Мир приключений, 1927 № 11

ГЛУБИНА МАРАКОТА

Новейший научно-фантастический роман

А. Конан-Дойля

Иллюстрации Т. Педди

От Редакции. Втечение нескольких месяцев подряд английские журналы оповещали, что Конан-Дойль, один из популярнейших писателей на Западе, в Америке, — да, пожалуй, и у нас, — заканчивает научно-фантастический роман. Интерес к новому произведению плодовитого творца «Шерлока Холмса» с его бесчисленными приключениями, увеличивался тем, что Конан Дойль свой последний научно-фантастический труд выпустил, если не ошибаемся, уже года четыре назад. Богатая научная эрудиция автора и завлекательная манера его письма, создавшая ему такой успех и множество почитателей буквально во всех странах света, заставляли с интересом ожидать и нового романа.

В весьма распространенном английском ежемесячнике только что напечатана первая часть этого романа «ГЛУБИНА МАРАКОТА» — так нашумевшего уже до своего появления. Пока еще нельзя судить о романе, но уже несомненны его интересная, совершенно научная основа, оригинальная для характера творчества Конан-Дойля фабула и заинтриговывающее изложение.

Нет оснований, чтобы русский читатель оказался в худших условиях, чем английский, и должен был бы терпеливо ждать, пока закончится весь роман. Мы даем теперь же первую часть «Глубины Маракота» и будем знакомить читателей «Мира Приключений» с этим произведением по мере опубликования его в Англии.

Так как эти бумаги были переданы мне для опубликования, я начну с того, что напомню публике о печальной гибели парохода «Стратфорд», который год тому назад отправился в путешествие с океанографическими целями-для изучения жизни морских глубин. Экспедиция эта была организована доктором Маракотом, знаменитым автором «Псевдокоралловых формаций» и «Морфологии чешуйчатых». Вместе с доктором Маракотом был мистер Сайрес Хедлей, ассистент Зоологического Кембриджского Института в штате Массачузет. Капитан Хови, опытный мореплаватель, управлял судном, а экипаж состоял из двадцати трех человек, включая и американца механика с Меррибанкских заводов в Филадельфии.

Вся эта компания исчезла бесследно, и единственным известием, полученным о несчастном пароходе, было донесение норвежского баркаса, который своими глазами видел, как судно, точно подходящее по описаниям к этому пароходу, пошло ко дну во время большого шторма осенью 1926 года. Позднее, вблизи того места, где произошла трагедия, была найдена спасательная лодка с надписью «Стратфорд», вместе с решетками люков, спасательным буйком и мачтой. Все это, вместе в ятое, при отсутствии каких бы то ни было известий, придавало полную вероятность предположению, что ни о корабле, ни о его экипаже не будет уже получено никаких, сведений. Судьба этой экспедиции несколько выяснилась, когда было получено странное радио-телеграфное сообщение. Хотя местами и несколько непонятное, оно все же оставляло мало сомнений в участи парохода. Это сообщение я приведу позднее.

В путешествии «Страфорда» были некоторые примечательные стороны, которые в свое время вызвали различные толки. Одной из них являлась странная таинственность, сохранявшаяся профессором Маракотом. Он был известен нелюбовью и недоверием к печати, но на этот раз он довел их до крайности. Он не желал давать никаких сведений репортерам и не разрешал представителям газет посещать судно в течение недель, пока оно стояло в доке Альберта. Ходили слухи о какой то странной и совершенно новой постройке судна, которая позволяла ему служить и на морской глубине, и эти слухи подтверждались толками из судостроительной конторы Гентера и Компания в Вест-Хартльпуле, где были произведены все изменения в постройке парохода. Одно время говорили, будто бы все дно корабля может отделяться от него, и эти слухи привлекли внимание страховых инспекторов Ллойда, которых с некоторым трудом удалось успокоить в этом отношении.

Вся история с пароходом была скоро забыта, но она становится важной теперь, когда судьба экспедиции таким странным образом снова встала перед вниманием публики.

Скажем несколько слов о начале путешествия «Стратфорда». Теперь имеется четыре документа относительно известных нам до сих пор фактов. Первый документ — это письмо, адресованное мистером Сайресом Хедлеем его другу, сэру Джемсу Тальботу, из коллэджа Троицы в Оксфорде, и посланное из столицы Больших Канарских островов, при том, — насколько известно, — единственном случае, когда «Стратфорд» приблизился к суше, после того, как он покинул Темзу. Второй документ — странное радиотелеграфное сообщение, о котором я уже упоминал. Третий — та часть судового журнала о рейсе «Арабеллы Наульс», которая касается стекляного шара. Четвертый и последний — удивительное содержание этой стекляной оболочки, которое является либо жестокой и сложной мистификацией, либо раскрывает новую страницу в человеческом опыте, значение которой безмерно велико.

После этого вступления я приведу письмо мистера Хедлея, которым обязан любезности сэра Джемса Тальбота и которое не было до сих пор опубликовано. Оно помечено 1 октября 1926 года.

