Мир в раннее Новое время

В истории культуры XVII столетие ассоциируется с определенным кругом художественных явлений, и среди них одно из самых принципиально важных — понятие «барокко», которое используется и как обозначение стилевой эпохи в истории архитектуры и искусства, и как метафора в историко-культурных обобщениях: «мир Барокко», «человек Барокко», «жизнь Барокко».

Принципы барокко наиболее очевидно проявились в архитектуре — в новой организации пространства и архитектурного целого, во взаимоотношениях здания и окружающей среды, в декорации и в ее элементах, ордерных и чисто декоративных, в новом чувстве фактуры материала, в смысловых и символических акцентах, в принципах градостроительства. Многие темы и архитектурные мотивы барокко были заданы и в значительной степени сформулированы в XVI столетии в архитектуре позднего Ренессанса и маньеризма. Архитектура в эпоху барокко превращается в своего рода пропагандистскую риторику, направление которой задала католическая Контрреформация — убеждать, стать своеобразным синонимом чуда, в образах прославить догматы веры. Колоннады площади Сан-Пьетро, спроектированной Дж. Л. Бернини перед собором Св. Петра в Риме, по его же словам, «уподоблены» рукам Матери-Церкви, открывающимся миру. В куполах и сводах зданий Франческо Борромини постоянно присутствуют символы христианства (крест, троичные элементы), лестницы барочных церквей каскадами спускаются к ногам верующих, делая их путь в церковь — как бы от земли — естественным, но и торжественным (базилика Санта-Мария-Маджоре в Риме). Не случайно в конце XVI в. папы начали грандиозную перестройку раннехристианских базилик в Риме — этим утверждалась апостольская преемственность Святого престола, «возвращение» к истоку. Центричность ренессансных построек, увлекавшая архитекторов и в XVII в., нередко специально устраняется (так как ассоциативно является языческой) ради базиликального плана, освященного историей ранней Церкви и всего Средневековья. Самым ярким примером является история строительства и перепланировок собора Св. Петра в Риме — от центрического здания к базилике в проекте Карло Мадерны.

Драматургическое, с элементами театральности мышление — определенно одна из главных примет нового общества, отсюда превращение фасада здания в картину, которую нужно читать и в которую нужно вникать, вовлечение верующего-зрителя в пространство, управление его движением в этом пространстве и его впечатлением. Само развитие архитектурных форм можно прочитать как пьесу с развитием характеров, столкновениями, фабулой, итоговой развязкой, диалогами; отсюда и любовь к площадям, которыми обыгрываются перепады рельефа, ансамбли построек, перспективы улиц, знаковые городские точки.

В архитектуре барокко был совершен беспрецедентный переход к новой трактовке тектонической формы. На смену спокойствию, ясности и разумной и естественной пропорциональности Ренессанса приходят диссонанс и асимметрия. Центрическое сменяется протяженным, круг — эллипсом, квадрат — прямоугольником, стабильность и четкость уравновешенных пропорций — сдвигами ритмов, «многоголосием» пропорций. Состояние перехода, пафос преодоления статичного начала становится теперь условием выразительности архитектуры, важнейшей частью ее образного содержания. Различные виды искусства в барокко взаимодействуют, составляя единый «театр жизни», сопутствующий реальности в виде ее праздничного двойника. Театрально-праздничную авантюрность барочного города усиливали фонтаны — сооружения на грани архитектуры, скульптуры и живописи, роль которой здесь играла живая подвижность и переменчивость воды, рисунки, образуемые струями водометов (фонтаны, построенные по проектам и эскизам Бернини в Риме). Вся Европа увлекалась этой фонтанной сценографией, которая превратилась в XVII в. в один из главных признаков «барочности» для любого города.

Римская архитектура барокко в конце XVI — первой половине XVII в. задает несколько больших архитектурных тем. Программную и еще близкую ренессансной первооснове разработку новой архитектуры представляют собой постройки Карло Мадерны, самого старшего из великих архитекторов барокко, автора римской церкви Санта-Сусанна, в своей декорации напрямую повторяющей основные черты церкви Иль-Джезу (арх. Дж. Виньола, 1568 г., закончена Дж. Делла Порта, 1575 г.). Эту же линию трансформации ренессансного наследия представляет творчество Джан Лоренцо Бернини, который вкус эпохи к пышности и великолепию реализовывал исключительно в масштабе — через большой ордер и через криволинейные планы площадей, дублирование ритмов. Если постройки Бернини отличает еще ренессансная по духу цельность, то дальше от Ренессанса стоит третий великий мастер барокко — Франческо Борромини, продолжающий линию маньеристической архитектуры Италии. Он предпочитает сложные, изогнутые планы, разрывы фронтонов, карнизов; фасады и интерьеры его построек обладают повышенной чувствительностью к падающему и скользящему свету и рисунку теней.

Церковь Санта-Сусанна. Архитектор Карло Мадерна. Рим. 1597–1603 гг.

Стены его церкви Сан-Карло-алле-кваттро фонтане словно растворяются в игре светотени, в выступах и проемах. Борромини изменяет природу самого пространства, используя овальные купола или купола сложного рисунка, в чем раскрылось важнейшее для барочного мировосприятия представление о господстве иррациональных сил в мироздании.

К концу XVII в. в Риме отчетливо оформились два новых направления барочной архитектуры и декорационного искусства: с одной стороны, стиль утрированных форм Андреа Поццо, Антонио Герарди и других мастеров, по сути, «изживающий» барокко, с другой — движение более консервативного характера, но с новым, классицистическим акцентом, представленное фигурой Карло Фонтана и его последователей. В 1720–1725 гг. после издания в Риме труда Ф. Борромини «Opus architectonicum» барокко в Риме в уже последней фазе своего существования (не случайно его принято именовать бароккетто, или «малое барокко») вновь «ожило», породив несколько шедевров уходящего стиля, в их числе Испанская лестница, «стекающая» к Пьяцца-ди-Спанья от церкви Санта-Тринита-деи-Монти (арх. Франческо де Санктис, 1723–1728 гг.) и Фонтан Треви Никколо Сальви.

Активность контрреформ Католической церкви, грандиозность построек римских мастеров стали причинами быстрого распространения барочного стиля за пределы Рима — в другие центры Италии, в страны Западной Европы, где он вступил во взаимодействие с местными традициями — поздней готики, Ренессанса — и обогатился национальными мотивами.

Во всех областях Италии архитектура барокко имела особенности. Пожалуй, единственная архитектурная школа, своей цельностью и качеством приближающая к римской, существовала в Неаполе. Неаполитанские архитекторы (Карло Фандзаго) более обращают свою фантазию на декоративную сторону — элегантный рисунок в расположении ордерных элементов на фасаде, цвет мраморов и оштукатуренных поверхностей, орнаментальные мотивы. Собственная линия барочной архитектуры, сложившаяся под перекрестным влиянием испанской и римской архитектуры, старинной сицилийской арабско-норманно-византийской традиции, существовала на Сицилии (соборы Катании и Ното — арх. Джамбаттиста Ваккарини, соборы Рагузы и Модики — постройки Розарио Гальярди, 1698–1762), с изобилием пластически крупных декоративных деталей, декоративными рустами, эффектами кьяроскуро, образуемыми крупно резанными деталями.

Крайне своеобразный вид барокко сложился в Испании (и соответственно в ее колониях, где главные шедевры появились в XVIII в.). Самая значительная постройка испанского Ренессанса, королевский дворец-монастырь Эскориал (архитектор Хуан де Эррера), стала и первой из крупных построек испанского барокко, задавшей на полтора столетия темы для его развития. Скупая и крайне простая декорация, полное отсутствие орнамента, способного зрительно облегчить массив каменной кладки, но изгнанного из этого мира аскезы, узкие, редко расставленные проемы окон, не нарушавшие единства сплошной каменной плоскости, общий аскетизм облика стали признаками стиля «эрререско», полностью победившего в Испании к концу первой четверти XVII в. С укреплением позиций иезуитов в Испании в стране стали возводиться храмы по типу римского Иль-Джезу; постепенно этот тип был принят и в других орденах. Оригинальность испанского барокко в каком-то «бесчувствии к классике», в умении вписывать в заданные монументальные темы местную колоритную деталь, в развитом орнаментальном чутье и вкусе к изобилию форм, где-либо в другом месте показавшихся бы чрезмерными и варварски пестрыми.

В германских землях лишь после окончания Тридцатилетней войны, к середине XVII столетия, появилась настоящая барочная архитектура. Она была «импортирована» сюда в уже сложившемся виде, моду на нее «разносили» странствующие итальянские архитекторы. Стиль барокко в Германии эклектически суммировал мотивы и приемы архитектуры Рима и Франции, модифицировался в контексте старой традиции, оформлялся в немецком духе с его навязчивым вкусом к программной дидактике, декларативности, с экзальтацией, с пониманием красивого как декоративного и роскошного. Существенную роль в развитии архитектуры германских стран играли церковные амбиции: протестантизм утверждал свое право на существование и пытался согласовать его с абсолютизмом монархов, католицизм отвоевывал территории и провозглашал свое неоспоримое право на величие. Протестантские монархи Севера, связанные политическими союзами с Францией, ориентировались на придворную французскую культуру и, соответственно, в архитектуре — на классицизм и тип Версаля; здесь работали преимущественно французские и голландские архитекторы, что отчасти было связано и с массовым оттоком гугенотов из Франции после отмены Нантского эдикта. Католический Юг тяготел к Италии, здесь в основном строили итальянские мастера, принесшие сюда «иезуитский стиль». Под перекрестными влияниями архитектуры Италии и германских земель, с укреплением в польских землях иезуитов сложилось барокко Речи Посполитой (раннее краковское барокко).

Во Франции и в Англии принципы архитектуры барокко последовательно были осуществлены только в нескольких постройках, отмеченных прямым итальянским влиянием. К 40-м годам XVI в. стиль классицизма во Франции сформулировал свою эстетическую программу в целом ряде выдающихся строений (Восточный фасад Лувра Клода Перро, 1667 г., ансамбль Версаля, в основном 1661–1708 гг.), однако барочная (для Франции — по сути, итальянская) тема пробивалась и позднее, доказывая свое родство с классицизмом и не противореча ему. Среди немногих французских построек, отвечающих хрестоматийному пониманию барокко, — церковь Сорбонны и церковь в ансамбле Валь-де-Грас (арх. Жак Лемерсье и др.); очевидны барочные черты и в постройках Жюля-Ардуэна Мансара (Дом Инвалидов, ок. 1679–1691 гг.). Внутренняя логика барочного мышления (с его замыслом преодоления законов естества, масштабностью и склонностью к театральности, к риторике и игре форм) согласовывалась с принципами французского классицизма. Если здание храма воплощало роль Церкви и «показывало», как чудо отменяет привычные законы физического мира, то резиденция монарха должна была воплощать, наоборот, новый организующий принцип, внедряющийся в мир стихии. Так, перенос королевской резиденции из Парижа в Версаль и «конструирование» нового пространственного мира, вращающегося вокруг монарха-Солнца, иконография самого Людовика XIV как солнечного божества, светом которого живут все подданные, вся Франция, — беспрецедентные акты эпохи, в духе барочных градостроительных проектов. Личность короля, императора сама будто вносила в мир природы и общества правило, закон, схему — это и отражала архитектура королевских дворцов и замков, ансамблей новых монарших резиденций, именно поэтому в таком архитектурном типе более прижился стиль классицизма или, что более правильно по отношению к архитектуре Франции первой половины XVII в., «барочного классицизма». Вслед за грандиозным Версалем в Европе в XVII–XVIII вв. появились многие ансамбли, или достаточно точно следующие ему, или хоть отчасти сходные. Следовали Версалю и его парку, спроектированному Ленотром, устраивавшиеся по всей Европе регулярные парки, в которых природа полностью подчинена фантазии архитектора на геометрические орнаментальные темы, дальняя перспектива, которую по оси замыкает дворец, становящийся «экраном», картиной, которая заменяет (буквально — закрывает) собой бесконечность пейзажа.

Англия XVII в., по сути, находилась в стороне от магистрального русла барочной архитектуры, главный ее вклад — палладианство Иниго Джонса, наверное, самое выкристаллизованное и совершенное, выросшее на изучении итальянского опыта и вернувшееся в континентальную Европу во второй половине XVIII в. Однако мотивы барокко читаются во всех ключевых английских постройках, прежде всего в лондонском соборе Св. Павла, построенного по проекту Кристофера Рена; здесь они появляются и как претензия на равенство прав с Римской церковью (отсюда сходство с собором Сан-Пьетро в Риме: обращение к базиликальному плану с куполом над ним, вытянутые пропорции купола, устройство колоколен по сторонам фасада, как в первоначальном замысле собора Св. Петра), и как вкус к масштабности, мощи, крупным деталям. Показательно, что барочно-классицистический стиль Рена был с интересом воспринят во Франции в эпоху господства неоклассицизма, в Англии же он казался слишком барочным.

В архитектуре стран Северной Европы складываются две тенденции: одну отличает постепенное преобразование поздней готики в новые формы, другую — сознательное заимствование по образцу. Историческая судьба Нидерландов, разделившая их по верности католицизму или протестантизму на две части, Север и Юг, определила и ориентацию их искусства. Фландрия повторяла барочную ориентацию церковной архитектуры католического мира, — здесь был возведен целый ряд замечательных построек (собор Св. Карла Борромео в Антверпене, 1614–1621, арх. П. Хёйсенс, Ф. Агиллон, в декорации принимал участие П.П. Рубенс, возможно, составивший также план; церковь Св. Михаила в Лёвене, арх. Г. Хесиус, 1650–1666). Голландия, на территории которой никогда не создавалось великой архитектуры, восприняла итальянские новации крайне сдержанно, барокко здесь опознается лишь в скромной, но изящной декорации домов гирляндами цветов, раковин, фруктов в оформлении окон и дверей, часто в изогнутой (волнообразной, с волютообразными завершениями) линии фронтонов. Значительной оказалась роль Голландии, всегда склонной к сдержанности и строгости, в формировании основ классицизма, только позднее распространившегося во Франции, в Англии, в Рейнских землях, в Скандинавских странах, — там везде заметно голландское влияние.

Больший масштаб по сравнению с республиканской и кальвинистской Голландией имела архитектура Скандинавских стран, в которой грань между Ренессансом, маньеризмом и барокко, между барокко и ранним классицизмом трудно различима. В Дании при прямом влиянии архитектуры Англии и Голландии утверждается голландское направление классицизма с его простыми формами и четкими членениями фасадов дворцов и особняков (Шарлоттенбург по проекту Эверта Янссена, 1672–1683), нередко сопровождающееся увлечением оригинальными барочными мотивами (церковь Спасителя в Копенгагене Ламберта ван Хавена (1682–1696). В Швеции, в XVII в. вышедшей из положения культурной провинции, долгое время держались традиции немецкого и голландского Ренессанса, со времени приезда французского архитектора Симона де ла Вале и до 70-х годов XVII в. развивалось искусство, шедшее от голландского палладианства и французского классицизма времени Людовика XIV, и лишь после середины столетия заметным стало влияние римского барокко (постройки Жана де ла Вале, Никодима Тессина и Никодима Тессина Младшего).

Живопись XVII века. Основные школы и течения

В истории западноевропейской живописи рубеж XVI и XVII в. был отмечен появлением имен (и творческих манер), отчасти еще находящихся в традиции Высокого Ренессанса и маньеризма, но уже прорывающих, нарушающих ее.

Новое видение действительности в живописи выразилось прежде всего в новом богатстве светотеневых и колористических градаций. Для живописцев Возрождения светотень была главным образом средством объемной лепки форм человеческой фигуры и предметов ее окружения, и в сочетании с перспективой — средством передачи трехмерного пространства. Теперь же переходы от света к тени становятся и средством характеристики пространственной среды в целом, светотеневая моделировка фигур и предметов — функцией движения света в пространстве. Гармоническое сочетание простых цветовых контрастов, разработанное Ренессансом, уступило место сложным звучаниям переходных оттенков, — теперь живописный образ строится на изменчивости, «движении» света и цвета, на их нарастании и угасании, сменяющих постоянство и покой «локального» цвета и симметрии, свойственные Ренессансу. Преобразующим всю живопись — как следствие коренного изменения мировидения — стало изменение концепции света, осуществившееся в живописи Караваджо, последнего художника Ренессанса и первого художника нового века. Найденные им приемы, которыми он пытался преодолеть измельченность маньеристической композиции, поверхностную и часто бессодержательную декоративность, штампованность идеалов красоты, — луч света, пронизывающий затемненное пространство, как бы «обнажающий» его и выхватывающий из мрака будто «случайные» фрагменты, — захватили все искусство Италии (прежде всего Рима и Неаполя) и не только Италии.

Влияние караваджистской концепции заметно в искусстве всей Европы. Для Рембрандта, который видел картины «утрехтских караваджистов», главным оказалась таинственная и созидающая, открывающая тайники человеческой души, сила света. В холодном и аскетичном искусстве французского мастера Жоржа де Ла Тура свет — в основном свет свечи, «высекающий» из темноты силуэты, лицо. Вермеер Делфтский воплотил в своих картинах со сценами в интерьерах еще одну удивительную способность света — делать прозрачным воздух, останавливать время.

XVII век разработал две основные композиционные системы — классицистическую и барочную. Аналитические установки классицизма привели к формированию композиции, в которой на перспективу нанизаны пространства, узлы движения, колористические группы уравновешиваются, т. е. логически выстраиваются, не оставляя неясного, нечитаемого глазом сразу. Барочная композиция строится на множестве или одной главной, собирающей, динамических линиях, в ней возможны незаконченное развитие темы движения, диссонансы, конфликты форм и цветовых пятен, «недоговоренность» сюжета. Полностью противопоставить две концепции, однако, невозможно, — продуманная и логичная организация встречается в чисто барочной живописи, динамическое начало — в живописи классицизма. Барочные схемы угадываются в живописи, на первый взгляд, от него далекой: рост масс по диагонали, высокое небо и низкий уровень земли — в речных пейзажах Яна ван Гойена и голландских маринистов и пейзажистов, встроенные друг в друга сюжеты (как картина в картине) — в «Пряхах» Веласкеса, в сложно построенных театральных кулисах перспектив в классицистических пейзажах Лоррена, в силуэте фигур, развернутых в пространстве, в портретах кисти Франса Халса, в сложной рифмовке жестов — в исторических картинах Пуссена, и т. п.

Более всего барочность как принцип организации картинного пространства реализовалась в исторической (также мифологической и аллегорической) и портретной живописи, по своей природе требовавшей рассказа, демонстрации, риторического жеста. Начиная с Рубенса тип исторической картины и парадного портрета монарха — с трубящими викториями-победами, морскими божествами, амурами, с преувеличенной аффектацией поз, жестов, общей мажорной приподнятостью всего тона картины — займет почти основное место в парадной живописи XVII и XVIII вв.

Риторичность мышления, потребность в воплощении нового мировидения и желание поражать и изобразить «реальное чудо» в эпоху барокко привели к расцвету плафонной живописи. Иллюзорное пространство живописи (например, плафон в Иль-Джезу кисти Гаулли, 1676–1679) «стремится» перекрыть реальное архитектурное пространство: разверзающийся в небо потолок, непрерывное движение человеческих масс ввысь и головокружительные ракурсы фигур, мощные контрасты теней и потоков ослепительного света призваны рождать у зрителя чувство религиозного восторга, уводя его взгляд от реальности к недосягаемому мистическому сиянию, убеждая в подлинности видения — в сценах на сюжеты церковной истории, в мифологических композициях, изображающих надоблачной блаженный мир небожителей.

Радикальной в XVII в. была смена (или расширение границ) идеала совершенной формы. Живопись Караваджо (простонародность, неидеальность и «узнаваемость» — на улице в толпе, в быту — лиц его героев, редкостная смелость в превращении священного и возвышенного в повседневное и оттого в «более настоящее») выразила этот процесс. Ее «просторечие» дало искусству неведомые до того возможности раскрытия «высоких сюжетов»: антураж повседневности в ветхозаветной и евангельской сцене придавал изображенному новую глубину, приближая чудо к обычности. На протяжении всего XVII в. «соперником» караваджизма выступало искусство мастеров Болонской школы (создателями которой были братья Карраччи, около 1585 г. основавшие «Академию вступивших на истинный путь») и художников, пошедших по ее пути (Гвидо Рени, Доменикино, Гверчино, и др.). «Болонцы» отстаивали культ идеальной красоты, извлеченной из реального опыта, преображенной работой памяти и возвеличенной. Однако сейчас, в перспективе веков, становится понятно, что моментов соприкосновения между академизмом и караваджизмом было не меньше, чем противоречий, — идеального не отвергал караваджизм, бытовым, повседневным, просторечным увлекались и болонцы.

Отношение к идеальному показательнее всего раскрылось в живописи на мифологические сюжеты, идеальной по определению, но в XVII в. получившей множество оригинальных толкований. У Рубенса мифологичность тотальна — мифологизированы его портреты, исторические картины, пейзажи, ее ключ — аллегория, знак. Его ученик Якоб Йордане, с одной стороны, упрощает миф, делает его натуральным, с другой — как бы современным, т. е. подлинным (его сатиры среди фламандских крестьян). Менее прямолинейно и глубже открывает мир мифа Никола Пуссен. В картинах на библейские и евангельские сюжеты, сюжеты из античной истории и мифологии он естественно возрождает эпохи значительных поступков, истинного героизма, незамутненной нравственности, в них присутствует подлинная ностальгия без малейшего оттенка игры и стилизации. От иллюстративности полностью уходит Веласкес, его мифы — глубинный фон, универсальная литературная аллюзия, граница между реальностью и мифологическим полностью размыта, реальность сама — миф.

Открытием XVII в. было жанровое многообразие мира — живопись как бы меняла фокусы пристальности в изучении окружающего человека пространства. При этом крупнейшие мастера (Караваджо, Рембрандт, Веласкес, Сурбаран, Пуссен, Вермеер Делфтский), которых традиционно называют мастерами «внестилевой линии», будто суммировали в своем творчестве все жанровое многообразие, сохраняя платформу цельности искусства всего столетия, не дав ему рассыпаться на мелкие «феодальные владения».

Человек XVII в. как в никакую другую эпоху чувствует вертикаль земного — небесного, антиномичность мира и его измерений, контраст элементарно простого и изощренно сложного. Ключевым поэтому было «открытие» пейзажа и натюрморта, большого и малого миров. Мир, в эпоху Ренессанса представлявшийся гармонично устроенным, теперь оказывается пронизанным стихийными силами (Рубенс), в нем царствует фортуна, непредсказуемость, он становится многообразным, запутанным, человек в нем или герой, или игрушка судьбы (неаполитанские «романтики», А. Маньяско), или столь мал в этой грандиозной «архитектуре мироздания», что может существовать лишь в полнейшем согласии с ней (Лоррен). Особая линия пейзажа — исторические пейзажи Пуссена, в которых избраны особые моменты из начальной поры человеческой истории, когда человек еще только отрывается от природы и между ним и окружающим миром происходит разделение; когда человек становится не только частью природы, но и частью истории, и задается вопросом о своем предназначении.

Новой в XVII в. была концепция портрета, в котором одновременно сосуществуют и лирическое, и надличностное, случайное («проговаривающиеся» жест, взгляд, деталь одежды) и социальная манера, тончайший, на нюансах, психологизм и маска. Унаследованный от Ренессанса героизированный индивидуализм в XVII в. принимает иные формы. Лучшие барочные портреты полны глубокой внутренней взволнованности, которую называли «величием души» (портреты кисти Рубенса и резца Бернини), эмоционально приподняты, исполнены полнокровной жизнерадостности, внутренней активности (в портретах Франса Халса). В лучших портретах кисти Рембрандта (прежде всего в его автопортретах) человек виден в увеличительное стекло — некоторые портреты поразительны тем, сколь мастер безжалостен, не страшась обнажить в модели или в своем автопортрете «все»: и горделивое самомнение, и опустошенность, и счастливый оптимизм, и рефлексию на грани с депрессией, и неприятные черты. Простонародность типов у Караваджо как бы утрировала само реалистическое видение ради его оправдания, что сразу было принято мастерами портрета и понято современниками. Героем-моделью может быть и монарх, и нищий (существование которых очевидно и реально), и мифический персонаж (по определению ненастоящий — его существование надо принять как игру), и святой (в его существование надо верить). Так, для Веласкеса безразлично, какое лицо (карлика, монарха, папы римского, своего ученика-мулата, детей, стариков, женщин) он будет писать — каждое есть источник правдивости жизни. Пуссен, а вслед за ним Филипп де Шампень (особенно в серии своих янсенистских портретов), превращают портрет в предмет философского обобщения о человеке, личности.

Окружающий человека малый предметный мир раскрывается в искусстве XVII в. не менее многообразно и сложно. Уже первый натюрморт Караваджо, его «Ваза с фруктами», представляет полный отрыв от традиции изображения предметного мира как подчиненного сюжету, сцене. Натюрморт как никакой другой род живописи отвечал вкусу эпохи барокко к аллегории и зашифрованным текстам: говорящими становились все предметы, и прочитать можно было любой набор предметов, исходя из постановки, цвета, фактур, литературных и философских аллюзий (натюрморты с завтраками, скромные и роскошные; натюрморты на сюжет «суеты сует», с часами, обгоревшими свечами, вещами, говорящими о праздной и легкой жизни, суетными мелочами или предметами, тронутыми тлением). Новое чувство видения предметного мира было связано также и с воцарением в голландском обществе прозаических вкусов буржуазной среды, занявшей место аристократии.

Сходные процессы происходили в бытовом жанре. Его предтечи — сценки в картинах и монументальной живописи на религиозные темы, в нравоучительных картинках, но только в XVII в. в Голландии, где в 40-60-е годы XVII в. он пережил настоящий «бум», оформился чистый жанр со своими законами (Хох, Терборх, Метсю, Адриан ван Остаде, Герард Доу, Ян Стен и др.). Его итогом можно считать произведения Вермеера Делфтского, бытовой сюжет которых обманчив, — художник изображает только существенное, не отвлекается на подробности, малая сценка превращается в нечто обобщающее, значительное.

Как и в эпоху Возрождения, первенство в живописи оставалось за Италией, ее влияние так или иначе затронуло искусство всех территорий Европы. Самая близкая по духу, и по сути самая барочная живопись создавалась во Фландрии, во многом благодаря ренессансной по типу, универсальной личности Питера Пауля Рубенса, а также благодаря художникам, вышедшим из его мастерской. Многообразным и сравнимым с итальянским был вклад французской школы живописи, в XVII в. развивавшейся, как и архитектура и скульптура, по нескольким направлениям: с одной стороны, господствовал классицизм и его понимание формы, сюжетов, композиции (в портрете, в религиозной картине, пейзаже), с другой — ощутимо сильнейшее влияние барочной концепции (прежде всего в аллегорической и исторической картине). Парадоксально, но показательно, что главные достижения французского искусства были подготовлены не во Франции, но в Риме, — его вершинами является творчество Никола Пуссена и Клода Лоррена, живших и работавших там. Уникальное положение в западноевропейском искусстве занимала Голландия, для которой было характерно обилие самостоятельных художественных центров, сосуществование сразу множества направлений живописи, кристаллизация всех жанров живописи и многих их поджанров. В целом же голландское искусство в контексте барокко и «параллельно» с ним вело свою «внестилевую политику» — и ввиду сильной старонидерландской традиции, независимой от Италии, и вследствие перехода к протестантизму в его самом суровом, кальвинистском варианте, и с укреплением новых социальных слоев, связанных с завоеванием независимости от католической Испании и сложением буржуазии.

Испанская живопись в XVII в. как никакая другая сохранила верность своим национальным традициям, а знакомство с Италией (преимущественно через Неаполь, где воцарился караваджизм и работал испанец Хусепе Рибера), только освежило ее и придало ей силу. Барочные черты в творчестве величайшего испанца Диего Веласкеса на первый взгляд опознаются с трудом, но они — в уровне и типах обобщения личностного в портрете, в сложной драматургии исторических («Сдача Бреды») и мифологических («Пряхи») полотен, в игре пространств, отражений, аллюзий в величайшей его картине — «Менинах». Исконно испанские черты — истовую религиозность и благочестие — в разных вариантах воплотили в своих полотнах сдержанный до отстраненности и жесткости Франсиско Сурбаран и мягкий до сентиментальности Эстебан Мурильо.

Страны Северной, Центральной и Восточной Европы в основном пользовались услугами заезжих живописцев, их оригинальный вклад крайне мал. В Англии работали преимущественно приезжие мастера и «царствовал» фламандец Антонис ван Дейк, в германских землях собственная школа живописи сложилась во Франкфурте и лишь участие нескольких мастеров в общеевропейском движении искусства было заметным, в Праге всю первую четверть XVII в. господствовали маньеристические вкусы двора Рудольфа II, после чего художественная жизнь замерла, Польша и Венгрия при всей яркости местных явлений оставались живописными провинциями. Россия XVII в. была далека от европейского барокко в его чистых формах, но все же его влиянием была затронута не только русская архитектура, но и иконопись.

Пластика барокко в некотором смысле — лишь вариант живописи этого времени: скульптурные (высеченные из камня) и пластические (моделированные, литые) произведения барокко в процессе работы мастера превращаются как бы в живописные импровизации. Мастер барокко предпочитает сложный, изогнутый рисунок движения; его статуи будто «не стоят на месте», человек представлен почти всегда в движении, в ситуации смены эмоциональных состояний. Обращение к психологии, раскрывавшееся, согласно пониманию эпохи, в экстремальных состояниях личности — в экстазе (Тереза Авильская в «Экстазе Святой Терезы» Дж. Л. Бернини), боли, предсмертной агонии (его же «Святой Себастьян» и «Святая Людовика», «Милон Кротонский» Пьера Пюже), гримасе (портреты-характеры Ф.К. Мессершмидта), героическом порыве (портрет Людовика XIV Дж. Л. Бернини), натуралистически изображенных страданиях (натуралистические страдания христианских мучеников, особенно в скульптуре Испании) объединяет всю барочную скульптуру в один психоэмоциональный мир экстремальных и антиномических состояний. Не случайно эллинистическая статуя группы Лаокоона, терзаемой змеями, была так популярна в XVII в. и повлияла на многие произведения скульптуры как образец правды психологизма и аффекта страдания.

Как и всякая стилевая эпоха, барокко может быть понято в широком смысле как общий тип мышления времени, черты которого при внимательном рассмотрении будут раскрываться во всех явлениях жизни (это можно описать словами «картина мира», «мировидение», «миропонимание») — от архитектуры и искусства, литературы, музыки и философии до повседневной жизни. При этом, конечно, всегда будет сохраняться доля несовпадения, хронологических несоответствий, не позволяющих все явления одного времени рассматривать как стилистические синонимы. Прежде всего, это касается литературы и музыки.

«XVII век» в развитии западноевропейских литератур с 1600 по 1700 г. — не календарное понятие, обозначающее столетие, а определение самостоятельной эпохи, обладающей, однако, в разных странах различными хронологическими рубежами.

В первой половине XVII столетия свою притягательную силу в литературном мире Европы сохраняла Италия, былой очаг культуры Возрождения и вместе с тем страна, где раньше всего начали складываться барокко и классицизм. В то же время ведущую роль играет литература Испании, переживающая свой «золотой век», — ее влияние заметно и во Франции, и в Германии, и в Англии. Ко второй половине XVII в. главным очагом всеевропейских литературных влияний становится Франция, возрастает авторитет французского классицизма в целом.

Дж. Л. Бернини. Давид. 1623–1624 гг. Галерея Боргезе, Рим

Архитектуру, изобразительные искусства, литературу и музыку барокко, а также философию объединяют как их генетические корни, так и общее мироощущение, выразившееся в понимании антиномичной структуры мира и человека, открытие самой изменчивости и иллюзорности жизни, осознание одиночества и слабости человека в бесконечной Вселенной и, следовательно, непостоянства счастья, шаткости жизненных ценностей, всесилия рока и случая. Яркому чувству жизни в ее многосложном психологическом аспекте нередко сопутствуют в литературе барокко мотивы разочарования, смятения, его окрашивает мрачно пессимистический колорит. Кажущееся и действительное часто неотделимы друг от друга, люди считают, будто они управляют вещами, а на самом деле часто оказываются в плену этих вещей (в подобные тона окрашены религиозная поэзия барокко во Франции, творчество Джона Донна и «поэтов-метафизиков» в Англии, драматургия Кальдерона в Испании, мистическая поэзия в Германии и т. д).

Из отношения к жизни как к театральному действу проистекало требование в литературе фантазии, яркости, неожиданности, воздействия на все чувства человека. Театрализация жизни, поступка и слова стали стержнем жизни и выразились в демонстративности художественного стиля, в подчеркнуто декоративных средствах выражения и изъяснения, в гиперболизации характеров и характеристик и их утрировке. Свидетельством господства в барочной поэтике принципа «расточительности» художественных средств, должных волновать и удивлять, является избыточность подробностей, отказ от линейности в композиции и развитии конфликта. Литературу барокко отличают, как правило, повышенная экспрессивность и тяготеющая к патетике эмоциональность, стремление раскрепостить воображение, ошеломить читателя, пристрастие к метафоричности, к иносказанию и аллегории, основанным на сближении и сопоставлении как будто чуждых друг другу, далеко отстоящих явлений, к сочетанию и смешению иррационального и чувственного, эмоционального и рационального, экстравагантного и рассудочного, комического и трагического, тяга к диссонансам, игре контрастов.

Сдвиги по сравнению с эпохой Возрождения происходят в системе жанров, культивируемых западноевропейской литературой. XVII столетие — время блестящего расцвета драматургии (Тирсо де Молина и Кальдерон в Испании, Корнель, Расин и Мольер во Франции, Бен Джонсон и Драйден в Англии, Грифиус в Германии, Бредеро и Вондел в Голландии, комедия дель арте в Италии); рождающийся роман (испанский плутовской роман; Сорель, Скаррон во Франции; Гриммельсгаузен в Германии, отчасти Бэньян в Англии) сменяет ренессансную новеллу, как род литературы расцветают эпистолярный и мемуарный жанры.

Определенное своеобразие форм складывается в литературе отдельных стран Европы. Если итальянской литературе барокко в целом чужды иррационалистические и мистические мотивы, то они очевидны в немецкой литературе первой половины XVII в. Во второй половине столетия в Германии пышно расцветает аристократическое барокко (Цезен, Гофмансвальдау, Лоэнштейн), но вместе с тем появляется фигура Гриммельсгаузена, творчество которого отличается почти реалистической трезвостью. Эта потенция наблюдается и в ряде произведений испанской литературы, принадлежащих эстетической системе барокко («Истории жизни пройдохи» Кеведо). Во Франции в сфере духовной жизни (в литературе и философии) сильное развитие получает рационалистическое начало, барокко тяготеет к сочетанию с классицизмом (Корнель, прециозная литература). Характерные приметы этого феномена есть и в творчестве англичан — писателя Драйдена и поэта Дж. Милтона.

Понимание чувств как меняющихся состояний, нередко противоречивых, и психологии как контрастных «чистых» аффектов сделало драматургию почти самой яркой выразительницей времени. Не случайно, что на грани театра и музыки на рубеже XVI и XVII вв. сложилась музыкальная драма — опера. Выросшая из реконструкции античной трагедии (разработанной во флорентийском кружке Барди), из ренессансной пасторали, из театрализованномузыкальных придворных действ с балетными мизансценами, она стала величайшим созданием барокко. Появившись во Флоренции («Орфей» Дж. Каччини и «Орфей» Я. Пери), она быстро дошла до Рима (здесь возник особый ее жанр — духовная опера: «Святой Алексей» Стефано Ланди, 1632 г.), где очень скоро угасла, так как вызывала раздражение папы Иннокентия X. Это вызвало перемещение центра новаций в Венецию; произведения венецианской оперной школы (Ф. Кавалли, М.А. Чести, К. Монтеверди) чем-то сродни живописи венецианской школы и венецианской архитектуре, их отличают живописная сложность формы, прозрачная чистота звука, фантазия. Величайший шедевр венецианской оперы — «Коронация Поппеи» Клаудио Монтеверди (1642 г.); ее полифонические хоры, виртуозные дуэты, комические песенки, «перебивающие» пафос и энергию основной линии, панорамность и фресковая масштабность музыки суммируют главные достижения венецианцев в музыке. В 1637 г. в Венеции по инициативе Монтеверди был открыт первый в мире публичный оперный театр, через несколько лет подобные театры открылись в Лондоне, Гамбурге, Париже, Праге и Вене. Черты «взволнованного стиля» Монтеверди нашли отражение в творчестве и исполнительской манере выдающихся мастеров барочного концерта.

Во второй половине XVII в. лидерство уже перешло к Неаполю (здесь зачинателем оперы стал А. Скарлатти), где сложилась «opera seria» — «серьезная опера», строящаяся на помпезных эффектах, необычности поступков и аллегории.

В отличие от творений венецианцев, в «opera seria» отсутствуют хоры, ансамбли немногочисленны, все драматические события, речитативы передаются «сухими речитативами», которые звучат на фоне аккордов клавесина. Но далее следует «аккомпанированный речитатив» на фоне оркестра, подготавливающего самые важные эпизоды оперы — большие мелодические арии, раскрывающие всю силу чувства, напряжение эмоций. Бельканто, которое строится на чередовании кантилен и колоратур, напрягающих и «освобождающих» чувство, доведено в неаполитанской «opera seria» до совершенства.

Только французская опера смогла противостоять Италии, своей музыкой полностью завоевавшей Европу. Жан-Батист Люлли, итальянец по происхождению, главный музыкант двора Людовика XIV, от классической трагедии Корнеля и Расина взял возвышенный и торжественный стиль декламации, героическое начало, конфликт сильных страстей. Он является создателем драматически насыщенного, патетического декламационного монолога и чистой увертюры, буквально не связанной с содержанием оперы, но подготавливающей ее действо. Музыкальный язык Люлли не очень сложен, но полностью нов: ясность гармонии, ритмическая энергия, четкость членения формы, чистота фактуры говорят о победе принципов гомофонного мышления (см. ниже). Включавшиеся в оперу балетные вставки, служившие для развлечения, в то же время держали структуру музыкальной драмы, насыщали ее внесюжетными аллюзиями.

Помимо Италии и Франции, остальные территории Европы оперы почти не знали. Редким и драгоценным исключением является творчество английского композитора Генри Пёрселла; его опера «Дидона и Эней», которую отличает утонченный психологизм, строгий благородный тон — одна из самых глубоких в мировой музыке. Развитие оперы отвечает совершенствованию музыкальной техники в XVII в. После произведений одного из основателей сольного пения Джулио Каччини и его теоретических трактатов многоголосная контрапунктическая музыка лишилась своего преобладающего значения. Одной из важнейших новаций XVII в. был переход от полифонии к гомофонии — типу многоголосия, где один голос или мелодия главенствует, выражая суть музыкальной идеи, а все остальные подчиняются ей, став гармоническим сопровождением или аккомпанементом, углубляющим и оттеняющим ее. Наступило время господства генерал-баса — особого технического приема, который представлял собой условную запись аккомпанемента к верхнему голосу — мелодии; каждая басовая нота сопровождалась цифровым обозначением, указывавшим, какая именно гармония подразумевалась в данном месте. Искусством записи и расшифровки генерал-баса владел каждый композитор и исполнители на органе, лютне и клавесине, — последние по своему усмотрению могли варьировать фактуру изложения, украшая аккорды приемами фигурации. Так сам музыкальный язык обретал автономию, и музыка накапливала опыт, чтобы со временем стать «театром без зрелища».

Развитие барочной музыки тесно связано с обособлением различных инструментальных жанров — концерта и кончерто гроссо, сонаты (разработанные в творчестве Арканджело Корелли в конце XVII в. и Антонио Вивальди в первой четверти XVIII в.), сюиты, оформившейся в творчестве французских композиторов в конце XVII в. Как и оперы Люлли, жанр кончерто гроссо построен на сильных контрастах; инструменты делятся на участвующие в звучании полного оркестра и меньшую солирующую группу. Музыка построена на резких переходах от громко звучащих частей к тихим, быстрые пассажи противопоставлены медленным.

При «неуловимости» точных определений для музыки XVII в., многие ее характеристики близки барочным темам и приемам, видимым в живописи, архитектуре, скульптуре и литературе. Так, при всем различии индивидуальностей и масштабов дарования ее создателей, музыкальные произведения барокко роднят сложные музыкальные формы, наличие многих тем, ведомых одной сквозной, эмблематичность и аллегоричность (например, эмблемы креста в духовных сочинениях), торжественность и эмоциональная сила, элемент продуманной импровизации, возведенной в принцип, богатство и свобода фантазии, нередко склонность к патетике, драматизму, ораторской интонации. Но с другой стороны, несомненно, что декоративность и иллюстративность барочной музыки обманчивы: кажется, весь ее смысл в поиске полной нематериальности и совершенства звука, в удалении от натуральности — к совершенному рисунку.

Понимание жизни в драматургическом ключе, сочетание аффектации и нюансированности, балансирование между высоким и низким, жанровым, усложнение и углубление мировидения, открывающиеся во всех формах деятельности человека барокко, будто суммированы в театре эпохи. Театр этой эпохи — торжество живописи, использование постоянно меняющихся перспективных декораций (плоскостные декорации Ренессанса сменились глубинной сценой-коробкой), сложная машинерия. Новшеством стало применение различных световых эффектов — восхода или захода солнца, быстрого затемнения сцены, изображение пожаров, наводнений, молний и т. д. Интересную схему в своей «Подзорной трубе Аристотеля» (1654) выстраивает теоретик литературы барокко Э. Тезауро: внешние изображения должны способствовать представлению разнообразных душевных состояний и открывать разуму новые проблемы. Этому служат немые произведения живописцев и скульпторов, затем драма, где эффект выразительности усиливается словом и жестом, картина, сопровождаемая девизом или иным объяснением, и, наконец, пантомима. Жизнь не только сон, считает Тезауро, она — театральное действо. Еще более театрализованной стала придворная жизнь и церемониал, светский быт. Отношения становятся театрализованными, театральная искусственность, игра превращается в важнейшую часть правильного поведения в обществе.

Фантазийность и аллегоричность мышления, аффектация эмоций, момент импровизации, «живописность» как тотальный принцип любой — зрительной, музыкальной, словесной — изобразительности, тотальное тяготение к вскрытию противоречивых начал, поиск новой одухотворенности, — этими чертами можно объединить все явления эпохи барокко и мироощущения «человека барокко». Тот же Тезауро утверждает, что мир поэтических созданий, порожденных фантазией, живет по своим особым законам, отличным от законов рационального мышления и логики. Гениальность свойственна не только людям — она заложена и в природе. Человек, природа, Бог — все они способны к творчеству и наделены гениальностью. Мысли Тезауро сходны с рассуждениями Д. Бартоли («Литератор», 1645; «Досуги мудреца», 1659), — он одним из первых ввел в европейскую литературу понятие вкуса, столь распространенное в XVIII в., и передал последующим столетиям термин «гений».

Накануне Тридцатилетней войны

Начало XVII в. в Западной Европе ознаменовалось мирной передышкой в борьбе между Испанской монархией, стремившейся утвердить свою гегемонию воинствующей защитницы католицизма, и тремя наиболее развитыми в экономическом отношении западными странами — Францией, Англией и Северными Нидерландами. Претенциозные планы закончились провалом, бессилие «Католического короля» перед протестантской «ересью» стало очевидным — но и противники Испании были еще недостаточно сильны, чтобы изменить характер войны, превратив ее в наступательную. В 1598 г. на основе статус-кво Испания заключила мир с Францией, в 1604 г. — с Англией; в 1609 г. было заключено сроком на 12 лет перемирие с Республикой Соединенных провинций Нидерландов. В предшествующей этому акту особой декларации Испания признала де-факто суверенитет новой республики.

В ноябре 1606 г. был заключен мирный договор между Священной Римской и Османской империями, завершивший развязанную турками войну 1593–1606 гг., причем условия мира в целом воспроизводили довоенное положение вещей. К тому времени внимание османов было отвлечено возобновившейся войной с Ираном (1603–1613), в ходе которой шаху Аббасу I удалось вернуть все отданные туркам по миру 1590 г. земли (Грузия, Армения, Азербайджан) и овладеть территорией Ирака, включая Багдад. На ближайшие полвека именно иранский фронт стал основным для Османского государства, а на венгеро-балканской военной границе установилось относительное затишье, что позволило австрийским Габсбургам сосредоточить усилия на укреплении своей власти в Священной Римской империи.

Контрреформация давала идейное обоснование их гегемонистским устремлениям. Однако, если в находившихся под властью эрцгерцога Фердинанда (будущего императора Фердинанда ІІ) Штирии, Каринтии и Крайне католицизму уже удалось одержать полную победу, то в Нижней и Верхней Австрии и тем более в землях Венгерской и Чешской короны борьба обещала быть тяжелой. Она неизбежно должна была распространиться на всю Германию, где в 1608–1609 гг. сложились конфессиональные коалиции немецких князей: протестантская Евангелическая уния, возглавляемая курфюрстом Пфальца кальвинистом Фридрихом V, и Католическая лига во главе с герцогом Баварии Максимилианом I. Католическая лига выглядела сильнее и сплоченнее: протестанты были расколоты на враждовавших между собой лютеран и кальвинистов. Именно кальвинистам предстояло выдержать первый натиск Контрреформации: если законность лютеранского исповедания была признана Аугсбургским религиозным миром 1555 г. (и лютеранские курфюршества Северной Германии — Саксония и Бранденбург — на первых порах старались держаться в стороне от конфликта), то кальвинистская церковь подобной гарантии не имела. Обе коалиции надеялись на помощь извне. Католики рассчитывали на финансы и военные силы Испанской державы в силу теснейшего союза между испанскими и австрийскими Габсбургами. Но такое изменение политической ситуации, чреватое угрозой габсбургской гегемонии в Европе, никак не устраивало соперников Испании — как протестантские Англию и Голландию, так и католическую Францию; их помощь стремилась обеспечить себе Евангелическая уния.

Другие европейские государства также могли вступить в борьбу на той или другой стороне. Союзный договор связывал императора с Речью Посполитой, чей король Сигизмунд III Ваза весьма успешно проводил в своих владениях политику Контрреформации. Получив по Деулинскому перемирию 1618 г. у ослабленной России Смоленщину и Новгород-Северскую землю, Польско-Литовское государство находилось, казалось, на вершине своих политических успехов. Однако Речь Посполитую отвлекало противостояние с лютеранской Швецией, не признавшей права Сигизмунда на отцовский шведский престол и стремившейся, отняв у него лифляндские земли, расширить свой плацдарм на восточном берегу Балтийского моря. По Столбовскому миру с Россией в 1617 г. шведы приобрели русские волости по берегу Финского залива с устьем Невы, лишив Россию выхода к Балтике.

В Москве по-прежнему главным врагом считали Речь Посполитую, не отказавшуюся от притязаний на русский трон в лице королевича Владислава, и были готовы при благоприятных обстоятельствах начать с ней новую войну за возвращение утерянных территорий.

В орбиту войны в центре Европы предстояло быть вовлеченными почти всем европейским странам; однако участники конфликта вступали в него не сразу, и соотношение сил постоянно менялось. Тридцатилетнюю войну (1618–1648) принято делить на несколько периодов в соответствии с тем, кто выдвигался на первое место в антигабсбургской коалиции.

Чешско-пфальцский период (1618–1624). Началом Тридцатилетней войны считается восстание чешских сословий против имперской власти в мае 1618 г. Восставшие создали собственное правительство (директорию) и в августе 1619 г. объявили о низложении короля Чехии Фердинанда Штирийского (в том же месяце ставшего императором Фердинандом II); затем чешским монархом был избран курфюрст Фридрих V Пфальцский, коронованный в Праге в ноябре 1619 г. К восстанию присоединились не только все земли Чешской короны, (Чехия, Моравия, Силезия и Верхняя и Нижняя Лужицы), но и сословные собрания Верхней и Нижней Австрии. Активную поддержку им оказал князь Трансильвании Габор Бетлен, вторгшийся на территорию принадлежавшего Габсбургам Венгерского королевства и занявший его столицу Пожонь (Братислава), так что непосредственная опасность стала угрожать самой Вене; в 1620 г. Бетлен даже принял титул короля Венгрии. Но в конечном счете Габсбурги и их союзники оказались сильнее. Испанская армия вторглась из Южных Нидерландов в Пфальц. Император получил финансовую помощь от Испании, папы, Генуи и Тосканы; было налажено оперативное взаимодействие с сильной армией Католической лиги. Между тем войска Евангелической унии действовали очень вяло; даже тот протестантский монарх, от которого Фридрих скорее всего мог бы ожидать поддержки — его тесть английский король Яков I — отказался признать законность его избрания и ограничился дипломатическими демаршами перед Испанией, имея в виду лишь сохранить за своим зятем Пфальц. Курфюрст лютеранской Саксонии Иоганн Георг I даже принял участие в подавлении чешского восстания, получив за это выделенную из земель Чешской короны Лужицкую область.

8 ноября 1620 г. в битве при Белой Горе под Прагой чешское войско было наголову разбито; Прагу заняли католические войска, начались жестокие расправы с вождями восстания и насильственное окатоличивание страны. Фридрих V (за которым закрепится прозвище «однозимний король»), не пытаясь сопротивляться, бежал из Чехии, и обосновался как эмигрант в Голландии. В 1623 г. Фердинанд II объявил его лишенным сана курфюрста, который был передан в награду за помощь Максимилиану Баварскому, дальнему родственнику Фридриха из младшей ветви Виттельсбахов. Потеряв союзников, Габор Бетлен в конце 1621 г. заключил мир с Фердинандом, отказался от титула короля Венгрии; за это ему было уступлено несколько венгерских комитатов.

Но тогда же истек срок перемирия между Испанией и Республикой Соединенных провинций, война возобновилась на суше и на море. Ставшая центром мирового кредита Голландия взяла на себя роль организатора новых антигабсбургских коалиций. Отдельные протестантские отряды продолжали действовать на Западе Германии, грабя католические храмы и монастыри, разоряя мирное население.

Датский период (1625–1629). Полная победа Габсбургов на первом этапе войны вызвала обеспокоенность у их соперников. Новый английский король Карл I решил занять более активную позицию, нежели его осторожный отец. Был заключен союзный договор между Англией и Республикой Соединенных провинций, в силу которого Карл в том же 1625 г. объявил войну Испании. В декабре 1625 г. был заключен трехсторонний договор между Англией, Соединенными провинциями и Данией: две первые державы давали деньги, а датский король Кристиан IV должен был в союзе с рядом северогерманских князей двинуться в глубь Германии. Военный престиж Дании держался тогда высоко (в 1611–1613 гг. она одержала верх в войне со Швецией, подкрепив свои претензии на роль хозяйки Балтики), но слабость ее сухопутной армии была вскоре наглядно продемонстрирована: уже в 1626 г. ее разгромили войска Католической лиги, к которым затем присоединилась императорская армия под командованием Альбрехта фон Валленштейна. Католические войска дошли до Балтийского побережья, вторглись в датскую Ютландию, и в 1629 г. Дания вышла из войны. Ее союзники, мекленбургские герцоги, были изгнаны из своих владений, Мекленбург передали в лен Валленштейну в награду за его заслуги.

После этого нового триумфа Фердинанд II счел себя в силах нанести решительный удар по протестантизму в Священной Римской империи. 6 марта 1629 г. им был издан Реституционный эдикт, требовавший возвращения Католической церкви всех ее имуществ, отобранных у нее после Пассауского перемирия 1552 г. Это означало прямое покушение на собственность новых владельцев бывших церковных земель — не только кальвинистов, но и лютеран — и способствовало укреплению единой протестантской коалиции.

Внешнеполитическая активность Англии оказалась безуспешной. Ни война против Испании (1625–1630), ни война против Франции с целью поддержать гугенотов Ла-Рошели (1626–1629) не принесли славы британскому флоту. Выйдя из обеих войн, Карл I перестал созывать парламент и, отказавшись от его финансовой поддержки, в континентальных делах стал поневоле ограничиваться дипломатическими демаршами.

Напротив, Франция под руководством Ришелье, покончив в 1628–1629 гг. с «гугенотской республикой» внутри страны, почувствовала себя готовой к систематической борьбе с притязаниями Габсбургов на европейскую гегемонию. Но пока еще не к открытой войне, для нее после датского провала надо было найти нового главного исполнителя.

Шведский период (1630–1635). В то время как разбитые войска Кристиана IV уходили из Германии, шведский король Густав Адольф отвоевывал все новые земли у Речи Посполитой в Прибалтике; он уже показал себя великолепным полководцем и готов был стать защитником своих немецких единоверцев. Французская дипломатия помогла ему в 1629 г. заключить на шесть лет перемирие с Польшей на очень выгодных для Швеции условиях.

В июле 1630 г. армия Густава Адольфа высадилась у устья Одера, шведы вытеснили имперские войска из Померании и Мекленбурга. Обстановка складывалась благоприятно: как раз в это время император отправил в отставку Валленштейна по настоянию имперского рейхстага, обеспокоенного диктаторскими замашками лучшего императорского полководца. В 1631 г. шведское войско двинулось в глубь Германии; союзниками Швеции стали Бранденбург и Саксония, и 17 сентябрям битве при Брейтенфельде Густав Адольф разбил главную имперскую армию, после чего двинулся на юг, занял Франкфурт и Майнц. Шведский король держал себя властно, как повелитель всей Германии; впрочем, его дальнейшие политические планы так и остались тайной. Весной следующего 1632 г. победоносная шведская армия двинулась на юго-восток и овладела Мюнхеном. Прямая опасность угрожала Вене, и Фердинанд II был вынужден вернуть верховное командование Валленштейну, который быстро набрал армию, вытеснил из Чехии занявших ее саксонцев и стал действовать в шведском тылу. Густаву Адольфу пришлось повернуть на север, и 16 ноября 1632 г. при Лютцене (в Саксонии) состоялось новое генеральное сражение — шведы одержали победу, но Густав Адольф пал в бою. Противник пережил его ненадолго: в феврале 1634 г. могущественный Валленштейн, который повел подозрительную двойную игру, был убит по приказу императора.

Потеряв своего полководца, шведы лишились единства командования, и 6 сентября 1634 г. их армия была разгромлена при Нёрдлингене. Однако эта военная победа не привела к уходу шведов из Германии; в то же время стало ясным, что для победы над Габсбургами открытое военное вмешательство Франции является совершенно необходимым.

Фердинанд II извлек уроки из потрясения, испытанного его империей от шведского нашествия: он осознал невозможность проведения в жизнь Реституционного эдикта. 30 мая 1635 г. был подписан Пражский мир между императором и курфюрстом Саксонии; к условиям мира затем присоединились многие протестантские и католические князья, в частности курфюрсты Бранденбурга и Баварии. Для всех них декларировалась отсрочка исполнения Реституционного эдикта на 40 лет, что означало его фактическую отмену. Противникам императора была дарована амнистия, за исключением бывшего курфюрста Пфальца, к тому времени умершего (1632), и других протестантских князей, нарушивших верность императору до 1630 г., года шведского вторжения. Теперь германские князья призывались объединиться для изгнания иностранных войск из пределов империи.

Пражский мир означал, что отныне война в Германии теряет свой межконфессиональный характер, религиозный фактор в Тридцатилетней войне перестал быть определяющим. Теперь речь шла о том, в какой мере императору удастся укрепить свою власть в Европе.

В 1632–1634 гг. на Востоке Европы шла война между Россией и Речью Посполитой, получившая название Смоленской. Видимо, московские власти переоценили свои силы, положившись на ослабление противника в обстановке бескоролевья после смерти Сигизмунда III в апреле 1632 г. Военные действия возобновились за несколько месяцев до истечения срока Деулинского перемирия, осенью, по инициативе русской стороны; при этом России пришлось воевать без союзников: до 1635 г. действовало польско-шведское перемирие, к тому же шведы слишком сильно завязли в Германии. Вначале война шла успешно, русские войска заняли целый ряд малых крепостей на оккупированных в Смутное время территориях, однако осада Смоленска затянулась, на подмогу подошло польско-литовское войско во главе с новым королем Владиславом IV, осаждающие превратились в осажденных, и в конце концов главное русское войско вынуждено было пойти на капитуляцию. Успешная оборона русскими крепости Белой все же показала полякам, что война будет трудной, и в 1634 г. между двумя государствами был заключен Поляновский мир, закрепивший за Речью Посполитой практически все земли, доставшиеся ей по Деулинскому перемирию; зато Владислав IV отказался от притязаний на русский трон и признал законным царем Михаила Федоровича.

Франко-шведский период (1635–1648). Франция втягивалась в большую войну исподволь. В 1628–1630 гг. (Война за мантуанское наследство) ей удалось в противостоянии с Испанией и Савойей утвердить права французской ветви дома Гонзага на обладание Мантуей и Монферрато (Монферратом). Во время шведского нашествия многие католические правители Западной Германии, опасаясь непредсказуемого Густава Адольфа, отдавались под покровительство Франции. Так французам удалось закрепиться в ряде крепостей Эльзаса (Лотарингия была оккупирована в 1634 г.). Под французский патронат встал даже один из семи имперских курфюрстов, архиепископ Трира. Когда весной 1635 г. испанские войска заняли это курфюршество, а сам курфюрст оказался под арестом, это стало поводом к объявлению Францией войны Испании (19 мая 1635 г.). К тому времени был заключен наступательный союз Франции с Голландией и действовали союзные отношения между Францией и созданной в 1633 г. под эгидой Швеции Гейльброннской конфедерацией западногерманских протестантских князей.

В 1636 г. Франция вступила в войну и со Священной Римской империей; арест курфюрста Трирского и низложение курфюрста Пфальцского в 1623 г. дали французам основание для заявлений о незаконности избрания новым императором Фердинанда III (1637 г.) после смерти его отца.

На франко-испанских фронтах после первых неудач французов произошел решительный перелом в пользу Франции. Силы Испании были подорваны длительной войной. В 1640 г. восстала Каталония (вскоре оккупированная французскими войсками); в декабре того же года, после восстания в Лиссабоне, вернула себе независимость Португалия, поспешившая заключить союз с Францией — на Пиренейском полуострове возник новый фронт.

Герард Терборх. Ратификация Мюнстерского договора. 1648 г. Национальная галерея, Лондон

Со взятием в 1640 г. Арраса к Франции перешла инициатива на фландрском фронте. После овладения в декабре 1638 г. мощной эльзасской крепостью Брейзах, господствовавшей над Рейном, французские армии начали совершать регулярные вторжения в глубь Германии; в союзе с ними действовали шведы.

Несмотря на союз с Саксонией и Бранденбургом, императору так и не удалось изгнать из Германии шведов, прочно обосновавшихся в Померании и Мекленбурге, откуда они совершали далекие рейды на земли Саксонии, Силезии, Чехии, Моравии. Не выдержав тягот войны, императора оставляют его союзники: в 1641 г. со Швецией примиряется Бранденбург, в 1645 г. — Саксония.

В 1643–1645 гг. Швеция, воспользовавшись удобным случаем, свела счеты со старой соперницей Данией: ее армия с тыла, из Германии вторглась на датскую территорию и быстро сломила сопротивление датчан на суше. По миру в Брёмсебру к Швеции отошли от Дании острова Готланд и Эзель (Сааремаа), область Халланд на юге Скандинавского полуострова, обширные норвежские земли; все шведские подданные были освобождены от уплаты пошлин за переход пролива Зунд.

Габсбурги еще находили в себе силы иногда наносить ответные удары, да и их противники не были в состоянии сломить сопротивление неприятеля; дотла разоренная и обезлюдевшая Германия не могла прокормить большие армии. В октябре 1648 г. в Мюнстере и Оснабрюке были подписаны мирные договоры (Вестфальский мир), на полтора столетия определившие международное положение германских земель. Отныне была исключена возможность установить неограниченную власть императора в пределах Священной Римской империи. Было подтверждено и гарантировано иностранными державами (Францией и Швецией) фактически существовавшее и ранее право германских князей вести собственную внешнюю политику и заключать любые союзы (с формальной оговоркой, что они не должны быть направлены против императора). Был положен конец попыткам насильственного распространения на немецких землях католицизма: подтверждался принцип Аугсбургского религиозного мира «Чья страна, того и вера», который теперь стал распространяться и на кальвинистов.

В явном выигрыше оказалась Франция: она не только закрепилась в Эльзасе, но и обрела мосты для будущих вторжений французских войск в Германию, заняв прирейнские крепости Брейзах и Филипсбург.

Еще нагляднее были приобретения Швеции: она получила секуляризованные епископства Бремен и Верден, город Висмар и Западную Померанию со Штеттином, взяв под контроль устья Везера, Эльбы и Одера.

Восточная половина Померании отошла к Бранденбургу, получившему выход к Балтике. Магдебург был на время передан второму сыну курфюрста Саксонии с оговоркой, что после его смерти магдебургские земли отойдут к Бранденбургу (это случилось в 1680 г.). Сама Саксония получила Лужицкую область, исключенную из состава земель Чешской короны.

Сын «однозимнего короля» Фридриха V вернул себе Нижний Пфальц и сан курфюрста, но лишился половины бывших владений (Верхний Пфальц), отданной Баварии, владетель которой также сохранил курфюршеское достоинство. В составе Священной Римской империи перестали числиться Республика Соединенных провинций и давно обретшая фактическую независимость Швейцария.

Хотя Тридцатилетняя война началась и закончилась в Праге (в момент заключения мира за обладание ею боролись шведская и имперская армии), никто не озаботился судьбой разгромленного чешского протестантизма. Здесь австрийские Габсбурги остались при плодах своей Белогорской победы; с 1626 г. чешская корона из избирательной стала наследственной в их династии.

Испания еще 30 января 1648 г. заключила мир с Республикой Соединенных провинций, окончательно признав ее независимость. Тогда же мог бы быть заключен и мир между Испанией и Францией: в 1647 г. против испанской власти восстал Неаполь, и испанцы были готовы пойти на очень большие уступки на переговорах, лишь бы развязать себе руки для борьбы против неаполитанской революции. Однако французская дипломатия упустила этот момент, в апреле 1648 г. Неаполь пал, и Испания предпочла продолжить войну со своей главной противницей.

Запад после Вестфальского мира

Воспользовавшись ослаблением Франции в годы Фронды, испанцам удалось вновь овладеть Каталонией (1652 г.) и отвоевать ряд позиций во Фландрии. Только после того как в 1655 г. Франция вступила в союз с правительством протектора Кромвеля, вернувшимся к популярной в Англии антииспанской политике, в войне наступил решительный перелом. В 1658 г. союзные франко-английские войска разбили испанцев в битве у Дюнкерка и взяли эту важнейшую морскую базу, которая по соглашению между союзниками была отдана Англии. (В 1662 г., после английской Реставрации, Людовик XIV выкупил ее у Карла II.) 7 ноября 1659 г. был заключен Пиренейский мир между Францией и Испанией, скрепленный браком Людовика XIV с дочерью Филиппа IV Марией Терезой. Победившая в войне Франция получила важные провинции Артуа и Руссильон.

Еще дольше, до 1668 г., продолжалась испано-португальская война, последний конфликт, возникший в рамках Тридцатилетней войны. После безуспешных попыток покорить соседку Испании пришлось признать ее независимость.

Вестфальский мир означал известную «деидеологизацию» международных отношений: вражда между христианами разных конфессий сама по себе перестала порождать большие европейские войны. Зато уже с середины XVII в. Европа познакомилась с новым типом вооруженных конфликтов — войнами торгово-колониальными. Конечно, с самого начала европейской колониальной экспансии происходили столкновения между колонистами из разных стран, но было принято считать, что такого рода заокеанские конфликты не требуют разрыва отношений между метрополиями. В военных действиях Тридцатилетней войны также существовал «колониальный фронт» (захват французами ряда испанских Антильских островов, а голландцами — португальской Северной Бразилии) — но он был все же второстепенным. Теперь же споры по торговым и колониальным вопросам стали главной причиной двух англо-голландских войн, театром которых были воды европейского континента (военные действия происходили в основном на море).

Инициатором этого новшества стала революционная Англия, чья буржуазная элита была непосредственно заинтересована в победе над торговыми конкурентами. Первая англо-голландская война 1652–1654 гг. объяснялась нежеланием Соединенных провинций согласиться с английским «Навигационным актом» 1651 г. (см. главу об Англии).

Это был сильнейший удар для международных торговых посредников, в первую очередь голландцев. Война прошла успешно для англичан, и по условиям мира голландцам пришлось признать ограничения, установленные для них «Навигационным актом».

Вторая англо-голландская война (1665–1667) еще до своего официального объявления началась со столкновений в колониях, в Гвинее и Северной Америке (где английские колонисты в 1664 г. овладели голландским поселением Новый Амстердам, совр. Нью-Йорк). Война в европейских морях шла с переменным успехом; союзницей Соединенных провинций стала Франция, опасавшаяся установления абсолютной военно-морской гегемонии Англии. Бредский мир 1667 г. произвел демаркацию интересов: отдав англичанам Новый Амстердам, голландцы добились выгодных для себя поправок к «Навигационному акту» и получили остров Ран (Run), единственную английскую базу в Молуккском архипелаге, что означало утверждение монополии Соединенных провинций на мировом рынке пряностей. Таким образом, голландцы сделали ставку на колонии-фактории, а англичане — на поселенческие колонии. Только в следующем веке, когда цены на пряности упали, а разросшееся население английских колоний в Америке стало предъявлять все больший спрос на массовые товары своей метрополии, выяснилось, что английская ставка оказалась выигрышной.

От моря до моря: «Потоп» и другие войны

В то время как на Западе Европы шла к концу затянувшаяся франкоиспанская война, Восток континента от Балтики до Черного моря стал ареной многостороннего международного конфликта, в который помимо главных протагонистов (Россия, Швеция, Речь Посполитая — все три державы находились в состоянии войны друг с другом) вступали по ходу дела Крымское ханство, Бранденбург, Трансильвания, Дунайские княжества, Дания, Соединенные провинции и сам император Священной Римской империи. Иногда этот конфликт, не имеющий общепринятого названия, именуется Первой Северной войной (по аналогии с Северной войной 1700–1721 гг). Однако его стержнем была не русско-шведская, а русско-польская война 1653–1667 гг., объявленная еще до того, как конфликт приобрел многосторонний характер с началом шведско-польской войны 1655–1660 гг., и продолжавшаяся после завершения русско-шведской войны 1656–1661 гг.

Истоки конфликта восходили к 1648 г. — году начала казацкой войны под руководством гетмана Запорожского войска Богдана Хмельницкого. После ряда блестящих побед на территории польской Украины образовалось фактически независимое первое украинское государство во главе с выборным гетманом. Хмельницкий опирался на военную помощь Крымского ханства, но крымцы, заботившиеся прежде всего о захвате военной добычи и пленников, показали себя ненадежными и неудобными союзниками. Гетман обратился за помощью в единоверную Москву. В октябре 1653 г. российский Земский собор решил объявить войну Польше и оказать помощь угнетаемым православным украинцам, приняв их в российское подданство. 18 января 1654 г. на знаменитой Переяславской раде было объявлено о переходе Украины в подданство к московскому государю при сохранении автономного гетманского управления.

Успехи русских войск в 1654–1655 гг. были ошеломляющими; в первый год были взяты Смоленск, Витебск, Полоцк и Могилев; во второй — Минск, Гродно, Каунас и столица Литвы Вильнюс, после чего царь объявил себя великим князем Литовским. На Украине русско-украинские войска вели осаду Львова, в Польше они доходили до Люблина. Постигшая Речь Посполитую военная катастрофа побудила к действиям шведского короля Карла X. В июне 1655 г. его войска высадились в Риге и, сломив недолгое сопротивление польских армий, в том же году заняли Варшаву и Краков.

Казалось, Речи Посполитой пришел конец, ее территория была разделена между Россией и Швецией, король Ян Казимир бежал во владения императора. В этой обстановке в Москве переоценили свои успехи, рассудив, что вопрос об Украине фактически уже решен и можно перейти к решению другой старой задачи российской политики — завоевать выход к Балтийскому морю. Война Швеции была объявлена в мае 1656 г.; русским удалось завоевать несколько городов в Лифляндии и Эстляндии (Динабург, Дерпт), но осада Риги осенью 1656 г. оказалась неудачной, и не удалось овладеть вообще ни одним балтийским портом.

Тем временем в Польше поднялась народная партизанская война против шведских захватчиков, король вернулся в страну, и организованное польское сопротивление возобновилось. 1655–1657 гг. были временем охватившей Польшу опустошительной войны, оставшейся в памяти польского народа под выразительным названием «Потоп». Швеция привлекла на свою сторону Бранденбург и Трансильванию, союзником Польши стал император. Русский двор осознал невозможность ведения войны на два фронта и в ноябре 1656 г. пошел на заключение двухлетнего перемирия с Польшей. Это решение привело к трениям с Хмельницким, для которого борьба против поляков продолжала оставаться главной задачей. Украинские полки примкнули к вторгшейся в Польшу армии князя Трансильвании Дьердя Ракоци, рассчитывавшего получить польскую корону; ему удалось даже на короткий срок овладеть Варшавой в июне 1657 г., но отряды гетмана были отозваны по настоянию Москвы, а к полякам пришли на помощь крымские татары, которые после перехода Украины под власть России стали постоянными союзниками Польши как более слабого соседа. Ракоци потерпел поражение и вышел из войны.

В июне 1657 г. войну Швеции объявила Дания. Карлу X пришлось выводить армию из Польши, шведский гарнизон в Кракове сдался имперским (австрийским) войскам, Бранденбург переменил фронт и также вошел в антишведскую коалицию. Однако Дания жестоко поплатилась за попытку вновь помериться силами с великодержавной соседкой. Войска датчан были разгромлены, и в феврале 1658 г. им пришлось пойти на мир в Роскилле — самый тяжелый в истории страны. Дания лишилась всех земель по ту сторону Зунда (в частности, изначально датской богатой провинции Сконе), своего единственного острова на Балтике Борнхольма и даже средней части Норвегии с Тронхеймом, древней столицей Норвежского королевства.

Вдохновленный этим успехом, Карл X в августе 1658 г. начал новую войну с Данией, на этот раз явно имея в виду покончить с ее политической независимостью, тогда Швеция стала бы хозяйкой обоих берегов Зунда. Но с такой перспективой никак не могли согласиться западноевропейские страны, заинтересованные в балтийском судоходстве — и в первую очередь Соединенные провинции, пославшие свой флот на помощь Дании. Датчане на этот раз держались стойко, отразив все попытки шведов овладеть Копенгагеном, голландцы одержали победу над шведским флотом, а на суше шведам нанесла поражение коалиционная датско-имперско-бранденбургская армия.

После смерти Карла X был подписан Оливский мир (3 мая 1660 г.) между Швецией и союзными Речью Посполитой, императором и Бранденбургом, закрепивший принадлежность Швеции завоеванных ею к 1629 г. земель в Эстляндии и Лифляндии; в остальном границы остались прежними. Бранденбург извлек выгоду из своего удачного политического маневрирования: принадлежавшее курфюрсту герцогство Пруссия, ранее считавшееся вассальным по отношению к Польше, теперь избавилось от этой зависимости; через сорок лет новый курфюрст, воспользовавшись этим достижением, провозгласит себя королем Пруссии. Шведско-датский мир был заключен отдельно 6 июня 1660 г. в Копенгагене. Условия Роскилльского мира были подправлены в пользу Дании, она получила обратно Тронхейм и Борнхольм, но Сконе так навсегда и осталось за Швецией.

На русско-шведском фронте после неудачи русских под Ригой военные действия шли вяло, и в ноябре 1658 г. было заключено перемирие, а 1 июля 1661 г. — Кардисский мир. В то время Россия терпела неудачи в войне с Польшей (военные действия возобновились в 1658 г.), а у шведов руки были развязаны и они могли диктовать свои условия: все занятые русскими города были очищены и довоенные границы полностью подтверждены.

На Украине после смерти Богдана Хмельницкого (6 августа 1657 г.) началась борьба за гетманскую власть, причем среди казацкой старшины сложилась партия, предпочитавшая привилегированное положение подданных польской короны подчинению власти московских воевод. Новый гетман Иван Выговский, разгромив своих противников с помощью крымских татар, 16 сентября 1658 г. подписал с польскими представителями «Гадячские статьи» о возвращении Украины под власть Польши и попытался совместно с крымцами выбить русский гарнизон из Киева. Выговского удалось свергнуть в 1659 г., заменив сыном Богдана Хмельницкого Юрием. Осенью 1660 г. разразилась катастрофа: после неудачного боя Юрий Хмельницкий также объявил о своем переходе на сторону Польши, а московская армия потерпела тяжелое поражение под Чудновом от польско-крымского войска и капитулировала. После этого Украина разделилась в политическом отношении на Правобережную и Левобережную, каждая со своим гетманом; Правобережье подчинилось Польше, Левобережье вместе с Киевом и Запорожьем осталось под московской властью. Война продолжалась еще шесть лет, русские потеряли Вильно и постепенно отступали из Белоруссии, но прочно удерживали за собой украинское Левобережье.

Наконец, в январе 1667 г. было заключено Андрусовское перемирие сроком на 13,5 лет; обе страны были истощены и испытывали потребность не только в мире, но и в союзе перед лицом усилившейся османской и крымской агрессии. Польско-крымского союза уже не существовало; гетманом Правобережья стал с помощью крымского хана Петро Дорошенко, который в 1666–1667 гг. повел войну против Польши. По условиям перемирия Россия вернула себе Смоленщину и другие земли, потерянные во время Смуты и получила Левобережную Украину, но все взятое в Белоруссии пришлось возвратить Великому княжеству Литовскому. Из Киева русская сторона обещала вывести свои войска через два года, но обещание под разными предлогами не было исполнено; юридически вхождение Киева в состав России было оформлено Вечным миром 1686 г. (в обмен на уступку трех городов на литовской границе — Невеля, Себежа и Велижа, и была также выплачена денежная компенсация).

Людовик XIV и антифранцузские коалиции

В Западной Европе в 60-е годы XVII в. после заключения Пиренейского мира 1659 г. победившая Франция могла занять позицию гегемона. Ослабленная Испания продолжала вести безнадежную войну с Португалией; Англия и Голландия враждовали между собой, и Людовик XIV получил возможность играть роль арбитра; к тому же положение вернувшегося в Англию в результате реставрации 1660 г. Карла II не выглядело прочным, и он нуждался в помощи, в частности и финансовой. Людовик XIV вел политику неуклонной, но осмотрительной экспансии. Он умел выжидать удобный момент, не упускал случая и стремился к тому, чтобы его территориальные претензии были подкреплены юридическими обоснованиями. Главным объектом экспансии должны были стать Испанские Нидерланды.

В Мадриде подходило к концу правление тестя Людовика XIV Филиппа IV. Единственным прямым наследником мужского пола был его родившийся в ноябре 1661 г. сын, очень болезненный инфант Карл. Если бы он умер в детском возрасте, испанская ветвь Габсбургов пресеклась бы, и встал бы вопрос о судьбе огромного наследства. При вступлении в брак с Людовиком инфанта Мария Тереза отказалась за себя и своих потомков от всяких прав на наследование отцовских владений, хотя этот отказ был обусловлен выплатой приданого, а его испанцы так и не выплатили. Инфант все-таки выжил и в 1665 г. наследовал отцу (Карл II Испанский).

Но и на этот случай у французской дипломатии была заготовлена юридическая зацепка. В некоторых принадлежащих Испании землях действовали нормы наследования, отдававшие предпочтение старшим дочерям от первого брака перед их младшими сводными братьями (право деволюции), и согласно этим нормам упомянутые земли, в том числе значительная часть Нидерландов, должны были достаться Марии Терезе.

Отправив в мае 1667 г. в Мадрид «Трактат о правах королевы» (Франция заявила в нем претензии на большую часть Испанских Нидерландов с Брюсселем и Антверпеном, на Люксембург и Франш-Конте), Людовик XIV без объявления войны вступил со своей армией во Фландрию. Так началась так называемая «Деволюционная» франко-испанская война 1667–1668 гг. Испанские крепости быстро сдавались; были взяты Турнэ, Кортрейк (Куртрэ), Дуэ, Лилль, затем было так же быстро оккупировано Франш-Конте. Особое беспокойство испытывала Голландия, опасавшаяся после захвата французами всех Южных Нидерландов стать соседкой мощной французской державы. 31 июля 1667 г. Бредским миром закончилась Вторая англо-голландская война (см. выше), а 23 января 1668 г. был заключен англо-голландско-шведский договор о Тройственном союзе. Формально он не был направлен против Франции, его целью было объявлено восстановление мира между Францией и Испанией на условиях, обещанных к этому времени Людовиком XIV (гораздо более скромных, чем заявленные им вначале притязания). Антифранцузскую направленность договору придавала секретная статья: союзники обязались воевать против Франции, если бы король сам отказался от своих условий. Об этой статье Людовик узнал очень скоро, и с тех пор разрушение Тройственного союза стало важнейшей задачей французской дипломатии. Аахенский мир с Испанией был заключен 2 мая 1668 г.: Людовик вернул ей Франш-Конте, но оставил за собой все города Южных Нидерландов, которыми он овладел за время войны.

Разрушить Тройственный союз оказалось гораздо легче, чем ожидалось, — он был непрочен в самом основании. Вступивший в эту лигу Карл II Английский руководствовался провокационными целями: вызвать столкновение между Францией и Соединенными провинциями, возобновить англо-голландскую войну уже в союзе с Людовиком и, разбив старых врагов, укрепить собственную власть в Англии. Интересы королей совпали. Сверхсекретный англо-французский союз был подписан 1 июня 1670 г. в Дувре (его сверхсекретность объяснялась тем, что Карл, желая особо заинтересовать французского кузена и получить большие субсидии, обязался перейти в католичество — впрочем, оставляя за собой выбор момента этого перехода).

29 марта 1672 г. Англия, а 6 апреля Франция объявили войну Соединенным провинциям. Короли просчитались, недооценив стойкость сопротивления защищавшей свою независимость республики. Глубоко вторгшуюся в ее пределы французскую армию остановило море: голландцы затопили низины, открыв шлюзы. Объединенная эскадра двух монархий не смогла добиться победы над голландским флотом. Соединенные провинции выиграли время для того, чтобы найти союзников. В 1673 г. войну Франции объявили император и Испания.

Третья англо-голландская война 1672–1674 гг. отличалась от первых двух тем, что она не была популярна у английской буржуазии, которая после Бредского мира видела главного врага не в Голландии, а во Франции, быстро наращивавшей свой экономический и военно-морской потенциал. 19 февраля 1674 г. английский парламент заставил Карла II заключить сепаратный мир.

В 1674 г. французская армия была выведена с территории Соединенных провинций, и главной ареной военных действий стали Испанские Нидерланды. Перевес был явно на стороне французов, ими были взяты Валансьенн, Камбрэ, Сент-Омер, в 1678 г. Гент. На восточном фронте были отбиты все попытки имперцев вытеснить французов из Эльзаса.

Но чем больше были успехи, тем более антифранцузским становилось английское общественное мнение, и Карлу II приходилось с этим считаться. В ноябре 1677 г. был заключен брак между статхаудером Соединенных провинций Вильгельмом III Оранским и племянницей английского короля Марией; за этим последовало в январе 1678 г. оформление союзного договора между обеими странами. Начав войну как союзница Франции, Англия, казалось, была на пороге вступления во враждебную ей коалицию, чему изо всех сил противился Карл II, получавший субсидии от Людовика теперь уже просто за соблюдение нейтралитета.

