Мираж

Часть первая ФЕВРАЛЬСКОЕ «КВАДРО»

«Когда во Франции расцветет алая роза, — вещал в XVI веке известный астролог, прорицатель Нострадамус, — то в Риме прольется кровь». Наступил 1981 год. Впервые за всю историю Франции на выборах победила и к власти в стране пришла Социалистическая партия, символ которой — Алая роза. Спустя два месяца после торжества и расцвета Алой розы в Риме на площади Святого Петра прозвучали выстрелы, обагрившие кровью белоснежную ризу папы римского. Турецкий террорист Али Агджа (ранее выдававший себя на острове Майорка за ливанца Али Хуссейна) был схвачен на месте преступления. Этот акт послужил прологом для развертывания на Западе шумной пропагандистской кампании, пытавшейся приписать этой истории так называемый «болгарский след».

К слову сказать, этот период был отмечен рядом других, не менее драматичных событий. В Вашингтоне стартовал тайный «Проект «Истина» — программа мероприятий, координирующая деятельность официальных и неофициальных ведомств США во внешнеполитической пропаганде, по проникновению в органы информации как дружественных Америке, так и «третьих стран», заигрывание там с так называемыми инакомыслящими в целях дестабилизации законных режимов. Развертывается широкомасштабная кампания по «борьбе с международным терроризмом», в основе которой — попытка обвинить Советский Союз и другие страны Варшавского Договора в поощрении тех или иных актов вандализма, случающихся на Западе. Уже в феврале 1981 года, как по заказу, штаб-квартира радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» становится объектом террористической акции — здание сотрясает мощный взрыв. Пресса «свободного мира» тут же подхватила тезис о причастности «восточных агентов» к акции, но вскоре выдохлась. Почему западная печать неожиданно перестала разыгрывать «восточную карту»? Что ей помешало? Какая связь существует между взрывом в Английском парке и выстрелами на площади Святого Петра? Попытка дать ответы на эти вопросы и сделана в документальном политическом романе-дилогии.

Наше представление о мире основано на реалиях нового политического мышления, и нам трудно вообразить, что еще 5—10 лет назад политика конфронтации, «холодной войны» настолько загнала иные правительства в тупик, что в сфере Восток — Запад они действовали именно так, как описано в этом романе. Тогда стереотип «образа врага», через призму которого обе стороны взирали друг на друга, затмевал здравый смысл, а «психологическая война» и тайные операции представлялись панацеей в борьбе со страхом, вызванным мнимой «советской угрозой». Многие действующие лица описанной здесь драмы живы и, будем надеяться, вспоминают события того времени как кошмарный сон, как мираж, видения которого не должны никогда повториться. Залогом тому является перестройка в сфере международной политики, поиски путей доверия и взаимопонимания на основе нового политического мышления.

Нам теперь необходимо добиваться, чтобы и эта перестройка стала необратимой. А рецидивы прошлого и здесь не исключаются. Уже после Договора по РСМД, после встреч на высшем уровне в Вашингтоне и Москве на глаза мне попался доклад государственного департамента США по терроризму, в котором утверждалось по старинке, что, мол, «страны советского блока продолжали оказывать прямую и косвенную помощь террористическим организациям»…

И последнее. В романе-дилогии читатель окунется в скрытый от взгляда постороннего внутренний мир западных спецслужб, в сферу тайных операций и жестких законов, по которым они проводятся. Здесь раскрывается механизм одного из коварных инструментов ЦРУ — Управления тайных операций, специализирующегося на убийствах и компрометации политических деятелей, на полувоенных акциях с целью свержения неугодных режимов, как это было в Панаме. Настолько жестокого и коварного, что даже сами исполнители операций — американские разведчики — порой становятся его жертвами, попадая в кем-то свыше закрученные безжалостные жернова. Думается, не скоро еще перестройка в сфере международной политики приведет к серьезным изменениям слишком хорошо сокрытой от глаз общественности деятельности этих служб, не скоро еще примат общечеловеческих ценностей станет истинным кредо «рыцарей плаща и кинжала». Разоблачение их акций и методов работы — часть общей борьбы за бо́льшую открытость, большее доверие в отношениях между государствами, за торжество общечеловеческих ценностей.

Автор

…В январе 1981 года государственный секретарь США Александр Хейг провозгласил начало «кампании по борьбе с международным терроризмом».

…В канун 1981 года начальником Управления тайных операций Центрального разведывательного управления был назначен бизнесмен Макс Хьюджел.

…В феврале того же года в штаб-квартире радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» произошел взрыв.

Прошел год.

После скандала, в ходе которого Хьюджела уличили в финансовой нечистоплотности, он вынужден был покинуть ЦРУ. Из ЦРУ ушел также заместитель директора этого разведывательного ведомства Бобби Инмэн…

КОГДА ПО САДОВОМУ кольцу одна за другой проехали три пожарные машины с включенными сиренами, Леонард проводил их взглядом и медленно повернулся спиной к окну.

— Марк, машины мчатся туда, где горит. И пожарники знают что, а потому так спешат. Мы тоже «горим», но нас никто не выручит. Ты подумал об этом? — Леонард говорил, нервно щелкая в руках маленьким скрепкосшивателем «Макс», и даже не смотрел в сторону лысого мужчины, склонившегося над письменным столом. — Марк, в конце-то концов!

Тот, кого он называл Марком, медленно поднял голову от бумаг, снял очки и протер глаза. Леонард прекрасно знал, что тот ничего не читал, а лишь очень умело, профессионально изображал занятость.

— Сирена звучала тише, чем твой голос. Прекрати орать.

— Я ухожу, Марк, мне надоело третий день подряд околачиваться в посольстве и пить растворимый кофе из пластиковых стаканчиков, я от него уже одурел. И вообще…

— Сядь, — негромко произнес Марк. — А я, наоборот, встану и похожу по комнате. Давай обговорим все еще раз. Кофе действительно больше не хочешь?.. Так вот: твою идею я «прокатал», и, конечно, с очень толковыми ребятами.

Леонард дождался, пока его собеседник дойдет до двери и повернется к нему лицом. Как только он это сделал, он тут же спросил:

— С кем?

— С двумя милиционерами, стоящими на улице, Лео. — Марк расхохотался. — С кем же еще!

— Лучше бы с нашими морскими пехотинцами из посольства, Марк, они бы тоже посмеялись.

Леонард бросил на стол скрепкосшиватель и взял стаканчик с кофе. Он одним большим глотком допил кофе и швырнул стаканчик в мусорную корзину.

— Знаешь что? Сегодня у нас двадцатое декабря. Может, забыл?.. Тысяча девятьсот восьмидесятого года. У тебя в углу висит большой календарь с фотографиями голых баб, а вот пониже там цифры. Дать очки?

— Не подпрыгивай от злости, Лео. Пойми: подбросить нашу идею руководству «фирмы» ничего не стоит. Мы написали, шифровальщик ее «изуродовал», радист отстучал — и готово, товар в Лэнгли. Сам знаешь, идея такая, что, ознакомившись с ней, за нами могут прислать конвой с психиатрами.

— Ну да. — Леонард опять схватил машинку «Макс» и принялся ею щелкать. — То ли лавровый венок, то ли терновый венец. Но ведь все другие идеи дохлые, а эта…

Марк отошел от календаря и сел за стол:

— Честно: у меня больше ничего нет. Давай, Лео, садись за машинку — она там, на журнальном столике, под «Красной звездой», — и пиши. Копирку не ищи.

— Диктуй.

— Оставь сверху место, шапку я впечатаю потом сам. Начали. Заголовок: «О мероприятиях в поддержку планируемой кампании по международному терроризму». Успеваешь? Далее: «Мы высказывали ранее нашим номерам предложение инсценировать захват самолета компании «Пан Америкэн», на котором русские дипломаты обычно возвращаются из отпуска в США, чтобы, с одной стороны, показать нашему обывателю тот факт, что опасность, исходящая от терроризма, находится у него же дома, так сказать, дышит ему в затылок, а с другой стороны, привязать угон лайнера к тайным замыслам русских и тем самым создать свидетельство их участия в международном разбое. Мы пока не получили вашей оценки выдвинутого нами предложения, но тем не менее выходим с новой идеей, суть которой излагается ниже.

Как известно, двадцать третьего февраля в Москве открывается XXVI съезд Компартии. По имеющимся сведениям, на нем особое значение будет придано обсуждению идеологических вопросов. Не исключается, что критика в адрес американских средств массовой информации будет еще более острой, нежели звучавшая ранее. Можно предположить, что русские успеют дать свою оценку дебюту нашей кампании по международному терроризму…» Стой! Напиши так: «можно с полным основанием предположить», а потом — все остальное. «В свете этих обстоятельств наша точка предлагает осуществить взрыв небольшой мощности в штаб-квартире радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» в Мюнхене. Мы полагаем, что этот взрыв можно было бы обставить так, чтобы с вескими доказательствами в руках возложить вину на Советы. Тем самым мы дадим повод западной печати громогласно говорить о коварстве русских. Последствия: акция встряхнет правительства Западной Европы, и они будут более покладисты в вопросе реализации решений сессии НАТО о размещении американских ракет в Европе». Все, Лео. Ошибок много сделал?

— Ты все равно будешь вычитывать. Марк, а ведь здорово! Как русские говорят, одним выстрелом — двух зайцев.

— Выстрел громким будет. — Марк взял валявшуюся на столе кукурузную трубку и разжег ее. — Ну, все?

— Чего уж больше! Помяни мое слово, они ухватятся за идею, она дорого стоит.

Марк надел очки и погладил лысину.

— Дай мне, пожалуйста, «Красную звезду», я сегодня еще не успел.

— Хочешь посмотреть программу телевидения?

— Может быть. А тебе ведь нужно мчаться в свой офис и передать в редакцию репертуар московских театров?

— Да, ты прав, а там они, в Нью-Йорке, выпустят номер без моей заметки. Привет, Марк!

— Привет! Позвони мне завтра.

Когда Леонард ушел, Марк развернул «Красную звезду», пробежал третью полосу и отложил газету в сторону. Вылез из-за своего стола и подошел к окну, где десять минут назад стоял Леонард.

«Лео еще молодой, — глядя через стекло и бессознательно наблюдая, как машины, выезжающие из туннеля, выключали подфарники, подумал он. — У него есть шевелюра, у меня — мозги. Пока еще есть, и мне хватило их для того, чтобы вложить в тебя, Лео, идею о взрыве. А потом я терпеливо ждал, пока ты созреешь. Так что, считай, это твоя идея, и все синяки будут твоими, а я в крайнем случае обойдусь легкими царапинами. Награды? Награды пополам, только сильно сомневаюсь, что до них дело дойдет…»

Марк погладил свой живот, больше похожий на футбольный мяч, засунутый под рубашку тощему человеку ростом под два метра.

«Обедать? Отправлю радиограмму и умываю руки. Нет, пожалуй, надо будет еще написать подробное письмо своим в Лэнгли. Диппочта пойдет вечером. Конечно же, американский персонал пострадать не должен. Хватит нам печального иранского опыта. Акцию предложим назвать «Квадро». Просто «стереомузыки» мало… А осуществит ее кто-нибудь из эмигрантов. Вот что еще, пожалуй: взрыв будет, но передачи прекратятся на минимальный срок. Нужны шумовые эффекты, а дело страдать не должно. Что скажет по этому поводу резидент?..»

Тот долго, даже слишком долго читал текст. Потом скептически посмотрел на Марка:

— Головы не перегрелись от такой идеи?

— Но какой эффект «Квадро»! Шум будет по всей Европе.

— Хорошо. Но если в ответ на нашу депешу придет из Лэнгли острая шпилька… Загоню ее вам обоим с Леонардом в… Как говорят русские, «промеж глаз». Понятно?.. — И со вздохом подписал бланк.

Отдав текст радиограммы, Марк вернулся в кабинет. Теперь машина запущена. Его пожелания могут подшить в папку и запрятать куда-нибудь в пыльный сейф. А могут понести из кабинета в кабинет, пока бумажка наконец не дойдет до начальника Управления тайных операций. А тот может отправить ее и выше…

Надо быстрее писать письмо, скоро курьеров повезут на аэродром.

РАЛЬФ КОРСИЛЬЯ поглядел на опечатанный мешок с почтой, глянул в иллюминатор, затем, расправляя затекшую руку, взглянул на часы: скоро они будут в Вашингтоне… Дремал сидящий рядом напарник Ральфа — Сид Грюнер. В салоне самолета компании «Пан Америкэн» еще был полумрак и почти все пассажиры спали. Вот-вот выйдет улыбающаяся стюардесса и потихоньку ввезет тележку с напитками, а пилоты прибавят свет. Он пошевелил плечами и вздернул обе руки вверх, чтобы размять их. И тут свет погас.

Через мгновение, получив удар кастетом по голове, Корсилья сполз с кресла и накрыл собой мешок. Сид, дернувшийся за пистолетом подмышкой, с раскроенной головой свалился на приятеля.

Из-за портьеры в головной части салона высунулся угол тележки, затем выкатилось все это хрупкое на вид сооружение, уставленное бутылками, бутылочками, жестяными банками и пластиковыми стаканами. Коротко стриженная, невысокого роста брюнетка-стюардесса прокатила тележку чуть вперед и поставила ее между первым и вторым рядом кресел салона. Никто так и не видел, что за спиной стюардессы поднялся с кресла человек и встал позади нее. Карен Логан, уже четыре года летавшая на самолетах компании «Пан Америкэн», впервые в жизни поняла, что это такое — ощущение дула пистолета, приставленного к лопатке. Не оборачиваясь, она замерла. От резкого запаха платка, неожиданно прижатого к ее лицу, она дернула головой раз, два… И медленно начала съезжать на пол. Не выпуская из правой руки пистолета, мужчина левой рукой ловко посадил ее в кресло, с которого только что встал сам.

— КОНТРОЛЬНАЯ ВЫШКА, Вашингтон! Говорит капитан Турецкой народно-освободительной армии Гусейн Джакыр, борт самолета Париж — Вашингтон! Как вы меня слышите?

Диспетчер Кейт Эстес, готовившийся сдавать смену, вздрогнул, нервно повел головой чуть в сторону, не выпуская из виду темно-зеленого экрана со светящимися белыми точками.

— Не понял, борт Париж — Вашингтон, повторите, пожалуйста, — произнес он без запинки, хотя ему уже все было ясно.

— Контрольная вышка, Вашингтон! Говорит капитан Гусейн Джакыр, борт Париж — Вашингтон. Самолет захвачен членами Турецкой народно-освободительной армии. Все переговоры с властями после посадки. Прошу очистить стоянку для самолета, в радиусе ста метров вокруг нас не должно быть ни людей, ни автомобилей. Машина «следуй за мной», сразу после того как проведет нас, немедленно уезжает. Как поняли?

— Говорит контрольная вышка, Вашингтон. Вас понял, сейчас сообщу ваши требования начальнику аэропорта. Вы хотите что-либо сказать еще?

— Нет, конец связи, — произнес голос с резким иностранным акцентом, хотя вся речь говорившего была построена без единой грамматической ошибки.

— Конец связи, — повторил Эстес.

Подождав еще несколько секунд, он вызвал начальника аэропорта и руководителя службы безопасности. Потом достал из заднего кармана носовой платок и вытер лоб. Странное дело: лоб был совершенно сухим. Через минуту в комнате появились оба.

— Эстес, сменяйтесь. Вы нам нужны. — Начальник аэропорта произнес это сразу, как только руководитель службы безопасности закрыл за собой дверь.

Собственно говоря, Эстес уже мог идти. Его сменщик уже «вчитался» в точки на экране, где еще не был обозначен «борт Париж — Вашингтон». Майк пересел в его кресло, а Эстес, бросив взгляд на зеленый экран, повернулся к тяжело дышавшим после вынужденной пробежки мужчинам.

— Гусейн — кто? Турок? — Начальник службы безопасности Питер Уэбб левой рукой нервно крутил серебряный перстень на безымянном пальце правой.

— Да, сэр. Турецкая народно-освободительная армия. Он сказал: «Капитан Гусейн Джакыр» — и отложил все переговоры до приземления. Я думаю, что сейчас в самолете порядок. Они все скажут на земле.

— Потребуют заправиться, будут угрожать взрывом, станут говорить… О чем? — очень медленно добавил начальник аэропорта. — Хорошо, пока не будем их вызывать, подождем. Боже, только бы посадить их без мертвецов! Он ничего больше не сказал?

— Нет, сэр. Мне кажется, не надо их сейчас дразнить. Может, там действительно порядок.

— Кейт, — вступил в разговор Питер Уэбб, — у меня к тебе личная просьба. Останься здесь — на случай, если турок вновь вызовет. Говори с ним спокойно, соглашайся со всем. И переключи их канал на мой кабинет. Хорошо?

Кейта Эстеса просило об этом одолжении начальство, и, разумеется, он не мог отказать. Подумать только: его просили, ему не приказывали. И потом, он уже чувствовал какую-то ответственность за судьбу летевших. Наверно, потому, что первым отозвался на вызов захваченного неизвестно кем и для чего самолета. Он не хотел бы быть в нем, но много бы отдал, чтобы знать, что́ сейчас там происходит.

«Да, и еще, — с тревогой подумал Эстес. — Сообщить ли об этом своему приятелю из «Вашингтон трибюн»? Он много даст за новость, только не влетит ли мне от начальства? Надо подождать, пока самолет не сядет…»

В САМОЛЕТЕ действительно был порядок. Все точно так же, если не считать того, что в голове каждого салона и у входа в пилотскую кабину стояли, напряженно вглядываясь в пассажиров, восточного типа молодые люди. Свет был включен на полную мощность, и со стороны могло показаться странным, что пассажиры сидят не шевелясь, никто из них даже не пытается закурить, и все они уставились в спинки кресел. Им все уже сказали. О захвате самолета, на котором они летели, не знали только трое: дипкурьеры Ральф Корсилья, Сид Грюнер и стюардесса Карен Логан, безмятежно спавшая в кресле.

ДЖОН ГРОНУСКИ подошел к окну. С одиннадцатого этажа гостиницы «Лонгфелло», где разместился Совет по международному радиовещанию, открывался прекрасный вид на зимний Вашингтон. Ему нравились послеобеденные часы, когда затихал поток посетителей и перезвон телефонов и можно было побыть наедине со своими мыслями.

Подумать было о чем. Истекал трехгодичный срок его полномочий председателя СМР[1]. Скоро преемник Гронуски займет этот просторный кабинет, который стал так привычен, что и расставаться не хочется. Нет, не будущее волновало, а настоящее: беспокоила Джона информация, поступающая в виде телеграмм и телефонных звонков.

Дефицит бюджета подчиненных ему радиостанций РСЕ—РС[2] на предстоящий финансовый год тревожил его, а отдел управления и бюджета министерства финансов, да и конгресс пытаются урезать и без того скудные субсидии, подъедаемые инфляцией. Все попытки выбить дополнительные ассигнования успеха не имели. Началась пора невезения с декабря 1979 года, когда не удалось получить дополнительных средств на покрытие дефицита в 500 тысяч долларов, возникшего в связи с открытием филиала РСЕ в Португалии.

А дальше пошло-поехало. Не отпустили дотаций для выплаты пособий увольняемым сотрудникам. Вот оно, влияние разрядки! Чем теплее политический климат и доверие в Европе, тем очевиднее становится никчемность РСЕ—РС и тем скупее становятся конгрессмены.

Хотя, если уж говорить откровенно, подписание Заключительного акта в Хельсинки не отразилось на тоне передач РСЕ—РС: заслуга, которую Джон мысленно приписывал себе. Тезисы пропаганды были теми же, что и десять лет назад.

Как тезисы, такой же десятилетней давности была и аппаратура на радиостанции. Вот опять Гленн Фергюссон, президент РСЕ—РС, прислал заявку: необходима замена не менее 10 передатчиков, затем длинный список студийного оборудования и в конце просьба о выделении средств на новую телефонную станцию. Кругом одни требования, заявки, обращения. Как будто не знают, как туго с финансами.

Гронуски отошел от окна и плюхнулся в кресло.

Случилась бы какая-нибудь встряска в Европе, продолжал он свои невеселые размышления, землетрясение в Мюнхене, наводнение, что ли, либо смерч прошел бы по Английскому парку, снес бы часть здания РСЕ—РС, да еще с человеческими жертвами, тут бы конгресс бросился на помощь пострадавшим, открыл бы мошну, и дышать стало бы легче. «Бы» — все это из области утопий. Единственная надежда на польские дела. Там что-то заваривается. И Фергюссон мыслит точно так же: подал предложения о новых направлениях радиопропаганды.

Джон надел очки и еще раз пробежал меморандум президента РСЕ—РС. Четыре последних пункта были особо интересными:

Толково составлено. Впечатляет, но разжалобит ли такой меморандум конгрессменов?

Какими он оставит РСЕ—РС «наследнику»? Судя по сводкам, моральное состояние кадров, особенно эмигрантов, оставляет желать лучшего: запои, бесконечные стычки между национальными редакциями, свары, грызня, откровенный разврат… Что уж тут говорить о дисциплине? Нет, на радиостанциях нужна встряска.

Телефонный звонок прервал его раздумья.

— Гронуски слушает.

— Грезишь в послеобеденном затишье?

Это был Поль Хенце. В Совете национальной безопасности он курировал РСЕ—РС и в настоящее время подыскивал замену Джону.

— Да, Поль, затишье — как перед бурей.

— В Вашингтоне бурь не было давно. У наших «медных касок» возникла идея организовать что-то вроде боевой тревоги на объекте РСЕ—РС в Мюнхене, чтобы посмотреть на реакцию сотрудников, заодно проверить свои линии связи и оповещения, проверить планы эвакуации персонала в случае военного конфликта в Европе…

— Любой экспромт должен быть подготовлен.

— Никакой подготовки, считают в Пентагоне. Все должно быть как можно естественнее. Они предлагают ночью сбросить на объект муляж бомбы. Ничего серьезного, много шума, дыма, немного огня и потом — быстрая эвакуация: документов, людей, техники. Идея, конечно, еще сырая и по-военному грубая, но зерно в ней есть. Психологическая встряска персонала приведет к моральному оздоровлению. Как считаешь?

— Не поверишь, Поль, я только что об этом думал. Не в такой категоричной форме, но что-то подобное теснилось в голове. Действительно, надо встряхнуть муравейник, а то ведь ожирели и распустились на наших хлебах. Идея пока еще сырая, ты прав, а что думают в Лэнгли?

— Я тебе первому звоню. Значит, согласен?

— После отработки деталей — обеими руками «за».

— Пока.

— Пока, Поль.

Положив трубку, Гронуски вызвал секретаршу:

— Джеймса Кричлоу ко мне. Срочно!

ВИРДЖИЛ ЧИП влетел на автостоянку в Лэнгли ровно через три часа после того, как он должен был «отметиться» на работе. Накануне он сообщил секретарше своего шефа, что опоздает всего на два часа, поскольку у него намечается важная встреча в интересах дела. Та очень натурально изобразила, что верит Вирджилу и в случае, если его будут разыскивать, обо всем сообщит.

«И никто не поверит, что это была деловая встреча, — прикинул Чип, закрывая машину и направляясь к зданию. — Это большое дело — отвязаться от подруги, которая непременно хочет выйти за тебя замуж после двухнедельного знакомства. Ну до чего же настырная, хоть пристрели ее!..»

Вбежав в кабинет, Вирджил мгновенно пристроил пиджак на вешалку, плюхнулся в кресло, слегка ослабил узел галстука и изобразил усталость, которую может снять только коктейль. Взять папку срочных дел из стола он успел; на то, чтобы достать из нее бумаги, времени ему не хватило. Дверь открылась, и появился его непосредственный подчиненный Уолтер. Вирджил мог не смотреть на него, чтобы поспорить: Уолтер выглядит «как всегда». Как всегда, идеально свежая рубашка, галстук в тон костюму, безупречно отглаженные брюки и без единого пятнышка грязи туфли.

— Привет, шеф! — Уолтер быстро подошел к креслу напротив рабочего стола Чипа и так же быстро сел.

— Чао, Уолтер! — Вирджил не протянул своему подчиненному руки: это был единственный человек в Центральном разведывательном управлении, которого он старался держать на расстоянии.

— Шеф, у вас сегодня была помолвка с итальянкой? — широко улыбнувшись, произнес Уолтер. — Что же вы сразу не сказали? Поздравляю задним числом. А я-то по незнанию рвусь к вам с самого утра с таким пустячным делом, как радиограмма от «Бони М» из Москвы.

Чип осатанел, причем мгновенно.

— Вот что, коллега, — стараясь не частить, начал он, — вы работаете в Управлении тайных операций полтора года. Я десять лет. Вы — наша университетская элита, а я держался в университете в основном потому, что чересчур хорошо играл в футбол. Я понимаю, что вы слишком умны, чтобы не собирать сведений о своем начальнике, но порой мне кажется, что вы знаете обо мне больше, чем я сам. Это ваше личное дело, но, думаю, глубокие познания из холостяцкой жизни некоего Чипа не дают вам оснований держаться с ним развязно и просто по-хамски.

— Шеф, ну зачем же так! — Уолтер понял, что перестарался, и стал просить пощады. — Неудачная шутка, не больше. Радиограмма действительно срочная, вот смотрите, но идея в ней абсолютно бредовая. «Бони М» объелся московского мороженого.

Вирджил не дотронулся до листка, который положил на стол собеседник, и заговорил снова:

— Так вот. За время вашего пребывания в Лэнгли я натаскивал вас, был вашим советчиком и трижды исполнял функции громоотвода в те моменты, когда молния должна была ударить в вас. И почему? Только потому, что вы невесть какой родственник моего двоюродного брата? Нечего сказать! Вы, Уолтер, принесли мне радиограмму? Не вижу вашей подписи на ней. Знаете, для таких осторожных, как вы, скоро выпустят в продажу ручки «Пейпер мейт», с резинкой на другом конце: написал, потом можно в течение нескольких дней подумать и стереть свое чернильное мнение. Пока их нет в продаже, идите и проделайте все это обычной ручкой. У вас есть что-либо еще?

— Нет, шеф, — стараясь не смотреть на Чипа, выговорил Уолтер. — Только одно: «Бони М» сделал приписку, что подробности вышлет диппочтой. Наверное, уже отправил.

— Выясните, когда должна быть диппочта из Москвы, доложите обо всем сразу. — Вирджил демонстративно открыл папку.

Уолтер взял радиограмму и вышел. Чип посмотрел ему вслед: «Парень много знает обо мне. Пора «возгонять наверх», пусть идет по ступенькам. Только не той лестницы, на которую карабкаюсь я».

— ЧИП? ЭТО Я! — Голос в трубке звучал так громко, что Вирджил слегка отодвинул ее от уха. — Есть две новости: плохая и хорошая. С какой начинать?

— А в своей «Вашингтон трибюн» ты их еще не опубликовал? — Чип уже успокоился после беседы с Уолтером и теперь решил в удовольствие потрепаться со своим закадычным другом. — Нет? Начинай тогда… С плохой.

— К нам на практику пришла студентка, которая мечтает познакомиться с тобой, хотя еще не подозревает о твоем существовании. Что будешь делать?

— Не знаю. Решу, когда выложишь хорошую новость.

— Только тебе: только что приземлился рейс «Париж — Вашингтон». Экипаж и пассажиры — заложники каких-то турков, я уже говорю из аэропорта. «Вашингтон трибюн» все узнает первой!

— Париж — Вашингтон?..

— Ну! Только пока никому. Вы и так скоро узнаете, а мне нельзя терять источники.

— Мне тоже. Давай встретимся с твоей протеже завтра. Сегодня…

— Только без подробностей! Привет, мне некогда!

Вирджил еще держал в руке телефонную трубку, когда вновь в кабинет вошел Уолтер.

— Я написал свое мнение. Что касается диппочты, то она прибудет с минуты на минуту парижским рейсом, и часа через три наши письма нам привезут.

Чип положил трубку, молча взял радиограмму и вопросительно посмотрел на Уолтера.

— Больше пока заданий нет?

— Пока нет.

— Шеф, я хотел извиниться…

— Я уже простил. — Вирджил продолжал смотреть на подчиненного задумчивым взглядом.

— Тогда, быть может, вы забудете…

— Я с детства страдаю склерозом. Идите, я посмотрю сам, что там такое написал «Бони М»!

«Что бы ты ни написал на радиограмме «Бони М», моя резолюция будет совершенно противоположной», — злорадно подумал Чип.

Ему хватило десяти минут, чтобы взвесить «за» и «против» идеи московского приятеля. Идеи неожиданной, но тем и привлекательной. Марк, как всегда, мыслил очень нешаблонно.

Чип затянул узел галстука, надел пиджак и понес радиограмму «выше».

Чип вошел в кабинет Макса Хьюджела, заместителя директора ЦРУ Уильяма Кейси, держась очень уверенно. Для того, чтобы пробить идею своего старого московского приятеля, регулярно снабжавшего его к тому же черной икрой, требовался, как знал по себе Чип, еще и антураж. Идею нужно было не только продать, но и подать — чтобы ее купили.

— Здравствуйте, Чип. — Хьюджел, не вставая, махнул рукой в сторону пустующего кресла. — Сначала садитесь, потом говорите, не давите на меня своим ростом. Я, кстати, искал вас сегодня с утра, но ваш подчиненный Уолтер обрадовал меня, сказав, что господин Чип поехал к возлюбленной делать предложение. Я уверен, что она вам не отказала, и заранее вас поздравляю.

— Спасибо, сэр. — Вирджил в ту же минуту решил судьбу Уолтера. — Я принес расшифрованное сообщение из Москвы от «Бони М».

— И что она… то есть он, сообщает? — Хьюджел отреагировал демонстративно вяло, дабы Чип понял, что он уже знаком с депешей со слов Уолтера.

— Он предлагает, — стараясь не думать о своем родственнике-подчиненном, начал Чип, — произвести взрыв в здании «Свободы» и «Свободной Европы». По срокам — к открытию съезда русских коммунистов. По-моему, это единственное дельное предложение резидентур, которые уже полгода делают вид, что бьются над выполнением задания по пропагандистскому обеспечению наших мероприятий.

— Собственно говоря, что мы имеем? — Хьюджел поправил серебряные запонки с гербом штата Нью-Гэмпшир, где до прихода в ЦРУ он делал деньги в качестве бизнесмена. — Вы помните?

— Я? Разумеется, — внутренне злорадствуя, ответил Вирджил, точно даже знавший, в каком из ящиков стола Хьюджела находится папка с забракованными донесениями резидентур. — В Сальвадоре мы могли «найти» советские базуки у повстанцев, в Голландии уже подготовлены «трое борцов за мир», которые готовы поклясться, что получали деньги от работников советских торговых фирм. Но мы забраковали эти варианты: все-таки они делаются по старому шаблону.

— А ваш «Бони М» шьет по новейшим образцам? — Хьюджел явно не намеревался выбирать серьезный тон в беседе с Чипом.

— Что вы, сэр! Шить — это нам, он разрабатывает новые модели, — в тон ему среагировал Вирджил.

— Значит, вы предлагаете сотрудникам ателье засучить рукава и бежать на склад боеприпасов?

— Сэр, ваш образ очень удачен. Яснее говоря, я полностью поддерживаю «московский вариант». Аргументы в его пользу: неожиданность места действия, неожиданность самого действия и наше полное алиби. И конечно же, нужные пропагандисты будут в седле. Тем более, сэр, у меня вчера был Джеймс Кричлоу из глубокого прикрытия, работает в СМР. Джон Гронуски, председатель этого заведения, тоже носится с этой идеей. На него вышли «медные каски». Они хотели бы проверить свои линии коммуникаций через объекты РСЕ—РС, сыграть боевую тревогу, эвакуировать персонал. Но это все лишнее. Привязка к московскому форуму, как предлагает «Бони М», гораздо лучше вписывается в нашу политическую линию.

— В этом я не сомневаюсь. — За все время разговора с Чипом слова Хьюджела впервые прозвучали серьезно. — Предложение «Бони М» при его соответствующей реализации может дать нам в руки весомые обвинения против русских. Вы понимаете меня?

— Гениальный ход, — не моргнув глазом, выпалил Чип.

— Естественно, — самодовольно проворчал Хьюджел. — Ладно, ваше мнение на телеграмме изложено? Хорошо, я покажу его выше.

Макс Хьюджел отвел взгляд от Вирджила, посмотрел на свой абсолютно чистый, без единой бумажки, стол, затем на запонки и снова на Чипа.

— Я могу идти?

— Да. И не забудьте сообщить о дне вашей свадьбы, я очень хочу сделать вам подарок.

— Обязательно, сэр. Я хотел добавить: если идея из Москвы будет принята руководством, у меня есть отличный разработчик. Ему уже давно пора расти, пусть покажет себя в этом деле. Его фамилия Тромм.

— Ну да, а проще — Уолтер. — Хьюджел откинулся в кресло и полез за авторучкой в пиджак. — Я так и запишу.

Вернувшись в кабинет, Чип вызвал Уолтера.

— Радуйтесь, на вас положило глаз начальство.

— Спасибо, шеф. Я так и знал, что идея бредовая и никому не понравится. Надо отписать в Москву, чтобы они там не пытались прыгнуть выше головы. У вас все?

— Нет. Я согласился с предложением «Бони М», Макс Хьюджел тоже не возражает и, думаю, убедит начальство. Разрабатывать детали будете вы. О Уолтер, вы выступали в пантомиме? Нет?.. У вас все впереди. Сегодня, поскольку вы еще официально не назначены ответственным за операцию, диппочту придется выручать мне. Что там слышно, на аэродроме?

— Они приземлились, — ответил Тромм, покусывая свои длинные усы.

— Я еду на помолвку. Невеста ждет в аэропорту. Так и ответьте мистеру Хьюджелу, если он удостоит вас телефонного звонка.

Вирджил опять ослабил узел на галстуке и вышел, оставив подчиненного наедине со своими мыслями и банкой кока-колы, которую Чип прихватил из автомата, пока шел от Хьюджела.

МАШИНУ Вирджил рванул с места так резко, что задние колеса провернулись и взвизгнули, прежде чем «Порше-911» сдвинулся с места и набрал скорость. Через минуту после того как он выскочил на автостраду, «порше» набрал сто километров, и Чип решил пока больше не выжимать. День для него начинался плохо и по логике хорошо кончиться просто не мог.

Он пристроился вплотную к шедшему впереди «мерседесу» и помигал фарами, чтобы тот освободил левый ряд. «Мерседес» прибавил в скорости, но и Чип постарался сохранить дистанцию в метр между бамперами двух машин.

Убедившись в надежности хода «порше», его владелец негромко начал бубнить:

После чего он произнес «Аминь!» и стал вспоминать, где же впервые услышал эту «Молитву эгоистичного ребенка», но так и не вспомнил. Она очень нравилась всем его знакомым девушкам. Особенно то, что после нее полагалось говорить «Аминь!».

— Аминь! — повторил Вирджил: настроение его заметно улучшилось.

Для полноты счастья еще не хватало спихнуть «мерседес» вправо. Он очень аккуратно придавил педаль газа и сократил расстояние между бамперами до полуметра, потом покосился на спидометр: сто сорок.

«Буу-куу динки дау, — вспомнил Чип перевранное вьетнамское выражение, означавшее «ты совершенно сумасшедший». — А кто из нас там был нормальным? — не в первый раз вздохнул Чип и опять придавил педаль, потому что «мерседес» попытался уйти на ста пятидесяти километрах в час. — Голубчик, зачем тебе это?.. А мне? Мне нужнее, мог бы понять. А, так ты тоже поворачиваешь в сторону аэропорта? Нам по пути, но тебе от меня не оторваться, разве что у твоей машины вырастут крылья. Давай, давай!..»

Перед развилкой на аэропорт стояла полицейская машина. Изумленный такой наглостью, сержант вскочил в нее и рванулся за Вирджилом. Когда, усиленно тормозя, «мерседес» и «порше» подлетели ко входу в аэропорт, Чип выскочил из машины и, как ни в чем не бывало, с дежурной улыбкой на лице стал закрывать дверь. Из «мерседеса» вылезли загорелый брюнет в шляпе а-ля Стетсон и длинноногая блондинка, которую во все времена определяли коротко! «калифорнийская девушка».

— Послушай ты, сумасшедший! — заорал брюнет, вытирая лоб носовым платком.

— Буу-куу динки дау, — громко произнес Вирджил. — Туалеты находятся вон там. — И двинулся к входу.

Навстречу ему шагнул полицейский:

— Сэр, здесь нельзя оставлять машину, немедленно уберите!

— Здесь нельзя оставлять белые «мерседесы» и ездить по дороге со скоростью сто пятьдесят километров в час, — так же улыбаясь, сказал ему Чип и вытащил краешек удостоверения из нагрудного кармана пиджака.

— Вы правы, сэр! — Полицейский, молодой негр, взял под козырек и рванулся к продолжавшему потеть брюнету в «стетсоне».

— ЗАЧЕМ ТЫ ПРИЕХАЛ, Чип? — Начальник службы безопасности даже не поприветствовал Вирджила.

— Помочь другу, — серьезно ответил тот. — Я жду почту… Что в самолете? Переключи на громкую связь, а я плотно прикрою дверь.

— …через шестьдесят минут, вы поняли? — Громкий голос с азиатским акцентом настиг Чипа, когда тот закрывал дверь. — Я повторяю; мы взорвем самолет вместе с заложниками, находящимися на борту, через шестьдесят минут. Все готово для взрыва. Но мы подождем шестьдесят минут, затем вы услышите взрыв. Вы получили мое сообщение?

Динамик на мгновение смолк. Затем чей-то голос спокойно подтвердил:

— Да, сэр, и мы сейчас передадим его представителям власти.

— Кто это беседует с турком? — усаживаясь в кресло, спросил Вирджил.

— А то ты не знаешь! — отмахнулся его приятель. — Они привезли с собой нужного человека. Слушай!

Голос:

— Пожалуйста, эвакуируйте всех людей и отгоните другие самолеты на безопасное расстояние. Мы не хотим нанести ущерб правительству США.

Служба связи:

— Благодарим вас, сэр. Мы сообщим об этом представителям власти.

Голос:

— Вы уже очистили аэродром?

Служба связи.

— Нет, сэр. Но мы передали ваше сообщение. С вами хочет поговорить высокопоставленный сотрудник госдепартамента.

Сотрудник госдепартамента:

— Очень плохая слышимость. Помехи.

— Выключи пока. — Вирджил положил ногу на ногу, но через несколько секунд встал из кресла и подошел ближе к начальнику службы безопасности. — Питер, я надеюсь, что все будет в порядке и вопрос с турками мы решим. Даже если кому-то из них придется закрыть историю болезни.

— Да брось ты свой жаргон, Чип! — Начальник службы тоже встал из кресла, заложил руки за спину и принялся расхаживать из угла в угол. — Это не Вьетнам, где нам было так просто, хотя мы и погорели. Там мы стреляли налево, направо и делали из «чарли» напалмом прожаренные тостеры. А здесь…

— Ну уж нет! — резко оборвал его Вирджил. — Пусть каждый несет свой груз: ты с друзьями делал тостеры, а я, канцелярская крыса, сидел и потел, читая одни бумажки и составляя другие.

— А какая разница? — равнодушно спросил Питер. — Да ведь я, собственно, и не об этом.

— О турках? — Вирджил, не отрываясь, смотрел начальнику службы безопасности в глаза.

— Вот именно. Мне кажется, не будь «нашего Вьетнама», не было бы сегодня и этих турок в аэропорту. Раньше все-таки мы молчали о «законе Кольта». А во Вьетнаме написали его на знаменах, породив вседозволенность. Кто вооружен — тот сильнее, кто сильнее — тот и прав.

— Что, разве не так? — Вирджил вытащил носовой платок и вытер со лба капли пота, как это недавно делал парень из «мерседеса». — У тебя здесь душно…

— Скоро будет совсем невмоготу. Если ты хочешь отмолчаться — молчи. У меня сегодня короткое выступление. Значит, вооруженные турки из какой-то там «освободительной армии», а короче — просто фашисты, правы? Ты скажешь: нет. Разумеется, нет, скажу и я. «Закон Кольта» — это великий закон Америки, и только Америки… Хорошо, но почему тогда эти подонки выбрали Вашингтон, чтобы посадить самолет и вести переговоры? Потому что они уверены, что мы их и пальцем не тронем, если все будет «тихо и спокойно»! Сейчас они начнут выкрикивать в микрофон свои требования, а мы будем соглашаться. Ты-то хоть догадываешься, чего они хотят?

Вирджил, вновь развалившийся в кресле, молча кивнул.

— Я тоже догадываюсь. Кто-то и где-то должен будет освободить таких же подонков, их лучших друзей.

— В Западной Германии, — тут же ответил Вирджил.

— Ну конечно же! Только при чем здесь мы?.. Начальник службы безопасности вновь включил громкоговорящую связь.

— Капитан, может быть, у вас будет какое-нибудь иное предложение? Вы понимаете, что мы не имеем полномочий и возможностей что-либо предпринять, но мы можем стать своего рода посредниками между вами и Федеративной Республикой Германии. Пожалуйста, подумайте о том, что я вам сказал, и дайте ответ.

— Хорошо, но отодвинуть конечный срок невозможно. Это решение принималось не мной одним, к нему пришли все мои товарищи. Но мы дали правительству ФРГ достаточно времени, чтобы прийти к решению освободить наших товарищей, поэтому мы собираемся взорвать самолет через тридцать пять минут. Мы ценим ваше участие.

— Так как назначенный вами срок истекает через тридцать две минуты, мы просим вас дать нам еще тридцать минут, чтобы убрать все самолеты с аэродрома.

— Если вы не сможете очистить аэродром за тридцать минут, я попробую обсудить со своей группой вопрос о предоставлении вам еще тридцати минут. Но я делаю это только из симпатии к народу и правительству США.

Питер щелкнул выключателем.

— Из симпатии к нам с тобой, к нашему правительству… Вот так, приятель. Вся надежда на Вашингтон, что там потребуют освобождения каких-то головорезов… Упаси нас бог от такой любви…

— Пит, ты умница! — Вирджил старался смеяться как можно естественней, но глаза у него, как выражались друзья и сослуживцы Чипа, «не смеялись никогда». — Между прочим, как другу могу сказать, что скоро мы начнем новую кампанию против русских. Наш тезис простой как хлеб: они, русские, своей политикой поощряют, поддерживают и даже усиливают деятельность террористов… — Вирджил полез во внутренний карман пиджака, достал пластинку жевательной резинки, быстро снял с нее обертку и сунул в рот.

— Ух ты! — Начальник службы безопасности прищурился, отчего у него шевельнулись уши. — А я думал, ты полез за своим любимым пистолетом «Токарев тридцать три». Ты так и не расстаешься с ним после Вьетнама, правда? Сейчас самый случай показать ТТ и сообщить, что он был вложен в ящик со «столичной» водкой, которую ты приобрел, скажем, в ближайшем продуктовом магазине «Сейфуэй». Не волнуйся: найдется кто-нибудь, кто скажет, что таким образом русские снабжают террористов в округе Колумбия. Чип, я готов поверить, что русские поощряют и, как там, усиливают деятельность террористов. Но пусть мне кто-нибудь докажет это. Ты можешь?

Чип молча выдул из жевательной резинки большой пузырь и втянул его в рот.

— Скоро смогу, Пит, очень скоро, но когда — не имею права распространяться.

— Да, сэр. Не имеете права, сэр. Сэр, скажите…

— Остановись, Пит! Хватит топтаться на мне. Мне действительно нечего сказать тебе, даже как другу.

— Я уже притормаживаю. Только, прежде чем остановлюсь, скажу тебе то, чего не хотел сказать мне ты. Вы ведь сейчас совершенно не готовы к подобному заявлению. Не так ли? Когда вас попросили привести в доказательство факты, вы начали подбирать старые бумажки. Подобрали, отпечатали, понесли, а Уильям Кейси, как суровый главный редактор, решил материал не печатать… Потом вы схватили за горло ребят из военной разведки, они что-то принесли в клюве, но тоже не пошло. Ну, с третьего раза у вас, может, что-то и получится, родите заморыша и будете трястись над ним, чтобы он сразу не издох. Что еще, что вы можете сделать? Пришить русским терроризм, совершаемый этими кретинами в самолете, прилетевшими в «прибежище демократии и свободы»?

— А почему бы и нет? Хорошая идея, дружище.

Вирджил в эти минуты больше всего был похож на тренера бейсбольной команды, выигрывающей с крупным счетом, на человека, абсолютно уверенного в себе и своих друзьях-игроках. Но в голове у него теперь вертелась тревожная мысль: откуда Пит знает так много? О неудачах с докладами пока было известно лишь узкому кругу сотрудников, хотя, разумеется, эта не самая секретная информация вскоре расползется шире. Все думали, что вскоре — когда третий доклад неопровержимо докажет финансирование и политическую поддержку Москвой международного терроризма. Только никто не мог предположить, что информация уже поплыла.

Пит прекрасно знал, о чем сейчас думает его приятель. И тогда он решил по случаю подставить одного несимпатичного ему человека.

— Да, Чип, — медленно произнес Пит, — я понимаю, что ты никогда не будешь пришивать факты белыми нитками. Это могут молодые, вроде твоего Уолтера Тромма: я пару дней назад познакомился с ним на вечеринке у друга. Хороший парень, компанейский, да и пить умеет — куда уж нам, старикам, тягаться!

— Уолтер — светлая голова, — моментально среагировал Вирджил и сразу все понял. — Нам бы побольше таких, как он.

— Нам бы тоже, — вздохнул Пит. — У нас в аэропорту со следующей недели бармен уходит — золотые руки. А Уолтер понимает толк в коктейлях. — И он посмотрел на Чипа.

Тот снял длинный женский волос с пиджака и проговорил:

— Включи, пожалуйста, «музыку».

— Вы очистили территорию аэродрома?

— Нет, сэр, еще нет.

— Пожалуйста, сделайте это как можно скорее, потому что, повторяю, я не хочу наносить ущерба Соединенным Штатам Америки.

— Мы очень просим вас дать нам еще тридцать минут для этого.

Пит выключил связь, и теперь в кабинете раздавался лишь тихий гул кондиционера.

— Подождем.

— А что нам еще остается делать? — откликнулся Вирджил. — Нас не позовут на поле — мы с тобой сегодня запасные игроки. Долго нам еще ждать?

— Я не могу сказать, Чип. Это, как говорят, не мое. Но почты ты дождешься, если не очень спешишь в город.

— Ты спутал, Пит. Я должен убедиться, что ее вынесут. А получу я ее сегодня к вечеру.

— Срочное письмо?

— Поэтому-то я и здесь. Между прочим, есть повод повидать друга.

— А может, повстречать капитана Джакыра?..

Вирджил сверкнул глазами. Не слишком ли информирован Уэбб для его должности?

Питер, не дожидаясь ответа, полез в стол и вытащил из ящика бутылку «смирновской» и два пластиковых стакана. Так же, стоя спиной, наполнил каждый стакан до половины, повернулся и протянул один Чипу. Лоб у Питера был покрыт испариной, которой еще две минуты назад не было.

— Пожевать нечего. Твое здоровье!

Не глядя на Чипа, он в три глотка выпил и полез за сигаретами. Последняя сигарета в пачке, которую он вытащил, оказалась сломанной.

— А, черт!

Чип молча пригубил теплую водку, пристроил стакан возле кресла и протянул Питеру пачку. Потом взял сигарету сам, и оба закурили. Начальник службы безопасности поставил пепельницу на пол, уселся в кресло и сделал глубокую затяжку.

— Питер, — тихо сказал Вирджил, — не обращай на меня внимания. Налей себе еще.

Крепко сложенный мужчина лет сорока пяти неожиданно посмотрел на Чипа глазами дворняжки, которой только что кинули большую кость. Потом плеснул себе в стакан еще и махом выпил.

— Я включу…

— Потом. Я вижу, у тебя все те же проблемы, дружище?

— Да, Чип… Да! И не надо покровительственного тона: в моей конуре мы одного роста. Ты во Вьетнаме был, кажется, единственным человеком, позволявшим себе два раза в неделю выпить банку пива. А мы, грешные убийцы, напивались так, что падали с ног. Не смотри на меня взглядом девственницы, Чип. Даже невесты-девственницы вышли из моды в Америке, когда мы с тобой воевали. Там мы были друзьями, а как вернулись — разбежались в разные стороны…

— Извини, что ударил тебя так сильно, Пит. Хочешь еще сигарету?

