МИР ТИШИНЫ

1

В ходе человеческой истории - истории отдельных людей и целых стран - время от времени случаются такие периоды затишья, когда не происходит ничего "исторически" важного, когда всё, что вроде бы должно стремиться наружу, словно затягивается внутрь.

Внешние события точно избегают нарушить безмятежное течение тишины и своим спокойствием лишь ещё более укрепляют её мир. В истории порой бывают настолько бедные событиями периоды, что кажется, она сама представляет из себя тишину и ничего кроме тишины и тишина эта с головой накрывает людей и события. Возможно, период между закатом Римской империи и ранней зарёй Романской эпохи как раз и был примером подобного временного затишья.

Вероятно, в начале времён человечество не придавало истории большого значения, ведь в его жизни всё ещё могущественно присутствовала тишина: в ней начинались все исторические события, в неё же они и возвращались. Не было вообще никакой событийной истории, но только одна тишина. "Исторические" личности и события [того времени] лишь являли собой зрелище тишины - на примере их тишины человек познавал свою собственную.

У истории есть две стороны: дневная - сторона всего видимого и заметного, и сумеречная - сторона всего незримого и беззвучного.

А значит, события, не оказавшиеся в распоряжении исторической памяти, - вовсе не являются "не оправдавшей себя" экзистенцией (по Гегелю), но суть события, относящиеся к тишине.

Неспособность человеческой памяти ухватить и впитать в себя всё чрезмерное множество исторических событий вовсе не следует считать её изъяном. Человек вообще не для того устроен, чтобы подмечать и запоминать всё, что ни попадя - ведь события имеют отношение не только к нему, но также и к Незримому, к самой тишине.

Тишина всегда сопутствует всему событийному. Наглядным свидетельством этого стало окончание последней мировой войны - войны, в которой шум восстал против тишины, - когда на протяжении по меньшей мере нескольких дней [миром] властно правила тишина. Ни слова не было вымолвлено о войне - тишина поглощала их ещё будучи непроизнесёнными и на какое-то время она смогла превозмочь все ужасы войны. Не уничтожь её шум индустриальной машины, заново принявшейся за свою работу, тишине удалось бы исцелить мир, заново преобразив его и вернув ему его утраченные силы. Эта неудача стала величайшим поражением послевоенного человека.

Мы говорили, что тишина есть такая же часть истории, как и шум, с той лишь разницей, что она - невидимая её часть, в то время как шум - видимая. Однако уже приблизительно со времён Французской революции человек стал обращать своё внимание только на громкие исторические факты, при этом пренебрегая свидетельствами сопутствующей им тишины - а они не менее важны. Восприятие же в истории одного лишь слышимого есть материализм чистой воды.

И если снаружи исторические деятели и события устремляются в царство видимого и слышимого, то внутри они проникают глубоко в тишину и образуют рельеф её закулисной стороны. Исторические деятели и события преподносят человеку не только свои деяния, но также и безмолвие. Подобно упряжным животным тянут они тишину за собой.

В немом страдании отдельных людей и целых народов частично просматриваются контуры иной стороны истории - истории немотствующей. Но страдания этих людей и народов глубже, нежели видно на первый взгляд. Похоже, человечество скорее предпочтёт страдать в тишине, предпочтёт, даже страдая, оставаться в мире тишины, чем выходить с ними на шумные площади истории. Лишь этим можно объяснить ту стойкость, с которой народ способен терпеливо сносить гнёт тирании.

Посреди всего громогласия истории эти страдальцы выступают послами и союзниками мира тишины. Лишь потому способны они переносить подобные муки, что великая тишина, царящая в мире, помогает внутренней тишине человека нести на себе тяжесть этих страданий. Невыносимыми страдания становятся только тогда, когда, отделившись от великой тишины мира, они сливаются с шумом истории и самостоятельно влачат собственное бремя.

2

Время от времени, как мы уже говорили, наступают такие исторические эпохи, когда тишина отчётливее звука. История [тогда] не просто перетекает напрямую из шума одной эпохи в шум последующей - её течение прерывается эпохой затишья, и лишь тишина этой последней способна обратиться в [очередную] громкую эпоху. Однако, сегодня всё иначе - сегодня шум и громогласие заглушили собой немотствующую суть истории.

Существуют народы, безмолвствующие и дремлющие, кажется, столетиями: такие, как испанцы на протяжении последних трёх веков. Они почуют в тишине, которую, однако, нельзя назвать ни запустением, ни признаком бесплодия. Скорее это свидетельство того, сколь ценна эта тишина для испанцев. Их страну считали отсталой и старомодной из-за того, что та не перешла на рельсы индустриализации и не присоединилась к общему шуму и суете современности. Но Испания не более отстала, чем ребёнок, желающий остаться с матерью или вернуться к ней - к тишине.

