Мир приключений, 1928 № 07

В НОВОМ КИТАЕ

Рассказ ФРЕДЕРИКА О’БРИЕН

Я лежал на своем раскидном кресле, когда мы вышли из гавани Гонолулу.

«Бива-Мару» простояла в Гонолулу несколько часов по пути из Сан-Франциско на восток. Я был в Гонолулу своим человеком, «камаа-ина», как говорят гавайцы, и за короткое время стоянки успел искупаться в Вайкики и позавтракать с моим приятелем Альбертом Тейлором. Он сказал мне, что еще увидится со мною на пароходе, куда придет провожать своего друга Лойда Гордона, англичанина, прожившего на Гавайах несколько недель и возвращавшегося теперь к себе домой в Гонг-Конг.

Тзйлор пришел в мою каюту на «Бива-Мару» и повел меня знакомиться со своим приятелем. В каюте Гордона звенела гитара и в центре маленькой веселой группы гавайцев сидел сам Гордон. Это был высокий человек дет тридцати, с очень черными волосами. На шее его была гирлянда из желтых «Маили-илима», прекрасных, но слишком сильно пахнущих цветов, которыми сентиментальные гавайцы украшают уезжающих друзей, приходящих к ним гостей, собутыльников, вообще всех, кто хочет быть весел.

Раздался предупреждающий звонок. Вверх и вниз по корридору зазвучал гонг. Гордон обнял одну из девушек-гаваитянок, самую красивую, взял в руки миниатюрную португальскую гитару и звучным баритоном запел песенку.

С последним свистком веселая компания сошла на берег и посылала оттуда приветствия. Настроение Гордона изменилось, как только расстояние между берегом и пароходом стало слишком велико, чтобы махать рукой остающимся.

— Я люблю этих людей, — сказал он, — они простые и сердечные.

Странно, что голос Гордона звучал теперь другим тембром. До этого голос его был обыкновенным голосом культурного англичанина. Теперь легкий оттенок волнения выдавал несомненную южно-китайскую интонацию. Я внимательно посмотрел на Гордона и заметил в его правильном английском лице легкий намек на выдающиеся скулы и на узкие глаза Срединной Империи.

Пока пассажиры смотрели на удаляющиеся берега, я мимоходом прочитал имена, приколотые на раскидных креслах на палубе, рядом с креслом, занятым мною. На трех была надпись: «От Лос-Анжелос до Гонг-Конга. Мистер Альберт Бакстер, мистрис Бакстер, мисс Бакстер».

Мистрис Бакстер! Это должна быть Реби Стон. Я мысленно вернулся на двадцать лет назад. Я не видел ее со дня ее замужества. Когда-то она причиняла мне много хлопот. Реби и я вместе работали в одной газете в Лос-Анжелосе. Она была первой привлекательной женщиной-репортером, которую я встретил в своей жизни. Высокого роста, широкоплечая, с тяжелой поступью и с сильной примесью мужественности. В красоте ее было нечто дерзкое. У нее был прекрасный цвет лица, сверкающие черные глаза, блестящие каштановые волосы, рубенсовский бюст, широкие бедра. Сильное, здоровое, ароматное тело, мучительно привлекательное для худощавых, бледных, нервных мужчин, как наш редактор Фэрчайльд.

До Гонг-Конга три недели плавания и мне придется провести это время в обществе семьи Бакстер.

Я прогулялся по палубе и, вернувшись к своему креслу, увидел крупную женскую фигуру. Предо мной была Реби Стон Я узнал ее сразу. Двадцать лет изменили ее ровно настолько, чтобы лишить всякого обаяния и преувеличить все недостатки. Рост, фигура, выражение лица были те же, но когда-то крепкий подбородок утроился, уши, потерявшие форму от долгого ношения тяжелых серег, были очень красны и напоминали вареных раков. Мертвенный вид каштановых волос говорил о борьбе с сединой. Крупные, преувеличенно наманикюренные руки сверкали кольцами.

