Мир приключений, 1929 № 07

ИЗРАЗЕЦ ТИМУРА

Рассказ МИХАИЛА САРЫЧ　

Иллюстрации МАРИИ ПАШКЕВИЧ　

Тимур бек у нас более известен под именем Тамерлана (искаженное «Тамурру», что значит одновременно и «Гремящий» и «Железный», а «Ленг» — хромой.) Тимур родился в городе Собзе 8 апреля 1336 года, по другим источникам — 11 марта 1336 года в г. Кеше (нынешний Шахрисябз). Начав с главаря небольшой разбойничьей шайки, он силой, хитростью и смелостью достиг могущества, начав с овладения землею Эмира Хорассанского Гуссейна и кончив знаменитым походом на Индию. Вся его жизнь протекала в походах, которыми он достиг себе легендарной славы, став на одну линию с такими завоевателями как Александр Македонский, Дарий, Кир и др. Неудержимой жестокостью он приводил в смятение народы и завоевал 27 царств, сметая на своем пути все, что не могло принести ему пользы. Умостив дорогу к славе тысячами голов, «Обладатель участливой Звезды» покорил часть Китая, всю Среднюю Азию, Малую Азию, Северную Индию, Турцию, часть побережья Средиземного моря и доходил до Египта и Волги, где разогнал бывшую там татарскую орду.

Но наряду с необыкновенной, извращенной жестокостью по отношению к побежденным, он был и честолюбив, желая затмить великолепием своего царства «царей бывших и будущих». Для этого в столицу царства — Самарканд он отсылал всех захваченных ремесленников, мудрецов, поэтов, инженеров, архитекторов, астрономов и др., безжалостно вырезывая остальное население. Следы его великолепных построек в нашем Самарканде сохранились до сих пор и по своей пышности, красоте подбора красок и величине имеют-мало соперников. Его наилучшая и наибольшая постройка — мечеть т. наз. «Биби-Ханум», имеющая площадь 83 на 62 метра, с минаретом в современном полуразрушенном состоянии — высотою 35 метров, — разрушается с каждым годом. Такое огромное сооружение не только восстановить, но и поддержать нет возможности и день его конца близок. Эта постройка была закончена поело смерти Тимура, последовавшей в «среду 17 Шаабана 807 года Ходжры», т. е. 18 февраля 1405 года.

Сконцентрированные Тимуром в одном месте богатства были столь велики, что последовавшее за ним сравнительно «бледное» потомство «Тимуридов», в значительной степени на них строило хорошо сохранившиеся до сих пор мечети площади Регистан.

Тимур явился последним из серии великих воителей Средней Азии и с его кончиной наступила кончина могущества Средне-Азиатского ислама.

Севернее Самарканда, в старом высохшем русле, я подобрал Усвали. Русло глубоко врывалось в мягкою глинистую землю, извиваюсь испуганной длинной ящерицей. Небо светилось от зноя, как янтарь, а лучи солнца, сползая по торчащим редком кустикам чахлых трав, рассеивали тени здесь, — внизу.

У подножья одного из обрывистых берегов, вверху изрешеченного норами байбаков и шакалов, странно изогнувшись, лежал Усвали. Он был молод, небольшие усы едва пробивались тонкими кисточками на концах губ. Левая рука, вывернутая из плеча, была подвернута под спину. Кровь, вытекшая из порванных вен, залила тонкие розовые штаны и застыла темными пятнами на разорванной рубахе. Синее навозные мухи, гудя, носились над ним. Он не шевелился и в лучах горячего солнца лежал синий, как повешенный. вероятно чайрикер, бедняк. Возвращался поздно вечером из города, оступился и упал в русло. — Поспешно поднявшись наверх, я оглянулся кругом и побежал к зеленевшей невдалеке «кале»[2]).

В ответ на мои стук в карагачевую низенькую калитку, на вылезавшем из-за дувала суке карагача показалась бешено лаявшая и пытавшаяся спрыгнуть на меня лохматая, красноглазая собака. За дувалом послышались голоса. Калитка отворилась, пропустив бородатого высокого узбека и бронзового парня в одних штанах и тюбетейке. В открытую калитку было видно, как от квадратного хауса[3]) побежали и скрылись две темные женские фигуры.

— Что такое? — спросил меня хозяин калы, запахивая халат.

Я ему быстро объяснил в чем дело. Мы спустилась вниз.

— Ой? Усвали…

— Ты его знаешь, ока?

