Миры Филипа Фармера. Том 04. Больше чем огонь. Мир одного дня

Предисловие автора

Основой — или трамплином — для этого романа послужил мой короткий рассказ «Порезанный ломтиками мир только-по-вторникам». Действие рассказа происходило в 2214 г. от P. X. (по старому стилю), или в 130 г. Н. Э. (по новому стилю). Н. Э. — это Новая Эра. Дата означает, что прошло 130 лет с официального основания общества каменирования.

События «Мира одного дня» относятся к 3414 г. по старому стилю, или к 1330 г. по новому. С начала Новой Эры прошло уже тысяча триста тридцать лет.

Хотя между событиями рассказа и романа прошло тысяча двести лет, за это время на свет появилось всего семь с половиной поколений. Почему это так, станет ясно из текста романа.

В будущем США неизбежно перейдут на метрическую систему мер и 24-часовую систему отсчета времени. Я сохранил теперешние системы ради удобства американского читателя.

Некоторые современные выражения в культуре Новой Эры приобрели иной смысл. Какой — также станет ясно из романа.

Пусть вас не смущает то, что некоторые персонажи — мужчины носят женские имена и наоборот. Времена меняются, а с ними и обычаи.

Герой «Мира одного дня» — нарушитель закона, дневальный. Он живет по горизонтальному календарю.

Вы поймете, что такое горизонтальный и вертикальный календарь, посмотрев таблицу на следующей странице.

В Новой Эре живут не по нашему «горизонтальному» календарю, а по «вертикальному». В нашей неделе семь дней.

ВЕРТИКАЛЬНЫЙ КАЛЕНДАРЬ НОВОЙ ЭРЫ Год 1330 Н.Э. (3414 по старому стилю)

ЕДИНСТВО, первый месяц

МНОГООБРАЗИЕ, второй месяц

ВОСКРЕСЕН. ПОНЕДЕЛЬН. ВТОРНИК СРЕДА ЧЕТВЕРГ ПЯТНИЦА СУББОТА

СВОБОДА, седьмой месяц

Д1 — Н1 означает первый день первой недели года, Аналогично ДЗ — Н4 будет третьим днем четвертой «вертикальной» недели и г. д.

За воскресеньем следует понедельник, за понедельником вторник, и с приходом следующего воскресенья мы переходим на следующую горизонтальную хронологическую линию.

Новая Эра, или «общество каменирования», пользуется вертикальным календарем. Причина состоит в том, что каждая седьмая часть земного населения живет только один день в неделю. Иными словами, шесть седьмых населения Земли шесть дней в неделю находятся в «окаменелом», или анабиотическом, состоянии. Воскресники живут только по воскресеньям, понедельничники — по понедельникам и так далее.

За один оборот Земли вокруг Солнца гражданин определенного дня проживает всего пятьдесят два дня. Если он родился, допустим, в 100 году Н. Э., к 300 году срок его пребывания на Земле составляет двести лет. Но по своему физиологическому возрасту он несколько моложе двадцати девяти лет. Человеку, пребывающему на Земле шестьсот лет, нет и восьмидесяти шести.

Окаменение значительно снижает потребность в пищевых продуктах и товарах потребления, дефицит жизненного пространства и загрязнение среды. Если население земного шара составляет, скажем, десять миллиардов, то на каждый день приходится лишь около полутора миллиардов человек, точнее, миллиард четыреста двадцать восемь миллионов пятьсот тысяч — ест, пьет, использует пространство и производит всяческий мусор и отходы.

Правительство Новой Эры ввело новый календарь по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы полностью отмежеваться от прошлого. Во-вторых, чтобы граждане каждого дня проживали свое законное количество дней в году, не страдая от неравной длительности месяцев григорианского календаря. Первым днем года было провозглашено летнее солнцестояние, примерно соответствующее 21 июня, и день этот, согласно декрету, приходится на воскресенье.

Год поделили на тринадцать месяцев по четыре семидневных недели в каждом. За последним днем каждого года следует нулевой, или лишний, день — он введен для того, чтобы в году было ровно триста шестьдесят пять дней. В високосные годы добавляется еще один нулевой день. В эти дни все, кроме минимального числа пожарных, полицейских и представителей администрации, остаются в окаменении.

Гражданам, разумеется, приходится прибегать к двум видам отсчета времени. Объективное время, то есть время, измеряемое вращением Земли вокруг Солнца и вокруг собственной оси, исчисляется в обгодах, обмесяцах и обнеделях. Субъективное время, то есть время, фактически прожитое каждым человеком, исчисляется в субднях, субнеделях, субмесяцах и субгодах.

Месяцы, в порядке следования, называются: Единство, Многообразие, Радость, Надежда, Содружество, Любовь, Свобода, Изобилие, Мир, Знание, Мудрость, Благоденствие и Осуществление. Это также названия Тринадцати Принципов, на которых предположительно основано общество Новой Эры.

Глава 1

Органическое сообщество Земля Североамериканский орган Штат Манхэттен

Общее население Манхэттена — 2 100 000 Дневное население Манхэттена — 300 000 Район Гринвич-Виллидж

Дом на углу Бликер-стрит и канала Кропоткина (ранее авеню Америкас).

5-я временная зона, 12.15 ночи

Когда лают гончие, лисы братаются с зайцами.

Сегодня лис по имени Джефф Кэрд услышит лай гончих.

В тот миг он не слышал ничего, поскольку стоял в звуконепроницаемом цилиндре. Даже если бы он был снаружи, он все равно ничего бы не услышал. Кроме него самого да нескольких органиков, пожарных и техников, в городе не было ни единой живой души.

За несколько минут до того, как войти в цилиндр и закрыть за собой дверцу, Кэрд отодвинул маленькую панель в стене. Там за приборным щитком помещался миниатюрный прибор, давным-давно подключенный Кэрдом к энергосети Кэрд активировал прибор голосом, преградив тем самым поступление «раскаменяющей» энергии в свой цилиндр.

В городской компьютер, несмотря на это, поступят фальшивые данные о том, что данный цилиндр подвергся раскаменению.

Цилиндр, или каменатор, был таким же, как у всех здоровых взрослых людей. Он стоял вертикально, имел в дверце круглое окошко диаметром в один фут и был сделан из серой бумаги. Бумага эта, однако, вследствие постоянного каменирования стала неразрушаемой и всегда холодной на ощупь.

Голый Кэрд ждал, стоя на толстом диске в середине цилиндра. Надувной манекен, точная копия его самого, был опущен и лежал в заплечной сумке на полу цилиндра.

Фигуры в других цилиндрах, находящихся в комнате, были неживыми — их молекулы, подчинившись электромагнитной команде, замедлили все свои функции. В результате тела отвердели, став неразрушаемыми и несгораемыми — только алмаз мог поцарапать их. Температура тел понизилась, хотя не настолько, чтобы вызвать осаждение влаги в окружающем воздухе.

Но вот в цилиндры этой комнаты, как в сотни и тысячи других цилиндров по всему тихому городу, автоматически хлынула энергия, идущая от дисков на полу сквозь подобные статуям тела. Она, словно кий, ударивший в кучку бильярдных шаров, привела в движение оцепеневшие молекулы живой материи. Шары раскатились и зашевелились в предписанном природой ритме. Сердца раскамененных, не успевшие понять, что были остановлены, забились вновь. Ровно через пятнадцать минут после полуночи вторничные манхэттенцы перестали изображать собой несъедобные, не подверженные гниению тыквы. В последующие двадцать три часа тридцать минут их запросто можно ранить или убить.

Кэрд распахнул дверцу и вышел в большое подвальное помещение. Он чуть согнулся в поясе, и опознавательный значок, висевший, на цепи вокруг шеи, слегка качнулся. Кэрд выпрямился, и зеленый диск, окруженный семью лучами, занял свое место на солнечном сплетении.

Вместе с раскаменяющей энергией включился свет, идущий из невидимого источника. Кэрд, как это было утром каждого вторника, увидел в бестеневом освещении светло-зеленые стены с телеполосками четырехфутовой ширины от пола до потолка, толстый коричневый ковер с зелеными разводами, и каменаторы — цилиндры и ящики в форме гробов, всего двадцать три штуки. В круглых окошках виднелось двадцать застывших лиц. Двенадцать взрослых стояли в цилиндрах, восемь малых детей лежали в ящиках, глядя в потолок.

Через несколько секунд после Кэрда из своего цилиндра вышла женщина, Озма Филмор Ван — небольшого роста, стройная, полногрудая и длинноногая. Лицо, имеющее форму сердечка, было широкоскулым, а большие черные глаза — чуть раскосыми. Длинные, прямые черные волосы отливали синевой, и широкая улыбка открывала крупные белые зубы.

На ней не было ничего, кроме опознавательного диска-звезды, губной помады и теней для век — если не считать большого зеленого кузнечика, нарисованного прямо на коже. Кузнечик стоял на задних ножках и пристально смотрел на мир глазами с черными зрачками — окрашенными в черное сосками. Иногда Джефф, занимаясь любовью с женой, испытывал такое чувство, будто спаривался с насекомым.

Озма подошла к нему, и они поцеловались.

— Доброе утро, Джефф.

— Доброе утро, Озма.

Она вышла в смежную комнату, он следом. Его рука потянулась было, чтобы потрепать ее по круглому задку, но он вовремя остановился. Достаточно малейшего поощрения, чтобы ее воспламенить. И ей приспичит заняться любовью тут же на ковре, под невидящими взорами свидетелей в цилиндрах. Он считал это инфантильным, но она и была инфантильной в некоторых отношениях. Или, как предпочитала говорить она, в ней было много детского. Пусть ее. Во всех больших художниках много детского. Каждая новая секунда открывает им новый мир, еще удивительнее и восхитительнее предыдущего. Только вот можно ли назвать Озму большим художником?

Да какое ему, впрочем, дело? Кэрд любил Озму ради нее самой, что бы это ни означало.

В соседней комнате стояли стулья, диваны, столики, столы для пинг-понга и бильярда, там имелись тренажеры, настенные телеполоски. Одна дверь вела в ванную, другая в кладовую. Озма, пройдя мимо второй двери, поднялась по ступенькам в холл. Кухня была слева, но они повернули направо и прошли по короткому коридору к лестнице на второй этаж. Наверху было четыре спальни, все с ванными. Озма вошла в ближайшую, и в комнате сразу зажегся свет.

В одном конце большого помещения под занавешенными окнами стояла внушительных размеров кровать. В другом, у большого круглого окна, находился столик с зеркалом. Тут же на полках стояли вместительные пластмассовые коробки со щетками, гребенками и косметикой. На каждой коробке значилось имя владельца.

Вдоль одной из стен тянулись дверцы, тоже с именами. Джефф вставил один из лучей своей звезды в скважину дверцы с их табличкой. Дверь скользнула в сторону, и внутри зажегся свет. Там на полках лежали их личные вещи. Джефф взял с полки на уровне плеча скомканный ворох ткани, зажал его край между большим и указательным пальцами и встряхнул Ком развернулся, испустив сноп электрических искр, и превратился в длинную, гладкую ярко-зеленую хламиду. Кэрд надел ее и подпоясался. С другой полки он взял носки и башмаки, обулся и застегнул обувь, крепко сжав пальцами вверху.

Озма исследовала постель и выпрямилась.

— Все чисто и застелено согласно спецификациям.

— Понедельничники всегда соблюдают аккуратность. Нам повезло, не то что кое-кому из знакомых. Лишь бы наши понедельничные жильцы не вздумали переехать.

Озма произнесла кодовое слово, и стена ожила — на ней появилось трехмерное изображение гигантских стеблей травы — настоящие джунгли. Трава зашевелилась, и выпуклые черные глаза насекомого уставились на людей. Существо, шевеля усиками, подняло заднюю ногу и потерло ею туловище. Комнату наполнил стрекот кузнечика.

— Бога ради, сделай потише, — сказал Джефф.

— Это меня убаюкивает. Хотя мне вообще-то пока не хочется спать.

— Может, сначала отдохнем как следует. Потом всегда лучше получается.

— Ну, не знаю. Предлагаю провести эксперимент. Сделаем это сначала перед сном, потом после и сравним свои впечатления.

— Сорок — это не двадцать пять. Поверь мне, я-то знаю.

— Не такой уж у нас неравный брак, дорогой, — засмеялась она. И улеглась, широко раскинув руки и ноги. — Замок Экстаза не защищен, и мост его опущен. Войди в него, сэр Галахад, со своим верным копьем.

— Боюсь, не свалиться бы мне в ров, — ухмыльнулся он.

— Вот гад! Опять ты меня злишь? Вперед, слабодушный рыцарь, не то я опущу решетку!

— Ну, насмотрелась «Рыцарей Круглого Стола».

— Они меня заводят, все эти лихие парни на больших конях и девы, похищенные трехголовыми великанами. Все эти разящие копья. Ну, Джефф! Давай поиграем!

— Я — искатель Священного Грааля, — сказал он, ложась. — Но это больше похоже на священную масленку.

— Я не виновата, если у меня слишком много смазки. Поговори еще, какашка, и я тебя в унитаз спущу. Не порти удовольствия, Джефф, дай пофантазировать.

«Где ты, старый добрый бесхитростный секс?» — подумал он. Но вслух сказал:

— Я только что дал обет молчания. Считай меня безумным монахом из Шервудского леса.

— Говори, говори. Ты знаешь, я люблю, когда ты несешь похабщину.

Через пятнадцать минут она спросила:

— Ты заявление подал?

— Нет, — сказал он, тяжело дыша. — Забыл.

Она повернулась к нему лицом:

— Ты же сказал, что хочешь ребенка.

— Сказал. Но ты же знаешь, сколько у меня хлопот с Ариэль. Не знаю, так ли уж я хочу второго ребенка.

Она нежно потрепала его по щеке.

— Твоя дочь — замечательная женщина. Какие там хлопоты?

— Большие — с тех пор как умерла ее мать. Она стала невротичной, слишком привязана ко мне. И очень ревнует к тебе, хотя никакой причины у нее для этого нет.

— Я не сказала бы, что нет. Но все равно… хлопоты? Какие еще хлопоты? Ты что-то от меня скрываешь?

— Нет.

— Поговорим об этом за завтраком. Если не хочешь говорить сейчас. Я ведь была уверена, что ты правда хочешь ребенка. Это я сомневалась. Я художник и должна всю себя отдавать искусству — не считая, конечно, того, что я с радостью отдаю тебе. Но ребенок? Я сомневаюсь. Потом…

— Мы об этом уже говорили. — Он скопировал ее низкий, хрипловатый голос, в котором будто хрустел песок: — «Каждая женщина — художник в своем роде, ведь она может создать шедевр, свое дитя. Не все, конечно, достигают совершенства, но я его достигну. Одной живописи мне недостаточно».

Она стукнула его кулачком по руке.

— В твоей передаче это звучит так помпезно.

— Нисколько, — сказал он, целуя ее. — Спокойной ночи. Потом поговорим.

— Вот и я о том же. Но сегодня-то ты подашь заявление?

— Обещаю тебе.

Они могли бы подать свое заявление и через телеполоску, но было гораздо больше шансов получить положительный ответ, если Джефф использует свои связи как органик (так назывались полицейские, служащие сил «органического» правительства). Он мог лично переговорить с одним высоким чином из Бюро Воспроизводства, которому в свое время оказал кое-какие услуги — тогда это заявление минует обычные каналы. Но даже и в этом случае пройдет добрый субгод, прежде чем Бюро примет решение. Их просьбу наверняка удовлетворят — а он тем временем может передумать и забрать заявление.

Озма разозлится, если он это сделает — значит, придется придумать вескую причину. Да и мало ли что может произойти до того критического дня.

Озма быстро уснула, а он долго еще лежал с закрытыми глазами, видя перед собой лицо Ариэль. Совет иммеров отверг его просьбу о принятии Озмы, и он был готов к этому — но думал, что Ариэль-то примут наверняка. Она дочь иммеров, у нее сильный интеллект и высокая адаптируемость, все данные, чтобы стать иммером. Правда, кое в чем она проявила психическую нестабильность, и совет мог ей из-за этого отказать. Кэрд не отрицал, что совет обязан быть крайне осторожным, но на душе у него было тяжело.

Иногда он жалел о том, что Гилберт Чинь Иммерман вообще изобрел свой эликсир, или состав, или как там назвать это средство против старости. А если уж Иммерман открыл его тогда, много обвеков назад, то жаль, что он не обнародовал свое открытие. Но ученый после мучительных раздумий решил, что всему человечеству эликсир не принесет добра.

Каменирование и так помешало родиться многим поколениям, которые появились бы на свет, не будь изобретены каменаторы. Человеку требуется сто сорок облет, чтобы физиологически достичь двадцатилетнего возраста. Значит, за каждые сто сорок лет теряется шесть поколений. Кто знает, сколько гениев и святых, не говоря уж об обычных людях, так и не родилось на свет? Кто знает, сколько пропало людей, с которыми мир мог бы достичь столь многого в науке, искусстве и политике?

Иммерман счел, что дело с этим обстоит и так достаточно плохо. Если же темп жизни и рождаемости замедлится еще в семь раз, потери станут гораздо больше. И система под названием Органическое Сообщество Земля станет еще статичнее, а перемены в ней — еще медленнее.

Этичным или неэтичным было решение Иммермана, он его принял — и возникшее в результате тайное семейство иммеров существует и поныне.

Однако не эгоизмом руководствовался Иммерман, сохранив секрет для себя, своих потомков и посвященных в семью. Иммеры должны были стать скрытыми мятежниками, действующими против правительства. Мало-помалу, незаметно, они проникнут в высшие и средние эшелоны сообщества. Но и получив кое-какую власть, они не станут менять коренным образом структуру управления. Отмена каменаторов им пока не нужна. Пока что они желают положить конец постоянной, неусыпной слежке, которую правительство ведет за гражданами. Эта слежка не только надоедлива, она унизительна. И необходимости в ней нет, хотя правительство утверждает обратное.

«Ты свободен, лишь когда за тобой наблюдают», — таков один из лозунгов, часто демонстрируемых на телеполосках.

Когда Кэрду было восемнадцать сублет, родители рассказали ему про общество иммеров. Совет изучил его кандидатуру, взвесил все характеристики и признал вполне удовлетворительной. Его спросили, хочет ли он стать иммером.

Разумеется, он хотел. Кто же откажется намного продлить свою жизнь? И какой разумный юноша не захочет работать на благо свободы, сделав при этом хорошую карьеру?

Только несколько сублет спустя он понял, как должны были волноваться его родители, открывая ему тайну иммеров. А если бы сын, из духа противоречия, отказался войти в семью? Совет не позволил бы ему жить, даже если вероятность, что он выдаст семью, была бы ничтожной. Его похитили бы среди ночи, окаменили и спрятали бы там, где никто не найдет, и его родителей постигло бы горе.

Поняв все это, Кэрд спросил родителей, что бы они стали делать, если бы он отклонил предложение. Восстали бы против иммеров?

«Не было случая, чтобы кто-нибудь отказался», — ответил ему отец. Кэрд ничего не сказал, но подумал: может, и были такие случаи, но о них не знает никто, кроме непосредственно связанных с этим людей.

В девятнадцать к Кэрду обратился его дядя, органик, который, как подозревал Кэрд, входил также в иммерский совет Манхэттена. Не хочет ли племянник стать дневальным? Не заурядным дневальным, обычным уголовником, но таким, который пользуется защитой и помощью иммеров. На каждый день у него будет другая легенда, он овладеет несколькими профессиями и будет устно передавать сообщения из одного дня в другой, от одного совета другому — бывают сообщения, записывать которые опасно.

Юный Кэрд, завороженный такой перспективой, с жаром ответил, что он, конечно же, хочет стать дневальным.

Глава 2

Думая обо всем этом, Кэрд наконец уснул, и ему приснилась очередная серия какого-то сна, хотя раньше он в этом сериале не бывал. Он сидел в какой-то комнате, зная почему-то, что находится в давно заброшенной канализационной системе, засыпанной еще при первом большом землетрясении, которое сравняло с землей Манхэттен. Комната эта была как раз посредине огромного канализационного туннеля, закрытого с обоих концов — туда можно было проникнуть только через вертикальный колодец. Комнату освещала по старинке одна только лампочка без абажура — осветительный прибор, не применявшийся уже тысячу облет.

Резкий свет, однако, не мог рассеять темный туман, ползущий со всех сторон. Клубы тумана накатывались, отступали и снова накатывались.

Кэрд сидел на жестком деревянном стуле у большого круглого деревянного стола. И ждал, когда войдут другие — те, другие. Но он также стоял в тумане и смотрел на себя самого, сидящего у стола.

Вошел Боб Тингл — медленно, словно брел по пояс в воде. В левой руке он нес портативный компьютер, на верхушке которого вращалась микроволновая антенна. Тингл кивнул сидящему Кэрду, поставил компьютер на стол и сел сам. Антенна прекратила вращение и уставилась своим вогнутым лицом на выпуклое лицо Кэрда.

Вплыл, словно по воздуху, Джим Дунский с рапирой в левой руке. Он кивнул двоим присутствующим, положил рапиру так, что она указывала на Кэрда за столом, и сел. Защитный наконечник растаял, и острие сверкало, точно злобный глаз.

Вайатт Репп, с серебристой, похожей на пистолет телекамерой в левой руке, вошел так, словно за ним бесшумно качнулись распашные двери салуна. Ковбойские сапоги на высоких каблуках делали его выше остальных. Костюм с блестками сверкал так же зловеще, как и острие рапиры. На белой десятигаллоновой шляпе спереди был красный треугольник, а в нем — ярко-синий глаз. Глаз подмигнул Кэрду, а потом немигающе уставился на него.

Репп сел и наставил свой аппарат на Кэрда, держа палец на спуске.

Ввалился Чарли Ом в грязном белом фартуке, с бутылкой виски в левой руке и стопкой в правой. Сев, он налил стопку и молча предложил ее Кэрду.

Кэрд, стоящий в тумане, ощутил вибрацию, идущую через пол и подошвы его башмаков. Точно земля задрожала и под полом прокатился гром.

И в комнату вступил отец Том Зурван, перед которым будто расступались воды Красного моря. Пряди его золотистых, до пояса, волос вились, точно разъяренные змеи. На лбу была нарисована большая оранжевая буква S, означавшая «символ» Кончик носа был окрашен в ярко-синий цвет, губы зеленые, а усы голубые. В золотой бороде, тоже до пояса, виднелось множество крохотных мотыльков, вырезанных из алюминия. Белую, до пят, ризу покрывал узор из больших красных кругов с синими шестиконечными звездами внутри. На опознавательном диске изображена была плоская восьмерка, лежащая на боку и чуть раскрытая с одного конца — символ прерванной вечности. В правой руке он держал длинный дубовый посох, загнутый вверху.

Отец Том Зурван остановился, прислонил свой пастырский посох к плечу и сложил плоский овал из большого и указательного пальцев правой руки. В этот овал он трижды продел средний палец левой руки.

— Реките же правду и ничего, кроме правды, — громко произнес он. Снова взяв в руку свой посох, он подошел к стулу и сел. Посох он положил на стол так, что загнутый конец указывал на Кэрда.

— Прости меня, отче! — сказал Кэрд, сидящий за столом.

Отец Том, улыбнувшись, повторил свой жест. В первый раз жест был непристойным, теперь он означал благословение. А также команду освободить словесно всех запертых внутри зверей, вывернуть нутро наизнанку.

Последним вошел Уилл Ишарашвили в зеленом балахоне с коричневыми разводами и широкополой шляпе — форме смотрителя Центрального парка. Он сел на стул и уставился на Джеффа. Все неотрывно смотрели на Кэрда за столом. И все эти лица были его лицом.

— Ну, и что теперь будем делать? — хором сказали они.

Кэрд проснулся.

Несмотря на работающий кондиционер, он весь вспотел, и сердце билось сильнее, чем следовало.

— Может быть, я принял неверное решение, — вымолвил он. — Может быть, мне следовало остаться в одном дне, быть Джеффом Кэрдом и больше никем.

Негромкий шорох подметальных машин за окном вновь усыпил его.

Сидя за столом и завтракая, Кэрд видел в окно огороженный штакетником задний двор. В одном его углу стоял сарай, в другом гараж, в третьем углу был маленький сад. Центр занимала будка из прозрачного пластика — студия. В тридцати футах от нее росла большая яблоня. На ней были яблоки, но прохожие, не слыхавшие про Озму, дивились, должно быть, что это за дерево. Озма расписала каждое яблоко по-разному, но вместе они представляли приятную для глаза картину. Краска не так легко смывалась, но была безвредна, и на столе сейчас стояла целая корзинка этих фруктов.

Озма с Джеффом договорились, что кухню оформит он, и в результате на стенах светились четыре рисунка художников династии Тан. Джефф любил китайский стиль, этот спокойный, будто глазами вечности, взгляд на мир, где фигурки людей всегда в отдалении — маленькие, но значительные, не властители, но неотъемлемая часть гор, лесов и водопадов.

Озма, хотя в ней было больше китайской крови, чем в нем, к картинам относилась прохладно Она была ярко выраженной и ярой западницей.

Сейчас она включила диктофон, чтобы послушать, не оставили ли им средовики каких-либо сообщений. Сообщений не оказалось — стало быть, у среды нет замечаний по поводу чистоты и порядка в доме.

Их завтрак прервал звонок в дверь Озма, в платьице до колен, таком тонком, что можно было его и не надевать, пошла открыть. Это пришли, как и следовало ожидать, капрал Хайатт и рядовой первого класса Сангалли, работники Манхэттенской Службы Чистоты — в зеленых кепи с длинными черными козырьками, зеленых халатах со знаками отличия и медалями за хорошее поведение, в коричневых сандалиях и желтых перчатках.

Озма поздоровалась с ними, скривившись от перегара, которым они дышали, пригласила их войти и предложила им кофе. Они отказались и тут же принялись вытирать пыль, мыть, натирать и пылесосить. Озма вернулась к столу.

— И почему они не могут приходить попозже, когда нас нет?

— Потому что у них норма, и потому что им так предписано.

Джефф поднялся наверх, почистил зубы и намазался удаляющим щетину кремом. Лицо в зеркале было темным, со связанными в узел длинными темными волосами Карие глаза мрачно смотрели из-под тяжелых бровей Нос длинный, слегка крючковатый, с раздувающимися ноздрями. Челюсть массивная, с круглым, раздвоенным, выдающимся вперед подбородком.

— Рожа в самый раз для легавого, — пробормотал он. — Да я и есть легавый, правда, не на полную неделю.

И взгляд у него, как у черного ворона Хотя о чем ему беспокоиться? Кроме как о том, что его могут поймать? Кроме Ариэль?

Он принял душ, натер подмышки дезодорантом, пошел в спальню и облачился в голубой балахон с черными трилистниками Не то карточка трефы, не то строенные дубинки Он трефово-дубиночный король, а может, валет Или и то и другое. Кэрд не знал, кто придумал этот органический символ — наверное, какой-то бюрократ который счел эту идею весьма тонкой Именно у органиков в руках реальная власть — дубинка.

Кэрд взял свою наплечную сумку и спустился вниз. Полоска у входной двери светилась — Озма оставила ему сообщение. Она просила его зайти к ней в студию перед уходом.

Она сидела в своей прозрачной будочке на высоком табурете. Когда Кэрд вошел, она отложила лупу. Кузнечик, которого она рассматривала, был окаменей, чтобы его легче было раскрашивать. Усики у него были желтые, голова бледно-оранжевая, туловище густо-пурпурное с желтыми петельчатыми крестами, ноги угольно-черные. Розовато-лиловая краска, не мешая зрению, покрывала глаза.

— Джефф, я хотела, чтобы ты посмотрел моего последнего. Как он тебе?

— Цвета не сочетаются. По современным стандартам, во всяком случае.

— И это все, что ты можешь сказать? А тебе не кажется, что он произведет сенсацию? Разве это не улучшение природы? Не истинное искусство?

— Не произведет он никакой сенсации. Господи, да в Манхэттене не меньше тысячи раскрашенных кузнечиков. Все к ним привыкли, а экологи жалуются, что ты нарушаешь природный баланс. Хищные насекомые и птицы не едят их, потому что они выглядят ядовитыми.

— Искусство должно радовать, или заставлять мыслить, или делать и то и другое, — сказала она. — Сенсация — это для ремесленников.

— Что ж ты тогда спрашиваешь, произведет он сенсацию или нет?

— Я не имела в виду, что он кого-то ошарашит, или разозлит, или просто покажется чем-то новеньким. Я имела в виду сенсацию в эстетическом смысле. Чувство, что есть Бог на небе, но на земле есть такой человек, который сделал что-то лучше Бога. Ну, ты же меня понимаешь!

— Конечно, — с улыбкой сказал он, повернул ее голову к себе и поцеловал в губы. — Не переключиться ли тебе на тараканов? Они так божественно безобразны. Они нуждаются в улучшении.

— Где же я возьму в Манхэттене тараканов? Придется ехать за ними в Бруклин. Думаешь, так и сделать?

— Не думаю, что власти это одобрят, — засмеялся он.

— Я могла бы их стерилизовать, а уж потом отпускать на волю. А разве тараканы правда безобразны? Если отнестись к ним непредвзято, подумать о них в ином плане, взглянуть на них с религиозной точки зрения — они красивы. Может быть, люди при помощи моего искусства как раз и познают их истинную красоту. Увидят, какие это бесценные живые сокровища.

— Эфемерные шедевры, — сказал Кэрд. — Недолговечные антики.

Она с улыбкой подняла на него глаза.

— Ты полагаешь, что остришь, но возможно, ты сказал правду. Мне понравилось, как ты выразился. Я использую это в своей лекции. И не так уж они эфемерны. То есть насекомые, конечно, умирают, но мое имя остается. Люди зовут их озмами. Ты видел семичасовой выпуск «Таймс», раздел об искусстве? Сам великий Сэм Фан назвал их озмами. Он сказал…

— Ты же сидела рядом со мной, когда мы это смотрели. В жизни не забуду, как ты при этом ерзала и хихикала.

— Вообще-то он придурок, но иногда говорит верно. Ох, я была в таком экстазе!

Она склонилась над столом и почти микроскопической кисточкой стала наносить черную краску на костяные отростки, через которые воздух поступает в дыхательные трубки насекомого — трахеи. Один химик из Колумбийского университета разработал для нее краску, не мешающую доступу кислорода.

Кэрд посмотрел на окаменелого богомола, лежащего тут же на столе, и сказал:

— Они достаточно хороши и зеленые — и для Господа Бога, и для меня. Зачем это надо — золотить лилию?

Озма выпрямилась, широко раскрыв черные глаза и скривив рот.

— Обязательно надо все испортить? Кто, интересно, выдал тебе диплом критика? Неужели ты не можешь просто полюбоваться моей работой и оставить свое невежественное мнение при себе?

— Ну-ну, — торопливо сказал он, погладив ее по плечу. — Ты же сама говоришь, что надо всегда говорить правду, ничего не таить, свободно выплескивать эмоции. Я счастлив оттого, что тебе твоя работа приносит счастье..

— Не работа, а искусство!

— Да, искусство И я счастлив, что публика дарит тебя признанием. Извини меня. Ну что я понимаю?

— Слушай-ка, легавый. Изучая насекомых, я многое узнала. Известно тебе, что высшие формы насекомых — пчелы, осы и муравьи — это женские общества? Самцы у них служат только для оплодотворения.

— Да ну? — ухмыльнулся он. — Что бы это значило?

— А то, умник, что мы, женщины, можем посчитать энтомологию ключом к будущему!

Она расхохоталась и прижала его к себе одной рукой, другой придерживая кисточку, связанную тонюсенькой трубочкой с машинкой на столе. Он поцеловал ее — приступы ее гнева разряжались и проходили, как молнии, в них не было ничего затяжного или угрожающего. Потом включил голосом настенную полоску и запросил расписание на сегодня. Он нуждался в таком напоминании, пожалуй, больше, чем кто-либо во всем вторнике.

В половине восьмого они с Озмой идут на артистическую вечеринку. Значит, битых два часа придется стоять, пить коктейли и говорить с людьми, большей частью насквозь фальшивыми. Правда, будет и несколько таких, с которыми поговорить приятно.

А завтракает он с Энтони Хорн, генеральным комиссаром манхэттенских органических сил. И вряд ли речь у них пойдет о полицейских делах. Она иммер.

Напоминалось также, что ему следует зайти к майору Уолленквисту по поводу дела Янкева Гриля. Кэрд нахмурился. Этот Гриль — гражданин понедельника. Как его фамилия оказалась в файлах их округа?

Кэрд вздохнул. Он не знал даже, как выглядит Гриль. Но скоро он это узнает.

Глава 3

Поцеловав Озму на прощание, Кэрд вывел из гаража велосипед, один из шести. Не проехав и нескольких футов, он понял по жуткому скрипу, что жители понедельника не удосужились смазать педальный механизм, и тихо выругался. Надо бы оставить им ругательную запись, хотя это не такое уж серьезное упущение. Он попросит их участкового механика заняться этим. Вообще-то это не положено, но разве можно быть детективом-инспектором, не пользуясь при этом какими-то маленькими привилегиями?

Нет. Это все-таки нехорошо. И будь он проклят, если поедет на работу на машине, которая его раздражает и привлекает к себе внимание. Кэрд вернулся в гараж и взял другой велосипед. Этот тоже скрипел. Ругаясь, он взял третий, последний взрослого размера, и выехал из гаража. Увидев Озму, согнувшуюся пополам от смеха, он гаркнул:

— Выпрямись! Выглядишь точно корова! И оденься по-человечески!

Озма, не переставая смеяться, показала ему средний палец.

— Хорошенькие у нас отношения, — буркнул он, выехал за белый штакетник на Бликер-стрит и свернул за угол, на велосипедную дорожку вдоль канала. Двое мужчин, удивших рыбу с берега, мельком взглянули на него. Как всегда, на дорожке было полно пешеходов, которым там ходить не полагалось. Многие видели его органический значок, но еле давали себе труд посторониться, а другие и этого не делали.

Пора провести очередной рейд, подумал Кэрд. Правда, пользы от этого никакой — сдерут с нарушителей мизерный штраф, и все тут. Ну их. Его дочь Ариэль, историк, говорила ему, что манхэттенцы никогда особенно не соблюдали правил дорожного движения. И даже в нынешний законопослушный век нарушений столько, что офицеры-органики предпочитают смотреть на них сквозь пальцы.

В воздухе еще сохранилась ночная прохлада, но становилось все теплее. Однако в спину Кэрду дул попутный ветер со скоростью пятнадцать миль в час, помогая крутить педали и создавая легкий холодок. На небе не было ни облачка. Дождя не было уже двенадцать дней, а восемь последних термометр показывал больше ста двенадцати по Фаренгейту. Кэрд исправно нажимал на педали, лавируя между пеше_: ходами. Иногда он поглядывал на канал в десяти футах под собой. По каналу сновали гребные лодки, водные велосипеды и маленькие баржи, толкаемые маленькими буксирчиками. Дома вдоль дорожки стояли в основном двухэтажные, различных стилей; иногда между ними попадался шестиэтажный жилой дом или двухэтажный распределитель товаров. Вдали по правую руку возвышалось огромное здание Тринадцати Принципов, единственный небоскреб на острове. Когда-то на его месте стояло здание Эмпайр Стэйт — Билдинг, снесенное пять обвеков тому назад.

Кэрд проехал двенадцать мостов через канал и вдруг увидел, как идущий в шестидесяти футах перед ним пешеход бросил на мостовую банановую кожуру. Джефф посмотрел по сторонам. Ни одного органика поблизости не было. Видно, правду говорят, что органики всегда тут как тут — только не тогда, когда надо. Придется выписывать штраф самому. Он взглянул на часы. Ему осталось пятнадцать минут, чтобы явиться на службу вовремя. Придется опоздать. Но если он задержится по служебным делам, его извинят.

Кэрд затормозил. Нарушитель, тощий бледненький человечек — его малый рост и бледность уже сами по себе вызывали подозрение, — внезапно увидел, что рядом органик. Он застыл, завертел головой, потом усиленно заулыбался и стащил с головы коричневую вьетнамскую шляпу, обнажив нечесаную русую шевелюру.

— Она сама выпала, — заныл он. — Я как раз собирался подобрать.

— Тогда почему же вы от нее удалялись? — спросил Кэрд. — Вы уже отошли на целых двенадцать футов и от кожуры, и от урны на стене.

Кэрд указал на уличную телеполоску:

НЕ СОРИТЬ

ТОТ, КТО СОРИТ, ПОСТУПАЕТ НЕЭСТЕТИЧНО, АНТИОБЩЕСТВЕННО И НЕЗАКОННО.

ОБО ВСЕХ ЗАМЕЧЕННЫХ НАРУШЕНИЯХ СООБЩАЙТЕ ПО ТЕЛЕКАНАЛУ 245–5500

Кэрд опустил подпорку велосипеда, открыл сумку, стоящую в корзинке на раме, достал из нее ярко-зеленый ящичек, выдвинул экран.

— Попрошу опознавательный знак.

Провинившийся, держа в одной руке так и не надкушенный банан, снял с шеи цепь. Кэрд взял диск с семью лучами и вставил один из лучей в прорезь своего ящика. На экране появилась надпись:

ДОРОТИ ВУ РУТЕРБИК CZ-49V. № 27–8b* WAP 412.

Кэрд просмотрел биографические и поведенческие данные, пошедшие вслед за фамилией и личным номером. Рутербик имел четыре взыскания, все за неряшество, но за засорение общественных мест пока не привлекался. Ни досье Рутербика, ни его проступок не давали Кэрду оснований навести на него «небесный глаз» спутника.

Рутербик придвинулся поближе, чтобы взглянуть на экран.

— Окажите снисхождение, офицер!

— А вы подумали о своих согражданах? Что, если кто-нибудь поскользнулся бы на вашей кожуре?

— Ну, простите меня. Я правда не подумал. У меня, офицер, голова другим занята. Ребенок болеет, жена пьет, и я уже пару раз опаздывал без уважительной причины — так это называется. Куда им еще уважительней? У меня одни заботы в голове. У вас тоже есть свои заботы, правда ведь? Ну, может, и нет, раз вы органик. А у меня вот есть, и у всех есть. Имейте жалость. Я больше так не буду.

Кэрд запросил картотеку. На экране вспыхнули все данные на Рутербика, включавшие тот факт, что Рутербик говорил другим офицерам то же, что и Кэрду. Тогда как детей у него не было, а жена ушла от него три недели назад.

