Мир от Гарпа

15. «Мир от Бензенхейвера»

«Когда в кухню вошел Орен Рэт, Хоуп Стэндиш была дома одна с маленьким сыном. Она вытирала тарелки и сразу увидела длинный рыбацкий нож с узким лезвием — гладким с одной стороны и зазубренным с другой. Ники не было еще трех лет, он сидел на высоком стульчике и ел хлопья с молоком; Орен Рэт подошел к нему сзади и приставил нож к горлу ребенка.

— Брось тарелки, — велел он Хоуп. Миссис Стэндиш повиновалась, Ники засмеялся, а незнакомец пощекотал ему ножом шейку.

— Что вам нужно? — спросила Хоуп. — Я отдам все, что попросите.

— Конечно, отдашь, — сказал Орен Рэт. — Как тебя зовут?

— Хоуп.

— А меня Орен.

— Красивое имя.

Ники, сидя на высоком стульчике, не мог повернуться и посмотреть на дядю, щекотавшего ему шею. К пальчикам у него прилипли размякшие хлопья; он потянулся к руке Орена Рэта, тот шагнул к столу и слегка порезал пухленькую щечку мальчика, описав гладким лезвием полукруг под скулой. Затем отступил в сторону, любуясь Ники, который от неожиданности залился громким ревом; на щеке выступила тоненькая нитка крови, похожая на стебельчатый шов. Как будто у малыша вдруг стали прорезываться жабры.

— Я пришел не шутки шутить, — сказал Орен Рэт. Хоуп кинулась было к Ники, но Рэт жестом остановил ее. — Ты ему не нужна. Ему не нравятся хлопья. Он хочет печенье.

— Он плачет и может подавиться печеньем, — возразила Хоуп.

— Будешь мне перечить? — спросил Рэт. — Знаешь, чем можно подавиться? Вот отрежу ему член и запихну в глотку, если будешь много разговаривать.

Хоуп дала Ники кусочек тоста и тот замолк.

— Видишь? — сказал Орен. Он поднял стульчик с сидящим Ники и прижал его к груди. — Теперь идем в спальню, — приказал он. — Ты впереди.

Вместе прошли через холл. Стэндиши жили тогда в одноэтажном доме; они считали, что с маленьким ребенком одноэтажный безопасней в случае пожара. Хоуп прошла в спальню, а Орен Рэт поставил стульчик с Ники за дверью. Кровь у Ники почти перестала идти, запеклось несколько капелек на щеке; Рэт стер их ладонью и вытер руку о штаны. Затем вошел в спальню следом за Хоуп, закрыл за собой дверь, и Ники опять расплакался.

— Прошу вас, — сказала Хоуп, — он в самом деле может задохнуться. Хотя он и умеет слезать с этого стула, но может просто упасть. Он не любит, когда с ним никого нет.

Орен Рэт прошел к ночному столику и одним движением ножа перерезал телефонный шнур. — Не перечь мне, — приказал он.

Хоуп села на кровать. Ники плакал, но не навзрыд; похоже, скоро перестанет. Хоуп тоже заплакала.

— Раздевайся, — велел Орен и помог ей снять платье. Это был высокий рыжеватый блондин с прямыми волосами, облепившими череп, как прибитая грозой трава. От него несло силосом, и Хоуп припомнила, что перед самым его приходом к дому подъехал бирюзовый пикап.

— У тебя в спальне есть даже ковер, — прибавил он. Был он худ, но мускулист, с большими неловкими ладонями, как у щенка, которому предстоит вырасти в крупного пса. Тело его, казалось, было лишено волос, но он был таким белокожим, что светлые волосы, наверное, просто не были заметны.

— Вы знаете моего мужа? — спросила его Хоуп.

— Знаю только, когда он дома и когда нет, — ухмыльнулся Рэт. — Ложись, — вдруг сказал он, и у Хоуп перехватило дыхание. — Слышишь? Ребенок не возражает. — Ники за дверью что-то лепетал, разговаривая со своим тостом. И Хоуп опять разрыдалась. Когда Орен Рэт неловко и торопливо коснулся ее, она почувствовала, как все в ней съежилось, сомкнулось, — не вошел бы и его палец.

— Прошу тебя, не торопись, — попросила она.

— Не перечь мне.

— Я просто хочу помочь. — Ей хотелось, чтобы он побыстрей все кончил, и она стала думать о Ники на высоком стульчике в холле. — Я ведь могу сделать все как лучше, — сказала она не очень вразумительно, не зная, как выразить свою мысль. Орен Рэт грубо схватил ее за грудь, и Хоуп поняла, он еще никогда не касался женской груди; ладонь у него была такая холодная, что она вздрогнула; движения неуклюжи — он даже ударился лбом о ее рот.

— Не перечь.

— Хоуп! — послышался чей-то голос. Они оба замерли. Орен Рэт посмотрел на перерезанный телефонный шнур.

— Хоуп?!

Это была соседка Марго. Орен Рэт коснулся холодным лезвием ножа соска Хоуп.

— Она сейчас войдет сюда, — шепнула Хоуп. — Это моя подруга.

— О Боже, Ники, — услышали они голос Марго, — почему ты здесь завтракаешь? Мама одевается?

— Придется поиметь вас обеих и потом зарезать, — шепнул Рэт.

Своими красивыми ногами Хоуп сжала его бедра и, не обращая внимания на нож, закричала:

— Марго! Бери Ники и беги! Быстрее! Здесь сумасшедший. Он всех нас убьет! Уведи Ники! Уведи Ники!

Орен лежал на ней без движения, как будто никогда еще никого не обнимал. Он не пытался освободиться, не схватился за нож. Оба лежали неподвижно и слышали, как Марго тащила Ники через холл и кухонную дверь. Стукнулась о дверцу холодильника, у стула отломилась ножка, но Марго даже не остановилась, так и тащила Ники со стулом. Пробежала пол-квартала до своего дома и пинком отворила дверь.

— Не убивай меня, — шепнула Хоуп. — Уходи быстрее, ты можешь еще спастись. Она сейчас вызовет полицию.

— Одевайся, — велел Орен Рэт. — Я тебя еще не поимел.

У нее лилась изо рта кровь: прикусила губу, когда он ударил ее головой.

— Я ведь не шучу, — повторил он, но уже не очень уверенно. Он был костист и неуклюж, как молодой жеребец. Заставил ее надеть платье на голое тело, и босую вытолкнул в холл, зажав под мышками свои ботинки. Только оказавшись рядом с ним в пикапе, Хоуп увидела, что он успел натянуть на себя одну из фланелевых рубашек мужа.

— Марго наверняка записала номер твоего пикапа, — сказала она ему. Повернув зеркало заднего обзора, она рассмотрела себя и промокнула разбитую губу широким воротничком платья. Орен Рэт двинул ей в ухо, и она ударилась головой о дверцу машины.

— В это зеркало смотрю я, — сказал он. — Не своевольничай, а то врежу как следует. — Он прихватил с собой ее бюстгальтер и прикрутил им ее запястья к толстым ржавым петлям «бардачка».

Машину он вел не торопясь, как будто и не спешил убраться из города. Не проявил нетерпения, когда надолго застрял у светофора рядом с университетом. Он разглядывал пешеходов, пересекавших улицу; покачивал головой, цокая языком и удивляясь, как одеваются студенты. Со своего места в кабине пикапа ей было видно окно кабинета мужа, но она не знала, там ли он сейчас или читает лекцию.

Он был у себя, на четвертом этаже. Дорси Стэндиш стоял у окна и видел, как загорелся красный свет; поток машин двинулся, а толпа студентов временно застыла у перехода. Дорси Стэндиш любил разглядывать машины. В университетских городках немало импортных марок и роскошных лимузинов, но здесь контрастом им были машины жителей окрестных ферм: грузовики, высокие, с решетчатыми бортами фургоны для перевозки свиней и крупного скота, странные уборочные машины, заляпанные грязью проселочных дорог. Стэндиш ничего не понимал в сельском хозяйстве, но его завораживали животные и машины непонятного назначения и угрожающего вида. Вон прошла одна, с желобом (для чего он?) и тросами, на которых висело что-то тяжелое. Стэндишу нравилось воображать себе, как все это работает.

Внизу проехал ярко-бирюзовый пикап с вмятинами на крыльях и разбитым радиатором, черным от размозженных мух и застрявших в решетке оторванных птичьих голов. Рядом с водителем Стэндишу почудилась хорошенькая женщина. Что-то в ее прическе и профиле напомнило ему Хоуп, и платье на ней было ее любимого цвета. Но он был на четвертом этаже, грузовичок прошел мимо, а заднее стекло у него было так заляпано грязью, что Стэндиш ничего больше рассмотреть не мог. Да и пора было идти на первую лекцию, начинавшуюся в 9.30. Дорси Стэндиш подумал, что в такой безобразной машине вряд ли может ехать хорошенькая женщина.

— Твой муж наверняка все время трахает студенток, — сказал Орен Рэт. Его огромная рука с ножом лежала на коленке Хоуп.

— Не думаю, — ответила Хоуп.

— Дерьмо, ты ничего не понимаешь, — сказал он. — Вот я трахну тебя так, что будешь еще просить.

— Мне это все равно, — проговорила Хоуп. — А малыш, слава Богу, вне досягаемости.

— Зато ты в досягаемости, — ответил Орен Рэт. — И я могу с тобой сделать все, что угодно.

— С тебя станется, — насмешливо бросила она.

Они выехали за город. Рэт долго молчал.

— Не такой уж я сумасшедший, как ты думаешь, — наконец сказал он.

— Я не считаю тебя сумасшедшим, — соврала Хоуп. — Я думаю, ты просто глупый и грубый парень, у которого еще не было женщины.

В этот момент Орен Рэт, должно быть, почувствовал, что очень быстро теряет преимущества, которые дает страх. Хоуп пыталась нащупать подход к нему, но не могла понять, в какой степени этот ублюдок способен чувствовать унижение.

