Мир приключений, 1926 № 06

БУРЛАКИ ВОСТОЧНОЙ БУХАРЫ. МАЯТА НА ПЯНДЖЕ

Я — человек военный и не писатель, но путешествие, которое мне пришлось сделать, так своеобразно, что его стоит расказать.

В Туркестане две сравнительно больших реки: Сыр-Дарья и Аму-Дарья. Обе эти реки впадают в Аральское море. Некоторые историки говорят, что Аму-Дарья раньше впадала в Каспийское море, но хивинцы, боясь продвижения русских на восток из Астрахани через Каспийское море и вверх по Аму-Дарье, пустили последнюю по другому руслу в Аральское море и отгородили себя от Каспия непроходимой пустыней. Петр Великий, не довольствуясь своими завоеваниями на западе, задумал расширить владения и на восток и послал отряд под командой Бековича-Черкасского через Астрахань на Хиву, чтобы пустить Аму-Дарью по старому руслу и наказать дерзких хивинцев. Участь этого отряда известна: хивинцы приняли его сначала дружелюбно и развели на квартиры по разным кишлакам, а ночью, по сигналу, разрозненный отряд вырезали во главе с Бековичем-Черкасским, а часть воинов продали в рабство в Персию и своим бекам. Так кончилась первая экспедиция русского отряда, а Аму-Дарья и по сие время продолжает наполнять своими водами Аральское море.

«Аму» — слово персидское и значит «мать», а «Дарья» — узбекское, и означает река. Аму-Дарья в верховии своем, выше Термеза, в 90 верстах от впадения в нее реки Вахш, носит название Пяндж, что по таджикски означает пять. Ее составляют пять небольших, но очень быстрых и многоводных горных речек.

Река Пяндж всю осень, зиму и по май месяц ничего особенного собою не представляет: обыкновенная горная, быстроходная река и даже во многих местах, где бывает много русл, проходима в брод, но за то в течение четырех месяцев: мая, июня, июля и августа, когда на горах Памира, Афганистана и Индии начинает таять снег, Пяндж становится неузнаваема. В это время она напоминает дикого зверя, вырвавшегося из клетки, который, почуяв свободу, мчится в поле, в лес и уничтожает все живое, мешающее ему.

Пяндж из синей превращается в желтую, с шумом и ревом, похожим на рев тигра, мчится с быстротой четырнадцати верст в час и уничтожает на своем пути все, что мешает ей гнать ея желтые воды, подмывает берега, смывает целые кишлаки, осмелившиеся построиться на ее берегу, опрокидывает горы, и горы, с грохотом и гулом, напоминающим орудийные выстрелы, падают к ногам Пянджа. Река, точно зверь, уничтожает их как мелкую добычу, а сама с пеной и кровью, — смотря по цвету горы — мчится дальше, вырывает деревья с корнями, и несколькими бросками, — то к одной, то к другой скале, — превращает их в щепки и все это несет в Аральское море.

Но когда чрезмерная тяжесть глины, песку и камней становится реке не под силу, она бросает их, образуя мель, а зачастую и песчаный остров, сама же бросается вправо, или влево, и напором, с подоспевшими новыми волнами, прокладывает себе новый путь. Нет другой реки, которая бы так часто, почти ежедневно, меняла свое русло. Ни один капитан парохода не может ее изучить. Самый старый капитан, Илья Иваныч, двадцать пять лет плавающий здесь, не может ее изучить и часто садится на мель.

В это время года ни один контрабандист не рискнет переправляться с товарами из Афганистана или обратно, и как раз в это то время, в половине мая, по служебной надобности, мне с женой пришлось путешествовать вверх по Пянджу от Термеза до Сарая.

Помещаемая здесь фотография дает представление о пристани каюков в Термезе и о самих каюках. Как видит читатель, все здесь первобытно просто, незатейливо и лишено всяких удобств.