В безмолвной сущности таких стран, как Испания, накоплен огромный запас, в них таится мощная опора для прочих стран. Все мы - народы шума и громогласия - живём за счёт капитала тишины, которым по-прежнему располагают народы вроде испанского. Такие нации бездействуют, дремлют и безмолвствуют не ради себя, но ради всех народов - шумных и беспокойных. Испанцы, а вместе с ними и многие народы Азии и Африки, блюдут собственную тишину не ради себя, но и для всех нас. Не имей мы возможности прильнуть к этому неприкосновенному запасу тишины, опустошенность, вызванная чрезмерной бодростью мира шума, достигла бы куда больших масштабов. Все народы мира взаимосвязаны между собой, и потому мы можем впитывать в себя тишину одних народов - в то время как другие пользуются нашим бодрствованием.

3

Во времена, когда наряду с шумом в ходе истории ещё действенно участвовала и тишина, много внимания уделялось знамениям: беззвучному полёту птиц, безмолвию жертвенных животных, бесшумному ходу природы.

Человеческая сущность тогда ещё была преисполнена тишины. Вот отчего тишина, обретавшаяся в мире вне человека, - в немых знамениях, в бесшумном полёте птиц и неслышных движениях природы - легко входила в человеческий мир и настолько чувствовала себя в нём как дома, что само появление её оставалось совершенно незамеченным.

Однако мир знамений нёс угрозу христианскому миру - угрозу Слову, которым жив человек, - и потому Слово Христово изгнало знамения прочь в тишину.

Там, где речётся Слово, знамениям больше нет нужды держать речь - да они и не осмеливаются. Но если язык не твёрд и не ясен, - как сегодня - то человек вновь вынужден отправиться на поиски знамений. Впрочем, нынешние знамения больше не указывают на действительность как прежде: они лишь свидетельствуют о разрушении языка. Они тут именно потому, что тот уничтожен. Точнее сказать, знаменательно само уничтожение слова - правда, в том смысле, в каком знаменательным может быть появление призрака. Иначе говоря, знамения повествуют не о будущем, но о минувшем - о руинах уничтоженного слова.

То, что сегодня принимают за знамения, напоминает статую античного бога - гипсовую имитацию, осыпающуюся от одного взгляда на неё.

4

Если человек - глухой как к слову, так и к тишине - пренебрегает их наставлениями о пути праведном, то уже не они, но сама история и ход её начинают учить его уму-разуму. И тогда истина, более не способная пробиться к человеку посредством слова, являет себя в череде событий.

Слово Христово предостерегало людей от обращения к злу, но они не вняли Ему, и потому были им ниспосланы испытания, дабы образумить их. Отмахнувшиеся от слова, грозившего им крахом, они были поставлены перед фактом краха их собственного существования. Истина заговорила с ними не словами, но событиями - войной и прочими бедами.

Время Христово стало речью самой истории - святой истории. Сам Бог явился человеку в Слове, ибо тот отвернулся от Слова.

Миф

Миф расположен между миром тишины и миром слова. Подобно тому, как в сумерках всё видится крупнее, чем на самом деле, так и мифические образы преувеличиваются в размерах, возникая из сумрака тишины.

Оттого-то образы эти так крупно начертаны на стене молчания, что изначально были немы, и не слова, но деяния их говорили за них.

Слова же мифических персонажей, по сути, как будто специально разучены ими для человека, под-сказываются ему и пребывают в ожидании человека.

Пришествие Христа в слово из тишины оказалось столь непосредственным (а эта непосредственность Христа передалась и человеческому слову), что целый мир, расположенный между тишиной и словом, мир мифических образов, разлетелся вдребезги, лишившись всей былой значимости. Мифические герои отныне обратились в демонов, уже не под-сказывающих человеку слова, но крадущих их у него, околдовывая человека своими дьявольскими чарами. Бывшие до рождества Христова проводниками людей, они стали теперь искусителями рода человеческого.

Незадолго до появления на свет Христа, в десятилетия, предшествующие Его рождению, тишина объяла античный мир: древние боги молчали, но молчали действенно, ведь безмолвие их было даром, принесённым в честь приближающегося Христова пришествия. Теперь, когда люди перестали приносить жертву старым богам, последние сами устроили жертвоприношение в честь нового Бога - они принесли Ему в дар тишину, дабы Он превратил её в Слово.