— Хочу, спасибо. Так уж получилось, что еще с полчасика мы с тобой здесь посидим, так я желаю тебе кое-что сказать. Да, я неудачник и слабый человек — в отличие от тебя, который всю жизнь играл то в Джеймса Бонда, то в Мэка Болана. А знал ли ты, что после Вьетнама я восемь лет работал под разными «крышами» от вашей «фирмы»? Я не ходил с папочками и листочками по вашим коридорам, как ты, — я работал. Повидал Аугусто Пиночета; с Хомейни встретиться, правда, не удалось… И все это нормально до тех пор, пока я не попал в этот проклятый Мюнхен…

— Мюнхен? — Вирджил так сильно сдавил свой пустой теперь пластмассовый стакан, что тот треснул.

— Да, в Мюнхен. Они собирались менять начальника службы безопасности на «Свободе» и «Свободной Европе», подвернулась моя кандидатура. Побывал там, прежде чем дать согласие. Чип, это Ноев ковчег, который мы собрали. Мне показалось, что они все сумасшедшие. Одна каждый день по собственной инициативе ищет вражеских агентов на радиостанции, другая между передачами ухитряется отдаться первому попавшемуся. Мужики глухо пьют, а как нажрутся, выясняют, кто из них великий князь, а кто — антисемит. Меня просто потянуло блевать от перспективы общения с ними. Я так и сказал руководству. Сказал то, что видели все, но сказал первым. Вот потому я приземлился здесь, откуда все взлетают. Выпьем, Чип?

— Понемножку, Питер. — Вирджил с искренним сочувствием посмотрел на своего приятеля.

МАКС ХЬЮДЖЕЛ сразу же после ухода Чипа достал авторучку и поставил свою резолюцию на расшифрованной телеграмме. Он был согласен. Для него, новичка в разведке и бизнесмена с большим опытом, сейчас нужно играть на повышение курса акций. У себя на столе, будучи президентом «Бразер интернэшнл корпорейшн», он держал табличку с надписью: «Пусть отстоится». Но в Лэнгли решения надо принимать быстрее.

Указательным пальцем правой руки Хьюджел вращал телеграмму на крышке стола и думал: «Надо идти только к Биллу Кейси. Он сразу ухватит идею, обеспечение несложное, и первый плюс у меня в кармане. Только вот как обойти его зама, этого моряка Инмэна?..

В глубине души Хьюджел панически боялся заместителя директора ЦРУ адмирала Роберта Инмэна. Ведь он в отличие от адвоката Кейси, который дружил с бизнесменом Хьюджелом вот уже двадцать лет, разведчик-профессионал высшей категории. Работал директором Агентства национальной безопасности, уходить оттуда вовсе не хотел, равно как не хотели его отпускать те, кто понимал толк в настоящей разведке. Но адмирала тем не менее выдернули и поставили заместителем у человека, который возглавлял всю предвыборную кампанию. За Кейси стоит президент, за Инмэном — «разведывательное сообщество»[3].

«Нет, Инмэн устроит мне допрос с пристрастием да еще объяснит разницу между кильватером и ватерклозетом…»

Продолжая крутить правой рукой телеграмму, левой рукой он снял трубку телефона без диска и тут же услышал голос помощника Кейси. Выслушав вопрос Хьюджела, тот без запинки ответил:

— Нет, господин Хьюджел. Пятнадцать минут назад он уехал и будет только завтра, во второй половине дня. Господин адмирал на месте.

— Спасибо, — как можно вежливее проговорил Хьюджел и положил трубку.

«Во время прошлой беседы со мной он спросил меня о Джоне Ле Карре и о том, читал ли я его книги. Нет, не читал, зато каждый день знал, что почем на фондовой бирже! Джон Ле Карре — «великий английский писатель»… И он мне сунул какой-то журнальчик с интервью этого специалиста по части детектива. Что же, теперь перед визитом к адмиралу расширить свой кругозор?..»

Хьюджел прекратил вертеть телеграмму и полез в стол. Журнал, который ему тогда всучил Инмэн, оказался «Лиснером», и не с коротким интервью Ле Карре, а с большой беседой. Хьюджел с грустью посмотрел в окно и, угнетенный чувством собственной некомпетентности, решил читать вслух.

Хьюджел, как и положено бизнесмену, обладал хорошей памятью. Сунув журнал в стол, он выплюнул жевательную резинку в мусорную корзину, взял телеграмму и отправился к Бобби Инмэну. Хьюджел, как и большинство воспитанных, людей, никогда не жевал резинку, если был не один.

— НУ ВОТ И ВСЕ, ЧИП, — сказал Питер Уэбб, заметно успокоившийся после выпитого. — Ты слышал?

Вирджил слышал. То, что непосвященному могло показаться треском, в действительности было пистолетными выстрелами. Всего четыре, машинально сосчитал Чип и подумал, что ребята из группы захвата прекрасно знают дело.

— Еще? За успех! — Не дожидаясь ответа, Уэбб плеснул немного водки в каждый стакан.

— Если за успех, то за твой, Питер. Как написано в одной книге: если ваше имя начинается с «П», то вы человек с аналитическим складом ума и очень въедливый.

— А если с «В»? — Уэбб уже держал стакан в руке.

— Примерно то же самое, дружище.

Они выпили и снова закурили. Радостный женский голос объявил по аэропорту о начале посадки на рейс «Вашингтон — Мюнхен», когда в комнату вошел сияющий начальник аэропорта.

— Все в порядке, Пит, — сказал он и недоуменно посмотрел на Вирджила.

— Консультант по вопросам борьбы с терроризмом госдепартамента США. — Чип уже встал из кресла и с великолепно поставленной улыбкой протягивал руку начальнику аэропорта. — Старый друг Пита.

— Мы воевали вместе, — поспешно добавил тот.

— Как выясняется, нам тоже приходится здесь воевать, — ответил начальник аэропорта и пожал протянутую руку. — Ну, я пошел.

— Секунду. — Вирджил взял его под руку. — Люди целы?

— Пассажиры — да. Один турок убит, другой ранен. Еще двух они взяли голыми руками.

— А вот… — начал было Чип.

— Госдепартамент интересует диппочта? — Начальник оказался довольно сообразительным. — С ней все в порядке. Одному курьеру они набили шишку на макушке, второму рассекли кожу. Мешки целы.

— Чего же эти турки хотели? — отпуская локоть собеседника, произнес Чип.

— Взорвать все к дьяволу, если западные немцы не отпустят из тюрьмы троих парней из их армии. Им не нравится то, что в Германии в почести другой мусор — «серые волки»[4], конкурирующая организация. А еще они — совсем, наверное, свихнулись — требовали, чтобы для «несчастных угнетенных турок», вроде них, отдали канал нашей радиостанции в Мюнхене. Чтобы эти сукины дети смогли официально вещать на весь мир о «свободе и счастье». Иначе готовы были взорвать.

— Что?

— Что? Самолет, разумеется.

— А русские там были? — подойдя ближе к начальнику аэропорта, спросил Вирджил Чип.

— Русские? — Тот ошеломленно посмотрел на «консультанта госдепартамента». — Ах, русские!.. Ну конечно же. Двое дипломатов возвращались из Москвы из отпуска.

— Я так и думал, — изобразив на лице озабоченность и скорбно покачав головой, произнес Чип.

Начальник аэропорта, почувствовав, что беседа идет к концу, спросил Уэбба:

— Питер, все остальное в порядке? — Он хотел спросить, не вторая ли это бутылка водки уже стоит на столе, но выразился более округло.

— Ну! Собственно, я через полчаса «приземляюсь» и еду домой.

— Да, на сегодня хватит. — Начальник аэропорта пожал руку сначала Питеру, потом Чипу и вышел.

— Пит, я тоже домой. Может, продолжим нашу беседу у меня? Только чего-нибудь съестного купим по дороге, а то в квартире холостяка бар полон, а холодильник пуст. Так что?

— Я тоже не женат. — Прежде чем Вирджил успел перебить его вопросом, Уэбб пояснил: — Она схватила за горло какого-то молодого актера из тех, что играют благородных ковбоев в вестернах.

Чип шумно глотнул. Потом налил остатки водки себе и Питу:

— Ты знаешь, моя тоже.

— Ушла?

— К актеру. Ей нужна светская жизнь, а мои заботы и нервотрепки для нее…

Они выпили и вышли на улицу. Полицейский стоял и демонстративно охранял «порше» Вирджила.

Когда приятели влезли в машину и пристегнулись ремнями, Пит вдруг начал издавать звуки, больше всего похожие на всхлипывания.

— Ты что?

— Может, они обе ушли к одному и тому же актеру?

Мотор работал очень тихо, и, даже когда машина трогалась с места, громкое ржание Чипа и Уэбба заглушало шум двигателя.

Им было очень весело.

БОЛЬШИНСТВО КОЛЛЕГ по «разведывательному сообществу» очень высоко ценили Бобби Инмэна. Он руководил Агентством национальной безопасности, мыслил широко и смело и, главное, никогда, практически никогда, не подстраивал свои умозаключения под требования госдепартамента или окружение президента. Его считали прирожденным аналитиком, умеющим до конца отстаивать свои убеждения. Сотрудников АНБ располагала к Инмэну даже внешность бывшего адмирала: благородная седина на висках в пятьдесят лет, слегка скошенный вправо рот, отчего создавалось впечатление улыбки… Тяжеловатые веки оставляли глаза слегка прищуренными, и при первом же знакомстве с директором АНБ собеседник понимал, что имеет дело с человеком незаурядным.

Он больше любил говорить о своей работе, нежели о себе, и с огромным трудом репортеры выудили из него признание в том, что наиболее знающим писателем, специализирующимся на шпионских романах, он считает Джона Ле Карре. Потом выяснилось: ему не нравится, что большинство остальных коллег Ле Карре заполняют страницы своих произведений бесчисленными трупами шпионов. Из большого личного опыта Бобби Инмэн знал: в реальной жизни секретные агенты гибнут очень и очень редко.

Он сидел в своем кабинете в одной рубашке с закатанными по локоть рукавами. Пиджак висел на спинке кресла, в котором откинулся Инмэн, сцепив руки на затылке. Глаз его видно не было. И со стороны могло показаться, что первый заместитель директора ЦРУ впал в медитацию, хотя бывший адмирал в действительности всегда считал это ерундой, достойной помешанных на диетах и гороскопах соотечественников. Ему просто было легче так думать. Сегодня его мысли, как и вчера, крутились вокруг его новой работы и его ближайшего окружения…

«Когда делают бутерброд, то колбасу, понятно, кладут на середину. Сверху — тонюсенький и поэтому невкусный кусочек хлеба… Это Билл Кейси, кусочек хлеба, который выглядит весьма прилично на вид. Под колбасу хорошо побольше горчицы… Хорошо ли? Макс Хьюджел — человек, давно купленный Биллом вместе с потрохами. Ну конечно, я-то им нужен. Два дельца, решивших на склоне лет стать профессиональными разведчиками. Биллу — шестьдесят восемь, Максу — пятьдесят шесть, а мне, рабочей лошадке, только полсотни. Ну и что? Все вместе мы сокращенно называемся ХАП, «хорошей американской пищей». Только вот есть-то будут меня…

Пока, правда, я им нужен. Если они доберутся до меня через три-четыре месяца, то через полгода здесь вместо ЦРУ будет филиал фондовой биржи с толпой маклеров… Они еще не умеют. Но в разведке, как в футболе и автомобилях, понимают все. Билл — человек президента, Макс — человек Билла, а я та самая колбаса в бутерброде. Гениально!»

Инмэн приоткрыл глаза, положил руки на стол и начал тихонько барабанить пальцами по крышке.

Исполнив подобие мелодии песни «Если ты любишь, скажи, если нет — разреши уйти», Инмэн закончил свои музыкальные упражнения. Порывшись во внутреннем кармане пиджака, достал листок бумаги размером с игральную карту. Листок был аккуратно заполнен синей шариковой ручкой — много строчек мелкими буквами.

— Страховой полис, — негромко произнес Инмэн и принялся читать то, что он уже практически помнил наизусть. Единственный недостаток «страхового полиса» состоял в том, что он заполнялся по мере поступления сведений, а потому не представлял собой логически законченного документа. Но адмиралу не хотелось переписывать все заново…

— Все это для детей, — сказал вслух заместитель директора ЦРУ.

Адмирал углубился в свой «страховой полис».

«Деньги… — отложив листок в сторону, улыбнулся Инмэн. — Если бы никто не занимался аферами и не брал взяток, половина репортеров просто запила бы горькую. Шестнадцать пленок Макнеллов… Да ведь у них есть еще и третий брат, Дэнис. Хорошо, что у них в то время были магнитофоны, а пленки сегодня у меня. «Вашингтон пост» готова укусить… Подождем, как он выкарабкается с вариантом «Квадро»…»

Инмэн взял ручку и дописал на обратной стороне листка:

«На Пендлона плевать, пусть решают сами, — подумал Инмэн, и, прежде чем убрать листок в карман, он списал туда телефонный номер репортера «Вашингтон пост», который должен был моментально приехать за подарком из шестнадцати пленок.

— К вам господин Хьюджел, сэр, — доложил по интеркому помощник Инмэна.

— ТЫ ЗНАЕШЬ, что сейчас надо бы сделать? — спросил Пит приятеля, когда они сидели, развалившись в креслах, в гостиной у Вирджила.

Вместо ответа Чип налил Питу треть стакана водки.

— Угадал?

— Почти. Твое здоровье. — Уэбб резко поднял стакан, поднес ко рту, но, лишь пригубив, поставил на журнальный столик. — Думаю, нам нужно познакомиться. Разрешите представиться: Питер Уэбб, бывший сотрудник Центрального разведывательного управления США. Подмочил свою репутацию после неудачной поездки в Мюнхен, прогорел вместе с Джимми Картером, когда он в столице, а я в Тегеране спасали заложников. Ну а сейчас слежу, чтобы любители пострелять не брали с собой в самолеты крупнокалиберных дробовиков. Отдыхаю и жду, когда позовут в строй. Видимо, не дождусь. Ну а вы, господин Вирджил Чип?

Чип потер пальцами виски. Судя по всему, его старый друг знал о нем все и очень рассчитывал на помощь человека, с которым они вместе воевали во Вьетнаме. Если тот знал, то изображать из себя девственницу, неизвестно как попавшую в публичный дом, не имело смысла.

— Я, Пит, сумел не споткнуться ни об одну ступеньку.

Уэбб молча кивнул и вытащил несколько орехов из банки с соленым миндалем.

— А ступеньки были крутые. После Вьетнама я работал в чилийской группе, потом долго занимался однодневками. В восьмидесятом начальство переключило меня на Польшу, но народу в этой компании уже собралось прилично, и мне дали Иран.

Судя по тому, что Уэбб нервно мигнул при упоминании об Иране, Вирджил понял, что это была для него новость. Теперь Чип должен был потихонечку отступать.

— Да, Пит, Иран. Я был так, сбоку припека…

— Знаешь, не включай заднюю скорость, пока движешься вперед. Зачем?

Вирджил сильно наморщил лоб:

— Я всегда говорил: когда хватишь лишнего, лучше вообще не садиться за руль… А может, забудем Иран, как уже забыли «Арахисовый Орех»[5]?

— Зачем же забывать? — разливая водку по стаканам, возразил Уэбб. — Аналитик среди нас двоих, конечно, ты. Но разве нужно быть гением, чтобы понять: убери одну масть из колоды, и пасьянс не сойдется. Вернемся… Ты приезжал на работу в машине, а я слонялся по Тегерану пешком и озирался по сторонам, не зная ни обычаев, ни языка фарси…

— Давай за твое здоровье, — сделал еще одну попытку остановить его Вирджил, поднимая стакан.

— За мое? — В голосе Уэбба Чипу почудилась озлобленность. — Подождем. Никто не пил за мое здоровье, когда я прикрывал Ричарда Медоуса возле посольства в Тегеране.

— Дик — Эсквайр? Ты работал с ним?

— На него, это точнее. Я поехал в Иран на замену Ричарда Каммингса. Этот парень оказался не таким щепетильным и сейчас возглавляет службу безопасности на РСЕ—РС в Мюнхене. Так вот… Мы жили в гостинице «Арья-Шератон». Он был ирландцем Ричардом Кейтом, служащим автомобильной компании. А я проходил как Дуг Маклеод из Шотландии, фирма дизелей для грузовиков. Небогатая фантазия у наших, но нам было без разницы.

«А нам тоже, — вяло проигрывал Вирджил каждую фразу своего собеседника. — У каждого свои интересы. И Пит, и Эсквайр, и Бешеный — Чарли Бекуит, руководивший операцией по спасению заложников, и еще сколько исполнителей…»

— А потом началась операция «Блю лайт». В пустыне сгорели вертолет и транспортник С-130. Мы бросили там еще три поломанных геликоптера. И трупы восьми сгоревших ребят: Ричард, Гарольд, Чарльз, Джо, Джон, Дьюи, Лен, Джордж…

«Нет, все сломалось и сгорело здесь. Джимми не понимал, что нам не нужно торжество, нам не нужна была победа. Сначала они набросились на нас: мы не предугадали возможного захвата заложников. Но мы знали… Мы провалили «Блю лайт» по небрежности?.. Мы это сделали специально. Восемь парней сгорели вместе с железками, зато уж мы в один день сделали всех американцев патриотами, а на следующий день излечились наконец от вьетнамского похмелья. Это было здорово сделано. А какая нам была разница, кто придет в Белый дом, а кто станет нашим начальником вместо Тэрнера?»

— Ты не слушаешь? — неприязненно спросил задумавшегося Чипа Пит.

— Мне грустно. Жалко ребят, жалко моего приятеля Бешеного… Давай за них. — Вирджил поднял стакан, а на глазах у него были слезы от неловко выдохнутого табачного дыма.

— До дна, дружище. — Уэбб честно осушил стакан.

— Ирана больше не будет, — пообещал Чип после того, как Уэбб вернулся из кухни, неся еще одну бутылку. — Мы проснулись и действуем. Ну кто теперь нас осуждает, кроме красных? Надо только работать аккуратно и, прежде чем пускаться в путь, хорошо знать всю дорогу.

— Но нужно же заботиться и о хорошем прикрытии. Чтобы не кричали на каждом углу: «Это сделали люди ЦРУ!»

— Видишь ли, — неторопливо начал Вирджил, — ты прав. Но не обижайся, ты прав как дилетант. Еще совсем недавно газетчики сделали очень хорошее дело: сколько статей они написали во имя того, чтобы доказать американскому обывателю, что Джимми парализовал деятельность «компании», что конгрессмены связали нас по рукам и по ногам, как лилипуты Гулливера! И всем пообещали: отныне подрывные операции запрещены и объявлены вне закона. Хорошо!

— Меня не интересует журналистика.

— Меня она заботит еще меньше, — согласился Чип. — Но ребята из газет и прочий сброд сделали хорошее дело. Они пообещали, что в Лэнгли в ближайшие несколько лет будут заниматься изготовлением хлопушек для детских рождественских праздников и очень-очень нескоро «компания» залижет раны и начнет помышлять о тайных операциях.

— Но мы-то с тобой знаем!.. — довольно рассмеялся Уэбб.

— Да все знали об этом. Мы красиво, с шумом уволили нескольких пенсионеров, засыпавших за рабочим столом, согласно распоряжению о резком сокращении штатов ЦРУ. Кое от кого с радостью избавились — из банды «управляющих», а часть толковых ребят, подшивавших бумажки в папки, перевели в аналитики.

— Кое-что об этом я знал, — отвинчивая пробку у второй по счету бутылки, сознался Уэбб. — Так ты предлагаешь выпить за нашу пишущую братию? Нет? За нью-йоркское издательство «Майн хауз букс», выпустившее «Майн кампф аятоллы Хомейни» по два с половиной за штуку? Ребята из объединенной издательско-исследовательской службы «компании» оказались хорошими писателями.

— Забудь иранские дела. За них пить не будем, — назидательно произнес Чип. — Есть Европа, которой мы обязаны своим существованием и которая, в конце концов, основала нашу страну. Мы ей очень много должны.

— В Европе труднее, — осторожно заметил Уэбб. — У красных в гостях не разгуляешься даже с дипломатическим паспортом, а с союзниками мы и так дружим: уши там не спрячешь.

— Мы должны вбить клин между «западниками» и «восточниками», а сделать это сейчас несложно. Надеюсь, ты все понимаешь. А что касается ушей… Я уверен, что скрыть наше вмешательство практически невозможно, мы живем не в больничной палате или в кислородной палатке для поддержания тонуса. Нам никогда не создадут режима наибольшего благоприятствования. В большинстве случаев, когда мы начинаем крупную операцию, в которой мы рано или поздно засветимся, надо сразу пустить утечку в прессу. Да возьми Анголу… Мы начали ее разрабатывать бог знает когда, и много лет подряд журналисты пишут и пишут: мятежников поддерживает ЦРУ. Ну и?.. Вначале были факты: поставка оружия «нашим черным друзьям», деньги, от которых они не отказывались. «ЦРУ — мятежники, мятежники — ЦРУ…» Всем надоело! Да и фактов нет: да, продолжаем снабжать оружием и деньгами. Так ведь это прошлогодний снег! Не сенсация, — значит, никто не заинтересуется, никто не напишет. Если даже судить по выжимкам из левой печати «западников», лучшее, до чего там могут додуматься, так это вынести Анголу в заголовок, а рядом дать название нашей «компании». Да ради бога! Чем чаще будет всуе употребляться наше имя, тем быстрее оно набьет оскомину…

— Вот теперь я понимаю разницу между хорошим аналитиком и рядовым служакой вроде меня, — подытожил Уэбб, берясь за бутылку.

Поскольку приятели выпили уже вполне прилично, Вирджил не уловил иронии в голосе Уэбба.

— Брось! — отмахнулся польщенный и захмелевший аналитик. — Мы сейчас в прекрасной форме, и умники, которых мы сами избрали, ждут от нас подвигов.

— За твое здоровье! — тут же откликнулся Питер. — А каких подвигов?

ИНМЭН АККУРАТНО положил свой «страховой полис» в бумажник и водворил его во внутренний карман пиджака.

— Да, конечно, я жду, — ответил он в микрофон интеркома.

Через несколько секунд в двери появился Макс Хьюджел с тонким черным скоросшивателем в руках.

— Добрый день, господин Инмэн, — стараясь говорить как можно спокойнее, обратился к адмиралу подчиненный. — Я побеспокоил вас, поскольку…

— …Господина Кейси нет в управлении, — докончил хозяин кабинета. — Дело, видимо, срочное? Садитесь. Кстати, пока не забыл: в прошлый раз я посоветовал вам изучать произведения Ле Карре, не так ли?

— Совершенно верно, — с готовностью подтвердил Хьюджел. — Я уже этим занимаюсь.

— Ну, не надо насиловать себя. — Инмэн делал вид, что не замечает, как вздрагивает при каждом его слове бывший финансист. — Не нравится Джон Ле Карре — найдите книгу другого автора, только не разменивайтесь на дешевые поделки. И в конце концов, любое наше архивное дело читается не менее увлекательно, чем лучший образчик художественной литературы. Хотя бы план «Камелот».

— Это Чили, — оживился Хьюджел. — Пожалуй, что я в курсе.

— Пожалуй, — милостиво согласился адмирал. — Думаю даже, что вы лучше меня должны знать, какую прибыль получил цвет нашего бизнеса после свержения Альенде. А вот политические дивиденды?..

— Ну-у… — протянул Хьюджел, как студент, просящий пощады у экзаменатора. — В общих чертах, конечно, ясно…

— В общих чертах ясно каждому, — продолжал экзекуцию Бобби Инмэн. — А мне хотелось бы — и это совпадает с вашими интересами, — чтобы вы знали мотивы каждой акции, сумма которых дала нам требуемый результат.

Инмэн сделал паузу и внимательно посмотрел на Хьюджела.

— Так слушайте. В марте семьдесят четвертого года, почти через полгода после переворота, в городе Канзас-Сити, в штате Канзас, объявился заезжий священник Рохелио Арасена. Занесло его издалека — из Чили, из города Вальпараисо. Он-то и поведал нашим соотечественникам, как великая сила молитв чилийских верующих привела к падению правительства Народного единства. «Большинство христиан в Чили верят, что именно молитвы в действительности вызвали перемены», — объявил Арасена. Христиане поняли, что их молитвы услышаны, когда утром одиннадцатого сентября семьдесят третьего года было объявлено, что Чили «освобождена от марксистско-ленинского правления и бог направил страну к свободе».

Аминь, господин Хьюджел? Вот она, мысль: не военные совершили переворот в стране, а ее спасли молитвы. Он, Арасена, уверен, что Чили представляет собой пример того, как верующие могут молитвами спасти свою нацию.

Блажен, кто верует… Мы не требовали, чтобы святой отец отчитался у нас за командировочные. Тем более что бо́льшую часть выданных ему денег он потратил на девочек.

Итак, говоря языком церковников, явление ЦРУ народу состоялось, и оно оставило на земле Чили четырех своих наместников с ангельскими крыльями, тщательно упрятанными под тесными военными мундирами. Из чувства скромности они стали именовать себя не наместниками бога на земле, а всего лишь хунтой…

Да, господин Хьюджел, учитесь хватать мысль. Спустимся с небес на землю. Операция против правительства Сальвадора Альенде называлась «Камелот», смысл ее укладывался в понятие «дестабилизация».

Хьюджел заерзал в кресле.

— Это было давно, — не обращая внимания на попытки собеседника прервать разговор, произнес Инмэн. — Но кто сказал, что сегодня нужно менять тактику?

Авторитет церкви и созданного нами свободного рабочего движения в Чили с политическим авторитетом польской церкви и польской «Солидарности» пока, конечно, несопоставим. Становление и рост их могут потребовать продолжительного времени.

Мы выступаем за такое развитие событий в Польше, при котором авторитет властей неуклонно надает, возникают и крепнут альтернативные авторитеты и становится мыслимым переход целых групп населения, вооруженных сил, частей аппарата под знамена альтернативных авторитетов, то есть при котором становится мыслимой смена власти, изменение строя.

Содействие становлению авторитетов — это та моральная поддержка, которую наши резидентуры уже давно оказывают отдельным личностям; кроме моральной есть еще и финансовая, разумеется. И скрывать ее мы не собираемся.

Решение стратегической задачи — содействие становлению весомых и действенных политических авторитетов — требует сосредоточения внимания и усилий на заметных и ключевых личностях. На остающихся в стране, а вовсе не на людях, стремящихся попасть в Израиль или США.

— К сожалению, все те, кого мы поддерживаем, хотят эмигрировать, — вставил фразу Макс Хьюджел.

— К сожалению, вы правы, — согласился Инмэн. — Но мы ничего не можем поделать. «Свобода» культивирует в них ненависть к социалистической системе. «Голос Америки» объясняет преимущества системы капиталистической. Увы! Но авторитеты реальные есть. Хотя бы пока потенциальные. Есть чему крепнуть и развиваться. Есть что нам поддерживать.

О вопросах тактики — как поддерживать, как содействовать — мы говорить с вами не будем. По сути дела, они решаются профессиональной квалификацией, верой в свое дело, тактом и чутьем тех, кто ими практически должен заниматься. Короче, — добродушно улыбнулся Инмэн, — нашими с вами качествами, господин Хьюджел.

— Я думаю, что весь СМР мыслит такими же категориями, — облегченно произнес Хьюджел, понявший, что «экзамен» окончен и беседа приняла неофициальный характер.

— Недавно Кейт Буш, племянник нашего вице-президента и предшественника вашего большого друга Кейси, предложил мне обсудить: может ли роль, играемая радиостанцией «Свобода» в передачах для Советского Союза, быть взята на себя радиостанцией другого типа? Ответ определенно отрицательный, и начальник исследовательского отдела «Свободы» мог бы его и не задавать. Но уж поскольку он спросил… Он хотел, чтобы я отметил незаменимость нашего мюнхенского филиала? Я это и сделал. Итак, господин Хьюджел, роль, играемая радиостанцией «Свобода» как органом антикоммунистической борьбы, не может осуществляться ни одной из радиостанций другого типа. Основная цель радиостанции «Свобода» — направлять мысли и волю людей в России в сторону ликвидации существующего режима и замены его правительством, сформированным на основе свободных, как мы говорим, выборов. Это может эффективно выполняться только представителями этого народа, ныне эмигрантами. В то время как другие радиостанции, ведущие передачи для Советского Союза, могут играть существенную роль в определенных вопросах, они не конкурируют с радиостанцией «Свобода» в этом. Например, «Голос Америки» играет значительную роль в толковании и защите американской политики, в исправлении искаженного изображения Америки и деятельности США, в разъяснении «американского образа жизни». Эти цели отличаются от целей, преследуемых радиостанцией «Свобода». Усилия той направлены на инспирацию, если хотите, борьбы народов России, в то время как «Голос Америки» служит интересам и целям американского правительства и американского народа.

— Я все это учту, господин Инмэн. — Хьюджел пристально смотрел в глаза своему начальнику и начинал осознавать, насколько он мыслит умнее и тоньше Кейси.

«Из него бы вышел прекрасный делец, — с завистью подумал дилетант-разведчик. — Он бы переплюнул меня в бизнесе, это так же точно, как и то, что я никогда не стану аналитиком ЦРУ его уровня…»

— В ЦРУ вы рискуете не состоянием, как на бирже, — будто читая его мысли, откликнулся Инмэн.

— Конечно, ведь речь идет о политике, нашей политике…

— Вы рискуете репутацией своей страны и своей карьерой разведчика. Можете поменять репутацию и карьеру местами — как вам угодно. Мы сегодня говорим с вами достаточно откровенно, только не будем уподобляться начальнику, который объявил подчиненному о том, что повышает ему заработную плату, а в ответ услышал: «Спасибо, босс. За это я подарю вам магнитофонную пленку с записью ваших высказываний на последней вечеринке с сотрудниками».

— Но вы не повышаете мне зарплату, — смикшировал неожиданно обострившийся разговор Хьюджел.

— Это по части Билла, вашего друга и моего начальника. С ним вам и пить. А со мной — работать. И то, что мы с вами делаем, именуется одним емким понятием: дестабилизация — расшатывание основ неугодных нам режимов. Мы можем говорить что угодно для публики, но если мы начнем лгать в своем обществе…

— Моя приятельница, репортерша из «Ньюсуик» Бет Ниссен, — поспешил заполнить паузу Хьюджел, — рассказывала мне, что, когда в Сальвадоре она делала материал об ультраправых, ей дали совет: «Пиши правду, голубушка!» Только сначала приставили дуло пистолета к спине, а потом дважды выстрелили под ноги.

— Естественно, нужно говорить правду, — одобрительно кивнул Инмэн. — Это, если вы знаете, основной принцип радио «Свобода». Возможность установления высшей степени правдоподобия зависит от способности радиостанции говорить от имени «соотечественников», проявляющих искреннюю заботу об отечестве; избегать отождествления своих взглядов с политикой иностранного правительства; проводить линию, не полностью совпадающую с внешней политикой любого правительства.

Возможность пробуждения ответного чувства зависит от атмосферы восприимчивости и достигается с помощью использования национальных связей и патриотизма, то есть употребления местоимений «мы», «наш» и тому подобное; подчеркивания, что радиостанция якобы только и заботится об исконных интересах слушателей.

В отличие от официальных радиостанций радиостанции, работающие под прикрытием эмигрантов, могут в любых выражениях критиковать внутренние порядки Советского Союза и рекомендовать изменения. Наше сотрудничество с эмигрантами предусматривает разумное ограничение возбужденности эмигрантов и их политического эгоизма до нормальных пределов, оказание квалифицированной инженерной помощи, помощи в выработке радиопрограмм и в технической пропаганде, финансовый и политический контроль, руководство и обеспечение безопасности в работе.

Извините, господин Хьюджел, за сухость изложения. Но в психологической войне мы употребляем язык и стиль передовицы. Иначе нам нельзя. Советская пресса постоянно сообщает, что радио «Свобода» поддерживается США. Что же здесь такого? Это американская радиостанция, где русские эмигранты ведут определенную, ясную и очень полезную пропаганду. Официально радио «Свобода» — борющийся орган революционных русских эмигрантов — современной эмиграции, а не старой, конечно. «Революционных» конечно же в определенном смысле…

— Дестабилизирующих, — рискнул предположить Хьюджел.

— Вашими бы устами… Скажем, пытающихся дестабилизировать. Чили у нас пока единственный и неповторимый образец, — чуть скривил губы Инмэн. — Чили — это Латинская Америка, а не Восточная Европа.

— …КАКИХ ПОДВИГОВ? — переспросил Чип. — Ты правильно заметил, что нам пока нечего подложить под тезисы о терроризме русских. Это сегодня. Но будет завтра.

— Угадал! Наступило время «послезаложнических отношений», как неуклюже выражается Хейг и за что его прикладывают газетчики. Он не Цицерон, но он прав. Я понимаю, Чип. Мы раздеваемся до плавок и демонстрируем свои мышцы настоящих культуристов.

— Нам нужны сцена и готовая аплодировать публика, Питер. Пока она настороженно взирает на нас и подозревает, что одежда хорошо прикрывает дистрофическое сложение.

— В Чили мы сорвали аплодисменты, — произнес Уэбб. — Для меня это было единственным делом, в котором я вошел в команду победителей!

— Пит, где ты только не побывал! — изумился Вирджил.

— Да, — с горечью согласился Уэбб, — меня дергали, как редиску, с одного огорода и втыкали в грядку на другом. И я обязан был срочно пустить корни. Мне поручили тогда пропагандистское обеспечение переворота…

Уэбб мечтательно уставился в потолок и, поскольку ему никто не мешал, начал сумбурно излагать Вирджилу все, что он делал в Чили. Не забывал он помянуть самыми нелестными словами членов хунты, возглавивших режим.

Чип взял с тарелки большой бутерброд с ветчиной, стал жевать и слушать историю своего приятеля, не забывая раз в пять минут одобрительно кивать головой.

— Мы нашли четырех. Я составлял на них досье, прежде чем стали рассматривать кандидатов. Генерал Аугусто Пиночет руководил при президенте Гонсалесе Виделе концлагерем… Адмирал Хосе Торибио Мерино, любитель певчих птиц, классической музыки, глухо пил и собирал марки… Генерал ВВС Густаво Ли, дорвавшийся до власти, был обследован врачами, поставившими диагноз: невроз с манией преследования и чертами паранойи. К тому же он сильно страдал от своей «неполноценности»: его папаша жил в Гарлеме и был негром. Командующий корпусом карабинеров Сесар Мендоса был поклонником танго, гурманом и фанатиком стриптиза… Наши люди…

Наш план «психологической войны» мы впервые опробовали во время кампании по выборам президента в шестьдесят четвертом году на женской аудитории. Каждое наше сочинение могло быть любого объема и выполнено в любом стиле, но обязательно должно было содержать: увязывание страхов и тревог выбранной аудитории с коммунизмом и берущее за душу изображение кандидатов Народного единства в виде орудия «международного коммунизма». На нас работало рекламное агентство Маккенн-Эриксона и Уолтера Томсона.

Тогда, впрочем, не получилось…

Первого июня семидесятого года газета «Меркурио» поместила фотомонтаж, не пожалев под него четверть полосы. На заднем плане — президентский дворец, перед которым стоял танк с четырьмя аккуратно прорисованными буквами «СССР» и серпом и молотом на башне. Подпись сочинили такую: «Прокоммунистическое правительство откроет двери Чили перед этими танками».

Мы подготовили и пустили по газетам душераздирающие документы. Фотоснимок какой-то казни кратко комментировали: «Это и есть коммунизм!» Мало того, над снимком наши ребята заверстали крупный заголовок: «Вы хотите спасти Чили от коммунизма?» Подписано: «Молодежь Чили».

Мы «доставали» и тех, кто не читал газеты, — по радио. Звук пулеметной стрельбы… Женский крик: «Коммунисты убили моего мужа!» Мужской голос: «Это может произойти, если Чили станет коммунистической». Вновь женский голос, но без всякого надрыва: «Это было обращение «Женского действия».

А потом мы подкинули сотням тысяч семейств из средних классов анкету со штампом Народного единства. Она требовала от адресатов подробно описать принадлежащие им бытовые электроприборы, указать число свободных комнат в их квартирах и объяснить, почему они согласились бы или отказались бы разделить свои богатства с бедняками страны после прихода к власти левых сил.

Бумагу снабдили припиской: «Эти анкеты соберет официальный представитель городской реформы Народного единства».

…Мы получили приказ: «Создавать условия, которые дадут возможность американскому правительству извлечь выгоду из любого политического или военного решения чилийской дилеммы».

Да, из группы «Меркурио» мы создали идеальный механизм: ей принадлежали три главные ежедневные газеты Сантьяго и семь провинциальных, у нее же были и несколько радиостанций, рекламных агентств и агентство печати. У нас было три парня в «Меркурио»: Энно Хоббинк, бывший редактор «Лайфа», заведовал финансовыми вопросами; Альваро Пуга контролировал согласование пропагандистских тем с Лэнгли; третьим, под псевдонимом К., был я. Координатор…

…Да, «Меркурио»… С сорока полос она разрослась до ста двадцати, и мы чувствовали себя там так же уютно, как клоп в диване…

Двадцать седьмого июля семьдесят третьего года мы подбросили читателям «исключительное интервью»: лидер боливийских партизан признался, что они убили чилийского журналиста Эльмо Каталана… Кто поверил после этого боливийскому президенту, что Каталана и его жена были убиты нашими парнями?.. Да кто его слышал, это заявление? Мы-то уж его не напечатали, черт возьми!

Ну а уж за несколько недель до переворота мы нашли «заговор» левых партий против вооруженных сил. Коммунистическая партия Чили пыталась проникнуть в вооруженные силы как агент Москвы, ты слышишь, Чип? Оружие — «случайно найденное» — оказалось по совпадению в кубинских ящиках. План «Зет» предусматривал уничтожение главных военачальников с помощью президентской охраны.

Не ново? Ну и что? Электронно-вычислительная машина, потрудившись над планом «Зет», конкретизировала его вплоть до имен отдельных лиц. Каждый взятый ЦРУ на заметку офицер, потенциальный участник переворота, мог затем своими глазами увидеть в копии «списка намеченных жертв» свое имя, имена членов своей семьи. Реакция офицеров? Та самая, которую ждали…

Ты не помнишь Натаниэла Дэвиса? Он числился тогда послом Соединенных Штатов в Чили, так-то…

Седьмого сентября семьдесят третьего года моего друга срочно вызвали в Вашингтон, десятого он вернулся. Одиннадцатого сентября наша «четверка» начала мятеж, а мы с Натаниэлом нашли другое занятие: пили шампанское, которое тот приказал на радостях раскупорить…

Вирджил с интересом глядел, как Уэбб «опустился с небес на землю» и теперь молча смотрел на стол. Он прекрасно понимал разницу между собой, уважаемым аналитиком, и Питером, быстро спивающимся рядовым исполнителем. Но по-человечески ему было жаль этого одинокого человека, верно служившего ЦРУ и мечтающего служить ему и дальше.

— Пит, не будем пить больше. Если только за будущие подвиги в Латинской Америке…

— …И в Европе, — нечленораздельно выговорил Уэбб.

— Да, и это в Европе в первую очередь, — согласился Вирджил. — Передний край борьбы сейчас — Польша. Устранить нависшую над Польшей советскую угрозу можно только мощным идеологическим наступлением.

— Терроризм? — Уэбб, не предлагая выпить, сам опорожнил свой стакан.

— Да, «Русские — международный терроризм», — назидательно и просто, как малому ребенку, растолковал Вирджил.

— Тогда… где-нибудь что-нибудь должно взорваться, — безапелляционно заявил Уэбб, ткнулся подбородком в грудь и задремал.

— ХОТИТЕ ОСВЕЖИТЬСЯ?

Не дожидаясь ответа, Инмэн встал с кресла, подошел ко встроенному в стенку холодильнику и достал из него две банки «фанты». Поставив себе на журнальный столик, он оторвал у банок жестяные язычки, из каждой налил в отдельный стакан. Взял один и вернулся в кресло за рабочим столом.

— Отвратительный напиток, я понимаю вас. Но это привычка. Интересно, какие чувства испытывал дегустатор этого желтого суррогата? А что он за это получил?.. Ни славы, ни известности. Вот полковник Джонсон…

— Из военной разведки? — продемонстрировал свою осведомленность Хьюджел. — Я его знаю.

Инмэн пожал плечами:

— Вряд ли. Роберт Джонсон из города Сейлем двадцать шестого сентября двадцатого года на глазах у изумленной публики попробовал помидор. В то время томат, что интересно, именовался «иерусалимским яблоком», «яблоком любви» и считался ядовитым. Многие из двух тысяч собравшихся горожан отговаривали Джонсона от «необдуманного шага». Он умрет либо от воспаления мозга, либо от рака, рассказывал толпе врач Джонсона. Естествоиспытатель долго объяснял пользу помидора, потом съел один, другой… Все ждали, но он не умер. Оркестр пожарных грянул марш. Мы с вами любим помидоры и чтим Роберта Джонсона. Полковника. Только не из военной разведки, господин Хьюджел. Ни один человек в конкурирующей с нами организации не способен на подвиг. Впрочем, если все же ваш полковник Джонсон сумеет его совершить, вы тут же должны объявить его искателем дешевой популярности у нашего вашингтонского начальства. Мы делаем одно дело, но мы должны делать его лучше. И простите меня за лекцию о радиовещании. При следующей встрече мы проанализируем разведывательные аспекты существования РСЕ-РС…

Хьюджел, с интересом наблюдавший за пузырьками газа, выходившего на поверхность налитого в стакан «суррогата», воспользовался предоставившейся ему возможностью и открыл принесенную им папку:

— Кстати, о деле, по которому я вас побеспокоил. Московская резидентура предлагает произвести небольшой взрыв на нашей мюнхенской радиостанции в день открытия партийного съезда русских. Схема в двух словах такова. Взрыв. Естественно, Москва — организатор, ведь это они нас все время обвиняют во лжи и дезинформации. Плюс к этому Белый дом и государственный секретарь получают колоду козырных карт и разыгрывают вариант с «международным терроризмом». В СМР разделяют эту идею. Просят, чтобы в зоне взрыва оказалась телефонная станция, им, мол, позарез нужна новая, а конгресс не дает ассигнований. Потом «медные каски»…

Вопреки ожиданиям Хьюджела адмирал ответил мгновенно:

— Это класс. Идея великолепная. Жаль только, мы ее не вытянем. Взрыв — это просто. Но вот потом привязать к «мюнхенскому варианту» Москву… Сомневаюсь. Цепочка чересчур длинная, а звенья нужно подбирать прочные и очень быстро.

Теперь Инмэн говорил отрывистыми фразами, внимательно следя за реакцией собеседника.

— Но мы уже прикинули, и вроде всё… — теребя телеграмму, начал Хьюджел.

— Ну, если вы считаете, что все выстраивается, — не дал ему договорить адмирал, — тогда порядок. Пусть это будет ваш дебют в Управлении тайных операций. Идея и вправду ничего. Я не возражаю. Официальную санкцию получите у Кейси завтра — сегодня он уехал играть в гольф и больше на службу не вернется. Кстати, как вы решили назвать операцию?

— «Квадро», — выдавил опешивший Хьюджел.

— Ну да, «Моно» и «Стерео» — мелковато, — согласился адмирал. — Что ж, это будет ваш первый большой успех. Уверен, что не последний. Хотя я бы назвал «Проект Хьюджела». Как?.. Нет, не настаиваю.

Хьюджел резко встал и взял со стола папку с телеграммой, чуть не опрокинул при этом стакан с «фантой». Он понял, что проиграл, и единственный путь к отступлению вел к выходу из кабинета.

— Спасибо, господин Инмэн. Беседа была очень интересной, извините, что отнял у вас столько времени.

— Это я, по-моему, заговорил вас, — повел губами вправо адмирал. — Всегда рад вас видеть.

После ухода Хьюджела Инмэн, специально морочивший собеседнику голову пустяками, понял, что «страховой полис» он заполнял не напрасно.

«Жаль, он не выпил «фанты», — с огорчением вспомнил хозяин кабинета. — После этого он чувствовал бы себя еще хуже».

ВИРДЖИЛ проснулся ровно в половине седьмого. Поскольку он заснул, так и не расставшись ни с одной частью своего туалета, то он быстро вскочил с диванчика и пошел в гостиную. Пит Уэбб спал в кресле, положив ноги в туфлях в тарелку с миндальными орехами.

Чип не стал будить приятеля. Сняв пиджак, он пошел в ванную комнату. Вытащив из пластмассового стаканчика зубную щетку с красной ручкой, выдавил пасту и долго чистил зубы в тщетной надежде избавиться от тошнотворного привкуса после вчерашнего застолья. Прополоскав рот, Вирджил рискнул поглядеть на себя в зеркало.

«Вполне ничего, — решил он, увидев небольшие мешки под глазами и легкую щетину в тех местах, где ее полагается сбривать. — Один коктейль на дорогу и — вперед».

Умывшись и избавившись от щетины, Вирджил почувствовал себя гораздо увереннее, потому что теперь готов был показаться на работе, не опасаясь дурацких вопросов вроде: «Когда он, Чип, повзрослеет настолько, что приведет подругу к себе в дом, вместо того чтобы ночевать на чужих подушках?»

«Повзрослеет…» Ему уже исполнилось тридцать шесть, и его некогда стройная фигура начала потихоньку оплывать. На макушке образовалась откровенная плешь, начинающая блестеть от пота в жаркие дни, но тем не менее свои волосы пепельного цвета он на лысину никогда не зачесывал. Любимая Чипа короткая стрижка то входила в моду, то выходила из нее, о чем сам Вирджил не знал. Для семейной жизни, по его твердому убеждению, он не подходил. Бросившая его Барбара постоянно стремилась к общению, выражавшемуся в походах в гости и приеме гостей. Обычно через час, реже через два после начала «дружеской беседы» Вирджил впадал в состояние полного отупения — это у него шло от обостренной реакции на пустую болтовню. Тогда он или быстро напивался и тупо поддакивал любому, или же начинал «взъерошиваться» и уводил жену домой. Барбара же, работавшая секретаршей где-то в недрах Комиссии по атомной энергии, без «общения» не могла. Без Чипа, как выяснилось, она существовала вполне прилично…

Чип еще раз посмотрел на себя в зеркало, нашел в шкафчике со всякой дребеденью пузырек визина и закапал в оба глаза. Они подозрительно заблестели, но краснота, как ей и полагалось, через минуту совсем исчезла. Открыв дверь ванной комнаты, он учуял запах жарящегося омлета и вошел на кухню.

— Доброе утро, Пит.

Уэбб повернул лицо от плиты:

— По тебе никогда не скажешь, что вчера ты с приятелем выпил три бутылки водки на двоих.

— Не помню такого, — поддержал его Чип. — А разве мы вчера пили? У тебя глаза красные, но это от плиты…

— Глаза у меня что надо, — с гордостью поддержал Пит. — Стефан Кинг недавно издал свою «Поджигательницу», про девочку, умеющую воспламенять предметы взглядом.

— Интересно, а как она жарила омлет?

— Все понял. Можно к столу. — С этими словами Уэбб перебросил готовый завтрак на большое блюдо, а сковороду сунул в раковину. — Тарелки, приборы — в шкафу. Я мигом, только умоюсь. Но ты не жди, ешь.

Через пять минут, когда Вирджил уже доедал причитавшуюся ему половину омлета, Уэбб вернулся. В отличие от Чипа он не стал пользоваться визином, зато принес с собой бутылку водки, на две трети пустую.

— Понемногу? — предложил он и, не дожидаясь ответа, поставил на стол два стакана.

— Понемногу — да, — согласился Чип.

Они молча выпили, и Уэбб принялся за омлет.

— Скажи, Чип, — прожевав последний кусок, резко спросил Уэбб, — а ты не знал Трайгона?

Молчание после этой фразы длилось секунд двадцать. Все это время Вирджил в упор смотрел на приятеля блестевшими глазами.

— Нет, — равнодушно произнес он. — Конечно, я слышал об этом деле, но, пожалуй, это единственный случай, когда моему бывшему руководству удалось все надежно спрятать. А что?

Уэбб встал и пошел за чайником; банка с растворимым кофе уже стояла в центре стола.

— Ровным счетом ничего. Нездоровый интерес, а это плохо.