— Теперь я снова опоздаю, если вы меня не отпустите. Я не могу допустить, чтобы мне опять срезали кредит. Я и так мало зарабатываю. Еле на жизнь хватает.

Государство гарантировало, что на жизнь должно хватать всем. Рутербик знал, что Кэрд проверяет его досье, но продолжал врать. А ведь он знал, что ложь обойдется ему как минимум в еще один вычет.

Кэрд вздохнул. Ну зачем они это делают?

Ему-то следовало бы знать. Он гораздо более тяжкий преступник, чем Рутербик, который, собственно, только мелкий правонарушитель, а не уголовник. Но Кэрд верил, по крайней мере уверял себя, что верит, что между ним и другими преступниками есть разница. Качественная разница. Кроме того, если он сейчас из ложного сочувствия отпустит Рутербика, то поставит под удар самого себя. Да и брошенная кожура не просто является нарушением — она действительно опасна.

«И я никому не приношу вреда.

Да, пока нет. Но если меня поймают, многим придется плохо».

Кэрд достал из сумки камеру, зажал ее между двумя пальцами, глядя одним глазом в мини-объектив, и щелкнул. Полученную фотографию он вложил в другую щель своего терминала. Экран показал, что фотография передана и записана в файл. Она подтверждала также, что виновный — действительно Рутербик. Кэрд прочел в микрофон взыскание, наложенное на Рутербика. Через несколько секунд экран подтвердил, что взыскание занесено в файл и на диск нарушителя.

Кэрд вернул диск Рутербику.

— Я оказал вам снисхождение. Вам не нужно являться в суд немедленно. Можете зайти туда после работы. Положите кожуру куда следует и можете идти.

Лицо Рутербика было под стать его нытью — вытянутое, узкое, с длинным унылым носом, близко посаженными водянисто-голубыми глазками и с подбородком, который так и не развился в материнской утробе. Плечи у него были покатые, волосы нечесаные, а платье рваное. От такого следовало ожидать только раболепия — того, что случилось, Кэрд уж точно не ожидал.

Рутербик надел свой диск на шею и пошел прочь, опустив глаза. И вдруг он взвыл, мордочка хорька преобразилась в оскал дикой кошки — а в следующий миг он толкнул на Кэрда старушку, которая как раз проходила мимо. От толчка Кэрд налетел на свой велосипед и повалился вместе с ним на мостовую. Он завопил от боли — край педали врезался ему в позвоночник. Не успел он встать, Рутербик взвился в воздух и прыгнул обеими ногами, обутыми в сандалии, Кэрду на грудь. У Кэрда из легких с шумом вырвался воздух, и он не смог издать ни звука, когда педаль с новой силой врезалась ему в спину.

Рутербик схватился за руль, выдернул велосипед из-под Кэрда и побежал с ним к бордюру, а потом спустил его в канал. Терминал и сумка пошли на дно вместе с велосипедом.

Кэрд, вновь обретя дыхание и силы, взревел и кинулся на врага. Рутербик будто бы побежал, потом упал на одно колено, ухватил Кэрда за руку, опрокинулся на спину и всадил ноги Кэрду в живот. Кэрд полетел прямо в воду, чуть не ударившись при этом о борт лодки.

Когда он выплыл, отплевываясь — больше от бешенства, чем от воды, — наверху маячила ухмыляющаяся рожа Рутербика.

— Ну что, свинья, получил?

Рядом возникли другие лица. Кэрд крикнул им, чтобы задержали Рутербика, и лица тут же скрылись.

— Вы не исполняете свой органический долг! — заорал Кэрд, но никто уже не слышал его, кроме двух ухмыляющихся человек, сидевших в лодке. Они втащили его через борт и доставили к лестнице под мостом Западной Тридцать третьей улицы. Когда Кэрд выбрался на дорожку, Рутербика и след простыл. Кэрд связался через наручные часы с участком и распорядился, чтобы водолазы достали его велосипед, сумку и терминал. Остальную часть пути он прошел пешком.

Участок на углу Восточной Тридцать третьей и Вуманвэй занимал четвертую часть шестиэтажного дома, составлявшего целый квартал. Мокрый и мрачный Кэрд прошел по входной аллее, где по бокам стояли каменированные офицеры в форме, погибшие при исполнении служебных обязанностей. Они стояли как живые, в достойных позах, хотя при жизни далеко не все вели себя достойно. Ближе всех ко входу на шестифутовом гранитном пьедестале возвышался Абель Ортега, Гончий Пес, былой наставник и напарник Кэрда. Кэрд всегда говорил ему «доброе утро», хотя кое-кто из его коллег находил этот ритуал патологическим. На этот раз Кэрд прошел мимо Ортеги молча, даже не взглянув на него.

И не ответил на приветствие дежурного сержанта. Тот крикнул ему вслед:

— Эй, инспектор, а я и не знал, что дождь идет! Ха-ха-ха!

Не обращая внимания на любопытные взгляды, Кэрд пересек большой вестибюль и зашагал по коридору. В конце помещалась раздевалка. Кэрд открыл шкафчик, выбрал один из дюжины балахонов, а свой мокрый повесил на крючок.

Он поднялся на лифте на третий этаж и вошел в свой кабинет. Экран на столе извещал его о том, что он и так знал. Ему следовало незамедлительно связаться с майором Рикардо Уолленквистом. Вместо этого Кэрд доложил в компьютер, что он на месте, и затребовал досье на Рутербика. Последний его адрес был Кинг-стрит, номер сто. Кэрд вызвал двух пеших патрульных того района и попросил их проверить квартиру. Ему сказали, что это уже сделано пять минут назад. Домой Рутербик не приходил и на работу не явился.

Значит, скорее всего, он ни тут, ни там уже не появится. Совершив нападение на офицера — свое первое серьезное преступление, насколько известно, — он скорее всего подался в район «минни» около Гудзон-парка. Там селились люди, живущие на минимальное гарантированное пособие, личности, по какой-то непонятной причине не желающие работать. Имели они также тенденцию скрывать у себя преступников. Время от времени органики устраивали в этом районе облаву и отлавливали кое-кого из находящихся в розыске. Как видно, пора провести очередную акцию.

Кэрд велел принести кофе и, попивая горячий напиток, немного поостыл. И даже посмеялся, представив себе картину своего купания. Сцена была безусловно смешная, хотя опозорился он сам. Если бы он увидел такое в кино, то хохотал бы. И нельзя в какой-то мере не воздать должное Рутербику. Кто бы мог ожидать, что этакий нытик, плакса, этакое ничтожество вдруг так взорвется?

Его розыск лучше предоставить патрульным. Кэрд выключил экран и хотел отдать полоске команду соединиться с кабинетом Уолленквиста, но вспомнил, что ему надо подать заявление на ребенка. Но не успел он назвать код отдела рождаемости Бюро Народонаселения, на полоске появилось лицо Рикардо Уолленквиста (Долбилы).

— Доброе утро, Джефф! — Его жирная красная рожа прямо сияла.

— Доброе утро, майор.

— Видел мой вызов?

— Да, сэр. Пришлось заняться одним неотложным делом. Я как раз собирался…

— Зайди ко мне, Джефф. Прямо сейчас. Есть кое-что интересное. Это тебе не мелочевка какая-нибудь, не спекуляция дистиллированной водой. Лучше поговорим с глазу на глаз.

— Иду, майор, — сказал Кэрд и встал.

Уолленквист придавал большое значение личным контактам. Общение с помощью электроники он не одобрял. Это слишком безлично, слишком отстраненно.

«Сколько барьеров! Провода, волны, экраны! Нельзя узнать человека по-настоящему или проникнуться к нему симпатией, и он не узнает тебя и не почувствует симпатию к тебе, если говорить через аппаратуру. Вы просто призраки и больше ничего. Тут нужна плоть и кровь, дорогуша. Нужно потрогать и понюхать. Электричество, оно в душу не заглядывает. Не передает нужные сигналы. Лицом к лицу, нос к носу — это другое дело. Видит Бог, мы и так утратили уйму человеческого. Надо сберечь остатки. Плоть к плоти, глаза в глаза. Потрогать и понюхать».

Все это прекрасно, думал Кэрд, поднимаясь в лифте. Беда в том, что Уолленквист жить не может без лука. Ест его на завтрак, обед и ужин. И при этом норовит держаться как можно ближе к человеку, с которым говорит.

Кабинет Уолленквиста был в два раза больше, чем у Кэрда — так оно и следовало. Сам майор, однако, был лишь на четверть крупнее своего лейтенанта. Ростом шесть футов семь дюймов, весил он двести восемьдесят семь фунтов. Фунтов девяносто приходилось на избыточный жир. Департамент Здравоохранения, конечно, выражал свое недовольство, но у майора было достаточно связей, чтобы ему не слишком докучали. Мелкий бюрократ не решился бы атаковать напрямую майора-органика, а руководство департамента не очень-то ретиво боролось и с собственным жирком. Рядовой обыватель — дело другое, вот он-то должен соответствовать всем меркам этого, официально бесклассового, общества. Так оно было всегда, так и будет.

Майор поднялся с огромного мягкого кресла, когда вошел Кэрд, и потряс в воздухе сложенными вместе руками. Кэрд ответил тем же.

— Садись, Джефф.

Кэрд взял себе стул. Уолленквист обошел свой полукруглый стол и присел на его край, подавшись вперед так, что казалось — он вот-вот упадет. Как Шалтай-Болтай, подумал Кэрд. Но тот хоть луку не ел.

— Ну как там жена, Джефф? — ухмыльнулся Уолленквист.

На секунду Кэрду стало дурно Уж не совершила ли Озма чего-то противозаконного?

— Прекрасно.

— Все букашек раскрашивает?

— Ну да.

Уолленквист расхохотался и хлопнул Кэрда по плечу.

— Вот здорово, да? Не знаю, искусство это или нет, зато реклама хорошая. Ее все знают. Я слышал, даже вечер в ее честь устраивают.

У Кэрда отлегло от сердца. Майор просто создает душевный настрой. Живое общение — глаза в глаза, нос к носу.

— А дочка как поживает? Ариэль… Маузер, верно?

— Чудесно. По-прежнему преподает в университете Восточного Гарлема.

Уолленквист кивнул. Его щеки затрепетали, словно паруса.

— Вот и славно. На вечер, значит, идете? Будет кто-нибудь, кого я знаю?

— Возможно. Это такое богемное сборище. Устраивает его Малькольм Чен Кант, хранитель Музея Двадцатого Века.

— Да, я о нем слышал, конечно. Но сам в тех кругах не вращаюсь. Хорошо, что ты там бываешь. Органик должен знать людей, не принадлежащих к его профессии.

«Тебе и невдомек, сколько таких людей я знаю», — подумал Кэрд. И продолжил ритуал, осведомившись о здоровье майора, его жене, двух детях и трех внуках.

— Чудесно, лучше не бывает.

Уолленквист сделал паузу. До этого момента Кэрд старался держать голову так, чтобы видеть майора только уголками глаз. Теперь он повернулся к начальнику лицом — и получил полный заряд.

— У меня такое дельце — сразу ушки насторожишь, — сказал Уолленквист. — Дневальный! Ага, я ж говорил! Мигом встрепенулся, да? — Он ткнул Кэрда в плечо. — Общее руководство, конечно, я оставляю за собой, но все удовольствие получишь ты. Ты отличный мужик, ей-Богу, и больше того — ты мне нравишься!

— Спасибо, — сказал Кэрд. — Мне тоже… отлично работается с вами.

— Я своих людей знаю. Пусть это нескромно, но есть у меня этот нюх, умение отбирать лучших из лучших. Ты у нас, Джефф, настоящая ищейка.

Глава 4

Майор слез со стола, к большому облегчению Кэрда, обошел его, сел и включил стенную полоску сзади и сбоку от себя, повернувшись к ней на крутящемся стуле.

— Это не какой-нибудь дюжинный дневальный.

В кадре появилось изображение мужчины — в трех проекциях и в полный рост. Далее последовали снимки того же человека без одежды. Оба органика как завороженные уставились на член с обрезанной крайней плотью. Кэрд еще ни разу не видел такого у живого человека, да и на фотографиях не часто встречал. Экзотично, но безобразно и отдает каменным веком.

Последовал крупный план головы и плеч того же субъекта. У него были длинные рыжие волосы, и он носил зеленую круглую шапочку. Пышная рыжая борода обрамляла сильное широкое лицо с маленькими зелеными глазами. Нос короткий и широкий, с крупными ноздрями, а губы очень тонкие.

ЯНКЕВ ГАД ГРИЛЬ ПОНЕДЕЛЬНИК, ВЗРОСЛ.

Последовал личный код, следом потянулись коды отпечатков пальцев, формы ушей, рисунка сетчатки, следов ног, голоса, запаха в нормальном состоянии, группа крови, рентгенограммы и сонограммы скелета и черепа, топографические и волновые снимки мозга, гормональный баланс, волосяные, кровяные и генетические карты, внешние измерения, коэффициент умственного развития, коэффициент психического развития, социальный коэффициент и индекс походки.

Уолленквист дал полоске команду подавать информацию помедленнее. Через несколько секунд Кэрд сказал:

— Стоп! Аллергия на моллюсков? Но правоверные евреи не едят моллюсков!

— Ага! — воскликнул майор, как человек, которого только что осенило. — Не едят, точно, а он вот ест. То есть ел. Один раз. После этого у него возникли головокружение и сыпь. Вот, видишь? Он решил, что это Бог его наказал.

— Никто не совершенен, — сказал Кэрд.

— Но все-таки человечество идет к совершенству!

«Как же, — подумал Кэрд. — На будущий год мы соберемся в Иерусалиме. Второе пришествие Христа может произойти с минуты на минуту. Пролетариат возьмет власть в свои руки, и государство постепенно отомрет».

— Как видишь, — сказал Уолленквист, — он был образцовым гражданином, если не считать его религиозности. — А потом вдруг раз! — Майор вскинул руки. — Испарился! Не вышел вчера из своего каменатора. Его коллеги по университету Иешива, конечно, забеспокоились — семьи у него нет, — открыли цилиндр, а он пустой. Ни записки, ничего, что объяснило бы случившееся. — Майор наклонился к Кэрду: — Это значит, что он во вторнике. В это самое время!

Кэрд встал со стула и начал шагать взад-вперед.

— Янкев Гриль. Я знаю этого человека.

— Знаешь? Но ведь…

— Вы не до конца прочли его досье. Он играет в шахматы с другими днями — по записи. Я — один из его противников. Я знал его только по имени и сейчас, разумеется, впервые увидел его. Но я — чемпион Манхэттена и завоевал седьмое место в мировом чемпионате вторника, а во вседневном чемпионате занял двенадцатое место. А Гриль занял одиннадцатое.

— Правда? Я сам-то в шахматах не очень. По мне, рыбалка лучше. Но все равно я горжусь, что ты чемпион, хотя бы и по шахматам. Все управление тобой гордится.

Он приблизился к Кэрду, но тот повернулся и отошел. Отойдя от майора как можно дальше, Кэрд снова повернулся к нему:

— Вы что-же, хотите дать мне темпоральный паспорт?

Майор упорно приближался.

— О нет. В этом нет нужды. И слишком большая волокита. Раз ты о нем кое-что знаешь, играл с ним в шахматы, вот и поищи его сегодня. Посвяти этому побольше своего времени.

— Ну, либо он просто перешел в наш день, либо будет нарушать все дни подряд. Только зачем это ему? Найти мотив — значит найти преступника.

— Превосходно, — сказал майор, потирая руки. — Я умею подбирать кадры.

Кэрд ускользнул от Уолленквиста, подошедшего нос к носу.

— А можно будет получить разрешение на допрос по записи его понедельничных коллег?

— Я подам просьбу, но пройдет какое-то время, пока мы получим ответ.

Слова «подам просьбу» напомнили Кэрду о требовании Озмы.

— Я немедленно возьмусь за это дело, майор, — сказал он, направившись к двери. — Если только у вас для меня больше ничего нет.

— Черт возьми, дорогуша, не могу же я говорить тебе в затылок!

Кэрд с улыбкой обернулся:

— Прошу прощения, майор. Не терпится взяться за работу, наверно.

— Ничего, ничего, мой мальчик. Я всегда счастлив, когда мои люди выказывают рвение. Сегодня такое не часто встретишь.

— Что-нибудь еще, сэр?

— Просто держи меня в курсе, — махнул рукой Уолленквист. — А, да, я видел в твоем расписании… ты ведь завтракаешь с генеральным комиссаром?

Зависть? Негодование?

— Да, сэр. Мы с комиссаром выросли в одном квартале, учились в одной школе. До сих пор с удовольствием встречаемся иногда, поговорить о старых временах. И потом мы родственники. Моя первая жена приходилась ей кузиной.

— Да-да. Я нисколько не любопытничаю. — Майор взглянул на две полоски, зажегшиеся одновременно. — Дела, дела. Ну, беги. Желаю приятно позавтракать. Передай комиссару привет от меня. Главное, доложи, что выяснишь о Гриле — ничего себе имечко! Доложи еще до ленча.

Джефф отдал майору честь, чего тот не заметил. Уолленквист переводил взгляд с одной полоски на другую, не зная, которая важнее. Кэрд вернулся к себе и запросил на полоске последний ход Гриля.

Перед ним появилась шахматная доска из шестидесяти четырех чередующихся зеленых и красных квадратов — восемь горизонтальных рядов по восемь квадратов в каждом, восемь зеленых фигур и восемь красных. Партию начал Гриль, играющий зелеными, его первый ход был е2—е4. Зеленый квартальный передвинулся на четвертый вертикальный квадрат. Джефф сделал такой же ход своим красным квартальным.

Второй ход Гриль сделал органиком, поставив его на f3. Кэрд еще подумал тогда, что шахматисту начала двадцать первого века было бы не так уж трудно следить за игрой. Он быстро бы разобрался, что белые и черные квадраты преобразились в зеленые и красные. Короли стали всемирными советниками, ферзи — суперорганическими директорами, ладьи — интерорганическими координаторами, слоны — губернаторами, кони — органиками, пешки — квартальными. Если бы гипотетический шахматист былых времен имел какое-то понятие о нынешней системе управления, он сообразил бы, что эти переименования сделаны по политическим соображениям и большого значения не имеют.

Кэрд изучал доску минут пять, хотя его и терзало ощущение, что он пренебрегает долгом ради удовольствия. Кроме того, его интересовало, где находился Гриль, когда делал свой последний ход.

Он дал полоске команду сделать ход органиком. Неизвестно, увидит ли когда-нибудь беглец этот его ход. Кэрд надеялся, что увидит. Они играли опасную, но возбуждающую партию, где защита неразлучна с нападением. Их всемирные советники сейчас открыты — они, как сказал некогда один гроссмейстер, подвергаются угрозе со всех сторон.

Так же обстоит дело с ними обоими и в жизни.

Кэрду необходимо было уладить несколько дел, прежде чем заняться Грилем. На следующий вторник планировалась облава в Тао Тауэре, многоквартирном доме на Западной Одиннадцатой улице. По сообщению информатора, некоторые жильцы там не только курят табак, но и торгуют им. Приверженцы вредных привычек не переводятся, даже после семи поколений соответствующего обучения и воспитания.

Бедных, вопреки словам Иисуса, в обществе больше нет. Во всяком случае, людям нет необходимости быть бедными. А вот извращенцы по-прежнему существуют — что ни час, то новый родится.

Рейд в районе минни, связанный с розыском Рутербика, начнется в течение ближайшего часа. Кэрд не собирался присутствовать там лично. Он поручил командование детективу-инспектору Энн Вон Гуле, но намеревался поддерживать с группой постоянный видеоконтакт.

Он запросил результаты спутникового поиска Рутербика и Гриля и через десять минут получил их. Три «небесных глаза» снимали сверху Манхэттен и примыкающие к нему территории под тремя различными углами. Компьютеры передали голографии преступников на центральную базу, где изображения сравниваются с лицами манхэттенцев, заснятых на улицах или на крышах домов. Результат пока был нулевой. Этого можно было ожидать — ведь Грилю и Рутербику достаточно надеть широкополые шляпы и опустить головы, чтобы избежать съемки. Однако всех, на ком были такие шляпы, небесные глаза брали на заметку, и дома, в которые эти люди входили, регистрировались. К сожалению, в Органическом Департаменте недоставало персонала для проверки всех этих следов. Разве что адреса в центре Манхэттена, да и это займет много времени.

Получить фальшивые опознавательные знаки было нетрудно, если знать, куда обратиться. Рутербик как раз из таких, которые должны это знать. Но Гриль-то — книжник, затворник. Что он может знать о подпольном мире? Ничего — если только он не задумал стать дневальным задолго до этого и не подготовился как следует.

Кэрд мысленно отложил Рутербика на потом и стал думать о Гриле. Найти мотив — значит найти преступника. Прекрасное изречение, только ему-то не надо выискивать подозреваемых — он знает, кто преступник.

Понедельник передал биоданные Гриля вторнику, но Кэрду нельзя допросить близких Грилю людей. Это дело понедельника. Почти все, что Кэрд может сделать, — это передать данные по Грилю на терминалы всех органиков, чтобы им было чем руководствоваться в розыске. «Небесные глаза», разумеется, тоже будут вести обзор улиц в поисках похожих на Гриля субъектов. Кэрд не думал, что Гриль настолько глуп, чтобы разгуливать по улицам среди бела дня. Кроме того, Гриль мог остричь волосы и сбрить бороду, хотя «небесные глаза» обмануть нелегко. Департамент Удостоверений, наверное, уже спроектировал снимки Гриля с выбритым лицом и разослал их.

В досье Гриля содержалась кое-какая интересная информация — вот, например, о том, что он последний человек на Земле, говорящий на идише. А еще он специалист — по существу, единственный специалист — по одному древнему автору, именуемому Церинтий. Две работы Гриля, посвященные ему, заложены в Мировой Банк данных. Кэрд запросил резюме относительно Церинтия, больше из любопытства, чем в надежде получить какой-то ключ.

Церинтий был христианин, живший в первом или втором веке старой эры. Рожденный иудеем, он перешел в христианство, но повсеместно считался еретиком. Полагают, что святой Иоанн написал свое Евангелие ради обличения заблуждений Церинтия. Об этом человеке очень мало что было известно, пока три объективных века назад на юге Египта не был найден один манускрипт. Церинтий основал секту евреев-христиан с гностическим уклоном, которая просуществовала недолго. Будучи христианином, он, однако, из всего Нового Завета признавал только Евангелие от Матфея. Церинтий учил, что мир был создан ангелами, один из которых вручил евреям их закон. Но закон этот был несовершенен. Церинтий также был сторонником обрезания и соблюдения субботы.

— Такой же чокнутый, как они все, — пробурчал Кэрд, выключив экран.

Другая полоска вспыхнула оранжевыми буквами и громко засигналила — это Озма напоминала, чтобы он подал заявление на ребенка. Кэрд выключил досье на Гриля и перешел к настольному компьютеру. Он успел заполнить только четыре пункта на бланке, когда замигала еще одна полоска. Рутербик был замечен в районе Гудзон-парка.

Кэрд перевел бланк заявления в режим паузы и связался с женщиной, передавшей это сообщение, капралом Хатшепсут Эндрюс Руиз. Она стояла перед передаточной полоской на улице, но видно ее было плохо. Какой-то минни, наверно, закидал полоску грязью или еще чем похуже. На тротуаре рядом с капралом стояло трое органиков, рядовые первого класса. У одного была маленькая камера, которой он снимал панораму улицы. Кэрд запросил картину обзора, и улица появилась на полоске рядом с той, что показывала Руиз. Женщина, донесшая на Рутербика, стояла рядом с Руиз, держа в руках большой пакет с продуктами. Руиз, козырнув, сказала:

— Свидетельница, Бенсон Мак-Тавиш Паллагули, 128…

— Это я получу из компьютера, — сказал Кэрд. — Что случилось?

— Свидетельница только что вышла из продуктового распределителя на Вест Кларксон-стрит с пакетом, на верху которого лежала гроздь бананов.

Кэрд уже собрался было сказать капралу, чтобы она это опустила, но упоминание о бананах его удержало.

— Разыскиваемый Дороти By Рутербик, однозначно опознанный Паллагули, проходил мимо и при этом оторвал один банан от грозди, лежавшей сверху на пакете Паллагули. Затем Рутербик побежал по улице, — Руиз указала на запад, — до угла Вест Кларксон и Гринвич. На углу разыскиваемый, согласно показаниям Паллагули и двух других свидетелей, повернул налево и побежал по Гринвич-стрит. После чего вошел в здание, обозначенное как GCL–I.

Перед Кэрдом на полоске проецировался план района, так что он мог проследить весь маршрут беглеца. На другой полоске возникло здание, в котором скрылся Рутербик — эти кадры снимали с двух точек двое патрульных. Командир наряда, Ванда Конфуций Торп, как раз выходил из подъезда с электродубинкой в руке. За ним шли трое органиков, все с электродубинками.

Кэрд связался с Торпом и спросил, оцеплен ли дом. Сержант, с легким возмущением в голосе, ответил, что он, разумеется, распорядился. Одна из камер показала Кэрду две оранжево-белые машины, стоящие у кромки тротуара рядом с домом. Кэрд вызвал операторов с двух других сторон дома и получил полную картину операции. Дом занимал весь квартал, но между ним и тротуаром был еще палисадник с нестриженым газоном, поросшим одуванчиками и прочими сорняками, с множеством пальм и сикоморов. Квартальный, безусловно, получил не один выговор от властей с приказом очистить газон. Но руководители у минни зачастую такие же неряхи и бунтари, как и их подчиненные.

Дому около сорока объективных лет — он строился в ту пору, когда Архитектурное Бюро было одержимо корабельным дизайном. Одна сторона здания изображала закругленный «нос», другая — «корму». Все это вместе с трехэтажной надстройкой на плоской кровле напоминало авианосец двадцатого века. Комнаты в выступающем наружу верхнем этаже имели окна в полу, и их жильцы могли смотреть прямо в палисадник.

Может быть, Рутербик сидит в одной из них и глядит сверху на органиков.

Кэрд места себе не находил от возбуждения. Вот уже три месяца, как он не участвовал в акции. А тут целых две в один день.

Он запросил у компьютера все упоминания о бананах, хранящиеся в досье Рутербика. Результат вспыхнул на полоске почти немедленно. Ознакомившись с ним, Кэрд велел Руиз спросить у Паллагули — знает ли та человека, стащившего у нее банан, и проследил за их диалогом. Темнокожая свидетельница слегка изменилась в лице, но тут же вознегодовала:

— Сроду я этого поганца не видела, а увижу, так засуну ему банан туда, где солнца не бывает.

Руиз перед опросом сняла данные с опознавательного диска Паллагули. Кэрд бегло просмотрел их, дав компьютеру указание увеличить и выделить оранжевым любые упоминания о Рутербике. Через несколько секунд выделился один параграф. Кэрд остановил кадр и прочел его. Паллагули была соседкой Рутербика по четвертому этажу дома на Доминик-стрит три обгода тому назад.

Кэрд обреченно вздохнул. Должна же Паллагули знать, что это содержится в ее досье — знает и все равно врет. Из глупости или из чувства противоречия? Какая разница. Следовало бы ее допросить в участке. Но Кэрд и так мог поспорить на тридцать кредиток, что все ее показания — вранье. Рутербик обратился к ней за помощью, и она помогла. Более того, он подбил еще двоих минни дать ложные показания. Вместо того чтобы повернуть налево, на юг, и войти в тот дом, он повернул направо и скрылся… где? Где-то поблизости, но за пределами полицейского невода.

А вдруг у него хватило ума сообразить, что командир органиков раскусит этот его маневр и он на самом деле зашел в тот дом? Нет, вряд ли. Это уж значило бы перемудрить.

Кэрд отменил бы поквартирный обыск, будь он убежден в своей правоте на сто процентов. Пока что он запросил подкрепление, чтобы расширить невод и послать людей в близлежащие многоэтажные дома. Ему ответили, что могут выделить не больше десяти человек.

Кэрд взглянул на полоску, где мигало «ЗАЯВЛ. В ПАУЗЕ!». Сейчас этим некогда заниматься. Заявление на то, что Озма хочет иметь от него ребенка, придется передать попозже.

Еще одно сообщение: секретарь генерального комиссара спрашивает, не может ли он перенести время ленча на одиннадцать тридцать. Кэрд ответил, что может, и на полоске загорелось: ПРИН. И ДОЛОЖ.

Поступил ответ на его запрос по спутниковому поиску Рутербика. Обычно это занимает десять минут, но сегодня, неизвестно почему, все каналы были забиты. Кэрд изучил снимки и обратился в подстанцию Гудзон-парка за подкреплением. Он просил еще десять пеших органиков, но получил ответ, что ни одного не будет несколько ближайших часов, если не дольше.

— Это почему?

— Виноват, инспектор, — сказал сержант, — но у нас исключительно зверское убийство на Кармин-стрит. Две жертвы — женщина и ребенок.

Кэрд остолбенел.

— Выходит, в Манхэттене за этот субгод произошло уже два убийства, а еще и второй месяц не кончился. Бог ты мой, да за весь прошлый субгод было всего шесть!

Сержант печально кивнул:

— Это превращается в эпидемию. Общество загнивает, сэр, да и эта жуткая жара тоже способствует.

Разговор с сержантом заставил Кэрда нахмуриться. Органические силы могли бы быть гораздо многочисленнее и он не испытывал бы сейчас недостатка в персонале, если бы каждый органик не обязан был защитить докторскую степень по криминологии. Так нет же — каждый кандидат сначала проходит психологический тест (идеологический, следует понимать), после которого пять из десяти отсеиваются. Оставшиеся шесть субъективных лет обучаются в Вест-Пойнте. Тот или та, кто выдерживает суровую дисциплину и получает среднее «В» по всем предметам, становится пешим патрульным нулевого класса.

Ну что ж, приходится работать с тем, что есть. К трем часам дня, судя по полоске прогноза погоды, и на «небесные глаза» уже нельзя будет полагаться. Ожидается сплошная облачность.

Глава 5

К одиннадцати утра Рутербика еще не засекли и не схватили. Кэрд еще несколько минут позанимался другими делами, потом вышел на улицу. Служебный роботокар повез его по бульвару Вуманвэй до Колумбус-серкл, а потом по Западной Сентрал-парк до Западной Семьдесят седьмой улицы. Здание Общества Джона Рида занимало целый квартал под номером сто на Семьдесят шестой и такой же квартал на Семьдесят седьмой улице, охватывая все промежуточное пространство. Чуть к северу от него находился Музей естественной истории. Кэрд вышел из машины на уровне третьего этажа, кар медленно отъехал и сполз вниз по западному пандусу. Кэрд оказался в огромном вестибюле, оформленном в том году в микенском стиле. Золотые маски Агамемнона улыбались ему со стен, с потолка и с пола. В середине зала бил фонтан со статуей Аякса, бросающего вызов богам. Флюоресцирующая молния из желтого пластика как бы падала с потолка на дерзостного и обреченного ахейца. Скульптуру выбирал, не иначе, какой-нибудь бюрократ, посчитавший уместной заключенную в ней ненавязчивую мораль. Если ты настолько глуп, чтобы выступать против правительства, тебя мигом поджарят.

Впрочем, в этом стопроцентно грамотном обществе, где можно при желании всю жизнь бесплатно учиться, девять десятых и не слыхивало об Аяксе, первом человеке-громоотводе, а остальным он был безразличен. Так что мораль пропадала втуне, а исполнение казалось Кэрду чересчур назойливым.

Он поднялся на пневматическом лифте на самый верх и вошел в ресторан «Зенит» в 11.26. Мэтру он сказал, что приглашен комиссаром Хорн. Мэтр нажал три клавиши, и на экране появилось лицо Кэрда, а под ним — несколько строк информации.

— Очень хорошо, инспектор Кэрд. Прошу за мной.

«Зенит» был очень элегантным и изысканным заведением.

Шесть музыкантов на подиуме играли под сурдинку, и все беседы звучали приглушенно — пока Энтони Хорн не поднялась из-за стола, чтобы поздороваться с Кэрдом. Она устремилась к нему с протянутыми руками, в развевающихся оранжево-пурпурных одеждах.

— Джефф, дорогой!

Сидящие за столиками вскидывали глаза и морщились от звуков ее зычного голоса. Потом Кэрд погрузился в облако шелка, духов и пышной плоти. Ее груди, если смотреть сверху, напоминали зрелище пары соседних планет с высоты сорока тысяч футов. Кэрд не оказал сопротивления, когда его прижали к ним лицом, хотя вид у него при этом был не слишком солидный. На один краткий миг он почувствовал себя счастливым и защищенным на груди у Великой Матери.

Энтони отпустила его и улыбнулась, показав крупные белые зубы. И повела его за руку к своему столику в отделении для употребляющих мясо. Она была на шесть дюймов выше его шести футов трех дюймов, хотя четыре дюйма разницы приходились на высокие каблуки. Плечи и бедра у нее были широкие, талия — очень тонкая. Золотистые волосы были уложены в затейливую прическу, изображавшую треуголку восемнадцатого века — последний крик моды. Огромные золотые серьги, каждая с китайской идеограммой слова «рог» («хорн»), болтались в маленьких, плотно прижатых к голове ушах.

Они сели. Она облокотилась о стол, и ее груди выставились вперед, как две белые волчицы, которые вот-вот вырвутся и кинутся на добычу. Большие синие глаза встретились с глазами Кэрда. Гораздо тише, чем раньше, она сказала:

— У нас большая и скверная проблема, Джефф.

Он, вскинув брови, тихо спросил:

— Правительство узнало о нашем существовании?

— Пока еще нет. Мы…

Она умолкла, поскольку к ним подошел официант — высокий бородатый сикх в чалме. Некоторое время они выбирали напитки и изучали печатное меню. «Зенит» был чересчур элегантен, чтобы показывать меню на стенных полосках. Когда официант отошел, Хорн спросила:

— Помнишь доктора Чена Кастора?

Кэрд кивнул:

— Уж не сбежал ли он?

— Да, сбежал.

Кэрд зарычал, словно от удара в солнечное сплетение, но тут официант как раз принес ему вино, а Хорн — джин, а еще через две минуты подоспел со складным столиком и двумя подносами, уставленными множеством блюд. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы подать заказ. Блюда были приготовлены заранее — некоторые в прошлый вторник, а некоторые и два субгода назад — и каменированы. После раскаменации их нужно было только подогреть и разложить на тарелках.

Они болтали о семейных делах, пока официант не ушел. Кэрд показал большим пальцем ему вслед.

— Информатор?

— Да. Я воспользовалась своими связями и кодом, который мне по идее знать не положено, чтобы выявить здешних информаторов. Однако жучков здесь нет и направленных микрофонов тоже. Слишком много шишек здесь столуется. — Она разрезала свой бифштекс и положила кусочек в рот. — Дело тут… не только в том, что ты органик и можешь быть нам полезен. То, что произошло… затрагивает тебя лично.

Прожевав мясо, она пригубила свой джин. Кэрду стало ясно, что Хорн глубоко потрясена. Иначе она опорожнила бы высокий бокал наполовину еще до того, как подали еду. Она, как видно, боялась притупить свои мыслительные способности.

Чен Кастор был иммером и блестящим ученым — он возглавлял физический сектор в Институте Ретсолла. Он всегда был эксцентричен — но когда он начал проявлять признаки психического заболевания, организация иммеров немедленно приняла меры. Дело представили так, будто он гораздо более нестабилен, чем действительно был в то время. Его поместили в клинику, которая, будучи правительственной, тайно контролировалась иммерами. Там Кастор быстро соскользнул в зыбучие пески глубокого психоза, из которых, похоже, ему не суждено было выбраться до самой смерти. Наука четырнадцатого века Новой Эры, при всей своей мощи, оказалась бессильна вытащить его.

Кэрду вспомнился другой ленч, в другом месте, когда Хорн сказала ему, что Кастор возомнил себя Богом.

— Он же атеист, — сказал тогда Кэрд.

— Был — и в каком-то смысле остается им. Он говорит, что Вселенная сформировалась по чистой случайности. Но структура ее такова, что в конце концов, после многих эпох, она неизбежно рождает Бога. Его, Кастора. Который устроил все так, что понятия «случай» больше не существует. Все, что происходит с момента кристаллизации Божества — хотя это тоже была случайность, последняя во Вселенной — все, что происходит с того момента, управляется Им. Им с большой буквы. Он настаивает, чтобы к нему обращались «Ваша Божественность» или «О Великий Иегова». И говорит, что никакого Бога не было, пока не появился он. Космическое время он делит на две эры — Д. Б., то есть до Бога, и П. Б. — после Бога. Он точно скажет тебе, с какой секунды началась новая хронология, даже если ты его об этом не спросишь.

Эта их беседа происходила три обгода назад.

Теперь Энтони Хорн тихо произнесла:

— Ты ненавистен Богу.

— Что?

— Не будь таким смущенным и виноватым. Под Богом я, конечно, подразумеваю Кастора. Кастор ненавидит тебя и хочет до тебя добраться. Вот почему я должна была тебе об этом сообщить.

— Но почему? Я хочу сказать — почему он меня ненавидит? Из-за того, что я его арестовал?

— Ты попал в точку.

Вся та операция направлялась и контролировалась иммерами. Хорн, тогда генерал-лейтенант, лично отдала ему приказ взять Кастора под стражу. Кэрд отправился к Институту Ретсолла и будто бы случайно оказался на месте в момент осуществления заговора. Двое иммеров разгромили лабораторию, а обвинили в этом Кастора. Последний впал в буйство и набросился на тех двоих, вне себя от того, что его так подставили. Кэрд отвез его в ближайшую больницу, как предписывалось органическими правилами. Но вскоре после этого суд, где выступала экспертом доктор Наоми Атлас, тоже иммер, направил Кастора в Экспериментальную психическую клинику Тамасуки на Западной Сорок девятой улице. С тех пор его никто не видел, кроме Атлас и трех сестер первого класса. Причем одной только Атлас разрешалось разговаривать с ним.

— На твоем месте мог бы оказаться любой другой, — сказала Хорн. — Любой, кто его бы арестовал. Тебе просто не повезло. — Она снова пригубила джин, поставила бокал и спокойно продолжила: — Он в какой-то степени манихеец. Вселенную он делит на добро и зло, так же как и время. Зло — это тенденция космоса вернуться к случайному порядку событий. Однако случаем должен кто-то управлять…

— Как, черт возьми, можно управлять случаем?

