Мир "Анны Карениной"

Хлеб любви и хлеб смерти

Я только сейчас заметил то, что, надеюсь, и без меня отмечали, и то, что не ловится через компьютерный поиск. Стива у Каренина, разговаривает о разводе. Длинная сцена, после которой начинается собственно финал. И не сразу понимаешь, что тут как бы три звонка.

Первый: Облонский едет в Петербург за местом в комисси по железным дорогам. (Кстати, «южно-железных дорог», и именно в Одессе жил и отвечал за южные железные дороги Витте, который в своих мемуарах очень красочно описал ту же самую среду, в которой «жиды» делали состояния — и у Толстого Стива заискивает перед «жидом» и придумывает каламбур про ожидание).

Второй: Сережа объясняет Стиве, как они в школе играют в железную дорогу.

Третий самый тонкий: упоминается Бартнянский, который «проживал по крайней мере пятьдесят тысяч по тому train, который вел». Примечание объясняет, что train это «образ жизни», но все-таки главное значение слова — «поезд» (связка, вереница вагонов — как вереница событий, впечатлений дней, самой жизни, а не образа жизни).

До этого о железных дорогах и поездах ничего не говорится на протяжении десятков страниц.

И еще одно: семантика хлеба. Роман начинается с того, что Облонский поглощает какое-то немыслимое количества калачей с маслом. Затем следует разговор с Лёвиным о разврате, где любовница сравнивается с калачом, а заповедь «не прелюбодействуй» преображается в «не красть калачей».

Проходит изрядное время, счастливый Лёвин ждет свидания с Китти, согласившейся стать ему женой. «Лёвин попробовал отпить кофе и положить калач в рот, но рот его решительно не знал, что делать с калачом. Лёвин выплюнул калач, надел пальто и пошел опять ходить».

И вот финал: уже почти обезумевшая Анна едет по Тверской и отмечает вывески: «Филиппов, калачи».

Тут возможна еще одна тонкость. Ни на одной фотографии нет вывесок «Филиппов. Калачи». Есть фотографии с вывеской огромными буквами «Филиппов». Это логично: калачи были лишь малой частью ассортимента, и сайки, к примеру, преобладали.

Сразу после «Филиппов. Калачи» в голове Анны всплывают «мытищенские колодцы и блины». Блины в романе упоминаются лишь два раза, первый — в составе «русских удовольствий», которыми Вронский обеспечивал заезжего принца.

Конечно, не будем забывать о пирожках (которые таяли у Лёвина во рту), о пирожных, о конфетах, которые для Китти символ счастья и взрослой жизни.

Всему этому противостоит хлеб. Первая характеристика (негативная) Вронского: он полагал пошлым идею, что мужчины должны «воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги». Напротив, Лёвин любит именно хлеб, на косьбе с мужиками наслаждается простым (без масла) хлебом.

Каренин кричит на Анну: «Подлость ― это бросить мужа, сына для любовника и есть хлеб мужа!»

Лёвин попытался съесть калач и выплюнул? Да, а через четыре абзаца:

«Всё это случилось в одно время: мальчик подбежал к голубю и улыбаясь взглянул на Лёвина; голубь затрещал крыльями и отпорхнул, блестя на солнце между дрожащими в воздухе пылинками снега, а из окошка пахнуло духом печеного хлеба, и выставились сайки. Всё это вместе было так необычайно хорошо, что Лёвин засмеялся и заплакал от радости. Сделав большой круг по Газетному переулку и Кисловке, он вернулся опять в гостиницу и, положив пред собой часы, сел, ожидая двенадцати».

Сайка, в отличие от калача, были хлебом попроще, хотя у Филиппова были и сайки с изюмом. Слово, кстати, эстонское, как и рецепт, но этого уже Толстой знать не мог: сайки называли «свадебным хлебом», «сайа-лейб», причем «сайаад» означало свадебный поезд (кортеж, конечно, не электричку).

Лёвин не в силах сжевать калач, вот сайка его вдохновляет. Анна, отправляясь в последний путь… «Обед стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен, велела подавать коляску и вышла.»