Кофе они пили молча. Вирджил смотрел только в чашку. Четыре года назад он был Трайгоном.

…Группу крайне правых бывших деятелей из разведывательно-оборонного истеблишмента США обычно называют «Братством». Искусно смешивая реальные факты с вымыслом, «Братство» может объявить предателем любого высокопоставленного деятеля, подсунуть во влиятельную газету клеветническую статью, а затем манипулировать своими союзниками на Капитолийском холме, с тем чтобы вызвать реальный скандал.

Оружие «Братства» — информация и дезинформация, рассказываемые шепотом секреты и сенсационные публикации. Одна из их «психологических стрел» была нацелена на двух деятелей: Генри Киссинджера и Дэвида Аарона, бывшего у Киссинджера главным экспертом по вопросам контроля над вооружениями, а затем заместителем Збигнева Бжезинского в Совете национальной безопасности.

«Стрела» представляла собой микрофильм — впоследствии бесследно исчезнувший, — который в апреле 1977 года был передан руководству ЦРУ его сотрудником по кличке Трайгон. На пленке была зафиксирована копия телеграммы одного из иностранных послов в Вашингтоне, в которой он сообщал о разговоре с вышедшим в отставку государственным секретарем США Киссинджером утром 11 апреля 1977 года. Киссинджер высмеял предложения администрации Картера о «новом подходе» к переговорам об ОСВ-2 с целью сокращения существующего уровня ядерного оружия. Согласно «телеграмме посла» Киссинджер назвал президента Картера «пленником его собственных иллюзий». Больше всего помощников Картера удивило то, что Киссинджер намекал: новая администрация не будет придерживаться принципа «равных совокупностей» стратегического оружия, о чем шла речь при предыдущей администрации.

Существование «телеграммы посла» держали в строгом секрете. Даже государственный департамент ничего не знал, пока в 1978 году ЦРУ не организовало «утечку» с целью помешать разрядке и переговорам об ОСВ-2. Информация о телеграмме была передана сенатору Джексону, ярому противнику Договора ОСВ-2, аналитиком ЦРУ Салливэном, специалистом по контролю над вооружениями.

Вот так за несколько дней до открытия предвыборной конференции республиканской партии и выстрелила стрела Трайгона. Сенатор Джесс Хелмс добивался того, чтобы не дать Киссинджеру выступить на конференции, приписывая ему все грехи — разрядку в отношениях с русскими, дружбу с Пекином, договоры ОСВ. Помощник сенатора Карбо заявил репортерам, что Киссинджера вот-вот разоблачат как «иностранного агента». Так и произошло. На следующее утро, 14 июня 1980 года, журнал «Ньюсуик» разразился сенсационной статьей о «первоклассном шпионе ЦРУ», который добыл для американской разведки информацию о тайной встрече Киссинджера с иностранным послом. Вскоре на ту же тему высказался Джек Андерсон.

Киссинджер реагировал бурно. Он, правда, подтвердил, что встречался с послом, но отрицал все, о чем говорилось в «телеграмме». Одним из его доводов был, в частности, такой: он не мог делать подобные заявления, так как ему доподлинно известно, что в данном посольстве установлены микрофоны для подслушивания.

Еще более резкими были обвинения, выдвинутые против Аарона, который был советником Киссинджера по переговорам об ОСВ и помощником сенатора Мондейла в комиссии по расследованию деятельности ЦРУ и ФБР.

Вирджил, подобно мавру, сделавшему свое дело, давно уже был «задвинут» подальше, чтобы его не достали. И с интересом наблюдал за тем, кто же станет жертвой «телеграммы», написанной им в течение часа…

— Видишь ли, Пит, — вкрадчиво сказал Вирджил, поставив пустую чашку, — Трайгон — дело вчерашнее, скоро эту операцию внесут в наши пособия для молодых, вроде нашего общего знакомого Уолтера Тромма. Не в том дело. Что бы мы ни делали, в большинстве случаев мы бьем и будем бить по русским.

— Мне бы твою уверенность, Чип, — вздохнул Питер.

— Давай встретимся через пару дней и поговорим не только о делах общих, но и о наших. Тебе пора всплывать.

— Или тонуть, — уставившись на пустую бутылку, мрачно подытожил Питер.

— Пока не стоит, — посоветовал Вирджил. — Я потихоньку поехал в лавку, позвоню тебе.

Они вышли на лестничную клетку, и Уэбб вызвал лифт. Когда Чип уже влез в машину и завел ее, Уэбб вдруг отчетливо и громко сказал:

— Позвони, Трайгон!

Резко повернувшись, он пошел по улице, чувствуя на себе злой взгляд Вирджила Чипа.

РАЗЪЯРЕННЫЙ Макс Хьюджел вернулся в свой кабинет. Вопрос с операцией «Квадро» фактически был решен — так, как хотели его решить неизвестный ему «Бони М» и тугодумы — «медные каски», не идущий на панибратство с новичком в Управлении тайных операций Вирджил Чип и откровенно презирающий его, Макса, Бобби Инмэн.

Единственным человеком, который по достоинству мог оценить заботу начальника о себе, Хьюджел считал Уолтера Тромма, прославившегося среди коллег неуемным желанием попадаться на глаза руководству и, приторно улыбаясь, здороваться с ним. Правда, после возвращения из Пакистана в конце февраля 1979 года его имя склоняли на многих совещаниях — как образец исполнительности и чистоты оперативной работы.

Посол США в Исламабаде, столице Пакистана, получил письмо, из которого узнал: «Льюис Адамс, специальный агент, руководящий отделением Бюро по борьбе с распространением наркотиков в Лахоре, выехал в Пешавар», Адамс — он же Уолтер Тромм — должен был позаботиться о поводе для начала «тайной полувоенной операции» ЦРУ против Афганистана.

Им послужило хладнокровное убийство посла США в Афганистане Адольфа Дабса, совершенное в Кабуле 14 февраля 1979 года. Дабса принесли в жертву по настоянию ЦРУ с целью добиться полного разрыва отношений между Вашингтоном и Кабулом, возложив при этом вину на режим Нура Мухаммеда Тараки.

Дабсу не предоставили ни телохранителя, ни полицейской охраны в таком напряженном месте, каким был в то время Кабул, хотя афганские власти предлагали такую охрану. Когда машина Дабса остановилась у светофора, к ней подошел какой-то человек в форме сержанта полиции. Дабс отпер двери, и, прежде чем он осознал, что именно происходит, этот «сержант» и еще трое мужчин забрались в, автомашину, пригрозили шоферу револьвером и заставили его ехать в одну из крупнейших гостиниц Кабула.

Похитители установили срок — до 01.00 ночи — для освобождения посла в обмен на освобождение нескольких мусульманских лидеров, которые, по заявлению афганских властей, не содержались у них под стражей.

В 00.40 ночи афганские должностные лица, которые к тому времени прибыли в гостиницу, попросили Брюса Флэтина, дипломата из посольства США в Кабуле, который их сопровождал, крикнуть Дабсу по-немецки, чтобы тот через 10 минут ушел в ванную или лег на пол. Однако Флэтин отказался это сделать. Полиция штурмовала гостиничный номер в 00.50 ночи. Сильная перестрелка вспыхнула одновременно в гостинице и на другой стороне улицы. Когда вошли в гостиничную комнату, увидели, что и Дабс, и его похитители убиты.

Сыграть «в Льюиса Адамса» мог любой сотрудник ЦРУ. Подвернулся Уолтер Тромм, и лавровый венок достался ему…

— Два года назад вы отличились, — начал беседу с Троммом Хьюджел. — Подвиги забываются, позолота тускнеет. Я поручаю вам первоначальную разработку операции «Квадро». Запомните: как всегда, то, что вы делаете для «фирмы», вы делаете для страны. Для президента и американского народа. Я жду вас завтра утром. У вас есть ко мне какие-либо вопросы?

— Нет, господин Хьюджел, мне все ясно, — сказал Тромм и вышел.

Если бы в те минуты в кабинете Хьюджела находился человек посторонний, то он наверняка обратил бы внимание на гримасу брезгливости у него на лице. Мысли Хьюджела были далеки от его прямых обязанностей в ЦРУ. Человек, умевший делать деньги, он ненавидел людей, эти деньги проматывающих.

«Бесспорно, нужную нам оппозицию, где бы то ни было — в Чили, Никарагуа, диссидентов в России, — нужно поддерживать материально. Есть два «но»… Никто не знает, как переправленные им деньги расходуются, — это первое. И второе: никто не уверен, более того, все уверены в обратном — что за наши идеи бесплатно никто сражаться не будет. И нечего мне было читать лекции о методах работы «фирмы»! Каждая операция — это деньги, оружие и еще раз деньги. Примитив. Интересно, сколько будет стоить вариант «Квадро»? С прямыми и косвенными вложениями, наверно, тысяч двести долларов. А потом надо заставить конгресс принять закон о выделении дополнительных средств для Мюнхена: на восстановление «Свободы». Миллион? Два? Конгрессмены мелочами заниматься не станут…»

ПО ДОРОГЕ НА РАБОТУ Чип сделал две короткие остановки. В магазине он купил блок сигарет, а в кафетерии съел гамбургер и запил его кофе. Сегодня он должен появиться в своем кабинете вовремя.

Но Уолтер Тромм прибыл на службу все же на пятнадцать минут раньше. Из них десять он провел в тщетной попытке поправить стиль своей докладной записки «наверх» и пять минут — в ожидании Вирджила.

— Доброе утро, — откровенно заискивающим тоном произнес Уолтер, войдя в кабинет начальника.

— Как всегда, рад, — начал было с неприкрытым сарказмом Вирджил, но потом посмотрел на Тромма и решил его пожалеть. — Нужна моя помощь, Уолтер?

— Очень: пишу в муках план нашего «Квадро». Может быть, посмотрите? — просиял Тромм. — Я буду обязан вам бутылкой самого дорогого «сока из жуков»…

— «Ваше королевское величество, могу ли я представить вам свою сиятельную судомойку?» — ловко передразнил Вирджил. — Бутылку виски? А кто вам сказал, что в мои прямые обязанности уже не входит опека подчиненных?

Тромм молчал.

— Давайте и не забудьте сесть. Все будет не так быстро, как вы ожидаете.

Прочитав второй абзац, Вирджил, не отрывая глаз от текста, произнес:

— Одну бутылку? Лучше ящик… Не обижайтесь, Тромм. Мелко берете, тонете в деталях. Давайте так: сейчас буду по ходу сценария импровизировать, а вы фиксируйте, потом посмотрим, что у нас вышло.

Ни слова не говоря, Тромм полез в карман пиджака за ручкой.

— Итак, цели операции… пропускаем… заинтересованные ведомства… все верно… исполнители… Тут, как говорит Макс Хьюджел, «надо мыслить шире». Пишите так; консультации по категории взрывного устройства, его получению, установке и мерам безопасности персонала возложить на РУМО[6] и военный атташат в Бонне. Теперь не забудем интересы Пентагона. Проверка готовности объектов РСЕ—РС к действиям в системе оповещения НАТО — отвечают Пентагон и резидентуры в Португалии, Испании, ФРГ.

— Это масштабы!

— Далее. Отбор и подготовка кандидата на роль свидетеля обвинения о причастности Москвы к взрыву возлагается на резидентуру в Бонне, соисполнитель — региональный центр во Франкфурте-на-Майне. Сбор и документирование доказательств — «Группа-шестьдесят шесть» и служба безопасности РСЕ—РС. Следующий пункт: пропагандистское обеспечение — наши точки в Англии, Франции, Испании, ФРГ, в общем, по списку. Меры по зашифровке акции: гриф секретности наивысший — «Космик»; перечисленных представителей других ведомств знакомить с планом «Квадро» только в части, их касающейся, не раскрывая всего замысла и существа мероприятия. То же относится к резидентам перечисленных выше точек.

Ну и что у нас получилось?

Через плечо Тромма он пробежал взглядом испещренные страницы. В конце первого листа он поставил в нужном месте запятую.

— Теперь о свидетеле, который скажет, что действовал по указанию Москвы. — Вирджил отложил ручку в сторону. — Давайте подумаем вместе.

Тромм с готовностью кивнул.

— Найти человека и подложить ему документы русского несложно. Однако даже «детский мат» делается не в один ход. Поляка? В нынешней ситуации это просто лишнее. Вот, быть может…

— Чеха? — с готовностью, но совершенно не подумав, предложил Чипу подчиненный.

— Знаете, Уолтер, в беседе с вами очень легко занять правильную позицию. Для этого нужно выслушать ваше мнение и высказать противоположное.

— А что, если… — еле слышно выдавил покрасневший Тромм.

— Вот именно! Смотрите, я вписываю сюда абзац: «Ответственность за подбор и подготовку непосредственного исполнителя акции, который бы выступал как агент восточных секретных служб, возложить на резидента в Бонне — Томаса Полгара. Лично. Взрыв совершить в период с двадцатого по двадцать третье февраля восемьдесят первого года». Все. Перепечатайте сами и несите, Я выеду в город на пару часов по делам, там и пообедаю. Когда вернусь, загляну к вам узнать, как среагировало начальство на ваш сценарий. Как видите, Уолтер, объем работы громадный, сроки ограниченны. Ну, в общем, желаю успеха.

Вирджил внезапно почувствовал, что очень соскучился по итальянке, с которой вчера так глупо поссорился: друзья всегда говорили Чипу, что он непоследователен. Дождавшись, когда Тромм выйдет, Чип набрал номер и сказал в трубку:

— Понимаешь, вчера я был не очень прав… Не совсем прав… Ну…

Больше он сказать ничего не успел, потому что абонент перебил его. Пока подруга итальянского происхождения говорила в трубку, Чип успел выкурить сигарету. Раздавив в пепельнице окурок, он произнес только одно слово:

— Еду!

И выскочил из кабинета не менее резво, чем пять минут назад это сделал Уолтер Тромм.

ВОЗДУХ БАД-ГОДЕСБЕРГА был настолько влажным, что казался водой. Он не давал возможности вдохнуть полной грудью, добавить ему кислорода, снять напряжение вчерашней перегрузки обычным коктейлем — смесью запаха сигар, сигарет, спиртного, женских духов. Усталость, обычно остававшуюся после нескольких внешне безмятежных светских разговоров, за которыми скрывались работа ума, фиксирование всего сказанного твоим собеседником, быстрое сопоставление уже известных и новых фактов, составление информации, которую шифровальщики уже на следующий день отправят в Вашингтон.

Несмотря на перенасыщенный рейнской влагой воздух, Джэкоб Эриксон продолжал бежать по аллеям парка. Советник политического отдела посольства США в ФРГ заставил себя заняться бегом пять лет тому назад, когда сердце начало давать первые сбои. Тогда на консультации у знаменитого профессора Дебейки ему было категорически рекомендовано сменить характер работы или в крайнем случае заняться бегом по утрам.

Джэкоб работу менять не собирался: она доставляла ему удовольствие, несмотря на потрясения и трудности, позволяя чувствовать себя полноценным человеком вопреки мнению жены Сьюзен, его вечной любви и вечного страдания. Поэтому он занялся бегом, хотя и считал это лишь данью моде.

Джэкоб постепенно втянулся в утренние пробежки — вначале по тихим скверам южной части Вашингтона, где у него был свой дом, перед отъездом на службу в Лэнгли. И вот теперь, уже больше года работая в ФРГ, он спозаранку бегал по аллеям парка на окраине Бад-Годесберга — тихого городка, расположенного рядом с Бонном. Затем в машине возвращался домой, принимал душ и ровно в восемь утра входил в просторный кабинет советника посольства и одновременно начальника секции главной резидентуры ЦРУ в ФРГ.

Джэкоб неторопливо свернул на главную аллею парка. О работе в эти минуты он старался не думать, заставляя себя вспоминать разные приятные эпизоды из своей жизни. Машинально замедлил бег, когда в конце аллеи в тумане появились два силуэта.

«Странно, — прикинул Эриксон, — в это время здесь обычно не бывает ни души, кроме меня».

Он побежал навстречу. Приблизившись к ним шагов на двадцать, советник посольства разглядел, что один из них — невысокий, в теплой зеленой куртке, джинсах и тяжелых ботинках армейского образца — держал в руке то ли велосипедную, то ли мотоциклетную цепь. Другой — долговязый, в темном плаще и в фуражке — стоял посреди аллеи, широко расставив ноги.

Эриксон тихо произнес: «Аллен!» Из-за кустов сразу же появился и добежал рядом с Джэкобом в таком же медленном темпе стройный, плотно сбитый, невысокий молодой человек, одетый, как и Эриксон, в легкий шерстяной тренировочный костюм.

— Спасибо, Аллен, — бросил на ходу Эриксон, — ты был прав!

Они приближались к незнакомцам. Тот, что повыше, продолжал стоять посреди тропы. Аллен обогнал Эриксона, и высокий нехотя отошел чуть в сторону. А второй в этот момент замахнулся цепью, целясь Аллену в голову. Аллен быстро присел, увернувшись от удара, затем бросился в сторону коренастого и ударил ему головой в солнечное сплетение. Тот тихо вскрикнул и начал падать. Высокий принялся что-то торопливо вытаскивать из кармана. Но Аллен мгновенно схватил его за правую руку и резко вывернул ее назад. Тот заорал от боли и выронил на землю какой-то предмет.

Стоявший рядом Эриксон поднял его и протянул Аллену:

— Кастет.

Когда Аллен вытащил из кармана носовой платок, Джэкоб положил в него кастет с выгравированными на нем серпом и молотом.

Не обращая внимания на лежавших незнакомцев, оба спокойно побежали трусцой к машине, унося трофей.

— Я не думаю, что это были… — начал Аллен.

— Разумеется, все гораздо сложнее. Тоже мне, «красные»!..

Они уже садились в автомобиль, когда раздался прерывистый вой сирен и рядом с их машиной с визгом затормозили два полицейских «мерседеса». Трое в полицейской форме и человек в штатском подбежали к машине американцев.

— К нам поступил срочный сигнал о нападении в парке, — сказал тот, что в штатском, на хорошем английском языке. — Но я вижу, что у вас все в порядке?..

— У нас — да, — не выходя из машины, ответил по-немецки Эриксон. — Но вот в парке лежат возле аллеи два человека, пытавшихся напасть на нас. Вернее, на меня. Вам лучше заняться ими. Думаю, они пока что никуда не убежали. О деталях прошу информировать меня через наш консульский отдел. — Джэкоб протянул человеку в штатском свою визитную карточку.

— Может, вас проводить до посольства? — спросил немец, но Джэкоб отрицательно кивнул головой, и машина американцев плавно тронулась с места.

Полицейские остались у «мерседесов», а человек в штатском быстро направился в сторону аллеи. Из полицейской машины вылез еще один и догнал первого. Вскоре они наткнулись на коренастого: тот сидел на ворохе мокрых листьев и надрывно кашлял. Долговязый, поддерживая правую руку левой, видимо, уже пришел в себя и торопливо разгребал ногой листья на дорожке, что-то высматривая.

— Что ты здесь еще ищешь?

— Кастет. Они его, видимо, прихватили с собой. — Лицо долговязого вновь скривилось от боли.

— Завалили дело! Идиоты! Одно утешение, что он вас обоих наказал.

— Да это не он, — внезапно заговорил сидевший на листьях коренастый. — Нам было сказано: американец будет один. Он и был один. Мы его ждали здесь на дорожке. И вдруг откуда-то появился тот второй — настоящий дьявол.

Коренастый замолчал и снова закашлялся, по его подбородку побежала струйка крови.

— Откуда взялся второй? — Штатский, беседовавший с Джэкобом, повернулся к своему коллеге.

Тот недоуменно пожал плечами:

— Ничего не могу понять. Зодиак целый год всегда бегал здесь в одиночку. Все зафиксировано документально. Второй появился только сегодня… Ковыляйте оба к машине, — приказал он двум пострадавшим.

Постояв еще минуту, оба в штатском лениво зашагали в сторону дороги. Беседа возобновилась.

— Не знаю, что теперь докладывать Фельбаху. Задание мы не просто завалили, но и насторожили наш объект. Но почему именно сегодня, а не вчера, позавчера здесь оказался второй, по всем ухваткам — профессиональный телохранитель?

— Вполне цивилизованный молодой человек. Третий секретарь посольства, Аллен Сандерс. Нам хорошо известен. В прошлом бейсболист и профессиональный автогонщик.

— Значит, все-таки телохранитель. Ведь рядом с Эриксоном оказался не какой-нибудь яйцеголовый хлюпик в очках. Но почему появился этот Аллен? Или объект заметил чей-то интерес к его утренним моционам? Вероятнее другое: произошла утечка информации. Но все равно делать нечего. Надо ехать писать докладную Фельбаху. Одним телефонным разговором тут не обойдешься. Этих двух ты опросишь сам.

ИЗ-ЗА ПРОИСШЕСТВИЯ в парке Эриксон опоздал в посольство минут на двадцать. Он сразу же зашел в кабинет руководителя политического отдела посольства, главного резидента ЦРУ в ФРГ Томаса Полгара, и доложил ему о случившемся. Тот был занят просмотром телеграмм, поступивших ночью, и слушал Джэкоба как будто рассеянно. Однако в конце концов, метнув на Эриксона колкий взгляд, пробурчал:

— Не получилось. — И тут же посоветовал: — О происшествии знаю я и вы с Сандерсом. Других не посвящайте. В посольстве незачем сеять панику, да и немцам незачем омрачать настроение. Понятно?

Аллен Сандерс, одетый в безукоризненно сшитую тройку из светло-серой английской фланели, сейчас, в кабинете Эриксона, мало чем напоминал человека, который утром вывел из строя за одну минуту двух соперников.

Сандерс, по дипломатическому справочнику Бонна третий секретарь политического отдела посольства США, был кадровым сотрудником Управления тайных операций ЦРУ, непосредственным подчиненным Джэкоба.

— Еще раз спасибо, Аллен.

— Сегодня была мелкая работа. — Сандерс пренебрежительно махнул рукой. И в этом не было никакого кокетства.

— Где кастет? — спросил Джэкоб.

— Я его отправил в нашу лабораторию во Франкфурте-на-Майне. Пусть проверят отпечатки пальцев по досье. Уверен, результат будет интересным.

— Хорошо, подождем ответа. Официально сообщать властям о случившемся пока не будем. Пусть сами нас запрашивают. Вы, разумеется, обратили внимание на то, что один из полицейских в штатском обратился ко мне по-английски? Значит, он знал, с кем имеет дело, еще до того, как я дал ему свою визитку…

— Безусловно знал. Так же, как прекрасно знали эти двое моих утренних спарринг-партнеров.

— А как вы определили, что утром на меня будет охота?

— Вчера вечером я, к счастью, не поленился и прочитал сводку нашего радиоперехвата. Вы знаете, мы берем и волну, на которой работает боннская служба безопасности. В радиоперехвате я вычитал, что на сегодня на семь двадцать утра они распорядились послать две машины в район парка в Бад-Годесберге. Я вспомнил, что каждое утро вы там совершаете свои пробежки. Вот и все.

— Ну что ж, вполне логично. Следовательно, эта группа знала о предстоящем нападении на меня или… имитации нападения.

— Имитация?.. Возможно, в группе безопасности получили от своей агентуры среди террористов сигнал о предстоящем нападении на вас и поспешили на выручку.

— Нет. Во-первых, они должны были бы предупредить нас заранее, чтобы не подвергать риску жизнь советника посольства. А даже если они не смогли или не успели это сделать, то почему же они опоздали утром и примчались в тот момент, когда те двое уже могли бы прикончить меня? Вывод один: или действительное нападение на меня, которое немцы почему-то не успели упредить, или инспирация нападения. Для чего?..

Зазвонил телефон. Джэкоб поднял трубку, кивнул и передал ее Аллену:

— Спрашивают вас.

Тот внимательно слушал говорящего по телефону, не перебивая, потом, положив трубку, сказал шефу:

— Видимо, вернее всего будет ваша вторая версия: имитация нападения. По отпечаткам пальцев установлен Ян Вальрауф, член ультралевой террористической организации «Фракция «Красная армия». Он же глубоко законспирированный осведомитель БНД[7], специально внедренный в террористическую организацию три года назад. Не думаю, чтобы он готовил это нападение по указанию «фракции», не сообщив об этом своим хозяевам.

— Вот тебе и объяснение, почему у него в руках был кастет с серпом и молотом: официально на меня должны были напасть молодцы из «Красной армии». Но для чего весь этот цирк?

СОТРУДНИК по особым поручениям при руководстве БНД Гельмут Фельбах закрылся в своем кабинете, включил аппаратуру против подслушивания, долго набирал шифр сейфа и, открыв его, вытащил объемистое досье в тисненой темно-синей обложке с надписью «Объект «Зодиак».

Вверху на правой странице дела стояли два жирных черных штампа: «Строго секретно» и «Секретное личное дело, только для сотрудника!».

На этой же странице в верхнем правом углу была налеплена фотография мужчины, а далее шел текст, написанный от руки:

Внизу на листе была сделана приписка: «В память ЭВМ не закладывать! Хранить в единственном экземпляре!»

Фельбах начал дальше листать страницы знакомого дела, нетерпеливо поглядывая на часы. Наконец раздался звонок телефона. Фельбах, не сдержавшись, набросился на абонента:

— Почему такая задержка? Вы опоздали с сообщением на целый час! В чем дело?

Он внимательно слушал собеседника, изредка перебивая его дополнительными вопросами:

— Второй появился неожиданно? Он вам известен?.. Сандерс?.. Да, знаем. Но при чем здесь он?.. Где Сто двадцатый и Триста восемнадцатый?.. Оба в госпитале?.. Приезжайте. Да, срочно, первым самолетом в Мюнхен — и сразу в Пуллах! Доложите генеральному лично!

Фельбах аккуратно положил трубку и сразу позвонил в приемную генерального директора БНД, чтобы спросить, на месте ли тот и нет ли у него сейчас других посетителей. Затем он вновь позвонил — на этот раз прямо начальнику.

— Шеф, — голос Фельбаха звучал встревоженно, — акция закончилась неудачно… Да, я вас жду. — Фельбах бросился открывать запертую изнутри дверь.

Через минуту в кабинет вошел его шеф. Для обсуждения особых дел, которые вел только Фельбах, он предпочитал посещать своего подчиненного в его кабинете, специально оборудованном против подслушивания и скрытного фотографирования. Своему кабинету шеф не доверял, не без основания полагая, что «большой брат» присутствует на его беседах и совещаниях.

— Слушаю вас. Что же все-таки случилось? — прервал шеф молчание.

— Все в деталях доложит Штилике. Он вылетает ближайшим самолетом из Кельна в Мюнхен. Вкратце по телефону он сообщил следующее: операция по Зодиаку сегодня утром сорвалась, хотя все было заранее тщательно спланировано и подготовлено. Предусматривалось нападение на Зодиака парней из «Красной армии» как свидетельство терроризма, подогреваемого русскими. Личная просьба резидента Полгара. Это он подставил Эриксона как наиболее весомую фигуру в посольстве: советник. Возможно, у Полгара с Зодиаком и свои какие-то личные счеты. Это неважно. К операции привлекли агентов Сто двадцатого и Триста восемнадцатого, внедренных в террористическую группу «Красная армия». Предусматривалось своевременное подключение полиции в момент нападения, а потом и своры журналистов.

— Все правильно. Вы только несколько повторяетесь. Эту операцию мы дважды обсуждали. — Голос шефа звучал крайне раздраженно, что было большой редкостью. В отношениях с подчиненными он никогда не позволял выходить за рамки ровного, корректного тона. — И жаль, что мы не оправдали надежд господина Полгара.

— Извините, я повторил только для того, чтобы воссоздать картину к моменту операции. Агенты вовремя прибыли на место, заняли заранее отработанную позицию. Однако в это время рядом с объектом появился второй человек.

— Кто он?

— Это Аллен Сандерс — третий секретарь посольства и наш коллега. Ребята из группы безопасности — они прибыли на место происшествия точно в назначенное время — установили его. Подчинен непосредственно Зодиаку, круг обязанностей — работа с журналистами, выезжающими в страны Восточного блока.

— Наш коллега? Вы имеете в виду — из ЦРУ? Фельбах, не уподобляйтесь наивному студенту. Везде нам кажутся сотрудники ЦРУ, во всем видим их козни, создали такой ажиотаж, а в это время парни из РУМО остаются в тени и спокойно обделывают свои дела. Их не видно и не слышно. Везде ЦРУ! Наивно. Кстати… почему для вас оказалось неожиданностью появление второго человека на мосте операции?

— Видимо, наши люди прошляпили. Думаю, они настолько привыкли к тому, что объект бегает в парке только в одиночку, что и предположить не могли, что именно сегодня с ним вместе окажется Сандерс. Кстати, он оказался настоящей цепной собакой. В минуту уложил обоих наших.

— Следовательно, Зодиак заранее знал о готовящейся операции, значит, снова утечка. Кто знал о предстоящей операции?

— Только я и Штилике. Обоих агентов держали наготове, но о сроках и месте проведения акции они узнали сегодня ночью. Группе безопасности сообщили лишь вчера днем, что они должны будут сегодня утром быть в парке. Это все.

— Хорошо. Вам и Штилике доверять можно, — с оттенком юмора сказал шеф. — А если нет, то кому вообще можно доверять в нашем государстве? Группе безопасности?

— Они знали только одно: время и место, куда они должны были приехать на двух машинах. Участники группы — пять человек. Особо проверенные сотрудники.

— А по рации они это время и место не упоминали?

— Не знаю. Штилике об этом ничего не сказал. Подождем его прибытия.

— Хорошо. Когда он приедет к нам, сразу же сообщите мне. Я хочу его лично послушать. А теперь дайте мне дело на Зодиака. Посмотрю еще раз.

Генеральный молча и очень внимательно перечитывал дело. Некоторые абзацы отчеркивал простым карандашом. Фельбах протянул ему сигареты — оба курили один и тот же сорт, — но шеф отрицательно покачал головой.

— Итак, снова проанализируем поведение Зодиака в последние недели, — прервав затянувшееся молчание, сказал шеф. — Вернувшись из своего центра, он начал проявлять повышенную активность. За неделю зафиксировано четыре официальные поездки Эриксона из Бад-Годесберга в Мюнхен о посещением наших родственных ведомств: побывал в федеральном и баварском ведомствах по охране конституции, в министерстве внутренних дел Баварии и у Фольмана из полицай-президиума Мюнхена. О содержании его бесед говорить пока не будем. Пока не вполне ясно: одни намеки, что они хотят что-то сварганить на своей радиостанции РСЕ—РС в Английском парке в ближайшем будущем, мы должны «содействовать» следствию, а в печать дать соответствующие импульсы. Эти поездки и контакты выходят из круга обязанностей Зодиака.

— Добавлю, шеф: за это время он посетил нас, однако вопросов о радиоцентре в Английском парке не затрагивал, хотя мы тоже находимся рядом с Мюнхеном.

— Это легко объяснить. Если что-то и произойдет, то заниматься этим должны исключительно органы внутренних дел и безопасности. Мы, разведка, от этого далеки — формально. Но главное… Он провел еще три, мягко говоря, частные встречи в Мюнхене. С кем — так и не установили?

— Абсолютно ничего не известно. Все три раза, как мы вам уже докладывали, он уходил из-под наблюдения…

— Продолжайте. Я вас не виню: ведь это я сам распорядился, чтобы наблюдение за ним вели «мягко»… Он не должен обнаружить наш интерес к своей особе. Все правильно. Но почему на машине Зодиака после его ухода из-под наблюдения не сработал «Импульс»?

— «Импульс» не сработал по одной причине: все три раза Зодиак использовал новый автомобиль, только что доставленный из Штатов. «Препарировать» его и установить новый «Импульс» мы не имели никакой возможности за эти десять дней. И еще… Все три раза за рулем был не сам Зодиак, а все тот же Аллен Сандерс.

— Сандерс? Тот самый, что сегодня утром отправил наших агентов в больницу?

— Именно. К тому же он еще и профессиональный автогонщик.

— Значит, Зодиак тщательно готовился к этим трем встречам с неизвестными для нас людьми. И даже пошел на то, чтобы резко изменить свой обычный режим дня.

— Не хочу вас заранее радовать, но кое-что, по-моему, есть: Зодиак периодически встречается с моим агентом — одним из главарей здешних «серых волков».

— Он у нас проходит как…

— Совершенно верно. Джакыр. Сегодня состоится внеочередное рандеву с «волком» — агентом. Вчера он звонил и сообщил — у него есть важная информация. Я не исключаю, что одну из своих трех встреч Зодиак провел с моим человеком. Он, кстати, снабжен техникой и должен задокументировать весь разговор с Зодиаком на пленку.

— Ну вот, не все так уж и плохо, как вы представили вначале. Это не проблеск в ночи, а пусть небольшой, но маяк.

ВОТ УЖЕ целый месяц Джэкоб Эриксон был в приподнятом настроении. Куда девались прежняя апатия, подавленность и раздражительность, вызванные, как утверждала Сьюзен, так и не приехавшая из Штатов к нему в Бонн, наступившей импотенцией. Оказались забытыми сердечная аритмия, разочарование работой, желание послать к черту бюрократов-начальников и уйти в отставку. Тем более что за последнее время появились предложения перебраться в частный бизнес…

Но уже в ноябре 1980 года, сразу после победы республиканцев, дышать стало легче. Директор ЦРУ Стэнсфилд Тэрнер должен был уйти. Одно это радовало Эриксона. А потом пришла особенно радостная для него весть: на должность директора центральной разведки Си-ай-ди и одновременно директора ЦРУ должен прийти Уильям Кейси. Именно под руководством Кейси начинал свою службу в УСС — Управлении стратегических служб — в далеком 1945 году Джэкоб Эриксон.

Он был вправе рассчитывать на перемены к лучшему в своей судьбе. И они произошли.

Об этой старой и неожиданной для многих дружбе Эриксона с Уильямом Кейси вскоре, видимо, узнали многие сотрудники главной боннской резидентуры. Джэкоб почувствовал это в отношении к себе: появилась какая-то особая предупредительность, у некоторых — заискивающие взгляды, а в глазах двух-трех промелькнула завистливая ненависть. Последнее встревожило Эриксона: из своей многолетней службы в ЦРУ он знал, что ненависть может толкнуть человека на любую подлость.

Успокаивало, правда, то, что сам главный резидент Томас Полгар, до этого игнорировавший Эриксона вне работы — он знал, что Эриксон ярый антисемит, — теперь стал регулярно приглашать его к себе на ленч и в свою сауну, делился своими планами на будущее, спрашивал совета Джэкоба, хотя тот был всего лишь начальником секции, и постоянно — это становилось уже назойливым — высказывал свой восторг по поводу перемен в Вашингтоне. При этом он вопросительно посматривал на Джэкоба, ожидая его ответной реакции. Но тот предпочитал отмалчиваться, с трудом скрывая торжество.

А потом последовал неожиданный вызов в Лэнгли, но не главного резидента, как следовало ожидать, а его, Джэкоба Эриксона. Хотя он и возглавлял в резидентуре важную секцию, но главным резидентом или его заместителем никогда не был.

В знаменитом кабинете, где работали руководители управления, теперь поселился напористый, с неприветливым взглядом, быстрой, неразборчивой речью из-за привычки глотать слова новый директор. Эриксон услышал, что времена жалкого прозябания ЦРУ канули в Лету и что в ближайшем будущем предстоит возродить славные боевые традиции разведки довьетнамских времен.

По указанию Кейси в ЦРУ были вызваны его ветераны, действующие, подобно Эриксону, или отставные, те, кто покидал с проклятиями и чувством глубокого разочарования свои кабинеты в Лэнгли совсем недавно.

Новый директор излагал ветеранам свои мысли очень просто. Он призывал их вернуться «на корабль, который отнюдь не тонет». Такая уверенность Кейси в себе и в реальности своих планов основывалась на личной дружбе с новым президентом, которому директор звонил по нескольку раз в день.

Со своей мрачной улыбкой на стариковском, но все еще энергичном лице Кейси передал ветеранам личный привет президента и его уверенность в том, что сотрудники «разведывательного сообщества», и в первую очередь центрального аппарата управления, окажутся достойными доверия. Руководителям департаментов ЦРУ и ветеранам он с ходу предложил разработать новые инициативные предложения и возродить старые, которые не были реализованы.

После совещания новый директор сам подошел к Эриксону, покровительственно похлопал его по плечу и громко сказал: «А вот с этим парнем мы вместе начинали в сорок пятом в Европе».

Джэкоб был почти на десять лет моложе Кейси, но в их возрасте слово «парень» было вроде бы неуместным. Однако он радостно заулыбался, чувствуя, как на лице появились выражение какого-то подобострастия и непомерно радостная улыбка.

Эриксон прекрасно понимал, что громкие слова Кейси о сорок пятом были сказаны не ради него, Джэкоба, а чтобы напомнить всем присутствующим, что новый директор отнюдь не новичок в разведывательном ремесле и знает его еще с далеких времен войны.

Гораздо тише Уильям Кейси сказал Эриксону: «Зайдешь сегодня ко мне в шесть. Обсудим несколько вопросов».

Вечером, после беседы с Кейси, он вернулся в свой пустой особняк (Сьюзен, узнав о его приезде в Вашингтон, демонстративно перебралась к своей сестре), где все было чисто, ухоженно и трава на лужайке перед домом аккуратно подстрижена. Джэкоб печально подумал, что из всех он теперь может положиться только на старого Джима, который не зря получал свои деньги.

Расхаживая по гостиной, Эриксон вспоминал тот далекий сорок пятый год, о котором говорил сегодня Кейси, и себя — молодого, подтянутого, уверенного в «великой миссии Америки в Европе».

В памяти, словно кадры старого кино, полетели картины немецких городов, сдававшихся американцам без единого выстрела, немцев, покорных, с пустыми, голодными взглядами, торопливо сходящих с тротуара на мостовую при виде американца в форме.

Их вид рождал у Джэкоба двойственное чувство: он, американец, пришел сюда победителем, солдатом великой нации, которой принадлежит отныне право руководить всем миром. Но одновременно он был наполовину немцем, частичкой этого народа, который еще вчера воевал со всей Европой.

Ему вспомнились совсем другие немцы — в маленьких городах средней Америки, где жили преимущественно выходцы из Германии: чистые, ухоженные улицы, аккуратные коттеджи под черепицей, уютные ресторанчики и пивные, где звучала только немецкая речь, где подавали великолепные немецкие национальные блюда и настоящее баварское пиво.

Отец регулярно водил его на заседания американо-германского клуба. Дискуссии всегда велись на немецком языке, речь всегда шла в основном вокруг личности фюрера. В клуб доставляли из-за океана свежие немецкие газеты, с первых страниц которых смотрел Адольф Гитлер. Лишь некоторые в клубе решались осуждать фюрера. Большинство склонялось к тому, что Гитлер «пойдет далеко и ему предстоит большое будущее».

Правда, в декабре 1941 года, когда Гитлер зашел слишком далеко и объявил войну Штатам, которые тем самым оказались союзником красной России, в немецких пивных и клубах в Америке жизнь словно застыла. Джэкоб, в то время студент Йельского университета, стал пламенным американским патриотом, однако в окопы не рвался. В конце войны, когда призыв в армию казался неизбежным, отец через своих друзей-бизнесменов сумел пристроить Эриксона в УСС — Управление стратегических служб; американскую разведку, где в то время оказалось много финансистов, адвокатов, предпринимателей. Служба в УСС никак не была связана с риском быть убитым. Покровительство друзей отца обеспечивало Джэкобу мирную жизнь и в годы войны. Однако он, по натуре темпераментный и энергичный человек, активно включился в работу с агентурой. Произошло это уже на Европейском континенте, когда война вступила на территорию Германии и дело шло к развязке.

Именно тогда судьба свела Эриксона с начальником европейского отдела УСС Уильямом Кейси, до этого пробивным адвокатом с Уолл-стрит, защищавшим интересы ряда крупных компаний.

По рекомендации Кейси молодого Эриксона, отлично владевшего немецким языком и знавшего русский, включили в группу военной контрразведки Джи-2, направленную в Берлин для установления первых контактов с русскими коллегами. Компания в группе подобралась разношерстная. Кроме кадровых контрразведчиков в нее включили и людей из УСС: молодого Эриксона, заносчивого Гарри Розицке, похваляющегося своим дипломом доктора философии, и скользкую личность — некоего Джорджа Бейли, американского венгра, который угодливо лебезил перед каждым из них, надеясь на поддержку. Мнение у группы было единым: либо он неудачник в разведке, либо агент службы безопасности, либо просто подонок, либо все вместе.

…Они подъезжали к Берлину на джипах. Русские патрули, завидев американцев, приветливо махали пилотками и пропускали машины, не проверяя документов. Покорно расступались в стороны немцы, тащившие на себе по дорогам разбитой Германии тележки с домашним скарбом. Несмотря на недавно закончившиеся бои, автострада была в довольно приличном состоянии, лишь в кюветах валялись сожженные танки и орудия.

Вишневые деревья вдоль дорог распустились весенним цветом. Но вот горизонт изломала кривая линия, которая при постепенном приближении стала казаться серой, мрачной, хаотически вздыбленной горой. Это были скелеты взорванных и сгоревших зданий с обнаженными внутренностями квартир, разбросанные трамваи, опрокинутые столбы. Еще недавно город назывался Берлином.

С большим трудом они пробирались по бывшей столице, едва разъезжаясь со встречными машинами русских в местах, где рухнувшие стены домов завалили узкие улицы.

На главных перекрестках стояли симпатичные русские девушки-регулировщицы. Американцы спрашивали у них дорогу, с трудом выговаривая немецкое название пригорода Берлина — Карлсхорст. И девушки, приветливо улыбаясь, четко показывали своими флажками, куда надо ехать американцам.

На следующий день предстояла поездка в Потсдам и Бабельсберг, где должны были поселиться в скором будущем участники встречи «большой тройки». А вечером русские устроили товарищеский ужин.

Стол был великолепен. Больше всего американцев обрадовало обилие бутылок с водкой. А знаток Джэкоб, показывая своим новым друзьям из Джи-2 на блестящие черные зернышки в небольших стеклянных баночках, пояснил: «Русская икра».

Часа через полтора, обмякший от выпитого, Бейли неожиданно для всех сорвался. И теперь, тридцать пять лет спустя, встречаясь с Бейли где-нибудь на европейских перекрестках, Эриксон напоминал ему о том скандале с русскими. И каждый раз Бейли самодовольно повторял: «Памятник в Фултоне надо было поставить не Черчиллю, а мне. Я первым открыл фронт «холодной войны» с русскими…»

Да, тогда, в сорок пятом, в разгар веселья, когда американцы начали неумело подпевать русским «Катюшу», а какой-то русский офицер сыграл на аккордеоне «Далеко до Типперрери», Бейли, глядя на эти смеющиеся, поющие лица русских, в особенности на двух из них, видимо казахов или узбеков, вдруг повернулся к Джэкобу и довольно громко сказал по-английски со своим певучим венгерским акцентом: «Мы вовремя пришли в Европу. Иначе орда проклятых красных обезьян докатилась бы до Ла-Манша».

Все продолжали петь, и лишь светловолосый русский майор с несколькими боевыми орденами и нашивками трех ранений на груди — в этих наградах и других знаках отличия русских Эриксон хорошо разбирался — вдруг замолчал, пристально посмотрел на Бейли, а потом сказал ему многое на настоящем сленге нью-йоркских докеров. Бейли, с его знанием английского языка, наверняка понял далеко не все сказанное русским, но смысл уловил. Он рывком отодвинул от себя тарелку с остатками еды, вскочил и потянулся за пистолетом. Мгновенно протрезвевший Эриксон сгреб его в охапку и быстро уволок к машине. Бейли особенно не сопротивлялся, он сразу обмяк и сам вполз в джип. Русские в это время обступили майора, и он им что-то объяснял.

В тот же день русские заявили протест. А Эриксон, вместо того чтобы ехать со всеми в Потсдам и Бабельсберг, где он надеялся попасться на глаза большому начальству, чертыхаясь, повез Бейли обратно в американскую зону оккупации. По дороге, не глядя на притихшего венгра, Эриксон мрачно размышлял о том, что судьба Бейли предрешена. Как он тогда ошибался! После Фултона такие типы оказались в цене.

Тогда Эриксон не мог себе представить, что ему предстоит еще долгая служба бок о бок с такими вот бейли и даже в подчинении у них. Да и нынешним начальником Эриксона, главным резидентом, был Томас Полгар — опять-таки выходец все из той же хортистской Венгрии.

Через несколько дней Джэкоба вызвали к самому генералу Зиберту[8] — шефу службы военной контрразведки Джи-2 при штабе американских войск в Европе, поджарому, сухому, с гордо посаженной головой, короткой стрижкой и отличной выправкой выпускника академии Вест-Пойнт. В кабинете генерала было еще два американских офицера. Колтер, Хельштедт коротко представились молодому Джэкобу после того, как он назвал себя.

Генерал посмотрел на всех троих и неожиданно заговорил по-немецки. Оказалось, что все отлично понимают его. Подобно Эриксону, Хельштедт и Колтер были американцами немецкого происхождения.

— Вам поручается, — генерал перешел уже на английский, — строго секретная акция: обеспечить нормальное существование в условиях жесткой изоляции группы немецких военнопленных, представляющих для нас особый интерес. Это крупнейшие специалисты по Востоку. Группой руководят генерал германского генерального штаба Рейнхард Гелен и его заместители Вессель и Баун. В вермахте они были ведущими знатоками России. Именно поэтому они, с их архивами, представляют для нас громадный интерес.

Генерал сделал паузу и внимательно посмотрел на своих подчиненных. Но лица всех троих были невозмутимы.

— Мое заявление, кажется, вас не удивляет и не шокирует, — с удовлетворением в голосе подытожил Зиберт. — Значит, меня правильно информировали, что вы не заражены нынешней эйфорией «американо-русского братства». С этого момента вы все должны четко себе представлять: одна война закончилась. Предстоит война новая — с коммунистическим колоссом, который, к сожалению, оказался не на глиняных ногах, как это предрекал Гитлер.

Генерал объяснил, что помимо изоляции группы Гелена от внешнего мира необходимо установление личного доверительного контакта с опекаемыми.

— Сейчас по всем трем западным зонам рыщут представители русской военной администрации в поисках так называемых военных преступников. Если они обнаружат Гелена, пеняйте на себя, — закончил Зиберт.

— А почему бы не переправить их в Штаты? — осмелился спросить тогда Эриксон.

Генерал, не скрывая раздражения, ответил:

— К сожалению, наше общественное мнение пока что не готово к приему таких специалистов. Надо ждать. Со временем мы тихонько, без шума, переправим их в Штаты. Опыт этих людей для нас необходим в будущих конфронтациях с русскими.

Тогда Эриксон не мог предполагать, что судьба свяжет его с генералом Геленом почти на четверть века.

ШЕФ ВНОВЬ ПОЯВИЛСЯ в кабинете Фельбаха, и тот молча протянул ему три донесения, на каждом из которых вверху и внизу стоял черный штамп: «Строго секретно!» Шеф вновь отметил карандашом наиболее важные, по его мнению, места, а потом по привычке тихо спросил:

— И это все? Почему так отрывочно? Нет цельной картины. Мне совершенно непонятны причины возросшей активности Зодиака по возвращении из Штатов. Я получил сведения, что его лично принимал новый директор Уильям Кейси. То, что он теперь носится как угорелый по треугольнику Бонн — Кельн — Мюнхен, а за рулем его новой, специально доставленной из Вашингтона машины, причем доставленной по воздуху на самолете ВВС, сидит автогонщик, заставляет меня и вас, Фельбах, серьезно задуматься. Трижды он уходит из-под наблюдения.

— Но вы лично распорядились вести слежку так, чтобы он ни в коем случае ее не заметил. Ребята не садились ему на «хвост». А где расположены в Кельне и Мюнхене видеокамеры, Зодиак знает не хуже нас. Они сами нас консультировали, как и в каких местах устанавливать их же аппаратуру.

— Фельбах, я далек от того, чтобы упрекать вас и ребят из службы наружного наблюдения. Но… Ладно, не буду вам мешать. Проанализируйте самым тщательным образом эти так называемые материалы. Может, что-нибудь удастся выудить. А Фольману, простите, а этому ЭФА-пятьсот двадцать три скажите, чтоб больше не писал таких отрывочных сообщений. Его положение позволяет более дотошно потрошить Зодиака при встречах.

Шеф указал на листки бумаги, лежавшие на столе, и вышел из кабинета.