«Я посылаю это письмо, мой дорогой Тальбот, из Порта-де-ла-Луц, куда мы зашли на несколько дней отдохнуть. Главный мой товарищ но путешествию — Биль Сканлан, старший механик, который, и как мой земляк, и как очень интересный человек, естественно стал моим приятелем. Но сегодня утром я все же — один, потому что у него, по его выражению «свидание с юбкой». Вы видите, что он говорит именно так, как, в представлении англичанина, должен говорить каждый американец. Его признали бы за «чистокровного». Сам инстинкт подсказывает и мне употреблять американские выражения, когда я с моими английскими друзьями. Я чувствую, что они никогда иначе не поняли бы, что и я — янки. Но с вами-то у меня не такие отношения, поэтому дайте мне тут же уверить вас, что вы не найдете другого языка, кроме чистейшего оксфордского, в послании, которое я теперь отправляю вам.

Вы встречали Маракота и знаете, что за сухарь этот человек. Я, кажется, говорил вам, как он налетел на меня, чтобы завербовать меня для этого дела. Он навел справки у старика Сомервилл в Зоологическом Институте. Тот послал ему мою дипломную работу об океанских крабах, и Эго решило все. Конечно, великолепно путешествовать с целями, которые гак отвечают моим вкусам, но я хотел бы совершать это путешествие не с такой оживленной мумией, как Маракот. Он совершенно не похож на человека своим уединением и преданностью работе. «Самое жесткое, что есть жесткого в этом мире», — так говорит про него Биль Сканлан. II все же мы не можем не восхищаться такой полнейшей преданностью работе. Для него ничего не существует вне его науки. Я помню, что вы рассмеялись, когда я его спросил, что мне читать для подготовки, и он сказал, что для серьезного изучения мне следует прочесть полное издание его трудов, а для отдыха — «Plankron-Studien» Геккеля.

Я и теперь знаю 51аракота не лучше, чем знал его тогда, в этой маленькой гостиной, выходящей на Оксфорд Хай. Он ничего не говорит и его сухое, суровое лицо, — лицо Саванароллы или, может быть, вернее, Торквемады, никогда не бывает веселым. Длинный, тонкий, неприятный нос, два маленьких сверкающих серых глаза, близко сидящих под юр нашими бровями, рот с тонкими, сжатыми губами, щеки, провалившиеся от постоянных дум и аскетической жизни, — все это так неприветливо. Он живет на вершине какой-то горы Разума, до которой не добраться простым смертным. Иногда я думаю, что он немного сумасшедший. Например, этот странный аппарат, который он соорудил… но я буду рассказывать все по порядку, и вы судите сами.

Я опишу наше путешествие с самого начала.

«Стратфорд» — отличное, предназначенное для морского плавания, маленькое судно, специально приспособленное для своей задачи. Оно водоизмещением тысячу двести тонн, у него большая, широкая палуба, и оно снабжено всевозможными приспособлениями для измерения глубин, для ловли рыбы неводом, для драгирования и для укрепления сетей по бортам корабля. У него, конечно, имеются сильные паровые вороты для подъема неводов, и множество других разного рода машин, из которых одни достаточно знакомы, другие — совершенно неизвестны мне. Ниже устроено очень удобное помещение с хорошей библиотекой для наших специальных занятий.

Еще до отплытия за нами установилась репутация таинственного судна, и я скоро убедился, что — не без оснований. Наши первые действия были довольно заурядные. Мы прошли к Северному морю и закинули раза два наши невода. Но так как средняя глубина здесь немногим больше шестидесяти футов, а судно наше предназначалось для работы на очень больших морских глубинах, нам это показалось простой потерей времени. Во всяком случае, кроме обычной рыбы для стола, акулы, медуз и некоторых отложений дна — обычной аллювиальной глинистой грязи, мы не-извлекли ничего такого, о чем стоило бы писать домой. Потом мы обошли Шотландию и двинулись к югу, к нашему нынешнему месту крейсирования, которое находится между Африканским материком и Канарскими островами. В одну безлунную ночь мы едва не сели на мель в Фуерт-Эвентура, но, за исключением этого, наше путешествие прошло без всяких приключений.

Втечение этих первых недель я попробовал сблизиться с Маракотом. но это было не так просто. Прежде всего — он самый занятой и рассеянный человек в мире. Вспомните, как вы улыбнулись, когда он дал мальчику у подъемной машины пенни, уверенный, что он в автобусе.

Половину времени он совершенно погружен в свои мысли и едва ли замечает, где он находится и что делает.

Во-вторых, он скрытен до последней степени. Он беспрерывно работает над какими-то бумагами и картами, но сейчас же убирает их, когда я вхожу в каюту. Я твердо уверен, что у этого человека на уме какой-то тайный план, и пока нам еще предстоит зайти в какой-нибудь порт, он будет тщательно скрывать его. Вот впечатление, какое я вынес, и оказалось, что и Биль Сканлан того же мнения.

— Скажите, мистер Хедлей, — обратился он ко мне как то раз вечером, когда я сплел в лаборатории, исследуя степень насыщенности солью проб, взятых во время наших гидрографических исследовании глубин, — как вы себе представляете, что на уме у этого голубчика? Как вы думаете, что он собирается делать?

— Я предполагаю, — сказал я, — что мы будем делать то же, что до нас делали «Челленджер» и дюжина других специальных судов, и прибавим еще несколько образцов к списку рыб и еще несколько пометок на карту измерений глубины моря.