Мы, пассажиры, человек 15, да столько же красноармейцев для прикрытия груза на каюках от нападения басмачей, стали рассаживаться. Мы выбрали самый большой каюк, боясь, что маленький может скорее утонуть. Впоследствии мы очень раскаивались в своем выборе. На нашем каюке было до полуторы тысячи груза. Формой своей каюки похожи на большую лодку, сделанную из толстых, вытесанных топором досок, обитых железными скобами. Кроме топора, никакой другой инструмент каюков не касался. Щели заткнуты ватой. На носу каждого каюка вмазан котел для варки пищи рабочим в пути. На каюке имеется свой кок (повар). В этом казане он и обед варит, и чай кипятит, и лепешки печет.

Ровно в тринадцать часов по московскому времени (местное на два часа раньше), все матросы зашевелились, поснимали с себя излишнюю одежду, даже и кальсоны, остались в одних рубахах, прикрепили к плечам небольшие войлочные подушечки для предохранения плеч от грубой веревки, надели на ноги афганские туфли из грубой коровьей кожи с загнутыми кверху носами, и взялись за веревку, прикрепленную к бревну у носовой части каюка, скрепляющему бока последнего. От общей веревки шли в сторону, по числу матросов, концы других веревок, каждый длиной аршина три. На конце каждой веревки была прикреплена палочка, чтобы удобнее держать через плечо. Капитан каюка, «дарга», занял место на носу, вооружившись толстым, окованным на конце железом шестом, около семи аршин длины, для отталкивания от берега каюка, а один из более опытных матросов для управления каюком стал на корме с большим веслом, напоминающим своей величиной, формой и тяжестью деревенскую лопату, которой крестьянки сажают хлебы в печь. Матросы выстроились по берегу вдоль веревки, в затылок друг другу, перекинув концы веревок через плечо. На некоторых каюках матросов было человек по 5–7, а наш каюк, как самый большой, имел одиннадцать человек.

Тронулся передний маленький каюк, нагруженный железом, закачался, и медленно поплелся вперед, за ним второй с продовольствием, прозванный нами «Яхта Продмаг», потом каюк — «Яхта Маляр-разведчик», тоже с продовольствием и пассажирами — малярийными разведчиками. Итак, один за другим, потащили матросы десять каюков. Дошла очередь до нашего, самого большого, названного «Яхта Грузовик», с овсом и девятью пассажирами. Дарга уперся палкой в берег и, со словами «об Алла ак бар» (да поможет Аллах), оттолкнул каюк от берега, а матросы, пригнувшись почти до самой земли, налегли на веревку, застонали под левую ногу, раз, другой, третий и, наконец, со скрипом, вторящим стону матросов, покачиваясь, медленно стал подаваться вперед, разрезая грудью напор быстро бегущей волны наш каюк, а за ним и остальные семь каюков. На одном из передних каюков раздалась песня: «Вниз по Волге реке», на другом подхватили и понеслась песня по всей реке, теряясь где-то далеко в горах Афганистана, а с берега вторил стон пригибающихся от напряжения к земле матросов, да скрип каюков.

В русской литературе много писалось о волжских бурлаках, об их адской работе и былой, до пароходства, безотрадной жизни, но вряд-ли волжский бурлак когда-нибудь так жил, питался и трудился, как бурлак, называемый матросом Аму-Дарьи и Пянджа.

Волга многоводнее Пянджа и на великой русской реке баржи свободно проходили, не боясь мели. Течение на Волге гораздо тише, а здесь до 14 верст в час, и берега Волги ровные, покрытые травой, да изредка лесом, Пяндж-же — река непостоянная и часто меняет свое русло. Тащить каюк можно только идя по нашему берегу, другой берег — Афганский, и здешние бурлаки тащут каюк, на глубоких местах идя по берегу, а на мелких — прыгают все в каюк, хватаются за шесты и, упираясь одним концом в дно реки, а другим себе в пуп, — заставляют каюк двигаться вперед, рискуя ежеминутно полететь в воду за завязшим в дне реки шестом. Когда мель пройдена, снова выскакивают на берег и снова тащут за веревку, идя по берегу. А берега Пянджа зачастую поросли диким колючим кустарником и матросы пробираются сквозь него, разрывая иглами не только свою одежду, но и тело — нередко до крови.