— Он — мои брат — И узбек бросился к Усвали. Он начал его тщательно ощупывать, жалобно бормоча. Под Усвали он нашел зарывшийся в пыль сверток, не замеченный мною, и сунул его за пазуху. Мы подняли бессильно стонавшего Усвали и, положив на растянутый халат, потащили к кале.

Я медик, и через час Усвали. обмытый и завязанный в широкие полосы белого полотна, чуть стонал в забытьи, а я седел рядом с ним и слушал непонятные слова, рвавшиеся из его уст.

В комнате — так необычно для обыкновенного узбека — стояла полка с книгами по истории и литературе на узбекском, татарском и русских языках. Меня это удивило и вот что мне сказали:

Усвали был вторым из трех сыновей Михраба Мир-Саида, муллы и табиба[4]) небольшой молельни при медрессе «Биби-Ханум». Встретивший меня бородатый узбек был его старший сын Замбраил. Семью преследовало горе. Два месяца назад умер отец, а сейчас разбился второй сын, учившийся на рабфаке.

Замбраил сидел на корточках перед лежащим на мягких одеялах Усвали. Было темно и я остался ночевать. Сзади Замбраила поместился третий брат Юргаш. Широкие плечи Замбраила сутулились от горя.

— Ой, перст Аллаха остановился на нас? За что? Нечестивый Усвали пропадал одиннадцать дней. Он не был в Самарканде и никто из знакомых чайханщиков его у себя не видел. Куда он ходил — одна вещая книга Мухаммеда знает. Какой теперь из него работник? Разбитая арба…

Юргаш вставил в разговор свое соображение:

— Должно быть ходил в тайный персидский дом. Там курил тэриак. Ты понюхай, как от него несет.

Я наклонился к губам Усвали и действительно почувствовал горячее и винное дыхание.

— Вот видишь, табиб, он прогулял неделю, напился, а потом пьяный пошел домой. Ну, а ночью известно — вокруг каждого человека вертятся сорок джинов его совести. Они его и столкнули вниз. Целый день пролежал на солнце и распух. — Глаза Юргаша закрылись и он закачался взад и вперед выражая сильнейшее горе. Замбраил добавил:

— Это все ему в наказание. Он от отца убежал в школу еще десяти лет. Разве можно честному мусульманину ходить в шайтанскую школу? Ты меня прости, табиб, но сам знаешь — наш обычай такой: если отец шьет ичиги, шей и ты. А он захотел стать ученым. Отца перепрыгнуть. А кого поразит бог, того и пророк ударит своим посохом.

Усвали метался, вздрагивал и иногда вскрикивал. Все его необычайно худое тело было в ушибах, ссадинах, точно его долго били, и каждая из ссадин гноилась. Вечер тянулся медленно Замбраил пил кок-чай, который нам приносили одетые в длинные темные одежды женщины, жевал лепешки и иногда мне казалось, что по его странному, закрытому темной бородой лицу блуждала улыбка, и тогда он наклонялся к губам Усвали, пытаясь понять смысл срывавшихся с них слов. Усвали заметался. Замбраил взял пиалу, налил в нее воды и, повернувшись ко мне спиной, зашевелил рукой над ней.

— Зачем ты это? — спросил Юргаш.

— Так будет лучше. Скорее выздоровеет…

— Должно быть произносит какие-нибудь заклинания над водой, — подумал я. — Задверью послышался легкий вскрик. Замбраил вздрогнул, обернулся, но прежде заставил Усвали выпить всю волу. Как бы нехотя старший брат поднялся и, пожелав мне счастливой ночи, ушел. За ним поднялся и Юргаш.

Я остался один. Между мной и Усвали стоял на тонкой ножке светильник, налитый маслом. Узенький огонек его извивался жидким хвостиком, слабо освещав окружающее. В открытую дверь светились желтые звезды. Где то пел перепел, непрерывно заливались цикады и вдалеке, подбираясь к кишлакам, выли шакалы. Я уже начал забываться сном, как почувствовал чью-то руку на лбу. Я открыл глаза. Светильник угасал и в его слабом свете я увидел молчаливо склонившуюся надо мною фигуру.

— Тише… — произнесла она, — тише… — Рядом с моим лицом была страшная черная маска без глаз — паранджа[5]). Я знал, как платят хозяева дома за ночной разговор с их женщиной.