— Ничего похожего, — сказал он. — Если это ваше мнение, вам придется угадывать еще раз. Прежде всего — зачем я здесь?

— На случай, если что-нибудь произойдет с машинами, — сказал я наугад.

— Машины — пустяки! Судовые машины под наблюдением Мак-Ларена, инженера-шотландца. Нет, сэр, не для того, чтобы двигать донкой прислали из Меррибанка такого высокого специалиста, как я. Не даром мне в неделю дается пятьдесят монет. Пойдемте-ка со мной и я открою вам глаза.

Он вынул из кармана ключ, открыл дверь в задней стене лаборатории, и вниз по лестнице мы спустились в отделение трюма, которое было совершенно свободно, если не считать стоявших там четырех больших, блестящих предметов в огромных ящиках, полуосвобожденных от соломы. Это были плоские стальные листы со множеством скреплений и заклепок по краям. Каждый лист был около десяти футов в квадрате и в полтора дюйма толщиной, с круглым отверстием в восемнадцать дюймов посредине.

— Что это, чорт возьми, такое? — спросил я.

При моем удивлении странное лицо Биля Сканлана, — он похож не то на водевильного комика, не то на профессионального борца, — растянулось в улыбку.

— Это мой детеныш, сэр, — произнес он. — Да, мистер Хедлей, вот для чего я здесь. У этой штуки имеется стальное дно. Оно — в том большом ящике. Потом есть крышка, вроде аркообразной, и большое кольцо для цепи или веревки. А теперь взгляните-ка на дно нашего судна.

Там находилась четырехугольная деревянная платформа с выдававшимися в каждом углу винтами, показывавшими, что она снимается.

— Тут двойное дно, — сказал Сканлан. — Может быть, этот голубчик просто спятил, а может быть в башке его больше, чем мы знаем, но если я его правильно прочитал, он собирается построить что-то вроде комнаты, — окна сложены здесь, — и спустить ее через дно судна. У него тут электрические прожекторы, и я думаю, что он предполагает освещать ими воду через круглые отверстия и смотреть, что там кругом делается.

— Если бы это было у него на уме, он мог бы вставить стекляную панель, как на судах на острове Каталина, — сказал я.

— Вы говорите умные вещи, — сказал Биль, почесывая голову. — Я теперь ничего не понимаю. Одно только верно, это, что я послан в его распоряжение, чтобы помогать ему как могу с этой дурацкой штукой. Он до сих пор ничего не говорил, ну и я сказал столько же, только я буду нюхать кругом. А если я не буду торопиться, я узнаю все, что нужно узнать.

Вот каким образом я впервые коснулся края нашей тайны. После этого мы попали в отвратительную погоду, а потом стали работать, ловя рыбу неводом на большой глубине к северо-западу от мыса Джуба, делая наблюдения температуры и ведя записи процентного содержания соли Это — спортивное занятие, драгирование морских глубин с Пегерсоновскпм неводом, раскрывающимся в ширину на двадцать футов для всего, что проходит мимо него. Иногда он спускается на четверть мили — и приносит наверх рыбу одного сорта, иногда на пол мили — и улов совершенно другой. Каждый слой океана имеет своих особых обитателей так же точно, как и отдельные материки. Иногда мы поднимали со дна пол тонны прозрачного розового студня, первобытную материю жизни, или это оказывалось тиной, превращавшейся под микроскопом в миллионы маленьких, круглых, образующих как бы сложную сетку, шариков с аморфной грязью между ними. Я не стану утомлять вас всеми этими brotulidae, macruridae, ascidiae, holothuria, polyzonium, echinodermata, но как бы то ни было, вы можете поверить, что в море имеется богатая жатва и что мы были усердными жнецами. Но у меня все время было такое чувство, что сердце Маракота не участвует в нашей работе и что в этой странной, высокой голове египетской мумии были совсем другие планы. Все это казалось мне испытанием людей и пробой условий, прежде чем начнется настоящее дело.

Я дошел до этого места в моем письме, когда я выбрался на берег, чтобы прогуляться в последний раз в виду того, что мы отплываем рано утром. Может быть, я сделал и хорошо, что пошел, потому что на пристани был ужаснейший шум и в самом сердце его находились Маракот и Биль Сканлан. Биль — немножко задира, и руки у него постоянно чешутся, но вид полудюжины дагосов[1]), с ножами в руках окружавших моих спутников, производил жуткое впечатление, и я как раз во-время прибежал к ним на выручку. Оказалось, что доктор нанял нечто, называемое тут экипажем, проехал половину острова, изучая его геологическое строение, но совершенно забыл, что у него не было с собой денег. Когда настало время расплаты, он не мог заставить понять этих идиотов в чем дело, и извозчик забрал его часы, чтобы быть уверенным, что ему заплатят. Это заставило Биля Сканлан проявить свою деятельность, и они оба оказались бы на земле со спинами, похожими на подушки для булавок, если бы я не поправил дело долларом или двумя, отданными извозчику, и пятидолларовой бумажкой для парня с фонарем под глазом. Таким образом все кончилось благополучно, и Маракот был более похож на человека, чем когда-либо до сих пор.