Свернули с проселочной дороги к ферме, окна которой были закрыты ставнями, неухоженная лужайка перед домом завалена всяким металлическим хламом: частями от трактора и других машин.

Эти Рэты не были в родстве со знаменитым изготовителем сосисок; они, по-видимому, разводили свиней. Хоуп увидела ряд серых пристроек под ржавыми покатыми крышами. На пандусе у коричневого сарая лежала на боку огромная свинья и тяжело дышала. Рядом со свиньей стояли двое мужчин, показавшиеся Хоуп мутантами той же группы, к которой принадлежал Орен Рэт.

— Мне нужен черный грузовик, — заявил Орен одному из них. — Эту машину ищут. — Он небрежно резанул ножом по бюстгальтеру, которым были привязаны к «бардачку» руки Хоуп.

— Черт, — сказал один из мужчин.

Второй пожал плечами. На лице у него было большое красное пятно, вроде родимого, цветом и неровной поверхностью напоминавшее малину. Его так и звали в семье Малиновый Рэт. Хоуп, конечно, этого не знала.

На Орена и Хоуп они даже не взглянули. Тяжело дышавшая свиноматка взорвала тишину газовым выбросом.

— Черт, она опять, — ругнулся тот, что был без родимого пятна; если бы не глаза, лицо у него казалось более или менее нормальным. Звали его Уелдон.

Малиновый прочел этикетку на коричневой бутылке, которую протягивал свинье. «Может вызвать избыточный метеоризм».

— Мне нужен черный грузовик, — повторил Орен.

— Ключи в машине, Орен, — ответил Уелдон Рэт. — Бери, если считаешь, что справишься без нашей помощи.

Орен подтолкнул Хоуп к черному пикапу. Малиновый держал бутыль с лекарством для свиньи и продолжал разглядывать Хоуп.

— Он похитил меня, хочет изнасиловать. Полиция его ищет, — сказала она.

Малиновый ничего не ответил, а Уелдон повернулся к Орену.

— Надеюсь, ты не сделаешь слишком большой глупости.

— Не сделаю, — ответил Орен. Оба мужчины вновь обратили внимание на свинью.

— Я бы подождал еще час, а потом влил бы еще одну дозу, — сказал Малиновый. — Сколько можно звать ветеринара?

Он поскреб грязную шею животного носком ботинка; свинья опять выпустила газы.

Орен повел Хоуп за сарай, туда, где на куче кукурузы играли поросята величиной чуть больше котят. Когда Орен завел черный пикап, они бросились врассыпную. Хоуп снова заплакала.

— Ты меня отпустишь? — спросила она у Орена.

— Я тебя еще не трахнул.

Босые ноги Хоуп почернели от весенней грязи и замерзли.

— У меня болят ноги, — сказала она. — Куда мы поедем?

В кузове пикапа она заметила старое одеяло, свалявшееся, в соломинках. Вот куда мы отправляемся, подумала она. На кукурузное поле, где уляжемся на влажной весенней земле. Когда все будет кончено, мне перережут горло и выпотрошат рыбацким ножом, и он завернет меня в это одеяло. А сейчас оно лежит в кузове крупными складками, как будто прикрывает мертворожденных поросят.

— Надо найти хорошее место, где трахнуть тебя, — пояснил Орен Рэт. — Мы бы могли остаться дома, но тогда пришлось бы делиться с ними.

Хоуп Стэндиш пыталась разобраться в непонятной логике Орена Рэта. Она была у него совсем не такая, как у всех ее знакомых.

— То, что ты хочешь делать, — грех, — сказала она.

— Нет, не грех, — ответил он. — Не грех.

— Ты хочешь изнасиловать меня, — продолжила она. — Это плохо.

— Я просто хочу переспать с тобой, — ответил он.

На этот раз он не стал ее привязывать. Бежать ей все равно некуда. Они не спеша ехали по бесконечным проселочным дорогам, разделявшим поля, двигаясь на запад квадратами, как ходит конь на шахматной доске, — одна клетка вперед, две клетки влево, одна вправо, две вперед. Все это, на первый взгляд, казалось бессмысленным; скорее всего, он так хорошо знал здесь дороги, что мог покрыть большое расстояние, не проезжая через их городок. Им попадались только названия поселков, и хотя они отъехали от городка не больше чем на тридцать миль[41], все они были ей незнакомы: «Холодный ручей», «Холмы», «Поля», «Вид на долину». Наверное, это не поселки, подумалось ей, а просто указатели для местных жителей, которые без них заблудятся в четырех стенах.

— Ты не имеешь права так поступать со мной, — сказала она.

— Чепуха, — ответил он и резко нажал на тормоза. Ее бросило на приборную доску. Лоб ударился о ветровое стекло, нос ткнулся в ладонь. Где-то в груди оборвалась маленькая мышца, а может, и косточка. Потом он снова прибавил газ, и ее швырнуло на сиденье.

— Терпеть не могу, когда перечат, — сказал он.

Из носа у нее текла кровь; она наклонилась, подперев голову ладонями, кровь из носа капала на платье, обтягивающее колени. Хоуп откинула голову назад, кровь полилась на губы и окрасила зубы; она ощутила ее вкус. Почему-то это ее успокоило, помогло собраться с мыслями. На лбу, она чувствовала, набухает шишка. Хоуп провела рукой по лицу и пощупала. Орен Рэт взглянул на нее и расхохотался. Она плюнула в него, плевок был в кровавых прожилках; он попал ему на щеку и скатился за воротник фланелевой рубашки ее мужа. Его ладонь, плоская и широкая, как подошва ботинка, потянулась к ее волосам. Она схватила ее, притянула к себе и впилась в запястье, в то место, где по голубым жилам бежит кровь.

Этим невозможным образом она хотела его убить, но у нее не хватило времени даже прокусить кожу. Рука у него была такой сильной, что он рывком приподнял Хоуп и бросил головой себе на колени. Она ткнулась затылком в рулевое колесо, и в голове у нее зазвучал сигнал. Ребром левой руки он проломил ей нос, после чего рука вернулась на рулевое колесо. Правой он прижал ее голову себе к животу; она перестала сопротивляться и осталась лежать у него на коленях. Сделав ладонь ковшиком, он легонько прикрыл ей ухо, как будто хотел удержать у нее в голове звук сигнала. Нос у нее разболелся так, что она не могла открыть глаз.

Он сделал несколько левых поворотов, потом несколько правых. Каждый поворот означал, что они проехали еще милю. Рука его сползла ей на затылок, и слух опять к ней вернулся. Она чувствовала, как он запустил пальцы в ее волосы. Лицо у нее совсем онемело.

— Я не хочу убивать тебя, — сказал он.

— Ну и не надо, — сказала Хоуп.

— Должен. Когда кончим, все равно придется.

Для нее эти слова были как привкус крови во рту. Она знала, разговоры на него не действуют. И понимала, что проиграла ему очко — изнасилование. От этого он не отступится. И с этим надо смириться. Теперь предстоит борьба за жизнь, а это значит, в живых останется кто-то один. Дотянуть бы как-то до полиции, тогда его ждет или арест, или пуля. Или она сама убьет его.

Она чувствовала щекой мелочь у него в кармане; его синие джинсы были мягкие и липкие от пыли и машинного масла. Пряжка ремня врезалась ей в лоб; губы касались промасленной кожи ремня. Рыбацкий нож был в ножнах, она это знала. Но где были ножны? Она их не видела, и не решалась поискать рукой. И вдруг буквально глазами ощутила, как твердеет его пенис. Тут она впервые по-настоящему испугалась, ее чуть удар не хватил. Мысли у нее заметались — что делать. И Орен снова помог ей.

— А ты взгляни с другой стороны, — сказал он. — Твой ребенок спасся. Я ведь собирался и его убить, ты знаешь.

Эта своеобразная логика обострила все чувства Хоуп. Она стала слышать, как мимо едут другие машины. Их было немного, но все-таки каждые три-четыре минуты кто-нибудь проезжал. К сожалению, она их не видела, но поняла, дорога не такая пустынная. Действовать надо немедленно, пока он не завез ее в глухое место, если только он знает, куда едет. Пожалуй, знает. Значит, надо что-то придумать сейчас же, пока не свернули с этой довольно оживленной дороги.

Орен Рэт переменил положение. Эрекция доставляла ему некоторое неудобство. Коленями он чувствовал теплое лицо Хоуп, его рука была в ее волосах. Пора, решила Хоуп. Она погладила щекой его бедро, совсем чуть-чуть, и он не остановил ее. Она двигала головой у него в коленях, как бы устраиваясь поудобнее, проводя лицом по его члену, как по подушке. Она шевелилась до тех пор, пока выпуклость под его джинсами не поднялась так, что перестала касаться щеки. Но его можно достать дыханием, он торчит у самого ее рта; и она принялась дышать на него. Выдыхать через нос было больно, она сложила губы, как будто хотела чмокнуть его, и стала очень нежно дуть.

Ники, Ники, при этом подумала она. Мой родной Дорси. Она надеялась, она хотела увидеть их. И Орену Рэту досталось ее теплое, мягкое дыхание. В голове у нее сидела одна-единственная — трезвая — мысль: ты у меня сейчас завертишься, сукин сын.

Было очевидно, что опыт половой жизни Орена не включал таких тонкостей, как нежное женское дыхание. Он попытался развернуть ее голову так, чтобы снова чувствовать ее разгоряченное лицо и не упускать мягкие выдохи. Орен распалялся желанием еще большей близости и боялся нарушить достигнутое. Он заерзал на сиденье. А Хоуп не спешила. Его движения приблизили тугую выпуклость в его кислых штанах к ее губам. Она прижалась губами, но рот не раскрыла. Орен Рэт только почувствовал, как сквозь грубую ткань проник горячий ток; он застонал. Навстречу шла машина, пикап Рэта вильнул в ее сторону, но ему удалось вырулить на свою полосу.