Ни одного матроса каюка вы не встретите с неповрежденным, здоровым телом: у всех потрескавшиеся от жары, пыли и пота руки и ноги и исцарапанное тело.

Когда на пути попадаются скалы, то еще хуже приходится этим несчастным. Как кошки, карабкаются матросы на скалу. Цепляясь и подсаживая друг друга, залезают они на двадцатисаженную высоту над рекой и по такой скале, зачастую почти отвесной, где горные орлы да беркуты вьют гнезда, хватаясь за каждый камешек, плетутся, таща за веревку каюк. А внизу мчится бушующий, как дикий зверь, Пяндж, волнами бьет о скалу и как-будто старается водяными языками достать до вершины ее и слизать оттуда храбрецов.

Горе зазевавшемуся в этом месте матросу: сорвется, полетит вниз и никто никогда не найдет его трупа. Все разобьет и изотрет о скалу и унесет Пяндж, а куски мяса, всплывающие наружу, подберут горные птицы. Много, много жизней ежегодно уносит река Пяндж!..

Пищу здешних матросов составляют исключительно пресные лепешки, зеленый чай без всяких сладостей, да раз в сутки — плов. В здешние бурлаки идут исключительно люди, ничего не имеющие и ни с чем не связанные, ни с хозяйством, ни с семьей; одним словом — «пакырь бичера» (люмпен пролетарий).

Все пассажиры на каюках устроили себе палатки от солнца, хотя жара на воде и не так дает себя чувствовать, как на берегу. Все-таки солнце своими прямыми лучами пропекает насквозь.

В 2-х верстах от пристани в Аму-Дарью впадает река Сурхан, через которую нужно проходить на шестах, и наши матросы, попрыгав в каюк, схватились за шесты, по обычаю уперлись пупом в один конец шеста, а другим — в дно реки, и с кряктеньем, исходящим из недр души, толкали каюк вперед. Сурхан пройден и, снова повыскакав на берег, нас потащили за веревку.

Пройдя с полверсты, мы попали в водоворот. Рулевой не успел направить каюк носом к берегу и быстрым в этом месте течением нас отбросило, повернуло поперек реки. Матросы, уцепившиеся за веревку, попадали на землю. Одной рукой держась за веревку, другой они хватались за колючий кустарник и… замерли. Замер на мгновение и каюк, но только на мгновенье. Вновь набежавшей с пеной и ревом волной толкнуло каюк так сильно, что не выдержал ни кустарник, ни матросы. Людей свалило в общую кучу, вырвались веревки у них из рук и каюк наш боком понесло назад вниз по течению, как щепку, и далеко пришлось бы нам проплыть, может быть даже до Аральского моря, если бы то же течение само не пришло к нам на помощь.

Поиздевавшись над бессилием человека, оно прибило нас к берегу снова у той же пристани, откуда мы начинали путешествие. Матросы, оставшиеся по ту сторону Сурхана, кто вброд, кто вплавь, поспешили к нам на помощь и наш путь начался сначала.

Опять через Сурхан пошли на шестах. Тут уж, видя серьезное положение, и все пассажиры взялись за шесты и стали помогать матросам, но в наших неопытных руках дело спорилось плохо. У двух товарищей течением вырвало и унесло шесты, а за шестом и сам пассажир полетел в воду, но успел ухватиться руками за борт каюка и мы его втащили.

Сурхан — пройден. Снова матросы повыскакали на берег, схватились за веревку, а за ними вышли и мы все, в том числе и женщины, и все, уцепившись за веревку, стали помогать матросам.