Войну 1672–1679 гг. закончили Неймегенские (Нимвегенские) мирные трактаты. 10 августа 1678 г. был заключен франко-голландский мир, 17 сентября — франко-испанский. Франция получила от Испании Франш-Конте; линия границы с Южными Нидерландами была пересмотрена по сравнению с Аахенским миром: отдав некоторые слишком выдвинутые крепости, Франция приобрела Валансьенн, Камбрэ, Сент-Омер и другие города, и таким образом были установлены современные очертания франко-бельгийской границы. 5 февраля 1679 г. в том же Неймегене был подписан мир между Францией и Империей.

Но и после Неймегенских договоров мир оставался хрупким. Франция принялась расширять свои владения на германской границе, самочинно присоединяя один город за другим; юридические основания для этого подыскивали специально созданные «палаты присоединения» в Меце, Безансоне и Брейзахе. Самой заметной аннексией стало присоединение к Франции в сентябре 1681 г. Страсбурга. Эти акции вызвали большое беспокойство в Германии, но возможности императора противодействовать им были весьма ограниченны: надвигалась угроза нового османского нашествия.

Османская угроза, «Священная лига» и европейское равновесие

Османский натиск на Европу возобновился после того, как в 1639 г. завершился полувековой период турецко-иранских войн; по условиям мира под власть османов отошла вся Месопотамия с Багдадом. Первой жертвой этого натиска стала Венецианская республика: ее продолжительная война с Турцией 1645–1669 гг. завершилась потерей венецианцами Крита. В 1663–1664 гг. османы, предварительно укрепив свое господство над подвассальными Трансильванией, Молдавией и Валахией, напали на венгерские владения Габсбургов. Несмотря на победу императорской армии при Сент-Готтхарде, Леопольд I предпочел смириться с фактом завоевания турками новых венгерских крепостей. Переход гетмана Правобережной Украины Дорошенко в подданство к турецкому султану спровоцировал турецко-польскую войну 1672–1676 гг., в результате которой под властью Порты оказалась сильнейшая крепость Каменец-Подольский и вся Подолия. Тем временем русское правительство решило, что новая ситуация на Правобережье освобождает его от соблюдения границы Андрусовского перемирия и сделало попытку присоединить Правобережное гетманство к Левобережному: в 1676 г. русско-украинские войска овладели Чигирином (бывшей столицей Богдана Хмельницкого), лишившийся былой популярности Дорошенко присягнул на верность царю и был выслан из Украины в российские пределы. Следствием была русско-турецкая война 1677–1681 гг. (так называемая «Чигиринская война»); после упорного сопротивления русским пришлось оставить дотла сожженный Чигирин, и Бахчисарайский мир зафиксировал границу по Днепру, при опустошении «буферной зоны» на правом берегу реки.

Мир с Россией позволил Порте сосредоточить усилия на главном направлении османской экспансии, к чему ее постоянно побуждала Франция. В 1682 г. Османская империя объявила войну Габсбургской, и в июле 1683 г. огромное турецкое войско осадило Вену. Германские государства сплотились перед лицом общей угрозы, рейхстаг вотировал большой налог на армию, император заключил союз с Речью Посполитой, и на помощь Вене пришло польское войско во главе с королем Яном Собеским. 12 сентября 1683 г. турки потерпели сокрушительный разгром под Веной, началось освобождение Венгрии. В 1684 г. под эгидой римского папы была создана Священная лига, дабы завершить успешно начатое изгнание турок из Европы. В ней участвовали Священная Римская империя, Речь Посполитая и Венеция. Ватикан оказывал лиге не только моральную, но и мощную финансовую поддержку.

В 1686 г. после заключения «Вечного мира» и союза с Речью Посполитой к лиге примкнула и Россия.

Подобный поворот событий оказался неожиданным для Людовика XIV. В обстановке, когда Европу охватил крестоносный энтузиазм, христианнейшему королю не подобало развязывать войну против Габсбургов. А между тем в том же 1683 г. уже началась новая франко-испанская война, вызванная притязаниями французских «палат присоединения» на ряд городов в Испанских Нидерландах. Французские войска вели наступление, опустошали Фландрию и Брабант, овладели Люксембургом. И эту успешную войну пришлось прервать: в августе 1684 г. было заключено сроком на 20 лет Регенсбургское перемирие между Францией, Империей и Испанией.

Изгнание турок шло успешно. В 1686 г. после трудной осады пала Буда, главный оплот их власти в Венгрии. В 1688 г. императорские войска взяли Белград. В следующем году они заняли всю Сербию и дошли до Македонии. Успешно действовали венецианцы, занявшие Пелопоннес и Афины. Казалось, что крах Османской державы принял обвальный характер и можно рассчитывать даже на освобождение Константинополя.

Людовик XIV не мог допустить такого усиления австрийских Габсбургов и в 1688 г. пошел на разрыв Регенсбургского перемирия. К тому времени ему противостояла созданная в 1686 г. Аугсбургская лига, куда вместе с императором вошли курфюрсты Баварии, Саксонии, Пфальца и многие другие немецкие княжества, а из государств, владевших землями в составе империи — Испания (Южные Нидерланды) и Швеция (Бремен, Верден и др.); лигу щедро финансировали Соединенные провинции.

Война 1688–1697 гг. между Францией и коалицией ее противников известна под названиями Войны за пфальцское наследство, или Войны с Аугсбургской лигой. Спор о Пфальце возник в 1685 г. после смерти бездетного курфюрста Карла II Зиммернского, брата невестки Людовика XIV Елизаветы Шарлотты (жены герцога Орлеанского). Курфюршество досталось Филиппу Вильгельму Нейбургскому, тестю императора Леопольда I, но Людовик решил отстаивать наследственные права своей невестки. Другим, непосредственным поводом к началу военных действий стала неудачная попытка французского монарха в 1688 г. провести на вакантный пост архиепископа — курфюрста Кельна своего ставленника, чему воспрепятствовал Ватикан. Фактически Франция, открыв новый антигабсбургский фронт на западе под мелкими предлогами, выступила как союзница Османской империи, спасавшая ее от разгрома. Последствия не преминули сказаться: в 1690 г. воспрянувшие духом турки нанесли контрудар, отвоевав Сербию вместе с Белградом.

Вскоре после начала войны на западе, ознаменовавшегося вторжением французских армий в Рейнскую область и безжалостным опустошением Пфальца, произошла «Славная революция» 1688–1689 гг. в Англии, усилившая дипломатическую изоляцию Франции. Новым английским королем стал Вильгельм III Оранский, статхаудер Соединенных провинций, свергнувший с престола своего тестя, католика Якова II. Две сильнейшие морские державы оказались объединенными личной унией, и Англия прочно вошла в ряды антифранцузской коалиции. Людовик XIV не признал законность английского переворота, приютил Якова II и помог ему при организации экспедиции в Ирландию, окончившейся в 1691 г. полным провалом.

Империя объявила войну Франции в октябре 1688 г.; в 1689 г. к коалиции присоединились Испания, Соединенные провинции и Англия, в 1690 г. — Савойя. Франции пришлось вести войну почти на всех своих границах (кроме швейцарской). В военном отношении она явно превосходила своих противников и на суше чаще всего побеждала. Ряд громких побед был одержан во Фландрии; в последний год войны была взята Барселона. Но, конечно, одолеть многочисленных противников чисто военными средствами было невозможно. Выход из войны приходилось искать дипломатическим путем, соглашаясь на некоторые территориальные жертвы.

В 1696 г. Франция ценой уступки нескольких крепостей склонила к миру Савойю. Общий мир был заключен в сентябре-октябре 1697 г. в Рисвике. Франция отказалась от всех сделанных в ходе войны завоеваний, отдала Испании города, полученные по Регенсбургскому перемирию 1684 г. (в частности Люксембург), отказалась от самочинных присоединений в Германии, осуществленных после Неймегенского (Нимвегенского) мира (но оставила за собой Страсбург), согласилась вернуть герцогу Лотарингии его оккупированные владения и признала Вильгельма III королем Англии. Подобная уступчивость объяснялась желанием иметь свободу рук в преддверии предстоящей борьбы за испанское наследство: конец бездетного Карла II Испанского был уже близок, а с ним пресекалась испанская ветвь дома Габсбургов.

Близился и конец войны Священной лиги. После отвоевания османами Белграда военные действия на имперско-турецком фронте велись с переменным успехом, пока в них не поставила точку блестящая победа Евгения Савойского над армией самого султана при Зенте (в Венгрии) 11 сентября 1697 г.

Военные успехи Польши оказались весьма скромными. Войско Яна Собеского было сильно своей шляхетской кавалерией, но пехоты имело мало, сейм не выделял средств на большую армию. Взять Каменец-Подольский оказалось не по силам. В дальние планы Собеского, вдохновленного своим триумфом под Веной, входило завоевание Молдавии и Валахии, но походы в Молдавию привели только к овладению несколькими небольшими крепостями.

За вступление России в войну Речь Посполитая заплатила выгодным для Москвы «Вечным миром» с уступкой Киева. Предполагалось, что русско-украинские войска поведут наступление непосредственно на Крым. Россия не имела опыта большой наступательной войны с Крымским ханством, и два похода (1687 и 1689 гг.) из-за плохой организации и неудачно выбранного маршрута окончились впустую. Для многочисленного войска, двигавшегося сухим путем на Перекоп, оказалось слишком трудным преодоление незаселенной безводной степи, и оба раза оно поворачивало обратно (во второй раз, правда, постояв несколько дней у Перекопа). После этого в Москве надолго потеряли интерес к войне, пока ею не заинтересовался молодой Петр I. Итогом его походов было взятие в 1696 г. Азова, турецкой крепости в устье Дона, для чего был использован новопостроенный русский речной флот. Однако активизация русских военных усилий произошла слишком поздно, союзники по Священной лиге уже стремились к скорейшему заключению мира.

Этот мир был заключен в Карловицах в январе 1699 г. Император получил почти всю Венгрию и — как непосредственно подчиненное ему владение — Трансильванию, лишившуюся собственных князей. Венеция овладела Пелопоннесом. Польша в обмен на занятые ею крепости в Молдавии вернула себе Каменец-Подольский и всю Подолию. Русский представитель присутствовал в Карловицах, но смог добиться только заключения перемирия. Русско-турецкий мир был заключен позднее в Стамбуле 3(14) июля 1700 г.: Россия получила Азов и освобождение от выплаты дани («поминок») крымскому хану.

Европа стояла на пороге двух новых больших международных конфликтов: Войны за испанское наследство и Великой Северной войны.

Англия в правление первых Стюартов

Родоначальник новой династии Яков I Стюарт (1603–1625) объединил под своей властью Англию, Шотландию и Ирландию, положив начало триединому королевству — Великобритании. Однако уже вскоре наметились разногласия между королем-шотландцем и его английскими подданными. Не питая должного уважения к английским политическим традициям, будучи убежденным сторонником абсолютизма, Яков отстаивал эту доктрину в самой крайней форме, утверждая, что королевская власть имеет божественное происхождение, государь является суверенным правителем, стоящим неизмеримо выше не только парламента, но и закона. Притязания Якова I вызвали негативную реакцию английских парламентариев и юристов, чувствительно относившихся к «древним английским свободам». Резкая полемика в парламенте против расширения королевской прерогативы и узурпации прав этого представительного органа не затихала с 1604 г. вплоть до его разгона Карлом I Стюартом в 1629 г.

При Якове I расходы короны возросли почти вдвое. Огромные средства шли на содержание двора, роскошь которого была притчей во языцех, как и падение нравов, которое общественное мнение приписывало влиянию королевских фаворитов, в частности Дж. Вильерса, герцога Бэкингема. Ради пополнения казны Стюарты прибегали к продажам дворянских званий и титулов, что вызывало раздражение родовитого дворянства и аристократии, но не радовало и мелких джентри: всякого джентльмена, чей доход составлял 40 фунтов стерлингов в год, принуждали покупать звание рыцаря, а в случае отказа облагали высоким штрафом.

В течение всей первой половины XVII в. Стюарты усиливали финансовый нажим на налогоплательщиков, требуя экстраординарных платежей и принудительных займов короне. Недовольство вызывали не только размеры сборов, но и заявления Якова и Карла I об их праве произвольно облагать население без согласия парламента.

С восшествием на престол Якова I произошла резкая смена внешнеполитического курса Англии. Заключенный в 1604 г. мир с Испанией был неодобрительно встречен населением, однако обеспечил экономический подъем и рост английского экспорта. Яков I стремился к установлению всеобщего мира между протестантскими и католическими государствами Европы. Он выдал свою дочь за кальвиниста Фридриха Пфальцского, но одновременно вел переговоры о браке сына Карла с испанской инфантой. Англичане не разделяли устремлений своего монарха, и вести о неудаче «испанского сватовства» были встречены ликованием. Призрак католической опасности виделся протестантам повсюду, в особенности после так называемого «Порохового заговора» 1605 г., когда группа католиков попыталась взорвать здание парламента вместе с королем.

Недовольство населения политикой короны возросло с началом Тридцатилетней войны в 1618 г., когда Яков, все еще веря в союз с Испанией, не решился открыто поддержать своего зятя Фридриха Пфальцского, ограничившись лишь финансовой помощью немецким протестантам. Позже принц Карл и герцог Бэкингем заняли антииспанскую позицию, и Англия вступила в войну с Испанией (1625–1630), однако это не снискало им популярности. Карл женился на французской принцессе-католичке Генриетте Марии, но этот подозрительный в глазах англичан альянс не предотвратил начала англо-французской войны (1627–1629), в которой Бэкингем неудачно пытался поддержать французских гугенотов.

Карл I (1625–1649) требовал двенадцатикратного увеличения налогов, помимо дополнительных сборов и займов на ведение войны. Несмотря на протестантские чувства, парламентарии отказались санкционировать такие расходы. Все сессии с 1624 по 1629 г. проходили в острейших спорах по этому вопросу. Их кульминацией стала выработанная оппозицией «Петиция о праве» (1628), отрицавшая право монарха на произвольное обложение населения без согласия парламента и осуждавшая незаконные аресты за отказ платить эти сборы.

В результате столкновений с оппозицией Карл I в 1629 г. разогнал парламент и до 1640 г. не собирал его, правя единолично и продолжая взимать пошлины, корабельные деньги, вводить новые монополии, штрафовать джентри и даже представителей аристократии по любому поводу и без. Следствием этого стало почти полное отчуждение между королем и его ближайшим окружением, с одной стороны, и дворянским сообществом, купечеством лондонского Сити, основной массой налогоплательщиков, чьи интересы отстаивала парламентская оппозиция, — с другой.

Наметившийся в обществе раскол был усугублен религиозной политикой Стюартов. Толерантность Якова I по отношению к католикам настораживала протестантов, но искренность его кальвинистских убеждений не вызывала сомнений. Пуритане развернули широкую пропаганду против «англокатоликов» — прелатов, сохранявших и насаждавших «католические» обряды. В ответ были введены запреты на пуританские проповеди и диспуты, усилен контроль за единообразием службы и церковной дисциплины, активизировался суд Высокой комиссии, наблюдавшей за священниками и осуществлявший цензуру печати.

За этими репрессиями пуритане усматривали влияние нового врага — арминиан. Арминианство стало весьма популярным в среде англиканского духовенства, эту доктрину разделяли большинство епископов Карла I, архиепископ Кентерберийский У. Лод и сам король. Идея сотрудничества Церкви и государства воплощалась в том, что Лод стал в 30-е годы главным советником короля, епископы активно работали в светской администрации и в мировых комиссиях, в том числе преследуя религиозных диссидентов.

В результате панических страхов перед англокатоликами и арминианами, якобы захватившими двор и Церковь, усилился отток английских кальвинистов, как пресвитериан, так и индепендентов, в Новый Свет, где они получали свободу исповедовать веру по собственному усмотрению.

Свидетельством глубокого кризиса стюартовского режима стали полемика парламентской оппозиции с абсолютистскими претензиями короны, а также этико-религиозное противостояние ее подданных и официальной государственной церкви. Дальнейшее нарастание политического кризиса привело Англию к взрыву — революции.

Английская революция XVII века

Английская революция XVII в. представляла собой религиозно-политический и социальный конфликт, принявший форму парламентского противостояния и гражданских войн и повлекший радикальные перемены в общественных отношениях.

В 1637 г. в Шотландии, где Карл и архиепископ Лод стали насаждать англиканское богослужение, вспыхнуло восстание. Неудачи в англо-шотландской войне 1639–1640 гг. вынудили короля созвать парламент, который, однако, не проработал и месяца (13 апреля — 5 мая 1640), за что и получил название Короткого. После сокрушительного поражения от шотландцев в битве при Ньюбери королю вновь пришлось созвать парламент, позже получивший название Долгого (ноябрь 1640–1653 гг.).

Требования парламентской оппозиции нашли отражение в ее программных документах: «Петиции о корнях и ветвях» (1640) и «Великой ремонстрации» (1641). Обсуждение последнего из них обнаружило наличие расхождений в стане парламента, где все более четко различались пресвитериане и индепенденты. Главным в Великой ремонстрации был вопрос об обеспечении собственности на землю, движимое имущество и доходы от торговой и предпринимательской деятельности. Цель защиты собственности имущих подданных преследовали и два акта, принятых летом 1641 г.: Акт об упразднении Звездной палаты и Акт о незаконном сборе корабельных денег. Осенью 1641 г. по инициативе парламента по обвинению в государственной измене были брошены в Тауэр граф Страффорд и архиепископ Лод.

Декабрь 1641 — январь 1642 гг. были отмечены открытым противостоянием короля и палаты общин и началом памфлетной войны. Карл I уехал из Лондона на Север, чтобы собрать силы для вооруженной борьбы. В августе 1642 г. в Ноттингеме был поднят королевский штандарт: это стало началом Первой войны между королем и парламентом.

В целом, на стороне парламента выступили предприниматели, новое дворянство, йомены, торговцы, ремесленники и подмастерья преимущественно Восточной и Юго-Восточной Англии. Сторонники парламента именовались «круглоголовыми» (по форме короткой стрижки пуритан). На стороне короля выступали крупные землевладельцы-аристократы (преимущественно из «роялистских» северных и северо-западных графств, а также из Уэльса и Корнуолла), придворные, королевские чиновники, генералитет, англиканский епископат. Сторонники короля (роялисты) получили название «кавалеров».

Размежевание лагерей по социальному признаку совпадало в основном с разделением страны по признаку религиозному. Католики и англикане выступили на стороне короля, в то время как представители обоих основных течений пуританизма (пресвитериане и индепенденты) — на стороне парламента. Со временем эти религиозные течения все более приобретают политическую окраску: выделяются так называемые «пресвитериане в парламенте» («политические пресвитериане») и так называемые «индепенденты в парламенте» («политические индепенденты»). Первые рассматривали войну лишь в качестве средства добиться соглашения с королем на предмет ряда полезных для них уступок — преимущественно в вопросе о собственности. Вторые были готовы вести войну с королем до победного конца.

На начальном этапе войны армии не имелось ни у короля, ни у парламента. Единственной военной силой в стране была милиция (ополчение). Преимуществом парламента являлся контроль над Лондоном и его милицией, а также над военным флотом и основными портами страны.

В начале Первой гражданской войны (1642–1646) ярко проявил себя член палаты общин Оливер Кромвель (1599–1658). Из числа «крепких» йоменов-пуритан он создал ядро армии парламента — кавалерию кирасиров-«железнобоких». Тем не менее до лета 1644 г. материальное и военное преимущество было на стороне короля. В июле 1643 г. роялистам сдался Бристоль. На Севере они нанесли поражение части армии парламента; даже Лондон оказался под угрозой, но был спасен благодаря усилиям лондонской милиции. Лишь 2 июля 1644 г. в одном из решающих сражений — битве при Марстон-Муре — армия Кромвеля одержала победу над королем.

Бедствия английской деревни во время войны, усугубленные наступлением джентри (ставших в ходе революции полными собственниками земли) на права крестьян, привели в это время к ряду крестьянских выступлений в разных частях страны.

В середине 40-х годов позиции пресвитериан в парламенте несколько ослабли, что позволило индепендентам во главе с Кромвелем добиться перестройки армии. Вместо отрядов милиции и наемников при активном участии Кромвеля была создана единая регулярная армия «новой модели», состоявшая из добровольцев, поддерживавших парламент. Предусматривалось централизованное командование этой армией и ее содержание за счет государственных средств. На основании так называемого «билля о самоотречении» 1644 г. состоявшие в армии члены парламента должны были отказаться от своих командных постов. Совмещение было разрешено лишь одному члену парламента — Кромвелю, так много сделавшему для армии. К весне 1645 г. в армии «новой модели» насчитывалось 22 тыс. чел.; ударной ее силой стал шеститысячный отряд кавалерии «железнобоких». Главнокомандующим армии был назначен Томас Ферфакс, его помощником — Кромвель; среди ее командного состава имелись выходцы из народа: полковники Фокс, Прайд, Хьюсон, в недавнем прошлом являвшиеся соответственно котельщиком, извозчиком, сапожником. 14 июня 1645 г. армия «новой модели» разгромила роялистов в решающей битве при Нэсби. Король бежал на Север и в начале мая 1646 г. сдался в плен шотландцам, которые за сумму 400 тысяч фунтов стерлингов выдали его парламенту. Эти события положили конец Первой гражданской войне.

После победы при Нэсби пресвитериане парламента считали свои задачи выполненными. Уже во время войны парламент широко прибегал к конфискации земель у короля, епископата и прочих его активных сторонников. У парламента сосредоточился огромный земельный фонд — до половины всех земель страны. Однако имело место и «обратное» движение земли к роялистам, скупавшим ее через подставных лиц в парламенте.

Английская революция

24 февраля 1646 г. палата общин ликвидировала систему феодальной опеки и Палату по делам опеки и отчуждений. Фактически этим постановлением было отменено рыцарское держание, что позволяло дворянам свободно распоряжаться своей земельной собственностью. При этом все повинности копигольдеров, составлявших большую часть английского крестьянства, сохранялись, копигольд не был превращен во фригольд (свободную собственность крестьянского типа). По-прежнему крестьян в их тяжбах с лордом должны были судить местные, манориальные суды, а не суды общего права. Так была подготовлена почва для наступления на копигольдеров: в XVIII в. последовало их беспрецедентное массовое обезземеливание в ходе парламентских огораживаний.

Наряду с крестьянами в период революции тяготы переживали и городские низы: парламент обложил налогами предметы первой необходимости (соль, топливо, пиво, ткани); резко вздорожала жизнь. Задерживалось жалованье солдатам, которые были вынуждены жить за счет реквизиций у местного населения. Вызванное войной нарушение хозяйственных связей приводило к застою в промышленности и торговле.

С точки зрения буржуазно-дворянских кругов (представленных в парламенте пресвитерианами и частью индепендентов, которых за их близость к пресвитерианам называли «шелковыми»), после разгрома сил короля от армии, сделавшей свое дело, можно было избавиться. Зимой 1647 г. было принято постановление о ее роспуске. Однако солдаты и часть низшего офицерства, из рядов которого выдвинулись руководители — агитаторы, все более оттеснявшие от командования «грандов» (офицеров, представлявших верхушку командования), отказались сдать оружие. Борьба армии и парламента постепенно приобретала политический характер.

В этот период из рядов индепендентов выдвигается новая партия, в качестве главной задачи выдвигавшая требование уравнения людей в политических правах — левеллеры (уравнители). Руководитель левеллеров Джон Лильберн в своих политических воззрениях основывался на доктрине естественного права и принципе равенства людей от рождения. Левеллеры требовали привлечь народ к управлению страной, отрицали власть как монарха, так и парламента, представляющего сословную олигархию. Их идеалом являлось уничтожение всех сословных привилегий, выборы в «демократический парламент», установление свободы вероисповедания, демократизация суда, введение свободы торговли и др. Таким образом, они стремились к углублению революции в интересах более широких слоев. Однако готовность к демократизации у левеллеров была не безграничной: в своей программе они полностью обошли проблему копигольда, что ослабило демократическое крыло революции.

Между тем конфликт между армией и парламентом обострялся. На июнь парламент назначил роспуск армии, но его сорвали агитаторы, тесно связанные с левеллерами. Более того, солдаты перевезли Карла I в расположение армии. А когда в августе в Лондоне произошел переворот, во главе которого стояла пресвитерианская верхушка парламента, армия вошла в столицу. Парламент, по-прежнему склонный к компромиссу с монархией, попытался положить конец демократизации армии и договориться с Карлом I об устраивающей обе стороны форме государственного устройства. По поручению грандов генерал Генри Айртон разработал документ «Главы предложений», в котором излагались основы «согласительной» с королем программы парламента. В противовес этой программе снизу был выдвинут политический манифест левеллеров «Народное соглашение». Оно представляло собой, по сути, проект республиканского устройства страны, хотя левеллеры и не решались открыто произносить слово «республика». В нем содержалось требование роспуска Долгого парламента и созыва нового, однопалатного, каждые два года на основе всеобщего избирательного права для мужчин. Программа левеллеров, несмотря на ее определенную социальную ограниченность, отличалась несомненным политическим радикализмом и сыграла большую роль в углублении революции.

С целью поставить под контроль движение за «Народное соглашение», индепенденты во главе с Кромвелем, не желавшие принять принцип всеобщего избирательного права и в этом смыкавшиеся с пресвитерианами и грандами, обсудили программный документ левеллеров на армейском совете в пригороде Лондона Пэтни (28 октября 1647 г.). 15 ноября 1647 г. на армейском смотре 14 зачинщиков бунта двух полков, настроенных бороться за «Народное соглашение», были арестованы и преданы суду, а один из них расстрелян перед строем. В армии была проведена чистка. Попытка неповиновения, вдохновленная идеями уравнителей, была подавлена; армия вновь оказалась в руках грандов.

Между тем, пользуясь противоречиями в стане парламента, Карл I готовил новую войну. Он привлек на свою сторону шотландских пресвитериан и бежал на остров Уайт. Опасность, исходившая от роялистов, заставила пойти на сближение индепендентов-грандов, левеллеров и агитаторов. В результате на совете руководителей армии в Виндзоре в апреле 1648 г. Карл I был официально признан преступником за тягчайшие преступления против Божьего дела и нации.

Началась Вторая гражданская война. Разгромив мятежи роялистов на Западе и Юго-Востоке, Кромвель двинулся на Север и в битве при Престоне 17 августа 1648 г. разбил шотландцев, сражавшихся теперь на стороне короля. К концу месяца война фактически была закончена. Несмотря на склонность пресвитерианской части парламента к очередному компромиссу с королем, индепенденты в союзе с левеллерами решили судьбу английской монархии. Армейские офицеры перевезли Карла I с острова Уайт в замок, откуда он не мог бежать. 6 декабря произошла так называемая «Прайдова чистка»: отряд под началом полковника Прайда занял вход в парламент и не пропустил туда пресвитериан, готовых к сделке с королем. Индепенденты, оставшись в парламенте в большинстве, в декабре 1648 г. приняли решение о суде над королем. 4 января 1649 г. парламент провозгласил себя носителем верховной власти в стране: Англия фактически стала республикой, а в мае республику провозгласили официально. Назначенный парламентом Верховный суд после долгих колебаний вынес Карлу I смертный приговор. 30 января 1649 г. король был обезглавлен. В марте 1649 г. была упразднена Палата лордов и отменена королевская власть «как ненужная, обременительная и вредная для свободы».

Политический радикализм английских революционеров сочетался с социальным консерватизмом. Весной 1649 г. последовал окончательный разрыв индепендентов, составлявших отныне большинство в однопалатном парламенте Республики, с левеллерами. Лильберн, назвавший власть индепендентов «новыми цепями Англии», вместе со своими сторонниками был брошен в Тауэр. Борьбу за «Народное соглашение» возглавили «армейские» левеллеры. В войсках вспыхнуло восстание, жестоко подавленное Кромвелем. Трагедия движения левеллеров во многом объяснялась тем, что в основе их концепции «народного суверенитета» лежало ограниченное социальное содержание самого понятия «народ», которое, отделяя непривилегированные сословия от джентри, одновременно исключало неимущие слои города и деревни.

Демократическое разрешение аграрного вопроса в интересах крестьянства Англии предлагали «истинные левеллеры». Это движение, возглавленное Джерардом Уинстенли, возникло весной 1649 г. и являлось отражением надежд крестьянства на то, что с уничтожением королевской власти станет возможно переустроить жизнь на основах справедливости. Уинстенли писал о том, что в стране не может быть истинной свободы, пока земля остается в собственности лордов и что революция, уничтожившая власть короля, не может считаться законченной, если осталась власть лордов над копигольдерами. В памфлете «Закон свободы», представлявшем проект переустройства общества на основе отмены частной собственности на землю, он писал о том, что справедливость может проявляться в виде признания земли общим достоянием народа. Когда Уинстенли и 30–40 его сторонников начали сообща вскапывать не принадлежавшую им, но пустующую землю в графстве Суррей (откуда и возникло их прозвище — «диггеры», т. е. «копатели»), против них, несмотря на мирный характер движения, ополчились все партии, включая левеллеров: ведь диггеры посягнули на принцип неприкосновенности частной собственности. Движение было подавлено. Поражение левеллеров и «истинных левеллеров» сузило социальную базу индепендентской республики, предопределив тем самым неизбежность ее крушения.

1649–1653 гг. в истории республики известны как годы «завоевания Ирландии». Контроль над ней со стороны Англии ослаб во время гражданских войн, и в 1641 г. ирландцы-католики восстали против протестантски настроенной английской администрации, создав католическую Конфедеративную Ирландию. Для усмирения конфедератов и конфискации их земель в Ирландию прибыли войска Кромвеля, жестоко подавившие восстание. Ирландские католики были вынуждены перебираться на крайний Запад страны или эмигрировать, а их земли раздавались английским сторонникам Кромвеля. Постепенно в стране сформировался слой земельных собственников, принадлежавших к протестантской административной элите — выходцам из Англии и Шотландии.

Схожие черты имела и политика в Шотландии, где сын казненного Карла I был провозглашен королем под именем Карла II. Войска Кромвеля вторглись в страну и разгромили шотландцев в битве при Денбаре (1650 г.), а затем в сражении при Вустере (1651 г.). Ударом по господству старинных кланов стала конфискация большей части земель шотландской аристократии.

Однако часть среднего и мелкого дворянства Шотландии после уплаты штрафов сохранила свои владения.

Одновременно индепендентская республика была вынуждена подавлять роялистские выступления в американских колониях, особенно южных, где преобладали монархисты и сторонники англиканской церкви. Казнь короля вызвала открытый протест в их среде. В 1650 г. парламент объявил колонистов, не признавших республики, изменниками. Со временем колониям пришлось подчиниться республике — но лишь после введения последней некоторых уступок: так, была допущена свобода вероисповедания, введена свобода торговли со всеми государствами (за исключением находившихся в состоянии войны с Англией) и др.

Внешняя и торговая политика республики основывалась на принципах государственного протекционизма. В 1651 г. был издан «Навигационный акт». Иностранцам запрещалось торговать с английскими колониями без разрешения правительства Англии, а неевропейские товары разрешалось ввозить в Англию лишь на ее кораблях. Товары из Европы могли ввозиться либо на английских судах, либо на судах той страны, где они производились. Рыбу могли ввозить лишь при условии, что она добыта английскими рыболовными судами. Эти законы были призваны устранить из английской торговли с колониями и европейскими странами посредничество Голландии. Соединенные провинции отказались признать навигационные законы, что привело к англо-голландской войне 1652–1654 гг., закончившейся победой Англии. Голландия была вынуждена признать Навигационные акты, хотя после Второй и Третьей англо-голландских войн их действие было несколько смягчено.

Военные победы и внешнеполитические достижения Кромвеля на время предотвратили реставрацию Стюартов. Политика «землеустройства» в Англии, Ирландии и Шотландии и переход огромного фонда конфискованных земель в руки английских предпринимателей и нового дворянства расширили круг людей, считавших революцию законченной. Новые собственники были заинтересованы в установлении сильной власти.

Не сумев убедить членов «Охвостья Долгого парламента» в необходимости самороспуска, 20 апреля 1653 г. Кромвель явился в палату общин в сопровождении солдат и разогнал «Охвостье». Взамен он попытался создать более представительный орган, в котором он мог бы иметь большее влияние. В июле 1653 г. был созван так называемый Малый парламент «святых», состоявший из кандидатов локальных религиозных общин, часть которых представляла собой весьма экзальтированных представителей крайних сект и течений, ожидавших наступления тысячелетнего царства Христа. Политические идеи стали облекаться в оболочку мистических чаяний. Кромвель просчитался, не учтя сохраняющейся в низах общества жажды перемен. Малый парламент оказался весьма активен и демократичен в своей политике, им были поставлены вопросы об освобождении копигольда от лежавших на нем повинностей, об отделении Церкви от государства, введении гражданского брака, отмене церковной десятины, реформировании общего права страны. Деятельность Малого парламента вызвала резкий протест в окружении Кромвеля. 12 декабря 1653 г. он был распущен, а реформы, начатые им, прерваны. Согласно новому конституционному проекту, названному «Орудие управления», вся полнота власти перешла в руки Кромвеля вместе с титулом «лорд-протектор». Протектор становился пожизненным главой республики. Он должен был править страной совместно с однопалатным парламентом, избиравшимся на основе высокого имущественного ценза (200 фунтов стерлингов). Это делало избрание доступным для новых собственников: представителей дворянства, крупной и отчасти средней буржуазии.

Р. Уокер. Портрет Оливера Кромвеля. Середина XVII в. Национальная портретная галерея, Лондон

Протекторат Оливера Кромвеля (1653–1658) представлял собой режим военной диктатуры, подавлявшей выступления «низов». Отсюда проистекало и стремление «новых собственников» к реставрации старых порядков и в конечном итоге — к возвращению монархии. В 1657 г. была восстановлена Палата лордов; Кромвелю была предложена королевская корона, однако он не принял ее. Режим протектората завершился в 1658 г. со смертью лорда-протектора. Роялисты все более открыто стремились к реставрации династии Стюартов. Новый протектор, Ричард Кромвель, не мог противостоять реставраторским тенденциям. 25 мая 1659 г. он был низложен, власть номинально перешла к восстановленному «Охвостью» Долгого парламента.

Однако генерал Монк, командовавший шотландской армией, занял Лондон и созвал новый парламент, который обратился к Карлу II с предложением занять английский престол на основе условий, изложенных в Бредской декларации 1660 г. Возвращение Карла II в Англию знаменовало реставрацию монархии Стюартов.

Реставрация Стюартов и «Славная революция»

Взойдя на престол, Карл II (1660–1685) стремился создать стабильный режим и проводить политику религиозной терпимости. Согласно Бредской декларации, власть должна была принадлежать королю, Палате общин и восстановленной Палате лордов. Был принят закон об амнистии, не распространявшийся на участников суда над Карлом I (их позднее казнили) и нескольких активных деятелей революции. Тело Кромвеля было извлечено из могилы и повешено. Несмотря на обещания, данные в Бреде, был принят закон о возвращении короне, Церкви и роялистам конфискованных земель, исполненный, впрочем, лишь отчасти.

Карл II был склонен к компромиссам, стремился избегать конфликтов, любил увеселения, ему был чужд религиозный ригоризм. Король и глава правительства граф Кларендон не желали выталкивать на политическую периферию пресвитериан и диссентеров (так называли религиозно инакомыслящих). Кроме того, Карл, младший брат которого герцог Йоркский (будущий Яков II) и жена Екатерина Португальская исповедовали католицизм, считал необходимым облегчить жизнь католиков.

Парламентские выборы 1661 г. дали ощутимый перевес роялистам. «Кавалерский парламент», как его именовали, мог уже не оглядываться на недавних союзников-пресвитериан и постепенно восстановил значительную часть прежней политической конструкции. Королю вернули право единолично формировать Тайный совет и назначать должностных лиц на церковные и административные посты, налагать вето на парламентские билли, приостанавливать законы, созывать и распускать палаты, единолично вести внешнюю политику. Отменили гарантии периодичности созывов парламента; распустили профессиональную армию, отменили насильственное присоединение Шотландии и восстановили в ней епископат.

«Кавалерский парламент» отказался от ряда положений Бредской декларации, восстановил англиканскую церковь в прежнем виде, вернул епископов в Палату лордов (восстановленную в 1660 г.). Затем были приняты Акт о корпорациях (1661), запрещавший пресвитерианам и сектантам избираться в структуры городского самоуправления, Акт о единообразии (1662), постановивший лишить приходов тех, кто отказался подписаться под англиканскими статьями, из-за чего около 2 тысяч пресвитериан оставили свои бенефиции.

В 1662 г. был принят Акт о цензуре, запрещавший издавать книги без разрешения властей, а в 1664–1665 гг. — законы против сектантов. Под угрозой штрафа и тюремного заключения запрещалось проводить религиозные собрания в частных домах; а священникам-сектантам запрещалось ближе чем на пять миль приближаться к местам своего прежнего проживания. Законы 1661–1665 гг., названные «Кодексом Кларендона», существенно подорвали влияние пресвитериан, но число диссентеров по-прежнему оставалось весьма значительным.

Отношения «Кавалерского парламента» (1661–1679) и монарха за восемнадцатилетний период совместного сосуществования претерпели существенную эволюцию. Сам Карл II не приветствовал насаждение англиканства и в декларациях в 1662, 1663, 1668, 1672 гг. заявлял о приоритете принципа веротерпимости. Однако он сталкивался с решительным сопротивлением палат, которые связывали предоставление очередных субсидий с отказом короля от политики свободы совести. Другой причиной разногласий становились постоянно исходившие от Короны требования денег. В 1662 г. плачевное состояние казны заставило Карла II продать французам завоеванный Кромвелем у испанцев Дюнкерк.

Во внешней политике Карла II преследовали неудачи. Начатая им в 1665 г. англо-голландская война развивалась крайне неудачно. В 1667 г. королю пришлось пойти на мир, так и не достигнув своих целей. В 1670 г. Карл II заключил договор с Людовиком XIV и согласился в обмен на финансовую помощь принять вместе с Францией участие в новой войне против Голландии. Тайная статья договора допускала восстановление в Англии католицизма. Этот союз и война с Голландией 1672–1674 гг. не получили одобрения в английском обществе. Английская элита боялась установления гегемонии католической Франции в Европе больше, чем коммерческих успехов Голландии. К тому же королевский двор все больше и больше подозревали в симпатии к католичеству. Военные неудачи и рост оппозиционных настроений внутри страны заставили Карла II заключить в 1674 г. с Голландией бесславный сепаратный мир.

В 1674 г. правительство возглавил граф Денби, который придерживался антифранцузского курса и стремился наладить диалог с парламентом. Подкупая должностями и пенсиями депутатов, он сколотил многочисленную проправительственную фракцию и добился от парламента больших субсидий. Однако главной проблемой, решить которую Денби оказалось не по силам, был сам Карл II, который неразумно тратил деньги и за спиной министра заключил с Францией новое секретное соглашение.

В 1678–1679 гг. антикатолическая ксенофобия достигла в английском обществе кульминации. По ложным обвинениям судебному преследованию подверглось более 1200 католиков, некоторых из них казнили. Оппозиция, ведомая графом Шефтсбери, кричала о наличии заговора. Риторика депутатов по своему накалу напоминала революционную. Всех католических лордов, кроме брата короля, герцога Йоркского, исключили из верхней палаты. Карл II, не веривший в заговор, но подвергавшийся огромному давлению, был вынужден пойти на новые ограничения свободы совести. Когда же появились публикации секретных дипломатических документов о французских выплатах Карлу II, парламентарии потребовали импичмента (отстранения) Денби. Тогда король распустил Кавалерский парламент. Перед тем как разойтись, депутаты в 1679 г. успели принять знаменитый Habeas Corpus Act, который ограничил срок ареста заключенного без предъявления обвинения тремя днями.

Карл II еще трижды созывал парламент. Необходимость координировать действия в ходе выборов и в палате общин способствовала формированию политических партий. Именно тогда оппозиция получила название партии вигов, а сторонники Карла II — партии тори. Виги опирались на население крупных городов, центров предпринимательства. Не будучи противниками монархии, они стремились усилить значение парламента в управлении страной и ограничить королевские прерогативы; ввести принцип веротерпимости для протестантских диссентеров, но не для католиков. Виги были хорошо организованы. Парламентского большинства они добивались, используя антикатолические предрассудки соотечественников, проводя пропагандистские мероприятия, шествия, издавая острые памфлеты. Виги прославились эффективными петиционными компаниями в адрес короля. В Лондоне и крупных городах их организационными ячейками стали многочисленные кофейни и клубы.

Тори представляли консервативное провинциальное дворянство, которое обоснованно подозревало столичных политиков в продажности. Видя повсюду признаки неповиновения короне, тори выступали за охрану королевской прерогативы, которую считали основой государственной стабильности, придерживались теории божественного происхождения монархии и пропагандировали идею повиновения власти.

В парламентах 1679–1681 гг. преобладали виги, раздувавшие антикатолическую истерию, инициировавшие судебные процессы и казни католиков. Виги настойчиво требовали лишить герцога Йоркского права престолонаследования. Обращаясь к договорной теории происхождения государства, они утверждали, что король обязан выполнять волю народа и назначить своим преемником протестанта: либо собственного незаконнорожденного сына герцога Монмаута, либо дочь герцога Йоркского протестантку Марию, жену штатгальтера (статхаудера) Голландии Вильгельма Оранского.

Католическая угроза оказалась мнимой, зато возможность новых потрясений — реальной. Подданные же боялись смуты больше, чем папизма. Англиканские прелаты поддержали короля, говоря, что под предлогом борьбы с папистским заговором диссентеры и виги хотят уничтожить установленный церковный порядок. В Лондоне прошли шествия в поддержку короны. Карл II распустил и уже больше не собирал парламент.

В конце жизни короля на страну, казалось, снизошло умиротворение: парламент не беспокоил его своими претензиями, право законного наследника не подвергалось сомнению, англиканская церковь стояла незыблемо и поддерживала династию, торговля росла, колонии в Северной Америке крепли и развивались.

Интеллектуальные дарования взошедшего на престол брата короля Якова II (1685–1688) были скромными, но он обладал решительным характером и получил опыт, командуя флотом в войне с Голландией и в ходе антикатолической кампании, когда его пытались лишить прав на престол. Первое время ему удавалось пожинать плоды политической стабилизации, достигнутой его братом. Хотя у кормила власти в протестантской стране встал убежденный католик, парламент сразу же удовлетворил его финансовые запросы. Мятеж графа Аргайла в Шотландии и восстание герцога Монмаута в Англии были быстро подавлены.

Политику веротерпимости Яков II проводил очень прямолинейно. Он приостановил правовые ограничения для католиков и стал назначать их на административные и военные должности. Эти действия, совпавшие с отменой во Франции Нантского эдикта (1685) и начавшимися там гонениями на протестантов, были восприняты в Англии как результат всеобщего заговора папистов против Реформации. Парламент и англиканская церковь стали протестовать. Монарх не смог обрести союзников среди диссентеров, уклонявшихся от поддержки короля. В 1687 и 1688 гг. Яков II издавал Декларации о веротерпимости, тут же осуждавшиеся англиканской церковью. В знак протеста архиепископ Кентерберийский и еще шесть епископов отправились в добровольное заключение в Тауэр.

В 1688 г. у короля родился сын, которого крестили по католическому обряду. Перспектива длительного католического управления страной спровоцировала формирование широкой оппозиции королю, основу которой составили виги, богатые диссентеры, пресвитериане и даже некоторые англиканские священники и тори.

Наиболее влиятельные лорды от лица населения обратились к голландскому штатгальтеру Вильгельму Оранскому, женатому на дочери короля Марии, с приглашением занять трон. Вильгельм высадился в Англии, но не хотел сомнительной славы цареубийцы, поэтому двигался со своими войсками нарочито медленно, позволив Якову бежать во Францию.

Переворот требовал конституционного оформления. Специально созванный Конвент принял формулу, предложенную вигами: престол после бегства короля признавался вакантным, а Вильгельм и Мария объявлялись королем и королевой Англии. В то же время Конвент принял специальную «Декларацию прав», содержавшую гарантии сохранения роли парламента. Монарх лишался прерогативы приостанавливать законы или менять их без согласия парламента. Ему запрещалось без санкции парламента взимать какие-либо сборы с подданных и содержать постоянную армию в мирное время. Декларация провозглашала свободу парламентских выборов, свободу слова и прений в стенах парламента, а также содержала запрет на любые преследования депутатов. Поскольку у Якова II был сын-католик, документ запретил передавать английскую корону лицам, исповедующим католическую религию. В декабре Декларация была утверждена в парламенте как Билль о правах. Благодаря мирному развитию событий и достигнутому соглашению между королем и парламентом, государственный переворот 1688–1689 гг. получил наименование «Славной революции». Билль о правах заложил правовые основы конституционной монархии в Англии.

Вильгельм III (1689–1702) был вынужден продолжить борьбу с тестем, который при поддержке французов овладел Ирландией. В защиту Стюарта поднялись горные шотландские кланы. Подавив эти восстания, Вильгельм до 1697 г. воевал с Францией. Пока шла война, он подолгу находился вне Англии, доверяя управление страной жене и узкой группе министров. Нужда в деньгах заставляла его ежегодно созывать парламент, просить субсидий и вести с депутатами диалог. Парламент, учредив специальную комиссию, впервые стал осуществлять контроль за расходованием государственных средств. Поскольку налоги не покрывали расходов на войну, приходилось прибегать к займам. Виги, доминировавшие в правительстве, преобразовали займы в единый государственный долг и в 1694 г. учредили для его обслуживания национальный банк. Банк быстро превратился в главный кредитный инструмент Англии, стал выпускать банкноты и положил начало рынку ценных бумаг. К 1698 г. государственный долг вырос до 16 млн фунтов, и на его ежегодное обслуживание тратилось до 30 % государственных доходов.

Вильгельм и Мария не имели наследников. Дети младшей сестры Марии Анны умерли. Поэтому в 1701 г. был принят Акт о престолонаследии, который еще больше ограничил королевскую прерогативу и подтвердил, что английский трон может быть унаследован только протестантом. Сын Якова II окончательно лишался надежд на корону. Право преемственности перешло к внучке Якова II Софии Ганноверской и ее детям. Акт утверждал независимость судей от королевской власти и возможность их смещения лишь обеими палатами; запрещал новым монархам покидать страну без разрешения парламента и миловать лиц, против которых начата процедура импичмента, не разрешал быть членами Палаты общин тем, кто получал жалование от короны.

Культура Англии в XVII веке

В истории английской культуры XVII века можно условно выделить три периода, обладавшие несомненным внутренним единством. Первый период охватывает почти половину столетия до 40-х годов XVII в. и начала Английской революции. Это была эпоха, сохранявшая преемственность с ренессансными традициями елизаветинского века, однако уже в 20-30-е годы на смену стилистике маньеризма пришло барокко.

Первые Стюарты продолжали традиции елизаветинского меценатства, покровительства литературе и театру, не жалея средств на художественную пропаганду новой династии на английском престоле. Популярной формой придворных развлечений, прославлявших Якова и Карла Стюартов, были любительские пьесы-маски с участием самих монархов, над сценическим оформлением которых трудились лучшие архитекторы (И. Джонс) и поэты (Б. Джонсон). В придворной живописи доминировал итало-фламандский маньеризм, ведущим архитектором был Иниго Джонс, которому принадлежал первый классический по стилю архитектурный ансамбль площади в Лондоне — Пьяцца Ковент-Гарден с церковью Св. Петра.

Заметным явлением при дворе стало коллекционирование произведений искусства. Прекрасную коллекцию живописи собрал Карл I. По его заказу Рубенс расписал плафон Банкетного зала дворца Уайтхолл сценами апофеоза Якова и аллегорического соединения Англии и Шотландии. Ученик Рубенса Антонис Ван Дейк, занимавший с 1635 г. должность придворного живописца, открыл новую эру в английском парадном портрете, создав незабываемый образ Карла I как правителя, непоколебимо уверенного в божественной природе своей власти. Благодаря влиянию Рубенса и Ван Дейка в Англии утвердилась эстетика барокко.

В развитии английского театра первой половины XVII в. можно выделить два этапа. Первый, продлившийся до начала 20-х годов, был временем наивысшего расцвета драматургии, представленной именами У. Шекспира, Б. Джонсона, Дж. Марстона, Ф. Бомонта и Дж. Флетчера. Театральное искусство этого времени продолжало развиваться в рамках гуманистической мысли и эстетической традиции Ренессанса, хотя в нем все сильнее чувствовалось влияние маньеризма. Второй этап (20-40-е годы) стал временем относительного упадка английского театра, несмотря на то что для него продолжали писать талантливые драматурги — Д. Уэбстер, Дж. Флетчер и другие. Философской основой их пьес стал неостоицизм, а эстетическим идеалом — сенекианская драма с ее мрачным колоритом, буйством страстей, реками крови, присутствием потусторонних сил.

Плодотворно развивалась комедия: на рубеже XVI–XVII вв. была популярна романтическая авантюрная комедия, сочетавшая литературную или сказочную фабулу с элементами народного театрального действа. Ей на смену пришла комедия, тяготеющая к бытовому реализму, сатире и морализаторству в лице Бена Джонсона, зачинателя так называемой «комедии нравов», и авторов «городских комедий», с морализующими финалами и социальной критикой. В отличие от них авторы, писавшие для аристократов (Бомонт и Флетчер), избегали наставительного тона. Предлагая зрителю занимательные сюжеты с невероятными приключениями придворных кавалеров и дам, они демонстрировали снисходительное отношение к падению нравов при дворе и атмосфере вседозволенности.

Поэзии начала XVII в. свойственны отказ от петраркизма в любовной лирике, присутствие иронии и скептических ноток, любовь к парадоксам и остроумным интеллектуальным построениям, трезвая и зачастую пессимистическая оценка человека и окружающей действительности. Метафизической поэзии, зачинателем которой стал Джон Донн, присущи глубокая философичность, интеллектуализм наряду с остротой душевных переживаний и напряженностью религиозного чувства. Лирика «поэзии кавалеров», представленной в первую очередь Беном Джонсоном, была в большей степени сконцентрирована на переживании любовного чувства, противопоставлявшегося неумолимому бегу времени и хрупкости жизни, она воспевала наслаждения, отвечая вкусам придворной среды.

Второй период в развитии английской культуры XVII в. (1640–1660 гг.) был связан с революцией, которая перевернула прежние жизненные устои общества. Культура двора и «кавалеров», а вместе с ней и многие привычные формы светской литературы и искусств оказались сметены. На смену им пришел совершенно иной тип пуританской культуры «благочестивых», основывавшейся на кальвинистской этике. В течение двух десятилетий в Англии искоренялось все, что ей противоречило: мирская лирическая поэзия, театр, живопись. Гонениям подверглась и традиционная народная культура. Тем не менее этот период оказался плодотворным для развития общественной мысли, философии, героической эпической поэзии.

На годы революции и реставрации пришелся расцвет творчества Томаса Гоббса (1588–1679). В 50-х годах вышли в свет основные сочинения Гоббса — «Левиафан», «О теле» и «О человеке». Он пытался применить аналитические принципы математики, геометрии и механики к познанию человеческого общества. Антропология Гоббса воспринимала человека как механическое устройство, сердце которого уподоблялось пружине, а члены — колесикам и рычагам. Наличие у него духовной субстанции (не поддающейся измерению) он отвергал, как и возможность существования у людей имманентно присущего знания, в том числе идеи Творца. Полагая, что все знания о мире человек получает из опыта благодаря чувственным ощущениям, на основе которых затем делает рациональные умозаключения, Гоббс стал одним из основоположников теории сенсуализма.

Общество также виделось Гоббсу устройством, движущимся по законам механики. В «Левиафане» он создал образ гигантского искусственного человека, объединяющего в себе множество людей — модель общества/государства. Гоббс исходил из положения о независимых и равных в своих возможностях индивидах, изначально пребывавших в «естественном» догосударственном состоянии «войны всех против всех». В дальнейшем люди ради порядка и безопасности делегировали права тем, кого признали властями; так зародились государство, право и гражданские законы. Важнейшим моментом его теории служил тезис о первичности общества по отношению к государству и любой форме власти. Философу принадлежал также тезис о постепенном «отчуждении» государства от общества, о неконтролируемом росте «Левиафана» с его учреждениями, поглощающими человеческую личность.

События 1640–1660 гг. оказали огромное влияние на творчество великого английского поэта, участника и певца революции Джона Милтона (Мильтона, 1608–1671). Приверженец пуританизма, сочувствовавший религиозным радикалам в их полемике с англиканской церковью, Милтон приветствовал революцию, видя в ней борьбу с тиранией королевской власти и духовным диктатом. После свержения монархии Милтон написал трактат «Защита английского народа», в котором оправдывал сопротивление абсолютизму. Милтон прославлял республику как наилучшую форму правления, позволяющую каждому выдвинуться благодаря его достоинствам и талантам. В 1649 г. Милтон стал секретарем республики. В результате крайнего перенапряжения сил Милтон ослеп, но продолжал работать.

Интеллектуальные поиски Милтона нашли отражение в трактате «О христианской доктрине», в котором автор высказал ряд граничивших с ересью идей (в частности, отрицал троичность Бога и выражал сомнения в бессмертии души) и противопоставил свободу христианина в истолковании Писания диктату мертвой догмы и авторитету церковной организации.

После крушения республики и реставрации монархии труды Милтона были публично сожжены. В эти годы поэт создал масштабные эпические поэмы на библейские темы — «Потерянный Рай» (1667), «Возвращенный Рай» (1671) и «Самсон-борец» (1671). В «Потерянном Рае» повествование о битве падших ангелов с небесной ратью превращается у Милтона в гимн восстанию против авторитета. «Возвращенный Рай» указывал путь к обретению внутреннего рая и спасения путем совершенствования человеческой души. В самой автобиографичной поэме, «Самсоне», Милтон прославляет борца за веру, героя, ослепленного врагами, но не сломленного ими. Обращение Милтона к эпическим формам и его величественный белый стих способствовали утверждению классицизма в английской литературе.

Реставрация всецело определила характер следующего, третьего этапа в развитии английской культуры, охватывавшего 1660–1700 гг. Бурные перемены в общественной жизни вызвали увлечение «социальной физикой». В то же время реакцией на недавние потрясения стало охлаждение религиозного пыла, на смену которому пришел умеренный рационализм. Успешное развитие политической мысли, науки и литературы заложило основы идеологии раннего Просвещения в Англии.

Вместе с монархией в Англии возродилась и светская культура, носителями которой являлись дворяне и аристократы, противопоставлявшие себя «гонителям веселья» — пуританам. Одним из первых актов Карл II восстановил театр. В эпоху Реставрации он претерпел важные изменения: театральные помещения стали крытыми, сцена обрела рампу, отделявшую актеров от зрителей, появились изысканные декорации, женские роли впервые стали исполнять актрисы, а не актеры-мужчины.

Ханжество пуритан, грубость и алчность буржуазии подвергались осмеянию со сцены. Комедиографы У. Конгрив и Д. Фаркер оставили живые зарисовки легкомысленных нравов своего времени, не пытаясь обличать их. При дворе Вильгельма и Марии нравы стали строже, общественное мнение осуждало безнравственность, драматурги стали возвращаться к назидательности, увенчивая свои пьесы триумфом добродетели. К концу XVII в. бытовой реализм с его прозаическим языком, близким к повседневной речи образованных слоев общества, окончательно возобладал на английской сцене над романтической комедией Возрождения.

Традиции пуританской по духу литературы не прерывались и в эпоху Реставрации, найдя продолжение в творчестве крупнейшего прозаика того времени Джона Баньяна, чья аллегорическая поэма-видение «Путь паломника» (1678), трактующая человеческую жизнь как путь к истине и Небесному граду, была очень популярна в демократической среде.

Высшие достижения английской архитектуры этого времени связаны с именем Кристофера Рена (1632–1723), которому принадлежала главная роль в перестройке столицы после Великого Лондонского пожара 1666 г. По проектам Рена в Лондоне было возведено более 50 церквей, сочетавших классические черты в декорации фасадов с пышным барочным убранством интерьеров. Самым знаменитым творением зодчего стал лондонский собор Св. Павла, призванный играть в жизни протестантской Англии такую же важную роль, как собор Св. Петра в Риме — в жизни католиков.

У истоков раннего Просвещения стоял философ-деист Джон Локк. Он был последовательным сенсуалистом, утверждая, что человеческие знания и представления берут начало в мире чувств и опыта, и нет ничего в сознании человека, что прежде не было дано ему в ощущениях. Творца Локк представлял бестелесным мыслящим началом. Разумность и единство законов, по которым были устроены Вселенная, природа и человек, служили для философа гарантией познаваемости этого мира. «Социальная физика» Локка основывалась на идеях равенства людей по своей природе и их свободы. Осмысление итогов «Славной революции» привело Локка к мысли о необходимости распределения властных полномочий между тремя взаимосвязанными, но независимыми ветвями власти — законодательной (парламент), исполнительной (судебная система и армия) и федеративной (король и кабинет министров). Провозглашенные Локком политические принципы сделали его основоположником европейского либерализма. Признавая изначальное равенство людей, английский мыслитель объяснял различия в их умственном развитии и общественном положении стечением обстоятельств и воспитанием.

В конце XVII в. просветительские идеи стали оказывать влияние и на литераторов — Д. Дефо, Дж. Свифта. А. Поупа. Идеи раннего Просвещения способствовали активизации общественно-политической жизни. В политических клубах, светских салонах, научных и философских кружках, в которых формировалось общественное мнение, широко обсуждались свобода слова, политические свободы, борьба с цензурой и веротерпимость. Новые представления о роли образования и воспитания оказались близки английскому масонству, видевшему одной из своих целей преодоление сословных барьеров и просвещение общества.

Вторая половина XVII в. представляла собой качественно новый этап в развитии английской науки. Мифологизированную «органическую» картину мира сменила новая «механистическая» модель, основанная на математическом расчете и признании атомарного строения материи. Рационализм был присущ не только ученым, но и теологам (так называемым латитудинарианистам), исходившим из того, что разум и откровение не противоречат друг другу, и истины веры должны быть умопостигаемы. Крупнейшие английские ученые обращались к вопросу о природе божественного и к физико-математическим доказательствам бытия Бога.

Исаак Ньютон (1642–1727) работал в Кембриджском университете над проблемами оптики, механики и астрономии. Его исследования подвели фундамент математических расчетов под теории его предшественников в астрономии и физике. Благодаря Ньютону окончательно сформировались новая картина мира (просуществовавшая вплоть до открытия Эйнштейном теории относительности) и облик новой европейской науки.

Менее известно, что значительная часть творческого наследия Ньютона — теологические труды, комментарии к Апокалипсису, полемические трактаты о Троице, написанные с неортодоксальных антитринитарных позиций, работы, показывающие глубокое влияние на ученого традиций алхимии и ренессансных эзотерических учений.

Ньютону принадлежало учение об абсолютном пространстве, в котором осуществляется движение, в то время как центр его, согласно физическим законам, должен пребывать в покое. Ньютон трактовал абсолютное пространство как атрибут Бога. Физико-математическими аргументами Ньютона, обосновывавшими божественное начало, широко пользовались деисты в XVIII в.

В первой половине XVII в. Соединенные провинции развивались в условиях тяжелой борьбы с Испанией — продолжалась Восьмидесятилетняя война, прерванная лишь Двенадцатилетним перемирием 1609–1621 гг. В экономическом развитии республики в этот период важную роль играла блокада устья Шельды, организованная северными провинциями еще в 1585 г. и не отмененная с началом перемирия. Прекращение свободной навигации по Шельде, исключившее для Антверпена возможность вести морскую торговлю, на которой базировалась его экономика, окончательно разорило город. Роль главного торгового центра и морского порта Европы перешла к Амстердаму.

В 1621 г. война северных провинций с Испанией возобновилась. Испанцы овладели рядом важных крепостей, в том числе в 1625 г. Бредой (голландцы вернули ее только в 1637 г.), что создало угрозу существованию Соединенных провинций. Но при статхаудере принце Фредерике Хендрике (1625–1647) войска республики отвоевали потерянное и начали наступление, захватив Маастрихт и выиграв несколько морских сражений. По Мюнстерскому миру 1648 г. Испания де-юре признала независимость республики, была определена северная граница Испанских Нидерландов, санкционировано закрытие устья Шельды для внешней торговли. Блокада Шельды прервала международные торговые связи Антверпена, почти на два века избавив портовые города Нидерландов от опасного конкурента.

Органы управления и политическая борьба

Семь северных нидерландских провинций: Гелдерн (Гельдерн), Голландия, Зеландия, Утрехт, Фрисландия, Оверэйссел и Гронинген, а также область Дренте, не имевшая представительства в Генеральных штатах, — вошли в состав Республики Соединенных провинций, высшим органом государственной власти которой являлись Генеральные штаты. Хотя исторически они были связаны с ранее существовавшими Генеральными штатами, их полномочия значительно выросли: теперь они имели право решать вопросы войны и мира, заключать договоры с другими странами. Каждая провинция имела в них один голос. Генеральные штаты издавали общие законы, вотировали налоги, контролировали деятельность высших административных и судебных учреждений, утверждали в высших должностях. Но процедура принятия решения была очень сложна. Депутатам приходилось выполнять наказ своих избирателей, и решение принималось только единогласно.

Первое место в аппарате Генеральных штатов занимал великий пенсионарий провинции Голландия. Должность статхаудера в республике была сохранена, хотя уже не было короля, чьи интересы он раньше представлял. Как правило, на эту должность избирали представителей династии Оранских-Нассау. Статхаудеры обладали большой военной и административной властью и обычно занимали этот пост сразу в нескольких провинциях. В период войны статхаудер являлся главнокомандующим армией и флотом, в мирное время — главным капитаном армии и главным адмиралом флота. Однако в мирное время его права не были четко определены. В Генеральных штатах статхаудер имел лишь право совещательного голоса.

Значительно были урезаны права занимавшегося военными делами и финансами Государственного совета; к началу XVIII в. большая часть его полномочий перешла к Генеральным штатам. Но и их могущество в Республике было кажущимся: их полномочия ограничивались решением лишь вопросов, относящихся к Унии (союзу провинций). А верховная власть по сути находилась в руках суверенных провинций, и депутаты от каждой их них исполняли волю избирателей. Важные вопросы депутаты должны были представлять на рассмотрение местных органов управления, Провинциальных штатов. Добиваться в Генеральных штатах необходимого для принятия решения единогласия семи провинций удавалось с трудом. Императивный мандат депутатов нередко затягивал на месяцы и даже годы решение даже таких вопросов, как увеличение армии или участие в войне.

Споры в Генеральных штатах возникали не только из-за различия интересов провинций. На протяжении всего периода республики в ней существовали две основные противоборствующие силы. Одну из них представлял статхаудер, вокруг которого группировалась партия оранжистов, основу ее составляли аристократы. Оранжисты поддерживали стремление статхаудера стать первым лицом государства, выступали за более тесное объединение провинций республики и даже фактическое превращение страны в унитарную монархию. Поэтому их еще называли унитаристами.

Оранжистам противостояли «республиканцы» — партия купеческой олигархии Голландии. Великий пенсионарий провинции Голландия являлся одной из ее главных фигур. Партия «республиканцев» объединяла депутатов Провинциальных штатов, регентов провинций и городов, купечество. Регенты образовывали замкнутую группу очень влиятельных и богатых людей. Они занимали важные должности в городском управлении и в Провинциальных штатах, обладали большой властью в фискальных и судебных делах, местной экономике. Республиканская партия, отстаивая принцип суверенности провинций, стремилась ослабить власть Генеральных штатов и решать дела Унии в интересах прежде всего провинции Голландия.

Борьба за власть между республиканской и оранжистской партиями сопровождалась тяжелыми кризисами в системе управления страной. При этом внешнеполитическая ситуация часто имела решающее значение.

Активная политическая борьба между «республиканцами» и оранжистами шла на всех уровнях власти. При этом центральная власть в стране, идет ли речь о Генеральных штатах или статхаудерах, никогда не была настолько сильной, чтобы победить партикуляризм провинций.

Существовавшая в Соединенных провинциях веротерпимость не была безоговорочной: кальвинистская церковь являлась официальной церковью республики и подчинялась властям, а в 1619 г. католикам запрещено было отправлять свой культ публично и занимать гражданские и военные посты. Однако законы против них редко исполняли с положенной строгостью, и многие католики занимали должности в магистратах, становились армейскими офицерами. К 1650 г. протестанты составляли уже половину населения страны.

«Золотой век» экономики

Соединенные провинции, географически расположенные очень выгодно, быстро выдвинулись в число могущественных мировых держав, по своему экономическому потенциалу обогнав уже в середине XVII в. все страны Европы. Это было прежде всего результатом установления на их территории новых общественно-экономических отношений, обеспечивавших быстрый рост капиталистических форм производства и обмена, бурное развитие производительных сил. Развитию экономики способствовала активная колониальная политика, в результате которой республике удалось захватить богатейшие земли. Колониальную экспансию вели нидерландские Ост-Индская и Вест-Индская компании, и фактический грабеж огромных территорий способствовал накоплению в стране капиталов.

В экономике республики, производство которой находилось на мануфактурной стадии развития, ведущее место занимала текстильная промышленность с центрами в Лейдене, Роттердаме, Харлеме, Амстердаме. Основой ее роста стали капиталы, производственный опыт и торговые связи богатых переселенцев из Южных Нидерландов, Франции и Германии.

Второе место по удельному весу отрасли в экономике занимало судостроение. В XVII в. в республике был создан особый тип корабля, удобный для морских перевозок — флейт. Ежегодно в стране строилось до тысячи средних и крупных судов, половина которых предназначалась для других стран. Флот республики по количеству судов намного превосходил флот любой страны мира. Расцвет судостроения сопровождался развитием торговли лесом, производства парусины, мачт, лодок, канатов, компасов.

В хозяйстве страны важную роль играло рыболовство, особенно лов сельди. До 70-х годов XVII в. это был очень доходный промысел: соленая и копченая голландская сельдь пользовалась спросом во всей Европе. В XVII в. нидерландцы начали заниматься и китобойным промыслом в полярных водах.

Активно продолжали развиваться традиционные отрасли: пивоварение, хлебное винокурение, мыловарение, а также бумажное и табачное производство. С середины XVII в. в республике, куда из колоний начали ввозить большое количество сахара, развивалась сахарная промышленность. Амстердам являлся основным поставщиком сахара для значительной части Европы.

Во второй половине XVII в., когда в Европе резко увеличился спрос на китайский и японский фарфор, город Делфт стал центром производства фаянса. Делфтские мастера так искусно подражали китайским, что их изделия на европейском рынке вскоре смогли конкурировать с дальневосточными.

Нидерландское сельское хозяйство специализировалось на выращивании огородных культур и садовых растений, прежде всего редких видов цветов, завезенных издалека (например, тюльпанов). Продукции сельского хозяйства хватало и для продажи в другие страны. Хорошо экспортировались сыр, сливочное и рапсовое масло, красители, овощи, цветочные луковицы, льняное семя.

Основная масса нидерландских крестьян состояла из арендаторов или же безземельных батраков. Однако в отсталых провинциях Северо-Востока страны, где большая часть земельной собственности оставалась в руках дворян, еще сохранялись сеньориальные повинности.

Земли обедневшего дворянства охотно скупали разбогатевшие купцы и ростовщики. Многие из них вкладывали большие средства в строительство различных гидротехнических сооружений, что в условиях страны позволяло увеличить пространства для сельскохозяйственных угодий за счет осушения отвоеванных у моря территорий. На этих так называемых польдерных землях выращивали овощи и фрукты, редкие цветы и растения.

Соединенные провинции обладали достаточно высоким уровнем благосостояния, однако существовала пропасть между богатыми и бедными. Налоговые тяготы в Республике были перенесены с подоходного налога, составлявшего 1 % (!) с капитала, на налоги на потребление (акцизы). Такое налогообложение сделало страну одной из самых дорогих по стоимости потребительских товаров. Как следствие — частые выступления крестьян и рабочих с требованиями снижения налогов.

Основным источником богатства Соединенных провинций служила торговля, главным образом посредническая. Хотя торговля, как и капиталы, облагалась низким налогом, казна собирала достаточно средств. Все провинции по размерам налоговых выплат превосходила провинция Голландия, а фактически — город Амстердам, налоговые выплаты которого в конце XVII в. равнялись сумме совокупного налога всех других провинций республики. Слагаемые превосходства Амстердама состояли в следующем: узловое положение в системе морских и речных коммуникаций, мощный флот, товарная и фондовая биржи, Амстердамский банк, прекрасно организованное портово-складское хозяйство, а также методы прибыльного фрахта и страхования. Амстердам являлся мировым центром перераспределения товаров, цено- и курсообразования, вексельных операций и кредитования.

Высшей точки своего могущества Соединенные провинции достигли к середине XVII в. Они заняли ведущие позиции в мировой торговле и приобрели славу мирового банкира, солидными заемщиками которого выступали Англия, Дания, Швеция, Бавария и Испания. Это столетие оказалось для страны поистине «золотым веком» (нидерландская историография очерчивает его хронологические рамки приблизительно 1585–1670 гг.), веком успехов нидерландской буржуазии и ее полноправного господства в мире.

Первый бесстатхаудерный период. Англо-голландское соперничество, франко-голландские войны

Голландия, давая казне более половины всех государственных доходов, старалась активно использовать свои финансовые возможности, чтобы проводить в жизнь политику, нацеленную на сохранение мира. Ведение войны обходилось дорого, и она разрушала торговлю, обогащавшую республику. Соединенные провинции после Мюнстерского мира не проявляли территориальных амбиций в Европе и избегали вовлечения в военные конфликты. Однако статхаудеры, опасаясь, что в мирное время им не удастся сохранить свою власть, проявляли недовольство, и конфликты между статхаудерами и великими пенсионариями продолжались.

Так, в начале 1650 г. статхаудер Вильгельм II, настаивавший на продолжении войны с Испанией с целью отвоевать и Южные Нидерланды, отклонил предложение штатов Голландии значительно сократить армию и облегчить таким образом налоговое бремя провинции. В ответ Голландия прекратила выплаты своей части квоты на содержание армии. По приказу статхаудера были арестованы некоторые из важных лиц провинции, но жители Амстердама восстали и освободили их. В ответ на попытку статхаудера ввести в Амстердам войска городские власти приказали запереть шлюзы и накопить в них воду, грозя в случае атаки затопить окрестности.

После смерти в ноябре 1650 г. Вильгельма II патрицианско-регентская олигархия Голландии, ставшая ведущей силой в стране, добилась решения штатов пяти провинций о запрещении занимать должность статхаудера представителям династии Оранских-Нассау. Были отменены все постановления статхаудеров, упразднены пожалованные им привилегии и восстановлены основные положения Утрехтской унии о главенствующей роли в республике Генеральных штатов. Вся власть в стране перешла к республиканской партии, начался так называемый первый бесстатхаудерный период (1651–1672).

С 1653 г. республикой фактически управлял великий пенсионарий Голландии Йохан де Витт. Он проводил курс на обеспечение гегемонии Голландии в республике и укрепление военно-морского флота, а не сухопутной армии, считавшейся оплотом оранжистов. Должность статхаудера в провинции Голландии была упразднена, а оранжисты повсеместно оттеснены от власти.

Первое бесстатхаудерное правление приходится на период ожесточенной борьбы с Англией за морскую гегемонию. Ранее, пользуясь ослаблением Англии в годы гражданской войны, Соединенные провинции укрепили свои позиции в торговле. Наиболее чувствительные потери торговля Англии понесла на русском и балтийском рынках, где в результате действий нидерландской дипломатии в 1649 г. были отменены привилегии английских купцов. Нидерландцы потеснили англичан в Средиземноморье и в колониях Испании. Поэтому период англо-нидерландского сближения, наступивший после установления в Англии республиканского режима, оказался кратковременным. Английское правительство выступало за самую решительную политику по отношению к Соединенным провинциям — либо крепкий союз двух держав, почти слияние их в единое государство, либо борьба с целью принудить нидерландцев признать английскую гегемонию на море. Важную роль при этом сыграли происки оранжистов, стремившихся вернуть себе власть с помощью англичан. Не пропали даром и усилия французской дипломатии, направленные на разжигание войны между обеими республиками.

Английский парламент выражал недовольство тем, что Соединенные провинции стали прибежищем английских роялистов, а сын казненного короля Карла I Карл Стюарт, приходившийся Вильгельму II шурином, проживал там «на правах родственника». Но Генеральные штаты отказались выдать принца и отвергли предложение Кромвеля заключить тесный союз двух протестантских республик, осознавая, что такой союз положит конец голландскому морскому превосходству. Тогда в 1651 г. английский парламент издал Навигационный акт, согласно которому импортируемые в Англию товары должны были доставляться на английских кораблях. Тем самым Соединенные провинции фактически исключались из торговли с Англией.

Навигационный акт 1651 г. и нападения английских пиратов на нидерландские суда привели к давно назревавшему столкновению между странами, которому Нидерланды всячески сопротивлялись. Оно обернулось в итоге серией войн, получивших в историографии название англо-голландских.

В ходе Первой англо-голландской войны (1652–1654), отличавшейся масштабностью морских сражений, голландскому флоту, сначала под командованием адмирала Мартина Тромпа, затем адмирала Михиеля де Рейтера, фактически не удалось одержать ни одной победы. В то же время война потребовала от Соединенных провинций огромного напряжения. Отсутствие мощного военного флота вынуждало вводить в бой усовершенствованные торговые корабли, принадлежавшие разным владельцам (которые к тому же располагали различными финансовыми возможностями). Дорого обходилась стране и зависимость экономики от внешней торговли: блокада побережья английским флотом в 1653 г. едва не привела к экономической катастрофе.

Стараниями великого пенсионария Голландии Де Витта и вопреки протестам оранжистов и остальных провинций, выступавших за продолжение войны до победного конца (например, Зеландия настаивала на союзе с Францией для успешной борьбы с Англией), в апреле 1654 г. был заключен мир. Соединенные провинции признали Навигационный акт 1651 г. и обязались возместить ущерб, нанесенный английской Ост-Индской компании с 1612 по май 1652 г., а также выслали из страны Стюартов. Со своей стороны, Англия в 1654 г. признала отстранение принца Оранского, близкого родственника Стюартов, ото всех государственных должностей в республике.

Следующие десять лет правления Де Витта стали временем воплощения в жизнь его концепции развития страны, и основными приоритетами для него были «покой, мир и торговля». Именно тогда Соединенные провинции достигли наивысшего могущества и влияния за всю свою историю. Но в 1660 г. в Англии был принят новый Навигационный акт, еще больше ущемлявший интересы Соединенных провинций. Англичане повсюду теснили нидерландцев: задерживали их корабли, заняли их колонии в Северной Америке, на Малых Антильских островах (о. Синт-Эстатиус), на Зеленом Мысе в Африке. Заключение в апреле 1662 г. франко-голландского договора, а в сентябре того же года нового англо-голландского договора о свободе рыболовства в прибрежных водах Англии и Республики не помогло избежать военных конфликтов в Северной Америке и Западной Африке. Формально Вторая англо-голландская война (1665–1667 гг.) была объявлена Англией в начале 1665 г.

В ходе войны в крупных морских сражениях нидерландцы не раз одерживали победу. Флот республики летом 1667 г. несколько раз входил в устье Темзы, но атаковать Лондон нидерландцы так и не решились. 31 июля 1667 г. в Бреде был подписан мирный договор. Стороны сохраняли за собой все захваченные в ходе войны колонии: Англия — Новый Амстердам в Северной Америке, Соединенные провинции — остров Ран (Молуккские острова) и Суринам в Южной Америке. Вторая англо-голландская война явилась поворотным пунктом в отношениях между двумя морскими державами: уход англичан из Юго-Восточной Азии (Индонезии), а нидерландцев из Северной Америки фактически означал раздел сфер влияния между странами.

Третья война Соединенных провинций с Англией (1672–1674) была осложнена тем, что им пришлось бороться с целой коалицией во главе с Францией. Заключив тайный договор с Карлом II, Людовик XIV, разделявший ненависть английского короля к республиканцам, объявил Соединенным провинциям войну (так называемая Голландская война 1672–1678). Общими усилиями они планировали захватить Соединенные провинции с их богатейшими колониями. Франция пообещала в случае победы уступить Англии нидерландский остров Валхерен и города Брилле и Кадзанд. Таким образом, устье реки Шельды оказалось бы открытым для английской торговли.

В ходе наступления в июне 1672 г. французским войскам удалось захватить четыре провинции и десятки крепостей. Генеральные штаты попытались начать мирные переговоры, но выдвигаемые Францией требования территориальных уступок представлялись неприемлемыми. Бедствия войны скомпрометировали политику Де Витта и усилили позиции принца Вильгельма Оранского. В наиболее пострадавших районах Соединенных провинций начались массовые выступления, перешедшие в восстание. В адрес правительства и самого Де Витта звучали резкие обвинения в военных и дипломатических неудачах. 21 июня 1672 г. Де Витт сложил с себя полномочия великого пенсионария, а 4 июля принц Вильгельм Оранский был провозглашен штатами Голландии статхаудером провинции (под именем Вильгельма III). Генеральные штаты назначили его главнокомандующим вооруженными силами республики. Первое бесстатхаудерное правление завершилось.

Чтобы остановить продвижение французской армии на север, в провинцию Голландия, нидерландцы открыли шлюзы и затопили часть страны. Безопасность побережья от нападения английского флота обеспечила эскадра под командованием Де Рейтера. Опасности оккупации удалось избежать.

В феврале 1674 г. Англия заключила сепаратный мир с Соединенными провинциями. Но война с Францией, в основном на территории Южных Нидерландов, продолжалась до 1678 г. и завершилась Нимвегенским (Неймегенским) миром.

В результате войн Соединенных провинций с Англией и Францией произошло ослабление их экономического могущества и снижение роли в мировой политике. Уровень производства в республике упал, увеличились налоги, а французская оккупация 1672 г. и затопление части страны привели к уничтожению многих предприятий. Навигационные акты и французские протекционистские законы причинили большой ущерб нидерландской промышленности и судоходству. Ощутимый удар был нанесен по торговой и колониальной экспансии Соединенных провинций, хотя доходы от торговли оставались значительными. Именно в период войн второй половины XVII в. нидерландский капитал начал стремительно уходить в сферу внешних займов и государственного долга, где находил прибыльное применение.

Войны привели к изменению в стране расклада политических сил. Народные выступления начала 70-х годов XVII в. пошатнули господство «республиканцев», к власти пришли оранжисты, внешнеполитическим партнером которых стала Англия. Власти городов и провинций надолго смирились с почти абсолютной монархической властью статхаудера Вильгельма III.

В 1688 г. в ходе «Славной революции» Вильгельм III Оранский как супруг Марии Стюарт, старшей дочери английского короля Якова II, был призван в Англию и в 1689 г. провозглашен королем. В Соединенных провинциях он оставался статхаудером. В период Англо-голландской унии 1689–1702 гг. республика действовала в фарватере политики Англии: финансировала военные кампании антифранцузской коалиции, участвовала в боевых действиях на территории Южных Нидерландов (Соединенные провинции воевали с Францией в 1688–1697 гг., в так называемой Войне за пфальцское наследство). Торговые споры решались в пользу Англии, а голландское купечество лишилось выгодного посредничества в торговле Англии с другими странами. Все это существенно ослабило экономику и вызвало в стране мощную волну недовольства. После смерти Вильгельма III в 1702 г. Генеральные штаты, не признав права его наследников, вновь ввели бесстатхаудерное правление.