— Не спрашивай меня, — пожала плечами Хорн. — Кто я такая, чтобы задавать вопросы Богу? Нельзя же требовать от безумца, чтобы он рассуждал логически. Кастор свои шизофренические противоречия разрешает без труда, и в этом он отнюдь не одинок. Важно то, что думает он сам. Его божественная мудрость и проницательность открыла ему, что ты — Тайный и Злонамеренный Управитель Случая. Он именует тебя Сатаной, Вселенским Зверем, Вельзевулом, Ангра Майнью и не упомню уж, как еще. Он сказал, что разыщет тебя и сокрушит, и ввергнет тебя в бездну, с воем и скрежетом зубовным.

— Почему же мне раньше об этом не говорили?

— Напрасно ты так возмущаешься. Люди могут заметить. Не говорили, потому что в этом не было надобности. Ты же знаешь, мы стараемся свести все взаимные связи до минимума. Атлас рассказывала о Касторе одной только мне, да и то в — немногих словах, и делала это на разных приемах и общественных мероприятиях. — Энтони помолчала немного, потом опять перегнулась через стол и заговорила еще тише: — Приказано его каменировать и спрятать тело, если это возможно. Если невозможно — убить его.

Кэрд слегка вздрогнул, потом вздохнул:

— Я знал, что когда-нибудь до этого дойдет.

— Мне это отвратительно, — сказала Тони. — Но этого требует общее благо.

— Благо иммеров, ты хочешь сказать.

— Не только. Кастор безнадежный маньяк и представляет опасность для всех, кто попадется ему на пути.

— Я никогда еще никого не убивал.

— Но ты способен на это. И я способна.

Кэрд потряс головой:

— Да, так показали наши психотесты, но они ведь не на сто процентов точны. Я узнаю это, только когда должен буду сделать — и, возможно, не смогу.

— Сможешь. Ты поймаешь его и сделаешь то, что должен будешь сделать. Послушай, Джефф…

Она положила ладонь на его руку и посмотрела ему в глаза. Он замер.

— Я… — Она прочистила горло. — Я получила сегодня решение совета… насчет Ариэль. Мне жаль, искренне жаль, Джефф. Но…

— Ей отказано!

Тони кивнула:

— Они говорят, что она слишком нестабильна. Психопроекция показала, что она чересчур обременена социальной ответственностью. Рано или поздно она сломается и выдаст все властям. А если не сделает этого, то ее ждет психический срыв.

— Они не могут знать этого наверняка, не могут, — бормотал Кэрд.

— Вероятность достаточно велика. Они не вправе рисковать.

— И апеллировать сейчас бесполезно, — хрипло заметил он. — Не тот случай. Скажи мне — это решение окончательное или можно снова к ним обратиться через пять лет? В конце концов, Ариэль только двадцать. Может, она еще повзрослеет.

— Можешь тогда попытаться еще раз. Однако психопроекция…

— Довольно, — сказал он. — У тебя все?

— Прошу тебя, Джефф. Не так уж все плохо. Ариэль вполне может быть счастлива, и не будучи иммером.

— Ариэль, но не я — только это, полагаю, значения не имеет. Сначала они отвергли Озму, теперь — Ариэль.

— Ты же знал, становясь иммером, что такое возможно. От тебя ничего не скрыли.

— Ну, теперь-то у тебя все?

— Давай, Джефф — убей гонца, принесшего дурную весть.

Он погладил ее руку:

— Ты права, а я нет. Просто… мне так обидно за нее.

— И за себя тоже.

— Да. Можно мне теперь уйти?

— Да. Ох, Джефф, только не плачь!

Он достал из сумки платок и вытер слезы.

— Наверное, тебе сейчас лучше побыть одному, Джефф.

Она встала из-за стола, он тоже. Он пропустил ее вперед, поскольку она была выше по званию. Когда она остановилась, чтобы кассир мог вложить счет в ее опознавательный диск, он прошел к выходу, сказав тихо:

— До встречи, Тони.

— Не забывай докладывать, — сказала она ему вслед.

По рации, встроенной в часы, он вызвал из участка машину, услышал, что придется подождать двадцать минут, и остановил такси. Несколько кредиток, не велика важность. Однако, сев в машину, он пожалел, что не стал ждать. Он с трудом сдерживал слезы — в роботокаре он мог бы выплакаться вволю.

К участку он подъехал уже с сухими глазами. Прошел к себе в кабинет и доложился Уолленквисту — майора разбирало любопытство по поводу его встречи с Хорн, но он не смел задавать инспектору слишком много вопросов.

Гриль исчез бесследно, словно провалился в древние заброшенные катакомбы метро и канализации. Возможно, именно туда он и ушел. Десять патрульных с сержантом во главе сейчас разыскивали его на самом глубоком известном участке под университетом Йешива. Пока что они обнаружили только пробитый человеческий череп — похоже, давний, — несколько громадных крыс и две почти неразличимые надписи двадцать первого века:

НЕНАВИЖУ ГРАФИТИ Я ТОЖЕ, А ЕГО БРАТ ЛУИДЖИ ХРЕН МОРЖОВЫЙ

И Рутербик скрылся, точно кролик в зарослях вереска.

Сменщица Кэрда, детектив-инспектор Барнуолт, пришла в три часа. Он ввел ее в курс дел, и они немного поговорили о попытках молодежи вновь ввести в моду брюки.

— Мне не нравится, — сказала Барнуолт. — Эти штаны такие тесные, так обтягивают. Я пробовала и почувствовала себя неловко. Не знаю, по-моему, так одеваться аморально.

Кэрд засмеялся:

— Я слышал, что в среду штаны уже носят все — и молодые, и старые.

— Ну, что с этих средовиков возьмешь, — пожала плечами Барнуолт.

Глава 6

Кэрд приехал на велосипеде домой, зашел к Озме в студию — она раскрашивала осу — и пошел в комнаты. Посмотрел выпуск новостей — ничего нового, — потом позанимался на тренажерах в подвале. Принял душ и надел широкую белую блузу с оранжевым поясом, белый воротник-брыжи и изумрудно-зеленый кильт. Пришла Озма и покрасила ему ноги в желтый цвет. Обулся он в высокие, до щиколоток, бордовые башмаки. Когда они с Озмой поели, он немного подкрасил губы и выбрал себе широкополую шляпу с высокой конической тульей и искусственным бордовым пером.

Озма надела белую шапочку с длинным красным козырьком, из клипс в ее ушах свисали синтетические орлиные перья, глаза она подвела зеленым и зеленым же накрасила губы, нарумянила щеки, на ней была широкая прозрачная блуза, блестящая зеленая юбка колоколом до пят, красные чулки с блестками и ярко-зеленые туфли на высоких каблуках. Множество колец на пальцах и алый зонтик завершали ее туалет.

— А твой где? — спросила она.

— Мой что?

— Твой зонтик.

— В прогнозе сказали, что дождя не будет.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем речь. К вечернему костюму обязателен зонтик.

— И ты будешь несчастна, если я его не возьму.

— Не то что несчастна, мне просто будет неловко.

— И это называется не признающая условностей артистическая натура. Что ж, ладно.

В семь часов они вышли из дома, каждый с большой наплечной сумкой, и сели в такси. Когда они приехали, огромный вестибюль музея уже заполняли гости, все с коктейлями или чем-то покрепче в руках, стоящие и болтающие тесными кучками или бродящие от группы к группе. Фатические линии общения, как выразился один антрополог двадцатого века, функционировали исправно. Все говорили, и никто никого не слушал.

Поздоровавшись с хозяевами, Кэрд и Ван приобщились к спеси целевиков. Наскучив ими, Кэрд переместился в гордыню давленщиков, а Озма — в суп супернатуралистов. Последние были не художники вышеназванного направления, а новая школа, приверженцы которой стремились показать себя реалистически не только снаружи, но и изнутри. По их замыслу, одна половина головы должна оставаться такой, какой ее видит глаз, другая же — служить окном в глубины: кожа удаляется, череп удаляется, виден мозг, то, что в мозгу, и темная тень подсознания.

Кэрд не видел в супернатурализме ничего ценного или примечательного, но с Озмой на этот предмет не спорил. Что он, в конце концов, понимает в искусстве? А ей это доставляло удовольствие, хотя ему и надоедали порой ее разговоры на эту тему.

В половине одиннадцатого вечер был в самом разгаре. Озму уговорили расписать хозяина дома. Он стоял голый посреди вестибюля, а она импровизировала на нем. Кэрд, стоя далеко в толпе, гадал, не сделает ли она из своей натуры кузнечика.

— Вам звонят, инспектор, — сказал официант. — Полоска около двери, как войдете в зал Абсолютного Нуля.

Кэрд поблагодарил и направился в указанный ему синий и очень холодный зал со множеством каменированных ледяных скульптур. На полоске виднелась до пояса генеральный комиссар Энтони Хорн.

— Извини, что отрываю тебя от вечера, Джефф.

— Не за что извиняться. Что стряслось?

Она проглотила слюну.

— Наоми Атлас убита.

В голове у Кэрда словно сверкнула молния. Он хотел спросить: «Это сделал Кастор?» — но неизвестно — вдруг эта линия прослушивается.

— Ее тело — то, что от него осталось, — нашли пятнадцать минут назад в кустах рядом с жилым крылом клиники. Я хочу… — Она снова глотнула, лицо у нее скривилось. — Я хочу, чтобы ты приехал сюда и взялся за это дело. Прямо сейчас. Выясни все, что возможно, до полуночи и доложи мне. Я поручаю это дело тебе, потому что ты — самый большой специалист в Манхэттене по расследованию убийств. Полковник Топенский восторга по этому поводу не выразил, но содействие оказывать будет, не то я надеру ему задницу — я ему так и сказала.

— Сейчас еду, — сказал Кэрд.

— Патрульная машина будет ждать тебя у главного входа. Подробности я сообщу тебе по дороге.

Кэрд с извинениями проложил себе путь через толпу в вестибюле.

— Озма! Прервись на минуту.

Она перестала мазать желтой краской хозяйские ягодицы.

— В чем дело, Джефф?

— Меня вызывают по службе. Очень срочное дело. Я искренне сожалею, — сказал он хозяину, — но долг обязывает.

— Конечно, конечно. А что случилось?

— Служебная тайна — но возможно, об этом сообщат в новостях. — Он поцеловал Озму в щеку. — Извини, но придется тебе ехать домой без меня. Если я задержусь, то, может быть, воспользуюсь каменатором на месте. Буду дома утром.

— Такая уж доля у жены полицейского, — улыбнулась она.

В машине он связался с Хорн. Прошло две минуты, прежде чем ее лицо возникло на спинке переднего сиденья.

— Введи меня в курс, — сказал он.

Подозреваемых пока что не было, и ни ему, ни Хорн нельзя было упоминать о Касторе. Она не могла добавить ничего нового к фактам, которые сообщили ему в музее. По ее тону он понял, что она скажет ему больше, когда они окажутся наедине.

Двор ярко освещали большие прожектора, установленные органиками. Кэрд пробился через зевак, показал свой значок и опознавательный диск, и его пропустили за ограждение. Он увидел Хорн в тот же момент, как она увидела его. Она поманила его к себе в тень большого сикомора, поднялась со складного стула и протянула ему руку. Крепко сжав его пальцы, Тони тихо сказала:

— Она там.

«Там» являлось понятием очень растяжимым. Атлас была повсюду: голова под кустом, нога рядом, другая нога засунута в куст, рука свисает с ветки, обрубленный торс прислонен к стволу дерева. Фестоны внутренностей украшали другой куст. Кровь запятнала траву и впиталась в землю по всему огороженному веревкой участку.

Кэрд стиснул зубы и задержал дыхание. Вот уже семь объективных лет он не видел столь жуткого зрелища.

Он осмотрелся. Если убрать прожектора, место будет довольно темным. И все же в каких-нибудь пятидесяти футах — улица, где ходят люди.

— Медэксперт говорит, что она умерла шестьдесят три минуты назад, — сказала Хорн. — Тело обнаружил шестнадцатилетний парень, который шел напрямик через двор. Насколько мы сумели установить, Атлас направлялась на вечер, устраиваемый профессором Сторрингом. Ты его, конечно, знаешь.

Кэрд кивнул. Сторринг тоже был иммер, но они виделись всего три раза.

— Атлас жила одна с тех пор, как рассталась с мужем — около двух субмесяцев, кажется. И вот… — Хорн с опаской посмотрела вокруг и протянула Кэрду сложенный листок бумаги. — Это от Кастора. Было засунуто в дверь моей квартиры — мне позвонили относительно Атлас, я вышла и увидела записку. Боже мой, он был прямо у меня за дверью после того, как разделал ее на куски! Просто чудо, что он не попытался убить и меня. Откладывает это на потом, хочет помучить меня, проклятый садист.

Кэрд положил записку в свою наплечную сумку.

— Что там написано?

— Бог — Кастор повествует о себе в третьем лице — горделиво объявляет о смерти и расчленении божьего врага. Доктора Наоми Атлас. Бог также пророчит смерть и расчленение всем прочим своим врагам, в первую очередь генеральному комиссару Хорн и детективу-инспектору Кэрду. Впоследствии он огласит имена других, которые умрут так же верно, как верен предначертанный Богом курс звезд. Подписано одним словом: Бог.

— Бог!

— Ты должен его поймать. У тебя для этого наилучшие возможности. Я думаю, он нарушит границу дня, а если так, ты сможешь идти с ним в ногу и лично предупреждать иммеров каждого дня. Они окажут тебе помощь.

Он кивнул и спросил:

— Кастор ведь не знает, как я называюсь в другие дни, нет?

— Не должен бы, но кто знает, не разведал ли он чего. Он всегда был любопытен.

— Кто-нибудь ждет Кастора около моего дома?

— О да. Двое органиков, иммеры.

— Я не собирался сегодня возвращаться туда, но теперь, думаю, лучше вернуться. Вдруг Кастору захочется сотворить что-нибудь мне назло… черт, мало ли… убить Озму, скажем! Он мог бы раскаменить ее, вытащить из каменатора и разрезать на куски еще до того, как выйдут средовики. Да хоть бы и вышли, его это, думаю, не волнует. Он и их, чего доброго, убьет.

— Ужасно, — ее голос дрогнул. — Ужасно оповещать другие дни, что появился новый Джек-Потрошитель. И при этом я не могу сказать, кто он. Столько людей будет его разыскивать, и…

— Не будут знать, кого искать, — сказал Кэрд. — Официально мы не знаем даже, кто это сделал — мужчина или женщина, и сколько их было: один, двое или больше. Следы ног нашли?

— Да. Они принадлежат двадцати разным людям. И никаких орудий — ни ножей, ни пил.

— Он мог бросить их в канал.

Подошел полковник Топенский, и они стали обсуждать дело втроем. Если полковник и был недоволен тем, что следствие поручено Кэрду, он этого не показывал. Подытожив, что ему удалось выяснить — ничего сверх того, что сказала Кэрду Хорн, — он провел инспектора по огороженному участку. Фотограф и техники уже закончили работу, и можно было не опасаться запутать картину своими следами. Кэрда затошнило, когда он подошел близко к кускам тела, однако до рвоты не дошло. Он выслушал полковника, который, оставаясь невозмутимым, указывал на разные детали, которые Кэрд и сам прекрасно видел. В четверть двенадцатого техники упаковали расчлененный труп и увезли его. В морге его каменируют, а после раскаменят для экстенсивного анализа.

Патрульных и детективов разослали по округе — опросить всех, кого только можно, до полуночи. Дежурные в участке тоже обзвонят, кого успеют. И сообщат, с кем поговорили, чтобы этих людей не опрашивали повторно. Но при всем этом до полуночи выявится лишь очень немного возможных свидетелей.

— Мы проверили, не сбежал ли кто из Тамасуки, — сказал полковник. — Но нет — все на месте, все под замком.

— Это хорошо, — сказал Кэрд. Плохо то, что кто-нибудь может откопать запись о переводе Кастора. Если за это ухватятся, у Хорн будут большие неприятности. А значит, и у Кэрда и у всех иммеров. Кэрд взглянул на часы и сказал:

— Мне нужно вернуться домой, полковник. Я живу в Гринвич Виллидж.

— Почему бы вам не воспользоваться каменатором здесь? В участке полно свободных, это всего в двух кварталах отсюда.

— Моя жена себя плохо чувствует.

Еще одна ложь, чтобы прикрыть все остальные.

— Она могла бы каменироваться пораньше, а в следующий вторник обратиться в больницу.

— Спасибо за совет, полковник, но я ее знаю. Она захочет, чтобы я был рядом.

— Ну что ж, — пожал плечами Топенский. — Времени у нас все равно немного, да и что еще мы могли бы сделать?

— Почти ничего. — Кэрд пошел было прочь, но остановился. — Хотя есть одна вещь, которую можно сделать сейчас, чтобы сэкономить время утром. Мы имеем дело с маньяком-убийцей. Я, пожалуй, подам заявление о выдаче оружия персоналу, занятому в расследовании.

Топенский прикусил губу, потом сказал:

— Да, ситуация, похоже, действительно требует чрезвычайных мер. Думаю, что комиссар согласится. Она вон там.

Кэрд поспешил перехватить Хорн, которая как раз садилась в машину. Услышав, что он зовет ее, она задержалась и оглянулась. Кэрд делал ей знаки, и она поняла, что он хочет поговорить с ней без посторонних ушей. Выслушав его предложение о выдаче оружия, она кивнула:

— Придется, правда, объясняться перед губернатором и органическим советом. Но если они заартачатся, я покажу им видеозапись с места преступления и свожу их в морг.

— А как насчет приказа стрелять в случае необходимости?

— Да, только сначала ведь надо знать, кто убийца. И другие дни, возможно, не захотят отдать подобный приказ. По крайней мере, до тех пор, пока преступник не будет опознан. Что касается нас, то придется отказаться от плана окаменить его и спрятать. Что, если его найдут и раскаменят? Нет. Его надо убить.

— Да, это правильное решение, хотя и жестокое, — сказал Кэрд. — Впрочем, у нас и выбора нет, по-моему У Кастора, возможно, есть пистолет — или будет. Его придется убить хотя бы в целях самозащиты.

— Да, но придется соблюдать порядок и отдать вооруженным людям приказ предупредить его сначала.

— Знаю. Одна надежда, что он попадется мне первому. — Он взглянул на часы. — Мне нужно оружие прямо сейчас. На случай, если Кастор окажется около, когда я вернусь домой.

Хорн села в машину, включила полоску на заднем сиденье и отдала приказ Кэрд уселся рядом Водитель погнал машину со всей скоростью, на которую был способен электромотор, с миганием оранжевых огней и воем сирены. Движение почти прекратилось — большинство горожан было дома и готовилось к окаменению К тому моменту, когда они проехали несколько кварталов до участка, дежурный сержант уже отпер оружейный склад. Кэрд и Хорн прошли мимо органиков, стоявших в очереди на получение оружия, и сержант обслужил их вне очереди. Звание имеет свои преимущества. Кэрд положил свой пистолет в наплечную сумку, сказал «До завтра, Тони», — и поскорей сел в машину. Водитель, на радостях, что ему разрешили погонять, довел скорость до предельной — сорок миль в час. Хорн распорядилась, чтобы им давали зеленый свет всю дорогу до Бликер-стрит. Кэрд не знал, как она объяснит эту исключительную меру, но не сомневался, что она придумает что-нибудь убедительное.

В пяти кварталах от дома Кэрд велел водителю выключить сирену — чтобы не спугнуть Кастора, если он там. Хотя, возможно, лучше спугнуть — помешать ему сделать то, что он мог задумать.

Повинуясь Кэрду, водитель снизил скорость на протяжении последнего квартала и остановился за два здания до дома инспектора.

Было 11.22. Кэрд вышел и сказал:

— Можете ехать. Имеется аварийная каменаторская под номером 200 на Бликер-стрит. У вас еще восемь минут — вполне успеете.

— Да, сэр, я знаю. Спокойной ночи, сэр.

Кэрд тоже пожелал спокойной ночи и посмотрел, как машина отъехала, потом пошел к дому. Двое охранников, конечно, уже ушли. Света в окнах не было. Озма, как видно, решила, что он остался в каменаторской в участке, и уже заняла место в своем цилиндре. Или… кто-то другой выключил свет и поджидает Кэрда.

И этим кем-то может быть только Кастор. Ему известно, что в передней зажжется свет, как только Кэрд вставит луч своей звезды в замочную скважину. Кастор мог выключить свет и вручную — но тогда он должен знать, что Кэрд сразу заподозрит неладное.

Вместо того чтобы войти с парадного крыльца, Кэрд обошел вокруг дома, с оружием в одной руке и с фонариком в другой, ища следы взлома. Ничего подозрительного он не обнаружил, и задняя дверь была заперта. Он медленно обошел дом с другой стороны, глядя, нет ли следов взлома там. Ничего. Когда он повернул снова к заднему крыльцу, в доме замигали огни и послышался слабый вой сирены.

Было 11.30.

По всему городу, по всей их временной зоне, в каждом обитаемом доме мигали огни и выли сирены. То же самое происходило на улицах.

У взрослых и детей осталось меньше пяти минут, чтобы занять свои каменаторы перед включением энергии. Если кто-то еще не в цилиндре — а большинство уже в них, сказывается многолетняя тренировка, — то ему следует поторопиться. Неважно, если тебе надо в туалет Неважно, если у тебя родовые схватки Все это мелочи Лезь в каменатор В цилиндры с закрытыми дверцами автоматически поступит энергия. Туда, где дверцы открыты, она не поступит От 1130 до 11.35 — льготный период Гражданин еще может войти в каменатор, захлопнуть дверцу и окаменеть через шестьдесят секунд. После этого всякая энергия отключается до пятнадцати минут первого следующего вторника, а потом включится раскаменяющее поле, в корне отличающееся от окаменяющего.

Световые вспышки и сирены будут продолжаться шестьдесят секунд — это третье и последнее предупреждение В одиннадцать часов, когда Кэрд ехал на юг по улицам Манхэттена, огни замигали и сирены взвыли в первый раз. Через пятнадцать минут по городу прозвучало второе предупреждение.

До того как огни в доме погасли снова, Кэрд оказался у задней двери и вставил в скважину луч звезды. Он открыл дверь до окончания тревоги Если Кастор внутри, ему не отличить световой сигнал, оповещающий, что кто-то вошел в дом, от остальных. Но как только тревожные огни погаснут, он увидит оранжевый свет над дверью в передней комнате и поймет, что кто-то вошел через заднюю дверь Если только Кэрд не успеет запереть ее за собой.

Кэрд успел, и тут свет в холле и передней комнате погас Свет в кухне горел по-прежнему, но больше не мигал. Кэрд прошел через холл с оружием, поставленным на максимальную мощность Когда он вышел из кухни, холл осветился, а в кухне свет погас Кастор, если он здесь, увидит это и поймет, что в доме кто-то есть.

Свет должен быть и в той комнате, где сидит Кастор У Кастора достало бы смекалки воспользоваться ручным выключателем, но он должен понимать если Кэрд войдет в комнату, а свет там не включится, то Кэрду станет ясно, что свет выключен вручную.

Кэрд внушал себе, что он не должен паниковать и стрелять во все, что шевельнется Вдруг Озма все еще наверху Однако, с другой стороны, не стоит давать Кастору шанс, промедлив слишком долго.

Он остановился и прислушался Всюду было тихо, но Кэрду казалось, что дом дышит и тоже прислушивается к чему-то.

С оружием наготове и пальцем на спуске он двинулся дальше — мимо раздвижных дверей шкафа слева, мимо ванной и детской справа. Все двери были закрыты. Но Кастор мог скрываться за любой из них, и Кэрд беспрестанно оглядывался.

Внезапно он понял, что Кастор может подкрасться к нему и через кухню: из столовой туда вела дверь. Кастор мог зайти ему в тыл из столовой.

Осветилась большая передняя комната. Кэрд взглянул на темную лестницу в правом углу холла и коснулся рукой нижних ступенек. Зажегся свет на лестнице. Там никого не было, и ничье зловещее лицо не выглядывало из-за угла наверху. Нет никаких признаков, что в дом проникли насильственно, и маловероятно, что Кастор сделал это с помощью электроники. С другой стороны, как он тогда удрал из клиники Тамасуки?

Кэрд осмотрел все углы в передней и столовой. Потом вернулся в кухню, прошел по длинному коридору, поднялся наверх, где заглянул в ванную, обе спальни и в каждый стенной шкаф.

Была полночь, когда он спустился в подвал. Еще пятнадцать минут, и надо уходить. В игровой, кладовке и в ПШ, персональном шкафу, следов человека не наблюдалось, хотя нечто живое там присутствовало. Здоровенный паук стреканул от него под бильярдный стол. Надо бы оставить запись для уборщиков, когда будет время. Хотя нет, уборщики за это не отвечают. Надо будет самому поискать под столом паутину в будущий вторник. Его очередь делать косметическую уборку.

Кэрд заглянул в окошко цилиндра Озмы. Ее глаза ответили ему безжизненным взглядом. Большинство людей закрывает глаза перед подачей энергии, но Озма придерживалась безумной мысли, что ее подсознание видит все, что происходит в комнате, и не желала ничего пропускать.

Он испытал счастливое облегчение, хотя не перестал потеть от страха. Впрочем, тревога, не оставлявшая его, теперь несколько ослабла. Но скоро окрепнет с новой силой, если он не поторопится.

Кэрд перешел к каменатору, на котором значились его имя и опознавательный номер. Снял сумку, поставил ее на пол и достал оттуда небольшой предмет телесного цвета с маленькой втулкой. Открыл дверцу каменатора, положил вещицу внутрь и повернул диск на конце втулки.

Маленькая штучка расправилась, стала надуваться и превратилась в точную копию Кэрда.

Кэрд извлек цилиндрик со сжатым воздухом из клапана в правом носке ноги манекена и завинтил крышку клапана.

Цилиндрик он убрал в сумку Цепь с опознавательным, диском перешла с шеи Кэрда на шею манекена. Она весила меньше унции, но манекен все же накренился вперед. Он останется в этом положении — его уравновесят стальные шарики в надувных ногах. Крен не будет таким, чтобы манекен прилепился носом к окошку.

Кэрд достал из сумки опознавательный диск среды и надел его себе на шею. Подобрал пистолет, который положил на пол, и засунул его за пояс. Сумку он поставил на пол каменатора и закрыл дверцу. В большом цилиндре осталось то, что до сих пор сходило за молекулярно заторможенное тело Джефферсона Сервантеса Кэрда.

Вскоре оно окаменеет.

Послав воздушный поцелуй Озме, Кэрд взбежал по лестнице, открыл парадную дверь, закрыл ее за собой, перескочил через перила веранды и побежал под деревьями к восточной стороне двора. Схватился рукой за белый штакетник, перепрыгнул через него. Пробежал под деревьями по другому двору. Взбежал на крыльцо большого дома с множеством белых колонн, напоминающего усадьбу Скарлетт О’Хара. Вложил луч звезды в скважину входной двери. Увидел свет, зажегшийся в вестибюле. Вошел и захлопнул дверь за собой. Пробежал через вестибюль к широкой лестнице и поднялся на второй этаж. Быстро добрался по застеленному толстым ковром коридору до квартиры 2Е. Снова отпер дверь звездой и оказался в гостиной. Добежал по узкому коридору до каменаторской и метнулся влево. Четырнадцать цилиндров стояли здесь гораздо теснее, чем в подвале дома, который он только что покинул.

Десять минут первого.

Никогда еще он не прибегал вот так, в обрез — и надеялся, что ему больше никогда не придется этого делать.

Глава 7

Средовая жена невидяще смотрела на него в окошко своего цилиндра. Кэрд бросился к своему, стоявшему напротив через узкий проход. На табличке значилось РОБЕРТ ЭКВИЛИН ТИНГЛ. В окошко смотрело на него его собственное лицо. Дверце следовало быть запертой изнутри, поскольку внутри был кто-то — точнее, что-то, и только изнутри ее можно было отпереть. Но Кэрд устроил так, чтобы она отпиралась и снаружи.

Сейчас ему некогда было заниматься надутым манекеном. Он кинулся в душевую, освобождаясь на ходу от пистолета, срывая с себя блузу и кушак. При нажатии на кнопку из душа хлынула вода с заданным напором и температурой. Избавившись от остальной одежды, Кэрд стал под душ и принялся энергично намыливаться. Тщательно смывать грим не было времени; Кэрд вышел с подтеками краски на ногах, стер их полотенцем и швырнул полотенце в корзину для белья. Избавится от него позже, хотя вряд ли жена туда заглянет. Взяв другое полотенце, Кэрд начал вытираться, приостановился с приглушенным возгласом и выключил воду.

Волосы остались мокрыми, но сушить их времени не было. Отправив второе полотенце вслед за первым, Кэрд собрал свою вторничную одежду, свернул ее в ком и сунул под полотенце. Когда представится случай, он спрячет все это в свой персональный шкаф или уничтожит.

Голый, с одним только диском на шее и с пистолетом в руке, он перебежал в каменаторскую. Осталось восемьдесят секунд. Можно влезть в цилиндр и попытаться уместиться там рядом с твердым и неподатливым манекеном, а можно сделать вид, что он как раз выходит из каменатора. Однако второе опаснее. Через микросекунду после включения раскаменяющей энергии его жена может открыть глаза и увидит, что его дверца закрыта. И если он не будет стоять перед своим каменатором, пока она не уйдет, она увидит в окошке другое лицо. И даже если не увидит, то удивится, почему он вышел из своего каменатора раньше ее. И поди объясни ей, почему он стоит столбом перед своим цилиндром.

— Куда ни кинь — всюду клин, — буркнул он. Выругался, открыл дверцу и пролез, изогнувшись, внутрь. Охнул, задев ногой окаменелую сумку на полу. Осталось десять секунд. Бросив пистолет, Кэрд нажал на твердый и холодный манекен. Тот подался вбок, ударившись головой о стенку цилиндра. Кэрд пролез вперед и выпрямился. Все равно — любому видно, что у него за спиной что-то торчит.

Три секунды до включения раскаменяющей энергии. На него она не подействует, поскольку он не каменирован. Может, номер и пройдет.

И вдруг — наверное, от вида жены, напомнившей ему другую жену, которую он только что оставил, — Кэрда прошила паника, пересилившая все прочие страхи. «О Боже! Я ведь так и не подал заявление на ребенка! Озма меня убьет!»

Глава 8

Нокомис Дочь Луны, длинноногая брюнетка среднего роста, вышла из своего цилиндра в облегающем алом с черным узором платье, доходящем ей до щиколоток. Худоба и резко очерченное лицо выдавали в ней балерину. Не успев выйти, она настороженно прищурилась.

Кэрд знал почему — ее удивляло, что он все еще стоит в цилиндре. Пришлось отказаться от намерения «воплотиться», как он называл это, в Боба Тингла. Этим он займется позже — теперь некогда. Теперь главное, чтобы она не заметила манекен.

Он распахнул дверцу, выскочил наружу, быстро захлопнул дверь за собой, подхватил Нокомис на руки и затанцевал с ней, кружась, по коридору.

— Что ты делаешь? — закричала она. — Что это на тебя нашло?

Он опустил ее на пол в кухне.

— Я люблю тебя и очень рад тебя видеть. Неужели это так трудно понять?

— Нет, — засмеялась она. — То есть да. Обычно ты никак не можешь прочухаться и доползти до ванной. И рычишь, пока тебе не дадут кофе. Тебе не кажется, что надо бы одеться?

— Да, ты права. Сейчас слишком рано, чтобы созерцать меня в голом виде. — Нагнувшись, он поцеловал ее в губы. — Ну как, попьем кофе и поболтаем? Или сначала поспим?

Она сощурила свои темные глаза, и на ее лице появилось нечто, что он назвал бы подзором подозрения. Вроде тумана, который остается, если дохнуть на зеркало. Подзор подозрения.

— Ты разве забыл? Я проспала целых шесть часов перед каменированием, и ты сказал, что тоже вздремнул часок, пока я спала. И проснулся вместе со мной — ты так сказал.

Ты никогда не ложишься спать после того, как вздремнешь. Почему это вдруг тебя потянуло на боковую?

Будь он Бобом Тинглом, он помнил бы, что ей говорил. Но он все еще был Джеффом Кэрдом, которого тревожили вчерашние события и мучили сегодняшние недоделки. Манекен. Надо его срочно спустить.

Он приказал себе унять брожение внутри. Прихлопнуть его твердой, спокойной рукой. И сказал:

— Я ж не часовой механизм. Не заведенный. Бывает, что и по собственной воле поступаю. Ну, хочешь, назови это капризом. Или несварением желудка.

— У тебя был нисколько не сонный и не усталый вид, когда ты выскочил из ящика, точно чертик из табакерки.

Еще до женитьбы на ней он знал, что она — настоящий радар, настроенный на все непривычное, телеканал для почти параноидальных волн. Она подозревала в недобром умысле даже диктора, читающего прогноз погоды, если вдруг шел дождь вместо обещанного «ясно». Может быть, это несколько преувеличено, но не слишком. Как Джефф Кэрд он никогда бы на ней не женился, даже встречаться с ней долго не стал бы. Как Боб Тингл он влюбился в нее. Сейчас он как Кэрд испытывал к ней неприязнь, возмущался ее подозрительностью и спрашивал себя, как это его угораздило связаться с этой скелетиной. Да нет, это не он с ней связался. Это сделал Тингл.

Чувство, близкое к панике, вновь охватило его. Скрытый спрут, которого видел и чувствовал только он один. Но кто «он»? Не один Кэрд. Кэрду не пришли бы в голову выражения вроде «подзора подозрения» или «скрытого спрута». Тингл пытался вылезти на свет, но ему это не удастся, пока Кэрд не улучит минутку, чтобы проделать церемонию введения, ритуал снятия камня с гробницы Тингла, погребенного в его мозгу, и передачи ему всех прав на это чумовое чудо, именуемое по средам жизнью Тингла. При этом Кэрд не исчезнет бесследно. Если бы он каждый раз исчезал, Кэрд-Тингл был бы бесполезен в своей роли иммера, имеющего определенное задание. Джефф Кэрд был первоосновой, оригиналом.

— Чертик из табакерки! — откликнулся он с улыбкой. — А как насчет того, чтобы впустить чертика в табакерку? В твою табакерку? — Он снова поднял ее и закружил. — Пошли?

— Нет уж, — улыбнулась она. — Поставь-ка меня. Ты же знаешь, мне надо поупражняться. Ну а потом… я, как тебе известно, не фригидна.

Он поставил ее на пол.

— Нет, но мне порой непонятно, как действует твой термостат. Ладно. Как скажешь, Пуантик. Твои желания — мои желания. Ты приготовь кофе, а Тингл пойдет потинглает.

Такого Кэрд тоже никогда бы не сказал. Как видно, исконный имидж все-таки потихоньку искореняется.

Надо это прекратить, подумал Кэрд. По крайней мере, снизить темп. Это знак, что Тингл маячит на пороге среды и может вылезти даже без моего ритуала. Только теперь не время экспериментировать. Слишком опасно.

— Ты ходил в туалет перед самым каменированием, — сказала Нокомис.

Ой-чой! И как это Тингл ее терпит?

Кэрд был рад, что не сказал этого вслух. Среде это междометие было незнакомо — в этот день в Манхэттене царили не китайские, а индейские и бенгальские традиции. Услышь это Нокомис, ее подозрения дошли бы до точки кипения.

— Да, и опять хочу, — сказал Кэрд. Он прошел по коридору в ванную, которая была справа, и сел на крышку унитаза. Он отметил, что вторничник забыл сменить туалетную бумагу — с катушки свисали три одиноких клочка. Но из-за такой мелочи не стоило оставлять на пленке выговор.

Кэрд закрыл глаза и ушел в мир, где не существовало ни звуков, ни трения. Перед ним в полную величину висел плотный, яркий образ его самого как Кэрда. Глядя на него, фигурально говоря, одним глазом, он обратил второй глаз, тоже воображаемый, вовнутрь. Поначалу этот глаз видел одну только тьму. Потом в ней возникло множество слабо натянутых линий, серых на черном. Они исходили из бездны в глубинах тела и уходили мимо глаза в бездну вверху. Кэрд выпрямил их так, что они туго натянулись и загудели от напряжения. Он еще растянул концы — не зная, где эти концы, собственно, находятся, — так, что стало казаться, будто линии, светящиеся теперь холодным огнем, вот-вот лопнут Кэрд включил нагрев — то есть начал подавать импульсы энергии в виде комет, каждый из которых ударял в свою линию и впитывался ею, хотя и не до конца. Оставшееся тепло скатывалось вдоль по линии, как восковые капли со свечи. Они сами выбирали, в какую сторону скатываться. Там, в голове у Кэрда, не существовало веса.

Ни веса, ни вкуса, подумал он. Хотя как знать. Эти, капельки были аппетитны, словно горячая подливка.

Силовые линии должны были подавить его, Кэрда, и вызвать к жизни Тингла, который, восстав из глубин сознания подобно духу Самуила, вызванного Эндорской волшебницей[9], обрастет плотью и займет свое место в своем законном дне.

Кэрд еще усилил натяг. Линии щелкнули и зазмеились, сверкая, во тьме. Они извивались туда-сюда, сталкивались, сливались — пока наконец не сплавились в одну стройную, длинную, светящуюся колонну. Она стояла торчком, то есть уходила из тьмы внизу во тьму вверху. Кэрд повернул ее под прямым углом к прежней позиции и закрутил так быстро, что колонна превратилась в размытый диск.

Другой глаз отметил, что образ Кэрда стал намного бледнее и съежился. Неудивительно — ведь тепло, подаваемое на линии, исходило от него. Теперь под ногами у захиревшего Кэрда возникли очертания люка. Иногда образ исчезал, взвиваясь вверх, как ракета, иногда сжимался в шар и укатывался по жёлобу с призрачными кеглями на другом конце. Сегодня он, стало быть, провалится в люк.

Глаз, наблюдающий за вращением сверкающего белого диска, видел, как диск вырезал из тьмы прямоугольную глыбу и начал обтесывать ее. Грубая фигура, возникающая из черноты, постепенно светлела, поглощая свет из диска. Чем больше она обретала форму, тем темнее становился диск.

Когда Тингл был почти совсем готов, первый глаз мысленно отдал команду, и образ Кэрда провалился сквозь пол. Линии, изображавшие люк, исчезли.

Теперь оба глаза сфокусировались на Тингле. Диск сжался и почернел, утратив весь свой накал и затупив свою кромку, а светящийся Тингл всплыл из мрака.

Диск исчез, и образ Тингла взмыл кверху с такой скоростью, что оставил за собой длинный, как у кометы, хвост.