Только глаза ее были те же, блестящие, дерзкие, циничные, несмотря на коричнево-желтоватые круги под ними и отяжелевшие веки. Она сняла пенснэ и протянула мне руку, не беспокоя своего массивного тела.

— Приятно видеть вас снова, — сказала она. — Как давно мы не виделись? Ах, не будем говорить о прошлом. Вы познакомились с мистером Бакстером? Вы знаете, что у меня взрослая дочь? Ей девятнадцать лет, но она настоящее дитя… ну, понимаете, в познании грязных сторон жизни.

Она сделала паузу и критическим взглядом проводила проходившую мимо женщину.

— О чем я говорила? — продолжала она. — Да, про Сюзанну. В ней еще, может быть, проснется моя любовь к литературе. Мне-то пришлось выбирать между литературной карьерой и материнством. Я не написала ни одной книги после этой последней книги о Кубе.

Я воспользовался первым удобным случаем и бежал от ее болтовни. Ее слова «последняя книга о Кубе» напомнили мне как Реби Стон, пробыв десять дней на Кубе, издала книгу, ловко сшитую, некоторые главы которой были целиком взяты из старого путеводителя. Разоблачил ее критик опозиционной газеты. Это и было поворотом в ее карьере. Она бросила редактора, отказалась от работы в газете и вышла замуж за пожилого, состоятельного банкира.

Сюзанну я в первый раз увидел за обедом. В этой девушке не было и следа мистера или мистрис Бакстер. Она была среднего роста, с характерными, но в то же время не крупными чертами лица, волосы ее были подрезаны по мальчишески, а большой рот постоянно улыбался и в улыбке этой была как будто и насмешка, и серьезность.

Видя, что я близко знаком с ее родителями и, вероятно, предпочитая общество нейтрального лица, Сюзанна стала вести со мной разговоры о жизни и о том, что видела во время своих путешествий. Японцы и китайцы были для нее до сих пор только слугами, мелкими торговцами, злейшими врагами, какими их выставляют американские писатели и полицейские. Я рассказывал девушке про Китай, про величие его истории, про его прекрасное и самобытное искусство, про его знаменитых писателей и поэтов.

Я хвалил ей поэму Ли По на английском языке и книгу Ресселя о Китае. Сюзанна заинтересовалась, но все же слегка сомневалась в китайской культуре.

— Я совершенно не вижу тех стран, в которых мы бываем, — жаловалась мне Сюзанна. — Возьмите хотя бы Китай. Мама черпает все свое представление о Китае из романов. Она думает, что это всего только большая, грязная страна, полная курильщиков опиума, но она с ума сходит по нефритовым серьгам, интересным ожерельям и разным таким вещам. Ах, почему я не мужчина! Я увидела бы все эти сады и храмы, про которые вы рассказываете.

— Какого вы мнения о мистере Гордоне? — спросил я.

— Он симпатичный, но какой то таинственный. Все, что я знаю про него, это что он юрист, холостой, и родился в Кантоне. Ну, завтра я уж буду знакома с книгой Ресселя и с Ли По.

Она унесла книги, которые я ей достал из своей каюты.

На «Бива-Мару» был великолепный бассейн для купанья. Дно бассейна понемногу понижалось. Соленая вода была восхитительной температуры и так прозрачна, что тела купающихся казались золотыми рыбками в стекляном аквариуме. В розовом купальном костюме Сюзанна казалась новой девушкой. Она была прекрасно сложена, а на обнаженных руках и ногах сохранился загар от солнечных лучей южной Калифорнии. Гордон в воде чувствовал себя в своей сфере. Он учил Сюзанну плавать и, когда они держались за руку, можно было заметить, как радостны для них эти прикосновения.