«Золотой век» нидерландской культуры

XVII столетие оказалось временем бурного расцвета нидерландской науки и искусства. Маленькая страна в XVII в. стала родиной многих выдающихся ученых и внесла огромный вклад в развитие науки.

С конца XVI в. в Соединенных провинциях вырос интерес к естественным наукам — географии, астрономии, картографии. В 1631 г. картограф, географ и математик В.Я. Блау (1571–1638) выпустил в Амстердаме, в то время центре европейской картографии, географический атлас, в котором усовершенствовал труды А. Ортелия и Г. Меркатора. В 1650 г. географ и путешественник Бернхардус Варениус (Бернхард Варен) издал «Всеобщую географию», где впервые выделил из системы знаний о Земле географию общую и региональную; эта книга стала теоретическим итогом эпохи Великих географических открытий. Николаас Витсен опубликовал книгу о России, составил и в 1692 г. издал карту этой страны, дав также обстоятельное описание Сибири в книге «Северная и Восточная Тартария».

В 1608 г. Иоганн Липперсгейм изобрел первую зрительную трубу. Значительным вкладом в развитие науки стали открытия Христиана Гюйгенса (1629–1695), выдающегося механика, физика, математика и астронома. Антони ван Левенгук (1632–1723) создал микроскопы, которые давали увеличение в 200–300 раз. Его по праву считают основоположником микробиологии.

В XVII в. особую известность приобрела нидерландская анатомическая школа. Стали создавать анатомические музеи и театры, где проводились публичные вскрытия. Центрами анатомических исследований стали Лейденский и Амстердамский университеты. С ними связаны имена основоположника клинической медицины Николаса Тульпа (Тюльпа, 1593–1674), анатомов и физиологов Ренье де Графа (1641–1673) и Фредерика Рюйша (1638–1731).

Соединенные провинции внесли не менее важный вклад в развитие гуманитарных наук и прежде всего в философию (Барух Спиноза), юриспруденцию (Гуго Гроций), политику и экономику (Питер де ла Курт).

Барух Спиноза (1632–1677) был убежденным приверженцем пантеизма, религиозно-философского учения, отождествлявшего понятия «Бог» и «природа». Цель религии Спиноза видел в наставлении людей в нравственном образе жизни и считал, что церковь и государство не должны посягать на свободу мысли и совести. Спиноза создал цельную систему, во всех своих частях основанную на строго последовательном и логическом построении доказательств («Этика, доказанная в геометрическом порядке»).

Гуго Гроций (Хейг де Грот, 1583–1645) был выдающимся юристом, философом и историком. В труде «Свободное море, или О праве, принадлежащем голландцам в области торговли с Индией» (1609) Гроций отстаивал право свободного плавания в открытом море, доказывая несостоятельность притязаний какой бы то ни было державы на исключительное морское господство. Книга «О праве войны и мира» (1625), изданная в разгар Тридцатилетней войны, стала первым систематическим изложением теории международного права.

Питер де ла Курт (1618–1685), юрист и публицист, выступавший за неограниченную свободу предпринимательства, был автором острых памфлетов и трактатов по экономике, например «Процветание города Лейдена» и «Интерес Голландии, или Основы голландского благосостояния».

В нидерландской живописи, переживавшей в XVII в. небывалый расцвет, сложились несколько соперничавших друг с другом центров. Прежде всего это Харлем, где работали Франс Хальс и его ученики. Затем следовал более консервативный, ориентированный на Италию Утрехт. Амстердам с 30-х годов XVII в. прочно ассоциируется с именем Рембрандта. Делфт подарил миру классический бытовой жанр, представленный Питером де Хохом, Карелом Фабрициусом и, конечно же, Яном Вермеером (Вермером).

Нидерландская живопись носила по преимуществу светский характер, поскольку Католическая церковь здесь не выступала важным заказчиком художественных произведений. Не было ни королевского двора, ни аристократии, запросы и вкусы которых могли бы влиять на художников. Художники писали картины главным образом для продажи на рынке, а их покупателями были бюргеры и крестьяне. Демократизм нидерландского общества ярко проявился в рождении наряду с бюргерским крестьянского бытового жанра (Адриан ван Остаде, Ян Стен, Герард Терборх). Нидерландскую школу в целом называют жанровой. Основными жанрами были портрет, пейзаж и натюрморт.

Ян Вермеер. Улочка Делфта. 1658 г. Рейксмузеум, Амстердам

Важное место в нидерландской живописи XVII в. занимал натюрморт. Свойственная нидерландцам любовь к деталям, интерес к культивированию редких цветов сделали его самым изысканным и утонченным из живописных жанров. Его крупнейшими мастерами были Питер Клас и Виллем Хеда.

Нидерландские пейзажи дают всеобъемлющее изображение природы страны: море и дюны, мельницы по берегам рек и каналов, леса и луга, деревушки и многолюдные города. Среди пейзажистов XVII в. особую славу снискали Якоб ван Рейсдаль, Ян ван Гойен и Филипс Конинк.

Рембрандт Харменс ван Рейн (1606–1669) работал в разных жанрах. Темой его искусства была жизнь человека, его внутренний мир, чувства, будничное и возвышенное. Рембрандт создал множество автопортретов и портретов, среди которых знаменитый «Ночной дозор» (1639–1642) — групповой портрет гильдии стрелков. Следуя своим творческим потребностям, которые часто шли в разрез со вкусами амстердамских бюргеров, художник писал полотна огромной художественной силы.

Скульптура и архитектура не играли большой роли в искусстве Соединенных провинций. Кальвинизм отрицал присутствие в церкви скульптурных и живописных изображений культового характера. Жилые постройки планировались экономно и рационально, в них не находилось места скульптуре. Поэтому скульптура присутствует в Нидерландах главным образом на фронтонах важных общественных сооружений и на надгробиях.

В архитектуре Соединенных провинций отсутствовали монументальные дворцовые постройки и пышные церкви. Облик городов определяли муниципальные учреждения, торговые ряды, рынки, здания торговых компаний, биржи, склады, портовые сооружения. Дома строились из красного кирпича с отделкой из белого камня. Особенностью нидерландской архитектуры XVII в. является ее функциональность и внимание к сооружениям технического характера. Постоянная угроза наводнения требовала создания системы гидротехнических сооружений и определяла планировку всех крупных городов.

К лучшим образцам зодчества первой половины века относятся сооружения Ливена де Кея (Мясные ряды в Харлеме) и Хендрика де Кейсера (Южная и Западная церкви Амстердама). Тогда же в стране появились первые сооружения в стиле классицизма, главным образом ратуши. Амстердамская ратуша (1648–1655) архитектора Якоба ван Кампена была самым крупным зданием городских учреждений в Европе того времени. Показательно, что резиденции статхаудера выглядят гораздо скромнее.

Свой «золотой век» пережила и нидерландская литература. Поэт и драматург Питер Хофт (1581–1647) был главой представительной группы ученых и литераторов, художников и певцов — Мёйденского кружка (1610–1647). Участником Мёйденского кружка был поэт и драматург Йост ван ден Вондел (1587–1679), в творчестве которого сочетались черты классицизма и барокко. Он отражал в своем творчестве злободневные проблемы и являлся глубоко национальным поэтом.

К концу XVII в. ситуация изменилась. Если в области внешней политики, экономики, а также философии страна все больше ориентировалась на Англию, то искусство и литература (особенно драматургия и поэзия) стали следовать французским образцам. Национальная нидерландская традиция уступает место французскому влиянию. Отход от национальных корней подвел черту под «золотым веком» нидерландского искусства и почти на два столетия вывел Нидерланды из числа стран передовой культуры. Это совпало с периодом ослабления экономического могущества республики.

Нантский эдикт и возрождение страны

В 1598 г., заключив Вервенский мир с Испанией и завершив изданием Нантского эдикта эпоху длительных религиозных войн, французская монархия первого короля из династии Бурбонов Генриха IV (1589–1610) вступила в полосу мирного развития и восстановления разрушенной экономики.

Нантский эдикт означал, что во Франции сложилась редкая для тогдашней Европы ситуация легального сосуществования двух религий. Гугеноты получили полную свободу совести и гарантию от религиозных преследований, они могли занимать самые высокие посты в государственном аппарате: сам сюринтендант (суперинтендант) финансов и ближайший советник короля Сюлли был ревностным кальвинистом. Для разбора споров между католиками и гугенотами в ряде парламентов были созданы на смешанной основе специальные «палаты эдикта». Но свобода совести сочеталась с ограничением свободы культа: протестантское богослужение можно было отправлять только там, где оно было разрешено ранее, ни в коем случае не в Париже, в местах пребывания двора, епископальных городах и в армии. Католический же культ должен был быть восстановлен и действовать наравне с протестантским там, где его отправление было запрещено гугенотами. Содержание основной части эдикта под сильным нажимом правительства было зарегистрировано во всех французских парламентах. Дополнительные гарантии гугенотам были даны в не подлежавших регистрации королевских актах: Генрих IV обязался ежегодно выплачивать им определенную сумму и передал в распоряжение гугенотских военачальников все реально занятые ими города, крепости и замки, оплачивая содержание их гарнизонов. Эти негласные уступки делались на срок в восемь лет и впоследствии продлевались. Вожди гугенотской «партии» стремились превратить эти временные уступки в постоянные и еще более расширить сферу своего контроля.

Благодаря политическим и военным гарантиям гугеноты смогли создать как бы свое «государство в государстве» и даже «республику в монархии». Наряду с провинциальными и национальным синодами протестантской церкви созывались имевшие политический характер выборные провинциальные и генеральная ассамблеи; последняя делегировала своих представителей при короле, за которым было, впрочем, признано право давать разрешения на созыв всех синодов и ассамблей (собиравшихся примерно раз в три года). Гугенотская «партия» не отличалась единством — интересы достаточно миролюбивой торгово-промышленной буржуазии могли вступать в противоречие с интересами принявших кальвинизм аристократов и их дворянской клиентелы. В целом ситуация, созданная Нантским эдиктом, не устраивала полностью ни ту, ни другую сторону и мыслилась как временная; в интересах короля было вернуть государство к религиозному единству, но он понимал, что для этого потребуется немало времени.

Другим осложнением, созданным гражданскими войнами, был сильный рост возможностей аристократической оппозиции, что объяснялось перестройкой системы внутридворянских связей. На смену формализованным феодальным связям «сеньор — вассал» приходили связи нового типа, «патрон — клиент», требовавшие от клиента безоговорочной личной преданности. Наибольшие возможности обзавестись многочисленной дворянской клиентелой имели губернаторы провинций, чей авторитет объяснялся их статусом личных представителей монарха. В обычных условиях они, как правило, оставались верными слугами трона — но при ослаблении центральной власти, если их не устраивал состав правительства, они могли предъявить свои требования, опираясь на собственную вооруженную силу. Разумеется, не интересы провинции, а борьба за власть и влияние в центре составляла тогда главный предмет их интересов, и их оппозицию нельзя считать проявлением феодального сепаратизма. Губернаторы были сменяемыми королевскими «комиссарами», но им хотелось, чтобы пост главы «своей» провинции стал если не юридически, то фактически наследственным.

Первое десятилетие XVII в. для Франции было временем восстановления разрушенной войнами экономики. Сюринтендант Сюлли уделял главное внимание сельскому хозяйству, возрождению земледелия и скотоводства — «двух грудей, питающих Францию». Были прощены недоимки по талье, и Государственный совет благожелательно рассматривал просьбы крестьянских общин о снижении этого налога. Крестьянские восстания прекратились. При Генрихе IV были сделаны первые шаги перехода к промышленной меркантилистской политике. Государство начало систематически поощрять создание привилегированных мануфактур для освоения новых видов производства, дабы сократить вывоз монеты за границу. Основное внимание уделялось производству предметов роскоши, особенно шелковых тканей — следовало покончить с гегемонией в этой сфере законодательницы мод Италии. Делались первые, робкие попытки создания компаний для ведения заокеанской торговли. Правда, еще не было понимания важности выхода на океанские просторы — но все же именно тогда, в 1608 г. был основан Квебек и возобновилась вялотекущая колонизация Канады.

В 1604 г. произошло важнейшее событие в административной истории Франции — Генрих IV счел выгодным для казны отменить так называемое «правило 40 дней». Согласно этому правилу, владелец должности мог передать ее наследнику не позже чем за 40 дней до своей смерти, в противном случае должность объявлялась вакантной и король продавал ее в свою пользу. Отныне должность оставалась в обладании семьи покойного независимо от времени его смерти, если он каждый год платил специально введенный сбор, который по имени взявшегося собирать его откупщика Поле называли «полеттой». Полетта дала гарантию наследственности должностей и закрепила права собственности на них. Правда, введена она была не навечно, а на срок в пять лет и потом регулярно продлевалась.

Ответом рынка на введение полетты стал крутой рост цен на должности, продолжавшийся в течение первой трети XVII в. Должность советника Парижского парламента, стоившая в 1597 г. всего 11 тысяч ливров, в 1606 г. продавалась за 36 тысяч, а в 1635 г. рыночная цена ее достигла своего максимума — 120 тысяч ливров. Все оффисье, парижские и провинциальные, судебного и финансового ведомств, ощутили скачкообразный рост своего достояния. Но это сразу же вызвало протест всех, для кого рост цен на должности и закрепление их наследственности резко сузили возможности приобщиться к исполнению престижных функций. Особенно негодовало родовитое провинциальное дворянство. Политики, заинтересованные в развитии национальной промышленности и торговли, понимали, что отлив капиталов в покупку должностей мешает этому развитию.

Другой причиной отлива капиталов в непроизводительную сферу было то предпочтение, которое их обладатели оказывали кредитованию государства перед другими видами инвестиций. На рубеже XVI и XVII вв. возникли большие компании откупщиков, занимавшиеся сборами основных косвенных налогов во всем государстве: компания «Пяти больших откупов» (главные таможенные сборы, 1598 г.), Большой габели (1548 г.), Эда (акцизные сборы, 1604 г.). Большие компании объединяли по нескольку субкомпаний и имели разветвленный штат служащих, налоговых сборщиков; капитал составлялся не только из личных средств компаньонов, но и из ссужаемых им денег частных лиц. В XVII в. главными кредиторами короля стали французские подданные.

Политическое развитие Франции в первой половине XVII века

14 мая 1610 г. Генрих IV был убит религиозным фанатиком Ф. Равальяком. Это произошло за несколько дней до того, как король должен был выехать к армии, чтобы начать большую войну против австрийских и испанских Габсбургов. После его гибели опасность внешней войны на время отпала, зато появилась угроза войны внутренней. Регентшей при девятилетием Людовике XIII стала его мать, королева Мария Медичи, при которой на первых порах главную роль играли старые министры Генриха IV Они и превратились в основную мишень для аристократической оппозиции во главе с первым принцем крови Анри де Конде. В 1614–1620 гг. Франция стала ареной новой серии гражданских войн. Локальные военные действия перемежались с мирными соглашениями. Социальная опора аристократической оппозиции была ограничена — и крестьяне, и города оставались спокойными, больше всего желая сохранения мира. Обладая поддержкой многочисленной дворянской клиентелы, особенно из управляемых ими провинций, принцы вступили в союз с радикальным (в основном дворянским) крылом гугенотской «партии», обеспокоенной курсом правительства на сближение с Испанией и стремившейся расширить и закрепить свои привилегии.

Главным требованием недовольных принцев стала смена правительства и реорганизация Узкого (малого королевского) совета, в котором ведущая роль должна была перейти к представителям высшей аристократии. По настоянию оппозиционеров в 1614–1615 гг. собрались Генеральные Штаты — последние перед Великой французской революцией. Политические притязания принцев там не встретили поддержки; центральным вопросом стала судьба полетты, отмена которой была главным требованием дворянской палаты собрания: провинциальные дворяне жаловались, что из-за роста цен они не в состоянии покупать судейские должности. Правительство удовлетворило это требование, но на защиту полетты встал Парижский парламент, и министры, обеспокоенные перспективой союза парламента и Конде, воздержались от ее отмены; победив в главном для себя вопросе, парламентарии вернулись на позиции политической лояльности.

Военное превосходство оппозиционеров привело к их временной победе — в 1616 г. в Узкий совет фактически на правах первого министра был введен Конде, но через несколько месяцев он подвергся аресту, а война вспыхнула с новой силой. Вся власть в столице перешла к фавориту Марии Медичи заносчивому авантюристу итальянцу Кончино Кончини. Требование отставки безродного проходимца стало популярным лозунгом оппозиции, и когда 24 апреля 1617 г. Кончини был убит по личному приказу юного короля, война сразу прекратилась. Но политические цели высшей аристократии не были достигнуты, первым советником Людовика XIII стал его фаворит, организатор переворота Шарль де Люин (Люинь). Обиженные аристократы начали сплачиваться вокруг высланной из столицы королевы-матери, война возобновилась и продолжалась до августа 1620 г., когда Людовик XIII, сумевший привлечь на свою сторону симпатии горожан и рядового дворянства, разгромил армию мятежников. Король примирился с матерью, вернувшейся ко двору. Немалую роль в этом сыграл советник Марии Медичи, епископ Люсонский Арман-Жан де Ришелье (1585–1642), вознагражденный за эту услугу саном кардинала.

После победы над аристократической оппозицией основной задачей правительства стала борьба с ее союзниками гугенотами, уничтожение кальвинистского «государства в государстве». Для этого потребовались три войны, занявшие все 20-е годы. В 1621–1622 гг. королевские войска заняли большинство гугенотских крепостей на Юге и Юго-Западе Франции, главным центром сопротивления протестантов оставалась Ла-Рошель. Окончательно это сопротивление было сломлено уже при министерстве Ришелье, который в 1624 г. был введен в Узкий совет и сумел стать ближайшим советником короля (Люин умер в 1621 г.). 28 октября 1628 г. после годичной осады Ла-Рошель капитулировала. В 1629 г. королевская армия перешла в Лангедок, громя последние гугенотские крепости. 28 июня 1629 г. в только что взятом лангедокском городе Алэ был подписан мир между королем и его протестантскими подданными. Нантский эдикт был подтвержден в своей основной, верифицированной парламентами части, но были взяты назад все уступки, имевшие временный характер: гугеноты лишились крепостей и права созывать генеральные ассамблеи политического характера (национальные синоды протестантской церкви продолжали собираться до 1659 г.). С политической и военной организацией гугенотов было покончено.

Вдохновленный этим успехом, Ришелье попытался сделать новый важный шаг к унификации управления страной. Было решено, что в целом ряде привилегированных «земель Штатов» — в Лангедоке, Провансе, Дофине, Бургундии — взимание налогов будет изъято из ведения местной сословной администрации и передано в руки королевских оффисье финансового ведомства (элю). Эта попытка оказалась успешной только в Дофине, где упразднили и сами провинциальные Штаты. Но в Лангедоке, Провансе и Бургундии она столкнулась с ожесточенным сопротивлением, доходившим до восстаний, и в начале 30-х годов правительство отказалось от своей инициативы, заменив введение системы элю выплатой провинциями выкупных денег, и больше до самой революции подобных опытов не производилось.

План Парижа в XVII в. Гравюра

Особенностью экономической политики Ришелье являлось понимание важности торгового и военного мореходства. Кардинал лично занялся этим делом, приняв в 1626 г. специально для него созданную должность сюринтенданта навигации и торговли. Интенсивное строительство флота помогло покорению Ла-Рошели, а после начала войны с Испанией в 30-х годах французам удалось захватить несколько Антильских островов: Гваделупу, Мартинику и другие, ставших самыми ценными колониальными владениями Франции. Правда, своих сил для того, чтобы наладить колониальное хозяйство, еще не хватало, и обслуживание потребностей колонистов приняли на себя союзники Франции голландцы.

После решения гугенотского вопроса Ришелье взял курс на активизацию антигабсбургской внешней политики; противодействие Габсбургам было тем более важным, что именно тогда их успехи в Тридцатилетней войне достигли кульминации. Для проведения этой политики ему потребовалось преодолеть сопротивление враждебной придворной «партии» во главе с королевой-матерью Марией Медичи. В ноябре 1630 г. кардиналу удалось сокрушить своих противников; следующие 12 лет стали временем его диктатуры. 1631 г. ознаменовался обострением внутриполитической борьбы: за границу бежали Мария Медичи и наследник престола, младший брат короля Гастон Орлеанский; в 1632 г. набранная им армия вторглась во Францию, на сторону мятежа открыто встал губернатор Лангедока маршал Монморанси. После того как правительственные войска разгромили армию Гастона и Монморанси, взятый в плен маршал был публично обезглавлен. Гастон покаялся, потом снова бежал за границу, через два года вернулся, но продолжал организовывать заговоры против Ришелье, отрекаясь от своих сообщников, когда из-за его нерешительности эти заговоры проваливались. Только в 1638 г., когда у короля родился сын, будущий Людовик XIV, ситуация разрядилась: Гастон перестал быть наследником трона. Но еще в 1641 г. во Францию вторглась армия принца крови графа Суассона, она разбила королевские войска, однако ее предводитель стал жертвой несчастного случая или покушения, и мятежники рассеялись. Последний заговор против Ришелье был организован любимцем короля, его главным шталмейстером Сен-Маром в 1642 г.; заговорщики были уличены в сговоре с Испанией и казнены.

В сентябре 1631 г. в Париже начала работать печально известная Палата Арсенала — чрезвычайный политический трибунал из специально назначенных судей, выносивший смертные приговоры без права приговоренных апеллировать в парламент; протест последнего перед королем был резко отклонен монархом.

В 1635 г. Франция вступила в Тридцатилетнюю войну. Сразу же обозначился беспрецедентный рост военных расходов. Если в год начала войны поступления от тальи в королевскую казну составляли 7,3 млн ливров, то через восемь лет — 49,8 млн (стремительный рост за восемь лет почти в семь раз!) Поднялась волна антиналоговых народных восстаний. В 1635–1637 гг. ряд провинций Юго-Западной Франции (Ангумуа, Сентонж, Перигор, Керси) был, как и в 90-е годы XVI в., охвачен новым крестьянским восстанием «кроканов» («грызунов»). Оно началось с массовых вооруженных сходок и подачи петиций, затем приняло форму локальной сельской войны с созданием крестьянской армии на базе объединения отрядов из соседних приходов. «Кроканы» стремились занимать города, чтобы захватить вооружение; расправлялись с агентами фиска. Для подавления восстания пришлось использовать регулярные воинские части, разбившие крестьянскую армию в ожесточенном сражении при Да Совта-д’Эме (1 июня 1637 г.).

В 1639 г. всю Нормандию охватило так называемое «восстание Босоногих». Оно началось как движение солеваров и крестьян в приморской зоне свободного солеварения в связи со слухами о введении там соляного побора габели. Восставшие создали «армию страдания» под вымышленным руководством «капитана Жана Босоногого». В широком смысле слова «восстанием Босоногих» принято называть весь комплекс городских и крестьянских выступлений против сборщиков налогов в важнейших городах Нормандии: Байе, Кане, Руане (август 1639 г.). Восстание было подавлено к концу года войсками, вернувшимися с фронта, массовыми репрессиями руководил лично канцлер Франции Сегье.

Фронда

В обстановке большой войны окончательно определилось преобладание административных методов управления над судебными, и судейский аппарат, возглавляемый Парижским парламентом, перешел в постоянную оппозицию к политике административного нажима и чрезвычайных финансовых сборов. Судейскую элиту не устраивало хозяйничанье появившихся почти во всех провинциях королевских интендантов, подчинивших себе местных финансовых оффисье и безжалостно выжимавших налоги из населения. Она враждебно относилась к финансистам, с помощью которых корона могла собирать поборы, не утвержденные судебными палатами. Судейский аппарат стоял за исторически выверенный, постепенный путь централизации в рамках традиционной законности, но в военных условиях именно чрезвычайные методы управления оказывались наиболее надежными. Судейские и финансовые оффисье защищали и свои корыстные, кастовые интересы: правительство взимало с них принудительные сборы, продавало новые должности, девальвируя ценность старых.

Антиналоговая и антифинансистская программа обеспечила Парижскому парламенту возможность стать лидером широкого антиправительственного движения, каким была Фронда на ее первом этапе («Парламентская Фронда» 1648–1649 гг.). Политическая ситуация, способствовавшая началу Фронды, сложилась после того как почти одновременно ушли из жизни Ришелье (4 декабря 1642 г.), а затем Людовик XIII (14 мая 1643 г.), королем стал пятилетний Людовик XIV (1643–1715) и началось регентство его матери Анны Австрийской. Хотя в это время уже обозначились решающие успехи французских армий на фронтах Тридцатилетней войны, до мира было еще далеко. Но возможности платившего талью крестьянства были на пределе, требовалось перенести центр тяжести в налогообложении на привилегированное население городов, прежде всего Парижа. Но этого можно было добиться только с помощью новых фискальных эдиктов, подлежащих верификации в верховных судах — а суды враждебно относились к такой политике, считая, что все финансовые проблемы будут решены, если как следует ограбить финансистов.

Особенностью ситуации нового королевского малолетства по сравнению с годами малолетства Людовика XIII было то, что застрельщицей нового оппозиционного движения стала уже не недовольная аристократия, чьи возможности были основательно подорваны при Ришелье, а судейская элита. Наиболее влиятельные принцы долго проявляли лояльность к правительству нового первого министра, натурализованного итальянца кардинала Джулио Мазарини (1602–1661). Волна народных волнений 1643–1645 гг., связанных с ожиданиями облегчения от нового царствования, с течением времени улеглась сама собою. Перед началом Фронды в провинциях наступило затишье: народ терпел, надеясь на близкое заключение мира. И все же она началась — как неожиданный повсеместный взрыв страстей «забастовавших» налогоплательщиков по сигналу из центра, поданному Парижским парламентом.

Фронды могло бы не быть, если бы в январе 1648 г. правительство не упустило возможность заключить выгодный мир с Испанией (см. гл. «Международные отношения»). «Критическая масса» для взрыва была накоплена в последних числах апреля 1648 г., когда регентша демонстративно отвергла все ремонстрации парламента по группе новых финансовых эдиктов, показав полное нежелание двора считаться с мнением верховных судей — а через несколько дней после этого было получено известие о важной победе испанцев, падении Неаполитанской республики (см. гл. «Италия в XVII в.»), что означало крах всех надежд на близкое окончание войны. После этого стало достаточно одного неосторожного движения правительства (попытка провести продление права на должности для младших верховных палат в необычной, а потому уже подозрительной форме), чтобы началась катастрофическая реакция. Задетые этим решением палаты обратились за помощью в парламент, признав его лидерство, — и раздраженный пренебрежением двора парламент решил (13 мая 1648 г.) вступить в союз с обиженными коллегами, создав совместно с ними совещательную Палату Св. Людовика. Пока еще речь шла о защите частных, корпоративных интересов судейской элиты — но общество ожидало от новой авторитетной палаты предложений о решительных реформах. Столкнувшись с запретами и репрессиями правительства, парламентарии почувствовали потребность в народной поддержке; от защиты собственных интересов они перешли к разговорам о необходимости облегчить тяготы разоренного войной народа. Как только в провинции прошли слухи о том, что парижские судьи хотят облегчить налоговое бремя, сразу же начался массовый и повсеместный отказ от уплаты податей, сопровождаемый народными волнениями. Аппарат власти на местах оказался парализован: парламент поддержал выдвинутое 30 июня предложение Палаты Св. Людовика об отзыве всех провинциальных интендантов. Так началась Фронда.

Две попытки правительства перейти в контрнаступление окончились провалом. Арест популярного лидера оппозиции парламентского советника П. Брусселя обернулся Днями Баррикад 26–28 августа: покрыв всю столицу баррикадами и окружив королевский дворец, парижане добились освобождения арестованного. 22 октября 1648 г. двору пришлось даровать декларацию, весь текст которой был составлен самим парламентом. Эта декларация утвердила принцип контроля парламента над государственными финансами, снижение ряда косвенных налогов и тальи, освятила государственное банкротство с изъятием у финансистов части незаконно полученной ими прибыли. Уничтоженная в подавляющем большинстве провинций власть интендантов переходила к регулярным судебно-финансовым трибуналам; все судейские оффисье получили гарантии практически полной личной неприкосновенности; право на существование чрезвычайной юстиции решительно отвергалось.

Правительству оставалось прибегнуть к прямой военной операции с установлением продовольственной блокады Парижа. В ночь на 6 января 1649 г. двор тайно бежал из столицы. Началась Парижская война (январь — март 1649 г.), ставшая кульминацией Парламентской Фронды. Парламент потребовал отставки и изгнания первого министра Мазарини, объявив его возмутителем общего спокойствия. Выдвижение этого требования, ставшего главным лозунгом оппозиции, позволило привлечь на защиту парламента многих недовольных министром аристократов. Зона конфликта охватила почти всю Северную Францию, на сторону Фронды перешла Нормандия, но военное превосходство было у правительственных войск во главе с принцем Луи де Конде («Великий Конде») и прорвать блокаду парижане оказались не в состоянии. Аристократы-фрондеры не имели никакой программы, выходящей за рамки удовлетворения своего честолюбия или корыстного интереса; формально они признавали руководство парламента, но вскоре стали пытаться навязать ему свою волю, втянуть Париж в союз с внешним врагом, призвав на помощь испанскую армию.

Положивший конец Парижской войне Сен-Жерменский мир (1 апреля 1649 г.) был заключен на условиях компромиссного выхода из тупиковой ситуации. Но от него пошла «нисходящая линия» Парламентской Фронды. Программа парламента была исчерпана, больше дать он не мог — народ отказывался платить даже «законные» налоги, и не в силах судей было защитить его от насилий и грабежей солдат, переставших получать жалованье. Политическая инициатива перешла к правительству, начавшему усмирять неплательщиков и постепенно восстанавливать в провинциях интендантский режим управления.

На следующем этапе Фронды («Фронда Принцев», 1650–1653 гг.) развернулась борьба за власть между Мазарини и аристократической группировкой во главе с Конде. Сила фрондерской знати состояла как в опоре на собственную разветвленную клиентелу, так и в том, что ей подчас удавалось использовать энергию плебейских движений для подчинения себе парламентов и городского патрициата. Правительство нанесло первый удар, неожиданно арестовав в январе 1650 г. Конде. Приверженцы Конде закрепились в Бордо, и королевской армии пришлось долго осаждать столицу Гиени. В феврале 1651 г. враги Мазарини — и аристократы, и парламент — неожиданно для него объединились, Конде был освобожден, а кардиналу пришлось отправиться в заграничное изгнание. Осенью возобновилась гражданская война между правительством и Конде, двор выехал из столицы, а затем Мазарини по приглашению королевы вернулся во Францию с набранным им войском. Парижский парламент пытался занять особую позицию, осуждая и Конде, и Мазарини, но 4 июля 1652 г. вошедшим в Париж солдатам армии Конде удалось с помощью части плебса устроить погром ратуши и свергнуть старый муниципалитет, а новый заключил союз с мятежными принцами. Только в октябре 1652 г. королевское правительство смогло при поддержке напуганных погромом зажиточных парижан вернуть себе власть над столицей. Декларацию 22 октября 1648 г. не отменили, но фактически предали забвению, и парламенту было запрещено заниматься большой политикой. Датой окончания Фронды считается 3 августа 1653 г., когда пал ее последний оплот Бордо, где в течение целого года власть принадлежала плебейской организации «Ормэ» («поляна под вязами», по названию места проведения собраний).

Век Людовика XIV

Преодолев испытания Фронды, а затем доведя в 1659 г. до победоносного конца войну с Испанией, французская абсолютная монархия вступила в самую блестящую фазу своего существования, связанную с именем «Короля-Солнца» Людовика XIV, который после смерти Мазарини в 1661 г. стал править самостоятельно, не назначая первого министра. Король учел уроки Фронды, ограничив возможности потенциальной оппозиции. Он не допускал в свой Узкий совет ни принцев крови, ни духовных лиц, выбирая министров из круга профессионалов-администраторов, принадлежавших к недавнему дворянству. Вакантные посты губернаторов провинций принцам также не предоставлялись. Были снесены старые городские стены Парижа, поддержание порядка в столице было возложено на новосозданный корпус королевской полиции. Политическое подчинение верховных судебных палат было закреплено введением новых регламентов, ограничивших их права на представление ремонстраций. Хозяевами в провинциях стали интенданты, чьи полномочия необычайно расширились (см. гл. «Тенденции развития государственности. Абсолютизм»). Стиль поведения Людовика очень удачно сочетал выполнение функций представительства и реального управления. Роскошные увеселения привлекали и приручали знать, тогда как неизменная пунктуальность и работоспособность монарха позволяли ему успешно играть роль правящего главы государства.

Первым советником короля в вопросах экономики и финансов стал Жан-Батист Кольбер (1619–1683). Выходец из богатой купеческой семьи города Реймса, начавший службу в госсекретариате военных дел, он затем управлял личным хозяйством Мазарини и был рекомендован королю умирающим кардиналом. С 1661 г. Кольбер стал одним из трех государственных министров и фактическим главой администрации провинциальных интендантов, с 1665 г. — генеральным контролером (министром) финансов, с 1669 г. — государственным секретарем по делам флота, колоний, двора и сношениям с Церковью. Он был также (с 1664 г.) сюринтендантом королевских строений, ведавшим строительством Версаля и других королевских резиденций. Кольбер выдвигал задачу корректировки структуры французского общества в интересах абсолютизма, которая должна была повысить численность и престиж «полезных» групп (земледельцы, ремесленники, торговцы, военные) за счет профессий, отвлекающих от этих занятий (финансисты, судейские, монахи). Этим целям должны были служить: созданная в 1661 г. и действовавшая с небывалым размахом Палата правосудия, судившая виновных в злоупотреблениях финансистов; падение политического престижа судейских и снижение цен на их должности с перспективой отмены полетты (на что так и не решились, хотя цены на должности действительно начали необратимо снижаться); проект монастырской реформы (отвергнутый в последний момент из-за противодействия духовенства).

Собственно экономическая политика Кольбера («кольбертизм») представляла крайний вариант меркантилизма, соединивший устремления к активной роли в мировой торговле и к интенсивному промышленному строительству. Целью было добиться для Франции экономической гегемонии в Европе: перетянуть к себе благодаря активному торговому балансу запасы звонкой монеты из других стран и прийти к хозяйственной независимости, развив все еще отсутствовавшие в стране виды производства. Отсюда особое внимание к созданию мануфактур, внедрявших производство новых изделий и новые технические приемы; оно сочеталось с регламентацией цехового производства для улучшения качества массовой ремесленной продукции. Протекционистский таможенный тариф 1667 г. стал первым общефранцузским тарифом, приспособленным к защите национальной промышленности. К достижениям политики Кольбера относились налаживание французского колониального хозяйства на Антильских островах и создание сети первых торговых баз в Индии, для чего были организованы в 1664 г. монопольные Вест-Индская и Ост-Индская компании (на смену первой из них быстро пришла торговля купцов-частников). Успехи в строительстве флота позволили Франции стать одной из ведущих военно-морских держав.

Кольбер подготовил серию ордонансов, частично унифицировавших королевское законодательство. Он выступил инициатором создания Академии наук Франции (1666 г.) и Парижской обсерватории (1667 г.), курировал государственное меценатство в области литературы и искусства.

Влияние Кольбера упало после вступления Франции в 1672 г. в серию затяжных войн, приведших к осуждавшемуся им чрезмерному росту государственных расходов. Вновь начались займы у финансистов, учреждение рент, продажа должностей. Введение новых налогов вызвало в 1675 г. волну народных восстаний, прокатившуюся по всей Западной Франции, от Сен-Мало до Бордо. Война подвергла тяжелым испытаниям новосозданные торговые компании и мануфактуры, оставляя лишь жизнеспособные. Планы преобразований социальной структуры пришлось отложить в сторону; из наставника своего государя Кольбер превратился в министра, достающего деньги на военные расходы.

Важнейшим событием в истории Франции, имевшим несомненные отрицательные последствия, была отмена в 1685 г. Нантского эдикта. Ей предшествовала шестилетняя кампания правительственных предписаний, планомерно вытеснявших гугенотов из многих сфер общественной деятельности, от придворных должностей до профессии акушерки. Ущемления в правах протестантов постоянно требовало духовенство, да и масса католического населения рукоплескала мерам, направленным против еретиков, особенно те, кто вследствие вводимых запретов на профессии избавлялся от сильных конкурентов. В 1685 г. дело дошло до массовых обращений в католичество посредством печально известных «драгонад»; у гугенотов размещали на постой драгун, те вели себя с солдатской бесцеремонностью, и хозяева, чтобы избавиться от постояльцев, становились католиками. Один за другим переходили в королевскую веру старые протестантские города, ко двору шли торжествующие реляции, и Людовик поверил, что основную массу протестантов действительно озарил свет истины, а значит, Нантский эдикт утратил смысл и подлежит отмене, что и было объявлено эдиктом, подписанным в Фонтенбло 18 октября 1685 г. Отправление протестантского культа подвергалось запрету по всей стране (кроме недавно присоединенного Эльзаса), пасторам надлежало немедленно уехать из Франции. Рядовым же протестантам эмиграция была запрещена под страхом отправки на галеры. Они были вправе оставаться при своей религии, не подвергаясь за это гонениям, но, лишенные храмов и пастырей, могли отправлять ее обряды только келейно или на сходках в потаенных местах (как стали говорить, «в пустыне»), а дети их должны были уже получить католическое воспитание. Но помешать гугенотской эмиграции оказалось невозможно, многие уехали еще до эдикта. Общее число эмигрировавших оценивается приблизительно в 200 тысяч человек, среди них находились богатые купцы и умелые ремесленники, и их отъезд принес вред французской экономике. Не оправдался и расчет на постепенное отмирание протестантизма: гугенотское меньшинство сохранялось во Франции до самой революции.

Затяжные войны конца XVII — начала XVIII в. стимулировали принципиальные нововведения во французской налоговой системе: именно тогда появились в виде дополнения к старым налогам прямые подоходные налоги, взимавшиеся и с привилегированных слоев. В 1695 г. была введена капитация, которая раскладывалась в соответствии с делением налогоплательщиков на 22 класса, по теоретической оценке доходов разных профессий и состояний (за исключением освобожденного от нее духовенства). С 1710 до 1717 г. в качестве временной меры взималась уже с реальных доходов, определяемых по автодекларациям, королевская десятина; духовенству и от нее удалось откупиться. Поскольку подоходные налоги не отменяли традиционных поборов, неравномерность обложения была смягчена, но не устранена.

Численность армии уже к 1678 г. выросла вчетверо по сравнению с 1667 г., составив примерно 300 тысяч солдат; это была самая многочисленная армия Европы. В своей основе она оставалась наемной, профессиональной. Благодаря энергии военного министра Ф.-М. Лувуа в армии была укреплена дисциплина, упорядочена выплата жалованья. Но солдат не хватало, и в 1688 г. была организована королевская милиция, строившаяся на принципе воинской повинности. Каждая деревня обязывалась выставлять солдата, избираемого, если не находилось добровольцев, по жребию. Вначале созыв милиции рассматривался как временная мера, затем она стала постоянным учреждением, ее командирами становились провинциальные дворяне. В принципе милиция предназначалась для несения гарнизонной и караульной службы, но в военные годы она превращалась в важный источник пополнения регулярной армии. Общая организация сбора милиции и командование ею в рамках округов были возложены на интендантов. Флот обогнал сухопутную армию в деле организации принудительного набора: в 1669–1673 гг. все жившее морем мужское население побережья было разделено на три класса, каждый из них должен был служить в военном флоте по очереди в течение года.

«Католическое возрождение»

Укрепление абсолютизма в политической и идеологической сферах шло параллельно с движением «Католического возрождения». После провозглашения Нантского эдикта контрреформация во Франции проходила в обстановке легального сосуществования двух религий. Потеря монополии на истину пошла на пользу католичеству, сумевшему найти в себе силы, чтобы развернуть интенсивную борьбу за умы и души верующих. Одобрив в 1615 г. решения Тридентского собора (хотя они не были официально приняты светской властью), церковь Франции продемонстрировала солидарность с идейной стороной движения католической Реформы.

Усиливается влияние и престиж монашества, постепенно становится более строгой внутренняя дисциплина монастырской жизни, как по почину отдельных аббатов и аббатис, так и во исполнение указаний Ватикана. Монашество увеличивается количественно, несколько меняется качественно (женское монашество начинает численно преобладать над мужским), появляются новые активные ордена. Монахи налаживают работу госпиталей, приютов, раздачу милостыни, к ним тянутся охваченные религиозным рвением миряне.

Самым влиятельным монашеским орденом стали иезуиты. Рьяные поборники Католической лиги, после покушения Шателя на Генриха IV в 1594 г. они были изгнаны из округов Парижского, Руанского и Дижонского парламентов, но в 1603 г. по настоянию папы вернулись и даже приобрели особое политическое влияние — именно с этого года сложилась традиция назначения королевским исповедником непременно члена иезуитского ордена. Важнейшей заслугой иезуитов стала перестройка школьного образования с учетом требований гуманистической культуры: они уделяли особое внимание углубленной гуманитарной подготовке, знанию классических языков. Поэтому иезуитские коллежи были весьма популярны среди всех, кто мечтал о службе своих сыновей в судейском аппарате. В иезуитских коллежах провели свои школьные годы Декарт, Корнель, Мольер. Положение монашества во Франции было все же деликатным, и особенно это относилось к иезуитам, принимавшим обет безоговорочного подчинения папе. Утверждение идеологии национальной монархии означало и рост галликанских настроений, стимулировавших неприязнь к управлявшемуся из-за границы монашеству. Поэтому для успеха «Католического возрождения» было важно, что в движении активную роль стало играть белое духовенство.

В 1611 г. под руководством П. де Берюлля, в будущем кардинала (1575–1629), по итальянскому образцу была организована французская Ораторианская конгрегация, — общежитийное содружество священников, подчинявшихся своим епископам. Главной задачей Оратории было обучение клириков, подготовка квалифицированных священников в заведениях типа семинарий. Но очень скоро епископы стали поручать именно ораторианцам организацию в их епархиях коллежей, конкурировавших с иезуитскими. Повсеместное создание семинарий во всех епархиях относится ко второй половине XVII в., но уже в 1642 г. трудами ораторианца Ж.-Ж. Олье в парижском предместье Сен-Жермен-де Пре, при его приходской церкви, была создана главная французская семинария Сен-Сюльпис, самый авторитетный центр подготовки приходского духовенства.

С самого начала деятели «Католического возрождения» стремились стимулировать религиозную активность мирян. Знаменитая книга св. Франциска Сальского (1567–1622) «Введение в набожную жизнь» доказывала, что для достижения совершенного благочестия не нужно отказываться от светского и даже придворного образа жизни. Именно по инициативе мирян во главе с генеральным наместником в Лангедоке герцогом Вантадуром в 1627 г. было создано известное Общество Святых Даров, в которое входили на равных правах светские лица и священники (но не допускались монахи). Общество преследовало цель как оказания гуманитарной помощи (беднякам, больным, заключенным, пострадавшим от неурожая или военного разорения крестьянам), так и надзора за нравственностью, выявления нарушителей религиозных норм. При этом его заседания и членство в нем были строго засекречены, что объяснялось благочестивыми соображениями: благотворителям подобало оставаться неизвестными. (О самом существовании общества знали как церковные власти, так и правительство.)

Во Франции не существовало инквизиции. Протестантов даже после отмены Нантского эдикта нельзя было привлечь к ответственности просто как еретиков. Но принцип свободы совести не распространялся на вольнодумцев и радикальных сектантов, задачу их искоренения выполняли светские судебные трибуналы. В 1619 г. в Тулузе по приговору местного парламента был сожжен на костре по обвинению в атеизме итальянский философ Джулио Ванини. В 1663 г. на Гревской площади в Париже взошел на костер Симон Морен, объявлявший себя новым Христом («Сыном Человеческим»); он был выдан светским властям активистами Общества Святых Даров. Постоянным явлением, прежде всего в деревне, были ведовские процессы, особенно частые в начале века.

В 30-е годы XVII в. обозначился идейный раскол ранее единого «Католического возрождения» оформилось течение янсенизма (т. е. сторонников доктрины фламандского теолога Янсения, 1585–1638); центром новой секты стал расположенный под Парижем женский монастырь Пор-Рояль, рядом с которым селились «отшельники»-янсенисты. Главным пунктом спора стал рационально неразрешимый вопрос о соотношении свободы воли и предопределения. Янсенисты делали акцент на необходимости Божественной благодати для спасения души. Эта позиция была близка к кальвинистской, хотя во всем остальном янсенисты оставались католиками и участвовали в антипротестантской полемике. Как и у кальвинистов, вера в предопределение вела к углубленной духовной работе верующего, к стремлению постоянно убеждаться в своей избранности. Вместе с тем ставилось под сомнение принятое массой католиков убеждение в спасении через добрые дела, столь важное для успеха «Католического возрождения». Янсенисты вели полемику с иезуитами, известным эпизодом которой стала публикация «Писем к провинциалу» Блеза Паскаля.

И папа, и Ассамблея французской церкви осудили янсенизм; король потребовал, чтобы все духовные лица подписали «формуляр» о своем осуждении заблуждений Янсения, но янсенисты сопротивлялись. Продолжение спора порождало конфликты между ультрамонтанством (радикальным папизмом), церковным и политическим галликанством, поскольку не было согласия, кому должен принадлежать непререкаемый авторитет в вопросах догматики — и в 1669 г. по инициативе папы был заключен так называемый «Церковный мир». Он сохранялся более тридцати лет, когда спор вновь обострился: янсенистские идеологи нового поколения активизировали свою пропаганду, и Людовик XIV, стремившийся во что бы то ни стало сохранить единство Католической церкви, в согласии с папой распорядился в 1709 г. уничтожить монастырь Пор-Рояль; монахини были принудительно выселены, все строения срыты.

С 60-х годов XVII в. наметился спад питавшего «Католическое возрождение» спонтанного религиозного энтузиазма, бесконтрольность которого настораживала королевские власти. Для таких политиков, как Мазарини и Кольбер, чрезмерная набожность служила симптомом потенциальной политической неблагонадежности. Знаковым явлением стала ликвидация Общества Святых Даров. Правительство не могло примириться с существованием секретной организации, полсотни филиалов которой охватывали всю Францию и которая своим надзором за нравственностью вторгалась в его компетенцию (дело доходило до содержания частных тюрем). Именно Общество Святых Даров развязало в 1664 г. кампанию против комедии Мольера «Тартюф» как наносящей ущерб религии. Но «гонители» сами находились в положении гонимых, и уже в 1665 г., не выдержав усиленной полицейской слежки, руководство общества приняло решение о его самороспуске. «Набожные» обладали достаточными связями, чтобы затормозить постановку вольнодумной пьесы, но только на пять лет. Мольер убедил короля, что его комедия обличает не благочестие вообще, а только прикрывающихся им лицемеров, и после добавления лестного для монарха счастливого конца (в первом варианте пьеса кончалась торжеством Тартюфа) в 1669 г. «Тартюф» появился на парижской сцене; его триумфальный успех знаменовал важные перемены «духа времени».

Во второй половине века постепенно сходят на нет ведовские процессы: правительство препятствовало всплескам антиведовской истерии в деревне, приняв рационалистическую трактовку ведовства как суеверия или сознательного обмана, но не как следствия «пакта», заключенного колдуном с дьяволом.

Культура Франции XVII века

Рационалистическая упорядоченность стала важнейшей чертой французской культуры, классицизм превратился в официальный стиль абсолютной монархии. Главной задачей созданной еще при Ришелье Французской академии стало наведение порядка в литературном языке: чистка его словарного состава, упрощение синтаксиса; успех этой реформы способствовал превращению французского языка в международный язык политики и светского общения.

Достижения барокко применялись в дворцовой архитектуре и в оперной музыке ради создания эффекта королевской пышности. Но эстетика классической трагедии была полемически противопоставлена барочному стилю испанской драматургии. Известное правило «трех единств» (времени, места и действия) исключало злоупотребление сценическими эффектами, позволяя сосредоточиться на углубленном психологическом раскрытии основного конфликта. В этом сложнейшем жанре были созданы лучшие пьесы Корнеля и Расина. К верности природе, чуждой барочной изощренности, призывал Мольер, соединивший в своем творчестве образцы высокой комедии нравов («Тартюф», «Дон Жуан», «Мизантроп») с использованием традиций народного фарса.

В узком слое французских интеллектуалов в течение всего века подспудно сохранялись шедшие от Ренессанса традиции скептицизма и вольномыслия. Во второй половине столетия становится широко известной рационалистическая система Декарта (1596–1650) — механистическая и деистская модель мира, оставлявшая Богу после создания материи-пространства лишь акт «первого толчка», который запустил вселенскую машину. Хотя все работы философа были внесены Ватиканом в «Индекс запрещенных книг», это не мешало их популярности, наглядно проявившейся в том, что прах скончавшегося в Швеции Декарта был перевезен во Францию и торжественно захоронен в церкви Сен-Жермен-де-Пре; картезианство превращается в научную и философскую школу. Декарт еще маскировал свою приверженность теории Коперника, но уже в 1686 г. результаты научной революции в астрономии были изложены в популярной форме в книге Б. Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», так через полвека после процесса Галилея коперниканство стало предметом бесед в светских салонах Парижа. Страна приближалась к веку Просвещения.

Испанская монархия вступила в XVII в. могущественной державой — одной из самых обширных, какие только знала история. Помимо Пиренейского полуострова в ее состав входили южная часть Нидерландов, Франш-Конте и Шароле, Неаполитанское королевство, Сицилия, Сардиния, Миланское герцогство и необозримые колониальные владения: Америка от Калифорнии до Огненной Земли, Филиппины, португальские колонии в Африке, Азии и Америке. Однако в XVII в. Испания все менее способна была продолжать борьбу за преобладание в Европе, а в конечном счете утратила и былой престиж, и Португалию, и некоторые другие территории.

Правление каждого из испанских Габсбургов XVII в. отличалось своими особенностями, что позволяет историкам, хотя и с оговорками, выделять в испанской истории XVII в. три периода «по царствованиям». Правление Филиппа III (1598–1621) — сравнительно мирный период в истории Испании, когда страна довольно долго не вела больших войн. Но именно в это время она столкнулась с множеством внутренних проблем. При Филиппе IV (1621–1665) Испания попыталась вернуть утраченные позиции, а с этой целью провести реформы, которые, однако, в условиях непрерывных войн не получили развития. В то же время кризисные явления в стране нарастали, и именно тогда Испанская монархия, потеряв Португалию и едва не утратив Каталонию, рассталась с надеждами восстановить свою гегемонию в Европе. Наконец, при Карле II (1665–1700) страна медленно выходит из кризиса, сумев показать соперникам свою способность к сопротивлению и обойтись сравнительно небольшими территориальными потерями.

Проблема упадка Испании

Уже в самом начале XVII в. проницательные современники, впечатленные размахом перемен к худшему, стали рисовать портрет Испании своего времени в мрачных тонах, часто преувеличивая черты упадка и сурово осуждая своих соотечественников. Нередко они сравнивали Испанскую монархию с Римской империей и приходили к выводу, что, пережив, подобно Древнему Риму, эпоху расцвета и величия, достигнув вершины своего могущества, Испания обречена последовать примеру Рима и в другом: за расцветом неминуемо следует упадок. Сходные идеи высказывали и политические противники Испании, прежде всего французские и английские публицисты. Под пером испанских и иностранных авторов сформировался комплекс представлений об упадке Испании. Просветители закрепили его своим авторитетом, и в дальнейшем он тяготел над многими поколениями историков. Лишь во второй половине XX в. стали слышны голоса исследователей, неудовлетворенных этим термином, подчеркивавших, что он требует важных оговорок и слишком прост для характеристики сложных перемен в жизни Испании XVII в. В качестве альтернативы они предлагают термин «кризис», хотя это слово нередко воспринималось современниками и историками в медицинском смысле — как критическая точка болезни, за которой следует выздоровление, восстановление социального организма. Не случайно возникает сравнение Испании с Фениксом, возродившимся из пепла.

В последнее время стала популярной метафора из области физики: историки говорят об «упругости» Испанской монархии, оказавшейся способной восстанавливать свою первоначальную форму после воздействия сильнейшего давления, казалось бы, необратимо деформировавшего ее.

Как бы ни называть этот феномен испанской истории XVII в., за ним стоит вполне определенная реальность. Кризисные явления, под знаком которых прошла значительная часть XVII в., проявились в самых разных сферах: демографической, экономической, социальной, политической и военной. С конца XVI в. проблемы множатся, а в середине XVII в. кризис достиг апогея. Самым очевидным его проявлением стало сокращение населения, особенно городского. Частые неурожаи, неумеренный рост налогов и сеньориальных платежей приводили к разорению земледельцев и обезлюдению деревни. Покидая деревни, люди скапливались в городах, но именно города особенно страдали от опустошавших страну эпидемий. Самой смертоносной была чума 1647–1654 гг. Существенными факторами сокращения населения стали также изгнание морисков, военные потери и эмиграция в Америку. Лишь в первые годы XVIII в. население вновь достигло уровня конца XVI в. — 8 млн. В то же время происходило его перераспределение по территории страны: центральные районы Кастилии в XVII в. так и не восстановились, в то время как население Каталонии несколько возросло.

Резко сократилась деловая активность во всех областях экономики, которая и в XVII в. сохраняла многие черты, характерные для Средневековья. Собственниками большей части земли по-прежнему являлись крупные светские и духовные сеньоры; некоторые из них сосредоточили в своих руках власть над сотнями городков, сел и деревень. Политика королевской власти, сохранявшей жесткие правила майората, защищала высшую знать от разорения, но тем самым ограничивала земельный рынок; минимальными оказывались и возможности сеньоров внедрять передовые методы хозяйствования. Испания оставалась аграрной страной, но при этом все более зависела от привозного хлеба.

Последствия ввоза серебра из Америки отрицательно сказались на промышленном производстве, особенно суконном, которое при отсутствии последовательной протекционистской политики короны не могло конкурировать с иностранным. К XVII в. экономика Испании уже настолько зависела от своевременного прихода «серебряных флотов» из Нового Света, что сокращение поступлений из Америки оказалось для нее болезненным. Оно было вызвано увеличением расходов на добычу серебра, растущим удержанием его части в пользу колониальных властей, трудностями в обеспечении американского рынка необходимыми товарами в обмен на вывозимые драгоценные металлы, изъятием части золота и серебра другими странами путем контрабандной торговли и пиратства.

Хотя кризисные явления в разной мере затронули разные регионы и различные отрасли экономики (так, производство оружия и кораблестроение, пользуясь поддержкой государства, пострадали меньше), в целом промышленность не восстановилась до конца XVII в. Внешняя торговля — и атлантическая, и средиземноморская — сокращалась и переходила в руки иностранцев. С 20-х годов начался спад колониальной торговли.

Почти весь XVII век Испанская монархия существовала в условиях непрерывных войн и связанного с ними постоянного финансового дефицита. Правительство все время пыталось изыскивать новые источники пополнения казны (новые налоги, продажа должностей, рент и юрисдикций, даже права голоса в кортесах, требования «добровольной» помощи у институтов и частных лиц). Но всего этого не хватало, и в ход шла порча монеты, что имело негативные последствия: быстрый рост инфляции, особенно значительной на фоне «революции цен», «кризис доверия» населения к правительству, рост социальной напряженности. Замена серебряной монеты деньгами из сплава серебра и меди (в котором серебра становилось все меньше) наглядно обозначила переход от экспансии к стагнации и упадку. Государство все хуже справлялось с трудностями, периодически объявляя банкротство (1607, 1627, 1647 гг.). Отдельным частям монархии, не получавшим помощи из центра, приходилось самим заботиться о своих интересах. В них нарастали настроения сепаратизма, что в 1640 г. привело к отделению Португалии.

Кризисные явления в промышленности, торговле и финансах повысили ценность земли и сделали ее покупку оптимальным вложением капиталов. В то же время, стремление сеньоров любыми способами обеспечить рост ее доходности вызвало в XVII в. так называемую сеньориальную реакцию — широкое наступление сеньоров на права крестьян, проявившееся в изъятии у земледельцев земель, находившихся в общем пользовании и необходимых для ведения хозяйства, а также в попытках восстановить давно уже не взимавшиеся повинности. Вместе с растущим налоговым гнетом и неурожаями это привело к упадку крестьянского хозяйства и к росту недовольства. Множилось число нищих. В крупных городах скапливались тысячи бродяг — пикаро, жизнь которых описывает особый жанр испанской литературы — плутовской роман (см. с. 590). Нищих выдворяли из городов, ссылали на галеры, но ничто не помогало в борьбе с этим злом.

Одновременно выросли удельный вес и влияние привилегированных слоев (рост числа титулов, продажи сеньорий, продажи и узурпации дворянских званий), выросла и роль аристократии в управлении страной, ее представители занимали важнейшие посты в государстве. Дополнительную социальную напряженность в обществе по-прежнему создавали статуты «чистоты крови», хотя периодически звучали предложения отменить или хотя бы ограничить их.

Купцы и финансисты, чьи занятия стали менее надежными и выгодными, отказывались от них, вкладывали деньги в землю и аноблировались. Становясь дворянами, они принимали систему ценностей этого сословия, но их возвышение укрепляло в обществе веру во всевластие денег, перед которыми должны потесниться честь и благородство.

В меньшей степени кризисные явления затронули духовенство, получившее на Тридентском соборе четкую программу действий; влияние клира на общество в XVII в. усилилось. Глубокая религиозность испанцев имела в это время свои особые черты. По представлениям испанцев их держава воплощала — перед лицом разделенной противоречиями Европы — идеал политического и религиозного единства. Они видели себя богоизбранным народом, составляющим оплот католицизма, со всех сторон осажденный врагами: скрытыми и явными протестантами, мусульманами, иудеями… Хотя во внешней политике от нетерпимости по отношению к врагам все чаще приходилось отступать, внутри страны она казалась естественной и необходимой.

Хотя полное единообразие религиозной ортодоксии оставалось недостижимым идеалом, ее воздействие на культуру и всю жизнь общества проявлялось здесь сильнее, чем где бы то ни было. Однако повышенный накал религиозной жизни сочетался, особенно в глухих деревнях, с традициями язычества и магии. Показателем возросшего социального напряжения стало более широкое, чем прежде, распространение «охоты на ведьм», особенно в северных провинциях, таких как Галисия и Страна басков. Инициаторами преследований ведьм обычно выступали не инквизиторы, а односельчане обвиненных.

Социальное недовольство в XVII в. неоднократно прорывалось в восстаниях, причинами которых чаще всего выступали дороговизна продовольствия, злоупотребления сеньоров, попытки властей ввести новые налоги или увеличить прежние. В 1693 г. вспыхнуло крупное крестьянское восстание в Валенсии. В городских восстаниях, таких как бунт в Бильбао против попытки ввести королевскую монополию на соль (1631), ведущую роль играли ремесленники и беднота. Восстания были подавлены, но в ряде случаев властям пришлось пойти на уступки. Еще одной из форм социального протеста стал разбой, особенно распространенный в Валенсии и в Каталонии.

В области внутренней политики кризисные явления проявились в уменьшении эффективности аппарата управления, а также в серии событий, так или иначе ослабивших Испанскую монархию: в изгнании морисков, в сепаратистском движении в Португалии и Каталонии, в восстаниях в итальянских владениях Испании, в заговорах знати против короля.

Отличительной чертой XVII в. в Испании стала особая роль королевских доверенных лиц (validos), которым монархи передавали важнейшие рычаги управления. Некоторые из них фактически обладали властью первого министра, но она основывалась исключительно на доверии короля и всегда была ограничена влиятельной оппозицией. Появление этого института было вызвано растущей сложностью дел управления, и в то же время разграничение высшего титула и повседневного осуществления власти освобождало короля от возможной критики за ошибки в делах управления. В Испании такая система фактически означала возврат высшей знати к прямому руководству страной. Ее эффективность зависела от талантов и деловых качеств фаворита, но насущных задач ни один из них решить не смог. Наиболее влиятельными фаворитами были Франсиско Гомес де Сандоваль-и-Рохас, герцог Лерма, при Филиппе III, и Гаспар де Гусман, граф-герцог Оливарес, при Филиппе IV; позже доверенные лица монархов не пользовались такой властью.

Внешнеполитической составляющей упадка Испании стал кризис имперской политики: для ее проведения не хватало ни финансовых, ни людских ресурсов. Рост налогов, порча монеты, приостановки платежей по долговым обязательствам приводили лишь к дальнейшему ухудшению ситуации. За этим неизбежно последовали военные поражения, территориальные потери и утрата прежнего влияния в международных делах.

Испания в начале XVII века

Корыстолюбивый и тщеславный герцог Лерма, ставший фаворитом слабовольного и мало занимавшегося делами управления Филиппа III, получил шансы хотя бы отчасти восстановить экономику и финансы, поскольку имел возможность действовать в сравнительно мирных условиях. Однако Лерма направил свои основные усилия на личное обогащение.

Диего Веласкес. Портрет графа-герцога Оливареса. Ок. 1638 г. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

В области внутренней политики главным событием правления Лермы стало изгнание морисков — потомков испанских мусульман. Хотя они еще в конце XV в. приняли христианство, многие подозревали их в тайной приверженности исламу и враждебности по отношению к христианам. В испанском обществе мориски являлись бедной и социально приниженной группой. В Валенсии они составляли почти треть населения. Поскольку на их труде основывалось процветание многих сеньоров, те пытались защищать их от нападок. Но на рубеже XVI–XVII вв., с нарастанием кризисных явлений, все громче слышались голоса политиков, говоривших о враждебности морисков и их возможном союзе с турками; служители церкви подчеркивали провал культурной ассимиляции и христианизации морисков. В конце концов было принято решение об их изгнании, осуществленное в 1609–1614 гг. Морисков под конвоем отправляли в средиземноморские порты, а оттуда перевозили в Африку. Эта жестокая мера, направленная на достижение религиозного единства страны и ее безопасности в условиях враждебного окружения, была одобрена большинством населения, но имела тяжелые демографические и экономические последствия. Страна потеряла до 400 тысяч земледельцев и ремесленников.

Оливарес: реформы на фоне войны

В 1621 г. с воцарением Филиппа IV к власти пришел его фаворит Оливарес, талантливый и энергичный политик, выдвинувший программу восстановления могущества Испании. Для достижения этой цели он готов был преодолеть любые препятствия: привилегии провинций, практические и юридические ограничения королевской власти, спесь знати и своекорыстие городских олигархий. Оливарес видел в Испанской монархии множество недостатков, которые хотел исправить с помощью реформ. Однако состояние страны и международная обстановка резко ограничивали его возможности.

На первых порах Оливарес сумел обуздать коррупцию, принял меры с целью остановить сокращение населения (ограничение ухода в монашество, помощь многодетным семьям, привлечение ремесленников-иммигрантов), сократил число чиновничьих и придворных должностей, ввел законы против роскоши. Он пытался упорядочить налоговую политику, прекратить порчу монеты и обуздать инфляцию. Он стремился заинтересовать дворянство военной службой, а податное сословие — предпринимательством, поощрял торговлю и земледелие. Более всего он жаждал преодолеть провинциальный партикуляризм монархии, унифицировав управление, законодательство и налоговую систему ее окраин по кастильскому образцу. Однако проекты реформ из-за нехватки денег откладывались до окончательной военной победы, а те, которые все-таки проводились, вызывали ожесточенное сопротивление.

В войне Оливарес шел до конца, будучи убежден, что от полной мобилизации людей и ресурсов зависит само существование Испанской монархии. Ради достижения конечной победы над главным противником — Францией, убежденный католик Оливарес готов был даже пойти на союз с гугенотами, подчиняя религию государственной необходимости.

В 1625 г. Оливарес выдвинул проект военного союза всех частей Испанской монархии. Он предложил создать 140-тысячную армию, набранную во всех провинциях по квотам, установленным в соответствии с их населением и ресурсами. Но Каталония отказалась, и проект так и не был осуществлен. После начала войны с Францией (1635) и открытия новых театров военных действий напряженность в отношениях между центром и провинциями Испанской монархии еще более возросла.

С целью мобилизовать для войны все ресурсы монархии Оливарес увеличивал налоги и набирал солдат, не считаясь с привилегиями королевств и провинций. Особое раздражение это вызвало в Португалии, в 1640 г. отложившейся от Испанской монархии, и в Каталонии, которую удержала лишь сила оружия. Показателем недовольства в самой Кастилии стал заговор герцога Медина Сидония против короля (1641). Неудачи конца 30-х — начала 40-х годов исчерпали кредит монаршего доверия Оливаресу, и в 1643 г. король отправил его в отставку. Ситуация после этого стала только хуже: Португалию вернуть не удалось, Каталония продолжала бунтовать, вспыхнули восстание на Сицилии (1646–1647) и восстание Мазаньелло в Неаполе (1647).

События в Каталонии, в силу стратегической важности ее положения на границе с Францией, имели особое значение. Здесь восстание против испанских властей началось в 1640 г. Нарушение традиционных привилегий и рост налогов обострили недовольство, искусно подогреваемое французами. Каталонцы признали своим государем Людовика XIII Французского, что привело к открытому конфликту. Военные действия шли с переменным успехом, но грабежи и своекорыстие французов, ослабление Франции во время Фронды и более гибкая политика Мадрида склонили чашу весов на сторону Испании. В 1652 г. капитулировала Барселона. Каталония осталась в составе Испанской монархии, но Филиппу IV пришлось подтвердить ее привилегии.

Испания в конце XVII века

В царствование Карла II (1665–1700) Испания уже не претендовала на роль великой державы и перестроила свою внешнюю политику, пытаясь лишь сохранить свои обширные владения в Европе и за океаном. Страна была разорена, постоянные неудачи все более подрывали ее престиж.

Карл II унаследовал трон в четырехлетнем возрасте; регентшей стала королева-мать Марианна Австрийская, но большим влиянием пользовались ее фавориты. Будучи физически и психически больным человеком, король легко поддавался внушению. Фактически государством правили придворные группировки, за которыми нередко стояли интересы иностранных держав, особенно Франции и Австрии. Постоянные войны не позволяли провести насущные реформы. Тем не менее власти принимали меры, способствовавшие возобновлению экономической активности: была создана хунта по делам торговли, приняты законы, поощрявшие производство, включая подтверждение совместимости дворянского статуса с занятиями ремеслом и торговлей.

Наибольшая угроза исходила от Франции, в политике которой стремление округлить свои владения за счет пограничных территорий сочеталось с желанием целиком присоединить владения запиренейского соседа. В поисках союзников Испания сближается с Англией и Голландией, но она была слабее их и для нее каждая война приводила к новым территориальным потерям.

При Карле II впервые были установлены прямые дипломатические отношения между Испанией и Россией, причем инициатива принадлежала последней. В 1667–1668 гг. Испанию посетило посольство П.И. Потемкина, однако предложение российского царя Алексея Михайловича установить регулярные торговые связи между двумя странами не встретило в Испании особого интереса.

Король не мог иметь детей, и уже при его жизни появились претенденты на испанское наследство, среди которых были внук французского короля Людовика XIV Филипп Анжуйский и сын императора Леопольда I эрцгерцог Карл. Незадолго до смерти Карл II назначил наследником Филиппа Анжуйского. За смертью короля последовала Война за испанское наследство, в результате которой на испанском престоле династия Бурбонов сменила Габсбургов.

Золотой век испанской культуры

XVII век стал эпохой расцвета испанской культуры, ее Золотым веком. Многое в развитии культуры определило осознание современниками кризиса и упадка, заставлявшее задуматься о причинах происходящего. Кроме того, еще действовала инерция огромной империи, вобравшей в себя опыт культурного развития всех ее составных частей, включая Италию и Нидерланды, и развившей его в соответствии со своими потребностями. Никогда прежде испанская культура не оказывала столь значительного и многостороннего влияния на общеевропейские культурные процессы.

В то же время разные ее сферы развивались крайне неравномерно. Если театр, литература, живопись пролагали новые пути для всей Европы, то в архитектуре не появилось ничего сравнимого с Эскориалом, а в сфере науки вклад Испании был еще скромнее.

Хронологические рамки Золотого века не совпадают с XVII в. Обычно его начинают с 80-х годов XVI в., а завершают примерно 1680 г. Стилистически культура Золотого века очень неоднородна: его начало прошло под знаком Возрождения, но уже на рубеже XVI–XVII вв. в Испании распространился маньеризм, и тогда же заявило о себе барокко. Таким образом, в литературе и театре начала XVII в. Ренессанс, маньеризм и барокко сосуществовали и влияли друг на друга, а затем барокко вытеснило два других. В архитектуре же стиль барокко распространился позже, с середины XVII в.

Важнейшую роль в развитии испанской культуры XVII в. сыграл королевский двор, достигший особого блеска в правление Филиппа IV; сам король был крупнейшим меценатом своего времени, покровительствовал Веласкесу и Кальдерону. Вслед за монархами к коллекционированию обращаются придворные. Составлялись первоклассные собрания живописи, библиотеки, а также «комнаты диковин», в которых, в соответствии со вкусами эпохи барокко, собирались предметы редкие и исключительные. Многие аристократы покровительствовали писателям и художникам.

В религиозно-философской мысли XVII в. самым заметным явлением оставалась так называемая «вторая схоластика», оказавшая влияние на Декарта, Лейбница и других философов Нового времени. Ее крупнейшим представителем был Франсиско Суарес (1548–1617), глубоко переработавший метафизику Аристотеля и учение Фомы Аквинского, что обновило схоластику и позволило успешно использовать ее в новых условиях.

Вклад Испании в Научную революцию был очень скромным. Жесткий контроль со стороны инквизиции и искусственная изоляция (хотя и неполная) от протестантских стран создали в стране обстановку замкнутости и нетерпимости, плохо совместимую с научными исканиями.

Упадок Испании вызвал к жизни целое направление в общественной мысли. Многие авторы размышляли над его причинами, пытались понять его суть и предлагали свои решения. Их именовали арбитристами (от исп. слова «арбитрио» — в одном из значений: средство или произвольное решение короля), а представленное ими направление общественной мысли, достигшее расцвета в первой трети XVII в., историки называют арбитризмом. Среди арбитристов имелись глубокие мыслители (С. де Монкада, П. Фернандес де Наваррете и другие), которые осмыслили исторический опыт Испании и осознали необходимость реформ. Они отстаивали идеи протекционизма и меркантилизма, размышляли над последствиями ввоза серебра из Америки для экономики страны, критиковали предрассудки современников (в частности, презрение к производительному труду).

В трудах историков также воплотился опыт самосознания испанцев эпохи упадка. В прошлом они искали истоки своего национального характера и подтверждение притязаниям. Всегда актуальная для них проблема единства или многообразия исторического развития Пиренейского полуострова с восстановлением суверенитета Португалии зазвучала особенно злободневно. Поскольку в условиях ослабления центра монархии слабели и связи между ее частями, все чаще акцентировалась самодостаточность каждой области и ее прошлого; появилось множество историй городов и провинций.

Одним из самых заметных феноменов испанской культуры Золотого века был театр; спектакли пользовались огромной популярностью. Начало расцвета испанского театра связано с именем Лопе де Веги (1562–1635). Он написал свыше 2 тысяч пьес (сохранилось менее четверти). Несмотря на некоторые черты Ренессанса, в целом творчество Лопе принадлежит барокко. Он строил пьесу так, чтобы не ослаблять напряженного интереса зрителя к действию, удерживать его внимание постоянной переменой декораций и костюмов. Черты барокко проявляются и в обычном для Лопе жанре «новой комедии», смешивающей «высокое» и «низкое», трагическое и комическое, и тем самым нарушающей законы ренессансной теории драмы.

Во втором десятилетии XVII в. сложилась школа Лопе де Веги, к которой в широком смысле принадлежали все последующие драматурги Золотого века: все они следовали принципам «новой комедии», в то же время усиливая или трансформируя отдельные стороны художественной системы Лопе. Так, Тирсо де Молина, создавший бессмертный образ дона Хуана (дона Жуана), внес в театр углубленный психологизм, а Педро Кальдерон де ла Барка — религиозно-философский пафос. Творчество Кальдерона (1600–1681) стало вершиной театра барокко. Его отличают глубокие раздумья о природе человека и его месте в мироздании, красота стиха, обилие символов и аллегорий.

В литературе начала XVII в. особое место занимает Мигель де Сервантес Сааведра (1547–1616). Хотя его поздние произведения, включая и роман «Дон Кихот» (т. 1, 1605, т. 2, 1615), вышли в свет уже в эпоху барокко, писатель сохранял верность идеалам Возрождения. Однако осознание невозможности их торжества окрашивает гуманизм Сервантеса в трагические тона. Книга породила множество толкований, она по праву считается одним из лучших романов мировой литературы, а по числу языков, на которые переведена, уступает лишь Библии. Однако на испанскую литературу XVII в. «Дон Кихот» почти не оказал влияния.

Зато огромным было воздействие романа «Гусман де Альфараче» Матео Алемана (т.1, 1599), обозначившего рождение нового литературного жанра — плутовского, или пикарескного романа (от исп. picaro — «плут»). Перед его читателями разворачивается панорама общества, построенного на обмане, корысти и беззаконии. Черты кризиса ренессансного сознания проявились в рассуждениях о порочности человеческой природы, устойчивом ощущении дисгармоничности мира, общества и человеческого сознания, всесилии фортуны, играющей жизнью героя. Первая треть XVII в. — время расцвета жанра.

Одной из вершин испанского барокко стало творчество Бальтасара Грасиана (1601–1658). Философский роман «Критикой», сборник афоризмов «Карманный оракул», моральный трактат «Герой» Грасиана в XVII–XVIII вв. пользовались европейской известностью.

В поэзии барокко в начале XVII в. выделились две стилевые тенденции, соперничавшие друг с другом. Для культизма, или культеранизма (видимо, от лат. cultus — «изысканный»), связанного с именем Луиса де Гонгоры-и-Арготе (1561–1627), характерны неологизмы, нарушение принятого порядка слов, сложные метафоры, мифологические аллюзии. Консептисты, Франсиско де Кеведо-и-Вильегас (1580–1645) и его последователи, исходили из идеи внутренней сложности мысли, стремясь к лаконизму и смысловой насыщенности каждой фразы. Для них характерна игра на многозначности слов, каламбуры, разрушение словесных штампов.

Испания в XVII в. стала одним из лидеров в развитии европейской живописи. В стороне от его магистрального пути остался, пожалуй, только Эль Греко (1541–1614) — грек с острова Крит, с 1576 г. живший в Испании; у него имелись ученики, но так и не сложилась школа.

Хусепе Рибера (1591–1652), придворный живописец испанских вице-королей в Неаполе, испытал сильное влияние Караваджо. Его полотна привлекают драматизмом религиозного переживания, ощущением бренности и хрупкости телесного, но также и душевной стойкостью персонажей. Франсиско Сурбаран (1598–1664) писал по заказам монастырей циклы картин с эпизодами из истории монашеских орденов и из житий святых. Сурбарану принадлежат также лучшие натюрморты в испанской живописи.

Крупнейший испанский художник XVII в. Диего Веласкес (1599–1660) с 1623 г. был придворным живописцем Филиппа IV; главной для него стала тема власти. Он писал портреты короля, членов его семьи и Оливареса, но также и портреты придворных шутов и карликов, достигнув в них вершины драматического восприятия человеческой личности. Его «Сдача Бреды» запечатлела одну из побед Испанской монархии над Соединенными провинциями: благородству испанского главнокомандующего Амброджо Спинолы противостоит достоинство побежденных, но не сломленных голландцев. Это полотно стало рубежной вехой в складывании в европейской живописи концепции исторической картины. Смерть Веласкеса и его младшего современника Бартоломе Эстебана Мурильо (1617–1682) обозначила конец Золотого века испанской живописи.

Португалия: эпоха «трех Филиппов» и восстановление суверенитета

В отличие от Испании в Португалии переход от XVI к XVII в. не был рубежной вехой; зато таковой стал 1581 г., когда Португалия со своими колониями в Азии, Африке и Америке вошла в состав Испанской монархии.

Эпоха династической унии, или «трех Филиппов» (Филиппа II, Филиппа III и Филиппа IV Испанских, которые в Португалии именовались, соответственно, Филиппом I, Филиппом II и Филиппом III), довольно четко делится на два периода: до и после начала 20-х годов XVII в. В первый из них испанские власти в целом соблюдали режим автономии, обещанный португальцам по условиям объединения двух корон. Испанцы старались не вмешиваться в дела Португалии и ее колоний, а налоги долгое время оставались весьма умеренными. К тому же пребывание в составе Испанской монархии приносило Португалии и преимущества: были сняты таможенные барьеры между двумя странами, а при торговле с колониями португальцы могли рассчитывать на защиту испанского морского флота. Тем не менее утрата независимости болезненно воспринималась в стране с высоким уровнем национального самосознания. Показателем народного недовольства стал «себастьянизм» (см. главу «Испания в XVI в.»).

К тому же после 1581 г. португальские колонии, менее защищенные от вражеских нападений, чем испанские (португальские власти, успешно сторонившиеся европейских конфликтов, не видели в этом необходимости), подвергались атакам голландцев и англичан. Уже на рубеже XVI–XVII вв. многие португальские владения, включая острова Индонезии, перешли в руки голландцев.

Ситуация обострилась, когда Оливарес стал добиваться более пропорционального участия в тяготах Тридцатилетней войны всех провинций монархии (по сравнению с уже разоренной Кастилией). Резко выросли налоги, и португальцев стали привлекать к службе за пределами их страны.

Растущее недовольство вылилось в волнения, наиболее масштабным из которых стало восстание 1637 г. в Эворе. На этом фоне группа португальских дворян в 1640 г. совершила переворот и свергла власть испанской наместницы; независимость страны была восстановлена, и на престол взошел праправнук Мануэла I герцог Браганса, ставший королем Жоаном IV (1640–1654). Новой власти удалось сплотить общество для защиты отечества и заключить союзы с Францией, Голландией и Англией. Все это позволило стране отстоять свою свободу. После победы португальцев при Вила-Висозе в 1665 г. испанские власти признали независимость Португалии по Лиссабонскому миру 1668 г. и вернули ей все ее колонии, которые к тому времени еще не были захвачены другими странами, за исключением Сеуты, оставшейся за Испанией.

В условиях войны с Испанией Жоан IV хотел заручиться самой широкой поддержкой сословий, а потому регулярно собирал кортесы. Вплоть до 1668 г. страна была сословно-представительной монархией с сильной властью кортесов. Однако после заключения мира с Испанией кортесы утратили прежнюю роль, а после 1698 г. вообще не созывались. В то же время возросла роль центральных королевских советов и особенно королевских секретарей. С конца XVII в. финансовые ресурсы монархии выросли, что было связано с открытием и началом добычи бразильского золота (первая партия прибыла в Лиссабон в 1699 г.). Однако влияние этой добычи на развитие метрополии было двойственным: пополняя королевскую казну и покрывая дефицит внешней торговли, она создавала у властей иллюзию процветания страны и делала их менее заинтересованными в развитии экономики самой Португалии.

Политическая история Португалии в конце XVI–XVII в. прямо повлияла на культурные процессы в стране. За несколько десятилетий страна прошла путь от принятия испанской культуры и усвоения многих ее достижений до ее отторжения в очень резких формах. Утрата независимости в целом отрицательно сказалась на культурных процессах в Португалии, хотя приобщение к испанской культуре, переживавшей в это время блестящий расцвет, имело и положительное значение. В условиях борьбы с Испанией получили развитие политическая публицистика и исторические труды: славным прошлым своей страны португальцы обосновывали борьбу за свободу.