— О, товарищ табиб! Спаси Усвали… Он хочет убить его… Разве ты не видел?.. Порошок?… Когда он давал ему пить…

Я с удивлением слушал женский шопот, прерывавшийся заглушенными рыданьями.

— Табиб! Ты спасешь его! Береги Усвали!..

Я протер глаза. Что такое? Спасать?.. Но странная женская фигура уже исчезла и в двери появился другой силуэт, закрывший блестящий рог луны.

Замбраил не удивился, увидев меня встревоженным.

— Отчего ты не спишь, ока?

— Усвали что-то громко заговорил. Надо посмотреть что с ним, — и, разыгрывая спокойствие, я встал и подошел к Усвали. Я даже испугался, что пророчество женщины исполнилось. Но, наклонившись, я услышал все то же неровное, легкое дыхание.

— Он скоро… успокоится. — Замбраил покосился на меня, теребя бороду.

Небо побледнело и квадрат двери стал ярче. Я решил не обращать внимания на все эти странности и приписал их излишнему беспокойству за здоровье больного. Какое мне в конце концов дело до всего этого? Я забылся сном. Но такова уж была эта ночь, что через несколько минут я был снова пробужден. Усвали с широко раскрытыми глазами и бледно-серым лицом старался приподняться. Я вскочил и подошел к нему.

— Кто ты? Кто? Ты из тех?.. — он странно испугано глядел на меня.

— Я доктор, табиб. Лежи спокойно. С тобой ничего не будет. Ты разбился, упав с обрыва…

— А, табиб. А где я? Да, я дома… вон и дверь, вон мои книги. Где Шарафат? Где? А он? Где он?.. — вдруг заволновался Усвали, дернулся и, почувствовав боль в руке, побледнел и упал на подушки.

— Кто?

— Он — Замбраил… — лицо его было в мучительной гримасе.

— Он? Где-то здесь… Я позову его?

— Нет! Нет, не надо. Ты табиб — русский, друг мой? Ты сделаешь то, чего я попрошу тебя?.. Слушай и верь мне! Мне ведь незачем лгать. Я столько видел…

— Тебе нездоровится. Выпей воды.

— Нет, табиб. Слушай… Я учился. Я не простой декханин. Я узнал тайну и не хотел, чтобы она пропала для людей. Но я поступил неправильно. Я пошел один. Только вместе, когда несколько человек, можно достигнуть успеха. А где изразец? Где он? — снова неожиданно заволновался Усвали.

— Какой изразец?

— У меня был… оттуда. Там все! Все! — он попытался пошарить здоровой рукой вокруг себя. — Там, в халате… Неужели потерял?.

— Я не знаю. Какой изразец?

Сзади раздался легкий шум. В двери стоял Замбраил.

— Что такое? Почему шум? Он очнулся?

— Он просил у меня воды..

— Кто скоро говорит, скоро раскается… Он говорил об изразце! — Замбраил шагнул по направлению к нам. — Проклятие веков пало на его голову и он умрет. — Он неожиданно прыгнул вперед и схватил меня за руки. — Говори, что он тебе сказал!..

— Осторожнее, Замбраил… Пусти!

— Барана хватают за рога, человека за язык! Говори, что ты слышал от изменника… Он подсмотрел то, что никто не должен знать, кроме меня… А ты узнал начало и за это к тебе придет конец! — Замбраил навалился на меня и стал душить. Напрягши все силы, я оторвал его руки от своего горла и одновременно услышал его слабый вздох. Тело Замбраила обмякло и я выскочил из-под ею.

Сзади стояла женщина. Паранджа была откинута назад. Тяжелая ручка китменя[6]) дрожала в ее руках.

— Кто ищет крови — тот скоро найдет жилу!.. Ты убил его! Но Шарафат видела, как ты сыпал ему дурман…

Замбраил медленно поднимался от удара, держась за голову. Халат его распахнулся и что-то со стуком выпало оттуда.

— Бери, табиб! Бери! Изразец Тимура!.. — рванулся Усвали с подушек.

Имя Тимура было всегда для меня приманкой. Я нагнулся, и поднял тяжелый предмет, выпавший у Замбраила. Резкий крик женщины заставил меня обернуться. Она обнимала голову Усвали, но тот был неподвижен. Я не смотрел дальше и выбежал из дома.

Усталый я приплелся домой. Моя мирная городская жизнь была перевернута. Я наткнулся на чью-то чужую тайну, впутался в нее и не имел ни одной разгадки. Обмывшись, переменив грязный костюм, я спустил шторы и развернул пестрые тряпки.