Когда мы вернулись на судно, он позвал меня в маленькую каюту, которую оставил себе, и поблагодарил меня.

— Кстати, мистер Хедлей, — сказал он, — насколько я знаю, вы не женаты?

— Нет, — ответил я, — не женат.

— Есть кто-нибудь на вашем попечении?

— Нет.

— Отлично, — сказал он. — Я не говорил о цели этого путешествия потому, что, по своим личным соображениям, желал сохранить ее втайне. Одной из причин было мое опасение, чтобы меня не опередили. Когда научные планы распространяются, кто-нибудь может оказать такую услугу, какую Амундсен оказал Скотту. Если бы Скотт держал свой план про себя, как это делал я, на Северном полюсе первым был бы он, а не Амундсен.

У меня лично такая же важная цель, как и Северный полюс, и поэтому я молчал. Но теперь мы накануне нашего грандиозного дела, и никакому сопернику не украсть моих планов. Завтра мы отправляемся к нашей настоящей пели.

— А что это за цель? — спросил я.

Он наклонился вперед и ею аскетическое лицо осветилось вдохновением фанатика.

— Ниша цель, — сказал он, — дно Атлантического океана.

Тут мне следовало бы прервать письмо, потому что я вижу, как оборвалось ваше дыхание, что было в действительности и со мной. Если бы я был писателем, я, наверно, оборвал бы на этом. Но так как я просто излагаю то, что произошло, я могу сказать вам, что я остался еще час в каюте старика Маракота и что я узнал очень многое и успею это рассказать вам до отхода последней лодки на берег.

— Да, молодой человек, — сказал Маракот, — вы можете теперь писать, потому что, когда ваше письмо дойдет в Англию, мы уже нырнем в воду.

При этих словах он захихикал, потому что у него свой особый, сухой юмор.

— Да, сэр, нырнем — это подходящее слово для такого случая, и это будет записано в летописях науки. Разрешите сказать вам, прежде всего, что я вполне убежден, что ходячее рассуждение относительно чрезмерного давления океана на больших глубинах — совершенно неправильно. Вполне ясно, что существуют другие факторы, нейтрализующие это давление, хотя я еще не могу сказать, что это за факторы. Это одна из задач, которую мы, может быть, решим. Теперь скажите мне, если смею спросить, какое давление предполагаете вы наблюдать на глубине мили под водой?

Он сверкал на меня своими большими роговыми очками.

— Не меньше тонны на квадратный дюйм, — ответил я. — Это, ведь, было совершенно точно установлено.

— Задачей пионера всегда было доказать, что положение, которое ясно определено, — не верно. Пустите в ход ваш мозг, молодой человек. Вы занимались последний месяц вылавливанием самых нежных плавающих форм жизни, существ, таких нежных, что мы с трудом перекладывали их из сети в чан, чтобы не попортить их чувствительные тела. Находили ли вы на них доказательство этого страшного давления?

— Давление, — сказал я, — уравнивалось. Оно было одно и то же, как снаружи, так и внутри.

— Слова… одни слова! — воскликнул он, нетерпеливо мотая лысой головой. — Вы ловили круглых рыб, таких, как Gastrostomus globulus? Разве они не были бы сплющены, если бы давление было такое, как вы воображаете?

— А опыт пловцов?

— Конечно, до известной степени он имеет значение. Они встречают такое увеличение давления, что оно влияет на, быть может, самый чувствительный орган нашего тела, — на внутреннее ухо. Но мой план таков, что мы не будем подвержены никакому давлению совершенно Нас опустят в стальной клетке с хрустальными стеклами с каждой стороны для наблюдений. Если давление недостаточно сильно, чтобы вдавить полтора дюйма закаленной, двойного никелирования стали, тогда оно не может причинить и нам вреда. Это распространение опыта братьев Вильямсон в Нассау, с которым вы, несомненно, знакомы. Если мои расчеты ошибочны… что ж, вы говорите, что вы ни для кого не являетесь опорой. Мы умрем во время отважного предприятия. Конечно, если вы предпочтете остаться в стороне, я могу отправиться один.

Мне это казалось самым сумасшедшим планом, и, все-же. вы сами знаете, как трудно отказать дерзновению. Я дал себе время обдумать все это.

— Как глубоко предполагаете вы опуститься, сэр? — спросил я.

На столе его была приколота карга и он концом компаса указал на точку, лежащую к юго-западу от Канарских островов.

— В прошлом году я производил измерения глубин в этих местах, — сказал он. — Там есть впадина большой глубины. Мы намерили там двадцать пять тысяч футов. Я был первый, сделавший сообщение об этом. Действительно, я надеюсь, что на картах будущего вы найдете «Глубину Маракота».

— Но, боже милостивый, сэр! — воскликнул я, — вы не предполагаете же спуститься в такую бездну!

— Нет, нет, — ответил он, улыбаясь. — Ни наши цепи для спуска, ни воздушные трубы не хватят больше, чем на полмили. Но я хотел вам пояснить, что вокруг этой впадины, которая, несомненно, была образована много лет тому назад вулканическими силами, находится высокий хребет или узкое плато, которое лежит не глубже, чем на триста сажен под поверхностью моря.