Испанские Нидерланды

Для Южных Нидерландов, остававшихся в течение всего XVII в. либо в орбите влияния Испанской монархии, либо непосредственно в ее составе, это столетие оказалось наполнено войнами с Соединенными провинциями и с Францией. Военные действия на территории страны, лишь сравнительно редко и ненадолго сменявшиеся мирными периодами, привели к постепенному упадку экономики; к тому же на судьбы региона влияли экономические проблемы Испании. Хотя население многих крупных городов Фландрии и Брабанта: Брюсселя, Антверпена, Гента, Брюгге и других — выросло, однако они очевидно проигрывали экономическое соревнование с центрами Соединенных провинций, особенно с Амстердамом. Антверпен сильно пострадал в ходе освободительной войны, а после установления контроля голландцев над устьем Шельды окончательно уступил лидерство Амстердаму.

Тем не менее первые десятилетия XVII в. считаются «золотым веком» Южных Нидерландов. Во многом это связано с изменением их статуса и с талантами правителей. В 1596 г. Филипп II назначил правителем Южных Нидерландов своего племянника эрцгерцога Альбрехта (Альберта), который в 1599 г. стал мужем дочери Филиппа инфанты Изабеллы Клары Эухении. Филипп II передал ей права на Нидерланды, номинально ставшие теперь независимыми от Мадрида, однако в случае бездетности инфанты после ее смерти эти права должны были вернуться к испанским Габсбургам.

Совместное правление Альбрехта и Изабеллы, особенно после заключения мирных договоров Испании с Англией (1604) и Республикой Соединенных провинций (1609), ознаменовало наступление долгожданного мира, сопровождавшегося экономической стабильностью. Популярность четы правителей способствовала повышению авторитета династии Габсбургов. Однако задолго до смерти Альбрехта стало очевидно, что жизнеспособных детей у супружеской четы не будет, и целью правителей стало подготовить Южные Нидерланды к формальному возвращению в состав Испанской монархии. Для решения этой задачи они широко использовали визуальную пропаганду и покровительствовали знаменитым художникам. Их меценатство способствовало расцвету фламандского барокко, крупнейшим представителем которого стал придворный художник Альбрехта и Изабеллы П.П. Рубенс (1577–1640). Двор правителей в Брюсселе стал одним из крупнейших политических и художественных центров Европы, важнейшим звеном в цепи габсбургской дипломатии.

Вид Антверпена в 1610 году. Гравюра

После смерти Альбрехта (1621) Изабелла продолжала управлять Южными Нидерландами до своей смерти в 1633 г., но уже от имени короля Испании. Ее преемник кардинал-инфант Фердинанд, младший брат Филиппа IV, был талантливым полководцем и государственным деятелем, однако Нидерландами правил недолго: в 1641 г. в возрасте всего 32 лет он внезапно умер.

Поражение Испании в Тридцатилетней войне впрямую сказалось и на Испанских Нидерландах: по Вестфальскому миру Соединенные провинции сохранили за собой захваченные ими территории во Фландрии, Брабанте и Лимбурге. В войнах против Франции во второй половине XVII в. Испанская монархия лишилась еще нескольких пограничных территорий Испанских Нидерландов. По итогам Войны за испанское наследство (1701–1714) Южные Нидерланды перешли к австрийским Габсбургам.

В XVII в. экономическая и торговая роль итальянских государств в Европе продолжает снижаться, при сохранении существенного культурного и художественного влияния итальянцев в архитектуре, живописи, музыке; в науке и отчасти церковной жизни.

Демография

Численность населения Италии к началу XVIII столетия составила примерно 13 млн человек, около одной десятой населения всей Европы. Сильнейшие эпидемии чумы охватывали страну в начале 30-х и середине 50-х годов XVII в. В первом случае особенно пострадали Венеция, Милан и Пьемонт, во втором — Милан и Генуя; число жителей крупных городов сокращалось почти на треть. Политическая карта страны отличалась все той же пестротой формально феодальных владений, большая часть которых находилась под управлением Испании; Папское государство, Великое герцогство Тосканское, Генуя, Венеция и герцоги Савойские пользовались некоторой самостоятельностью, чаще всего следуя в русле одной из великих держав — Испании или Франции.

Экономика. Финансы, торговля, промышленность, постепенный спад

В экономическом отношении действие негативных факторов, уже заметных ранее, в XVII в. усилилось. Перенос основных торговых путей в Атлантику, изменение маршрутов торговли с Востоком, которые стали обходить Италию, сопровождались ее вытеснением со стороны новых доминирующих держав, выигравших соперничество с Испанией — Голландии, Англии и Франции.

Преобладающая часть Апеннинского полуострова находилась под прямым или косвенным управлением испанцев. Ослабление Испании в борьбе с северными государствами и с Турцией, раздел дома Габсбургов и начало соперничества между его австрийской и испанской ветвями сказывались на судьбах Италии двояко: с одной стороны, слабость «метрополии» сокращала ресурсы для развития зависимых территорий, с другой — она повышала возможности сопротивления политическому и налоговому гнету. В экономике некоторое значение сохраняли отрасли, ориентированные на экспорт, производство предметов роскоши (дорогие ткани, хрусталь, художественное стекло, ювелирные изделия), местная промышленность. «Революция цен» (снижение стоимости драгоценных металлов и удорожание сельскохозяйственной продукции) сделала выгодным экспорт последней.

Текстильная промышленность не пережила резкого упадка, но сукноделие сменилось производством шелка. Кораблестроение, обслуживавшее в значительной степени потребности Испании, сокращалось вместе с ее ослаблением и с конкуренцией северных стран, в том числе и на торговых путях в Восточном Средиземноморье.

В техническом и технологическом отношении Италия стала отставать от других стран Запада, интересы ее правителей в силу политической зависимости часто были связаны с внешнеполитической конъюнктурой. Вместе с тем появились элементы своего рода «просвещенного абсолютизма», пытавшегося проводить в жизнь «научные» принципы управления, реформировать административную и налоговую системы, организовывать общественные работы, строить дороги и украшать города, покровительствовать науке, торговле и ремеслам, унифицировать законы, системы мер и весов, сокращать таможенные барьеры. Важным фактором был экспорт идеологии и «культурных разработок» католицизма, сохранившего свое влияние в Южной и Средней Европе. Миссионерская деятельность отчасти компенсировала утрату экономического влияния Италии в расширившемся мире.

Большая часть земель в стране принадлежала дворянам и духовенству. На Юге сохранялась крепостная зависимость, подсудность крестьян сеньорам. На протяжении XVII в. в наиболее отсталых областях Италии: на Сицилии, в Савойе и Пьемонте — часто вспыхивали крестьянские восстания, направленные против привилегированных сословий и налогового гнета.

Во время Тридцатилетней войны на Севере Италии в очередной раз столкнулись интересы Испании и Франции. В связи с пресечением династии Гонзага разгорелась война за Мантуанское наследство (1628–1631), в результате которой значительная часть Монферрата отошла к савойцам, а крепость Пинероло — к Франции. В приграничных спорах герцоги Савойские принимали то одну, то другую сторону и сумели расширить свои владения. Независимыми оставались республика Венеция, с переменным успехом сражавшаяся с турками, и Папское государство, политический авторитет которого, тем не менее, снижался. Наконец, условно независимыми можно назвать Генуэзскую республику и Великое герцогство Тосканское.

В эпоху барокко Италия в значительной мере сохраняет свою роль законодательницы художественной моды. Стиль барокко с его тягой к грандиозности и зрелищности, к объединению усилий разных искусств соответствует задачам периода Контрреформации и становления абсолютных национальных монархий. Крупнейшие архитекторы, авторы барочных ансамблей, работали в Риме: Карло Мадерна (1556–1629), Лоренцо Бернини (1598–1680), участвовавшие в постройке собора Св. Петра и оформлении площади, Франческо Борромини (1599–1667), создатель ряда римских церквей и палаццо. В живописи барокко оформились разные направления, объединяемые принципами творческой свободы и фантазии, доходившей до вычурности уже у маньеристов, театральности и изощренной виртуозности мастерства. Академисты Гвидо Рени, Гверчино, Доменикино создают масштабные полотна на исторические и мифологические темы, продолжая классическую традицию Ренессанса. Караваджисты добиваются предельного реализма и даже натурализма в изображении, сюжетное содержание отходит на второй план — отсюда тенденция к зарождению жанровой живописи, игра света и тени придает картинам философскую и смысловую двойственность.

Церковь Санта-Мария-делла-Салюте. Архитектор Бальдассаре Лонгена. Венеция. 1631–1687 гг.

В XVII в. Рим превратился в Мекку для европейских художников, особенно с Севера, отдаленными наследниками Караваджо стали Вермеер Делфтский и Рембрандт, в Испании Веласкес. Рубенс, работавший в Риме, сочетал элементы разных направлений. Итальянскую живопись в Риме изучали также Хосе Рибера и Николя Пуссен.

В итальянской музыке XVII в. закладывались принципы, сохранившиеся и получившие развитие в Новое время. С одной стороны, самостоятельное значение приобрела инструментальная музыка, нотная запись стала более строгой, появилась возможность быстрого и широкого распространения печатных изданий нот; с другой — повышаются требования к виртуозности исполнения (в вокальной музыке достигающие вершины в искусстве певцов-кастратов), усиливается тенденция к украшательству и импровизации. Возникают и совершенствуются новые жанры: фуги, кончерто гроссо (Арканджело Корелли, 1653–1713), оратория и опера. Оперный жанр, восходивший к театрализованным празднествам эпохи Ренессанса, обретает свои устойчивые черты в театрах Флоренции, Венеции и Неаполя; итальянские труппы разносят их по всей Европе. Особой популярностью пользовались оперы итальянских композиторов Клаудио Монтеверди (1567–1643) и Алессандро Скарлатти (1660–1725).

Папство, Европа и мир

XVII в. в истории папства и его взаимоотношений с католическим миром составляет единый период с XVI в.: Риму удалось сохранить свое влияние в значительной части Европы и расширить его в мире за счет активной миссионерской деятельности; внутренняя политика проводилась в абсолютистском духе централизации и укрепления власти путем административных, финансовых и военных реформ, позволявших участвовать в европейских конфликтах и даже делать территориальные приращения. Вместе с тем, двойственность положения понтифика как светского государя и одновременно духовного главы католичества, терпимая в эпоху средневекового универсализма, становилась все более уязвимой в окружении крепнущих и конкурирующих между собой национальных держав, внутри которых Церкви отводилось второстепенное место. Выборность папы в сочетании с духовным характером его авторитета и с правилом целибата вступала в противоречие с естественным желанием обеспечить будущее своей семьи и с необходимостью отстаивать государственные интересы на международной арене. В Ватикане по-прежнему процветали продажность должностей и непотизм — существовала даже официальная должность кардинала-непота, племянника и соправителя папы. Лишь к концу столетия наметились успехи в борьбе с этими явлениями. Расходы пап, связанные, помимо прочего, с еще усилившимся в это время размахом строительства в Риме и меценатством, росли, однако их финансовые и политические возможности уменьшались. Значительная часть доходов уходила на выплаты по займам. Международная деятельность папства приобрела первостепенное значение — большинство пап сделали карьеру, будучи нунциями в европейских странах, но вмешательство Рима во внутренние дела этих держав все больше раздражало монархов и народы.

Занимавший римский престол в 1605–1621 гг. Павел V сделал свой род Боргезе одним из самых могущественных в Италии. В начале его правления разгорелся конфликт с венецианскими властями, которые покусились на юридические и прочие привилегии духовенства на своей территории — тенденция к сокращению иммунитета Церкви была общеевропейской. Наложенный папой интердикт не возымел действия, и конфликт разрешился компромиссом благодаря посредничеству Франции. В дальнейшем французское влияние на римский престол постоянно усиливалось в ущерб испанскому.

Другие папы первой половины XVII в. отличались не меньшим непотизмом, чем Павел V. Заметный след оставил 20-летний понтификат Урбана VIII Барберини (1623–1644), который наряду с покровительством своим родственникам развернул широкую административную деятельность: укреплял армию, закладывал крепости и дворцы, устраивал публичные празднества — все это, впрочем, крайне обременяло казну. Политика Урбана VIII и ее результаты были вынужденно компромиссными, в ходе Тридцатилетней войны папа оказался союзником протестантской коалиции, в силу своих связей с перешедшей на ее сторону Францией; при нем во владения Церкви вернулось герцогство Урбино (1631) после смерти последнего герцога Делла Ровере, не имевшего сыновей. Попытка папы отобрать небольшое герцогство Кастро (в 80 км северо-западнее Рима) у рода Фарнезе окончилась неудачей, городок был взят и разрушен до основания уже преемником Урбана Иннокентием X в 1649 г. Двойственность сопровождала и решения Урбана VIII, касающиеся духовной сферы: он тратил огромные средства на искусство и сам был поэтом, но не гнушался использовать для своих проектов бронзу Пантеона и мрамор Колизея[12]; предпочел избегать споров с янсенистами и потому вовсе запретил дискуссии; в деле Галилея стремился сохранить лицо и больше всего был возмущен ущербом, наносимым публикациями последнего его (папы) собственной репутации. Во второй половине XVII в. временно наметился отход от профранцузской политики, связанный с противостоянием Габсбургов и Османской империи. Папа Климент X (1670–1676) содействовал союзу польского короля Яна Собеского и императора, в 80-е годы Иннокентий XI (1676–1689) финансировал усилия Габсбургов по освобождению территорий Австрии и Венгрии от турецкого владычества. Иннокентий вел аскетический образ жизни и стремился искоренить непотизм, однако официальный запрет на раздачу должностей родственникам (при сохранении поста кардинала-непота) последовал лишь при Иннокентии XII (1691–1700) в 1692 г.

Иннокентий XII вернулся к политике сотрудничества с французским королем Людовиком XIV, отношения с которым дошли при его одноименном предшественнике до открытого противостояния из-за притязаний галликанской церкви на самостоятельность. Людовик отказался от принципов галликанизма, ставивших собор выше папы, но сохранил право назначения епископов, утверждавшихся затем Римом. В целом итогом столетия стал тот факт, что важнейшие изменения в сфере религиозной политики (отмена Нантского эдикта 1685 г., поставившая французский протестантизм вне закона, неудачи Стюартов в Англии) никак не зависели от воли римского престола.

История отдельных государств

На протяжении XVII в. значительная часть итальянских земель по-прежнему находилась под прямым управлением королей Испании, назначавших вице-королей Неаполя и Сицилии. (Неаполитанских вице-королей могли замещать их наместники, избиравшиеся из членов королевского дома, а сицилийских — так называемые Президенты Сицилии.) Главные проблемы, с которыми сталкивались правители, это борьба с турецкими нападениями, необходимость строительства крепостей, дорог и новых городских зданий, стихийные бедствия (чума 1656 г., землетрясение 1693-го). Недовольство населения феодальными порядками и тяжелым фискальным гнетом, способствовавшее процветанию разбойничества, выливалось иногда в крупномасштабные выступления. В конфликты втягивалось и духовенство, у которого власти оспаривали право убежища для преступников. Поводом для серьезных разногласий с Римом, как и в других странах, служили властные притязания: южные территории по старинке считались феодом папы, но на Сицилии светские власти еще с норманнских времен пользовались привилегией назначать прелатов и распоряжаться церковным имуществом. Испанцев часто поддерживало местное высшее духовенство и иезуиты (между прочим, первая образцовая иезуитская коллегия, переросшая затем в университет, была основана в 1548 г. в Мессине). Борьба с засильем иезуитов была одним из мотивов антииспанского восстания, подготовленного в 1598 г. знаменитым автором «Города солнца», доминиканцем Томмазо Кампанеллой (1568–1639), которого поддержали монахи других орденов. Кампанелла провел 27 лет в неаполитанской тюрьме по приговору инквизиции, а в конце жизни был вынужден уехать во Францию. Его взгляды представляют собой смесь натурфилософских, эсхатологических, мистических и утопических идей; политические проекты создания мировой монархии и усовершенствования человека и общества мыслились как практически достижимые, в частности с помощью генетического улучшения человеческой породы. Кампанелла выступал в защиту Галилея, причем он не был одинок в Неаполе, где сформировалась особая культурная среда, чуткая к новым веяниям; выходцем из нее был крупнейший поэт итальянского барокко Джамбаттиста Марино, подражатели которого получили название маринистов. Неаполь с его 300-тысячным населением находился в большой зависимости от снабжения продовольствием, и введение налогов на продукты первой необходимости привело в конце концов к восстанию Мазаньелло в июле 1647 г. Его мишенью были «дурные правители» и налоги, но после убийства вождя волнения приняли антииспанский характер. С октября 1648 по апрель 1649 г. при поддержке Франции в Неаполе просуществовала «Королевская республика» во главе с герцогом Генрихом Гизом, отдаленным потомком анжуйских королей. В 1646–1648 гг. восстания вспыхивали также в крупнейших городах Сицилии, а в 1674–1678 гг. Мессина, обратившаяся за защитой к Людовику XIV, находилась в руках французов.

Владения Испании в Северной Италии также приходилось отстаивать от притязаний Франции и герцогов Савойских, игравших на противоречиях держав. Когда в 1612 г. открылся вопрос о наследстве Гонзага, герцог Карл Эммануил I (1580–1630) вступил в борьбу с Испанией за Монферрат, в 1614–1615, затем продолжил ее в союзе с Францией в 1616–1618 и 1620–1626 гг. во время религиозного конфликта в Вальтеллине, принадлежавшей швейцарцам. В ходе войны за Мантуанское наследство герцог соблюдал нейтралитет, а его преемник Виктор Амедей I (1630–1637) принял сторону Франции и уступил ей по секретному договору крепость Пинероло, получив взамен часть Монферрата. После скоропостижной смерти герцога власть перешла в руки его жены, сестры Людовика XIII Марии Кристины Французской, получившей титул «Королевственная Мадам» (Madama Reale). Во время ее регентства развернулась борьба между профранцузской и происпанской партией — во главе последней стояли братья ее мужа. Улучшение наступило только с началом в 1663 г. самостоятельного правления Карла Эммануила II (род. в 1634, герцог в 1638–1675 гг.), который создал постоянную пьемонтскую армию, учредил общедоступные школы и занимался благоустройством своей столицы Турина. Воцарению Виктора Амедея II (род. в 1666, герцог, затем король в 1675–1730, ум. в 1732 г.) также предшествовал период регентства его матери, «королевственной мадам» Жанны Баттисты Савойя-Немурской, продлившийся до 1684 г. Этот период отмечен антифискальными выступлениями подданных и преследованием, по настоянию Людовика XIV, вальденсов, издавна обосновавшихся в Пьемонте и считавшихся древнейшими протестантами. Герцог пытался избавиться от невыносимой уже опеки Франции, но потерпел несколько тяжелых поражений; успех ожидал его только в XVIII в., после отчаянной защиты Турина в 1707 г. в ходе Войны за испанское наследство.

Испано-габсбургской ориентации придерживались, в основном, великие герцоги Тосканские, несмотря на традиционные связи с Францией, укрепившиеся после заключения в 1600 г. брака дочери Франческо I Марии Медичи (второй французской королевы Медичи) с Генрихом IV. Ее дядя Фердинанд I (1587–1609) был последним крупным правителем этой династии, который заботился о развитии строительства и торговли, занимался осушением земель и основал в Ливорно новый порт, объявив город «вольной гаванью» (порто-франко), где свободно могли селиться и исповедовать свою веру евреи и другие некатолики. При его сыне Козимо II (род. в 1590, герцог в 1609–1621 гг.) начинается частичный отход от этой политики: Козимо поощрял развитие Ливорно и вообще морского флота, но положил конец банковской деятельности Медичи, как несовместимой со статусом семьи. Следуя родовой традиции, он покровительствовал наукам и приютил у себя Галилея, преследуемого инквизицией. Преждевременная смерть Козимо привела к воцарению его одиннадцатилетнего сына Фердинанда II (1610–1670), регентшами при котором стали его бабка Кристина Лотарингская и мать Мария Магдалина Австрийская. Обе дамы были чрезвычайно набожными и наводнили флорентийский двор духовенством, при этом они, в соответствии с происхождением каждой, придерживались разной политической ориентации. Пристрастие к роскоши, которое разделила с ними жена Фердинанда Виттория делла Ровере, сказывалось на состоянии казны. Сын Фердинанда Козимо III (1642–1723) воспитывался, в основном, матерью, его 53-летнее правление стало периодом постепенного упадка.

Самостоятельную игру на итальянской политической сцене стремилась вести олигархическая Генуэзская республика, которая 25 марта 1637 г. даже провозгласила царицей и покровительницей своего государства Богоматерь, чтобы уравнять его статус с монархиями. (В свое время Савонарола во Флоренции объявил правителем республики Христа.) В начале 30-х годов была построена новая городская стена, а к 1651 — портовый мол. Тем не менее финансовое могущество генуэзцев получает тяжелые удары в связи с периодическими банкротствами их главного заемщика, испанского правительства, в первой половине столетия. К этому прибавляется чума 1630 и 1656 гг. (последняя унесла жизни более 70 тысяч человек) и внутренняя нестабильность, проявляющаяся в ряде заговоров. В 1617–1622 гг. разгорелся политический конфликт с герцогами Савойскими, которые хотели закрепиться на Лигурийском побережье. В 1625 г. он перерос в войну, в которой против Генуи действовали кроме Пьемонта английские, голландские и французские флотилии. Республику спасли только противоречия в стане союзников и начало боевых действий против них со стороны Испании, которые привели к перемирию, заключенному в марте 1626 г. В 1628 г. был раскрыт заговор в пользу пьемонтцев, организованный Джулио Чезаре Вакеро; виновный был обезглавлен вместе с тремя сообщниками, а его дом срыт до основания. Несмотря на это, заговоры, порождаемые раздорами в среде аристократии, продолжались, и самым опасным из них стало покушение на территориальную целостность республики, зачинщиком в котором выступал авантюрист Рафаэле Делла Торре, выходец из Генуи. Он попытался напасть на генуэзские владения при поддержке герцога Савойского Карла Эммануила II, намеревавшегося захватить порт Савону. Заговор был раскрыт и планы Делла Торре расстроены, но военные действия начались, продлившись с июня 1672 по январь 1673 г., когда французский король Людовик XIV, претендовавший на роль главного арбитра в регионе, принудил стороны прекратить огонь. Зависимость Генуи от Франции еще более усилилась вследствие инцидента 1684 г., в ходе которого Людовик XIV, раздраженный поддержкой, оказанной дожем Испании, организовал карательную экспедицию против города. Французский флот подверг Геную разрушительной бомбардировке в течение нескольких дней, более тысячи зданий было полностью уничтожено. Генуэзский дож Франческо Леркари был вынужден в мае 1685 г. отправиться в Версаль, чтобы лично просить прощения у короля.

Оплотом независимости Италии в XVII в. по-прежнему оставалась только Венеция, которая приобрела славу центра политического и светского свободомыслия, особенно после конфликта с Ватиканом в 1604–1607 гг. Он получил также название «войны перьев», поскольку важнейшую роль в ней играла пропаганда, имевшая широкий общественный резонанс. Со стороны венецианцев пропагандистскую кампанию возглавил монах ордена сервитов Паоло Сарпи (1552–1623), отстаивавший верховную юрисдикцию светской власти над духовенством и его имуществом (которое в Венеции составляло половину всей недвижимости). В 1606 г. папа Павел V наложил на республику интердикт, но венецианские власти призвали свой клир не соблюдать его. Сарпи был подвергнут анафеме (позднее, в октябре 1607 г. он получил тяжелое ранение в результате покушения). Иезуиты и другие монахи, подчинившиеся велению папы, были изгнаны из города. В апреле 1607 г. благодаря посредничеству французского кардинала Жуайёза стороны достигли компромиссного соглашения. В самой Венеции существовали две партии, одна из которых (giovani), профранцузская, выступала против светских полномочий папы и против его союзников, испанских и австрийских Габсбургов; другая партия (vecchi) была прокатолической. Внешняя политика Республики святого Марка вращалась вокруг этих двух полюсов, но ее существенно корректировало противостояние с Турцией, сближавшее венецианцев с римско-габсбургским лагерем. Одной из важнейших задач являлась защита приморских владений и торговли от пиратов: в 1613–1620 гг. разворачивается борьба с хорватскими ускоками, при поддержке австрийцев грабившими как христиан, так и турок. Параллельно обостряется конфликт с Испанией, которой Светлейшая республика противостоит в ходе войны в Вальтеллине (1620–1626) и войны за Мантуанское наследство. Здесь она терпит тяжелые поражения, к которым присоединяются неурожай и чума 1630–1632 гг. Роль Венеции в европейских делах становится все менее значительной, и на фоне Тридцатилетней войны европейские державы все менее считаются с ее интересами. Республика сосредоточивает свои усилия на восточном направлении, перестраивая военный флот: наряду с галерами, составляющими Малую армаду, организуется Большая армада из многопушечных парусных судов, сначала арендуемых в Голландии и Англии, затем собственных. Они успешно действуют в 1638 г. при отражении массированного набега тунисских и алжирских пиратов. В 1644 г. мальтийские рыцари, захватив богатую добычу, в том числе невольниц, предназначенных для султанского гарема, находят приют на принадлежащем Венеции Крите; в отместку турки нападают на Крит, и несмотря на ряд успехов венецианского оружия, к 1669 г. завладевают островом (падение Кандии). Последние плацдармы венецианцев на Крите были утрачены, однако, лишь в 1718 г. вместе с другими владениями в Греции.

В 1684 г., уже после обороны Вены, Венеция вступает в Священную лигу против турок и под руководством престарелого полководца Франческо Морозини (дож с 1688 г.) отвоевывает Пелопоннес. В 1698 г. город посещает один из союзников, русский царь Петр I. Карловицкий мир 1699 г. закрепил за Венецией греческие владения, хотя и ненадолго.

Политическое ослабление Республики святого Марка сопровождалось экономическим; ее роль в посреднической торговле снизилась, а собственное производство сохраняло некоторую конкурентоспособность лишь в сфере предметов искусства и роскоши, а также в сельском хозяйстве, где одной из ведущих культур стала кукуруза. Венеция в XVI в. оставалась главным итальянским центром книгопечатания, для которого не обязательно было оглядываться на Индекс запрещенных книг. Венеция по-прежнему притягивает к себе людей науки (Галилей демонстрирует здесь свой телескоп) и искусства (здесь работает Монтеверди). Республика становится одним из рассадников оперного искусства. Крупнейшим архитектором венецианского барокко был Бальдассаре Лонгена (1598–1682), автор церкви Санта-Мария-делла-Салюте, воздвигнутой в 1631–1687 гг. в память о прекращении мора.

Империя на рубеже XVI–XVII веков

К концу XVI в. в Священной Римской империи обозначились симптомы опасного кризиса, вылившегося спустя десятилетия в самую длительную войну в немецкой истории. Ресурсы стабильности и компромисса, заложенные в статьях Аугсбургского мира 1555 г., оказались исчерпаны, доверие на вершинах сословной пирамиды пошатнулось, был дан толчок к распаду важнейших имперских институтов. Главный разрушительный фактор историки видят в процессах конфессионализации общества, запущенных религиозным расколом первой половины XVI в. Под конфессионализацией понимают «врастание» новых вероисповеданий в общественную толщу, новое воцерковление светских сословий, отдельного человека, превращение духовных установок в руководство для повседневной жизни и общественного быта. Религиозное размежевание невозможно было остановить Аугсбургскими трактатами, церковная жизнь как в католической, так и в протестантских частях Германии шла своим чередом, внутри имперского организма складывались самостоятельные религиозно-культурные анклавы, и узы общности затрещали под напором центробежных сил.

Земли Империи до начала XVII в. переживали демографический рост: Германия оставалась одной из самых густонаселенных стран Европы, в ней проживало на 1618 г. по разным подсчетам до 20 млн человек. Аграрный сектор производства оставался определяющим и, несмотря на ухудшавшиеся с 70-х годов XVI в. климатические условия, для большинства регионов был характерен устойчивый прирост зерновой продукции. Сбои в аграрном секторе, имевшие место в разных регионах, все еще не складывались в тенденцию, и их нельзя выставить причиной глобальных потрясений. Промышленное развитие сильно различалось по областям, в нем наметились важные сдвиги, связанные с утратой лидирующих позиций южнонемецкой группой городов во главе с Аугсбургом: старые текстильные и финансовые центры достигли предела своих возможностей. Но одновременно наблюдалось смещение торгово-хозяйственного потенциала в другие крупные города. Так к концу XVI в. возвысился Франкфурт-на-Майне, а на Севере в ганзейском регионе динамично развивались Гамбург и Бремен, переориентировавшиеся на транзитную торговлю заокеанскими товарами, английской шерстью и сахаром. Даже банковское дело переживало скорее стадию реструктуризации, нежели упадка: на смену захиревшим и распавшимся в век Реформации домам Фуггеров и Вельзеров пришли новые мощные лидеры во Франкфурте, ганзейских городах, как например, в том же Гамбурге, где в 1621 г. был открыт первый в Германии публичный банк, в Лейпциге, Нюрнберге и других городах. Горнорудные прииски и мануфактуры Саксонии, Тироля, горных районов Швабии и Баварии по-прежнему, несмотря на симптомы стагнации, обогащали казну местных княжеских домов и по уровню добычи олова и серебра занимали ведущее место в Европе. Имперские земли не превратились в отсталый регион Европы, так что нельзя считать, что Тридцатилетней войне предшествовал глубокий экономический упадок.

Культурное развитие также едва ли поддается однозначной оценке. Во второй половине XVI в. бурный расцвет искусств, наметившийся ранее в канун и в годы Реформации, сменился, на первый взгляд, некоторым застоем. Но это была лишь передышка, связанная с формированием новых социокультурных моделей, заданных конфессионализацией. Религиозный раскол содействовал необычайному росту учебных заведений всех уровней, начиная от начальных приходских школ на селе и заканчивая латинскими гимназиями в городах и университетами (с 1500 по 1700 г. в землях империи было открыто более 20 новых университетов). По числу высших школ Германия решительно опережала соседние европейские страны. В католических землях большой популярностью пользовались иезуитские коллегиумы, университеты в Диллингене и Ингольштадте, в лютеранской Германии значимыми оставались «альма матрес» Саксонии (Виттенберг, Лейпциг), Ростока, Альтдорфа и Страсбурга. Кальвинисты могли похвастаться основанной в 1584 г. академией в городе Херборн, во владениях нассауских графов. Немецкая литература обогатилась плодами духовной дидактики и полемики, а жанр «летучих листков» и «газет» пользовался огромным спросом на рубеже XVI–XVII вв. В сфере изобразительного искусства жесткие требования религиозной ортодоксии сталкивались с желанием не отставать от общеевропейской моды. Следствием становились парадоксальные и тесные культурные контакты протестантских земель с католическим Югом, с Италией и наследственными землями Габсбургов. Центрами распространения зарождающегося барокко выступали княжеские резиденции, главным образом саксонских Веттинов, баварских и пфальцских Виттельсбахов и Габсбургов. Пражский двор императора Рудольфа II стал в начале XVII в. прибежищем выдающихся мастеров искусств Северной Европы и законодателем культурной моды. Творчество выдающихся художников Ханса фон Аахена, Бартоломеуса Спрангера, Джованни Арчимбольдо превращало главную резиденцию Империи в средоточие культурной жизни Центральной Европы. Начавшаяся Тридцатилетняя война во многом заглушила новый культурный подъем.

Кризис и война. Итоги 1648 года

К концу XVI в. все отчетливей стали проступать черты опасного кризиса, охватившего с годами всю имперскую организацию. Развивался он поэтапно, выводя из строя важнейшие учреждения власти и ослабляя возможности согласия на почве Аугсбургских договоренностей. Евангелические и реформатские сословия с 80-х годов XVI в. все решительней требовали полной свободы вероисповедания на территории католических церковных и светских владений, отмены «духовной оговорки», позволявшей Католической церкви сохранять ее общины при смене властей, а кальвинисты ко всему прочему — и уравнивания в правах с лютеранами и католиками. Католики, в свою очередь, обвиняли протестантов в грубом нарушении Аугсбургских соглашений, в насильственной секуляризации церковных земель, бывших на 1552 г. в собственности Старой церкви, и требовали их немедленного возвращения. Под ударом оказалось согласие на уровне правительственных институтов. С 1588 г. фактически прекратил свою деятельность имперский камеральный суд, его функции были переданы рейхстагу, но там невозможно было достичь согласия, поскольку протестанты выдвигали непременным условием компромисса полную отмену «духовной оговорки», а католики требовали возвращения отнятого у Церкви имущества, прежде всего четырех монастырей в Южной Германии, секуляризованных протестантскими властями в конце века. Кроме того, в 1607 г. император Рудольф II санкционировал вмешательство баварского герцога Максимилиана в дела имперского города Донауверта, хотя по закону ими должен был заниматься лютеранский герцог Вюртемберга как глава Швабского судебного округа. В таких условиях новый рейхстаг, собравшийся в Регенсбурге, стал ареной яростной полемики религиозных партий и был распущен. Так распался последний общеимперский форум, где на законных основаниях можно было бы вести диалог между сословиями. Немедленно вслед за тем были созданы альтернативные, т. е. не предусмотренные имперским законом, объединения протестантов и католиков: в мае 1608 г. Евангелическая уния, включавшая Пфальц и его союзников на Юго-Западе, а в 1609 г. Католическая лига во главе с герцогом Баварии. Оба блока, обладавшие собственными вооруженными силами, стремились обрести поддержку за рубежом, ища союзников: Уния — в Англии и Нидерландах, а Лига — в Испании и Риме. Границы Империи оказались взломаны, ее внутренние дела отныне стали достоянием большой европейской политики.

Ко всему добавлялась явная слабость верховной власти: император Рудольф II в отличие от отца и деда был не готов вести диалог с протестантами, чувствовал себя защитником католического дела и, подверженный мистике и оккультным наукам, отдал управление делами многочисленным фаворитам из своего окружения в Праге. Неудачи в войне с Турцией, ссора с лидерами венгерского дворянства и непомерное честолюбие раскололи единство Габсбургской семьи: против Рудольфа выступил его младший брат эрцгерцог Матфей (Матвей, Маттиас), отнявший у него сперва корону Венгрии в 1608 г., а затем в 1610 г. и Чехии (так называемая «распря братьев»). Дождавшись кончины Рудольфа, Матфей в 1612 г. без помех взошел на престол Империи, но, как и старший брат, не имея законного потомства, вынужден был озаботиться скорейшим решением династического вопроса, будоражившего всех Габсбургов, в том числе и испанскую родню императора: Мадрид, предвидя угасание немецкой ветви, был не прочь получить в недалеком будущем и корону Империи. Спасая интересы австрийского дома, Матфей открыл дорогу к престолу своему двоюродному брату эрцгерцогу Фердинанду Штирийскому, главе младшей штирийской ветви Габсбургов (1578–1637). Фердинанд последовательно короновался в 1617 г. чешской, а в 1618 г. — венгерской короной.

И Рудольф, и его противники, желая получить поддержку наследственных земель, щедро раздавали привилегии и поощряли автономию местных сословий, что ярче всего проявилось в даровании чешским подданным в 1609 г. «грамоты его величества» (Majestatsbrief — императорской привилегии), своего рода свода гарантий в том числе и в религиозном вопросе для протестантов Богемии.

Наконец, немалую роль в обострение ситуации внесла смена поколений княжеской элиты. Новые лидеры, такие как эрцгерцог Фердинанд Штирийский, уже упомянутый герцог Баварии Максимилиан (1598–1651) или молодой властитель Пфальца кальвинист Фридрих V (1610–1632) были воспитаны в строгих религиозных традициях своих конфессий и не желали идти на уступки иноверцам-еретикам. Никто не хотел разрушения имперского единства, но все мечтали об уступках в пользу своих партий и вероисповеданий.

Начавшаяся в 1618 г. война стала следствием слишком затянутого узла противоречий, возникших на немецкой почве, поэтому современники называли конфликт не только «Тридцатилетней войной», но и войной «немецкой». Если говорить о ее влиянии на структуры власти и общества в Германии, то ход войны, строго говоря, распадается на два больших этапа, характеризующих позиции короны и имперских сословий (подробнее см. гл. «Международные отношения в XVII веке», с. 518–530).

От восстания в Праге в 1618 г. и до 1629 г. нарастала роль сильной имперской власти. При содействии Католической лиги императору (с 1619 г. после кончины бездетного Матфея им стал эрцгерцог Фердинанд — император Фердинанд II, 1619–1637) удалось покончить с мятежными сословиями в Чехии в 1620 г. и одновременно уничтожить главное прибежище антиимперской оппозиции — Евангелическую унию: Пфальц был оккупирован испано-лигистскими войсками, а его правитель курфюрст Фридрих V бежал в Нидерланды. Была развернута собственно императорская армия во главе с Альбрехтом фон Валленштейном, усилиями которого была одержана победа над Данией в 1625–1627 гг., а на балтийских водах началось строительство первого в истории военного флота Империи. В 1629 г. Фердинанд закрепил достигнутый успех, издав эдикт о реституции всех отнятых у Католической церкви после 1552 г. владений, что грозило полной ликвидацией в пользу Габсбургов и Рима сложившегося к началу XVII в. баланса сословно-религиозных сил. Могущество короны достигло небывалых размеров, даже Карлу V после победы над Шмалькальденским союзом не удавалось столь эффективно использовать свои полномочия. Но вожди Лиги во главе с Баварией и умеренные лютеране, ведомые курфюрстом Саксонии Иоганном Георгом I (1611–1656), испугавшись гегемонии Габсбургов, заставили императора отказаться от полномасштабного исполнения эдикта и распустить вооруженные силы во главе с Валленштейном. В свою очередь, непримиримые противники Габсбургов и Лиги в лице кальвинистских и части лютеранских князей охотно приняли в 1631 г. помощь со стороны высадившихся в Германии шведов во главе с их королем Густавом Адольфом. Парадоксальным образом на помощь католической династии пришли успехи протестантского оружия: разгром Лиги в 1631–1632 гг. покончил с опасной для императора конкуренцией Баварии, позволил выставить престол единственным гарантом интересов католических сословий и реорганизовать новую армию. Причем Валленштейн, вновь назначенный главнокомандующим, вскоре показался ненадежным и был устранен в феврале 1634 г. группой офицеров по распоряжению самого императора: событие, указывавшее на прочный контроль военных структур со стороны Вены. Победа над шведами под Нёрдлингеном в 1634 г., одержанная при поддержке испанских войск, вновь резко усилила консолидирующую роль престола. Заключенное в 1635 г. в Праге соглашение (Пражский мир) возвращало в число союзников императора лидера лютеранских сословий курфюрста Саксонии, упраздняло все прямо неподконтрольные императору альянсы, в том числе Лигу, и создавало механизм общеимперской борьбы с иноземными захватчиками под руководством короны.

Однако с конца 30-х годов явственно обозначился военный провал Габсбургов и их союзников: императорские войска, разъединенные французскими и шведскими фронтами, терпели одну неудачу за другой. Возможности короны оказались исчерпаны, новый государь Фердинанд III (1637–1657) вынужден был реанимировать широкий диалог сословий с короной и возобновить в 1641 г. работу рейхстага, а позже позволить всем участвовавшим в войне имперским подданным самостоятельно и наряду с короной вести мирные переговоры с иноземными державами. Из двух мирных соглашений, подписанных в 1648 г. в вестфальских городах Мюнстере и Оснабрюке и закончивших Тридцатилетнюю войну, для будущего Империи особую важность имели именно Оснабрюкские статьи, поскольку они регулировали отношения короны и сословий, а также религиозный вопрос. Впрочем, по традиции их также именуют частью Вестфальских мирных трактатов.

Итогами мира стало территориальное усиление за счет Империи более сильных соседей — Швеции и Франции. Швеция получила устья северонемецких рек Эльбы и Везера, епископства Бремен и Верден, и половину Померании: по вновь приобретенным землям скандинавское королевство могло теперь представлять свои интересы на имперском рейхстаге. Франция обзавелась Эльзасом и правом держать свои гарнизоны в ключевых приграничных крепостях. Но главное значение для будущего Империи все же лежало в выработке относительно эффективного механизма разрешения религиозных проблем и восстановлении баланса сил как между сословиями, так и между короной и сословиями. Кальвинисты были узаконены в религиозных правах с лютеранами и католиками, а границы церковных владений зафиксированы в довоенных пределах. Впредь все споры, затрагивавшие интересы представителей разных вероисповеданий, должны были решаться на рейхстаге не простым голосованием по куриям (протестанты там всегда оставались в меньшинстве), а по принципу религиозной принадлежности и при обоюдном согласии. Все протестанты сформировали так называемый corpus reformatorum во главе с курфюрстом Саксонии, позже — курфюрстом Бранденбурга, а католические депутаты — corpus catholicorum во главе с курфюрстом Баварии. Восторжествовала религиозная терпимость, впредь перемена веры властителя не затрагивала гарантированный религиозный статус населения, становясь частным делом правящей семьи. Исключение составляли лишь наследственные земли Габсбургов и Верхний Пфальц, отошедший к Баварии: здесь была осуществлена полная рекатолизация безотносительно к положению на 1624 г.

Все вассалы императора, воевавшие на стороне его врагов, получали амнистию, а опальные чины — реституцию. Восстанавливалась также и система имперских судебных, округов, сам же рейхстаг получил постоянное место заседаний в Регенсбурге и превратился в постоянно действующий орган (современники прозвали его «вечный рейхстаг в Регенсбурге»). В целом Вестфальский мир для Германии был по сути лишь откорректированной формой Аугсбургского соглашения 1555 г. Корона и сословия удовлетворялись положением status quo ante bellum, территориальные властители остались в структурах Империи не «суверенами» в полном смысле этого слова, а традиционными подданными короны, правда, с большими полномочиями. Двухуровневый характер сохранился: корона и сословия формировали два базовых полюса общественной организации. Подверженная различным колебаниям «вестфальская система» просуществовала вплоть до конца Империи в 1806 г.

От Вестфальского мира к миру в Утрехте: империя в «Леопольдинскую эру»

Собственно война закончилась для Германии лишь в 1650 г.: только тогда были окончательно освобождены все занятые войсками стран-победительниц территории. Общее положение немецких земель было весьма плачевным: по разным подсчетам годы войны унесли до 5 млн жизней, целые земли, как например, Вюртемберг или Мекленбург, почти обезлюдели. Ужасы Тридцатилетней войны надолго врезались в народную память, мощным пластом отложились в историческом сознании и были сглажены лишь в XX веке катастрофами двух мировых войн. Экономическое положение в целом рисовалось также крайне тяжелым, хотя и разнилось по областям. Некоторые районы были вовсе избавлены от военного лихолетья (Кёльн, Франкфурт-на-Майне, Гамбург, Бремен, земли Вестфалии и Нижнего Рейна), некоторые, как например Саксония, восстановили потенциал в течение нескольких десятилетий, однако значительная часть Германии переживала стресс и стагнацию вплоть до начала нового XVIII в.

Для политического будущего важнейшее значение имело долгое царствование Леопольда I (1658–1705), принявшего ношу всех последствий послевоенной перестройки. Во внешних делах новому императору необходимо было найти противовес почти безраздельной французской гегемонии на Западе и мощному влиянию шведской короны на Севере. При этом старый союзник Габсбургов мадридский двор уступил Франции сперва по условиям Пиренейского мира 1659 г., а позже в ходе так называемой «Деволюционной войны» 1667–1668 гг. (см. главу о международных отношениях). Но гораздо более опасным становилось влияние Парижа на внутренние дела самой Империи: поддержку у Мазарини и позднее у «короля-солнца» искали князья западных областей, рассчитывавшие выйти из-под влияния Габсбургов. Первым серьезным шагом в этом направлении стало образование в 1658 г. «Первого рейнского союза» западногерманских княжеств под прямой протекцией Мазарини. Пиком же французского давления можно считать так называемую «реунионистскую» практику Людовика XIV: начиная с 1679 г. все области Империи, ранее находившиеся в вассальной зависимости от французской короны, объявлялись королем исторической собственностью Франции, что давало повод к прямой вооруженной оккупации. Так, в 1681 г. в руках у французов оказался Страсбург. Но широкая антифранцузская коалиция с участием Нидерландов и Англии, громко заявившая о себе в ходе «голландской войны» 1672–1678 гг., остановила давление Парижа. С 80-х годов наметился перелом, благоприятный для Габсбургов.

Империя старалась поддерживать противников Швеции, давая приют польскому королю Яну Казимиру, изгнанному шведами из Варшавы в ходе Первой Северной войны 1655–1660 гг., а спустя несколько лет помогая бранденбургскому курфюрсту в открытой войне со шведской короной.

Со второй половины 80-х годов обозначилась новая, более благоприятная для короны фаза во внешней политике, что было связано не только с ослаблением франко-шведского влияния. Пользуясь свободой рук на юго-востоке, Леопольд перешел в решительное наступление на Турцию и добился внушительных успехов. Кульминацией стало отражение османского нашествия у стен Вены в 1683 г. и освобождение Будапешта вкупе с блестящими победами нового военного гения Габсбургов принца Евгения Савойского. Границы наследственных земель были резко раздвинуты; Леопольд, вслед за своим дедом Фердинандом II, спасшим для Габсбургов Чехию после Белогорской битвы 1620 г., по праву может считаться одним из отцов будущей Дунайской монархии.

Ян Томас ван Иперен. Император Леопольд I в маскарадном костюме. 1667 г. Портретная галерея замка Амбрас, Инсбрук

Внутренняя политика короны также делится на два этапа, причем в ходе первого, до конца 70-х годов, Леопольду важнее было наладить устойчивую работу имперских учреждений, восстановленных после 1648 г., в частности с 1663 г. — рейхстага. В диалоге с ведущими силами сословного общества, с княжеской элитой, Леопольд относительно успешно маневрировал между лояльно настроенной курфюршеской коллегией и желавшей дальнейшей перестройки Империи в духе усиления сословий княжеской курией, одним из признанных лидеров которой долгое время был весьма тонкий политик архиепископ Майнцский Иоганн Филипп фон Шенборн (1647–1673). Стремясь ослабить оппозицию, император всячески поощрял старых и проверенных союзников, в частности курфюрста Саксонии Фридриха Августа I, позволив тому завладеть в 1697 г. польской короной. Важным рычагом оставались брачные партии, например, женитьба старшего сына императора, Иосифа, на принцессе из дома Вельфов, позже получивших от Леопольда курфюршеские права (Ганноверская ветвь) и взошедших в 1715 г. на английский престол. Император с успехом использовал упомянутое исключительное право возведения в княжеское и курфюршеское достоинство; путем систематической протекции и раздачи титулов венский Хофбург превращался в прибежище верных слуг династии, в блистательный эталон имперской представительности, способный поспорить с французским Версалем.

Геррит ван Хонтхорст. Портрет курфюрста Фридриха Вильгельма I Бранденбургского и его первой жены Луизы Генриетты Оранской-Нассау. 1647 г. Маурицхёйс, Гаага

Крутой перелом произошел уже в первой четверти XVIII в., в годы Войны за испанское наследство (1701–1713/1714), когда Габсбурги смогли вернуть многие из утраченных по Вестфальскому миру земель.

Состояние сословного общества

Общественные структуры Империи пережили к концу XVII в. заметные изменения, в частности в группе ведущих княжеских династий. С переходом Пфальцского курфюршества в 1685 г. к католической ветви старших Виттельсбахов ушел в прошлое фактор радикальной кальвинистской, откровенно профранцузской политики Гейдельберга. Саксонские курфюрсты, получившие согласно Вестфальскому миру земли Лаузица, добились самого большого территориального прироста и постепенно начинали уступать влиянию северных соседей, Гогенцоллернов. При этом, однако, дрезденские Веттины оставались верными союзниками короны, особенно в лице курфюрста Иоганна Георга III (1681–1691), отличившегося во главе имперских войск при осаде Вены в 1683 г. В Пруссии при Фридрихе Вильгельме I Великом (1640–1688) был достигнут компромисс с сословиями, реорганизована армия и оздоровлены сильно расшатанные финансы. Курфюрст был еще далек от «абсолютистского» стиля правления (ср. главу об абсолютизме), но передал своему сыну, первому королю Пруссии, добротное наследство. Баварские Виттельсбахи, закрепив по Вестфальскому миру курфюршеские регалии, все более сближались с Францией. В правление внука Максимилиана I Макса Эммануила антигабсбургский курс приобрел четко выраженные черты, но закончился полной катастрофой на полях войны за Испанское наследство. Мюнхен перестал быть конкурентом Вены в раскладе сил ведущих династий.

В социальной толще позиции дворянства остались непоколебленными. Обладатели титулов стремительно вытесняли лиц неблагородного происхождения со всех уровней придворного управления, уверенно контролировали администрацию в провинции и резиденциях. В городах все прочнее становились позиции цеховой и купеческой элиты, что сопровождалось, впрочем, налаживанием внутриобщинного диалога и прекращением крупных социальных выступлений.

Церковная жизнь медленно утрачивала былой полемический накал — вместе с уходом в прошлое самого ожесточенного этапа религиозного противостояния. Но в социальном плане позиции Католической церкви оказались все же предпочтительней: через церковную карьеру или через конверсию в католицизм открывался путь к престижным имперским службам, к манящему своим блеском миру католической средиземноморской Европы. Характерным симптомом здесь стал массовый переход в католицизм протестантского дворянства, главным образом высшей знати, во второй половине XVII в. Кальвинизм и особенно лютеранство, сохранив в основном традиционные зоны влияния, переживали перемены преимущественно в духовно-нравственной сфере, воплощенные в пиетистском движении стараниями Филиппа Якоба Шпенера (1635–1705), выдающегося деятеля лютеранской культуры рубежа веков.

Германия встретила XVIII в. с окрепшими, испытавшими пробу на прочность структурами имперской организации, восстановленными после 1648 г. Немецкие земли были избавлены от тяжкого груза острых религиозных разногласий и получили возможность еще почти сто лет сосуществовать в рамках единого здания Священной Римской империи под державной десницей Габсбургов.

Культурное развитие

Культурная жизнь Германии после 1648 г. все еще хранила черты многоконфессионального уклада: различные виды искусств тяготели к стандартам, заданным соответствующими вероисповеданиями. Война, несомненно, истощила культурный потенциал, но в еще большей мере сказывалось соседство мощных центров европейской барочной культуры.

Католический Юг испытывал влияние культуры итальянского, позже французского барокко. Протестантский Север также оказался подвержен барочным вкусам, что влекло к определенной унификации в художественных стилях отдельных регионов. В музыке синтез обозначили великие мастера: Генрих Шютц (1583–1672), заимствовавший для протестантского хорала барочные музыкальные инвективы из Италии, и отдаленные наследники его таланта — два поколения семейства Бахов, совершенствовавших традицию вокальных лютеранских пассионов («Страстей»). В области литературы блистали представители так называемой Силезской школы во главе с барочным поэтом Мартином Опицем, равно как Ганс Кристоф Гриммельсгаузен, отобразивший в своем романе «Симплициссимус» быт эпохи Тридцатилетней войны в зеркале утопических и пиетистских идеалов.

Заметный религиозный акцент, присущий XVII в., перекочевал и в век Просвещения. Сказалось это прежде всего на развитии наук: идеи камерализма, замешанные на концепции рачительного, патриархального правления, получили самое широкое развитие в протестантском ареале. У истоков здесь стоял знаменитый публицист Людвиг Файт фон Зекендорф, опубликовавший в 1655 г. свой трактат о княжеской власти. Эта доктрина повлияла и на философию раннего немецкого Просвещения, прежде всего на Готфрида Вильгельма Лейбница (1646–1716), чьи историко-философские воззрения основывались на твердом лютеранском фундаменте.

Увлеченность точными науками, явно математический привкус философских изысканий были характерны для протестантской интеллектуальной элиты. Католический мир в большей степени тяготел к традиционным гуманитарным дисциплинам, изучению древних языков, античной истории и философии.

Все более зримыми становились всходы на ниве образования: немецкий университет, сформировавшийся в своей классической научно-педагогической программе в век конфессионализации, столетие спустя уже мог конкурировать с французскими, английскими и итальянскими академиями, становясь притягательным для европейской молодежи. Соперничество церквей, стремившихся опереться на собственную образованную паству, дало успешные плоды в XVIII в.: обилие университетских центров, городских гимназий и сельских «элементарных» (начальных) школ превращали Германию в одну из самых просвещенных стран Запада. Именно развитие общей культуры привело к расцвету творческой, философской мысли под занавес истории самой Империи на исходе XVIII столетия, подготовившему рост национального самосознания уже в новых условиях.

В XVII в. исторические судьбы Чехии, Венгрии, Речи Посполитой и Австрии оказались еще теснее переплетенными, чем в XVI в. Два внешних фактора — Тридцатилетняя война и турецкая опасность — определяли и внутриполитическую ситуацию в странах Центральной и Восточной Европы. Почти постоянные войны на протяжении столетия создавали атмосферу нестабильности и экзальтации, что нашло отражение в распространении нового общеевропейского стиля — барокко с его театрализованной устремленностью к трансцендентным ценностям и эмоциональной взвинченностью. Постепенное вытеснение протестантизма в регионе вернуло страны Центральной и Восточной Европы в лоно обновленного Тридентским собором католицизма. Но экономический упадок, сокращение внешнеэкономических связей определили общее отставание этого региона от быстро развивающихся стран Западной Европы. Сокращение численности населения, прежде всего крестьянского, привело к усилению крепостнической эксплуатации и утверждению фольварочной формы хозяйства. Бурно протекавший XVII в. оставил о себе героический миф и значимое культурное наследие, в котором выделяется творчество Я.А. Коменского. Философ и педагог, он сконцентрировал в своих сочинениях основные проблемы эпохи и обозначил идеи, актуальные для будущего, которые окажутся востребованы лишь в XX в.

Чехия

Тридцатилетняя война, изменившая облик Европы, началась в Чехии с антигабсбургского сословного восстания 1618–1620 гг. (см. также главу о международных отношениях в этом разделе). Политика короля и императора Матиаса (Матвея, Матфея), по необходимости еще придерживавшегося толерантности, подготавливала контрнаступление Католической церкви: своим наследником он сделал ярого католика Фердинанда Штирийского (император и король Чехии и Венгрии Фердинанд II, 1619–1637). Габсбурги мало считались с интересами отдельных земель (стран), входивших в их обширные владения, отсюда вытекали и их конфликты с сословиями. Процесс конфессионализации обусловил превращение религиозной принадлежности в «партийную» с ярко выраженной политической окраской. Было бы неправильно представлять конфликт чешских сословий с Габсбургами как сопротивление всего народа иноземной династии. Во-первых, население Чешского королевства было неоднородным: протестанты в начале XVII в. составляли около 90 % населения, но большой политический и экономический вес сохраняла католическая аристократия. Во-вторых, Габсбурги, как до этого Ягеллоны, уже давно рассматривались в качестве законных монархов, угрозы германизации, о которой говорила старая историография, на самом деле не существовало. В-третьих, протестантские сословия представляли интересы дворянства, поэтому города слабо, а крестьянство совсем не поддержали шляхту. Восстание с самого начала ориентировалось на заграничную помощь, тем самым связав себя с общим конфликтом между католиками и протестантами в Западной Европе. Это, с одной стороны, вывело Чехию в центр европейских противоречий, но с другой — ее значение в масштабе всей Европы было слишком мало, чтобы протестантский мир поставил ее проблемы на первое место. Все эти обстоятельства повлияли на характер, ход и результаты чешского восстания.

Казнь вождей Чешского восстания 1618–1620 гг. Гравюра. Прага, 1621 г.

Весной 1618 г. съезд протестантского дворянства выразил императору Матиасу протест в связи с нарушениями Маэстата 1609 г. (см. главу в 1-й части). 23 мая перед началом нового съезда вожди радикальных протестантов выбросили из окна канцелярии Пражского Града (дефенестрация) местоблюстителей королевского престола Славату и Мартиница вместе с секретарем Фабрициусом — главных проводников королевско-императорской политики. Съезд избрал Директорию из 30 человек, которая встала в решительную оппозицию к королю, начала созывать войска и обратилась за помощью к Протестантской унии германских княжеств. Войско сословий во главе с Матиасом Турном, недавно натурализовавшимся в Чехии немецким дворянином-протестантом, осадило Вену и обстреляло императорский дворец. Однако некоторые города Чешского королевства и католическая аристократия остались верны монарху. В начале 1619 г. умер император Матиас, моравское дворянство примкнуло к чешскому восстанию, а общий сейм в Праге принял новую конституцию равноправных земель с избираемым королем во главе, чья власть была сильно ограничена сословными учреждениями. Летом 1619 г. против Габсбургов выступил трансильванский князь-протестант Габор Бетлен, занявший Верхнюю Венгрию (совр. Словакия), но союз сословий с ним оказался непрочным. 19 августа 1619 г. сословия объявили о детронизации Фердинанда II и избрали королем Фридриха Пфальцского. Однако этот расчет не оправдался, и реальной помощи новому монарху никто не оказал. Хотя на общем сейме весной 1620 г. была создана конфедерация сословий земель Чешской короны, Австрии и Венгрии, реального объединения антигабсбургских сил не состоялось, тогда как императора поддержали Испания, папская курия и глава Католической лиги Максимилиан Баварский. Среди чешских сословий начала распространяться неуверенность, не хватало денег для войск, армия отступала. Решительный перелом произошел в результате битвы на Белой Горе у Праги 8 ноября 1620 г.: небольшая императорская армия наголову разбила плохо воевавшее из-за неуплаты денег войско сословий. Белогорская битва обозначила рубеж чешской истории: после нее начался трехвековой период габсбургского абсолютизма, рекатолизации и фактической потери государственности. Фридрих Пфальцский бежал, многие города без боя встречали армию императора. Психологически устрашающее значение имела публичная массовая казнь на Староместской площади Праги руководителей и участников восстания, в число которых входили известные гуманисты, ученые, политики. Печатные листовки с гравюрой, изображавшей казнь, облетели всю Европу. Фердинанд II умело использовал ситуацию для кардинального изменения устройства страны, ставшей теперь наследственной землей династии Габсбургов. В старой историографии Белая Гора была синонимом национального угнетения, последовавшего затем упадка национальной культуры, вытеснения всего чешского иностранным, что объявлялось следствием рекатолизации. Теперь представляется, что поражение у Белой Горы не стало национальной трагедией, как перед этим ею не стала Липанская битва, положившая конец гуситским войнам. Белая Гора обозначила переход к новой эпохе в истории чешского народа, к новым формам идеологии и культуры, к тесной интеграции в огромное пространство державы Габсбургов.

«Обновленное земское устройство» и мандат Фердинанда II от 1627 г. предусматривали новое устройство чешских земель, в частности увеличение полномочий чешской придворной канцелярии в Вене к ущербу для чешского сейма и других органов самоуправления, которые формально сохранялись. Земских чиновников теперь назначал монарх, и они несли ответственность только перед ним. В сейм вводилось католическое духовенство. Католичество объявлялось единственной государственной религией. Всем некатоликам предлагалось сразу перейти в католическую веру или эмигрировать, в кратчайший срок распродав свое имущество, в том числе земли. Сразу же возникли спекуляции с куплей-продажей земли, в результате которых резко обогатилось несколько лиц, прежде всего А. Валленштейн (Вальдштейн), бывший протестант, ставший позднее военачальником императорских войск в Тридцатилетней войне и обеспечивший трону многие победы. В Чехии он создал из приобретенных за бесценок земель крупнейшее панство, что позволило ему проводить самостоятельную политику и вести переговоры с протестантской эмиграцией, предлагавшей ему чешскую корону. Эмиграция из Чехии достигла колоссальных размеров, в основном покидали страну образованные люди, мелкое и среднее дворянство. За рубежом чешская эмиграция была политически активна, однако ее призывы не повлияли на исход Тридцатилетней войны: по Вестфальскому миру 1648 г. Чехия осталась наследственным владением Габсбургов. Сама война, многие сражения которой проходили на чешской территории, разрушила экономику страны, резко сократила численность населения, главным образом сельского. Люди жаждали мира, поэтому дали отпор шведской протестантской армии, в конце войны попытавшейся взять Прагу. Наметилась консолидация общества на основе верности Габсбургам и католицизму. Изменилась структура дворянства: в Чехии земли получили генералы и офицеры императорской армии, составившие так называемое интернациональное дворянство, чуждое чешским традициям, но открытое европейским культурным влияниям. Представители старых чешских аристократических родов, напротив, устремились в Вену, где, занимая в XVII–XVIII вв. ответственные должности, фактически руководили внешней и внутренней политикой империи. В XVII в. они еще не порвали связи с чешской средой, ее культурой и языком. Экономический кризис после войны способствовал дальнейшему закрепощению крестьянства, что было необходимо для успешного существования фольварочного хозяйства. Это стало причиной крестьянских восстаний 70-х годов XVII в. и повлияло на составление барщинного законодательства Леопольда I. Все земельные участки были описаны в кадастрах, введено налогообложение в соответствии с природными качествами земли.

Рекатолизация проходила в мирных формах, медленными темпами, без насильственных мер, но уверенно. В этом состояла заслуга как пражского архиепископа, так и иезуитов — главных деятелей Контрреформации. Они блестяще справились со своей задачей: создать новую католическую барочную культуру взамен прежней протестантской, в основе своей гуситской, но одетой в ренессансные одежды. Во второй половине XVII в. под управление иезуитов был передан Пражский университет, который превратился в международный центр науки («вторая схоластика»), стал прибежищем неортодоксально мыслящих ученых. В Праге читали лекции, пропагандировавшие открытия Коперника и Галилея, Я. Марци занимался исследованиями в области физики и оптики, его открытия имели мировое значение. При университете возникло иезуитское книжное издательство «Наследие св. Вацлава», печатавшее на чешском языке религиозно-просветительскую литературу для массового читателя. Она способствовала переходу чешской словесности в новую фазу: язык эпохи барокко, утратив искусственную классичность Ренессанса, стал ближе к простонародному, разговорному. Чешские поэты и писатели, связанные с рекатолизацией, обращались к простому народу на его языке. Распространение получил жанр песенников религиозного содержания. Выдающимся поэтом-композитором проявил себя А. Михна, с которого началась традиция чешского канторского искусства, благодаря которому в XVIII в. Чехия станет «консерваторией Европы». К. Шкрета поднял чешскую живопись на европейский уровень, а эмигрант В. Холлар в своих графических видах городов создал «портрет» Европы XVII в. Официальное равноправие чешского и немецкого языков не означало их равенства, поскольку они стали выполнять разные социальные функции: немецкий являлся языком учреждений, вытесняя там чешский и латынь, а чешский низводился до «простонародного диалекта», хотя в быту им продолжало пользоваться чешское дворянство.

Перед чешской интеллигенцией, перед иезуитами и членами других монашеских орденов стояла задача «искупления чехами греха еретичества», превращения страны в «богоспасаемую землю». Эту цель преследовала не только духовная литература, но и начавшееся в конце XVII в. поистине всенародное движение за канонизацию Яна Непомуцкого, ставшего символом новой религиозности, дистанцированной от государственной власти и близкой чаяниям простого народа. В лице нового святого бывшие еретики находили своего небесного покровителя. Вновь расцветает культ святых — покровителей Чехии (святые Кирилл и Мефодий, князь Вацлав, Прокоп Сазавский и др.). С конца века начинается строительство новых соборов и монастырей, паломнических центров и часовен, в результате чего происходит тотальная сакрализация чешского ландшафта. Стремление к реабилитации стало основой земского патриотизма — барочного типа исторического сознания, крупнейшим выразителем которого стал иезуит Богуслав Бальбин. В своих сочинениях он прославлял «красоту и богатства чешской земли», обращался к забытым страницам ее истории, положительно оценивал гуситов за их патриотизм, призывал к сохранению чешского языка, хотя сам писал только на латыни.

Мировое значение приобрела деятельность Я.А. Коменского — «учителя народов», как его называли при жизни. В определенном смысле он является квинтэссенцией европейского барокко как стиля мышления и культурной формы. Глава Общины чешских братьев, он был вынужден эмигрировать и прославился как основатель современной педагогики, сочетавший практичность, полезность знания в жизни с общественным, духовным смыслом знания, которое преображает нравственность человека. Разработанный им метод составления учебников (книжка с картинками — единый обучающий наглядный организм), внедрение поурочного, повозрастного и наглядного методов обучения, вера в появление единого, всеобщего простого языка как средства коммуникации для человечества делают его наследие актуальным в последующие эпохи. Как философ Коменский, стремясь к согласованию науки и религии, разрабатывал пансофическое знание (всеобъемлющая божественная мудрость), на основе которого создал грандиозный проект совершенствования человечества (трактат «Всеобщий совет об исправлении дел человеческих», обнаруженный только в первой половине XX в.).

Венгрия

Для Венгрии, по-прежнему остававшейся поделенной на три части, XVII в. стал цепью непрекращавшихся войн и смут. Почти вдвое сократилась численность населения. Перестал существовать единый этносоциальный организм — венгерское общество. Особо тяжелые условия сложились на подвластной туркам территории, где основную тяжесть налогообложения и феодальных повинностей несло крестьянство. В Трансильвании и в королевской Венгрии утвердилось господство барщинно-доменной системы, сохранявшей и усиливавшей аграрный характер этих земель. Превалировало крупное землевладение магнатов, ставших ведущей политической силой, что вызывало их конфликты со средним и мелким дворянством. Эксплуатация крестьянства приводила к восстаниям, в основном локальным, и к участию крестьян в войсках оппозиционных Габсбургам магнатов. В XVII в. продолжился процесс рекатолизации, однако, по причине приверженности к протестантизму многих магнатов, а также части крестьян и горожан, он остался незавершенным, что использовалось венгерскими феодалами в целях борьбы за сохранение своих прав и привилегий. В 1681 г. Государственное собрание подтвердило принцип свободы вероисповедания, хотя и в несколько ограниченных масштабах, а также другие привилегии дворянства.

Магнаты королевской Венгрии и Трансильвании продолжали сопротивляться габсбургской доктрине абсолютизма, используя турецкую угрозу и балансируя между Веной и Портой в отстаивании своей самостоятельности. В Трансильванском княжестве, где единственным магнатом являлся князь, сохранялось ведущее положение протестантских конфессий, поэтому конфликт Трансильвании с Габсбургами приобретал религиозную окраску. Князья Трансильвании претендовали на объединение венгерских земель под своей властью, поэтому идеология венгерского патриотизма имела антигабсбургскую направленность. Во время Тридцатилетней войны трансильванские князья дважды претендовали на венгерскую корону. Выступления Габора Бетлена в 1619–1626 гг., поддержавшего восстание в Чехии, преследовали цель усиления личной власти, чего в итоге он частично добился. Аналогичный характер носил поход князя Дьёрдя Ракоци I в 1644 г. С 1619 г. короли Венгрии из династии Габсбургов регулярно подтверждали сохранение дворянских привилегий и законов страны, что несколько ограничивало их власть. С 1630 г. при короле должны были находиться двое венгерских советников. Принимаемые Государственным собранием решения, компромиссный характер которых был результатом предшествующих острых конфронтаций между протестантской и католической частью магнатов, всегда в целом отстаивали сословные интересы феодалов. Укреплению положения магнатов способствовали разрешение на приобретение домов в королевских городах (1634 г.) и запрещение королю отчуждать комитаты («графства») или частные землевладения в свою или чью-либо пользу (1646 г.). Сохранялась должность палатина как символической фигуры представителя сословий.

С середины XVII в. начинается упадок Трансильвании, вызванный грабительскими походами османов и крымских татар в ответ на попытки князя Дьёрдя Ракоци II проводить самостоятельную политику. В частности, вопреки желанию Порты (формально князь считался ее вассалом) и в союзе со Швецией он вмешался в войну в Польше («Потоп») и пытался получить польскую корону. Идею создания независимого и от Габсбургов, и от Порты Венгерского государства, во главе которого встал бы трансильванский князь, вынашивало венгерское дворянство, мнение которого выражал крупный хорватский магнат, выдающийся полководец и политический писатель Миклош Зриньи (Никола Зринский). С этой целью в 1666 г. возник дворянский заговор против Леопольда I; после раскрытия заговора последовали репрессии. В 1680 г. обстановку дестабилизировало восстание магната Имре Тёкёли, захватившего Верхнюю Венгрию (совр. Словакия) и создавшего там собственное княжество, ставшее вассалом Османской империи. Королю пришлось возобновить деятельность сеймовых учреждений, прерванную в 1673 г. Государственное собрание 1681 г., как уже отмечалось, показало невозможность осуществления политики абсолютизма в Венгрии в те годы.

В австро-турецких войнах второй половины XVII в. Венгрия отвоевала Буду и значительную часть земель, захваченных турками. По мирному договору, заключенному в 1699 г. в Сремских Карловцах (совр. Сербия), королевство Венгрия, включая Трансильванию, восстанавливалось почти в границах до 1526 г. Трансильвания осталась самостоятельным княжеством в системе владений Габсбургов, сохранив свои законы и привилегии дворянства. В условиях войны с турками и их постепенного вытеснения с венгерской этнической территории Габсбурги доказали, что только они, в союзе с антитурецкой Священной лигой, являются реальной силой, способной изгнать османов с завоеванных ими территорий. Венгерское Государственное собрание уступило требованиям Габсбургов и в 1687 г. признало их право на наследственное владение венгерской короной, отказавшись от права на вооруженное сопротивление монарху. Это открывало путь к установлению абсолютизма и прекращало (правда, на время) гражданские войны, что способствовало стабилизации страны, измученной двумя столетиями войн.

Польско-Литовское государство

В Речи Посполитой XVII в. ознаменовался апогеем «золотых шляхетских вольностей», что привело к трансформации шляхетской демократии в магнатскую олигархию. Усилился процесс внутренней дезинтеграции государственного управления, осознаваемый самими шляхтичами, недаром в это время появилось выражение «Польша держится непорядком» (Nierzadem Polska stoi). Любая мера королевской власти по установлению хоть какого-нибудь порядка расценивалась шляхтой как нарушение законов страны и сразу же вызывала вооруженное сопротивление. Юрий Крижанич, хорватский католик, долго живший в России и стремившийся к славянской интеграции, придумал меткое слово, выражающее сущность магнатской олигархии, — «вольнобесие». Ситуацию в стране обостряла усилившаяся после Брестской церковной унии 1596 г. конфронтация конфессий: население белорусских земель в основном приняло унию, тогда как на украинских территориях сохранялась верность православию. Главной силой в этом регионе становится запорожское казачество, активно участвовавшее в войнах с турками и крымскими татарами, поэтому требовавшее уважения к своей православной вере и равных с польской шляхтой прав. Нежелание польских магнатов учитывать интересы казачества привело в середине XVII в. к войне под руководством гетмана Богдана Хмельницкого, которая закончилась вхождением в Россию Левобережной Украины и Киева.

XVII столетие принесло Речи Посполитой внешнеполитическую нестабильность, страна почти все время воевала. В этой атмосфере окончательно сформировался тип поляка-сармата как рыцаря-защитника западной христианской цивилизации перед угрозами мусульманского и православного мира. Одновременно рыцарь-сармат должен быть рачительным хозяином на своей земле, добрым помещиком по отношению к крестьянам, их покровителем. Сарматская ментальность кроме традиционных для польского шляхтича качеств включала в себя значительный восточный элемент, как в манере поведения, так и во внешнем облике.

Войны, в которых участвовала Речь Посполитая, следовали одна за другой, иногда накладываясь друг на друга. Страна стала одной из крупнейших держав, от которой зависела европейская политика. Кроме войн на востоке с Россией, на юге с Османской империей и Крымом, из-за стремления польских королей из рода Ваза (Васа) получить шведскую корону Речь Посполитая была вовлечена в первой половине XVII в. в династическую войну. Отношения с Габсбургами оставались напряженными, несмотря на общие цели в освобождении Европы от турок. Ход военных действий показал, что без военного участия Польши победа над Османской империей одними силами державы Габсбургов невозможна.

Попытка Сигизмунда III (1587–1632) укрепить свою власть столкнулась с решительным сопротивлением шляхты, объединившейся вокруг краковского воеводы М. Зебжидовского. «Рокош» Зебжидовского вылился в гражданскую войну (1607–1609), в которой победила «кресовая» шляхта. Король был вынужден отказаться от планировавшихся реформ. «Кресовая» шляхта оказала помощь русскому авантюристу, бежавшему в Литву и выдававшему себя за чудом спасшегося царевича Димитрия, сына Ивана Грозного. Поддержка Лжедмитрия I стала поводом для вооруженного вторжения в Московское государство, предпринятого шляхтой без предварительного согласования с королем, который, впрочем, поддержал вместе с польскими иезуитами претензии самозванца. Смута начала XVII в. создала великолепный предлог для вмешательства Речи Посполитой в русские дела (см. гл. «Смута в России в конце XVI — начале XVII века»).

В 1611 г. русское правительство («семибоярщина») избрало на русский трон польского королевича Владислава и впустило в Кремль польский гарнизон. Взятие войском Сигизмунда III Смоленска, победоносные рейды конницы гетманов Жолкевского и Сапеги, неэффективное участие шведской армии в войне на русской стороне, переход значительной части боярства на сторону поляков и Лжедмитрия II показали, что Москва стоит на грани краха. В изменившиеся планы Сигизмунда III уже входило коронование царской короной и присоединение Московской Руси к Речи Посполитой. Однако начавшийся подъем русского освободительного движения позволил войску Минина и Пожарского в 1612 г. освободить Москву от поляков и пытавшихся ее захватить казаков атамана Заруцкого. Кстати, в боях за Москву единственное свое поражение потерпел выдающийся полководец гетман Я.К. Ходкевич, чьи родственники в Литве поддерживали православие. Сложное переплетение личных, групповых, национальных, государственных, династических и конфессиональных интересов, сконцентрировавшихся в «Смутное время», не позволяет современным историкам делать однозначные оценки происходившего и говорить только о негативном воздействии Речи Посполитой, тем более что именно с этого времени начинается мощное влияние Польши, а через нее и Западной Европы, на культуру России, что в итоге подготовило реформы Петра I. Можно утверждать, что культурный и политический «прорыв в Европу», сопровождавшийся территориальными приобретениями, Россия начала именно со «Смутного времени» благодаря польскому воздействию. В 1613 г. в результате выборов на соборе к власти в Русском государстве пришла новая династия Романовых. Попытка поляков в 1617 г. провести реванш закончилась крахом. Этому способствовала возобновившаяся война со Швецией, которая велась еще с 1600 г. В 1632 г. избранный польским королем Владислав IV вновь начал войну с Москвой и взял Смоленск, но перед угрозой военного конфликта со Швецией в 1634 г. заключил мир, отказавшись от претензий на русский трон.

Хотя официально Речь Посполитая не участвовала в Тридцатилетней войне, она воевала со Швецией и боевые действия проходили на польско-литовской территории. В этой войне она потеряла Ригу и Дерпт (Тарту), но сохранила Гданьское Поморье, хотя и в разоренном виде. Попытке Сигизмунда III оказать помощь Фердинанду II в покорении восставших в 1618 г. чешских сословий воспротивилась польская шляхта, справедливо увидевшая в этом предостережение в свой адрес; к тому же она всегда была настроена антигабсбургски. Тридцатилетняя война ничего не принесла Речи Посполитой, но в том же 1648 г. началось казацкое восстание гетмана Б. Хмельницкого, приведшее к переходу части земель Речи Посполитой к Московскому государству в 1654 г. Русско-польская война, в ходе которой русские войска взяли Смоленск и Гомель, вызвала новую смуту в Польше, чем воспользовалась шведская ветвь династии Ваза. В 1655 г. произошел так называемый «Потоп»: шведы без боя заняли почти все польско-литовские земли, воспользовавшись изменой литовских магнатов Радзивиллов и других аристократов польскому королю Яну Казимиру (1648–1668). Сорокатысячная армия Карла X Густава буквально затопила Польшу. Началась затяжная полу партизанская война против шведов, главной силой которой стала шляхта, поддержавшая своего короля из стремления ограничить своевластие магнатов. Результаты «Потопа» оказались катастрофичны: население страны сократилось на треть или четверть, сельское и городское хозяйство было разорено. В результате усилилась крепостническая эксплуатация крестьянства, что упрочило положение магнатов — владельцев обширных поместий.

Воспользовавшись ослаблением Польши, Россия в 1658 г. возобновила войну за Украину. В 1660 г. Польша и Швеция заключили Оливский мир, признав границы, существовавшие до «Потопа». По Андрусовскому перемирию (1667) и затем по условиям «вечного мира» (1686) Россия вернула Смоленск и приобрела Левобережную Украину с Киевом.

Эти события стали сильными потрясениями для государственной и военной системы Речи Посполитой. Королевская власть ослабела, а шляхта стала открыто злоупотреблять своими привилегиями, в частности правом liberum veto, т. е. необходимостью единогласного принятия решений на сейме. Достаточно было одному шляхтичу выйти вперед и крикнуть «Не позволю!», как сейм становился недееспособным. Впервые такой срыв работы сейма зафиксирован в 1652 г. Магнатская олигархия часто использовала зависимую от нее мелкую шляхту (обычно методом подкупа), манипулируя голосованием на сейме. То, что в условиях постоянных войн, территориальных и людских потерь, начинавшейся анархии Речи Посполитой в первой половине XVII в. удалось не только выжить, но и сохранить положение великой державы и боеспособную армию, вызывает удивление историков.

Ежи Шимонович-Семигиновский. Ян III Собеский под Веной. Гравюра 1686 г.

На элекционном сейме 1669 г. мелкая и средняя шляхта взяла реванш: королем был избран ее кандидат Михаил Вишневецкий, оказавшийся абсолютно бездарным и безынициативным правителем, что, впрочем, устраивало все группировки шляхты. В 1672 г. началось османское нашествие: турки захватили Подолье и дошли до Львовщины и Краковщины. Польша была вынуждена заключить унизительный мир и выплатить султану большую дань. Это вызвало недовольство шляхты. Победа над турками под Хотином (1673), одержанная гетманом Яном Собеским, показала значительный потенциал польской армии, но не прекратила турецко-татарских набегов. Благодаря ореолу победителя турок Ян Собеский был избран шляхтой на королевский престол (1674–1696). Польша вошла в Священную лигу (1684) против Турции и оказала решающее влияние на ход войны, которую в основном вели Габсбурги. Последний успех турок в Европе — осада Вены в 1683 г., угрожавшая в случае падения столицы Габсбургов новой волной опустошения европейских земель. Положение спас Ян III Собеский, который прибыл к стенам Вены с 30-тысячной армией, в основном состоявшей из полков польских гусар. Получив за победу над турками под Веной от римского папы титул «спасителя христианства и Европы», польский король запечатлел в истории доблесть польского оружия. По миру 1699 г. в Сремских Карловцах Польша вернула себе многие земли, в основном украинские, захваченные турками. Однако во внутриполитических делах Ян III Собеский оказался слабым правителем. Элекционный сейм 1697 г. вызвал острое противостояние магнатских партий. Конкуренция французской и саксонской кандидатур закончилась победой того, кому оказывал поддержку Петр I. Так, Россия, которая в начале XVII в. была объектом военной экспансии Речи Посполитой, в конце века превратилась в державу, влиявшую на политику соседних государств. С этого времени Речь Посполитая входит в сферу российских интересов, что и показала начавшаяся в 1700 г. Северная война, вновь, как и в 1600 г., обострившая польско-шведские отношения.