Фельбах снова запер дверь и углубился в чтение.

Фельбах аккуратно уложил донесение в досье «Зодиак», затем вытащил из миниатюрного футляра крошечную кассету, вставил ее в небольшой магнитофон, на котором не была указана фирма-изготовитель, надел наушники и нажал кнопку. Постепенно на лице его появилось удивление. Кассета медленно прокручивалась, а в наушниках звучало лишь равномерное потрескивание. Фельбах снял наушники, выключил магнитофон и отрывисто сказал вбежавшей по его звонку секретарше Монике:

— Срочно вызовите ко мне Хагенау из технической секции!

Через несколько минут Хагенау, болезненного вида седой человек, на узком лице которого очки в роговой оправе казались особенно большими, робко вошел в кабинет и остановился у дверей. Причина раздражительности Фельбаха была ему хорошо известна.

— Черт возьми, почему вы не можете обеспечить качественное звучание? Ведь вам было прекрасно известно, что в данном случае технического сбоя не должно быть! Почему вы мне подсунули чушь?

— Позвольте объяснить. — Голос Хагенау звучал неожиданно для его внешности уверенно. — Я передал вам кассету, но из-за прихода к вам главного не успел сообщить, что запись на кассете была стерта каким-то специальным излучателем.

— Объясните.

— Встреча источника проходила в автомашине объекта, в которой наверняка вмонтирован излучатель, уничтожающий запись разговора на подслушивающих устройствах в радиусе пятнадцати метров. Поэтому ЭФА-двести двенадцать не смог ничего записать во время встречи. Мы пытались очистить запись от помех, но безрезультатно. Удалось понять лишь два слова: «Найти турка». Сам ЭФА-двести двенадцать срочно пишет донесение о встрече и содержании разговора. Память у него стала похуже, он полностью доверял минифону, а теперь пытается вспомнить детали разговора.

ТУРЕЦКИЙ БАНКИР Севгер Эзден — 49 лет, улыбчивое лицо, узкие, восточные, темные, как маслины, глаза, щеточка усов, седые виски, элегантный костюм, вкрадчивые манеры — в прошлом крестьянский сын из деревни Кастелл, всегда мечтал разбогатеть. Все предметы в школе давались ему с большим трудом — за исключением одного: в математике ему не было равных. Уже в шестнадцать лет он торговал яйцами, бельем, носками. Поднакопив денег, Эзден открыл в Стамбуле торговую фирму, сделавшую его миллионером. В 1980 году он провел крупнейшую операцию в своей жизни: создал собственный банк «Кастелли» — к тому времени он уже европеизировал свою фамилию. Реклама, ласковые агенты банка убеждали клиентов: «Не давайте себя грабить другим. Только в нашем денежном институте, только у Кастелли можно увеличить свое состояние». Эзден Кастелли предлагал своим землякам фантастические прибыли: 55 процентов прибыли! Потрясенные возможностью столь легкого обогащения, они немедленно вложили эти средства обратно на свои счета в банк «Кастелли». За год оборот банка достиг пятисот миллионов долларов. Вкладывать в банк «Кастелли» спешили не только люди среднего достатка в Турции, но и их земляки, поехавшие зарабатывать на жизнь в Западную Германию.

— Я никогда не складываю все яйца в одну корзину, у меня их несколько, — любил поучать своих ближайших родственников Кастелли. — Если раздавят одну корзину, у меня останутся другие.

По поручению банкира его сын, Дэха Эзден, открыл в Западной Европе семь филиалов фирмы, в том числе и «Сивр С. А.» в Лозанне, на Рю дю Валентин, 30, с основным капиталом в полмиллиона швейцарских франков.

Именно туда, в эти резервные «корзины», переводил турецкий банкир свой доход. «Кастелли-банк» заказал в ФРГ одну тонну чистого золота, а затем переслал слитки в Лозанну. Валюта и драгоценности растекались и по другим филиалам.

Когда банк «Кастелли» лопнул, его хозяин с женой уже были в Швейцарии, оставив в Турции, Западной Германии и в других странах долгов на 665 миллионов долларов…

В ТОТ ДЕНЬ Исмет Кючюк-оглу отправился в мюнхенский филиал банка «Кастелли», чтобы внести на свой счет очередные пятьсот марок, собранные за три месяца строжайшей экономии, недоедания, отказа от чашки кофе в любимом турецком ресторанчике, где он играл по вечерам с друзьями в нарды. У входа в банк толпилась кучка разъяренных земляков, выкрикивавших ругательства, угрозы и проклятия. Неподалеку два рослых полицейских спокойно наблюдали за взволнованной толпой. Молча раздвигая кричащих людей, Исмет с трудом протиснулся к входу в филиал. На стекле роскошных дверей висела надпись на немецком и турецком языках, извещавшая клиентов, что в связи с чрезвычайными обстоятельствами банк временно прекращает операции. Вклады не принимаются и не выдаются.

Ничего не сообразив, Исмет повернулся к хорошо одетому господину, и тот крикнул ему прямо в ухо: «Чего тут не понимать! Эта грязная свинья Кастелли всех нас обобрал до нитки. Говорят, он дал деру в Латинскую Америку. Вместе с нашими деньгами! Будь проклят этот Кастелли до своего десятого колена!»

Исмет не помнил, как добрался домой на Фазаненаллее. Здесь, в старом, обшарпанном трехэтажном доме, жили — по десять — пятнадцать человек в каждой комнате — «гастарбайтеры», иностранные рабочие. Вот уже год жил здесь и Исмет. На родине, в деревушке вблизи Адана, он оставил жену в четырех детей. В Западную Германию Исмет приехал легально, с визой туриста, дававшей ему право на жительство в ФРГ в течение месяца. А потом он, как и многие другие подобные ему турки, португальцы, югославы, марокканцы, испанцы, «ушел в подполье», то есть не вернулся, как положено, через месяц домой в Турцию, а остался в Западной Германии.

Горластому вербовщику, доставившему его вместе о другими земляками в ФРГ, он отдал половину своего первого заработка. Какой-то богач строил себе виллу на окраине Мюнхена, и подрядчик-строитель с удовольствием брал к себе на временную работу таких, как Исмет, «незаконных рабочих»: за них не надо было платить страховой и социальный налоги, вносить часть дохода в пенсионный фонд. Да и сами «гастарбайтеры» готовы были работать за любую плату.

В казарме на Фазаненаллее Исмет поселился с помощью земляков, и тоже нелегально. Хозяйка дома не сообщала о нем в полицию, но зато брала с него за койку двести марок в месяц. И все же Исмет умудрялся не только высылать семье немного денег, но и даже копить: его мечтой было купить старый «форд» или «фольксваген» и приехать домой в отпуск на собственной автомашине.

А потом его более опытный товарищ, каменщик по профессии, работавший у того же подрядчика на строительстве виллы, посоветовал ему вкладывать свои ежемесячные накопления в банк «Кастелли».

— Пятьдесят пять процентов дохода — это не шутка, — сказал каменщик. — Я вложил тысячу марок в этот банк, а через год получил пятьсот пятьдесят марок на проценты. Вот так умные люди делают деньги.

Исмет имел на счету уже две тысячи марок и подсчитывал будущую прибыль, когда произошла эта катастрофа.

В тот день он был не в состоянии выйти на строительство виллы, хотя подрядчик высчитывал за прогулы солидный штраф. А вечером к нему в казарму пришел его друг. Он был одет в хороший костюм, правда старомодный, купленный на сезонной распродаже. Он не стал оправдываться перед Исметом за то, что когда-то дал ему «ценный совет», потому что сам потерял гораздо больше, но тут же, в комнате Исмета, поклялся разыскать «шакала Кастелли» и получить с того сполна все украденные деньги. Соседи по комнате спали после тяжелого рабочего дня, не обращая внимания на его громкие проклятия.

Потом он неожиданно замолчал, а через минуту совершенно спокойный голосом предложил Исмету пойти с ним в кафе, чтобы поговорить с одним интересным человеком. Увидев сомнение на лице Исмета, каменщик добавил: «За кофе и даже ужин плачу я».

Через минуту они вышли на улицу. У входа стоял «Мерседес-220». «Новенький», — машинально подумал Исмет. Друг подтолкнул его к машине. Задняя дверца открылась, и он покорно сел на мягкое сиденье. Человек за рулем, в темных очках и черных кожаных перчатках, повернулся к нему, кивнул головой и коротко представился: «Джакыр», а потом, обращаясь к каменщику, произнес тоном приказа: «А ты садись рядом со мной». «Мерседес» резко взял с места. Сидевший сзади Исмет, немного пришедший в себя после утреннего потрясения, уныло размышлял о том, выполнит ли его друг обещание и накормит ли его ужином.

Джакыр уверенно вел машину. Чувствовалось, что он прекрасно знает Мюнхен. Промелькнули огни реклам Виммерринга, потом свернули на Максимилианштрассе и, не доезжая моста, еще раз налево, в тихую улочку. На освещенной табличке Исмет успел прочитать: «Штернштрассе». Затем еще один поворот — в какой-то глухой переулок. «Мерседес» остановился у большого темного здания. У входа над табличкой слабо горел фонарь. Пока они вытирали ноги о коврик, Исмет прочитал надпись на ненецком и на турецком: «Культурное объединение «Босфор».

В небольшом зале было пусто. Пахло прекрасным свежесваренным кофе. Исмет сглотнул слюну и огляделся. На стенах были развешаны турецкие национальные флаги, портрет какого-то пожилого господина — седого, с густыми черными бровями, плакаты на турецком языке: «Все турки — это одна армия», «Даже если прольется наша кровь, мы победим!».

В зал вбежал маленький, юркий человек. Джакыр заказал сыр, вяленое мясо, баранью колбасу, салат и кофе. Заметив, как Исмет сглатывает слюну, он, улыбнувшись, сказал: «Теперь у тебя будет все. О тебе позаботимся мы — «серые волки»!»

ГЛАВНЫЙ РЕЗИДЕНТ несколько дней переживал: в Лэнгли вызвали Эриксона, а не его. Однако на следующий день после возвращения оттуда Джэкоба Полгара в Вашингтон вызвал лично Кейси.

По возвращения в Бонн Полгар пригласил Эриксона к себе.

— Хочу вас поздравить, Джэкоб, надеюсь, могу вас теперь называть по имени, — начал он, прихлебывая чай со сливками из тонкой японской чашки, — наш директор весьма высокого мнения о вас. Он сразу же поддержал мою идею — назначить вас моим первым заместителем. За Джереми не волнуйтесь, — добавил Полгар, заметив удивленный взгляд Эриксона. — Он переводится в Латинскую Америку, туда, где всегда горячо.

Все так же широко улыбаясь, Полгар продолжал:

— Я надеюсь, что наше сотрудничество будет исключать какие-либо недомолвки. Если что-то вызовет у вас несогласие, прошу сразу же ко мне — откровенно. Не люблю игры за спиной друг у друга. Лучше правду в глаза. Так мы сможем решить любой вопрос.

Джэкоб молча кивал головой в знак согласия. Многолетняя служба в ЦРУ научила его скрывать свои чувства.

«Теперь он начал давить на нашу дружбу, — думал Эриксон. — Этот паршивый венгерский еврей понял, что старик Кейси меня не забыл и готов дружить. Даже предлагает повышение. Наверняка успел узнать, что директор в сам был намерен меня передвинуть в кресло Джереми. А еще месяц тому назад этот Томас-Тамаш был готов сожрать меня с потрохами. Не удивлюсь, если нападение в парке дело его же рук. Не зря ему в Лэнгли приклеили кличку Кобра! Что ж, пообещать ему дружбу можно, но без всяких твердых векселей…»

— Только на этих условиях, — развивал Полгар свою мысль, — мы сможем выполнить исключительной важности задание, полученное мной от мистера Хьюджела — нашего нового начальника Управления тайных операций.

Негодование ветеранов в связи с назначением Хьюджела еще не докатилось до Бонна. И Полгар не собирался обсуждать с Джэкобом этот вопрос, не зная, в каких отношениях находится его подчиненный с выскочкой Хьюджелом. Тем более что оба германского происхождения и, возможно, принадлежат к одной и той же «немецкой мафии», которая господствовала в Вашингтоне еще во времена Никсона.

Только вам я могу сообщить, что президент и Совет национальной безопасности приняли решение внести серьезные, могу смело сказать, принципиальные коррективы в нашу стратегию глобального противоборства с коммунизмом. Тщательный анализ, проведенный по поручению нынешнего президента, показал, что курс бывшего президента Картера был ошибочным и даже вредным для нации по целому ряду позиций: непоследовательность, отсутствие четкой линии, паникерство и растерянность, проявленные при попытке освобождения наших заложников в Иране. Потеря Никарагуа. Катастрофическое положение в Сальвадоре. Цепная реакция кубинского примера захватывает постепенно всю Латинскую Америку.

Эриксон оторвался от своих мыслей, заметив, что Полгар внезапно замолчал. Кобра явно насторожился, не зная, как истолковать молчание Джэкоба. Потом Томас с трудом выбрался из своего глубокого кресла, подошел к письменному столу, взял какие-то бумаги, видимо привезенные из Вашингтона, и стал зачитывать отдельные места, не называя, впрочем, автора документа:

— «Жалобы союзников на непредсказуемость и отсутствие стабильности и последовательности в действиях Америки были вполне обоснованны… Для великой державы, руководящей судьбами мира, недопустимы неуверенность и зигзаги во внешней политике, такие, как вопрос об американском военном присутствии в Южной Корее, капитуляция перед требованием русских не размещать нейтронное оружие в Европе, отношения с Сомали, кризис доверия в отношениях с ФРГ и Францией, позорный провал в Иране…» Так, это ясно, это тоже… Вот: «…приход к власти правительства Бабрака Кармаля полностью меняет наши стратегические планы в этом регионе с учетом свержения шаха в Иране и потери наших возможностей переместить центр своего влияния из Ирана в Афганистан».

Ну, дальше вы прочтете сами. — Полгар отложил бумаги в сторону и, тщательно выговаривая каждое слово (недавно ему поставили новые зубные протезы, и он как бы заново учился говорить), произнес: — В области психологической войны против Советов предстоит коренная смена основных лозунгов: главное — доказать миру, что за международным терроризмом стоят Советы. Это прекрасная идея, если учесть, что народы в Европе, Латинской Америке, Азии в последние годы немало настрадались от террористов. Итак, захваты самолетов, похищение промышленников и их детей с требованием выкупа, взрывы общественных зданий — везде рука Москвы.

— В фарфоровой лавке не швыряют утюги — мы можем побить собственную посуду. Пропагандистская машина Кремля нанесет немедленный ответный удар. Козыри у них есть, причем многие из них они до сих пор еще не выкладывали на стол, и тогда нам придется занимать оборону.

— Джэкоб, вы мыслите категориями Джимми Картера, а ведь наш новый директор характеризовал вас как отчаянного и в то же время осмотрительного парня. Сейчас в вас говорит только осмотрительность. Поясню мысль руководства: разумеется, мы не собираемся априори выдвигать это обвинение в адрес Москвы. Мы должны «материализовать», как сейчас модным стало говорить, причастность русских к терроризму. И второе, не менее важное: все наши операции — фундамент политики президента — ничего не будут стоить без соответствующего пропагандистского обеспечения. В Штатах над этим уже работают ваши старые знакомые Ледин и де Борчгрейв, в Англии к заданию активно подключился Роберт Мосс. Прессой ФРГ займется ваш отдел. Позиции у нас хорошие, опыт есть. Но самое главное — мюнхенская операция.

Резкий звонок внутреннего телефона заставил Полгара подойти к столу.

— Приходите, — произнес он в трубку и пояснил Джэкобу: — Какая-то срочная депеша из Лэнгли.

Прихрамывая, в кабинет вошел старик Джо из секции коммуникаций резидентуры. Он молча передал Полгару листок бумаги. Тот быстро прочитал, и лицо его стало наливаться кровью. Джэкоб знал эти мгновенные приступы бешенства у Кобры. Тот рукой показал Джо на дверь, а когда старик вышел, разразился руганью.

— Этот идиот Хейг! — орал он. — Работает уже при четвертом президенте и думает, что все себе может позволить!

НИ ПОЛГАР, НИ ЭРИКСОН, разумеется, не могли знать, что, в сущности, Хейг был только исполнителем воли президента, который распорядился начать широкую кампанию «Ответственность Советов за международный терроризм». Начать немедленно, не дожидаясь, как выразился Полгар, «материализации». Если бы в Вашингтоне подождали с десяток дней, то операция «Квадро», о которой пока в ФРГ знали лишь Полгар и Эриксон, возможно, могла бы стать точкой отсчета в этой политической кампании. Громадный механизм ЦРУ пусть чуть поспешно, но основательно «раскручивал» операцию: «Бони М» — Чип — Тромм — Инмэн — Хьюджел — Эриксон…

Но 28 января 1981 года устами Хейга Вашингтон поспешно открыл новый фронт борьбы. «Речь идет, — говорил своим жестким, решительным голосом Хейг, — о технической подготовке, финансировании и оснащении, которые СССР предоставляют международному терроризму. Борьба против этого терроризма займет место защиты прав человека среди наших первоочередных забот. — И не менее категорично добавил: — Пора уже западным странам и Соединенным Штатам решительнее и эффективнее взяться за разрешение этой проблемы».

Именно об этом говорилось в сообщении, доставленном Полгару. Собственно говоря, оно представляло собой обычную телеграмму, переданную по телексу Юнайтед Пресс Интернэшнл. Зверь был выпущен из клетки раньше срока…

Именно поэтому метался по своему кабинету главный резидент. Зверь был выпущен… Чем его кормить?

— ТЫ ЗНАЕШЬ, кто такие «серые волки»? — спросил Джакыр Исмета.

— Да, слышал. — Насытившийся Исмет торопливо поставил на столик недопитую чашку кофе. — Это хорошие люди. Они заступаются за нас, бедных людей, которых судьба забросила сюда.

— Ты правильно рассуждаешь, — одобрительно кивнул головой Джакыр. — Мы, «серые волки», никогда не оставляем в беде земляков, а ты сейчас как раз попал в беду. Но я обещаю: мы тебе станем помогать. С сегодняшнего дня. И ты нам будешь помогать… С сегодняшнего дня.

Исмет часто закивал головой. Он готов был сделать все для этого доброго соотечественника.

— Мне твой друг сказал, — Джакыр кивнул головой в сторону каменщика, — что на строительстве виллы ты больше на подхвате и платят тебе гроши. Ну а что ты вообще умеешь делать?

— В Адане я был слесарем, работал в городской водопроводной сети. Но платили там мало, вот и уехал сюда счастья попытать.

— Специальность у тебя хорошая. — Джакыр улыбнулся, потом достал из кармана блокнот, что-то написал в нем, вырвал страничку и протянул Исмету:

— Вот номер телефона герра Баумайстера. Это фирма «Грунд безиц Гмбх унд К°». Позвони ему завтра после одиннадцати. Он даст тебе работу. Настоящую — с нормированным рабочим днем, оплаченным отпуском. И получать больше будешь, чем у этого живоглота.

Исмет почувствовал, что у него защипало в глазах: такого счастливого поворота в своей жизни он и ожидать не мог.

— За все ты должен быть благодарен нам, — повелительным голосом произнес Джакыр, — и нашему бошбугу. — Он указал рукой на портрет, висевший на стене в зале.

Алпарслан Тюркеш, родился в 1917 году, турок по национальности, полковник в отставке. До 1945 года — агент германской службы безопасности, руководитель пантуркестанского движения. В строго секретном документе СД от 9 октября 1944 года излагались планы использования Тюркеша в интересах рейха. После войны стал руководителем Партии националистического движения.

Политическая доктрина Тюркеша — «Движение девяти лучей», то есть объединение в одной великой Турции (или Туране) тюркских народов, проживающих на территории Ирана, Ирака, Афганистана, Советского Союза и Китая. В новом великом государстве — наследнике блистательной Порты — должны проживать 90 миллионов человек.

Члены партии и ее филиал — Объединение идеалистической молодежи — обязаны беспрекословно подчиняться Тюркешу. К нему можно обращаться только как к бошбугу (на старотурецком языке — фюреру) и почитать как аллаха. Члены партии и Объединения идеалистической молодежи должны учить на память отрывки из книг «Доктрина девяти лучей» и «Майн кампф» Гитлера, знать методы работы гитлеровских штурмовых отрядов и историю захвата Гитлером власти в Германии.

Исмет благоговейно смотрел на портрет бошбуга Тюркеша. Его реакция, видимо, понравилась Джакыру.

— Вот тебе сто марок. — Он протянул деньги Исмету. — Отправишь жене. О нашем разговоре никому ни слова. Иначе не сможешь больше производить на свет новых Исметов. — Он раскатисто засмеялся: — Да ты не бойся! Будешь служить нам честно — и твоих детей выведем в люди.

Джакыр встал и протянул руку Исмету. Тот схватил ее обеими ладонями и снова торопливо закивал в знак глубочайшей признательности.

— Домой доберешься сам! — бросил ему Джакыр, направляясь к выходу. За ним торопливо семенил хозяин «Культурного объединения».

ДЖАКЫР ехал по безлюдным улицам ночного Мюнхена. Переключенные на ночной режим светофоры мигали желтыми огоньками. Посматривая в зеркало заднего вида, Джакыр около часа петлял по улицам города и, наконец убедившись, что за ним нет «хвоста», остановил машину у ярко светящихся огней ночного бара. Портье услужливо распахнул дверь.

В баре было довольно многолюдно: на высоких круглых табуретках у стойки сидели какие-то сомнительного вида личности, явные сутенеры, ждавшие выручки от своих подопечных. В углу резвилась компания — двое безусых юнцов, которым, видимо, отцы дали деньги на «первую любовь», и две дамы, чья профессия не вызывала сомнений.

Хозяин бара подскочил к Джакыру и тихо по-турецки произнес: «Эфенди, вас ждут наверху».

Через узкую дверь справа Джакыр вошел в небольшой коридор, откуда на второй этаж вела грязная лестница. Там у хозяина бара были номера — «на час» или «на ночь». Джакыр прошел по длинному коридору второго этажа, минуя десяток дверей слева и справа, и постучал в последнюю дверь.

— Войдите! — раздалось по-английски…

Джакыр вошел и замер в дверях, ожидая, пока сидевший в кресле Джэкоб Эриксон не пригласит его сесть. Тот, не протягивая руку Джакыру, резко встал и начал, не скрывая раздражения:

— Ты почему затащил меня в этот бордель? Другого места не нашлось?

— Вы так срочно вызвали меня, что я не успел подготовить ничего более приемлемого. Прошу, ради аллаха, извинить меня. Но это лучшее помещение моего друга. Чистое. И очень надежное!

Эриксон с сомнением осмотрелся вокруг, бросил внимательный взгляд на торшер, многочисленные розетки, лампу, свисавшую с потолка чуть ли не к низенькому столику с двумя креслами, и решительно махнул рукой:

— Пойдем отсюда!

Джакыр поплелся за Эриксоном, в голове крутилась мысль: «Снова все запоминать, а потом переносить на бумагу! Опять этот американец оказался умнее меня».

Эриксон в сопровождении Джакыра быстро прошел через бар. И точно так же, как несколькими часами ранее усаживал каменщик своего друга Исмета в автомашину Джакыра, теперь уже Джэкоб пригласил Джакыра сесть в громадный «линкольн-континенталь», которого до этого у входа в бар не было. Джакыр машинально отметил про себя это обстоятельство. Он сел на заднее сиденье, рядом с ним разместился Джэкоб.

Сидевший за рулем Ал Сандерс не спеша вел машину по ночному Мюнхену — они направлялись к северо-западной окраине.

«Куда меня везут?» — поежился Джакыр.

Словно прочитав его мысли, Джэкоб положил руку на колено соседа:

— Раз ты не сумел обеспечить приличного места для обстоятельного разговора, придется нам покататься час-полтора. Итак, рассказывай, что тебе удалось сделать.

— Господин Стокер, — именно под этим именем знал Джакыр своего шефа Эриксона, — ваше поручение я выполнил. Слава аллаху, у меня достаточно связей и друзей в этом городе. Подходящего парня мне подобрали за один день.

— Кто он?

— Исмет Кючюк-оглу, двадцать девять лет, уроженец Адана, в Турции оставил жену и четырех детей. Здесь на полулегальном положении. В полиции не прописан. Работает у частного строителя — тоже на незаконной основе: в списках рабочих фирмы не значится. По профессии — слесарь. Дело свое знает. В Адане работал на обслуживании водопроводной сети. Материальное положение безвыходное: разорился, вложив все свои накопления в банк «Кастелли». Дал ему телефон Баумайстера. Сделал все, как вы сказали.

«Можно предположить, — подумал насмешливо Эриксон, — что речь идет о бизнесмене: «разорился», потерял «накопления»… Сколько их там было у этого бедняги?..»

— А какие были накопления у этого… «оглу»? — спросил Джэкоб.

— Извините. Я выразился немного высокопарно: неистребимая восточная привычка к преувеличениям. Конечно, у него было немного. Он пробыл в Германии, в Мюнхене, всего год. Готов выполнять все мои приказания, послушен, как пес. Да и деваться ему некуда.

— Он «волк»?

— Пока еще нет. Но будет стараться — примем в организацию.

— С этим спешить не надо. Друзья у него есть или просто знакомые?

— На стройке один приятель, тоже турок, работает каменщиком. В казарме, где он живет, люди меняются очень часто. Друг друга не знают.

— Ну что ж, — хмуро сказал Эриксон, — хочу посмотреть на него вблизи. Ты район Английского парка знаешь?

— Да, господин Стокер, знаю хорошо. Прекрасный парк. Летом там можно немочек увидеть нагишом. — Джакыр тоненько засмеялся.

— Так вот, твоему «оглу» эти девицы не понадобятся. Он будет работать под землей, в канализационном коллекторе. Его район — участок на Арабеллаштрассе и прилегающие к нему дома.

«Аллах, — подумал про себя Джакыр, — зачем это американцу понадобилось загонять несчастного Исмета под землю? Но дело, видимо, серьезное».

Он молча кивнул головой.

— В конце следующей недели побываешь с ним в Английском парке, погуляешь по аллеям. Если меня увидишь, не обращай внимания. А пока — получи. Здесь две тысячи марок. И вот расписка, подпиши ее.

Джакыр схватил конверт с деньгами, с готовностью подписал расписку.

«Эти турки готовы за деньги продать мать родную, не то что земляка», — подумал Джэкоб.

— Ты ему адрес дал, куда обращаться за работой?

— Я же сказал. Телефон дал Баумайстера. Он завтра же, вернее, — посмотрел на светящийся циферблат часов Джакыр, — сегодня утром явится в эту фирму. Что он должен делать дальше?

— Пока ничего. Пусть работает по специальности. И прикажи ему как следует изучить район и подходы к зданию, в котором расположены радиостанции РСЕ—РС. Знаешь это здание?

— Безусловно, господин Стокер. Знаю хотя бы потому, что в нем работает десяток грязных армян, которых нам пока нельзя трогать. Я помню ваше прежнее указание.

— Ну и прекрасно. Предупреждаю: обо всем знаем только мы двое.

Незаметно, за разговором, машина вновь оказалась у ночного бара. Вывеска его уже не светилась. Джакыр почтительно пожал протянутую ему руку Эриксона и быстро пересел в свой «мерседес».

— Проклятый американец, — выругался он вслух. — Дает паршивые две тысячи марок, будто дарит целое состояние. Интересно, за сколько можно купить его самого? Но еще меньше я получил за захват самолета компании «Пан Америкэн» в Вашингтоне, когда мы разыграли роль боевиков Турецкой народно-освободительной армии. И таким образом пресса все свалила на происки русских. Теперь, кажется, задумывается нечто подобное.

У ЭРИКСОНА прибавилось дел. Первоначально идея, предложенная, со слов Кейси, главной резидентурой ЦРУ в Москве, а теперь ставшая личным проектом Хьюджела, вначале здесь, в Бонне, показалась абсурдной. Однако после тщательного взвешивания и в Бад-Годесберге поняли ее ценность.

— Эта маленькая хирургическая операция, — разъяснил Полгар Джэкобу, когда они впервые приступили к обсуждению мероприятий, возложенных на них планом «Квадро», — позволит убить сразу нескольких зайцев. Легкий взрыв на РСЕ—РС. На месте взрыва — ваш турок с болгарским паспортом. Мы тем самым первыми в нашем «разведывательном сообществе» дадим материальные доказательства в поддержку кампании президента. Кто же еще может быть заинтересован в том, чтобы заткнуть глотку радиостанции, если не русские и их сателлиты? К тому же операция будет проведена в канун партийного форума русских. В это время они обычно «рапортуют» своими достижениями. И уж дело нашей прессы доказать, что, сыграв «Квадро» на РСЕ—РС, русские также тем самым отрапортовали о своих успехах.

Операция «Квадро» позволит нам вообще поднять невероятный шум. Тем самым мы отвлекаем внимание Европы от съезда русских, вновь пугаем западных немцев варварством восточных террористов, угрозой хаоса, анархии, беспорядка, гражданской войны. А перед лицом этой угрозы спасение — в опоре на нас, в сплочении Североатлантического сообщества, наконец, в его усилении. В конечном счете мы вновь подведем к главному — необходимости модернизации вооруженных сил на Европейском континенте, к размещению наших новых ядерных ракет.

Заметив иронический взгляд Джэкоба, Полгар подмигнул ему и закончил свою тираду словами:

— Прописные истины? Просто я хотел продемонстрировать актуальность проекта Хьюджела.

— Я с тобой совершенно согласен. — Голос Джэкоба звучал серьезно. — Ненавижу заниматься мелочами — усилия почти такие же, расходы не меньше, а политический эффект зачастую равен нулю.

— На что ты намекаешь?

— Как нам быть с коллегами из подрезидентуры на мюнхенском радиоцентре? Вводить их в курс дела или держать в неведении? Вдруг будут жертвы среди наших? Придется заказывать цинковый гроб, а возможно, и не один. Потом, президенты и вице-президенты РСЕ—РС, как их обойдешь? Не в интересах Рейгана, чтобы начало его президентской карьеры ознаменовалось звоном погребальных колоколов. Затем, Ричард Каммингс, новый шеф службы безопасности на радиоцентре, этот жесткий, опытный, но прямолинейный службист, — Джеймс Кричлоу просил обратить на него внимание, — вполне может спутать нам карты. Может, работать в контакте с ним?

— Исключено. Подыграть он нам не сможет: не того склада. Значит, все должно быть естественным для него. Да и в Лэнгли предпочитают не увязывать с ним мероприятия проекта Хьюджела. Какие-то высшие соображения либо чья-то неприязнь.

— По субботам он торчит на радиостанции целый день. Может быть, как-то увести его с объекта в тот день: командировка в Бонн либо срочная диспансеризация?.. Дать ему документы, зараженные холерой, желтухой, — пусть поваляется в госпитале?

— Не годится. Именно он, как лицо официальное, должен обнаружить труп «болгарина» и собрать другие доказательства. Есть еще один вариант: «Шерше ля фам» — ищите женщину! Придется обратиться к БНД. Насколько я знаю, есть у них на РСЕ—РС одна штучка. Скорее всего, информатор либо сотрудник «глубокого прикрытия». Этот вариант я проработаю с немцами. Что еще?

— А если «оглу» останется жив, будет только ранен? Отошел за какой-нибудь трубой, за ветошью и оказался вне поля поражения?.. Налетят журналисты, и он понесет всякую чушь…

— Надо, чтобы ваш турок был найден мертвым. Только мертвым. Чтобы исключить всякую случайность, поручите этот вопрос Роберту Панковицу, начальнику охраны РСЕ—РС. Ветеран ЦРУ, участник корейской войны. Пусть прикончит «оглу», если будет нужно. И учтите, времени у нас в обрез. За «болгарина» вы отвечаете лично, Эриксон. Не подходит водопроводчик — давайте другого. Не мне вас учить. Слишком высоки ставки.

Расставшись с главным резидентом, Джэкоб вызвал и себе Сандерса.

— В последнее время ваши немецкие коллеги усилили внимание к моей скромной персоне, — начал он как бы в раздумье. — Придется выступить в роли суфлера или «голоса за занавесом»… Джакыра ты помнишь? Который работал уже на нас в Вашингтоне.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Свяжешься с ним от моего имени, а потом проработаешь всю линию операции с водопроводчиком. Заявку на болгарский паспорт отошлем во Франкфурт-на-Майне сегодня. Там быстро подберут либо сделают. Пусть Джакыр поручит этому «оглу» наблюдать в городе за армянами, работающими на РСЕ—РС. Пусть тот думает, что это боевое задание от «серых волков». Все делай только через Джакыра. О тебе тот водопроводчик и понятия не должен иметь. На самой радиостанции «оглу» не должен показываться.

Дальше. Ты должен подыскать кого-либо из наших старых агентов, обитающих в районе Английского парка. По-моему, там живет кто-то из старушек — весьма лихих девиц еще лет двадцать пять тому назад. Из них выбери самую надежную, чтобы свидетельница заранее была готова. Ко всему, естественно. Ей — никаких деталей.

И последнее: у тебя хорошие отношения с Ричардом Каммингсом. Его в план операции «Квадро» посвящать не рекомендовано после фиаско в Иране. Не знаю уж, что там у него произошло, но Лэнгли старается держать его на расстоянии. А он весьма ревностный служака и, если его не остановить, может, как хороший пес, взять след. Пса следует пустить по другому следу — «болгарскому».

— Есть вопрос: а как быть с местными властями, ведь к месту происшествия съедутся все, кому не лень: «Очередная акция террористов!», «И снова в Мюнхене»? Уверен, что в Английский парк пожалует и лично Франц-Йозеф Штраус.

— За это ты не волнуйся. Баварским земельным ведомством по охране конституции, мюнхенской прокуратурой и полицией я займусь лично. Придется подключить людей, к которым я обращаюсь в исключительных случаях. Но это как раз тот самый случай. Ну а в Пуллахе, с БНД, договориться — но только после акции — будет проще простого: они как будто в стороне — формально.

ТОМАС, он же Тамаш, Полгар был не просто главным резидентом ЦРУ, как в других крупных странах, а являлся региональным руководителем: на него выходили по многим вопросам резиденты ЦРУ двадцати пяти европейских стран. Громадный аппарат располагался во Франкфурте-на-Майне, в здании, которое раньше принадлежало химическому концерну «ИГ Фарбениндустри». Началось все со скромного и незаметного заведения «Текникэл интеллидженс бранч», а разрослось до громадного спрута, охватившего Европу, да и не только ее, своими невидимыми щупальцами.

Здесь сосредоточены группы аналитиков, изучающих военно-стратегические и политические проблемы стран Варшавского Договора, многочисленные службы радиоперехвата и дешифровки. Здесь же находилась компьютерная служба, располагавшая данными на всех людей, когда-либо попавших в поле зрения ЦРУ.

В бывшем здании «ИГ Фарбениндустри» региональный центр ЦРУ содержал свои специальные отделы подслушивания телефонных разговоров между гражданами ФРГ и социалистических стран, перлюстрации и обработки писем. Кроме того, сотрудники вели централизованный учет граждан, проживающих в странах НАТО и поддерживающих какие-либо контакты с кем-либо по ту сторону «железного занавеса».

В самом же посольстве США, расположенном неподалеку от Бонна в небольшом городке Бад-Годесберг и насчитывающем более тысячи сотрудников — самое многочисленное посольство США за рубежом, — находится штаб регионального центра ЦРУ в Западной Европе. С 1980 года им руководил Томас Полгар.

Томас (Тамаш) Полгар. Руководитель политического отдела посольства США в ФРГ, кадровый сотрудник ЦРУ.

Родился в 1924 году в Венгрии. В 30-е годы эмигрировал в США. Во время второй мировой войны был зачислен в Управление стратегических служб, до этого был агентом-осведомителем. Перед зачислением в УСС получил американское гражданство. Владеет кроме венгерского и английского также испанским, французским, немецким и греческим языками. В годы войны забрасывался в Германию под видом венгра-салашиста. С заданием справился успешно. После войны работал в Западном Берлине под «крышей» офицера американской оккупационной армии в Германии, участвовал в опросах немецких военнопленных и перемещенных лиц с Востока. В конце 50-х годов выполнял особые задания ЦРУ в Вене. В 1954—1972 годах был резидентом ЦРУ в Аргентине и в Мексике. Награжден медалью «За храбрость». В 1972—1974 годах был главным резидентом ЦРУ в Южном Вьетнаме. Руководителем регионального центра в ФРГ назначен по личному указанию президента Джеймса Картера.

Вот эта личная рекомендация бывшего президента больше всего беспокоила сейчас Полгара. Могло отрицательно сказаться и то, что он, Полгар, не был стопроцентным американцем. Совсем недавно, когда важнейшие посты в государстве занимали такие же пришельцы — Киссинджер, Бжезинский, — это почти ничего не значило. Но теперь служебные кабинеты в Вашингтоне заполнила «калифорнийская мафия», стремившаяся везде и всюду доказать, что именно она и есть воплощение настоящей, подлинной Америки. Вдруг какому-нибудь идиоту из окружения президента придет в голову мысль посадить в кресло руководителя регионального центра в Бонне тоже выходца из Калифорнии?

Правда, во время недавней поездки в Вашингтон Полгар сумел произвести на Хьюджела да и на самого Кейси благоприятное впечатление. Кроме того, Хьюджел с удовольствием принял в подарок от Полгара старинную русскую икону, о происхождении которой даритель скромно умолчал. Не расскажешь ведь, что она приобретена в Вене на черном рынке по спекулятивной цене, а затраченные марки хитрая Кобра списал на «дополнительное вознаграждение» информаторам.

В Вашингтоне Полгару удалось встретиться с ближайшим советником президента. Тот внимательно выслушал рассказ Полгара о работе регионального центра. Выслушал не перебивая. Деловой доклад Томаса ему, видимо, понравился, и, глядя на Полгара своими темными печальными глазами, Линн Нофцигер сказал, что, на его взгляд, ЦРУ надо побольше иметь таких руководителей за океаном, как Томас.

Полгар считал своей удачей «случайно проявленную инициативу» — назначить своим первым заместителем Эриксона, старого знакомого Кейси, о чем Полгару своевременно сообщили его друзья из Лэнгли. Тем самым он прикрыл себе два фланга: реверанс в сторону Кейси к служебный гешефт Джэкобу, за который Эриксон должен быть ему благодарным.

Но независимо от всех этих соображений для него, Полгара, ветерана ЦРУ, было ясно: успех или неуспех операции «Квадро» станет для него и, разумеется, Эриксона решающей проверкой.

Он очень рассчитывал на педантичность и пунктуальность Эриксона. Полгар убедился в том, что Джэкоб действует, как хорошо отрегулированные швейцарские часы, тщательно продумывает свои действия, прорабатывает до мельчайших деталей все этапы той или иной операции, независимо от ее значения и размеров, заставляет исполнителей — подчиненных и агентуру — намертво усваивать свои функции. Именно поэтому Полгар был уверен, что в этой операции, одной из наиболее крупных в его биографии, Джэкоб не подведет.

Куда больше Полгара волновало пропагандистское обеспечение операции. Он мало верил в организаторские способности молодого Сандерса, отвечавшего за работу с прессой.

САНДЕРС вошел в кабинет Полгара, где уже сидел в кресле и Джэкоб Эриксон, уверенной походкой молодого разведчика, которому предстоит большое будущее. Для этого были все основания: Джэкоб намекнул, что намерен предложить его кандидатуру на свое прежнее место руководителя секции.

«Парень слишком самоуверен, — прикинул, глядя на вошедшего, Полгар, — вряд ли он потянет участок Эриксона. Но уступить, видимо, придется. Уж больно горячо мой заместитель рекомендует этого молодца. Да и связи у него в Лэнгли большие».

Он улыбнулся вошедшему Сандерсу и предложил сесть.

— Господин Сандерс, — сказал он, согнав с лица улыбку, и перейдя на официальный тон, — вас предлагают назначить на должность руководителя секции. Вы знаете, кто предлагает. Не скрою, что в ваши тридцать четыре года такое продвижение было бы весьма успешным. Во всяком случае, мы с господином Эриксоном ползли по всем ступенькам нашей бюрократической лестницы гораздо медленнее…

Сандерс сидел не шелохнувшись, и лишь на шее у него начала пульсировать жилка.

«А парень, видно, волнуется, — с удовольствием подумал Полгар, — это неплохо. В нем есть здоровое тщеславие».

— В принципе, я поддерживаю предложение господина Эриксона, — продолжил главный резидент. — Однако перед прыжком вверх вам предстоит выполнить очень ответственное задание, к которому вы уже в определенной степени причастны.

Заметив недоумение на лице Сандерса, Полгар сразу пояснил:

— Вы участвовали в проведении встречи с нашим агентом — «серым волком». Это первый шаг в осуществлении операции «Квадро». Следующие шаги должны быть крупнее, и идти придется быстрее. В главной резидентуре в детали посвящены только трое — сидящие в кабинете. На вас возлагается обеспечение максимального участия всех органов печати, радио и телевидения Федеративной Республики в кампании, которая должна начаться сразу же после акции.

— Господин Полгар, я понимаю всю ответственность задачи. Но меня смущает одно: вы потребовали, чтобы я обеспечил участие всех средств массовой информации, — Сандерс сделал ударение на «всех», — а лично я располагаю позициями далеко не везде. Надо бы сюда подключить и Роберта Редлиха с радиоцентра в Мюнхене.

— Хорошо. Но учтите, что задания журналистам придется давать на строго секретной основе. Разумеется, мы можем переговорить с ведомством печати при федеральном канцлере, они помогут передать в прессу наши рекомендации без ссылки на нас, но вы сами представляете себе размеры последствий, если обнаружится наше участие в кампании еще до начала операции. Итак, кому вы можете поручить эту работу?

— Непосредственно у меня на связи агенты Граф, Густав, Шторман, Хондже, Джэкоб… — Сандерс, извиняясь, посмотрел на Эриксона.

— Ничего, продолжайте.

— Кроме того, у меня есть агентурные позиции на ТВ-два, в западноберлинской газете «Абенд», разумеется, в гамбургской «Дойчес альгемайнес зонтагсблат». Автоматически, я в этом не сомневаюсь, к акции подключится мюнхенская «Байерн-курир». Штраус очень любит такие события. Что же касается концерна Акселя Шпрингера, то этот участок работы…

— Его поддержку, — перебил Сандерса Полгар, — мы обеспечим сами. Вы еще молоды для работы с могучим газетным Цезарем. Труднее нам будет со «Шпигелем» и «Штерном», но мы управимся.

— Извините, у меня вопрос, связанный с дефицитом времени. Сейчас я «веду» агентуру из числа журналистов, работающих непосредственно в Польше. Буквально завтра мне надо лететь в Вену на встречу с Моникой. Она приезжает из Варшавы на три дня.

— Даю вам один день на работу о ней. Зачем три? Надеюсь, вы не собираетесь…

— Ну что вы! Мне трудно представить себе человека, который мог бы соблазниться этой особой. Я уложусь в сутки.

— И немедленно обратно. Можете идти.

Когда Сандерс вышел из кабинета, Джэкоб, почти все время молчавший в ходе разговора, сказал Полгару:

— Вы можете положиться на этого парня. Он умеет работать.

САНДЕРС действительно умел и любил работать. Еще в студенческие годы, учась в Гарвардском университете, он обратил на себя внимание нескольких преподавателей, работавших на ЦРУ и подбиравших кадры для управления, своими блестящими способностями в области истории и лингвистики, умением быстро сходиться с людьми, в том числе и с иностранцами.

А иностранным студентам, тысячами приезжавшим в Америку из развивающихся стран за счет многочисленных частных фондов, за которыми укрывалась разведка, в Лэнгли всегда уделяли большое внимание. Завербованные студенты должны были в будущем стать послами, министрами, генералами — людьми, делающими политику в своей стране, руководителями служб безопасности и разведки.

Сотни американских преподавателей в университетах и колледжах числились в платежных ведомостях ЦРУ как опытные агенты, имевшие на своем счету по десятку, а то и более завербованных студентов откуда-нибудь из Сьерра-Леоне или Заира, Пакистана, Парагвая или Южной Кореи.

В этой работе Сандерс оказался незаменимым человеком. Рубаха-парень. Свои деньги — а они у него водились — он тратил на студенческие кутежи. Он не был навязчив, но иностранцы, оторванные от дома, сами тянулись к этому простодушному, веселому парню, щедрому, открытому. Кроме того, он всегда осуждал ушедшую в прошлое колониальную эксплуатацию стран, откуда приезжали его друзья.

Преподаватель университета, который руководил работой Сандерса в интересах ЦРУ, был очень доволен своим агентом. Работа Аллена с иностранными студентами вызвала одобрение в отделе ЦРУ, отвечавшем за Гарвардский университет. После его окончания Аллена тут же зачислили в кадровый аппарат Лэнгли. Вначале предполагалось готовить из него сотрудника аналитического департамента: сам Аллен с удовольствием принял это предложение. Он знал, что специалисты по анализу и политическим прогнозам высоко котируются в Лэнгли, их труд хорошо оплачивается. Продвижение вверх по служебной лестнице обеспечено.

Однако судьба в лице родного брата Аллена — голливудского кинопродюсера — многое перетасовала. Аллен с малых лет знал и любил кино, повзрослев, стал отлично разбираться в теоретических проблемах киноведения. Особый его интерес вызывал политический кинематограф, начавший расцветать в середине шестидесятых годов. Однажды, уже будучи сотрудником отдела методики и прогнозов Информационно-аналитического управления ЦРУ, Аллен написал и отправил в один из журналов американских кинематографистов статью, в которой пытался проанализировать основные тенденции в развитии политического кино США, Италии и Франции.

Подписал он статью своим именем, не очень рассчитывая на то, что его материал напечатают. Через два месяца, когда Сандерс уже и забыл о нем, его неожиданно вызвали в Управление психологических операций ЦРУ. Принимавший его пожилой мужчина в великолепно сшитом темпом костюме с галстуком-бабочкой очень тепло встретил Сандерса, поздравил его с опубликованным материалом — о чем автор и не знал, поскольку журнал вышел лишь вчера, — а потом слегка пожурил его за то, что молодой работник «компании» подписался своим настоящим именем, не согласовав это с руководством.

Сразу же после этого краткого вступления, не задавая никаких вопросов, этот пожилой руководящий сотрудник департамента предложил Сандерсу перейти в его подразделение и стать… кинокритиком.

Увидев на лице собеседника сомнения и уже готовый сорваться с губ отказ, хозяин кабинета вновь широко улыбнулся и сказал:

— Извините. Я совершенно забыл вам представиться: Генри Плейзантс. Театральный и музыкальный критик.

Сандерс с изумлением посмотрел на Плейзантса. Разумеется, он знал это имя. Изданная несколько лет назад его книга «Агония современной музыки» наделала немало шума. Сандерс прекрасно помнил, какие споры вели вокруг этой книги приятели его брата: музыканты, композиторы, пишущие для кино, музыкальные критики.

И вот сегодня он лично познакомился с этим знаменитым музыкальным критиком… на восьмом этаже штаб-квартиры ЦРУ.

Потрясенный Сандерс тут же согласился, и уже через несколько недель, после оформления разных довольно сложных вопросов, связанных с перемещением оперативника ЦРУ под «глубокое прикрытие», Аллена уже можно было встретить в театральных салонах Нью-Йорка и Голливуда, в кабинетах кинопродюсеров, в компании кинозвезд.

Войти в эту среду для него, брата продюсера ковбойских фильмов, не составило никакого труда. Кроме того, от статей Аллена — с чьей-то легкой руки театральные и киножурналы их охотно печатали — веяло глубоким знанием дела и в то же время простотой. Сандерса с удовольствием читали: свидетельством тому были многочисленные письма, поступавшие в редакции журналов.

Через год с небольшим, когда Сандерс полностью акклиматизировался в этой пестрой среде, он снова встретился с Плейзантсом. Но не в штаб-квартире в Лэнгли, а в скромном коттедже на одной из окраин Вашингтона, который по внешнему виду мог бы принадлежать среднего достатка предпринимателю. Плейзантс, как всегда, был воплощением любезности. Из разговора Аллен сразу же почувствовал, что тот прекрасно осведомлен о творческих достижениях молодого оперативника и одобряет их.