— Что ты делаешь? — спросил он у Хоуп: она легонько сжала зубами вздувшуюся ткань. Он резко поднял колени, нажал на тормоза, и нос у Хоуп заболел сильнее. Ну, теперь мне достанется, подумала она, но он только расстегнул молнию. — Я видел такие картинки, — объяснил он.

— Я сама, — сказала она. Ей пришлось немного приподняться, чтобы открыть ширинку, ей хотелось выглянуть и посмотреть, где они находятся, — за городом, это ясно, но дорога размечена указательными полосами. Она достала пенис из джинсов и, зажмурившись, взяла в рот.

— Черт, — выругался он.

Ей показалось, что она задохнется, испугалась, как бы ее не вырвало. Тогда она задвинула его за щеку, надеясь так оттянуть время. Он застыл в неподвижной позе и весь дрожал: конечно, он и вообразить себе такого не мог. Хоуп успокоилась, почувствовала уверенность — время работало на нее. Очень медленно она продолжала свое тошнотворное, но и спасительное занятие, прислушиваясь к проносившимся мимо машинам. Орен явно сбросил скорость. При первом же намеке свернуть с шоссе ей придется менять тактику. Сможет ли она откусить эту проклятую штуку? Нет, во всяком случае, не с одного раза.

Один за другим проехали два грузовика; где-то сзади ей почудился сигнал еще одной машины. Она заработала быстрее, он поднял колени еще выше. Ей показалось, что пикап прибавил скорость. Мимо прошла легковая машина, совсем близко. Ее сигнал оглушил их.

— Мать твою! — крикнул Орен ей вдогонку; он начал подпрыгивать на сиденье, тревожа ее сломанный нос. Хоуп пришлось быть очень осторожной — не дай Бог причинить ему боль, хотя ей очень этого хотелось. «Только бы он потерял голову», — подбадривала она себя.

Неожиданно раздался шорох гравия под днищем машины. Но они ни во что не врезались и не свернули с шоссе, просто пикап съехал на правую обочину и остановился. Мотор заглох. Обеими руками он сжал ее лицо; бедра его напряглись и ударили ее. «Я захлебнусь», — подумала она, но он уже поднимал ее лицо со своих колен.

— Подожди! — закричал он. Мимо пронесся грузовик, разбрасывая гравий, и заглушил его слова. — Я его не надел, — объяснил он. — Может, у тебя какие бациллы, и я заражусь.

Хоуп села на колени; ободранные губы у нее горели, переносица пульсировала. Он собрался надеть презерватив, но, выдернув его из пластикового пакетика, с недоумением уставился на него, как будто ожидал увидеть что-то совсем другое, а может, просто не знал, что с ним делать.

— Снимай платье! — велел он, ее взгляд смущал его.

По обеим сторонам дороги тянулись кукурузные поля, немного впереди — оборотная сторона рекламного щита. Нет ни домов, ни указателей, ни перекрестков. И никаких машин — ни легковых, ни грузовых. Ей показалось, что сердце у нее сейчас остановится.

Орен Рэт сорвал с себя рубашку ее мужа и вышвырнул в окно; Хоуп видела, как она падала на дорогу. Ботинки он снял, держа ноги на тормозной педали, ударившись бледными худыми коленями о руль.

— Подвинься! — приказал он.

Ее прижало к правой дверце, и она знала, что, даже если бы ей удалось выскочить, он легко бы ее догнал. Она босиком, а у него не ступни, а задубевшие подошвы.

Он долго возился с джинсами, держа скатанный презерватив в зубах. Наконец он их стянул, куда-то бросил и стал напяливать презерватив с таким остервенением, словно пенис у него был таким же бесчувственным, как кожаный хвост черепахи. Хоуп стала расстегивать платье, еле удерживая слезы. Тогда он сам потянул платье через голову, но оно никак не снималось — мешали руки. И он с силой задрал ее руки над головой.

Он был очень длинный и не помещался в кабине. Нужно было открыть одну дверцу. Она потянулась было к ручке, но он укусил ее в шею.

— Нельзя! — заорал он и стал дергать ногами; она увидела кровь на одной лодыжке — он поранился о руль; наконец мозолистой пяткой он ударил по ручке левой дверцы и обеими ногами распахнул ее. Поверх его плеча ей видна была серая полоса шоссе; его длинные ноги высунулись наружу в сторону проезжей части. Но на шоссе в этот миг никого не было. У нее сильно заболела голова, вдавленная в правую дверцу. Извиваясь под ним, Хоуп попыталась отодвинуться; в ответ на это ее движение он издал какой-то нечленораздельный звук. Пенис, одетый в резину, скользнул по ее животу. Тело резко напряглось, и он изо всех сил укусил ее в плечо. Он кончил.

— Черт! — закричал он. — Уже все!

— Да нет, — обняла она его, стараясь утешить. — Постарайся еще раз.

Она знала: если он решит, что это все, он ее убьет.

— Только не спеши, — шепнула она ему в ухо, пахнущее пылью. Она послюнявила палец, чтобы увлажнить себя. Боже, подумала она, он ведь не сможет войти в меня, но, потрогав, обнаружила, что презерватив у него смазан специальным маслом.

— О! — воскликнул Орен. Он лежал на ней, подчиняясь ее командам, казалось, все это было для него внове. — О-о! — простонал он еще раз.

«Что же дальше?» — спросила себя Хоуп. Она замерла. Красным пятном мимо них пролетела легковушка, отчаянно сигналя; из салона донеслись негромкие крики одобрения. Ну конечно, нас приняли за любовную парочку, пристроившуюся на обочине, подумала она. Здесь, наверно, все так делают. И никто не остановится, разве что полиция. Она представила себе, как над плечом Рэта появляется загорелое лицо полицейского с квитанцией на штраф. «Только не на дороге, приятель», — говорит он. Тут бы она закричала: «Меня насилуют!» Но полицейский наверняка заговорщически подмигнул бы Орену Рэту и поскорее убрался.

Растерянный Рэт, казалось, пытался осторожно что-то нащупать в ней. Интересно, подумала Хоуп, сколько времени ему надо, чтобы кончить второй раз? Он ей представлялся не человеком, а козлом, а бульканье, которое он издавал горлом прямо ей в ухо, было, мнилось ей, последним, что она слышит в жизни.

Глаза ее блуждали по кабине. До ключей в зажигании ей не дотянуться, да и что можно сделать связкой ключей? Спине было больно, и она попыталась упереться рукой в приборную доску, чтобы сместить вес его тела, и это разозлило его.

— Не двигайся! — велел он, и она послушалась. — О-о, — протянул он с одобрением. — Очень хорошо. Я убью тебя быстро, ты даже не заметишь. Будешь делать так, и я убью тебя по-хорошему.

Ее рука нащупала металлическую кнопку, гладкую и круглую; не надо даже смотреть, что это такое. Хоуп нажала ее. Сработала пружина, и дверца «бардачка» легла ей на руку. «А-а!» — издала она протяжный звук, стремясь заглушить шуршание барахла, которое она перебирала в ящичке. Пальцы нащупали тряпку, моток проволоки, острые мелкие предметы, вроде шурупов и гвоздей, болт. Ничего подходящего. Руке было больно шарить в ящичке, и она опустила ее вниз. Когда с улюлюканьем и сигналами прошел мимо еще один грузовик, не выказав намерения даже сбавить ход, она заплакала.

— Я тебя убью, — простонал Рэт.

— Ты первый раз занимаешься сексом? — спросила Хоуп.

— Конечно, нет, — ответил он и опять вторгся в нее, думая, что его идиотские усилия доставляют ей удовольствие.

— Ты и в те разы убивал? — спросила Хоуп. Свесившаяся вниз рука что-то нащупала, какую-то ткань на полу кабины.

— Это были животные, — признался Рэт. — Но пришлось убить и их.

Хоуп затошнило, и пальцы ее вцепились в ткань на полу — кажется, это был пиджак.

— Свиньи? — спросила она.

— Свиньи! Тоже скажешь, — возмутился он. — Свиней не трахают!

«Может, есть и такие», — подумала Хоуп.

— Это были овцы, — сказал Рэт. — И один раз теленок.

Пока никакой надежды. Хоуп ощутила, как пенис уменьшился; помешал разговор. Она подавила вопль, который расколол бы ей голову, сорвись он с уст.

— Пощади меня, — взмолилась Хоуп.

— Молчи, — ответил он. — Двигайся, как раньше.

Она задвигалась, но, по-видимому, не совсем как надо.

— Не так! — закричал он. Пальцы его впились ей в спину. Она попробовала по-другому. — Теперь так, — сказал он. И сам задвигался целенаправленно, механически и тупо!

«Господи! — думала Хоуп, — Ники, Дорси!» И вдруг поняла, что у нее в руке — его джинсы. Пальцы ее, враз поумневшие, как пальцы слепца, нащупали молнию и двинулись дальше, нашли монетки в кармане, наткнулись на ремень.

— Так, так, так, — приговаривал Орен Рэт.

«Овцы, — думала Хоуп про себя, — и один теленок».

— Пожалуйста, сосредоточься! — вслух приказала она себе.

— Молчи! — рявкнул Орен Рэт.

Но ее рука уже нашла, что искала, — длинные, жесткие кожаные ножны. Вот маленькая кнопка, а вот наконец-то верхняя его часть, рукоять рыбацкого ножа, которым он поранил ее сына.

Рана у Ники была несерьезной. Никто не мог понять, откуда она взялась. Сам Ники еще не умел говорить. Ему нравилось рассматривать в зеркале тонкую, полумесяцем, ранку, которая уже затянулась.