Польская культура XVII в. принесла плоды почти во всех видах художественного творчества. Хотя наука и образование переживали регресс, на этом фоне рывок вперед осуществила православная культура Речи Посполитой: коллегия, основанная киевским митрополитом Петром Могилой (Киево-Могилянская академия), стала тем учебно-научным учреждением, которое осуществило синтез православной веры и западной образованности, и позднее оказала сильное влияние на русскую культуру. Искусство Речи Посполитой рано восприняло барочную стилистику, которая как нельзя лучше подходила смутному и военному XVII в. Его условия наложили суровый отпечаток на польскую литературу: она вновь стала по преимуществу рукописной. В ней, как и в изобразительном искусстве, господствовал стиль сарматского барокко с его пышностью, велеречивостью, аллегоричностью и эмблематичностью. Выдающимися поэтами, писавшими преимущественно на польском языке, были представители семейства Морштынов С. Твардовский, В. Коховский, В. Потоцкий. По-прежнему создавались сатирические сочинения, бичующие нравы. Появляются огромные по объему стихотворные исторические хроники. Отстраивается новая столица Варшава, в архитектуре которой сказывается сильное влияние голландского и французского зодчества. Королева Мария Казимира Собеская, француженка по происхождению, покровительствовала своим соотечественникам. Новая резиденция Собеских, Вилянов под Варшавой, строится по типу версальского дворцовопаркового комплекса и станет образцом нового, помещичьего, типа польской усадьбы.

Появляется новый центр религиозной жизни — монастырь Ясна Гура в Ченстохове, где находится чудотворная икона Божией Матери, почитаемая и католиками, и православными. Отразив в 1655 г. нападение шведских войск, монастырь расширяется и перестраивается в барочном стиле, особое значение придается капелле с чудотворной иконой, которая стала почитаться как спасительница Польши. Культ Ченстоховской иконы Божией Матери широко распространяется на территории Речи Посполитой, становясь ее национально-государственным сакральным символом и несколько смягчая противоречия между католиками и православными. Кстати, по Андрусовскому перемирию Россия получила право защищать интересы православного населения Речи Посполитой в условиях противостояния и с католиками, и с униатами.

В музыке в первой половине XVII в. отмечается ранний расцвет барочного стиля. Новые веяния приходят из Италии. Под их влиянием проходит творчество М. Зеленьского, ознаменовавшее переход от ренессансной полифонии к барочной. К вершинам барочной музыки относятся церковные и светские сочинения М. Мельчевского, Б. Пенкеля, А. Яжембского, позже С. Шажиньского; до середины XVII в. польская музыкальная культура не уступала лидерам общеевропейского раннего барокко.

И в поэзии, и в живописи одной из ведущих становится тема смерти. Иногда она сопрягается с военной темой, но чаще является самостоятельной. «Триумф смерти» — сюжет, распространенный в европейской барочной культуре, — в Польше приобретает особый размах и трагизм. Другой полюс — воспевание земных радостей, по-славянски масштабное. В целом это создает стереоскопическую картину человеческого существования на грани пропасти в годину испытаний.

Социальная структура

Российский социум состоял из множества так называемых «чинов» — социальных групп, которые по представлениям людей того времени образовывали строгий иерархический порядок[13]. Все государевы подданные разделялись на две основные группы: тяглые люди (т. е. платившие «тягло» — налоги) и привилегированные нетяглые. Освобождение от налогового бремени имели военные (служилые люди), бюрократия (приказные люди), духовенство и служилые иноземцы. Служилые люди «по отечеству», в отличие от «служилых людей по прибору», происходили из фамилий разной степени родовитости, издревле служивших русским князьям на военной, административной и дипломатической службах. Среди них были как роды титулованные (т. е. князья), так и нетитулованные. Служилые люди занимали думные и придворные чины, а также менее престижные чины московские и городовые. Каждый город имел свою дворянскую корпорацию. Городовые дворяне составляли главную силу дворянского ополчения. За свою службу они наделялись царской милостью: поместной землей и денежным окладом. Служилыми людьми «по прибору» являлись пушкари, оружейники и другие мастера военного дела, люди, которых поставляли в войско тяглые дворы городов и деревень, а также поверстанные в службу казаки и стрельцы. Последние являлись кремлевской охраной. Стрельцы избирались обычно из московских посадских людей, они жили своей слободой, подчинялись Стрелецкому приказу, из которого получали хлебное и денежное жалованье.

В 30-х годах были созданы полки нового (или иноземного) строя, которые вооружали и обучали по западным образцам. В командовании ими участвовали приглашенные иностранные офицеры. К концу века полки нового строя (солдатские — пехотные и рейтарские — конные) уже составляли значительную часть армии. Полки формировались путем набора «даточных людей»: с каждых ста крестьянских дворов брали одного человека в год. Однако эти полки не были в полной мере регулярной армией, при отсутствии войны они распускались по домам.

Бюрократию в Московском государстве представляли дьяки и подьячие, служившие в приказах и в XVII в. ставшие весьма многочисленной и влиятельной группой в обществе. Трое дьяков обычно входили в состав Думы.

Своя лестница чинов имелась и у духовенства. Оно делилось на белое и черное (монашество). Все высшие церковные иерархи относились к черному духовенству. Церковный причт, помимо священников и дьяконов, включал в себя множество мелких должностей (певчие дьячки, пономари, просвирни и пр.). Приходское духовенство имело небольшие участки земли и получало «ругу» — содержание от прихожан. Монастыри владели обширными землями с крестьянами, которые жаловали им за церковное поминовение усопших.

Тяглые группы пополняли государеву казну деньгами и исполняли «казенные службы»: строили мосты, прокладывали дороги, содержали кабаки, собирали налоги и делали многое другое. Купечество с наибольшим капиталом, имевшее заграничные торги, входило в Гостиную сотню. За ним следовали купцы, относившиеся к Суконной сотне, затем — более мелкие торговцы и ремесленники: так называемые «посадские люди». Они жили в слободах, образовывавшихся по профессиональному признаку (Рыбная, Бронная, Пушкарская и пр.). «Тягло» платили со слободы, а с небольших городов — всем посадским населением города, иначе говоря, внутри своей общины ее члены решали сами, кому и сколько платить. Привилегированную касту среди ремесленников составляли государевы мастеровые люди, обслуживавшие дворец. Крестьяне в XVII в. в подавляющем большинстве имели хозяев — либо помещиков и вотчинников (частновладельческие крестьяне), либо государя (дворцовые и государевы крестьяне), либо церковь (патриаршие и монастырские крестьяне). В наиболее тяжелом положении находились крестьяне небогатых помещиков, которые при своей малочисленности должны были обеспечивать благосостояние хозяев. Климатические условия средней и северной полос России с их продолжительным зимним периодом давали возможность крестьянам в это время заниматься различными мелкими ремеслами и отхожими промыслами. Большую прослойку общества составляли дворовые люди или холопы, которые состояли в кабальной зависимости разного типа, подписав на себя кабальную запись или имея похолопленных родителей. Они не пахали земли, а работали на хозяев за кров, хлеб и защиту. Выгнать холопа хозяин не имел права, он мог быть только передан другому владельцу. Холопов имели представители практически всех «чинов», кроме помещичьих крестьян. На «дне» общества находились наемные рабочие, исполнявшие различную «черную» работу и получавшие за нее плату; так оплачиваемая работа была презираемой. В отличие от них нищие и убогие, жившие от милостыни населения, имели уважаемый статус.

В России XVII в. постоянно находилось значительное количество иностранцев разных этносов, социальных групп и профессий: военных, купцов, мастеров, врачей, дипломатов, пленных и беженцев. Еще с XVI в. иностранцы были выделены в особый «чин» русского общества со своим правовым статусом. Они восполняли недостаток отечественных специалистов (инженеров, рудознатцев, архитекторов и т. д.). Через «служилых» и «торговых» иностранцев осуществлялось поддержание связей с Западом. Иностранцы имели как привилегии (в налогообложении и торговых пошлинах), так и ограничения в правах. Власти старались изолировать их от русского населения и помешать распространению чужих религиозных воззрений. Практическая необходимость присутствия иностранцев в стране не исключала развития ксенофобии в сфере церковной жизни. Правительство разработало систему экономических и социальных мер, подталкивающих иностранцев к переходу в православие. Иностранцы, не принимавшие православия, испытывали подозрительное отношение к себе, их старались склонить к перекрещиванию и чинили всевозможные препятствия к отъезду из страны.

Помимо вышеуказанных, существовали и иные более мелкие группы населения, которые было принято определять термином «люди разных чинов» (что позднее превратилось в слово «разночинец»).

Структуры власти

Самодержцы Романовы. Московские бояре Романовы в 1613 г. стали новой правящей династией. Детские годы первого Романова, царя Михаила Федоровича, пришлись на тяжелое Смутное время, когда его опальная семья оказалась рассредоточенной по дальним монастырям. Заурядный юноша занял престол по стечению обстоятельств и не был подготовлен к несению такого тяжкого бремени. С 1619 по 1633 г. никакие государственные решения не принимались без воли его отца патриарха Филарета[14], но и потом царь всегда советовался с боярами и «всей землей».

Повысить престиж новой династии был призван брак с какой-либо представительницей королевского дома Западной Европы. После провала этих попыток в Дании и Швеции пришлось отказаться от поиска царской невесты за границей. Первый брак Михаила Федоровича не продлился и месяца в связи со смертью его жены Марии Долгорукой, вторым браком с 1626 г. он был женат на дочери мелкопоместного можайского дворянина Евдокии Стрешневой. У них рождались дочери, супруги обращались к святым старцам с просьбой о молении за появление наследника, и наконец в 1629 г. родился сын — царевич Алексей. Михаил Федорович показал себя правителем осторожным, склонным к компромиссам, но в конце жизни он вдруг отважился повторить попытку заключения династического союза, а именно брака своей дочери Ирины с принцем («королевичем») Вальдемаром, графом Шлезвиг-Гольштейнским (одним из 23 детей датского короля Кристиана IV, сыном от морганатического брака, не имевшим прав на датский трон). Против этого проекта выступало все ближайшее окружение царя Михаила Федоровича. На переговорах в Копенгагене королю были даны обещания сохранить в России вероисповедание графа. Но в таком случае в состав Государева двора вошел бы неправославный человек, что его членам не представлялось возможным. Согласно посольской договоренности, граф Вальдемар приехал в Москву, однако его, лютеранина, здесь начали принуждать к переходу в православие, на что он категорически не соглашался. Возникла сложная ситуация: отпустить Вальдемара домой не могли — это было бы бесчестьем для невесты, но из-за его упорства в вопросах веры совершить брак не могли тоже. В разгар этого конфликта в июне 1645 г. царь Михаил скоропостижно умер, вскоре скончалась и его жена. Граф Вальдемар был отпущен домой с миром.

Шестнадцатилетний Алексей Михайлович, еще опекаемый своим дядькой, боярином Б.И. Морозовым, вступил на российский престол. Его царствование длилось тридцать один год. Алексей Михайлович был первым браком женат на Марии Милославской и имел 13 детей. В наследники престола готовили старшего сына Алексея, но он умер в 1670 г. не достигнув 16 лет, как говорили злые языки, оттого что слишком усердствовал в учебе. Наследником стал его младший брат Федор. Второй брак царя с Натальей Нарышкиной принес ему сына Петра (1672 г.) и дочь Наталью (1673 г.). Любитель соколиной охоты и церковного пения, царь Алексей Михайлович уделял много внимания и государственным делам, постоянно работал, не расставаясь с пером и бумагой, обычно участвовал в заседаниях Боярской думы, возглавлял военные походы. До настоящего времени сохранилось его обширное эпистолярное наследие. Личная канцелярия Алексея Михайловича вскоре превратилась в Тайный приказ, который фактически и возглавлял сам царь. Приказ занимался практически всеми делами, к которым Алексей Михайлович проявлял внимание, тайно контролировал деятельность других приказов.

«Большой наряд» царя Михаила Федоровича. 1627–1628 гг. Оружейная палата, Москва

После смерти Алексея Михайловича в 1676 г. царский престол перешел к его 14-летнему сыну Федору — тяжело больному, но решительному и неглупому юноше. При нем активно работала Дума и ее комиссии, после длительного перерыва, в 1682 г., был вновь созван Земский собор. Федор правил шесть лет и не оставил наследника. На российский престол в результате стрелецкого восстания возвели двух его еще несовершеннолетних братьев: Ивана и Петра (род. в 1672 г.), их опека поручалась старшей сестре царевне Софье Алексеевне. Она имела фаворита князя В.В. Голицына, который стал на первых ролях участвовать в управлении государством. Однако два организованных им Крымских военных похода прошли с малым успехом и большими потерями, что не принесло ему популярности.

Пока власть находилась в руках царевны Софьи и князя В.В. Голицына, вдовствующая царица Наталья Кирилловна с сыном Петром проживали в подмосковных селах Преображенском и Измайлове. В подростковом возрасте Петр жил вдали от столичных дел и развлекался со сверстниками, организуя «потешные полки» для военных игр и других забав. Со временем эти созданные для «потех» войска превратились в два батальона по 300 человек в каждом. В 1689 г. Петру исполнилось 17 лет, и его отношения с Софьей стали очень напряженными. Софья боялась «потешных» Петра, Петр — верных царевне стрельцов. Поверив слуху, что стрельцы идут в поход против него, он бежал из Преображенского и укрылся за стенами Троице-Сергиева монастыря. Вскоре вслед за ним пришли его полки — Преображенский и Семеновский. Петра против Софьи поддержал патриарх, многие думные люди и некоторые стрелецкие полки. Софья оказалась в изоляции. Власть перешла в руки Петра. Князь В.В. Голицын был сослан, а Софья заключена в Новодевичий монастырь. Царь Иван не вмешивался в государственные дела, в 1696 г. он умер. Установилось единовластие царя Петра Алексеевича.

Боярская дума. Романовы правили страной в тесном сотрудничестве с Боярской думой. Этот орган государственного управления состоял из четырех думных чинов: бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки. Первые два чина занимали представители наиболее родовитых фамилий — княжеских и боярских. Однако далеко не все члены этих семей попадали в Думу — думным чином жаловал царь. Думные люди занимались государственными делами вместе с царем и по его поручению. Бояре возглавляли полки, являлись городовыми воеводами, руководили крупнейшими приказами, исполняли придворные службы. При назначениях на должности и на места в придворных церемониях вступал в силу механизм местнических традиций: полученное назначение сравнивалось с должностями, на которых ранее служили предки, и если оно оказывалось разрядом ниже или в подчиненном положении к менее значительному роду, то это воспринималось в качестве бесчестья. В этом случае думные люди отказывались выполнять царское распоряжение и приступать к исполнению службы, предпочитая царский гнев и опалу принятию недостойной их должности. Только думными чинами — царской милостью — не местничались никогда. В Разрядном приказе «ведались разряды», т. е. фиксировались и хранились все указы о дворянских назначениях на службу, о пожалованиях в думные чины. Эти документы были необходимы при местнических спорах. Со временем местнические отношения становились все более запутанными, в местнические споры стали вступать между собой даже незнатные лица. Все это парализовало административную и военную деятельность, делало и повседневную жизнь людей утомительной. Поэтому часто государь объявлял то или иное мероприятие как совершающееся «без мест», но и тут его распоряжениям подчинялись не все. В ноябре 1681 г. последовал указ царя Федора Алексеевича об окончательной отмене «враждотворного местничества», который в 1682 г. был одобрен «всей землей». Местничество, таким образом, де-юре было упразднено.

Численность Думы к концу века значительно увеличилась за счет роста количества людей в двух ее нижних чинах. Родовитые бояре стремились провести в них представителей своего клана и тем усилить его. Дума становилась непомерно разросшимся и малоэффективным органом. Петр I не упразднял Думу, он просто перестал делать пожалования в думные чины и собирать ее на совет. Так постепенно Дума прекратила свое существование.

Приказы. Судебные, финансовые и административные задачи в общегосударственном масштабе выполняли московские приказы, а на местах — приказные избы и воеводские управления. Воеводам подчинялись выборные губные и земские старосты, а сами они контролировались приказами и Думой. Имелось три группы приказов: 1) общегосударственные отраслевые (например, Поместный приказ ведал дворянскими землями, Стрелецкий — стрелецким войском, Посольский являлся дипломатическим ведомством, Иноземский приказ контролировал службу иностранных военных и пр.); 2) территориальные (например, Сибирский, Казанский, Малороссийский) и 3) дворцовые (например, приказ Большого дворца, Конюшенный и др.). Всего к концу века насчитывалось до 80 различных приказов.

Земские соборы. Земские соборы стали характерной чертой функционирования власти в XVII в. Термин «Земский собор» начал использоваться в XIX в. историками, а современники его называли «собор всея земли», иначе говоря, съезд выборных людей от всех групп населения. В состав «полного» Земского собора входили: Боярская дума, Освященный собор (высшее духовенство), представители московской и провинциальных дворянских корпораций («городов»), представители горожан (в основном, купцы и ремесленники). В первые годы правления Михаила Романова соборы созывались ежегодно, они помогали царю вырабатывать решения в ситуации войн со Швецией и Польшей и страшной хозяйственной разрухи. Потом соборы созывались реже. Последний собор полного созыва действовал при Алексее Михайловиче в 1653 г. в связи с вопросом о включении Украины в состав Российского государства. Проводились и соборы неполного состава, когда кроме Боярской думы и высшего духовенства присутствовали те, кто находился в данный момент под рукой: московские дворяне, гости, случайно оказавшиеся в Москве провинциальные дворяне.

Портрет царя Алексея Михайловича. Конец 1670 — начало 1680-х годов. Неизвестный художник. Государственный исторический музей, Москва

Соборы являлись расширенным царским Советом, созываемым по воле царя для консультации в важных государственных вопросах. Их деятельность не была регламентирована: отсутствовала регулярность их созыва и какой-либо установленный порядок представительства от разных чинов. Выборы депутатов на местах происходили каждый раз по-разному. Деньги на дорогу и проживание в Москве городовых выборных людей собирала делегировавшая их «земля» (община). Участие депутатов в Земском соборе рассматривалось как государственная повинность. Одним из главных вопросов, обсуждавшихся на соборах, было установление новых и чрезвычайных налогов. Правительство хотело иметь согласие «всей земли» на их введение. Решение проблемы с налогами косвенно влияло на принятие таких важных постановлений, как объявление войны или заключение мира.

В 1648 г. был созван Земский собор в результате восстания в Москве. Восставшие требовали от правительства наведения порядка в столице, казни некоторых «злонамеренных» бояр, в том числе дядьки царя боярина Б.И. Морозова, и установления налаженного судопроизводства. Срочно созванный Собор принял решение о создании нового свода законов — Соборного уложения, который составляла утвержденная Собором комиссия во главе с боярином князем Н.И. Одоевским. В Соборе 1648–1649 гг. участвовало 340 человек.

Соборное уложение. Собор одобрил проект нового свода законов, к которому было еще добавлено около 60 статей, составленных на основе челобитных, поданных выборными. Соборное уложение состояло из 25 глав и содержало около тысячи статей. Оно было впервые в истории законодательства России отпечатано типографским способом и распространено по всей стране. На его основе, вместе с «новоуказными статьями», которые добавляли неучтенные в нем юридические казусы, осуществлялось российское судопроизводство вплоть до 1832 г.

Наиболее значимыми явились следующие законоположения. В главе о посадском населении говорилось об упразднении «белых» слобод, не подлежащих налогообложению в качестве частных владений. Их существованием возмущались тяглецы «черных» слобод, несших на себе всю тяжесть городских повинностей. Строго запрещался переход горожан из одного посада в другой, даже вследствие брака. Крестьяне лишались возможности держать лавки в городах и могли торговать лишь с возов, давая таким образом торговле горожан больше преимуществ. В главе о поместьях и вотчинах содержались статьи, разрешавшие обмен поместных земельных владений на вотчинные, что закрепляло уже начавшийся процесс слияния этих двух категорий земельных владений в одну. В главе «Суд о крестьянах» объявлялось: «а крестьян искать без урочных лет», иными словами, вводился бессрочный сыск беглых и свезенных крестьян. Сохранялось специальное законодательство для иностранцев, чем подтверждался их особый правовой статус. Устанавливалось новое учреждение, Монастырский приказ, судебный орган, благодаря которому суд над духовенством, к великому его неудовольствию, переходил в руки светских лиц. В Соборном уложении была произведена четкая расценка, на основе которой каждый подданный мог получить денежную компенсацию за свое бесчестье. Каждое «место» получало свою «цену»: фактически «бесчестили» место, а не человека как такового. Так, например, ямщик оценивался в 5 рублей, певчий дьяк — в 3 рубля, церковный конюх — в рубль. За пределами государственной «лестницы» оказывались осужденные преступники (воры и изменники) и наемные работники (поденщики).

Издание Соборного уложения не прекратило выработку дополнительных к нему законодательных актов. Так, важным законодательным мероприятием в отношении купечества и торговли стало введение в 1653 г. Нового торгового устава, который в 1667 г. был дополнен очередными статьями. Согласно его положениям, с любого товара (кроме соли) взималась единая пошлина — 5 коп. с рубля, помимо этого иностранному купечеству разрешалась только оптовая торговля в пределах Российского государства. Главным портом России являлся Архангельск, куда и прибывали иностранные купцы со своими товарами и могли проехать в глубь страны только с царского разрешения.

Церковная власть. Патриархи московские. Царь как наместник Бога на земле не делал существенного различия между делами государства и делами Церкви: решение этих дел в обоих случаях являлось его прерогативой. Происходило перетекание функций власти от духовной к светской. Однако в XVII в. рядом с царем появилась фигура патриарха Московского — церковного владыки, и идея о том, что всякое дело, в том числе и церковное, совершается «по царскому изволению», стало подвергаться сомнению со стороны патриаршей власти. Это создавало вместо желаемой «симфонии» двух властей определенную напряженность между ними, взаимоотношения царя и патриарха каждый раз складывались в новую комбинацию в зависимости от личностных особенностей обоих.

Церковные соборы являлись, наряду с Думой и Собором всея земли, еще одним совещательным учреждением при московских царях по церковным проблемам. Царь всегда был инициатором всех Церковных соборов; он определял состав участников и проблемы, которые следовало обсуждать, он же утверждал принятые решения. На Церковных соборах часто присутствовали члены Боярской думы и принимали участие в решении вопросов, так же как и представители духовенства присутствовали на Земских соборах и были вхожи в Думу. Различие между Боярской думой и Церковными соборами заключалось в том, что первая была постоянным учреждением, тогда как Церковные соборы созывались только на срок для обсуждения чрезвычайных вопросов.

В обычное же время церковное управление осуществлялось патриаршей и архиерейской властью. Однако в состав этой власти было включено немало светских лиц. Патриарх и архиереи имели своих патриарших бояр, дворян, дьяков, тиунов и прочих служилых людей, осуществлявших административные, судебные, хозяйственные и даже военные функции в церковном ведомстве. Архиереи имели обширные права и полномочия в своих владениях, иногда они управляли целыми областями. Однако все их земли и привилегии являлись царским пожалованием.

Выбором и поставлением первоиерархов и епархиальных архиереев Русской церкви занимались избирательные Церковные соборы. Обычно избирался тот кандидат, на которого указывал государь. Сложилась практика вызова в Москву нескольких епархиальных архиереев, сменявших друг друга, с тем чтобы в случае необходимости имелась возможность созвать их на совет. Архиереи приезжали со своей свитой и своим церковным хором и с благословения патриарха служили в московских церквах. В XVII веке частыми участниками соборов были греческие иерархи, постоянно приезжавшие в Москву за царской милостыней. Значительным событием оказывались созывы больших, или «истинных» Церковных соборов, решавших вопросы веры и благочестия. Такие соборы созывались в расширенном составе.

В XVII в. состоялось около 50 Церковных соборов. Одной из важнейших их функций была законодательная. Собор 1620 г. вынес вердикт об осуждении Брестской унии (1596 г.) и решал проблему способов приема в Русскую церковь западных христиан, а также представителей Киевских православной и униатской митрополий. Постановления собора отражали негативную реакцию русского общества на события Смутного времени. Даже единоверные украинцы виделись теперь не в полной мере православными, и требовалось их крестить заново; само собой, что этому обряду следовало подвергать католиков, протестантов, мусульман и прочих. Не исключено, что определения собора распространялись и на православных греков. Законодательство патриарха Филарета в отношении западных христиан и немосковских православных было аннулировано на Большом соборе 1666–1667 гг. Тема отношения к украинскому и белорусскому православию актуализировалась в период попыток заключения в Киевской митрополии «новой унии» и поднималась на соборных слушаниях 1627 г. Два украинских сочинения: «Катехизис» Лаврентия Зизания и «Евангелие учительное» Кирилла Транквиллиона-Ставровецкого — были признаны еретическими. Соборные слушания 1645 г. посвящались вышеупомянутому «делу» графа Вальдемара. В 1649 и 1651 гг. состоялось два собора о единогласном пении, т. е. способе произнесения текстов во время литургии. Они показывают, что в согласованных действиях царя и Церковных соборов бывали и исключения. Молодой Алексей Михайлович созвал собор, чтобы настоять на принятии им указа о замене многогласного пения (т. е. одновременного чтения разных текстов) во время богослужений единогласным. Однако собор не поддержал царя, а царь не утвердил решений собора. Тем не менее при повторном решении этого вопроса на Соборе 1651 г. русская традиция многогласного пения была осуждена, и каноничным признана только строгая последовательность песнопений одно за другим.

На соборах 1654–1656 гг. при патриархе Никоне церковно-обрядовая реформа была признана необходимой и утверждены пути ее ведения. Определившиеся противники реформы, получившие название старообрядцев, на этих соборах подверглись церковному отлучению. Но вскоре и организатор реформы патриарх Никон был подвергнут соборному осуждению. В 1660 г. начался ряд соборов, посвященных «делу патриарха Никона». Большой собор, названный вселенским, так как в своих функциях выходил за рамки поместного, состоялся в 1666–1667 гг. Он осудил старообрядцев, низложил патриарха Никона, подтвердил начатые им церковные преобразования, рассмотрел проблему соотношения власти царя и патриарха. В 1682 г. Церковный собор отклонил все царские предложения о проведении епархиальной реформы, а настоять на своем находившийся на пороге смерти Федор уже не смог. Собором 1690 г. было признано недопустимым ведение литургии, основанной на католическом учении о времени пресуществления Святых Даров, и повторно запрещены сочинения Кирилла Транквиллиона-Ставровецкого, тексты Петра Могилы и других украинских богословов.

Внешняя политика

Результаты войн со Швецией и с Польшей первой четверти века во многом определили дальнейшие задачи внешней политики России. Прежде всего, ставилась цель вернуть потерянные регионы: южные берега Финского залива, Смоленск и Черниговско-Северские земли. Важнейшим противником России являлась Речь Посполитая. Внутри этого государства русское правительство находило потенциальных союзников в лице единоверцев. С главами Киевской православной митрополии впервые после разделения в XV в. восточнославянской церкви на две кафедры (Киевскую и Московскую) были установлены дипломатические контакты. Высшая духовная власть в Киеве (при отсутствии светской православной в Речи Посполитой) рассматривалась как представительница всего народа (система этнархии). Таким образом, сложилось определенное противоречие: во внутренней церковной политике русские власти признавали киевское православие искаженным, в то время как во внешней старались использовать факт его существования в своих международных проектах. Более того, они всеми силами пытались сохранить киевлян от подчинения унии. Помимо православного духовенства московское правительство установило прочные контакты с крепнущей социальной силой Речи Посполитой и главным борцом с унией — казачеством. Ведя переговоры о потенциальном принятии части казачества в русское подданство, всячески поощряя миграцию в Россию (начало формирования Слободской Украины), московское правительство рассчитывало на участие Запорожской Сечи на своей стороне в готовящейся войне, получившей название Смоленской.

В 1632 г. после смерти Сигизмунда III в Речи Посполитой началось бескоролевье и сложилась благоприятная ситуация для войны с ней. Русские войска под руководством боярина князя М.Б. Шеина осадили Смоленск, но взять его не смогли. В затянувшейся осаде войско потеряло свою боеспособность, и Шеин сдался на милость новому польскому королю Владиславу IV, бывшему претенденту на российский престол. В 1634 г. был подписан Поляновский мирный договор, по которому Речь Посполитая сохраняла прежние границы, а Владислав отказывался от претензий на московский трон. Боярин М.Б. Шеин за сдачу Смоленска был казнен.

Ратификация договора растянулась на долгие годы, вопрос о границах был решен к середине 40-х годов XVII в. К этому времени между бывшими врагами наметился план совместной борьбы с Крымом. Тогда же киевский православный митрополит Петр Могила, с которым русские патриархи разорвали дипломатические отношения из-за попыток заключения «новой унии», сумел восстановить контакты с Москвой. Он активно посредничал в «деле Вальдемара», пересылал в Москву мощи св. князя Владимира и во многом определил характер будущих церковных реформ в России. После смерти Могилы тесные контакты с Россией установил митрополит Сильвестр Коссов. Но когда встал вопрос о поддержке планов Богдана Хмельницкого по поводу принятия запорожским казачеством русского подданства, глава Киевской митрополии высказался категорически против. Со своей стороны, русское правительство далеко не сразу решилось оказать военную помощь антипольским и антиуниатским выступлениям Богдана Хмельницкого, заняв на шесть лет выжидательную позицию. В этот период наметился скрытый конфликт внутри не только светской, но и духовной власти. В период участившихся переговоров с Богданом Хмельницким царского правительства патриарх Иосиф возобновил забытую к этому времени практику перекрещивания украинцев и белорусов. Об этом было хорошо известно Сильвестру Коссову, который заявлял по поводу русского протектората: «Они нас всех перекрестят». Замыслы духовной и светской властей совпали, когда на московскую кафедру взошел Никон, сторонник войны с Речью Посполитой за киевское наследство и поборник киевской учености. Война за Украину и Белоруссию была для Никона и его греческих сподвижников лишь прологом серии войн за построение православной империи (куда, помимо восточнославянских земель Речи Посполитой, планировалось принять Молдавию и Валахию; имеретинский князь Александр III в 1651 г. принес Москве вассальную клятву, хотя политических последствий это не принесло; поднимались и идеи освобождения Константинополя).

Как отмечалось, Земский собор 1653 г. принял решение о поддержке единоверцев в Речи Посполитой в их борьбе с католицизмом и унией. За этим шагом последовал разрыв «вечного мира» 1634 г. с Речью Посполитой и объявление ей войны. Одновременно из Москвы к гетману Войска Запорожского Богдану Хмельницкому было отправлено посольство, возглавляемое боярином и дворецким В.В. Бутурлиным. Представители русского духовенства в составе посольства везли шапку (символизирующую корону), крест и образ Спасителя. Местом переговоров был выбран пограничный г. Переяслав (казаки отказались от идеи принятия посольства в сакральной столице «всея Руси» — Киеве, о чем мечтали в Москве). Казацкая верхушка на предварительном совещании, старшинской Раде, выработала условия заключения союзнического договора с Россией. Во многом они базировались на правовой системе Речи Посполитой. План предполагал взаимное клятвенное принесение обязательств, прописанных условий (гарантий свобод Гетманата) и денежных компенсаций со стороны России за принятие вассалитета. В.В. Бутурлин отказался от имени царя приносить присягу Войску Запорожскому, объяснив, что в правовой системе России цари не приносят присяги своим подданным. Региональная политика России была совсем иной. Практика присоединения новых территорий (отработанная в Сибири и Поволжье) основывалась на принесении присяги правителями этих земель царю с использованием формул «принять под высокую царскую руки» и «в вечное холопство». Конфликт едва не сорвал торжественную церемонию в Успенском соборе Переяслава. Старшины удалились на совещание. Но в конечном счете они приняли версию московского посла. На большой Раде (генеральном военном совете) гетман Богдан Хмельницкий, 284 старшины (верхушка казачьего войска), представляющие Киевское казачество, Черниговский и Брацлавский полки, а также мещанство Переяслава принесли присягу на верность царю Алексею Михайловичу. Они поклялись в том, «чтобы быть им с землей и городами под царской великою рукой неотступно». (Оригинальных документов Переяславской Рады не сохранилось. Существует лишь статейный список В.В. Бутурлина в Посольский приказ — черновой и беловой варианты.) От лица царя гетману была вручена грамота и знаки гетманской власти: хоругвь, булава и горлатная шапка. (Следует отметить, что в русском правовом сознании принятие присяги означало вступление в подданство и являлось необратимым. Выход из подданства (нарушение присяги) рассматривался как государственная измена и жестоко карался.) После Переяславской Рады последовала масштабная компания крестоцелования. Представители московского посольства побывали в 117 городах и населенных пунктах Украины. На территории 17 полков присягнуло 127 тысяч человек. Отказались присягать ряд представителей казацкой старшины, некоторые казацкие полки и города, а также киевское духовенство во главе с митрополитом Сильвестром Коссовым.

Противодействие духовенства Киевской православной митрополии Богдан Хмельницкий компенсировал активной поддержкой греческого высшего духовенства, в том числе патриархов Христианского Востока. Параллельно в Москву выехало посольство Войска Запорожского для прояснения условий подданства и оформления письменного договора. Петиция к царю включала 23 «Статьи Богдана Хмельницкого» (оригинальный вариант не сохранился) и их чуть более поздний вариант — 11 статей (сохранился русский перевод в Посольском приказе с царскими резолюциями). В ответ в Москве посольство получило жалованные грамоты на подтверждение вольностей Войска Запорожского и признание прав украинской шляхты (оригиналы не сохранились). Современные термины, характеризующие Переяславскую Раду, варьируются от «воссоединения», «присоединения», «военно-политического союза», «протектората» до «экспансии» и «инкорпорации».

Новая война с Речью Посполитой, начавшаяся в 1654 г., оказалась неимоверно трудной и принесла колоссальные потери. Русские войска, в которых присутствовал сам царь Алексей Михайлович, сначала действовали успешно: они заняли почти всю Белоруссию и часть Литвы с г. Вильно. Сопротивление русским было слабым, поскольку в это же самое время Польша вела войну со Швецией и находилась на грани полного поражения. Однако Россию обеспокоили успехи шведов. Было решено начать войну со Швецией, а с Речью Посполитой заключить перемирие, которое предусматривало, что после смерти Яна Казимира королем Речи Посполитой будет избран Алексей Михайлович или его сын Алексей. Но война России со Швецией пошла неудачно и была завершена в 1661 г. Кардисским миром, который повторял условия Столбовского мирного договора 1617 г. Берега Финского залива оставались за Швецией.

А война с Польшей продолжалась. Казаки, игравшие в этой войне важную роль, раскололись на два лагеря — промосковский и пропольский. Один гетман сменял другого и почти все они отворачивались от Москвы, созывали новые рады и переходили на сторону Речи Посполитой. Преемник Богдана Хмельницкого гетман Иван Выговский в 1658 г. в союзе с крымскими татарами и польской армией нанес тяжелейшее поражение русскому войску.

Истощив свои силы тяжелой 13-летней войной, Россия и Речь Посполитая в 1667 г. заключили Андрусовское перемирие. Его условия расценивались как дипломатическая удача А.Л. Ордина-Нащокина, ведшего эти переговоры. Россия отказывалась от Белоруссии, но возвращала Смоленскую землю, Чернигово-Северские земли, Левобережную Украину и Киев с окрестностями на правом берегу Днепра. В 1686 г. с Речью Посполитой был торжественно заключен «вечный мир», подтверждавший условия Андрусовского перемирия. В этот период России удалось добиться и церковных изменений. Киевская митрополия была выведена из подчинения Константинопольского патриарха и стала частью Московской церкви. Что касается административного управления, то Левобережная Украина сохранила определенную автономию. Территории Речи Посполитой, занятые русскими войсками, управлялись непосредственно из Москвы. Земли, с которых польскую администрацию изгнали казачьи армии, оформились в Гетманат. Здесь установилось двойное управление: назначаемый из Москвы воевода и гетман. Несомненно, между ними существовали трения.

Многовековая борьба России с крымскими ханами-вассалами Османской империи в последней четверти века привела к первой в истории России непосредственной войне с Турцией. По Андрусовскому перемирию 1667 г. Правобережье Днепра осталось за Речью Посполитой. Но в южной части этих земель, Запорожье, реальная власть находилась в руках казачества во главе с гетманом П. Дорошенко. Он был противником и Польши, и России, и принял подданство Турции. Столицей его была крепость Чигирин. Русские войска заняли Чигирин, принудили Дорошенко принести присягу царю и отказаться от гетманства, но его действия позволили Османской империи предъявить претензии на Украину. В 1677 г. турецкое и крымское войско осадило Чигирин. На помощь осажденным двинулась большая русско-казацкая армия во главе с боярином князем Г.Г. Ромодановским и гетманом Левобережной Украины И. Самойловичем. Турки отступили. Но уже на следующий год они овладели Чигирином. Гарнизон города в порядке отошел, и военные действия почти прекратились. В 1681 г. в г. Бахчисарае Россия и Турция заключили перемирие на 20 лет. Земли между Днепром и Бугом признавались нейтральными и не подлежали заселению ни со стороны России, ни со стороны Турции. Однако после заключения «вечного мира» России с Польшей война с Турцией возобновилась и продолжалась с 1686 по 1700 г.

Колонизация

В XVII в. продолжалось освоение русскими Сибири — огромной малозаселенной территории, на которой проживали различные северные народности (ханты и манси, ненцы и сибирские татары, эвенки и якуты, буряты и чукчи, ительмены и др.). В глубь Сибири ехали по собственной инициативе ватаги «охочих людей» и посланные воеводами отряды с уже обжитых мест. Эти отряды осваивали берега рек Енисея, Ангары, Лены. Братский острог на Ангаре и Якутский острог на Лене (1632 г.) стали форпостами дальнейшего движения на восток. В 1639 г. отряд казаков во главе с И. Москвитиным вышел к Охотскому морю. В 1643 г. отряд В. Пояркова, отправившись из Якутска, добрался до Амура и, преодолев неимоверные трудности, спустился по нему к Охотскому морю. Лишь малая часть отряда вернулась в Якутск. В 1649 г. из того же Якутска отправился отряд «охочих людей» под начальством Е. Хабарова, который достиг Амура и основал на нем несколько острожков. В 1648 г. отряд С. Дежнева вышел в море из устья Колымы. Судно Дежнева обогнуло мыс, представлявший собою северо-восточную оконечность Азии; впоследствии он был назван мысом Дежнева. Землепроходцы не столько хотели открыть новые земли, сколько найти новые племена, подчинить их российскому самодержцу и обложить налогом (ясаком). Поэтому встречи с местным населением не отличались миролюбием. Вслед за землепроходцами шли крестьяне. В первую очередь подальше от властей стремились уйти староверы. В лесостепной зоне Сибири появилась пашня. Сибирь не знала крепостного права, и здесь не возникло поместных земель, но тут царили суровые климатические условия и необжитая природа. Освоение Сибири было приостановлено на время войн с Речью Посполитой за Украину и Белоруссию. У правительства не хватало средств вести борьбу на два фронта. Средства от продажи сибирских мехов шли на военные расходы.

Освоение Сибири Российским государством

Церковный раскол

Одним из самых глубоких социокультурных потрясений в стране стал церковный раскол. В начале 50-х годов XVII в. в Москве среди высшего духовенства сложился кружок «ревнителей благочестия», члены которого желали устранения различных церковных непорядков и унификации богослужения на всей огромной территории страны. Первый шаг в этом направлении уже был сделан: Церковный собор 1651 г. под нажимом царя ввел единогласное церковное пение. Теперь необходимо было определить, чему следовать в церковных преобразованиях: собственной русской традиции или чужой. Этот выбор делался в условиях уже наметившегося в конце 40-х годов XVII в. внутрицерковного конфликта, обусловленного борьбой патриарха Иосифа с усиливающимися украинскими и греческими заимствованиями, инициированными царским окружением. По смерти в 1652 г. Иосифа и кремлевское духовенство, и царь Алексей Михайлович возжелали, чтобы его место занял новгородский митрополит Никон: характер и воззрения Никона, казалось, принадлежали человеку, способному возглавить задуманную царем и его духовником церковно-обрядовую реформу. Однако Никон согласился стать патриархом только после долгих уговоров царя и с условием отсутствия каких-либо ограничений своей патриаршей власти. А такие ограничения создавал Монастырский приказ. Никон имел большое влияние на молодого царя, считавшего патриарха ближайшим другом и помощником. Во время отъездов из Москвы Алексей Михайлович оставлял управление не в руках боярской комиссии, как это было принято ранее, а на попечение Никона. Ему дозволялось именоваться не только патриархом, но и «государем всея Руси». Заняв такое неординарное положение во власти, Никон стал им злоупотреблять, захватывать чужие земли для своих монастырей, унижать бояр, сурово расправляться с духовенством. Его занимала не столько реформа, сколько утверждение сильной патриаршей власти, образцом для которой служила власть папы римского.

В 1653 г. Никон приступил к осуществлению реформы, которую предполагал проводить с ориентацией на греческие образцы как наиболее древние. На деле же он воспроизводил современные ему греческие образцы и копировал украинскую реформу Петра Могилы. Преобразования Церкви имели внешнеполитический подтекст: новая роль России и Русской церкви на мировой арене. Рассчитывая присоединить Киевскую митрополию, русские власти мыслили создание единой Церкви. Это требовало сходства церковной практики между Киевом и Москвой, в то время как они должны были ориентироваться на греческую традицию. Безусловно, патриарху Никону оказывались нужны не различия, а единообразие с Киевской митрополией, которая должна войти в состав Московской патриархии. Он всячески развивал идеи православного универсализма.

Однако многие соратники Никона, будучи не против реформы как таковой, предпочитали иное ее развитие — с опорой на древнерусские, а не на греческие и украинские церковные традиции. В результате реформы традиционное русское двоеперстное освящение себя крестом был заменено троеперстным, написание «Исус» переменено на «Иисус», возглас «аллилуйя!» провозглашался трижды, а не дважды. Были введены иные слова и обороты речи в молитвы, псалмы и Символ веры, произведены некоторые изменения в порядке богослужения. Исправление богослужебных книг проводилось справщиками на Печатном дворе по греческим и украинским книгам. Церковный собор 1656 г. принял решение об издании исправленных Требника и Служебника — важнейших для каждого священника богослужебных книг.

Среди всех слоев населения нашлись те, кто отказался признать реформу: она означала, что российский православный обычай, которого издревле придерживались их предки, был порочен. При чрезвычайной приверженности православных к обрядовой стороне веры, именно ее изменение воспринималось очень болезненно. Ведь, по мнению современников, только точное исполнение обряда создавало контакт с сакральными силами. «Умру за единый “аз”»! (т. е. за изменение хотя бы одной буквы в священных текстах), — восклицал идейный руководитель приверженцев старых порядков, старообрядцев, и бывший член кружка «ревнителей благочестия» протопоп Аввакум. Он утверждал, что древнее русское православие «свято и непорочно», а у греков правоверие испортилось от турецкого завоевания, поэтому не нам у греков, а им у нас надо учиться истинной вере. В отношении украинских заимствований старообрядцы также были непреклонны. На деле строя свою богословскую систему на основе почерпнутых в первой половине XVII в. текстов из Киевской православной митрополии, они напоминали о фактах проклятий украинских сочинений (Зизания и Ставровецкого), о перекрещивании и, главное, о тезисе печатных кодексов времен патриарха Иосифа о подчинении Украины и Белоруссии после Брестской унии антихристом. В логике их рассуждений реформа патриарха Никона представала не чем иным, как введением Брестской унии в России (на самом деле Никон активно уничтожал униатскую иерархию на присоединенных территориях Речи Посполитой).

Приверженцы старины первоначально оказывали яростное сопротивление реформе. В защиту старой веры выступили боярские жены Ф.П. Морозова и Е.П. Урусова. Не признавший реформу Соловецкий монастырь более восьми лет (с 1668 по 1676 г.) противостоял осаждавшим его царским войскам и был захвачен только в результате предательства. Нововведения породили раскол не только в Церкви, но и в обществе, он сопровождался распрями, казнями и самоубийствами, острой полемической борьбой. Старообрядчество сформировало особый тип религиозной культуры с сакральным отношением к письменному слову, с верностью старине и недоброжелательным отношением ко всему мирскому, с верой в близкий конец света и с враждебным отношением к власти — как светской, так и церковной. В конце XVII в. староверы разделились на два основных течения — беспоповцев и поповцев. Беспоповцы, не найдя в конечном счете возможности учреждения собственной епископии, не могли поставлять священников. В результате, основываясь на древних канонических правилах о допустимости совершения в экстремальных ситуациях таинств мирянами, они отвергли необходимость священников и всей церковной иерархии и стали выбирать из своей среды духовных наставников. Со временем формировалось множество старообрядческих толков (течений). Некоторые из них в ожидании скорого конца света подвергали себя «огненному крещению», т. е. самосожжению. Они понимали, что в случае захвата их общины правительственными войсками их сожгут на костре как еретиков. В случае подхода войск они предпочитали сгореть заранее, не отступив ни в чем от веры, и тем самым спасти душу.

В 1658 г. патриарх Никон в результате размолвки с царем объявил, что более не будет исполнять обязанности церковного главы, снял с себя патриаршее облачение и удалился в свой любимый Новоиерусалимский монастырь. Он полагал, что просьбы из дворца о его скорейшем возвращении не заставят себя ждать. Но этого не произошло: даже если совестливый Алексей Михайлович и сожалел о случившемся, его окружение более не желало мириться со столь всеобъемлющей и агрессивной патриаршей властью, которая, по выражению Никона, была выше царской, «как небо выше земли». Чья власть в реальности оказалась более значимой, продемонстрировали дальнейшие события. Царь, принявший идеи православного универсализма, уже не мог лишить патриарха сана (как это делалось в Русской поместной церкви постоянно). Ориентация на греческие правила поставила его перед необходимостью созвать вселенский Церковный собор. Исходя из устойчивого признания об отпадении от истинной веры Римской кафедры, вселенский собор должен был состоять из православных патриархов. Все они так или иначе приняли участие в соборе. В 1666 г. такой собор осудил Никона и лишил его патриаршего сана. Никона сослали в Ферапонтов монастырь, а позднее перевели в более суровые условия на Соловки.

Одновременно собор одобрил церковную реформу и предписал преследование старообрядцев. Протопоп Аввакум был лишен священства, предан проклятию и отправлен в Сибирь, где ему отрубили язык. Здесь он написал многие произведения, отсюда рассылал послания по всей стране. В 1682 г. он был казнен.

Однако устремления Никона сделать духовенство неподсудным светским властям находили сочувствие у многих иерархов. На Церковном соборе 1667 г. им удалось добиться уничтожения Монастырского приказа.

Восстания

Невозможно найти текст, в котором XVII в. не назвали бы «бунташным». Действительно, в этот период страну особенно часто сотрясали народные возмущения, истоки которых, возможно, кроются в Смутном времени. Оно принесло, с одной стороны, тяготы и разруху, с другой — веру в то, что можно прийти «скопом» к Московскому Кремлю и повлиять на власть и ее политику. В стране в течение всего XVII в. появлялись самозванцы, менее успешные, чем Лжедимитрии, однако также находившие сочувствие в народе. Крупнейшим восстанием второй половины века было восстание Степана Разина (1670–1671 гг.), охватившее обширную часть страны. Из городских восстаний к самым крупным относились восстания в Москве: в 1648 г. (Соляной бунт), в 1662 г. (Медный бунт) и стрелецкие восстания в 1682 («хованщина») и в 1698 гг. Возмущения горожан наблюдались не только в Москве, но и в десятках других городов, с особой силой они вспыхнули в Новгороде и в Пскове в 1650 г. Правительство никогда не шло на прямые уступки восставшим, оно стремилось быстро выявить зачинщиков и обвинить их в неповиновении властям — одном из самых страшных преступлений. Однако определенные меры против факторов, вызывавших недовольство, в конечном итоге правительством принимались. Так, были отменены и соляной налог, и чеканка медной монеты.

Восстание Степана Разина. Огромные просторы страны давали возможность тем, кто разорялся и не мог далее вести свое хозяйство, уходить в другие местности. Правительство же, со своей стороны, принимало все меры к предотвращению подобных своевольных перемещений не только крестьян, но и всех других слоев населения. Зачастую беглые направлялись на Дон. Здесь издавна действовал казачий принцип: «с Дона выдачи нет». Московское правительство терпело казацкую вольницу, поскольку территории донских казаков являлись буферной зоной, задерживающей нападения крымских татар, ногайцев и других степных народов. За это казаки получали щедрое царское жалованье, однако они не приносили царю присягу. Беглые пополняли казачье войско, охранявшее южные границы Московии, и тем служили на ее благо. Казаки самостоятельно совершали набеги на Крым и даже на Турцию. В 1637 г. донские казаки с помощью запорожских внезапным штурмом захватили турецкую крепость Азов, запиравшую выход из Дона в Азовское море. Пять лет (до 1642 г.) казаки удерживали Азов, отражая приступы сильной турецко-татарской рати. По вопросу о том, что делать с Азовом, в Москве собрался Земский собор, который решил ввиду невозможности вести войну с Турцией не оказывать казакам помощи, и они были вынуждены уйти из крепости.

В 60-е годы Дон оказался переполнен беглыми, не имевшими своей семьи и хозяйства. Богатая казачья старшина стремилась избавляться от этих лишних людей, отправляя их в грабительские походы. Одним из таких удачных набегов в Персию и на Каспий командовал сын известного «домовитого» казака Рази Степан Разин. На Волге он грабил царские суда, перебив немало купцов и служилых людей, освобождал каторжников. Однако, возвращаясь на Дон через Астрахань, Разин оказал уважение царскому воеводе, сдал ему пушки и персидских пленников. К удачливому атаману Разину стекалось множество добровольцев, и он принял решение идти вверх по Волге на Москву. К осени 1670 г. восстание охватило все Поволжье и прилегающие к нему районы. Действовали десятки крестьянских отрядов, члены которых никогда не видели самого атамана. На стругах Разина, по распускаемым слухам, находились лжецаревич Алексей (умерший сын царя Алексея Михайловича) и сосланный в ссылку патриарх Никон. Одним из главных лозунгов восставших был популярнейший в народе призыв: уничтожать «изменников-бояр», что и осуществлялось в каждом захваченном городе. В завоеванных городах устанавливались порядки по образцу казацкой вольницы. Движение разинцев было остановлено только тогда, когда из Москвы под командованием боярина князя Ю.А. Долгорукого на них двинулась рать, превосходившая их численностью и включавшая полки нового строя. Осаждавшее г. Симбирск войско восставших было разбито царским воеводой, а сам тяжело раненный Разин увезен соратниками на Дон. Здесь казачья старшина сочла за лучшее выдать его российскому царю. Летом 1671 г. в Москве на острове Балчуг Разин был казнен; большую часть восставших постигла та же участь. Однако в отдельных местах население еще продолжало оказывать сопротивление, Астрахань пала только в ноябре 1671 г.

В 1681–1683 гг. проходили сильные волнения в Башкирии, вызванные слухами о предстоящем насильственном крещении местного населения. Его возглавили местные вожди (Сеит Саафер и др.), объявившие Москве «священную войну» и организовавшие военный союз с калмыками. Они разбойничали и грабили под Казанью. Из Москвы слухи о крещении были опровергнуты, калмыки не оправдали возложенных на них надежд, и тогда волнения улеглись.

Стрелецкие бунты. После смерти царя Федора Алексеевича претендентами на российский престол стали двое его младших братьев: Иван, сын царя Алексея Михайловича от первой жены Марии Милославской, и Петр — его сын от второй жены Натальи Нарышкиной. Эта ситуация породила соперничество между кланами Нарышкиных и Милославских. Когда в 1682 г. с благословения патриарха Иоакима царем был провозглашен царевич Петр — младший, но выгодно отличавшийся от старшего брата крепким здоровьем, Милославские остались недовольны. Они воспользовались крайне озлобленным состоянием стрельцов, которым недавно было вдвое урезано жалованье при разрешении (в виде компенсации) заниматься ремеслом и торговлей. Однако эти занятия облагались налогами, платить которые служилым людям было и обидно, и невыгодно. Стрельцы собирались на тайные сходки, составляли списки неугодных им лиц, хотели «кинуть на копья» своих мздоимцев-начальников. Среди стрельцов распространился слух, что Нарышкины «извели» царевича Ивана. Стрелецкие полки в боевом порядке вошли в Кремль. С Красного крыльца им показали обоих живых и невредимых царевичей. Однако желание «побить бояр» уже стало непреодолимым: в кремлевских палатах началась резня, продолжавшаяся три дня. Погибли многие бояре, в первую очередь из клана Нарышкиных. По требованию стрельцов царями были провозглашены оба брата — Иван и Петр, а до их совершеннолетия опеку над ними осуществляла их старшая сестра Софья Алексеевна.

С мая по октябрь стрельцы чувствовали себя хозяевами Москвы, как и их начальник, глава Стрелецкого приказа боярин князь И.А. Хованский. Царевна Софья укрылась в Троице-Сергиеве монастыре. К ней на совет съехались думные люди, приговорившие князя Хованского как бунтовщика к казни. Князя вызвали из Москвы якобы для участия во встрече сына гетмана Самойловича, по дороге у с. Пушкино он был арестован и вскоре казнен. Софья стала собирать дворянское ополчение, а стрельцы приготовились к вооруженной защите Москвы. Однако они быстро поняли всю бесперспективность такой стратегии и принесли царям повинную. В ноябре царский двор вернулся в Москву.

Новый бунт московские стрельцы подняли в 1698 г., когда царь Петр находился за границей. Пройдя с Петром тяготы Азовского похода, стрельцы надеялись на возвращение в Москву, но их удалили из столицы. Им не нравились новшества, происходившие при дворе, возросшая роль иностранцев, задержки с выплатой жалованья. Стрельцы пытались связаться с царевной Софьей и возвести ее на престол. Все это заставило царя срочно вернуться в Москву. Но к его приезду восставшие уже потерпели поражение на реке Истре под Новоиерусалимским монастырем от войск, возглавленных боярином А.С. Шеиным. Петр сам провел следствие по этому делу, более тысячи человек было казнено, а стрелецкое войско расформировано.

Культура

Русскую культуру XVII в. часто характеризуют, заимствовав выражение И. Хейзинги, как «осень Средневековья». В этот период светские элементы культуры явственно потеснили церковные, наметились изменения в основополагающих мировоззренческих понятиях — о познании Бога и мира, о человеке и его возможностях, особенно о возможностях человеческого разума.

После Смутного времени русская культура призвана была осмыслить потрясения начала XVII в. Русское общество открыло для себя культуру Речи Посполитой (как светскую, так и православную). Но следы проникновения западной учености сначала оказались немногочисленны, и официальная Церковь стремилась их уничтожить. Смута повлияла на формирование мировоззрения «осажденного града»: Россия как последний оплот православия, Третий Рим, мыслилась в окружении постоянного натиска врагов-еретиков. Чистое православие виделось патриарху Филарету единственной консолидирующей силой общества, которое необходимо было неустанно охранять от внешних влияний. Ориентация на собственную культурную и богословскую традицию, когда все остальные версии православия виделись искаженными, не исключала использования для усиления аргументации переводных украинских и белорусских сочинений. Они присутствуют и в публицистике Смутного времени, и в богословской полемике. Это скрытое влияние начинает нарушаться в 40-е годы XVII в., когда часть интеллектуальной элиты сменила «изоляционизм» на западничество в версии украинофильства, а затем полонофильства, а другая, назвавшаяся старообрядцами, пыталась сохранить мировидение первой половины XVII в.

Важные новшества появились в сфере обучения. В Москве свои школы имели иноземные землячества: лютеранская школа существовала в Немецкой слободе, в Мещанской слободе по просьбе проживавшего здесь белорусского и украинского населения была создано училище по типу братских украинских школ. Однако среди русского населения до середины века обучение грамотности осуществлялось во внешкольных формах: в семье, в учреждениях (приказах), индивидуально у мастера грамоты, который мог иметь как одного, так и нескольких учеников. Среди горожан было немало людей, занимавшихся обучением грамоте одновременно с ремеслом или торговлей, а среди подьячих мало кто не имел учеников. В дворянских семьях учительством занимались грамотные холопы, часто пленные поляки.

Одной из главных причин отсутствия в Московском государстве школьной системы была позиция Православной церкви, отличавшаяся от католической недопущением разума в дела веры. Если католическому богословию для обоснования догматов веры требовались в качестве «служанок» науки, порождавшие схоластическую систему образования, то в православии богопостижение происходило не через разум и «внешнюю мудрость», а через нравственный подвиг и душевное умиление. Отказавшись от схоластической философии, православие не нуждалось и в схоластическом (т. е. школьном) образовании. Появление первых московских школ на фоне этой традиционной системы обучения стало удивительным новшеством. Образцом для этих школ, созданных при правительственной поддержке, послужили средневековые школы Запада. Их опыт был воспринят через школьную практику южно-русских и западно-русских земель, откуда и были приглашены учителя. Еще в 30-40-е годы XVII в. предпринималось несколько попыток пригласить к патриаршему двору греческого дидаскала для обучения греческому и латинскому языкам и другим «наукам», но тогда они не увенчались успехом. Это начинание было успешно продолжено патриархом Никоном, и греки учили детей в патриарших монастырях и при патриаршем дворе. В конце 40-х годов при активном участии окольничего Ф.М. Ртищева был организован «училищный монастырь» на Воробьевых горах, куда в качестве учителей принимали старцев из юго-западных русских земель. Это училище поддерживалось, в том числе и финансово, правительством. Достоверно известно, что здесь шло преподавание польского и латинского языков, возможно, обучали грамматике, риторике и богословию. В середине 60-е годов действовала Заиконоспасская школа, в которой постигали науки под руководством учителя царских детей монаха из Белоруссии Симеона Полоцкого несколько подьячих Тайного приказа и один певчий. Их учили латинскому языку, основам грамматики, риторики, поэтики, логики. После смерти Полоцкого в 1682 г. занятия продолжил его ученик Сильвестр Медведев, имевший уже более 20 учащихся. Наиболее многочисленной являлась Типографская школа при Печатном дворе. Здесь получали навыки славянского чтения и письма, продвинутые ученики изучали греческий. Школа готовила справщиков и переводчиков для Печатного двора. В связи с планами правительства Федора Алексеевича открыть высшее учебное заведение — Академию, «Привилегия» (Устав) для которой создавалась в 1682 г., были приглашены два ученых грека братья Лихуды. Для них при Богоявленском монастыре в 1685 г. была построена специальная «школьная палата», в которой занимались 30–40 учеников — дети людей из разных сословий. Лихудам было разрешено преподавать «все свободные науки» на греческом и латинском языках. Типографская и Богоявленская школы стали базой для создания Славяно-Греко-Латинской академии. Последняя давала схоластические знания и являлась органом надзора над религиозными убеждениями учащихся.

Существовало определенное противоречие между схоластически церковным характером созданных в Москве школ и значительным светским контингентом обучавшихся в них лиц. Для них полученные знания часто имели ограниченный диапазон практического применения. Поэтому кадры государственного аппарата (приказные люди) обретали навыки и знания в основном в приказах, в процессе ученичества.

Школы появились в обстановке острой идейной борьбы, поскольку многим они представлялись латинством, не совместимым с православными традициями. «Русь, чего это тебе захотелось немецких поступков и обычаев!», — восклицал протопоп Аввакум. «Мудроборцы» отстаивали ненужность схоластического обучения и знания иных кроме славянского языков. Боязнь латыни объяснялась воинственным отношением православия к Риму и католицизму, соответственно книги, написанные на латыни, считались «ложными», еретическими. По этой же причине не одобрялся и польский язык. Желающие их знать (а такие люди все же встречались) обучались тайно, под страхом наказания. Официальное обучение латыни и польскому языку, поддержанное светскими и церковными властями, стало рискованным новшеством второй половины XVII в. Оно было вызвано не столько желанием перенять чуждую науку, сколько необходимостью иметь людей, разбирающихся в «западной учености» в связи с быстрым преодолением изоляции России от других стран. Прежние попытки сделать это путем обучения за границей потерпели неудачу. Теперь, при царевне Софье, сложилась партия «латинствующих», которая доказывала первенствующее значение латыни над греческим языком, «грекофилы» же во главе с патриархом Иоакимом утверждали обратное.

В Москве появились люди, ратовавшие за новые формы и новое содержание обучения, занимавшиеся учительством и писавшие сочинения, популяризировавшие знания о Боге, мире и человеке. Это учитель детей царя Алексея Михайловича Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев, Карион Истомин, Епифаний Славинецкий и др. В 1679 г. Полоцким была создана Верхняя типография, расположенная в царском дворце и не зависевшая от патриарха. «Латинствующие» своим поэтическим творчеством в стиле барокко впервые специально творили образы и метафоры для создания имиджа царской власти, в первую очередь власти «просвещенной», что, например, было особенно важно для царевны Софьи — женщины у власти, не имевшей дотоле своего благочестивого «образа».

Падение Софьи в 1689 г. привело к недолгой победе грекофилов во главе с патриархом Иоакимом над латинствующими. Церковный собор 1690 г. запретил произведения Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева.

Обращение к мирской жизни в культуре XVII в. принято называть ее «обмирщением». Древнерусская книжность в XVII в. преодолела отношение к писанию литературных текстов как к сакральному процессу, в который не должно проникать ничего суетного и мирского. Даже самые яростные поборники старины — протопоп Аввакум и его соратник Епифаний — создали тексты, превзошедшие все мыслимые пределы новизны — тексты автобиографического характера. «Житие» Аввакума стало первым широко известным русским произведением автобиографического жанра, который он самостоятельно создал, используя страстный, полемический разговорный язык своего времени. Независимо от него начал писать о своих страданиях и Епифаний.

Новым литературным жанром явились сатирические повести, высмеивавшие пьянство и лицемерие духовенства, судебную волокиту и взяточничество судей. Появились повести и иного характера — с драматическими перипетиями и острым сюжетом. Они в большом количестве переводились с польского. Тенденция развития светского направления в литературе проявила себя уже в конце XV в., однако оказалась прерванной церковными репрессиями; в XVII в. противодействие ее противников уже не могло сыграть решающей роли.

Процессы обмирщения проявились и в архитектуре, и в живописи. Каменные архитектурные сооружения второй половины XVII в. отличаются большой декоративностью — «узорочьем». Они украшены затейливыми, непохожими друг на друга наличниками, многоцветными изразцами, резными деталями из белого камня и фигурного кирпича и имеют нарядный вид. В конце XVII в. стал особенно популярным стиль московского (или «нарышкинского») барокко, образцом которого считается московская церковь в Филях. Продолжало развиваться в таких же узорочных формах и деревянное зодчество, например, не сохранившийся до наших дней архитектурный шедевр — дворец царя Алексея Михайловича в подмосковном селе Коломенском.

Новым жанром в живописи стала парсуна — портретное изображение в иконописном стиле. Яркие фрески ярославских мастеров оказались насыщены изображениями деталей обыденной жизни. Виднейшим придворным иконописцем конца XVII в. был Симон Ушаков. В его произведениях ясно виден отход от традиций древнерусской живописи и увлечение реалистическим изображением: он стремился дать объемность в написании лиц, показать игру света и тени, использовать элементы перспективы. Ушаковым был написан трактат о живописи («Послание к любителю иконного писания»), в котором он теологически обосновывал свои взгляды на изменение в иконописной манере изображения. Его произведение на эту тему не было единственным, ранее об этом же писал малоизвестный живописец Иосцф Владимиров. Свои новаторские взгляды этим иконописцам приходилось отстаивать от нападок и обвинений в отсутствии благочестия со стороны любителей старины.

Все представители дома Романовых, включая и Петра Алексеевича, были знатоками придворной музыки и церковного пения. Церковное пение и знание распевов являлось обязательным компонентом в обучении детей. При дворе Федора Алексеевича, имевшего огромную нотную библиотеку, модным нововведением, привнесенным поляками и украинцами, стало партесное пение, т. е. пение на несколько голосов (партий). Мастера этого пения начали пользоваться новой нотной системой — пятилинейной, с нотными знаками, отдаленно похожими на современные. В духе барокко выдержаны многочисленные полифонические произведения композиторов последней четверти XVII в., наиболее известным из которых был Н. Дилецкий. Ему принадлежит трактат под названием «Идея грамматики мусикийской».

В 1672 г. по инициативе царя Алексея Михайловича состоялась первая театральная постановка («комедия») «Артаксерксово действо» (по сюжету библейской Книги Есфирь), поставленная с помощью пастора лютеранской кирхи И. Грегори. Она имела огромный успех, и в дальнейшем придворный театр поставил множество пьес, отличавшихся разнообразием и оригинальностью, которые, однако, имели возможность смотреть лишь царская семья и узкий круг придворных.

Московские приказы (в первую очередь Посольский и Оружейная палата) были влиятельными культурными центрами, в них работали грамотные подьячие, интересовавшиеся новинками литературы, живописи, техники, некоторые из них сами занимались литературным творчеством и переводами с иностранных языков. Существовали культурные центры и в провинции. Так, в сибирском Тобольске развернулась деятельность мелкого дворянина и человека многих замечательных талантов, поклонника европейских наук С.У. Ремезова (1642 — ок. 1720). Вместе с сыном он занимался картографированием Сибири (его карты составляют три объемных атласа), описанием и изучением ее народов, историей ее колонизации. Все свои труды Ремезов самостоятельно иллюстрировал.

Внутреннее развитие средневековой русской культуры в широком смысле этого слова в XVII в. перешло на такой уровень, когда многим россиянам стала не очень страшна, в общих чертах понятна, и, главное, интересна западноевропейская культура. Ее хотели лучше узнать, зачастую затем, чтобы с ней крепко поспорить, но также и затем, чтобы взять ее себе на вооружение. Последнее особенно проявилось в создании новой придворной культуры с ее ориентацией на Польшу и начавшимся разрывом с народными традициями.

XVII век — «новый период» российской истории?

Семнадцатый век было принято называть «новым» или «переходным» периодом в русской истории. «Новым» его назвал В.О. Ключевский, поскольку находил в нем серьезные социально-политические изменения: смену боярской власти властью «нового класса» — дворянства, падение значения Боярской думы и усиление самодержавия. Из работ Ключевского понятие о XVII в. как о «новом периоде» почерпнул В.И. Ленин, но он вложил в него иной, экономический смысл. Ленина интересовал генезис капиталистического производства в России, и он видел его зарождение «приблизительно с XVII века». Вслед за ним советские историки определяли XVII в. как «период складывания общероссийского рынка», т. е. переход от натурального хозяйства к рыночному, образование первых мануфактур, иначе говоря, переход к капитализму. Однако радикальных перемен политического устройства по сравнению с XVI в. не произошло, не снизилось до конца XVII в. и значение Боярской думы. Также не обнаруживаются существенные изменения в сфере производства и потребления, в свою очередь тяжелые экономические последствия Смутного времени и усиление крестьянской крепостной зависимости указывают на слабость предпосылок для развития капиталистических отношений. Зачатки крупного производства (как, например, железоделательные заводы) поддерживались казной и в первую очередь имели значение для вооружения армии.

Бесспорные изменения, однако, произошли в области религиозного мировоззрения, в области культуры. Другим бесспорным новшеством оказалось то, что Московское царство в XVII в. радикальным образом изменило свои границы, присоединив к себе огромные территории и включив в себя разные народности, что положило начало формированию имперского сознания. Произошли важные изменения в организации войска. Усложнилась социальная структура общества, и увеличилось количество бюрократических учреждений.

Реформы Петра начались уже на исходе XVII столетия, вдохновленные его «Великим посольством» 1698 г. Ответ на вопрос о том, почему, говоря словами протопопа Аввакума, России так захотелось «немецких обычаев», а, выражаясь научно, она встала на путь вестернизации, историки ищут в процессах, проходивших в XVII в. Существует мнение о том, что петровским реформам предшествовал «системный кризис», т. е. произошла дезорганизация всех сфер государственной жизни. Высказываются и мнения противоположные, указывающие на спокойное поступательное развитие страны в направлении той же вестернизации. Бесспорно одно: контакты с западной культурой после Смутного времени, после присоединения Смоленских земель, стали достаточно тесными для того, чтобы не только Петр, но и многие его современники почувствовали отсталость России.

Но однозначная характеристика XVII в. в целом как «нового периода» не представляется правомерной. Разным оказывается «образ» любого века в зависимости от того, из какой «точки» смотрит на него исследователь. Взгляд на XVII в. «из XVI века» обнаружит в нем как хорошо знакомые, так и совершенно новые черты. Взгляд на него же, с точки зрения эпохи Петра, найдет в нем ретроградную средневековую «старую» Русь, которую Петр отверг и начал строить «новую Россию». Взгляд на реформы Петра «из XVII века» оказывается противоположным — он отмечает преемственность деяний Петра по отношению к уходящей эпохе. Многие исследователи полагают, что «преобразовательные настроения» (В.О. Ключевский) возникли уже в царствование Алексея Михайловича, весьма укрепились при Федоре, а затем при его сестре Софье Алексеевне, достигнув своего апогея в царствование Петра. Таким образом, отнесение XVII в. то к «новому», то к «старому», то к «переходному» периоду российской истории зависит и от общих концепций, и от «местонахождения» исследователя на шкале исторического времени.

Нарастание внутренних противоречий в империи

К началу XVII в. Османская империя объединила в своих пределах огромные территории Ближнего Востока, Северной Африки и Юго-Восточной Европы. Она вовлекла в единый государственный организм области и людские сообщества, разнящиеся между собой в экономическом, политическом, этническом и культурно-религиозном отношениях, имеющие разный опыт собственного государственного строительства. При этом завоеватели не пытались проводить в подчиняемых землях каких-либо глубинных социальных преобразований. В первые века существования империи этот принцип облегчал завоеванным народам их вхождение в новое государство, но постепенно противоречия нарастали. Первой свою оторванность от имперской государственной структуры почувствовала Анатолия, где компактно проживало турецкое население. На грани XVI–XVII вв. в Анатолии произошла серия так называемых восстаний «джеляли» (см. ниже), связанных со сбоями в функционировании тимарной системы, которая кормила воинов кавалерийского ополчения (сипахи), поддерживала земледельческое хозяйство в районах своего распространения и выступала как местная территориальная администрация. Кризис тимарной системы был порожден несколькими причинами.

Государство, заботясь о поступлении в казну тех налогов, которые оно продолжало собирать с райятов, проживающих во владениях сипахи, строго фиксировало доходы, которые шли самому сипахи-тимариоту, т. е. выступало как бы защитником крестьян-райятов. Но уже в законах Мехмеда II содержалось положение: если сипахи «занял землю райата, то пусть платит… подати, [установленные] в этой области». Следовательно, у сипахи появилась легальная возможность присвоения крестьянских земель, что порой и происходило. В XVII в. этот процесс усиливается. За счет обезземеливания крестьянства создаются новые хозяйства, так называемые чифтлики. Юридический статус земли не меняли, но государственный контроль за сохранением «реайи» (ранее считавшейся «казной падишаха») утрачивался.

Проблема усугублялась тем, что в XVI в., как фиксируют источники, в стране произошел «демографический взрыв». Подсчитано, что население Анатолии возросло более, чем на 50 % (в Румелии рост был еще более значительным). В этих условиях ни райатское сообщество, ни издольщина не могли вместить столь бурно увеличивавшееся сельское население. В стране появилось значительное количество чифтбозанов, как называли крестьян, вынужденных уйти с земли. Они не находили себе применения в экономической жизни ни в городе, ни в деревне. Единственными возможностями как-то устроиться в жизни для них было вступление в войска крупных пашей, которые стали набирать собственные армии-свиты, либо поступить в текке (приюты дервишей) или медресе в качестве софта (ученика-послушника). Число софта в XVII в. значительно превышало потребность в них, и полунищие студенты религиозных учреждений становились одним из неспокойных элементов османского общества.

Мечеть Султанахмет (Голубая мечеть). 1609–1616 гг. Стамбул

К началу XVII в. до Османской империи докатилась так называемая «революция цен», ранее прошедшая по Западной Европе в связи с поступлением туда значительного количества золота и серебра из Нового Света. Изменение масштаба цен затронуло и положение сипахи, доходы которых были четко определены их «бератом» (жалованной грамотой) в точно фиксированной денежной сумме. Тимары рядовых сипахи переставали давать необходимое им для жизни и службы обеспечение.

Уже в XVI в., как отмечают турецкие исследователи, площади обрабатываемых земель достигли в Османской империи пределов, допускаемых технологией той эпохи. Власти, однако, продолжали раздавать тимары и увеличивали число воинов, обязанных службой за доходы с этих тимаров. Переписи сипахийского ополчения фиксировали, что среди тимариотов шла поляризация. Большинство из них получали минимальные доходы, дающие им возможность лично участвовать в военных действиях в качестве кавалеристов. Вооруженных за свой счет всадников (которых ранее положено было выводить с каждых 5 тысяч акче[15] дохода) теперь могли содержать лишь санджакбеи. За некоторыми из них, по переписям начала XVII в., числился доход, почти равный доходу всех сипахи санджака. Постепенно исчезало среднее звено тимариотов, а рядовые сипахи превращались в некое подобие полунищих европейских рыцарей.

И, наконец, главное. Падала значимость сипахийского воинства. Кавалерия могла вести военные действия лишь в теплое время года. Зимой ее распускали. Пути, по которым собиралась армия, скорость движения, сроки сборов были твердо определены. На преодоление пути от Стамбула до австро-венгерских земель, где шла война в XVII в., армии требовалось не менее 100 дней. Следовательно, в своих завоевательных действиях османская армия действовала на пределах оперативных возможностей. Появление ручного огнестрельного оружия (мушкетов) повысило значение пехоты по сравнению с кавалерией.

Восстания «джеляли». Их последствия для судеб империи

К рубежу XVI–XVII вв. в Анатолии скопилось много лиц, потерявших или теряющих свой былой социальный статус. К ним относились выталкиваемые из аграрной сферы райяты, софта, не получившие места в судебно-религиозной структуре, мелкие тимариоты, неспособные обеспечить себе необходимую экипировку для участия в сипахийском ополчении, потомки воинов анатолийских бейликов, крестьянских и племенных ополчений первых лет завоеваний, не заслужившие тимаров, но считавшие себя принадлежащими к военному сообществу (аскеры). Наличие этих лиц дестабилизировало обстановку в регионе. Толчок к увеличению дестабилизации дала новая война с Габсбургами, начавшаяся в 1593 г.

Уходя в поход и уводя с собой своих тимариотов, управители эялетов назначали вместо себя каймакамов (заместителей), которые должны были выполнять административные функции во время их отсутствия. В распоряжении каймакамов оставалась часть войск бейлербея, теперь, как правило, наемных. Наемные отряды содержались за счет того, что им разрешали собирать в свою пользу дополнительные (не зарегистрированные государством) подати с населения санджаков и эялетов, подвластных их нанимателям. Кадии сообщали в Стамбул о многочисленных жалобах населения на грабежи, учиняемые этими наемниками. Если бей лишался своей должности (в случае смуты, отставки, перемещения), эти воины превращались в настоящих разбойников, выступавших под разным названием — левенды, секбаны, дели, сарыджа и др. В результате управление Анатолией полностью разладилось. Нередко происходили столкновения бейлербеев и санджакбеев, возвращавшихся с театра военных действий, со своими же каймакамами. Побеждали те, кто имел больше личных войск, поэтому и назначение на местные административные должности стало уходить из рук центральных властей. В этих условиях анатолийские тимариоты неохотно покидали свои владения и шли на войну в далекую Европу.

В 1596 г. после битвы под Керезтешем (Венгрия) в османской армии была проведена очередная проверка наличного состава тимариотской кавалерии. Было выявлено отсутствие многих тимариотов. За невыполнение военных обязанностей у 30 тысяч тимариотов было предписано изъять тимары, а их самих казнить. Некоторых дезертиров действительно казнили. Основная же масса бывших тимариотов устремилась в Анатолию, где влилась в действовавшие там и ранее секбано-левендские подразделения, пополнив их численно и придав им явно антиправительственный настрой.

В самом конце XVI — начале XVII в. напряжение в Анатолийском регионе достигло своего предела и вылилось в конце концов в многочисленные по-военному организованные восстания, получившие название джеляли (по имени шейха Джеляля, возглавлявшего одно из антиосманских выступлений в Анатолии в начале XVI в.). Восставшие опустошали деревни и мелкие города, выжгли ряд кварталов прежней столицы османов Бурсы, взяли крепости Урфу и Токкат, разгромили окрестности таких городов, как Конья, Амасья, Кайсери. На стороне восставших действовали в разное время многие бейлербеи, санджакбеи, коменданты крепостей, а также сыновья крымского хана, проживавшие в качестве заложников в Анатолии. В сочувствии восставшим обвинялся шейх уль-ислам Санулла. Наиболее крупные восстания возглавляли Кара-Языджи и Дели Хасан (1599–1603), а также Календер-оглу (1592–1608), которые заявляли о том, что стремятся вырвать Анатолию из-под власти османской династии.

Поскольку основная армия империи была в это время занята войной в Европе, против восставших посылались отдельные военачальники с наемными войсками, т. е. с такими же выбившимися из прежней социальной среды воинами, как и восставшие, которых они должны были усмирить. Нередки были случаи, когда паши, посланные правительством для подавления восстаний, но оказавшиеся не в состоянии выполнить возложенное на них поручение, опасаясь гнева султана, переходили на сторону джеляли и даже становились их руководителями. Правительство же, желая привлечь на свою сторону наиболее популярных руководителей восстаний, предлагало им порой высокие административные должности, например бейлербеев и санджакбеев, правда, в Румелии, а не в Анатолии, где они действовали как джеляли. И такие предложения принимались. Справиться с восстаниями правительство смогло лишь после спешно заключенного мира с Австрией (1606 г.) и использования освободившейся армии для подавления движения. Однако отдельные выступления джеляли продолжались в течение всей первой половины XVII в.

Восстания пагубно сказались на судьбах многих групп населения, но особенно крестьянства. В Анатолии фактически все воевали против всех. С 1603 г. начинается так называемое «великое бегство» (бююк качгунлук) крестьянства, вынужденного из-за опустошений, вызванных военными действиями, покидать свои дома и деревни. Часть крестьян присоединялась к войскам джеляли, другие нанимались в правительственные войска, но подавляющее большинство пыталось бежать в более спокойные районы империи. Переписи второго десятилетия XVII в. фиксируют, например, увеличение на Балканах числа людей, прибывших из Анатолии и платящих джизье, т. е. немусульман. Туда бежало прежде всего христианское население Анатолии, а потому коренным образом менялась этническая и конфессиональная картина этой части империи. В результате «великого бегства» многие районы Анатолии лишались крестьянского населения, стал сокращаться ареал земледельческой культуры. Начинало преобладать скотоводство. Период джеляли, следовательно, затронул не только социальную и демографическую сферы, но и хозяйственную основу жизни Анатолии.

После подавления восстаний правительство формально восстановило в Анатолии тимарную систему и сипахийское ополчение, но не устранило те язвы, которые разъедали эти институты изнутри. Продолжало расти число чифтликов на землях крупных тимаровладельцев. Основная же масса тимариотов оставалась хотя и многочисленной (в XVII в. империя могла собрать до 200 тысяч сипахи-кавалеристов), но материально хуже обеспеченной и жаждущей новых земель.