— Дорогой Аллен, — обратился к нему с некоторой фамильярностью, простительной в отношениях между пожилым джентльменом и молодым человеком, Плейзантс, — у меня к вам новое предложение. Но, надеюсь, оно вас не ошеломит, как во время нашей первой встречи. Речь пойдет о вашем более активном и, я бы даже сказал, непосредственном участии в создании столь модных сейчас политических фильмов. Прямо скажу, что нам, — Плейзантс любил делать акценты на слове «нам», — очень не нравятся некоторые тенденции в этом киножанре, особенно в так называемых «честных» фильмах. Нам известно, что в производстве находятся еще несколько лент, в которых горстями швыряют соль на нашу вьетнамскую рану.

— Но что мы можем сделать с неуправляемыми ребятами из Голливуда?

— Почему это вы решили, что они неуправляемы? — с явным сарказмом спросил Плейзантс. — Дело прошлое, поэтому теперь уже могу вам сказать, что только благодаря нашей «фирме» мир увидел такие фильмы, как «Самый длинный день» и «Генерал Паттон».

— Я видел эти ленты. Обычные военные фильмы, О героизме наших солдат во вторую мировую войну.

— Совершенно верно: обычные военные фильмы, посмотрев которые зритель в США, Мексике, Франции или Люксембурге уходит домой в полном убеждении, что главную и решающую роль в победе над Гитлером сыграла наша армия. И никто при этом не вспоминает о русских. Что и требовалось.

Плейзантс мог бы еще многое рассказать Сандерсу о сложных связях между ЦРУ и многими деятелями кино в США и Западной Европе, о том, как разрабатывалась стратегия создания фильмов-ужасов и порнографических лент, как сотрудники ЦРУ из «глубокого прикрытия» проникали в жюри фестивалей в Венеции, Каннах и Западном Берлине, обеспечивали призы для «нужных» фильмов; как они же, расточая лесть, комплименты, присуждая специальные премии, кружили головы некоторым молодым и не очень молодым режиссерам из социалистических стран. Тот же Плейзантс в 1972 году был поощрен руководством ЦРУ за удачную обработку двух югославских режиссеров — Александра Петровича и Душана Макавеева. Первый из них, очень амбициозный и самоуверенный человек («Типичный непризнанный талант», — говорил о нем Плейзантс), поставил фильм «Мастер и Маргарита» по роману Булгакова. Сценарий, впрочем, имел лишь самое отдаленное отношение к произведению. Разве что название известного романа… Так, собственно говоря, и было задумано. Фильм снимался в Югославии, а деньги на его производство дала неведомая до того времени итальянская фирма «Эуро интернационале филмз», которую создали люди Плейзантса.

Другой югославский режиссер, Душан Макавеев, — большеголовый, с рыжей густой бородой, якобы русского происхождения, — поставил с помощью этой же фирмы фильм «ВР, или Мистерии оргазма», вызвавший скандал в Югославии и даже был срочно переименован в «Мистерии организма»…

Теперь же возникла срочная необходимость быстро сделать фильм на «вьетнамскую тему».

— Надо подыскать молодого, незаезженного режиссера, — мягко советовал Плейзантс своему подчиненному. — Не избалованного славой и голодного. Подкормить его. И пусть творит. Под нашим контролем и без солдафонства.

Тогда, в 1978 году, Сандерс блестяще справился с заданием. Ему удалось через многочисленные связи в киномире найти молодого Майкла Чимино, американца итальянского происхождения, который до того зарабатывал себе на хлеб в качестве ассистента режиссера. Но знающие люди утверждали, что его талант, помноженный на чувство голода и жажду славы, может дать неплохие результаты.

Так появился на свет фильм «Охотник на оленей», который шквалом пронесся по международным фестивалям, вызвал бурю протестов и волну хвалебных рецензий. Чимино оправдал вложенные в него деньги. Правильным оказался и расчет на его молодость, ибо он не чувствовал себя скованным старыми клише. Поэтому фильм не бил в лоб и прямо не оправдывал войну Соединенных Штатов во Вьетнаме.

Худенький, невысокого роста, лохматый Чимино, вечно одетый в джинсы и вытертый свитер, построил свой фильм иначе. Да, война во Вьетнаме — нехорошая штука. А воюют в фильме американцы — три простых парня. И все трое — рабочие-сталевары, и все трое — русские по происхождению. Получалось: войну против вьетконговцев ведут пролетарии, да плюс к тому той же крови, что и советские русские — главные союзники вьетнамцев.

Утверждая эту «русскую» линию фильма, Чимино все же не удержался от штампа при изображении американских русских: почти целый час в фильме длилась свадьба одного из героев — сначала в православной церкви, а потом в русском ресторане с неизменным «казачком» и криками «Пей до дна!». Но это была небольшая передержка «для экзотики».

Продолжая работу над фильмами на русскую тематику, Сандерсу пришлось познакомиться со множеством эмигрантов из стран Восточной Европы и России. Их привлекали в качестве консультантов по русскому быту, характеру, костюмам, манерам.

В начале Сандерс попытался использовать в этих целях особо засекреченных русских на службе ЦРУ: они участвовали в подготовке кадровых разведчиков для работы под различными «крышами» в Москве. Однако заполучить этих специалистов в Голливуд из многочисленных разбросанных по стране разведывательных школ было невозможно. Маразматические же старики, эмигрировавшие из России сразу после революции, на роль консультантов были абсолютно непригодны. Как-то Сандерс попытался проконсультироваться у одного престарелого князя относительно того, как выглядит русское застолье. Но старик стал пороть какую-то чушь о шикарных ужинах, которые он закатывал во время первой мировой войны в лучших ресторанах Петрограда.

И тогда Джеймс Кричлоу, один из близких друзей Сандерса, ранее работавший на радиостанции «Свобода» в отделе радиоперехвата, посоветовал ему съездить в Мюнхен и посмотреть тамошние кадры. Сандерс последовал совету и не пожалел: он нашел богатейший выбор типажей, пригодных на роль солдат — головорезов и убийц.

Вернувшись из Мюнхена, Аллен долго не мог прийти в себя. Перед глазами мелькали лица людей, которых он встретил на радио «Свобода», в филиале Толстовского фонда и Еврейской культурной общины в Мюнхене, в разных прокуренных комнатах в Париже: лысые и с густыми, кучерявыми волосами, вздернутыми и обвислыми носами, усами и бакенбардами, разного роста и возраста, характера и темперамента. Но у всех было общее: какая-то внутренняя неуверенность, заискивающие взгляды, бросаемые на него, американца, ничтожное раболепие одних и показное стремление выглядеть значительнее, чем ты есть на самом деле, других.

Естественно, для «киноконсультанта» Сандерса главное заключалось не в том, чтобы выискивать подходящие типажи для фильмов «на русскую тему». Плейзантс поставил перед ним другую задачу: во время поездок в Мюнхен, Вену, Париж и другие места сосредоточения беглецов с Востока тщательно изучать и анализировать эффективность их использования, коэффициент полезного действия.

По мнению Генри Плейзантса, длительное время руководившего работой главной резидентуры в Бонне и, естественно, отлично знавшего дела резидентуры в Мюнхене, этот кпд в последние годы значительно снизился.

— Я опасаюсь, — говорил он Сандерсу, — что по мере того, как вымирают и стареют наши проверенные кадры, которых мы взяли у немцев в сорок пятом году, и на смену им приходят их дети или лица, выехавшие из России в последние годы, уменьшается накал ненависти к большевизму, его отрицания. Все эти вновь прибывшие из СССР идут работать на РСЕ—РС не в силу глубочайшей внутренней убежденности или полной безысходности, как это было с власовцами или бандеровцами, которые готовы были служить за чечевичную похлебку. Нет, нынешние — очень практичные люди. Им подавай жизненный уровень гражданина США, в них неуемная потребительская жадность и даже ненасытность. А непримиримость борьбы с коммунизмом — это так, игра, оправдывающая их непомерные претензии, алчность.

— Позвольте, — возразил тогда Сандерс, — я читал их статьи, комментарии, тексты радиопередач, наконец, их книги — все это очень злые, беспощадные к большевизму опусы.

— Вы меня не совсем поняли. — Плейзантс досадливо поморщился. — Конечно, их «труды» полны желчи и злости. Но все это жалкие потуги, песок, скрипящий на зубах, не больше.

Разговор кончился тем, что по предложению Плейзантса Сандерс срочно уехал в Бад-Годесберг на должность третьего секретаря политического отдела посольства США в ФРГ. Ему поручили руководство агентами главной резидентуры из числа местных журналистов и представителей органов печати, регулярно выезжавших в страны Восточной Европы. На этой почве он сошелся с Робертом Редлихом, выполнявшим также функции в подрезидентуре ЦРУ под «крышей» радиоцентра РСЕ—РС в Мюнхене. Кроме того, Сандерсу было вменено в обязанность, независимо от официальных отчетов руководства РСЕ—РС и мюнхенской подрезидентуры, контролировать эффективность использования эмигрантов, работающих на радиостанции.

ВО ВРЕМЯ ПРИЕЗДОВ В ВЕНУ для встреч со своими агентами-журналистами Сандерс обычно избегал клуба иностранной прессы, где в баре подавали отличный кофе, куда часто заходили «на огонек» журналисты из разных стран, в том числе русские, поляки, венгры, чехи, но где место было неподходящим для обсуждения «деликатных» вопросов, в особенности когда речь шла о подготовке секретных поездок за границу.

Вена давно, с 1956 года, считалась идеальным трамплином для подобных вояжей западных журналистов в социалистические страны. Многих иностранных корреспондентов из ФРГ, Англии, Швейцарии, США, постоянно аккредитованных в Вене, меньше всего привлекала жизнь нейтральной Австрии. Их интересы были на другой стороне Дуная.

Еще во время событий в Венгрии, в октябре 1956 года, в ЦРУ поняли значительные преимущества «выдвинутого форпоста», с которого можно было легко устраивать «набеги» на Будапешт и Прагу, Бухарест и Белград, Софию и Варшаву. Каких-то пятьсот — шестьсот километров, полдня за рулем автомашины или один час полета — и корреспондент мог приступить к выполнению своих задач: в интересах газеты или журнала, которые он представлял, а также в интересах ЦРУ, БНД, английской или французской секретных служб.

— Журналист, подобно воде, может просочиться в любые капилляры, — подчеркивал Плейзантс в беседе с Сандерсом накануне отъезда Аллена в Западную Германию. — Вам будет необходимо в первую очередь получать от них информацию о положении в странах социалистического лагеря. Однако было бы ошибкой использовать наших журналистов исключительно в этих целях. Их возможности гораздо шире. Конкретный пример: тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год. Чехословакия. Тогда возникла срочная необходимость поддерживать постоянный контакт с нужными нам людьми в некоторых руководящих группах в Праге. Западные дипломаты или журналисты, постоянно аккредитованные в Праге? Это исключалось, поскольку министерство внутренних дел Чехословакии, несмотря на противодействие нового министра Павела, держало наших людей под жестким контролем. И тогда мы перебросили из Вены в Прагу нескольких наших особенно пробивных людей из числа журналистов. Они прибыли туда и сумели беспрепятственно встречаться с нужными нам людьми, передавать им наши советы и рекомендации, получать нужную информацию. Возьмите хотя бы работу Графа…

Дело Графа Сандерс уже успел тщательно изучить.

Андрей Разумовский, гражданин Австрии и корреспондент западногерманской газеты «Франкфуртер альгемайне», проходил по списку особо ценной агентуры ЦРУ. Псевдоним был выбран с учетом его происхождения: он был действительно «русским графом» — потомком знаменитого вельможи времен императрицы Елизаветы, который был братом фаворита царицы, бывшего певчего Разумовского, украинского парня, причудами судьбы заброшенного в Петербург. За собой он потащил и своего брата, который впоследствии переселился в Вену и там доживал свой век, щедро растрачивая в столице Австро-Венгрии доходы с громадных поместий на Украине. В память о нем в Вене сохранились улочка — Разумовский-гассе и мост — Разумовский-брюкке.

Потомку графа Андреасу мало что досталось в наследство. Он стал журналистом — не слишком талантливым, но зато очень пробивным и настойчивым. Граф, заброшенный в Прагу, сумел установить контакты с главными действующими лицами «пражской весны»: Шиком, Цисаржем, Кригелем и Гольдштюккером. Через Графа, других западных журналистов поддерживался контакт с наиболее активными оппозиционерами, объединившимися тогда в разные клубы, кружки и даже партии: Клуб-231, Клуб беспартийных активистов, Кружок критически мыслящих личностей, Организация в защиту прав человека, Подготовительный ЦК Социал-демократической партии.

Правда, Графа вскоре с шумом выдворили из Чехословакии. После недолгого пребывания здесь он вновь оказался на юго-востоке Европы — на этот раз в Белграде.

К моменту приезда Сандерса в Бонн Граф успел покинуть — не совсем по своей воле — Югославию. Путь в соцстраны для него оказался закрыт, и поэтому для практичного Сандерса Граф представлял, скорее, исторический интерес.

В Лэнгли, а затем в Бад-Годесберге Аллен тщательно проработал картотеку и личные дела на агентов-журналистов, с которыми ему предстояло регулярно встречаться, готовить для них задания, получать донесения по их возвращении откуда-нибудь из Кракова, Гданьска или Бухареста… На небольших карточках мелькали фамилии и псевдонимы.

В этой же картотеке значились имена других западногерманских «свободных журналистов», людей, не состоящих в штате газеты или журнала и пишущих для многих. Среди длинного списка Сандерс специально выделил для себя Гюнтера Эрнста Спековиуса, Гюнтера Хайзинга, Ульриха Шиллера, которые были готовы по первому сигналу выехать в любую точку земного шара.

Дело на Густава — Карла-Густава Штрёмма, наполовину немца и наполовину русского, особенно привлекло внимание американца. Густав обладал поистине уникальными знаниями стран Восточной Европы, в чем, конечно, ему помогало знание им русского, чешского и сербского языков. Он вел обширнейшую картотеку по всем основным проблемам социалистических стран. Неоднократно выезжал туда, пока ему окончательно не «обрубили» право въезда. Но тем не менее и в настоящее время Густав был ценен в качестве руководителя отдела Восточной Европы в «Вельт», хорошего специалиста по вопросам радиовещания на Восток, поскольку ранее он руководил отделом стран Юго-Восточной Европы радиостанции «Немецкая волна».

У Густава был, правда, один недостаток: возможности его оперативного использования были в некоторой степени ограничены тем, что он одновременно работал на БНД, а следовательно, Сандерс не мог ему доверять во всем, и в частности использовать по внутригермаиским делам.

Изучением доставшейся ему в наследство картотеки Сандерс остался не совсем доволен: в ней было мало агентов-журналистов, которых можно было бы легально засылать в Польшу. А начиная с 1980 года нужда в таких агентах росла. Руководство Лэнгли интересовалось буквально всем — от личности Леха Валенсы до подробностей биографии какого-нибудь второстепенного активиста из «Солидарности».

Польские проблемы заставляли Сандерса регулярно выезжать в Зальцбург или Вену, чтобы встречаться со своими людьми, только что вернувшимися из Варшавы или собиравшимися ехать туда. Передоверить это важное дело коллегам из ЦРУ, работавшим в резидентуре в американском посольстве в Вене, он не хотел.

Сандерс сейчас тщательно готовился к очередной встрече в Вене со своим новым «приобретением» — корреспондентом агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл в Варшаве Рут Грубер — Моникой. Эта скромная, незаметная черноволосая женщина, типичная старая дева, появилась в Варшаве сразу же после того, как события там начали обостряться. С руководством ЮПИ пришлось специально договариваться о переводе Грубер из Белграда, где она возглавляла местное бюро этого агентства, в столицу Польши.

СКРОМНАЯ, НИЧЕМ НЕ ВЫДЕЛЯЮЩАЯСЯ из толпы женщина оказалась образцовым агентом. Ей удавалось проникать туда, куда не могли попасть асы журналистики. Через нее деятели «Солидарности» передавали инструкции, деньги, от них Рут приносила отчеты о работе, планы ближайших акций, на которые требовалось согласие американцев, дополнительные просьбы и предложения лидеров «Солидарности».

Моника не могла приезжать слишком часто в Вену. Срочные задания ей вручались через оперативника, сидевшего в посольстве США в Варшаве. Резидентура ЦРУ в Польше неоднократно требовала передать Монику в их полное распоряжение. Однако Сандерс, опираясь на поддержку Эриксона и самого Полгара, препятствовал этому, ссылаясь на то, что слишком частые встречи с Моникой в Варшаве «сожгут» агента.

На этот раз, учитывая требование главного резидента уложиться в один день, Сандерс сразу же привез Рут Грубер на конспиративную квартиру, расположенную в одном из тихих переулков в Двадцать первом районе Вены. Ранее Аллен приглашал Монику на хороший обед в отель «Захер», где она с удовольствием съедала отварную вырезку под соусом из хрена и яблок и кусок знаменитого «захерторте». А по вечерам он вместе с ней посещал венскую государственную оперу или «Бургтеатр». Сандерс понимал, что в жизни одинокой женщины мало радостных минут, и старался как-то скрасить ее одиночество во время редких приездов в Вену. Ей, видимо, импонировало, что в ресторане или в опере ее спутником был столь симпатичный молодой человек.

Разумеется, дальше их отношения никогда не заходили. Сидя в такси, которое везло его из аэродрома в Швехате в Вену, Сандерс досадливо поморщился, вспоминая намеки Полгара. Этого еще не хватало! Рут Грубер, с ее унылым лицом, гладко зачесанными назад жирными волосами, была неприятна Сандерсу. Но сейчас он был весьма раздражен тем, что резидент сократил ему пребывание в Вене с трех дней до одного.

На конспиративной квартире Сандерс угостил Рут Грубер кофе с пирожными, которые он прихватил в кондитерской на Опернринге. Затем предложил ликер или коньяк по выбору, но та отказалась.

— Извините, что мы встречаемся здесь, — сказал Аллен, устанавливая на низеньком столике магнитофон. — Но времени у нас в обрез. Мне нужно срочно возвращаться в Бонн. Да и у вас в Варшаве горячая пора.

Рут разочарованно вздохнула. Этих встреч с Сандерсом она всегда ожидала с нетерпением. После напряженной, связанной с опасностью разоблачения работы в Варшаве, после встреч с людьми из «Солидарности», взбудораженными, нетерпеливыми, спешащими скорее насладиться результатами своих хотя бы и временных успехов, короткие дни пребывания в Вене в обществе Сандерса казались ей справедливым вознаграждением.

Выпив кофе и съев два пирожных, она начала неторопливо диктовать, время от времени заглядывая в небольшую записную книжку. Внимательно слушая ее, Аллен едва сдерживал восхищение. Эта скромная женщина стоила двух-трех оперативников из их резидентуры в Варшаве, которые постоянно жаловались на «трудную и ответственную работу в Польше» и требовали повышения зарплаты.

Моника наговаривала текст около трех часов. Лишь изредка она делала небольшую паузу и выпивала стакан минеральной воды или кофе, который Аллен готовил по-турецки, зная, что она привыкла к такому кофе еще в Белграде. Наконец она кончила говорить, протянула Сандерсу свою записную книжку, которую тот должен был доставить в Бонн, и чуть свободнее уселась в кресле. Аллен, тихо сидевший напротив нее за низеньким коктейльным столиком, не скрывал своего удовлетворения.

— Дорогая Рут, — сказал он мягко, — я хотел бы передать большую благодарность нашего высшего руководства за вашу отличную работу. Я рад сообщить вам, что на ваш счет с января этого года переводится вдвое больший гонорар, чем раньше.

Рут благодарно кивнула головой, хотя деньги ее не очень волновали. Для одинокой женщины она зарабатывала вполне достаточно и в ЮПИ.

— Руководство хотело бы также передать вам некоторые новые рекомендации, — продолжал Сандерс. — Это касается в первую очередь работы с писателями и журналистами, которые сейчас хотели бы поговорить о либерализме, об изменениях в социальном строе, о плюрализме, о другой модели социализма. Так было в Праге, и это наверняка повторится сейчас в Варшаве. Успех очевиден, но необходимо также помнить печальный опыт некоторых наших неудачных, я бы сказал, недальновидных действий во время «пражской весны». Тогда некоторые публицисты слишком быстро и резко выступили с открытыми нападками на Москву, характер советско-чехословацких отношений. Нет. Сначала первая «серия», и только потом — вторая.

Работать надо не в крупных органах, а в многочисленных изданиях «Солидарности» — в их листовках, брошюрах, обращениях, еженедельниках, бюллетенях. Пусть это будет «голосом народных масс», «профсоюзного актива». У вас еще есть время прочитать наши письменные инструкции. Мне же осталось добавить совсем немного.

Аллен встал из-за стола, вновь сходил на кухню и через несколько минут вернулся оттуда с новой порцией кофе. Он разлил его в маленькие чашечки и продолжал:

— Вы знаете, я историк по образованию. Причем изучал историю распространения учения Маркса в Европе, включая, разумеется, Россию. В последнее время я специально занимался изучением многовековых отношений между Россией и Польшей и установил любопытные факты, которые нам следует учесть в дальнейшей работе.

— Но этот элемент постоянно присутствует в нашей работе. Вековое былое недоверие к России мы должны возродить и постепенно довести до точки кипения, превратить его в ненависть народа. Несмотря на то что они и соседи, и политические союзники И кое-что нам в Варшаве удалось сделать…

— Я знаю это, Рут. Но мне хотелось бы изложить свои собственные соображения.

Рут внимательно слушала Сандерса, еле скрывая на лице иронию, которую вызывали у нее разглагольствования этого способного, но, видимо, слишком самоуверенного человека. К тому же она по-женски интуитивно чувствовала в нем какой-то холодок, отчуждение, невнимание к ней как к женщине. Рут знала, что она далеко не красавица, в ее жизни ей еще никто не объяснялся в любви. Но она бы обязательно заметила его взгляд на ее стройные ноги, на ее фигуру. Она для него была, видимо, мыслящим роботом.

— Так вот, уважаемая мисс Грубер, — продолжал Сандерс, — я пришел к глубокому убеждению, что лозунгу так называемого пролетарского интернационализма мы можем эффективно противопоставить лишь одно оружие — национализм!

Два небольших экскурса. В начале пятидесятых годов в Венгрии местные власти изменили систему оценок в школах и вузах — по русскому образцу: пятерки стали отличными оценками, а единицы — худшими. До этого, как вам хорошо известно, у венгров все было наоборот. Наши люди умело тогда использовали этот просчет и сумели поднять часть студенчества и даже школьников на защиту старых добрых единиц и двоек. А как ловко использовали имя поэта Шандора Петефи! Активно работал на нас клуб его имени…

Второй экскурс. Чехословакия шестьдесят восьмого года. По нашему заданию некоторые местные публицисты стали подкидывать идею о том, что Октябрьская революция — это чисто русское явление, а русские, мол, никогда не знали, что такое демократия. А Чехословакия, дескать, всегда жила в условиях традиционного демократизма, и, следовательно, русский опыт ей далек и чужд.

Вот вам два примера. В этом же духе следует сейчас действовать в Польше.

— Да, но, надеюсь, эти события будут иметь иной финал?

— Я тоже надеюсь. Мое руководство просто очень надеется.

— Аллен, вы не думаете, что мы пассивно ждем ваших указаний, а по своей инициативе ничего не делаем? Знаете ли Вы, что вся Польша покрыта захоронениями русских солдат, погибших во время последней войны? Русские их называют «братскими могилами». Через наших людей в «Солидарности» удалось осуществить осквернение нескольких русских кладбищ. Не скажу, что население Польши было от этого в восторге, особенно старшее поколение, которое прекрасно помнит войну. Однако тем самым ситуацию в стране удалось обострить и, пожалуй, создать определенную напряженность между союзниками по Варшавскому Договору.

— Вы уверены в этом? Пока что я вижу, что русские руководители регулярно встречаются с польскими. Кстати, что нам известно об этих переговорах?

— К сожалению, тут нам похвастаться нечем. А разве ничего не слышно об этом из Москвы?

— Вы, Рут, наверное, шутите. Но мы отвлеклись. Ваш пример с кладбищами великолепен. Раз уж зашла речь о могилах, то хотел бы спросить, как обстоит дело с Катынью?

— По нашей рекомендации в некоторых листовках и брошюрах «Солидарности» тема Катыни была затронута, однако вызвало это весьма слабый резонанс. Поляки заняты сейчас своими повседневными делами. Их волнует, где купить продукты, что делать с деньгами. Ведь «Солидарность» все время требует повышения зарплаты. Честно говоря, я удивляюсь долготерпению властей. У нас в Штатах мы бы не потерпели такой активности профсоюзов…

Сандерс демонстративно посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез. Он торопливо пробежал все донесения Моники, вытащил кассеты и аккуратно спрятал их в боковой карман.

Вечером он уже был в Бонне, а на следующее утро докладывал Эриксону о результатах поездки в Вену.

— Зря вы ездили в Вену, — сказал Джэкоб, глядя на осунувшееся от усталости лицо Сандерса. — У вас здесь полно дел. А с Моникой мог бы встретиться кто-нибудь из наших ребят из венской резидентуры.

— Нет. Вопреки пословице каштаны из огня я предпочитаю вытаскивать сам. И сам их съедать.

— Согласен с вами. Но, добавлю, что каштаны все-таки таскают из огня Моника и ей подобные. А съедают, разумеется, другие. Но, как говорят марксисты, такова внутренняя диалектика нашего классового общества. Теперь к делу. Проект Хьюджела вступает в завершающую фазу. Я тут без тебя устроил смотрины нашему «оглу» в Английском парке. Наблюдал за ним со стороны, когда тот прогуливался с Джакыром. Сырой материал. Хлюпик, глуп, провинциал. В общем, не годится. На подготовку «оглу» к такому делу потребуется год. «Квадро» — на грани срыва. В графе «главный свидетель обвинения» — пробел. Машина крутится, и не в нашей воле ее не то что остановить, а даже замедлить ее ход. Нужен «свидетель обвинения».

— Джакыр?

— Да.

— А что делать с «оглу»?

— Обговори с Джакыром. Я думаю, что он найдет ответ на этот вопрос.

— Понятно. Да поможет нам бог.

ХОЗЯИН «Культурного объединения «Босфор» взял телефонную трубку и сразу же позвал Джакыра, сидевшего за столиком с двумя молодыми людьми. Джакыр встал и ленивой походкой подошел к стойке. Произнеся в трубку: «Хорошо, буду через полчаса», он вернулся к столику и, не присаживаясь, бросил собеседникам: «Доставку товара обеспечить по цепочке. Это будет стоить процентов на семь дороже, но зато почти полная гарантия успеха. Иначе эти таможенники на Балканах меня разорят». Оба молодых турка — они отвечали за доставку из Турции в Западную Германию сырого опиума — молча кивнули. Джакыр, не пожимая им рук, торопливо вышел из «Босфора».

Он выехал на восточную окраину Мюнхена, поставил машину неподалеку от небольшого парка, прошел через него и оказался рядом с «Олдсмобилем», из которого Джакыру безмятежно улыбался Аллен Сандерс.

Сандерс пригласил его сесть рядом с собой. Машина катилась по уютным окраинам, мимо ухоженных коттеджей с небольшими палисадниками. Но из-за мрачного, хмурого зимнего неба местность вокруг казалась неприветливой. Выехали за город. На ближайшем повороте Аллен свернул в лес. Притормозил на опушке.

— Итак, Джакыр, твой Кючюк не подходит для дела, которое мы запланировали.

— Скажите, господин Аллен, для какого дела, и я вам подберу десяток отличных парней. Клянусь.

— Десяток не нужен, а вот если бы один. Человек, который мог бы проскользнуть в одно весьма охраняемое учреждение, установить там небольшую адскую машину, укрыться в безопасном месте, ну а когда она громыхнет, то отдаться в руки правосудия и засвидетельствовать, что выполнял волю одной из, скажем, восточных секретных служб. Ну как?

— Вы, наверное, шутите, господин Аллен. Это все равно что отправиться на собственные похороны. Такого дурака вряд ли найдешь.

— Тогда придется идти тебе, Джакыр.

— Что-о? Считайте, что разговор не состоялся. — Турок попытался открыть дверь, чтобы выйти из машины.

— Не торопись, дружище. Спешить тебе некуда. Тебя, разыскивает ИНТЕРПОЛ. В задаче спрашивается: кто тебя укрывает от рук правосудия? Мы. Где бы ты был сейчас, если бы не Поль Хенце и его парни? Гнил бы в турецкой тюрьме. Убийство — тяжкий грех. Потом захват самолета. Кто тебя потихоньку, без шума, переправил из Вашингтона сюда, в Мюнхен? «Организатору захвата капитану Гусейну Джакыру удалось скрыться», — удивлялись газеты. Но ФБР и министерство юстиции ищут «капитана Джакыра». И наконец, твоей головы домогаются левые турецкие эмигранты. Можешь полюбоваться. — Аллен протянул турку листовку, в которой содержался призыв к покушению на человека, выдающего себя за «капитана Джакыра». Да и последнее: твои банковские счета в Швейцарии и здесь, в ФРГ, будут заморожены.

— А если я…

— Тогда все наоборот.

— Согласен.

— Я знал, что мы поладим. Вот план подвальных помещений объекта.

— Как я туда проникну?

— Под видом водопроводчика. Пойдешь вместо Кючюка.

— А что делать с ним?

— Скажем, левым турецким эмигрантам удалось покушение на «капитана Джакыра». И Кючюка не станет, и у полиции появятся основания поприжать левых, у ИНТЕРПОЛа интерес спадет, ФБР закроет дело.

— Господин Аллен…

— Можешь идти. Где ты будешь завтра?

КАК БЫЛО обусловлено с Полгаром, из Мюнхена Сандерс вылетел в Гамбург, Ему предстояло встретиться с журналистами — давнишними и новыми агентами ЦРУ.

С точки зрения дела Сандерсу надо было бы поехать в первую очередь в Западный Берлин. Там он должен был встретиться с одним из ведущих агентов главной резидентуры — Маркусом. Под этим псевдонимом скрывался Деттмар Крамер, руководитель Бюро радиостанции РИАС[10], считавшийся одним из ведущих специалистов по странам Восточной Европы. Его неоднократно включали в группы журналистов, сопровождавших высоких государственных деятелей ФРГ во время их визитов в социалистические страны. После таких поездок резидентура в Бад-Годесберге обычно направляла в Лэнгли свои лучшие информационные депеши, в которых неизменно фигурировал Маркус.

Главный резидент ЦРУ в Бонне знал, что его руководство за океаном весьма ревниво относится к «восточной политике» боннского правительства, не доверяет немцам и считает их способными договориться с Москвой за спиной Вашингтона. Маркус и его информации были гарантией, хотя и не стопроцентной, того, что от Лэнгли не ускользнет ни одна «экстравагантная выходка» руководителей ФРГ.

В том же Западном Берлине Сандерсу предстояло встретиться и с агентами, работавшими в главном офисе газетно-журнального концерна Акселя Цезаря Шпрингера, в частности с редактором издательства Ингой Урбан.

Однако Аллену, жаждавшему разрядки после напряженнейших дней работы с Эриксоном, удалось, правда не без труда, доказать своему шефу необходимость поездки в первую очередь в Гамбург: для срочной встречи с людьми из редакций шпрингеровских «Вельт» и «Бильд-цайтунг», которые должны были стать запевалами газетной кампании, связанной с операцией «Квадро». Тезисы кампании — «Взрыв осуществлен руками Москвы и ее сателлитов!», «КГБ снова действует!», «Следы преступников ведут за железный занавес!», «Снова доказано: за террористами стоит Москва!» — были подготовлены в Лэнгли. Передать их агентам-журналистам из рук в руки планировалось сразу же, как только стихнут раскаты громового взрыва.

— Все будет сделано точно в назначенные сроки, — заверил Аллен Эриксона, довольный тем, что он наконец вырвался в Гамбург.

— И все же я на твоем месте вначале отправился бы в Берлин, — пробурчал Эриксон. — Что ни говори, а Маркус для нас — курица, несущая золотые яйца.

— Полностью согласен с вами. Но сейчас нам нужно поработать с людьми, которые дают оперативную информацию на первую страницу. А Маркус все-таки орудие крупного калибра. Эта несушка не последний день в нашем курятнике.

В Гамбурге работа шла строго по графику. Он по очереди встречался с заранее предупрежденными журналистами из «Вельт» — главным редактором Гербертом Кремпом и корреспондентами Зибертом и Бэрвольфом. После этого Аллен пообедал со «свободным журналистом» Гюнтером Хайзингом, а потом встретился с шустрыми ребятами из «Бильд-цайтунг».

В СУББОТУ, 21 февраля, Кючюк-оглу собирался выспаться, а потом пойти в клуб «Босфор», где у него завелись приятели. Кроме того, он испытывал внутреннюю потребность время от времени попадаться на глаза своему благодетелю Джакыру, который часто заходил в клуб. Кючюк-оглу молил аллаха за его здоровье. Мало того, что тот устроил его на твердооплачиваемую и нетрудную работу слесаря-водопроводчика в солидную фирму, но и дал свою рекомендацию. По возвращении домой — а он твердо надеялся на это, вот только надо поднакопить денег — он мог бы с такой рекомендацией работать не только в Адане, но и в самом Стамбуле или Анкаре.

Но накануне, в пятницу, его вызвал Баумайстер.

— Тут у нас давно лежит заявка на ремонт канализации в здании радиостанции в Английском парке. Все руки не доходили. Надо срочно заявку выполнить. Поработаешь в субботу. Двойную оплату гарантируем.

— Хорошо, эфенди. Я завтра прямо с утра…

— Э-э нет, не торопись. Там люди работают, а ты будешь стучать своими ключами. Лучше там появиться часов в семь вечера. Не раньше. Ты меня понял?

— Конечно, эфенди. Ровно в семь.

— Вот тебе заявка. Не забудь документы, там строгий пропускной режим. А в понедельник… получишь плату за сверхурочные часы.

— Спасибо, эфенди. Я так вам благодарен.

— Ладно, ладно. И прощай.

Сытно пообедав в дешевой харчевне, Кючюк-оглу неспешно отправился в «Босфор». У стойки его почтительна приветствовал хозяин клуба и вежливо попросил подняться на второй этаж, «в комнату к эфенди Джакыру». Удивляясь про себя такой высокой чести — Джакыр никогда не приглашал его к себе в свои покои, — Кючюк-оглу так же неспешно поднялся по лестнице и осторожно постучал в дверь.

— Входи! — раздалось из комнаты.

Джакыр сидел, развалясь на низеньком диванчике, и курил душистую сигару. Это последнее, что успел увидеть Кючюк-оглу: тяжелый удар сзади свалил его с ног…

Ровно да семь часов вечера Джакыр, в спецовке, прижимая к левому боку сумку с инструментами, входил в здание РСЕ—РС. Наружный охранник, ничего не спрашивая, пропустил его, скользнув по лицу Джакыра рассеянным взглядом. Второй охранник в проходной внимательно изучил личную карточку турка. Потом взялся за телефон. На гудки никто не поднимал трубку.

— Ты звонишь Каммингсу? — спросил первый охранник. — Он с полчаса, как вышел. Звони прямо Панковицу.

Второй охранник вновь набрал телефон, сообщил о приходе слесаря. Выслушав Панковица, охранник опустил трубку, затем долго водил шариковой ручкой по журналу учета посетителей, делая очередную запись.

— Что-то не очень похож на фото, — заметил он.

— Это я после болезни. Почки замучили.

— Ладно. Что у тебя в сумке?

Джакыр открыл ее. Охранник лениво покопался в ней рукой и кивнул.

Пройдя по коридору, Джакыр спустился по лестнице в подвал. Он шел мимо металлических дверей с предостерегающими надписями: «Не вскрывать! Собственность армии США». Сквозь решетки боксов виднелись очертания неизвестных предметов. А вот и склад, о котором говорил Аллен. Место было помечено, как и договаривались: пробитая труба канализации, на полу — лужа темной вонючей воды. Джакыр посмотрел по сторонам. В полумраке подвала он был один…

ВЫ ВЕРИТЕ В ПРИМЕТЫ? Если вокруг луны багряное кольцо — ожидай крепких морозов или буйного ветра. Если в «Боинг-737» твое место в хвосте самолета, то непременно останешься жив даже в самой невероятной катастрофе. Или когда шеф административного отдела Рассел Пул перестал с тобой здороваться в коридорах, подчеркнуто делает вид, что не замечает тебя, значит, твои акции упали ниже нуля и ты больше не котируешься.

А вещие сны, ночные кошмары? Когда падаешь с Эмпайр-Стейт-Билдинг, значит, растешь физически или, быть может, поднимешься по служебной лестнице. Если выиграл в схватке с «одноруким бандитом» — игральным автоматом, но монеты посыпались к твоим ногам — это к горю, слезам. Когда давно почивший родственник приходит вдруг во сне и манит тебя в глубь Английского парка, а у тебя нет сил сопротивляться этому зову, значит, дни твои сочтены, в лучшем случае — это к тяжелой болезни. Если…

Ричард Каммингс, директор службы безопасности радиостанций «Свободная Европа» и «Свобода», не верил ни в то, ни в другое. Сны к нему вообще приходили редко, чему он был несказанно рад. С детства его преследовала боязнь однажды не проснуться, оказаться пленником мира теней. Что касается примет, то Ричард предпочитал оперировать фактами, и его сообщения всегда отличались убийственной конкретностью, достоверностью, логикой.

Почему в Лэнгли решили уволить его предшественника Джорджа Ле Вайе, который «по состоянию здоровья» вдруг срочно заторопился на пенсию? Случайность? Нет. Джорджу не смогли простить его опрометчивости. Выступая в армейских казармах Макгроу на семинаре уполномоченных по вопросам безопасности, он открыто заговорил о существовании договора с федеральной почтой ФРГ о подслушивании телефонных разговоров сотрудников радиостанции, о том, что во многих кабинетах РСЕ—РС вмонтированы «жучки», просил обратить внимание на лиц, ведущих замкнутый образ жизни, вроде Владимира Матусевича и Виктора Федосеева. На семинаре было несколько работников радиостанции. Подскочили нервозность и подозрительность среди персонала. И судьба Джорджа была предрешена.

Считал ли Каммингс свое назначение повышением? Вряд ли. Когда тебе за пятьдесят, то вполне отдаешь отчет, что служба безопасности — это, пожалуй, твоя лебединая песня. Не дай бог где-либо споткнуться, иначе непременно отправишься вслед за Джорджем.

…В 1971 году Ричард Каммингс, директор Института изучения СССР — негласного филиала РСЕ—РС, — шеф оперативной группы в Мюнхене. Операция называлась «Смоук скрин» — «Дымовая завеса». Каммингс отвечал за группу поддержки и обеспечения операции.

Да, 1971 год. Гром неожиданно грянул в морозном январском небе, когда сенатор-республиканец Клиффорд Кейс, член комиссий по ассигнованиям и иностранным делам, начал со знанием дела заколачивать гвозди в будущий гроб для РСЕ—РС: тайное финансирование ЦРУ этих двух радиостанций уже многие годы представляет собой секрет полишинеля; как РСЕ, так и РС утверждают, что они — неправительственные организации, созданные на частные пожертвования. Однако имеющиеся сведения показывают, что прямые субсидии ЦРУ покрывают почти все их расходы.

Ричард листал тогда страницы «Нью-Йорк таймс» и не верил своим глазам. Что за вирус раскаяния и самобичевания поразил обитателей Капитолийского холма? Почему эту кампанию не остановили? Сенатор Уильям Фулбрайт особенно точно наносил удары. Да еще какие!

— Эта деятельность порождает ряд внешнеполитических проблем, связанных с масштабами нашего вмешательства во внутренние дела других стран… Доллары выделяло ЦРУ. Радиостанции представляют собой анахронизм, и мы должны проявить смелость и признать, что они изжили себя… Пора и нашему правительству понять это.

Каммингсу тогда казалось, что он присутствует на собственных похоронах. Десять лет отдал он негласному партнеру РСЕ—РС — Институту изучения СССР. Чудесное прикрытие для подрезидентуры. Под видом научных исследований сотрудники ЦРУ проникали в различные сферы общественной, политической и экономической жизни ФРГ, ГДР в ЧССР, Австрии и Швейцарии. И вот…

В растерянности он позвонил Джеймсу Кричлоу, начальнику отдела исследований я информации РС, числящемуся на хорошем счету в Лэнгли, известному своими связями в политических кругах Вашингтона. Встретились они в кафе «Аннаст» в Хофгартене.

— Чем взволнован ученый мир? — начал было шутя Кричлоу.

— Похоронными маршами, что исполняют на Капитолийском холме, — буркнул Каммингс.

— Вы настолько углубились в «исследования» Востока, что совсем потеряли из виду Запад. — Ирония и чувство превосходства сквозили в тоне Джеймса. Он мог себе позволить эту фамильярность. «Кто владеет информацией, — любил повторять он своим подчиненным, — тот управляет ходом событий, тот делает политику, историю, тот диктует правила игры». Джеймс явно владел предметом. — Так вот, дорогой Ричард, идет большая игра, грандиозное шоу на подмостках Капитолия. Какой-то заштатный конгрессмен выступает, Вашингтон спешит признаться в грехах, мировая общественность в восторге от «дерзкой смелости» законодателей. Вот, мол, где свобода слова, вот где демократия…

— Но после таких саморазоблачений восточная пропаганда непременно исполнит канкан на наших бренных останках.

— Как сказать. Что русские узнали для себя нового? Связи с «фирмой», наши доллары в бюджете радиостанций, вещание эмигрантов в интересах Америки? Ты полагаешь, что русские настолько наивны, что не догадывалась об этом? Смысл в том, что мы опередили их, вырвали у них возможность первыми организовать разоблачения и в то же время определили рамки этой сенсации, не затронув и не раскрыв чувствительных для нашей безопасности сторон механизма взаимоотношений «фирмы» с радиостанциями.

Джеймс заказал второй бокал любимого пива «хофброй» в слил в него остатки недопитой водки.

— Ведь о чем речь? — продолжил Кричлоу после паузы. — О более тонкой зашифровке нашей резидентуры на радиостанции. И о передаче финансирования РСЕ—РС в руки конгресса. А мы и не против, хотя «делаем вид». Если раньше, как в случае с Национальной студенческой ассоциацией, приходилось создавать три подставные организации, то теперь конгресс освобождает нас от этой головной боли, доставая из магического ящика, подобно хорошему иллюзионисту, субсидии. Изумленной публике как-то и не приходит в голову спросить: кто же загодя заложил в ящик эти пожертвования?

— Кто же у нас такая светлая голова?

— Душа проекта — директор Ричард Хелмс.

— Но чего доброго, — Ричард незаметно для себя заговорил языком Джеймса, — федеральное министерство почт и телекоммуникаций аннулирует нашу лицензию на пользование частотами. Тогда плакало соглашение с землей Гессен об аренде территории для антенн. Примеру Бонна последуют Мадрид, Париж, Рим…

— Ты получил инструкции по операции «Смоук скрин»? — Кричлоу допил пиво. — Значит, ты знаешь, что надо предпринять, чтобы этого не случилось. Действуй. Ведь ты же Бульдозер!

Прозвище Бульдозер Ричард получил за напористый, целеустремленный нрав, энергичный подход к любой, даже, казалось бы, неразрешимой проблеме. Балагуры, правда, утверждали, что оно родилось после знакомства Каммингса с одной симпатичной машинисткой американского посольства, любви которой Ричард пытался добиться «штурмом» во время двухдневной командировки в Бонн. В различных аттестациях Ричарда, в зависимости от отношения к нему начальников, эти черты его звучали по-разному: «деловит», «прямолинеен», «напорист», «энергичен», «неуправляем», «решителен», «целеустремлен», «излишне принципиален», «упрям», «честен, лоялен», «негибок».

Ричард дал ход операции «Смоук скрин». Встречи с информаторами, беседы в партийных, деловых и политических кругах ФРГ с членами бундестага и правительственными чиновниками, в научных и культурных организациях обычно заканчивались просьбой, намеком, пожеланием, предложением собеседнику направить послание, письмо в Белый дом, госдепартамент или конгресс в поддержку существования и деятельности РСЕ—РС либо с протестом против предложения сенатора Фулбрайта прикрыть их в июле месяце.

Особо сильный огонь Каммингс сосредоточил против самого Уильяма Фулбрайта. В письмах «уважаемые граждане ФРГ» называли его «выскочкой», «демагогом», наживающим на преследовании радиостанций политический капитал.

Фулбрайт ответил ударом на удар. То ли он «вычислил» Ричарда, то ли кто-то в Лэнгли подсказал сенатору — операцию поспешно прикрыли, и Каммингс лишился директорского кресла. Заодно распустили весь институт.

С тех пор пробежало почти десять лет. Каммингс не считал свое нынешнее назначение повышением: круг обязанностей директора службы безопасности широк и необъятен, как столетний баобаб. Принимая дела у Ле Вайе, Ричард в просторном кабинете своего патрона Рассела Пула с любопытством изучал лаконичные параграфы должностной инструкции. Ему предписывалось, в частности:

нести ответственность за внутреннюю безопасность на объекте;

обеспечивать безопасность лиц, тайно поддерживающих контакты с РСЕ—РС, в период их пребывания на объекте;

контролировать проводимые в жизнь меры безопасности (физическая охрана);

осуществлять проверку благонадежности новых сотрудников;

хранить материалы с грифом «Особые указания» (результаты изучения подозрительных сотрудников, списки сотрудников национальных редакций, которые подлежат немедленному интернированию, изоляции в случае возникновения опасности вооруженного конфликта в Западной Европе);

обеспечить тесное сотрудничество с генеральным консульством США в Мюнхене по вопросам, входящим в компетенцию директора.

Тон инструкции импонировал Каммингсу. Щекотало самолюбие гордое ощущение своей власти, пусть тайной, незаметной, над людьми, снующими по бесконечным коридорам этого муравейника. Но как-то не соответствовали этому «могуществу» подвальные помещения службы безопасности, которые Ричард в первые же дни окрестил «бункером». Подвал давил на него, он как бы подчеркивал никчемность, ничтожество его подразделения по сравнению с радиовещательными службами, оккупировавшими верхние этажи здания. Вот уже четвертый месяц он спускается по лестнице вниз и все не может отделаться от ощущения, что опускается в преисподнюю. Три составляющих анфиладу кабинета, в которые можно попасть только через холл, где восседает руководитель секции охраны Роберт Панковиц. Помещения, оборудованные сигнализацией, с массивными сейфами для хранения особо секретных документов, оружия.

Сами обитатели «бункера» являли собой образец профессионализма и деловитости. Команда в целом понравилась Ричарду: каждый досконально знал свой участок.

Рудольф Штраус бегло владеет английским, французским, итальянским и венгерским языками, а посему устанавливает широкие контакты с туристами из стран Восточной Европы, ведет среди них поиск потенциальных информаторов для РСЕ—РС, осуществляет их вербовку, ведает вопросами конспиративного размещения и обеспечения информаторов во время их длительного пребывания в Мюнхене, организует рассылку пропагандистских материалов в страны Восточной Европы.

Курт Шмидт, бывший комиссар уголовной полиции, выполняет конфиденциальные поручения Ричарда, а также поддерживает тесные связи с местными полицейскими службами и участками, охраняет информаторов радиостанции во время их пребывания в Мюнхене, «работает» с водителями межгосударственных трансперевозок, проводниками международных вагонов и пилотами «Люфтганзы», регулярно посещающими столицы восточноевропейских государств, создает каналы доставки материалов «самиздата» на радиостанцию.

И наконец, Роберт Панковиц. Кадровый сотрудник ЦРУ, участник войны в Корее, на плечах которого — охрана территории и здания объекта. Он умел появляться в самое неожиданное время и в самых неожиданных местах и тем держал подчиненных в вечном напряжении. По его настоянию каждые полчаса стали проводиться контрольные обходы объекта, с обязательным появлением служащего охраны на контрольных точках маршрута. Были также установлены технические средства для подачи сигнала тревоги, налажена прямая связь с полицай-президиумом Мюнхена на Эттштрассе, 2.