— Триста сажень! Треть мили!

— Да, во грубому исчислению, Это — треть мили. Мое намерение теперь состоит в том, чтобы нас опустили в нашей маленькой, застрахованной от давления наблюдательной станции, на этот подводный берег. Там мы сделаем доступные нам наблюдения. Разговорная труба будет соединять нас с кораблем, так что мы сможем давать ему наши указания. Трудностей тут не должно представиться никаких. Когда мы захотим, чтобы наг- подняли наверх, вам нужно будет только сказать.

— А воздух?

— Его будут накачивать к нам вниз.

— Но, ведь, там будет совершенно темно?

— Боюсь, что это несомненная истина. Опыты Фоля и Сарасэна в Женевском озере показывают, что даже ультрафиолетовые лучи отсутствуют на такой глубине. Но разве это имеет значение? Нас будут снабжать электрическим освещением сильные корабельные машины, дополненные шестью двухвольтовыми сухими батареями Хеллесена, соединенными вместе так, чтобы давать ток в двенадцать вольт. Это, вместе с сигнальной военной лампой Лукаса в виде подвижного рефлектора, даст нам то, что нужно. Смущает вас еще что-нибудь?

— А если наши воздушные провода спутаются?

— Они не спутаются. А в качестве запаса у нас имеется в трубках сжатый воздух, которого должно хватить на двадцать четыре часа. Ну, удовлетворил я вас? Отправитесь вы со мной?

Не легко было принять решение. Мозг работает с быстротой, и воображение — очень живая вещь. Мне казалось, что я вижу этот черный ящик внизу, на первобытных глубинах, что я чувствую дурной, отработанный воздух, которым дышали уже несколько раз, и потом вижу, как стены вдавливаются, выпираются внутрь, разрываются в соединениях и вода бьет в каждую дыру заклепок и в щели, и вползает снизу. Это была медленная, ужасная смерть. Но я поднял глаза и встретил устремленный на меня горящий взгляд этого человека. В нем было вдохновение мученика науки. Он заразителен, такой энтузиазм, и если он и безумен, то, по крайней мере, благороден и не эгоистичен.

Я загорелся от его великого пламени и вскочил на ноги, протягивая ему руку.

— Доктор, я с вами до конца, — сказал я.

— Я знал это, — ответил он. — Я выбрал вас не из-за ваших поверхностных знаний, молодой мой друг, — прибавил он, улыбаясь, — и не из-за вашего интимного знакомства с морскими крабами. Существуют другие качества, которые могут скорее пригодиться — это честность и мужество.

И с этим маленьким кусочком сахара меня отпустили. Я вручил мое будущее Маракоту, и весь намеченный мною план моей жизни был разбит. Но уже отходила последняя лодка. Пришли за почтой. Вы или не услышите больше про меня, дорогой мой Тальбот, или получите письмо, которое стоит прочесть. Если вы ничего не услышите, вы можете взять плавучую надгробную плиту и бросить ее где-нибудь к югу от Канарских островов с надписью: «Тут или где-то тут лежит все, что рыбы оставили от моего друга — Сайреса Д. Хедлей».

Второй, имеющийся по этому делу документ, это — непонятное радиосообщение, которое было перехвачено несколькими судами, включая и казенный почтовый пароход «Арройа». Оно было получено в 3 ч. ночи 3-го октября 1926 г. Это показывает, что оно было послано всего спустя два дня после того, как «Стратфорд» докинул Канарские острова, — что видно из предыдущего письма, — и это соответствует времени, когда норвежский баркас увидел, как гибнул в циклоне пароход в расстоянии двухсот миль к юго-западу от Порта-де-ла-Луц. Радиосообщение гласило: «Судно опрокинуто на бок. Боюсь положение безнадежно. Потеряли уже Маракота, Xедлея, Сканлана. Местоположение непонятно. Хедлей носовой платок конец измерительной проволок и морской глубины. Помоги нам бог! Пароход Стратфорд».

Это было последнее, бессвязное известие, полученное с несчастного судна, и часть его была такая странная, что ее приписали бреду того, кто посылал радио. Но, все же, казалось, что оно не оставляло сомнения в судьбе корабля.

Объяснение всего этого, если это может быть принято, как объяснение, должно найтись в повествовании, заключенном в стекляном шаре, и прежде всего следует развить очень короткий отчет, который до этого времени появился в печати относительно находки шара. Я беру его слово в слово из судового журнала «Арабеллы Наульс», веденного «шкипером» Амосом Грином, шедшим в заграничный рейд с углем от Кардифа до Буэнос-Айреса.

«Среда, января 5-го, 1927 г. Широта 27,14, долгота 28 Зап. Тихая погода. Голубое небо с перистыми облачками. Море, как стекло. В две склянки средней вахты старший офицер сообщил, что видел, как прямо из моря выскочил какой-то блестящий предмет и потом снова упал назад в море. Первое его впечатление было, что это какая-нибудь странная рыба, но, рассмотрев в бинокль, он увидел, что это был серебристый шар или мяч и что он такой легкий, что скорее лежит, чем плывет на поверхности воды. Меня позвали и я увидел этот шар, — большой, как мяч для футбола, ярко сияющий, — с правого вашего борта в полумиле расстояния. Я остановил машины и отправил лодку под командой второго штурмана, который выловил эту вещь и привез ее на судно.