Он обратил глаза наружу и поднял веки. Боб Тингл успешно приземлился с осадком Кэрда на дне. На девяносто восемь процентов он был житель среды, а на два процента — житель вторника. От Кэрда осталось достаточно, чтобы не забыть о манекене, все еще остававшемся надутым в каменаторе. Что будет, если Нокомис его увидит? Тингл не сумеет дать ей удовлетворительного объяснения — и правду тоже сказать не сможет. И угораздило же его когда-то ввязаться в эту затею!

Он встал со своего сиденья и собрался выйти, но тут скривился, щелкнул пальцами и повернул назад. Если Нокомис не услышит, как он спускает воду, то прибежит узнать, почему он этого не сделал. Она всегда замечала отступления от привычного хода вещей: если то, что должно произойти, не произошло — значит, что-то не так. Он нажал на кнопку, вызвав ревущий поток, и вышел.

Обычно к этому моменту он почти полностью становился Бобом Тинглом, хотя Джефф Кэрд на самом деле не проваливался бесследно в воображаемый люк. Кэрд всегда был бельмом у него на глазу, незаживающей язвочкой у него в сознании — но Тингл не замечал его без веской причины. Такой, как теперь, например, когда требовалось спустить воздух из манекена. А еще более заметным делало Кэрда то, что Чен Кастор — возможно — разгуливал в среде, и Тингл никак не мог этого игнорировать.

Тингл заглянул в коридор. Нокомис не было видно, но вдруг ей приспичит взять что-нибудь из ПШ.

— Я пошел одеваться! — крикнул он. — Захватить тебе что-нибудь из шкафа?

— Нет, дорогой! — весело откликнулась она. — Кофе скоро будет готов!

Значит, сейчас Нокомис раскаменяет локс и багели[10] им на завтрак. Потом сунет багели в тостер. К этому времени ему надо одеться, иначе она пойдет его искать.

Он побежал к каменатору, открыл его и вытащил затычку из ноги манекена, потом метнулся к шкафу с табличкой «Среда». «Откройся», — сказал Тингл, и механизм, узнав его по голосу, отпер замок. Тингл схватил ближайший балахон, натянул его через голову, сказал «закройся», снова нырнул в коридор, посмотрев, нет ли поблизости Нокомис, и заглянул в каменатор.

— Вот черт!

Манекен сдувался чересчур медленно, Тингл надавил на него, опасаясь, не слишком ли громкое получилось шипение, но Нокомис как раз включила полоску — голоса должны заглушить шум.

Выпустив воздух наполовину, Тингл вошел в цилиндр, закрыл за собой дверцу, спустил манекен окончательно, свернул его, затолкал в пузырек и положил в сумку. Пистолет тоже отправился в сумку. Там же, в сумке, лежал четверговый опознавательный диск — Тингл знал, что он там, но не мог удержаться, чтобы не проверить, и нащупал концы звезды.

Потом вышел из цилиндра, закрыл его и, дыша тяжелее, чем ему бы хотелось, подался на кухню. Завернув за угол, он столкнулся с Нокомис, идущей навстречу.

— А, идешь уже. Багели стынут.

Они вышли на балкон, где на круглом столике стояли кофе, апельсиновый сок и еда. Тингл сел напротив Нокомис. С улицы проникало достаточно света, чтобы создать вокруг него с женой серый ореол. Кузнечики и древесные лягушки распевали вовсю.

Тингл отхлебнул горячий кофе и посмотрел на свой вторничный дом. Окна светились, но никого не было видно. В нем осталось достаточно Кэрда, чтобы мельком подумать об Озме, стоящей в цилиндре. Об Озме, которой осталось шесть дней до свидания с ним.

Нокомис, как почти всегда, выглядела прелестно. Ее кожа в сумерках казалась темнее, чем днем — при солнечном свете она приобретала красивый медный оттенок. Отдельные прядки коротко стриженных черных волос были окрашены в белое, «под скунса», что было модно в среду.

Нокомис пыталась и Тингл а уговорить покрасить волосы и отпустить бороду — квадратной формы, опять же по моде. Но он отказался, хотя и не мог, разумеется, объяснить ей истинную причину своего неподчинения моде.

Одежда в корзине для белья, думал он. Не забыть перепрятать ее получше.

Нокомис, допивая вторую чашку кофе, начала болтать о своем новом балете «Протей и Менелай». Балет еще только репетировался, и с этим было связано множество проблем.

— …композитор не в своем уме. Она думает, что атональная музыка — это нечто новое. И слушать не хочет, когда ей говорят, что это направление отмерло десять поколений назад. У Роджера Шенахи запор, и каждый раз, выходя из гран-жете, он жутко портит воздух. Я говорила Фред…

— Фред?

— Ты что, не слушаешь? Будь же внимательнее. Я терпеть не могу говорить в пространство, и ты это знаешь. Ну да, Фред Панди, наш пуп земли: она написала либретто, она сочинила музыку, она же и хореограф. А я ей говорю, что ей надо бы переписать свою вещь под Роджера, назвать ее «Газы» или вроде того, а в процессе не худо бы избавиться от старой музыки и сочинить такую, под которую можно хотя бы танцевать…

— Я уверен, что в тебе достаточно артистизма, чтобы все это преодолеть, — сказал Тингл. — Но с каких это пор балерина, даже твоей величины, решает…

— Спасибо, но ты ничего не понимаешь. Я решаю, и еще как, потому что состою в комитете, как тебе прекрасно известно. Состоять состою, но наш дирижер — любовник композитора, и эта шайка подавляет всех остальных.

— Двое — еще не шайка.

— Ну что ты в этом понимаешь, Боб?

— Почти ничего. Какой такой комитет? Разве комитет способен создать произведение искусства?

— Ты что, совсем меня не слушаешь? Я тебе уже все это рассказывала вчера. Или позавчера? Ну все равно — рассказывала.

— Да, конечно, я помню. Чья это была идея?

— Какого-то бюрократа. Я уверена, что в других днях таких проблем нет. Это просто…

Глава 9

Тингл поступал некрасиво, думая о другом, но ничего не мог с собой поделать. Гриль, Рутербик и Кастор всплыли из глубин, как затонувшие корабли, наполненные газами разложившихся трупов. Никогда еще — почти никогда — не было ему так трудно отрешиться от других дней недели. По средам он обычно был почти полностью Бобом Тинглом: довольно среде своей заботы. Теперь же привычный порядок поколебался. Где-то бродят на свободе трое дневальных, двое из которых могут быть очень опасны. Ну пусть не двое — один. Рутербик, если даже наткнется на Тингла и узнает его, вряд ли станет доносить властям, что Тингл ужасно похож на Джеффа Кэрда. Разве что сделает это анонимно, по телеполоске. А вот Кастор… этот маньяк мог затаиться во мраке и видеть, как Кэрд перебегал из одного дома в другой. Кастор может появиться в любой момент и, как предупреждала Хорн, наделать больших бед.

— Боб!

Тингл вылез из своей моральной трясины.

— Вообще-то я с тобой согласна. Комитеты — ужасная гадость. Но взгляни на это и с другой стороны. Живи я в старые времена, я и заикнуться бы не смела о постановке. А так можно хоть что-то изменить. Комитеты — точно воздушные шары: всегда они в воздухе, подвластны всем ветрам и опускаются вниз, когда кончается газ. Говорю тебе, это шоу потерпит крах. Полнейший крах! И меня тоже ждет полный провал!

Он отпил глоток кофе и сказал:

— Вот что. Я служу в Мировом Банке данных..

— Знаю, ну и что?

— То, что я поищу какой-нибудь компромат против членов твоего комитета, в особенности против Панди и Шенахи. Если найду что-нибудь, ты сможешь это использовать и заставить этих двоих уступить. Придется, правда, порыться и в белье прочих членов.

Она обошла вокруг стола и поцеловала его.

— О Боб, неужели это возможно?

— Конечно. Только вот как насчет этики? Это ведь…

— Но это же ради искусства!

— Скорее ради тебя, разве нет?

— Я думаю не только о себе, — сказала она, вернувшись на место и налив себе еще кофе. — Я думаю о спектакле. Я мыслю органически, забочусь о всеобщем благе.

— Не знаю, будет ли мой рычаг достаточно солидным, чтобы оторвать вашего композитора от ее атональной музыки. Даже если это случится, получится долгая проволочка — придется ведь переписывать всю партитуру.

— Ну и пусть, — пожала плечами Нокомис. — Теперь не прежние времена, и от денег мы не зависим.

— Лучше бы вы, пожалуй, от них зависели. Впрочем, не будем пока говорить об этом. Я посмотрю, что можно сделать. Ну скажи — разве не счастье иметь такого мужа? Где твоя благодарность?

— Ты пока еще ничего не сделал, — засмеялась она.

— Могла бы записать мне в кредит благие намерения.

— Подрядчик на мощение ада. Искать предлог совсем не обязательно. Но лучше давай подождем до вечера. После занятий у меня подымается настроение.

— Только не в последнее время. Ты приходишь домой злая и удрученная.

— Значит, надо вложить всю злость и разочарование в работу. Ты ведь не всерьез жалуешься, нет?

— Я никогда не жалуюсь на то, чего нет. Когда-нибудь наши настроения перемешаются и квартира взлетит на воздух.

— Мне не хотелось бы подыскивать новую, — сказала она, снова целуя его. — Что сегодня будешь делать?

— У меня напряженный график, но я постараюсь выкроить время для проекта «Шантаж». Но чтобы уложиться, придется приехать на работу пораньше.

— Пораньше? — Она широко раскрыла глаза.

— Да, знаю — это опасно. Это ты можешь работать сколько угодно и постоянно задерживаться — никто и слова не скажет. Ты артистка, а я чиновник. Стоит мне прийти пораньше и задержаться попозже, как мои сослуживцы начнут под меня копать. Нельзя позволить им узнать, что я работаю налево, пользуюсь каналами, не имеющими отношения к моей работе. Так можно нажить большие неприятности. Лучше и вправду явиться вовремя. Замотаю кое-какие текущие дела, вот и все. Мои коллеги не против, если я сачкую или делаю ошибки — чего там, с кем не бывает, — и начальник не станет ворчать, если я не слишком уж выбьюсь из графика. Существует негласная величина, на которую мне позволено отставать. Начальнику так лучше — не приходится то и дело вызывать меня на ковер.

Они кончили завтракать, и Нокомис ушла в ванную. Тингл надеялся, что она не станет ничего вынимать из корзины, чтобы постирать. Хотя вряд ли — стирку она охотно предоставляла ему. Если он правильно помнил, в прошлую среду стирала она — значит, будет считать, что сегодня его очередь.

Через пятнадцать минут она вышла на балкон в белой блузе, тугих ярко-красных брючках и с сумкой через плечо.

— А я думала, что ты уже спишь или готовишься лечь.

— Нет, — улыбнулся он, — я размышляю, как найти тебе нужный материал.

— Молодец. Ну, я поехала в танцзал.

Он встал, и они быстро поцеловались.

— Желаю хорошо потрудиться.

— Это уж обязательно, я всегда работаю на совесть. Но в перерыве я с тобой поесть не смогу. Наш комитет собирается в ресторане во время ленча.

Пока ее не было, Тингл включил полоску и проверил расписание на сегодняшний день. Он уже знал, что она не будет завтракать с ним, и она знала, что он это знает. Но она не была уверена на все сто процентов в его памяти. Доверяла она только себе.

— Увидимся в семь в комплексе Гугола, — сказал он.

— Надеюсь, салат будет лучше, чем в прошлый раз.

— Если не будет, в следующий раз пойдем в другое место.

Он сидел на балконе, пока она не проехала на велосипеде по Бликер-стрит и не покатила на север вдоль канала. Когда она исчезла из виду, он встал и пошел в ванную. Не раз бывало, что она возвращалась через несколько минут после ухода, говоря, что забыла что-нибудь.

Она его не обманывала — она проверяла, не делает ли он чего-то неподобающего. Одно время он сомневался, уж не органик ли она, играющий роль балерины. Только расследование, проведенное через каналы банка данных, убедило его, что это не так.

Кто же она тогда? Просто чересчур подозрительная женщина, почти шизофреничка. Совсем неподходящая жена для Боба Тингл а. Но она не выказывала свою истинную натуру, когда он за ней ухаживал, а он не позаботился проверить ее личностный индекс до брака. Страстная любовь ослепила его — такой уж был характер у Боба Тингла. Тингл был способен поддаться эмоциям, которым Джефф Кэрд никогда не дал бы воли. Однако это Кэрд нес всю ответственность за характер Тингла. Кэрд намеренно выбрал себе на среду такой образ, потому что хотел — в качестве Тингла — испытать сильные чувства, незнакомые Кэрду.

Очевидно, Кэрду чем-то нравились черты, которыми он наделил Тингла, очевидно, Кэрд чувствовал, что упускает что-то, будучи столь сдержанным. Поэтому Кэрд, когда он строил, а лучше сказать — выращивал личность Тингла, дал себе волю. Теперь он расплачивался за эту роскошь, ибо его страсть к Нокомис поставила его под угрозу. Жена, хотя и не была секретным агентом правительства, неусыпно следила за ним. Если она обнаружит что-либо подозрительное, не связанное с их отношениями, она может копнуть и поглубже. И учует криминал. Выдаст она его тогда или нет?

Тингл не думал, что выдаст — но очень рассердится за то, что он не доверился ей.

По правде сказать, Тингл сам не знал, что будет, если она что-то пронюхает. Знал он одно: Тинглу не следовало на ней жениться. Тинглу надо бросить ее, и чем скорее, тем лучше. Но Тингл все еще ее любил, хотя накал прежней страсти уже сменился умеренным, но приятным теплом. Кроме того, скажи он ей, что хочет развестись, ему пришлось бы вытерпеть бурю обиды и гнева. Она была большой собственницей и эгоисткой — это ей следовало бы уйти, а никак не ему. Мало того, что она с жаром коллекционировала самые разные вещи, а порой и людей — она ни за что не хотела расставаться со своими приобретениями. Их персональный шкаф был набит всяким хламом: игрушечными мишками, фарфоровыми куколками, подарками на дни рождения, а также на всемирные, национальные и местные праздники, балетными трофеями, кассетами, где хозяйка была заснята с детских лет до недавнего времени; имелась там медаль за первое место в забеге на сто метров среди восьмиклассниц Манхэттена и грамота за хорошее поведение, полученная в возрасте двадцати сублет (с тех пор Нокомис не получила ни одной, потому что постоянно ссорилась с разными членами балетной труппы), и сотня других вещей.

Тингл много раз пытался заставить ее все это выкинуть. Можно было с ума сойти со всем этим барахлом, поскольку Нокомис непременно надо было что-то доставать каждую ночь и ставить это на полку. А перед каменированием приходилось пихать это обратно. И потом, Тинглу стоило труда добраться до немногих собственных пожитков, даже до вешалок с одеждой.

Тингл знал, что однажды его безграничное терпение лопнет и он повыкидывает все ее добро в мусоропровод. Тут они и расстанутся. С логической точки зрения это следовало бы сделать до того, как ее собственничество и подозрительность доведут его до беды.

Итак, Тингл вздохнул, встал со стула и пошел в ванную. Вытащил еще влажную вторничную одежду из корзины и развесил для просушки. Потом он свернет ее и положит в сумку. Проще и разумнее было бы все выбросить, но у него имелся только один вечерний костюм на вторник. Чтобы получить другой, необходимо сдать старый — или выдумать правдоподобную историю, как ты его потерял. В последнем случае требовалось заполнить анкету для Департамента Одежды.

Ложась спать, Тингл думал, что сон ускользнет от него, но почти сразу поймал желанное забытье и оказался в гуще видений.

Проснувшись от звона полоски-будильника, он сумел припомнить только один из осаждавших его снов. Он видел, как на стенной полоске появилось лицо отца Тома — его собственное лицо, узнаваемое даже под париком и накладной бородой. Отец Том стоял на берегу широкой, темной и медленно текущей реки. Рядом с ним возвышался массивный каменный мост. В правой руке отец Том держал тяжелый чугунный канделябр-семисвечник. Такие используются в синагогах, только Тингл не мог вспомнить, как они называются. Средний палец правой руки отца Тома вспыхнул длинным ярким пламенем. Отец Том нахмурился, точно не мог решить, какую свечу зажечь.

«Миг настал», — сказал он сурово.

Тингл проснулся, бормоча: «Какой такой миг?»

Он проспал шесть часов, хотя обычно ему требовалось восемь. Надел шорты и спустился в подвал, где в одиночестве поупражнялся на тренажере. Вернувшись в квартиру, он снова принял душ, оделся и выпил чашку кофе. К тому времени солнце поднялось высоко, город пробудился, и температура начала двигаться вверх к обещанной отметке сто двенадцать по Фаренгейту. Тингл в легких нижних трусах, в белой с зеленым рубашке с короткими рукавами и воротником-брыжами, в ярко-зеленых расклешенных брюках и коричневых сандалиях снова вышел на балкон. И оглядел окрестности, ища взглядом… кого? Доктора Чена Кастора?

Это означало, что он не полностью Тингл. Джефф Кэрд все еще жил в нем. И напоминал Тинглу, что ему надо связаться со своим средовым связником-иммером. Но это придется сделать уже с работы, из банка данных.

Сейчас перед домом на углу Бликер-стрит и канала Кропоткина виднелся только один человек — велосипедист, едущий на запад спиной к Тинглу. На нем была большая зеленая шляпа-вьетнамка, коричневая рубашка и брюки цвета морской волны. Велосипедист остановился на углу и оглянулся.

— Бог мой! — Тингл стиснул руки и сделал шаг к перилам. Под шляпой он различил длинное узкое лицо Кастора с довольно крупным носом. И почему велосипедист так пристально смотрит на тот дом? Тингл потряс головой и громко сказал самому себе:

— Это твое воображение, и больше ничего. Не настолько же он глуп, чтобы сделать это.

Что — это? Расправиться с Озмой?

Человек повернул голову, показавшись Тинглу в профиль. Да, похоже на хищное обличье Кастора… но нет, это не может быть Кастор.

Велосипедист скрылся за домом, повернув на север вдоль канала, мелькнул опять и пропал за следующим зданием. Из задней двери дома на углу вышел мужчина и направился в гараж. Вскоре он вывел оттуда велосипед. Тингл узнал его — это был Джон Чандра. Тингл хорошо знал в лицо и его, и его жену, Адити Ротва — он видел их в окошках каменаторов в подвале. Он отступил назад, чтобы Чандра его не заметил.

Впрочем, если сосед и заметит, как похож Тингл на Джеффа Кэрда в каменаторе, то ничего, кроме мысли об удивительном сходстве, ему в голову не придет. Тингл подождал, пока Чандра не уедет, и снова вышел посмотреть на того велосипедиста — но он уже скрылся из виду.

— Нервы, вот и все, — пробормотал Тингл.

Три минуты спустя он уже ехал на восток в потоке велосипедов и редких электрокаров. Он уже начал потеть — и вдруг заметил краем глаза банановую кожуру на тротуаре.

Глава 10

Он сделал зигзаг, подъехал к кромке мостовой, опустил подножку, подобрал кожуру и бросил в урну. Возвращаясь к велосипеду, он посмотрел по сторонам. Рутербика не было видно, да Тингл и не ожидал его увидеть. Мало ли в среде свинтусов и кроме Рутербика — если он действительно тут. Тем не менее Тинглу стало не по себе, и он, отъезжая, обругал себя за свой безотчетный поступок. Не останавливаться надо было, а наоборот — нажать на педали.

На Тридцатой улице он въехал вверх по пандусу и вскоре оказался на западной, теневой, стороне здания Тринадцати Принципов. Эта громадина с солнечными панелями на крыше занимала участок между Седьмой, Четвертой, Тридцатой и Тридцать седьмой улицами. Главный корпус возвышался на четыре тысячи футов, а тринадцать башен по его периметру добавляли еще тысячу четыреста. Офис Тингла находился на верхушке башни в северо-западном углу, где пересекались Седьмая и Тридцать седьмая улицы.

Спустившись по пандусу на стоянку в третий подземный этаж, Тингл поднялся на лифте в главный северо-западный вестибюль. Оттуда он доехал экспрессом до верха главного корпуса, а уж оттуда — до своего этажа в башне.

Идя по коридору к себе в кабинет, Тингл засмотрелся на вид из высоких и широких окон справа. На крыше главного здания было шесть причальных мачт, у трех стояли на приколе дирижабли, а четвертый, сверкающий оранжевый гигант, подходил носом к мачте. Тингл остановился полюбоваться великолепным красавцем кораблем.

Вокруг здания гуляли сильные потоки воздуха, но дирижабли, минуя их, опускались в сравнительно спокойной зоне над огромной кровлей, где не было препятствий для маневра. И никому не нужно было принимать концы, брошенные с борта. Двенадцать пропеллерных двигателей, которыми управлял пилот, могли противостоять любым воздушным завихрениям. Дирижабль медленно подплыл к гнезду на вершине мачты и состыковался с ним носом.

Тингл с удовольствием посмотрел бы, как выгружают в тележки каменированных, упакованных в сетки пассажиров, которым не страшны ни аварии, ни дорожная скука. Но взгляд на часы сказал ему, что самое время посовещаться с шефом перед работой. Он вошел в приемную, где сидел секретарь, печальный и неважно выглядящий, точно с похмелья. Тингл промчался мимо со словами:

— Доброе утро, Салли! — Услышав в ответ одно только бурчание, он добавил: — Солоно, Салли?

— Доброе утро, маха Тингл. Маха Паз…

— Знаю, знаю. Ждет меня не дождется. Спасибо.

Кабинет с потолком в форме купола был так же элегантен, как его хозяин. Привет Вардхамана Паз поднялся навстречу Тинглу во весь свой семифутовый рост. Блестящая разноцветная блуза и брюки обтянули шаровидный торс и мощные ягодицы. Над тремя обвисшими подбородками высилась круглая голова с массивным выпуклым лбом. Когда Паз кланялся и соединял ладони в молитвенном жесте, могло показаться, что ему трудно поднимать столько колец. Их было по два на каждом пальце, и в каждом крупный бриллиант или изумруд. Золото было фальшивое, камни искусственные, и сам Паз тоже казался Тинглу ненастоящим. Возможно, потому, что толстяки сейчас были редкостью.

Тингл тоже поклонился и сложил перед собой ладони.

— Доброе утро, шеф.

— Доброе утро, Боб.

Паз опустился на стул медленно и осторожно, как воздушный шар, из которого через дырочку постепенно выходит горячий воздух. Пригласил сесть Тингла и добавил:

— Для кого доброе, а для нас с тобой…

«Студень», как называли его за глаза, махнул ручищей, напоминающей плавник моржа, и скривился, будто объелся бобов.

— Я получил по нашему каналу сведения насчет твоих… и наших… трудностей.

Тингл заерзал на стуле и посмотрел по сторонам. Он не хотел выставлять себя дураком и спрашивать Паза, нет ли в комнате жучков и работает ли скрэмблер. Жучков, конечно, не было, и скрэмблер работал. Кроме того, раздражающе громко вещали три телеполоски. Тингл подвинул свой стул, упершись животом в край стола, и подался вперед.

— Тебе Тони сказала?

— Нет, не она.

— Рутербик и Гриль меня сегодня не волнуют. Но Кастор… наверное, твой информатор сказал, как он для нас опасен?

Паз кивнул, и его щеки затрепетали, как паруса на ветру.

— Розыском Кастора занимается один органик высокого ранга. Но у него связаны руки, поскольку он пока не может ничего предпринять официально. Лишь в случае, если вторник заявит, что Кастор — дневальный, наш человек сможет действовать. Причем он должен будет убить Кастора, чтобы предотвратить арест. Мы не можем допустить, чтобы Кастор попал в руки властей.

Хотя Тингл не должен был знать упомянутое Пазом лицо, он его знал. Он выяснил это имя с помощью информационных исследований, проведенных без ведома и согласия как правительства среды, так и совета иммеров.

— Мы должны найти Кастора, — сказал Паз.

— Буду трудиться, как бобр.

— Чего ты улыбаешься?

— Да так, каламбур.

— Какой еще каламбур? Сейчас не время быть легкомысленным, Боб.

— Американский бобр принадлежит к виду Кастор канадиенсис, — пробормотал Тингл.

— Что?

— Так, ничего. Шеф, мне придется схимичить с отчетом о рабочем дне. Но моя непосредственная начальница, Глоткия Писдрис, уж больно дотошная особа. Почти каждый раз меня проверяет.

— Глоткия Писдрис? — нахмурился Паз.

— Глория Питсдрит. Мы, подчиненные, зовем ее Глоткия Писдрис.

Паз не улыбнулся.

— Я уже сказал тебе, Боб. Легкомыслие…

— … вещь тяжелая. Я знаю, шеф. Прости меня.

— Я займусь Питсдрит, — с тяжелым вздохом сказал Паз. — Только вот…

Выждав несколько секунд, Тингл спросил:

— Что, есть новости и похуже?

— Ты очень проницателен, Боб. — Паз снова испустил тяжкий вздох. — Мой информатор сказал, что здесь у нас находится воскресный органик. Женщина, детектив-майор Пантея Пао Сник. У нее темпоральная виза, Боб. Темпоральная!

— И это, конечно, как-то связано с нами. Иначе ты бы о ней не упомянул.

— Боюсь, что да. Судя по словам моего информатора — он не сумел добыть подробности, которые могли бы пролить свет на это дело, — миссия Сник настолько секретна, что только генеральному комиссару известно, в чем она заключается. Возможно, что всего не знает даже и комиссар. Он, однако, отдал приказ об оказании Сник всяческого содействия. Это недобрый знак. Мы должны разузнать, какое у нее задание.

— Может быть, она здесь совсем не из-за нас.

Паз снова вздохнул:

— Хотелось бы мне так думать. К сожалению, она уже спрашивала о тебе. С тобой-то, собственно, она и хочет поговорить.

Сегодня, как видно, не удастся стать Тинглом на все сто. Вторник упорно отказывается умолкнуть. И требует, чтобы Тингл оставался как минимум агентом Джеффа Кэрда. Это все, что может позволить себе Тингл. Кэрда следует рассматривать как лицо, временно уполномочившее Тингла быть своим представителем в среде.

— Мне, возможно, придется поработать сверхурочно, — сказал Тингл.

— Я это улажу. Без проблем.

Придется выдумать какой-то предлог. Одна ложь порождает другую, и их нарастающий вес гнетет — а ведь придумываешь их, чтобы облегчить себе жизнь.

Паз кашлянул, прервав раздумья Тингла.

— Ничего не хочешь добавить?

— Нет, — сказал, вставая, Тингл. — Если у тебя все…

— Пока да. Если узнаешь что-нибудь новое, сообщи мне.

— Конечно.

Тингл вышел из кабинета, закусив губу. В коридоре он ощутил потребность помочиться и свернул в дверь с табличкой П — К. Через умывальную он прошел в просторное помещение, все белое, с потолком, полом и стенами под мрамор. Слева был ряд писсуаров с телеполосками в промежутках, справа кабинки, откуда слышались голоса дикторов, диалоги мыльных опер и прочие звуки.

Взглянув на пустой ряд, Тингл выбрал писсуар рядом с № 176. Их дневного диктора, Большого Джона Фоккера Натчипала, Тингл терпеть не мог. Справляя нужду, он мог представить, будто мочится на безмерно мерзкого Натчипала. Через четыре полоски от него читала новости фантастически красивая и сексуальная Констант Тунг. Но ее он избегал — по крайней мере, в туалетах, — поскольку эрекция, возникающая при виде ее, затрудняла процесс.

На сей раз предусмотрительность не помогла. Он все-таки слышал ее голос и невольно думал о ней. Пребывая в весьма затруднительном положении, Тингл вдруг почувствовал, что слева от него кто-то стоит. Он повернул голову и увидел женщину в коричневом жокейском кепи, на котором стояла красная звезда в зеленом круге, и в длинном коричневом платье с узором из зеленых петельчатых египетских крестиков. Большая зеленая наплечная сумка была набита битком. Из-под платья торчали носы ярко-зеленых туфель.

Она была небольшого роста, около пяти футов восьми дюймов, стройная, с короткими черными волосами, блестящими, как мех морского котика. На тонком треугольном личике выступали высокие скулы. Большие темно-карие глаза, тоже как у котика, пристально смотрели на Тингла. Она была не менее красива, чем Тунг, но произвела на него совсем другой эффект — ее бесцеремонность его разозлила.

— Да? — сказал он ей.

Вошла еще какая-то женщина, помахала Кэрду, сказала «Доброе утро, Боб» и скрылась в кабинке.

— Извините, что беспокою вас здесь, — сказала та, что стояла рядом. — Мне не хотелось ждать, пока вы выйдете. Не люблю терять время зря. — Говорила она быстро, с легкой хрипотцой.

— Кто вы и чем я могу вам помочь? — буркнул Тингл. — От смущения и злости эрекция прошла, но он так и не смог ничего из себя выдавить. — Сдаюсь, — сказал он, застегнул брюки и сердито направился к умывальнику, а женщина за ним.

— Детектив-майор Пантея Пао Сник, — представилась она. — Я…

— Я знаю, кто вы, — сказал он, глядя на нее в зеркале. — Мой начальник, полковник Паз, сказал мне.

— Да, знаю. Я заходила к нему в кабинет через несколько секунд после вас.

Он подошел к сушилке для рук и нажал на кнопку. Сник последовала за ним со словами:

— Мне разрешено говорить о своей миссии лишь в самых общих чертах. Но я вправе требовать содействия и воспользуюсь этим правом.

Значит, она действует по поручению Североамериканского Суперорганического Совета. Или делает вид, чтобы ей оказывали полное содействие. Тингл, будучи Кэрдом, сам не раз так поступал. Но он не собирался разоблачать ее, если она и блефовала. Если она действительно от САСО, то ей, возможно, поручено расследовать слухи, подозрения или, не приведи Бог, факты относительно иммеров. В любом случае она прибыла сюда явно не для того, чтобы поразвлечься.

Страх шарил у Тингла внутри, ища, за что ухватиться.

Глава 11

— Мне нужно поговорить с вами наедине, — сказала Сник.

— Ко мне в кабинет мы не можем пойти, — ответил он, когда сушилка выключилась. — Не думаю, что у вас имеется на это разрешение.

Он пошел к выходу.

— Не имеется, — сказала она, следуя за ним по пятам, — хотя я могла бы его получить. Но не стоит терять на это время. Мне нужно всего несколько минут, и чтобы никто нас не слышал.

Он повернулся к ней и встретился с ее большими карими глазами, которые словно старались прочесть что-то в его взгляде. Красивые глаза, подумал он, совсем неподходящие для офицера-органика. А может, как раз наоборот. Такие любого мужчину с толку собьют. Кто поверит, что за этакой мягкостью скрывается сталь?

Он сказал, что они могут поговорить в комнате отдыха тут же поблизости. Она поспешала за ним, быстро перебирая ногами, стараясь приноровиться к его широкому скорому шагу. Он и не думал приспосабливаться к ней. Если ей так дорого время, пусть хоть трусцой бежит. Он тоже ценит свое время.

В комнате никого не было. Он сел в большое удобное кресло, принимающее форму тела. Сник взяла стул, который укоротился на несколько дюймов, по длине ее ног, и устроилась за низким столиком напротив Тингла.

— Так что же вам от меня нужно? — спросил он, посмотрев на часы.

— Не хотите взглянуть на мое удостоверение?

— Нет, — махнул он рукой. — Полковник Паз сказал, что вы желали со мной поговорить.

Всю информацию о ней он рассчитывал получить, вернувшись к себе в кабинет, но хотел, чтобы у нее создалось впечатление, будто он ею не интересуется.

Она достала из своей сумки зеленую коробочку и положила на стол. Выдвинула экран, нажала на кнопку и вставила в прорезь луч своей звезды. Он прочел надпись, которая появилась на экране с обеих сторон, посмотрел на ее фото.

— Хорошо. Итак, вы именно та, за кого себя выдаете.

— Мне поручено разыскать дневального. Гражданина понедельника и Манхэттена. Это некий Янкев Гад Гриль. Доктор философии, преподаватель Йешивского университета, верующий еврей, шахматист, специализируется по творчеству Церинтия, христианина-гностика первого века старой эры.

В первый момент Тингл решил отрицать всякое знакомство с Грилем. Это было так далеко от того, чего он ждал, хотя Тингл сам толком не знал, чего ждать, что у него отнялся язык.

— Гриль! А, теперь я понял, почему вы хотели поговорить со мной. Я ведь играю с ним в шахматы. Но наши контакты, разумеется, были очень ограничены. Я не знаю его в лицо, и мы ни разу не разговаривали. Правила интертемпорального шахматного турнира очень строги.

— Я знаю, — кивнула она. — Однако Гриль сейчас находится в среде, по крайней мере мы так думаем. Он страстный шахматист, настоящий фанатик…

— И великий шахматист при этом, — вставил Тингл.

— …так что, возможно, захочет продолжить игру с вами. Не думаю, что он окажется настолько глуп, но страсть к шахматам может пересилить в нем здравый смысл. Ему может показаться, что если он передаст вам очередной ход через общественную полоску, то у него есть шанс уйти. Я говорю «может показаться», но у него в самом деле есть шанс уйти от органиков, если он так поступит. Если мы не получим немедленного донесения, мы не сможем навести на него спутник.

— И вы хотите, чтобы я сообщил вам или местным органикам, как только он выйдет со мной на связь? Если выйдет?

— Сообщите мне. Из этого, возможно, ничего не выйдет, поскольку Гриль может передать вам информацию в замедленном режиме и будет уже далеко к тому времени, как вы ее получите. Но все равно сообщите. Кстати, вы ведь пока ничего от него не получали, нет?

Вопрос на засыпку. Она, конечно, проверила уже все вызовы на имя Боба Тингла.

— Нет, не получал.

Если он не под надзором, на центральной базе связи записываются не все его переговоры. Если бы Тингл получил изображение шахматной доски с очередным ходом Гриля, он попросил бы перевести эту картинку в память, пока Гриль за ней не обратится. И в нормальных условиях Грилю передали бы ход Тингла в следующий понедельник. Если Гриль послал-таки Тинглу свой ход, то этот ход должен храниться и в банке среды, и в Манхэттенском Мировом Банке.

Сник должна была это проверить. И должна была, с помощью мониторов органиков среды, определить момент передачи. Зачем же тогда заставлять его, Тингла, доносить на Гриля?

А вдруг она преследует иную цель? Может, Гриль — только предлог, маскирующий ее настоящий интерес?

Тингл пожалел, что не ограничил свои игры с Грилем рамками какой-нибудь одной из своих ролей. И что играет с Грилем каждый день, в каждом своем воплощении. Завтра Сник придет по следу Гриля к Джиму Дунскому и увидит, что Боб Тингл и Джим Дунский — одно лицо. Как, возможно, уже знает, что Джефф Кэрд и Боб Тингл — одно лицо.

Нет, этого быть не может. Она уже арестовала бы его и сейчас потрошила бы в ближайшей камере допроса. Возможно, она действительно ищет Гриля.

Но с чего это вдруг воскресному органику поручили бы выслеживать понедельничного дневального?

Куда бы Сник ни метила, в четверг она его увидеть не должна. Впрочем, ей и незачем видеться с ним лично: фотографии Джима Дунского на экране будет вполне достаточно.

— Надеюсь, я не буду излишне любопытен, — сказал он, — если спрошу, почему розыск Гриля поручен вам. Чем его случай отличается от остальных? Насколько мне известно, дневальными занимаются органики текущего дня. Я никогда не слышал, чтобы для этой дели органику выдавали темпоральную визу.

— У нас имеются свои причины.

— Понятно. Иначе говоря, не мое это дело.

— Мне выделен специальный номер для связи. Х-Х. Легко запомнить. Если Гриль передаст вам ход, вы позвоните мне сразу? Без промедления?

— Разумеется. Х-Х, — усмехнулся он. — Да, легко запоминается. Двойной крест.

Она ничем не показала, что уловила намек[11] — возможно, просто сделала вид, что не поняла, выдержки ей не занимать.

— Янкев Гриль, да? — засмеялся он. — А знаете, что это означает на идише, Янкев Гриль?

— Нет. А это следует знать?

— Янкев — это Джеймс, то есть Джимми. А Гриль — это сверчок, или Крикет. Стало быть, вы ищете Джимми Крикета[12].

— Возможно. Но я не вижу в этом ничего забавного или несущего информацию. Я чего-то не улавливаю? — Она взглянула на часы и поднялась. Он тоже встал.

— Это просто шутка — шутки облегчают жизнь, смазывают колесики.

— А по-моему, это глупости. Законом они, правда, не запрещены…

— …но будь на то ваша воля, вы бы их запретили.

— Это антисоциально. Я вовсе не это хотела сказать.

Но что она хотела сказать, так и осталось невыясненным. Она ушла быстро, не попрощавшись, только оглянулась коротко и сказала:

— Возможно, мы еще увидимся, маха Тингл.

— Надеюсь, что нет, — пробурчал он под нос, однако при этом вздохнул. Сник была одной из самых милых женщин, которые ему встречались, — прелестный морской котик, но не вызвала в нем ни восхищения, ни вожделения — только страх.

Он отпер дверь своего кабинета лучом звезды и вошел. Банкир, работавший в первую смену, уже ушел. Кабинет был с куполом, диаметр его составлял двадцать футов, а стены состояли из сплошных телеполосок. В центре стоял стол в виде кольца со стулом внутри. На столе был контрольный терминал. Тингл поднял доску в столе и вошел в «зачарованный круг». Опустил доску и сел. Стул вращался, позволяя видеть любую полоску, и откидывался назад, когда нужно было прочесть информацию под потолком.

Тингл набрал код, известный только ему. На полосках появились тексты и фотографии, хранившиеся там с тех пор, как Тингл закончил работу в прошлую среду. Тингл бегло просмотрел все это — ему не терпелось приступить к своему излюбленному проекту. Это было неофициальное задание, порученное ему Пазом, который, в свою очередь, получил приказ от своего начальства. Тинглу не полагалось знать, кто начальник Паза, но он выяснил это без ведома шефа.

Одной из черт Тингла было опасное любопытство, порой переходящее прямо-таки в манию. Совет иммеров встревожился бы, узнав об этом. Но члены совета уверились в свое время в надежности Джеффа Кэрда, и им не приходило в голову, что Боб Тингл — не Кэрд. Кэрд, программируя характер Тингла, решил побаловать себя. Однако он знал, что не сумел бы развить в Тингле определенные качества, если бы они не были заложены в нем самом — как эмбрионы, задавленные, но не вырванные с корнем.