Итак, команда в целом понравилась Ричарду. В «целом» — потому что была еще одна особа в кабинете № 33, которая числилась его помощником по административным вопросам. «Женщина на корабле — жди беды, женщина в бункере — еще хуже», — отметил про себя Каммингс. Мимо Ирмгард Петенридер ни один сотрудник не мог пройти, не поглядев ей вслед. Энергичная, деловая, но через минуту готовая взорваться смехом — чистый бес в юбке. С первых же дней их отношения стали подавать признаки «служебного романа». В ее присутствии Ричард хмурился, стараясь быть более строгим, официальным, но от этого выглядел более смешным и беспомощным, вызывая колкие шутки или подчеркнуто участливые ремарки Ирми. Окрепший с годами вирус подозрительности напомнил о себе: не продиктовано ли внимание Ирмгард к нему интересами Управления безопасности ЦРУ? Но с каждым месяцем вирус ослабевал, и Бульдозеру стало льстить внимание молодой женщины. И вот вчера они «объяснились», если можно назвать объяснением диалог, полный двусмысленностей, недоговоренностей, намеков и явных, ошеломляющих откровений…

— Вы верите в приметы или вещие сны? — Он и не заметил, когда эта Ирми впорхнула в его кабинет.

— Я верю в дружбу между мужчиной и женщиной, — сделал он первый ход.

— Вот как? Нет, я серьезно спрашиваю…

— Ну, если серьезно, то какие у нас сегодня заявки на посещение радиостанции?

— Заявки? — Ирми была явно обескуражена неожиданным поворотом разговора. С минуту она помолчала и вдруг выпалила: — А вы знаете, как вас прозвали наши «нафталинники»?

— Кто-кто?

— Ну эти, дряхлеющие аборигены радиостанции, вечные эмигранты.

— Интересно, как же? — спросил он без особого энтузиазма в голосе. Вирус подозрительности предупредил: если она сейчас скажет «Бульдозер», значит, это точно человек Гамбино.

— А вот как: Надсмотрщик.

— Что-что? — Бдительный вирус, посрамленный, забился куда-то вглубь. — Какой же я?..

— Самый настоящий надсмотрщик, который, правда, ничего не видит и не замечает вокруг.

Его задели за живое.

— Если уж на то пошло, дорогая, у вас тоже есть недурственное прозвище.

— У меня? Это уже что-то новенькое.

— Да, представьте себе.

— Что-нибудь пошлое, наверное. Что еще могут придумать наши сексуально озабоченные макаки?

— Почему пошлое? — Ричард тянул время, лихорадочно придумывая нечто сногсшибательное, но приличное. — Не знаю, как это точно будет по-немецки… но что-то вроде… Жаркие Губы.

— О-ля-ля! Фантазеры! — Она искоса посмотрела на него. — И вы тоже так считаете?

— Что именно? — Ричард прикинулся простаком.

— Ну, насчет… губ.

— Не знаю, просто не знаю. Как говорят на Востоке, чтобы узнать вкус груши, нужно ее скушать.

— Так в чем дело?

— Ирми!

— Да, мистер Каммингс. — Ирмгард улыбалась.

— Может быть, завтра поужинаем в отеле на Оккамштрассе? Часиков в семь? Идет?

— Не думаю, что в это время года там подают на десерт вкусные груши, господин Каммингс. — Оба возбужденно засмеялись. — Ну что-нибудь придумаем. Да, Дик? До завтра, Дик. Значит, в семь? — Она с победоносным видом выпорхнула из кабинета.

Вот почему сегодня, 21 февраля, в субботу, когда в здании, кроме дежурной смены, никого нет, Ричард после полудня заговорщически уединился в своем «бункере». Жене Эвелин рассказал наспех придуманную историю о мрачных террористах, замышляющих недоброе против радиостанции, сослался на срочность дел и просил не ждать к ужину. История выглядела вполне правдоподобно. Газеты были полны тревожных сообщений: взрывы у американских казарм, нападение на машину американского генерала, выстрелы в дискотеке для американских солдат. Добрая Эвелин, привыкшая за эти годы к неожиданным исчезновениям Ричарда из дома, не выразила неудовольствия, хотя они собирались в этот день с детьми посетить Баварский национальный музей, а потом посидеть где-нибудь в гаштете. Эвелин вообще с утра сегодня была настолько внимательной и нежной, что он подумал: не подсказывает ли ей что-то женская интуиция?

— Будь благоразумен, дорогой, — сказала она почему-то на прощание, и он готов был держать пари, что грустные предчувствия одолевают рано поседевшую женщину.

— Ну конечно, о чем ты говоришь, дорогая? — буркнул он наигранно безмятежным тоном и поспешил удалиться.

Ричард рассеянно просматривал какие-то бумаги, делал заметки, пытался даже сесть за деловое письмо своему коллеге Вальтеру Кэмпбеллу из центра ЦРУ во Франкфурте-на-Майне, с которым до недавнего времени делил ответственность за состояние безопасности во всех американских учреждениях и на объектах в Западной Германии. Письмо не получалось, и Каммингс ловил себя на мысли о том, что все чаще посматривает на часы.

16.00. Заступает вторая смена дежурного персонала. Как медленно тянется время! Как тогда, в Иране.

ОБ ЭТОМ ПЕРИОДЕ своей жизни Ричард не любит вспоминать.

Рождество 1975 года он отмечал в Иране в качестве сотрудника сверхсекретного «Подразделения-5», затерявшегося в громадном аппарате американских военных советников при генштабе армии шаха.

Вылетая в Тегеран, Каммингс имел самое отдаленное представление как о месте своего назначения, так и о своих обязанностях. Очень немногое удалось вытянуть из Чарльза Мэрфи, прилетевшего из Ирана в отпуск. Мэрфи он знал еще по Западному Берлину, где они оба делали первые шаги в разведке. Оказалось, что «Подразделение-5» — это созданный в 1956 году отдел радиоэлектронной разведки США, нацеленный на территорию русских. В переписке он проходит под названием «Группа поддержки исследований», располагает двумя филиалами в непосредственной близости у советской границы, в городках Бешахре и Кучане. Возглавляет подразделение ветеран ЦРУ Натсиос Николас Эндрю, человек острый, колкий — с ним ладить будет непросто. Зато главный резидент Артур Каллахан — «редкий умница», простой, доступный человек, пользуется расположением у посла Хелмса, а жена Артура, ливанка по происхождению, — обаятельная, общительная женщина, центр внимания всей американской колонии в Тегеране.

Дальше из Мэрфи полились посольские сплетни, которые Ричард тактично прервал:

— Чем же я могу быть полезен электронной разведке?

Чарльз посмотрел на него, как на школьника, и назидательно процитировал положение какой-то известной ему инструкции:

— «Подразделение осуществляет руководство работой филиалов ЕТЮ-2 и ЕТЮ-3, ведает материально-техническим обеспечением, обрабатывает поступающую из филиалов информацию, поддерживает контакты с местными спецслужбами». Понятно? Дел хватает. Тут и агентурная работа, засылка в СССР наших людей, и опрос прибывших оттуда иранцев, использование туристов и каналов частного выезда. Тесный контакт с САВАК, посещение тюрем, допросы там перебежчиков и прочих носителей информации. Черную работу делает САВАК, а ты только снимаешь сливки. Уловил?

Тегеран был так далеко, что Ричард пропустил мимо ушей последние слова Мэрфи, но потом, в Иране, он часто вспоминал этот разговор.

Для связи с таинственным «Подразделением-5» в Вашингтоне ему дали телефон 88-23-70. Ричард, сойдя с трапа самолета, прямо в аэропорту набрал этот номер с легким чувством волнения и любопытства. Ответила телефонистка, видимо из местных, но на хорошем английском.

— Назовите себя, сэр, — начала она.

— Ричард Каммингс. Простите, с кем имею честь говорить? Туда ли я попал?

— Кто вас интересует, сэр? — Вопросы Каммингса остались без ответа.

— Чарльз Мэрфи, — ответил он первое, что пришло в голову, хотя Мэрфи в это время безмятежно плескался где-то у берегов штата Флорида.

— По какому вопросу, сэр?

Это уже походило на допрос.

— Сугубо личному, мадам, — решил съязвить он.

— Сообщите ваш телефон, — невозмутимо продолжала телефонистка, — через пять — десять минут вам перезвонят.

«Неплохо зашифровались, о позвонившем узнают все, а абонент упирается в стену вежливости», — подумал он и, не отвечая, повесил трубку.

— Господин Каммингс спешит к месту своего назначения?

Ричард обернулся: крепыш с широкой улыбкой и короткой стрижкой а-ля Лэнгли насмешливо смотрел из-под рыжих бровей.

— Извините, с кем имею честь?..

— Рингленд. Питер Рингленд, атташе, заместитель заведующего консульским отделом посольства США в этой чудной стране. Уполномочен встретить мистера Каммингса и сопроводить. Ваш багаж? Сюда, пожалуйста.

Он повел Каммингса к машине, и, покуда они петляли по улочкам незнакомого Ричарду города, направляясь в центр, к посольству на улице Тахте-Джамшид, пока они торчали у кабинета № 114, ожидая приема у офицера безопасности, а затем ждали, когда наконец появится Джозеф Долански, помощник резидента по связи с «Подразделением-5», и позже, когда они катили на север, выбираясь из города, Рингленд без устали вводил новичка в курс местных событий. Питер явно хотел понравиться.

— В Иране сейчас, представляешь, постоянно находится около шести тысяч американцев и членов их семей. В стране ведут дела сотня с лишним наших торгово-промышленных фирм, больше десятка церквей, школы и клубы, а благотворительных организаций просто не счесть.

Ричард неопределенно хмыкнул, что можно было бы понять как выражение удивления.

— Тебе повезло, — Питер перешел на доверительный тон, — будешь принадлежать к здешней американской элите. Все сотрудники АРМИШ/МААГ и ГЕНМИШ — так именуются военносоветнические миссии при иранских сухопутных, морских силах и жандармерии — находятся в привилегированном положении, пользуются правами экстерриториальности, проживают в фешенебельном районе Салтанат Абад, где чудный микроклимат, свободно посещают клубы, рестораны, бары, кабаре. Завидую… Мусульманская страна. Вроде бы и дружественная, но на наши вольности местные косятся. Живем, мол, не по корану.

— Ну а «Подразделение-пять»?

— В свое время узнаешь, — попытался уйти от вопроса Рингленд, но потом не удержался: — Объекты ваши построены надежно Организацией американских военных инженеров Персидского залива. По технической части тесное взаимодействие с фирмами «Филко Форд» и «Маркони», у которых чудные радарно-мониторные станции. Ну а в нашем, оперативном, смысле это — агентурная разведка против русских: изъятие советских документов у эмигрантов, прибывших из России на жительства в Иран, получение от них информации, различных адресов, которые могли бы для нас представить интерес, короче — работа с людьми… Без САВАК тут не обойтись…

— Что они понимают в нашем деле?

— Как сказать?.. САВАК, я тебе скажу, представляет собой хорошо организованную и достаточно эффективную службу. Тут тебе и опытные, и преданные режиму кадры, солидная техническая база, разветвленная сеть информаторов. В общем, наша школа и наш опыт. Правда, жестковаты они, коварны и безжалостны. Пытки и устранение неугодных или подозреваемых в антишахской деятельности в порядке вещей. Тебе еще предстоит увидеть, что они вытворяют в тюрьмах. Гестапо бледнеет…

Ричард насторожился. Опять речь о тюрьмах. Неужели ему придется заниматься столь грязным делом? Когда они подъехали к развилке Салтанатабадской дороги с Ниарваранским шоссе, он увидел особняки, огороженные колючей проволокой, вышки охраны. Ему показалось, что он добровольно въезжает в тюрьму.

После шумной, беззаботной Европы, после чопорного Бонна будни сотрудника «Подразделения-5» казались одним остановившимся днем. Быстро прошел восторг от восточной экзотики, опостылели одни и те же лица в американском клубе и культурном центре. Жизнь, казалось, приостановила свой бег.

САВАК, подобно гигантскому спруту, сковал всю общественную жизнь страны, проник во все ее поры. Любые вопросы решались быстро, жестоко и тайно. Ричард стал частым гостем в застенках САВАК. До него дошел смысл издевательски возвышенных кличек самых изощренных пыток: «летучий голландец», «молодой бамбук», «кондиционер». В последнем случае человеку загонялся в прямую кишку кусок сухого льда и сокращающиеся от холода мышцы доводили его до безумия.

Если же человек упорствовал, Каммингс сам зверел, срывался, кричал: «Сделайте ему «кондиционер», черт побери!» И смотрел на себя со стороны: неужели это он, Ричард, интеллигент, цвет американской нации, заботливый отец? Мясник. Дерьмо. Может, это кошмарный сон?

Ночью его преследовали крики и стоны замученных. Но, когда он утром открывал глаза, кошмар не исчезал: у ворот его поджидал джип с сотрудниками САВАК. «Какой-то заколдованный круг», — бормотал он, поспешно одеваясь. Именно в Иране седина опалила его волосы.

Редкие поездки в прикаспийский городишко Бешахр или в приграничный с Туркменистаном Кучан, где находились филиалы «Подразделения-5», вносили хоть какое-то разнообразие. Возле Кучана, в местечке Кабкан, на горе Ала-Акбар, стояли антенны радиоэлектронной разведки ЕТЮ-3, прощупывающие территорию Средней Азии. В Бешахре — такой же пункт ЕТЮ-2, замаскированный под «метеорологическое училище». «Метеорологи» шарили по всему Закавказью. Полученные сообщения доставлялись в Тегеран для обработки и анализа. Связь с Лэнгли и АНБ — через систему спутников. Хотя по джентльменскому соглашению это и не полагалось, пункт в Бешахре регулярно прослушивал телефонные разговоры, ведущиеся из шахского дворца, а также переговоры САВАК по всей стране. «Большой брат» должен все знать…

«Хозяйство» Каммингса находилось по дороге из Бешахра в Шахи. Здесь, на берегу Каспия, была построена тщательно замаскированная база для нескольких подводных лодок-малюток, доставленных сюда из южных портов Ирана. К базе подходила узкоколейка, имелись собственный аэродром и электростанция. Подводные лодки использовались для переброски агентов в Закавказье или Туркменистан и для их возвращения. Это была чистая работа, и Ричард все чаще находил предлоги, чтобы выехать на периферию.

В июле он вдруг засобирался в Бешахр. Так начался конец его иранских кошмаров. В аэропорту в ожидании самолета он направился к стойке. Взял бутылочку кока-колы и прямо из горлышка начал пить. Вдруг он почувствовал (или ему показалось), как чья-то рука залезла к нему в задний карман брюк в поисках бумажника. В отражении стекол Каммингс увидел молодого иранца, с деланно-безразличным видом смотрящего куда-то в сторону. Ричард незаметным движением перехватил кисть воришки и стал подчеркнуто медленно цедить «колу». Иранец пытался вырваться, сначала незаметно для окружающих, потом все явственнее, но Каммингс только сильнее сжимал свои пальцы. Ярость закипела в нем. Монотонная жизнь, полгода ночных кошмаров — все вдруг сфокусировалось именно в этом иранце. Так они платят ему за все пережитое здесь! И тем медленнее он цедил напиток.

Иранец начал всхлипывать, потом тихо молить:

— Моя рука, сэр. Моя рука…

Снующие по аэропорту пассажиры не замечали драматизма ситуации. Ричард допил напиток, поставил бутылку на стойку.

— Твоя рука, говоришь? — процедил он сквозь зубы, не поворачивая головы. Резким, натренированным движением Каммингс потянул иранца на себя, взял кисть на излом я ударом колена с хрустом переломил, как камышовую трость, тонкую руку юноши. Молча зашагал прочь и только у выхода заметил черное пятно крови на брюках.

Через полчаса он стоял у трапа самолета, когда вдруг всей спиной ощутил холодок неведомой и неотвратимой опасности. Обернулся. Мгновенно оценил ситуацию. Два открытых джипа, стремительно въезжающих через боковые ворота на рулежную полосу… Молодчики… Человек десять… Автоматы наперевес. Это за ним. Неужели так быстро сработали? Жандармерия или САВАК? На мгновение ему показалось, что все вокруг замерло, остановилось, как в немой сцене: джипы, и галдящие пассажиры, и снующий вокруг самолета технический персонал. Животный страх сковал даже слух.

И когда он услышал вой сирены и увидел влетевший вслед за джипами знакомый голубой «датсун» резидента Артура Каллахана, Ричард не знал, наяву ли это или ему чудится. Пронзительно воя, «датсун» обогнал молодчиков из САВАК и заскрипел тормозами у трапа.

— Быстро в машину! — Каллахан явно нервничал.

Они сорвались с места и отъехали к ангарам. Джипы преследовали их, но почтительно остановились метрах в двадцати, демонстрируя свое зловещее присутствие.

— Влип ты, дружище! — начал Каллахан. — И нас поставил в неловкое положение. Что произошло?

Каммингс быстро пересказал ему свою историю.

— Тебе показалось. Нервы. Ты знаешь, кому переломал кости? — Артур помедлил и тяжело вздохнул. — Иранец оказался близким родственником заместителя шефа САВАК генерала Парвиза. Генерал в бешенстве. Сказал, что, если мы не уберем тебя из страны, он и ломаного цента не даст за твою жизнь. Грозится доложить обо всем шаху, а Пехлеви покровительствует юноше. Представляешь?..

— Эвелин… Дети…

— Рингленд поехал за ними. Полетите военным самолетом. Вещи упакуем и перешлем позже. Надо выбираться тебе. А мы здесь как-нибудь все утрясем. Хелмс поехал к Парвизу. Счет за лечение пострадавшего… — Артур помедлил, подбирая слова, — мы тебе перешлем. Оплатишь. А вот и Питер. Из машины не выходи. Я не знаю, какие у этих из джипа инструкции насчет тебя…

Сидя в самолете, Ричард смотрел из иллюминатора на окружающий мир, который еще два часа назад был его повседневной жизнью. Джипы торчали здесь же. Его лицо буравили ненавидящие черные глаза и дула автоматов. Как медленно тянется время! Скорей бы взлет! И только когда самолет взмыл вверх, он перевел дыхание. Все мрачное и тяжелое осталось позади.

— К черту, всех к черту, — бормотал он.

Нет, не любил Каммингс вспоминать об этом периоде даже в кругу близких друзей. И чего это он сегодня вдруг разворошил былое? Ах да, медленно тянется время. 17.20. Сейчас, наверное, Ирми нежится в ванной или торчит в салоне красоты, чтобы сразить его дивной прической.

Он достал папку с последними сообщениями внутренних информаторов и углубился в чтение. Внутренних агентов сотрудники Каммингса принимали в старом здании на Арабеллаштрассе, где на втором этаже, непосредственно под Школой экономики, были оборудованы девять комнат со звуконепроницаемыми стенами и дверьми. С высокопоставленными информаторами сам Ричард встречался в отеле «Хилтон».

Итак, информаторы сигнализировали:

Серьезный сигнал, надо будет дотошно разобраться, отметил Ричард.

Пессимист явный. По ночам наверняка плачется в подушку или изводит жену, что она во всем виновата. Ричард помедлил и написал на полях:

Скучное чтиво… Он перевернул сразу несколько страниц, открыл раздел «По кадровому составу». Информаторы кляузничали друг на друга и на каждого, кто попадал в их поле зрения. Характеристики были убийственные. Били наотмашь в тайной погоне за лучшей должностью, за благосклонным отношением администрации, в страстном рвении доказать свою лояльность.

Ричард еще раз зевнул. Скучища какая! Нет, сегодня определенно не работается. К черту все! Он захлопнул сейф. Посмотрел на часы: 18.10. Закурил трубку. Интересно, Ирми тоже ждет встречи с таким же нетерпением?

Вскоре он уже шагал по аллеям Английского парка. Вся природа, казалось ему, ликовала в предчувствии романтического свидания. Он сдерживал себя, чтобы не ускорять шаги. Он, видимо, все же опрометчиво поступил, когда предложил Ирми для рандеву «Хоутел-пеншн ОККАМ». Гостиница была местом тайных встреч с зарубежной агентурой, связниками РСЕ—РС. Легкий должностной проступок? Пожалуй, никто и не узнает. Ирми будет молчать. Владелец отеля Роше, человек надежный, давно с ними связан. Хотя кто знает, кто здесь на кого работает? На ЦРУ, БНД…

Входя в холл гостиницы, он все еще был в сомнении и раздумьях, но, когда увидел в фойе Ирми, манящим и дерзким взглядом взирающую на него, весь мир с его тяготами и заботами, подозрениями и погоней за чем-то неведомым вдруг куда-то исчез и стало легко и просто…

…Чертог гостиничного номера, дыхание ласковой женщины, оберегающее их счастье покрывало ночи. Время остановилось, радостно замерло… Каммингс потянулся к-торшеру.

— Не надо, милый. Не включай. Мне так хорошо.

Он на ощупь нашел трубку. Закурил.

— Почему я тебя раньше не знала, милый? А? Ты такой… сильный… благородный… чистый и — работаешь на РС, в этом затхлом клоповнике. Почему?

— Дорогая, радио будит воображение.

— Хм, «будит», уж куда там… А Ти-Ви? — Она говорила отрывочными фразами, как во сне.

— Телевидение тоже будит воображение, но в пределах тридцати двух дюймов по диагонали.

— Все шутишь… Ты знаешь, что установили французы?

— Ну?

— Человек, уходя в отпуск, только на восьмой день начинает по-настоящему отдыхать, отрешившись от служебных забот… Когда же он возвращается после отпуска, только через месяц восстанавливает былую деловую активность…

— Что из этого следует?

— А то, господин Каммингс, что бог создал человека для отдыха, а не для работы. Согласен?

— Не дури, бесенок.

— Обзываешься? Надсмотрщик!

— Ладно, ладно, сдаюсь.

— Там, на столике, остался кофе. Не вставай, я сейчас принесу.

— Кофе уже остыл.

— Ну и что?

— Дорогая, пить холодный кофе — все равно что целоваться с дурой.

— Ну я же не дура. Или дура? — Ирми легонько колотила его по ребрам.

Ричарда разбирал смех.

— Ирми, дорогая, ну перестань, не переношу щекотки. Ну хватит…

Резкий звонок телефона. Повторяющиеся надрывные сигналы. Они оба в оцепенении смотрели на аппарат. Ричард включил свет: 22.00. Снял трубку.

— Господин Каммингс? Говорит Фольман, политический отдел прокуратуры Мюнхена.

Странно, с чего это он так официален? С Фольманом Ричард часто встречался по делам службы, и они были на «ты».

— Слушаю, коллега Фольман. — Ричард попытался смягчить официальный тон чиновника. — Я здесь… работаю… встречаюсь с человеком…

— Понимаю, коллега Каммингс.

В этом «понимаю» Ричард почувствовал и насмешку, и иронию. Фольман не только знал, где он находился, но и прекрасно осведомлен — с кем. Построил логическую цепочку: хозяин отеля Роше — Фольман. Четко взаимодействуют! Да и этот номер, видимо, они прослушивают. Интересно, как давно?

— Понимаю, коллега Каммингс, — повторил Фольман, — но должен вас и вашего собеседника огорчить…

— Что случилось? В Мюнхене приземлились инопланетяне? Или Иисус Христос позвонил в полицай-президиум?

— Гораздо хуже. Четверть часа назад на радиостанции произошел взрыв. Вы понимаете? Имеются пострадавшие. По оценке моих людей, там было не менее десяти килограммов пластиковой взрывчатки. Есть опасения, что и в другом крыле, возможно, заложен такой же сюрприз… Вы меня слышите? Почему молчите? — И видимо, поняв состояние Ричарда, Фольман смягчился: — Желаю быстрого и успешного расследования, мистер Каммингс.

Каммингс импульсивно рванулся к двери.

— Куда? В таком виде? — Голос Ирми остановил его.

Ричарда охватила ярость оттого, что эта хохотушка — свидетель его растерянности и беспомощности. Наконец он выбежал на улицу. Ни одной, как назло, машины. Ричард нырнул во тьму Английского парка и побежал сколько было сил. Как изменилась вдруг вся природа! Все выглядело враждебным и таинственным. За каждым поворотом могли оказаться злоумышленники.

«Глупо получилось. Это тебе расплата за рандеву, за любовные утехи в «Хоутел-пеншн ОККАМ». Как все глупо!» — распекал он себя.

Первое, что увидел Ричард, — машины «Скорой помощи», кордон сотрудников баварской полиции, поблескивающие маски пожарников, В левом крыле, примыкающем к парку, зияла дыра, как будто сквозь здание прошел танк. Висели балки, горели провода, из развороченных труб то ли водопровода, то ли канализации шла вода. В воздухе пахло нечистотами и гарью.

«Затхлый клоповник», — вспомнил он. С удовлетворением отметил, что вся его команда в сборе. Навстречу шел Курт Шмидт с шефом полицейского участка Северный Мюнхен — Швабинг.

— Картина получается такая, — коротко доложил Шмидт. — Взрывом уничтожена телефонная станция и сильно повреждено чешское отделение редакции. В момент взрыва там находились редактор Рудольф Скукалец, его секретарша Марин Пульда и диктор Йозеф Анталиц. Всего в здании, мы установили, было человек тридцать. Вторая смена. Серьезные ранения получила секретарша Скукальца, но ее жизнь вне опасности. Ранена также сотрудница телефонной станции Рут Эберло.

— Хотел бы уточнить. — Полицейский чин со свойственным ему педантизмом оперировал цифрами. — Пострадало восемь человек, три сотрудника чешской редакции получили серьезные ранения и доставлены в госпиталь. От взрывной волны, распространившейся на триста пятьдесят метров, пострадало четыре наших гражданина. Я уже не говорю о выбитых из окон стеклах в прилегающих домах.

— Ясно. Ваши собственные соображения: кто? почему? как?

— Трудно сказать, господин Каммингс. Мы не получали никаких сигналов или угроз взорвать ваш объект. Пожалуй, это дело рук политических экстремистов. Взрывное устройство, думаю, было заложено с внешней стороны восточного крыла, которое, насколько мне известно, не охраняется и выходит в Английский парк. Это первое, что приходит на ум. А как все было на самом деле, выяснять, видимо, вам.

Глаза всех присутствующих были обращены на него. Ну что ж, пробил его час. Сейчас он должен показать, доказать всем — и немцам, и своим с радиостанции, ну и тем, кто за океаном, — на что он способен. Должен или утвердиться, или исчезнуть как виновник взрыва или некомпетентный в вопросах безопасности человек. Вдруг внутренне ощутил, как все его друзья и недруги, информаторы и люди Управления безопасности, негласные осведомители БНД, а также его коллеги здесь, в Мюнхене, в Бонне, и там, в Вашингтоне, Нью-Йорке, все ждут его первых да и последующих шагов. В какую сторону потянет Бульдозер и насколько строг и наблюдателен будет Надсмотрщик? Ну, Ричард, сделай свой первый ход.

— Так, Штраус, я прошу вас обойти все прилегающие дома и спросить жителей: кто что видел или слышал до, во время и после взрыва. Ясно?

— Может быть, отложим до утра? Поздний час. Люди ложатся спать…

— Будем работать всю ночь, Рудольф. Помни, каждый потерянный нами час работает на преступников. Да и думаю, что после такого фейерверка и сквозняка наши соседи не скоро улягутся. Ты, Курт, отправляйся в госпиталь. Попробуй переговорить с ранеными и пострадавшими: что видели, что слышали, что думают о тех, кто, возможно, причастен к акции. Если что будет у вас обоих, срочно звоните мне в кабинет. Буду там до утра. А теперь Панковица ко мне. — И Ричард отправился к себе в «бункер».

Надо собраться с мыслями, разработать версии и составить план расследования. Прежде всего проинформировать Лэнгли и действовать, решительно действовать. Он взялся за фломастер.

— Разрешите? — В дверях показался Роберт Панковиц.

В раздумье Ричард чертил что-то фломастером. Итак, он седьмой по счету шеф безопасности этого объекта. Как складывалась судьба его предшественников?

Открывал этот список в начале 50-х годов Джордж Бикслер. Счастливчик Джордж. Повышен до начальника отдела кадров, затем переведен в Американский комитет освобождения народов России. Удача. Каммингс начертил жирный плюс.

Потом Кристенсен. После побега на родину сотрудников РС Ильинского и Овчинникова отозван в США, разжалован. Жирный минус.

Джеймс Кондон. Плюс.

Паар — бесцветная личность. Минус.

Рассел Пул — повышен до начальника отдела, затем шеф административного департамента и куратор службы безопасности. Жирный плюс.

Добряк Джордж Ле Вайе, бесхребетный, слабовольный, спрятавший свое «я» за громадными линзами в старомодной оправе. Неудачник. Минус.

И наконец, он, Ричард Каммингс. Обнадеживающая тенденция получить плюс. Но эту оценку, однако, ему вынесут только сама жизнь и последующие события. А ситуация крайне неопределенная. Да к тому же слишком много людей, так или иначе связанных с радиостанцией, с совершенно различными и подчас противоположными мотивами и суждениями потянутся к фломастеру, чтобы поставить плюс или минус.

— Разрешите? — Роберт Панковиц второй раз пытался напомнить о себе.

Ричард жестом пригласил его войти. Сделал многозначительную паузу.

— Вы, надеюсь, понимаете, Панковиц, какая вина ложится на вас за все случившееся? Где, где ваша охрана? Куда смотрели? Где в это время был полицейский наряд о собаками? Пивом утоляли жажду? И собаки тоже? А ваша хваленая система сигнализации? «Муха не пролетит незамеченной»! Пролетела да еще десять кило пластиковой взрывчатки на своем брюшке пронесла. Не много ли?

— Господин Каммингс, — Роберт был подавлен и не находил себе места, — все вроде бы предусмотрено. Кирпичный забор, металлические сетки с колючей проволокой. Строгий пропускной режим. Ночью усиленная охрана, вооруженная автоматами и пистолетами, для связи нарядов между собой карманные радиопередатчики. Это по периметру. Внутри радиоцентра также общий строгий режим, взаимная слежка друг за другом; каждый сотрудник, покидая рабочее место, обязан предупредить коллег, куда и зачем он идет. Ограничения на вынос печатных материалов для работы дома. Проверка предметов и вещей, вносимых с собой, вплоть до портфелей и сумок. А наш внутренний контроль персонала?! Наконец, перлюстрация корреспонденции, подслушивание телефонных разговоров, надзор за частными квартирами сотрудников… Ну что еще надо? В такой густой сетке просто невозможно проскочить незамеченным. Невозможно. Шапок-невидимок еще не изобрели, насколько мне известно.

— К чему ты клонишь?

— С охраной разберусь. Каждый даст свой отчет: где он находился и что делал с двадцати одного часа до двадцать один сорок пять. Но я уверен, что это дело рук наших сотрудников. Либо действовали внешние силы, имеющие высокопоставленного информатора на радиостанции, знающего расставленные нами сети, а также, возможно, пока не видимые прорехи в них. Я бы начал со своих. Они ведь грызутся между собой, как собаки.

— Хорошо, Роберт. В этом что-то есть. Ты садись, садись. — Ричард раскурил трубку, обдумывая версию Панковица. Сладковатый дым «Мак-Баррена» действовал расслабляюще, клонил ко сну. Сейчас бы он предпочел бодрящий табак типа «Голд лейбел», но его под рукой не было. — Пойди к себе и напиши подробную объяснительную, добавь свои выводы и соображения. Затем попрошу тебя узнать в бюро пропусков, кто посещал радиостанцию в течение месяца; просмотри записи в журналах о всех подозрительных или малопонятных случаях, происшествиях на объекте, возможные факты появления чужих машин на нашей стоянке. Все за истекший месяц. Утром доложишь.

«Интересно, как реагируют в Лэнгли на мои срочные депеши о взрыве? Наверное, переваривают. Как бы несварение желудка не получили! Такое случается не часто. Политическое дело. Наверняка вступят в действие большие люди. Тогда начнется непредсказуемое. В Бонне резидент Томас Полгар будет ждать инструкций, осторожничать. «Группа-шестьдесят шесть», военная контрразведка США в Западной Германии, — люди дела. Завтра будут здесь. Слетятся многие, как на спектакль. Журналисты. Ах да: прессу я как-то выпустил из виду».

— Ирми, зайдите ко мне.

— Да, господин Каммингс…

— Наших коллег на Кенигенштрассе, пять, мы оповестили?

По этому адресу помещалось генконсульство США, под «крышей» которого функционировала подрезидентура ЦРУ.

— Конечно, послали нарочного. Взрывная волна там, правда, побывала несколько раньше. Стекла на окнах верхних этажей не выдержали.

Ричард криво ухмыльнулся:

— Ты можешь быть серьезной? По крайней мере, в такой момент.

— Да, господин Каммингс.

— Завтра будет трудный день. Нагрянут журналисты. Пронырливые бестии. Надо, чтоб кто-то занялся ими.

— Лучше Редлиха никому не справиться. Сам он побывал под журналистской «крышей» в Австрии, Польше и Чехословакии. С тех пор дружит с журналистами, имеет, я слышала, своих людей в некоторых западногерманских газетах… Эмиль Болтен из «Генеральанцайгер», Карл-Густав Штрем из «Вельт», кто-то из «Франкфуртер альгемайне». Редлих знает, кого можно допустить сюда. Да к тому же это его бизнес по части отдела внешних сношений.

— Ты неплохо осведомлена.

— За это мне платят.

— Хорошо. Позвони Редлиху, передай мою просьбу.

— Там Рудольф ждет.

— Штраус? Срочно ко мне! Что говорят жители соседних домов?

— Они просят вставить им стекла.

— Мне не до шуток. Давай к делу.

— Серьезного ничего нет. Они как-то и не замечали, что живут рядом с радиостанцией. Теперь поняли, какие у них под боком опасные соседи. Ворчат. А в общем, суббота — каждый занят своими делами. Одна наблюдательная старушка сказала, что видела трех человек в масках, которые якобы выбежали из нашего здания за несколько минут до взрыва. Вид из ее окон… Даже с моим зрением я не берусь судить, что смогла бы различить какие-то маски. Возможно, это были сотрудники, в страхе бегавшие от взрыва. Короче, бред какой-то.

— Ну а мнения, догадки, подозрения?

— Большинство склоняется к мысли, что это акция неофашистов. Их стиль — заявить о себе таким фейерверком. Начитались газет, насмотрелись телевидения. Стереотипное мышление. Хотя в этой версии что-то есть.

— Составь протокол опроса, имена, фамилии, кто, что говорил, не забудь свою старушку и собственные соображения, выводы, свою версию и можешь идти отдыхать.

Наконец позвонил Шмидт из госпиталя.

— Да, Курт. Как состояние наших пациентов и что они сообщают?

— С каждым говорил в отдельности. Картина получается такая: они замечали, что последнюю неделю в Английском парке возле здания крутилась какая-то компания. Четверо и женщина. Исчезали и снова появлялись. Короче, предполагают причастность немецких террористов. Рут Эберле, телефонистка, уверяет, что лицо одного из них очень походит на объявленное в розыск. С их слов все записал. Какие будут указания?

— Приезжай сюда, поговорим.

В ожидании Курта Ричард вновь стал задумчиво чертить фломастером. Он привык сложные вопросы анализировать графически. «РСЕ—РС», — жирно вывел он. Это ЦРУ плюс радио. Против кого из них направлен взрыв? О том, что радиостанции — подразделение американской разведки, знают очень немногие. Даже на самих радиостанциях. Со стороны этих немногих акция такого рода маловероятна. Какой смысл? Да и его бы предупредили. Значит, взрыв — это удар по радиовещанию. Теперь — кто?

Каммингс веером начертил лучи. РСЕ или РС? Извечная борьба между сотрудниками двух радиостанций за главенствующие позиции в этой коалиции. Судя по результатам акции, взрывчатку, видимо, подложили люди РС. Следующий мотив — вражда между национальными редакциями РС, и, следовательно, взрыв — это месть со стороны обиженных. Вероятно, но слишком туманно.

Далее, скрытые и явные сионисты: Крончер, Финкельштейн, Хенкин. Частые поездки в Израиль, неизбежные связи с «Шин-Бет» и, как следствие, внимание к ним со стороны арабских боевиков, палестинских военизированных организаций. Цель взрыва — запугать этих работников, отвадить их от сотрудничества с Тель-Авивом. Арабы, наверное, знают о встречах нашего Стенли Лейнволя с представителем министерства связи Израиля Каминским, о дискуссиях с целью обмена опытом вещания на русских между РСЕ—РС а «Голосом Израиля». Знают на Ближнем Востоке о поездке группы израильских специалистов во главе о главным инженером министерства Нисаном по нашим объектам здесь, в ФРГ, и в Испании. Большой плюс.

Теперь — неофашисты, стремление заявить о себе, о своей силе вот таким чудовищным актом вандализма. Вполне возможно, тем более что некоторые военнослужащие бундесвера проходят в студиях радиостанции языковую и техническую подготовку. Именно военнослужащие. Ричард два раза подчеркнул последнее слово. Пластиковую взрывчатку в магазине не купишь. Плюс, но под вопросом. То же самое и с версией причастности немецких террористов. Возможно, возможно, но…

Подумаем шире. В связи с организацией радиопередач РСЕ—РС с территории Пакистана на Афганистан сейчас ведется перестройка оборудования, того, что раньше вещало на Исламабад. В Хельценкирхере проходят стажировку пакистанские инженеры, которые будут работать на радиоцентре РСЕ—РС близ Пешавара. Может быть, «афганская проблема»? Душманы, пуштуны, белуджи — кто их там разберет? Слишком слабо. Так можно предположить и участие баскских сепаратистов, исходя из деятельности филиала РС в Испании. Или — следующий луч — причастность Ирландской республиканской армии — ИРА, но тогда взрыв был бы и в Лампертхайме, где все антенное хозяйство принадлежит Би-би-си и англичане проводят его техническое обслуживание. РСЕ—РС лишь оплачивает британской радиокорпорации эти услуги да еще платит за то, что радиоцентры Би-би-си в различных регионах мира, согласно имеющейся договоренности, следят за слышимостью и прохождением волн наших передатчиков. Тоже маловероятно. Эти версии отпадают. Три минуса.

— Срочная телеграмма, господин Каммингс. — Шифровальщик переводил дыхание.

Она была подписана начальником Управления тайных операций ЦРУ Максом Хьюджелом.

Ричард трижды перечитал текст, постигая не только написанное, но и смысл междустрочий, дух и настрой тех, кто готовил депешу.

— Вас к радиотелефону: Вашингтон, Джеймс Кричлоу.

— Хорошо, Ирми, иду. Телеграмму я оставлю пока у себя.

Каммингс положил ее в конверт для особо важных документов с грифом «Только адресату и РСЕ—РС конфиденциально» и запер в сейф. Джеймс сейчас ему был нужен, как никто другой. Вот кто знает эту кухню «от» и «до»! На РСЕ—РС крутился с самого открытия объекта, ведал исследовательской службой, радиоперехватом, работал с перебежчиками и эмигрантами, следил за политическими настроениями и поведением сотрудников. Пошел в гору. Сработали обширные связи Джеймса в государственном департаменте, конгрессе и Пентагоне. Теперь работает под «крышей» Совета по международному радиовещанию. Высокое и далекое начальство.

— Каммингс слушает.

— Привет из столицы, Бульдозер! Как поживаешь?

— Спасибо, сижу на обломках. Как Патриция? Как дети?

— Все нормально. Энн и Джейн заканчивают колледжи.

— Значит, скоро разоришься. Ведь две свадьбы предстоят.

— Обращусь тогда к тебе за пособием. Не откажешь старому приятелю?

— Посмотрим, изучим твою просьбу. Как там у вас смотрят на нашу проблему? — Каммингс перешел на деловой тон.

— Хейг запрыгал на одной ноге от радости. Это как раз то, чего ему недоставало, когда он начинал свою кампанию. Все получается логично. С ноября прошлого года ваш исследовательский отдел начал готовить материалы для передач, посвященных предстоящему партийному съезду русских. Мы даже запретили сотрудникам рождественские отпуска. И вот РСЕ—РС взлетает на воздух. Этим событием Москва отметила открытие форума. Представляешь? Как все вписывается! — Джеймс буквально захлебывался от возбуждения.

— Ясно.

— В этом направлении и веди поиск. Здесь ждут сенсационных разоблачений. Продаю идею бесплатно: цель взрыва — разрушение аппаратной, чтобы приостановить наши радиопередачи на восточные страны о работе партийного форума в Москве. Тут все ясно даже ребенку.

— Но в обломках лежит только чехословацкая редакция…

— Неважно. Будь политиком, а не ремесленником, мысли шире. Значит, хотели помешать передачам на Чехословакию о развитии, ну скажем, профсоюзного движения в Польше. А там, где Прага, где Варшава, там и руку Москвы отыскать нетрудно. Все в этом мире взаимосвязано. Действуй энергично, ведь ты же Бульдозер, все, что надо, откопаешь и раскопаешь. И помни, это твой шанс. Здесь, наверху, многие надеются на тебя и ждут сенсации. Большая игра — большие ставки.

— Ясно, Джеймс. Все будет в порядке. — Где начиналась большая политика, Ричард чувствовал себя неуверенно. — Тебя не хватает рядом. Может, прилетишь?

— Буду во вторник. Встречать не надо. Моя миссия — инкогнито. Пусть на РСЕ—РС не знают о моем пребывании в Мюнхене. До встречи, и добрые пожелания Эвелин.

— До встречи, Джеймс, и поцелуй за меня своих крошек.

— Этих «крошек» уже целуют другие. Ладно, привет.

— Привет, — ответил Ричард и положил трубку.

У двери кабинета его ожидал Курт Шмидт. За столом Каммингс с минуту смотрел на испещренный лучами лист бумаги: «Будем искать агента Москвы, если того хочет Вашингтон…»

— Послушай, Курт. — Ричард медленно набивал табаком трубку. — Ты знаешь, как я и мистер Пул тебе доверяем. Только тебе мы поручаем самые конфиденциальные и тонкие дела в отношении наших сотрудников. Пусть все, что я сейчас скажу, умрет в этом кабинете. Поступили данные: взрыв произведен восточной агентурой, скорее всего, это сделали русские. Несомненно, мастерски сотворить такой фейерверк они смогли только потому, что кто-то из сотрудников радиостанции им помогал. Они имеют здесь своего «крота». Причем этот «кто-то» весьма информированный мужчина… или женщина. Мы должны найти этого «крота», вытащить его из норы. Обвинение серьезное, а тут все либо неврастеники, либо люди с высокими связями, поэтому будем все делать тихо, тайно, но быстро. Я обращаюсь к твоему опыту и чутью комиссара уголовной полиции. Твои соображения?

— Хорошо бы определить, где сидит «крот» — на РСЕ или РС?

Ричард только развел руками:

— Предстоит большая работа. Просмотреть и проанализировать все дела сотрудников, поднять сообщения нашей внутренней агентуры за несколько лет. Когда и какие были столкновения, угрозы, жалобы или подозрения? Потом, собственно, где он мог хранить взрывчатку? Пронести десять килограммов через бюро пропусков невозможно. Значит, надо прикинуть, какие и кому в последнее время приходили грузы, контейнеры, с которыми «крот» мог протащить свой «багаж». Надо бы посмотреть склады, что находятся еще ниже под нами. Это тоже ниточка. Потом… Ты мог бы покопаться в полицейских делах? Может быть, немцы что-либо имеют на наших людей? Пройди по старым связям. Пусть направят свою агентуру на наш объект, поработают в окружении.

— Это я сделаю. Теперь надо бы побывать в мониторном отделе Обершляйсхайма…

— И в казармах Макгроу!

— В Макгроу ребята занимаются чистой разведкой. Перехват переговоров судов, самолетов, линий связи, органов печати. Не то. В Обершляйсхайме, о котором, кстати, здесь мало кто знает, дело поставлено шире. Там парни слушают все, что излучает в радиусе тысячи миль. Тут и бундесвер, и НАТО, и военные объекты, и учреждения восточных стран, включая и наше с вами заведение. Имеется возможность прослушать выборочные записи бесед в кабинетах РСЕ—РС, разговоры по международному телефону. Как обычно говорит Рудольф Штраус, «картина получается такая» — полная.

— «Записал». Что еще?

— Преступника обычно тянет на место преступления. Может, и участники акции появятся здесь, чтобы взглянуть на дело своих рук. Хорошо бы организовать скрытые посты наблюдения в Английском парке. Снова опросить сотрудников, людей из окружения. Составим словесный портрет террористов. Будет от чего отталкиваться. В общем, работа предстоит кошмарная.

— А сроки?

Ричард посмотрел на часы:

— Вчера… Все это мы должны были сделать раньше, чтобы предотвратить даже попытку взрыва. Ладно, не будем уподобляться тем, кто запирает конюшню после того, как из нее уже украдена лошадь. Будем действовать широким фронтом. Максимум осторожности, изобретательности, настойчивости. Легенда на все наши действия — расследование взрыва. О том, что мы ищем «крота», знаем пока только мы с тобой. Главное — доказать, что здесь орудовал агент Москвы. В общем, за дело!

СЛЕДУЮЩИЕ два дня на объекте было вавилонское столпотворение: журналисты, военные контрразведчики из «Группы-66» армии США, городские власти, люди Полгара из Бонна, чины из БНД и полиции. С легкой руки Редлиха западногерманские журналисты начали пережевывать жвачку о «злых кознях Москвы».

Ричард раскрыл «Зюддойче цайтунг». Статья Фроденрайха «Поиски преступников и организаторов».

«Ловко у них получается, — подумал Ричард, — старушку из близлежащего дома превратили в сотрудницу радиостанции».

Каммингс чувствовал, что газетчикам явно не хватает фактов: все статьи на одно лицо, репортеры ходят вокруг да около. Если бы найти достоверные доказательства, свидетельства, вот тогда можно было бы прессе бросить кость. Но у Ричарда пока ее нет. Сам топчется на месте. Предварительное следствие мюнхенской прокуратуры не получило никаких отправных данных, а поэтому федеральная прокуратура в Карлсруэ отказывается принять дело к производству. Какой-то заколдованный круг. Немцы ведут себя очень странно. Апатия, безразличие к случившемуся, демонстрация полной незаинтересованности в расследовании. Почему?

«Педанты, — мысленно ругал их Ричард, — пока сверху не приказали, они и за ухом не почешут».

— Видите ли, мой друг, — назидательно наставлял его Фольман при встрече, — в ФРГ расценивают инцидент как политическую акцию. Поэтому столь осторожное отношение со стороны Бонна и наших властей. Поскольку РСЕ—РС зарегистрированы у нас в стране как официальные государственные радиостанции США, наша юрисдикция никак не может распространяться на ваших людей и их действия. Вот почему, коллега, в печати вы не найдете официальных правительственных заявлений насчет инцидента.

— Дорогой Фольман, такая позиция сказывается на темпах нашего совместного расследования. Время не течет, а низвергается водопадом.

— Понимаю, коллега, ваше нетерпение, но поймите и нас. Некоторые официальные лица в Бонне усматривают в деятельности РСЕ—РС определенное препятствие на пути расширения связей с Востоком. Поэтому наше правительство неохотно идет на сотрудничество, особенно в вопросах обеспечения безопасности ваших радиостанций: ведь радиоцентр подчинен Вашингтону, американской юрисдикции. Таковы тонкости вопроса. Все зависит от вас, господин Каммингс. Вот если бы вам удалось найти что-то конкретное, раскрыть заговор восточных секретных служб, тут бы вся Германия пришла к вам на помощь и лично Фольман собственной персоной. Клянусь.

— «Высшая политика», «государственные интересы»…

— Это так. Но я вас пригласил не столько для беседы. Мы тоже кое-что делаем. Да-да, не смотрите на меня скептически. Наши парни опросили около сотни граждан, которые по той или иной причине в те роковые часы проходили, проезжали на такси или частных машинах мимо Английского парка. Мы составили фоторобот одного из возможных террористов. Не хотели бы взглянуть?

Когда в зале погас свет, Ричард впился глазами в экран:

— Черт побери, да ведь это турок!

— Согласен, лицо балканского типа, — осторожно поправил его Фольман.

Он не сказал Фольману — что-то удерживало, — что в воскресенье к нему нагрянул Панковиц с интригующей вестью. Немецкая фирма «Грунд безиц Гмбх унд К°», которой принадлежит здание радиоцентра, долго тянула с выполнением заявки РСЕ—РС на ремонт и профилактику водопроводных труб в подвальных помещениях. И только в роковую субботу, согласно записи в журнале посетителей, мастер с документами сотрудника фирмы в 19.00 прибыл на объект. В руках держал обычный чемодан с инструментами. Пропуск с разрешения Панковица был выписан на Кючюк-оглу, турецкого гражданина.