Снова подходим к злополучному водовороту и у всех одна мысль: проплывем-ли? Не сорвет-ли снова? А в затоне кто-то невидимый, точно гигантским бревном мешает и крутит воду, размешивая как чайной ложечкой в стакане чая. Получается большое окно, в которое втягивается с поверхности все, не осилившее этой стихии, доходит до дна и выбрасывается снова на поверхность далеко вниз по течению, но уже в другом, неузнаваемом виде и форме. Вот нос каюка почти у самого края окна и в это время раздался зычный голос дарги:

— О, бэрекалэ, бэрекалэ, зурма работай! (о молодцы, молодцы, сильно поднажми!).

Все матросы, как по команде, пригнулись к земле, выставили вперед левую ногу, уперлись правой и издали какое-то нечеловеческое ритмическое кряктенье… Мы подхватили… — Потом все, один за другим, матросы, а за ними и мы, полетели на землю… Каюк, однако, проскочил водоворот и далеко подался вперед.

Тут я вышел из строя: при нажиме на веревку, когда глаза чуть не полезли из орбит наружу, я, ничего не видя под ногами, наступил на кем-то разбитую черепаху и сквозь туфлю изрядно проколол себе ногу. Скоро и остальные пассажиры один за другим стали выходить из строя, кто с исцарапанной колючками ногой, кто — руками, а один даже умудрился разодрать ухо. Но все были довольны, что прошли водоворот. Оставалось теперь догнать остальные каюки, которые, конечно, должны где-нибудь остановиться и ждать нас.

Солнце начинает садиться за гору, золотя вершины гор и играя на поверхности воды, а передних каюков что-то не видно. Подходим к кишлаку (деревня), упирающемуся своими садами в берег реки и манящему нас спелым, желтым урюком. Дарга заявляет, что здесь нужно остановиться, пополнить число недостающих шестов и нанять еще одного-двух рабочих. Приходится мириться с необходимостью! Останавливаемся, привязываем каюк и дарга с тремя матросами идет в кишлак, а мы терпеливо ждем его возвращения. Солнце совершенно скрылось за горами.

Стали надвигаться сумерки и поползли длинные тени гор с Афганистана. Навстречу им потянулись с нашей стороны стройные тени деревьев, сошлись на реке, и тени как бы поглотили друг друга, образовав общую темную массу. Местами ее прорезали огни вспыхивающих звезд и они отражались далеко в водах реки. Вернулся дарга и заявил, что ночью итти рискованно.

Пришлось здесь ночевать, хотя район и опасный, насыщенный басмачами, а особенно опасен был со своею шайкой курбаш (командир) Утанбек, о котором нам очень много говорили в Термезе, и который своими налетами беспокоил очень часто не только кишлачное население, но и окраины города Термеза. Как раз накануне нашего приезда в Термез он делал налет на город и угнал несколько голов скота. Высланный наш отряд скот отбил, но шайки не нагнал. Неоднократно нападал Утанбек и на каюки и, при слабой охране, отбивал их. Мы знали, что если жители сообщат ему о нашем одиночном каюке при охране в 6 человек и при 5 винтовках, то он не преминет напасть и на нас. Мы решили зорко охраняться и, в случае нападения, не подпускать басмачей к каюку. Установили очередь дежурств на три смены по два человека, для женщин на каюке устроили броню из тюков одеял и мешков овса, чтобы, в случае обстрела, пули басмачей не могли их поразить. Ночь, однако, прошла благополучно и с рассветом мы двинулись дальше. Верстах в трех от нашего ночлега, за поворотом реки, мы увидели мачты наших передних каюков, которые нас поджидали со вчерашнего дня. Присоединившись к ним и условившись не оставлять одиночных каюков, мы общей колонной двинулись дальше.

В 10 час. утра устроили привал для обеда и чтобы переждать самое жаркое время. Хотя горная река и уменьшает жару, но все же в полдень жара невыносима. Мы все повязали на голову полотенца и ежечасно мочили их водой, а доктор, ехавший с нами, вздумал было принимать солнечные ванны, но в течение каких-нибудь пяти-десяти минут обгорел весь и в этот же день у него начала слезать кожа.