Наши каюты с Гордоном были рядом. Моя близость с ним началась с общей дружбы к Тэйлору, но мы скоро нашли, что у нас очень много общего. У него была свобода взглядов, утонченный культурой вкус и всякое отсутствие искусственности. Это очень удивило меня, потому что за малым исключением англичане в Китае лишены всякой культурности, поверхностны, не любят жителей Востока, интересуются только собственным преуспеянием, национальным усилением и спортом. Во время путешествия мы много разговаривали с Гордоном. На десятый день пути он мне сказал:

— Завтра мы будем в Иокагаме. Что вы оденете сегодня на маскированный бал? Я хочу удивить своих знакомых и, быть может, узнать, что они на самом деле обо мне думают.

Он говорил веселым, но вызывающим тоном.

— У меня есть полный костюм мандарина, который мой отец надевал несколько раз в Кантоне. Он был пожалован мандарином за содействие постройке Кантон-Ханкоуской железной дороги. Но теперь мандарины в Кантоне редки. Кантон стал демократичнее лондонской Мэн-Стрит. А знаете, я сказал сегодня мисс Бакстер, что во мне есть китайская кровь. Вы то, конечно, об этом догадывались? Если говорить о крови, то я на одну восьмую китаец. Но я не стыжусь своей китайской крови. Она не манджурская, а чистая китайская. Я считал, что должен все это сказать мисс Бакстер, потому что против китайцев существует какое-то странное предубеждение. Я же не хотел бы обманывать именно мисс Бакстер. Не знаю, как отнесется к этому ее мать, хотя, кажется, американцы смотрят на это иначе, чем англичане.

— Сюзанна — новая американская девушка, — сказал я. — Она приобретает собственные, независимые взгляды. У каждого поколения есть «новая девушка». Мать ее тоже была такой в свое время.

Не существует более странного современного города, чем Гонг-Конг. На скалистом острове, на котором когда то жило несколько рыбаков, англичане построили великолепную столицу с тысячью каменных дворцов, с домами и конторами, с отличными мостовыми и внушительными укреплениями. Для нужд горсточки белолицых там целое войско прислуги, поваров, лакеев, рикш, шофферов и нянек. Полмиллиона настойчивых, жестких китайцев просочилось в эту коммерческую и военную крепость, воздвигли другие каменные фабрики, магазины и здания, настроили дома для жилья и лачуги. Желтое море азиатских лиц заливает большие улицы, где белые лица властелинов из-за моря проплывают точно экзотические цветы. Тут — лачуги, дворцы, тюрьмы, собор и другие церкви, банки и финансовые ячейки всего мира, бифштексы, эль, виски, лошадиные скачки, приемы у губернатора, дни рождения короля, вся пустая пышность империи, раскинувшейся от Лондона и Ланкашайра до Тасмании и Родезии. Это центр британского могущества на всем Дальнем Востоке, святое святых фунта стерлингов.

Теперь Гонг-Конг был в тревоге. Банкиры встречались и покачивали головами. Британские канонерские лодки жужжали вокруг морской базы. В Кантоне, несколько часов тому назад, Сун-Ят-Сен стал президентом Южной Республики Китая и генералиссимусом китайской армии. Англичане были возмущены им. Коммерческие дела рушились. Этот самый знаменитый в мире китаец, уничтоживший вековую монархию, распространял из Кантона ненависть к капитализму и к британской короне. Слуги стали менее почтительны; они просили прибавки жалованья; рикши торговались с седоками о плате. Десятки тысяч людей, пятьдесят лет ежедневно и молча переносивших пинки и удары английских начальников и их индусских полицейских-сиков — теперь бастовали и выражали протест.

Воздух был насыщен недовольством, когда я приехал в Гонг-Конг, после небольшого путешествия по Корее. С «Бива-Мару» я распростился три недели тому назад в Иокагаме. Приехав в Гонг-Конг, я вызвал по телефону Гордона. Он сказал, что хотел бы немедленно меня повидать. — В ресторане Гонг-Конг отеля, — предложил он.

Я нашел, что он сильно изменился, стал как то спокойнее и вдумчивее. На мой вопрос о Бакстерах он сказал:

— Я еду с ними послезавтра в Кантон, хотя и предупредил мистрис Бакстер, что это может быть опасно. Но она ужасно упряма.