Если бы Ричард не ушел на свидание, за разрешением выписать турку пропуск обратились бы к нему. Он бы допросил этого парня: почему тот явился в субботу, да еще в столь поздний час. Выходит, те, кто замышлял акцию, кто посылал на объект «гастарбайтера», знали, где в это время будет находиться Каммингс? Быть может, Ирми специально увела его в тот вечер? Потому — неожиданный звонок Фольмана в отель. Неужели Ирми связана с Фольманом? Запутанный лабиринт. Отметки о времени ухода мастера в журнале не было.

— Господин Фольман, я хотел бы иметь портрет этого типа размером, скажем, пятьдесят на пятьдесят. Мы установим его в фойе радиостанций для опознания.

За портретом он решил установить скрытую телекамеру, чтобы следить за реакцией тех, кто будет пристально изучать лицо террориста.

Оставалась еще надежда на экспертизу остатков взрывчатого вещества. Каждое из них несет метки, способные подсказать специалисту, когда, в какой стране или на какой фирме его создали. Ричард нетерпеливо посматривая на телефон, ожидая звонка.

Наконец-то!

— Каммингс слушает… — Нет, это были не эксперты. Он узнал голос Кричлоу. — Джеймс? Где ты? Голова идет кругом, ты мне сейчас вот как нужен!

— Не кричи. Если я кому-то нужен, значит, я здесь, в Мюнхене.

— Где встретимся?

— Давай, по старой памяти, в кафе «Аннаст».

За столиком кафе Ричард с трудом узнал Кричлоу. Годы сделали свое дело. Перед ним сидел пожилой, совсем седой и обрюзгший человек. После приветствий Каммингс кратко изложил свои версии, сомнения и предположения, оставив «за скобками» только Ирми.

— В связи с этим на территории Английского парка установили закрытые наблюдательные посты, фиксируем появление подозрительных типов, ведем проверку документов, но пока все тщетно. Единственная зацепка — турок…

— Это пустой номер, — перебил его монолог Кричлоу.

— Ну почему? Или ты уже знаешь, где сейчас сидят те, кого мы ищем? Быть может, они закусывают шпикачками с пивом?

— Или поглощают бигос и запивают «выборовой»? — вопросом на вопрос ответил Джеймс.

— Может, разливают по стаканам ракию?

— Или закусывают после «московской» черной икрой?

— Может, все-таки предпочитают мастику или «плиску»?

— Хватит, Ричард, не будем гадать. Но ты знаешь наши отношения с Турцией, и межгосударственные, и по линии НАТО. Даже если ты накопаешь на этого турка гору обвинений, воспользоваться ими никто не сможет, да и не захочет, по крайней мере в Вашингтоне.

Я тебе кое-что разложу по полочкам.

Наш Совет по международному радиовещанию планировалось создать еще в семьдесят третьем году. Сенатская комиссия составила доклад «Право знать», вынесла свои рекомендации. Когда же утвердили положение о СМР? Только в прошлом году. Пять лет существовала организация, не имея юридического статуса. Причины? Борьба, соперничество — как хочешь это назови — между ЦРУ и государственным департаментом за власть, за «контрольный пакет акций» на РСЕ—РС. Короче, твое расследование — это рычаг. В случае успеха он окажется в руках Лэнгли: «радиостанциям грозит серьезная опасность», «здесь нужна наша твердая рука», В противном случае — рычаг в руках государственного департамента, и он уж постарается нас потеснить и отсюда, и из СМР.

— Не понимаю, чего вы там не поделили?

— Как бы тебе проще объяснить?.. СМР создай, и теперь от этого никуда не денешься. Мера эта была вынужденная — после известных тебе громогласных разоблачений или саморазоблачений роли ЦРУ на РСЕ—РС. Вопрос теперь в другом: кто персонально заседает в СМР — наши люди или макинтоши из государственного департамента. Понимаешь? Когда еще Бжезинский попытался протащить в СМР Поля Сибьюри, Лео Черне и Вильямса Гриффита, то есть людей, прочно связанных с американской разведкой, вспомни, какой крик поднялся на Капитолийском холме: «Заговор против СМР!», «СМР в опасности!». Квартет сенаторов из комиссии по иностранным делам послал президенту Картеру слезную жалобу «о попытках бывших высокопоставленных сотрудников ЦРУ, находящихся в правительстве и вне его, вмешиваться в работу СМР». «Вмешиваться» — представляешь? Сенаторы имели в виду Ричарда Пайпса из Совета национальной безопасности и секретную записку Лео Черне, в которой он категорически утверждал, что федеральный совет и его члены, по существу, не способны выполнять поставленные перед ними задачи, и рекомендовал передать функции СМР администрации РСЕ—РС, где как раз сидят наши парни. Тогда, к сожалению, не получилось. Сейчас Лэнгли катит на СМР вторую волну — это сокрушительный девятый вал.

— Но теперь в Белом доме Рейган. Все будет по-другому.

— Вот именно, Ричард, с его приходом борьба за полный контроль ЦРУ над радиостанциями, за полный контроль над СМР вступила в новую фазу. Снимаются все позорные ограничения, наложенные Картером на деятельность американской разведки. Основной акцент — тайные операции. Это ренессанс — эпоха возрождения в ЦРУ. И на каждом стуле в СМР, и за каждым столом на РСЕ—РС должны сидеть наши люди. Планировать и проводить в жизнь тайные операции под «крышей» радиовещания.

— Часть столов все-таки будет занята эмигрантами…

— Придется их терпеть. Для камуфляжа. ЦРУ не намерено смешивать яблоки с апельсинами — использовать и американский персонал, и эмигрантов для проведения секретных операций. Пусть эмигранты надувают свои легкие и льют желчь на соотечественников по ту сторону. А мы будем тихо, незаметно заниматься своими делали. Внимание публики обращено на радиовещание, в чем, она полагает, и есть смысл существования РСЕ—РС. Вещание как гипноз — оно завораживает. А наше поле деятельности остается, как правило, за кадром. И тут мы боремся за сферу влияния…

— И борьба идет с переменным успехом…

— Не скажи! Мы в Лэнгли через своих журналистов повели кампанию по дискредитации нынешнего состава СМР. Ставим под сомнение компетентность членов совета, эффективность проводимых ими мероприятий, подчеркиваем при случае отставание внешнеполитической пропаганды США.

— Если все «состоится», быть тебе, Джеймс, директором РС. Должность до сих пор вакантная.

— Не исключено, но не будем загадывать. Теперь ты понимаешь, Ричард, в какое время ведешь расследование. Выйди из лабиринта хотя бы с косвенными доказательствами. Да, взрыв — акция Москвы, вот смотрите и… Не будь щепетилен, можно и передернуть. Спиши одного-двух эмигрантов на это дело, уволь, наконец, кое-кого, если на судебный процесс обвинения не дотягивают, но только дай пищу нашим политикам. Нужна сенсация о терроризме Советов. Все. До встречи.

За рабочим столом Ричарда действительно ждала сенсация: заключение экспертизы взрывчатого вещества, «вызвавшего 21 февраля сего года в 21.45 по Гринвичу направленный взрыв на объекте РСЕ—РС, Английский парк, район Швабинг, Мюнхен». Каммингс пропустил техническое описание: детали потом. Вывод экспертов гласил:

Ричард тут же набрал номер:

— Ошибка исключена?

— До сих пор не ошибались, господин Каммингс.

— Но этого не может быть! Быть не может! Вы понимаете? Я требую повторной экспертизы! Повторной, вы слышите?..

«ЧТОБЫ ПОНЯТЬ НАСТОЯЩЕЕ, нужно заглянуть в прошлое», — заметил мудрец. С утра Ричард бросил свою команду на штурм архива. Ирми, Рудольф и Курт просматривали дела эмигрантов, переписку, связанную с ними. Цель — поиск конфликтных ситуаций, компрометирующих, но ныне забытых сведений, ниточки, которая вела бы к диверсии как акту злобы, мести или прорвавшегося недовольства. Сам Каммингс взялся за кадровый состав ЦРУ на радиостанциях. Прежде всего его интересовали лица, работавшие когда-либо в Москве или столицах стран Восточной Европы, а также так или иначе связанные с разведывательным управлением Пентагона или НАТО. Доставить на РСЕ—РС и взорвать кумулятивный снаряд мог только человек, разбиравшийся в военных вопросах.

Каммингс взял стопку документов. Пожелтевшие листы. Вот она, живая история станции, свидетелем и очевидцем которой был он сам когда-то. Радиостанция «Освобождение». Меморандум № 3—5—54. Да, 54-й год. Подписали документ директор РО Вильямс Маннинг и директор отдела программ Вейдле. Документ вещал:

«Идеалисты… Где они теперь? Освобождения у нас явно не получилось, — размышлял Каммингс. — Начало восьмидесятых, а РС так и не стала в понимании русских их собственным голосом. Да и все разговоры о направлении воли слушателей на свержение коммунистической диктатуры диктовались, пожалуй, не реальными условиями, а финансовыми соображениями: ведь дело только разворачивалось, крайне нужны были средства. В то время и эмиграция раскололась, как сочный арбуз. Наивные полагали, что радиостанция временно существует как американское учреждение, а потом, мол, полностью перейдет в руки эмиграции. Дальновидные призывали всех, в ком «бьется честное сердце», дать отпор «попыткам под видом борьбы с большевизмом содействовать в будущем расчленению России».

А вообще Вильямс Маннинг был большой оригинал. Однажды дал указание в течение недели бомбардировать эфир загадочными фразами на армянском и грузинском языках: «Жажда дьякона. Святой Георгий обнажил свой меч. Кислое вино. Церковь пустует. Помнит пасхальную заутреню. Овцы в винограднике. Баграт приветствует зеленщика».

Сотрудники всю неделю корчились от смеха. Что подумали слушатели на той стороне, так и осталось загадкой. Автор шарады потом объяснил, что хотел понервировать русских, сделать вид, будто РС обращается к существующему подполью.

Каммингс вспомнил одну из бесед с Фольманом:

— Вы никогда не заглядывали в уголовный кодекс ФРГ? Хотя бы ради любопытства?

— Я глубоко чту его.

— Возможно. Позвольте процитировать сто тридцать первый параграф. «Тот, кто отстаивает или распространяет выдуманные или искаженные факты, зная, что они выдуманы или искажены, чтобы оклеветать государственные учреждения или постановления верховных органов, тот карается денежным штрафом ила лишением свободы сроком до двух лет…»

— Что же из этого следует?

— А то: если чуть что здесь изменится в обстановке, мы каждого из вас на РСЕ—РС — или почти каждого — упрячем за решетку на два года.

Ричард так и не понял: шутил Фольман или действительно предостерегал…

— ДА, ИРМИ, ЧТО У ТЕБЯ?

— Я нашла межотдельский меморандум Матусевича. Адресован директору отдела кадров Жану Лекашу.

— Ну-ка, что там?.. «Считаю необходимым сообщить вам следующее. Сегодня сотрудник литовской редакции А. Кацас рассказал мне, что осенью (в сентябре — октябре семьдесят пятого года) госпожа Л. Панич просила его засвидетельствовать, что я, Вл. Матусевич, якобы оскорбил ее непристойными телодвижениями сексуального характера. — Каммингс метнул взгляд на Ирми. Та и глазом не повела. — Кацас лжесвидетельствовать отказался. В то же время он готов повторить рассказанное мне в присутствии представителей администрации и других заинтересованных лиц. В этой связи прошу вас вызвать А. Кацаса и официально получить от него сведения относительно попытки госпожи Л. Панич сфабриковать обвинения против меня в уголовном преступлении».

— Бред какой-то. Будь серьезней, Ирмгард. Ну а что у тебя, Курт?

— Сергей Пирогов, в ФРГ прибыл из СССР через Израиль…

— Знаю. Ведет бесконечные телефонные разговоры. Поэтому мы и держим его под колпаком. Немцы тоже за ним присматривают.

— Тут нечто другое. Допускает негативные, критиканские суждения в адрес диссидентов, падок на деньги, опять же тесные контакты с Матусевичем, Белоцерковским и Федосеевым. Работал на РС в отделе перехвата. Шеф отдела Вербицкий сделал его своим заместителем, но потом счел, что Пирогов стремится занять его место, понизил парня в должности до рядового сотрудника. Раздражительный Пирогов высказывал угрозы в адрес администрации и Вербицкого.

— Складывайте такие сигналы в отдельную папку, потом проанализируем.

— У меня такое впечатление, что выходцы из России нас здесь просто надувают.

— Каким образом, Курт?

— Каждый клянется, что имеет высшее образование, а диплома предоставить не может. Кто говорит, что потерял, кто уверяет, что документ о высшем образовании нельзя вывезти из СССР.

— Пусть администрация разбирается. Нашего президента Гленна Фергюссона эти маленькие шалости тоже устраивают. В СМР идет сводка: на РСЕ—РС радиовещанием занимаются исключительно люди с высшим образованием.

Ричард достал из сейфа картотеку «Массив ЦРУ. Радиоцентр, Мюнхен и филиалы». Итак, особое внимание уделить двум моментам: пребыванию сотрудников в восточных странах и их контактам с военно-промышленным комплексом США. Карточки аккуратно разбиты по секциям: «Исследовательский отдел», «Отдел по связи с прессой и общественностью», «Отдел кадров», «Русская служба», «Отдел радиоперехвата», «Архив самиздата». В конце картотеки данные о филиалах РСЕ—РС в Лондоне, Париже, Риме, Италии и Португалии.

«Итак, кто у нас здесь первый…»

Александер, гражданин США, до 1952 г. сотрудник разведоргана ЕСД-22, Австрия; с 1952 г. — радиостанция «Освобождение», директор отдела информации; с 1953 г. — резидент ЦРУ, прикрытие — советник, Институт по изучению СССР, Мюнхен; в 1954 г. переведен в США.

«Было время, когда мы работали бок о бок. Александер — тонкий психолог, незаурядная личность. Прекрасная карьера в Лэнгли. Приехавший на его место Барат так, собственно, и не показал себя…»

Альберт Бойтер, гражданин США, доктор права; Управление тайных операций ЦРУ, с 1955 г. — директор отдела исследований РС, с 1976 г. — советник директора по планированию и «особым проектам», участвовал в создании архива самиздата.

«Кто потом сменил Бойтера? Кажется, Буш. Точно. Вот он…»

Кейт Буш, гражданин США, в 1963 г. переведен на РС из центрального аппарата ЦРУ, в 1975 г. — замена Бойтера, должность — директор отдела исследований; с 1976 г. — политический советник директора РСЕ—РС. Является внештатным преподавателем Школы американской разведки в Гармиш-Партенкирхене (ФРГ), специализация: экономика, политические науки.

«Племянника вице-президента США Джорджа Буша лучше не трогать. Хотя не надо упускать из вида, что слушатели из Гармиш-Партенкирхена частенько бывают на радиостанции, проходят языковую и техническую подготовку. Стоит подумать на досуге…»

Эдвард Ван дер Роэр…

«Выходец из Гармиш-Партенкирхена. Пенсионер. Не то…»

Вест Диран…

«Большой человек в Лэнгли. Вне подозрений…»

Гейзер Стюарт, гражданин США, директор отдела спецпроектов; в 1968 г. переведен в Рим, глава подрезидентуры, прикрытие — Международная литературная ассоциация. Расшифрован: в 1975 г. разоблачительные публикации в советской печати. Уволен.

«Отработанный материал. Не то…»

Роберт Дреер, гражданин США, после окончания военно-морской школы иностранных языков — помощник военно-морского атташе в Москве…

«О Дреере я мог бы рассказать куда больше. Долгие годы нас связывала не только разведка, но и дружба. Ты мне друг, — подумал он, мысленно обращаясь к Дрееру, — но истина дороже. Итак, первый. Работал в Москве. Кто у нас дальше?..»

Ричард Кук, гражданин США, 1954—1961 гг. — разведка госдепартамента, с 1982 г. — аналитический отдел РСЕ, 1963—1976 гг. — директор РСЕ, переведен в США.

«Чист. Вне подозрений…»

Жан Лекаш, гражданин США, родился к Париже, из семьи белоэмигрантов, место пребывания — Франция, на РС с 1958 г., корреспондент, директор отдела кадров, с 1975 года — специальный помощник директора РС, откомандирован в США, вице-президент радиокорпорации РСЕ—РС.

«Так, внизу персональной карточки карандашом сделана приписка: «Неприветлив, у персонала непопулярен». Этот тоже чист. Отдел безопасности пропустим. Тут все ясно. Отдел кадров тоже…»

Джон Лодейзин, гражданин США, выходец из Норвегии, окончил разведшколу в г. Монтерей, 1960 г. — госдепартамент, служащий; 1954—1965 гг. — слушатель курсов и Гармиш-Партенкирхене, 1966—1968 гг. — второй секретарь посольства США в Москве. Расшифрован: публикации в советской печати. Отозван. Политический отдел штаб-квартиры НАТО в Брюсселе; с 1969 г. — сотрудник РС, директор русской редакции.

«Неплохо. И Москва, и НАТО. С него, пожалуй, и начнем…»

Вильям Марри, сотрудник отдела радиоперехвата РС…

«Этот мне хорошо известен, не раз сталкивались в нашем представительстве во Франкфурте-на-Майне. Не тот…»

Макс Ралис, подлинное имя — Марк Исраел, гражданин США, выходец из России, в 1966 г. — глава отдела исследования аудитории, место пребывания: Париж VII, 193, Сен-Жермен. На связи: профессор Сорбонны Жан-Пьер Бонамур и корреспондент газеты «Монд» Мишель Татю; с 1976 г. — представитель РСЕ—РС в штаб-квартире НАТО, Брюссель.

«Пенсионер. Вчерашний день…»

Джордж Перри, он же Перетяткович Георг, гражданин США, выходец из Польши; 1958 г. — переводчик ЮСИА, редакция журнала «Америка», при посольстве США в Москве; 1964 г. — помощник директора и офицер безопасности американской выставки средств связи в Москве; с 1965 г. — сотрудник РС, отдел изучения слушательской аудитории; с 1976 г. — директор отдела по связи с прессой и общественностью. Поддерживает тесные связи с разведшколой в Гармиш-Партенкирхене.

«Этот «мой». Две поездки в Москву, польское происхождение. Стоит поработать…»

Роберт Лесли, гражданин США, до 1972 г. — сотрудник военно-морской разведки США, выпускник Гармиш-Партенкирхена; с 1961 г. — сотрудник РС, 1966 г. — директор отдела программ; в 1972 г. переведен в США, комитет РСЕ—РС в Нью-Йорке; в 1979 г. переведен на РС в Мюнхен, шеф русской службы.

«Еще один «мой». Военно-морская разведка плюс русская служба. Не часто ли мелькает объект в Гармиш-Партенкирхене?..»

Ганс Фишер, гражданин США немецкого происхождения, во время войны служил в военной разведке США, действовал на территории гитлеровской Германии; с 1947 г. в штате ЦРУ; 1951—1976 гг. — ответственный сотрудник РСЕ; 1976 г. — административный директор, куратор службы безопасности, отдела кадров, вычислительного центра, библиотеки и общих служб. Агентурная работа среди выходцев из стран Восточной Европы.

«Пожалуй, возьмем на заметку. Посмотрим, где он теперь. Только пока ничего конкретного. От этих карточек в сон клонит…»

— Господин Каммингс, — шепотом позвал Панковиц.

Все присутствующие вопросительно оглянулись на него.

— Минуту, Роберт. Сейчас выйду. Продолжайте работать. Вечером каждый доложит, что удалось выудить из этих клоповников.

Ричард водрузил картотеку на место и захлопнул сейф. Закрыв за собой дверь, он вопросительно посмотрел на Панковица.

— Кладовщик ждет. Можем начать осмотр.

СЕГОДНЯ РИЧАРД РЕШИЛ спуститься в «преисподнюю», пройти все круги складского ада, что залегали глубоко под его «бункером». Хотел пройти тот путь, которым шел к месту взрыва турок, если он действительно существовал в природе. Человек, ранее никогда не бывавший на объекте, знающий подвальные помещения только по рассказам своих информаторов, турок должен был наследить, оставить после себя какие-то свидетельства своего пребывания: кепку, носовой платок, ящик с инструментами. Панковиц клянется, что в сумке таинственного визитера действительно были только гаечные ключи и отвертки.

Ричард оставил Панковица на верхней площадке, далее вниз он спускался по крытым ступенькам вдвоем с кладовщиком. На них пахнуло затхлым воздухом и сыростью.

«Интересно, что в те минуты чувствовал наш турецкий «друг»? Знал ли он, на какой риск идет, или все было рассчитано и он действовал хладнокровно, уверенно, как профессионал? Тогда это либо одержимый, либо смертник, смирившийся со своей участью…»

Кладовщик возился с ключами, отпирая преграждавшую им путь решетку, приходившуюся Ричарду чуть выше пояса.

«Эту ограду турок легко перемахнул. Не препятствие…»

По мере продвижения по хитроумному лабиринту переходов и поворотов кладовщик включал и выключал свет. Мрачные подвалы, массивные металлические двери. На каждой — табличка: «Не вскрывать! Собственность армии США». Что таилось за этими толстыми запорами, не знал даже он. При чем здесь собственность американской армии?

Так они дошли до зоны взрыва. Путь им преградили искореженные трубы, обломки кирпичей, арматуры.

«Может быть, под этими грудами, обломками покоится наш турецкий «гость», но как же тогда люди Фольмана видели его в Английском парке после взрыва? Никаких явных следов визита незнакомца. Но ведь он здесь что-то делал в тот вечер, а не ждал, посматривая на часы. Или он ничего не знал, не подозревал и беззаботно подкручивал гайки у дающих течь сочленений? Склады, склады… Не в них ли разгадка?»

Чрезвычайные обстоятельства требовали чрезвычайных действий.

— Откройте этот склад, — приказал Каммингс.

— Но, сэр, — кладовщик замялся, — не имею права. Особые инструкции.

— Что-о-о?! — Ричарда вдруг прорвало. Каждый день как в вакууме, кругом неопределенность. Вашингтон и Полгар из Бонна… Беспрестанные звонки: «Что нового?», «Когда закончите?», «Почему топчетесь на месте?». — Вот тебе мои «инструкции»! — Короткий удар в живот. Служащий, охнув, согнулся пополам. — Вот тебе «особые» распоряжения! У меня нет времени торчать в этом отстойнике.

Кладовщик разогнулся и, хрипл, громыхал связкой ключей, никак не попадая в скважину. Дверь открылась, и Каммингс увидел стеллажи, на которых валялись какие-то старые радиодетали.

— Давай открывай следующий, напротив!

Здесь Ричард обнаружил пиропатроны со смесью ЕА-3167, как свидетельствовали наклейки на таре, «улучшающей состав воздуха в помещении». Поставщик: «Лаборатория ограниченной войны. Абердинский полигон, Мэриленд, США».

— Что это?

— Дезодораторы, сэр, для системы вентиляции объекта… Мы, правда, пока их ни разу не использовали. Есть инструкции… Да-да, сэр, честное слово… «До особого распоряжения»…

— Так. Что в следующем?

У третьей двери кладовщик особенно долго возился с ключами. Ричард вошел внутрь и тут же непроизвольно сделал шаг назад. Холодок побежал по спине. Матовым блеском на стеллажах отсвечивали головки аккуратно сложенных мин.

«Кумулятивный заряд с часовым механизмом», — мгновенно определил Каммингс. Лежащий в углу разбитый ящик подтвердил мелькнувшую в мозгу догадку: «Производство «Дженерал дайнэмикс». Цех № 17, партия № 028306, дата выпуска 20.XII.80 г.».

— Что это? Откуда?

— Собственность армии США.

Да, чудес на свете не бывает. За любым деянием — руки и мозг человека. «Кроту» или тем, кто планировал акцию, видимо, стало известно о смертоносном грузе, и созрел дьявольский план. Нет нужды рисковать, хитрить, чтобы незаметно протащить мимо бюро пропусков ленты пластиковой взрывчатки. Все проще… Достаточно проникнуть в склад, вынести такую штучку в дальнее крыло здания, установить часовой механизм и — последнее — унести побыстрее ноги через Английский парк. Итак, вон оно, первое свидетельство.

— Опечатайте эту дверь моей печатью. Имущество склада арестовано мною. Пойдем посмотрим, что в следующем.

— Сэр, дальше не могу. — Кладовщик трясся, как в лихорадке. — Хоть убейте… не могу. Избавьте. Что будет со мною?..

— Чье это хозяйство? У кого вторые ключи?

— Военный атташат в Бонне… У них, сэр, только у них… Но меня избавьте!

— Хорошо, никому ни слова о том, что мы с тобой здесь видели. Это и в твоих интересах. Хватит, не хнычь. Если спросят, скажешь, осматривали место взрыва, рылись в грудах кирпичей, искали следы. Понял?

— Да, сэр. Конечно. Но что будет!.. Что будет!..

Наверху их поджидал Панковиц. Ричарду показалось, что тот чересчур пристально изучал их лица.

— Никаких следов, — как можно беззаботнее резюмировал Каммингс, — ни единой зацепки. Это не турок, а злой дух — как сквозь землю провалился.

После душных катакомб Ричарда потянуло за город, в лес. Возвращаться и дышать архивной пылью было выше сил. Хотелось уединения. Через полчаса он уже рулил по шоссе № 11, выезжая из Мюнхена на Фрайзинг.

Так, после Обершляйсхайма надо попасть на Ингольштедтерландштрассе. Здесь где-то должен быть поворот налево. Правильно, вот и здания барачного типа, охраняемые частями бундесвера. Справа — радиостанция «Немецкая волна», под сенью которой незаметно приютился наисекретнейший отдел перехвата РСЕ—РС.

Раньше отдел размещался на РС, но после разоблачений в советской печати о том, что РС ведет электронную разведку, подслушивает телефонные и радиопереговоры стран Варшавского Договора, слушает линии связи Москва — Иркутск, Москва — Алма-Ата, Москва — Владивосток, Москва — Магадан и Москва — Хабаровск, та часть отдела, которая работала на этих линиях, была изъята из подчинения РС и передана в ведение военной разведки США. Сотрудники отдела переехали в казармы Макгроу, а на РС осталась служба, которая ведет перехват материалов ТАСС и передач центрального, республиканского и областного радиовещания русских…

Почему именно здесь, под «крышей» «Немецкой волны»? Слишком много общего между обеими радиостанциями. На РСЕ—РС командует ЦРУ, здесь же — вотчина БНД. И по тону, и по характеру передач обе радиостанции — сиамские близнецы. Вальтер Штайгнер, в бытность директором «Волны», поучал своих сотрудников: «Наши идеи следует внедрять всеми средствами, не пренебрегая ни искусными психологическими приемами, ни приветливостью и сочувствием к тем, кого мы в действительности ненавидим».

Да и по кадровому составу радиостанции отличает разительное сходство. Вальтер Штайгнер начинал свою карьеру в пропагандистском ведомстве «Гитлерюгенда», продолжал ее в роте пропаганды № 501, которая подчинялась Геббельсу и входила в состав 18-й армии вермахта, мрачно известной расправами над населением Псковщины. Службу последних новостей «Немецкой волны» курировал д-р Экхард Генти, бывший резидент абвера в Каире, а директором политического отдела числился д-р Франц Херре, о котором либералы пустили шутку: «Он отбрасывает тень даже в угольном погребе».

Уильям Кейси как-то заметил: «Слово «шпион» вызывает множество ассоциаций. Я предпочел бы говорить о «наблюдателе». Отдел перехвата РСЕ—РС как раз и был центром подобного «наблюдения». Точно так же, как станция «Диоген» в Синопе (Турция), база радиоэлектронной разведки в Дармштадте (ФРГ), в Менвит-Халле и Милден-Холле (Англия), в Тревизо и Бриндизи (Италия), в Швеции на острове Луве, всего в десяти километрах от Стокгольма, в Шотландии, неподалеку от городка Феттеркери, в Гренландии, где находится сверхсекретная система ОЛ-5, снимающая разведывательную информацию, в том числе и в отношении союзников, с американских «национальных средств контроля». Директива для любознательных «наблюдателей» одна: собирать и анализировать военные, дипломатические, гражданские и коммерческие сведения, проходящие по каналам связи. На отдел перехвата РСЕ—РС возлагаются, кроме того, специфические контрразведывательные функции: прослушивание и подслушивание каналов связи радиоцентра в Мюнхене, разговоров и телефонных переговоров сотрудников в кабинетах, служебных помещениях или по месту проживания…»

ПРОГУЛКА ДЛИЛАСЬ ЧАС.

— Подберите мне все пленки радио- и видеозаписей внутренних мониторов и подслушивающих устройств по состоянию на двадцатое и двадцать первое февраля, — обратился Каммингс к технику. — Прежде всего служебные кабинеты и частные квартиры. Устроим выборочное прослушивание.

Ричард плюхнулся в кресло. Чувствовал он себя каким-то опустошенным. Сказывались усталость, напряжение последних дней. Махнул рукой технику: «Давай!» Медленно закрутились бобины одиннадцатидорожечного магнитофона:

«…Ты представляешь… члены сенатской комиссии по иностранным делам, которым предстоит утверждать кандидатуры новых членов СМР, поставили администрации условие, чтобы послужной список будущих членов совета хотя бы формально был чист в плане их отношений к разведывательному сообществу…»

— Кабинет Д-III. Русская служба… Директор Роберт.

— Стоп! Кого мы сейчас слушаем? Так.

— Давай дальше. Прокрути немного.

«…Не вижу смысла в наших контактах с Организацией международных связен. Выброшенные на ветер деньги. Возьми их переводчицу, смазливую Эльзу Клотц… Крутится за наш счет с выходцами из восточных стран, а где информация, где навар?..»

— Дальше, дальше, — нетерпеливо подгонял Ричард.

«…Полагаю, шеф, нам пора сменить наши почтовые ящики для входящей корреспонденции. Картина получается такая: городские отделения связи номер восемьдесят и восемьдесят один уже давно примелькались. К тому же выемка корреспонденции возложена на одних и тех же людей. И Литтерати-Лоотц, и Каспарек, и тем более Роберт так хорошо известны служащим почтовых отделений. Намозолили глаза. Я бы предложил…»

Ричард с удивлением узнал голос Рудольфа Штрауса. Выходит, и его «бункер» — тоже подслушивается. Вот те на!

«…Способствуем расширению наших программ на некоторые неевропейские страны, что должно послужить солидным контраргументом возможным упрекам русских на мадридской конференции, что наши передачи противоречат духу Хельсинки. Сейчас мы готовим программы для Чили, Китая, где население также имеет весьма ограниченный доступ к…»

«…— Вчера Кейт Буш посетил разведшколу в Гармиш-Партенкирхене. Попробуй угадай, кто сопровождал его и этой поездке? Лариса Ловецкая!

— Не может быть! Она же любовница Перри!..»

Из динамика вдруг полилась песня:

Ричард поднял руку. Пусть пост. Маленькая передышка среди многоголосия студийных болтунов.

— Наш Челентано? — спросил Каммингс, чтобы отвлечься.

— Сашка Дмитриенко, дома у себя душу отводит, отец у него был солистом в харьковском театре. Сынок его подонок, скряга неимоверный, но как поет!

— Поехали дальше.

«…Ты обратила внимание на Гордину Молли? Как убивается, бедняжка! Лодейзин поиграл с ней, как с . . . и бросил. Дура, по ночам плачет в подушку…»

«…Неплохо устроился наш директор отдела исследований общественного мнения и слушательской аудитории Генри О’Харт. Весь год глава фирмы «Эйм-Маркедсанализе» Зауерберг воюет со сборщиками анкет по всей Дании и Швеции, готовит солидные исследования: оборона СССР, органы безопасности, сведения на политических и общественных деятелей, а Харт по окончании анкетного сезона приезжает в Данию и преспокойненько снимает сливки…»

«…Мы должны оживить работу нашего филиала в Риме. Я имею в виду Международную литературную ассоциацию. Все подразделения МЛА обязаны еще энергичнее расширять сеть посредников среди эмигрантов, в клерикальных кругах, в среде интеллигенции и бросить эти силы на обработку, изучение выехавших из СССР граждан в интересах ЦРУ. Сегодня же дайте указание в точки. Уведомите филиалы, что вывеску нью-йоркского издательства «Бедфорд пабликейшн», через которое Лэнгли финансировало МЛА, ты теперь сменили на новую, более конкретную. Переименовали издательство в Международную литературную ассоциацию. Пусть учтут в переписке…»

«…Знаешь, Ян, с тех пор, как отменили наши псевдонимы, я никак не избавлюсь от ощущения, что стою перед микрофоном голым…»

Ричард вновь поторопил техника.

«…Я наемник. Да, я наемник…»

— Стоп! — Каммингс поднял руку. — Кто и где?

— Эдуард Оганесян. Зал на Арабеллаштрассе, восемнадцать. Обсуждение доклада «О стратегии радиовещания».

— Крути назад. Послушаем с самого начала.

МАЛИНКОВИЧ. Должны ли мы поддерживать точку зрения американского народа, принципы, которыми руководствуется американский народ, его правительство, конгресс, демократические народы всего мира? Я думаю, что этот вопрос в общем-то, скорее, риторический. Я думаю, что все согласны, что это мы должны делать…

ОГАНЕСЯН. Для нашего журналистского самосознания очень важно выяснить прежде всего, для чего существует радиостанция. РС служит для того, чтобы информационно воздействовать на народы Советского Союза с целью изменения их общественного поведения. Но вот в каком направлении они должны изменить свое общественное поведение, решаем не мы с вами, журналисты, здесь сидящие. А решает это американское правительство сообразно со своим министерством иностранных дел.

Но в чем беда: мы не знаем, чего хотят от нас американцы. Хотят ли, чтоб в Советском Союзе была революция, хотят ли разделить на республики Советскую страну или хотят, чтобы там диссиденты пришли к власти? Я не знаю. Нас давно превратили в переводчиков, а не в журналистов. Утром к тебе приходят, дают какую-то статью из «Нью-Йорк таймс» и говорят: переведи на армянский язык. И все. Нам, как журналистам, не доверяют.

Главное для профессионального журналиста — говорить правду… Я могу сказать правду о советских преимуществах, которые, конечно, есть. Я могу сказать о недостатках Запада, которые, конечно, тоже есть. Выбирать нужно информацию так, чтобы она соответствовала цели, которая сформулирована американцами. Мы вещаем о том, как советский контингент вошел в Афганистан, и начинаем все это ругать. А потом мы говорим, что турецкие войска вошли на Кипр, а их мы не ругаем. Вот израильтяне вошли в Ливан — мы их тоже не ругаем. Так что же скажет слушатель: «Этим можно влезать, а этим нельзя»? А у нас эту информацию выбирают американские так называемые консультанты.

Тут говорят: вдруг американцы подумают, что мы наемники. А я не стесняюсь: я наемник. Я наемник американцев, потому что я люблю американцев и сознательно пришел, нанялся, чтобы работать и рассказывать об американских ценностях. Да, я наемник.

ШАРИЯ. Моя фамилия Шария, киноактер. Советники, которые ни черта не понимают в наших языках, настраивают людей друг против друга. Нет никакого контакта. Потом пускай раз и навсегда закончат пугать сотрудников РС американцами: «Американцы сказали так», «Американцы хотят этого», «Американцы этого не хотят». Врут многие. Американцы этого не говорили. Американцы оплачивают радиостанцию, американцы нам дают возможность работать, американцы устраивают нам документы, поездки, отпуска — все, что хочешь. Мы сами уже американцы…

НАРОДЕЦКИЙ. Мы должны вызвать доверие у человека, который является частицей Советской власти. Мы должны расшатать этот строй, то есть расшатать самого человека фактически. Советские люди достаточно опытные в подборе информации, в выслушивании радиопередач, люди научились читать газеты между строк, люди умеют многое, а мы, значит, даем новости, как в школе для недоразвитых детей.

ШЛИППЕ. Здесь наш коллега Оганесян сказал, что чувствует себя наемником и гордится этим. Я его уважаю за честность, но хочу сказать: себя наемником не чувствую и никогда не чувствовал. У меня, быть может, несколько наивное и несколько высокомерное представление оставалось всегда, что существует на этой радиостанции некий неравный союз между большими Соединенными Штатами и мною. Потому что США создали эту станцию, конечно, в своих интересах, чтобы воздействовать определенным образом на Советский Союз. И то, что существует американская администрация, что существует некое политическое руководство, которое согласовано с американскими представлениями о том, что нужно и чего нельзя, это я все знаю и не настолько «голубоглазый», чтобы об этом забывать.

Нет абсолютной свободы ни в одном самом свободном органе печати или радиостанции самой демократической и рассвободной страны в мире. Но тот диапазон свободы, который у нас долгие годы был, я не говорю о самых последних… Я не чувствую себя наемником… Наша программа-максимум, то есть наше представление о стратегии станции, — это то, что РС именно для того и существует, чтобы советской власти не было…

ХЕНКИНА. У нас очень небогатый радиофонд… Почему-то мы не пользуемся таким замечательным оружием, как юмор… Я понимаю, что на радиостанции ситуация несмешная, но тем не менее мы должны поправить…

«С Хенкиной вполне можно согласиться, — мысленно поддержал ее Ричард. — Какой там юмор! Особенно сейчас…»

Надоело слушать большой треп о прошлом, о секретных сторонах внутренней кухни РСЕ—РС, намеки и полупризнания в прошлых грехах и преступлениях: сотрудничество с абвером, английской СИС, ЦРУ. Болтовню на сексуальные темы, об измене жен, любовных битвах в рабочих кабинетах, на рабочих столах. Изнанка человеческой жизни с ее низменными страстями, жадностью, скаредностью, завистью и ненавистью — все это было запечатлено беспристрастной техникой на магнитную ленту. За окном уже начало смеркаться. Утомленный Каммингс слушал, не вникая в смысл реплик статистов на невидимой сцене:

«…Придется, видимо, отказаться от услуг рекламной фирмы «Интора» как прикрытия для бюро анкетирования РСЕ—РС в Вене. Недавно шеф бюро Гельмут Айгнер, представь себе, потребовал семьсот пятьдесят шиллингов за каждую анкету. Ведь это чистый грабеж! Максимум, что мы можем предложить, — пятьсот, и ни шиллинга больше…»

Неожиданно голоса оборвались, и в уши ударил надрывный сигнал зуммера.

— Да выключи, наконец!.. — закричал он технику. — Что это у тебя? — спросил он потом, без всякого интереса.

— Зуммер нашего трансмиттера в Плайя де Пальс, Испания.

— Регулярно они так позванивают?

— Я здесь третий год — такого не помню. Тем более что они «выстрелили» суммарной мощностью всех передатчиков…

— Ты уверен?

— Вот запись в журнале.

— Когда был дан сигнал?

— Здесь записано: двадцать первого февраля в двадцать один сорок.

Смутная догадка подняла Каммингса с кресла.

— Длительность сигнала?

— Пять минут.

— Ты представляешь, что́ это значит?..

РИЧАРД ДОСТАЛ ИЗ СТОЛА испещренный лучами лист — плод его аналитических рассуждений в ту бессонную ночь. Что же получается? Злоумышленник проникает в складское помещение, похищает мину, устанавливает часовой механизм на 21.45, закладывает ее, затем сам растворяется в ночной тьме Английского парка, а его сподвижники, пробравшись на пункт РС в далекой Испании, посылают суммарной мощностью всех передатчиков сигнал, по которому часовой механизм срабатывает. Бред какой-то! Может быть, турок вообще ни при чем? Спустился в подвал, осматривал трубы, сочленения, случайно обнаружил мину, перепугался и в страхе воспользовался первым же окном, чтобы унести ноги? Тогда возникает вопрос: кто заложил мину? «Крот»? А роль турка? Отвлекающий маневр? Ведь появился же он в те часы. Значит, «крот» что-то связывал с ним. Что именно? Пока одни вопросы. Каммингс чувствовал, что разгадка где-то близко, он ходит вокруг нее, топчется на одном месте, но ему недостает лишь одного существенного звена. Что упустил из виду Надсмотрщик? И до чего еще не докопался Бульдозер?

Суммарная мощность передатчиков. Суммарная. Сообщений о вторжении посторонних на объекты РСЕ—РС не поступало. Значит, суммарный сигнал подали свои либо «крот», сидящий в Плайя де Пальс.

Может быть, случайность? Ошибка? Кто-то из техников случайно нажал не на те кнопки? Ну что ж, начнем с другого конца, с далекого Плайя де Пальс в Испании.

Привычно потянулся к интеркому, чтобы попросить Ирми забронировать одно место на вечерний рейс, улетающий в Барселону, но что-то его остановило. Начнутся недоуменные вопросы, пойдут слухи. Билет можно взять самому. Посмотрим, кто в Плайя де Пальс санкционировал работу передатчиков суммарной мощностью и для чего.

А собственно, когда, в каких случаях используется этот режим? Во время бедствий? Землетрясений? Нападения? Он толком и не знал. С кем бы проконсультироваться? В списке для предстоящих бесед с сотрудниками первым у Ричарда стоял Джон Лодейзин.

«Очень умный, хитрый и опасный человек, имеющий влиятельных друзей в Вашингтоне, мстительный по натуре. Одно время работал в штаб-квартире НАТО в Эвере», — вспомнил Ричард донесение одного агента. С ним нужно будет поосторожнее.

Лодейзина он застал за изучением макета «Исследовательского бюллетеня», еженедельника, распространяемого на РСЕ—РС центральным отделом новостей.

— Погоди, — бросил Джон Каммингсу и схватился за телефонную трубку: — Слушайте, давайте на развороте дадим последнее предписание из Вашингтона. Да-да, насчет книг. Так и дадим, что администрация Рейгана усматривает наличие коммунистических идей и антиамериканизма в таких романах, как «Гроздья гнева» Джона Стейнбека, «Убить пересмешника» Харпер Ли, «Том Сойер» Марка Твена. Мы предписываем всем национальным редакциям РСЕ—РС больше не цитировать и не ссылаться на эти произведения, а библиотекам на всех подразделениях объекта срочно изъять эти книги из обращения… Да, это пойдет. Надо быстрее реагировать на распоряжения СМР. Ладно. — И Каммингсу: — Чем могу быть полезен?

— Устал чертовски. — Ричард опустился в кресло и закрыл глаза. Он решил с самого начала взять доверительно-самобичующий тон, единственно, пожалуй, возможный, чтобы вытянуть Лодейзина на откровенность. — Гоняюсь за призраком, и все без толку, хоть вой…

— Вид у тебя неважнецкий, — поддался Джон.

— Ну! Те звонят, эти требуют: где? что нового? когда будет результат? А я блуждаю, как в лабиринте. Столько ходов, столько версий, а где тот, единственный?.. Отупел бесповоротно. Сейчас бы так и заснул в этом кресле. — Ричард заерзал в кресле, делая вид, что устраивается поудобнее, чтобы вздремнуть. По сочувствующему, участливому взгляду Джона он видел, что пока не переигрывает. — Старая развалина. Ни одной обнадеживающей версии. И ты знаешь, в чем главная трудность для меня? Новый я здесь человек, не успел войти в курс всего, а тут такое громыхнуло. На одних оконных стеклах разорится наша радиостанция. Так вот, многого я еще не знаю, не понимаю. Задаю себе тысячу вопросов, а, быть может, на них уже давно ответы есть. А я кручусь, маюсь, трачу энергию… Слушай, может, перекусим где-нибудь поблизости? Я угощаю. Надо бы снять напряжение. Как, идет?

— А что, очень нужно? — Лодейзин явно иронизировал. — Господин Каммингс, наша резидентура здесь получила указание оказывать вам всемерную помощь. Так что я к вашим услугам. Махнем в «Голубой дом», там солидная публика.

— Согласен. На твоей машине: так устал, что даже за руль нет сил держаться.

— Вы хотите незаметно улизнуть с объекта? — Джон «просчитывал» все хитрости Каммингса.

— О чем ты? Не понимаю. Посмотри, как трясутся клешни. — Ричард закрыл глаза и вытянул руки вперед.

Спектакль был продолжен в отдельном кабинете гостиничного ресторана «Голубой дом».

— Ты представляешь, Джон, — начал Ричард издалека, — полгода назад у меня была альтернатива: либо возглавить «бункер» на РСЕ—РС, либо занять место Макса Ралиса при штаб-квартире НАТО в Эвере. Меня пленил Мюнхен. Но после этого дьявольского взрыва я все чаще подумываю: не сделал ли я ошибки, отказавшись от Бельгии?

— Прости, Ричард, но информационно-пропагандистская служба НАТО — это не для тебя. Здесь ты на месте, а там… Таи нужно постоянно держать нос по ветру и крутиться. При штабе идеологической службы в Эвере аккредитованы представители радиостанций, вещающих на Восточную Европу. Постоянные брифинги, передача инструкций, указаний, а то и готовых материалов для их «продвижения» на Восток. Плюс непростые взаимоотношения внутри НАТО между Европой и США, особая позиция Франции, Греции. Нет, Ричард, там больше шансов попасть не в такт.

— Ну и как относятся к представителям РСЕ—РС в Эвере?

— Как к пасынкам. За нами стоит Америка, поэтому и вынуждены терпеть ради «солидарности». Но попытки Вашингтона перевалить на плечи Западной Европы финансирование РСЕ—РС не встречают особого энтузиазма у европейцев. Вашингтон не раз старался убедить европейских партнеров, что РСЕ—РС по сути своей, мол, идеологический рупор НАТО, действующий в постоянном контакте с его соответствующими пропагандистскими органами. Результат? — Джон безнадежно махнул рукой.

Каммингс вспомнил нравоучения Фольмана в отношении статьи уголовного кодекса ФРГ: «Мы каждого из вас или почти каждого с полным основанием упрячем за решетку на два года». Ричард чувствовал, что задел за живое Лодейзина, и теперь ему оставалось наводящими вопросами тонко направлять Джона.

— Может, европейцы не видят проку в нас?

— Только слепой не видит. Действующие на РСЕ—РС нелегальные каналы получения политической и военной информации позволяют существенно дополнять данные центральной разведки, дают нашим аналитикам возможность вырабатывать достоверные оценки и прогнозы развития обстановки в странах Восточной Европы. А обмен этой информацией между союзниками по НАТО — это что, мало? Я уже не говорю о роли РСЕ—РС в чрезвычайных обстоятельствах, таких, как вооруженный конфликт в Европе, напряженная обстановка в соцстранах. Вспомни наши передачи во время «венгерских событий» и в «пражскую весну». Все это им прекрасно известно, да с «Планом по Европе» знаком каждый член НАТО.

— Ты имеешь в виду военный план ЕКОП-пять Д — единый комплексный оперативный план ядерного нападения на СССР. Я о нем слышал. «План по Европе» — это продукт НАТО. Наши действия и акции союзников на случай военного конфликта в Западной Европе. Что особенного в этом европейском армагеддоне?

— Если ядерный конфликт разразится в Европе, вероятнее всего, он начнется с территории ФРГ. Допустим, что войска Варшавского Договора пересекли границу ФРГ. Будет ли у нас время, чтобы демонтировать ракетные установки, очистить склады, погрузить содержимое и вывезти? Нет. Будет ли у нас время, чтобы собрать Совет НАТО и дискутировать на тему: можно или нельзя воспользоваться ядерный оружием да потом еще обратиться к правительству Западной Германии за разрешением нанести ядерные удары по выборочным целям? Здесь соберется бундестаг, будет решать, да?.. Нет, не будет у нас такого времени. Поэтому «План по Европе» наделяет военных в НАТО правом нажать на кнопки в случае конфликта и безо всяких политических консультаций с союзниками. И нравится им это или нет, но решать вопрос будет не бундестаг, не Европейский парламент, а главнокомандующий объединенными вооруженными силами НАТО в Европе — американский генерал.

— Но территория ФРГ… Это же не пустыня! Тут плотность населения настолько велика, что использование ядерного оружия неизбежно приведет к гибели сотен тысяч… Тем более какой смысл наносить ядерные удары по собственным складам боеголовок или химического оружия?

— Ты хочешь, чтобы этот арсенал достался русским в в качестве трофея? Знаешь, назови меня циником, но те немцы, что исчезнут в огне, не будут знать, погибли ли они от ракет русских или им не повезло и они оказались в «уязвимой зоне», стали жертвами, предусмотренными «Планом по Европе».

— Будем надеяться, что такого не случится. С «Планом по Европе» в НАТО явно переусердствовали. Бить по своим…

— Да, тот самый ЕКОП-пять Д.

— Недальновидная политика. Я бы посоветовал «медным каскам» и в Пентагоне, и в Эвере почитать Нострадамуса. Там, кстати, и сценарий третьей мировой бойни.