Ночевать остановились все вместе в густых, мало проходимых камышах. Ночью нашими часовыми здесь же были найдены три лошади с седлами, не то басмачские, не то контрабандистов. Мы сдали находку на ближайший пограничный пост.

На третий день пути выступили с ночлега с рассветом, чтобы пораньше пройти одно опасное место с водоворотом. Сначала шли по берегу, потом попалась у берега мель, образуемая из ила и песка, нанесенного водой. На шестах здесь итти нельзя: шест далеко уходит в ил и его не вытащишь.

Пришлось матросам лезть в реку и, по пояс в воде, с захваченными в зубы подолами рубах, увязая в иле, тащить каюки на веревке. Несчастные бурлаки спокойно подставляли под немилосердно палящие лучи тропического солнца свое голое, лоснящееся как бронза тело. Здесь все матросы работают без штанов. С одной стороны, они мешают работать, эти широкие мусульманские штаны, а с другой — никаких штанов при такой работе здесь не хватит. Вместо штанов — собственные ноги, вечно мокрые и в грязи.

Здесь отмечают разницу между матросами парохода и матросами каюка: первые ходят и работают без рубах, а вторые — без штанов.

Приближаемся к месту, где река делает резкий поворот, образуя тупой угол. Берег в этом месте крутой и скалистый. Вода, ударяясь о скалу, становится на дыбы, как-бы теряет равновесие, опрокидывается назад и далеко отскакивает на середину реки. В этом месте, при неопытном дарге, многие каюки прекращали свое существование.

Здесь вся наша колонна остановилась и каюки стали пропускать по одному через опасное место, помогая друг другу. Первым пошел каюк с железом, и только завернул за поворот, как его подхватило, завертело, веревка не выдержала, лопнула, и каюк, далеко отбросив на середину реки, понесло вниз. Вторым пошел каюк «Маляр-разведчик», но его постигла та же участь, и еще с большей быстротой погнало его вниз догонять первый каюк. Пассажиры на этих каюках заметались, засуетились, и похватались за весла, а с остающихся каюков им машут руками, посылают приветствия и просят телеграфировать из Чарджуя и привести осетрины из Аральского моря. Такая же участь постигла и еще два каюка, а остальные общими усилиями матросов других каюков стали проходить благополучно.

Дошла очередь до последнего, самого большого каюка. К нему собралось матросов человек 18. Пассажиры тоже взялись за работу: кто по берегу за веревку тащит, кто на каюке шестом отталкивается от берега, чтобы не дать волне прижать каюк к скале. Так добрались до середины и вот уже скоро-скоро будет пройдено опасное место, уже некоторые стали ликовать, как неожиданно течением вырвало из рук двух дарги и пассажира шесты, а вновь набежавшей волной хлестнуло каюк к берегу.

Вряд ли бы ему выдержать борьбу со скалой, если бы, по причудливой случайности, в это самое мгновение сверху, из под ног матросов, не обвалилась глыба земли и не обрушилась в воду. Тяжестью нескольких сот пудов шлепнувшись в воду, глыба заставила волну отскочить назад, и волна, отпрянув от скалы, ударилась о каюк и оттолкнула его от берега. Холодный душ обдал всех сидящих и привел в чувство пассажиров, оцепеневших от страха. Каюк был неожиданно спасен.

Пройдя версты три, остановились в ожидании сорвавшихся каюков и стали сушить замоченный груз. Долго пришлось ждать. Мы все пообедали и, устроив шатры от солнца, полегли спать. Наконец, часа через четыре мы услыхали в камышах стон и по нем догадались, что это подходят каюки.

К вечеру четвертого дня подул легкий западный ветерок и все матросы с криком «шаман-шаман» (ветер-ветер) пристали к берегу и стали натягивать паруса. На нашем каюке тоже вытащили большое, аршин десять в квадрате, полотнище, почерневшее от сырости и с таким множеством заплаток и дыр, что один из политработников спросил: «больше ли звезд на небе или дыр на нашем парусе»? И, тем не менее, изрешетенный парус все же заставлял каюк двигаться вперед.