В моих руках лежал квадратный, пестрый изразец[7]) с золотым узором[8]) по синему полю. Золото было положено тонкими листочками в виде цветка, вокруг него шел второй голубой узор и все окружал белый. Края изразца были чисты и целы, показывая этим, что он не был в употреблении. Сияющая эмаль была чиста, словно вымытая.

— Изразец. Дальше что? — Я вертел его в руках долго. Потряс над ухом и уловил легкий шорох внутри. Изразец был пуст. Надо его открыть. Как? Я достал энтомологическую лупу и стал его детально рассматривать. Повернув изразец глазурью вниз, я почувствовал под пяльцами выпуклость на месте рисунка золотом. Весь узор свободно выпал из синего каркаса изразца и в образовавшейся пустоте я увидел два свертка. Навстречу мне пахнул пряный запах пересохшего шелку, шафрана. Один сверток оказался шестью листами обыкновенной клетчатой бумаги, мелко-исписанной дрожащим почерком. Буквы наезжали друг на друга и зачастую фразы писались одна поверх другой. Но в этих листах оказалась половина разгадок тайны Усвали.

Рукопись говорила:

— «Я, Усвали Мир-Саид, сын Михраба Мир-Саида, последнего хранителя предсмертной воли Тимур-бека. Не знаю, выберусь ли когда либо оттуда, куда попал. Голод… Я виноват сам. Меня прельстила 500 летняя тайна и желание быть первым, Я пошел один и за это расплачиваюсь жизнью. Мне нужно было пойти в Самкомстарис[9]) и там все рассказать. Не знаю, какой сейчас день, а потому буду называть все, что там, в светлом мире — вчера. Вчера я сказал сестре Шарафат и Замбраилу, что ухожу в Самарканд. С купленными веревками и несколькими свечами я стал дожидаться ночи. Если бы Замбраил узнал, куда я пошел, то убил бы меня. Ведь предавшему тайну — смерть. Отец ее передал брату, как старшему, и он не знал, что я ее случайно услышал.

Копа настала ночь, я вышел туда — к медрессе Биби-ханум, большой соборной мечети Тимура. Сейчас во тьме был лишь виден ее огромный силуэт. Я прокрался мимо дремавшего под раскачивавшимся фонарем чайханщика, обогнул молельню и вступил в густую тень от арки. Найдя на ощупь дыру в минарете, я стал взбираться вверх, отсчитывая еле заметные, истертые временем в одну сплошную поверхность ступени. Здесь… Я перевел дух и прислушался. Кругом была глухая тишина. На один поворот выше меня узкая трещина расколола стену и скучный лунный блик сползал вниз. Я поднял кирку. Шестой камень. Где он? или я ошибся ступенькой? Старый цемент[10]) засох. Я обливался потом, но тихо и упорно отдирал цемент. Камень начал качаться. Я вынул его. Еще один. Сунул руку. Пустота! Здесь! Старое предание не обмануло!..

Я привязал веревку к старой, полугнилой балке и спустил я вниз, в отверстие. Прислушался — все тихо попрежнему. Охватив рунами и ногами веревку, оставив кирку наверху, я соскользнул вниз, и через несколько мгновений оказался на полу. Переведя дыхание, я внезапно услышал наверху, в той чуть светящейся дыре, откуда спустился — шорох. Я притаился. На меня посыпалась пыль, упал кусок известки… Звуки шорохов начали затихать и светлое пятно исчезло. И вдруг — веревка упала рядом со мной. Возврата больше не было…

Сверху раздался так хорошо знакомый мне свистящий шопот:

— Усвали, ты преступил закон предков, волю Тимура, ты умрешь у его ног!..

Я не ответил. Дико было подумать, что родной брат погубил меня. Но время ползло… Я зажег первую из десяти свечей, взятых с собой. Взглянул наверх — там отверстия не было. Брат меня замуровал здесь… Неужели никакого выхода?..

Внизу было круглое отверстие закрытое каменной пробкой, с вделанной в нее ручкой. Другого выхода не было. Если открыть это отверстие, то может быть выберусь. Ногами я уперся в стену, руками ухватился за железо ручки. Отчаянье придало мне сил, и, напрягшись до того, что темнота кругом стала багрово-красной, я потянул. Камень резко вырвался и с грохотом упал на пол. Выход или ловушка? Я заглянул в дыру. Темнота. Взгляд мой упал на другую сторону камня. Там торчало заржавленное кольцо и в нем порванная тонкая, перержавевшая цепь. Значит я ее порвал? Кто-то прошел до меня туда, давно… и запер за собой дверь. Кто-то прошел и не вернулся. Может быть нашел выход? Я пойду за ним.