Возрастание роли капыкулу в военной и управленческой структуре империи

В османской армии сипахийская кавалерия перестает быть главной ударной силой. Возрастает роль капыкулу («рабов [августейшего] порога»), выходцев из девширме, рабов с Кавказа, профессиональных воинов, состоящих на жалованье у султана. Среди капыкулу наиболее известно пехотное войско — янычары, но были и другие подразделения, как пехотные, так и кавалерийские, вспомогательные, а позднее и имевшие особое техническое оснащение (например, пушкари и т. п.). Кроме денежного жалованья, они получали от казны пропитание, экипировку, вооружение. Только на их жалованье уходило более половины всех доходов государства (данные бюджета 1660/61 финансового года). Не случайно выходец из сипахийской среды Кочибей в обращении к султану в 40-х годах XVII в. писал о засилье иноземных элементов во всех органах власти. Недовольство в османском обществе было вызвано не столько этническими, сколько социальными противоречиями, но выходцы из девширме (набора мальчиков из семей христианских подданных империи) были действительно не турками и не мусульманами по происхождению, что усугубляло конфликтность ситуации.

Верхушка капыкулу, занимая должности везиров и бейлербеев, членов султанского дивана и командиров войск, состоящих на жалованье, приобщалась к отличному от тимаров сипахи типу земельных пожалований — хассам и арпалыкам, которые не передавались по наследству, были связаны с определенной должностью, но имели более крупные размеры, чем все прочие султанские пожалования. В крупных владениях капыкулу и дворцовой знати появляются управители, сами же их владельцы продолжали жить и работать в столице или ином назначенном султаном месте, являясь лишь своего рода рентополучателями. Но они все больше претендовали на тот земельный фонд, который ранее кормил сипахи. Порою, правда, используя тот же термин «тимар», за капыкулу записывали и доходы с неаграрных или вообще неопределенных источников поступлений. Так, при размещении янычарских отрядов в провинциях их командирам был положен тимар, но представлял он собой не что иное, как отчисления от жалованья подчиненных им янычар. Следовательно, сохраняясь формально и включая в себя верхушку капыкулу, тимарная система перерождалась изнутри.

Основную массу сипахийской кавалерии стали составлять отряды бейлербеев, формируемые из их личных наемников. Они буквально грабили жителей подвластных им областей. Бейлербеи должны были платить наемникам и центральному правительству за свое назначение, поскольку такие должности фактически стали продавать с торгов. Попытки обуздать бейлербеев из центра нередко приводили к их восстаниям, порой создавались даже их коалиции, грозившие походом на Стамбул. Но это не были восстания управляемых ими территорий, а лишь военные мятежи, «бунты пашей», не имевших какой-либо поддержки среди местных жителей. Местное население в этих условиях пыталось самоорганизоваться снизу. Складывался новый местный административный слой, связанный с откупной системой (к услугам которой османское правительство все чаще начинало прибегать при сборе налогов в казну), наследственными вакфами, управлением султанских и иных хассов, городской верхушкой. Местная знать постепенно становилась местной администрацией, это были не грабители, а лица, связанные с производственной деятельностью населения. Источником их доходов служили рентные сборы с крестьянства либо доходы от ремесла и торговли. Эта новая знать получила название аяны. У них появлялись свои сторонники и в султанском окружении, также желавшем навести в стране порядок.

Кризис центральной власти

В столице империи рубеж XVI–XVII вв. знаменуется кризисом власти. Его проявлением была частая смена должностных лиц, обострение традиционной борьбы верхушечных кланов, возрастание роли гарема. При султанах Мураде III (1574–1595) и Мехмеде III (1595–1603) большое влияние приобрели их матери (валиде), соответственно Нурбану-султан и Сафийе-султан, обе венецианки по происхождению.

Шел процесс обесценивания денег. Курс основной денежной единицы, акче, падал. К 1630 г. османская денежная система фактически развалилась. Даже внутри османского экономического пространства крупные платежи стали производиться в испанской валюте (реалах, пиастрах). Коррупция стала всеобщей. Даже султан Мурад III, как говорили, не гнушался брать взятки. Янычары, до этого отличавшиеся железной дисциплиной, начинают бунтовать (первый бунт произошел в 1589 г.), превращаются в подобие преторианской гвардии, сменяющей неугодных государственных мужей. В то же время они сближаются с торговцами и ремесленниками, так как в условиях сильной инфляции янычары оказались вынужденными искать дополнительные источники материального обеспечения.

В Алжире, Сирии, Ираке в 1596–1610 гг. царила атмосфера бунта и полного безначалия[16]. В Йемене, аль-Хасе и других аравийских землях османская власть фактически пала. В Тунисе и Западном Триполи янычары при поддержке городской бедноты захватили власть. Там фактически возникли самостоятельные государства (в Тунисе в 1594 г., в Западном Триполи в 1603 г.) во главе с деями — выборными янычарскими правителями, лишь номинально подчиненными османским пашам. В Алжире аналогичный режим сложился в 1659–1671 гг. В Египте в 1587–1605 гг. произошло пять янычарских мятежей. В 1609 г. восставшие мамлюки попытались провозгласить независимое мамлюкское государство в Нижнем Египте. В Сирии и Ливане восставали друзские эмиры. Восстания в османских вассальных княжествах — Молдавии (1572–1574), Валахии (1594–1601), Трансильвании (1594) — вовлекали в пограничную борьбу соседнюю Польшу и Крымское ханство. Последнее незадолго перед этим впервые отказалось послать войска на иранский фронт. В войнах с Ираном 1577–1590, 1603–1618, 1623–1639 гг. османские власти были вынуждены думать о поддержании обоюдовыгодной торговли шелком, что заставляло их умерять свои претензии к соседнему государству. Лишь таможенные пошлины от торговли шелком давали султану ежегодно 300 тысяч золотых, пополнявших его личную казну. Дефицит же казначейства в 1608 г. составлял свыше 100 тысяч. В период войн до трех четвертей ткацких станков в Бурсе стояло из-за нехватки шелка, а Иран усиленно искал себе партнеров по торговле, вел переговоры с Испанией, итальянскими городами, Англией и Россией. По договорам с Ираном 1612 и 1618 гг. османы уступили завоеванные ими Тебриз и Восточное Закавказье, что было платой за возобновление торговли. В войне 1623–1639 гг., когда шах Аббас I сумел оккупировать Ирак, Закавказье и в течение пятнадцати лет удерживал Багдад, османы с трудом вернули эти свои территории (Ереван был взят в 1635–1636 гг.; Багдад в 1638 г.). Но граница по Каср-и Ширинскому договору 1639 г. фактически вернулась на рубеж 1555 г., соответствовавший интересам обоих государств и позволявший возобновить торговлю.

В Европе после заключения мира 1606 г. с Австрией, Османская империя не имела каких-либо территориальных приращений, хотя именно там она надеялась утолить земельный голод сипахийских слоев общества. Центрально-европейские державы, занятые с 1618 г. Тридцатилетней войной, получили на это время некоторую передышку от османского натиска, хотя пограничная нестабильность в этом регионе сохранялась. Желая дать населению отдохнуть от произвола бейлербеев, османское правительство порой привлекало анатолийских, румелийских и иных пашей с подвластными им войсками для военных действий в Дунайских княжествах, Трансильвании, Причерноморье и даже к столкновениям с Польшей и Австрией, и это тогда, когда официально империя каких-либо войн в этом регионе не вела.

Небольшая часть султанского окружения понимала необходимость более или менее радикальных преобразований. Большинство же выступало за восстановление доброго старого порядка, сохранение и укрепление тех социально-экономических и политических институтов, которые сложились при Сулеймане I Кануни. Такие ностальгические представления о прошлом поддерживались тимариотами, многими янычарами, крестьянством и мусульманским духовенством.

Жертвой таких настроений пал первый реформатор османских порядков султан Осман II (1618–1622). В первую очередь он хотел избавиться от влияния капыкулу, женщин и слуг гарема, опирающихся на различные янычарские группировки. Он намеревался распустить янычар и другие военные подразделения капыкулу и создать новое войско. Оно должно было формироваться за счет привлечения в армию молодых людей из мусульманских районов Анатолии и Сирии, т. е. султан стремился тюркизировать армию и государственный аппарат, избавив их от засилья чужаков из капыкулу. С этим же было связано его намерение перенести столицу в турецкую Бурсу или Анкару. Султан планировал также реформу шейх уль-исламата и всего аппарата шариатской власти, хотел сам формировать иерархию улемов. В 1621 г. Осман II, под предлогом совершения хаджа, начал подготовку к отъезду из Стамбула. В ответ на это янычары, подстрекаемые духовенством, подняли восстание и на основании фетвы шейх уль-ислама низложили Османа II, а потом подвергли его зверской и унизительной казни.

После гибели Османа II в Стамбуле возобладали противоположные настроения — политика традиционализма, подразумевающая искоренение еретических «новшеств» и восстановление староосманских порядков. Между тем в стране продолжалась борьба различных группировок капыкулу и провинциальных пашей, неоднократно угрожавших походами на столицу (например, в период восстания Абаза-паши в 1622–1628 гг.). В Стамбуле бесчинствовали различные вооруженные банды, грабившие, а то и убивавшие наиболее зажиточных горожан.

Пришедший к власти в 1623 г. султан Мурад IV сумел навести относительный порядок. При нем командиры отдельных янычарских корпусов и лидеры различных группировок правящего класса подписали общий документ — декларацию о поддержке султана. При содействии янычар было организовано массовое побоище участников вооруженных банд. Мурад IV сделал довольно успешную попытку восстановления тимарной системы как финансово-экономической основы османской армии и администрации. Произошедший в это время страшный пожар Стамбула (выгорела почти четверть города) был объявлен знамением Аллаха, наказывающего за отступление от шариата. Строжайшим образом были запрещены спиртные напитки, кофе, табак, закрыты все кофейни и питейные заведения, считавшиеся рассадником вольномыслия. Более строго стали соблюдаться конфессиональные различия в одежде и головных уборах. Усилился внутренний шпионаж, доносительство, всевозможные слежки. Ходили легенды, что сам султан в простом платье тайно бродит по улицам, наблюдая за подданными, а затем строго карает их за всевозможные, даже мелкие нарушения. Успехи Мурада IV были, однако, недолговечны, и в народе сохранилась о нем недобрая память.

При следующем султане Ибрагиме I (1640–1648) и в первые годы царствования возведенного на трон в семилетием возрасте Мехмеда IV (1648–1687) обострились разброд в правящих кругах и борьба за власть. Продолжалась коррупция, продажа с торгов всех должностей в государстве. Усилилось влияние гарема на внутреннюю жизнь и даже внешние сношения империи. Валиде (мать султана) Кёсем-султан даже подозревалась в тайных связях с венецианцами во время начавшейся в это время (1645 г.) войны за Крит. Усилился процесс обесценивания денег, что вызвало в 1651 г. в Стамбуле одно из наиболее сильных городских восстаний. Подавление восстания, конфискации имущества у ряда придворных, жесткие наказания за взятки позволили несколько стабилизировать финансовое положение. Политический хаос все же продолжался. С 1651 по 1656 г. сменилось восемь великих везиров. И, наконец, после многочисленных консультаций в придворной среде должность великого везира при 15-летнем султане Мехмеде IV была отдана 70-летнему Кёпрюлю Мехмеду-паше. Это был властный человек, прошедший большую школу придворной и бейлербейской службы. Он потребовал и получил чрезвычайные полномочия.

Везиры Кёпрюлю и их преобразования

Кёпрюлю Мехмед-паша стал родоначальником целой династии великих везиров. Сам он занимал эту должность до конца своей жизни, ему наследовал сын Фазыл Ахмед-паша (1661–1676), затем зять Кара Мустафа (1673–1683). Несколько других отпрысков этой семьи занимали везирские должности и позже. Все они имели репутацию честных и способных администраторов, сложившуюся еще при первом Кёпрюлю.

Жесткими мерами (высылками, казнями, конфискациями) Мехмед-паша сумел усмирить бунтовавшие войска капыкулу, расправиться с учащимися медресе (софта) и частью дервишества, выступавшими против обитателей текке и официального мусульманского духовенства, которых они обвиняли в грехах и чревоугодии. В своих действиях Мехмед-паша получил поддержку шейх уль-ислама. Великий везир сумел назначить своих сторонников на все высшие должности государства, в том числе и на посты глав миллетов (религиозно-этнических общин немусульманского населения империи). Им были подавлены восстание в Трансильвании и выступление ряда анатолийских бейлербеев. В карательных мероприятиях везир действовал очень жестко, не позволял никому вмешиваться в свои дела. Главный его аргумент, заставлявший даже султана соглашаться с не всегда угодными ему решениями и назначениями, состоял в том, что ему необходим спокойный тыл для борьбы с Венецией. Война с республикой св. Марка шла с 1645 г. и временами ставила османов в очень трудное положение, когда угроза нападения нависала даже над Стамбулом. В 1657 г. Мехмед-паше удалось добиться перелома в войне и снятия блокады Дарданелл, что особенно укрепило авторитет великого везира.

Наследовавший Мехмед-паше его сын Фазыл Ахмед-паша (1661–1676) также не отказывался от казней и карательных мер, но проявил себя более тонким администратором. В отличие от отца, который был, очевидно, неграмотен, он получил хорошее образование, собирался стать улемом и только по настоянию отца пошел по его стопам. Султан Мехмед IV устранился от каких-либо дел по управлению страной. В историю он вошел с прозвищем «Авджи» (Охотник) и известен не как государственный деятель, а как любитель развлечений и удовольствий. При дворе устраивались большие празднества, собирались поэты, музыканты и ученые. Это окружение султана во многом формировалось Ахмед-пашой и создавало новый настрой в придворной среде. В стране росло новое чиновничество. Это были уже не взятые по девширме рабы-капыкулу, оторванные от общества, преданные и зависимые лишь от султана, и не бейлербеи, «калифы на час», бунтующие против центра, но не имеющие опоры среди населения подчиненных им районов. Новые деятели болели за судьбы империи (и за свое место в ней, разумеется), пытались сохранить тот порядок, который давал ей в прошлом силу и возможность быть «великой державой». Они были более профессиональны и образованы. Не случайно именно в это время происходит отделение правительственного аппарата Османской империи от дворца и дворцовых служб. Для него даже строится специальное здание, новая резиденция великого везира, располагавшаяся за пределами дворцового комплекса Топкапы — Баб-и Али («Высокие Врата»), что в русском языке стало именоваться на французский манер выражением «Высокая Порта» (фр. La Sublime Porte). Именно Порта, а не султанский дворец становится олицетворением османского государства. Не ликвидировав сути кризисных явлений, первые два везира из семейства Кёпрюлю сумели успокоить и подчинить страну, навели порядок в финансовой сфере.

Большое внимание стало уделяться тимарной системе, которая распространилась теперь на новые слои воинства. Тимары стали даваться офицерам флота и различных технических войск. Однако, по сути дела, прежние формы и названия прикрывали новые аграрные отношения. Теперь государство само увеличивало налоговый нажим, не считаясь с возможностями реайи. Подавляющая часть крестьян райатов превращается в издольщиков, права которых на землю не охранялись государством. Появляется большое число лиц, стремящихся взять на откуп налоговые поступления в казну и строить свои отношения с налогоплательщиками на частноправовой основе. Произошел разрыв между налоговой и тимарной системами государства. Со второй половины XVII в. термин «реайа» в значении охраняемого государством налогоплательщика перестает использоваться применительно к мусульманскому крестьянству, превращавшемуся в издольщиков на своей земле. Как реайа стали восприниматься лишь немусульмане, платящие налог «джизье», который во времена Кёпрюлю давал 20 % доходов империи.

Восстановление тимарной системы, проверка и упорядочение прав на тимары были во многом формальными и декларативными. Но везиры Кёпрюлю заставили эту систему в последний раз заработать и всколыхнули надежды у той массы воинства, которая переполняла многие районы империи. Они жаждали новых земель, а потому хотели новых завоеваний. Суровый полицейско-административный контроль и финансовый порядок, установленные везирами Кёпрюлю, сделали возможной новую и последнюю успешную волну османских завоеваний в Европе. Еще не было закончено завоевание Крита (Кандийская война 1645–1669 гг.), но уже начинается поход против Австрии (1663–1664), затем война с Польшей (1672–1677), а затем и Россией (1678–1681). На Крите и в Подолии были проведены раздачи новых тимаров. Украинские земли не оправдали, правда, надежду Османской империи. Подолия, жители которой, устав от казацко-польских усобиц, в 1672 г. встречали османские войска хлебом и мясом, не смогла стать достойным объектом для тимарной «колонизации». Она не могла прокормить даже турецкий гарнизон крепости Каменец-Подольский, снабжение которого шло из Молдавии. Разоренные предшествовавшими войнами земли Подолии не давали ожидаемых доходов новым тимариотам, которые к началу 80-х годов буквально бежали из этого района.

Для раздачи в тимары требовались не просто земли, а земли культивированные и заселенные. Ведь тимар представлял собой по сути дела не земельное пожалование, а право сбора части государственных налогов с подвластного населения. Отсюда заинтересованность османского государства в новых освоенных сельскохозяйственных пространствах и сохранении местного населения. Война с Польшей и Россией этого не дали. По договору с Россией 1681 г. предусматривалось, что земли между Днепром и Бугом должны остаться безлюдными и пустынными.

Сам поворот османской экспансии в сторону Восточной Европы оказался неожиданным для султанского окружения. Он был спровоцирован не столько предполагаемыми выгодами, сколько обращением гетмана Петра Дорошенко о принятии его вместе с Украиной в османское подданство. Это породило надежды на легкое и быстрое территориальное расширение имперских пределов. Однако наиболее вожделенным для новых завоеваний османов оставалось австро-венгерское направление. Поход 1663–1664 гг. не принес успеха, но возбудил новые желания. Как сообщают османские хронисты тех лет, знакомство с австрийскими землями и высокий уровень жизни населения произвели на османскую армию «деморализующее» впечатление. Они увидели в этих краях «гяурский рай». Вена — точка, где остановились османские завоевания при Сулеймане Кануни, снова была объявлена тем «красным яблоком», которое, по легенде, должно упасть в руки мусульманских гази и обозначить конечную цель османской экспансии. В 1683 г. третий везир из семейства Кёпрюлю, зять и воспитанник Мехмед-паши, Мерзифонлу Кара Мустафа вновь повел османские войска на Вену.

Поход на Вену кончился сокрушительным разгромом османских войск и казнью командующего. Последствиями этого разгрома явилось образование антиосманской коалиции европейских держав — Священной лиги (Австрия, Речь Посполитая, Венеция, а позднее (с 1686 г.) и Россия). Военные действия Лиги продолжались 16 лет, велись на четырех фронтах, находившихся на значительном удалении от основной базы османского государства — Анатолии, где в это время начался новый этап мятежей. Военный энтузиазм времен первых Кёпрюлю угас, наблюдалось массовое дезертирство. Снова появились отряды левендов, ищущих своих предводителей, которые вырастали теперь из самих мятежников. В официальной историографии эти выступления называли тюреди ис’янлары, т. е. «мятежи выскочек».

Отряды тюреди и их наиболее авторитетный предводитель Эген Осман Белюк-баши сыграли решающую роль в низложении в 1687 г. султана Мехмеда IV. Новый султан Сулейман II (1687–1691) официально включил этих воинов в состав османской армии, а их командира назначили главнокомандующим. Но Эген Осман не имел опыта руководства такими большими вооруженными силами. Поражение османских войск под Белградом (сентябрь 1688 г.) явилось результатом интриг в армейской среде, направленных против командующего, и стало предлогом к его отставке. Сам он был казнен, а его отряды растворились в новой массе воинов, которые были призваны в армию по всеобщей мобилизации. Назначенный в это время новый великий везир из семейства Кёпрюлю Мустафа-паша сумел мобилизовать силы страны и изыскать средства для финансовой поддержки «священной борьбы» с неверными, не останавливаясь даже перед посягательством на вакуфное имущество. Первоначально им были достигнуты заметные успехи на австрийском фронте, отвоеваны Ниш и Белград, но затем снова началась полоса неудач. Сам великий везир погиб в сражении у Саланкамена (август 1691 г.).

Завершилась война Карловицким миром 1699 г. Османская империя потеряла значительные территории: к Австрии отошли Восточная Венгрия, Трансильвания и почти вся Словакия, к Речи Посполитой — Правобережная Украина с Подолией, к Венеции — Морея, ряд островов Архипелага и крепости Далмации. За Россией по мирному договору 1700 г., заключенному в Стамбуле, остался Азов с прилегающими к нему землями. Завершение войны 1684–1699 гг. знаменовало начало нового этапа в османской истории, который характеризуется прекращением экспансии в Европе и значительными переменами во внутренней жизни страны.

Огромные людские потери в войнах и восстаниях XVII в. ослабили влияние демографического фактора и способствовали консолидации в рядах правящего класса. Былое соперничество «рабов султанского порога» (капыкулу) и сипахи исчезает. Перестала использоваться практика девширме. И правящая элита, и воины, состоящие на жалованье у султана (т. е. янычары и т. п.), начали пополнять свои ряды за счет выходцев из своей собственной среды. Тимарная система перестала служить основой местного управления и контролировать землепользование. Власть на местах переходит к местным аянам, которые, сосредоточив в своих руках значительные денежные богатства, земли и прочую недвижимость, приобрели определенный публичный авторитет и поддержку местных кадиев. Они стали назначаться не из людей двора или местной знати. Более того, стали создаваться комиссии: в центре в них входили шейх уль-ислам и другие высшие духовные лица, которые должны были упорядочить соотношение между различными налоговыми сборами, а на местах — представители горожан и крестьян, определявшие нормы налогообложения. Делались попытки внести порядок в хаос системы землевладения, о котором говорят все источники того времени. В дворцовые школы, где ранее обучались рабы девширме, теперь стали набираться «неотесанные» турки из Анатолии. Начинала формироваться новая знать с новыми вкусами и даже новым языком, в котором стало больше турецких слов и терминов и сокращалось использование персидских и арабских. Реформировалась канцелярская служба, вакансии в которой стали заполняться более подготовленными молодыми людьми, прошедшими специальное обучение.

Великий везир Амджа-заде Хюсейн-паша и его единомышленник рейс уль-кюттаб («начальник чиновников») Рами Мехмед, подписавшие от имени Порты Карловицкие соглашения, понимали, что позорный мир нужен стране. Нужны были и вынужденные, и необходимые послевоенные послабления. Будут ли они продолжены и сможет ли новая знать обновить страну, должен был показать новый век.

Реформы Аббаса I

Наиболее дальновидная часть кызылбашской знати, желая сохранить Сефевидское государство, решила отстранить от власти шаха Мухаммада Ходабенде и посадить на трон его сына Аббаса. Вступивший на престол в возрасте шестнадцати лет шах Аббас I (1587–1629) сумел коренным образом изменить положение дел в Иране. Чтобы сосредоточиться на внутренних проблемах, Аббас пошел на территориальные уступки соседним державам: по мирному договору 1590 г. он отдал султану Мураду III Закавказье и часть Западного Ирана, а Хорасан оставил практически беззащитным перед наступавшим с востока бухарским ханом Абдуллой II.

Важнейшими задачами Аббаса I были укрепление центральной власти и создание сильной армии. По материнской линии Аббас происходил из Мазандарана, т. е. был иранцем, и не испытывал особого расположения к кызылбашам. Из имевшихся в середине XVI в. 114 кызылбашских эмиров при Аббасе осталось около 35. Во время его правления многие кызылбаши были истреблены или лишены своих земель. За счет владений, ранее находившихся в распоряжении кызылбашских племен, Аббас существенно расширил фонд земель хассе, доходы с которых поступали в личную шахскую казну. В шахский домен был обращен целый ряд областей — Гилян (после подавления там восстания в 1592 г.), Мазандаран, Лар и др. Эти меры вкупе с введением государственной монополии на торговлю шелком, ставшей основой иранского экспорта, позволили аккумулировать значительные средства на проведение реформы государственного управления и реорганизацию армии.

Своей социальной опорой шах избрал местных иранцев и кавказцев — армян, грузин, черкесов. Именно из них в первую очередь стали выдвигаться лица для назначения на высокие государственные должности. В период правления Аббаса ведущая роль в политической жизни страны перешла от тюрко-азербайджанского кочевого элемента к оседлому иранскому.

Шах покончил с устаревшей системой государственного управления. На первый план в чиновничьей иерархии при Аббасе I вместо прежнего векила вышел гражданский чиновник этемад ад-доуле (букв, «доверие державы»), возглавлявший совет (меджлис) из семи (позднее — 10) сановников-министров. Вторым лицом в государстве после него был главнокомандующий армией (сипахсалар-е кулли Иран — «главнокомандующий всей армией Ирана»). Аббас лишил знать контроля над провинциями и стал лично назначать туда государственных чиновников — губернаторов-хакимов в областях земель дивани и сановников-вазиров в землях хассе, куда наряду с шахскими были включены вакуфные и немногочисленные частные земли (мульк). В ряде окраинных автономных территорий — Картли, Кахетии, Луристане, Курдистане и Арабистане — сохранялась собственная традиционная система управления и собственный бюджет. Зависимость этих областей от шаха выражалась в отправке к его двору подарков и предоставлении в случае объявления войны феодального ополчения.

Взамен армии средневекового типа, которой было племенное кызылбашское ополчение, Аббас I начал создавать регулярное войско по турецкому и европейскому образцу. Были сформированы четыре постоянных военных корпуса: курни, комплектовавшийся главным образом из кызылбашей; корпус гулямов (букв, «рабы»), созданный по типу янычарской гвардии в Османской империи из обращенных в ислам христиан, в основном грузин; туфенгчи, куда входили рассредоточенные по областям мушкетеры-конники, вооруженные мушкетами и саблями и находившиеся в распоряжении провинциальных правителей; артиллерийский корпус, быстро пришедший в упадок при преемниках Аббаса.

Благодаря реформе армии Аббас I смог покончить с сепаратизмом внутри страны и вести активную внешнюю политику. Во время его правления были значительно расширены пределы страны. В результате успешных войн с османами, узбеками и Моголами было восстановлено иранское господство в Хорасане (1597–1598), значительной части Закавказья (1603–1624), Кандагаре (1622), Ираке Арабском и Верхней Месопотамии (1623).

Многолетние войны шиитов-Сефевидов с османами и узбеками, придерживавшимися суннитского толка ислама, к XVII в. перестали восприниматься обеими сторонами как чисто религиозное противостояние. Постепенно они приобрели национальную окраску и стали рассматриваться как борьба между иранцами и тюрками, несмотря на то что значительную часть суннитов Хорасана и Мавераннахра составляли этнические иранцы. Размежевание между этими двумя большими группами иранцев привело к тому, что за шиитами Западного Ирана, входившими в государство Сефевидов, постепенно закрепилось наименование «иранцы», а за суннитами иранского происхождения в Хорасане и Мавераннахре — «таджики».

Аббас I провел также финансовую реформу: ввел новые серебряные монеты весом в 4,6 г (аббаси, равнявшаяся 200 динарам), урегулировал налоги. От налоговой политики шаха особенно выиграли центральные районы Ирана, для населения которых были снижены или даже вовсе упразднены многие подати.

По приказу шаха в 1598 г. столицу из Казвина перенесли в расположенный в центре страны Исфахан, который был заново отстроен в предместьях старого города. В столице был возведен роскошный шахский дворец, разбиты великолепные сады (чарбаг), построены мосты и ирригационные системы. В центре города была сооружена огромная площадь Майдани Накши Джахан («Образ Вселенной»), к которой с юга примыкала Шахская мечеть, а напротив мечети располагался знаменитый базар Кайсарийе с двухэтажными торговыми рядами. Город был окружен богатыми предместьями, из которых наиболее значительным была Новая Джульфа, населенная купцами-армянами, насильственно переселенными сюда из разрушенного иранцами в 1605 г. города Джульфа на реке Араке. Чтобы соединить Новую Джульфу с Исфаханом, через реку Зайанда-руд был построен мост, носивший имя любимого полководца Аббаса — Аллаверды-хана. Управлявший столицей чиновник (даруга) назначался, как правило, из знатной грузинской семьи, чаще всего Багратидов. По оценкам европейских путешественников, посетивших Исфахан, его население в XVII в. насчитывало от 600 тысяч до 1 млн человек. В 1623–1624 гг. Иран посетил московский купец Федот Котов, оставивший подробные записки о своем путешествии.

Шах Аббас I и паж. Музей Ага хана, Женева

В качестве своей резиденции Аббас I построил город Феррахабад в Мазандаране. Там также были сооружены пышные дворцы и парки, а вдоль южного побережья Каспийского моря проложена новая дорога.

При Аббасе I в крупнейших иранских городах — Мешхеде, Казвине, Тебризе, Ширазе — расцвели ремесла и торговля. По приказу шаха вдоль торговых путей строились караван-сараи, ремонтировались старые и сооружались новые дороги, предпринимались меры по обеспечению безопасности купцов. В городах существовали казенные шахские ремесленные мастерские (кархане) с большим количеством мастеров, работавших преимущественно по найму. Некоторые кархане принадлежали крупным вельможам. Кархане выпускали разнообразную продукцию — ткани (шелковые и шерстяные), ковры, оружие. Европейцы называли эти мастерские мануфактурами, однако их продукция не предназначалась для рынка.

Усиление страны при Аббасе I повысило заинтересованность европейских держав в установлении прямых контактов с Ираном, минуя посредничество Османской империи и Португалии. Аббас I поддерживал тесные связи со многими европейскими странами. Он неоднократно обменивался посольствами с Россией, Англией, Польшей, Священной Римской империей и Голландией.

Регулярный обмен посольствами с Россией начался в 1587–1588 гг. Первоначально Иран намеревался создать антиосманский союз с Москвой и, в частности, добиться того, чтобы Россия препятствовала проходу турецких сил через Северный Кавказ на юг. В 1604–1605 гг. отряд воеводы И.М. Бутурлина выступил в поход на дагестанского правителя (шамхала), чтобы через его владения двинуться на Дербент, где стоял турецкий гарнизон. Однако поход закончился неудачей, а внутренние осложнения в России, начавшиеся после смерти Бориса Годунова, привели к временному свертыванию активности Москвы на восточном направлении. Шах Аббас, находившийся тогда в состоянии войны с османами, продолжал поддерживать связи с правительством Василия Шуйского и установил контакты с обоими Лжедмитриями. Не будучи заинтересован в усилении смуты в России, Аббас проигнорировал просьбу о помощи, с которой к нему обратился атаман донских казаков И.М. Заруцкий, бежавший в Астрахань с Мариной Мнишек и выражавший готовность сдать город иранцам. После прихода к власти Михаила Федоровича в 1613 г. и взятия на следующий год Астрахани царскими войсками возобновился обмен посольствами между Россией и Ираном, что привело к налаживанию торговых отношений между двумя государствами.

Влиятельное положение при дворе Аббаса I приобрели англичане братья Ширли — Энтони и Роберт, которые прибыли в Иран в конце XVI в. и помогли шаху реформировать армию. Впоследствии братья по поручению Аббаса выполняли и дипломатические поручения. Энтони в начале XVII в. направился в качестве шахского посла к европейским государям (в Германию, Венецию, Испанию и к папе римскому) в надежде найти союзников для борьбы с турками. Во время пребывания в Испании один из членов посольства Урудж-бек принял христианство, отказался возвращаться в Иран и под именем дона Хуана Персидского написал по-испански книгу об Иране.

Не добившись особых успехов на дипломатическом поприще, Энтони в 1613 г. издал описание своих странствий в Лондоне, а затем осел в Испании. Роберт Ширли также не преуспел в организации антиосманской коалиции, но весьма способствовал налаживанию торговых контактов Ирана с Англией.

На предоставленных британской Ост-Индской компанией кораблях Аббас в 1622 г. отвоевал у португальцев стратегически важный остров Ормуз в Персидском заливе. Португальская крепость была разрушена, а вместо нее на материке построили крепость и порт Бендер-Аббас («Порт Аббаса»), ставший крупным центром международной торговли. За оказание помощи в борьбе против португальцев английская и голландская Ост-Индские компании получили от иранского шаха торговые льготы.

Еще одной заметной персоной при дворе Аббаса I был просвещенный римский аристократ Пьетро делла Валле. Он принимал участие в военных кампаниях шаха против турок, а также выступил в роли придворного историка, написав выдержанное в восторженных тонах жизнеописание шаха. Во время путешествий по Персии Пьетро делла Валле видел развалины древних городов Вавилона и Персеполя, любовался образцами персидской клинописи. По возвращении на родину он привез множество материалов о своих путешествиях: рукописи на восточных языках, копии клинописных надписей, путевые заметки. Он, в частности, оставил любопытное сообщение о том, что при шахском дворе обретались казаки, подданные польского короля, отряд которых состоял на военной службе у Аббаса I. Благодаря реформам Аббаса I Сефевидский Иран достиг зенита своего могущества и смог просуществовать при слабых преемниках шаха еще более века.

Упадок Ирана при преемниках Аббаса I

Внук Аббаса Сефи I (1629–1642) отказался от продолжения политики своего деда. Он легко попал под влияние евнухов гарема, которые постепенно приобрели огромную власть. Сефи I казнил или отстранил от должности многих сподвижников Аббаса, отменил некоторые его указы и постановления, в частности ликвидировал государственную монополию на торговлю шелком, существовавшую с 1617 г. В правление Сефи I Иран потерял значительную часть своей территории. В 1639 г. после вторжения в Иран армии Мурада IV, разорившего ряд стратегически важных городов (в том числе Тебриз и Хамадан), был заключен мирный договор с Османской империей, по которому Иран окончательно утратил Ирак Арабский с Багдадом. На востоке возобновились войны с узбекскими ханами и индийскими Моголами, вновь захватившими Кандагар (правда, ненадолго — до 1649 г.).

Шахи Аббас II (1642–1667) и Сулейман (1667–1694) мало вникали в государственные дела, что привело к дальнейшему ослаблению державы. Это выразилось, в частности, в том, что во второй половине XVII в. стала заметно сокращаться внешняя торговля Ирана, постепенно переходившая в руки европейцев. При Аббасе II во внешнеторговом обороте с Ираном ведущее место заняла Голландия, которая получила право беспошлинного экспорта иранского шелка. Свой караван-сарай в Шемахе имели русские купцы, где они торговали преимущественно оловом, кожей и соболями.

К 50-м годам XVII в. относится первое серьезное осложнение отношений между Москвой и Исфаханом. Причиной тому стало ограбление ширванских торговцев, в чем шахское правительство обвинило гребенских казаков. Вообще-то набеги казаков на иранское побережье в первой половине XVII в. совершались чуть ли не ежегодно, но они имели лишь дипломатические последствия: иранские послы подавали жалобы в Посольский приказ, а в ответ получали предложения самим наказать обидчиков, поскольку царское правительство являлось лишь формальным сюзереном самоуправляемых казачьих общин. Однако в 1653 г. шах направил свои войска к приграничной русской крепости Сунженский городок. Конфликт был разрешен только в 1662 г. при содействии армянских купцов, заинтересованных в беспрепятственном транзите через Россию иранского шелка.

Податное бремя крестьян, сокращенное в центральных областях Ирана при Аббасе I, в правление его преемников стало резко возрастать, особенно к концу XVII в. Усиление налогообложения (в три раза за 1698–1701 гг.) привело к бегству крестьян с земли. В ответ на это в 1710 г. шах Султан-Хусейн (1694–1722) издал фирман о прикреплении крестьян к земле; для поимки беглецов устанавливался срок в 12 лет. Подобные меры не принимались в Иране со времен монгольского господства. От налогового гнета страдали не только крестьяне: были восстановлены налоги с кочевников, в несколько раз повышен подушный налог с немусульман. На рубеже XVII–XVIII вв. в стране произошло несколько восстаний сельского и городского населения (в Тебризе в 1709 г., в Исфахане в 1717 г. и др.), а преследование мусульман-суннитов и ухудшение статуса христиан способствовали восстаниям на национальных окраинах — среди армян, грузин, курдов, белуджей, афганцев. Для Ирана наступала эпоха больших потрясений.

Весь XVII век прошел в Индии под знаком расширения и видимого роста могущества Могольской державы. Но к концу века она оказалась на грани распада. При сыне Акбара, короновавшемся под именем Нур-ад-дин Мухаммад Джахангир-падишах Гази (1605–1627), и при внуке Шах Джахане (1628–1658) завоевания Моголов продолжались. Специально надо отметить подчинение Джахангиром раджпутского княжества Мевар, до этого упорно отказывавшегося подчиняться завоевателям, несмотря на разрушение при Акбаре его древней столицы Читора (Читоргарха). Рана (князь) Амар Сингх признал себя вассалом Моголов. Проблема Мевара, которая тревожила делийский двор на протяжении нескольких веков, была временно (до 1680 г.) решена.

Другой удачей Джахангира было умиротворение Бенгалии. Несмотря на то что она считалась частью империи, местные князьки продолжали воевать с наместниками во все время правления Акбара. Джахангиру удалось договориться с князьками и получить их признание как верховного правителя. Но его успехи на юге и на западе были скромнее. На юге он не сумел присоединить Ахмаднагар, а на западе столкнулся с могущественным шахом Ирана Аббасом I, что помешало ему завоевать весь Афганистан. Борьба с Персией за Кандагар продолжалась с переменным успехом и при Шах Джахане. Он занял Ахмаднагар и поставил в зависимость от Моголов султанаты Биджапур и Голконду. В этот период начинаются мятежи местных вождей в Махараштре. С частью из них Шах Джахану удалось на первых порах договориться и получить, по крайней мере на словах, изъявление покорности.

Управлять четырьмя деканскими субами (провинциями) Могольской империи и осуществлять контроль над вассальными деканскими султанатами был назначен один из младших сыновей Шах Джахана Аурангзеб, который действовал весьма своевольно. Первое наместничество Аурангзеба на Декане продолжалось с 1636 по 1644 г. Его самостоятельность вызвала подозрения падишаха, и он направил Аурангзеба сначала в Гуджарат, а затем на далекую северо-западную границу — завоевывать Балх и Бадахшан. Там Аурангзеб не снискал особой славы, а дела на Декане опять требовали сильной руки, и в 1652 г. началось второе наместничество Аурангзеба на Декане, продолжавшееся до 1657 г., когда он включился в борьбу за трон. При жизни отца амбиции Аурангзеба были направлены на юг — на окончательное подчинение Биджапура и Голконды. Но Шах Джахан и его старший сын Дара Шукох, считавшийся официальным наследником престола, мешали намерениям Аурангзеба, опасаясь его личного усиления в ущерб центральной власти.

В сентябре 1657 г. Шах Джахан заболел, и его четверо сыновей стали готовиться к борьбе за власть. Старший сын Дара Шукох был объявлен наследником, но другие братья не собирались с этим мириться. К тому же Дара не пользовался авторитетом в среде делийской знати. Он больше был известен не как военный и администратор, а как ученый и писатель, интересовавшийся индуизмом и христианством и прослывший еретиком. Аурангзебу удалось привлечь на свою сторону своих братьев Шуджу и Мурада, и войска претендентов пошли на столицу, не ожидая, когда образуется вакансия на троне. В результате Аурангзебу удалось избавиться от всех своих братьев, посадить отца в темницу и занять трон на долгие 50 лет (1658–1707).

Правление Аурангзеба

Основы системы управления и налогообложения, заложенные Акбаром, при его потомках начали размываться, однако продержались весь XVII в. Появились первые признаки разложения системы мансабдарства, в соответствии с которой все служащие делились на ранги согласно количеству всадников, находившихся у них на содержании. Увеличилось расхождение между чином и размером реально содержавшихся джагирдарами войск. Увеличилась доля земли, розданной в джагиры, и, соответственно, уменьшилась доля земли, находившейся под непосредственным управлением казны (земли халисё). Наместники в провинциях стали гораздо более своевольны. Налоговая система работала исправно, хотя наблюдались некоторые отступления от законных ставок поборов. Джагирдары и другие землевладельцы стали вводить дополнительные сборы (абвабы) в свою пользу. Однако пока еще эта практика не стала столь разорительной, как впоследствии.

Ни Джахангир, ни Шах Джахан не были религиозными фанатиками, но не обладали и терпимостью, отличавшей Акбара. Положение индусов в империи снова стало ухудшаться. Шах Джахан прекратил строительство индусских храмов, снова ввел налог на немусульман (джизью) и стал поощрять обращение в ислам. При Аурангзебе началась откровенная исламская реакция.

Однако все усилия Аурангзеба в конце концов оказались тщетными, а успехи эфемерными. Империя начала распадаться уже на его глазах. Она включала этнически различные народы, духовная пропасть между мусульманским правящим меньшинством и индусским угнетенным большинством не уменьшалась. Все это вело к восстаниям, которые приобретали национальную окраску. Аурангзеб своей политикой способствовал росту отчужденности населения от Моголов. Его целеустремленность превращалась в фанатизм. Он сам плодил вокруг себя врагов, отталкивал потенциальных союзников, уповая прежде всего на силу. Не уступая, а может быть даже превосходя своего прадеда Акбара в трудолюбии, Аурангзеб не обладал его широтой взглядов и пониманием индийской ситуации.

Ему не удалось продвинуть пределы государства на восток далее Бенгалии. Ахомское государство в Ассаме сумело отстоять свою независимость. На западе сопротивление афганских племен постоянно ставило под вопрос власть Моголов в этом регионе. На юге успехи Аурангзеба были, казалось бы, наиболее впечатляющими. Ему удалось присоединить Биджапур и Голконду, что означало продвижение власти Моголов почти до самого юга полуострова. Он нанес поражения вождю маратхов Шиваджи и заставил его на время подчиниться и выехать к своему двору, в Агру. Но вскоре все здание империи стало рушиться.

Серьезным фактором растущей нестабильности стала самоубийственная религиозная политика Аурангзеба. Указы, ущемляющие индусов, следовали один за другим. В 1665 г. было объявлено, что мусульманские торговцы должны платить пошлины в размере 2,5 % от стоимости товаров, а индусские — 5 %, а в 1667 г. пошлины с мусульманских купцов были вообще отменены. В 1669 г. было приказано приступить к уничтожению брахманских школ и индусских храмов. В 1671 г. вышел указ, разрешающий занимать административные посты только мусульманам. Этот указ отражал непонимание правителем ситуации в империи. Брахманы и кайястхи (каста писцов) издавна занимали подавляющую часть должностей, требующих определенной образованности, а среди мусульман не имелось достаточного количества грамотных людей. Эта «кадровая реформа» провалилась, и через несколько лет было разрешено половину постов отдавать индусам. Однако указы сыграли свою роль в отчуждении верхних слоев индусского общества от власти. В 1695 г. индусам, кроме раджпутов, было запрещено передвигаться в паланкинах, ездить на слонах и на чистокровных лошадях, а также носить оружие.

Все это привело к тому, что восстания джатов, бунделов, маратхов, раджпутов и сикхов становились все более ожесточенными. Впрочем, многие раджпутские князья остались на службе Моголов, их контингенты составляли важную часть имперской армии. В 1669 г. начались столкновения между имперскими войсками и кланами землевладельческой и земледельческой касты джатов в окрестностях Матхуры, т. е. в районе, расположенном между столицами Моголов — Дели и Агрой. В Бунделкханде (территория к югу от Джамны) в 1671 г. взбунтовался Чхатрасал, вождь раджпутского клана бунделов, который первоначально верно служил Моголам, участвовал в их походах против маратхов, однако вдохновленный героическим сопротивлением последних, решил основать собственное княжество. Это ему удалось. Он стал союзником маратхов. В 1672 г. началось восстание первоначально мирной религиозной секты сатнами, распространенной в северной Раджпутане и прилегающих районах Панджаба. Оно было жестоко подавлено. Это нарушило мирные отношения между Моголами и княжествами Раджпутаны, установившиеся в период правления Акбара и Джахангира. Аурангзеб вознамерился присоединить княжество Марвар, но там началась партизанская война. Марвар был поддержан Меваром. Аурангзебу удалось захватить все меварские крепости, но и здесь партизанская война не прекращалась. В конце концов и Марвар, и Мевар сохранили независимость.

Движение сикхов

Золотой храм. Амритсар. Конец XVI — начало XVII в.

В XVII в. территория, контролируемая сикхами, стала обретать подобие государственности: она была разделена на провинции, в которых сидели представители гуру, стали собираться налоги в казну секты, создаваться вооруженные отряды. При Джахангире секта подверглась преследованиям, начались вооруженные столкновения. Гуру сикхов превратились не только в духовных, но и в военных вождей. Хар Говинд (1606–1645) отстроил свою религиозную столицу Амритсар (где находится построенный еще при его предшественнике знаменитый Золотой храм сикхов Хармандир-Сахиб), учредил правительство, ввел налоги, создал небольшую мобильную армию (300 всадников, в распоряжении которых имелось 700 лошадей, и отряд мушкетеров из 60 человек). При нем сикхам было разрешено охотиться и употреблять в пищу мясо.

Десятый гуру Говинд Сингх (1675–1708) стал последним гуру сикхов. В 1699 г. он собрал съезд всех сикхов и объявил о полной перестройке сикхской организации. Пост гуру был упразднен. Говинд Сингх остался военным руководителем, но ведение религиозными делами перешло ко всей общине, которая была названа хальсой («общиной чистых»). Сикхи вступали в общину после обряда окропления водой, взболтанной кинжалом. Они получили пять отличительных признаков: должны были носить длинные волосы (не стричься и не бриться с детства), иметь при себе специальный гребень для волос, стальной браслет, носить кожаные штаны, удобные для верховой езды, постоянно носить меч или кинжал (кирпан). Волосы убирались под тюрбан, завязываемый особым способом. Каждый сикх получал титул «Сингх» («Лев»), до этого считавшийся кастовым именем только раджпутов. Им предписывался образ жизни раджпутов, воинской касты. Вся деятельность общины была подчинена задаче военного противостояния Моголам.

Движение маратхов

На Декане, в Махараштре еще под властью Биджапура шло становление целого слоя мелких вождей (дешмукхов), которые, опираясь на построенные ими крепости, воевали друг с другом и с властями — сначала с Биджапурскими, а потом и Могольскими. Среди них выделился Шиваджи из рода Бхосле. Он захватил несколько важных крепостей и дважды нанес поражения большим биджапурским армиям. Затем Шиваджи стал нападать только на могольские владения. В 1665 г. Шиваджи был разбит имперской армией и вынужден был согласиться стать вассалом Моголов. Но его заключили в Агре под домашний арест, который больше напоминал тюрьму.

Шиваджи удалось хитростью освободиться из заключения (по легенде он симулировал болезнь, добился разрешения отправлять в храмы приношения за свое здоровье в виде сладостей и фруктов, а затем слуги вынесли его и его сына в больших корзинах, как будто бы заполненных фруктами). Кружным путем он вернулся в Махараштру. В 1670 г. он возобновил военные действия. Его отряды проникали во все провинции Декана, требуя у местных жителей уплаты четвертой части налогов (чаутх) и еще десятой части налога в качестве сардешмукхи, т. е. сбора, полагающегося дешмукху. Маратхские войска разграбили Сурат — один из крупнейших могольских портов. В 1674 г. Шиваджи короновался в Райгархе как независимый государь с титулом чхатрапати. 3 апреля 1680 г. он умер, так и не побежденный Аурангзебом.

Несмотря на то что Шиваджи стоял во главе государства всего шесть лет, он создал стройную систему управления: «правительство» из восьми «министров», главный из которых носил титул пешва, деление на провинции (прант). Провинции состояли из парган и тарафов. Во главе парган он оставил прежних наследственных дешмукхов и дешпанде, но снес их укрепления, чтобы пресечь возможные сепаратистские устремления. Армия маратхов состояла из легковооруженной пехоты и легкой конницы. Всадники либо нанимались вместе с лошадью, либо снабжались лошадью из казны. Армии не имели обозов, они должны были обеспечивать свое снабжение сами, грабя население по пути. Высокая подвижность маратхской конницы по сравнению с огромными неповоротливыми армиями Биджапура и Моголов была основной причиной побед Шиваджи. Оборона страны базировалась на крепостях. К концу жизни у Шиваджи насчитывалось 240 крепостей. Он создал также флот из 400 судов.

После смерти Шиваджи правителем маратхов стал его сын Самбхаджи (Шамбхуджи) (1680–1689). Аурангзебу удалось его разбить и пленить всю его семью. Но после этого борьба маратхов за независимость становится поистине народной. 20 февраля 1707 г. Аурангзеб умер в Ахмаднагаре, практически осажденном маратхами.

Система управления

Империю Моголов не следует считать бюрократическим государством. Она была прежде всего военной организацией. Все служащие имели воинский чин и в соответствии с ним должны были получать содержание в виде либо жалования из казны, либо возможности собирать в свою пользу государственные налоги с определенной территории (джагир). Работа аппарата не была строго регламентирована, функции различных ведомств пересекались, вопросы решались под влиянием соображений, часто далеких от государственных интересов, по настроению падишаха или тех или иных вельмож. Взятки составляли важнейший фактор при решении всех вопросов. Это не была коррупция в современном значении слова, поскольку «подарки» вельможам и самому падишаху не рассматривались как нарушение правил или законов. Сохранялись вассальные княжества раджпутских и прочих раджей, включавшихся в имперскую структуру на основе своего рода договоров, большей частью устных. На территории этих княжеств имперский налоговый аппарат не действовал. Князья формально приравнивались к служащим империи, получали чин, но их реальные доходы зависели не от чина, а от налоговых возможностей княжества. Они платили Моголам дань (пишкеги), устанавливаемую произвольно, в зависимости от соотношения сил, и в остальных своих доходах не отчитывались. Если князь выказывал неповиновение и вызывал недовольство двора, его, конечно, можно было снять и заменить другим представителем правящего рода, но такие случаи воспринимались болезненно и могли привести к войне. В целом князья оставались наследственными правителями. Система управления замыкалась на императоре. От его личных качеств зависело функционирование всех ее звеньев. Аурангзеб, возможно, был еще более трудолюбив, чем Акбар, но осуществлял столь мелочный контроль над всеми вопросами, настолько не терпел инициативы служащих, что окружил себя безвольными и угодливыми людьми, неспособными решать все обострявшиеся проблемы. Распад империи, произошедший после Аурангзеба, в частности, объясняется административными просчетами последнего Великого Могола.

Система социально-экономических отношений

Собственность на землю не была закреплена в праве. Сбор налогов всегда, начиная с глубокой древности и до британского завоевания, обосновывался официально только тем, что государь защищает подданных от внешних и внутренних врагов и потому уполномочен получать вознаграждение. Это право на сбор и перераспределение налога можно назвать верховной собственностью, или правом собственности на землю как территорию с подвластным населением. Главным распорядителем этой собственности выступал государь. Но ее большая часть постоянно находилась в руках тех или иных частных лиц. Правящий слой состоял в основном из мусульман. Но еще со времен Делийского султаната значительную роль в нем играли индусские князья.

Верхнему слою господствующего класса противостоял слой деревенских землевладельцев, которые чаще всего назывались заминдарами, что и означает буквально «владелец земли». Они принадлежали чаще всего к высоким кастам, составляли крупные общины (до ста деревень), были вооружены, имели наследственные отчуждаемые права на землю, эксплуатировали низшие слои деревни: арендаторов, ремесленников, членов обслуживающих каст. Их собственность на землю (которую можно назвать низовой, податной, подчиненной) была ограничена обязанностью организовывать обработку земли и уплачивать поземельный налог, который в XVII в. стал тяжелее. Официально он достиг половины урожая, но из-за различных вычетов, производившихся до основного раздела между землевладельцем и фискальным чиновником, составлял, по-видимому, треть валового урожая. Права заминдара на землю были довольно ходким товаром.

Слой низовых собственников-налогоплательщиков по численности составлял 90 % господствующего класса, но официально привилегий не имел. Тем не менее на нем держалось государство. От него зависели как организация сельскохозяйственного производства, так и поступление налогов в казну. Если происходили «крестьянские восстания», то речь шла о восстаниях этого слоя, поддерживаемого широкими массами сельского населения, которые видели в деревенских заминдарах своих естественных покровителей. Сельские общины имели самоуправление, осуществлявшееся кастовыми советами землевладельческой касты. Вожди общин рассматривались властями как низовые чиновники, но они занимали свои посты по наследству и распоряжались внутри общин без контроля со стороны государственного аппарата.

Размеры и великолепие индийских городов поражали путешественников. Один из них в начале XVII в. писал, что Агра не уступает крупнейшим городам мира. Другой полагал, что Лахор больше Константинополя. Французский путешественник второй половины XVII в. Ф. Бернье писал, что Дели по размеру почти не уступает Парижу, а Агра — больше Дели. Однако все эти восторженные описания относятся к периодам расцвета соответствующих городов, связанным, как правило, с их столичным положением или с пребыванием в них больших гарнизонов. Двор, армия и обслуживающий их персонал составляли основной контингент потребителей продовольствия, ремесленных изделий, всех прочих товаров и услуг. Если столица переносилась в другой город или если его покидала армия, город хирел. Городское самоуправление не развивалось.

Основой экономики служило сельское хозяйство. Крестьянские хозяйства, принадлежавшие полноправным общинникам или их арендаторам, абсолютно преобладали. Основной экономической проблемой, которой неустанно занимались власти на всех уровнях, было расширение запашки. Вместе с тем не уделялось никакого внимания вопросам усовершенствования методов земледелия и орудий труда. Исключение составляют меры, которые прямо вели к увеличению налогов. Это относится прежде всего к орошению, а также к расширению выращивания товарных культур. Сельское хозяйство было в основном натуральным, но часть его продуктов поступала в продажу и товарные отношения были довольно развиты. Большое городское население, наемная армия, взимание налогов в деньгах приводили к тому, что до половины урожая продовольственных и почти весь урожай технических культур поступали на рынок.

Индия была одним из крупнейших производителей железа. Оно изготовлялось из руды, собиравшейся по всему Декану прямо на поверхности почвы или залегавшей неглубоко от поверхности. Металлургическое производство велось мелкими артелями примитивным сыродутным методом с использованием древесного угля. Каменный уголь не использовался, доменный процесс не был известен. Однако таких артелей было много, и в сумме они производили достаточное количество металла для нужд армии и хозяйства. На мировом рынке ценилась индийская сталь.

Довольно развито было судостроение. Большие джонки обеспечивали торговлю и другие перевозки между портами побережья, по основным рекам, а также перевозки в Аравию и страны Юго-Восточной Азии.

Была развита пищевая промышленность. Производилось большое количество сахара из сахарного тростника, растительного и коровьего масла. Несмотря на религиозные запреты, выпускалось много алкогольных напитков. Большую роль играло производство опиума. В XVII в. появились новые культуры: табак, томаты, красный перец-чили, привезенные европейцами из Америки. Важно отметить, что распространение новых культур и новых вкусовых привычек не являлось инициативой правящих кругов, а шло спонтанно, под влиянием развития товарных отношений. Индия славилась также красителями, особенно синей краской, изготавливавшейся из листьев индиго.

Но наибольшее развитие в индийской промышленности получила текстильная отрасль. Производилось около 150 сортов различных тканей, главным образом хлопчатобумажных, но также шелковых и шерстяных, тканей из волокна кокосового ореха (койры). Специализация различных регионов на производстве разных сортов вызывала к жизни развитую внутреннюю торговлю тканями. Шелковые ткани производились только в нескольких центрах, в том числе в Бенгалии, Гуджарате и Кашмире. Индийский шелк потреблялся не только внутри страны, но шел и на экспорт. Кашмирские шерстяные шали стали предметом престижного потребления в среде индийской знати, а затем приобрели всемирную известность. Европейские закупки тканей дали этой отрасли значительный стимул.

Таким образом, индийское промышленное производство по своему объему составляло в то время важную часть мировой экономики. Однако экономическая роль Индии базировалась на количественных факторах — огромной численности населения, в том числе ремесленного. Два обстоятельства препятствовали дальнейшему развитию: низкий уровень технической оснащенности и господство мелкого, индивидуального хозяйства, недостаточное развитие разделения труда, кооперации его в более крупные хозяйственные ячейки.

Развитие торговли с Западной Европой

После Английской революции английская Ост-Индская компания активно включилась в восточную торговлю, оттесняя сначала португальцев, а затем и голландцев. Главной факторией англичан на западном побережье в 1613–1616 гг. стал Сурат. На восточном побережье они укрепились в Масулипатаме, Пуликате и Армагаоне. В 1639 г. британцы построили форт Сент-Джордж, вокруг которого вырос крупный город Мадрас (сейчас — Ченнай), ставший центром английских владений в Южной Индии. На берегу реки Хугли в Бенгалии были куплены три деревни, на месте которых в 1690 г. был заложен форт Вильям, ставший центром города Калькутты (сейчас — Колката), столицы английских владений в восточных районах Индии. Опорным пунктом на западе стал Бомбей (ныне — Мумбай), который перешел к Англии в качестве приданого португальской инфанты, вступившей в брак с английским королем Карлом II, а затем был им продан Ост-Индской компании.

Созданная в 1602 г. нидерландская Ост-Индская компания основала свои фактории по закупкам индийских товаров не только на побережье, но и в глубине субконтинента. Датская Ост-Индская компания, возникшая в 1616 г., также приобрела несколько прибрежных факторий. Позже, чем другие, возникла французская Ост-Индская компания (1664 г.), однако она активно включилась в передел восточных рынков. Центром французских владений в Индии стал Пондишери (Путтуччери), основанный в 1674 г.

Влияние европейской торговли на экономическое состояние страны стало более значительным, чем в XVI в., и на первых порах скорее благотворным. Европейские купцы платили пошлины, пополнявшие казну местных государей. Они закупали местные товары и тем самым способствовали расширению производства. Их можно было использовать как незначительную, но надежную военную силу в борьбе с соседями. То, что при этом компании использовали межгосударственные противоречия для расширения своих торговых привилегий и для закрепления за собой ряда территорий, не вызывало настороженности.

Большинство европейцев действовало в Южной Азии как купцы, представители частных акционерных компаний. Только португальские экспедиции и владения на Востоке находились под контролем государства. Компании сами закупали корабли, снаряжали их, нанимали военные отряды и отчитывались только перед акционерами. Меньше всего они думали об интересах своей страны или о развитии экономики метрополии. Они готовы были разорить собственную текстильную промышленность, ввозя индийские ткани, вошедшие в моду и пользовавшиеся большим спросом.

В XVII в. главным товаром восточной торговли стали хлопчатобумажные ткани. Кроме того, важное значение имел вывоз селитры, необходимой для производства пороха, и красителей, прежде всего индиго. Покупали европейцы также хлопок, пряжу, сахар, шелк. В обмен они предлагали свои товары: медь, ртуть, оружие, шерстяные ткани. Но в целом у европейцев в то время не имелось товаров, которые уравновешивали бы импорт из стран Востока. Британцы в начале XVII в. экспортировали индийские ткани главным образом в Индонезию в обмен на пряности, которые везли уже в Европу. В 30-60-е годы — в основном на рынки Африки, Турции, Леванта, и лишь в последней четверти XVII в. стали ввозить ткани в Европу.

Негативное влияние на морскую торговлю в Индийском океане оказало соперничество европейских компаний. Постоянной проблемой были европейские купцы, снаряжавшие корабли в обход монопольного права компаний. Их приходилось отлавливать и захватывать. В результате европейцам не удалось полностью поставить под свой контроль торговлю арабских и индийских купцов, хотя она и была в значительной степени дезорганизована.

Ее объемы сократились, значительно возросла сухопутная торговля через Кандагар и Герат. Европейские фактории в Индии испытывали постоянную нужду в деньгах. Их деятельность была бы невозможной без сотрудничества с местным торговым капиталом. Собственно скупка товаров, необходимых европейцам, производилась местными крупными торговцами через разветвленную сеть посредников-скупщиков. Местные богачи также выдавали факториям крупные займы. Это сотрудничество европейского и местного торгового капитала объяснялось тем, что их интересы совпадали. Индийские торговцы сколачивали крупные капиталы, пользуясь тем, что индийские товары благодаря европейцам вышли на мировой рынок.

Конечно, бесцеремонность пришельцев, а часто и их нежелание считаться с местными обычаями и приказами властей время от времени вызывали резкую реакцию губернаторов и центральных правительств. Фактории европейцев подвергались осадам, некоторые из них были разрушены. Однако в целом местные власти покровительствовали фирингам, как называли всех европейцев, видя в них источник дополнительных доходов.

Расширение внешних рынков для индийских товаров привело к определенному расширению производства. Увеличились посевы продовольственных культур, пряностей, хлопка, индиго. Бум испытывало производство тканей — хлопчатобумажных и шелковых. В Гуджарате, на восточном побережье и в Бенгалии сосредоточилось значительное количество ткачей, работавших по заказам европейских факторий. Однако этот подъем не сопровождался совершенствованием орудий, технологических приемов или организации труда. Огромные массы золота и серебра, начавшие поступать с Запада, не оплодотворили индийскую экономику. Драгоценные металлы оседали в сокровищницах султанов, навабов, раджей и падишаха. Дополнительные доходы, которые могли бы получить производители, земледельцы и ремесленники, съедались возросшими налогами.

Система авансирования ремесленников (дадни), распространенная еще до появления европейцев, с их приходом стала еще разветвленнее. Авансировались либо зерно, либо деньги, реже — сырье. Однако дальнейшего развития отношений подчинения труда капиталу не произошло. Купцы, скупщики-ростовщики, не стремились вкладывать средства в развитие производства на новой основе, видели путь к увеличению прибылей только в расширении массы подчиненных им ремесленников и в их эксплуатации.

С появлением европейских анклавов, пользовавшихся правами экстерриториальности, в них стали селиться ремесленники, прежде всего ткачи, надеясь найти там убежище от прямых грабежей и вымогательств. Благодаря этому росли колониальные города, такие как Мадрас, Бомбей, Калькутта, Пондишери и др. Туземное население в них пользовалось даже некоторым самоуправлением. Таким образом, утверждение европейцев на земле Индии и в ее торговле привело к определенному развитию ряда производств, обеспечивших рост экспорта. Однако основы традиционного экономического строя не были в тот период подорваны, и это привело к экономическому упадку в следующий период, когда политика колонизаторов на Востоке изменилась.

Культура могольской Индии

В период Могольской державы продолжались два процесса, начавшиеся еще в Средние века: во-первых, вызревание национальных культур на базе единого для них классического санскритского наследства, а во-вторых, взаимообогащение индусской и мусульманской культур. Оба эти процесса вызывали противодействие консервативных сил. В среду индусов проникают идеи равенства людей перед Богом, возможности личностных отношений с Богом, развиваются течения типа бхакти, отрицавшие брахманские обряды. «Реформаторы» из числа вишнуитских богословов и сторонников тантризма писали о необходимости привлекать к обрядам шудр и женщин, о приемлемости местных культов, включая культы отсталых племен, о привлечении мусульман к единым ценностям. В этих условиях брахманская ортодоксия пытается отстоять незыблемые устои храмового индуизма, сохранить и развить древнюю санскритскую, брахманистскую традицию. Получает новый импульс комментаторская литература и составление нибандх — сводов положений дхармашастр, полностью оторванных от реалий дня. В них вновь и вновь прокламируется, что истинное учение предназначено для высших каст, к нему не должны допускаться шудры и женщины. В наиболее консервативных сочинениях утверждается даже, что лишь брахманы несут знание, кшатрии же и вайшьи недостойны знать истину. Наличие мусульман в Индии полностью игнорируется. Санскритская литература подобного рода создается при дворах раджпутских князей.

Весьма схожая по содержанию борьба различных тенденций наблюдалась и в среде индийских мусульман. Старший сын Шах Джахана Дара Шукох был ученым-мистиком суфийского ордена кадирийе. Он довольно пристально изучал иные религиозно-философские системы. По его приказу были переведены на персидский книги по системе йогов, «Бхагаватгита», упанишады. Отход от ортодоксии, наблюдавшийся у ряда мусульманских мыслителей, беспокоил ревнителей «чистоты» религии. Дара Шукох был казнен не как политический противник Аурангзеба, а как еретик. Ответом на «разброд» среди мусульман послужило развитие арабоязычной теологической литературы — появление многочисленных комментариев на Коран, аннотированных глоссариев и т. п. Вершиной арабских исследований в Индии явился составленный при Аурангзебе «Фатава-и Аламгири». Шеститомный свод, созданный группой теологов под руководством Шейха Низама, стал одной из лучших книг по исламскому праву. Синтеза индусской и мусульманской культур в единую индийскую так и не произошло.

В конце XVI — начале XVII в. кризисные явления в империи Мин стали очевидны. Династический цикл подходил к концу, следовало ожидать всевозможных бедствий будущего «междуцарствия»: массовых народных восстаний, распада Поднебесной, анархии; борьбы с сепаратистами. Приближался и критический для средневековых китайских империй срок существования — 300 лет.

Император фактически полностью устранился от реального управления государством. Удельные князья вели себя все более независимо. В Поднебесной насчитывалось огромное количество чиновников и еще больше — лауреатов экзаменационных конкурсов, желавших получить должности после сдачи экзаменов. Однако, обеспечить всю эту бюрократическую армию имперское правительство уже не могло. В стране процветали частное землевладение и «теневая экономика», в то время как традиционный конфуцианский, а затем и неоконфуцианский идеал сильной государственной власти, опирающейся на честное чиновничество, сильную армию и трудолюбивое крестьянство, все больше превращался в недостижимую иллюзию.

Правда, кризис китайской государственности, как это не раз бывало, сопровождался некоторым экономическим развитием. Росли города и увеличивалось число их обитателей. Шел процесс превращения в города торгово-ремесленных поселений, первоначально не имевших городского статуса, — чжэней и ши. В конце XVI — начале XVII в. в крупных чжэнях проживало уже от 50 до 350 тысяч человек. Чжэни были настоящими городами европейского типа — центрами торгово-ремесленного производства и обмена, а не просто административными ставками. В наибольшей мере эти процессы были характерны для более развитых регионов в Центре и на Юге страны. Все больше крестьян, разоренных высокими налогами (их повышение было связано с ведением военных кампаний в Корее и против маньчжуров, например за 1618–1628 гг. налоговое бремя возросло в два раза), переселялись в города и становились ремесленниками. Именно в этот период появились своеобразные городские «агломерации»: наиболее развитые города стали центрами притяжения для образования меньших торговых и ремесленных центров. Внутри городов существовало разделение производственной «специализации» между улицами и кварталами. Некоторые города были крупными центрами какого-то определенного производства: фарфора — Цзиндэчжэнь, шелковых тканей — Сучжоу и Ханчжоу, бумаги — Шитанчжэнь, производства изделий из железа — Фошаньчжэнь и др.

Наряду с государственным производством, сохранявшим главное значение, продолжается начавшийся в XVI в. бурный рост частного предпринимательства. На некоторых из частных предприятий работало по нескольку тысяч наемных рабочих. В ряде отраслей, в первую очередь в производстве тканей, появляются рассеянные мануфактуры. В городах, так же как и в сельской местности, функционировали определенные механизмы оказания взаимопомощи. В сохранении таких механизмов были часто заинтересованы богатые местные семейства, стремившиеся путем образования клиентелы сохранить свое неофициальное влияние.

Внешняя политика позднего периода династии Мин

Последним внешнеполитическим успехом империи Мин стало участие китайских войск в 90-е годы XVI в. в борьбе с японцами, пытавшимися захватить Корею, а затем двинуться на Поднебесную. Китай показал себя достойным «сюзереном», способным защитить сохранявшую лояльность Корею. Тем временем европейское проникновение в Китай, пусть и сильно ограниченное властями, на какое-то время усилилось. В конце XVI в. в Поднебесную начали прибывать христианские миссионеры. Кроме религиозных, эти проповедники выполняли и определенные дипломатические функции, а также собирали различные сведения о Китае. В 1581 г. в Гуанчжоу появился итальянский иезуит Маттео Риччи. В 1601 г. он переехал в Пекин и приобрел большое влияние при дворе. Маттео Риччи обладал незаурядными лингвистическими способностями и умел запоминать и воспроизводить до 500 иероглифов, записывая их как в прямом, так и в обратном порядке.

В начале XVII в. Китай столкнулся и с усиливающейся активностью северных соседей. В 1618 г. в Пекине побывала первая русская миссия во главе с Иваном Петлиным, который от имени русского правительства предлагал наладить посольский обмен и торговлю. На северных границах Китая также активизировались маньчжуры, завоевавшие в 1618 г. южные районы Маньчжурии и полуостров Ляодун, которые входили до того момента в состав Поднебесной. Правда, дальнейшее продвижение маньчжуров удалось тогда остановить.

В 20-е годы XVII в. у берегов Китая появились голландцы, захватившие сначала южную часть Тайваня, а в 1641–1642 гг. и весь остров. Однако на континент голландцам проникнуть не удалось. Чуть позже к Гуаньчжоу приплыли английские корабли. Добиваясь права вести в Гуандуне торговлю, англичане разрушили из корабельных орудий китайские укрепления в Хумэни около Гуаньчжоу. Но к этому времени внутренние проблемы тревожили жителей Поднебесной уже значительно больше, чем вопросы внешней политики.

Евнухи, императоры и реформаторы

Самым верным признаком надвигающегося конца династии Мин было в глазах китайцев ставшее почти неограниченным влияние евнухов на принятие политических решений. При императоре Чжу Юцзяо (1620–1627, храмовое имя — Си-цзун) всеми делами в государстве управлял евнух Вэй Чжун-сянь, произвол которого превзошел все бесчинства фаворитов предыдущих правителей. Сам Чжу Юцзяо проводил дни, осваивая плотницкое дело. Тем временем, будучи главой Палаты жертвоприношений (Сылицзянь), Вэй Чжунсянь передал в ее полное распоряжение все государственные дела, забрав их из Внутридворцового секретариата (Нэйгэ). Вэй Чжунсянь возглавил и сыскной орган Дунгуан, что дало ему возможность распоряжаться жизнью и смертью придворных и высших чиновников. Местные власти строили в честь Вэй Чжунсяня храмы и поклонялись размещенным там изображениям евнуха. В его честь выкрикивали здравицу: «9500 лет», приветствуя почти так же, как императора, которому желали 10 тысяч лет жизни.

Власть Вэй Чжунсяня закончилась со смертью его «господина». Взошедший на императорский трон младший брат Чжу Юцзяо — Чжу Юцзянь (1627–1644, храмовое имя — Сы-цзун) первым делом приказал всесильному фавориту совершить самоубийство и попытался в дальнейшем править самостоятельно. Впрочем, если Чжу Юцзянь и хотел исправить ситуацию в империи, то его инициативы оказались безуспешными: система управления была почти полностью разрушена. Казна государства была пуста, во многом благодаря тому, что Чжу Юцзянь, как и его предшественники, предавался безудержным увеселениям. Чрезмерная подозрительность, попытки вымогать подарки у своих же чиновников и государственных учреждений, а также излишняя жестокость не снискали императору любви среди подданных.

Часть чиновников и конфуцианских ученых продолжала оставаться неравнодушной к происходящему в Поднебесной, что традиционно выражалось в подачах императору докладов с предложениями мер, способных спасти положение. Впрочем, как и в XVI в., к большинству выдвигаемых проектов не прислушивались. Значительную активность среди подававших доклады чиновников с конца XVI в. проявляла группа выходцев из провинциальной академии «Дунлинь». На формирование идей ее основателя Гу Сяньчэна в определенной мере повлиял торгово-промышленный Юг с его развитым ремеслом, торговлей и предпринимательством. В городе Уси (провинция Цзянсу в низовьях Янцзы) Гу Сяньчэн преподавал в местной академии «Дунлинь» и там сплотил вокруг себя группу единомышленников, вместе с которыми писал и распространял сочинения на политические темы. «Дунлиньцы» подавали доклады императору, поддерживая одних политических деятелей и порицая других. К ним присоединялись многие чиновники, в том числе и столичные.

Наряду с такими традиционными требованиями, как участие императора в государственных делах, отстранение от власти временщиков и евнухов, рассмотрение поступающих «снизу» докладов, борьба со взяточничеством, выдвижение на чиновничью должность только после получения степени, укрепление армии, снижение налогов и повинностей, дуньлиньцы предлагали и нечто новое. Например, впервые в китайской общественно-политической мысли была выдвинута идея отмены публичных палочных избиений — требование определенного уважения к личности. И уж совершенно невиданными в китайской политической практике были такие предложения, как ослабление государственного контроля над частной торговлей и промышленной деятельностью и отмена государственных монополий. Подобные идеи шли вразрез с основной политической концепцией «поощрения ствола и обрубания ветвей». Эти предложения, с одной стороны, отражали влияние Юга, всегда в большей степени стремившегося приспособиться к новым жизненным реалиям, с другой, показывали, что и в среде чиновников, получавших традиционное неоконфуцианское образование, появлялось осознание того, что с проблемами можно бороться не только традиционными путями.

При правлении Чжу Инцзюня (1572–1620, храмовое имя — Шэнь-цзун), равнодушного к делам управления в последние десятилетия своего царствования и занятого пьянством и курением опиума, группировке Дуньлинь не удавалось реализовать ни одного из своих предложений. Впрочем, один из сторонников провинциальной Академии Дунлинь — Ли Саньцай, прославившийся как чиновник, сумевший во время своего губернаторства навести порядок в районе Хуайфу (провинция Цзяннань), стал в 1612 г. главой Ведомства налогов, что давало реформаторам определенные возможности для влияния на политический курс государства. Проанализировав ситуацию, чиновник предсказал серьезные проблемы с маньчжурами на Севере и значительную вероятность того, что в стране вскоре начнутся массовые крестьянские восстания. Но предлагаемые Ли Саньцаем меры были в глазах двора слишком радикальными. Большинство придворных, да и сам император Чжу Инцзюнь хотели лишь вернуть эффективность существующей системе, а не перестраивать ее полностью. Деятельность Ли Саньцая оказалась парализована нерешительностью императора. Из-за многочисленных ложных обвинений в коррупции и превышении полномочий Ли Саньцай был вынужден уйти в отставку.

Но в кратковременное правление императора Чжу Чанло (1620, храмовое имя — Гуан-цзун) дуньлинцы получили определенную возможность действовать. Они оттеснили от управления евнухов, выдвинули на государственные должности своих людей, отпустили средства на оборону границ и, самое главное, реализовали одно из своих экономических предложений — отменили налоги на рудники. Однако через два месяца император Чжу Чанло был отравлен, а реформаторы оттеснены от управления. Реальная власть перешла к евнуху Вэй Чжунсяню, и все в стране потекло по-старому. Беспокойство вызывало лишь драматическое развитие событий на северных границах. Маньжчуры в 1621 г. взяли Ляоян. Срединному государству было практически нечего им противопоставить. Сторонники реформ вновь перешли в наступление. Императора убедили вернуть Ли Саньцая в политику. Правда, он был назначен лишь в южную столицу Нанкин, до которой так и не добрался, умерев по дороге от болезни.

И все же дуньлиньцы пытались продолжать борьбу. Возглавивший в 20-е годы дуньлиньское движение после смерти Ли Саньцая Ян Лянь в 1624 г. подал доклад с перечислением 24 «больших преступлений» Вэй Чжунсяня. Но в итоге всесильный евнух учинил расправу над дунлиньцами, после чего движение сошло на нет. Император Чжу Юцзянь, попытавшийся в какой-то мере претворить предложения дунлиньцев в жизнь, не добился значительных результатов, так как кризис было уже невозможно остановить. Волнения и бунты крестьян переросли в «крестьянскую войну», продолжавшуюся два десятилетия (1628–1647).

Крестьянская война и падение династии Мин

Глубокий кризис, выражавшийся в массовом разорении крестьян, глубоком недовольстве части чиновников и лауреатов, ремесленников и торговцев, волнениях в армии, вел к тому, что по всей территории Поднебесной множились шайки разбойников. В скором времени такие отряды насчитывали уже по несколько тысяч человек и могли представлять собой значительную угрозу для войск династии Мин, все еще пытавшихся справиться с возникающими беспорядками. Ситуация походила на замкнутый круг. Правительственные войска были непрестанно заняты уже не столько стычками с маньчжурами на Севере, сколько непрерывной войной против отрядов восставших. Для проведения этих операций требовались средства, что вело к росту налогов, а рост налогов, в свою очередь, вел к пополнению отрядов мятежников. Лидеры восстания раздавали народу захваченное продовольствие и деньги, что способствовало массовому переходу на их сторону местного населения в занимаемых ими провинциях. В ряды повстанцев вливались и беглые солдаты, имевшие навыки ведения военных действий.

Возможно, и существовали решения, способные изменить ситуацию, но правительство, столкнувшееся с тем, что все «лучшие умы» и кандидаты на ведущие чиновничьи должности были устранены физически или ушли в подполье в ходе гонений на дунлиньцев, не сумело их найти. Тем временем повстанцы в разных районах Поднебесной начинали осознавать необходимость координации собственных действий. В 1628 г. во главе 10 отрядов встал Гао Инсянь, ставший позднее первым признанным вождем восстания. В 1631 г. лидеры различных отрядов решили объединиться и начать действия против правительственных войск на нескольких направлениях, взаимодействуя друг с другом. Они прорвались на восток Поднебесной и подступили к Пекину, где лишь элитные части императорской гвардии, вооруженные европейским огнестрельным оружием, и правительственные силы из четырех соседних провинций смогли заставить восставших повернуть назад.

Неудача первой совместной операции привела к разобщению отрядов, которые разбрелись по разным провинциям. Но в 1635 г. руководители 13 отрядов повстанцев вновь собрались вместе в Хэнани и договорились о совместных действиях. С Юга, где находились основные силы движения во главе с Гао Инсянем, восставшие отправились на Северо-Восток и захватили среднюю столицу империи — Фэньян, где разграбили и сожгли императорский мавзолей, захватив его сокровища. Но из-за поссорившихся друг с другом командиров отряды вновь разъединились, после чего правительственные войска перешли в контрнаступление. Возможно, их действия и привели бы к успеху, так как с частью главарей движения чиновникам Минов удалось временно договориться, взяв их на государственную службу. Но, судя по всему, Небо и впрямь не благоволило династии. На страну обрушился целый поток различных бедствий, вызванных, по-видимому, не только изменением климата, сказавшимся на большей части Евразии, но и заброшенностью дамб, каналов и ирригационных сооружений из-за бездействия центральных и местных властей: засухи, неурожаи, голод, эпидемии, нашествия саранчи и т. д. Нападения маньчжуров с севера представляли собой все большую опасность для Поднебесной.

Все это доказывало восставшим, что династия Мин потеряла мандат Неба. Следовательно, борьбу против нее нужно было продолжить, дабы установить новую, здоровую и жизнеспособную династию, ведь в ходе почти таких же событий когда-то пришел к власти основатель династии Мин крестьянский император Чжу Юаньчжан. Лидеры восставших видели себя если не будущими императорами, то, как минимум, основателями своих собственных государств. Их воины за 10 лет войны уже разучились жить мирно. В 1639 г. спад народного движения сменился новым подъемом; во главе него встали бывшие сподвижники Гао Инсяня Ли Цзычэн и Чжан Сяньчжун. Но сил для нанесения империи сокрушительного удара повстанцам еще не хватало, прежде всего из-за бесконечной борьбы за лидерство в их рядах. План создания собственного государства казался тогда вождям восставших более реалистичным, чем захват Пекина. И Чжан Сяньчжун реализовал такой план.