Железная дорога разрушена и им придется плыть на пароходе. Мистрис Бакстер желает непременно закупить полотна для своего калифорнийского хозяйства и хочет, чтобы я показал ей хорошие магазины и последил бы, чтобы она не переплатила. У меня может не быть случая поговорить с Сюзанной наедине. Если вы истинный друг, уговорите родителей отпустить с вами завтра на прогулку Сюзанну. Я буду вас ждать с моторной лодкой в гавани.

Я обещал сделать все, что в моих силах. Мы невольно перешли к разговору о Китае и его насущных задачах.

— Китай выплывет, — горячо говорил Гордон. — Он существует уже четыре тысячи лет. Когда мои английские прадеды одевались в шкуры и отрывали зубами с костей сырое мясо, Китай глубоко погружался в философию и художественную культуру. Вы знаете, что сегодня платят целые состояния за фарфор, лаки и нефрит того времени. Я только на одну восьмую китаец, английский гражданин, но все мои симпатии — в этой стране. Я могу жить только в Китае. Я не занимался политикой и хотел быть англичанином, но мне этого не позволили. Вы знаете, что я не могу получить стакан вина в первоклассном баре, если вы мне предложите пойти туда с вами? Тут, в стране, где мой отец и дед были почтенными англичанами, я — отверженный. Он помолчал, потом продолжал все с той же горечью: — У меня привычки англичанина, но мне, вероятно, придется жениться на китаянке. Разве англичанка или американка захочет разделить со мной такое изгнание из общества?

Я расстался с Гордоном и отправился к Бакстерам, жившим в грандиозном отеле на берегу залива. Тысячи рабочих за невероятные гроши в два года превратили каменистый склон горы в роскошную местность в западном вкусе. Пообещав мистрис Бакстер, что дочь ее будет все время находиться в тени британских орудий, я добился разрешения показать Сюзанне на следующий день некоторые достопримечательности.

— Мы проведем день в настоящем Китае, правда? — умоляюще сказала Сюзанна.

Я тотчас же дал знать Гордону и, когда Мы с Сюзанной встретились на следующий день, я спросил девушку:

— Сюзанна, чего бы вы хотели сегодня больше всего?

— Я знаю, что вы устроите это для меня, — воскликнула девушка. — Мне просто необходимо поговорить с Лойдом. Знаете, мама запретила мне с ним разговаривать наедине. Лэди Пенсонби — супруга губернатора — сказала ей про Гордона, что они его не принимают, что это очень печально, но англичане принуждены проводить черту, и что Гордон — за этой чертой.

— Вы серьезно заинтересованы Лойдом? — спросил я.

— Ах, если бы я знала! — Девушка готова была сделать признание, но сдержалась. — Я знаю, что он любит меня. Он все мне про себя рассказал. Его мать была на четверть китаянкой. Отец же Лойда был английский инженер.

— Не одни только англичане предубеждены против цветных рас, — сказал я Сюзанне. — В некоторых из наших Соединенных Штатов человек является негром по закону, если у него одна шестнадцатая африканской крови. Англичане же твердо решили сохранить свою кровь совершенно белой. То же самое происходит и в Индии, и везде, где находятся англичане.

Грустное лицо Сюзанны вдруг сразу повеселело. К нам навстречу шел Лойд в белом спортивном костюме. Мы сели в моторную лодку и направились в Ковлун. Лойд был видимо взволнован свиданием с Сюзанной. Девушка же вся порозовела и оживилась. В Ковлуне мы высадились, и уже в автомобиле поехали по безукоризненным военным дорогам, проведенным англичанами по этой их территории, мимо прекрасных вилл, ферм, британских укреплений, будок часовых и солдат. После непродолжительной езды мы остановились у красивого дома в большом саду. Это был загородный дом Гордона, в котором он провел все свое детство. Улыбающийся китаец-слуга провел нас в дом. Убранство комнат было соединением лучшего европейского и китайского вкуса. Одно крыло было в чистом китайском стиле и в одной из комнат был алтарь предкам.