При рассмотрении это оказалось шаром, сделанным из крепкого стекла и наполненным таким легким веществом, что когда шар бросали в воздух, он летал, как детский воздушный шарик. Он был почти совсем прозрачный, и нам было видно внутри нечто, похожее на свиток бумаги. Но стекло было все же такое крепкое, что оказалось очень трудно сломать шар и достать его содержимое. Молоток не разбивал его, и нам удалось раздавить его только тогда, когда главный механик подложил его под колесо машины. К сожалению, я должен сказать, что шар тут разлетелся в сверкающую пыль, так что невозможно было выбрать кусок стекла, годный для исследования. Но бумагу мы достали и, рассмотрев ее и решив, что она имеет очень большую важность, мы отложили ее с тем, чтобы передать британскому консулу, когда мы дойдем до реки Плэт. Я провел в море тридцать пять лет, был тут и мальчиком, и мужчиной, но это — самое странное, что когда-либо произошло со мной, и так говорит каждый человек на борту. Разъяснение всего этого я предоставляю головам поумнее моей».

Вот все о происхождении повествования Сайреса Д. Хедлея, которое мы теперь приведем так, как оно написано:

«Кому я пишу? Что ж, я думаю, что я могу сказать — всему широкому миру, по так как это очень неопределенный адрес, я буду подразумевать моего друга, сэра Джемса Тальбота, из Оксфордского университета, по той причине, что мое последнее письмо было написано ему, и это может считаться продолжением. Я думаю, что тут один шанс из ста за то, что этот шар, даже если он и увидит свет дня и не будет проглочен по дороге акулой, будет носиться по волнам и попадет когда-нибудь на глаза плывущему мимо моряку. Но все же стоит попытаться, и Маракот тоже посылает наверх другой шар, так что может случиться, что кто-нибудь из нас и сообщит миру нашу удивительную историю. Конечно, поверит ли этой истории мир — это другой вопрос, но когда люди увидят шар с его стекляной оболочкой и обратят внимание на содержащийся в нем газ легче воздуха, они наверно поймут, что в этом кроется что-то необыкновенное. Вы, Тальбот, во всяком случае не отбросите его, не прочитав.

Если кто-нибудь захочет узнать, как все началось и что мы пытаемся сделать, он все это найдет в письме, написанном вам 1 октября прошлого года, вечером, накануне нашего отплытия из Порта-де-ла-Луц. Клянусь, если бы я знал, что нас ждет, я прыгнул бы в тот вечер в лодку, отходящую на берег. И все-таки… что ж, может быть, даже если бы мои глаза и были открыты, я бы не покинул доктора и прошел бы через все это. Когда я раздумываю об этом, я не сомневаюсь, что я бы поступил именно так.

Я продолжу рассказ о пережитом нами с того дня, как мы покинули Канарские острова.

В тог момент, когда с гаванью были покончены все счеты, старик Маракот просто превратился в пылающее пламя. Время действовать настало, наконец, и притушенная энергия этого человека ярко загорелась. Говорю вам, что он забрал в свои руки судно и всех, и все на нем и подчинил своей воле. Сухой, скрипящий, рассеянный ученый вдруг исчез и вместо него появилась человеческая электрическая машина, лопающаяся от жизненной энергии и трепещущая от большой действенной мощи. Глаза его сверкали за очками, как пламя в фонаре. Казалось, что он одновременно повсюду: изучает расстояния на своей карте, сравнивает вместе с шкипером вычисления, подгоняет Биля Сканлана, поручает мне сотни странных дел. Но во всем Этом был метод и определенная цель. Он неожиданно проявил познания в электричестве и в механике, и проводил много времени, работая с Сканланом, который под его наблюдением тщательно собирал аппарат.

— Смотрите-ка, мистер Хедлей, как шикарно, — сказал Биль на второй день утром. — Войдите-ка сюда, да взгляните. Наш доктор молодец и преловкий механик!

Я испытывал очень неприятное впечатление, точно я смотрел на свой собственный гроб. Но даже и при этом я должен был сознаться, что Это был прекрасный по своему устройству мавзолей. Пол был скреплен с четырьмя стальными стенами и окна ввинчены в центре каждой стены. Маленькая подъемная дверь наверху вела в камеру. Была и еще одна дверь у основания. Стальная клетка поддерживалась тонким, но очень крепким стальным канатом, который пробегал по блоку и выпускался или закатывался сильной машиной, употреблявшейся нами для неводов больших морских глубин. Канат, как я увидел, был почти в полумилю длиной и был прикреплен к стальным стойкам на палубе. Резиновые дыхательные трубы были такой же длины, телефонный провод был соединен с ними, а также и провод, с помощью которого могли в машине на судне управлять электрическим светом внутри аппарата, хотя у нас была еще и независимая электрическая установка.