Сначала в Сяньяне в провинции Хубэй он создал состоящую из множества чиновников и основанную на системе экзаменов традиционную государственную структуру, а затем перебрался в богатую и относительно спокойную провинцию Сычуань. В 1644 г. Чжан Сяньчжун захватил сычуаньскую столицу Чэнду, получил поддержку значительной части местного населения и провозгласил себя ваном Великого Западного государства (Дасиго). Новая власть попыталась найти поддержку у местных чиновников и создать хорошо функционирующую систему управления. Бедняки были довольны, так как Чжан Сяньчжун щедро раздавал деньги и распределял конфискованные у крупных землевладельцев наделы между крестьянами. Он не являлся правителем всей Поднебесной, но в истории Китая был период Троецарствия, когда ядром государства Шу-Хань (221–263) являлась именно Сычуань. В его сознании могла укорениться мысль о том, что ван Сычуани ничем не хуже ванов Кореи, столетиями оказывавшихся не менее успешными, чем сами императоры в воплощении конфуцианских и неоконфуцианских идеалов.

Ли Цзычэн оказался более амбициозным, чем Чжан Сяньчжун. Титул князя он принял еще в 1636 г., притом что вел самый простой образ жизни. Так же, как и остальные крестьянские вожди, с особым рвением он уничтожал оказывавших ему сопротивление удельных князей, богатства которых раздавал своим солдатам и местному населению. Собрав под своим руководством почти миллионную армию, главной силой которой являлась конница, Ли Цзычэн присвоил себе титул Великого Полководца, Следующего Велениям Неба и Возрождающего Справедливость. В 1644 г. он нанес сокрушительное поражение правительственным войскам в Шэньси, захватил столицу этой провинции Сиань, после чего провозгласил себя императором Да Шунь. Воссоздав традиционные китайские структуры власти, введя систему экзаменов и приступив к чеканке собственной монеты, крестьянский император объявил Сиань своей западной столицей. Вскоре огромное войско Ли Цзычэна (600-тысячная конница и 400-тысячная пехота) начало наступление на Пекин. Население находившихся на пути следования победоносной армии областей, включая офицеров и чиновников, дружно переходило на сторону нового императора. Правительственная армия, выступившая для защиты Пекина, попросту разбежалась, часть ворот распахнулась перед восставшими. Когда новый правитель вступил в столицу, Запретный город охватила паника, наследника престола спрятали, а императрица и наложницы Чжу Юцзяня покончили жизнь самоубийством. Сам император Сы-цзун удавил себя собственным шелковым поясом.

Наконец-то Ли Цзычэн, приветствуемый традиционными пожеланиями 10 тысяч лет жизни императору, сел на драконовый трон[17]. Вполне возможно, что смена одной китайской династии на другую и состоялась бы, несмотря на то что у династии Мин оставалось много сторонников. Однако начав свое правление в Пекине с массовых казней наиболее одиозных функционеров прежнего режима, обвиненных в коррупции (таких было более тысячи), Ли Цзычэн не смог удержать собственное войско, через несколько дней после входа в столицу учинившее разбой и грабежи. Различия между старой и новой властью в глазах населения начали стираться. Но вмешательство маньчжуров, сумевших воспользоваться борьбой внутрикитайских сил друг с другом, кардинально изменило ход событий.

Воцарение династии Цин

Жившие на северных границах империи Мин маньчжуры возводили свое происхождение к чжурчжэньским племенам, когда-то создавшим на Севере Китая династию Цзинь («Золотая», 1115–1234), которая впоследствии была свергнута монголами. Маньчжуры, угрожавшие Китаю в XVII в., были объединением племен под властью хана Нурхаци (1616–1626), взявшего для своей новой династии старое название Цзинь. Ведущую роль в маньчжурском государстве играли члены правящего «Золотого рода» (Айсинь Гиоро), влияние которых на политические решения непосредственно зависело от количества подчиненных им «знамен» — больших подразделений маньчжурской конницы. Закованные в надежные панцири, способные к быстрой переброске сил на значительные расстояния, маньчжуры представляли собой серьезную угрозу как для своих кочевых соседей в монгольских степях, так и для оседлых народов, живших к югу от их владений, — жителей Китая и Кореи. Уже упоминавшийся захват Ляодуна в 1621 г. был одним из первых серьезных достижений маньчжуров, переходивших от разорения территорий к закреплению на них.

Доргонь с императорскими регалиями. XVII в.

При следующем хане Абахае (хан в 1626–1643 гг., с 1636 г. носил монгольский императорский титул богдохан) большую роль играл один из его братьев талантливый полководец Доргонь (1612–1650). Походы на Срединное Царство 1636 и 1638–1639 гг. оказались для маньчжуров чрезвычайно удачными: было уведено много тысяч пленников и голов скота, крупные и мелкие города, оказывавшиеся на пути у войска кочевников, были захвачены и подверглись грабежам. Тем временем само маньчжурское государство было в 1636 г. переименовано в империю Цин («Чистую»). Столицей маньчжуров являлся Мукден. Правящие круги новой империи (в достаточной степени китаизированные, но сохранявшие и свою «варварскую» с точки зрения китайцев культуру) начали вынашивать планы захвата Поднебесной.

Неожиданная смерть Абахая в 1643 г. привела на трон Цин малолетнего наследника — выбранного членами правящего «Золотого рода» шестилетнего богдохана Фулиня (1643–1661). Выбор богдохана сопровождался различными интригами: часть членов правящего рода хотела нарушить династические традиции (позволявшие передавать престол только по нисходящей линии) и сделать императором Доргоня, в котором родовая знать справедливо видела потенциально сильного и талантливого правителя. Но сам Доргонь, предвидя возможные проблемы с легитимацией подобного решения, отказался от возможности наследовать брату. Компромисс был найден в назначении Доргоня и племянника Нурхаци Цзиргалана, также зарекомендовавшего себя в качестве успешного военачальника, регентами при богдохане. Смуты из-за наследования престола, на которую могло бы надеяться правительство Поднебесной, не произошло.

Главной проблемой для маньчжуров, жаждущих завоевать богатые китайские земли, оставалась достаточно сильная армия, которую династии Мин удалось сохранить на северных границах. Расположенная около Великой стены в Шаньхайгуане 120-тысячная Восточная армия под командованием опытного военачальника У Саньгуя была приблизительно равна по численности силам маньчжуров (их насчитывалось около 140 тысяч) и вполне могла оказать им достойное сопротивление. Кочевники стремились склонить китайского военачальника на свою сторону. Тот, в свою очередь, был вынужден вести с противником переговоры, так как правительство Мин не оставляло надежды на заключение хотя бы временного мира на Севере, чтобы разгромить повстанцев. Еще более желанным развитием ситуации было бы согласие конницы маньчжуров на участие в военных действиях против крестьянских армий, за что Пекин обещал щедрое вознаграждение и передачу части земель для расселения маньчжурских семей.

Ситуация резко изменилась после захвата Пекина Ли Цзычэном. Армия У Саньгуя, оставаясь на стороне законной династии Мин, представляла для восставших серьезную опасность. Переговоры Ли Цзычэна с пограничным главнокомандующим не привели ни к каким результатам. Поэтому император Да Шунь отправился с половиной своих войск (400 тысяч) в поход на север. Казалось бы, судьба не пожелавшего подчиниться новому императору полководца была предрешена. Но У Саньгуй принял неожиданное решение. Он прошел унизительную для китайца «языческую» и варварскую процедуру принесения клятвы верности богдохану, сменил пучок на маньчжурскую прическу (сбритые выше лба волосы и коса) и перешел на сторону врага, чтобы, объединив силы с маньчжурами, разгромить Ли Цзычэна.

Внутренняя часть Запретного города. Пекин

Тот не знал о происходивших в стане маньчжуров событиях. Поэтому появление маньчжурских сил во время битвы повстанческого войска с Восточной армией, когда силы Ли Цзычэна начали одерживать верх, стало для крестьянского императора неожиданностью и решило исход сражения. Остатки войска Ли Цзычэна, преследуемые силами У Саньгуя, отступили в Пекин, откуда вскоре повстанцы были вынуждены уйти на Юго-Запад, так как население столицы теперь относилось к ним крайне враждебно, а запасов продовольствия не хватало.

Тем временем Доргонь, стремившийся захватить хорошо укрепленный Пекин с населением в шесть-семь млн человек без длительной осады и боев, пошел на хитрость. Воспользовавшись объявлением У Саньгуя о том, что в город вскоре прибудет законный наследник династии Мин, которого нужно встречать торжественным образом за воротами города, регент маньчжуров неожиданно приказал минскому военачальнику отступить. Понимая, что за Доргонем следует мощная маньчжурская армия, китайский полководец вынужден был подчиниться приказу. Не имеющее ни малейшего представления о произошедших событиях население Пекина в назначенный день ожидало правительственные войска и наследника Минов. То, что вместо них через другие ворота въехали маньчжуры и без сопротивления заняли Запретный город, пекинские чиновники осознали лишь через какое-то время. Впрочем, они быстро приспособились к сложившимся обстоятельствам, выразили свою полную поддержку маньчжурам и предложили Доргоню императорский престол, от которого тот вновь отказался, сохраняя верность племяннику.

Под властью манчжуров: внутрення и внешняя политика династии Цин во второй половине XVII века

В октябре 1644 г. Фулинь был провозглашен императором новой династии Поднебесной — Цин, столицей которой стал Пекин. Маньчжуры тут же попытались ввести в городе свои порядки, требуя, в частности, смены китайских причесок и одежды на маньчжурские. Но далеко не вся Поднебесная была готова подчиниться власти варварской династии. На китайской территории сохранялись государства, созданные командирами повстанцев. Кроме того, был провозглашен новый император из династии Мин. На окончательное подчинение Срединного государства своей власти династия Цин потратила почти 40 лет. Лидеры народных отрядов, объявлявшие себя императорами или ванами, гибли, их место занимали другие вожди, претендовавшие на драконовый трон. Провинциальные чиновники выдвигали кандидатуры новых императоров, часто по нескольку в одно и то же время. Часть нежелающих подчиняться завоевателям китайцев бежала на острова, один из наследников династии Мин — в Бирму, северные земли которой разоряли многотысячные китайские отряды. Бирманцы вскоре выдали незадачливого минского императора. Правивший какое-то время в Чжэцзяне и Фуцзяни претендент на минский престол Лу-ван пытался обратиться за помощью к японскому сёгуну Токугава Иэмицу, но тот предпочел не вмешиваться в конфликт.

Маньчжуры заимствовали у китайцев традиционную систему управления и охотно принимали на службу чиновников, служивших династии Мин. В первые годы Доргонь стремился завоевать поддержку населения, обещая отменить или снизить различные налоги, введенные при прошлой династии. Новые власти пытались сделать государственную структуру менее коррумпированной. Впрочем, ряд чиновников категорически отказался сотрудничать с завоевателями. С большими трудностями маньчжуры столкнулись, когда речь зашла о необходимости составить официальную историю правления свергнутой династии. Это являлось одной из первых задач, которые возлагались на новые династии в Китае. Шансы справиться с этой проблемой своими силами у маньчжуров отсутствовали. Несмотря на высокую оценку «варварами» (как минимум их верхушкой) достижений неоконфуцианской культуры, их закованные в панцири воины не обладали ни образованием, ни желанием для того, чтобы сесть за чтение подробнейших записей, составлявшихся на протяжении трех столетий. А этой работой в начале каждой новой династии занимались несколько десятков, если не сотен чиновников.

Но виднейшие ученые (например, Хуан Цзунси, 1610–1695) ответили отказами на предложение правящей династии принять участие в работе по составлению официальной истории. Тогда были приняты срочные меры с применением «кнута и пряника» для привлечения конфуцианских ученых к работе как по составлению хроники династии Мин, так и по сбору и упорядочиванию исторических, литературных, философских и географических материалов культурного наследия прошлого. В результате цинские власти не только успели составить «Историю Мин» в 332 томах к 40-м годам XVIII в., но произвели на свет такое количество различных исторических, философских, литературных и иных энциклопедий и компендиумов, каким не могла похвастаться ни одна предшествующая династия Поднебесной.

От миссионеров-иезутов новая династия получала не только огнестрельное оружие, но и доступ к европейским знаниям в самых различных областях.

Маньчжуры боялись быть ассимилированными местным населением, поэтому межэтнические браки между маньчжурами и китайцами были строго запрещены. В то же время новая династия пыталась навязать населению целый ряд элементов маньчжурской культуры, в первую очередь уже упоминавшиеся прически и одежду. Для чиновников и других представителей высших сословий подчинение этим требованиям было обязательным. Однако насильственное введение в китайский быт и повседневную жизнь маньчжурских традиций вызывало ожесточенное сопротивление населения. Целые города и уезды отказывались подчиняться подобным приказам. Вспыхивавшие восстания жестоко подавлялись самими маньчжурами, монголами или теми китайцами, которые перешли на их сторону. В некоторых местах население было почти полностью вырезано в ходе карательных операций.

К 1647 г. маньчжурам, казалось бы, удалось покончить с основными силами сопротивления. Лишь на крайнем Юге, в Гуйлине — столице провинции Гуанси — провозглашенный императором Мин Гуй ван продержался почти 15 лет (1646–1661), являясь символом борьбы с маньчжурами. Поэтому именно в Гуанси стекались сторонники свергнутой династии. В 1648–1649 гг., после того как часть полководцев вновь признала власть императора Мин, силы старой династии перешли в контрнаступление, хотя их достаточно впечатляющие успехи оказались недолговечными. Маньчжурам, все больше и больше расширяющим подвластную им территорию, удавалось использовать силы самих китайцев: У Саньгуй был далеко не единственным полководцем, перешедшим на их сторону. Еще три талантливых и обладавших значительным влиянием китайских военачальника воевали на стороне завоевателей: Кун Юдэ, Шан Кэси и Гэн Чжунмин. Доргонь обещал предоставить им практически автономные владения, что способствовало быстрому отвоеванию проманьчжурскими силами большинства потерянных территорий.

Смерть в 1650 г. Доргоня вызвала борьбу за власть при дворе в Пекине. Еще в 1647 г. Доргонь отстранил от власти второго регента, Цзиргалана, и стал единоличным правителем империи Цин. Его слава была столь велика, что посмертно его объявили императором и удостоили храмового имени Чэн-цзун. Правда, посмертное торжество Доргоня длилось недолго. Вернувшийся к власти Цзиргалан обвинил Доргоня во всевозможных преступлениях. Но и Цзиргалан не смог удержаться у власти. При трусливом и бездеятельном императоре Фулине вскоре стал править глава придворных евнухов У Лянфу. Сменявшие друг друга после смерти в 1661 г. Фулиня князья-регенты нового семилетнего императора Сюанье (1661–1722) — Обой/Аобай (1661–1669) и Сонготу (1669–1679) — не обладали военными и административными талантами, сравнимыми со способностями Доргоня. Возможно, это повлияло на затягивание войны с Минами, окончательно завершить которую смог лишь сам Сюанье, после того как в 1679 г. начал править самостоятельно.

Активным и опасным противником Цин в 1650–1660 гг. был Чжэн Чэнгун, занявший со своим флотом в 1652 г. почти всю южную часть Фуцзяни и контролировавший побережье этой провинции. Последнее было неудивительно: предками Чжэн Чэнгуна являлись южнокитайские пираты, умевшие воевать на море значительно лучше завоевателей. В 1654 г. Чжэн Чэнгун поднялся по Янцзы вплоть до Нанкина. Его походы продолжались и в последующие годы. В связи с этим в 1661 г. были введены чрезвычайные меры: сначала изданы строжайшие морские запреты, а затем все прибрежное население, кроме жителей обнесенных стенами городов Цзянсу, Чжэцзяна и Фуцзяни, насильственно переселили на 15–20 км в глубь материка. Там была проведена граница, нарушение которой каралось смертной казнью. Между границей и морем лежала мертвая зона: жилища сжигались, поля вытаптывались. Чжэн Чэнгун и его силы были вынуждены перебраться на Тайвань, отвоевав его у голландцев в 1661 г.

Завоевание Китая маньчжурами

Сохранявшиеся очаги сопротивления сторонников династии Мин и восставших против власти маньчжуров в 1673 г. бывших полководцев-изменников (У Саньгуя, создавшего в Юньнани собственное государство — империю Чжоу; Шан Кэси, княжество которого располагалось в Гуандуне, и наследника Гэн Чжунмина Гэн Цзинчжуна, занявшего Фузцянь) были подавлены лишь в 1680–1683 гг. Сторонники старой династии бежали на Тайвань, где власть династии Чжэн была достаточно сильной, чтобы попытаться отвоевать Фуцзянь в 70-е годы XVII в., интриговать против Цин, поддерживая при этом дипломатические отношения с маньчжурами, и даже строить планы по захвату Филиппин. Однако после смерти наследника Чжэн Чэнгуна — Чжэн Цзина в 1681 г. — на Тайване вспыхнула борьба за власть. Маньчжуры использовали ситуацию в свою пользу. Летом 1683 г. огромный флот империи Цин двинулся покорять государство Чжэнов. Семь дней защищались острова Пэнху (Пескадорские острова), 12 тысяч сторонников Чжэнов погибло. Войска и чиновники на самом Тайване капитулировали, были прощены и вывезены на материк. На Тайване разместили военный гарнизон маньчжуров.

Окончание военных действий улучшило обстановку в стране. Морские запреты были отменены, и в пустовавшую много лет прибрежную зону южных провинций стало возвращаться население. Не смирившиеся с поражением сторонники Мин (которых насчитывалось больше 1,5 млн) отплыли на только что захваченные Вьетнамом территории Камбоджи (южная часть современного Вьетнама). С позволения вьетнамцев они начали осваивать эти земли, став инструментом распространения вьетнамского контроля.

После окончания военных действий правление Сюанье протекало относительно спокойно. Волна восстаний шла на убыль. Государственная власть стабилизировалась, экономика начала восстанавливаться. В первые годы своего правления Сюанье ввел налоговые послабления, однако постепенно он их отменил. Поземельный и подушный налоги были обременительными для крестьян, но не в такой степени, как при Мин. В то же время росло число дополнительных или «смешанных» налогов. Иногда сумма дополнительных налогов, поборов и надбавок либо равнялась, либо даже превышала основные налоги: подушный, поземельный и натуральный. В ходе завоевания маньчжуры стали вводить систему круговой поруки баоцзя, которая к 70-м годам XVII в. охватила все местности, занятые маньчжурами.

К концу XVII в. империя Цин добилась значительных результатов как в выстраивании системы управления, в которой старые китайские образцы сочетались с нововведениями, так и в распространении своей власти на огромные территории. Император Сюанье предпочитал править сам, контролируя деятельность всех основных ведомств. Еще в 1671 г. был восстановлен существовавший при Мин Внутридворцовый Секретариат (Нэйгэ), в который вошло равное количество маньчжуров и китайцев. Но теперь он носил лишь чисто исполнительные функции. В 80-е годы XVII в. правительство начало активно восстанавливать земледелие. На покинутые земли возвращались беженцы, которые вновь распахивали заброшенные в ходе войн земли, восстанавливались ирригационные сооружения, усиливался контроль государственных структур над населением. Династия правила над территорией, значительно отличавшейся по своему составу от земель, некогда подвластных династии Мин. Впервые с монгольских времен Срединное царство оказалось в составе одного государства с центральноазиатскими областями. Но и в тех районах, которые и раньше входили в состав Поднебесной, но были не до конца освоены ханьцами, с приходом новой династии начали происходить значительные изменения. Под большим контролем оказались малые народы Южного Китая: народности мяо-яо, тибето-бирманские народы и некоторые другие. В самом начале XVIII в. общекитайская модель управления сменила здесь сохранявшуюся до этого власть племенной аристократии. Завоеванный сначала родом Чжэнов, а затем и империей Цин остров Тайвань значительно изменился. Населенный издревле в основном местными племенами австранезийского происхождения и пиратами, после завоевания континентального Китая цинскими войсками этот остров подвергся массовой колонизации, в ходе которой его население резко выросло и стало в основном ханьским. Тайвань превратился в форпост внешней торговли и политики Цин.

На большей части самой Поднебесной династия Цин сохранила существовавшую ранее систему административного деления на две столицы и 13 провинций, хотя их объединили в более крупные единицы, которыми управляли «генерал-губернаторы» (в большинстве своем маньчжуры по происхождению), контролировавшие губернаторов провинций. Родина завоевателей, Маньчжурия, была разделена на три части, одна из которых, восточная, оставалась закрытой для китайцев. Захваченные в ходе активной завоевательной политики Сюанье в конце XVII — начале XVIII в. северные монгольские земли и Тибет оставались не включенными в общекитайскую систему административного управления. На севере интересы маньчжуров пересекались с интересами правителей России. Это привело к ряду пограничных конфликтов, завершившихся заключением в 1689 г. Нерчинского договора, определившего границу между Россией и империей Цин. В результате русские были вынуждены покинуть ряд занятых до этого земель.

Россия оставалась единственным иностранным государством, с которым империя Цин заключила договор. Маньчжуры, перенявшие дипломатические традиции предыдущих династий Поднебесной, рассматривали отношения с соседними и дальними государствами с позиции превосходства Срединного царства над всем остальным миром: от прибывающих в столицу империи посольств ожидали признания верховной власти императора и выплаты дани. Как и при династии Мин, Цины жестко регулировали сферу внешних сношений. В китайские порты могли входить иностранные корабли, имевшие не более 100 человек на борту. Миссии «данников» Китая также ограничивались сотней иностранцев, и лишь 20 из них допускались в столицу империи Пекин. Существовал запрет на вывоз из страны ряда товаров, в первую очередь оружия.

Европейцы, прибывавшие в этот период ко двору Цин (португальцы, голландцы и представители папы римского), были подготовлены к встрече с китайским церемониалом уже значительно лучше, чем их предшественники в XVI в. Ради того чтобы добиться ослабления жесткого контроля над внешней торговлей, введенного после отмены морских запретов, европейцы были готовы и на выполнение предписываемых церемониалом поклонов, и на номинальное признание своих стран данниками Поднебесной. Их гибкость в вопросах дипломатии не принесла желаемых результатов. Но частная и нелегальная торговля продолжала процветать, правда, она была в основном сосредоточена в руках самих китайцев, которые вели свои операции по всей Юго-Восточной Азии. Действовавшие на протяжении 20 лет морские запреты наряду с нежеланием жить под властью завоевателей стимулировали новые волны китайской эмиграции в соседние регионы, в число которых, кроме упомянутого выше Юга Вьетнама, входили Сиам и султанаты Малайи.

Стремление правителей Цин обеспечить лояльность своих китайских подданных, и в первую очередь чиновников, привела в годы самостоятельного правления императора Сюанье (1679–1722) к разработке и проведению многочисленных проектов в области культуры. Правительство стремилось всемерно укрепить идеологию неоконфуцианства. С этой целью поощрялась деятельность различных школ и академий, так как именно из них должны были выходить те, кто в центре и на местах будет осуществлять управление империей. Получать подобное образование должны были теперь и представители маньчжурской аристократии. Таким образом, сохраняя этническую обособленность маньчжуров, правительство Цин начало культурную ассимиляцию своего этноса в рамках китайской конфуцианской традиции.

Тем не менее часть ученых, писателей и художников, как уже было упомянуто, не поддерживала новую власть, несмотря на предпринимаемые Цинами меры. Эти люди писали собственные исторические, философские, политические и литературные произведения, презирая создаваемые при маньчжурском дворе. Уже упоминавшийся Хуан Цзунси (какое-то время лично участвовавший в вооруженной борьбе против захватчиков и ездивший с посольством в Японию) занимался исследованиями в области истории китайской философии. Во многом на его политические идеи оказало влияние учение Ван Янмина (1472–1529), а также движение дунлиньцев. В своем политическом трактате «Мин и дай фан лу» («Просвещаю варваров в ожидании визита [совершенномудрого правителя]») Хуан Цзунси обосновывал допустимость свержения порочных государей, ставил под вопрос традиционное представление о непогрешимости императора, утверждал, что Поднебесная не может являться собственностью государя, которой тот распоряжается по своему полному усмотрению. Используя традиционную для Китая риторику о возвращении к «идеалам древности», Хуан Цзунси фактически выдвигает идеи о необходимости ограничения императорской власти. Этим ограничением мог служить государственный аппарат, состоящий из образованных чиновников. Хуан Цзунси выдвигал и ряд предложений в сфере экономики, среди которых были проекты упорядочения налоговой системы и организации войск, максимального поощрения ремесла и торговли, учреждения банков и унификации денежного обращения.

Китайская живопись этого периода отражает разные тенденции. Художники, поддерживавшие свергнутую династию Мин (часть из них происходила из самого правящего дома, например Бада Шаньжэнь, 1626–1705), рисовали в утонченной манере, используя сдержанную цветовую гамму. Основными темами оставались пейзажи, цветы и животные. Картины других художников эпохи Цин гораздо более яркие. Среди них происходивший из бедной семьи Юнь Шоупин (1633–1690), кисти которого принадлежат красочные изображения цветов и пейзажи.

Конец XVI в. стал одним из переломных моментов в истории Кореи. На протяжении нескольких веков страна практически не сталкивалась с серьезной внешней угрозой. Напор чжурчжэней на севере не был чрезмерным. Японские пираты разоряли берега Чосона (название корейского государства с конца XIV в.), но после разгрома их базы на острове Цусима в 1419 г. набеги с моря не представляли опасности для внутренних районов страны. В этих условиях между группировками саримов (чиновников и ученых неоконфуцианцев) шла ожесточенная борьба. Саримы-«восточники» говорили о необходимости мирной внешней политики, и эта точка зрения встречала понимание властей. Саримы-«западники», сторонники усиления армии и укрепления обороны, не смогли отстоять свои предложения. Воспользовавшись борьбой за назначение наследника престола, «восточная» группировка смогла в 1591 г. оттеснить представителей воинственной «западной партии» от власти.

Тем временем ситуация в Японии развивалась опасным для Чосона образом. Тоётоми Хидэёси, объединивший страну к началу 90-х годов XVI в., планировал завоевание Кореи. Впрочем, он намечал также завоевание Китая, а если получится, то и Индии. Некоторые объясняют его амбициозные планы усиливающейся с годами неадекватностью поведения, другие, напротив, полагают, что Тоётоми Хидэёси пытался перенаправить агрессию князей-даймё в безопасном (а, возможно, и выгодном) для страны направлении.

Имджинская война

Осуществляя план правителя Страны восходящего солнца, весной 1592 г. на юго-восточное побережье Кореи высадилась 200-тысячная японская армия. Началась Имджинская война (1592–1598). Гарнизоны крепостей и укрепленных лагерей пытались оказывать сопротивление интервентам, но японские войска, имевшие огнестрельное оружие, стремительно продвигались вперед. Ван Сонджо (1567–1608) с семьей и приближенными тайно покинул столицу. Брошенные правителем жители города сожгли несколько дворцов и ведомственных зданий, а также уничтожили списки ноби (крепостных). Двор вана перебрался в Пхеньян, а японская армия взяла Сеул без боя. Вскоре японцы заняли и сопротивлявшийся Пхеньян, но ван успел перебраться на границу с Китаем. В погоне за корейским правителем японские войска достигли китайской границы. Захватив основные городские центры и районы по пути своего продвижения, японцы не контролировали большую часть страны. Сохранившиеся «на местах» правительственные войска и народное ополчение организовали сопротивление захватчикам.

Морская война развивалась более удачным для корейцев образом — две эскадры генерала Ли Сунсина (1545–1598) успешно сражались с японцами и уничтожили более 300 кораблей на японских базах. Ли Сунсин, с 1591 г. готовясь к возможному вторжению японцев, спешно тренировал войска, запасал оружие и продовольствие. Значительным преимуществом перед врагом стали созданные еще в XV в. и усовершенствованные Ли Сунсином бронированные «корабли-черепахи» (кобуксон). Кроме того, корейцы мастерски вели огневой бой, очень профессионально используя артиллерию.

Корея в период борьбы против японского вторжения

Корейский военный корабль-кобуксон

Благодаря народному сопротивлению на суше удалось вытеснить японцев из ряда городов, однако правительство ждало помощи от Китая. Присланный во главе 50-тысячной китайской армии генерал Ли Жусун (1549–1598) вместе с корейскими ополченцами выбил в начале 1593 г. японцев из Пхеньяна, но, потерпев поражение, не развил наступление. В итоге японцы, предложив перемирие китайцам, сами покинули Сеул, опасаясь окружения войсками народного ополчения. Переговоры между Китаем и Японией не принесли результатов, так как Тоётоми Хидэёси требовал отдать ему половину Кореи. Китайские войска покинули Корею. Но сами корейцы воспользовались передышкой для укрепления армии, правда, предпринимаемым мерам препятствовал охвативший страну массовый голод. Чуть позднее по ложному доносу был смещен со своей должности генерал Ли Сунсин. Это привело к тому, что во время вновь начавшегося в 1597 г. наступления японцев корейский флот потерпел поражение, в то время как сухопутные войска смогли остановить продвижение японцев на север. Ли Сунсина восстановили в должности, и он с остатками корейского флота численностью в 12 кораблей потопил 30 кораблей противника. В 1598 г. силы Ли Сунсина, объединившиеся с присланной китайцами на помощь эскадрой, совместно с сухопутными войсками оттеснили японцев на крайний Юг. Японские войска, в свою очередь, получили известие о смерти Тоётоми Хидэёси и собрались отступать. Приблизительно в это время сухопутные войска захватчиков узнали о гибели своего флота в бухте Норянджин. Правда, в сражении погиб и командующий корейскими войсками Ли Сунсин.

Война с Японией завершилась. Отношения между странами были вскоре восстановлены (корейское посольство 1607 г.) благодаря настойчивости преемника Тоётоми Хидэёси Токугава Иэясу, вернувшего на родину более семи тысяч корейских пленных. Но несмотря на одержанную победу, военные действия, в течение нескольких лет проходившие на значительной территории Чосона, усугубили экономические проблемы, в первую очередь в сельском хозяйстве. Последствия войны сказывались в Корее на протяжении нескольких десятилетий. Японские войска уничтожили запасы семян, истребили скот, разрушили оросительные системы. Площади обрабатываемой земли сократились втрое по сравнению с довоенным периодом. Правительству пришлось облагать более высоким налогом провинции, в меньшей степени затронутые военными действиями. Многих мастеров-ремесленников увели в плен, благодаря чему Япония усовершенствовала производство керамики и текстиля, получила технологию книгопечатания с передвижным металлическим шрифтом, от которой там, впрочем, вскоре отказались, как и от огнестрельного оружия, запрещенного при сёгунате Токугава почти полностью. Всё это привело к снижению качества ремесленной продукции в Корее. Кроме того, подверглись уничтожению правительственные записи, архивы, исторические документы и многочисленные предметы искусства.

Для восстановления сельского хозяйства правительство решило применить традиционную схему «поощрения земледелия». В основные крестьянские районы посылались чиновники, которые должны были собрать беженцев и вернуть их на прежние земли. Беженцам выдавали зерно и орудия труда из государственных запасов. Тем не менее практически не были смягчены налоги. В связи с тяжелым положением правительство решилось в 1608 г. на взимание вместо многочисленных натуральных податей унифицированного налога зерном. Эта мера предлагалась еще в начале XVI в., но ее введение затянулось на целое столетие.

В социальной структуре Кореи на протяжении XVII в. происходили значительные перемены. Возросла роль богатых купцов и торговцев, в то время как знать (янбаны) теряла свои позиции. Финансовые трудности заставляли власти проводить все новые налоговые реформы, а также осуществлять продажу титулов. Общество стало более подвижным в социальном отношении, чем до войны. Богатые крестьяне и купцы могли теперь получить статус привилегированного сословия янбан или претендовать на сдачу экзамена на должность чиновника, а крепостные крестьяне (ноби) обладали возможностью выкупить себя. Крепостные крестьяне, которые раньше не проходили военных учений, стали набираться для обучения военному делу, что позволило им в большей мере чувствовать себя наравне со свободными.

После войны продолжилась борьба политических группировок за власть, приносившую экономические преимущества. Родственники вана и чиновники, занимавшие ответственные посты, могли получить в собственность обширные пустующие земли и превратить их в необлагаемые налогами владения. Сторонники воинственных «западников» устроили в 1623 г. вооруженный переворот и захватили власть. При этом был смещен и наследник вана Сонджо Кванхэ-гун (1608–1623, т. е. князь Кванхэ), не удостоенный официальными историками посмертного имени и лишенный титула вана.

Оказавшаяся у власти группировка «западников» выступала за поддержку династии Мин в Китае, что привело к проблемам с образовавшимся в начале XVII в. государством маньчжуров.

Войны с манчжурами

Маньчжуров беспокоило наличие в тылу сторонников династии Мин, что привело в 1627 г. к неожиданному вторжению кочевников на территорию Кореи. Маньчжуры захватили Пхеньян и стали продвигаться к Сеулу. Их наступление было остановлено активными действиями народного ополчения, а также благодаря тактике «выжженной земли», применяемой местным населением. Военачальник правителя маньчжуров Абахая (Тай-цзуна, 1592–1643, император с 1626 г.) Амин счел дальнейшее наступление нецелесообразным и предложил мир вану Инджо, который со своими приближенными и семьей по традиции прятался на острове Канхвадо. По условиям договора, заключенного ваном, маньчжуры обязывались вывести свои войска из Кореи, а корейцы — не помогать минскому Китаю. Стороны договорились о ежегодном обмене посольствами и пограничной торговле. Но набеги маньчжуров продолжались, они требовали поставок продовольствия, военных кораблей и судостроителей для войны с Китаем. В итоге ван отказался принимать посольство маньчжуров, требовавшее признать вассальную зависимость Кореи от провозглашенной в 1636 г. династии Цин.

Отказ привел к новой войне с маньчжурами, которых возглавил сам Абахай. Войска Цин стремительно продвигались к Сеулу. Ван успел отправить на остров Канхвадо семью и приближенных, но не смог бежать туда сам, так как маньчжуры перекрыли дорогу. Хотя Инджо спасся, захватчики переправились на остров и захватили семью вана и сановников. Это заставило Инджо в 1637 г. заключить крайне невыгодный для Чосона мир. Корея признавала себя вассалом Цин, обязывалась отправлять к их двору заложников (включая двоих сыновей вана), разорвать все связи с империей Мин, поставлять продовольствие и корабли для завоевания Китая и посылать четыре посольства с большой данью каждый год. Условия договора возмутили население, в некоторых местах участники народного ополчения продолжали нападать на завоевателей. В 1644 г., после провозглашения власти маньчжуров в Китае, новые правители Поднебесной сократили число посольств с данью до одного в год. Но недовольство корейцев маньчжурами не ослабевало. Ставший ваном в 1649 г. Хёджон (1649–1659) хотел организовать поход против Цин, но был вынужден отказаться от него из-за тяжелого экономического положения в стране.

Маньчжурское нашествие замедлило социально-экономическое развитие Чосона. Правительство, столкнувшееся с постоянной агрессией со стороны соседей, решило максимально отгородиться от внешнего мира. Населению запретили вступать в контакты с иностранцами. Жителей прибрежных районов переселили внутрь страны, а на побережье поставили посты, следящие за тем, чтобы туда не подходили иностранные суда. Внешнюю торговлю жестко регламентировали и ограничили. Политическая изоляция неблагоприятно сказалась на всех аспектах развития Кореи в последующие столетия. Но вновь наступивший долгий период мира и внимание правительства к хозяйственным нуждам привели к определенному подъему экономики Кореи во второй половине XVII в. Это стало возможным во многом благодаря тому, что ван Сукчон (1674–1720) смог добиться усиления позиций правителя, часто меняя представителей двух основных группировок чиновников у власти. Но к концу века Чосон сотрясали народные восстания, вызванные частыми наводнениями, непрерывными неурожаями и эпидемиями. Население страны за шесть лет с 1693 по 1699 гг. сократилось почти на 1,5 млн человек. Кризис, вызванный войнами с маньчжурами и бедствиями, обрушившимися на Корею в конце века, страна смогла преодолеть лишь к середине XVIII в.

Наука и культура

Еще в начале XVII в. в Корее возникло движение за «реальные науки» (сирхак). Оно было во многом связано с проникновением в страну идей китайского ученого-философа Ван Янмина (1472–1529), который отождествлял познание с действием. Сторонники движения «сирхак» считали, что неоконфуцианство не способно приспосабливаться к переменам, происходящим в экономике и в самом обществе, а поэтому необходимо выработать новую, более реалистичную идеологическую систему. Во главу угла ставилось самосовершенствование человека, расширение его кругозора. С этой целью один из основоположников движения «сирхак» Ли Сугван (1563–1628, псевдоним Чибон) написал «Чибон юсоль» («Избранные высказывания Чибона»), в котором читателя знакомили с другими «цивилизациями»: мусульманской, буддийской и христианской. В этой же работе обосновывалась ошибочность многовековой идеализации Китая и доказывалось, что Корея равна ему по уровню развития и длительности истории. Сторонники движения говорили о необходимости развития рыночной экономики, внедрения денежного обращения, строительства кораблей и т. д. Некоторые выступали за усиление власти вана, другие вновь стали говорить о том, что государство должно в первую очередь опираться на крестьян.

В этот период значительно повысился уровень географических знаний и картографии. Издавались словари и исследования в области корейского языка и математики, труды по сельскому хозяйству, зоологии и ботанике, многочисленные работы по различным медицинским методикам. Случайно попадавшие в Корею потерпевшие кораблекрушение голландцы научили корейцев изготовлению пушек. Живопись XVII в. стала более свободной от традиций предшествующих периодов. Самый известный живописец того времени Ли Джин (1581 — после 1674) изображал в основном святых, духов и пейзажи. Впрочем, художники продолжали рисовать и традиционные цветы и птиц, жанровые сценки, животных, правда, часто в уже изменившейся манере.

В XVII в. европейские страны продолжали бороться друг с другом за обладание богатствами Азии, Африки и Америки. К Испании и Португалии добавились новые державы, вставшие на путь завоевания собственных колониальных владений или, по крайней мере, создания торговых факторий: Англия, Франция, Республика Соединенных провинций, но также такие страны, как Дания, Швеция и даже герцогство Курляндия. Пиренейские страны вынуждены были примириться с тем, что договоры 1494 и 1529 гг. о разделе сфер влияния в мире не были признаны другими, однако пока им удавалось в основном сохранять свои владения. Возможности занять те или иные территории, отстоять их в борьбе с другими державами и, главное, заселить у разных европейских держав были неодинаковыми; общим для всех «новых игроков» являлось стремление действовать в разных частях света, чтобы в случае неудач на одном направлении по возможности компенсировать их успехами на другом.

Если Испания и Португалия к началу XVII в. имели уже огромный опыт колонизации, то другие державы делали лишь первые шаги. Однако именно по этой причине у них была возможность учитывать испанский опыт, хотя в ряде случаев шли иным путем. Выбор того или иного способа колонизации зависел и от военной силы пришельцев, и от привлеченных капиталов, и от людских ресурсов. А приток капиталов и людских ресурсов, в свою очередь, зависел не только от богатства и населенности метрополии, но и от того, насколько успешно складывались самые первые этапы колонизации, насколько эффективной была пропаганда ее успехов.

Начало и ход колонизации, как правило, были впрямую связаны с внутренним состоянием метрополии и ее положением в Европе. Так, Швеция активизировала свою колониальную деятельность после поражения при Нёрдлингене (1634), когда отход от нее части германских союзников поколебал ее статус великой державы. Создание собственных заокеанских колоний, хотя бы и не слишком богатых и обширных, как бы уравнивало Швецию с самыми могущественными державами Европы.

Колониальные владения в XVII в. тянулись вдоль океанских берегов; лишь испанцы и португальцы в Бразилии были в состоянии контролировать ряд внутренних областей Америки, отстоящих от побережья более чем на сотню километров. Далеко заходили по рекам и французы в Канаде, но они не устанавливали прочного контроля над открытыми территориями.

Многие поселения, особенно в Северной Америке, на протяжении десятилетий балансировали на грани выживания, и даже сравнительно успешные колонии в XVII в. нередко насчитывали лишь немногие сотни или даже десятки жителей, вся жизнь которых зависела от своевременного прибытия раз в год или раз в несколько лет одного или нескольких кораблей из метрополии с запасами продовольствия и новыми колонистами.

Испанская колониальная империя

Основное ядро испанских колоний в Америке сложилось уже в середине XVI в.; тогда же оформилась и их административная структура. В XVII в. добавились слабо заселенные и, по меркам того времени, сравнительно бедные земли на Севере Мексики и в Аргентине; в 1697 г. был покорен Тайясаль — последний из городов-государств майя. Однако рядом с территориями, где испанская власть установилась относительно прочно, простирались бескрайние земли, которые испанцы контролировали только на словах: тропическая сельва, высокогорья, аргентинская пампа. Некоторые из них были труднодоступны в силу природных условий, в других случаях испанцы просто не проявляли заинтересованности в освоении этих территорий. В Чили же испанцы на всем протяжении XVI–XVII вв. так и не смогли сломить сопротивление индейцев-арауканов.

Владения в Америке являлись составной частью Испанской монархии и потому разделяли трудности, с которыми сталкивалась метрополия. XVII век принес им территориальные потери: голландцы, англичане и французы захватили Малые Антильские острова; голландцы также утвердились в устье Ориноко и на Молуккских островах, а англичане — на Ямайке (с 1655 г.), Багамском и Бермудском архипелагах. Франция овладела восточной половиной Гаити.

Заметную роль в колониальном противоборстве стали играть пираты. Если первое время пираты базировались в портах Англии и Франции, то по мере ослабления Испании они обзавелись базами и в самой Америке: в разные годы это были Ямайка, Тортуга и другие острова Вест-Индии.

Главными объектами «охоты» становились испанские корабли, перевозившие золото, серебро и другие ценные грузы. Пираты совершали также налеты на порты и прибрежные поселения. Чтобы защитить от них ценные грузы, испанские власти собирали корабли в большие флотилии под надежным конвоем — «серебряные флоты», которые ежегодно пересекали Атлантику в обоих направлениях. Такой способ защиты в целом выглядел эффективным, но уже в 1628 г. голландским корсарам удалось захватить у берегов Кубы «серебряный флот» с грузом серебра на 14,5 млн флоринов.

«Золотым веком» Карибского пиратства стала вторая половина XVII в., когда флотилии пиратов во главе с удачливыми предводителями, такими как Генри Морган, нападали даже на самые мощные крепости, захватывая огромные богатства. После англо-испанского договора 1670 г. совместные действия английских и испанских эскадр позволили обуздать пиратов, однако к тому времени действия морских разбойников наряду с упадком самой Испании подточили ее морское могущество в Новом Свете и перераспределили часть американских сокровищ в пользу ее противников.

К XVII в. в Испанской Америке правовой статус человека определялся его этнической и расовой принадлежностью. Испанцы, прибывшие из-за океана, составляли наиболее привилегированный слой, лишь они могли претендовать на высшие посты в аппарате управления, армии и церкви. Несмотря на постоянную испанскую эмиграцию в Новый Свет (в то время как обратно возвращались сравнительно немногие), численность белых была относительно невелика. Они селились преимущественно в городах, организованных по образцу испанских.

Уроженцы метрополии смотрели свысока на испанцев, которые уже несколько поколений жили в колониях и именовались креолами, подозревая последних, зачастую не без основания, в том, что те смешивались с индейцами, не сохранив «чистую» испанскую кровь. Креолам был закрыт доступ к высшим должностям, что вызывало их недовольство, тем более, что нередко они оказывались богаче уроженцев метрополии и держали бразды правления на местах в своих руках. В некоторых регионах в их ряды влились представители знатных индейских родов, которым корона сохранила титулы и владения. Фактически креолы составляли аристократию колониального общества.

В XVII в. понятие «креол» утрачивало первоначальный расовый смысл и приобретало этнокультурное наполнение: креолами все чаще могли считаться не потомки испанцев, а те, кто принадлежал к этому слою по своим манерам, обычаям и психологии. В этом смысле креолом мог считать себя и метис, и недавно приехавший в Америку европеец, если он быстро воспринял местный образ жизни. Постепенно креольское население все более идентифицировало себя именно по этнокультурному признаку. В результате отчуждение, возникшее между креолами и испанцами еще в XVI в., в XVII в. стало более заметным.

Ниже креолов в «кастовой» иерархии стояли метисы. Они не обладали всей полнотой прав, им запрещалось владеть землей, носить оружие, заниматься некоторыми ремеслами, однако они освобождались от некоторых налогов и повинностей и находились в целом в лучшем положении, чем индейцы. Метисы занимались земледелием и скотоводством, ремеслом и мелкой торговлей, работали по найму. Вопреки запретам метрополии лица, рожденные в смешанных браках, нередко попадали на службу в армию, в церковь и на чиновничьи должности.

Особое место в колониальной иерархии занимали индейцы. Демографическая катастрофа, которую пережил индейский мир после Конкисты, еще ощущалась на протяжении всего XVII столетия, и к концу его численность коренного населения была намного ниже уровня доколумбовой эпохи. Тем не менее индейцы преобладали всюду, кроме прибрежных районов и островов. На территории Мексики и Перу они в несколько раз превосходили по численности любую другую этническую группу. Основная масса индейцев жила в сельской местности. Корона была заинтересована в сохранении их особого статуса, поскольку именно они платили подушную подать и несли трудовые повинности, в частности работали на рудниках.

Низший слой составляли негры-рабы. Они работали на плантациях и рудниках, многие находились в услужении. Больше всего их насчитывалось в тех районах, где выращивались тропические культуры — например, на островах Вест-Индии, где коренное население было полностью истреблено еще в XVI в. Там, где проживало много негров, уже в XVII в. в результате их смешения с европейцами появилось множество мулатов.

В мировой экономике колонии Центральной и Южной Америки играли огромную роль. Именно оттуда Западная Европа получала большую часть необходимых ей драгоценных металлов. Только рудники Потоси в начале XVII в. давали около 50 % мировой добычи серебра; немало серебра добывалось и в Сакатекасе на территории Мексики.

Помимо драгоценных металлов из Нового Света поставлялись сахарный тростник, табак, хлопок, какао, пряности и органические красители. Колонии служили также рынками для сбыта европейских товаров. Все это способствовало обогащению метрополий, тогда как развитие обрабатывающих отраслей испанские власти сознательно ограничивали. Так, колонисты не имели права разводить виноград и оливы, выращивать шелковичных червей — соответствующие продукты приходилось ввозить из метрополии. Власти нередко тормозили развитие ремесла, душили американскую экономику высокими налогами.

Исключительным правом на торговлю с колониями в течение почти всего XVII в. пользовалась Севилья, лишь в самом конце столетия ее сменил Кадис. Колониям запрещалось вести обмен друг с другом и с иными державами, кроме метрополии. Контрабандная торговля по возможности пресекалась, хотя на практике сами колонисты прибегали к ней втайне от властей. Своеобразной формой контроля над торговым обменом колоний с метрополией была система «серебряных флотов». На Тихом океане сходным образом была организована навигация между Мексикой и Филиппинами. Знаменитый Манильский галеон, доставлявший в Мексику товары из Азии и тем самым связывавший Азию с Америкой напрямую, а не через Европу, выступал в это время как своего рода воплощение рождавшегося мирового рынка.

В заокеанских владениях Испании, с одной стороны, воспроизводилась характерная для метрополии система управления, с другой — сохранялись элементы устройства, присущие индейскому миру. Основные направления колониальной политики Испании устанавливал созданный еще в XVI в. Совет по делам Индий, который назначал светских и духовных должностных лиц и контролировал деятельность колониальной бюрократии. Организацией трансатлантической торговли и навигации занималась Севильская Торговая палата, подчиненная Совету по делам Индий. Оба учреждения находились в метрополии. Чиновники, руководившие их деятельностью, назначались монархом и отстаивали интересы короны.

К началу XVII в. испанские колонии были объединены в два вицекоролевства: Новую Испанию и Перу. В состав первого входили Мексика, Центральная Америка, острова Вест-Индии и Южное побережье Карибского моря, а также Филиппины. Вице-королевство Перу включало почти все прочие территории Южной Америки, кроме подвластной португальцам Бразилии. Там, где шли военные действия или сохранялась угроза нападения, создавались генерал-капитанства, напрямую подчиненные короне.

Вице-короли назначались монархами на ограниченный срок из числа испанских аристократов или служителей церкви. Корона заботилась, чтобы вице-короли не устанавливали тесных связей с колонистами. Параллельно действовали судебно-административные органы — аудиенсии, которые служили противовесом власти вице-королей и губернаторов. Контроль над теми и другими осуществляли ревизоры, присылавшиеся из Испании.

Задачи управления на местах решали муниципальные советы — кабильдо. Чтобы успешно проводить за океаном свою политику, монархи назначали на высшие посты в аппарате управления только уроженцев метрополии.

Однако в систему колониального управления была встроена и индейская община, которой руководили старейшины-касики. Испанцы старались без особой необходимости не вмешиваться в их отношения с соплеменниками, однако контролировали их действия.

В целом система колониального управления являлась дорогостоящей, громоздкой и отягощенной мелочной регламентацией. Все важные решения принимались в Испании, но вследствие огромных расстояний ждать такого решения приходилось много месяцев. Классический принцип испанской бюрократии: «Повиноваться и не выполнять» — в полной мере действовал и в колониях.

Огромную роль в жизни Испанской Америки играла Церковь. К началу XVII столетия «духовная Конкиста» уже достигла в Америке значительных успехов. Утвердилась стройная система диоцезов, во множестве основывались монастыри (к началу XVII в. только в Новой Испании их насчитывалось более 400). Христианизация индейцев продвигалась быстрыми темпами, хотя нередко оставалась весьма поверхностной.

Служители Церкви в Америке занимались делами управления и благотворительностью, осуществляли идеологический контроль, они сыграли выдающуюся роль в развитии колониальной культуры. Церковь представляла собой великолепно организованный экономический организм, ее служители умели образцово вести хозяйство. Среди монашеских орденов в обращении индейцев огромную роль сыграли иезуиты, особого успеха добившиеся в Парагвае.

К XVII в. западноевропейская цивилизация уже во всеуслышание заявила о себе первыми в Испанской Америке типографиями и университетами, великолепием колониальной архитектуры, в которой утвердился стиль барокко, замечательными литературными и историческими произведениями. Выдающимся памятником исторической мысли стала «История государства инков» Инки Гарсиласо де ла Вега (1539–1616). Внебрачный сын капитана испанских конкистадоров и внучки верховного правителя инков, он с детства воспринял и язык кечуа, и инкскую культуру, и основы европейских знаний. Главный труд Гарсиласо — «Подлинные комментарии инков» (1609), содержащие уникальные сведения по истории державы инков.

Гарсиласо был первым, кто осознал особенность и значение своего положения как сына двух великих культур и отразил эту двойственность в своем творчестве, одновременно восхваляя и достоинства созданного инками государства, и Конкисту, разрушившую его, но зато принесшую индейцам христианство. Отстаивая идею единства мира, он стремился поместить исторический опыт инков в общемировой контекст. Труд Гарсиласо находился в русле исканий европейской общественной мысли и оказал на нее очевидное влияние. Разумные принципы управления в государстве инков воспринимались в Европе как идеальная модель устройства общества.

Португальские колониальные владения

История португальской колониальной империи в XVII в. в значительной мере отмечена противостоянием с новыми восходящими колониальными державами — Нидерландами и в дальнейшем с Англией.

В XVI в. португальские владения в Азии и на Индийском океане простирались от африканской Софалы на побережье современного Мозамбика и острова Ормуз между Оманским и Персидским заливами до Молуккских островов и Макао. Португалии принадлежали плацдармы в Марокко (Сеута, Танжер, Мазаган) и фактории на побережье Западной Африки от островов Зеленого мыса до Луанды; она обладала островами в Гвинейском заливе и владела обширными территориями в Южной Америке (Бразилия). Основными богатствами, извлекавшимися португальцами из заморских колоний, были золото из Гвинеи и юго-восточных областей Африки (Мономотапа), сахар с островов Мадейра и Сан-Томе и из Бразилии, перец с Малабарского побережья Индии и из Индонезии, мускатный орех и гвоздика с Молуккских островов, корица с Цейлона, золото, шелк и фарфор из Китая, хлопчатобумажные ткани из Индии; важную роль играла и работорговля.

Португальская колониальная империя сочетала в себе черты морской державы (укрепленные пункты, плацдармы, фактории находились по преимуществу на побережье, и связывали их между собой именно морские пути) и торговой структуры (в частности, в Азии португальцы встраивались в уже существовавшие торговые потоки между различными регионами). В Бразилии речь шла о колонизации территорий, направленной на развитие экспортно-ориентированного хозяйства на основе принудительного труда.

В 1580–1640 гг. Португалия входила в состав Иберийской унии под властью испанского монарха. Обе колониальные империи оставались административно разделены и управлялись каждая по-своему. Однако сам факт нахождения Португалии в составе унии привел к тому, что Португалия оказалась втянута в конфликт Испании и Нидерландов, переросший в противостояние Нидерландов и Португалии. Современники полагали, что именно союз с Испанией обрек португальскую империю на нападение со стороны Нидерландов, хотя в условиях монополии иберийских государств в колониальной сфере практически любая чужая активность в этом направлении вела к конфликту со старыми колониальными державами.

Противостояние Португалии и Нидерландов началось в 1598–1599 гг. с нападения голландских военных кораблей на острова Сан-Томе и Принсипи, а завершилось в основном в 1663 г. с завоеванием португальских торговых факторий на юго-западном побережье Индии. До провозглашения независимости Португалии в декабре 1640 г. Испания и Португалия вместе противостояли Нидерландам; в дальнейшем Португалии пришлось вести войну на два фронта, воюя с Испанией на Пиренейском полуострове и с Нидерландами на заморских территориях.

Исследователи выделяют несколько направлений португальско-нидерландского противостояния в XVII в.: в общих чертах речь шла о контроле, во-первых, над торговлей специями из Юго-Восточной Азии, во-вторых, над работорговлей в Западной Африке и, наконец, над сбытом сахара из Бразилии. В первом случае португальцы утратили значительную часть своих позиций в Индийском океане и за несколько десятилетий уступили пальму первенства Нидерландам, а затем Англии; во втором случае ни одна из сторон не получила решающего преимущества; в третьем случае победа осталась за португальцами.

В первое десятилетие XVII в. нидерландская Ост-Индская компания (основана в 1602 г.) лишила Португалию контроля над «островами пряностей» (Молуккские острова). В 1619 г., разрушив г. Джакарта на острове Ява, голландцы основывают свой собственный торговый и административный центр Батавию. В 40-50-е годы они вытесняют португальцев из Малакки и с Цейлона, а в начале 60-х годов XVII в. — из Малабара (Юго-Запад Индии). У португальцев остаются Макао (южное побережье Китая) и несколько островов из группы Малых Зундских островов (Тимор, Солор, Флорес). Важный центр португальского влияния в Индии — «золотой Гоа», как его называли современники, — со временем оказался окружен голландскими и английскими владениями. В 1662 г. Бомбей, наряду с Танжером в Марокко, был передан Португалией Англии в качестве приданого Екатерины Брагансской при заключении ее брака с Карлом II Стюартом. Кроме того, в 1639 г. португальцев изгнали из Японии под предлогом их содействия восстанию христиан, и монополия на контакты со страной, закрывшейся от западного влияния, осталась у голландцев. До этого события фактория португальцев в Нагасаки была частью таких протяженных торговых маршрутов, как Макао-Малакка-Гоа-Лиссабон, Гуанчжоу-Макао, позднее — Макао-Филиппинские острова — Мексика.

В Восточной Африке голландцы попытались отобрать у Португалии Мозамбик, а в 1652 г. захватывают у нее мыс Доброй Надежды и основывают там собственную колонию с центром в Кейптауне. В Западной Африке голландцы закрепились на Золотом берегу (современная Гана), а в 1638 г. захватили крепость Сан-Жоржи-да-Мина, заложенную португальцами еще в XV в. В 1641–1648 гг. голландцы удерживали контроль над побережьем Анголы, где находились важные центры португальской работорговли, однако в 1648 г. португальско-бразильские силы, прибывшие из Рио-де-Жанейро, отвоевали Луанду. К середине 60-х годов голландцы располагали первыми португальскими плацдармами на Золотом берегу, но Ангола, Бенгела, острова Сан-Томе и Принсипи остались за португальцами.

В Бразилии «голландские вторжения» считаются самым масштабным политическим и военным конфликтом в истории страны в колониальное время. Вторжения начались с захвата в 1624 г. города Салвадор, центра колониальной администрации Бразилии и стратегически важного пункта на Северо-Востоке страны, где производился сахар. Голландцы пробыли в Салвадоре около года и после упорных боев сдались. В 1630 г. голландцы захватили капитанство Пернамбуку и до 1645 г. удерживали контроль над этой северо-восточной областью Бразилии, специализировавшейся на производстве сахара. В 1645–1654 гг. захваченные земли были отвоеваны; применявшаяся тактика партизанских действий получила название «бразильской войны» (в противовес регулярной «европейской войне» по правилам). В изгнании голландцев принимали участие отряды местных землевладельцев, а также отряд под командованием негра Энрике Диаша и индейца Фелипе Камарау, что символически расценивалось в последующие эпохи как зарождение бразильской нации на основе союза трех рас.

Поставки бразильского сахара в Европу, а также связанная с потребностями плантационного хозяйства работорговля в Западной Африке остались в руках у португальцев. О тесных связях в рамках сложившегося в Южной Атлантике «хозяйственного комплекса» говорит тот факт, что Луанда была отвоевана генерал-губернатором Бразилии, а военачальники в Пернамбуку, действовавшие против голландцев, занимали до этого посты в колониальной администрации Анголы.

Католические миссионеры, в особенности иезуиты и доминиканцы, были важными проводниками португальского влияния в Азии, и голландским протестантским пасторам не удалось повторить их успех. Кроме того, даже после завоевания голландцами португальских владений в Южной и Юго-Восточной Азии языком международного общения там зачастую продолжал оставаться португальский. В донесении руководству Ост-Индской компании генерал-губернатор Батавии в 1659 г. отмечал, что не только местное зависимое население, но даже дети голландских колонистов используют португальский язык как свой.

В последней четверти XVII в. восточная часть португальской колониальной империи начинает приходить в упадок, что было связано как с недостаточной численностью португальского белого населения, способного развивать колонии, так и с необходимостью противостоять новым неприятелям после окончания конфликта с Нидерландами: Оманской империи, положившей конец португальскому господству в западной части Индийского океана, а также захватившей португальские опорные пункты к северу от Мозамбика, и маратхам в Индии. Постоянная вооруженная борьба и жизнь в условиях пограничья отвращали Португальских эмигрантов от переселения в Ост-Индию; значительная часть тех, кто добровольно покидал Португалию в поисках лучшей доли, устремлялась в Бразилию. При этом, несмотря на то что Португальская Америка была самой доходной частью колониальной империи, именно колонии в Ост-Индии, в частности Гоа, считались самыми ценными и престижными владениями португальской короны, наследием славных завоеваний XVI в.

В конце XVII столетия начинается новый этап в истории португальской колониальной империи, связанный со значительным увеличением в ее экономике доли Бразилии. С 90-х годов производство сахара и табака выходит на новый уровень; главное же — в Бразилии обнаружены месторождения золота (начало XVIII в. станет временем настоящей «золотой лихорадки»). Приток бразильского золота в метрополию будет способствовать выравниванию торгового баланса Португалии в Европе, до того времени в основном отрицательного, а также активизации Португалии в Западной Африке, так как помимо основного «потребителя» невольников — плантационного хозяйства, рабский труд будет широко применяться на разработках месторождений золота и драгоценных камней.

Колониальные владения Нидерландов

Колониальная империя Нидерландов начала складываться в самом конце XVI в., после того как северные провинции освободились от власти испанской короны. Молодое государство стремилось участвовать в доходной торговле с Азией. На первых порах, чтобы обойти португальцев, которые надежно контролировали южный морской путь, голландцы стали искать путь из Европы в страны Дальнего Востока в северо-восточном направлении: севернее Норвегии и побережья России (экспедиции В. Баренца 1594–1597 гг.).

В это же время несколько амстердамских купцов, которым удалось получить португальские карты южного морского пути из Европы в страны Востока, учредили «Компанию дальних стран» и снарядили четыре корабля. Второго апреля 1595 г. эта экспедиция под командованием К. Хаутмана и П.Д. Кейзера вышла из порта острова Тексел, держа курс на Индонезию. В июне 1596 г. голландские корабли достигли западного берега Явы, бросив якорь в порту Бантам. А в августе 1597 г. «Компания дальних стран» отправила на Восток еще одну небольшую флотилию, возвратившуюся с богатым грузом пряностей: перца, мускатного ореха и гвоздики.

Успех экспедиции превзошел все ожидания. В Соединенных провинциях начали создаваться многочисленные торговые компании, отправлявшие флотилии в Ост-Индию. Там нидерландцы заключали договоры с местными князьями, которые охотно шли на это в надежде избежать португальского владычества. В результате к 1602 г. республике удалось добиться монополии на торговлю гвоздикой с острова Амбон, мускатным орехом с острова Банга и с побережья Суматры.

Конкуренция между небольшими торговыми компаниями нарастала. Кроме того, в одиночку им было трудно обеспечить защиту своим торговым судам, часто подвергавшимся нападению со стороны хорошо вооруженных испанских и португальских галеонов.

По инициативе великого пенсионария Голландии Й. Олденбарневелта мелкие нидерландские торговые компании объединили в одну, способную противостоять английской Ост-Индской компании. 20 марта 1602 г. Генеральные штаты утвердили Хартию акционерной Объединенной Нидерландской Ост-Индской Компании (далее: ОИК) с уставным капиталом в 6,5 млн гульденов. Капитал был распределен между провинциями, доминирующими были доли Голландии и Зеландии. ОИК предоставлялось право на монопольную торговлю со странами к востоку от мыса Доброй Надежды до Магелланова пролива сроком на 21 год с возможностью дальнейшего его продления.

Руководство ОИК состояло из шести секций, или палат, которыми назначались 17 директоров — так называемый Совет семнадцати. Совету принадлежала вся полнота власти в Компании. Директорами и членами ОИК были представители богатейших купеческих и регентских семей, видные государственные деятели и деятели кальвинистской церкви. Великий пенсионарий и статхаудер являлись крупными пайщиками ОИК.

С самого начала своего существования ОИК была наделена гораздо большими правами, чем это требовалось в интересах торговли (даже с учетом необходимой вооруженной защиты торговых караванов), и имела весомую государственную поддержку. Помимо монопольных привилегий на торговлю, прав снаряжать торговый и военный флот, заключать официальные контракты с туземными вождями и выбирать управителей на местах, ОИК имела свои вооруженные силы, вела в колониальных владениях самостоятельные войны, судила и наказывала своих служащих.

На первом этапе Компания не ставила задачи непосредственного завоевания многочисленных индонезийских княжеств. ОИК ограничивалась созданием факторий и фортов в важных торговых и стратегических пунктах. Она избегала прямого вмешательства в дела местных султанатов и княжеств и довольствовалась навязыванием их правителям договоров, которые обеспечивали Компании монополию на вывоз из Юго-Восточной Азии пряностей и ввоз туда нидерландских товаров. Исходя из приоритета торговли, нидерландцы в отличие от своих португальских предшественников, проводивших насильственную христианизацию, старались уважать обычаи и верования туземного населения. Однако по мере укрепления своих позиций и расширения зоны влияния нидерландцы начали действовать по отношению к нему все более жестоко и бесцеремонно. От идеи создания торговой империи Соединенные провинции перешли к созданию мощной колониальной державы.

Нидерландские фактории появились на островах Малайского архипелага, на Малабарском и Коромандельском побережьях Индостана и в Японии. В 1641 г. республика овладела Малаккой, затем захватила Тайвань (откуда, правда, через 20 лет была изгнана китайцами), а в 1658 г. — большую часть Цейлона. Достигшая расцвета во второй половине XVII в. Ост-Индская компания успешно расширяла свои владения на Яве, сулившие Компании большую выгоду. Ява стала центром нидерландских колоний в регионе. Колониальная администрация располагалась сначала в Бантаме, затем в Джакарте, на месте которой позже был построен новый город, названный Батавией.

Во второй половине XVII в. ежегодные торговые обороты ОИК достигали 15–20 млн гульденов, дивиденды акционеров составляли в отдельные годы от 60 до 100 %.

ОИК широко применяла так называемый метод косвенного управления захваченными территориями при посредстве привлеченной на свою сторону местной феодальной верхушки или же навязывала неравноправные договоры князьям, не завоевывая территории княжеств. Через местных правителей нидерландцы насильственно внедряли в крестьянских хозяйствах новые экспортные культуры и регулировали производство традиционных продуктов: гвоздики, мускатного ореха и перца. В первой половине XVII в. усилилось также проникновение нидерландцев в Африку. В 1617 г. республика завладела Зеленым Мысом в Западной Африке, в 1640 г. началась колонизация острова Маврикий, объявленного нидерландским владением еще в 1598 г. В 1652 г. по заданию ОИК ее служащий Ян ван Рибек основал Капскую колонию на мысе Доброй Надежды. В ее удобную бухту заходили на стоянку корабли ОИК, следовавшие в Азию. Здесь им пополняли запасы питьевой воды и продуктов, производили мелкий ремонт и оказывали помощь больным.

Постепенно территориальные владения нидерландцев на Юге Африки расширялись, потребность в продовольствии увеличивалась. Многие служащие ОИК освобождались от гарнизонной службы, переходили в разряд свободных поселенцев и становились фермерами (занимаясь преимущественно скотоводством). Однако они вынуждены были подчиняться Компании и сбывать ей продукцию своих хозяйств по фиксированным ценам. С расширением объема оборонительных и хозяйственных работ в Капской колонии остро встала проблема рабочей силы. После неудачных попыток подчинить местное население, рабов с 1657 г. стали привозить из Южной Азии, с Мадагаскара и с Гвинейского побережья. В последней четверти XVII в. в Капскую колонию начали переселяться протестанты из Англии и Шотландии, а также бежавшие из Франции после отмены Нантского эдикта гугеноты.

Для торговли в Западном полушарии в 1621 г. Генеральные штаты Соединенных провинций учредили Вест-Индскую компанию (далее: ВИК). К началу 40-х годов XVII в. республике уже принадлежало почти все бразильское побережье, с созданными португальцами плантациями сахарного тростника. Помимо сахара ВИК вывозила из Америки какао, хлопок и индиго. Рабов для работы на бразильских плантациях доставляли с западного побережья Африки. Однако португальцы к 1654 г. вернули под свой контроль большую часть земель, а в 1661 г. Соединенные провинции окончательно ушли из Бразилии. В 30-е годы республике удалось захватить также ряд островов в Карибском море и только здесь основательно закрепиться.

Новый Амстердам — центр голландских владений в Северной Америке. Гравюра XVII в.

Из-за сильной конкуренции с англичанами и французами результаты деятельности ВИК были не столь впечатляющими как ОИК. Компания занималась не только торговлей, но и имела разрешение на каперство, т. е. захват торговых судов неприятеля или торговых судов нейтральных держав, перевозящих грузы для неприятельского государства. Самой большой добычей ВИК стал захват в 1628 г. испанского «серебряного флота». В 1674 г. первая ВИК была ликвидирована, а в 1675 г. была создана вторая Вест-Индская компания. Ее уставной капитал был меньше, чем у предыдущей. Занималась она в основном экспортом сахара из Суринама и вывозом рабов с западноафриканского побережья. Опорными пунктами нидерландской работорговли стали острова Вест-Индии. Во второй половине XVII в., на которую приходится пик торговли африканцами-невольниками, нидерландцы вывезли из Африки и перепродали не менее 500 тысяч рабов.

Северная Америка была не столь важна для Нидерландов, как Африка или Вест-Индия. Тем не менее и там они в 1626 г. основали колонию Новые Нидерланды. Однако в 1667 г. ее завоевали англичане.

Английские колонии в Северной Америке

Обширные малонаселенные пространства Северной Америки к концу XVI в. оставались еще не заняты Пиренейскими странами. Именно здесь, параллельно с поисками северо-западного прохода, англичане в конце 70-х — начале 80-х годов XVI в. приступили к созданию собственных поселений. Корона, не имея ресурсов для финансирования таких предприятий, отдавала их на откуп частным лицам, но тщательно следила за тем, чтобы открытие новых земель и устройство поселений были должным образом оформлены и над ними установлен ее суверенитет. X. Джилберт (Гилберт) получил патент на управление от имени Елизаветы I территориями в районе Ньюфаундленда и в 1583 г. вступил во владение островом, но при возвращении в Англию погиб во время шторма. В 1584 г. его сводный брат фаворит королевы У. Рэли получил патент на открытие и заселение всех земель в Северной Америке, еще не принадлежащих христианским государям. В 1585 г. посланная им экспедиция основала на острове Роанок первую английскую колонию в Америке, названную Виргинией (Вирджинией). Вследствие ссор между руководителями и конфликтов с индейцами колонисты в 1586 г. покинули поселение. Вторая их партия отправилась в Виргинию в 1587 г., но в ожидании испанского вторжения метрополия долго не имела возможности оказать им помощь, а в 1590 г. англичане обнаружили лишь руины форта. После этого Рэли утратил интерес к предприятию. Елизаветинский этап колонизации Северной Америки закончился безрезультатно.

В 1607 г. в Виргинии высадилась партия поселенцев, отправленных Лондонской торговой компанией. Права на эту территорию даровал ей король Яков (Джеймс) I. В его честь поселенцы назвали основанный ими город с укрепленным фортом Джеймстауном. Многие поселенцы, не заботясь об обустройстве колонии и ее снабжении продовольствием, тут же бросились искать золото (которого там не было вовсе). Долгое время колонисты жестоко страдали от голода; зиму и весну 1608 г. пережили 38 колонистов из 144, и в первые годы такая смертность являлась правилом, а не исключением. Руководители компании, разочарованные тем, что колония не приносила доходов, почти не оказывали поселенцам помощи. Главная заслуга в том, что Виргиния в те годы все-таки выжила, принадлежит Джону Смиту.

Не найдя золота, виргинцы стали заготавливать лес. В колонии установился каторжный режим: полуголодное существование с непосильным трудом и палочной дисциплиной. Особенно тяжелым было положение сервентов — тех, кто, желая уехать в Америку, но не располагая для этого средствами, заключал контракт, по которому в качестве платы за переезд обязался отработать определенный срок (обычно семь лет) «за достаточное и разумное питание». По прошествии оговоренного срока сервенты могли собой распоряжаться, но до этого они мало чем отличались от рабов.

Жизнь виргинцев существенно изменилась лишь после того, как они стали выращивать табак, пользовавшийся растущим спросом на мировом рынке. Все шире распространялись плантации, для работы на которых с 1619 г. стали ввозить из Африки рабов-негров. Сначала их было мало, но со второй половины XVII в. рабов ввозили в массовом порядке. Негры не имели никаких прав и считались имуществом владельца. Произошли изменения и в формальном статусе колонии: с 1623 г. она была объявлена королевским владением. Власть осуществлял губернатор, назначаемый короной.

В 1632 г. Карл I пожаловал лорду Балтимору территорию к северу от Виргинии и к югу от реки Потомак. При этом король даровал лорду-собственнику практически неограниченные права. Новую колонию назвали Мэриленд в честь святой Марии — небесной покровительницы королевы Генриетты Марии; с нее берет начало особый тип собственнических колоний (т. е. принадлежавших определенному лицу или лицам).

Вторая по времени возникновения английская колония в Америке возникла значительно севернее Виргинии, в Новой Англии. В 1620 г. корабль «Мейфлауэр» доставил в Америку около сотни колонистов. Среди них были как пуритане, спасавшиеся от религиозных преследований и искавшие за океаном «Новый Ханаан» (в американской традиции их называют отцами-пилигримами), так и представители других вер; немало собралось выходцев из низов общества, включая уголовников; зато представители привилегированных слоев отсутствовали вовсе.

Когда стало очевидно, что расстаться с попутчиками сразу по прибытии не получится и что жить в еще не обжитых местах придется всем вместе, пуритане убедили остальных сесть за стол переговоров и заключили соглашение. Они обязались создать «справедливые и одинаковые для всех законы», которым все обещали подчиняться. Хотя лояльность монарху не ставилась под сомнение, фактически речь шла об опыте государственного устройства на демократической основе.

Переселенцы избрали губернатора и основали город Новый Плимут. В первую же зиму умерло более половины поселенцев. К счастью, удалось заключить договор с индейцами, которые не раз оказывали помощь колонистам. Поэтому, когда собрали первый урожай зерновых, поселенцы устроили праздник, на который пригласили и индейцев — «День благодарения» (позже национальный праздник США).

Спустя 10 лет в Новой Англии к северу от Нового Плимута возникла колония Массачусетс, территория которой постепенно расширялась; в конце XVII в. она поглотила и Новый Плимут. В этой колонии пуритане установили религиозную нетерпимость, напоминавшую о кальвинистской Женеве. Всем несогласным приходилось бежать из Массачусетса, подобно тому, как сами пуритане прежде бежали из Англии. Один из изгнанников, пастор церкви в Салеме (Сейлеме) Роджер Уильямс, вместе со своими сторонниками в 1636 г. основал новую колонию Провиденс (основу будущего штата Род-Айленд); ее фундаментом стало соглашение переселенцев, сходное с соглашением на Мейфлауэр.

Число английских колоний на земле Америки росло. В 20-30-е годы XVII в. еще две колонии, Нью-Гэмпшир и Коннектикут, возникли в Новой Англии. А между нею и южными колониями были основаны так называемые срединные колонии. Часть этого района еще в 20-х годах XVII в. заняли голландцы, основавшие там колонию Новые Нидерланды. Но в ходе одной из англо-голландских войн англичане отвоевали ее (1664) и переименовали в Нью-Йорк.

В 1682 г. сын адмирала Уильям Пенн основал еще одну из срединных колоний — Пенсильванию, что переводится с латыни как «Лесистая земля Пенна». В колонии удалось создать благоприятные условия для лиц, исповедовавших разные религии. Сам Пенн был квакером, противником насилия; не случайно он назвал основанный им в том же 1682 г. город Филадельфией («Городом братской любви»).

Пенн сумел избежать конфликтов с индейцами и заключил с ними договор о добрососедских отношениях, но так бывало далеко не всегда. Первые переселенцы высаживались на земле, на которой веками жили индейцы, и судьба колоний зависела от того, как сложатся отношения с аборигенами. Индейское население Северной Америки было сравнительно малочисленным, что сделало возможным длительное сохранение довольно мирных отношений колонистов с индейцами; к тому же европейцы, оказавшись в тяжелых условиях, остро нуждались в помощи индейцев и регулярно ее получали. Одновременно англичане вовлекали коренное население в торговлю пушниной, предлагая в обмен европейские изделия и спиртные напитки.

Но как только становилось возможно и выгодно говорить с индейцами с позиций силы, соображения добрососедства отступали на задний план. Захватывая или приобретая за бесценок земли индейцев, колонисты оттесняли последних дальше на запад. Они использовали вражду между племенами и натравливали индейцев друг на друга и на своих европейских конкурентов (так, англичане регулярно использовали ирокезов против французов). В результате действий европейцев племена перемещались на новые места, этническая карта Америки менялась, да и в целом в жизни индейцев происходили необратимые изменения. Губительным оказалось воздействие на них завезенных из Старого Света заболеваний. В свою очередь индейцы, сталкиваясь с насилием, вступали в борьбу за свои земли и нападали на колонистов.

Стычки колонистов с индейцами, в первые десятилетия английской колонизации очень частые, затем на какое-то время стали более редкими: индейцы отступили на запад, а колонисты довольно долго оставались в пределах территории, располагавшейся вдоль Атлантического побережья.

К концу XVII в. цепочка английских колоний протянулась вдоль атлантического побережья на тысячи километров. Эти территории, по меркам того времени, не считались богатыми и ценились в основном из-за плодородия почвы. Их население постоянно росло за счет иммигрантов. Среди них встречались люди разных религиозных воззрений, национальности и социального происхождения. Так, в годы Английской революции в колонии принудительно направлялись роялисты, ирландцы и шотландцы.

Переселенцы и их потомки считали себя английскими подданными, на которых распространяется действие таких актов, как Habeas Corpus Act или Билль о правах 1689 г. В XVII в. колонисты стремились не отделиться от Англии, но лишь обеспечить каждой общине возможность жить по своим законам. Община станет в Северной Америке основой гражданской жизни.

Колонии различались между собой не только по географическим характеристикам, но и по экономическому развитию, религиозной принадлежности и составу населения. Хотя главой всех колоний являлся английский король, они делились на колонии королевские, управлявшиеся, как Виргиния, представителем короны, собственнические, принадлежавшие частным лицам (Мэриленд и некоторые другие), и корпоративные, формально признававшие власть короля, но свои дела решавшие сами (Массачусетс). В первое время преобладали собственнические колонии, но со временем большинство владений за океаном перешло под управление короны.

Значительная власть в колониях принадлежала двухпалатным ассамблеям. Они имели право издавать законы, вводить налоги, определять ежегодный бюджет колоний, устанавливать размеры жалованья для всех должностных лиц, включая самого губернатора. Губернаторы, однако, также обладали очень широкими полномочиями: они отвечали за проведение в жизнь законов; командовали вооруженными силами; производили назначения на все должности; следили за тем, чтобы решения ассамблей соответствовали английским законам, и имели право вето в отношении всех решений ассамблей; назначали судей и сами имели широкие судебные полномочия. В целом английские колонии были свободнее от опеки метрополии, чем испанские или португальские.

Значительные различия между северными и южными колониями существовали и в сфере экономики. На Севере получило развитие мелкое фермерское хозяйство, производившее продукцию главным образом для собственного потребления. Условия жизни были более суровыми, побуждая земледельцев заниматься также добычей леса, охотой и рыболовством.

В южных колониях создавались плантации по разведению табака, риса и других культур, пользовавшихся растущим спросом на мировом рынке. Наличие дешевой рабочей силы и больших массивов плодородных земель открывали перед колонистами широкие перспективы, однако на деле плантаторы очень зависели и от английских торговых кампаний, контролировавших сбыт продукции, и от королевской администрации.

Метрополия ограничивала развитие производства в колониях, используя их в качестве рынков сбыта для собственной продукции и источников дешевого сырья, особенно корабельного леса, но препятствовала развитию обрабатывающих отраслей.

Хотя в целом в английских колониях не возникало столь острых социальных конфликтов, как в Европе, однако и здесь случались бунты колонистов, недовольных ограничительными мерами британских властей (восстание колонистов Виргинии во главе с плантатором Натаниэлем Бэконом в 1676 г.). Гораздо чаще на Юге случались восстания негров-рабов. Но число их участников, как правило, было небольшим, а сами восстания быстро подавлялись белыми колонистами. Еще одной формой протеста белых колонистов против притеснений властей стало скваттерство — незаконное переселение за пределы колоний на запад.

Колонии отличались конфессиональной пестротой: в Виргинии преобладали католики, в Пенсильвании — квакеры, в Массачусетсе — пуритане. В ряде колоний установилась веротерпимость (законодательно это было впервые зафиксировано в Мэриленде в 1649 г.). Иным было положение в Массачусетсе, где пуритане пытались построить «Град Божий на земле», проявляя религиозную нетерпимость. Именно в Массачусетсе в конце XVII в. развернулись события, уникальные для английских колоний в Америке.

В XVII в. на основе культур уроженцев разных частей света постепенно складывалась новая культура колонистов (американцами они тогда еще себя не называли). Европейское влияние при этом преобладало; распространилось книгопечатание, создавались библиотеки и высшие учебные заведения; в 1636 г. был основан знаменитый Гарвардский университет.