На четвереньках полез я по узкому цилиндрообразному ходу, в котором я не мог ни выпрямиться, ни повернуться назад. Он то сворачивал в стороны, то неожиданно поднимался вверх, то опускался круто вниз. Иногда суживался так, что я боялся двигаться дальше. Проносится время. Я падаю, лежу, отдыхаю на животе, потом опять ползу дальше.

И вдруг я попал в широкий круглый корридор. Сзади меня он утоньшался, прямой и мрачный, как жерло орудия. Другой конец корридора имел квадратное отверстие в стене, преградившей мне путь. Шатаясь я встал. Штаны были изорваны и ноги в крови. Но я уже не чувствовал ничего, ни боли, ни голода. Все притупилось. Я подошел и заглянул в квадратное отверстие.

Перед моими глазами, слабо освещенная свечей, была шаровидная комната, вся в бесчисленных выпуклостях, точно вывернутый внутрь панцырь гигантской черепахи Она была совершенно кругла и, сморщившись глядела на меня тремя глазами — тремя кучками чего то темного внизу. Раздумывать было нечего, я прыгнул… Пол подо мной закачался. Комната повернулась… Черная дыра входа мелькнула, задвинувшись стеной. Свеча потухла. Я упал и опять с трудом встал. Под ногами что-то захрустело… Я наклонился и поднял высохшую, рассыпающуюся руку, — сухую, холодную руку мумии… Зажег свечу и осмотрелся. Всякие надежды пропали. Это были три высохших трупа, вероятно три таких же погибших, как и я…

Я находился в круглой комнате без выхода и притока воздуха. Я скоро задохнусь… У моих ног, изогнувшись словно в предсмертных судорогах, лежало три мумия в когда то богатых, истлевших от времени парчевых халатах, украшенных бирюзой, в белых развившихся чалмах, с оскаленными, пожелтевшими зубами. Но в них была одна странность. В груди каждого я видел рукоятку старинного кинжала. Убиты? Кем? Когда? Давно… 500 лет назад? На полу лежал четвертый предмет — кольчуга и сломанный кинжал. Ага! Вот разгадка! Их убил четвертый! Да, ведь, отец говорил — Четвертый это «он». Кто «он»? Куда «он» ушел? Ведь выхода нет..

Мне показалось, что один из мертвецов скрипнул засохшей ножей. Другой зашевелил челюстью. Я покачнулся… Что-то снова… загудело подо мной и мертвецы с шорохом покатились на меня… Мое самообладание не выдержало и в ужасе я бросился карабкаться на стены, бежать по вертящейся комнате, а вдогонку мне катились, стуча кольчугой и рассыпаясь от ударов друг о друга — мертвецы… Комната вертелась… Какой-то замысловатый старинный, приводимый в движение тяжестью моего тела механизм управлял ею и каждый мой шаг — это было движение всей комнаты.

Подо мною неожиданно показалось отверстие входа, раньше бывшее наверху, и под ним темнота… Неужели выход? Вот куда ушел «он» — Четвертый! Я прыгнул в отверстие. показавшееся подо мной. Мгновение полета в темноту…

Я открыл глаза. Все та-же темнота… Неужели опять ловушка?.. Зажег свечу. Я сразу зажмурился от того, что увидел… Начинается бред… — подумал я. Но ведь я пришел. Надо встать!

Передо мною, на столбиках из тонко точеной кости, украшенной драгоценными камнями, топазами, изумрудами, целыми рисунками из бирюзы, под высоким балдахином, с голубой шелковой бахрамой, стояло что-то граненое, блестящее, как алмаз, что манило меня к себе. По обе стороны сияющего ящика взвивались вверх два огромных желтоватых клыка. Они были обвиты тонкой серебряной сеткой.

Четыре громадных светильника в виде бронзовых слонов, вставших на задние ноги, полукругом окружали вход под балдахин. Перед ступенями балдахина, на широкой раскинувшейся подставке, так же украшенной камнями и инкрустацией всех цветов в виде различных растений, лежал раскрытый коран. Его страницы были толсты как кожа и весь он был разрисован.