— Моя мать часто любила тут вспоминать своих прадедов и возжигала здесь в их намять благовония. Вот ее портрет. Я следую ее привычкам в день ее рождения.

Портрет масляными красками был кисти лондонского художника. Он изображал женщину лет тридцати, в европейском платье, с выразительным красивым лицом, в котором было гораздо более восточного, чем у ее сына.

Мы отлично позавтракали и затем пошли в сад, полный аромата роз. Я оставил там Гордона и Сюзанну, сам же пошел в библиотеку. Я провел в библиотеке час, когда они вошли ко мне. Пора было возвращаться.

Мистрис Бакстер так довольна была, что мы рано вернулись и что у дочери ее счастливый вид, что я тут же получил от нее приглашение ехать вместе с ними в Кантон.

«Иат-Шан», с поднятым на нем флагом Соединенных Штатов, вышел из гавани ровно в семь часов утра. Мы все были голодны и первые полчаса провели за завтраком. Потом любопытство Реби пробудилось и мы должны были пойти осмотреть пароход.

«Иат-Шан» было почти совершено новое судно, построенное для торговли Гонг-Конг-Кантон. На пароходе был удобный салон, он же столовая. Мы прошли по узким корридорам мимо кухни и помещений для команды и пришли к крепкой железной решетке, отгораживавшей всю заднюю часть судна. У запертых ворот этой решетки стоял высокий чернобородый сик, обычный британско-индусский страж в Китае. У него в руках было ружье, а на поясе — револьвер.

— Не стоит туда итти, — сказал Гордон. — Как видите, в этих второклассных и третьеклассных отделениях почти нет пассажиров. Из Кантона же здесь будет настоящий муравейник. Теперь в Кантон не едет никто, кроме нас, глупых. Все, кто могут, наоборот, уезжают оттуда из-за беспорядков и постоянных стычек враждебных генералов. Второклассных и третьеклассных пассажиров запирают за решетку, чтобы они не могли броситься в переднюю часть судна и завладеть ею, как уже делали это не раз за прошедшие десять лет.

Гордон провел нас на верхнюю палубу и, лежа здесь на раскидных креслах, мы кое-как спасались от жары. «Иат-Шан» скользил по глубокому заливу Гонг-Конга, мимо множества островов, и вошел в реку, показавшуюся нам сначала только рукавом залива. С обеих сторон были темные горы, потом они исчезли, и около часа мы шли мимо плодородных полей, раскинувшихся на мили вглубь страны. Большие пространства оливково-зеленого риса, высокие бананы и бамбук окружали деревни с глиняными домиками, которые быстро приходили на смену одна другой в этой богатой и усердно культивируемой дельте.

По постоянной перемене нашего курса мы поняли, как затруднительно плавание по этой реке, которая, по словам Гордона, была одной из самых коварных рек в мире. Мы увидели на скалистой отмели пароход, разбитый пополам. Это был пароход нашей же ливни, потерпевший здесь крушение в прошлом году.

Деревни на берегу теснились все ближе и ближе одна к другой. Рисовые и фруктовые поля, различных оттенков зеленого и коричневого цвета, нарезанные на маленькие кусочки точно картонные головоломки; фарфоровые башни, знаменитые пагоды из географии моих детских лет. Впереди показалась высокая гора, и мы стали приближаться к Кантону, самому большому городу Азии.

Очертания, маячившие впереди, напоминали западный город. Гигантские фабрики и торговые дома иностранных фирм. Растянувшиеся по набережной на милю пяти и шестиэтажные здания оказались магазинами и гостиницами, маскировавшими тысячелетний старый город, стоявший за ними.