На первой стадии проекта требовалось собрать статистику о людях, «полуперманентно» каменированных и помещенных в запасники за последние сто сублет. Это были лица, умиравшие от неизлечимых болезней, страдавшие не поддающимися терапии душевными недугами — или же обычные преступники, также «неизлечимые». Считалось, что, когда наука найдет способы вернуть этим людям здоровье, их раскаменят.

Это в теории. Правительство публиковало цифры по количеству «временно отсутствующих», как их называли. Паз поручил Тинглу проверить, не лжет ли правительство среды на этот счет. Когда Тингл приступил к работе, официальная статистика утверждала, что из обращения временно выведено 46 947 269 человек. Тингл, после четырех лет тайных расследований по многим каналам, обнаружил, что действительное их число — 86 927 326. И это, разумеется, только те, что были, выражаясь правительственным жаргоном, «полуперманентированы» в среду. Тингл и Паз предполагали, что прочие миры дней поступают точно так же и на Земле сейчас «временно отсутствует» около 609 миллионов человек.

Затем Паз велел Тинглу выяснить, не разработаны ли за последние двадцать сублет методы лечения, которые могли бы помочь «отсутствующим». Это задание оказалось легче первого. Тингл обнаружил, что различные методы и средства, опубликованные и внедренные в практику, позволяют раскаменить не менее 30 миллионов каменированных в среду — или, если пользоваться экстраполяцией, 210 миллионов из общего числа отсутствующих.

Однако ни один человек из тридцати миллионов не был раскаменирован с тем, чтобы проверить на нем новые методы лечения. И общественность не выступала с подобными предложениями.

«Начнем с того, — сказал Тингл Пазу, — что для их возвращения потребуется тридцать сублет, если излечивать, скажем, по миллиону в год. За это время в запасники поступит не менее сорока миллионов. Резерв, составляющий восемьдесят семь миллионов, так и останется нетронутым. Нет нужды усматривать в действиях правительства какие-то зловещие мотивы. Оно просто пообещало то, чего не может выполнить. Я уверен, что и другие обнаружили то же, что я, но их докладам не дали ходу».

«Стало быть, все эти миллионы все равно что умерли», — сказал Паз.

«Отчего же. Возможно, когда-нибудь… у нас будет достаточно медиков, и соответствующая система, и фонды, чтобы выполнить наконец обещание».

«Да, конечно. — Паз взглянул сверху на свой живот и ущипнул самый нижний из трех подбородков. — Тогда же, когда люди научатся есть не больше того, сколько им необходимо».

Тингл подумал, что, если вылечить всех «отсутствующих» Земли, огромное количество оживших заставит, чего доброго, добавить к неделе восьмой день.

«Зачем тебе эта информация?» — спросил он у Паза.

«Возможно, мы, иммеры, когда-нибудь воспользуемся ею».

«Для шантажа? Для вымогательства? Для угроз?»

Паз в ответ только усмехнулся.

Сейчас, на последней стадии проекта, Тингл занимался «проникновением» в биографические файлы и в переговоры высокопоставленных деятелей манхэттенского и мирового правительств. Прибор, созданный, надо полагать, в секретной лаборатории иммеров, позволял ему расшифровывать их диалоги. Сначала Тингл испытывал большое удовлетворение. Потом он сообразил, что то, что могут сделать иммеры, могут сделать и засекреченные отделы правительственных служб. Стало быть, иммерские скрэмблеры тоже могут быть разгаданы в любое время — а может быть, уже разгадываются.

Он передал свою догадку по начальству, с тех пор иммеры стали менять характеристики скрэмблеров каждые несколько недель.

Тингл спросил Паза, для чего нужно это подслушивание. Паз ответил, что Тинглу незачем это знать. Тингл хранил про себя мнение, что совет иммеров предполагает использовать эту информацию в будущем для собственной защиты. А быть может, использует ее уже сейчас для давления на упомянутых чиновников — в каких-то неясных, но безусловно серьезных целях.

Занимаясь шпионажем, Тингл отобрал кое-какие данные и для себя. Если ему понадобится защитить собственную персону, он воспользуется ими не задумываясь.

Когда он подумал об этом, у него мелькнула мысль, что он, Тингл, и вправду без колебаний пошел бы на шантаж в случае нужды. А вот Кэрд, его вторничная ипостась, счел бы это бесчестным.

Просматривая полоски, он вспомнил, что обещал Нокомис достать ей компромат. Сегодня он этого сделать не сможет, и жена рассердится на него. Он вздохнул. Сейчас проблема номер один — это Сник, а если останется время, надо будет заняться Кастором.

«Надо было в свое время перевести Кастора в число отсутствующих, — пробормотал он. — И не случилось бы этого кризиса».

Совет иммеров, должно быть, понимал это не хуже Тингла. Но официальная процедура каменирования Кастора в качестве неизлечимого больного требовала произвести тщательный опрос пациента. Возможно, Кастор и не открыл бы властям, что является иммером — ведь он считал себя Богом. Но совет не мог взять на себя такой риск. Пришлось оставить Кастора в клинике, как пациента, имеющего шансы на выздоровление.

Тингл снова вздохнул и, тихонько насвистывая «Криминальное Кредо» — арию Ко-Ко из оперетты Гилберта и Салливана «Микадо», — принялся за «проект Сник». На полосках появились коды, необходимые для проникновения в воскресные файлы органических сил. Коды он получил из иммерского банка данных, и их использование допускалось лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Таких, как сейчас. Однако оперировать ими следовало с осторожностью, поскольку воскресные банки данных могли к этому моменту ввести новую систему безопасности — не ту, которая была известна Тинглу.

Все обитатели воскресенья сейчас каменированы — кроме Сник, конечно, — но в свой срок они проснутся и узнают, что кто-то пытался проникнуть в их банк — в том случае, если запросы Тингла включат тревожную сигнализацию. Если это произойдет, ему придется как следует замести свои электронные следы. В крайнем случае придется даже стереть весь иммерский банк, чтобы не привести органиков к самой организации.

За пятнадцать минут Тингл получил из шести различных источников все имеющиеся биографические данные на Пантею Пао Сник. И лишь через два часа, использовав все безопасные способы и все релевантные каналы, он отказался от попытки узнать официальный приказ относительно ее миссии. Либо этот приказ недоступен, либо Сник получила его устно.

Теперь он, по крайней мере, представлял себе все ее слабости — те, что хранились в файлах. По собственному опыту он знал, однако, что Сник могла кое-что и утаить от правительственных психитистов. Тингл собрался было приступить к следствию по Кастору, но тут все действующие полоски загорелись красным и все данные с них исчезли. Испуганный Тингл запросил полоску, обслуживающую дверь. Сердце часто забилось — это говорило о том, что он не так спокоен, как ему хотелось бы. И нервничает больше, чем сам признает.

— Это я, — ответил голос Паза.

Система безопасности была настроена так, что предупреждала Тингла и убирала всю информацию с дисплеев всякий раз, когда кто-то пытался связаться с ним по полоске или отпереть дверь.

Тингл нажал на кнопку, и дверь открылась. Он знал, что Паз не пришел бы к нему с посторонним без предупреждения, но все-таки повернулся со стулом к двери, чтобы удостовериться. Паз вошел, и дверь опять захлопнулась.

Тингл хотел сказать шефу, что затратил на Сник меньше времени, чем ожидал, но осекся, увидев, как бледен и мрачен Паз.

— В чем дело? — спросил он вместо этого.

— По органическим каналам передают, что в доме, соседнем с твоим, произошло убийство. Это, конечно, может быть и совпадением, но Кастор…

Тингл, вставший навстречу Пазу, почувствовал дурноту и снова сел.

— Эй, что это с тобой?

В этот миг Тингл стал чуть меньше Тинглом и чуть больше Кэрдом.

— Кто убит?

— Не знаю, черт возьми! — воскликнул Паз. — Тело как раз выносят. Я и подумал, что ты живешь рядом… и Кастор… может, это его засекли там и убили. Или он убил кого-то по ошибке.

Паз не знал, что Кэрд живет рядом с Тинглом. Ему незачем было это знать.

— Я думаю… — сказал Тингл.

— Да? — вопросительно посмотрел на него Паз. Тингл махнул рукой:

— Так, ничего. Давай включим этот канал и посмотрим. Может, это не имеет к нам никакого отношения. Есть целая дюжина объяснений…

Паз сделал несколько глубоких вдохов.

— Да. Я, наверно, придумываю лишнее и только зря паникую. Это просто совпадение. Но если Кастора настигли там и убили, то все к лучшему.

На полоске органики в голубой форме отгоняли от дома любопытных. Сцену снимали сразу три операторские группы. У тротуара стояли несколько патрульных машин и фургон коронера. Двое мужчин свозили с крыльца тележку, приспособленную для лестниц. В прикрепленном к тележке мешке для перевозки трупов что-то лежало.

На экране появился репортер 87-го канала Роберт Аманулла.

— Мы только что поговорили с махой Адити Ротва по… — начал он, и полоска внезапно погасла.

Глава 12

— Органики выключили, — сказал Паз. — Что они хотят скрыть?

Неизвестно почему другие камеры еще работали. Паз вызвал два других канала, показывающих сцену в другом ракурсе. После тридцатисекундного перерыва включился вновь и 87-й канал. Аманулла продолжал вести репортаж, умалчивая о том, кто же убит. Тело поместили в фургон, который отъехал, медленно прокладывая путь через толпу. Выбравшись на простор, машина набрала скорость, но не включила ни сирену, ни мигалку. Спешить было некуда.

Судя по словам репортеров, в доме произошло убийство. Подробности пока неизвестны. Как только репортеры узнают от органиков, что произошло, они сообщат об этом зрителям. Две группы в ожидании лучших времен переместились в Ист-Сайд и вели свою съемку там. Канал № 87 остался на месте — возможно, потому, что Амануллу рассердило вмешательство в его репортаж.

— Глушат, — сказал Паз. — Пройдет добрых несколько часов, пока мы узнаем правду.

— Если вообще узнаем.

Тингл нетвердо поднялся на ноги, подошел к стене, активировал одну из полосок, задал ей несколько вопросов, выслушал ответы и спросил Паза:

— Слышал?

— Да. Ротва живет в том же доме.

— Я…

Тингл осекся. Он чуть было не выдал Пазу, что знает Ротву. По крайней мере, в лицо, поскольку часто видел ее в окошке каменатора в подвале того дома.

Убитым мог быть Кастор. Или Озма. Это определенно не кто-то из жителей среды, поскольку женщина жива. Если бы она убила своего мужа, ее бы сразу каменировали, чтобы предотвратить попытки к бегству, и увезли.

Был один код, с помощью которого Тингл мог проникнуть в записи органиков. Но им можно было пользоваться лишь в абсолютно чрезвычайных ситуациях. Относится эта ситуация к таковым или нет?

— Нужно выяснить, не Кастора ли убили, — сказал Тингл.

Паз нахмурился, поразмыслил с минуту и сказал:

— Если он убит, спешить нам некуда. Рано или поздно это выяснится.

— Сомневаюсь, что это Кастор, — с бледной улыбкой сказал Тингл. — Разве Бога возможно убить?

— Ты славный парень, Боб, — тяжело посмотрел на него Паз, — и человек хороший. Но твои остроты могут вывести из себя.

— Остроты, говоришь? Ну извини.

— Вон ее муж идет домой, — показал на полоску Паз. — По крайней мере, я думаю, что это он.

Тингл узнал мужчину, но не подтвердил, что Паз прав. А может, и зря? Не пора ли открыть Пазу, что Тингл по вторникам проживает в этом доме? Не сказав этого, Тингл не сможет объяснить Пазу, как мучит его вероятность гибели Озмы от руки Кастора. Возможно, Пазу следует узнать об этом и по другой причине. Пусть он оповестит вышестоящих лиц, что Кастор напал на след Тингла и поэтому представляет опасность для всех иммеров.

Тингл осмотрел экраны. В толпе Кастора не было. А ведь сумасшедшего должно тянуть на место преступления, чтобы посмотреть, как выносят тело, и ощутить сладостную дрожь. Но Кастор для этого слишком хитер. Он, наверное, давно ушел.

Что-то живое беспрестанно копошилось у Тингла в груди, причиняя боль. Тингл знал, что зверек, который скребется там, внутри, — это горе, испытываемое Кэрдом. Сам он чувствовал или, скорее, позволял себе чувствовать это горе лишь в смягченном виде — как всякий поверенный, у которого клиент теряет жену.

Так говорил себе Тингл. На самом деле его боль была гораздо острее — такой острой, что он боялся, как бы она не прорвалась наружу. Случись это — и ему придется, по крайней мере частично, перевоплотиться в Кэрда. Он не мог этого допустить.

«Но ты же не знаешь наверняка, что Озма убита», — твердил он себе.

Напрасные слова. Он знал.

— Ну, что скажешь? — спросил Паз.

— Извини. Я задумался.

— Это что, такой болезненный процесс?

Тингл заставил себя улыбнуться.

— Больно только, когда смеюсь. Виноват, шеф. Я думал, что надо найти Кастора — сделать для этого все изруквонистое и изкоживылезательное, как выразился великий Бедфорд Форрест[13].

— Это еще кто такой?

— Так, историческая аллюзия, имеющая, боюсь, исторические корни. Не имеет значения, шеф. Я раздобыл насчет Сник все, что было возможно, и все-таки не знаю, вправду ли она гоняется за Грилем или это только прикрытие, а нужен ей я. Мне… нам всем… в общении с ней придется импровизировать. Я уверен, что совет уже предпринял что-то относительно нее, так что без помощи мы не останемся. Главное сейчас — это Кастор. Я им займусь, но вряд ли выжму что-нибудь из банка. Тут нужны действия, а не информация. Дай мне немного подумать. Если надумаю что путное, то уйду с работы. Причину придумай сам, только и мне скажи, чтобы я знал.

— Нет проблем, — сказал Паз, у которого по лицу каплями струился пот. Выходя, он добавил через плечо: — Свяжись со мной перед уходом, если будешь уходить.

— Обязательно.

Тингл откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Через две минуты ему позвонила Нокомис.

— Нашел что-нибудь для меня?

— Нет еще, дорогая. Текучка заела. Даже не знаю, когда смогу взяться за это дело.

— Оно не терпит отлагательства, это дело, — нахмурилась она. — Промедление смерти подобно! — Она закатила свои большие карие глаза и скорчила гримасу.

— Займусь при первой возможности, — сказал он.

Она предупредила, что время обеда переносится с семи часов на восемь. Продюсер с хореографом поругались, и дошло бы до драки, если бы их не растащили. Роджер Шенахи, премьер, перестарался со слабительным и теперь после гран-жете являет собой жалостное, хотя и смешное зрелище, поспешно удирая со сцены.

В другое время Тингла бы это позабавило. Теперь он распрощался с Нокомис, сказав, что ему надо идти. Не мог он болтать с ней о ее пустячных делишках в столь трагический и опасный момент. Однако он достаточно хорошо ее знал, чтобы понимать: если он не достанет ей требуемого, ему придется выслушать от нее не одну пару теплых слов.

Полчаса спустя, вдоволь нашагавшись по кабинету, Тингл признал негодными все свои планы обнаружения Кастора. Сейчас ему требовалось отвлечься на время от этой задачи, чтобы потом приняться за нее со свежими силами.

Он покинул свой кабинет, зашел в туалет и направился к Пазу. Шеф сидел за столом и поглощал обильный ленч, включавший солидный бифштекс. Он взглянул на Тингла, Словно ожидая от него какого-нибудь нелестного замечания. Тингл отвел глаза и сказал:

— Я пойду. Нет, ничего хорошего сказать не могу. Мне надо поупражнять тело, а не ум. Схожу на полчасика в фехтовальный зал.

— Раз тебе это нужно, нет вопросов. Конечно, иди. Надеюсь только, что ты все-таки придумаешь что-нибудь.

— Я люблю захватывать события врасплох и не люблю, когда случается наоборот, — сказал Тингл. — Но боюсь, что сейчас может получиться именно так. Тогда останется одно — импровизировать на всю катушку.

— Хорошо, когда умеешь импровизировать, — сказал Паз сквозь непрожеванный бифштекс. — Только лучше не прибегать к этому умению. Звони мне каждые полчаса.

У Паза был не обеспокоенный, а скорей виноватый вид. Тингл откланялся и ушел, подумав, что шеф очень уж переживает по поводу своей мясной диеты. Ему, Тинглу, все равно, что ест Паз, хотя лучше бы шеф ел поменьше. В один прекрасный день начальнице Паза придется, невзирая на все влияние, каким он у нее пользуется, вынудить его перейти на голодный паек. А если и это не поможет, Паза исследуют на патологию обмена веществ, после чего или подвергнут электрохимической терапии, или отправят на «ферму для толстяков».

Тингл спустился лифтом на двадцатый этаж в фехтовальный зал. После десятиминутной разминки он сразился с мужчиной и с женщиной — ни один из них не был ни иммером, ни банкиром данных. В обоих матчах он одержал победу, и это было приятно. Но, стоя под душем, он опять начал думать о Касторе. И пришел к заключению: раз этот маньяк знает, где живет Кэрд, он может знать, где живет и Тингл. Это тем вероятнее, что Тингл живет по соседству с Кэрдом. Кастор мог видеть, как Тингл выходит из своего дома.

И Тингл, поскольку ничего другого не оставалось, решил сделаться приманкой. Возможно, он только напрасно потратит время, но время все равно будет потрачено, что бы он ни предпринял. Кастор между тем фанатик, и он-то не станет тянуть резину. Он сделает все возможное, чтобы добраться до Тингла, если только в его безумные планы не входит помучить свою главную жертву морально. Кто знает, сколько зла может таиться в сердце человека? Разве что Князь Тьмы — и еще Бог. Бог-то и есть истинный Князь Тьмы.

— Но ведь Кастор — не настоящий Бог, — пробормотал Тингл.

Он спустился к выходу на Пятую авеню, вышел в знойный день и подозвал такси. Сев в машину и сказав водителю, куда ехать, он вложил луч своей звезды в аппарат на спинке переднего сиденья. Водительница лишь мельком взглянула на данные Тингла и цифру его кредита, показавшиеся в окошке приборной доски. Ее еще ни разу не грабили, и она не думала, что такое возможно.

Тингл посмотрел телеполоску перед задним сиденьем. Об убийстве на Бликер-стрит не упоминалось. Как видно, рука правительства зажала рот вещанию. Больше в новостях об этом говорить не будут, если только власти не сочтут нужным придумать что-нибудь для отвода глаз. Значит… Озма на самом деле убита, и правительство среды решило, что общественности незачем об этом знать. Может возникнуть паника, если станет известно, что гражданина другого дня можно раскаменить и убить.

Тингл содрогнулся при мысли о том, что мог сделать и наверняка сделал с Озмой Кастор. Это была реакция Тингла — будь он полностью Кэрдом, его бы вырвало.

Что касается Сник, то нет смысла ее избегать. Это только усилит ее подозрения, если она его подозревает. А если не подозревает, то начнет подозревать, видя его непонятное поведение. Надо ехать к себе на квартиру и ждать Кастора там — или гулять по соседству с домом.

Такси свернуло с Пятой авеню на восток, на Северную Вашингтон-сквер. Тингл, сидевший справа, посмотрел в окно и вдруг громко сказал:

— Остановитесь!

— Ой! — испуганно сказала водительница и подъехала к тротуару, лавируя между велосипедистами. Потом обернулась и спросила: — Здесь выйдете?

— Через минуту поедем дальше.

В тридцати футах от тротуара рос большой дуб. В его тени стояли столики и стулья, все занятые шахматистами. Один из них, человек плотного сложения, был одет в черное. Виден был его орлиный профиль, необычно густые брови и длинная, лохматая рыжая борода. Рыжие волосы покрывала круглая черная шапочка, называемая, если Тингл правильно помнил, ермолкой.

— Гриль! — произнес Тингл — или это был Кэрд?

Тингл понаблюдал за ним с минуту. Гриль нисколько не походил на правонарушителя, находящегося в бегах. Если он и ждал, что на плечо его вот-вот опустится чья-то рука, ловил слухом приближающиеся тяжелые шаги, а краем глаза — подкрадывающиеся тени, то по нему это не было заметно. Казалось, его не волнует ничто, кроме шахмат. Он застыл над доской недвижно и сосредоточенно, как богомол, заприметивший гусеницу.

Тингла удивляло, что Гриль избежал ареста. Но потом он понял, почему беглец так долго остается на свободе. Органики ищут человека, похожего на Гриля, но не настолько похожего. Им думается, что Гриль сбрил бороду, снял ермолку, покрыл лицо темным гримом и вставил себе контактные линзы, чтобы изменить зеленый цвет глаз. Но хитроумный Гриль сохранил свой облик правоверного еврея и замаскировался, не маскируясь.

— Я все-таки пойду дальше пешком, — сказал Тингл и вложил луч звезды в прорезь аппарата, чтобы записать пробег, который можно будет сравнить с цифрой на счетчике такси. Если кто-то следит за ним и потом спросит, почему он здесь вышел, Тингл ответит, что ему захотелось прогуляться. Другой причины, почему он отпустил такси, Тингл придумать не мог. Хотя нет. Он ведь страстный шахматист, вот и захотел немного понаблюдать за игрой. В конце концов, он и раньше играл на Вашингтон-сквер. Здесь собирались лучшие игроки Манхэттена.

Тингл подошел к столику рядом с тем, за которым сидел Гриль, и стал смотреть. Потом как бы невзначай перешел к столику Гриля. Встретившись с зелеными глазами гроссмейстера, Тингл почувствовал себя как-то странно. Гриль его не узнал, а он хорошо знает Гриля. Неплохо, во всяком случае.

Тингл не удержался и посмотрел вверх сквозь листья. «Небесный глаз», если следит за ним, сейчас не видит ни его, ни Гриля.

Через минуту, за которую ни один из игроков не сделал хода, Тингл отошел. Ему не о чем было разговаривать с Грилем. Импульсивное желание предостеречь беглеца прошло, как и следовало ожидать. Кто ему Гриль — сегодня, во всяком случае?

Он медленно шел мимо с криками и визгом играющих детей, мимо актеров пантомимы, мимо тележек с орехами, фруктами и овощами, мимо продавцов воздушных шариков с яркими гроздьями над головой, мимо дерущих глотку уличных ораторов, выставляющих напоказ свою запутанно-запятнанную психику, мимо акробатов, мимо фокусников, извлекающих из воздуха кроликов и розы, мимо немытых сквернословов-барбов (так в среде назывались минни) и непременных органиков в штатском. Их отличало неопределимое, но очевидное — для Тингла — выражение лица, присущее им в толпе обычных граждан.

При виде их он вдруг ощутил тяжесть оружия в своей наплечной сумке. Если его по какому-нибудь поводу остановят и обыщут… Тингла передернуло. Неразумно это — носить с собой пистолет. Но он вынужден это делать — вдруг ему встретится Кастор.

Тингл подумал о Касторе — и тот возник, словно по волшебству.

Тингл споткнулся.

Сначала Гриль. А теперь — да, сомневаться больше не приходится.

Кастор шел справа навстречу ему и был от него футах в пятидесяти.

Тингл снова пошел в прежнем темпе и снова споткнулся.

Слева футах в семидесяти от себя он увидел женщину, тоже идущую ему навстречу — в коричневом жокейском кепи и коричневом же платье с зелеными петельчатыми крестами. На ней были ярко-зеленые туфли.

Сник.

Глава 13

Во Вселенной все взаимосвязано, но сходные вещи и явления связаны более тесно.

Тингла, Гриля, Кастора и Сник более или менее тесно связывали противозаконные деяния, совершенные первыми тремя. И вот пожалуйста — все они оказались на Вашингтон-сквер, повинуясь некоему закону криминального притяжения. Точно планеты, притягиваемые друг к другу вопреки теории вероятности. Причем все, кроме Гриля, стремились к единому центру.

Однако люди — не планеты, созданные из неодушевленной материи. Люди могут покинуть свою орбиту по собственной воле.

Первым это сделал Кастор. Он взглянул налево и увидел Тингла. Глаза его широко раскрылись, и он замедлил шаг. А потом он бросился бежать. Бог никогда не убегает: Он всемогущ и не знает страха. На сей раз, однако, он улепетывал, как простой смертный, а не как тот, кто способен растаять в воздухе или поразить своего врага молнией или моровой язвой в острой форме.

Его бегство дало Тинглу шанс. Сник обернулась, увидя, как длинный тощий Кастор мчится, подобно двуногой газели, за которой гонится гепард. Зная, что Сник непременно захочет посмотреть, от кого Кастор убегает, Тингл спрятался за ствол дуба. Притворяясь, что он просто отдыхает, мечтательно прислонясь к стволу, Тингл отыскал в толпе переодетых органиков. Некоторые из них видели Кастора, но, видимо, приняли его за обычного бегуна. Гриль по-прежнему сидел за столиком.

Трель свистка, которую Тингл ожидал услышать от Сник, так и не прозвучала. Органики в штатском остались на местах, сохраняя свою будто бы небрежную, но внутренне настороженную повадку. Тингл, не в силах более сдерживать любопытство, выглянул из-за дерева. Кастор скрылся за одним из больших домов на Западной Четвертой улице, к югу от площади. Сник стояла спиной к Тинглу, подбоченясь и склонив голову набок, явно озадаченная. Почему она, черт возьми, не повинуется условному рефлексу всех органиков и не бросается в погоню за тем, кто бежит? Возможно, потому, что у нее важная миссия, от которой нельзя отвлекаться, и она не может гоняться за кем попало.

Нет. Тингл испустил стон — он снова ошибся. Сник пустилась трусцой на юг по Томпсон-стрит. Свернула на Западную Третью и затаилась там за домом. Она все-таки преследует Кастора.

Тингл прикусил губу, взглянул на Гриля, занятого игрой, и вышел из тени дуба. Солнце тут же окутало его одеялом удушливого жара, но холод внутри остался. Что делать? Тинглу не хотелось наткнуться на Сник, у которой могла бы создаться нежелательная ассоциация между ним и Кастором. С другой стороны, его присутствие здесь объясняется просто. Его дом всего в нескольких кварталах отсюда.

Тингл не побежал, просто ускорил шаг. Если органики на площади увидят, как трое человек подряд срываются и бегут куда-то, их это может наконец заинтересовать. Дойдя до угла Томпсон-стрит и Западной Третьей, Тингл свернул в ту же сторону, что и Сник. Ни преследуемого, ни преследующей не было видно. Добравшись до Салливан-стрит, Тингл увидел Сник, спиной к нему, заворачивающую на Бликер-стрит. Поскольку на улице больше никого не было, Тингл перешел на бег.

Недалеко от Бликер-стрит он притормозил и выглянул за угол. Сник, уже трусцой, поворачивала на Макдугал-стрит. Кастор, как видно, теперь движется на север. Тингл пробежал по Бликер в западном направлении и остановился на углу Макдугал. Выглянул и постоял, пока Сник не свернула на Минетта-лейн. Проделывая все это, он надеялся, что никто из соседей не заметит, что он тут вытворяет.

На углу Минетта-лейн он постоял подольше, чтобы дать Сник уйти достаточно далеко. Потом прошел на запад до конца квартала и спрятался за деревом, глядя на нее одним глазом. Она трусила вдоль канала, платье на ней взмокло и прилипло к спине. Тингл подождал, пока она свернет за дом Джеффа Кэрда на Бликер-стрит, и только тогда вышел из-за дерева.

Потом он опять побежал. Рыболовы, пешеходы и велосипедисты у канала глядели на него во все глаза: вот ненормальный, бегать по такой жаре. Дураки те, кто вообще вылезает на улицу, вот как они. Запыхавшийся Тингл, которому щипало глаза от пота, остановился на очередном углу. Не видя Сник, он выступил из-за ограды на тротуар и тогда увидел ее перед подъездом своего дома. Значит, Кастор вошел туда. И дверь, выходящая на улицу, и черный ход днем обычно не запирались. Кастору было не труднее проникнуть туда, чем теперь Сник.

Тинглу не верилось, что Кастор вошел в этот дом чисто случайно.

Паз велел Тинглу звонить каждые полчаса. Тингл уже опоздал на пятнадцать минут, да и сейчас звонить было некогда. Но как только он двинулся к дому, часы у него на руке запищали. Он отключил сигнал и поднес часы ко рту.

— Слушаю, — сказал он, перенося часы к уху.

— Я начал беспокоиться, — сказал Паз. — Ты не…

— Да, знаю. Перейди на прием.

Тингл кратко сообщил обо всем происшедшем и сказал, что собирается последовать в дом за этими двумя.

— Ты считаешь, это разумно?

— В данный момент я не знаю, что разумно, а что нет.

— Я могу прислать туда двух человек, и они займутся Кастором, — сказал Паз. — А ты карауль снаружи, чтобы он не ушел.

— Он может выйти через заднюю дверь. — Говоря это, Тингл бежал вокруг здания. — Я сейчас как раз направляюсь к ней.

Он выглянул за угол дома. Кастора нет — значит, он или в доме, или уже выбежал с черного хода и скрылся с глаз. Второе он вряд ли успел бы проделать. Кроме того, Тинглу не верилось, чтобы Кастор снова вышел на улицу. Безумец, скорее всего, поджидает Сник внутри.

Поднимаясь на заднее крыльцо, Тингл изложил Пазу, как обстоит дело.

— Придется войти в дом. Я не хочу, чтобы он что-то сделал со Сник.

— Почему? Она, возможно, не менее опасна, чем Кастор. Пусть он с ней разделается, а мы разделаемся с ним.

— У нас нет уверенности, что она охотится за мной, — сказал Тингл. — Кроме того…

— Что «кроме того»? — резко спросил Паз.

— Если люди увидят… если будут свидетели… тогда сюда сразу явятся органики, а нам это ни к чему, так ведь?

— А что, здесь рядом есть люди?

— Пока никого.

— По-моему, тебе лучше оттуда убраться. Пусть этим займутся мои ребята.

— Это приказ?

Паз кашлянул:

— Нет. Я там не присутствую и не могу ручаться… Ты на месте, Боб, тебе и карты в руки. Иди и действуй по ситуации.

— Иду, — сказал Тингл. — Я у входа в дом. Позвоню тебе позже.

— Да, но…

Тингл выключил рацию.

Он выправил блузу из брюк, достал из сумки пистолет и сунул его за пояс, под блузу. Потом быстро, но осторожно прошел через вестибюль к широкой, полукругом, лестнице на второй этаж. Огромный рекреационный холл был пуст, и ни звука не доносилось ни изнутри, ни снаружи. Мокрое лицо Тингла начало просыхать в прохладном кондиционированном воздухе, но из подмышек пот струился прямо ручьем. Тингл задержался у подножия лестницы и достал из-за пояса пистолет. Тяжелое оружие весило четыре фунта и походило по форме на старинный пистолет-автомат. Кроме гашетки, на нем с обоих боков над рукояткой было еще два диска. Тингл поставил левый регулятор на узкий плотный луч, а правый — на полную мощность заряженных частиц.

И стал медленно подниматься по ступеням, настороженно прислушиваясь к звукам наверху. Перед верхней площадкой он пригнулся и выглянул, не поднимая головы выше пола второго этажа. Пистолет он держал дулом вверх, у мочки левого уха.

Верхний холл был пуст.

Тингл мог теперь подождать перед квартирой 2Е, пока не выйдет Сник или Кастор. Он не знал, там ли они, но это следовало предположить. Он мог, конечно, и ошибаться. Возможно, Кастор поднялся наверх или спустился по черной лестнице и ушел. Это, однако, казалось Тинглу маловероятным — а может быть, ему просто хотелось, чтобы Кастор находился в его квартире, из которой только один выход. Как бы там ни было, квартиру надо проверить.

Тингл подошел к своей двери и заглянул, согнув колени, в замочную скважину. Внутри было темно — значит, Кастор не воспользовался своим оружием, чтобы взломать кодовый замок. Тингл выпрямился и вставил в скважину луч диска-звезды, отпирающий дверь. Выждав несколько секунд, он толкнул дверь, и она распахнулась легко и бесшумно, остановившись в футе от стены. В прихожей и в холле не было никого.

Тингл вошел и тихо прикрыл дверь, повернув ручку. Ему не хотелось, чтобы вслед за ним вошел кто-то другой. За четыре минуты он быстро, но тихо прошел по всем комнатам, открыл дверцы шкафов и даже заглянул под кровать, хотя и почувствовал себя при этом глупо.

Потом прошелся вдоль каменаторов, останавливаясь перед каждым и глядя на лица в окошках. Ни Кастора, ни Сник среди них не было. Оставались два пустых цилиндра — Тингла и его жены. Тингл не стал подходить к ним близко и смотреть, не скорчился ли кто под окошком, но все время посматривал на эти цилиндры, проверяя остальные.

Ни в комнатах, ни на балконе никого. Если в квартире кто-то есть, он должен прятаться в одном из двух цилиндров среды. И если заняты оба из них, то в одном, возможно, спрятан труп.

Пригнувшись, чтобы Кастор не увидел его, если выглянет в окошко, Тингл приблизился к первому цилиндру. Держа пистолет в одной руке, другой он быстро распахнул дверцу. Цилиндр был пуст. Значит, пуст и второй. Если только там не двое, один из которых мертв.

Тингл повторил процедуру и вздохнул полуоблегченно-полуозабоченно. И тут никого. Где же они тогда? Он был почти уверен, что они не выходили из дома.

Нахмурясь, Тингл вышел на балкон и посмотрел по сторонам. Ни Кастора, ни Сник. Он собрался было доложить обо всем Пазу, но раздумал. Зачем? Помочь ему шеф не в состоянии, зато может приказать Тинглу уйти или, наоборот, остаться в квартире. Остается одно — осмотреть в доме все, что возможно.

Тингл вышел в коридор, в конце которого была входная дверь. И лишь по счастливой случайности не попал под луч, разнесший в пыль кодовый замок и проникший в квартиру. Раскаленное добела веретено чуть не задело левое плечо Тингла. В следующую секунду дверь распахнулась настежь.

Тингл не в полной мере обладал кэрдовской реакцией. Он долго взращивал в себе другие качества, более подходящие для его роли. Поэтому он пребывал в столбняке на секунду дольше, чем Кэрд. Кэрд сразу упал бы на пол, одновременно взяв на прицел дверь. Но Тингл все-таки очнулся вовремя, чтобы нажать на спуск, хотя и не знал, кто это вломился к нему.

Глава 14

Кастор с воплем выронил оружие, зажал рукой левое плечо и исчез. Тингл бросился за ним в холл второго этажа. Там стоял запах горелого мяса и пластика. На задней лестнице мелькнула голова бегущего вниз Кастора. Тингл побежал за ним, но, выскочив на улицу, потерял его. Тингла так и разбирало обежать вокруг дома — вдруг сумасшедший затаился за углом или прячется во дворе за кустом или деревом. Какая-нибудь минута — и Тингл обнаружит его и убьет. Но что, если кто-то увидит, как Тингл стрелял в человека? Органики будут здесь через шестьдесят секунд. А если он начнет обшаривать окрестности, его могут схватить из-за того, что кто-то видел раненого Кастора и вызвал органиков.

Кастору не уйти далеко — он непременно привлечет к себе внимание и его либо схватят, либо пустятся за ним в погоню. Тингл не желал быть где-то поблизости, когда это случится.

Не исключено, однако, что у Кастора есть неподалеку какая-то крысиная нора. Например, высокая желтая труба в углу маленького парка близ канала. Это вход в подземную систему транспортировки товаров. Если Кастор спустился туда, ищи его свищи.

Тингл отдышался немного и набрал код Паза на часах. Паз сразу ответил. Тингл рассказал ему все, и тот разразился бранью. Окончив свой монолог, включавший с дюжину выражений на хинди, Паз сказал:

— Мои агенты где-то в твоем районе. Я сообщу им о случившемся и пошлю сюда кого-нибудь еще. Кастора надо найти немедленно!

— Да что ты говоришь, — буркнул Тингл и сказал в рацию: — Я поищу Сник. Кажется, я догадываюсь, где она. Позвоню после.

По закону хотя бы в одном доме каждого квартала должны были иметься четыре запасных каменатора. Они использовались в основном для срочного каменирования людей, с которыми произошел несчастный случай поблизости, применяли их и органики в случае ареста. Каменировать подозреваемого куда надежнее, чем надевать на него наручники.

Тингл подошел к двери в подвал, кивнув сходящей с лестницы паре. Пистолет он, к счастью, спрятал обратно, под блузу. Соседи, тем не менее, взглянули на него подозрительно — возможно, оттого, что он был так взбудоражен. Тингл спустился в другое рекреационное помещение. Там мерцала призрачным светом телеполоска — кто-то забыл ее выключить. За это полагался выговор, а то и штраф — требовалось только найти провинившегося. Тингл выключил полоску.

Запасные цилиндры стояли в углу кладовой. Тингл подошел к стенному щитку, обозначенному АВАР ЦИЛ ВКЛ, и опустил его. Кнопка номер три светилась. Тингл нажал на нее, и огонек погас. Тингл подошел к цилиндру под номером три и открыл его. Сник сидела там, головой в колени, синевато-серая, холодная и твердая на ощупь, как металл. Ссадина на лбу указывала, что Кастор оглушил ее — а может, и убил. Во всяком случае, он не успел, если и собирался, расчленить ее так же, как доктора Атлас.

Тингл закрыл цилиндр, вернулся к контрольной панели, нажал кнопку номер три и перевел реостат в положение ВКЛ. Через секунду реостат автоматически выключился. Тингл открыл дверцу цилиндра, нагнулся и приложил палец к сонной артерии Сник. Пульс бился, хотя и слабо. Хорошо! Хотя что в этом хорошего? Живая она опасна, если только не упрятать ее куда-нибудь подальше.

Вернув Сник в окаменелое состояние, Тингл немного поразмыслил и вызвал по рации Паза. Крохотный скрэмблер, вмонтированный в часы, не позволял понять разговор никому, кроме самого Паза. Правительство вправе прослушать любой разговор, но при этом дает гражданам право пользоваться скрэмблерами, создавая иллюзию свободы. Води собаку на поводке, но сделай его длинным, и собака будет счастлива.

Тингл рассказал Пазу о своей находке.

— Я пошлю двух агентов, чтобы забрали ее, — сказал тот.

— Мне нужно знать, куда ее увезут.

— Это еще зачем?

— Мне надо допросить ее, узнать, в чем состоит ее задание. Я не буду чувствовать себя в безопасности, пока не сделаю этого. В отношении ее, хочу я сказать. Кастор — дело другое.

— Мы позаботимся об этом.

— Я не люблю работать в потемках. И потом, как ни крути, я должен присутствовать на допросе.

