, чтобы пролезть, не стукнувшись головой и не обдирая бока. Ход от него уходил куда-то во тьму. Отверстие слева было поуже, но тоже проходимое, и, кажется, выводило к расширению пещеры.

В обоих этих туннелях могли быть ловушки, но Сник все же исследовала их. Оба упирались в каменную осыпь — если они и продолжались за этим завалом, дальше хода не было.

Значит, вход или входы в другие пещеры где-то в другом месте — если Кэрд действительно здесь, в этой горе.

Остаток ночи Сник провела в спальном мешке, надув матрас. Наручный будильник поднял ее за час до рассвета. Дождь все еще шел, но гроза миновала, и ветер стал не таким сильным. Поев, Сник вылетела на мобиле в лес, упаковав в рюкзак воду, пищу и прочие необходимые вещи. Взобравшись на сосну до половины ее высоты, она выбрала относительно удобный насест и привязала себя к нему. Так она провела шесть нелегких часов — но не зря ведь она была ветераном по части долгих, нудных и неудобных засад.

Без шести минут десять она увидела в бинокль какое-то движение в кустах. Это было не в первый раз. Ее внимание уже привлекали два оленя, лисица и медведь. Но теперь шевелился ковер сосновых игл, устилающий землю, под двумя деревьями, которые сплелись ветвями.

Она так и полагала, что прорытый Кэрдом туннель должен выводить куда-то в лес, не слишком далеко от горы — примерно в этом месте.

Поднялась крышка люка с приклеенными сверху иглами и ветками. Ветви деревьев мешали Сник видеть, но она все же разглядела мужскую голову, показавшуюся из люка. Мужчина осторожно осматривался. Люк, возможно, был снабжен сенсорами, реагирующими на чужое присутствие. Но ведь мог быть кто-то и вне сферы их действия. Уверившись, что поблизости никого нет, мужчина вылез и стал закрывать замаскированный люк. Сник тем временем отвязалась от ствола и начала спускаться.

Через две минуты она зашла за спину мужчине, на котором был маскировочный костюм и шлем. В руках он держал лазерную винтовку, снабженную параболическим детектором звука. За спиной висел небольшой цилиндр, соединенный шлангом с цилиндром поменьше, открытым с одного конца. Это определенно был нюхач, улавливающий запах дичи. Человек, как видно, вознамерился добыть оленины Кэрду на обед.

— Стоять! — сказала Сник.

Мужчина замер. Повинуясь ее следующей команде, он положил на землю ружье и медленно отошел на несколько футов. Подняв винтовку, Сник велела ему повернуться. Он подчинился, сцепив руки на затылке, — глаза его слегка округлились, но лицо осталось невозмутимым.

— Не вздумай вытаскивать нож, который у тебя за воротом куртки, — сказала Сник. — Я не собираюсь тебя арестовывать. Меня зовут Пантея Пао Сник. Знакомо тебе это имя?

— Я вас узнал, — улыбнулся мужчина. — Я Шербан Ши Мейсон.

— Проводи меня к своему вожаку. — Она не сдержала улыбки, а Мейсон расхохотался. — Я не причиню вреда ни тебе, ни кому-либо еще в отряде Кэрда.

— Я вам верю. Кэрд не раз говорил, что когда-нибудь вы его разыщете. Или он вас.

Через несколько минут они спустились в люк и медленно двинулись по низкому и узкому туннелю. Ход шел с легким уклоном вверх между скальных стен. Мужчина шел впереди, по-прежнему держа руки на затылке, несмотря на все его заверения, что он для Сник не опасен. Она освещала фонариком дорогу. Они поднялись по металлическим скобам, вделанным в стенку другого люка. Винтовка висела за спиной у Сник. Свой пистолет она оставила в кобуре, но предупредила Мейсона, что мигом достанет оружие, если он вздумает чудить. Она не думала, что Мейсон что-то предпримет, но она дожила до этого дня лишь потому, что не доверяла незнакомцам. Да и знакомым тоже.

По лестнице Сник взобралась первой, держа фонарик в зубах. Мейсон ждал внизу. Он, конечно, может убежать в туннель, сказала она ему, но она застрелит его раньше, чем он добежит до люка в другом конце.

— Охотно верю, — сказал он. — Только мне незачем убегать.

Она открыла крышку люка и обвела лучом помещение со скальными стенами. Там не было ни людей, ни предметов, указывающих на их присутствие. Мейсон поднялся вслед за ней, и они пошли по другому узкому туннелю — он впереди. Вскоре он открыл дверь, и оттуда хлынул свет.

— Все в порядке! — крикнул Мейсон. — Это я, Мейсон! И со мной Пантея Сник!