— Нанесена чем-то очень острым, — сказал доктор полицейскому. Марго позвонила не только в полицию, но и врачу, увидев капельку крови на фартучке Ники. Полицейские обнаружили кровь и в спальне — одну каплю на белоснежном покрывале. Это поставило их в тупик, потому что признаков борьбы не было; Марго видела, как миссис Стэндиш выходила из дому: она выглядела вполне нормально. Кровь на постель упала с рассеченной губы Хоуп. Неуклюжий Орен Рэт нечаянно ударился головой о ее губы, но догадаться об этом никто, конечно, не мог. Марго подумала, что секс, наверное, был, но ничего не сказала. Дорси Стэндиш был в таком потрясении, что ни думать, ни говорить не мог. Полицейские же считали, что для секса не было времени.

— Скорее всего, бритва, — сказал врач, разглядывая ранку. — Или очень острый нож.

Инспектор полиции, полнокровный, плотный мужчина, которому оставался до пенсии год, обнаружил в спальне перерезанный шнур телефона.

Нож, решил он. Острый нож, и довольно тяжелый.

Звали его Арден Бензенхейвер; в прошлом он был шефом полиции в Толидо, где его методы раскрытия преступлений считались, мягко говоря, неортодоксальными.

— Рана резаная, — сказал он и движением руки продемонстрировал, как ее нанесли. — Такие ранения у нас редки, — пояснил он. — Рана резаная и нанесена, скорее всего, охотничьим или рыбацким ножом.

Марго описала Орена Рэта — простой сельский парень, приехал на фермерском пикапе. О дурном влиянии города и университета говорил только неестественно яркий бирюзовый цвет машины. Дорси Стэндишу это описание ничего не сказало, он все никак не мог опомниться от потрясения.

— Они не оставили записки? — спросил он. Арден Бензенхейвер уставился на него. Доктор смотрел на пол. — Я хочу сказать о выкупе, — прибавил Стэндиш. Он привык мыслить логически. Кто-то как будто упомянул похищение, значит, похитители должны потребовать выкуп.

— Никакой записки не найдено, мистер Стэндиш, — сказал Бензенхейвер. — Да и не похоже это на похищение с целью выкупа.

— Они были в спальне, а Ники сидел на своем стуле перед закрытой дверью, — рассказывала Марго, — Но я видела Хоуп, когда они уходили. С ней, Дорси, все было в порядке.

Стэндишу не сказали про трусики Хоуп, найденные на полу у кровати. Но бюстгальтера не было. Марго сказала, что миссис Стэндиш из тех женщин, что всегда носят лифчик. Было установлено также, что ушла она из дому босиком. На парне была рубашка Дорси, Марго узнала ее. Номер пикапа она полностью не разглядела; номер был сельский и, судя по первым цифрам, выдан в этом округе. Вот и все, что она могла о нем сообщить. Задний номер был заляпан грязью, переднего вообще не было.

— Мы их найдем, — заявил Арден Бензенхейвер. — Не так уж много в округе бирюзовых пикапов. Ребята шерифа наверняка знают их все.

— Ники, что здесь произошло? — спросил Дорси Стэндиш у мальчика, сидевшего у него на коленях. — Что с мамой? — Мальчик показал на окно. — Значит, он хотел ее изнасиловать? — обратился ко всем Дорси Стэндиш.

— Пока ничего не известно, Дорси, — сказала Марго.

— А когда будет известно? — спросил Дорси.

— Простите, что мне приходится задавать вам такой вопрос, — сказал Арден Бензенхейвер. — Встречалась ли ваша жена с кем-нибудь, вы ничего такого не замечали?

Стэндиш, услыхав этот вопрос, потерял дар речи, хотя внешне, казалось, серьезно обдумывает его.

— Нет, не встречалась, — ответила за него Марго. — Я это точно знаю.

— Мне хотелось бы услышать ответ из уст мистера Стэндиша, — сказал Бензенхейвер.

— Боже! — воскликнула Марго.

— Думаю, что нет, — ответил Стэндиш.

— Конечно, нет, Дорси, — сказала Марго. — Пойдемте погуляем с Ники.

Марго была большой хлопотуньей и очень нравилась Хоуп. Раз пять на день она убегала куда-то из дому, и у нее вечно оставалось какое-то неоконченное дело. Дважды в год она отключала телефон и снова включала; она просто была не в силах совладать с собой, как курильщик не может расстаться с вредной привычкой. У Марго были дети, они целый день проводили в школе, и она часто присматривала за Ники по просьбе Хоуп. Дорси Стэндиш почти не замечал Марго, он знал, что она добрая, отзывчивая женщина, но эти качества не могли привлечь к ней его внимание. И вот сейчас он впервые заметил, что Марго не очень хороша собой, нет в ней волнующей мужчин привлекательности; никто никогда не захочет изнасиловать ее. А Хоуп, подумал он с горечью, красивая женщина. Любой мужчина мог бы пожелать ее.

Дорси Стэндиш заблуждался; он не знал природы этого преступления; для насильника внешность женщины не играет роли. Известны случаи, когда насиловали маленьких девочек, старух, даже животных, даже трупы женщин.

Инспектор Арден Бензенхейвер, которому был хорошо известен этот вид насилия, простился с присутствующими, сказав, что немедленно вылетает на поиски бирюзового пикапа.

На открытых пространствах инспектор Бензенхейвер чувствовал себя гораздо лучше. Службу в полиции он начинал с должности ночного патрульного, его машина курсировала по старому шоссе № 2 между Сандаски и Толидо. Летом вдоль шоссе всю ночь работали пивные бары под самодельными вывесками: «Кегельбан», «Бильярдная», «Копченая рыба», «Живая приманка». Арден Бензенхейвер неторопливо объезжал залив Сандаски и ехал затем вдоль озера Эри до Толидо, высматривая машины с подвыпившими подростками и рыбаками, любившими поиграть с ним в кошки-мышки на этой плохо освещенной двухполосной дороге. Позднее, когда он был начальником полиции в Толидо, его возили днем по шоссе № 2. И все эти бары с «живой приманкой», реками пива и другими удовольствиями выглядели при солнечном свете довольно тихими и безобидными. Почему-то это вызывало в его воображении старого громилу, который раздевается перед дракой; сначала видишь толстую шею, крепкую грудь, мускулистые руки, а потом вдруг появляется бледный, беспомощный животик.

Арден Бензенхейвер ненавидел ночь. И настырно требовал от властей Толидо улучшить освещение города по субботам. В Толидо жили преимущественно рабочие, и Бензенхейвер был уверен, если власти раскошелятся на яркое освещение в субботние ночи, вдвое сократятся драки с увечьями, бандитские нападения, изнасилования. Но власти эту его идею сочли завиральной. К его идеям вообще относились прохладно, поскольку методы его работы многим казались сомнительными. Здесь же, среди этих просторов Бензенхейвер отдыхал душой. Он всегда мечтал видеть вверенную ему территорию как на ладони. И вот он летит на вертолете, под ним плоская равнина, и он отстраненным взглядом наблюдателя обозревает свое небольшое, хорошо освещенное королевство.

— Здесь есть только один бирюзовый пикап, он принадлежит этим чертовым Рэтам, — говорит помощник шерифа.

— Рэтам?

— Их целая семейка. Терпеть не могу ездить к ним.

— Почему? — интересуется Бензенхейвер; внизу под ними тень вертолета пересекла ручей, дорогу, прошла вдоль кукурузного поля и бобовой плантации.

— Они все чокнутые.

Бензенхейвер посмотрел на помощника шерифа. Это был молодой человек располагающей внешности с пухлыми щеками и небольшими глазками, его длинные волосы были завязаны шнурком и висели из-под шляпы, почти доставая до плеч. Бензенхейвер вспомнил всех футболистов с длинными волосами, выбивавшимися из-под шлема. Некоторые могли бы заплетать косы, подумал он. А теперь так ходят даже служители правосудия. Он был рад, что скоро уйдет на пенсию; он не понимал, почему так много людей любят сейчас уродовать себя.

— Чокнутые? — повторил Бензенхейвер; и ведь говорят все одинаково, обходятся четырьмя-пятью словами чуть не во всех случаях жизни.

— На той неделе я получил жалобу на младшего, — сказал помощник шерифа. Бензенхейвер обратил внимание на это, как бы случайно брошенное «я». Он отлично знал, что жалоба поступила шерифу или в его управление и что, скорее всего, она была пустяковой, и поэтому ее передали молодому помощнику шерифа. «Но почему они сегодня послали его со мной?» — подивился Бензенхейвер.

— Младшего Рэта зовут Орен, — сказал помощник. — У них у всех очень странные имена.

— О чем была жалоба? — спросил Бензенхейвер; взгляд его скользил по длинной грунтовой дороге, ведущей к разбросанным тут и там сараям и амбарам, один из которых, он знал, и был фермерским домом. Но Арден Бензенхейвер не мог сверху его различить. На его взгляд, все постройки казались не соответствующими своему назначению.

— Орен путался с чьей-то собакой, — ответил помощник шерифа.

— Путался? — терпеливо переспросил Бензенхейвер. Это могло означать все, что угодно.

— Понимаете, хозяева этой собаки почему-то решили, что Орен пытался… трахнуть ее.

— Это правда? — спросил Бензенхейвер.

— Возможно, — ответил помощник шерифа. — Но я не мог это выяснить. Когда я к ним приехал, Орена не было, а собака выглядела вполне нормально. Разве можно узнать по собаке, трахали ее или нет?

— Спросил бы у нее! — хихикнул пилот вертолета, парнишка еще моложе, чем помощник шерифа. На него даже тот смотрел свысока.

— Один из тех полоумных, что нам подбрасывает Национальная гвардия, — шепнул помощник шерифа. И в этот миг Бензенхейвер увидел бирюзовый пикап. Он стоял на открытом месте рядом с низким сараем. Хозяева и не пытались спрятать его.