Паз вздохнул, помолчал и сказал:

— Ну хорошо. Как только ситуация стабилизируется, я тебе сообщу.

Говорил он, точно с полным ртом — может, он и набил рот едой, чтобы успокоиться, когда Тингл воспротивился его приказу.

Получив указание оставаться в квартире до следующего звонка Паза, Тингл поднялся наверх. Он позвонил в Ремонтно-сантехнический Департамент и сказал, что ему нужно вставить новый кодовый замок. Ему ответили, что это можно будет сделать только завтра, то есть в будущую среду. Тингл отменил заказ и позвонил Пазу, который уже изнемог и начал злиться, однако сказал, что пришлет кого-нибудь вставить замок в течение часа. РСД вообще не следовало ставить в известность. Они могли бы расследовать дело, а как Тингл объяснил бы причину повреждения? Ремонтники смекнули бы, что такой замок можно прожечь только лучевым оружием. Тингл сказал, что сам это знает, но большинство ремонтников, с которыми он сталкивался, причина повреждения мало интересует. По закону им требуется эту причину записать, но этим дело обычно и ограничивается. Разве что какой-нибудь высший чин начнет копать.

— Чем дальше, тем хуже, — сказал Паз. — Надеюсь, у тебя больше нет никаких затруднений.

— Это не я их создаю, — сказал Тингл и отключился. Похоже было, что Паз дошел до точки или приближается к ней. Возможно, совет иммеров следует известить, чтобы они понаблюдали за Пазом на предмет эмоциональной неустойчивости. Беда в том, что это предложение должно будет пройти через того же Паза. Впрочем, Тингл мог передать это через своего четвергового начальника, тот известил бы четверговый совет, а тот передал бы предложение совету среды. Но совет среды получит его только тогда, когда его раскаменят в будущую среду.

Тингл пожал плечами. Он и сам не настолько спокоен и не настолько владеет собой, чтобы бросать камни в Паза.

Он вошел в ванную и усилил громкость сигнала на часах, чтобы расслышать его сквозь шум воды. Запер дверь и положил пистолет на полку рядом с душем. Он не думал, что Кастор вернется, но лучше ничем не пренебрегать.

Потом он услышал писк, увидел оранжевую вспышку и выругался. Сигнал шел не из часов, а с полоски напротив душевой кабины. Мыло выскользнуло у него из рук. Тингл нагнулся поднять его, передумал, выключил воду и открыл дверь кабинки. Кто это может быть? Нокомис? Если она почему-то вернулась домой раньше, трудненько ему будет изловчиться, чтобы позвонить Пазу.

Тингл наступил на мыло и упал навзничь.

Очнулся он на больничной койке. Над ним маячило широкое, но красивое лицо Нокомис.

— Да уж, ничем не следует пренебрегать, — проворчал он.

— Что ты сказал, дорогой?

Мозги у него обратились в студень, но он все-таки сумел разобраться в том, что рассказала Нокомис. Ее вызвали прямо со сцены в ключевой момент репетиции. Но пусть его это не волнует. Он для нее гораздо важнее, чем карьера. Продюсер и почти вся труппа обозлились на нее, но ему не о чем беспокоиться. К черту их всех. Ей позвонили из больницы, она взяла такси и примчалась. И так счастлива, что он жив.

Однако ее озадачило то, что звонок в больницу, как ей сказали, был анонимным. Неизвестный говорил через фильтр, чтобы его нельзя было опознать по образцу голоса. Сказав, что Тингл лежит без сознания у себя в душе, аноним назвал адрес и выключил полоску. Парамедики, явившись по вызову, нашли дверь квартиры незапертой — насчет замка Нокомис ничего не сказала, — а Тингл действительно лежал в ванной без чувств. Все это очень странно.

Рассказывая об этом, Нокомис пришла скорее в подозрительное, чем в сочувственное, настроение. Тингл сказал, что он, насколько ему известно, поскользнулся на куске мыла.

Санитары внесли в палату аппарат и подвергли его различным тестам. Вскоре пришел доктор и прочел ему результаты. Серьезных повреждений у Тиигла нет, сказал он, и пациент может ехать домой, как только немного окрепнет. Однако через несколько минут пришли два органика, чтобы его допросить. Тингл повторил им то же, что сказал Нокомис. Стражи порядка были настроены серьезно, и один из них сказал, что снова встретится с Тинглом в будущую среду.

Когда они ушли, Тингл застонал. Придет очередная среда, и его опять будут допрашивать. Если его объяснение не удовлетворит органиков, что вполне возможно, им займутся как следует. Поместят его в туман правды, и Тингл, вдохнув его, не сможет лгать. Он честно ответит органикам на все их вопросы.

И организации иммеров настанет конец.

— Сплошные пакости, и каждая хуже предыдущей! — пробормотал он.

— Что, дорогой? — спросила Нокомис.

— Так, ничего.

К счастью, Нокомис понадобилось в туалет. Пока ее не было, Тингл позвонил Пазу, и Паз снова начал ругаться.

— Хватит! — рявкнул Тингл. — Через минуту вернется моя жена! Что со мной стряслось?

Паз остыл и вкратце изложил ему суть дела. Иммер, пришедший починить замок, обнаружил Тингла в ванной. Он положил пистолет Тингла в собственную сумку, а потом позвонил в больницу. Тингл наскоро рассказал Пазу об органиках и неизбежном допросе.

— Думаю, это можно будет уладить, — сказал Паз. — Я передам кому следует. Ну и дела! — Он помолчал, потом добавил очень тихо и осторожно: — Но у меня, Боб, новости еще хуже.

— Погоди! — сказал Тингл. — Жена идет! — И через несколько секунд: — Давай быстро. Она с кем-то разговаривает в коридоре.

— Я получил запись, — сказал Паз. — Из вчерашнего дня. Тебе просят передать, что Озма Ван скончалась. Не знаю, что это означает, но…

— Боже! — сказал Тингл. — Ладно, теперь жена точно возвращается. Договорим после.

Он отключил связь и уронил руку. Внутри что-то трепетало — что-то, пытавшееся освободиться и завладеть им. Он знал, что это горе, но глубоко упрятанное, замкнутое под спудом. Горе Джеффа Кэрда, потерявшего жену.

Нокомис вошла в комнату и спросила:

— Ты с кем-то говорил?

— Нет, почему ты так решила? — То, что билось в нем, теперь утихало.

— Я видела, ты держал часы у рта. Ты, наверно…

— Нет, я ни с кем не разговаривал, просто вытирал рукой рот. Бога ради, Нокомис! Если бы людей классифицировали с помощью грамматики, ты стояла бы в винительном падеже!

Она вздрогнула, сердито посмотрела на него и произнесла:

— Тебе уж и слова нельзя сказать!

— Извини, дорогая. Это, наверно, потому, что я ударился головой.

В такси, по дороге домой, Нокомис сказала:

— Все-таки это странно, ты не находишь? Что могло у нас быть такого, чего нет у других? А может, ты не сказал мне чего-то и есть такой человек, который тебя ненавидит и настолько безумен, что хочет отомстить? Возможно, это женщина? Ты никогда не говорил ни о ком, кто мог бы питать к тебе такую ненависть, но…

Тингл сказал ей, что нуждается в покое, пока не почувствует себя лучше. Не могла бы она помолчать? От малейшего шума у него болит голова. Нокомис застыла и отодвинулась от него. Тингл был слишком расстроен, чтобы беспокоиться об ее обидах. Его вертело в вихре забот и огорчений, словно домик Дороти, летящий в страну Оз. Надо во что бы то ни стало поговорить еще раз с Пазом и узнать, какие приняты меры для отмены его допроса в предстоящую среду.

Спустя несколько минут Тингл немного успокоился и попытался уговорить жену вернуться на работу. Но она не соглашалась оставить его, не будучи уверена, что он совсем оправился после падения. Напрасно он убеждал ее, что больничный осмотр ничего серьезного не выявил.

Он сдался и провел более или менее спокойный вечер (ни один вечер с Нокомис не мог быть спокойным по-настоящему), пока она не сказала, что ляжет спать. Зная, что она не уснет, если его не будет рядом, Тингл сказал, что тоже устал. Он собирался потихоньку выйти в другую комнату и позвонить Пазу, как только она захрапит. И в ожидании этого момента уснул сам.

Проснулся он от свиста полоски-будильника, еще не придя в себя от слишком яркого сна. Сник звала на помощь из тумана, а он никак не мог ее найти. Несколько раз он видел в тумане смутные фигуры, одной из которых могла быть она, но не сумел к ним приблизиться.

Чувствуя свою беспомощность, Тингл проклинал себя. Человек, ведущий семь разных жизней, не должен жениться. Он прекрасно это сознавал и все же позволил, чтобы его тяга к семейной жизни пересилила здравый смысл. Один только отец Том Зурван остался неженатым, и Кэрду пришлось быть очень дисциплинированным и строгим к себе, когда он создавал эту роль.

Перед самым входом в цилиндры Нокомис поцеловала его на прощание, хотя и не так страстно, как обычно. Она так и не сочла уважительной причину, по которой он не добыл компромат на ее коллег. Тингл занял место в цилиндре, обернулся и помахал ей. Сквозь окошко он увидел в неярком свете, как окаменело ее лицо, и взглянул на часы, желая убедиться, что энергия уже поступила в ее цилиндр. Схема задержки, установленная им в стене, давала ему достаточно времени, чтобы выйти из каменатора и надуть манекен.

Через две минуты он выбежал из дома и помчался к юго-западному углу Вашингтон-сквер, сопровождаемый воем сирен и оранжевым миганием общественных полосок.

Глава 15

Джеймс Суарт Дунский, профессиональный тренер по фехтованию, вышел из своего каменатора. Одновременно Руперт фон Хензау, его жена, вышла из своего. Они любовно обнялись и сказали друг другу «доброе утро». Обнаженная Руперт, золотисто-медная, с курчавыми волосами, была очень красива. Гены ее предков — американских мулатов, африканеров и самоанцев — создали потрясающую женщину, чье магнитное поле притягивало мужиков, где бы она ни появлялась. Иногда она позировала художникам, но чаще занималась фехтованием, как и муж.

Поздоровавшись с одной женой, Дунский обнял двух других, Малиа Малиетоа Смит и Дженни Симеону Уайт, потом заключил в объятия других мужей и троих детей — он не был уверен, что хоть один от него, хотя мог бы проверить свое отцовство с помощью генетических тестов и анализа крови. Все болтали наперебой, кроме Дунского, который боролся с Тинглом, не желавшим уходить. За разговором вся семья поднялась из подвала в общую комнату на первом этаже. В другое время Дунскому доставили бы удовольствие словесная перестрелка, шлепки по задам и поглаживание грудей. Но в этот четверг он никак не мог избавиться от эха двух предыдущих дней. Это сердило его, хотя он и сознавал, что без этого эха ему не обойтись. Джим Дунский не мог сегодня жить одним четвергом. В любой момент его могли настигнуть несчастья, разыгравшиеся во вторник и среду.

Единственным утешением в его положении служило то, что Руперт была иммером, хотя и оставалась гражданкой лишь одного дня. Ему не терпелось рассказать ей, в какой опасной ситуации они оказались, но он не мог найти предлог, чтобы отозвать ее в сторонку. Придется сначала проделать весь давно установленный ритуал.

Сначала уложили спать сонных детей.

Потом все собрались в огромной ванной, почистили зубы, а желающие помылись или помочились.

Потом все пошли на кухню попить молока, а кто был голоден, поел с молоком ягод или каши. К тому времени от шуточек, прикосновений, похлопываний и поглаживаний пенисы и соски отвердели, а естественная смазка начала вырабатываться.

Потом перешли в гостиную, сели кружком на стульях и крутанули бутылку из-под молока. Это был старинный обычай, молодежь еще тысячу лет назад проделывала это на вечеринках. Теперь это действие приобрело более глубокий смысл, став демократической процедурой, предупреждающей ревность и фаворитизм.

Дунский надеялся, что Руперт достанется ему первому и он сможет рассказать ей то, что ей просто необходимо знать. Но раскрученная им бутылка указала на Малиа. Вздохнув так, чтобы это не бросалось в глаза, Дунский пошел с ней в спальню и проделал то, что в другое время доставило бы ему истинное удовольствие, хотя и не такое, которое он испытал бы с Руперт. По окончании Малиа сказала:

— Нельзя сказать, чтобы ты вложил в это душу, об остальном уж я молчу.

— Это не отражает моей любви к тебе, — сказал он, целуя ее в смуглую щеку. — У каждого мужчины бывают хорошие и плохие дни.

— Да нет, я не жалуюсь. Я тоже тебя люблю. Но сегодня у тебя, уж не обижайся, не самый удачный день.

— Ты разыгрывала свои оргазмы?

— Что ты! Я этим не занимаюсь!

— Ну, извини. Наверно, это как-то связано с питанием или с биоритмом.

— Я тебя прощаю, хотя, честно говоря, и прощать-то нечего. Выкинь из головы.

Они направились в ванную, и Думский подумал, что нечего было и жаловаться, раз она не придает этому значения. В ванной они застали Йена Маркуса Уэллса и Руперт. Моясь, Дунский старался поймать взгляд Руперт и дать ей понять, что им надо переговорить. Но она принимала душ и на него не смотрела.

Они вернулись в гостиную и еще четыре минуты ждали оставшуюся пару. На этот раз случай благоприятствовал Дунскому. Когда он крутнул бутылку, она указала на Руперт. С тихим вздохом облегчения он пошел с ней в другую спальню. Там разило сексом, и простыни на постели промокли от пота. Для него, Дунского, это было привычно — должно быть, это Тингл, заглядывающий ему через плечо, и Кэрд, заглядывающий через плечо Тингла, вызвали у него приступ легкого отвращения.

Руперт легла на кровать и вытянулась, заложив руки за голову, выгнув спину, уставив совершенные конусы своих грудей сосками в потолок. Дунский присел рядом и взял ее за руку.

— Давай пропустим секс, Руперт. У меня… у нас неприятности. Надо поговорить.

— Большие неприятности? — сказала она, садясь.

Он кивнул и сжал ее руку. Кратко изложив ей события двух последних дней, он сказал:

— Как видишь, надо решить что-то насчет сегодняшних действий. Придется обойтись без многого из того, что мы делаем обычно. Но внимания к себе при этом привлекать нельзя.

Она содрогнулась:

— Этот Кастор… поверить невозможно… какое чудовище!

— Его надо найти и остановить. Потом мне надо выяснить, где находится Сник, и добиться от нее правды.

— А если она для нас опасна?

— Не нравится мне это, но ее придется каменировать и где-то спрятать.

— Ну, лучше уж она, чем мы, верно?

— Наверное.

— Но если мы так поступим, то окажемся не лучше ее.

— К черту. Этикой я займусь, когда нужда заставит. Прежде всего надо найти Сник. Придется встретиться со связным. Впрочем, он, возможно, сейчас уже получил известие и позвонит мне сам.

— Как же ты будешь допрашивать Сник? Нельзя ведь допустить, чтобы она тебя узнала. В противном случае ее придется каменировать, каким бы ни было ее задание, — ведь она органик.

— Она будет под глубоким химикогенным гипнозом. И не вспомнит меня, когда очнется.

— Бедная Озма, — сказала Руперт. — Она погибла из-за того, что была твоей женой.

— Мне жаль, что я вынужден был рассказать тебе о ней. Я никогда ничего не говорю о других днях, если дело не касается иммеров.

— Ничего, все в порядке. — Она высвободила руку и обхватила колени. — Меня всегда интересовали твои другие жизни. Особенно твои женщины.

— Это не мои женщины, не Джима Дунского. Дунский приходится всем этим мужчинам разве что дальним знакомым.

Это была не совсем правда. Но Дунский не желал говорить на эту тему. Чем меньше Руперт будет знать, тем лучше и для нее, и для него.

Руперт встала и крепко обняла его.

— Я боюсь.

— Я тоже. Во всяком случае, опасаюсь. Слушай. Если в спортзале я скажу тебе, что мне надо уйти, знай, что я получил весть о Касторе или Сник. Отмечаться я не буду, потому что не хочу, чтобы Кредитное Бюро вообще знало, что я сегодня был на работе. Мне не начислят зарплату, ну да что поделаешь. У меня есть сверхурочные заработки, это покроет разницу.

— Ну так не ходи на работу совсем.

— Нет, мне надо как-то отвлечься, чтобы не дергаться. Да и мой шеф может захотеть связаться со мной там. Потом, лучше не пропускать тренировку без крайней необходимости. Форму-то надо держать.

Руперт попросила описать Кастора, чтобы она могла узнать его, если увидит. Дунский дал ей подробный словесный портрет и рассказал, во что одет Кастор.

— Он думает, что он Бог, а я — Сатана. В определенном смысле это нам на руку. Если бы он только слегка свихнулся и захотел бы уничтожить всех иммеров, он бы просто выдал нас властям. Тебе известно, что это означает.

Она снова содрогнулась и спросила:

— Случись такое, ты бы принял цианид?

— Надеюсь, что да. Я ведь давал присягу. И ты тоже. Мы все ее давали.

— Это единственный выход. Единственный логический и достойный выход, хочу я сказать. Но…

В дверь постучали, и Малиа спросила:

— Вы что там, навеки решили остаться?

Дунский ответил, что они выйдут через минуту, и сказал Руперт:

— В печенках у меня сидит этот групповой брак. У меня к нему просто-напросто несовместимость. Мне нужна личная свобода, и я не выношу, когда от меня чего-то требуют.

Руперт широко раскрыла глаза:

— Ты правда так чувствуешь?

— Стал бы я это говорить, если бы не чувствовал?

— Это так, риторический вопрос. Сказать по правде, Джим, мне и самой это порядком надоело. И я все-таки немного ревную, хотя и знаю, что не должна.

— Как только разберемся со всем этим делом, можно будет уйти. Аннулируем контракт, и все тут. Если нам повезет, сможем сделать это уже сегодня. Такая жизнь просто не для меня, да и не для тебя, как видно. В душе я сторонник моногамии.

— Да, — улыбнулась она. — Одной жены тебе достаточно. По одной на каждый день.

— Когда я создавал характер Джима Дунского, я делал это с мыслью о групповом браке. Дунский был как раз таким типом, которого это должно было устроить. А на поверку оказалось не так. Может, на меня слишком влияют мои прочие личности, черт его знает, в чем дело — но я больше просто не могу выдержать.

— После поговорим об этом. А сейчас нам пора выходить.

— Да, не будем пока отклоняться от принятого курса.

Это значило, что в третий раз бутылку крутить не стали, поскольку пары складывались на основе предыдущей жеребьевки. Дунский пошел в спальню с Дженни Уайти выполнил свою задачу не лучше, чем с Малиа. Иными словами, удовлетворительно, но звонить в колокола, дуть в свистки и пускать ракеты было не с чего.

— Ты бы днем поспал как следует, — сказала Дженни. — Я почти всегда ложусь перед ужином.

Дунский пробурчал что-то в ответ и проследовал в ванную. Спать он лег один, сказав остальным, что у него бессонница и нужно подключить волновой усыпитель. Он залез в нишу, прикрепил к голове электроды и улегся на спину. Перед тем как включить аппарат, он подумал о Касторе. Тот вполне мог подготовиться к дневальничеству заранее. То есть добыть себе поддельные диски и научиться отправлять фальшивые сведения в банк данных. Последнее не так уж трудно — это не монополия банкиров данных.

Кастор, возможно, прячется в туннелях древнего метро, часть которого еще сохранилась, а еду ворует или отнимает у жителей. Но это должно насторожить органиков. Его заметят и вычислят, что он и есть вор. Тогда на него устроят охоту под землей, и вряд ли ему удастся уйти от электронных ищеек и от детекторов тепла и звука.

Размышляя о том, где может спрятаться Кастор, Джим Дунский пришел к тому же заключению, что и прежде. Гадать бесполезно. Он найдет Кастора, когда Кастор найдет его. Сумасшедший уже нападал на него один раз и наверняка повторит свою попытку.

Дунский проснулся по будильнику, принял участие в завтраке, который всегда проходил у них шумно, и помог отправить детей в школу. Потом они с Руперт вышли на улицу, где в десять утра было уже жарко, и взмокли, не успев дойти до здания бывшего Нью-Йоркского университета. Ученики ожидали их в кондиционированном спортзале в костюмах с защитными прокладками и датчиками, с масками и рапирами в руках. Тренеры поздоровались со всеми, и работа началась. В другое время Дунский обучал бы ребят с охотой, особенно одного длиннорукого гибкого парня с задатками чемпиона. Но как ни старался Джим, он не мог выбросить из головы Кастора и Сник. Парень дважды задел его — датчики указывали точное место попадания, при этом раздавался звон колокольчиков и оранжево мигала стенная полоска.

— Ты делаешь потрясающие успехи, — сказал Дунский, снимая маску. — А я что-то стал плохо есть… Впрочем, ты и без этого мог бы меня задеть.

Он не насторожился, а даже испытал облегчение, увидев вошедших в зал мужчину и женщину. Он никогда их раньше не видел, однако знал, что это иммеры. Улыбались они напряженно, а их взгляды сразу замкнулись на нем, точно радарные лучи. Дунский сказал ученику «Извини» и направился к вошедшим непринужденной, как ему хотелось надеяться, походкой. Один был худой человек с большим носом, светлокожий и с волосами цвета пшеницы. На вид ему было около сорока пяти сублет. Женщина была молода, красива и имела, очевидно, много индийских предков. Мужчина не потрудился назвать себя.

— Вам нужно немедленно пройти с нами, — сказал он. Правые руки обоих пришельцев были сжаты в кулак с большим пальцем внутри. Дунский быстро сделал такой же знак, подержал кулак, чтобы они успели рассмотреть, и разжал руку.

— Сейчас, только переоденусь. — Они последовали за ним в раздевалку. Подойдя к своему шкафчику, Дунский включил голосом полоску на внутренней стороне дверцы. 52-й канал грянул четвертый хит молодежной «пицца-музыки»: «Мне грустно на тандеме одному».

— Это обязательно? — поморщился мужчина.

— Да, чтобы заглушить наши голоса, — сказал Дунский и спросил, снимая фехтовальный костюм: — Ее уже раскаменили?

— Не знаю. Скоро увидим.

— Молчание — золото, да?

Иммеры кивнули. Через три минуты все трое вышли на улицу. Дунский чувствовал себя грязным и смущался, потому что не успел принять душ — он ведь знал, что времени терять нельзя. С другой стороны, эти двое могли бы вести себя повежливей и не держаться на таком расстоянии от него. «Ну и ладно», — буркнул он, пожав плечами.

Несмотря на то что жара усилилась, на западе собирались темные тучи. Метеоролог с общественной полоски на углу предсказывал понижение температуры и сильный дождь к семи часам вечера. Дунский мельком подумал о таянии арктических льдов и о водах, прибывающих вокруг защитных стен острова Манхэттен. В этот момент тысячи человек работали там под палящим солнцем, надстраивая стены еще на фут, чтобы обезопасить остров от наводнения на последующие десять облет.

Трое, пройдя на запад по Бликер-стрит, свернули на север у дома, в котором — Дунский старался не думать об этом — была убита и разрезана на куски Озма Ван, и пошли вдоль канала. Следуя отданному шепотом указанию проводника, Дунский повернул налево и перешел через мост Западной Четвертой улицы. Потом еще раз повернул налево на Джонс-стрит и остановился перед многоэтажным домом. Мужчина прошел вперед, нажал на кнопку звонка у широкой зеленой двери и стал ждать. Кто бы там ни был внутри, он, очевидно, остался доволен, увидев их лица на косой полоске над входом. Дверь отворилась, и блондинка с голубыми глазами и очень темной кожей жестом пригласила их войти. Выглядела она на тридцать сублет. Дунский подумал, что она сделала себе оптическую депигментацию — последний крик моды, причем не только в четверге. Правительство пыталось превратить гомо сапиенс в один темнокожий вид, но люди, как всегда, нашли способ обойти официальные постановления. «Пигсмена», как это называлось в их день, законом допускалась при условии оповещения об этом властей.

Все молча прошли через холл и остановились перед дверью, на которой значились имена жителей всех семи дней. Четверговыми жильцами были Карл Маркс Мартин, доктор медицины и философии, и Уилсон Тупи Банблоссом, доктор философии. Блондинка вложила луч своей звезды в скважину и открыла дверь. Они вошли в квартиру, похожую на множество других, с коридором во всю ширину дома, комнатами по обе его стороны и кухней в конце. Ведя их по коридору, блондинка сказала:

— Это не я здесь живу. Мартин и Банблоссом сейчас на каникулах в Лос-Анджелесе. К нам они никакого отношения не имеют и не знают, что мы пользуемся их квартирой.

— Значит, Сник надо будет убрать отсюда до полуночи, — заметил Дунский.

— Разумеется.

У квартиры был мрачный, нежилой вид из-за выключенных декоративных полосок. Пришельцы прошли мимо каменаторской, где Дунский насчитал девятнадцать цилиндров — четырнадцать взрослых и пять детских. Каменные лица статуй смотрели в окна, не зная, что перед ними проходят преступники.

Блондинка открыла персональный шкаф, отодвинула вешалки с одеждой и сказала:

— Вытащите ее оттуда.

Мужчина и брюнетка вытащили Сник, скрюченную в позе зародыша. Дунский нагнулся посмотреть на нее. На лбу был багровый след от удара, нанесенного Кастором. Глаза были закрыты, и от этого Дунский почему-то испытал облегчение. Ее дотащили, держа за голову, до свободного каменатора и затолкали внутрь. Мужчина закрыл дверцу, брюнетка подошла к стене и открыла панель.

— Погоди, — сказал ей мужчина.

Глава 16

Он пошарил в своей сумке, которую поставил на пол, достал оттуда пистолет и протянул его Дунскому.

— Хочешь получить его назад?

— Спасибо, — сказал Дунский, взяв оружие. — Он нужен мне, пока Кастор жив.

— Мы все еще не нашли его, — кивнув, сказал иммер. — И вот что: нам рассказали, в какое положение ты попал, но я хотел бы услышать и твой рассказ. У нас недостает подробностей, чтобы правильно оценить ситуацию.

— Это не просто ситуация, а настоящий переплет.

— Может быть, поговорим за кофе? — предложила блондинка. — Или рассказ не займет столько времени?

— Кофе — это прекрасно, — сказал Дунский.

Они пошли в кухню и сели, а блондинка открыла звездный шкафчик с табличкой ПШ-Чт.

— Мне сделали эту звезду, когда я узнала, что Мартин и Банблоссом уезжают. Они мои близкие друзья…

— Довольно, — выразительно кашлянув, сказал мужчина. — Чем меньше ум Дунский будет знать о нас, тем лучше.

— Извините, ум Гар… — Блондинка в смущении проглотила остаток имени.

— Ты слишком много говоришь, женщина, — заметил Тощий.

— Я буду следить за собой. — Блондинка достала два кубика каменированного кофе, положила их в нишу, закрыла дверцу, нажала кнопку и вынула пакеты с размороженным кофе.

Тощий сказал:

— Я сообщу тебе, что известно нам, а потом мы выслушаем тебя. Свою информацию мы получили… из устного источника. Информационные каналы были использованы только для передачи сведений нашему начальнику.

Пока говорил Дунский, блондинка налила всем кофе и молча подала сахар и сливки. После двух чашек Дунский рассказал все, что им следовало знать.

Когда он закончил, наступило долгое молчание. Тощий, задумчиво погладив подбородок, сказал:

— Нужно выяснить, что известно этой Сник. А потом мы решим.

— Что решим? — спросил Дунский.

— Убить ее перед каменированием или просто спрятать где-нибудь. Если мы ее не убьем, всегда будет существовать вероятность, что ее найдут. А если ее найдут, она все расскажет.

Дунский тяжело выдохнул, словно получив удар под ребра, и сказал:

— Не знаю, может, это действительно необходимо, но…

— Ты знал, принося присягу иммера, что когда-нибудь тебе, возможно, придется совершить убийство, — сказал Тощий, пристально глядя своими темно-красными глазами в глаза Дунского. — Ты ведь не станешь оспаривать это?

— Нет, разумеется. Нельзя получить что-то, не отдав чего-то взамен. Я принимаю все, что судьба пошлет, но убийство… на это следует идти лишь в случае крайней необходимости.

— Знаю. — Тощий допил свою чашку, поставил ее на стол и встал.

— Приготовь Сник, женщина, — кивнул он блондинке.

Та позвала с собой темноволосую, а Тощий поставил на стол сумку и начал выгружать из нее все необходимое для допроса. Дунский отвел глаза и посмотрел сквозь жалюзи в широкое и высокое окно. На улице было всего несколько пешеходов и велосипедистов, праздношатающиеся отсутствовали. Все, насколько было заметно, спешили по делам. Если среди них и были органики, в эту сторону никто не смотрел. «Хорошо им, — подумал Дунский, — они заняты своими делами и не ведают, какое злое дело готовится всего в нескольких футах от них. Да, злое, но совершается оно в благих целях. Иммеры не собираются свергнуть правительство. Они просто живут, с некоторыми оговорками, в рамках существующего строя, хотят одного — чтобы их не трогали, и надеются изменить этот строй так, чтобы дать всем настоящую свободу. Что же в этом плохого?»

Тощий, как стал про себя называть его Дунский, спрятал какие-то приспособления обратно в сумку, а остальные отнес в гостиную.

— Положим ее вот сюда, — указал он на диван. — Не показывайтесь никто ей на глаза. — Он обвязал лицо платком и стал у цилиндра, держа наготове газовый баллончик. Блондинка по, его знаку включила энергию и секундой позже, после автоматического отключения, закрыла панель.

Тощий распахнул дверцу, впрыснул в цилиндр газ и снова закрыл его, не успела блондинка отойти от стены. Дунский увидел на миг широко открытые глаза Сник, ее искаженное страданием лицо — она пыталась распрямить свое скрюченное тело. В окошке мелькнули ее голова и ладони, но тут же все исчезло опять. Тощий опустил платок на шею и отсчитал тридцать секунд по часам, прежде чем открыть дверцу. Сник выпала наружу, ударившись головой об пол и задрав ноги.

Дунский помог брюнетке перенести обмякшее тело на диван. Тощий, держа концами пальцев какой-то круглый аппарат, провел им над лежащей навзничь Сник. Потом велел ее перевернуть и обвел прибором со спины. Над левым бедром прибор запищал. «Ага!» — и Тощий снова вернул детектор к этому месту. Потом достал из кармана карандаш и очертил красным квадратик площадью два дюйма. Спрятал круглый детектор, взял тонкий цилиндрик с утолщением на конце и стал водить им над кожей Сник внутри квадрата. Сигнал усилился.

Тощий надел матовые очки с толстыми стеклами, низко склонился над очерченным местом и поставил крошечный крестик в центре квадрата. Снял очки, сложил их и спрятал в карман.

— Передатчик. Почтовый голубок. Но не включен, конечно.

— Откуда ты знаешь? — спросил Дунский.

— Будь он включен, нас бы уже взяли. — Тощий приложил счетчик к пульсу Сник. — Немного ускорен, но это нормально, когда применяется газ. — Он перестроил счетчик и передвинул его повыше. — Давление тоже нормальное, учитывая обстоятельства.

Дунский хотел вернуть на место отвисшую челюсть Сник, но сдержался. Еще подумают, что он ей сочувствует.

— Не знаю, как повлиял на нее удар по голове, — продолжал Тощий. — Будем надеяться, что умственные способности не пострадали и что она не умрет тут у нас от черепной травмы.

— По крайней мере, до конца допроса, — сказал Дунский.

— Да, — согласился Тощий, видимо, не уловив сарказма. Он провел вдоль руки Сник селектором вены и остановился там, где загорелся оранжевый огонек. Медленно поводил прибором взад-вперед, чтобы определить, где огонек горит ярче всего, и прижал наконечник селектора к коже. На руке осталась круглая оранжевая метка. Тощий протер кожу спиртом — метка при это не исчезла, — взял шприц и ввел в вену три кубика темно-красной жидкости. Веки Сник дрогнули.

Тощий приступил к допросу по всем правилам Органического Департамента. По мнению Дунского, Тощий сам был органик. Вопросы он ставил в соответствии с законом, но во всем остальном процедура не имела ничего общего с узаконенной. Здесь не было ни судей, ни врача, ни защитника, ни съемочной группы, ни государственного обвинителя, ни банкира данных, чтобы засвидетельствовать, что допрашиваемая действительно является лицом, известным государству под именем Пантея Пао Сник.

Тощий, должно быть, использовал ее звезду, чтобы получить все данные на нее, но кое-что выяснить не сумел, иначе не было бы нужды ее допрашивать.

Одним из невыясненных пунктов было ее задание.

Тощий перешел сразу к сути дела и стал выведывать, в чем оно заключается. Этого нельзя было достичь, задав Сник прямой вопрос и предоставив ей говорить. Наркотик не мог пробить плотину столь радикально. То, что знала Сник, приходилось вытягивать из нее мало-помалу, путем терпеливых расспросов. Зато ответы выскакивали легко и быстро, точно гайки из отлаженного станка.

Закончив, Тощий сел на стул рядом со Сник. Пот струился у него со лба — можно было подумать, что в комнате испортился кондиционер.

— Хорошо, что Сник искала не нас, — сказал он, — но она могла бы наткнуться на нас случайно. Да и наткнулась, собственно, только мы, к счастью, захватили ее раньше, чем она успела уведомить органиков.

Главная миссия Сник состояла в том, чтобы найти и арестовать женщину-дневальную по имени Морнинг Роз Даблдэй. Она была ученым и занимала высокий пост в воскресном Департаменте Генетики. Ее заподозрили в принадлежности к тайной организации, имеющей целью свержение правительства, хотя до сих пор и не совершавшей насильственных действий. Когда воскресные органики собрались ее арестовать, она ушла в подполье. Кто-то предупредил ее — возможно, даже один из органиков.

Даблдэй была такой важной персоной, что Сник для ее поимки выдали темпоральную визу. В понедельнике Сник рассказали о Гриле и попросили поискать заодно и его. В среде Сник сказали, что на свободе находится еще один опасный преступник, доктор Чен Кастор. Не будет ли она так любезна, разыскивая Даблдэй, сообщить органикам и о нем, если что-то услышит?

Правительствам всех дней было желательно, чтобы истинная миссия Сник оставалась по возможности секретной. Поэтому Сник, говоря с Тинглом, сделала вид, что ищет наиболее безобидного из преступников, Гриля. Ей следовало знать, что это не очень правдоподобно. Тингл не мог не удивиться тому, что воскресный органик ищет понедельничного дневального. Но она не была обязана отвечать на вопросы гражданского лица, а то, что Тингл думает, ее, видимо, не волновало.

Увидев Кастора на Вашингтон-сквер, Сник последовала за ним. Ей бы позвать на помощь органиков и арестовать его, но ей непонятно почему взбрело в голову, что Кастор может принадлежать к той же организации, что и Даблдэй. В отличие от своего начальства, Сник полагала, что эта организация охватывает все дни недели. Немедленный арест Кастора уничтожил бы все шансы на то, что он приведет ее к другим революционерам.

Кастор, конечно, сообщил бы на допросе все, что знал об иммерах. Но его товарищи, получив известие об этом, могли бы покончить с собой или стать дневальными, как не принадлежащая к иммерам Даблдэй. Со временем их бы выследили, но к этому сроку они, возможно, набрались бы решимости принять яд, который носили на себе. Или сделать то, что уже делали некоторые подпольщики и что следовало бы сделать Даблдэй — произнести кодовую фразу и тем взорвать мини-бомбу, вживленную в тело.

— Трусиха она, вот что! — сказала блондинка.

— Кто? — спросил Тощий.

— Даблдэй, конечно. Она должна была покончить с собой!

— Как и мы в случае чего, — сказал Дунский.

— Надеюсь, никто из нас не окажется таким, как Даблдэй!

— А я надеюсь, что нам не придется проверять это на деле, — сказала брюнетка.

Дунский не знал, хватило бы у него духу или нет. Джефф Кэрд сделал бы это. Возможно, и Тингл тоже. А вот Дунский? Или завтрашний Вайатт Репп? Этот, возможно, нашел бы извращенное наслаждение или, скажем, удовлетворение в том, чтобы умереть как герой. Ну а другие? Кто их знает. Они сейчас были слишком далеки от него — эктоплазма, а не живые люди.

— Нам известно, — сказал Тощий, — что Сник допрашивала тебя, то есть Тингла, потому, что хотела привлечь к работе банкиров данных, живущих в среде. Ты не единственный банкир, с которым она говорила. Однако она скрытничала и не сказала тебе, в чем состоит ее миссия, желая сначала тебя проверить. По ее мнению, ты вполне мог быть членом революционной организации. Она не вернулась к тебе, поскольку думала, что идет по горячему следу за Даблдэй. Как выяснилось, след был чересчур уж горячим.

— Слишком много говоришь, — сказал Дунский. — Блондиночка — просто глухонемая по сравнению с тобой.

Тощий нахмурился и встал.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы мне ваших имен не назвали. Это понятно. Но ты только что произнес фамилию моего двойника из среды. Глупо, ум Тощий!

— Тощий?

— Такой псевдоним я тебе дал. Блондинке ты дал нахлобучку за болтовню, хотя она ничего опасного не сказала. А сам…

Тощий с усилием улыбнулся.

— Ты прав. Я сделал глупость — просто сорвалось с языка. Прошу меня извинить. Больше этого не повторится. Но ничего страшного не произошло. Она, — кивнул он на Сник, — нас не слышит.

— Зато ее подсознание слышит. Ученые-органики разрабатывают способы получения информации из подсознания. Не сегодня-завтра они могут открыть такой способ. И получат возможность прокрутить весь допрос, весь наш разговор, все, что она слышала, пока была без сознания, и даже все, что она видела, будучи под гипнозом.

— Ну, от мертвой они точно ничего не получат, — вздохнул Тощий.

Блондинка ахнула. Брюнетка уставилась на него во все глаза.

Дунский, чувствуя дурноту и легкую слабость, прервал молчание:

— Ты все это время намеревался убить ее?

Тощий прикусил губу и посмотрел на Сник. Теперь ее рот был закрыт, и она как будто спала. Она и вправду красива, подумал Дунский. Этюд в коричневых тонах, нежная и невинная, как детеныш котика. А ведь судя по ее досье, она быстрый, решительный и даже изобретательный сыщик.