Мы высадились на небольшом каменном молу и тотчас же были подхвачены течением уличного движения. Рикши, носильщики с невероятными тяжестями, разносчики, нищие, калеки лодочники, автомобиль с солдатами, стоящими па подножках и держащими наготове револьверы…

Автомобиль сбивал с ног пешеходов, и мы, в наших носилках с тремя рикшами на каждую, жались к домам в тучах вонючей пыли и мух, двигаясь по желанию мистрис Бакстер к оазису из деревьев и травы. Мы прошли через ворота, где нас окинул внимательным взглядом китайский солдат во французской форме, перешли небольшой мост через канал и очутились в спокойном месте.

Реби Стон с проклятиями слезла со своих носилок. Пот стекал по ее лицу и образовал в белой пудре темные борозды. Жара, действительно, была мучительная. Мы были в тропиках.

— Солнце скоро оставит нас в покое, — сказал успокаивающе Гордон.

Вокруг нас были лужайки, цветущие сады, низкие строения контор и типичные европейские жилища. На консульствах развевались английский, американский, французский, японский флаги. Площадка для тенниса, для крокета, маркизы и чайные столы придавали местности совершенно англо-саксонский вид. Площадки для футбола еще усиливали это впечатление.

Но нужно было только посмотреть через узкий канал, чтобы увидеть человеческий водоворот в Кантоне, из которого мы сейчас вынырнули. По берегу канала на мили тянулись маленькие плоские лодки.

— В этих крошечных лодках живут двести тысяч страшно бедных людей, — сказал Гордон, — Они — в Китае. Это — остров Шамин. Эти сорок пять десятин принадлежат Европе, Америке и Японии. Они не Китай. Единственные китайцы, которые могут здесь жить, — эго слуги иностранцев. Мы можем отдохнуть здесь несколько минут и затем вернуться в Кантон. Магазины с полотном приблизительно в миле отсюда.

Мистрис Бакстер и Сюзанна отправилась отдохнуть в Виктория-отель, единственную гостиницу на острове.

— Мы вряд ли захотим бродить по улицам города, — сказал мистер Бакстер, вытирая потное лицо, — мне этот город кажется каким-то адом. Пожалуйста, уговорите мистрис Бакстер вернуться прямо на пароход.

Мистрис Бакстер очень неохотно отказалась от своего плана, но жара и пугавшая ее толпа заставили ее согласиться на доводы Гордона и мужа. Ведь, полотно можно было купить и в Гонг-Конге.

Возле «Иат-Шана» стояла ужасная толкотня. Гавань была полна людьми, спорившими и грубо толкавшимися, чтобы попасть на пароход. Эластический предел вместимости пассажиров второго и третьего класса был уже достигнут. Сики отгоняли людей прикладами ружей, когда для нас спустили трап.

— Я за то, чтобы отчаливать, — сказал старший офицер. — Два месяца тому назад у этого мола был разнесен «По-Сай». Эти люди хотят спасти от революции свое имущество и деньги. Банки тоже. Мы везем несгораемый ящик, полный денежных пакетов.

Один свисток — и мы отчалили среди криков и проклятий с берега. За обедом оказалось кроме нас еще шесть пассажиров и среди них китаец в прекрасной одежде купца, со смелым и умным лицом. Я прозвал его Чингис-Ханом.

Мистрис Бакстер захотела посмотреть на публику второго и третьего класса. Мы встали рядом с часовым и заглянули за железные прутья. Мужчины, женщины и дети с их имуществом заполняли каждый дюйм пространства. Ближайшие злобно смотрели на сика.

— Между индусами и кантонцами вековая вражда, — пояснил Гордон.

Мы оставались там недолго. Мы испытывали какое-то унизительное чувство небезопасности вблизи этого роя беглецов. Сюзанна с матерью скоро ушли в свою каюту. Ушел к себе и мистер Бакстер. Мы с Гордоном побродили еще по пароходу. Все было тихо, муравейник задремал, и только местами светилась лампочка курильщика опиума.

Мы, наконец, легли спать и спали уже несколько часов, когда я вдруг проснулся от чувства, что пароход пришел в гавань. Машины стояли. Я выглянул в окно, но сейчас же откинулся назад. Пробежала гурьба людей, и раздались выстрелы. Я нажал на ручку двери, но дверь оказалась запертой снаружи. Я уже шарил рукой, чтобы зажечь электричество, когда Гордон положил свою руку на мою.