Вот где она — гробница Тимура! Вот где спрятали от чужих взглядов, от пыли столетий властное тело завоевателя 27 государств. Высоко подняв свечу, я подходил к гробу. Он был сделан из дымчатого, переливающегося цветами стекла. Углы его были схвачены золотыми литыми треугольниками и цепями. На дне гроба — маленькая ссохшаяся мумия, завернутая в пышные, цветистые ткани. На груди кривой меч в бархатных ножнах весь в камнях, под мечем прижат к груди изразец… Я раскрыл гроб. Вынул из скрипучих пальцев изразец. Внутри его рукопись, написанная по-арабски, странным письмом, которого я не могу прочесть[11]). Я взял изразец с собой и в него положу свои записки. Правая рука Тимура изуродована… на ней нет двух пальцев[12]).

Сколько прошло времени? Я хожу кик слепой, в мутном свете запыленных шлифованных серебряных зеркал, натыкаюсь все на новые и новые ходы, скрытые полуистлевшими коврами. Все ходы разветвляются и после долгих блужданий я снова попадаю в центральный зал. В стенах ходов скрыты небольшие ниши, наполненные разными предметами, кувшинами, запыленными ларцами, туго завязанными в кожи тюками. Все это полуистлевшее и древнее говорит о богатстве погребенного здесь.

Вдоль стен гробницы поставлены сделанные из дерева воины. Они в толстых железных кольчугах, с кривыми мечами в деревянных руках и в шлемах с привязанными тройными конскими хвостами[13]). Некоторые из них упали, но остальные стоят как заколдованные, вперившись в гроб изумрудными глазами.

Я раскрывал некоторые сундуки, во множестве находящиеся в нишах подземелья. В них лежат древние книги в толстых переплетах с окантовкой по краям, золотыми узорами, щедро украшенными драгоценными камнями, главным образом бирюзой[14]). В длинных глиняных трубках вложены свитки странных чертежей. Кое-где в ящиках стоят непонятные инструменты… Тимур ведь любил ученость.

Сейчас я нашел целый ряд амфор[15]), завязанных в плетеные толстые циновки, обмазанных глиной и тщательно закупоренных. Я разбил горло одной из них и навстречу мне пахнул запах, сразу перевернувший все кругом и заставивший меня ухватиться руками за амфору. Она тяжело покачнулась и густая жидкость выплеснулась на каменный пол. Вино! Я наклонился к нему и стал пить из черепка. Я был голоден, страдал от жажды и обезумел. Я пил его и все кругом начинало качаться… Кто-то шел ко мне… Я слышал чьи-то шаги. Кто-то бежал… Тимур стал как дымка подниматься из гроба. Маленький, сгорбленный, сухой… А где «он»?… Где «он» — четвертый?..

Темнота надвигалась на меня. В ушах раздавался неумолчный звон. Я оторвался от амфоры и, раскачиваясь, в темноте пошел вперед. Вино опьянило меня. Злоба поднималась к усталой голове. Где «Он?»

Где Четвертый? Это он завел меня сюда. Я вызвал из рук манекена широкий меч и в бешенстве закричал:

— Где ты? Ты привел меня сюда! Вы ходи, не прячься по углам! Я убью тебя! Выходи!..

И вдруг из глухого мрака раздался ответный вопль. Насмешливый хохот прокатился по стенам подземелья, отдался эхом в переходах и замер…

Я остановился. Мысли пронеслись кучей:

— Это начинается кошмар. Я схожу с ума! Здесь не может быть никого…

Невдалеке раздался шорох. Я обернулся и увидел два мелькнувших фосфорическим блеском глаза. Я собрал рее свое мужество и, готовый к бою, зажег свечу. На выступе резного ларца, перед черной трещиной в стене, стоял старый, рыжий, облезлый шакал. Он был напуган и озирался, сверкая желтыми, колючими глазками.

От моего движения он метнулся и скрылся в трещине… Радостная мысль озарила меня. Шакал пришел сюда — значит, может отсюда и выйти?

Нужно итти по его следам.

Я раньше искал выхода среди лабиринта подземелья, а не обращал внимания на трещины в его стенах..