В длинном загоне метались свиньи, ополоумевшие от рева вертолета. Двое худощавых мужчин сидели на корточках около свиньи, лежавшей на боку на пандусе, ведущем в один из сараев. Они смотрели на вертолет, прикрыв руками лица, чтобы уберечь глаза от поднятой пыли.

— Не так близко. Садись вон на ту лужайку, — сказал Бензенхейвер пилоту. — А то испугаешь скотину.

— Орена не видно, нет и отца, — заметил помощник шерифа. — Эти двое — еще не вся семейка.

— Спросите у них, где Орен. А я пойду сразу осмотрю пикап, — сказал Бензенхейвер.

Мужчинам помощник шерифа был явно знаком; они на него даже и не взглянули. Зато откровенно разглядывали Бензенхейвера, его серый костюм и галстук, пока он шел через двор к бирюзовому пикапу. Арден Бензенхейвер хоть и не смотрел в их сторону, но прекрасно все замечал. Подонки, подумал он. Бензенхейвер насмотрелся в Толидо на всяких: кипящих злобой, притворно возмущенных, настоящих бандитов, трусливых и выпендривающихся воров, убийц-грабителей и убийц на почве секса. Но ему еще не доводилось видеть столь безмятежной и вместе с тем глубокой развращенности, какую он прочел на лицах Уелдона и Малинового Рэта. Его передернуло. Надо как можно скорее найти миссис Стэндиш, подумал он.

Арден Бензенхейвер не знал, что ищет, открывая дверцу бирюзового пикапа, но он умел искать. И сразу же увидел «это» — разорванный бюстгальтер: половинка привязана к приборной доске, а на полу еще два обрывка. Крови не видно; лифчик из мягкой бежевой ткани, очень дорогой, подумал Арден Бензенхейвер. Сам он в одежде ничего не понимал, но достаточно насмотрелся на покойников, и мог многое сказать о человеке по его одежде. Зажав в кулак обрывки бюстгальтера и сунув руки в огромные карманы пиджака, он двинулся через двор к помощнику шерифа, беседовавшему с братьями Рэт.

— Не видели сегодня младшенького, — доложил помощник шерифа. — Говорят, Орен иногда и ночевать не приходит:

— Спросите, кто последним ездил в этом пикапе, — сказал ему Бензенхейвер. На Рэтов он смотреть не хотел; держался так, будто они не в состоянии понять его слов, заговори он с ними даже без обиняков.

— Я уже спрашивал. Говорят, не помнят.

— Тогда спросите, когда в последний раз в пикапе ехала красивая молодая женщина, — сказал Бензенхейвер, но помощник шерифа не успел еще задать вопрос, как Уелдон Рэт рассмеялся. Бензенхейвер даже почувствовал признательность ко второму брату за то, что тот промолчал. На красном лице у него было пятно, как будто кто плеснул на него вином.

— Черт! — сказал Уелдон. — Молодых хорошеньких женщин здесь никогда не водилось, еще ни одна не удостоила своей задницей этот пикап.

— Скажи ему, — сказал Бензенхейвер помощнику шерифа, — что он лжет.

— Вы лжете, Уелдон, — сказал помощник шерифа.

— А это еще что за птица сюда явилась? — спросил помощника шерифа Малиновый Рэт. — Будет тут нас учить!

Арден Бензенхейвер вытащил из кармана разорванный лифчик. Взглянул на свинью, лежавшую на пандусе; один ее испуганный глаз смотрел, казалось, на всю компанию сразу, куда смотрит второй глаз, определить было трудно.

— Это кабанчик или свинка? — спросил Бензенхейвер.

Братья рассмеялись.

— Всякому видно, что свинья, — сказал Малиновый.

— Когда-нибудь холостили кабанчиков? — спросил Бензенхейвер. — Сами справляетесь или приглашаете кого?

— Сами кастрируем, — ответил Уелдон, походивший немного на кабана, с пучками волос, торчащими из ушей. — Мы умеем кастрировать. Дело простое.

— Что ж, — сказал Бензенхейвер, расправляя обрывки бюстгальтера, чтобы их все хорошо видели. — Именно это и предусматривает новый закон против преступлений на половой почве. — Ни помощник шерифа, ни братья не вымолвили ни слова. — Любые преступления на половой почве отныне караются кастрацией. Если ты совокупился с кем-нибудь, с кем не имеешь права, — продолжал Бензенхейвер, — или содействовал противозаконному половому акту тем, что не воспрепятствовал ему, по новому закону будешь кастрирован.

Уелдон Рэт взглянул на брата, который был явно озадачен таким оборотом дела.

— Сами справляетесь или приглашаете кого? — ухмыльнулся он, глядя на Бензенхейвера, и толкнул локтем брата. Тот тоже попытался ухмыльнуться, отчего родимое пятно сползло на бок.

Но Бензенхейвер вертел в руках обрывки лифчика с каменным лицом.

— Конечно, не сами, — ответил он. — Для этого есть новое современное оборудование. Затем мы и прилетели сюда на вертолете Национальной гвардии. Сейчас отвезем вас в военный госпиталь и тут же привезем обратно. Дело простое. Вы и сами знаете.

— У нас большая семья, — сказал Малиновый Рэт. — Несколько братьев. Мы никогда не знаем, кто и куда ездит на какой машине.

— А что, еще грузовичок есть? — спросил Бензенхейвер у помощника шерифа. — Вы мне говорили, что есть еще одна машина.

— Да, черный пикап. Совсем про него забыл, — сказал помощник. — У вас ведь есть еще и черный пикап?

Братья кивнули.

— Где он? — спросил Бензенхейвер. Внутренне он весь напрягся, но сохранял спокойствие.

Рэты переглянулись.

— Я его давно не видел, — сказал Уелдон.

— Может, его взял Орен, — предположил Малиновый.

— А может, на нем отец уехал, — добавил Уелдон.

— Мы не можем тратить время на всякое дерьмо, — резко сказал Бензенхейвер помощнику шерифа. — Надо выяснить, сколько они весят, и спросить у пилота, можем ли мы их сейчас же забрать. — Помощник шерифа, подумал Бензенхейвер, почти такой же кретин, как эти братья. — Выполняйте! — Затем нетерпеливо повернулся к Уелдону Рэту. — Имя?

— Уелдон, — ответил тот.

— Вес?

— Вес? — переспросил Уелдон.

— Сколько вы весите? — повторил Бензенхейвер. — Чтобы транспортировать вас вертолетом, надо знать ваш вес.

— Сто восемьдесят фунтов с лишним[42], — ответил Уелдон.

— А вы? — обратился Бензенхейвер к другому брату.

— Сто девяносто с лишним[43].

Бензенхейвер зажмурился.

— Значит, триста семьдесят с лишним. — Бензенхейвер повернулся к помощнику шерифа. — Спросите у пилота, сможет ли он взять такой груз.

— Вы что, собираетесь нас куда-то везти? — спросил Уелдон.

— Отвезем пока в госпиталь Национальной гвардии, — ответил Бензенхейвер. — Если найдем эту женщину и с ней все в порядке, доставим вас обратно домой.

— А если не в порядке, нам дадут адвоката? — спросил Малиновый у Бензенхейвера. — Такого, который защищает в суде?

— Кто это не в порядке?

— Ну та женщина, которую вы ищете.

— Если с ней что случилось, — сказал жестко Бензенхейвер, — мы вас сразу кастрируем и в тот же день доставим обратно. Вы, ребята, лучше меня знаете, как это делается. Я этого никогда не видел, но дело не займет много времени, так ведь? И потеря крови небольшая.

— А как же суд и адвокаты? — спросил Малиновый.

— Это все будет, — сказал Уелдон. — Не волнуйся!

— Для подобных случаев суд не нужен, гласит новый закон, — объяснил Бензенхейвер. — Преступления на половой почве — дело совсем особое. А с новым оборудованием кастрация — самое разумное решение.

— Можно! — крикнул помощник шерифа от вертолета. — Вес подходит! Берем их.

— Черт! — ругнулся Малиновый.

— Заткнись! — рявкнул Уелдон.

— За что мне-то резать яйца! — закричал Малиновый. — Я даже не переспал с ней! — Уелдон с такой силой ударил его в живот, что тот повалился боком прямо на лежащую свинью. Та заверещала, засучила короткими ножками и опорожнилась неожиданно и обильно, но с места не тронулась. Малиновый ловил ртом воздух, растянувшись рядом со зловонным свиным навозом, а Арден Бензенхейвер попытался ударить коленом в пах Уелдона Рэта. Но Уелдон мгновенно отреагировал, схватил ногу Бензенхейвера под коленом и швырнул его на спину, прямо на Малинового и несчастную свинью.

— Проклятье! — выругался Бензенхейвер.

Помощник шерифа достал револьвер и выстрелил в воздух. Уелдон упал на колени, зажав уши руками.

— Как вы, инспектор? — спросил помощник шерифа.

— Со мной все в порядке, — ответил Бензенхейвер.

Он сидел рядом со свиньей и Малиновым и, нисколько не стыдясь, чувствовал, что относится к этой парочке одинаково.

— Послушай, Малиновый, — сказал он и зажмурился от одного этого имени. — Если хочешь, чтобы уцелели яйца, скажи, куда делась женщина. — Родимое пятно Малинового блестело ярким неоновым светом.

— Помалкивай, Малиновый! — пригрозил Уелдон.

— Если этот тип еще раз откроет рот, отстрели ему яйца, — приказал Бензенхейвер помощнику шерифа, а про себя молил Бога, чтобы помощник по глупости и правда не выполнил его приказа. — Одним меньше будет везти.

— Орен увез ее, — сказал Малиновый. — В черном пикапе.

— Куда?

— Не знаю. Просто так, покататься.

— Она была в порядке, когда уезжала? — спросил Бензенхейвер.

— Наверно, в порядке, — ответил Малиновый. — Думаю, Орен еще не успел ее покалечить. И в городе, кажется, не трахнул.