Английские квакеры на табачной плантации острова Барбадос. 1680. Британская библиотека, Лондон

В XVII в. Северная Америка являлась лишь одним из направлений британской колониальной экспансии. Другим направлением стала Вест-Индия, где у Испании уже не хватало сил для контроля над всеми своими владениями. После первых неудач были основаны колонии на островах Сент-Китс (1623), Барбадос (1627) и Невис (1628). На них возникли плантации сахарного тростника с широким применением рабского труда. Позже к английским владениям в Вест-Индии добавились Ямайка и Багамские острова.

В 1660 г. была основана «Компания королевских предпринимателей, торгующих с Африкой», которая владела факториями на западном побережье Африки. Вывоз рабов из Африки в английскую Вест-Индию встраивался в сформировавшуюся в Атлантике систему «торгового треугольника».

Другой важной целью английской колониальной экспансии в XVII в. стала Индия. К 1600 г. была основана Английская Ост-Индская компания. Англичане пытались конкурировать с голландцами и на Молуккских островах, но оттуда им в 1622 г. пришлось уйти, в то время как в Индии они смогли закрепиться. Более серьезное экономическое значение этот регион приобрел для Англии позже, уже в XVIII в.

Французские колониальные владения

«Солнце светит для меня, как и для других… Бог создал землю не только для одних испанцев…», — так, по преданию, еще в XVI в. французский король Франциск I обозначил свое отношение к разделу сфер влияния за пределами Европы между Испанией и Португалией. Однако активизация колониальной политики Франции приходится на XVII в.

К началу этого столетия французское колониальное присутствие в Новом Свете ограничивается несколькими областями в Канаде, регулярным промыслом трески у побережья Ньюфаундленда (с 1524 г. объявленного французским владением, что с 60-х годов XVI в. оспаривалось англичанами) и участием в корсарских вылазках в Атлантическом океане и у побережья Южной Америки против Испании и Португалии, объединенных с 1581 г. под властью испанского монарха. Опыт создания постоянных поселений в Бразилии и во Флориде в XVI в. оказался неудачным; тем не менее опыт регулярных, хотя и единовременных, экспедиций и ведение меновой торговли с индейцами еще будет востребован как при основании второй французской колонии на севере Бразилии в 1612 г., так и при освоении Канады в XVII в.

Король Генрих IV с интересом относился к заморским предприятиям, особенно если они были связаны с перспективой обретения сокровищ. Так, в начале XVII в. миражи легендарного Эльдорадо в бассейне реки Амазонки побудили Генриха IV назначить «генерального королевского наместника в Америке от Амазонки до Тринидада» (обладателю этого титула предоставлялась возможность практически самостоятельно исследовать земли в бассейне рек Амазонка и Ориноко, и лишь несколькими годами позже, уже после гибели Генриха IV, он получил от королевской власти достаточно скромную поддержку для основания постоянного поселения в Мараньяне, на Севере Бразилии). В дальнейшем освоение данного региона будет связываться уже с Гвианой. Пользуясь тем, что эта территория на стыке португальских и испанских владений почти не была заселена, но уже начала привлекать внимание новых колониальных держав — Голландии и Англии, французы создают в регионе собственные плацдармы (в 1626 г. основана Кайенна, столица и форт будущей французской Гвианы). В 20-70-х годах XVII в. во Франции действуют торговые компании, занимавшиеся основанием и развитием французских поселений в Гвиане: с 1627 г. — «Общество руанских купцов», с 1643 г. — «Компания Кап-дю-Нор», с 1652 г. — «Компания двенадцати руанских сеньоров», в 1663–1674 гг. — «Кайеннская компания» (г. Ла-Рошель). Кайенна и французские территории в Гвиане несколько раз захватывались голландцами и англичанами, но с 1674 г. они признаются владениями французской короны и их границы несколько раз пересматриваются.

Французские торговые компании участвуют в освоении и другого региона — бассейна Карибского моря и Антильских островов. Туда постепенно проникают колонисты из других европейских стран. В 1625 г. французы основываются на острове Св. Христофора (совр. Сент-Киттс), владение которым они некоторое время делят с англичанами; на следующий год появляется «Компания Св. Христофора», одним из акционеров которой был сам кардинал Ришелье (в 1635 г. она преобразуется в «Компанию островов Америки»). Французы проникают на Санто-Доминго (часть острова Эспаньола, ныне Гаити), закладывают поселения на Мартинике и в Гваделупе, предпринимают попытки захватить Гренаду и Тобаго. «Компания островов Америки» выступала собственником островов из архипелага Малых Антильских, но их губернатор назначался королем. В 1652 г. компания, оказавшись на грани банкротства, даже выставила острова на продажу.

Бассейн Карибского моря стал ареной активных действий пиратов. А. Эксквемелин, современник событий и автор известного сочинения о жизни и обычаях пиратов Вест-Индии, так описывал основные «хозяйственные занятия» европейцев в этом регионе: «Одни стали заниматься охотой на диких буйволов и взяли себе имя буканьеры, другие назвались флибустьерами… и принялись пиратствовать, третьи начали обрабатывать землю и получили название фермеров». Интересно, что название «флибустьеры» (это слово, по некоторым версиям, восходит к голландскому обозначению небольшого быстрого судна) уже в середине XVII в. вошло во французский язык и стало обозначать корсаров именно Карибского моря. Буканьеры тоже, не ограничиваясь заготовкой мяса, нападали на испанские корабли. В 60-е годы, когда остров Тортуга, признанный центр пиратства, перешел под контроль Франции, буканьеров и флибустьеров стали брать на службу французской короны. Лишь в 1697 г. по Рисвикскому договору Франция, Англия и Голландия обязались прекратить поддержку пиратов.

Экономическое развитие французских Антил было связано с возделыванием табака, затем к нему добавился сахарный тростник и производство сахара, выращивание хлопка и индиго. «Компания островов Америки» вербовала во Франции колонистов на три года, однако в дальнейшем европейскую рабочую силу стали заменять африканские рабы. Вест-Индия, наряду с Бразилией, стала активным импортером рабов; работорговля, помимо обеспечения рабочей силой плантационного хозяйства, сама стала прибыльным занятием. Не случайно Франция, как и другие колониальные державы, стремится получить доступ к африканскому рынку: в 1638 г. на побережье Сенегала действуют уже три французские компании. Во второй половине XVII и в особенности в XVIII в. работорговля, которую ведут французские купцы, принимает широкий размах; доходы от нее способствовали процветанию Нанта, Руана, Бордо, Сен-Мало и других крупных портовых городов метрополии, ведущих «треугольную торговлю». В Северной Америке французская колониальная экспансия осуществлялась на протяжении всего XVII в., но речь в большей степени шла об исследовании новых областей, чем о планомерной колонизации и заселении огромных территорий.

После того как в 1534 г. Жак Картье достиг залива Св. Лаврентия и поднялся вверх по течению одноименной реки, объявив эти земли владением Франции, а в 1541 г. Франциск I назначил первого вице-короля Канады, интерес к этому региону возрождается в начале XVII в. Генрих IV отправляет в Канаду экспедицию, по итогам которой в 1604 г. С. Шамплен и П. де Мон основывают поселение в Акадии (совр. Новая Шотландия); в 1608 г. Шамплен заложил Квебек, ставший опорным пунктом для исследования района Великих озер, а в дальнейшем центром пушной торговли. Отправляя Шамплена в Северную Америку, королевская власть ставила задачей «заселить и возделать земли… и разыскать там золотые и серебряные рудники». Шамплен же со своими соратниками стал насаждать сельское хозяйство как основу экономики колонии: «Наилучшие рудники, которые я знаю, — утверждал М. Лескарбо, современник Шамплена и автор первой “Истории Новой Франции”, — это зерно, вино и откорм скота. Кто их имеет — имеет деньги». Проблема заключалась в том, что сельское хозяйство европейского типа, которое колонисты пытались вести в Северной Америке, не давало тех прибылей, которые окупали бы затраты на их содержание за морем, хотя, несомненно, способствовало минимальной «продовольственной безопасности» поселений.

В 1627 г. кардинал Ришелье учредил «Компанию ста пайщиков» (просуществовала до 1663 г.), которой были переданы в управление Квебек и все французские владения («Новая Франция») от Флориды до Полярного круга и от Ньюфаундленда до Великих озер. Присягнув на верность королю, компания имела право вести войну, раздавать земельные пожалования и пользоваться монополией в торговле (особенно в пушной). Предполагалось, что в течение пятнадцати лет в Канаду будет переправлено 4 тысячи колонистов, которые получат землю и трехлетнее содержание за счет компании, однако эти расчеты не всегда соответствовали реальности. К концу существования компании в Канаде проживало 3 тысячи колонистов.

С 30-х годов XVII в. к колонизации земель добавляется миссионерская деятельность, активную роль в которой играли иезуиты. Их сообщения о различных областях Северной Америки, об обычаях и нравах индейских племен стали в дальнейшем важным источником распространения во Франции сведений об индейцах. Миссионеры также содействовали заключению союзов с индейцами; в целом же французское присутствие в Северной Америке и получение прибыли от торговли пушниной оказалось тесно связано с установлением союзнических отношений с местными племенами. Французов поддерживают алгонкины и гуроны; их соперники ирокезы принимают сторону англичан.

После роспуска «Компании ста пайщиков» в 1663 г. французские владения в Северной Америке переходят под прямое управление со стороны государства: как и в провинциях в самой Франции, здесь есть свои губернатор, интендант и епископ. Постепенно растет численность населения, оно достигает 10 тысяч человек, но все равно это было значительно меньше, чем у англичан в Северной Америке. Такая разница связана с различными установками двух метрополий: во Франции считалось, что ее собственное население уменьшается, и она сама испытывает нехватку рабочих рук, поэтому массовая эмиграция в колонии не поощрялась, к тому же в Канаду не допускались гугеноты; в Англии же охотно использовали колонии для отправки туда недовольных, безземельных крестьян, религиозных диссидентов и т. п.

Другое отличие колониальной политики Франции в XVII в. — то, что частная инициатива, игравшая столь важную роль в торговых компаниях Голландии и Англии, отходит на второй план. Акционерами торговых компаний часто становились представители социальных слоев, причастных к государственной власти, — придворные, крупные чиновники.

Изменения в колониальной политике Франции связаны с именем Ж.-Б. Кольбера, стремившегося проводить ее в соответствии с принципами меркантилизма. «Ценность» колоний определялась тем количеством непосредственных экономических благ, которые они могли дать метрополии. В этом плане североамериканские владения (где по выражению современников оказались лишь «месторождения бобрового меха») уступали Вест-Индии. Кроме того, «острова Америки» (т. е. Антилы) были важны еще и как опорные пункты для перехватывания испанских кораблей, перевозивших серебро из своих колоний в Европу. Политика Кольбера способствовала смещению центра французских колониальных интересов в сторону Антильских островов.

В 1663 г. Кольбер распускает все существовавшие до того торговые компании, обладавшие монополией на торговлю с колониями, и учреждает две крупные компании — Ост- и Вест-Индскую (по аналогии с голландскими и английскими). Канада остается под прямым управлением государства; в последней четверти XVII в. французские отряды достигают Огайо, Иллинойса и реки Миссисипи. В 1682 г. бассейн Миссисипи объявлен французским владением, название которому дано в честь Людовика XIV — Луизиана.

В Восточном полушарии французы проникают в Индийский океан, делая попытку утвердиться на Мадагаскаре, где в 1642 г. строится Форт-Дофин; несмотря на восстание коренного населения, в ходе которого этот опорный пункт подвергся разрушению, в 1686 г. Мадагаскар объявлен владением Франции. Другими базами по пути в Индию стали остров Бурбон (современный Реюньон) и остров Иль-де-Франс (современный Маврикий). В самой Индии также возникали французские фактории и базы: первую из них основала Французская Ост-Индская компания в 1668 г. (Сурат в районе Бомбея), в дальнейшем их число значительно возросло.

Колониальные владения Швеции, Дании и Курляндии

Несомненный интерес для историков представляет и история проигравших — тех стран, которые тоже встали на путь захвата заморских земель, но не сумели расширить или хотя бы надолго сохранить свои владения. К таковым относились некоторые государства Скандинавии, Германии и Прибалтики, в частности Дания, Швеция и Курляндия. Их колониальные предприятия в 20-30-х годах XVII в. имели своей целью встроиться в испытанную систему торговли по Атлантическому треугольнику, а для этого обзавестись факториями как в Африке, так и в Америке.

В 1637 г. в Швеции, при участии таких высокопоставленных лиц, как канцлер Аксель Оксеншерна, была создана компания для колонизации Северной Америки и организации торговли с ней. В 1638 г. экспедиция, отправленная компанией в Америку, достигла устья реки Делавер (Делавэр). Здесь на купленной у индейцев земле заложили колонию Новая Швеция, центром которой стал основанный тогда же Форт-Кристина. Первые годы существования колонии оказались успешными. Отношения с индейцами и с соседними Новыми Нидерландами сначала оставались достаточно мирными, а попытки англичан нарушить торговую монополию Швеции удавалось пресекать. Были основаны еще несколько поселений; население Новой Швеции выросло до 600 человек, в числе которых, наряду со шведами и финнами, имелись голландцы и немцы на шведской службе; поселенцы начали выращивать табак.

Несмотря на быстрый рост колонии, численность ее населения в десятки раз уступала соседним английским и голландским владениям. Неудивительно, что когда в 1655 г. начался конфликт с Нидерландами, отправленное для ликвидации Новой Швеции голландское войско оказалось больше, чем все население шведской колонии, и она была легко захвачена (позже, в 1667 г., сама голландская колония перешла к Англии).

В 1649 г. по инициативе одного из богатейших людей Швеции Луи де Геера была основана Шведская Африканская компания, известная также под названием Гвинейской; ее первоочередной целью стал Золотой берег. В 1650 г. шведы купили там у одного из местных правителей землю и заложили на ней форт Карлсборг. Однако вскоре англичане захватили несколько кораблей компании, создав для колонии значительные трудности. В 1658 г. Карлсборг был захвачен датчанами, что послужило одним из поводов к возобновлению войны между Швецией и Данией. В 1660 г. Швеции удалось вернуть себе колонию, однако тремя годами позже ее захватили голландцы. В 1667 г. шведы за компенсацию отказались от своих владений в Африке и от права вести там торговлю. Заокеанские предприятия Швеции возобновились лишь в XVIII в.

У истоков заморских предприятий Дании стоял голландец Роланд Краппе, перебравшийся в Данию и заинтересовавший короля Кристиана IV перспективами заокеанской торговли. В 1616 г. он обзавелся королевской привилегией на учреждение компании, получившей название Ост-Индской и организованной по голландскому образцу. В 1618 г. датская эскадра отправилась на Цейлон, а после неудачной попытки получить на острове торговые привилегии повернула к Индии. В 1620 г. датчане сумели основать на Коромандельском побережье, на арендованной у одного из местных правителей земле, укрепленное поселение Транкебар, ставшее более чем на два века их опорным пунктом в Азии. Датчане скупали здесь дешевые местные ткани и морем отправляли на Целебес (современный Сулавеси) и Яву в обмен ца пряности и шелк, которые вывозились в Данию. Одновременно датчане встраивались в торговлю португальцев, предоставляя им свои корабли для перевозки товаров. Тем не менее колония долгое время балансировала на грани финансового краха. В 1627 г. датский ригсрод был вынужден просить Соединенные провинции о помощи, и голландская Ост-Индская компания взяла Транкебар под свое покровительство; после этого положение улучшилось, но ненадолго. В условиях Тридцатилетней войны контакты с метрополией были сведены к минимуму, и колонисты, вновь оказавшись в отчаянном положении, нашли выход в каперской деятельности в Бенгальском заливе. Несмотря на это колония вымирала, и лишь возобновление в конце 60-х годов регулярных рейсов из Дании и учреждение в 1670 г. новой Ост-Индской компании принесли плоды: доходы стабилизировались, хотя и оставались небольшими. Попытки Дании расширить свое присутствие в Индии, основав факторию в Бенгалии, успеха не имели.

Уже в начале 20-х годов XVII в. Кристиан IV заинтересовался идеей торговли с Америкой. Однако созданная для этой цели Вест-Индская компания оказалась недолговечной: Тридцатилетняя война надолго сделала торговые связи с Америкой слишком рискованными. Положение изменилось лишь в 1652 г., когда впервые после долгого перерыва был совершен прибыльный торговый рейс в Вест-Индию. В 1666 г. датчане высадились на одном из Виргинских островов (ныне Сент-Томас), а в 1672 г. возобновленная Вест-Индская компания основала здесь колонию. Был построен порт, возникли плантации сахарного тростника, на которых работали африканские невольники. В 1675 г. губернатор присоединил к датским владениям близлежащий остров (ныне — Сент-Джон). В конце XVII — начале XVIII в. компания процветала, успешно занимаясь торговлей в рамках Атлантического треугольника.

Успеху торговли способствовало и наличие у компании с 1658–1659 гг. собственных колоний в Африке, известных как Датская Гвинея, или Датский Золотой Берег. Центром датских владений в Африке стал заложенный в 1661 г. Кристиансборг (ныне в г. Аккра), мощные укрепления которого защищали датскую торговлю золотом, слоновой костью и невольниками.

Во второй половине XVII в. при герцоге Якобе Кеттлере собственными колониями обзавелось и герцогство Курляндия, переживавшее в это время расцвет и обладавшее крупным торговым флотом. В 1637–1642 гг. курляндцы трижды безуспешно пытались основать колонию на Тобаго; испанцы считали его своим, но колонизацией острова не занимались. Первых успехов курляндцам удалось добиться в Африке: в 1651 г. они основали на острове в устье реки Гамбия колонию под защитой форта. Все население колонии состояло из 150–200 военных и нескольких десятков купцов.

Вскоре была предпринята очередная попытка колонизации Тобаго. В 1654 г. курляндский корабль высадил на юго-западной части острова несколько десятков семей колонистов. Тобаго был провозглашен Новой Курляндией, а один из заливов острова до сих пор именуется Большим Курляндским. Поселенцы воздвигли Форт-Якоб, под защитой которого возник город Якобштадт. Были основаны плантации сахарного тростника и табака. Колония росла, однако еще быстрее росла голландская колония, основанная на Тобаго вскоре после курляндской. Когда во время Северной войны 1655–1660 гг. Курляндия была ослаблена и не могла оказывать помощи своей колонии, обе колонии, африканская и американская, были захвачены голландцами. После завершения войны герцогство на некоторое время восстановило свои колонии: в Африке — совсем ненадолго, в Америке — до 1690 г. (с перерывами), когда курляндцы окончательно покинули остров.

В предыдущем томе мы попытались определить черты, характеризующие средневековую Мир-Систему: повторявшиеся пандемии как следствие «смыкания цивилизаций», особая роль Великой степи и сменявших друг друга кочевых империй, господство всадников (чаще всего профессиональных воинов) над пехотинцами, роль мировых религий, служивших становым хребтом средневековых обществ и придававших большую связанность регионам. Применительно к латинскому Западу, который по некоторым причинам считается наиболее близким к идеальному типу «феодального общества», мы ссылались на определение его сущности медиевистом А. Герро, предложившим понятия dominium и Ecclesia. Первый термин указывал на неразрывную связь власти над людьми и господства над землей, причем особенность Запада состояла в том, что единство этих двух граней осуществлялось на локальном уровне, в рамках сеньории, что придавало социальной системе особую устойчивость. Второе ключевое понятие отсылало к Церкви, не только как к институту, но и как к «общине верных» — единственно мыслимой форме стабильного человеческого общежития. Принадлежность к священному мистическому телу, сопричастность ему давали ответ на вопрос о природе связи человека и общества. С известными оговорками определение Герро можно было распространить и на другие регионы средневековой Мир-Системы. Более или менее универсальными являются и такие характеристики Средневековья, как тесная связь непосредственного производителя со средствами производства (главным образом с землей), применение внеэкономического принуждения, значительная роль натурального хозяйства, преимущественно аграрный характер большинства обществ. Средневековые люди в массе своей жили в небольших социумах, основанных на личных взаимосвязях, в идеале все участники социальной коммуникации знали друг друга в лицо (face-to-face communication, по определению социологов). Сторонники теории Мальтуса подчеркивают зависимость роста населения от несущего плодородия земли и указывают на наличие в Средние века определенного «потолка» демографического роста, пределов развития, за которыми неизбежно следовал коллапс. Современные адепты теории магрибского мыслителя Ибн Халдуна говорят о своеобразных циклах политико-демографического развития средневековых обществ, определяемых, помимо прочего, «перепроизводством элит» относительно основной массы населения.

Говоря о специфике Запада, мы отмечали, что в силу ряда причин, прежде всего при отсутствии острой необходимости иметь мощное государство, мобилизующее ресурсы для отпора противнику, он мог позволить себе «роскошь феодализма», понимаемого в узком смысле слова как политическая раздробленность. Динамика европейского общества обеспечивалась не вопреки феодализму, а скорее благодаря ему. Но для конца Средневековья можно говорить лишь о потенциальном преобладании Европы. Другие регионы средневековой Мир-Системы не уступали Западу, а некоторые его явно превосходили по ряду параметров. Что изменилось к концу XVII столетия?

Небесспорная гегемония Запада

Историки смотрят на описываемую эпоху из будущего, зная результат, поэтому применительно к Европе конца XVII в. часто пишут о подъеме Англии на фоне стагнации Голландии, отставания Франции, загнивания Испании и всего региона Средиземноморья. Что же касается Мир-Системы этого времени, то ее принято рассматривать под знаком уже установившейся европейской гегемонии: военной, экономической и политической. Но если взглянуть на мир глазами современников, картина будет иной. Англичане были уверены, что попали под гнет предприимчивых голландцев, которые заполонили страну, взяли ее в долговую кабалу и посадили на престол своего короля. Франция, поставившая во главе испанской империи своего короля — Бурбона, оставалась самой сильной державой. Генуэзские купцы и банкиры продолжали кипучую деятельность на основных биржах Европы, венецианские карнавалы поражали великолепием, в Италии по-прежнему находились важнейшие центры духовной жизни Европы.

Да, Запад активно осваивал мир, хотя и не имея еще на руках главного козыря — индустриального производства: машинная революция еще не свершилась. И потому сальдо торгового баланса Запада в торговле с Востоком оставалось отрицательным. Вопреки меркантилистским доктринам главным товаром, поставляемым Западом на Восток оставались драгоценные металлы. Европейцы часто бывали в других регионах мира, старались эксплуатировать их, извлекать выгоду. Но движение шло в обе стороны, и сеть армянских купцов — подданных персидского шаха и турецкого султана — охватывала и Запад, и Россию, и Индию, их можно было встретить в Кадисе и в Лхасе.

«Военная революция» многократно усилила Запад, но его военное преимущество то и дело ставилось под вопрос. В 1669 г. после многолетней осады пала венецианская Кандия, и турки полностью завладели Критом. С 1672 г. они утвердились на Украине, в Подолии, а в 1678 г. одержали победу над русскими войсками под Чигирином. В 1683 г. визирь Кара-Мустафа стоял в центре Европы, и Ян Собеский, спасший Вену, был обязан победой не столько техническому превосходству европейского оружия, сколько отчаянной смелости польской конницы. После битвы под Веной военное счастье османов начало закатываться, но турецкую мощь не стоило недооценивать: венецианцы в начале XVIII в. лишились всех своих владений в материковой Греции, а неудача Прутского похода царя Петра I перечеркнула все его прежние успехи на Азовском море.

На Дальнем Востоке в 1661 г. китайцы отбили у голландцев остров Формоза, в 1689 г. Цинское правительство добилось вытеснения русских с правого берега Амура, несмотря на героическую оборону Албазина. Военный и дипломатический успех Китая во многом был основан на помощи европейских иезуитов, обучавших литью новых пушек и обеспечивших ведение переговоров в Нерчинске. В борьбе с европейцами можно было опереться на других европейцев. Османской империи не раз приходила на помощь Франция, англичане помогли персам отвоевать Ормуз у португальцев, голландцы любезно предоставили артиллерию сёгуну для подавления восстания христиан Симабары и для изгнания португальцев из Японии.

Урок Японии и секрет Европы

Пример Японии интересен по многим причинам. Ведь недаром историки часто сравнивают эту островную империю с Европой. В «эпоху воюющих провинций» соперничество между даймё сопровождалось бурным развитием провинций. Рост городов и обретение ими определенной независимости, подъем товарности хозяйства и включение Японии в морскую торговлю повлекли за собой множество инноваций в жизни островов. И в высшей степени показательной является история японского огнестрельного оружия.

В 1543 г. ураган прибил китайскую джонку с португальскими купцами к берегам острова Танэгасима. Местный даймё заинтересовался европейскими аркебузами и велел своему оружейнику изготовить такие же. В течение года в мастерских были сделаны и с выгодой проданы в другие провинции более 600 аркебуз. Вскоре японские ружья (тэппо) стали производиться в массовом порядке, причем японцам удалось усовершенствовать их конструкцию. Предвосхищая европейскую тактику Морица Нассауского, Ода Нобунага в сражении при Нагасино (1575) расположил пехотинцев (асигару) в три ряда и приказал стрелять залпами строго по команде. Чередование шеренг позволило поддерживать непрерывный огонь, который уничтожил лучшую самурайскую конницу. При помощи огнестрельного оружия центральное правительство разгромило коалиции даймё и монастырей, взяв крепости, считавшиеся неприступными. Последним эпизодом в этой борьбе можно считать подавление восстания христиан Симабары в 1638 г., когда против твердыни повстанцев крепости Хара успешно применялись пушки. После этого объединенная Япония два века жила без крупных войн. Стабилизации внутренней жизни способствовало закрытие страны для иностранцев.

Примечательно, что сразу после установления мира сёгуны из рода Токугава строго запретили сначала простолюдинам, а затем и вообще всем жителям Японии хранить тэппо. Самурайская идеология была несовместима с использованием огнестрельного оружия, ведь любой крестьянин с его помощью мог подло убить благородного воина, долго учившегося владеть мечом, и это ставило под вопрос незыблемость социальной иерархии. Во второй половине XVII в. власти полностью запрещают изготовление ружей. В следующем столетии японцы утратили секрет производства огнестрельного оружия, оставив порох лишь для фейерверков.

Большинство европейских монархов, как и Токугава, считали себя рыцарями, чья «идеология меча» отвергала аркебузы, и смерть Баярда, рыцаря без страха и упрека, была тем трагичнее, что он погиб от подлой пули. Но ни у одного из правителей Запада не было возможности запретить новое оружие или выйти из «гонки вооружений» — слишком жестким оказалось военно-политическое соперничество в вечно раздробленной Европе.

Ценности традиционного общества предписывали борьбу за незыблемость социального порядка. Но на Западе силы, стоявшие на страже традиции, оказались не на высоте именно из-за отсутствия политического единства региона. Напомним, что политическая раздробленность на Западе стала возможной только в силу удаленности от кочевых империй Великой степи. Япония же пользовалась благами островного положения, поэтому давнее и почти постоянное соперничество аристократических кланов, мешавшее установлению сильной власти, не вело к завоеванию страны чужеземцами и даже способствовало интенсивному военному, экономическому и культурному развитию, делая японскую историю столь динамичной и не похожей на историю других стран Дальнего Востока. Стабилизация, восстановление реального политического единства в эпоху Эдо, достигнутые при использовании военно-технических инноваций, укрепили возможность властей блокировать опасные новшества.

Китайское величие, его критика и судьбы Великой Степи

При императоре Канси, которого по продолжительности правления можно сравнить с его старшим современником Людовиком XIV, Китай начал восстанавливаться после ужасов гражданской войны и маньчжурского завоевания. Династии Цин удалось укрепить социальную базу, опираясь на союз «восьмизнаменных маньчжуров» с китайскими военными и гражданскими элитами и чиновниками. Демографическому росту способствовало, помимо прочего, и распространение новых культур: маиса, батата и арахиса. Из предметов импорта, кроме серебра, в Китае были востребованы индонезийские пряности, нюхательный и курительный табак и во все большем масштабе опиум (изначально его смешивали с табаком как средство от малярии), большим спросом пользовалась сибирская пушнина. Прочие товары представляли скорее экзотический интерес, как, собственно, и сами европейцы. Мало-помалу христианские миссии стали подвергаться все большим ограничениям, пока, наконец, христианство и вовсе не было запрещено в Поднебесной. Маньчжурские власти не без основания полагали, что европейцы, оказавшие им важные услуги при завоевании Китая, могут помочь и их противникам. Под строгим контролем властей морская торговля с Западом была разрешена лишь в Гуанчжоу, а сухопутная — в Забайкалье. В то же время европейские страны нуждались в китайских товарах неизмеримо больше. Для амальгамирования серебра в рудниках Нового Света привозилась ртуть из Гуйчжоу, все большим спросом пользовался китайский чай, помимо традиционно ценимого шелка, возросла мода на фарфор; курфюрст Август Сильный сам признавался, что подвержен настоящей «фарфоровой болезни». Спрос на китайский фарфор сохранится и после того, как в 1710 г. в Европе будет открыт первый фарфоровый завод.

XVIII век станет периодом восхищения не только китайскими товарами, но и социальным строем Поднебесной, ее справедливыми законами, принципом меритократии, отдающим должности ученым, прошедшим экзамены, — все это импонировало европейским интеллектуалам. Но Китаем восхищались не все европейцы. Вот что говорит один автор устами своего персонажа, оказавшегося там в 1702 г.: «Должен сознаться, что по возвращении домой мне было странно слышать, как у нас превозносят могущество, богатство, славу, пышность и торговлю китайцев…» Миллионный Нанкин не впечатлил путешественника: «Чего стоит китайская торговля по сравнению с торговлей Англии, Голландии, Франции и Испании? Что такое китайские города по сравнению с нашими в отношении богатства, силы, внешней красоты, внутреннего убранства и бесконечного разнообразия? Что такое китайские порты с немногочисленными джонками и барками по сравнению с нашей навигацией, нашими торговыми флотами, нашими мощными военными кораблями? Наш Лондон ведет более обширную торговлю, чем необъятная китайская империя. Один английский, голландский или французский восьмидесятипушечный линейный корабль разбил бы и уничтожил весь китайский флот… Миллион китайской пехоты не мог бы справиться с одним нашим регулярным пехотным полком, занявшим позицию, которую невозможно окружить… Словом, если бы расстояние, отделяющее Китай от Московии, не было столь огромным… то царь московский без большого труда выгнал бы китайцев с их земли и завоевал бы их в одну кампанию… Он сделался бы уже за это время императором китайским и не был бы бит под Нарвой королем шведским, силы которого в шесть раз уступали русским войскам». Эти слова принадлежат Робинзону Крузо, отправленному по воле автора в девятилетнее путешествие «по трем частям света». На склоне лет герой, посетив свой остров, вновь отправился в плаванье и, обогнув Африку, через Индию и Индокитай достиг Цинской империи, откуда с купеческим караваном пересек всю Сибирь. В Тобольске, пережидая лютую зиму, Робинзон угощал китайским чаем местное общество, состоящее из ссыльных вельмож. Затем, оказав помощь в побеге сыну одного из опальных князей, он через Архангельск вернулся в Европу.

Оставим на совести Д. Дефо низкую оценку боеспособности петровской армии. Окажись Робинзон в Тобольске десятью годами позже, его общество составили бы шведы, плененные под Полтавой. Но, может быть, высокомерные слова о превосходстве Запада над Китаем — тоже результат недостаточной информированности автора и его бахвальство основано на недооценке могущества империи Цин?

Заключив Нерчинский мир, империя добилась своих целей: на два века остановила продвижение русских по Амуру, сильно затруднив им дальнейшее освоение других земель в бассейне Тихого океана; русским купцам дозволялось вести торговлю только в особых зонах, что давало возможность, перекрыв торговый поток, в одностороннем порядке воздействовать на Россию, добиваться от нее помощи или, по крайней мере, нейтралитета в отношениях со Степью.

Именно на западном направлении новизна цинской политики была наиболее очевидна. Маньчжуры решили проблему, дамокловым мечом висевшую над Китаем две тысячи лет. Великая стена стала ненужной. Маньчжуры продвигались в Монголию, Турфанский оазис, в сторону Тибета, выселяя в эти области китайских колонистов, поощряя переход номадов к оседлости. Считается, что покровительствуя распространению буддизма в его ламаистской форме, цинское правительство снижало извечную воинственность кочевников. Принципиально менялась структура экономических связей: теперь не земледельцы платили кочевникам дань за спокойствие, маскируя ее под видом торговли, но китайские купцы путем ростовщического кредита устанавливали экономическое господство над скотоводами, подключая их к складывающемуся международному рынку. В следующем столетии Китай нанесет смертельный удар наследнику «кочевых империй» — Джунгарскому ханству.

Переселение калмыков в Прикаспий в первой трети XVII в. и разгром ими Ногайской орды относится к числу последних больших перекочевок. Великая степь все более сжимается: с востока на нее наступал Китай, с севера и северо-запада все дальше продвигались русские засечные черты — Белгородская, Симбирская, Новая, Закамская, Исетская. В начале следующего столетия их сменят солидные укрепленные линии, возводимые в соответствии с фортификационными принципами маршала Вобана. У Великой степи были отвоеваны миллионы гектаров плодородной земли, что в корне меняло экономическую и демографическую ситуацию государства Российского.

Не стоит торопиться и списывать со счетов беспокойный кочевой мир. Степь сотрясали набеги и войны калмыков с башкирами, джунгар — с казахами и киргизами. «Замиренные» и «объясаченные» племена поднимали восстания. Туркмены с Мангышлака переселялись на Северный Кавказ, в Мервский оазис и в предгорья Копетдага, набеги кочевников угрожали русским городам в Сибири и Поволжье. Для правителей Хивы, Бухары и Коканда, да, пожалуй, и Персии, кочевники оставались важнейшим фактором, влиявшим на их жизнь. Но огнестрельное оружие, обученная армия, новые фортификационные системы и возросшая мощь государств с их бюрократическим аппаратом и регулярным налогообложением делали свое дело. Кочевой фактор из всемирного во все большей степени становился региональным. Кочевые империи окончательно сошли с исторической сцены. В этом смысле в XVII в. мировое Средневековье явно закончилось.

Армии нового типа

Средневековье закончилось и в военном отношении. В прошлом осталось преобладание всадника над пехотинцем и сражение, понимаемое как поединки благородных всадников, хотя рыцарская конница еще не раз одерживала победы, особенно в гражданских войнах, как правило, более архаичных по военным технологиям. К концу XVII в. европейские армии изменились уже давно и необратимо.

Заметим, что Робинзон, сравнивая Европу и Китай, начинает с восхваления восьмидесятипушечного корабля. И действительно, после победы португальского флота при Диу в 1509 г. европейцы заявили о претензиях на мировую гегемонию именно на море. Точнее, в океане, поскольку на Средиземном море превосходство Запада не было столь очевидным. Битва при Лепанто, выигранная с величайшими жертвами и не давшая ощутимых результатов, по сути, не сильно отличалась от сражения античных триер. Только океанские корабли, подвижные и оснащенные пушками (пусть поначалу и не приспособленными для прицельного огня), стали основой европейской мощи. Европейцы не переставали совершенствовать маневренность флота и умение вести артиллерийский огонь, что достигалось слаженностью действий матросов и канониров. В XVII в. блестящие эскадры Пиренейских стран будут превзойдены флотами Голландии, Англии, а концу века и Франции.

Купеческий флот почти не отличался от военного. Торговые корабли, оснащенные пушками для защиты от пиратов, сами при случае промышляли морским разбоем, легко превращаясь в военные суда. Казенные военные корабли сопровождали купеческие караваны и перевозили грузы (как, например, Манильский галеон), их капитаны в качестве личной добычи охотно захватывали корабли, сочтенные неприятельскими. Любопытно, что в русский язык слово «приз» вошло из морского устава Петра I, где оно обозначало каперский захват судна. Снаряжение морского корабля изначально мыслилось как коммерческое предприятие.

С войной на суше дело обстояло иначе. Слишком живучи были рыцарские представления о войне как о поприще бескорыстной отваги и подвигов благородных всадников. Но уже сражения XVI в. приучили как к необходимости калькуляции военных расходов, так и к тому, что благородный человек может воевать в пешем строю. Последнюю мысль демонстрировала уже испанская пехота. Но решающим стал рубеж XVI и XVII вв., когда после нововведений Морица Нассауского европейская армия становилась управляемой в бою: дисциплина, постоянные тренировки и муштра вели к тому, что пехота, а впоследствии и конница могли выполнять сложные маневры по приказу командующего. Воинские подразделения представляли собой отлаженный механизм, способный вести организованный и непрерывный огонь из мушкетов. Так, процесс обращения с мушкетом был разбит на 42 операции, выполняемые по четким командам. Художник Якоб де Гейн изобразил каждую из операций в серии эстампов, моментально скопированных в массе изданий (см. с. 62 наст. тома). В России голландские военные наставления были изданы почти сразу в 1607 г., а в 1647 г. они легли в основу устава Алексея Михайловича «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». Рано столкнувшись с европейскими армиями, русские цари оказались внимательными учениками, вводя «полки иноземного строя». Этим они отличались от османских султанов, одержавших слишком много побед над неверными, чтобы учиться у них военному искусству.

Калло Жак (1592/1593-1635). Дерево повешенных. Из серии «Большие бедствия войны». 1633. Гравюра. Британский музей, Лондон

Для слаженных действий на поле боя нужны были постоянные военные упражнения, и потому солдат уже не распускали на период мирного времени. Помимо воинской дисциплины, таким образом достигалась и способность к взаимозаменяемости: место каждого выбывшего воина тут же занимал другой, знавший весь алгоритм действий. Параллельно шел важный процесс унификации вооружений. Уже Мориц Нассауский требовал оснастить армию однотипными мушкетами одинакового калибра, что было выгодно и производителям оружия, гарантировало им постоянные заказы больших партий. Единообразие вооружения, формы и поведения солдат способствовало достижению нового качества. Если предложенный Т. Гоббсом образ «Левиафана» применительно к государству был скорее смелой метафорой, то воинское подразделение, действующее как единое целое, более наглядно воплощало эту идею. Помимо муштры, движения под звуки труб и барабанов военных оркестров (появившихся именно в это время) и приверженности к особой военной субкультуре, единение и дисциплина поддерживались жестокими карательными мерами. На одной из картин Жака Калло из серии «Большие бедствия войны» изображено большое дерево, на котором висят казненные солдаты. Под деревом над барабаном склонились две фигуры, под присмотром офицера кидающие игральные кости. Так, путем жребия осуществлялась децимация: за нарушение приказа и мародерство казнили каждого десятого. Эта мера, принятая во многих европейских армиях, была прописана и в воинском уставе Петра I.

Солдаты новой армии носили с собой шанцевый инструмент и обязаны были копать траншеи и возводить редуты. Во время Чигиринского похода шотландец на русской службе Патрик Гордон тщетно пытался заставить стрельцов взяться за лопаты. Стрельцы не желали уподобляться крестьянам, а Гордон не мог никого казнить за невыполнение приказа — эта прерогатива принадлежала только царю. Важно, что война нового типа требовала огромных земляных работ. Появление пушек лишило средневековые города и замки былой неприступности. Это осознали, конечно, не только в Европе. Восточные владыки стали ценителями артиллерии, что привело к торговому буму, выросли цены на японскую медь и малайское олово, необходимые для литья больших бронзовых пушек. Но в Европе (прежде всего в Италии) города научились бороться с артиллерийским огнем, гордые стены были заменены приземистыми земляными насыпями, бастионами, эскарпами и равелинами. Логическим завершением этого процесса станет «железный» пояс крепостей маршала Вобана. Подобный принцип европейской фортификации можно будет впоследствии обнаружить и в фортах Нового Света, и в крепостях, сжимавших Великую степь, и на далеком Амуре во время второй осады Албазина (1686). Но крепостное строительство по этим правилам сразу и многократно увеличило военные расходы, не говоря уже о том, что содержание регулярной армии и боевых кораблей также требовало огромных денег.

«Деньги — нерв войны»

Военное превосходство достигалось сочетанием экономической мощи с организационными преимуществами. Завоевывать чужие территории, чтобы за их счет покрыть военные расходы, было возможно тогда, когда покорялись земли не в Европе, а в Азии, Америке и Сибири. Война между европейскими державами требовала иных объемов финансирования. Основные средства поступали от сбора налогов, и общей была тенденция роста возможности государств изымать все большую часть доходов подданных. Это было непросто и грозило мятежами. Однако наличие регулярной армии позволяло государству справляться с этими угрозами (особенно после Фронды и современных ей европейских мятежей и революций). Главным было выстроить эффективную фискальную систему, но так, чтобы не подорвать возможности экономического развития страны.

Основная проблема заключалась в том, что налоги собирались медленно, а деньги требовались сейчас. Нужны были люди, которые хотели бы и могли финансировать правителя. Трудно представить себе купца, отказавшегося помочь султану, падишаху или царю. За просьбой могла последовать конфискация. Даже там, где политика «обрубания ветвей, чтобы лучше рос ствол», не провозглашалась открыто, возможность вмешательства власти удерживала накопление частного капитала на определенном уровне.

На Западе, где не существовало единой управляющей структуры, контролирующей все пространство христианского мира, власть рынка даже над самыми могущественными монархами стала реальностью. Монарх распоряжался лишь в своей стране, а деньги не признавали границ. Требовались иные отношения власти и капитала.

Приемы мобилизации денежных средств, опробованные итальянскими городами, получили большое распространение. Тосканские банкиры в Лионе кредитовали чудовищно раздутые военные расходы французского короля, генуэзцы давали в долг королю испанскому. Влияние генуэзцев возросло во второй половине века, после того как, по выражению историков, «испанский всадник загнал кобылу Фуггеров». Слишком тесная связь с Габсбургами неблагоприятно сказалась на южногерманских банковских домах, которые, хоть и получали торговые привилегии, монополии на разработку рудников и звонкие титулы, но были разорены банкротствами, объявляемыми испанским королем. Генуэзцы же, имея вековой опыт банковской деятельности, оказались лучше приспособлены к сложной игре. Свои средства они дополняли деньгами многочисленных кредиторов средней руки, у которых брали деньги под скромный процент, а затем предоставляли заем испанскому королю. Банкиры утверждали, что ссужают под 10 % годовых, тогда как королевские секретари уверяли, что генуэзцы получали не менее 30 %. Доходы Филиппа II зависели от прихода «серебряных галеонов» и от налогов, собираемых в Испании. Расходовать большую часть денег надо было в Антверпене, где деньги выплачивались солдатам, которые требовали жалования только в золоте. Генуэзцы наживались на конвертации серебра в золото (через Венецию серебро шло на Восток, где белый металл всегда был в цене) и на переводе векселей на Антверпен. Скупая королевские облигации («хурос») по выгодному курсу, они успешно спекулировали ими на Пьяченцских и Безансонских ярмарках, игравших роль своеобразного «фондового рынка», кроме того генуэзцы получали прибыли от торговли, не всегда законной, с Новым Светом. Неудивительно, что задолженность короны стремительно росла, и параллельно зрело недовольство короля алчностью банкиров. В 1575 г. Филипп II объявил о банкротстве и даже обрушил на генуэзцев репрессии. Но денег в казне не прибавилось, новых займов никто не дал, и у короля не осталось золота для выплаты жалования военным в Нидерландах. Да если бы оно и было, то отправить звонкую монету морем было нельзя из-за пиратов, а перевести деньги посредством векселей оказалось невозможным, никто не соглашался по ним платить. «Забастовка» банкиров имела роковые последствия: не получавшая жалования испанская армия взбунтовалась, в результате чего Антверпен был разгромлен и, в конце концов, ведущая роль в мировой торговле перешла к Амстердаму.

Правители Франции также зависели от займов итальянских банкиров, выплаты которым были приурочены к Лионским ярмаркам. Однако Валуа были осторожнее — они могли казнить своих финансовых чиновников («финансистов») или просто припугнуть их расследованием, но с банкирами старались отношений не портить. В XVII в. влияние итальянских банкиров уменьшится, но, несмотря на развитый фискальный аппарат, французский абсолютизм будет зависеть от деятельности компаний французских откупщиков.

В XVII в. мировым финансовым центром, «кассой Европы» стал Амстердам, главный товарный рынок, главное место акцепта (учета анонимных переводных векселей). Вслед за товарами на Амстердамскую биржу, созданную в 1602 г., текли потоки бумаг, которые превращались в деньги, перераспределяемые затем по всему миру. Изобилие капиталов позволяло заимствовать деньги под сравнительно небольшой процент. Их можно было тратить на организацию заморских экспедиций (Амстердамский банк был создан в 1609 г. в первую очередь для помощи Ост-Индской компании), на набор солдат и оснащение военных кораблей, на освоение к своей выгоде сопредельных стран, не говоря уже о спекуляциях. Голландские деньги приносили прибыль в России, на Цейлоне и Японии, в испанских колониях и в Севилье (несмотря на формальное состояние войны с Испанией до 1648 г.). Французы жаловались на засилье голландских купцов и их капиталов, а крупнейшие английские фирмы еще в начале XVIII в. вели документацию на голландском языке.

Кредит лежал в основе военного могущества Запада, но для кредита была необходима устойчивость денег. Чтобы оградить сделки от постоянных колебаний монетных курсов на крупнейших финансовых ярмарках, купцы и банкиры создавали «фиктивные деньги» для внутренних расчетов, такие «счетные деньги» были у венецианского банка Риальто и у Амстердамского банка.

В отличие от континентальных стран в Англии по ряду причин фиксированный курс фунта стерлингов не менялся с елизаветинских времен, производилась лишь перечеканка изношенной монеты. Решающий момент наступил в конце XVII в., когда неурожай 1694 г. привел к росту закупок продовольствия за границей, а необходимость оплачивать свою армию на континенте многократно увеличила отток туда серебра. На Амстердамской бирже обесценивались английские монеты, векселя и кредитные билеты недавно созданного (1694 г.) Английского банка. Острая нехватка наличных денег блокировала рынок бумаг и диктовала необходимость срочной перечеканки монеты. Общественное мнение склонялось к необходимости осуществить при этом девальвацию елизаветинского фунта как минимум на 20 %. Возобладала позиция философа и экономиста Джона Локка, выступившего за незыблемость фунта как гарантии неприкосновенности вложенных в Англию капиталов. Это подняло котировку фунта стерлингов в Амстердаме. Дополнительные меры, предпринятые новым директором Монетного двора Исааком Ньютоном, еще более укрепили финансовую систему Англии. Страна смогла окончательно перейти к долгосрочным займам. Многие были недовольны ростом государственного долга и зависимостью от иностранных банкиров. Но это давало возможность английскому правительству получать деньги под несопоставимо низкие проценты, если сравнивать с займами короля Франции. Уверенность кредиторов подкреплялась парламентским контролем над финансами. Это приведет к финансовому триумфу Лондона над Амстердамом, но пока до этого далеко. Запомним лишь, что к началу XVIII в. в Англии сильно разбогатеть на займах правительству было сложно, а вложения в другие сферы были не менее доходными, но более надежными.

Капитал обеспечивал Соединенным провинциям и Англии военное могущество при развитии либеральных принципов управления. Примечательно, что обе страны не будут привержены меркантилизму; отстаивая свободу торговли, обе проявляли реальную веротерпимость, предоставляли убежище эмигрантам всех мастей и первыми официально разрешили существование иудейских общин.

Однако, чем меньше у государств имелось финансовых возможностей, тем сильнее чувствовалась приверженность их правителей принудительным стратегиям управления, чтобы «идти в ногу со временем». Когда-то страны, сопредельные средневековым кочевым империям, оказывались перед выбором: ответить на вызов, создав мощное государство, или быть ими завоеванными. Теперь было необходимо предпринимать не меньшие усилия, чтобы устоять в мире, где произошла «военная революция», подкрепленная экономической мощью передовых стран. Выход виделся в том, чтобы, усиливая государство, командными методами преобразовывать общество и хозяйство, создать новую армию, использовать иностранные капиталы, технологии и знания к своей выгоде, чтобы защитить свои земли и хозяйство, а, при возможности, и самим поживиться за счет соседей. Территории стран, не успевших вовремя перестроиться, начинали быстро осваиваться соседями экономически, а затем и политически.

Главный источник богатства

Откуда Запад брал средства, которые затем вкладывал в банковскую сферу и в вооружение? Обратим внимание, что в рассуждениях Д. Дефо военное превосходство Запада увязывается именно с превосходством торговым. И действительно деньги, предоставляемые банкирами правителям на их неотложные, в том числе и военные нужды, имели в первую очередь купеческое происхождение. В каждый исторический период существовали определенные «королевские» товары дальней торговли — дорогие, легкие в транспортировке, не скоропортящиеся, пользовавшиеся устойчивым спросом: пряности, шелк, красители, квасцы, благородные металлы. Европа, как мы помним, ввозила золото и вывозила серебро в виде монет — йоахимсталеров, дукатов, пиастров, но даже в этих случаях оказывались возможны серьезные колебания цен, затоваривание. Более важным было знание конъюнктуры при торговле товарами широкого спроса и в гораздо больших объемах, а только такая торговля позволяет говорить ряду исследователей, и в частности И. Валлерстайну, о возникновении «настоящей» мировой экономики.

Согласно поговорке, «пальцы купца должны быть испачканы в чернилах»: помимо учетной документации коммерсант вел ежедневный обмен корреспонденцией со своими агентами и партнерами. Ведь торговый успех был основан на владении информацией. То, что сведения дорого стоят, первыми поняли венецианцы, создавшие сеть дипломатов-осведомителей. Для торговой корреспонденции порой применялись шифры. Владельцы торговых компаний, претендующих на монопольное положение в том или ином регионе, могли придержать стратегически важную информацию. Так, английская Московская компания была лучше всех осведомлена о российских делах, но не делилась этими сведениями, ее тексты оставались рукописными, предназначенными только для своих.

Но долго утаивать сведения было трудно. Можно спорить по поводу термина «информационная революция», но отрицать качественный сдвиг в ускорении обмена новостями сложно. В последней трети XVI в. в Европе рождается периодика — сначала рукописные, а затем печатные сборники новостей. Показательной была эволюция коммерческой периодики от «Газеты Фуггеров», предназначенной только для служащих этого банковского дома, до «Новостей Ллойда», издаваемых с 1696 г. по сей день. Эдвард Ллойд не был ни купцом, ни мореплавателем, но как хозяин лондонской кофейни, где собирались капитаны и судовладельцы, оценил, что стекающаяся к нему информация чрезвычайно ценна для страхового дела. Его современник Д. Дефо редко покидал Британию, но по книгам, газетам и рассказам бывалых людей с большой точностью описал детали плаваний Робинзона — стоимость фрахта, подробности вексельных операций, цены на ходовые товары. Справочной литературы хватало в избытке.

Судьбы моряков зависели от массы случайностей, но чаще всего их маршруты были предсказуемы. При всей необычайности приключений Робинзона, они происходили в основном в границах главных «треугольников» европейской торговли. Первая часть его жизни связана с атлантическим треугольником. Робинзон ходил к Гвинейскому берегу, вывозя оттуда слоновую кость, шкуры и, главное, золотой песок. Именно в это время, с 1663 г., Карл II начал машинную чеканку золотых монет — гиней, названных так, поскольку золото доставлялось с Гвинейского берега. С плантаций, принадлежавших Робинзону в Новом Свете, в Европу шел сахар и табак. Дефо стыдливо умалчивает о главной товарной составляющей третьей стороны треугольника, но ее легко домыслить: мы узнаем, что на бразильских плантациях Робинзона трудились невольники и что соседи-плантаторы, желая быстро разбогатеть, втянули его в рискованное предприятие с целью отправиться в Африку. По словам Дефо, они направлялись за африканским золотом, но целью большинства подобных экспедиций являлась работорговля, причем контрабандная, ведущаяся в обход привилегированных компаний и без официального разрешения (асъенто), и именно она давала баснословную прибыль. По подсчетам историков, к 1680 г. работорговля превышала 55 % всего экспорта из района Сенегала и Гамбии, а спустя столетие — 86,5 %. Из Западной Африки ежегодно вывозились десятки тысяч рабов для плантаций Нового Света, что вело к упадку африканских держав, расположенных во внутренних областях континента, и к расцвету мелких прибрежных государств, занятых в посреднической торговле.

Во второй части романа Робинзон оказывается в восточном торговом треугольнике. В Индии он закупает бенгальские изумруды и опиум, затем, загрузившись пряностями в Индонезии и Индокитае, оказывается в Гуанчжоу. Корабль, принадлежавший Робинзону, достигает Манилы, а оттуда идет в Акапулько (скорее всего, с грузом ртути). Сам Робинзон в сопровождении миссионеров отправился на север, закупив предварительно китайский шелк и чай. Вернувшись в Европу через Сибирь, где он продал мускатный орех выгоднее, чем в Европе, и запасся пушниной, Робинзон, после раздела прибыли между компаньонами, получил на руки 3475 фунтов 17 шиллингов и 3 пенса. Для 72-летнего путешественника это было неплохо: такую сумму квалифицированный английский плотник мог заработать за четверть века, но все же итог выглядел не слишком впечатляющим, учитывая многочисленные риски и потери.

Искатели приключений и «приватиры» могли сказочно разбогатеть или полностью разориться — баланс подводился лишь в конце рискованного предприятия. Более надежной была торговля, организованная через многочисленные сети, как правило, носившие этнический характер. Традиционно сильные позиции (при этом соперничая друг с другом) сохраняли землячества итальянских купцов в Испании, Франции и Германии. Большую роль играла шотландская торговая диаспора в Польше. Меньшинством, активным и ненавидимым местным населением, были португальские купцы в испанских владениях Нового Света. Мы уже упоминали об обширной сети армянских купцов. Индийские купцы чувствовали себя, как дома, в Средней Азии, на Молуккских островах и в России, обосновавшись в Астрахани, Казани, Ярославле и Москве. Они играли здесь столь важную роль, что немногим позже одна их угроза покинуть страну в знак протеста (после того как московские власти не разрешили вдове купца устроить ритуальное самосожжение — сати в 1724 г.) заставила правительство уступить. В западных областях Османской империи и сопредельных странах были активны купцы-«греки» (так называли всех православных выходцев с Балкан).

По отношению друг к другу сети могли находиться в состоянии взаимодополнения или соперничества. Так, караванная торговля, маршруты которой начинались в Магрибе, Леванте и на Балканах, оставалась почти полностью закрыта для европейских купцов. Роль караван-баши играли армяне, евреи, индусы. Показательно, что Дефо, осведомленный в тонкостях морской торговли, допускает грубые ошибки в описании торговли сухопутной (Робинзон доводит у него своих верблюдов почти до Архангельска).

Общины сефардов, по-прежнему активные на Средиземном море, соперничали с ашкенази, в какой-то мере заполнившими вакуум, образовавшийся в торговле Германии после Тридцатилетней войны. Маршруты купцов из Фуцзяни, ориентированных на морскую торговлю, почти не пересекались с маршрутами купцов из Шаньси. Последние, торговавшие по всей Поднебесной, оценили выгоды сотрудничества с маньчжурами, открывшими им новые торговые пути на севере. Отношения солидарности, культивируемые в шансийских торговых домах, помогут им в будущем перейти от торговли солью и чаем к созданию системы банков.

Существовал еще и менее престижный, но не менее важный уровень коммерции — торговля вразнос, которая также часто контролировалась этническими группами. Классический пример представляли собой горцы-савояры, ходившие со своими котомками от Пиренеев до Польши. Несмотря на небольшие партии товара, умещавшегося в котомке коробейника (ленты, кружева, дешевые книжки, иголки), общий оборот такой торговли исчислялся солидными суммами. Характерно, что разносчики нуждались в особом языке, закрытом для окружающих. Если диалектной особенности не было, выдумывался условный язык. Так, российские коробейники, офени, с конца XVII в. пользовались особым жаргоном — феней, настолько своеобразным, что иностранцы считали говоривших на нем особым народом.

Доминирование в торговле достигалось путем иерархического подчинения торговых систем. Так, голландское господство в Индонезии базировалось на контроле над давно существовавшими здесь сетями китайских купцов и индийских торговцев-бания; торговля европейцев в Западной Африке также опиралась на достаточно развитые структуры африканских контрагентов.

По-настоящему прибыльная торговля основывалась на нескольких принципах. Как правило, ее вели привилегированные компании, стремившиеся к монополии, что давало им возможность сохранять высокие цены на товар. Голландская Ост-Индская компания всеми силами удерживала Тимор, главный источник сандалового дерева, и, желая взвинтить цены, сжигала целые плантации гвоздики и коричного дерева на Молуккских островах. Важно было «снять сливки» — первым прийти в регион, занять здесь господствующее положение и всячески удерживать его. Всем, кто появлялся позже, приходилось играть уже по другим правилам — выдерживать конкуренцию, вкладывать в дело значительные средства. Такова была судьба компаний, запоздавших с появлением на Востоке, — французской, датской и шведской Ост-Индских компаний.

Другим принципом служило создание системы промежуточных складов, что позволяло вести комиссионную торговлю, в которой особенно сильны были голландцы. Наличие оборудованных складов в факториях позволяло им лучше, чем прочим европейцам, торговать «из Индии в Индию», доставляя, например, медь из Японии в Сиам и Индию с тем, чтобы обменять ее на хлопковые и шелковые ткани и оленьи кожи для их поставки как в Японию, так и в Европу. Собственно, весь Амстердам и прилегавшие к нему территории представляли собой в XVII в. гигантский склад, куда свозились товары со всего мира и откуда затем, не спеша, они расходились по разным территориям, но уже в качестве голландского товара.

Кроме того, крупная торговля, торговля мирового масштаба, предполагала наличие разнообразных форм концентрации капитала. Знаменитая компания «купцов-авантюристов» (искателей удачи) была организована в форме старинного религиозного братства, где каждый участник действовал самостоятельно, в то время как английская Московская компания — один из первых примеров акционерного общества. Многократно превосходившая конкурентов по объемам операций голландская Ост-Индская компания была устроена очень сложно и даже архаично, предполагая представительство различных нидерландских провинций.

Крупная торговля, использовавшая «привилегию осведомленности», была спекулятивной, причем предметом спекуляции мог становиться любой товар. Стоило, например, разразиться голоду, затронувшему Средиземноморье (1591 г.), как хозяева «большой» торговли мгновенно изменили маршруты кораблей, груженых зерном из балтийского региона, направив их на юг, где торговля хлебом сулила особо высокую прибыль. Дальняя торговля все в большей степени закрепляла специализацию регионов, занимавших, по выражению И. Валлерстайна, «периферийное и полупериферийное» положение по отношению к экономическим центрам.

Владение информацией, капиталами и деньгами и умение пользоваться механизмами торговли значительно увеличивали спекулятивную прибыль. Пайщикам привилегированных компаний давно уже не приходилось рисковать жизнью и имуществом. Тем не менее богатство купцов требовало некоторой «подстраховки». Во-первых, в силу множества причин (перенос торговых путей, капризы моды, затоваривание, деятельность конкурентов, снижающих прибыль, превратности войн) торговая конъюнктура могла измениться, во-вторых, возможность вложений денег в торговлю имела некоторые естественные пределы.

Капиталы часто перетекали из торговли в финансовую сферу. Однако риски здесь оставались высокими, да и к по-настоящему прибыльным операциям допускались далеко не все. В условиях неблагоприятной конъюнктуры капиталы часто вкладывались в промышленность и в сельское хозяйство.

Выгодно ли было вкладывать деньги в производство?

Гибко реагируя на изменения условий торговли, первыми научились спасать свои капиталы богатые итальянские горожане. Генуэзцы вовремя перевели деньги из факторий Черного моря на Запад, вложив их в производство сахара на Сицилии, Мадейре, а затем и в Новом Свете. Тосканцы в своих боттегах обращались к производству новых видов тканей. Венецианцы отличались внедрением новых рецептов производства (муранское стекло, зеркала, буранские кружева), которые охраняли так же строго, как и секреты своего Арсенала. Венеция становится одним из важнейших центров книгопечатания. Капиталы итальянских купцов, вложенные в развитие лионских типографий, принесли заслуженную славу французскому книгопечатанию. Чтобы открыть свою типографию и издавать книги, не требовалось больших капиталов, но достаточно быстро выяснилось, что успех в книжном деле сильно зависит от «длинных денег», наличия системы складов и сети книжной торговли, а главное, от способности ждать. В какой-то мере европейское книжное дело может служить моделью взаимоотношений купеческого капитала и производства в XVI–XVII вв.

Книгопечатание, возникшее на ремесленной основе, в конечном итоге попало под контроль купцов, однако существенного технического перевооружения типографий не происходило вплоть до конца XVIII в. Изменялось другое. Книгоиздатели гибко реагировали на запросы книжного рынка, порой формируя новый тип книги, и тогда имя собственное становилось нарицательным («альдины», «эльзевиры»). Они могли вкладывать средства в дорогостоящие многотомные издания, получать от церковных и светских властей привилегии и заказы. Типографы, мелкие книготорговцы чаще всего попадали в зависимость от купцов-книгоиздателей, однако сохраняли элемент экономической самостоятельности, публикуя на свой страх и риск малозатратные издания, в том числе политические памфлеты, альманахи, книжицы «для народа» (например, труасская серия «Голубой библиотеки»).

Процесс подчинения купцом самостоятельных ремесленных мастерских насчитывал не одно столетие и достаточно хорошо известен историкам. Он мог реализовываться в разных формах: система раздач, контроль купца за одной технологически важной операцией процесса производства при подчинении всех мастеров, включенных в производственную цепочку. Купцам оказывалось проще обходить цеховые ограничения, вынося производство в сельскую местность либо в мелкие города, не имевшие ремесленных цехов. Купцы легче, чем цеховые ремесленники, следовали за модой, осваивая новые виды тканей (атлас, тафта, муар, газ, саржа, камелот, тонкая шерсть) и новые красители (кошениль, индиго). В конечном счете, именно купцы и создавали тот самый необходимый слой из вчерашних ремесленников и крестьян-надомников, который будет востребован на капиталистических предприятиях. Но купцы были слишком чувствительны к прибылям, чтобы приходить в производство «всерьез и надолго». Как только конъюнктура менялась и становилось ясно, что норма прибыли несколько лет подряд падает ниже 10 %, деньги из производства изымались. В конце XV — начале XVI в. купеческий капитал буквально хлынул в горное дело в Центральной и Восточной Европе. Но уже во второй половине XVI в., когда прибыль начала снижаться (из-за дороговизны леса и рабочей силы, истощения рудных жил), купцы передали большую часть горных предприятий государям, предпочитая переключиться на распределение товаров. Подобным образом плантации сахарного тростника и сахароваренные заводы сначала привлекали массу предпринимателей, мечтавших стать плантаторами. Однако в итоге в выигрыше оставались те, кто вовремя успел переключиться с производства на торговлю, поставляя промышленные товары плантаторам и сахарозаводчикам в обмен на их продукцию. Если говорить о централизованных мануфактурах, то их прибыли не являлись гарантированными, именно поэтому мануфактуры всегда существовали в окружении полузависимых от купца надомников. Впрочем, правительства многих стран, преследуя меркантилистские цели, вмешивались, помогая мануфактуристам протекционистскими тарифами и подавляя волнения рабочих, либо же сами основывали казенные мануфактуры.

Но и в самом конце XVII в. индийские и китайские ткани, несмотря на все транспортные расходы, превосходили лучшие европейские образцы соотношением цены и качества. Успех восточных ремесленников основывался не на улучшении ткацких станков, а на их виртуозном мастерстве и дешевизне рабочей силы. Вообще, восточному, в частности китайскому, обществу не был чужд дух предпринимательства. Так, в одном из «Рассказов о необычайном» китайского писателя Пу Сун Лина девушка-волшебница постоянно помогает людям: помимо обычных для колдуньи чудес, она то экспериментирует с новыми культурами и спасает деревню от голода, то заводит централизованную мануфактуру с жесткой дисциплиной и разделением труда. Но главное конкурентное преимущество восточного производства — дешевизна рабочих рук — станет главным препятствием на пути механизации.

Если мы возьмем Англию, то увидим, что к концу XVII в. за счет определенного изобилия капиталов соблазн увода денег в финансовую сферу оказывался не столь велик, как в других странах, и капиталы для инвестирования в производство имелись. Но здесь, как и в Голландии, жизнь была дорога (такова расплата за положение центра мировой экономики), и задача снижения себестоимости за счет сокращения доли ручного труда (поневоле оплачиваемого относительно высоко) оставалась актуальной. Пока же машины находили лишь спорадическое применение и, за исключением некоторых видов производства вооружения, технологический прорыв еще только подготавливался.

Традиционно наиболее престижной областью вложения денег являлось сельское хозяйство. В конце концов, не только венецианские сенаторы, но и большинство купцов выбрали этот путь, превращаясь в состоятельных помещиков. Они получали устойчивый доход от прекрасно организованных имений, которые в зависимости от условий специализировались на виноградарстве, животноводстве или на интенсивном зерновом хозяйстве, выращивании технических культур. Не следует переоценивать уникальность Европы и в этой сфере. В Индии крестьяне быстро отреагировали на рост европейского спроса на местную культуру — индиго, которая давала три урожая в год, но требовала сложной обработки и немалых капиталовложений. Правительство Великих моголов пыталось установить монополию на это прибыльное производство. После 1633 г., когда военные действия затронули область Агры, где выращивали индиго с листьями наиболее глубокого синего цвета, цены на товар непомерно выросли. Английские и голландские Ост-Индские компании составили картель, пытаясь на время приостановить закупки, чтобы сбить цену. Но индийские крестьяне решили выкорчевать часть посадок индиго, временно перейдя к возделыванию других культур, оборачивая конъюнктуру к своей выгоде. Но, как нетрудно догадаться, в Индии подобное производство было редким исключением. Крестьянской нищете способствовали многие обстоятельства — от непомерного налогового гнета до частых войн, немаловажным фактором являлся рост задолженности ростовщикам, индийская деревня задыхалась от нехватки денег.

В урбанизированных областях Европы имелись «свободные» деньги, которые, будучи вложенными в сельское хозяйство, могли порождать знаменитый high-farming, тип хозяйства, характерный для Нидерландов, все больших областей Англии и некоторых районов Франции, Северо-Западной Германии и Северной Италии. Интенсивное хозяйство, как правило, специализированное и высокотоварное, велось крупными фермерами, использовавшими наемную рабочую силу; однако они вынуждены были заключать не пожизненные, а в лучшем случае, среднесрочные договоры с собственниками земли. В этих условиях отношения между сеньорами и крестьянами все меньше напоминали dominium, отношения власти/собственности, которые, как мы помним, были базовым понятием для средневекового общества. Несмотря на сохранение различного рода держаний и феодальных прав, земельные отношения становились все более похожими на отношения собственности в том виде, в каком они будут описаны Адамом Смитом в следующем столетии.

Аграрные отношения в Центральной и Восточной Европе, на чью долю досталось снабжение Западной Европы зерном через порты Балтики, развивались иначе: экономическая конъюнктура требовала усиления личной зависимости крестьян, которые не были похожи ни на фермеров, ни на наемных рабочих. Но и здесь, в зоне «второго издания крепостничества», помещики из феодальных держателей будут превращаться в земельных собственников, ведущих товарное производство сельскохозяйственной продукции.

Но если для dominium такая трансформация была делом пусть не далекого, но все-таки будущего, то с другим понятием, характеризующим специфику средневекового общества, — с Ecclesia, дело обстояло иначе.

Конец конфессионального единства и рождение абстрактного социального мышления

На понятии Ecclesia держалось социально-политическое единство, и произошедшие с ней изменения оказались наиболее наглядны и драматичны. На множащиеся вызовы времени общество на первых порах отвечало традиционными попытками сохранить единство и усилить собственную сплоченность. Для этого корпорации, городу, королевству надо было еще теснее объединиться в почитании своего небесного покровителя (отсюда стремительный взлет торговли реликвиями в позднее Средневековье). Но также необходимо было отторгнуть «чужих», либо реальных (отсюда отказ от терпимости к мусульманам и иудеям на Пиренейском полуострове, строительство гетто в Венеции), либо вымышленных (отсюда пароксизм «охоты на ведьм»). Вполне традиционным являлся и предлагаемый рецепт: реформы, понимаемые в буквальном смысле, как возврат к старине. Новым стало более сильное, чем раньше, участие в этих исканиях мирян, обеспокоенных собственным спасением и поэтому предъявлявших больше требований к духовенству. Клир критиковали и ранее, но теперь книгопечатание превратило эту критику во всеобщее достояние. Типографский станок предоставлял и другую возможность: священные тексты теперь можно было зафиксировать раз и навсегда, унифицировать. Филологическая критика гуманистов облегчала пересмотр и уточнение переводов, ранее считавшихся каноническими. Латинский Запад в этом отношении не отличался оригинальностью, достаточно вспомнить, что между утверждением книгопечатания в России и реформами патриарха Никона прошел примерно такой же срок, что и между деятельностью Гутенберга и выступлением Лютера. В таких случаях всегда находились люди, которых подобные нововведения не устраивали — вообще или же в конкретной их форме. Возникала угроза схизмы. Разве можно было допустить, как говорили французы в середине XVI в., «разврат двух религий в одном королевстве»? Стремление восстановить единство любой ценой, в том числе путем насилия, вполне соответствовало логике Ecclesia. И вновь европейский пример не был уникален. В Японии не только истребили христиан, но и приняли беспрецедентное решение: ни один иноземец не должен был отныне осквернять своим присутствием священную японскую землю (исключение составлял остров Дэдзима в гавани Нагасаки, поскольку он был насыпан искусственно, только там разрешили находиться горстке голландцев). Традиционная поликонфессиональность и относительно мирное сосуществование религий в империи Моголов сменяются при Аурангзебе взаимной нетерпимостью различных общин. В Русском государстве старообрядцы как в географическом, так и в социальном смысле оказались вытеснены на периферию.

На Западе же столь предсказуемые религиозные конфликты закончились непредсказуемой ситуацией, когда стороны вынуждены были терпеть присутствие друг друга. Это стало возможно лишь в некоторых странах, но именно они и оказались самыми передовыми: Нидерланды, Англия, Франция, в какой-то степени Германия. Такое сосуществование мыслилось как зло, но зло наименьшее, а потому терпимое в качестве временной меры до восстановления церковного единства. Но и эта временная толерантность воспринималась в обществе неодобрительно, существовало много недовольных, которые могли покинуть страну и уехать в Новую Англию, как, например, английские пуритане, или в Канаду, как французские католики. В XVII в. не раз пытались отказаться от веротерпимости, но возродить Ecclesia уже не удалось. Мало кто верил теперь в спасение всего общества. Важно было позаботиться о своей душе, о спасении ближних (родственников, друзей). Вера во все большей степени становилась внутренним делом, внутренним выбором. В этом направлении развивались и протестантские конфессии, и посттридентский католицизм.

Исчезновение Ecclesia как единственно мыслимой формы существования общества вынудило искать новые обоснования социально-политическому единству. Еще в начале 60-х годов XVI в. подданным английской королевы и французского короля было предложено сплотиться вокруг монарха и помнить, что они являются не католиками или протестантами, а прежде всего англичанами и французами. Далеко не сразу, но этот принцип консолидации общества возобладал, и XVII в. оказался в целом благоприятным для абсолютистских концепций. Впрочем, король как центральная фигура мог быть заменен идеей верности «общему делу» — res publica.

Лучшие умы все чаще задавались задачей объяснить саму природу человеческого общества. Одним оно виделось иерархией социальных групп, наделенных общими чертами и обладавшими определенными привилегиями, другие представляли его в виде атомов, одинаковых индивидов, вступавших во взаимодействие. XVII в. вообще любил различные социальные классификации, то в виде расписания чинов — «табели о рангах», то в виде категорий налогоплательщиков («тариф капитации» Людовика XIV). Эти и другие классификации свидетельствовали о достижении нового уровня в развитии абстрактного социального мышления. При отнесении людей к той или иной социальной категории теперь важны были не конкретные, уникальные качества человека, а соответствие формальным критериям. Социальная структура обретала большую жесткость и однозначность. Если раньше велись долгие и безуспешные споры о том, благороден ли человек по крови или по добродетелям, то теперь дворянином мог считаться лишь тот, кто соответствовал четко определенному набору требований. Эту новую форму социального мышления ощутили на себе многие жертвы знаменитых «проверок дворянства», предпринятых Кольбером. Семьи, не обладавшие установленным доходом и не предъявившие документальных подтверждений своего статуса, теряли дворянские права.

Характерно, что поиски новых принципов социальной классификации совпадают по времени с расцветом жанра воинских уставов, рассматривавших армию как совокупность одинаковых взаимозаменяемых единиц, подчиненных общей дисциплине. Личные качества воина, его доблесть в расчет не брались. Точно так же не был важен ни конкретный вид товара, ни личность торговца или кредитора для утвердившейся в XVII в. формы переводного векселя, в котором фиксировался лишь номинал сделки и время погашения. Да и в научной картине мира, характерной для этого столетия, мир воспринимался состоящим из отдельных корпускул, единиц, которые были связаны друг с другом силами, поддающимися математическому измерению и подчиненными действию общих законов. В XVII в. общество начинали описывать в физических и математических категориях. Церковные и светские власти стремились все исчислить и подсчитать: множились переписи, кадастры, налоговые списки; в каждом приходе в обязательном порядке велись книги учета рождений, свадеб и смертей. Одним из результатов церковных реформ стало усиление контроля над жизнью народа в целом и каждого человека в частности.

Оборотной стороной нового стиля социального мышления стало, по выражению М. Фуко, «великое закрытие»: безумцы отделялись от «нормальных людей» и запирались в больницах тюремного типа; преступников, которых раньше держали под замком лишь до суда, а затем карали или миловали, теперь отделяли от общества, отправляя на каторгу или в тюрьму; нормальным виделось теперь содержание неимущих в работных домах; да и детей предлагалось отправлять в закрытые учебные заведения, подальше от мира взрослых. В правовом отношении усилился контроль над женщинами: произошло ограничение их имущественной самостоятельности, чаще действовало правило брать фамилию мужа в браке.

Укрепление социальных перегородок, всеобъемлющая регламентация общества были скорее идеалом и не препятствовали новым формам группировки людей, объединенных по различным основаниям. В это время появляются такие формы общения, как кружки и салоны, где люди разных сословий разговаривали на равных, создавая репутации и вырабатывая новые моды. Важную роль играла владелица салона, в некоторых из них женщины были не только гостеприимными хозяйками. Так, французские «прециозницы» способствовали оформлению особой культурной модели: утонченности чувств, изысканности языка, благородства интеллектуального общения, в котором женщины выступали, как минимум, наравне с мужчинами. Культуролог Н. Элиас говорил о «процессе цивилизации» или установлении «цивилизации нравов»: контроль над аффектами, хорошие манеры, в том числе и застольные, вежливое обращение, — нормы, установившиеся сначала при дворе, в XVII в. стали распространяться, захватывая все более широкие круги населения.

Новыми формами общения становятся кафе. Триумфальный и синхронный успех новых напитков, завезенных с трех разных континентов (кофе, чая, шоколада) диктовал новый тип человеческого общения — светские и деловые беседы. Вряд ли бы Э. Ллойд стал обладателем столь точной информации, если бы держал не кофейню, а портовый кабачок. За дымящимися чашками велись разговоры о делах и политике, шел обмен новостями. Здесь же читали газеты, а то и памфлеты на злободневные темы. Кафе, наряду с салонами, становились местом рождения публики — людей разного социального происхождения, но объединенных тем, что именно они вырабатывают общественное мнение. Еще одним таким местом стал театр.

Наряду с местами открытого неформального общения к концу XVII в. расцветают различного рода тайные общества. Союзы странствующих подмастерьев (компаньонажи) обрастают мистическими символами, которые были понятны лишь посвященным. Из союза каменщиков вырастают первые масонские ложи, объединявшие людей разных конфессий, мечтавших о переустройстве общества. Распространяются тайные учения розенкрейцеров; в один ряд с ними можно поставить и некоторые католические конгрегации.

Наиболее значимым результатом новых возможностей общения между людьми стало рождение института науки. Появляющиеся научные кружки, общества и академии объединяли людей разных сословий, наций и конфессий, заинтересованных в развитии науки, которая понималась теперь как приращение нового знания. Эти сообщества любознательных возникали спонтанно, но наиболее прозорливые политики спешили взять такие организации под свое покровительство. Отношение папского престола к науке ассоциируется у нас в основном с осуждением Галилея. Гораздо менее известно, что еще в 20-е годы XVII в. папа Урбан VIII некоторое время покровительствовал «Академии рысьеглазых» (Академии деи Линчеи), в 1630 г. великий герцог Тосканский открывает «Академию опытов» («экспериментов»). В 1660 г. появляется Лондонское королевское общество, а в 1666 г. Французская королевская академия наук. В 1700 г. создается Берлинская академия наук благодаря усилиям Лейбница, видевшего в академии наиболее перспективную форму организацию науки. Ему удалось убедить в этом Петра I.

К концу XVII в. европейское общество обрело так много новых черт, что более походило на Европу XIX в., чем на христианский мир XVI столетия.

Некоторые итоги

Итак, исчезли многие атрибуты Средневековья: пандемии, радикально влиявшие на демографические показатели (последняя из них поразила Европу в первой трети XVII в.), кочевые империи, преобладание конницы над пехотой, дал трещину принцип Ecclesia, кое-где началась трансформация института dominium, и хотя сеньории сохранялись в Европе, они приспосабливались к рыночному хозяйству.

Хотелось бы еще раз предостеречь от опасности «прогрессистских стереотипов» применительно к прошлому. Распространение нововведений не было триумфальным шествием. Казалось бы устаревшие галеры разгромили парусный маневренный шведский флот в битвах при Гренгаме и Гангуте. Не везде удавалось воспользоваться плодами «военной революции». «Войска иноземного строя» оказались ненужной роскошью в Сибири. Голландцы успешно действовали в Бразилии, пока им противостояли регулярные испанские части, привыкшие воевать по европейским правилам. Однако после восстановления независимости Португалии испанцы ушли, и португальские плантаторы начали партизанскую войну. Образцовую голландскую армию пришлось эвакуировать: «регулярно» воевать в сельве оказалось слишком дорого.

Распространение «белого человека» по планете могло наткнуться на серьезные препятствия. Стоило индейцам познакомиться с лошадьми и огнестрельным оружием, и они смогли надолго задержать европейцев. Таковы были арауканы Южной Америки и индейцы Североамериканских прерий. Сломить сопротивление тех и других удастся лишь во второй половине XIX в. Русские казаки, продвигаясь на Северо-Восток Евразии, так и не сумели завоевать чукчей.

Подобных примеров можно привести много, но следует отметить, что речь идет не о борьбе старого и нового. Так называемые традиционные народы переживали собственную и порой весьма радикальную трансформацию, так или иначе они оказались затронуты нововведениями, что вело к созданию их собственных «империй». Распространение новых культур могло радикально изменить условия существования древних народов. Так, например, появление кукурузы на Северном Кавказе, по мнению некоторых исследователей, способствовало стремительному росту численности адыгских племен.

Таким образом, трудно было отыскать на глобусе место, где население не сталкивалось бы с чем-то новым, ранее неслыханным. Это означало, что наступающие новые времена будут совсем не похожи на прошлые. По выражению немецкого философа Р. Козеллека, «горизонты ожидания» начинали расходиться «с полем опыта». Осознание этой истины интеллектуальной элитой приведет к вере в прогресс, что станет по-настоящему революционным переворотом в сознании. Но это уже будет эпоха Просвещения, которой посвящен следующий том нашего издания.