Я кончаю письмо. Я отдаюсь на счастье шакала… Письмо я кладу в изразец. Если я не выберусь отсюда и если меня найдут когда-нибудь мертвым, вы, живущие наверху при радостном блеске солнца, помните, что я первый, видевшим гроб Тимура, завещаю вам: действуйте всегда вместе, и вы победите. Я пошол один и погибаю. Но до конца моего последнего дыхания я не брошу бороться за свою жизнь. У меня есть последняя свеча, и я сейчас поползу по узкому земляному ходу в трещине стены, куда ведут следы шакала…»

На этом кончалась рукопись на клетчатой бумаге, которую написал рабфаковец Усвали при свете свечи, в подземельи под Каби-Ханум. Я сидел потрясенный и мои глаза скользили по вышитому сюзанэ, повешенному над столом. Причудливый узор на этой красной, занавеске был так же странен, как только что прочитанная история. Был ли это гроб Тимура? Историки говорят, что после смерти Тимура его тело перевозилось из города в город и по некоторым официальным данным похоронено в Самарканде в «ГурЭмире» — «Гробнице Повелителя», но по легендам было подменено и похоронено тайно где-то в другом месте. Может быть это подземелье ложное, кого-либо из других — Тимуридов?

Но кто же Четвертый? Почему трое убитых? Судьба Усвали мне ясна: через трещину в стене шакал его вывел в свою нору, одну из многочисленных нор[16]), находящихся в отвесных берегах русла. Вывел он его ночью и Усвали сорвался вниз и разбился. Потом его подобрал я.

Тут я вспомнил о втором свертке в изразце.

Небольшая шелковая палочка, запечатанная восковыми печатями. Печати из твердого белого воска — душистой некогда мастики, с выдавленными на них изображениями трех конских хвостов, — были уже кем-то сорваны. Должно быть Усвали. Я размотал твердый, ломавшийся шелк и в моих руках оказался свиток из старинной бумаги[17]), исписанный тонкой арабской вязью — квадратным арабским письмом. С помощью словаря арабского языка я прочел свиток и мне стало понятно все.

Слова наши:

Год 807 от бегства Пророка,[19]) наименованный Зайцем[20]), во второй весенний месяц 17 Шаабана, который соответствует 14 числу месяца Нефендармуза 326 года эры Джелаль-ад Дина, когда Солнце находилось в 6 градусе созвездия Рыб, в звездоподобной, непревзойденной столице Гремящего, во имя Бога, Милостивого, Милосердого, Волей и Славой Великого Государя и Хана отца Победителя Победоносного, Полюса Мира и Веры, сына Эмира Баргульского[21]), сына Богадура — Андижальнуянова сына, потомка Чингис-Хана, правнука Яфиса — Тимура Гурагана.

Владетеля земли Монгольской, Великого царства Орасанского, земли Тагигинской, земли Персии и Мидии, и еще　 царства Таураса и Солтании, земли Гимянской с землею Дербениской, завоевавшего Малую Армению и земли Арсунигскую и Асеронскую, и Ауникскую, и подчинившего своей власти царство Мерди и землю Курчистан, и победителя царя Малой Индии, разрушившего город Дамаск, взявшего и подчинившего своей власти царство Ален и Вавилонию и город Багдас, победителя турка Ильдрин Баясета[22]) и взявшего его и его свиту, и войско, и землю в плен и совершившего много других славных военных деяний.

Мы: — Да будет ему тысяча тысяч почтений! — Мы: Главный Визирь его казны, палат и хлеба — Эмир Суфаг-Бей Ала-Назим Апшеронский Мы: ведующий гаремом, пищей и свитою Хана — Имам-Суюнчи Таибадский. Мы: ведующий его конюшнями и оружием, кузницами и воротами города — Наср-Эддин-Махан-Уль-Арабир, и главный строитель Большой Мадрасы — Хранитель печати и Воли Тимура Великого — Аджиль-Нуян Мир-Сеид, Улем[23]) и риза соборноц Мадрасы;

Мы схороним от ветра и шума земного, от рук нечестивых потомков, в глубокое подземелье, построенное тайно персидскими мастерами под Большою Мадрасой — Великого Железного Хана, чья лучезарная могила, Эмира блаженного, славы Эмира, величия народа и веры Ислама, будет вечна — Мы четверо «знающих» умрем в первый день весеннего месяца Реби-Уль-Эввел[24]), года от бегства Пророка 808 в круглой палате, откуда нет выхода, кроме гробницы и одного из тысячи ходов. Вечная слава тебе и да будет память о тебе так же ненарушима, как не будет разрушен до конца мира Великий купол Мадрасы, сиянием небу подобный. От нас же прими приветствия, воссылаемые каждую минуту твоему чистому духу».