— Почему ты так думаешь? — спросил Бензенхейвер.

— Если бы трахнул, чего бы еще с ней возился?

Бензенхейвер опять закрыл глаза и поднялся на ноги.

— Выясните, когда уехали, — велел он помощнику шерифа. — И выведите из строя бирюзовый пикап, а то еще удерут. И немедленно в вертолет.

— Пока их оставим здесь?

— Оставим. Всегда успеем отстричь им яйца, — ответил Бензенхейвер.

Арден Бензенхейвер приказал пилоту передать по радио, что похититель — Орен Рэт и что едут они не в бирюзовом пикапе, а в черном. Чудесным образом минутой раньше в отдел поступило сообщение от патрульного, обратившего внимание на одинокого водителя в черном пикапе, он ехал, создавая на шоссе опасную ситуацию: то и дело вылетал со своей полосы, как будто был пьян или под действием наркотиков. Патруль не остановил его, полагая, что выполняет более важное задание — ищет бирюзовый пикап. Арден Бензенхейвер, конечно, не мог догадаться, что водитель черного пикапа не один в машине, что Хоуп Стэндиш с ним — лежит головой у него на коленях. Сообщение бросило Бензенхейвера в холодный пот: если Рэт один, значит он что-то сделал с женщиной. Бензенхейвер приказал помощнику бросить все и бежать к вертолету — они срочно вылетают на поиски пикапа; последний раз его видели на развилке дорог неподалеку от поселка «Пресный колодец».

— Знаете, где это? — спросил Бензенхейвер.

— Конечно, — ответил помощник шерифа.

Они снова поднялись в воздух, и перепуганные свиньи опять подняли визг. А бедная свиноматка, которую накачали лекарствами, на которую падали люди, все так и лежала неподвижно, испуганно зыркая одним глазом. Братья же Рэты дрались, и, кажется, не на жизнь, а на смерть; и чем выше и дальше уносил инспектора вертолет, тем быстрее в мир возвращалось душевное здоровье, что так высоко ценил Арден Бензенхейвер. Наконец дерущиеся фигурки стали для него не больше чем куклы на сцене, их страхи и кровь перестали его тревожить. На замечание помощника шерифа, что Малиновый может одолеть брата, если тот не запугает его, он только горько рассмеялся.

— Это не люди, это животные, — сказал он, и помощник шерифа, несмотря на свойственный молодости некоторый цинизм, поежился. — Если они сейчас убьют друг друга, — продолжал Бензенхейвер, — подумайте, сколько останется не съеденной ими еды, ею можно будет насытить не одного человека.

И помощник понял, что выдумка Бензенхейвера о новом законе, карающем кастрацией за половое преступление, не просто остроумный ход. Бензенхейвер понимал, разумеется, что такого закона нет и не будет, но считал, что его необходимо ввести в уголовный кодекс. Это была одна из идей, привезенных Арденом Бензенхейвером из Толидо.

— Несчастная женщина, — сказал он, вертя в руках клочки ее лифчика. — А сколько лет этому Орену?

— Шестнадцать, от силы семнадцать, — ответил помощник шерифа. Ему самому было не больше двадцати четырех.

— Если он такой взрослый, что может трахать кого не попадя, значит, яйца ему уже можно отрезать.

«Только куда резать? Куда?» — спрашивала себя Хоуп, сжимая тонкий, длинный рыбацкий нож. В ладони бился пульс, но Хоуп казалось, у ножа есть сердце, и это оно бьется. Она медленно потянула нож вдоль бедра, поверх разодранного сиденья и уголком глаза увидела лезвие. Резать зазубренной частью или лучше гладким лезвием? Оно казалось таким острым. И как убить человека этим ножом? Рядом с потными и ритмично движущимися ягодицами Орена Рэта нож в ее руке был чудом — холодным и далеким. Как лучше — резать или вонзить? Она не знала. Его горячие руки сжимали ей ягодицы, подбрасывая вверх. Подбородком, твердым, как камень, он уперся ей в ямочку над ключицей. Неожиданно он выпростал из-под нее руку и стал что-то искать на полу.

— Двигайся! — прохрипел он. Она попробовала изогнуть спину, но ничего не вышло, попыталась шевелить бедрами, безуспешно. Она чувствовала, он хочет найти свой ритм, ему надо кончить. Рука, та, что была под нею, теперь давила на поясницу; другой он шарил по полу.

И она поняла — он ищет нож. Как только найдет пустые ножны, ей конец.

— А-а-а-а-а! — закричал он.

«Быстрей», — подумала она. Между ребрами — в бок и вверх, или между лопатками, пробить легкое и грудью ощутить, как выходит кончик ножа? Она занесла руку над его изгибающейся спиной, увидела маслянистый блеск ножа, как вдруг рука его поднялась с пола и швырнула штаны на рулевое колесо.

Он хотел было встать с нее, но его низ был захвачен последним спазмом: бедра мелко, неуправляемо дергались, но грудь он уже оторвал от нее, отталкиваясь обеими руками от ее плеч. Его большие пальцы потянулись к ее горлу.

— Где нож? — крикнул он. Голова его крутилась по сторонам в поисках ножа. Она старалась спрятать от него свое горло, но он пальцами подпер ей подбородок.

Хоуп обняла ногами его белые ягодицы. Он не мог уже остановиться, хотя, видимо, умом осознал грозившую ему смертельную опасность.

— Отдай нож! — потребовал он.

И тогда она, мгновенно занеся руку над его плечом, скользящим ударом лезвия перерезала ему горло. Она не увидела нанесенной раны, чувствуя, что он душит ее. Но вот одна его рука разжалась, и он схватился за свою шею, прикрыв ладонью рану, которую ей захотелось увидеть. Наконец между его сжатыми пальцами засочилась темная кровь. Он оторвал руку — опять, видно, стал искать нож, — и из его рассеченного горла вывалился прямо на нее огромный пузырь. Послышался чмокающий звук, как будто кто-то рядом высасывал из бокала последние капли через засорившуюся соломинку. Она снова могла дышать. «Где его руки?» — подумала она. Казалось, они одновременно лежат на сиденье рядом и вспугнутыми птицами мечутся у него за спиной.

Длинным лезвием она ударила его повыше пояса, наверное в почку, потому что нож с легкостью вошел в тело. Ударила снова и снова. Орен Рэт прижался щекой к ее щеке, совсем как ребенок. Он бы закричал, конечно, но своим первым ударом она рассекла ему дыхательное горло и голосовые связки.

Хоуп еще раз ударила повыше, но наткнулась на что-то твердое, наверное на ребро, попробовала надавить — ничего не вышло, и она выдернула нож. Орен дергался, как будто хотел слезть с нее. Тело его посылало само себе сигналы тревоги, но они не достигали цели. Он откинулся на сиденье, голова у него не держалась, а пенис, продолжая двигаться, все еще соединял его с Хоуп. И Хоуп снова вонзила в него нож. Тот вошел в живот сбоку, по прямой прошел несколько дюймов до пупка, и снова на что-то наткнулся. Тело его снова упало на нее, придавив ей кисть. Но это уже было не страшно. Она высвободила руку и вытащила окровавленный нож. В кишечнике у него как-будто что-то лопнуло. Потоки крови и отвратительный запах оглушили ее. Она выпустила из руки нож, и он упал на пол.

Орен Рэт извергал кровь и другую влагу галлонами. И сразу стал легче. Их тела были такие мокрые, что она с легкостью выскользнула из-под него. Толкнула, и он перевалился на спину, а она присела на корточки на залитом кровью полу пикапа. Волосы Хоуп отяжелели от крови — его горло фонтанировало прямо на нее. Когда она моргала, ресницы прилипали к щекам. Одна его рука дергалась, она ударила ее.

— Умри! — крикнула она. Поднялось колено, потом упало. — Умри же, умри! — опять крикнула Хоуп, приказывая его сердцу, его жизни.

Она не смотрела на его лицо. На темном фоне кровавой слизи, окутавшей его тело, белый прозрачный презерватив сидел на его обмякшей плоти, как большая застывшая капля, чуждая человеческим извержениям. Хоуп вспомнила зоопарк и верблюжий плевок, приставший к ее ярко-красному свитеру.

Спазм сжал его мошонку, и это опять рассердило Хоуп.

— Умри! — прошипела она. Яички у него были маленькие, круглые и твердые; потом и они расслабились. — Прошу тебя, умри! — прошептала она. — Очень тебя прошу, умри!

Послышался легкий выдох, такой легкий, что можно было и не вдыхать обратно. Хоуп все это время оставалась на корточках возле него, слыша свое сердце и не отличая его пульса от своего. Позднее она осознала — умер он скоро.

Из открытой дверцы пикапа торчали наружу белые, обескровленные ступни Орена Рэта. Внутри кабины, постепенно накаляемой солнцем, все стало липким — кровь быстро свертывалась. Волоски на руках Хоуп склеились и стягивали подсыхавшую кожу.

Надо одеться, подумала Хоуп. И вдруг заметила: что-то явно случилось с погодой. Солнечный свет за окном кабины мерцал, как огонь лампы, загороженной включенным вентилятором; на обочине вздымались невысокие вихри гравия и песка; по плоской голой земле катились шелуха и поломанные стебли прошлогодней кукурузы. Дул сильный ветер, но не как обычно, а откуда-то сверху, и оглушительно ревел, точно мимо мчались тяжелые грузовики. Но на дороге никакого движения не было.

«Торнадо!» — пронеслось в голове у Хоуп. Она ненавидела Средний Запад за непредсказуемую погоду. Уроженка Восточного побережья, она понимала, что такое обычный ураган. Но торнадо! Ей еще не доводилось его видеть, хотя метеосводки вечно стращали: берегитесь торнадо! А чего беречься? Вот этих крутящихся вихрей мусора? Этих летящих комков земли?