Вечером этого дня были остановлены машины. Барометр стоял низко, и тяжелые черные тучи, поднимавшиеся на горизонте, предупреждали о надвигавшихся неприятностях. Единственным судном в виду был баркас, на котором развевался норвежский флаг, и мы заметили, что он взял все рифы, точно в ожидании бури. Но в настоящий момент все благоприятствовало нам, и «Стратфорд» тихо покачивался на темно-голубых волнах океана, покрытых то тут. то там белыми гребешками от дыхания пассатного гетра. Биль Сканлан пришел ко мне в лабораторию, выказывая больше волнения, чем это ему обычно позволял его легкий характер.

— Послушайте-ка меня, мистер Хедлей, — сказал он, — они опустили эту штуку в колодец в дне судна. Вы не думаете, что хозяин хочет спуститься в ней?

— Совершенно уверен, Биль. И я отправлюсь с ним.

— Ну, ну, вы оба спятили, если думаете о такой вещи. Только дешево я стою, если пущу вас одних.

— Это не ваше дело, Биль.

— Ну, а я так чувствую, что это мое дело. Да я пожелтею от желтухи, как китаец, если пущу вас одних. Меррибэнкс прислал меня сюда присмотреть за этой машиной, и если она спустилась вниз, на дно моря, так уж это верно, что и я буду на дне. Где этот стальной ящик, там и адрес Биля Сканлана, сошли все с ума вокруг него — или нет.

Бесполезно было с ним спорить, и таким образом к нашему маленькому клубу самоубийц присоединился еще один человек, и мы только ждали приказаний.

Всю ночь шла усердная работа над приспособлением аппарата, и после легкого завтрака мы спустились в трюм, готовые к нашему путешествию. Стальная клетка была наполовину спущена в фальшивое дно, и мы теперь сошли один за одним через верхнюю подъемную дверь, которая была за нами закрыта и завинчена. Капитан Хови с похоронным видом пожал каждому из нас руку, когда мы проходили мимо него. После этого нас спустили еще на несколько футов, люк закрылся над нашими головами и дал доступ воде, чтобы установить, насколько мы годимся для моря. Клетка хорошо выдержала испытание, каждый паз подходил совершенно точно, и не было никаких следов течи. Потом нижний клапан в трюме был открыт, и мы повисли в океане под килем.

Комнатка наша, действительно, была очень уютной, и я удивлялся искусству и предусмотрительности, с которыми все это было устроено. Электрический свет не был зажжен, но полутропическое солнце ярко светило в каждое оконное отверстие через бутылочно-зеленую воду. Тут и там мелькали маленькие рыбки и качались серебряными черточками на зеленом фоне. Кругом маленькой комнаты находился диван, над которым были расположены измеритель глубины, термометр и другие инструменты. Под диваном был ряд трубок, которые представляли наш запас сгущенного воздуха на случай, если нам изменят воздушные трубы. Эти трубы открывались над нашими головами и рядом висел телефонный аппарат. Нам был слышен похоронный голос капитана, говорившего снаружи:

— Вы, действительно, решили отправляться? — спрашивал он.

— У нас все хорошо, — нетерпеливо ответил доктор. — Вы начнете медленно спускать, и у вас все время должен быть кто-нибудь у приемника. Я буду сообщать о нашем положении. Когда мы достигнем дна, оставайтесь так, как вы стоите, пока я не сделаю распоряжений… Нельзя слишком напрягать канат, но медленное движение из расчета нескольких узлов в час — будет ему вполне по силам. А теперь — спускайте!

Он выкрикнул это слово голосом сумасшедшего. Это был величайший момент всей его жизни, плод всех его мечтаний. На одно мгновение я был потрясен мыслью, что мы, действительно, во власти хитрого, тонкого маниака, помешенного на своей идее. Билю Сканлану пришла в голову та же мысль, потому что он бросил мне взгляд с двусмысленной улыбкой и дотронулся до своей головы. Но после этого одного дикого взрыва. наш вождь сейчас же стал по-прежнему серьезным и сдержанным. Но и на самом деле, надо было только взглянуть на порядок и на заботливость, которые проявлялись в каждой мелочи вокруг нас, чтобы снова убедиться в силе его разума.

Но теперь все наше внимание было обращено на удивительные новые впечатления, которые нам давало каждое мгновение. Клетка медленно спускалась в глубины океана. Светло-зеленая вода превратилась в темно-оливковую. Эта вода снова сгустилась до удивительного синего цвета, богатого, глубокого, синего цвета, постепенно переходившего в темный багрянец. Мы спускались все ниже и ниже — сто футов, двести футов, триста футов. Клапаны действовали безукоризненно. Наше дыхание было таким же свободным и естественным, как и на палубе парохода. Стрелка измерителя глубины медленно двигалась по светящемуся циферблату. Четыреста, пятьсот, шестьсот…

— Как вы себя чувствуете? — проревел испуганный голос сверху.

— Как нельзя лучше, — крикнул Маракот в ответ. Но свет мерк. Теперь были тусклые, серые сумерки, быстро сменявшиеся мраком.

— Остановитесь тут! — крикнул наш вождь.

Мы перестали двигаться и повисли на семистах фугах под уровнем моря. Я услышал щелкание выключателя и в следующую минуту нас залил яркий золотой свет, который вылился из каждого из наших боковых окон и посылал длинные, блестящие дороги в окружающую нас водную пустыню. Прижав лица к толстому стеклу, каждый у своего окна, мы смотрели на такие виды, которые никогда не представлялись человеку.