— Я не хочу этого, — сказал Тощий. — Я никогда еще не убивал, мне противна сама мысль об убийстве. Я сделаю это, только если не останется иного выхода. Но я не могу позволить кому-то принять решение за меня, увернуться от ответственности, переложив ее на своего начальника…

Он умолк. Дунского опять охватила слабость. Однако это не было реакцией на слова Тощего. Произошло озарение. Яркий свет и тепло окутали его. И хотя «замыкание» — а как еще назвать то, что возникает внезапно и быстро проходит? — длилось недолго, он ощутил великую любовь к Тощему, замышляющему убийство, и великую любовь к Сник, которая могла стать его жертвой.

Свет, тепло и слабость покинули его. Дунский потряс головой, как человек, стряхивающий воду с волос. Что за черт?

На миг у него возникла и пропала мысль, что это прорвался отец Том Зурван. Дунскому не хотелось думать об этом. Если Зурван сумел это сделать, значит, он, Дунский, допустил слабину в защите, промах в умственном фехтовании. А еще это доказывает — ему опять-таки не хотелось думать об этом, — что двойники, отстоящие от него на несколько дней недели, так же близки к нему, как те, из соседних дней, если не ближе. Во времени не всегда путешествуют в хронологическом порядке.

Что бы ни вызвало это явление, теперь светящаяся оболочка обратилась в едва заметное мерцание.

— Я не думаю, что ее надо убить, — сказал Дунский. — Ну что ей известно? Она преследовала Кастора, и он ее оглушил. Она очнулась в каменаторе и увидела человека в маске, который снова лишил ее сознания. Она вполне может подумать, что это был тот же Кастор…

— А что, Кастор такого же роста и сложения, как и я? — спросил Тощий. — И так же одет?

— Нет, — медленно выговорил Дунский. — Но тебя она видела только мельком, частично скрытого дверцей. И откуда ей знать, что тут замешан кто-то кроме Кастора? Что такого она сможет сказать властям, даже если ее найдут и раскаменят? — Он проглотил слюну и продолжил: — Да и нужно ли каменировать ее перманентно? Разве не лучше было бы для нас, если бы ее нашли завтра же — нет, не завтра, а в следующий четверг. Сколько они — Мартин и Банблоссом — будут отсутствовать? — спросил он блондинку.

— Они вернутся завтра — я имею в виду их завтра, следующий четверг.

— Это дает нам неделю до того, как ее найдут, — сказал Дунский Тощему.

— Не нам, а тебе. Нас всех каменируют незадолго до полуночи.

— Говоря «нам», я подразумеваю иммеров. До того времени мы должны будем убрать Кастора. Непременно должны — и лучше, если это случится сегодня. Мы только попусту теряем время со Сник. Нам всем сейчас следует выйти на улицу и искать Кастора.

Тощий взглянул на тихо дышащую женщину и сказал, обращаясь будто бы ко всем, но не сводя глаз с Дунского:

— Вы не продумали вопрос как следует. Вы позволяете чувству человечности пересилить логику, чувство долга и справедливости — высшей справедливости. Кастор послужит нам прикрытием в этом деле — деле Сник, хочу я сказать. Органики знают, что он убил и расчленил двух женщин. Если Сник… тоже найдут расчлененной, органики решат, что это сделал Кастор. Это отведет подозрение от кого-либо другого. А замену ее правительство вышлет только в следующее воскресенье — если вообще вышлет.

Блондинка выдохнула, поднеся руку ко рту:

— О Боже! Ты хочешь разделать ее на куски?

Глава 17

— Ты… не сделаешь… этого, — сказал Дунский.

— Это… почему? — передразнил его Тощий.

— Это не очень-то просоциальный поступок, — сказала блондинка.

Дунский невольно разразился истерическим смехом.

— О Господи, просоциальный! — едва выговорил он. — Речь ведь идет о живом человеке.

— Да, — сказал Тощий. — Но это необходимо для высшего блага. Все, хватит разговоров! В жизни не видел такой языкатой компании, прямо попугаи, Боже правый! Считаетесь иммерами, а сами…

Дунский почти буквально взял себя в руки. Чьи-то невидимые руки протянулись откуда-то и сомкнулись вокруг чего-то внутри. Отец Том?

— Я принял решение, — сказал Тощий, — и я здесь старший. Вы должны делать то, что я скажу.

— Мне никто не говорил, что старший ты, — сказал Дунский. — Кто это тебя назначил?

Тощий раздул ноздри и покраснел.

— Твой начальник не сказал тебе, что командую я?

— Мой начальник старается говорить мне как можно меньше, — отрезал Дунский. — Как видно, он не все мне сказал. И все же…

Дунский повернулся и направился к своей сумке, стоявшей в углу. Он поднял ее, открыл и надел ремешок на правое плечо. Тощий, хотя и был взбешен, сообразил все же, что этот жест таит в себе скрытую угрозу. Он помнил, что у Дунского есть пистолет.

Голова Тощего слегка дернулась, но голос остался твердым:

— Ты сам говорил, что у нас нет времени препираться. И я действительно старший. Мы поступим со Сник так, как я сказал, потому что логика не оставляет иного выбора. И потому что я так решил.

— Ты расчленишь ее сам или прикажешь другому?

— Какая разница, кто это сделает! — выкрикнул Тощий. — Это будет сделано, вот и все!

Он бросил взгляд на свою сумку, стоявшую на столике в ногах у Сник. Дунский предполагал, что у Тощего там тоже есть оружие. «Что я буду делать, — спросил он себя, — если тот полезет за пистолетом? Готов ли я застрелить своего товарища-иммера ради того, чтобы предотвратить убийство органика? Я узнаю ответ лишь в самый последний момент, и лучше бы этот момент не наступал».

Время, однако, шло, или ползло, или летело, или что там оно делает, Время, превращая Тогда в Сейчас. В следующие несколько секунд будет выбрано одно из двух альтернативных будущих. Будет выбрано или случится само — не всегда дело решает выбор.

— Не могу поверить, что это происходит на самом деле! — тонким голосом сказала блондинка.

— Я тоже, — сказал Тощий, пятясь от Дунского и подбираясь к своей сумке. — Возможно, мне придется доложить совету о вашей эмоциональной неустойчивости.

— Дело не столько в убийстве, — солгал Дунский, — сколько в твоем намерении расчленить труп. Меня тошнит от этого. Ты должен понять. Меня вот-вот вырвет. Но раз надо…

— Да, надо, — немного успокоился Тощий. — И я сделаю это сам. Никого не стану просить. — Он посмотрел на Сник. — Поверь мне, если бы существовал какой-то другой выход… Вы двое, — сказал он блондинке и Дунскому, — отнесите ее в каменатор.

Тощий действует умно. Если у Дунского будут заняты руки, он не сможет достать оружие.

— Здесь ее нельзя убивать, — сказала блондинка. — Органики проверят всех жильцов и могут напасть на мой след.

— Знаю, — холодно ответил Тощий. — Ее увезут в другое место. И никому из вас незачем знать в какое.

Дунский поднял Сник за плечи. Какая она теплая и мягкая. И как скоро станет холодной и твердой. А потом снова станет теплой и мягкой, а потом ее разрежут на части. Он чувствовал скованность во всем теле, будто разделял с ней ее смерть.

Блондинка взяла Сник за ноги, и они вдвоем отнесли ее к каменатору. Поставили на ноги, поместили в цилиндр в сидячем положении и поправили торс, который валился вперед. Дунский приподнял ее ноги, согнул их и плотно прижал ей к груди. И выпрямился, а блондинка закрыла дверцу Тощий включил энергию и проследил, чтобы диск вернулся на ВЫКЛ.

— А теперь уходите все, — сказал он. — Идите и займитесь своими делами. С вами свяжутся, когда будет нужно.

Блондинка расплакалась, вызвав недовольство Тощего. Дунский потрепал ее по плечу.

— Такова цена, которую платят за бессмертие. — Тощий принял еще более недовольный вид. Брюнетка, опустив глаза, взяла блондинку за руку и сказала:

— Пойдем.

Дунский посмотрел, как они выходят из квартиры, а когда за ними закрылась дверь, взглянул на цилиндр со Сник. Окошко было таким же пустым, как ее будущее.

— Ну? — сказал Тощий. Он стоял у своей сумки, положив на нее правую руку.

— Не беспокойся, ухожу, — сказал Дунский.

Тощий перевел взгляд с него на свою сумку и с легкой улыбкой сказал:

— Ты сам убедишься, что я был прав. Спи спокойно. Завтра проснешься новым человеком.

— Я всегда просыпаюсь новым человеком. Может, в этом-то вся и беда.

— О чем ты? — нахмурился Тощий.

— Так, ни о чем.

Он не хотел говорить Тощему «до свидания» или как-то по-другому выражать желание увидеться с ним вновь. И молча пошел к выходу, чувствуя спиной неотрывный взгляд Тощего. Он сам не знал, не вздумается ли ему в последний момент еще поспорить за Сник — не с помощью слов, а с помощью пистолета. Но это было бы глупо и ни к чему бы не привело. Даже если он спасет Сник, — что он будет с ней делать? У него нет возможностей спрятать ее так же надежно, как это сделала бы иммерская организация. А Тощий прав, прав с логической точки зрения, хотя не прав с эмоциональной. Или нет? Существует ли абсолютная правота?

Дунский был у самой двери, когда услышал сигнал. Он оглянулся и увидел, что Тощий идет к оранжево мигающей стенной полоске. Тощий тихо произнес что-то, и на полоске появилось лицо мужчины. Дунский вернулся назад и стал смотреть из-за плеча Тощего. Мужчина на экране увидел его и спросил:

— А ему… следует это слышать?

— Откуда мне знать? — огрызнулся Тощий. — Я же не знаю, что ты собираешься сказать.

— То, что касается нас всех, — сказал иммер на экране.

— В чем дело?

— Это Кастор. Он снова совершил убийство!

Дунский ощутил, как что-то у него внутри перевернулось и омертвело. Он уже знал, что собирается им сказать этот человек.

— Органики только что обнаружили труп женщины в квартире на Бликер-стрит. Расчлененный, как и трупы прошлых жертв. Внутренности выпущены, груди отрезаны и приклеены к стене. Ее звали Нокомис Дочь Луны, она была гражданкой среды и женой некого Роберта Тингла. Муж вне подозрений, поскольку находится в своем цилиндре, женщину же убили меньше часа назад. Кастор, должно быть, проник в квартиру, раскаменил жертву, убил ее и расчленил, пока сегодняшних жильцов не было дома. Они вернулись и нашли ее. Это определенно его почерк.

Дунский издал сдавленный звук, подошел к дивану, сел и тупо уставился на Тощего, который продолжал разговор, глядя в его сторону. Потом встал, пошел на кухню, дрожащей рукой налил себе кофе, выпил, поставил чашку и перешел к окну. Горе точно застыло в нем. Он был точно ледник с головы до пят и едва мог двигаться. Глядя сквозь жалюзи на улицу, он пробормотал:

— Долго выдерживать такое я не смогу.

За спиной у него кашлянул Тощий.

— Эта женщина… была твоей женой?

— В каком-то смысле, — сказал Дунский, по-прежнему глядя в окно. Солнце померкло, и облака, предвестники надвигающейся грозы, затянули небо.

— Мне очень жаль, — сказал Тощий, — но…

— Всегда найдется какое-нибудь «но», верно?

Тощий снова кашлянул.

— В этом случае — да. Надо поймать Кастора как можно скорее. Органиков, может быть, не очень волновало, что натворил Кастор во вторник, но теперь они уже знают о том, что он сделал в среду и, возможно, сделает сегодня. Они устроят всеобщий розыск.

— Руперт! — сказал Дунский.

— Что?

— Моя жена. Она в большой опасности.

— Не в большей, чем ты. Он уже однажды пытался убить тебя и будет пытаться, пока кто-нибудь из вас не умрет.

Дунский повернулся к Тощему. Тот был бледен.

— Руперт необходимо защитить.

— Я уже послал двоих охранять ее. Они ей расскажут о случившемся. — Тощий покачал головой. — Чем дальше, тем хуже.

— Я просто не знаю, что делать. Бессмысленно бродить по городу в надежде, что мне встретится Кастор.

— Да, это так. По-моему, вам с Руперт следует идти домой и ждать там. Кастор может попытаться напасть на тебя дома. Охранники будут вести наблюдение, не показываясь сами на глаза.

— А мы, значит, будем приманкой?

— Ловушкой. Тем временем все иммеры Манхэттена и близлежащих городов будут искать Кастора в этом районе.

— Сомневаюсь, что Кастор попытается войти в мою квартиру Там слишком много народа.

— Да, я знаю, — сказал Тощий, прикусив губу — он, видимо, не одобрял групповых браков.

Он ничего не сказал о том, обнаружен ли манекен Тингла — а он не стал бы молчать, если бы что-то услышал об этом. Кастор мог бы убрать манекены Кэрда и Тингла, открыв тем самым органикам, что эти двое — дневальные. Но он не сделал этого, потому что хочет убить Кэрда. Если органики схватят Кэрда первыми, они помешают Кастору осуществить свою месть и избавить Вселенную от касторского персонального Сатаны.

— У меня, кажется, шок, — сказал Дунский.

— Мне тоже так кажется. Пойдем со мной. — Они прошли в гостиную, Дунский сел, Тощий достал из сумки шприц и пузырек со спиртом. — Подними руку.

Дунский подчинился.

— Для чего это?

— На время тебе станет лучше. Это средство не спасает от шока, только задерживает его.

Голубоватая жидкость влилась из шприца в руку Дунского. Он ощутил тепло и прилив крови, сердце заколотилось, и оцепенение прошло. Он почти что видел, как оно испаряется.

— Ну как, лучше стало?

— Намного. Хорошо, что это не седатив. Мне нельзя терять бдительность.

— Это поддержит тебя какое-то время, но потом ты за это расплатишься.

«За все надо расплачиваться, — подумал Дунский. — Сколько надо заплатить, например, за то, чтобы быть иммером? Дурацкий вопрос. За это я и расплачиваюсь сейчас, и долг еще велик».

Он снова пошел к выходу, остановился и показал на цилиндр:

— Так она все-таки…

— Да. Не пойму я тебя, Дунский. Никак не можешь смириться с неизбежным. Мне ясны твои чувства — думаю, что ясны, — но ты не проявляешь присущих иммеру качеств.

— Просто я считаю это неправильным.

— Правильно то, что хорошо. Иди же. Твоя жена тебя ждет.

Дунский открыл дверь и оглянулся в последний раз. Тощий тяжело смотрел на него. Воля этого человека так же тверда, как тела в цилиндрах. Дунский закрыл дверь и направился к выходу из дома. На улице он сразу попал под дождь. Вернувшись в подъезд, он достал из сумки желтый сверточек размером с указательный палец, зажал петельку на его конце двумя пальцами и встряхнул. Сверток превратился в дождевик с капюшоном, вокруг которого трещали электрические искры.

Надев плащ на себя, Дунский вышел под проливной дождь. Улица опустела, лишь один велосипедист бешено крутил педали, разбрызгивая лужи. Вдалеке прокатился гром, и молния прорезала темную гряду туч на западе, словно сверкающая артерия Бога.

Домой можно не спешить. О Руперт позаботятся. Тощий не любит, когда не подчиняются его приказам, но что может сделать Тощий? Он не помешает Дунскому постоять здесь немного, а потом уж пойти домой. Если Дунский сделает то, что так неистово, хотя и неясно, маячит у него в голове, его сурово накажут. Возможно, тот же Тощий подстроит ему «несчастный случай». Однако это вызовет у иммеров целую серию проблем — ведь исчезнут одновременно Дунский, Ом, Репп, Зурван и Ишарашвили.

Семь его ролей поставили его под угрозу, они же послужат ему страховкой против иммеров. Но если ситуация станет отчаянной, иммеры откажутся от всех семерых его воплощений и пойдут на риск.

Глава 18

Джим Дунский долго стоял, раздумывая, что ему делать, и вдруг решился в одну секунду. Можно уйти и оставить Сник на погибель. И можно попытаться ее спасти. Логика, чувство самосохранения и здравый смысл побуждали его убраться отсюда как можно скорей. Ужас перед убийством и видение убиваемой Сник — не умозрительный образ, а живая кровавая картина — приковывали его к месту.

Оправдывает ли цель средства? На этот старый вопрос человек, у которого есть сердце, знает только один ответ.

Но если Дунский поступит правильно, он окажется кругом не прав.

— Мне следовало подумать об этом раньше, когда я клялся в полном послушании и вечной верности, — пробормотал он и вскоре добавил: — Но ведь я же никого не предаю. Если я просто увезу ее и спрячу, иммерам по-прежнему ничто не будет угрожать.

В этот момент он понял, что не даст Тощему убить ее. Если только сможет. У него уже был план, но план этот был безумен и легко мог кончиться провалом. Провалом, то есть смертью.

Дунский оглядел улицу. Тех двоих, которые, по словам Тощего, должны были наблюдать за ним, он не увидел. Они-то его, конечно, видят. Если появится Кастор, они выбегут и убьют маньяка, хотя, возможно, не успеют спасти своего собрата-иммера. Тощий, насколько понял Дунский, обрек его на роль искупительной жертвы, одноразовой приманки.

Впрочем, нет. Тощему нежелательно, чтобы Дунский погиб при таких обстоятельствах. Его гибель потребует тщательного прикрытия.

Дунский шел по улице в потоках дождя. Гром и молния приближались сзади, точно подкрадываясь к нему. Он остановился на углу Джонс и Седьмой и посмотрел в обе стороны широкого проспекта. Ни пешеходов, ни велосипедистов, да и машин гораздо меньше, чем обычно. Два такси, правительственный лимузин и патрульный кар. Последний ехал со скоростью пять миль в час с зажженными фарами, и двое органиков еле виднелись за мокрым стеклом. Они, похоже, не обратили внимания на одинокого прохожего в желтом плаще с капюшоном.

Гроза — это как раз то, что нужно Тощему. «Небесные глаза» не видят, и на улице нет свидетелей. Даже те, кто смотрят в окна, почти ничего не различат.

В северном конце Седьмой улицы, в двух кварталах от Дунского, появился белый фургон с черными, как у зебры, полосками. В Манхэттене три тысячи таких, и принадлежат они Службе Чистоты. Фургон притормозил у светофора и проехал на желтый свет. Дунский не удивился, когда машина свернула на Джонс-стрит. Фургон СЧ может остановиться где угодно, и рабочие могут войти в дом и выйти из него с большим свертком или с тележкой, прикрытой сверху брезентом, не вызвав никаких подозрений. Любой, кто увидит это, только скажет, что Служба, мол, выполняет свой долг даже и в такую погоду.

Фургон остановился как раз там, где Дунский предполагал. Из машины вышли двое мужчин в униформе четверговой СЧ, в зеленых расклешенных брюках и просторных алых куртках. Один открыл заднюю дверцу, другой вытащил оттуда складную тележку. Несколько секунд они стояли перед дверью, давая Тощему возможность опознать их на полоске. Как только они исчезли в здании, Дунский медленно двинулся вдоль длинного квартала к фургону. Он бросил взгляд на дом напротив. Это было новомодное строение в форме корабля с большим двором, засаженным деревьями и кустарником. Дунский заметил темную фигуру в дверях под навесом: Это, должно быть, один из его охранников.

Телохранитель, наверное, не может понять, почему Дунский не идет домой. И теперь задает этот вопрос Тощему по рации. А где же второй страж? Если он сидит в кустах или прячется за деревом, его не разглядишь.

Единственным человеком на улице, не считая охранника в дверях, был велосипедист, только что свернувший с Западной Четвертой на Джонс-стрит. Сквозь сплошной дождь Дунский разглядел фигуру в темном дождевике и в широкополой дождевой шляпе, согнутую так, что лица не было видно — только ноги работали вовсю, преодолевая потоки воды почти в дюйм глубиной. Дунский еще сбавил шаг. Надо было подождать еще немного. Двум мнимым уборщикам понадобится минуты три, чтобы войти, погрузить Сник на тележку, вернуться к фургону и задвинуть тележку внутрь. А если Тощий начнет давать им инструкции, и того дольше.

Дунскому не хотелось оказаться на месте заранее. Лучше подойти к фургону как раз в тот момент, когда двое поместят в него свой тяжелый груз, но не успеют еще запереть дверцу «Вот я и ввязался в это дело, — подумал он. — Пускай я не в своем уме, но я в него ввязался».

Он остановился и выругался. Ничего у него не выйдет. Человек у дома напротив свяжется с Тощим, и Тощий с теми двумя пойдет выяснять, в чем дело. Или оставит уборщиков внутри, а сам выйдет разобраться, почему Дунский до сих пор здесь торчит. Или вышлет одного из двоих.

— Будем импровизировать, — буркнул Дунский.

Дверь подъезда открылась. Вышел спиной вперед один из уборщиков, везя за собой тележку. Дунский подождал, пока выйдут оба, и зашагал вперед. Человек у дома напротив вышел под дождь. Он колебался, не зная, видимо, что делать. Потом побежал по дорожке через двор, что-то крича.

В это же время из кустов выскочил второй охранник с чем-то темным в правой руке. Пистолет. Первый иммер тоже достал пистолет. Дунский снова выругался. Он не хотел убивать ради того, чтобы предотвратить убийство.

Уборщики, похоже, не слышали криков. Они убрали колеса и грузили тележку в фургон. Дунский побежал к ним, выхватывая пистолет из сумки. Он наставит на уборщиков пистолет и пригрозит, что застрелит их, если охранники не бросят оружие и не отойдут подальше. Он надеялся, что иммеры поверят в его блеф. Да блеф ли это? Дело покажет Иммер с пистолетом был уже настолько близко, что уборщики расслышали наконец его крик сквозь западный ветер и надвигающийся гром. Они повернулись в его сторону. В это время велосипедист распрямился, оскалив в ухмылке белые зубы. Правой рукой он выхватил из-за пояса пистолет. Поднял его, прицелился, и рукотворная молния ударила в ближайшего вооруженного иммера. Расстояние было около шестидесяти футов, и луч лишился почти всей своей убойной силы, но бегущий упал ничком и проехал несколько футов по скользкой от дождя мостовой. Оружие с лязгом выпало из его руки и отскочило прочь. Упавший не попытался его поднять и остался лежать, сотрясаемый дрожью.

Второй вооруженный иммер выстрелил и промахнулся — белый луч прошел рядом со спиной велосипедиста. Тот, смеясь так громко, что даже гроза не могла его заглушить, выстрелил снова. Луч перерезал иммеру ногу повыше колена.

— Кастор! — завопил Дунский.

Уборщики бросились к кабине, оставив заднюю дверцу открытой. Из дома вышел Тощий с пистолетом в руке. От Кастора его заслонял фургон, но и он не видел Кастора. Безумец во весь опор мчался к машине. Он, Дунский и Тощий выстрелили одновременно. Перед этим Кастор притормозил, поэтому лучи, направленные на него, пересеклись и нейтрализовали друг друга. Из-за того же торможения и легкого заноса промахнулся и Кастор. Дунский упал на бок, одновременно нажав на спуск. Луч с шипением ударил в тротуар.

При всем своем безумии Кастор действовал хладнокровно. Видя, что Дунский упал, а значит, выбыл из игры на несколько секунд, он взял на прицел Тощего. Их лучи сошлись и взаимоуничтожились. Кастор не совершил, однако, ошибки Тощего, который отпустил курок, а потом нажал его снова. Кастор продолжал держать луч, хотя от этого быстро истощался энергозапас оружия. И этот недрогнувший луч прожег насквозь живот Тощего. Тот выронил пистолет, зажал рану и повалился навзничь, ударившись головой о стену дома.

К этому времени Дунский, дважды перекатившись, лег на живот, поставив локти на мостовую и держа пистолет обеими руками. Он выстрелил. И тут молния, настоящая молния, ударила в улицу совсем рядом с противоположным домом. Следующий удар расколол надвое дуб во дворе.

Уборщики выскочили из кабины с пистолетами. Дунский увидел это, прежде чем вспышка ослепила его, а электрический разряд оглушил. На миг ему показалось, что молния попала в него. Перестрелка не пугала его, потому что все происходило очень быстро, но удар молнии его ужаснул, пробудив в нем страх и чувство своей ничтожности, знакомые людям с тех времен, когда они еще жили в пещерах и гнев богов бушевал в небесах.

Пользуясь кратким параличом Дунского, Кастор, упавший с велосипеда, поднялся на ноги и опять опустился на четвереньки, нашаривая пистолет. Ближний к нему уборщик точно остолбенел и не выстрелил, когда Кастор находился в этом беспомощном положении. Его товарищ обегал фургон — когда грянула молния, он присел. Кастор нашел пистолет и откатился как раз в тот миг, когда от лучей, пущенных обоими, вскипела вода в луже рядом. Дунский встал и побежал к фургону. Кастор, продолжая катиться по мостовой, направил луч в сторону уборщиков. Луч пробил пластиковый кузов фургона в правом заднем углу и прошел сквозь человека рядом. Тот с криком упал.

Второй уборщик, как и Кастор, не снимал палец со спуска, но два луча пересеклись в третий раз. Кастор прекратил свое вращение, двинул лучом вбок и назад, а потом поразил своего противника в глаза. Уборщик с воплем выронил оружие, схватился за лицо и побрел, шатаясь, прочь.

Кастор с торжествующим криком, все еще лежа на земле, прицелился в бегущего Дунского. Дунский выстрелил — его луч прошел рядом с плечом Кастора. Тот взвыл от бешенства, потому что запас энергии в его пистолете кончился, взвился вверх, точно с трамплина, и тоже бросился к фургону. Дунский, использовав спотыкающегося слепца как прикрытие, выстрелил через его плечо, но только срезал нижний угол задней дверцы фургона. Кастор уже спрятался за машиной.

Хрипло дыша, Дунский повернул, зная, что должен выбежать на мостовую до того, как Кастор подберет пистолет убитого уборщика. Он обогнул фургон как раз в тот миг, когда Кастор тянулся за оружием из-за заднего колеса. Дунский налетел на него, сбил с ног и сам упал сверху.

Из груди Кастора с шумом вырвался воздух. Где-то ниже по улице опять ударила молния. Кастор ухватил запястье Дунского и свирепо вывернул его. Пистолет выпал, но Дунский и не пытался его поднять. С криком он схватил Кастора за горло.

— Теперь ты в моей власти! — провизжал тот. — Никто не смеет отрекаться от Бога!

Кастор задыхался, но тоже вцепился в горло Дунскому. Тот отпустил врага, вырвался сам, поднялся на ноги, опередив Кастора, и снова повалил его. Ухватил его за шею, тряхнул и ударил им о стенку фургона. Кастор обмяк. Держа его одной рукой, Дунский раз за разом бил его ребром ладони по челюсти, одновременно молотя его затылком о фургон.

Наконец, обессилев, дыша так, будто весь воздух исчез с лица Земли, он уронил Кастора на мостовую.

Бог умер.

Дунского трясло. Он охотно остался бы лежать на улице, отдавшись на волю ливня и молний. Улица казалась ему самой лучшей постелью в мире, самой желанной и самой необходимой. Но… всегда найдется какое-нибудь «но» — он не мог сделать то, чего так хотел.

Из дома рядом и из дома напротив выходили люди, несмотря на потоки дождя и на молнии, хлещущие поблизости.

Кто-то уже, наверное, вызвал органиков. Надо уходить, да поскорее.

Дунский поплелся к кабине, вернулся за пистолетом, потом вернулся еще раз и подобрал сумку, которая свалилась, когда он кинулся на Кастора. Подобрав пистолет уборщика, он поставил его на ПЛАМЯ и выжег шею Кастора с отпечатками своих пальцев. Закрыл заднюю дверцу, устало взобрался на водительское сиденье, дыша так, точно ему резали горло ножом, и уехал.

Никто не пытался его остановить.

Сначала он хотел свернуть налево на Западную Четвертую, чтобы свидетели сказали органикам, что он поехал туда, но передумал. Оттуда слишком близко до Шеридан-сквер, где всегда дежурят органики. С Джонс-стрит он повернул направо, проехал Корнелия-стрит и пересек мост над каналом Кропоткина. Фургон надо бросить как можно скорее, но сначала надо спрятать где-то Сник. Это главное.

Глава 19

Проехав скверик на Западной Четвертой к востоку от канала, Дунский увидел за собой фары. Он слишком устал, чтобы ругаться. Патрульная машина? Возможно. Он не мог даже вылезти из фургона и удрать. Сейчас его догнал бы даже восьмидесятилетний старец. Машина поравнялась с ним, водитель опустил окно и что-то крикнул ему. Слова заглушил раскат грома, да и окно справа от Дунского было закрыто. Дунский опустил стекло и в свою очередь прокричал вопрос. Водитель был в штатском, и машина не имела опознавательных знаков. Это еще не означало, что двое на переднем сиденье — не органики, но если это патруль, то почему они не включили оранжевую мигалку? Возможно, это иммеры, посланные ему на помощь.

Дунский остановился и подождал, пока они подойдут. Они все-таки были органики, но одновременно и иммеры, отряженные его увезти. Человек у дома напротив предупредил Тощего, что Дунский не ушел, как ему было приказано. Эти двое уже ехали забрать его, когда центральная станция направила их на ту же Джонс-стрит. Кто-то сообщил о перестрелке.

— Я вам потом расскажу, что случилось, — сказал Дунский. — А сейчас перенесите каменированную женщину в свой багажник. Фургон я оставлю здесь.

Женщина, напарница водителя, сказала:

— Нам приказано доставить тебя к нашему начальнику.

Дунский выключил мотор и фары и вылез. Женщина помогла мужчине вынести Сник. «Совсем забыл», — сказал Дунский и вытер руль и дверную ручку своим носовым платком. Потом забрался на заднее сиденье патрульной машины и лег. Хлопнула крышка багажника, и двое иммеров тоже сели в машину.

— Может, и его положить в багажник? — сказала женщина.

Мужчина не ответил. Женщина сказала что-то в рацию-часы так тихо, что Дунский не расслышал. Это не органическая частота, подумал он. Водитель направился в сторону Вуманвэй, и навстречу им попались две патрульные машины, ехавшие на запад с воем сирен. Машина иммеров проехала на север по Вуманвэй, свернула вправо на Восточную Четырнадцатую, потом налево на Вторую авеню. Сразу за Стьювезант-сквер она остановилась перед многоэтажным домом. Дунский знал этот дом — он был похож на Тадж-Махал в уменьшенном виде. Здесь проживали высокие правительственные чины и помещались разные конторы, магазины, эмпаторий, ресторан и спортивный зал. Должно быть, ситуация действительно критическая, если совет не нашел иного выхода, чем привезти его сюда.

Мужчина остался в машине послушать, что передают по органическим каналам, а женщина повела Дунского по широкому мраморному коридору мимо каменированных тел элегантно одетых чиновников, некогда ступавших по этим кулуарам власти. Некоторых следовало бы пропылесосить. Они подошли к лифтам, и женщина сказала в стенную полоску:

— Он здесь.

— Пусть поднимется один, — произнес глубокий мужской голос. — Отправьте его и возвращайтесь на свой пост.

— Да, ум, — ответила женщина и не ушла, пока Дунский не вошел в кабину и дверь не закрылась за ним. Он поднялся под самый купол, вышел в роскошно отделанный, устланный ковром холл и сказал ожидавшему там человеку: «Дунский». Тот кивнул и проводил его до двери с двумя именами на табличке: Пит Эссекс Вермейлен и Миа Оуэн Барух. Дунский знал эти имена, хотя ни разу не встречался с их обладателями. Это были его троюродные брат и сестра: Вермейлен с отцовской стороны, Барух — с материнской. Дунский всегда предполагал, что они иммеры, раз приходятся ему родней, но до сих пор не имел случая в этом убедиться.

То, что они одни занимали квартиру, указывало на очень высокое положение в обществе. В их доме имелись старинные вещи, безделушки, обои на стенах — им ничего не приходилось прятать в шкафы на шесть дней. Они превзошли даже вторничную подругу Дунского-Кэрда, генерального комиссара Хорн — та делила квартиру с жительницей четверга.

Вермейлен, высокий и худощавый, снял с Дунского дождевик и повесил на вешалку. Его маленькая худенькая жена спросила Дунского, не хочет ли он чего-нибудь съесть или выпить. Он хрипло и медленно выговорил:

— Бурбон и сандвич, если можно. И еще разрешите воспользоваться вашим туалетом.

Вернувшись в гостиную, он сел на огромный мягкий диван, покрытый искусственным мехом. Его мокрые брюки и башмаки оставляли следы на диване и ковре, но Дунскому было уже все равно.

Миа Барух принесла ему виски и села рядом с ним. Он проглотил сразу четверть стакана и вздохнул.

Вермейлен тоже сел, но не стал ничего говорить, пока Дунский не съел свой сандвич.

— Ну а теперь рассказывай, — сказал он тогда, подавшись вперед. — Мои люди сообщили мне кое-что по радио, имеются у меня также донесения из других дней и от твоего непосредственного начальника. Но я хочу знать всю историю по порядку — все, что существенно.

Дунский стал рассказывать, а Вермейлен и Барух порой задавали ему вопросы. Удовлетворившись, Вермейлен откинулся назад и сложил пальцы домиком.

— Да, каша заварилась будь здоров, но расхлебать ее можно. Теперь органики не будут искать Кастора, но остаются все эти мертвецы. Властям захочется выяснить, какое отношение они имели к Кастору. Всех покойников проверят, изучат их биографии, просмотрят каждую минуту их жизни, имеющуюся в записи, разыщут и опросят людей, которые их знали. Попытаются узнать, что между ними общего. Не думаю, что кому-то удастся разгадать тайну. Будем надеяться, что не удастся. Мы всегда очень тщательно заметали свои следы. Но никогда не знаешь, какая многозначительная деталька может всплыть.

— А как насчет будущей среды? — спросил Дунский. — Органики хотят меня допросить. Меня, то есть Боба Тингла. Если у них возникнет подозрение, они применят туман правды — а вам известно, что это значит.

Вермейлен небрежно отмахнулся:

— Да что у них есть? Замок, уничтоженный Кастором, заменили до приезда парамедиков. Твое оружие унесли. С тобой Произошел несчастный случай, ты поскользнулся на мыле и ударился головой. Наши люди в среде, занимающие очень высокие посты, займутся этим.

Может, он и прав, подумал Дунский. Но чересчур много иммеров вытаскивает меня из этой заварухи, и чересчур многим известно одно из моих воплощений, а то и больше.

— Ты хорошо замел следы, — сказал Вермейлен. — Однако могут быть свидетели — люди, которые смотрели в окна соседних домов и видели тебя.

— Шел сильный дождь, было темно, и на мне был плащ с капюшоном. Можно мне еще выпить? Спасибо. Какие-то люди вышли на улицу, когда я садился в фургон, но близко они не подходили. А тучи скрыли меня от «небесных глаз».

— Знаю. Органики будут заниматься этим вплоть до полуночи, а потом прикроют лавочку. Они оставят сообщения властям вторника и среды. А те посчитают дело закрытым. Кастор, явный психопат, убит, и конец розыскам. Но сегодня… дело осложняется другими убитыми. Это касается только четверга, но иммеры других дней будут оповещены —.пусть подумают, как замести следы. Можно подкинуть ложное объяснение — это, пожалуй, лучше всего. — Вермейлен просиял. — Любое объяснение лучше, чем ничего. Нераскрытое дело помещается в банк и теоретически никогда не закрывается. А раскрытое переходит в архив.

Дунскому стоило труда держать глаза открытыми.

— Да, это, возможно, наилучший план. Только…

— Только что?

— Что будет со Сник?

Вермейлен покачал головой:

— Гарчар зашел слишком далеко. — (Это, должно быть, тот, кого я называл Тощим, подумал Дунский.) — Я не одобрил бы этого убийства, хотя расчленить труп и свалить все на Кастора — очень хорошая мысль. Я, пожалуй, не смог бы этого сделать. И Гарчара я не виню. Он командовал операцией и не имел времени связаться с нами. Хотя… ну да это дело прошлое. Сник останется в окаменелом состоянии и будет помещена в безопасное место.

Вермейлен снова сложил кончики пальцев.

— Сегодня ее никто не хватится. Подумают, что она ведет собственный поиск, если вообще вспомнят о ней. У них хватило хлопот с Кастором. А завтра? Явится Сник в главное управление со своей визой и рекомендациями? Нет, не явится. Так откуда пятнице знать, что она должна явиться? Пятница и не будет знать, и суббота тоже. Никто не узнает, что Сник пропала, пока не придет воскресенье, когда начальство будет напрасно ждать ее с докладом. Но воскресенье тоже ничего сделать не сможет, только оставит запросы для последующих дней. Только в следующее воскресенье станет ясно, что Сник исчезла в четверг. У нас достаточно времени, чтобы подготовиться, а может, ничего делать и не придется.

— Надеюсь, — сказал Дунский и подумал о Пантее Сник, твердой и холодной, упрятанной куда-то — возможно, на века, пока ее не найдут. Если найдут вообще.

— Бедный, — сказала Миа Барух, погладив его по руке. Дунский непонимающе взглянул на нее, и она добавила: — Твои жены… погибли такой страшной смертью.

— Что ж, он отомстил за них, — сказал Вермейлен.

Она отдернула руку и отодвинулась. Еще бы. Он ведь убил человека. Не имеет значения, что он сделал это, защищаясь, и что Кастора необходимо было убить. Миа просто отвратительно было сидеть рядом с человеком, способным на такое.

— Я знаю, что мщением мертвых не воскресить, — сказал Дунский. — Это уже превратилось в штамп. Но некоторое удовлетворение месть все же приносит.

Барух фыркнула и отодвинулась еще дальше. Дунский устало улыбнулся:

— Как там Руперт фон Хензау, моя жена?

— Ее предупредили, — сказал Вермейлен. — Она надует за тебя манекен и поставит в твой цилиндр. Или же, как предложил я, уйдет вечером из коммуны, сказав, что ты и она берете с ними развод. Если она уйдет, то отправится в аварийную каменаторскую и захватит с собой твою завтрашнюю сумку. Она в любом случае найдет способ передать сумку тебе. Она тебя целует и говорит, что увидится с тобой завтра — то есть в будущий четверг.

Дунский не счел нужным оповещать Вермейлена, что у него по всему городу спрятаны запасные сумки.

— Ну а ты останешься здесь, — сказал после паузы Вермейлен. — С этим проблем нет, верно?

— Так вам известно, что моя пятничная жена сейчас на раскопках в Южной Америке?

— Конечно. Пришлось навести справки, чтобы разобраться в твоей ситуации.

Этот человек слишком много о нем знает, но тут уж ничего не поделаешь.

— Я очень устал, — сказал Дунский. — Мне бы принять душ и лечь. День был просто мучительный.