— Спокойно! — сказал он предостерегающим голосом. — Сики стреляют.

Еще выстрелы — и ужаснейшие крики по китайски и по-индусски. Стук тел, падающих вниз по лестнице.

Я снова высунулся в окно, но удар по голове заставил меня отскочить назад. Гордон ощупал мою голову.

— Крови нет; ваше счастье, — сказал он. — Кто-то ударил вас куском хлеба. На ваших волосах крошки.

Мы услышали какие-то китайские слова приказаний.

— Эго голос не кули. Кто-то отдает военные распоряжения. Это, во всяком случае, не обыкновенные пираты, — говорил Гордон.

Вдруг дверь нашу отперли. На пороге стоял китаец с направленным на нас револьвером. За китайцем было еще трое других. Это были оборванные, как будто изможденные голодом люди, но выправка у них была военная.

Гордон быстро надел сверх ночной одежды рубашку и брюки, сунул ноги в туфли и сказал мне уходя:

— Мне очень жаль, дорогой друг, но за мной пришли.

«Иат-Шан» покачивался, ветер и течения давали ему опасный крен. Я сидел запертый в каюте и мрачно размышлял о своей судьбе и о судьбе Сюзанны и Гордона.

Вдруг пароход задрожал совершенно иначе. Машины снова заработали. Ныряние и крен прекратились. На палубе зажегся свет, и луч прожектора заскользил по воде. Неужели команда отбила атаку?

Я зажег свет в своей каюте. В эту минуту открылась дверь и тот же китаец, который увел Гордона, сделал мне знак следовать за ним.

Он проводил меня до салона, где за столом сидел другой китаец, рассматривавший список грузов «Пат-Шана». Он поднял голову и я узнал Чингис-Хана. Прислонившись к стене, стояло еще четверо китайцев с ружьями. Чангис-Хан что-то сказал своему помощнику, и меня снова повели, но теперь уже на верхнюю палубу. У колеса стоял китаец, рулевой, а в нескольких шагах от него над картой склонился Гордон. Я почувствовал огромное облегчение.

Гордон взглянул на меня и произнес:

— Идите ко мне. Вы нужны мне для определения курса по береговым огням.

Он украдкой выразительно посмотрел на меня, и я понял, что должен разыгрывать под его руководством какую-то пантомиму. Я делал вид, что исполняю его приказания, когда Гордон шепнул мне:

— Видели вы Сюзанну?

— Никого не видел, кроме китайцев. Где наш капитан? Чингис-Хан в салоне и, повидимому, глава пиратов?

— Он не пират, он генерал, — ответил Гордон. — Я знаю только одно, что сики перебиты. Он сказал мне, что пассажирам не будет причинено никакого вреда. У меня полные руки дела. Я никогда не был шкипером большого судна. Чингис-Хан спросил меня, хорошо ли мне знакома река. «Нельзя терять ни минуты — сказал мне Чингис-Хан. — Офицеры под арестом. Это дурачье не желает меня слушаться. Я все знаю про вас и от вас теперь зависит спасти свою жизнь и жизнь своих друзей. Доведите это судно до Пей-Фу. Если вы это сделаете, судно будет освобождено в Пей-Фу. Попробуйте меня обмануть, и я никого не пощажу. Сики убиты. Они — солдаты и всегда были врагами китайцев». Мне было разрешено привлечь вас для работы — продолжал Гордон — и затем послать вас за Бакстерами. Вы проведете их в салон. Сюзанна, наверно, очень волнуется.

В сопровождении вооруженного китайца я пошел и постучал в каюту Сюзанны. Сюзанна ответила мне срывающимся голосом. Когда я вошел в каюту, мистрис и мисс Бакстер сидели одетые и Сюзанна жалко улыбалась.