До сих пор мы знали этот слой морской глубины только по тем немногим рыбам, которые оказались слишком медлительными, чтобы избегнуть нашего неуклюжего невода, или слишком глупыми, чтобы ускользнуть от бредня. Теперь мы видели удивительный водяной мир, каким он был на самом деле. Если целью творения было создание человека, то странно, почему океан настолько населеннее земли. Мы уже прошли поверхностные слои, где рыбы или бесцветны, или же настоящей морской окраски, ультрамариновые сверху и серебристые снизу. Тут ясе были существа всех возможных окрасок и форм, какие только существуют в море. Хрупкие Leptocephalus или личинки угрей проносились мимо, как полоски блестящего серебра в сверкающей дороге света. Медленные, змеевидные мурены, миноги морских глубин, извиваясь, проплывали мимо, или черный рогозуб, весь состоящий из острий и рта, глупо разевал пасть на наши выглядывавшие лица. Иногда мимо проплывала, глядя на нас жутними человеческими глазами, коренастая каракатица. Иногда всей картине придавала прелесть, похожая на цветок, кристально-прозрачная форма морской жизни cystoma или glaucus. Огромный саranx или прямун бешено снова и снова бросался на наше окно, пока его не затемнила тень семи футовой акулы, и он исчез в ее раскрытой пасти. Доктор Маракот сидел, как зачарованный, держа на коленях книгу для записей, внося свои наблюдения и бормоча монолог научных толкований.

— Что это такое? Что это такое? — слышал я. — Да, да, Chimoera mirabilis, такая же, как найденная Майкелем Саре. Боже мой, вот lepidion, но насколько я могу судить, — новый образец. Обратите внимание на этого macrurus, мистер Хедлей. Окраска его совершенно другая, чем та, что мы получаем в сети.

Он был смущен только один раз. Это случилось, когда мимо его окна, сверху, с очень большой быстротой, промчался длинный, овальный пред мет, оставивший за собою трепещущий хвост, который растянулся так далеко над нами и под нами, как только мы могли видеть. Сознаюсь, что я был так же поражен, как и доктор, и разъяснил эту тайну Биль Сканлан.

— Этот олух, Джон Симней, пустил наверно свой лот рядом с нами. Похоже на шуточки… чтобы мы не чувствовали себя одинокими.

— Конечно! Конечно! — хихикая сказал Маракот. — …новый вид, мистер Хедлей, с хвостом, как струна рояля, и лотом в носу. Но им же нужно измерять глубину, чтобы остаться выше рифов, глубина которых обозначена. — Все хорошо, капитан! — крикнул он, — можете опустить нас вниз.

И мы стали спускаться вниз. Доктор Маракот потушил электрический свет, и все кругом снова погрузилось в полный мрак, за исключением светящегося измерителя глубины, который тиканьем отмечал наше постепенное опускание. Чувствовалось легкое покачивание, другое движение мы едва ли ощущали. Только эта движущаяся рука на циферблате говорила нам о нашем ужасающем, непостижимом положении. Теперь мы были уже на глубине тысячи футов, и воздух стал заметно тяжелый. Сканлан смазал клапан воздушной трубы, и дело пошло лучше. На полутора тысячах футов мы остановились и качались среди глубин океана. Тут наши огни засверкали снова. Мимо пас прошла какая-то огромная темная масса, но мы не могли решить, была ли это меч-рыба или акула глубоких вод, или же чудовище неизвестной нам породы. Доктор поспешно закрыл свет.

— Тут скрыта для нас главная опасность, — сказал он, — на глубинах есть существа, против натиска которых эта оправленная в сталь комната так же не могла бы устоять, как улей перед носорогом.

— Киты, может быть, — сказал Сканлан.

— Киты могут опускаться на большую глубину, — ответил ученый. — Известно, что один гренландский кит утащил за собой чуть ли не милю каната, нырнув по перпендикулярной линии. Но кит опустится так низко только, если он испуган или сильно ранен. Это могла быть гигантская каракатица. Их находят на всех уровнях.

— Ну, мне кажется, что они слишком мягки, чтобы причинить нам вред. Ну, и потеха была бы, если бы эта рыба могла пробить дыру в никелированной стали Меррибэнка.

— Тела их могут быть мягки, — ответил профессор, — но «клюв» большой каракатицы пробил бы железо, и одного удара этого «клюва» достаточно для того, чтобы пробуравить эти окна в дюйм толщиной точно они из пергамента.

— Ура! — закричал Биль, когда мы снова начали наше путешествие вниз.

Потом, наконец, совсем мягко и осторожно, мы остановились. Толчок от соприкосновения был так легок, что мы едва почувствовали бы его, если бы огни, когда их зажгли, не показали, что мы обвиты кольцами стального каната. Этот канат представлял большую опасность для наших дыхательных труб. Он мог испортить их, и, после настоятельного крика Маракота, он был снова подтянут кверху. Циферблат показывал тысячу восемьсот футов. Мы неподвижно лежали на вулканическом хребте, на дне Атлантического океана.