На пятый день также был ветер, но порывистый и часто менявший направление: то подует сзади, то замрет на несколько секунд и каюк влечется назад, по течению, то резким толчком подтолкнет каюк вперед, то вдруг, как будто играя и издеваясь над человеком, заскочит слева и гонит каюки к Афганскому берегу, по которому идут афганские пограничники и предупреждают, чтобы мы не вздумали пристать. По договору обоих правительств, река Аму-Дарья и Пяндж вся наша, а берег целиком их, и дарга, чтобы не пристать к берегу, шестом отталкивается подальше к середине. Вдруг ветер заскакивает с правой стороны и гонит нас снова к нашему берегу.

В один из таких маневров ветра наш большой каюк нагнало на другой, маленький досчаник, выкрашенный в коричневую краску и с конским хвостом на носу, умудрившийся итти прямо вверх, благодаря повертыванию паруса матросами то вправо, то влево. Каюки ударились боками, как два горные барана рогами. Маленький каюк не выдержал, подался ближе, под защиту берега, затрещал и лишился одной доски, расщемленной на две части. Образовалась большая щель, в которую бросилась вода. Пассажиры повыскакали на берег, а матросы своими собственными халатами стали затыкать щель и задержали воду. Пассажиры пострадавшего каюка стали ругать наш каюк, называя его «толстой Марьей», изувечившей их «Нинку». Мы не оставались в долгу и отвечали: «пусть ваша Нинка не накрашивается и наша Марьяна не тронет».

За весь этот день мы прошли не более 12 верст.

На шестой день мучились несколько иначе. Ветер играл на наших нервах. То рассвирепеет и гонит каюк, как щепку, то ослабевает совершенно, то, наконец, подует с какой-нибудь стороны так, что даже мачта со скрипом накреняется, накреняя на бок и самый каюк до того, что борт чуть не зачерпывает воду, а мы в это время, как жонглеры, перескакиваем на другой бок, чтобы своей тяжестью выправить каюк до нормального положения. Многие женщины даже плакали, проклиная свою судьбу. Один каюк прибило к Афганскому берегу и часа полтора он там крутился, пока отплыл, а афганские пограничники ругались, торопя отъезжать от берега. Наши пассажиры тоже в долгу не оставались и доказывали, что виноват ветер. Как видно, русская ругань возымела силу над афганской, ибо афганцы замолчали. Другой каюк загнало на мель и сорвало парус.

Ветер давно уже всем нам надоел и мы предпочитали лучше итти на веревках: хотя и медленнее, за то и безопаснее.

Чтобы не повторяться, опускаю следующие дни пути.

На девятый день стали подходить к Вахшу. Самое трудное для матросов каюков это пройти реку Вахш, и многие каюки по несколько дней ожидают здесь ветра, чтобы Вахш пройти под парусами, но наши каютчики по опыту знали, что ветра не скоро дождутся и решили пробраться другим путем: тащили каюки сперва вверх по Вахшу, а потом, поднявшись версты на две, садились в каюк и гребли к противоположному берегу.

Те каюки, которым не удавалось пристать к противоположному берегу, постигала плачевная участь: водами Вахша каюк сперва относило к самому Афганскому берегу. А потом уже несло вниз, и каюки, сорвавшиеся здесь, действительно рисковали вернуться в Термез. Все шедшие вперед нас каюки перебрались благополучно, остался наш самый большой и с самым неопытным даргой, с которыми мы всю дорогу бранились за его неуменье. Мы волоком поднялись до того места, куда доходили и передние каюки. Матросы стали грести к противоположному берегу, но не успели причалить и нас понесло прямо в Пяндж. На каюке поднялся крик и упреки по адресу дарги, что с таким большим каюком он не поднялся выше. Плохо нам было-бы, но на наше счастье в этом месте на Пяндже оказался маленький островок или, вернее, большая кочка, возвышавшаяся высоко над водой и разделявшая русло Вахша от Пянджа. К этой-то кочке мы и стали усиленно грести. Когда мы поравнялись с ней, один матрос выскочил на берег, схватил брошенную ему веревку и, обежав вокруг куста, единственного здесь, на островке, веревкой задержал каюк. Но что делать дальше? На кочке ни до чего не досидишься. До берега еще далеко. Матросы начали ощупывать дно реки. Оно оказалось глубоким и мы прошли до самого берега на шестах.