Солнце стало коричневым. От злости она ударила кулаком по холодному, упругому бедру Орена Рэта. Пережить такое и попасть в лапы этого проклятого торнадо. Шум усиливался, как будто она сидела под железнодорожным мостом, а над ней грохотал длиннющий состав. Она видела мысленным взором вертящуюся воронку, которая уже затянула не одну машину. Слышала, как почему-то все еще ревут их двигатели. В открытую дверцу летел песок, налипая на ее влажное тело, она потянулась за платьем и обнаружила вместо рукавов дыры. Ладно, сойдет и так.

Но чтобы одеть его на себя, надо выбраться из кабины, присыпанной придорожным песком. Снаружи, она не сомневалась, платье вырвется у нее из рук и воронка нагишом втянет ее в себя.

— Не жалею, — шепнула она. — Не жалею! — повторила она громко и снова ударила тело Рэта.

И вдруг у нее над головой раздался громоподобный голос, бросивший ее в жар:

— ЕСЛИ ТЫ В КАБИНЕ, ВЫХОДИ! РУКИ НА ГОЛОВУ! ЛЕЗЬ В КУЗОВ И ЛЕЖИ! — приказывал кто-то, как в громкоговоритель. «Это я сама умерла, — подумала Хоуп. — Взята на небо и со мной говорит Бог». Она не была религиозна. И голос Бога показался ей таким, каким и должен быть — громоподобным и устрашающим.

— ВЫХОДИ! НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИ! — гремело вверху.

«Почему бы и не выйти? — решила она. — Ты самый большой кобель. Что еще ты можешь сделать со мной? Насилие — это такое надругательство, которое не понять даже Богу».

В вертолете, зависшем над черным пикапом, Арден Бензенхейвер отдавал в мегафон команды. Он не сомневался, что миссис Стэндиш погибла, с такой высоты он не мог определить пол человека, чьи ноги торчали из открытой дверцы; но они ни разу не пошевелились, пока вертолет снижался, и в солнечном свете выглядели так безжизненно, что Бензенхейвер не сомневался — ноги принадлежат мертвецу. Ни помощнику шерифа, ни самому Бензенхейверу и в голову не могло прийти, что погибла не женщина, а Орен Рэт.

Они были уверены, что, расправившись с миссис Стэндиш, он не бросил машину, поэтому Бензенхейвер и приказал пилоту зависнуть прямо над ней.

— Если он все еще там, — пояснил он помощнику, — мы напугаем мерзавца до смерти.

Когда Хоуп Стэндиш, протиснувшись между окаменевшими ногами Рэта, выбралась наконец из кабины, прикрыв глаза от летящего мусора, палец Бензенхейвера сам собой соскользнул с кнопки мегафона. Хоуп пыталась прикрыть лицо платьем, но оно вырвалось из рук и облепило ее, как порвавшийся парус; цепляясь за борта пикапа, она добралась по обочине до его задней дверцы, вздрагивая от удара камешков, все еще прилипавших к телу там, где кровь не засохла.

— Это женщина! — воскликнул помощник шерифа.

— Вверх! — скомандовал Бензенхейвер пилоту.

— Господи, что с ней? — испуганно спросил помощник шерифа. Бензенхейвер грубо передал ему мегафон.

— В сторону! — приказал он пилоту. — Сядем на поле через дорогу.

Хоуп почувствовала, что торнадо — и вихри и рев — куда-то переместился. Она упала на колени. Взбесившееся платье наконец успокоилось у нее в руках. Она прижала его ко рту, потому что ее душила пыль.

Проехала машина, Хоуп ее не заметила. Водитель шел в своем ряду, черный пикап стоял на обочине справа, вертолет приземлился слева. Молящаяся женщина, голая, вся в крови и коросте грязи, не видела, как он ехал мимо. Водителю померещилось, что это ангел присел помолиться на пути из ада. Реакция у него оказалась такой замедленной, что он проскочил добрую сотню метров, пока до него дошла вся фантастичность увиденного; он резко крутанул назад, не сбавляя скорости; передние колеса вынесло на мягкую обочину. Машина съехала в кювет и застряла в рыхлой почве недавно вспаханного поля по бампер; водитель не смог открыть дверцу; опустил окно и изумленно уставился на дорогу, как смотрит на удаляющийся берег человек, который по прихоти судьбы вместе с оторвавшимся причалом оказался вдруг в открытом море.

— Помогите! — закричал он. Вид женщины напугал его до полусмерти: вдруг явится толпа таких ангелов, или еще хуже — злодей, надругавшийся над женщиной, поджидает где-то совсем рядом очередной жертвы.

— Боже! Теперь еще намучаемся с этим кретином, сказал Арден Бензенхейвер пилоту. — А все потому, что водительские права дают кому попало!

Бензенхейвер и помощник шерифа выпрыгнули из вертолета прямо в жирное месиво, в котором завяз перепуганный водитель.

— Проклятье! — взорвался Бензенхейвер.

— Мамочки! — воскликнул помощник шерифа.

Хоуп Стэндиш, сидевшая по ту сторону дороги, первый раз посмотрела в их сторону. Прямо к ней, с трудом выдирая ноги из грязи, шли двое чертыхающихся мужчин. Лопасти вертолета вертелись все медленнее. Из окна машины на нее глупо таращился еще один, но он казался где-то совсем далеко. Хоуп натянула на себя платье. Одна подмышка оказалась разорванной, и ей пришлось прижимать платье локтем, чтобы прикрыть грудь. Только теперь она почувствовала, как саднят плечи и горло.

Неожиданно прямо перед ней возник запыхавшийся, по колено в грязи Арден Бензенхейвер. Пропитанные грязью брючины облепили ноги, и он показался ей старым джентльменом, одетым в бриджи.

— Миссис Стэндиш? — спросил он. Она отвернулась, пряча лицо, и кивнула. — Столько крови! — сказал он беспомощно. — Простите, что мы не поспели раньше. Вы ранены?

Она повернулась и внимательно посмотрела на него. Он видел опухшие глаза, сломанный нос и кровоподтек на лбу.

— Это кровь его, — сказала она. — Он меня изнасиловал.

Бензенхейвер держал наготове носовой платок; хотел было вытереть ей лицо, как вытирают измазавшегося ребенка, но подумал в отчаянии: ее сейчас мой — не отмоешь, и сунул платок в карман.

— Простите, пожалуйста, — опять сказал он. — Мы спешили как только могли. Ваш мальчик — я его видел — чувствует себя прекрасно.

— Мне пришлось взять его в рот, — говорила Хоуп. Бензенхейвер закрыл глаза. — А потом он начал насиловать. Сказал, что убьет меня. Так и сказал. Когда кончит. Вот мне и пришлось убить его. И я не раскаиваюсь.

— И не надо раскаиваться, миссис Стэндиш, — сказал Бензенхейвер. — Не в чем. Вы сделали самое лучшее, что могли.

Она кивнула, посмотрела на свои ноги и протянула ему руку. Бензенхейвер подставил ей плечо, и она припала к нему, хотя была чуть выше его ростом.

И в эту минуту о себе напомнил помощник шерифа. Он успел заглянуть в кабину пикапа, и теперь его рвало на передний бампер, на глазах у пилота, который вел через дорогу вызволенного им и еще не пришедшего в себя водителя. В лице у помощника шерифа не было ни кровинки, под стать торчавшим из кабины ногам Орена Рэта. Оправившись немного, он позвал инспектора взглянуть на устрашающую картину. Но Бензенхейвер хотел прежде поддержать дух миссис Стэндиш.

— Стало быть, вы убили его после совершенного им насилия? Когда он совсем расслабился? — спросил он.

— Нет, — прошептала ему на ухо Хоуп. — В те минуты, когда он насиловал меня.

От нее так страшно пахло, что у инспектора подступила тошнота к горлу. Но он даже не отодвинулся от нее, чтобы не пропустить ни слова.

— Вы хотите сказать, в самый момент насилия, миссис Стэндиш?

— Да, — прошептала она. — Он еще был во мне, когда я нашла его нож. Нож был в его джинсах на полу. Он хотел им меня зарезать, когда кончит. И у меня не было выбора.

— Конечно, не было, — согласился Бензенхейвер. — Да это и не имеет значения.

Он хотел этим сказать, что его следовало убить, даже если бы он и не грозился убить ее. Для Ардена Бензенхейвера не было более тяжкого преступления, чем насилие; он мог с ним сравнить разве что убийство ребенка. Но в этом он разбирался меньше, поскольку своих детей у него не было.

Его браку было семь месяцев, когда его беременную жену изнасиловали в прачечной-автомате, пока он дожидался в машине на улице. Три парня. Открыли пружинную дверцу сушилки и сунули ее головой внутрь барабана, где ее крики, отраженные металлическими стенками цилиндра, слышали только горячие простыни да она сама. Так что ее не могло бы спасти даже самое яркое субботнее освещение ночного Толидо. Парни, конечно, понятия не имели, что насилуют молодую жену начальника толидской полиции.

Бензенхейвер с женой вставали рано. Они были молоды; и утром в понедельник еще до завтрака вместе отвозили белье в прачечную; и пока оно стиралось, они читали газету. Затем, положив белье в сушилку, ехали домой завтракать. Миссис Бензенхейвер забирала его по пути в полицейский участок, куда отвозила мужа. Бывало, кто-нибудь вынимал их белье из сушилки раньше времени и ей приходилось его досушивать, а Бензенхейверу дожидаться в машине. Обычно это занимало минут десять. Но они любили заезжать в прачечную пораньше, когда там еще никого не было.

Увидев выходящих парней, Бензенхейвер вдруг ощутил беспокойство. Он поспешил в прачечную и увидел, что из сушки торчат ноги его жены; туфли валялись на полу рядом. Он не впервые видел ноги трупа, но это были ноги его беременной жены.