— Я проведу вас в салон, — сказал я. — Если вы будете сидеть тихо, все кончится через час или два. Вы попали в революционный вихрь.

Мы выпустили из каюты и мистера Бакстер, и отправились в салон. Он молча следовал за нами и казался очень старым и испуганным. Усадив их в салоне, я пошел на поиски какой-нибудь еды для них. Нигде не осталось ни крошки. Но Бакстерам в сущности было не до еды. Я коротко объяснил им положение дел и снова вернулся к Гордону.

Когда свет утра залил реку, мы увидели островок Пей-Фу, расположенный далеко от обычных пароходных линий. Чингис-Хан сам присоединился к нам и давал указания. Гордон приказал непрерывно измерять глубину. Мы находились в таинственном лабиринте рукавов, через которые большая река вливается в залив Гонг-Конга. Это — обширная, плохо нанесенная на карты область, в которой вели свою кровавую работу пираты еще до времен Конфуция. Когда мы обогнули Пей-Фу, мы увидели засевшие в бухточке два больших судна. На них щетинились орудия и они казались коричневыми от солдат в грязных хаки. Несколько моторных лодок стояло тут же. Взятие в плен «Иат-Шана» было расчитано с военной точностью.

Генерал в виде сигнала четыре раза выстрелил из ружья и приказал Гордону бросить якорь. Тотчас же началась передача груза на военные суда. Несгораемые ящики с деньгами и со слитками золота и серебра, рис, чай, сушеная рыба, бочки с капустой, соль, одежда… Работали около сотни людей, генерал их все время подгонял и интендантская часть революционных войск скоро снова была готова для военных действий. Большие корабли ушли, остались только мелкие суда. Генерал минутку еще поговорил о чем-то с Гордоном.

Потом он церемонно раскланялся и в моторной лодке последовал за судами. С ним уехали и его солдаты.

— Пожалуйста, — сказал мне Гордон, — пойдите, скажите Сюзанне, что через пять минут командование «Иат-Шаном» перейдет снова к его экипажу.

Я пошел к Бакстерам и рассказал им все, что знал.

— Гордон спас нашу жизнь, — сказал я, — иначе наш пароход, а с ним и мы, погибли бы в реке.

— Кто-нибудь должен же был вести судно, — раздраженно ответила мистрис Бакстер. — Я не вижу в этом никакого геройства.

Я ушел из салона и слышал, как Сюзанна что-то горячо говорила матери. На палубе я встретил Гордона.

— Я только-что освободил капитана и корабельных офицеров, — сказал он мне. — Они были связаны и заперты в каютах, Теперь они снова на своих местах.

Мы с Гордоном вошли в салон. При виде Гордона Сюзанна вскочила:

— Лойд! — воскликнула она, — Лойд! — потом бросилась ему на шею и разрыдалась.

Он склонился над ней, глубоко взволнованный и, забывая о нашем присутствии, поцеловал ее.

— Сюзанна! — яростно крикнула мистрис Бакстер, — ты окончательно сошла съума!

Сюзанна вдруг успокоилась и, все еще прижимаясь к Гордону, заявила!

— Я уже говорила вам, мама, что люблю Гордона. Я выхожу за него замуж.

Мистрис Бакстер всплеснула руками:

— Боже милостивый! — воскликнула она. — За китайца!

Бакстеры не поехали дальше в Индию, а остались в Гонг-Конге, где дочь их вышла замуж за Лойда Гордона. Я же почти немедленно уехал в Маниллу.

— Я приеду к вам в Ковлун, — обещал я Сюзанне и Лойду.

Через три месяца я вернулся в Гонг-Конг и обедал у Сюзанны и Лойда. На их счастье и жизнерадостность было приятно смотреть. Вдали от Реби Стон Сюзанна расцвела.

— А что ваша мамаша? — спросил я Сюзанну.

Молодая женщина весело разсмеялась:

— Я слышала, что она хвастается всем знакомым в Лос-Анджелосе, что я сделала блестящую партию.