За спиной у Сник неожиданно раздался женский голос:

— А теперь ты замри. — И в спину ей уперлось толстое дуло пистолета.

— Черт! — тихо сказала Сник, бросая свой пистолет и сцепляя руки на затылке.

Она не заметила прорезанную в скале дверь. Но дверь, как видно, была, и эта женщина вышла оттуда. Сник порадовалась, что не вторглась сюда с враждебными намерениями.

Когда она прошла внутрь, перед ней очутились трое мужчин и женщина. Обступив ее вместе с Мейсоном и отобрав у нее пистолет и охотничий нож, они повели ее по туннелю в очень большую пещеру со сталактитами, висящими с потолка, и сталагмитами, растущими из неровного пола. Пространство тускло освещали несколько больших ламп. Конвой повернул налево, миновав еще несколько пещер. Там были люди, почти все спавшие в мешках.

— А знаете, — сказал Мейсон, — нет, скорее всего вы не знаете… вас бы не было здесь, если б не Кэрд. Это он нажал на правительство, чтобы вас реабилитировали и восстановили в Органическом департаменте.

— Нет, я не знала, — ответила Сник громко, чтобы Мейсон ее расслышал.

— Кэрд передал в Совет Мира, что владеет неопровержимыми доказательствами относительно грязных дел некоторых его членов. И посулил предать это гласности, если вас не восстановят.

— Но как он добыл этот материал? И каким образом сумел бы его обнародовать?

— У нас в отряде есть один компьютерный гений, — уклончиво ответил Мейсон.

Сник нигде по дороге не заметила большого компьютера, необходимого для электронной связи со спутниками. Все, что она видела, можно было быстро собрать и унести. Отряд, как видно, готов был сняться в любую минуту.

Они дошли до конца туннеля и оказались перед плотной завесой. Мейсон велел Сник остановиться, отодвинул занавес и прошел внутрь. Она мельком увидела хорошо освещенную комнату со скальными стенами. И затаила дыхание, заметив большую фотографию на стене. Из рамки смотрело ее собственное лицо.

Она много думала над тем, зачем Кэрд забрал с собой ее фотографию, когда бежал из Колорадо-Спрингс. Будучи Бейкером Но Уили, Кэрд ее не помнил. Но он видел множество видеолент о своих прежних «я». На некоторых фигурировала и Сник, и Кэрд, безусловно, приобрел все кассеты с ней. Зачем?

Ответ мог быть только один. Кэрда тянуло к ней во всех его воплощениях. Даже видеофильмы пробуждали в нем это глубоко запрятанное чувство. Он влюбился в нее по портрету, пробудившему в нем какие-то подсознательные воспоминания.

Сник, хоть и лишенная всякого романтизма, была глубоко тронута, и в груди у нее потеплело.

Все личности Кэрда, думалось ей, — это бусины разной формы и цвета, нанизанные на шнурок его основного, первичного «я». Шнурок этот, гладкий, без разрывов, одинаковой толщины и весь из одинакового материала, проходит сквозь каждую бусину. Шнурок — это первичный Кэрд. Все остальные — Тингл, Дунский, Репп, Ом, Зурван, Ишарашвили, Дункан и теперешний Кэрд — это бусины.

Шнурок всегда был бунтарем — но хитроумным бунтарем, ловкачом.

— Никогда его таким не видел, — пробормотал Мейсон, выходя из-за занавески. Он посмотрел на Сник. — Хотя этого в общем-то следовало ожидать. Вы можете войти. Одна.

Не в натуре Сник было колебаться, но она все же помедлила перед занавесом несколько секунд. Потом, глубоко дыша, вошла. Занавес сомкнулся за ней с легким свистом, точно от рассекшего воздух меча.

Кэрд был один в большой, но низкой комнате. У дальней стены стоял большой серебристый цилиндр, вероятно, источник энергии. От него по полу расползались провода. На стенных экранах светились надписи, цифры и показывались новости из Цюриха, Шанхая, Сиднея, Каира, Чикаго, Буэнос-Айреса.

Кэрд, стоя у пульта, но глядя на нее, улыбался. Потом двинулся навстречу Сник, протягивая к ней руки. Он принял ее в объятия и поцеловал, надолго прижавшись губами к ее губам.

Она не ожидала столь теплого приветствия, но ответила ему тем же. Отпустив ее, он сказал:

— Я знаю, что чересчур много о себе возомнил. Это была мгновенная слабость.

— Ты мне не чужой. И даже если ты не помнишь меня живую…

— Ты пришла, чтобы остаться? Я знаю, ты всегда отыскивала меня не так, так этак. Но я не совсем понимаю, что тебя сюда привело. То есть…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Я тоже не совсем это понимала. Но теперь скажу: да, я пришла, чтобы остаться.