От Термеза до Вахша Пяндж бежит прямо, в некоторых местах только делая незначительные загибы, от впадения же Вахша и до самого Сарая, где считается берегом 90 верст, а по воде 120, Пяндж делает на всем своем пути крутые повороты, образует прямые и даже острые углы. Здесь он бежит между больших гор, которые придвинулись к реке вплотную, как будто желая обрушиться и тяжестью похоронить ее в своих недрах. Очень часто в этом месте они, действительно, обрушиваются. Достаточно малейшего сотрясения почвы, которые здесь весьма и весьма нередки.

Пяндж не страшится великанов-гор и мчится, огибая каждую гору, словно желая связать ее своей желтой лентой.

В этом месте очень скучный и однообразный путь: весь день едешь и все огибаешь одну и ту же гору; обогнул одну, а там — другая такая, и не видно им конца-края. Матросам здесь все время приходится лазать с одной горы на другую с веревкой. Большинство пассажиров, не имеющих вещей, в этом месте вылезает и идет берегом прямо до Сарая и всегда приходит дня на три раньше каюков.

Два дня мы ползли после прохода через Вахш и до того нам эта езда надоела, что многие соглашались бросить не только каюки, но и собственные вещи и итти пешком в Сарай. Все исхудали и на солнце так обгорели, что нас никогда никто не принял бы за европейцев.

На двенадцатый день нашего плавания, когда солнце имело намерение повернуть на запад, мы услыхали сзади себя какой-то гудок, на подобие заводского. Все неудомевали и в первую минуту решили, что это какой-нибудь подземный гул. Но гудок был уж очень отчетливый. Мы стали озираться кругом и — о, радость! — из-за камышей, словно белая лебедь, вынырнуло судно.

Мы сразу узнали в нем пароход «Троцкий». Он, наверно, пойдет до Сарая, но как пересесть? Мы идем по берегу, а он — серединой реки. Кричать — не услышит, а если и услышит — не захочет приставать к берегу из-за нас. Но вот он сам как будто поворачивает к берегу. Неужели будет приставать? Нет, это он, наверно, маневрирует между подводными камнями… Да даже если бы и пристал, так нет ни копейки денег на билет ни у кого из нас…

Вдруг среди бушующей волны донесся до нас чей-то крик, называющий мою фамилию, а пароход все ближе и ближе подходит к берегу. Наконец, пристал, бросил якорь и спустил сходни. С парохода все раздаются крики и машут руками и фуражками… Значит, там есть кто-нибудь из знакомых! Мы, схватив кое-какие необходимые вещи, остальные поручив прикрытию, бросились бежать на пароход. Нас было человек десять с ближайших каюков.

Только мы успели вбежать на пароход, как сняли мостки и пароход отчалил. На «Троцком» оказались два приятеля, которые, узнав еще в Термезе, что мы уехали с каюками, всю дорогу присматривались, чтобы не пропустить нас, а когда увидели, то упросили командира причалить и подобрать нас. Они же взяли нам и билеты.

После каюков на пароходе мы почувствовали себя словно где-нибудь в городе. Ведь мы могли и по палубе пройтись, и спуститься вниз! На каюке мы все сидели на одном месте, поджав под себя по восточному ноги и подставляя под лучи солнца все оконечности тела.

В Сарай-Комар, или, вернее, к пристани Файзабал-кала (в 16 верстах от Сарая) мы прибыли на тринадцатый день нашего плавания, вызвали лошадей из Сарая и поехали туда, куда стремились скорее добраться и где нас давно уже ждали.

Крепость Сары-Чашма

Востбухара.