Она задохнулась в собственном чистом белье, а может, в собственной блевотине. Но убивать ее они не хотели — так уж получилось. Суд признал парней виновными в непреднамеренном убийстве. Их защитник подчеркнул, что они хотели «просто изнасиловать ее». И эта фраза (как часто он слышал ее в таком контексте: «просто изнасиловали, счастье, что не убили») повергла тогда Бензенхейвера в ужас…

— Хорошо, что вы его убили, — шептал Бензенхейвер на ухо Хоуп Стэндиш. — Мы бы не смогли воздать ему по заслугам в должной мере. Все правильно. Вы молодец.

Хоуп ожидала от полиции иного, более строгого расследования, по крайней мере более подозрительного полицейского, уж во всяком случае не такого, как Арден Бензенхейвер. Она была рада, что он годится ей не только в отцы, но и в деды; у стариков к сексу все-таки более спокойное отношение. Она сказала ему, что ей лучше, что в общем с ней все в порядке. Выпрямившись и отойдя от него, она увидела, что испачкала ему воротничок и щеку. Но Бензенхейвер не то не заметил, не то ему было все равно.

— Ну а теперь давайте посмотрим, — сказал Бензенхейвер помощнику шерифа и снова ласково улыбнулся Хоуп. Помощник подвел всех троих к открытой кабине.

— О Боже! — только и мог сказать водитель застрявшей машины. — Силы небесные, взгляните, что это? Кажется, его печень.

Пилот словно язык проглотил. Бензенхейвер резко взял их обоих за плечи и отвел подальше. Они пошли было к кузову, где приходила в себя Хоуп, но Бензенхейвер зашипел на них:

— К миссис Стэндиш не подходить! К пикапу не подходить! Доложите по радио наше местонахождение, — приказал он пилоту.

— Пусть вышлют «скорую помощь» или еще что-нибудь. Миссис Стэндиш мы заберем с собой.

— Тут нужен пластиковый мешок, — заметил помощник шерифа, показывая на Орена Рэта. — Его куски во всех углах кабины.

— Вижу, — ответил Арден Бензенхейвер, он заглянул в кабину и одобрительно присвистнул.

— Он был с ней, когда… — начал было спрашивать помощник шерифа.

— Да, — ответил Бензенхейвер и протянул руку в страшное месиво около педали газа с самым невозмутимым видом. Он хотел достать нож, который лежал на полу у правого сидения. Рукой, обернутой носовым платком, он поднял его, внимательно осмотрел и, завернув в платок, опустил в карман.

— Мистер Бензенхейвер, — заговорщицки прошептал помощник шерифа. — Вы когда-нибудь видели, чтобы насильник пользовался резинкой?

— Редко, но бывает.

— Все-таки странно, — сказал помощник.

К его удивлению, Бензенхейвер крепко ухватил презерватив, стащил его, не пролив ни капли, и поднял на свет. Низ презерватива был величиной с теннисный мяч.

Вид у Бензенхейвера был очень довольный; перевязав презерватив как воздушный шарик, он зашвырнул его подальше в поле, чтобы не попался на глаза кому не надо.

— Пусть ни у кого даже на миг не мелькнет мысль, что изнасилования не было, — тихо пояснил он помощнику шерифа. — Ясно?

И не дожидаясь ответа, прошел к кузову, где была миссис Стэндиш.

— Сколько ему было лет? — спросила Хоуп. — Этому подонку?

— Много, — ответил Бензенхейвер. — Лет двадцать пять — двадцать шесть, — добавил он. Ему не хотелось, чтобы радость спасения была хоть немного омрачена. Он махнул рукой пилоту, чтобы тот помог миссис Стэндиш влезть в вертолет. Затем подошел к помощнику шерифа.

— Вы останетесь здесь с телом и этим горе-водителем, — распорядился он.

— Я не горе-водитель! — завопил тот. — Боже, видели бы вы эту даму там, на дороге…

— И никого близко не подпускайте к пикапу, — закончил наставления инспектор.

На асфальте валялась рубашка мужа миссис Стэндиш. Бензенхейвер подобрал ее и поспешил к вертолету смешной трусцой толстяка. Оставшиеся мужчины смотрели, как он поднялся в машину, и вертолет взлетел. Вместе с вертолетом, казалось, их покинуло и неяркое весеннее солнце; им вдруг стало холодно, и они не знали, куда бы приткнуться. Не в пикап, естественно, а до легковушки неохота месить грязь. Выбрали все-таки пикап, откинули задний борт и расположились в кузове.

— Он вызовет буксир для моей машины? — спросил водитель.

— Скорей всего, забудет, — ответил помощник шерифа. Он думал о Бензенхейвере, восхищался им, но и побаивался его. И еще подумал — Бензенхейверу на все сто процентов доверять нельзя. Перед ним встал вопрос вопросов — надо ли всегда неукоснительно исполнять букву закона. Но ответить на него он не мог — слишком много ему пришлось сегодня пережить.

Горе-водитель ходил в кузове из угла в угол; его шаги раскачивали машину и раздражали помощника шерифа, подпрыгивающего на заднем бортике. Водитель старался не наступить на грязное скомканное одеяло, валявшееся у самой кабины; он стер пыль в одном месте на заднем стекле и время от времени глядел внутрь кабины на одеревеневшее, выпотрошенное тело Орена Рэта. Кровь уже совсем засохла, и сквозь мутное стекло труп цветом и лоском напоминал баклажан. Он присел на задний борт рядом с помощником шерифа; тогда тот встал, пересек кузов и тоже глянул на изуродованный труп.

— А знаете, — сказал водитель, — даже в этом страшном состоянии сразу видно, что она очень красивая женщина.

— Да, видно, — согласился с ним помощник шерифа.

Водитель опять подошел к окну, из-за чего помощник шерифа сейчас же вернулся к бортику.

— Не сердитесь, — принес извинения водитель.

— Я не сержусь, — ответил помощник шерифа.

— Это не значит, что я хочу оправдать человека, захотевшего изнасиловать ее.

— Понимаю, — ответил помощник шерифа.

Он сознавал, что такие мелочи не должны его раздражать, но простодушие водителя на грани идиотизма было невыносимо, и он примерил на себя презрительную маску, какую надевал в таких случаях, по его мнению, Бензенхейвер.

— Вам часто приходится такое видеть — убийство и изнасилование? — спросил водитель.

— Бывало, — важно ответил помощник шерифа.

Ему, правда, еще ни разу не приходилось видеть ни убийства, ни изнасилования, и даже сейчас он видел это не своими глазами, а сквозь призму многолетнего опыта инспектора полиции. «Выходит, я смотрю на случившееся его глазами?» — подумал он. И совсем запутался.

— Мне в армии довелось кое-что повидать, но такого я что-то не помню, — сказал водитель, снова взглянув в окошко.

Помощник шерифа не нашелся, что на это ответить.

— Как на войне, — продолжал водитель. — Или как в плохой больнице.

— Можно вас кое о чем спросить? — сказал вдруг водитель после минутной паузы. — Только не обижайтесь, хорошо?

— Хорошо, — ответил помощник шерифа.

— Куда делся презерватив?

— Какой презерватив? — переспросил помощник шерифа.

Он мог в чем угодно сомневаться, но с презервативом все было ясно — тут Бензенхейвер прав. Нельзя позволить, чтобы какой-нибудь пустяк хоть на йоту уменьшил истинные размеры надругательства.

Очутившись в «мире от Бензенхейвера», Хоуп Стэндиш наконец-то ощутила себя в безопасности. Она плыла рядом с ним над бескрайними полями и старалась изо всех сил побороть тошноту.

Она снова стала чувствовать свое тело — ощущать зловонный запах, осязать каждую ссадину на ногах. Ей было очень мерзко, но, к счастью, рядом сидел этот бодрый полицейский и восхищенно смотрел на нее — ее жестокая победа тронула его сердце.

— Вы женаты, мистер Бензенхейвер? — спросила она.

— Да, миссис Стэндиш, — ответил он. — Женат.

— Вы были очень добры, — сказала ему Хоуп, — только, боюсь, меня сейчас вырвет.

— Да, понимаю, — сказал Бензенхейвер и поднял промасленный пакет, лежавший у него в ногах. В нем были остатки обеда пилота — жареный картофель, от которого бумага стала почти прозрачной, так что Бензенхейвер даже увидел сквозь него свою руку. — Возьмите, — протянул он ей пакет. — И вперед.

Ее уже мутило; она взяла пакет и отвернулась. Он показался ей слишком маленьким, не мог бы вместить всю ту грязь, которая сейчас переполняла ее. Спиной она почувствовала крепкую жесткую руку Бензенхейвера. Другой он поправил выбившуюся прядь волос.

— Это хорошо, — сказал он, — пусть все выйдет наружу. Вам сразу станет легче.

Хоуп вспомнила, когда Ники тошнило, она говорила ему те же слова. И она удивилась, как Бензенхейверу даже это унижающее действие удалось обратить в достижение; но ей и правда стало много легче — ритмичные спазмы действовали на нее столь же успокоительно, как его прохладные сухие руки, придерживающие голову и поглаживающие по спине. Пакет, действительно, оказался мал. Когда он лопнул и разлился, Бензенхейвер опять утешил ее:

— Ну и слава Богу, миссис Стэндиш. Пакет и не нужен. Вертолет принадлежит Национальной гвардии. Пусть они и чистят его. В конце концов, на что нужна Национальная гвардия?

Пилот вел машину с суровым видом, не дрогнув ни одним мускулом лица.

— Ну и денек выпал вам, миссис Стэндиш! — продолжал Бензенхейвер. — Ваш муж будет гордиться вами. — А сам думал: об этом еще надо позаботиться, пожалуй, придется поговорить с ним. Арден Бензенхейвер знал по опыту, что мужья, да и не только они, слишком болезненно воспринимают изнасилование».