Снизу документа шла приписка обыкновенным арабским письмом, с неточностями, видимо написанная второпях:

«Горе мне! Да смилостивятся небеса над моей головой! Да отведет Бог карающую руку пророка и простит мой грех!

Я, Аджиль Нуян Мир-Сеид переступил волю Великого Тимур-Бека. Когда в круглой комнате мы все трое запели песнь смерти[25]) и, вознеся хвалу Аллаху, разом ударили себя в грудь кинжалами, горе мне! я несчастный забыл снять кольчугу и кинжал не пробил мне грудь, а лишь отскочил. Я ударил еще раз, но крепка была кольчуга, скованная иноземными мастерами[26]). Сломался мой кинжал. Трое их — в крови лежали у моих ног и замиравшие уста проклинали меня. Я сбросил кольчугу, но не хватило у меня презренного смелости ударить себя изломанным кинжалом в грудь.

Я выбежал в гробницу и увидев его — Великого и спокойного — я поклялся у ног его вместе с родом моим хранить тайну из веков в века. Старшему сыну моему я передам тайну, он передаст своему, и жизненной стражей и охраной гроба Великого я искуплю свой тяжкий грех. Нет Бога кроме Бога! И да простит его тяжкая десница меня. Хиджры 308 год. Месяц Реби-Уль-Эввел. Джума».

Я понял все.

На другой день я отправился в калу Замбраила. Калитка оказалась открытой.

Рыжий пес бегал по верхнему краю дувала и лаял куда-то в пространство. Я вошел во двор. Там было пусто, только какие-то цветные тряпки валялись в разных местах двора и около хауза. Дом был наглухо заколочен.

Поперек входной двери была грубо прибита доска.

Высохший старик в синей чалме, кутаясь, несмотря на жару, в желтый нагольный тулуп, вошел в калитку и стал подозрительно меня рассматривать. На мои расспросы, дрожа зубами от приступа лихорадки, он сказал:

— Замбраил вчера уехал. А здесь скоро поселится новый владелец. Никакого Усвали я не знаю…

Много раз я безрезультатно пытался разыскать ту шакалью нору, из которой упал Усвали. Но их так много и так часто они заваливаются землей, что все мои попытки были напрасны. К тому же пришло время дождей, обвалы начали все далее разрушать русло, и я потерял последние следы, по которым мог бы найти конец подземного хода.

В первых числах апреля неизвестный нам Петр Павлович Гаврилов принес в редакцию весьма плохо и неграмотно отпечатанный на машинке рассказ с рукописным заглавием «Крепкие нервы». Заведующий литературным отделом указал, что он встретил рассказ на подобную тему, кажется, в иностранной литературе и что неудобно приспособлять такой сюжет к русской жизни, если факта не было в действительности. Гаврилов обидчиво возразил, что рассказ его оригинальный, что он сам моряк, плавал на подводных лодках, работает теперь в морском архиве и очень много и долго распространялся о своих изысканиях. Автор настойчиво просил выдать ему аванс, так как он живет в Москве, а здесь находится временно, и сообщил адрес казенного учреждения и номер служебного телефона приятеля, у которого остановился. Заведующим ответил, что в рассказе есть никчемные длинноты и другие литературные недочеты, но что жизнь краснофлотцев вообще недостаточно освещена в художественной литературе и поэтому рассказ будет помещен с исправлениями и сокращениями, а оплачен может быть даже сполна до напечатания, если политредактор не встретит препятствий к его помещению.

«Крепкие нервы» были напечатаны в № 5–6 «Мира Приключений», а через несколько дней после выхода книжки журнала наш подписчик С. Калин сообщил, что Петр Гаврилов обманул нас и тот же самый рассказ напечатал в № 8 «Всемирного Следопыта» за 1927 г. под названием «Ночевка на дне моря». При сличении оказалось, что Петр Гаврилов только изменил некоторые названия. Так, в «Следопыте» подводная лодка называется «Пантера», а у нас — «Ерш».

Скверный обман — на лицо. Петр Гаврилов сознавал, что он делает. Он понимал, что перепечатки у него не возьмут и принял все меры, чтобы рассказ сошел за новый.

И печальный, и нечистоплотный факт этот мы отдаем на суд читателей и сообщаем о нем для сведения других редакций, куда может явиться со своими произведениями Петр Павлович Гаврилов.