— Напиши президенту. Пусть почитает на ночь вместо библии.

— Джон, тут не до шуток. А что отводит нам «План по Европе»?

— Разумеется… Начнем с чрезвычайных обстоятельств. Допустим, волнения в соцстранах. Тогда по особому распоряжению НАТО либо Пентагона все передатчики РСЕ—РС в Мюнхене, Португалии и Испании включаются на полную мощность для ведения специальных «ударных передач». А в случае необходимости в наше распоряжение поступают даже трансмиттеры «Голоса Америки» и ряд военных радиостанций. Суммарная мощность позволит нам преодолеть работу тридцати двух тысяч глушителей и пробиться к тем, кто хочет нас услышать.

— «Ударные передачи»?

— В них включаются материалы, рассчитанные на радикальное обострение общественных противоречий, на порождение паники, на усиление брожения в соцстранах. В общем, специальные операции. Как говорится в новом уставе ЦРУ…

— Это действия, — подхватил Ричард, — проводимые в поддержку целей государственной внешней политики, которые планируются и выполняются таким образом, что роль правительства США не видна и публично не признается.

— Да, Ричард. Ты понимаешь неплохо.

— Спасибо, Джон. А в случае боевых действий как обеспечивается выход в эфир суммарной мощностью? По указанию НАТО или Пентагона?

— Не совсем в лоб. Передатчики РСЕ—РС, где бы они ни находились, становятся звеном системы оповещения НАТО, дублируют распоряжения главнокомандующего объединенными вооруженными силами, в том числе и приказы о нанесении ядерных ударов. Вначале передаем сигнал «Ред хоутел уан», предписывающий готовность номер один всем на пусковых площадках и барражирующим в воздухе бомбардировщикам, затем — предупреждение «Стэйт скарлет ту», ну а после сигнала «Блю дот Ромео» ракеты устремляются к целям. Как сказано в «Плане по Европе», команды о нанесении ударов передаются всеми доступными средствами, значит, и нашими.

— РСЕ—РС в Мюнхене случайно не находится в «уязвимой зоне»? — машинально вырвалось у Ричарда, прежде чем он осознал зловещий смысл своего вопроса.

Джон тоже, видимо, об этом не задумывался. Они молча смотрели друг другу в глаза, оба пораженные простым и очевидным ответом на этот вопрос. Лодейзин первым отвел глаза в сторону.

— Ну ты, наверное, знаешь, что в случае конфликта предусматривается эвакуация в США всех американских граждан, работающих на РСЕ—РС. Если будет невозможно вести передачи из Мюнхена, включим в работу запасной радиоцентр в США, который до поры до времени держит для нас законсервированным Пентагон.

— А эмигранты, архивы, документы ЦРУ: досье, агентура, связники — это куда? Или ты хочешь, чтобы все это досталось русским в качестве трофея? — Ричард повторил вопрос, заданный ему ранее Лодейзином.

— Тебя волнует судьба «нафталинников» и прочего сброда? — Лодейзин продолжал смотреть куда-то в сторону. — Не беспокойся. О них позаботятся. Ни один из них не попадет в плен. Материалы и документы тоже. Ты слышал что-либо об Абердинском полигоне в Мэриленде? «Лаборатория ограниченной войны»? Психотронное оружие?

— Откровенно говоря, не доводилось. — Каммингс силился вспомнить, где-то он видел этот адрес, и совсем недавно. «Мэриленд… Ящики! Ящики на складах в подвалах РСЕ—РС, «дезодораторы, улучшающие состав воздуха в помещении». Прижимистый кладовщик…» — Нет, не доводилось. Это для меня китайская грамота.

— Всякое оружие, Ричард, имеет своего генерала или адмирала. Адмирал Хаймэн Риковер протолкнул ядерную подводную лодку, генерал Кэртис Лимэй — стратегический бомбардировщик, адмирал Нимиц глотку рвал за авианосец, генерал Паттон отстаивал танки. Генерал психохимической войны — это Уильям Кризи. Этот — за отравляющее вещество, известное в НАТО как ЕА-три тысячи сто шестьдесят семь. Бесцветное, бездымное. Поначалу жертвы, вдохнувшие его, ничего не чувствуют. Слабые неприятные ощущения, легкий шум в ушах, потение, небольшая дрожь. Потом люди теряют рассудок. И в экстазе начинают исполнять что-то вроде пляски святого Витта…

— Хватит, Джон. У меня и так натянуты нервы.

— Представь себе: военное противоборство в Европе, на РСЕ—РС среди эмигрантов паника или бунт. Этот сброд становится неуправляемым. Легкая доза ЕА-три тысячи сто шестьдесят семь… Нет, дело не в том, чтобы убивать, хотя без жертв, видимо, не обойдется. Просто парализовать их волю, на время лишить разума, после чего их можно, как овечек, переправить в другой город… Прости, Ричард, но мне надо быть на радиостанции. — Джон бросил на стол деньги. — Предпочитаю по-немецки: каждый платит за себя.

КАММИНГС остался один. Попытался осмыслить разговор, но то ли от выпитого, то ли от усталости очень плохо соображал. Он посмотрел на часы: пора в аэропорт, так, чего доброго, упустишь последний рейс на Барселону.

«Ладно, будет о чем подумать в самолете…»

«Вы верите в приметы или вещие сны? — припомнились ему слова Ирми, когда в салоне самолета он решал, куда бы сесть. — Если в «Боинг-семьсот тридцать семь» твое место в хвосте самолета, то непременно останешься жив даже в самой невероятной катастрофе». Каммингс грузно опустился на сиденье в конце салона и мгновенно заснул.

В Мадридском аэропорту Ричард прошел в зал для транзитных пассажиров.

— Солнечная Испания приветствует господина Каммингса!

Этот голос мог принадлежать только одному человеку — Уильяму Чамберсу, с которым Ричард когда-то учился на курсах переподготовки.

— Билл! О бог! Откуда?.. — Каммингс хотел спросить, откуда Чамберс узнал о его прилете, но что-то его остановило. Все равно он услышал бы в ответ хорошо продуманную легенду.

— Если ты имеешь в виду аэропорт, то случайно. Провожал нашего Дина Хэнсона. Парень не выдержал пробега. Дошел до белой горячки. Беспробудные запои, пришлось отправить досрочно. Что касается Мадрида, то позвольте представиться: начальник службы безопасности посольства к вашим услугам.

Они прошли в бар. Уильям заказал для приятеля и для себя ликер.

— И много у тебя динов хэнсонов? — начал Каммингс, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Американская колония здесь — сорок тысяч человек. Люди разбросаны по всей стране. От станций слежения в Сеуте, Мелилье и на Тенерифе на юге до Барселоны на востоке. Сотни местных граждан работают на наших объектах. Для слежки используем целый легион кубинских эмигрантов, выходцев из Пуэрто-Рико и Филиппин. Публика разношерстная. А сколько здесь профашистских тайных организаций и союзов! Каждый день приходят сообщения. Если сутки прошли без происшествий, считай, что наградили. Сейчас у меня головная боль, и виною один тут из резидентуры. Мартин Купер. Да-да, тот самый, перевели из Пакистана. Сюда прибыл в одно время с твоим тезкой Ричардом Кинсманом. Так вот, этот Купер после четырнадцати лет супружеской жизни бросает жену с малолетними детьми и ударяется в разгул. Американки, испанки, пуэрториканки — все подряд. Я беседовал с его женой Джин Бентли. «Подонок! — кричит. — Если бы у меня был пистолет, я бы разрядила в него всю обойму!» Действительно, этот Купер — штучка. Отец у него офицер ВМС США в отставке. Не знаю уж, какой там чин, но Мартин слишком высокого мнения о себе, самолюбив, обидчив, на всех смотрит свысока. Чувствую — это очередной дин хэнсон.

— Странно, Билли. Я слышал, Испания — самая привлекательная страна для людей нашей профессии. Попасть сюда нелегко, можно сказать, очередь. А тут такое…

— Чего-чего, а работы у нас хватает. Правительство готовится к вступлению страны в НАТО. Возрастает наше влияние на политику Мадрида, возрастает роль ЦРУ. Представляешь, какие ставки! Вот наш резидент Рональд Эстес и ломает голову над тем, насколько далеко он может пойти в принятии решений. Кроме НАТО цель миссии Эстеса — создание помех в работе советских представителей.

— Каторжный труд, — посочувствовал Ричард.

— Это точно. Ты бы посмотрел на нашу резидентуру, на посольство. Как шутят в Мадриде, это самое охраняемое здание во всей Испании. Телекамеры внутри и снаружи, металлодетекторы на входе и бронированные двери, открывающиеся с помощью кодированной пластинки-пропуска. Днем и ночью работаем при искусственном освещении и принудительной вентиляции. Могильный склеп, а не резидентура.

«Плакаться начал, — подумал Ричард, — как им всем трудно живется в этой обласканной богом стране».

— Билли, зато какой оперативный простор!

— Ты прав, Ричард. Здесь для нас Клондайк. Левые газетчики окрестили деятельность наших спецслужб как раковую опухоль, распространившуюся на всю европейскую территорию. Для меня это лучший комплимент. В некоторых министерствах, экономических институтах, прессе — везде наши люди. А сколько под глубоким прикрытием? Например, Селлер Нэрри, наша Мата Хари, невинный преподаватель английского языка в институте «Католико де артес э индустриас», или Лэсри Пиер, солидный директор крупной коммерческой и посреднической фирмы «Трансафрика». То же самое — в фирме «Континенталь де импортасьон». Рональд Кейтон — под «крышей» министерства авиации США. Наш ветеран Эдвард Крейслер, «тихий американец» венгерского происхождения, двадцать лет в ЦРУ, держит два выставочных зала на улицах Серрано и Эрмосилья. Плюс он же председатель попечительского совета англо-американского госпиталя, он же один из немногих людей в Испании, ставший кавалером ордена Изабеллы Католической. Таким людям поручено проникать в среду деятелей искусства и литературы, вербовать там агентов.

— После всего, что я услышал, Билл, Мюнхен мне кажется глухой провинцией нашей разведки. — Ричард подлил масла в огонь.

— Г-м-м, а местная печать? Более сорока испанских журналистов сотрудничают с нами. Резидентура имеет, по крайней мере, по одному информатору в каждой влиятельной газете, журнале или радиостанции. Некоторые журналы и газеты полностью контролируются нами. Полетишь в самолете — полистай их. Апарасию Педро Гомес, Марин Паскуаль, Аугусто Ассиа Бартоломе Мортаса, Хосе Мария Гомес-Саломе, свободный журналист Висенте Галлего, корреспондент «Вашингтон пост» Мигель Акока делают все, что мы им заказываем. Ты слышал об Институте международных проблем? Немного? Так вот, крестным отцом его был Вернон Уолтерс — помнишь, он числился заместителем директора ЦРУ? В этот институт входят многие испанские военные, политические деятели, бизнесмены и журналисты. Это тоже один из рычагов влияния на местную печать, канал для продвижения наших материалов, идей, оценок. А какой там вербовочный контингент! Только забрасывай сети и лови агентов косяками. Все наши парни, кто работал через Институт международных проблем, — и Гай Фермер, и Гарольд Баум, и Роберт Плоуткин, и даже Аллен Смит — пополнили сеть информаторов, расширили наши каналы влияния. С одной стороны, чтобы ускорить вступление Испании в НАТО, наш Альберт Сассевиль, встречается с испанскими военачальниками и экспертами «в области обороны ведущих партий: убеждает, доказывает, соблазняет перспективами. А с другой — какой-нибудь корреспондент из Эй-би-си или из ЭФЭ запускает очередной материал: пугает «советской военной угрозой», террором или анархией и подсказывает выход из грозящей ситуации: только под опекой НАТО, под крылышком Америки Испанию ждет стабильность и процветание… Ты почему не пьешь?

— Заслушался тебя.

— Не льсти. Тебе не нравится ликер? Послушай красивую легенду. Когда война, неурожаи и эпидемия чумы свирепствовали в пятнадцатом веке в Ломбардии, Бернардино Луини, известный в то время художник школы Леонардо да Винчи, расписывал стены в храме Санта-Мария-дель-Грация в местечке Саронно. Хозяйкой гостиницы, где обитал живописец, была молодая вдова дивной красоты, мать младенца и девочки-подростка. Молодая вдова позировала художнику для образа мадонны, а с младенца живописец писал святого дитя для фрески «Рождение Христа». Наступило рождество, и хозяйка гостиницы решила отблагодарить маэстро, который ее обессмертил. Женщина она была бедная и нашла единственный способ выразить свою благодарность — угостить его ликером. Молодая вдова взяла абрикосовые косточки, которые собрала ее дочь, и положила их настаиваться в коньяк. В результате получился янтарный, ароматный ликер, носящий до сегодняшнего дня название…

— «Амаретто ди Саронно», — подхватил Ричард.

— Правильно.

Ричард пригубил бокал. Горьковатый привкус абрикосовых косточек…

— Билл, ты знаешь, я скептик по натуре. Тебя послушать — так вы всесильны, всемогущи, а газеты и журналы пестрят разоблачениями деятельности ЦРУ. Что-то не так.

— Сложная страна. Гордый, независимый народ, большая тяга к демократии, богатое историческое прошлое. — Чамберс явно отрабатывал «ход назад». — Все не так просто. Во время последнего визита Каспара Уайнбергера мы дали указание допускать на пресс-конференции или для интервью с министром обороны только журналистов — членов Института международных проблем. Разразился крупный скандал. Еле утрясли. Провалы? Тоже бывают. Хавьер Рунерес, секретарь по международным связям Союза демократического центра Испании, ценный был агент. Его похитила сепаратистская организация басков ЭТА. На допросах в «народной тюрьме» он и признался, что работает на нас, какие имел задания и с кем встречался. А недавно местная полиция поймала с поличным Джино Росси, итальянского бизнесмена. Парень с помощью техники вел в гостинице подслушивание телефонных переговоров одного важного француза. Щекотливое дело. Ты прав, Ричард, всякое бывает. В общем, пятьдесят на пятьдесят.

— Это, пожалуй, ближе к истине.

— Но учти, Ричард, удачная работа в Испании гарантирует в будущем резиденту ЦРУ или его заместителю высокий пост в Лэнгли и безвыездную работу в США.

— Ладно, уговорил. Вернусь в Мюнхен, буду проситься в Мадрид. Возьмешь? Своим заместителем…

— Только за ящик «Амаретто ди Саронно». Не люблю конкурентов. Ты же сразу начнешь на пятки наступать.

— Тебе наступишь. Как же!

— Я все, Ричард, о себе. Ну а вы там, на РСЕ—РС? Тоже, наверное, масштабы, ведь центр Европы…

— У нас специфика. Резидентура в стане эмиграции либо эмиграция в стане ЦРУ. Второе вернее. Нет, Билл, это не Испания. Все мелко.

Чамберс истолковал лаконизм Каммингса как проявление осторожности.

— Ты прости, Ричард, я тут разболтался. В резидентуре с кем поговоришь? Все официальные, деловые. А мы все-таки однокашники.

— Не надо лишних слов, Билл. Ты меня знаешь. Прости, но объявили мой рейс.

— Ты летишь в Барселону? Надолго?

— Рутинная инспекция. Вхожу в курс дела. Надо побывать на нашем объекте в Плайя де Пальс. Двух дней мне будет достаточно.

— Хочешь, я позвоню шефу подрезидентуры в Барселоне? Тимоти Григгс — отличный парень. Окончил Мадридский университет, работал в Анкаре, Буэнос-Айресе. Страну и обычаи знает блестяще. Он тебе понравится.

— Спасибо. И помни, Билл, если я приеду в Испанию, в моем багаже ты найдешь ящик того чудного нектара.

— Не торопись. Где ты его возьмешь?

— Смотаюсь в Саронно. Поклонюсь мадонне, — может, отпустит из старых запасов… Пока.

Они расстались тепло. Насколько тепло могут расстаться два опытных сотрудника службы безопасности ЦРУ…

ВОЛНЫ мелкими барашками приближались к берегу и беззвучно растворялись в песке. Рыбацкие шхуны на горизонте, тихоходные круизные лайнеры. Мачты антенн РС, уходящие далеко в море. Залив Эстартит, Средиземноморье, Плайя де Пальс… Каммингс в смятении медленно брел по пляжу, утопая ногами в песке. Тимоти Григгс и заместитель директора РС в Испании Антонио Рейгоса Ариас, кубинский эмигрант, — каждый по-своему понимал состояние Ричарда. Они следовали на почтительном расстоянии. Полчаса назад Каммингс сделал открытие, которое просто ошеломило его, и он поделился им с Тимоти Григгсом.

Нет, никакие террористы не нападали на радиостанцию. Все было гораздо проще, обыденнее. В 21.00 в тот самый злополучный день через американский центр коммуникаций в Сантос-дель-Умоса на РС из Пентагона поступил кодированный сигнал «Ред хоутел уан». Действуя в соответствии с инструкциями, дежурный смены достал из сейфа особый пакет на случай чрезвычайных обстоятельств и вскрыл конверт № 1. Там указывалось, что по второму сигналу следует вскрыть пакет № 2. В 21.20 прошел второй сигнал — «Стэйт скарлет ту». Во втором конверте предписывалось включить четыре передатчика суммарной мощностью и в 21.40 передать зуммерный сигнал в направлении юго-востока, что дежурный смены и сделал. Все его действия были зафиксированы в журнале. Даже тот факт, что особый пакет поступил на РС в декабре 1980 года.

Взбивая ногами песок, Ричард мучительно размышлял.

«Какое-то наваждение. Только подберешь ключ к одной двери, смотришь, а за ней — вторая… Стоит ли перепроверять у дежурного по Пентагону, не было ли там ошибки в использовании кода, пароля сигналов связи? Значит, свои… Зачем? Может быть, «медные каски» просто проявили свою прыть, не согласовали ни с кем? Или Пентагон устроил проверку линии связи, а какой-то «крот», например сидящий «наверху», узнал об этом и воспользовался ситуацией? Невероятно, но как вариант для окончательного вывода о результатах расследования — не так уж плохо. Пусть в Вашингтоне ломают голову над этим кроссвордом. В Мюнхене дам официальный ход делу, представлю все факты, документы. Найдут «крота» — не забудут, с чьей подачи все началось. Не найдут — пусть накажут выскочек из Пентагона. Это ход. Хороший ход…»

Он несколько повеселел:

— Тимоти, не пора ли нам в обратный путь? Мне, пожалуй, здесь больше делать нечего. Сеньор Ариас, вернется из командировки директор РС — передайте Полу Норту, что я остался доволен мерами безопасности и четкой организацией работы персонала. В Мюнхене непременно отмечу эти моменты в своем докладе.

— Может быть, сеньор Каммингс останется пообедать с нами? Настоящая кубинская кухня: коктейль из креветок, черные бобы…

— Спасибо, сеньор Ариас. Я хотел бы поспеть к вечернему самолету.

Когда они выехали на автостраду, Григгс не выдержал:

— И почему только ты отказался от обеда? Черные бобы — мечта!

— Не люблю, когда мне кто-то хочет почесать спину в надежде, что в ответ я тоже поскребу по его лопаткам. Обычное отношение к проверяющим. На РСЕ—РС тоже так. Приезжает инспекционная комиссия. День покрутятся с руководством: коктейли, ужины, после чего мы их отправляем на неделю в Альпы на отдых, и все это за счет бюджета РСЕ—РС, за счет американского налогоплательщика. В заключение — пышный прием в гостинице «Хилтон». Перед отъездом у трапа самолета комиссия получает от нашего руководства «необходимые материалы» для подготовки отчета о якобы проведенной проверке и с сознанием исполненного долга возвращается в США. Комиссия довольна, наше руководство довольно. Все хорошо, все прекрасно.

— Барселона хоть и провинция, но тоже лакомый кусочек. Настоящая Мекка для проверяющих, инспектирующих, контролирующих. Рядом остров Майорка, мировой курорт, рай для толстосумов, а у нас там бунгало — вроде бы для встреч с ценной агентурой. Кстати, последним проверяющим был у нас Мелвин Ледбеттер, полковник из военной разведки. Пришлось покрутиться. Как-никак, а шеф отдела безопасности военно-советнической миссии в Мадриде ДЖЮСМГ/МААГ. Потом мы его свозили на остров Майорка. Рай на земле.

— Полковник из РУМО? Когда он приезжал?

— В декабре, на рождество, как помню. А что? А-а… Особый пакет поступил на объект в Плайя де Пальс в декабре. Вполне возможно… Даже наверняка. Но подожди, Ричард, почему ты связываешь этот сигнал именно со взрывом на РСЕ—РС? Что, если зуммер был предназначен для кого-то здесь, в Испании? Что произошло через день после этого сигнала?

— Партийный форум в Москве.

— А здесь, в Испании? Попытка военного переворота в Мадриде. То ли фарс, то ли реальная попытка. Почему ты исключаешь вероятность того, что это был звонок для путчистов? Условный, обговоренный заранее?

— Еще одна дверь…

— Какая дверь?

— Не обращай внимания.

— Ну, а как все-таки насчет рая на земле? Напоминаю, Ричард, это остров Майорка.

— Ты к чему клонишь?

— Вчера туда выехал мой работник, Джозеф Фернандес…

— И ты послал парня, чтобы он приготовил для нас с тобой рай в шалаше?

— Ну почему? Там у него встреча с Робертом Чэноном. Есть такой: генеральный директор Инстапринта. Надежный человек. Ну и насчет шалаша ты прав тоже, — признался Григгс. — Посмотри, Ричард, в зеркало. Тебе действительно надо отдохнуть. Пару дней, а?

— Чесать спину я тебе не буду, не надейся, — пробурчал, сдаваясь, Каммингс.

— Вот и прекрасно! Мы успеваем к вечернему пароходу. А теперь начинаем гонки. — И Тимоти нажал на акселератор.

Попыхивая трубкой, Ричард, отрешившись от всего, рассеянно смотрел по сторонам. Он не знал, что на острове Майорка его ждет еще одно открытие, которое спутает карты многим, так или иначе связанным с этой историей.

В БУНГАЛО РИЧАРД СПАЛ, как никогда, крепко и спокойно. Разбудили его крики птиц. Тимоти уже был на ногах.

— Доброе утро. Сейчас я заварю настоящий кофе по-турецки. В Анкаре меня кое-чему научили.

Ричард вышел на террасу, блаженно потянулся и застыл. Внизу по гаревой дорожке прямо на него трусцой бежал тот самый турок, с фоторобота. Его лицо с чуть впавшими щеками, короткая стрижка, слегка приплюснутый нос, запавшие глаза. Вот он. Живой и невредимый, уверенный в себе. Утренняя пробежка. А Ричард сбился с ног, чтобы найти его хотя бы малейший след.

— Ты где? — Тимоти вышел на веранду. — Любуешься? Пошли пить кофе.

— Подожди. — Ричард перешел на шепот. — Видишь того… сейчас заворачивает за клумбу. Я его узнал… Это тот… с фоторобота. Турок! Помнишь, я рассказывал…

— Померещилось. Для многих европейцев все турки на одно лицо.

— Если бы?! Тихо, Сейчас он побежит обратно. Точно, Григгс, это он.

— Хосе! — позвал Тимоти слугу.

Они о чем-то переговорили по-испански.

— Хосе говорит, что видит этого сеньора под нашими окнами вот уже несколько дней. Тот каждый день по утрам два часа бегает трусцой. Живет в отеле «Фламбойян». Шикарный отель. Чтобы попасть туда, нужно иметь счет в швейцарском банке. Может, показалось?

Ричард не успокаивался.

— Только бы не вспугнуть!

— Есть у меня один журналист. Эдуардо Ари Сивера. Проверен на деле. Пошлем к нему с интервью: «Ваши впечатления от Майорки? Довольны ли вы сервисом в отеле? Ваши пожелания?..» Как, подойдет?

— Грубо. «Просчитает» мгновенно и исчезнет.

— Давай тогда попробуем через Хосе. Дадим ему корзину с апельсинами. «Я торговец цитрусовыми. Сеньор такой-то купил у меня фрукты и просил принести в номер…» Вот увидишь, сработает.

— Хорошо, только если этот человек будет отказываться, скажет, что не покупал и так далее, пусть Хосе тоже даст «задний ход»: мол, ошибся, видимо, кто-то другой заказывал. Тоже, правда, шито белыми нитками. Но попробуем.

Каммингс так и не притронулся к кофе. Через час вернулся Хосе. Без корзины. Он что-то с жаром рассказывал Григгсу.

— Переводи, Тимоти, быстрее!

— Хосе говорит, что человека зовут Али Хуссейн. Ливанец. С ним телохранители, охрана. Они забрали апельсины, а бедного Хосе грубо вытолкали из отеля и посоветовали больше никогда не появляться. Сказали: передай своему хозяину, что если он будет совать нос в чужие дела, то они найдут способ рассчитаться. Выходит, кто-то из местных видел Хосе в отеле и сообщил им, кто есть кто. — Тимоти подошел к окну. — Я не удивлюсь, если человек из охраны ливанца уже пасется под окнами бунгало.

— Не думал, что ты такой нервный.

— Это у меня с детства. Мать моя, как мне потом рассказывали, просто терпеть на могла детей, в том числе и меня. За малейшую провинность она колола мне руки швейной иглой и с наслаждением наблюдала, как я рыдал и дергался от боли.

— Чудовищно!

— Вот почему я очень люблю своих детишек, да и жену. В этой стране такой крепкий союз тайных фашистских и неофашистских организаций, что они научили меня считаться с угрозами, даже в форме намека.

— Все понял, Тимоти. — Ричард встал. — Дело расследую я, мне и идти в отель. Посмотрю поближе, что из себя представляют Али Хуссейн и его свита. Если что случится, значит, судьба. Я вернусь через час. Или не вернусь вовсе.

Ориентируясь по указателям, он быстро вышел к отелю «Фламбойян». В просторном вестибюле все говорило, нет, просто кричало о роскоши и преуспеянии владельцев комплекса. Каммингс направился к стойке администратора. Тот привычным оценивающим взглядом окинул вошедшего с головы до пят и мгновенно потерял интерес: «На клиента не похож».

Ричард побарабанил пальцами по стойке.

— Чем могу быть полезен? — Администратор явно не спешил.

— В каком номере остановился Али Хуссейн?

— Кто-кто?

— Я говорю, Али Хуссейн, ливанец.

— Сеньор, я вас не понимаю. Вы видели на нашей крыше четыре звезды? Это самый фешенебельный отель на Майорке. Попасть сюда просто мечтают президенты, премьеры, короли, кинозвезды, промышленники и прочие респектабельные люди. Какой-то ливанец… «Фламбойян» очень дорожит своей репутацией. Позвольте, я вам покажу наши рекламные проспекты.

Пока администратор щебетал, Ричард заметил, как из лифта выскочили трое крепко сбитых мужчин. Двое перекрыли входную дверь, третий, вероятно главный — Громила, как его окрестил Ричард, занял столик у бара позади Каммингса. Администратор, видимо, нажал ногой кнопку сигнализации.

«Без скандала не обойдется. Черт с вами, не испугался». Он перехватил руку администратора железной хваткой и рывком притянул его к себе.

— Сеньор! Сеньор…

— Я сейчас размозжу твою башку об эту стойку, если не скажешь, где проживает ливанец. Говори, черт возьми!

— Если сеньор такой любопытный… Ой, пустите, больно же!

— Говори!

— Если сеньор такой любопытный… обратитесь к этому сеньору. — Администратор показал глазами на сидящего у стойки бара.

«Сам знаю, — подумал Каммингс. — Разговора не избежать, и тяжелого разговора».

Ричард повернул голову. Громила, сидя за столиком, дымил сигарой и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Двое других застыли у выхода, готовые в любую минуту к действию. Каммингс достал трубку.

— Простите, сэр, — обратился он к Громиле, — огонька не найдется?

— Документы! На стол! — рявкнул тот, не вынимая сигары изо рта.

Ричард бросил на стол паспорт. Толстые пальцы побежали по страницам.

— Каммингс… Ричард… Неплохо подделал фотографию, но тебе не повезло, парень, я знал настоящего Ричарда Каммингса. Когда-то мы работали вместе…

— Простите, но среди моих коллег никогда не было вышибал.

— Что-о-о? Удостоверение! На стол!

Получив удостоверение и изучив его, Громила уже с интересом посмотрел на Ричарда.

— Так вот ты какой, Бульдозер! Докопался все-таки до нас.

У Ричарда отлегло от сердца. Это люди Роберта Гамбино. Управление безопасности ЦРУ. Свои.

— Какого черта! — взорвался он и, вытянув ногой из-под столика банкетку, опустился на нее.

— Какого черта ты, Каммингс, здесь крутишься и вынюхиваешь? Тебе же сказали, что версия с турком — дело дохлое. — Громила затянулся сигарой.

«Кто говорил? — мысленно встрепенулся Ричард. — Действительно, кто-то советовал. Джеймс Кричлоу. «Это пустой номер, — заметил он тогда в «Аннасте». — Понимаешь, дохлое. Можно шею свернуть». И с каких это пор служба безопасности стала переходить дорогу Управлению тайных операций?»

— Я хотел бы поговорить… с турком.

Глаза Громилы от злости сузились.

— Дурак! Нет никакого турка, ливанца и прочей дребедени в природе. Понимаешь? Не понимаешь. Тогда скажу тебе проще. Ты же слон, тебе нужно разжевывать да еще в рот вкладывать, тогда усвоишь. Либо ты уйдешь сейчас, либо завтра в газетах появятся сообщения о том, что в горах обнаружен труп мистера Каммингса. Ответственность за акцию возьмет на себя террористическая организация ГРАПО. Устраивает? И моли бога, что за тебя просили влиятельные друзья Кричлоу, иначе я бы вообще с тобой не разговаривал так долго. Но выйдешь ты отсюда только при одном условии: если выбросишь из головы все — кого ты здесь видел, как, зачем и почему. Просто проглотишь язык! Мистер Каммингс ошибся, ему показалось, померещилось. Постарайся в этом убедите и других обитателей бунгало. Да, с этим Хосе и Тимоти Григгсом тоже надо что-то делать. Ладно, позаботимся. И кати ты сегодня к себе в Баварию, но помни: по тебе и по Григгсу теперь в любой момент плачут подвалы Лэнгли и допросы третьей степени. В любой момент!

— За что?

— Да уже за одно то, что ты здесь наследил, поставил под угрозу срыва важную акцию Управления тайных операций, такую, какая тебе и не снилась. За то, что посвятил Григгса, Хосе и черт еще знает кого в эту историю. Так что нам приходится срочно уматывать отсюда. Мой рапорт ляжет на стол начальника с копией Роберту Гамбино. Теперь понял? Так вот: «Мистер Каммингс ошибся»?

— Да, мистер Каммингс ошибся, — эхом ответил Ричард.

«В этой стране меня научили считаться с угрозами даже в форме намека», — вспомнил он слова Тимоти.

— Что видел, что делал мистер Каммингс на Майорке?

— Рай. Экзотика. Хотел день-два отдохнуть, да что-то стало пошаливать сердце, пришлось срочно уехать.

— А теперь проваливай. — Громила сделал знак сигарой тем двоим у входа.

Каммингс, не поднимая головы, вышел из отеля…

— Ну как? Что? — Тимоти истомился в ожидании.

— В отеле меня просто подняли на смех. Там живут президенты, премьеры, короли и кинозвезды. Хосе все напутал. Видно, и впрямь я устал за эти недели. Вот что-то сердце пошаливает. Давай поедем, а то я так и до Мюнхена не дотяну…

В аэропорту Барселоны Каммингсу хотелось побыстрее сесть в самолет, остаться наедине со своими мыслями.

— Прощай, Тимоти. Если будешь в Мюнхене…

— До свидания, Ричард… Прости, что так получилось…

— Все хорошо. Вот только сердце. Видимо, начал сдавать. — И Каммингс пошел к трапу.

Если бы он тогда знал, что менее чем через два года Тимоти не станет, он бы наверняка вернулся и сказал бы другие, теплые слова на прощание. Но какие?..

Лайнер взмыл в безоблачное синее небо. Рядом на сиденье кто-то оставил рекламный буклет: «Если есть рай на земле, так это остров Майорка».

БЕРЯ СТАКАНЧИК С ВИСКИ, предложенный стюардессой, Каммингс с удивлением посмотрел на свою правую руку: ее била мелкая дрожь. Залпом прикончив разбавленное содовой виски, он откинулся в кресле. Мысли словно бежали марафонскую дистанцию в темпе спринтера. Ричард понимал, что это не просто усталость. О чем бы он ни пытался подумать, все у него вызывало бешеную злобу. И его тренированный ум никак не мог выключиться, не способен был взять передышку.

Через пять минут у него начало ломить в висках, и боль стала отдаваться в затылке. Каммингс нажал кнопку и вызвал стюардессу.

— Да, сэр? — Она появилась почти мгновенно.

— Двойной коньяк, пожалуйста.

Каммингс вспомнил: когда его «эвакуировали» из Ирана, приключилось то же самое. Припадок ярости. И никакой возможности отвести душу.

«Это давление, нервы. Хорошо, что не дает сбоев сердце. Коньяк, сосудорасширяющее. Потом эти проклятые сосуды сузятся, и станет еще хуже…»

Нисколько не заботясь о мнении сидевших рядом пассажиров, он поступил с принесенным ему коньяком, как с виски. Боль через минуту-другую прошла, и мысли стали замедлять свой бег. Каммингс почувствовал, что немного опьянел, и тупо уставился в спинку кресла перед собой, не отводя глаз от чистой салфетки-подголовника. Наконец-то он сумел выключиться.

— Всё, — тихонечко произнес он и уснул.

На следующее утро, спускаясь в свой «бункер», он уже твердо знал, что направит в Лэнгли свое заключение о возможных причинах и организаторах взрыва на РСЕ—РС. На письменном столе громоздились подборки документов, компилируя которые можно было составить солидную версию о «международном заговоре». Свидетельства будут, конечно, косвенные, не совсем то, чего ждут в Вашингтоне, но дающие намек на существование «крота» в верхнем эшелоне власти — пусть там ищут — и подчеркивающие деликатный, трудный характер его миссии по поиску внутреннего «крота» на РСЕ—РС. В кабинете Ричард чувствовал себя уверенно и спокойно. Здесь все было четко и определенно, не то что на просторах Европы, где бродят толпы американских разведчиков и каждый непременно с какой-нибудь сверхсекретной миссией. Того и гляди, кому-то можешь помешать, наступить на ногу, сам того не ведая. Что ни говори, а в «бункере» безопаснее.

Он стал сортировать бумаги. Показания очевидцев… Заключение экспертизы… Сведения на подозрительных сотрудников РСЕ—РС… Показания попавших в госпиталь… Сотрудника ЦРУ… Неплохо приложить бы акт осмотра склада, где лежат мины. Он нажал кнопку интеркома:

— Панковиц, где наш кладовщик? Я хотел бы снова побывать в подвалах.

— Вчера вечером срочно отозван в лондонский филиал РСЕ—РС.

— Кто-то же его должен замещать?

— Конечно.

— Через полчаса присоединюсь к вам. Спустимся вниз.

Ричард писал легко и бойко, дав волю своему воображению. Изложив обстоятельства прослушивания пленок в секретном отделе перехвата, он в скобках добавил: «Пленка прилагается».

— Ирми, — еще раз обратился он к коробке интеркома, — где-то должна быть пленка из Лампертхайма.

— Они просили вас перезвонить им, господин Каммингс.

Он набрал телефон начальника отдела перехвата:

— Каммингс. Ваши люди задерживают доставку заказанной мною магнитной ленты.

— Я понимаю. Простите, сэр, но это Ирена…

— Какая еще Ирена?

— Вы знаете, какая рассеянная наша Ирена Зотова! Она так спешила и все, конечно, перепутала…

— И пленка…

— Да, на ней уже записаны последние новости украинского радио. Просто не знаю, как исправить эту ошибку…

«Так, — сообразил Ричард. — Кто-то замешкался, опоздал, а теперь работает на опережение».

— А журналы регистрации сигналов за двадцатое и двадцать первое февраля, конечно…

— Да, сэр, четыре дня назад нам выдали журналы нового образца…

— А старые?

— Сожжены.

В сердцах Каммингс бросил трубку.

«Ничего, есть еще Пальс, Тимоти… Он быстро подошлет выписки из журналов».

— Ирми, закажи разговор с нашим генконсульством в Барселоне. Тимоти Григгса. Побыстрей!

Он зачеркнул написанное в скобках «Пленка прилагается» и сверху дописал: «Копии выписок из журнала дежурного смены на объекте ГС в Плайя де Пальс прилагаются».

— Барселона на проводе, господин Каммингс.

— Спасибо. Алло, Тимоти?

— Я за него, слушаю вас, — ответил незнакомый голос.

— Это Фернандес или Абейта? Говорит Каммингс из Мюнхена.

— Гоберт Вандавеер. Лучшие свои годы я провел в Мюнхене. Мы, возможно, даже встречались.

— Простите. Это начальник службы безопасности РСЕ—РС Ричард Каммингс. Я хотел бы переговорить с Тимоти.

— Григгс утром улетел в Мадрид на срочную замену. Чем могу быть полезен?

Ричард опешил. Объяснять этому Вандавееру, что и к чему, Каммингс не собирался. Слишком долго рассказывать, да и, видимо, бесполезно.

— Алло, вы еще у телефона?

— Да, да, господин Вандавеер. В Плайя де Пальс вы уже получили журналы нового образца?

— Как же, с этого я и начал свою миссию. А старые, как и полагается, уничтожили сегодня, сожгли. Все по акту. А что?

— Просто хотел проверить. Простите, Роберт, а кто отдал распоряжение?

— Сам резидент Рональд Эстес. Здесь все «по бумаге», не беспокойтесь, Каммингс. Как там Мюнхен?

— Ничего. Стоит на месте. До свидания, господин Вандавеер, приятно было познакомиться.

— Всего доброго. Если Тимоти вам нужен по личному вопросу, звоните в Мадрид.

И Ричард позвонил Вильяму Чамберсу:

— Вилли? Каммингс. Как там солнечный Мадрид?

— Привет, Ричард. Не вовремя ты позвонил. Я в страшной запарке. Срочно уезжает из страны резидент Рональд Эстес, я его временно замещаю. Покидают Мадрид и Бернард Эззель, и Дуайт Кондон, и Лоуренс Боринг. Резидентура оголяется, стоит, как чахлый лес. А сегодня прилетает новый шеф. Терри Уард. Говорят, атлетического телосложения. В ЦРУ его прозвали Гориллой. Никогда не видел?

Каммингс вспомнил отель «Фламбойян». Громила… Он?

— Нет, Вилли, не доводилось.

С Тимоти ему говорить уже расхотелось. Да и зачем? Неплохо работают парни. Ни свидетелей, ни очевидцев, ни участников. Один мираж.

— Извини, Ричард, я в запарке, — напомнил о себе Чамберс.

— Пока, дружище.

И уже просто ради любопытства спустился в подвал. Его печать на дверях склада была цела, но в опечатанное им помещение он мог и не заглядывать: в складе на полках лежали старые радиодетали…

По возвращении из «бункера» он услышал настойчивый телефонный звонок.

— Каммингс.

— Лаборатория экспертизы. «Группа-шестьдесят шесть» армии США. Вы просили сделать повторную экспертизу взрывчатого вещества, использованного…

— Понятно. Ну, и что нового? — спросил он, заранее предвидя варианты ответа. Либо «потеряли», либо кто-то что-то «напутал», либо «послали» в США на дополнительное изучение.

— Примите глубокие извинения, господин Каммингс. Наш младший научный сотрудник… Он наказан, хочу сразу сказать. Так вот, он изучал компоненты вещества, использованного при взрыве дискотеки для американских солдат, полагая, что это ваши, а ваши — это…

— С места взрыва дискотеки. Ясно, они избрали второй вариант.

— Так точно. И получается, что была использована обычная пластиковая взрывчатка производства семьдесят девятого года. Полагаем, с базы в Гейленкирхене: помните, там было обнаружено большое хищение взрывчатки? Свое заключение мы вам сегодня высылаем. Не могли бы вы нам вернуть наш первоначальный ответ?

«Ага, вернуть первоначальное заключение. Чтобы мираж был полным. Будем следовать правилам игры…»

— Хорошо. Ждем вашего вторичного заключения.

— Еще раз приносим глубокие извинения за ошибку.

Не успел Каммингс повесить трубку, как телефон опять зазвонил.

— Каммингс.

— Коллега Каммингс совсем забыл дорогу в мюнхенскую прокуратуру…

— А-а, коллега Фольман. Все дела да дела, ищу вчерашний день, и все попусту.

— Понимаю, понимаю. Кстати, о вчерашнем дне. Вы в курсе, что вчера неизвестные лица в двадцать два ноль-ноль напали на вашу охрану, на два полицейских поста у РСЕ—РС, избили охранявших и скрылись, как вы догадываетесь, в Английском парке? Люди на «скорой помощи» доставлены в больницу, Каково?

«Это тоже ясно как божий день, — размышлял про себя Ричард. — Наверняка дежурили те же охранники, что и в ночь взрыва. Вот им и дали понять, чтобы держали язык за зубами».

— Просто невероятно! Куда же смотрит городская прокуратура?

— И не говорите! — вздохнул Фольман. — Но я к вам по другому поводу. Кажется, что-то начинает проясняться. Представляете, в управление баварской полиции в Мюнхене поступило одно прелюбопытнейшее письмо на польском языке. Подписала его Организация тайных вооруженных акций. Так вот, авторы утверждают, что именно члены организации совершили взрыв на РСЕ—РС. На польском языке, а? Я навел справки: ни полицейским органам ФРГ, ни ИНТЕРПОЛу ничего не известно об этой организации. Не хотите ли взглянуть на документ?

«Кто-то предлагает мне открыть очередную дверь. На фоне польских событий письмо подсказывает, в каком направлении надо вести расследование…»

— Обязательно, дорогой Фольман. Сейчас буду.

ОН ДОЛГО КРУТИЛ в руках и конверт, и само письмо, разглядывал штемпеля, бумагу на свет, вчитывался в текст перевода.

— Может, я болван, но только это фальшивка чистейшей воды.

— Мы тоже так считаем, но мой долг проинформировать вас. Ксерокопии текста и конверта можете взять с собой.

— Да… Мне сообщили, что моя сотрудница Ирмгард Петенридер несколько раз посещала ваше заведение. Не подскажете, случайно, зачем?

У Ричарда был с собой небольшой листок, на котором Курт Шмидт аккуратно проставил дни и часы посещения Ирми мюнхенской прокуратуры.

Фольман в замешательстве полез в сейф, затем со словами «Ах да, это не здесь» принялся перебирать бумаги на столе.

— Видите ли, коллега Каммингс, — наконец нашелся он. — Мы с вами оба ведем расследование обстоятельств взрыва, и я считаю вправе пригласить для собеседования любого сотрудника вашей радиостанции. Вас устраивает такой ответ?

— Вполне.

Впервые за все время своего знакомства они расстались очень сухо.

Вернувшись в кабинет, Ричард дал волю чувствам.

— Панковиц! Почему мне не доложили о вчерашнем нападении на охрану? Ты знаешь, как это называется?

— Вы были так заняты… Потом, в плохом настроении… Я ждал удобного случая…

— «Удобного случая»! Рапорт мне на стол!

— Сейчас, отпечатаю и вернусь. Десять минут?.. — Панковиц вопрошающе глядел на своего начальника. Тот кивнул, и Панковиц мгновенно исчез за дверью.

— Ирми Петенридер, зайдите.

Его любовница стояла у дверей с широко раскрытыми глазами. Таким Ричарда она не видела еще ни разу. Он хотел наговорить ей тысячу обидных слов: и про Фольмана, и про визиты в прокуратуру, и многое другое. Но, пересилив себя, глухо сказал:

— Вы свободны сегодня.

Ричард закурил трубку, но и после того не успокоился. Каким же он был идиотом! Искал красный террор, а, оказывается, был просто запасным игроком в неведомой ему большой игре политических кругов Вашингтона. Вот почему и немцы так холодны, неповоротливы. Им все было заранее известно, наверняка их проинформировали. Почему же его, Каммингса, начальника службы безопасности, оставили в неведении?

Бульдозер, видимо, по их планам, должен был рыть, копать по-настоящему. Ради пущего эффекта.

А кого следовало выкопать? По всему пасьянсу только одного — турка. Он, найденный Каммингсом, и должен был стать главным доказательством причастности Москвы к взрыву на РСЕ—РС. Но что-то сорвалось. Вероятнее всего, турок разгадал их планы и сумел вовремя, до взрыва, улизнуть. Сейчас он им опять стал нужен.

Ладно, это не мое дело. Мне не доверяют. Да если бы я знал заранее, я бы этого азиата цепями приковал к трубам: сиди там себе, в подвале, и жди, когда громыхнет, а потом уж пой свою «историю» журналистам. Нет же, хотели, чтобы все было поестественней, я остались в дураках.

Собственно, это он, Ричард, остался в дураках…

Почему только он? Сколько таких здесь ходят!..

Ричард медленно открыл сейф и ощутил противный, но манящий холодок своего старого «Кольт-45», который армия уже сняла с вооружения, потому что он часто мазал с большого расстояния.

«Зато в упор попадает очень хорошо», — мелькнула у Каммингса мысль в тот момент, когда он чисто машинально вытащил и загнал обратно обойму.

ОН СИДЕЛ ЗА СТОЛОМ в сумеречной комнате, не зажигая света. Кризис миновал.

«Пожалуйста, без театра. Театра не надо, это же радио», — вспомнил он слова одного из русских эмигрантов, работающих на «Свободе». — Действительно, не будем устраивать балаган…»

Дрожащими руками переложил пистолет обратно в сейф, с облегчением вздохнул. Зачем? Куда он спешит? Почему не стреляется Макс Хьюджел или кто-то там еще «наверху», в Лэнгли, в чьей голове родился замысел акции? Почему не сводят счеты с жизнью сотрудники Совета национальной безопасности, которые наверняка одобрили идею?

С другой стороны, ведь кто-то сорвал куш на злополучном взрыве? Президент получил козырь в игре против СМР — не уберегли радиостанцию или против ЦРУ — недоглядели. Директор РСЕ Джеймс Браун тоже нагрел руки. Размещая на строительных фирмах заказы на ремонт АТС и установку технических средств безопасности, сколотил приличное состояние. Сам факт взрыва укрепил позиции всех, кто выступал за расширение РСЕ—РС на территории ФРГ. Раз покушались на радиоцентр, значит, он представляет серьезную угрозу для восточных стран.

А потом — дополнительные субсидии «пострадавшей радиостанции». Как легко на Капитолийском холме одобрили законопроект, внесенный конгрессменом Джимом Коуртером, о выделении дополнительных ассигнований в размере 5,2 миллиона долларов — на возмещение материального ущерба! Наконец, взрыв стал аргументом для ЦРУ в том непонятном соперничестве с государственным департаментом, о чем рассказывал Джим Кричлоу. Плюс нервная встряска для местных «нафталинников»: стихнут распри, повысится исполнительность, эффективность радиовещания.

И не нужно никакого расследования, только сиди в своем кабинете и наблюдай, кто из персонала упаковывает чемоданы и возвращается в США. Интересно, понаблюдаем. Раз в Вашингтоне Бульдозера считают простачком, таким он и будет. С простака и спросу никакого.

Ричард отыскал в столе остатки данхиллского табака и набил трубку. Он будет смотреть и ждать. Ждать и молчать. Молчать, понимая все.

Ну и хорошо. Жаль только, что его подруга Ирми работает на Фольмана. Уволить Ирми? Пришлют другую, и тоже осведомительницу. Причем подыщут секретаршу на седьмом десятке… Пусть все остается по-прежнему.

Дверь тихонько приоткрылась.

— Да-да, входите. Кто там?

— Я в чем-то провинилась перед господином Каммингсом?

— Конечно. Я всегда подозревал тебя…

— В чем, Дикки?

— В измене.

— Как?

— Променять меня на плешивого Фольмана…

— Кого? У-у-у… И совсем он не плешивый, если только не смотреть на него сверху.

— Вот именно.

— Ты меня ревнуешь? Ну хоть немножко?

— С чего это? Нам просто нельзя быть вместе.

— Почему, Дик?

— От наших страстей взрываются радиостанции.

— Что-о?.. Второй раз детонатор не сработает!

И оба залились радостным смехом.

Сомнения были позади. Завтрашний день нес надежду, что они выйдут из этого лабиринта.