— Я покажу тебе твою комнату, — сказал, вставая, Вермейлен. — Когда проснешься, нас, возможно, уже не будет. Тогда позавтракай и отправляйся. Я оставил сообщение для твоего начальника — завтрашнего, хочу я сказать. Просто уведомление, что у тебя для него есть важная информация. Наверное, он свяжется с тобой при первой возможности.

— Если сочтет нужным.

Спальня была роскошная, с громадной кроватью, которая опускалась на цепях с потолка. Вермейлен нажал кнопку на стенной панели, и кровать стала медленно снижаться, а потом стала на ножки, выдвинувшиеся при спуске.

— Если что-нибудь случится до нашего с Миа окаменения, я оставлю тебе весть. Вот эта полоска будет мигать. Ночную рубашку можешь взять в этом шкафу.

— Прямо шик. Не привык я к такому высокому классу.

— У нас ответственность больше, поэтому нам больше полагается.

Дунский пожелал Вермейлену спокойной ночи и попробовал дверь, когда хозяин закрыл ее за собой. Дверь оказалась запертой. Дунский почистил зубы одноразовой щеткой, которую обнаружил в ванной, принял душ и лег. Он думал, что сразу уснет, но сон задерживался, потерпев аварию где-то по дороге. Образы Озмы, Нокомис и Кастора носились по коридорам мозга. Дунский начал дрожать. Хлынули слезы, хотя и ненадолго. Он встал, подошел к маленькому бару в углу — опять роскошь — и налил себе четыре унции «Социовосторга № 1» — опять роскошь. Потом пятнадцать минут шагал взад и вперед со стаканом в руке — ноги у него уже подгибались, но никак не могли остановиться. Лишь прикончив остаток напитка, он увидел Вайатта Реппа, ухмыляющегося под белой десятигаллоновой шляпой.

— Это мне следовало участвовать в той славной перестрелке на Джонс-стрит, а не тебе! — сказал он. — Мне бы понравилось!

— Еще не полночь, — буркнул Дунский, и Вайатт растаял.

Улегшись в постель, Дунский долго плакал. Образы твердой и холодной, как алмаз, Сник, отражались во всех зеркалах его мозга. Погружаясь в сладкий сон, он подумал, что не должен горевать о ней больше, чем о других. Это неправильно.

Глава 20

Вайатт Бампо Репп вышел из своей квартиры, проследовал по коридору и остановился у лифта. Лишь один человек во всей пятнице носил эту белую десятигаллоновую шляпу, алый шейный платок, пурпурную рубашку с воротником-брыжами и пышными рукавами, куртку из черной искусственной кожи, широченный пояс с массивной пряжкой, где изображен был ковбой на брыкающемся мустанге, тесные небесно-голубые джинсы, отделанные кожей по швам, и белые, тисненой кожи сапожки на высоких каблуках, украшенные аппликацией из скрещенных шестизарядных револьверов. И этим человеком был Вайатт Репп, знаменитый телесценарист, режиссер и продюсер вестернов и исторических драм. Недоставало только — к большой досаде Реппа — пары элегантных кобур с изящными игрушечными пистолетами. На них правительство наложило запрет. Если маленьким мальчикам не разрешается играть военными игрушками, с какой стати разрешать это большому мальчику? Он может послужить дурным примером.

Однако то же правительство ничуть не возбраняло показывать оружие и сцены насилия на полосках и в эмпаториях, проявляя такое же двуличие, как все правительства от основания Шумера.

Жильцы, ожидающие лифта, хотя и часто видели Реппа, воззрились на него с восхищением и восторженно поздоровались с ним. Репп нежился в лучах их поклонения, ощущая при этом легкий привкус стыда — ведь он, можно сказать, мошенничал, пользуясь их невежеством. Ни один ковбой никогда так не одевался, и ни один ковбой не носил наплечную сумку. Впрочем, люди должны это знать — ведь в его телефильмах ковбои показываются в соответствии с исторической правдой.

На громкие возбужденные приветствия Репп отвечал мягко, в лучших традициях героя, который наружно тих и вежлив, а внутри — кремень. «Улыбнись, когда называешь меня так, незнакомец».

Спускаясь вниз в лифте, он ответил как мог полнее на вопросы о своей следующей постановке. В вестибюле все разошлись кто куда. Репп, простучав каблуками по мраморному полу, вышел в яркий прохладный день, сел в ожидающее его такси и ласково ответил на приветствие таксиста. Водитель, оповещенный через полоску, куда следует везти Реппа, поехал от угла Восточной Двадцать третьей улицы и Парк-авеню ко Второй авеню. Там он повернул направо и остановился за большим домом, где раньше помещался Израильский медицинский центр. Теперь в этом шестиэтажном здании, напоминающем штопор, был Манхэттенский Государственный Институт Видеоискусств. Конфигурация дома служила неисчерпаемым поводом для шуток о том, что именно институт проделывает с публикой.

Водитель открыл дверцу и сказал:

— Гроза очистила воздух и принесла прохладу, рас[14] Репп.

— Ты даже не представляешь себе, приятель, насколько она все очистила и прояснила.

Жизнь снова вернулась в ровную, нормальную колею. Кастор погиб. Сник в укрытии. Иммеры заметают следы. Нынешняя пятница пойдет так же, как и все предыдущие. Если у него и возникнут проблемы, то лишь те, что связаны с его профессией, а не с преступниками и органиками, преследующими этих преступников. «Хотя кое-кто и говорит, — ухмыльнулся Репп, — что все его постановки просто преступны».

Чувствуя радостный подъем, он прошел пружинистым шагом по тротуару и по дорожке, ведущей к зданию. Прохожие пялили на него глаза и порой окликали, хотя он их не знал. Большой фонтан на полпути между улицей и домом пускал струи воды из макушек скульптур в середине. Там было двенадцать статуй мужчин и женщин, не каменированных, а из настоящего камня, изображавшие великих визуалистов недавнего прошлого. Возможно, когда-нибудь там появится и его статуя. Водяная пыль оросила лицо прохладой. Репп поклонился двенадцати, проходя мимо, и по аллее гигантских дубов дошагал до девятистворчатой двери. Лифт поднял его на верхний этаж, и Репп поздоровался с вахтером. Следующая комната была большой, с куполом и с огромным круглым столам посередине. Когда Репп вошел, сидящие за столом мужчины и женщины встали. Он ответил на их пожелания доброго утра, бросил шляпу на стол, поставил на пол сумку и сел. Его пятничный Пятница мужского пола принес ему кофе. Репп посмотрел на полоску-часы:

— Ровно девять. Без опоздания.

Другая полоска передавала все, что он делает и говорит. Мониторы рабочего времени отметят, что он, открыв лучом звезды дверь офиса, сразу же приступил к работе. Видеоартисты оплачивались не по количеству отработанных часов, а согласно контрактам с Департаментом Искусств. Кредит им начислялся еженедельно, в зависимости от звания артиста. Если работа заканчивалась в срок, артист мог оставить за собой определенную часть аванса. Если досрочно — артист получал премию. А если государственный комитет видеоискусств находил качество работы достаточно высоким, артисту снова выдавалась премия.

Ну а сколько времени затратить на то, чтобы работа выполнялась в срок и была достаточно качественной, решала сама съемочная группа.

Далеко не всех артистов устраивал такой порядок. Большинство, включая Реппа, было даже решительно против. Но изменить они ничего не могли, могли лишь подать формальный протест, что они и делали несколько раз, пока безрезультатно.

И невзирая на то что для правительства имел значение только график — ну и бюджет, конечно, — мониторы непрерывно регистрировали затраченное артистами рабочее время.

Кое-что так и осталось неизменным со времен Голливуда. Репп, например, получал тройную ставку как сценарист, режиссер-постановщик и ведущий актер. Он оказывал влияние на комитет и по своей собственной, и по иммерской линии, с тем чтобы сохранять за собой все три эти должности. Репп потратил немало вечеров на завязывание связей и общение с нужными людьми, не говоря уж о суммах, потраченных на представительство, но дело того стоило. Если он сохранит тройную оплату и на будущую постановку, то сможет снять квартиру побольше — если таковая будет в наличии.

Работа шла как по маслу, если не считать мелких стычек и оскорблений. Но стычки и споры были неотъемлемой частью теле- и эмпатосъемок, и никто не обращал на них внимания. Два эпизода, запланированные на утро, снимались и переснимались до полного совершенства. Репп имел короткую, но бурную дискуссию с цензором Бакаффой по поводу голографических субтитров. Репп утверждал, что они только отвлекают зрителя и никому не нужны, поскольку столько раз уже повторялись в фильмах, что публика и так прекрасно знает значение старинных слов. Бакаффа же настаивал на том, что добрая половина зрителей не поймет, что такое «ниггер», «макаронник», «коновал», «сложный процент», «пушка», «голубой» и «наркота». Да хоть бы и все понимали, это не имеет значения. Правительство требует, чтобы все подобные выражения объяснялись в субтитрах.

Репп потерпел поражение, но остался доволен, доведя Бакаффу чуть ли не до слез. Он не был садистом, просто хотел, чтобы Бакаффа честно заработал свои добавочные деньги в качестве государственного информатора.

В десять минут второго, во время создания третьего эпизода, нога главного героя вдруг резко укоротилась. Техники попытались найти причину неисправности в голопроекторе, но не смогли, поскольку диагностическая система тоже отказала.

— О’кей, — сказал Репп. — Так и так до ленча всего двадцать минут. Сделаем перерыв сейчас. Возможно, к нашему возвращению технику наладят.

Перекусив сандвичами в буфете, Репп не спеша шел по широкому коридору первого этажа. Его костюм горел всеми красками на солнце, льющемся в высокие, до потолка, окна, и каблуки громко цокали по полу. Многие его узнавали, некоторые просили автограф. Репп говорил им в микрофоны свое имя и личный номер, заверял, что рад был с ними познакомиться, и шел дальше. Потом произошел неловкий, но не совсем неприятный инцидент. Красивая молодая женщина стала умолять его о свидании у нее или у него дома, где бы он мог делать с ней все что угодно. Он вежливо отказал, но, когда она упала на колени и обхватила его ноги, ему пришлось подозвать двух органиков, чтобы они ее оттащили.

— Жаловаться не стану, — сказал он им. — Позаботьтесь только, чтобы она не возобновляла этот свой путь пилигрима.

— Я люблю тебя, Вайатт! — завопила женщина ему вслед. — Оседлай меня, как пони! Раскали меня, как кольт!

— Господи Иисусе! — пробормотал красный, но ухмыляющийся Репп, входя в лифт.

Они с женой договорились соблюдать воздержание на время ее чилийской экспедиции, и он с тех пор ни разу не спал с женщиной. При этом у него хватало честности признаться себе, что он хранит целомудрие не из моральных побуждений и не потому, что не желает никого, кроме своей жены. Просто ему надо было передохнуть от секса, подзарядить свои батареи. Хотя у него была жена на каждый день, кроме воскресенья, а в четверг и не одна, и такое разнообразие должно было бы стимулировать его, вроде как петушка в курятнике, он не всегда оказывался на высоте. Его железы и его сознание работали в разных системах.

Почувствовав себя хорошо оттого, что его хотят, а он не хочет, Репп занял место за столом в своем кабинете. На полосках были сообщения для него, в первую очередь от жены, Джейн-Джон. Вид у нее был счастливый, потому что в следующую пятницу она собиралась домой. Завтра, в субботу, ее в окаменелом виде погрузят в самолет и в тот же день доставят к месту назначения. Из аэропорта ее отправят дирижаблем в здание Тринадцати Принципов, и Репп встретит ее там в пятницу, в час ночи. А если не сможет, она возьмет такси.

Джейн-Джон Уилфорд Денпасат была красивой темнокожей женщиной с депигментированными светлыми волосами и голубыми глазами.

— Я люблю свою работу, Вайатт, но это будет долгая волынка, потому что нас каждый день возят с раскопок за двести миль на ближайшую станцию каменирования. И я ужасно по тебе соскучилась. До скорого свидания, задавака. Прямо дождаться не могу.

Это она только так говорит, ждать ей будет нетрудно. Бесчувственное тело не страдает от нетерпения или нервозности. А он, хотя и не окаменеет до следующей пятницы, будет кем-то другим и даже не вспомнит о ней. У Новой Эры много недостатков, но и достоинств немало. Мера за меру, баш на баш, даешь и берешь, что-то теряешь и что-то находишь.

Шахматных ходов на полосках не было с самого вторника, но Репп все же испытал разочарование, не найдя его и сегодня. Он подумал о Янкеве Гриле — Джимми Крикете — и ему стало очень жаль, что их партия прервалась. Где-то Гриль теперь? Все так же играет на Вашингтон-сквер? Сидит в тюрьме? Каменирован и ждет суда? Или уже приговорен и каменирован перманентно?

Остальные сообщения были деловыми, и среди них выделялось напоминание о том, что вечером он участвует в «ИЛЛ-Шоу». Ему следует явиться в студию в 7.30, а ровно в восемь передача выйдет в эфир.

Никто из иммеров не пытался связаться с ним через полоску или лично. Ну и хорошо.

Глава 21

В конце рабочего дня Репп поехал на такси домой. Позанимавшись на тренажерах, он принял душ и съел легкий ужин. Он был у здания Тринадцати Принципов ровно в 7.25 и вошел в студию в 7.30. Там им занялся секретарь ведущего «ИЛЛ-Шоу», раса Ирвинга Ленина Линдквиста. За кофе Репп прочел полоску со списком приглашенных, перечнем тем и кое-какими остроумными репликами, которые он мог бы сделать во время передачи.

В 8.40 Репп покинул студию. Он остался доволен передачей, хотя некоторые замечания Линдквиста задели его за живое. Это хорошая реклама — показаться в «ИЛЛ-Шоу», которое ведет этот самый «серый брат ордена Разума». Линдквист избегал всего показного и яркого, предпочитая серьезный, интеллектуальный подход. Отказавшись от ослепительных декораций и цветистого костюма, он оформил свою студию под келью средневекового монаха. Сам он, в серой рясе, сидел за столом на подиуме, примерно на фут выше стульев своих гостей. Создавалось впечатление, будто это главный инквизитор Испании судит еретиков. Репп не растерялся под градом ехидных вопросов и комментариев, которыми забрасывал его Линдквист, и вызвал смех в студии, спросив, когда же дойдет очередь до дыбы и железной девы. Аудитория «ИЛЛ-Шоу» состояла в основном из высокообразованных людей или из тех, кто мнил себя таковыми, поэтому Репп мог поручиться, что его поймут. Это была одна из причин, по которой Репп соглашался подвергнуться подковыркам и оскорблениям. Вторая причина заключалась в том, что он надеялся отплатить ведущему той же монетой и даже с лихвой. Кроме того, было известно, что, как бы Линдквист ни издевался над своими гостями, приглашает он только тех, кого считает с грехом пополам дотягивающими до собственного интеллектуального уровня.

Реппа он обвинил в неустойчивости и расплывчатости характера.

— Ваша излюбленная тема, рас Репп, — это обмен ролями и превращение одного лица в другое. Достаточно перечислить лишь немногие из ваших фильмов, отражающих эту манию, эту страсть, которая, в свою очередь, отражает вашу тайную сущность. Или, как следовало бы скорее сказать, отсутствие всякой сущности. Это, скажем, «Граф Монте-Кристо», «Одиссея», «Протей из Майами», «Елена Троянская» и, наконец, «Кастер и Бешеный Конь, или Сошедшиеся параллели». Во всех этих сюжетах имеются переодевания, галлюцинации и иллюзии по поводу того, кто есть кто, а также выдача себя за другого и вытекающая из этого реальная или мнимая смена личности. Причем любопытно, что вы более всего известны как лучший автор вестернов. Точнее, как человек, воскресивший вестерн, умерший тысячу лет назад. Некоторые считают, что лучше бы ему было остаться в могиле.

Однако ваши работы, вызывавшие внимание и даже похвалу отдельных критиков, к вестернам не относятся. За исключением, конечно, «Кастера и Бешеного Коня». И это весьма любопытный вестерн. И Кастеру, и Бешеному Коню приходит мысль пойти к знахарю, узнать у него соответствующие заклинания, принять облик своего врага и погубить его. Ни один из них, разумеется, не знает, что другой задумал то же самое. В итоге Кастер в облике Бешеного Коня убивает Бешеного Коня в облике Кастера, а сам, не в силах вернуть свой прежний вид, погибает, убитый белыми.

Линдквист улыбнулся своей мерзкой улыбочкой, которую сравнивали, в том числе, с зубастым влагалищем.

— Я узнал из надежного источника, что вещь, над которой вы работаете сейчас, «Диллинджер не умирает», основана на поразительно похожей идее. Ваш главный герой, грабитель банков, уходит от ФБР, органиков двадцатого века, путем магического превращения в женщину. Чтобы совершить это, он заставляет свою подружку Билли Фрешетт, индианку из висконсинского племени меномини, отвести его в запретное святилище Вабоссо, Великого Белого Зайца, Хитроумного Меномини. И Вабоссо, персонаж древних индейских легенд и сказок, дает Диллинджеру власть превратиться в женщину, когда понадобится.

И вот, когда ФБР начинает сжимать вокруг Диллинджера кольцо, он уговаривает Джимми Лоренса, мелкого воришку, страдающего безнадежной болезнью сердца, сыграть его роль. Сам же превращается в Энн Сэйдж, содержательницу чикагского публичного дома, а настоящую Энн Сэйдж его друзья похищают и увозят в Канаду. Затем, по словам моего информатора, Диллинджер в облике Сэйдж идет в кинематограф с Лоренсом в облике Диллинджера, уведомив предварительно ФБР, что они будут там. Мнимого Диллинджера расстреливают агенты ФБР, а Диллинджер-Сэйдж спокойно уходит.

Линдквист осклабился, и вся студия разразилась смехом.

— Иными словами, ваш герой принимает облик женщины, нет — он по-настоящему становится женщиной. Я слышал, будет и продолжение, «Патроны и гормоны»…

Линдквист снова осклабился, и студия залилась еще громче.

— …где Диллинджер испытывает большие трудности в социальном, экономическом и эмоциональном плане, приспосабливаясь к роли женщины. Постепенно он привыкает, и ему даже начинает нравиться. Он, то есть она, выходит замуж, заводит детей, а затем возвращается к преступной жизни, сколотив банду из своих сыновей и их подружек. Она делает яркую, хотя и бурную карьеру под именем Ма Баркер, но в конце концов ее в последней отчаянной перестрелке убивают органики. Но мой банкир данных сообщает мне, что Энн Сэйдж дожила до преклонных лет, не изведав каких-либо перемен пола или личности. Ма Баркер родилась в 1872 году по старому стилю, Диллинджер же — в 1903-м. Ничье воображение, кроме вашего, не в состоянии связать их воедино. Ваша художественная вольность занесла вас уж слишком далеко, рас Репп, куда и ворон костей не занашивал.

Впрочем, эти двое жили так давно, что анахронизм уже никого не волнует. Почему бы вам в таком случае не вытащить на свет Робин Гуда? И не превратить его по ходу дела в девицу Марианну?

Аудитория гоготала.

— Разве это постоянное возвращение к одной теме, неспособность использовать другой замысел, это ковыряние в проблемах человеческого тождества, не обличают вашу неуверенность и сомнения в собственном тождестве? И не следует ли государственным психикам обратить внимание на случай столь явной умственной неустойчивости?

Аудитория валилась со стульев. Реппа озадачило столь неожиданное раскрытие его творческих замыслов. Вместо того чтобы обдумывать ответ, он ломал голову, кто из его коллег разболтал о новом сценарии.

Под утихающий хохот и вопли он решил, что в будущую пятницу проведет собственный инквизиторский допрос. После работы, конечно. А сейчас надо заняться Линдквистом.

Репп встал, заложил большие пальцы за широкий пояс и вразвалочку подошел к «судейскому столу». Стоя он был выше Линдквиста, хотя тот и сидел на возвышении. Линдквист, продолжая улыбаться, свирепо заморгал глазами. Он не любил смотреть на гостя снизу вверх.

— Пилигрим, это тяжелые слова, и я рад, что ты улыбался, говоря их. В былые времена я бы дал тебе по носу.

Линдквист ахнул вместе со всей студией.

— Но теперь у нас ненасильственные, цивилизованные времена. Я обязался, что не буду подавать на тебя в суд, что бы ты обо мне ни говорил. Ты тоже дал такое обязательство. Это шоу — бой без правил, где лягают в пах, выдавливают глаза, ломают кости не хуже аллигатора и медведя и жуют тебе ухо. Словесно, разумеется.

Так вот, я заявляю, что ты лжешь, играешь словами и искажаешь факты. Из шестидесяти картин, которые я сделал, только в девяти идет речь о перемене роли или личности. Любому дураку видно, что у меня нет никакого пунктика или мании на почве тождества. Любому, кроме тебя, хочу я сказать. Что же до твоих безответственных и злонамеренных намеков на мою психическую неустойчивость — то, если бы у меня не хватало винтика, я бы тебе уже съездил. Видишь, как я спокоен? Видишь эту руку? Разве она дрожит? Нет, но, если бы она и дрожала, кто бы меня упрекнул?

Рас Линдквист, я — Бах видеодрамы. Я создаю бесчисленные вариации на одну-единственную тему.

— Бах слишком уж напыщен, — ухмыльнулся Линдквист.

В общем, шоу получилось удачное. Зрители пришли в восторг от свирепости диалога и угроз совершить физическое насилие. Монитор показал, что передачу смотрели более двухсот тысяч человек. В следующую пятницу ее повторят, чтобы ее могли посмотреть те, кто сейчас спит.

Репп бодро вышел в коридор, задержался, чтобы назвать свое имя в микрофоны, протянутые ему фанатами, и проследовал к лифту. Он приехал на такси домой, выпил порцию бурбона и лег в постель. В 11.02 его разбудила полоска-будильник. Надув манекен и переодевшись, Репп перекинул через плечо сумку и спустился в подвал за велосипедом. Было теплее, чем прошлым вечером — на Манхэттен накатывала очередная волна жары. Несколько легких облачков плыли по небу на восток. На улицах было почти пусто. Penny попалось несколько патрульных машин. Органики внимательно смотрели на него, но проезжали дальше. На тротуарах стояли кучки кубиков объемом в один фут — спрессованный и каменированный мусор, выставленный пятничной Службой Чистоты. Субботняя Служба его уберет. Единственным, что переходило из одного дня недели в другой, если не считать кое-каких сообщений, был мусор. Говорили, и это было не слишком преувеличено, что половина Манхэттена построена из мусора. «Что же тогда изменилось?» — комментировали обычно.

В 11.20 Репп остановился перед многоквартирным домом в переулке Шинбон и окинул взглядом ярко освещенные окрестности, прежде чем спуститься по пандусу в подвал. Он не хотел, чтобы органики видели, как он входит в дом. Он мог сойти за запоздалого жильца, но в эту позднюю пору патрульные останавливают каждого седьмого для быстрой проверки.

Машин поблизости не наблюдалось, и не слышно было визга тормозов. Репп съехал по освещенному пандусу на велосипедную стоянку. Поставив велосипед в стойку, он прошел к лифту, дважды отпихнув ногой с дороги мусор. «Чертов сор!» — пробурчал он, доставая из сумки субботний диск. Им нельзя было, по идее, отпирать двери до полуночи, но Репп его переналадил. Репп не был профессиональным электронщиком, но после своей подготовки свободно мог бы им стать.

Вставляя луч в дверь лифта, он услышал за спиной тихий голос. Репп подскочил, выдернул звезду из скважины и резко обернулся.

— Ну и напугал ты меня! Откуда ты взялся? Нельзя же так подкрадываться к человеку!

Человек показал большим пальцем на четыре запасных цилиндра в дальнем углу гаража и сказал с хрипотцой:

— Извини. Пришлось подойти поближе, чтобы удостовериться, что ты — это ты.

На нем была оранжевая треуголка и длинный пурпурный балахон с узором из черного клевера — форма пятничных органиков. На миг Репп подумал, что все кончено. Остается одно — вовремя выхватить пистолет из сумки. Органик был слишком большой, чтобы Репп мог управиться с ним голыми руками. И Репп определенно застрелил бы его — не было времени раздумывать о последствиях. Подчинился бы отчаянной минуте, как робот.

Он не схватился за оружие только потому, что пришелец был один, а органики всегда ходят парами. Стало быть, этот, возможно, иммер.

— Когда придешь в себя, я передам тебе сообщение, — сказал органик. — Кстати, отличное шоу ты сегодня устроил. Утер нос этому надменному ублюдку.

Сердце Реппа забилось медленнее, и он обрел почти нормальное дыхание.

— Если ты знаешь меня, зачем было подкрадываться?

— Говорю же тебе — надо было удостовериться. Был бы ты в своем ковбойском наряде…

— Что за сообщение?

— Сегодня вечером в 10.02 органики заметили и стали преследовать разыскиваемого дневального, Морнинг Роз Даблдэй. Мне сказали, что ты знаешь о ней. Рас Даблдэй ушла от погони и скрылась в доме, который, к несчастью, находился рядом с тем, где была спрятана после каменирования женщина по имени Сник, Пантея Сник.

Когда дом окружили, Даблдэй отказалась сдаться и покончила с собой, взорвав мини-бомбу, вживленную в ее тело. Взрыв не только убил органиков и проживающую в доме семью, но и разрушил здания по обе стороны улицы.

— Почему я ничего об этом не слышал? Где это произошло?

— Где произошло, несущественно — ну, на Западной Тридцать пятой. Продолжаю сообщение.

Во время обыска руин органики обнаружили окаменелое тело Сник. Ее раскаменили, и она рассказала, что с ней случилось.

Иммер сделал паузу и посмотрел на Реппа, словно ожидая реплики с его стороны. Репп покачал головой, и иммер продолжил:

— Думаю, ты понимаешь, что это значит. Я нет. Продолжаю. Все иммеры оповещаются о том, что Сник снова представляет большую опасность для нас. Всем сообщаются ее приметы — ты, как мне сказали, их уже знаешь.

Все иммеры должны остерегаться Пантеи Сник. Если есть возможность убить ее, не привлекая внимания, ее следует убить немедленно и избавиться от трупа. Совет предлагает поместить тело в компактор для мусора.

Если нет возможности убить ее на месте, заметивший ее должен уведомить своих связников, чтобы они занялись ей. Ты передашь это сообщение всем, кто с тобой связан, и дашь словесный портрет Сник. Будешь делать это каждый день, пока не получишь приказа перестать.

Иммер снова сделал паузу и сказал:

— Предполагалось, что миссия Сник заключалась в розыске и аресте Морнинг Роз Даблдэй. Но поскольку Сник продолжает поиски, это предположение может быть неверным. Возможно, у нее многоцелевая миссия и Даблдэй была лишь одним из аспектов. А возможно, Сник ищет других членов организации Даблдэй, хотя органикам об этом не сказала. По крайней мере, нижние эшелоны органических сил такого рапорта от нее не получали. Она могла передать информацию высшим должностным лицам сегодняшнего дня, которые и разрешили ей продолжать ее миссию, в чем бы таковая ни состояла. А завтра Сник согласует это с должностными лицами субботы. Если завтрашний совет услышит о чем-то, что может непосредственно повлиять на тебя через Сник, тебя оповестят как можно раньше.

Иммер говорил, словно читал по радио официальную сводку.

— И еще один, последний пункт. У нас в субботе имеется некий очень высокий чин. Он попытается выяснить точно, какова миссия Сник. Тем временем держи ухо востро. Сник будет жить в этом районе. Займет квартиру в здании Вашингтон Мьюз.

— Понял тебя. Она хочет поселиться в этом районе, потому что тот или те, кого она разыскивает, проживают здесь же. Во всяком случае, так она думает.

— Желаю удачи. — Иммер посмотрел на замусоренный пол. — И как ты только это выдерживаешь? — Он повернулся, не дожидаясь ответа, и пошел к выходу.

— Спасибо, удача мне понадобится, — тихо сказал Репп ему вслед. Лифт так и стоял открытый, ожидая его. Репп вошел и нажал на кнопку своего этажа. Поднимаясь физически, он падал морально. Вайатт Репп весь день плотно держался в седле. А теперь, незадолго до полуночи, его вышибли.

По выходе из лифта настроение у него поднялось, хотя и ненадолго. Лицо Сник, словно метеор, пронеслось сквозь его черные мысли. Чему он радуется? Тому, что она жива. Это было очень странно и требовало разбирательства. Тем более что он обязан ее убить, если представится случай.

Глава 22

— Ом-мани-падме-хум! — тянул глубокий мужской голос. Чарльз Арпад Ом отмахнулся от него, будто от жужжащего над ухом комара.

— Ом-мани-падме-хум!

— Уйди! — сказал Чарли. — У меня башка трещит с похмелья!

— Ом-мани-падме-хум!

— Заткнись! — И Чарли накрыл голову подушкой. Голос пробивался сквозь подушку слабо, но настойчиво. Точно тибетский монах вознамерился воскресить мертвых, и он, Чарли Ом, хотя и погребен, но еще способен восстать.

Голос умолк. Чарли выругался, зная, что последует дальше. Женский голос, сменивший мужской, был очень громким и пронзительным — такой мог принадлежать лишь истой язве, мегере и гадюке. Это был голос бывшей жены Чарли, запрограммированный им на полоске-будильнике, поскольку лишь этот стимул мог поднять Чарли с постели. Этот голосок злил его, поднимал ему давление и вырывал его из блаженного забытья. Блаженство блаженством, но на работу тоже надо.

— Ты, лодырь! Нищий! Пьяница! Забулдыга! Сорк поганый! Давай подыми свою драгоценную задницу! Симулянт! Свинья! Паразит! Хрен вонючий! Это единственное, что ты можешь поднять по утрам, только мне его не надо! Может, соизволишь сдвинуть и остальное, свою проспиртованную тушу, эту развалину, которую называешь своим телом, может, слезешь со своего одра? Вставай сейчас же, или водой оболью! Видит Бог, ты нуждаешься в ванне, засранец!

— Ну все, хватит! — крикнул Чарли, запустив в будильник подушкой. На полоске возникло ухмыляющееся лицо жены.

— Давай-давай! — завопила она. — Покидайся еще, ты, копия с бледной копии! Да тебе и в слоновью задницу не попасть!

Чарли в свое время записал кое-какие монологи своей жены и собрал отдельные фрагменты в дисгармоническое целое. Некое иррациональное желание понести наказание — в конце концов, развод произошел и по его вине — побуждало его каждое утро подвергать себя ее дьявольским децибелам.

Чарли со стоном скатился с постели, постоял, качаясь, и потащился в ванную. По дороге он отбросил ногой в сторону скомканную конфетную бумажку, обругав предшественника, не выкинувшего ее в мусоросборник. Проходя мимо каменаторов, Чарли погрозил кулаком в окошко пятничного цилиндра.

— Свинтус!

Ладно хоть постельное белье сменил. На этот раз. Чарли неоднократно случалось валиться в постель, разящую потом, а то и блевотиной. Однако властям он не жаловался. Это нарушило бы неписаный кодекс сорков. Ограничивался ругательными посланиями в адрес Роберта Чена Селассе.

Покончив с процедурами в ванной, Чарли вышел в гостиную. За бильярдным столом у восточной стены стояли в ряд семь цилиндров. Единственный, кто вызывал у Чарли какие-то мысли, был воскресный житель, Том Зурван, глядящий в свое окошко. Свирепое выражение лица, длинные волосы, длинная лохматая борода придавали ему вид ветхозаветного пророка, этакого Иеремии четырнадцатого века Новой Эры. Чарли иронически благословил его, уверенный, что уж за Зурваном никому не приходится убирать. Еще Чарли чувствовал, что Зурван отнесся бы к нему неодобрительно.

Голос жены умолк, но заверещит опять, если Чарли вернется в постель, приляжет на диван или на пол. Программа составлена так, чтобы донимать Чарли, пока он не выпьет первую чашку кофе.

Он поплелся по коридору мимо полосок, которые включились автоматически и теперь бубнили на все голоса:

— Еще десять тысяч квадратных миль отвоевано у джунглей Амазонки… к сожалению, Лондон, несмотря на титанические усилия, продолжает погружаться на два дюйма в каждый объективный год… ответьте на вопрос номер семь, и вы выиграете еще сорок кредиток с полного ведома и согласия правительства. В каком году, по старому и новому стилю, произошла битва при Далласе?.. Древний философ Вуди Аллен сказал, что все мы монады без окон. Историки дискутируют по поводу правильности прочтения старинной записи. Кое-кто утверждает, что Аллен сказал «номады», а не «монады». В этом случае… Голосуя за Нучала Келли Вана, вы голосуете против подмешивания контрацептивов к нашей питьевой воде. Долой устаревший и незаконный метод контроля рождаемости! На этой большой планете есть место для большего количества людей! Голосуя за Вана, вы голосуете за будущее! Люди жаждут иметь детей…

Записная полоска, одна из нескольких, напомнила Чарли, что в следующую субботу он проходит тест на право голосовать.

ПОДЗУБРИ КАК СЛЕДУЕТ, ТУПИЦА. ПОМНИ,

ЧТО В ПРОШЛЫЙ РАЗ ТЫ ПРОВАЛИЛСЯ.

— Какая разница? — буркнул Чарли. — Ван — единственный, за кого бы я стал голосовать, а он все равно не победит.

Полоска новостей в кухне встретила Чарли показом папы Сикста Одиннадцатого на террасе его бунгало в Риме. Съемка производилась в прошлую субботу во время провозглашения Ивана Фумифона Йети главой сегодняшней католической церкви. Камера, показав человек пятьдесят верующих, собравшихся на лужайке, перешла в дом. Ом отвлекся, доставая кубик каменированного кофе, рассчитанный на четыре порции, из своего персонального шкафчика. На полоске появились лица остальных шести наместников Божиих, стоящих в цилиндрах в тесной комнатушке. Это были лица стариков, которые в жизни, видимо, много страдали.

— Страдания формируют характер, — сказал Ом и велел полоске переключиться на другой канал. Не из бесчувственности, а по невозможности справиться со своими чувствами в данный момент. Но зрелище манхэттенских «Мэнглеров», проигрывающих 5:4 род-айлендским «Петушкам», его не успокоило. После этого футбольного матча произошло побоище, в которое мог бы ввязаться и Чарли, будь он тогда на стадионе. Хотя полоски и не показывали свалку (десять тяжелораненых), Чарли слышал о ней по устному радио.

Теперь органики увеличат и изучат снимки, сделанные «небесными глазами», а затем зачинщиков потасовки выследят и арестуют. Арестуют и тех, кто нанес повреждения, и самих пострадавших.

Чарли выключил полоску, положил кофе в мисочку и поставил в раскаменитель. Залил оттаявший густой кофе в фильтр и включил кофеварку, а сам стал смотреть в круглое окно на Вуманвэй. Небо ясное. Опять будет жаркий день. На улице было полно мужчин и женщин в ярких кильтах, просторных блузах с широкими плоеными воротниками и широкополых шляпах с пластмассовыми или живыми цветами.

Многочисленные пешеходы старались держаться в тени огромных дубов и пальм, растущих по обе стороны улицы. Многие велосипедисты везли в корзинках больших игрушечных мишек, а пешеходы несли мишек в руках. Мордочкам медвежат придавали сходство с близкими, супругами, любимыми, а наиболее нарциссические личности делали их похожими на себя.

Чарли потряс головой — сам он устоял против этого поветрия — и налил себе большую кружку кофе. Потом плюхнулся на стул, пролив на стол немного жидкости. С отвращением глядя в кружку (как еще можно смотреть на вещи в такую рань, в десять утра), он попытался поймать хвост вчерашнего вечера. Вернулся он очень поздно, с трудом попал лучом звезды в замочную скважину, выдул много пива и повалился спать.

А теперь вот сидит немытый, небритый и похмельный. Чувство такое, что голову с него на какое-то время сняли и играли ею в кегли. Кровь поступала в мозг толчками, и от каждого толчка по извилинам разлетались булавки. Откуда взялась эта головная боль, которой не заслуживает и самый грешный из грешников? А, да… Отработав свое в баре, он не пошел домой, как следовало бы, а весь вечер гулял с дружками в таверне.

Никогда больше, вырвался у него покаянный стон. Никогда больше! Чарли сам удивился неистовству своей клятвы. Он и впрямь произнес ее вслух.

Он выпил еще кофе. Что это был за сон, так его беспокоивший? Чарли помнил его не лучше, чем подробности вчерашней попойки. Сейчас. Из темного тумана возникали какие-то фигуры. Он пытался поймать их, но они опять уходили в туман.

Ну, неважно. Сейчас он попьет еще кофе, потом чуть-чуть поест и поупражняется на тренажерах в гостиной. Потом, после бритья и душа, возьмет свою рапиру и маску и пойдет в квартальный спортзал. Попрыгает там часок, вернется домой, снова примет душ, оденется и пойдет на работу.

Кстати, об одежде — почему он сидит голый? Чарли не помнил, чтобы раздевался, ввалившись в квартиру. Стало быть, он все-таки разделся — тогда странно, почему на полу ничего не валяется. Он уж точно покидал одежду где-то около кровати. Разве что он ночью вставал в туалет, а по дороге подобрал все и сунул в шкаф. Даже сорки, грязные, безответственные, антисоциальные и неряшливые, выдрессированы так, что порой машинально делают что-то вопреки своей натуре.

— Нет, с выпивкой пора завязывать, — промолвил Чарли. Он встал налить себе еще кофе, но остановился с чашкой в руке. Стенная полоска у него за спиной начала громко гудеть. Он обернулся и увидел, что она мигает оранжевым. Приказав ей перестать, Чарли увидел человека, стоящего перед дверью квартиры. Высокого и мускулистого, в возрасте примерно тридцати сублет. На нем была лиловая шляпа с желтыми розами, свободная желтая блуза с кружевными манжетами и зелеными брыжами, а ниже — кильт в черно-желтую клетку. Сумка у него была из крокодиловой кожи, выращиваемой на фабрике в Бруклине. Мишка у него в руках был лиловый, под цвет шляпы, и мордочкой отдаленно напоминал своего владельца.

— Какого… — произнес Чарли Ом, узнав этого типа с узким лисьим лицом. За последние несколько сублет Чарли много раз подавал ему напитки, с которыми тот нянчился, словно с умирающими птичками. Трех бурбонов за вечер вполне хватало гетману Яношу Ананде Маджу.

— …черта ему тут надо?

Чарли включил звук на дверной полоске и сказал громче, чем было необходимо:

— Одну минутку!

Стеная, он выбежал из кухни — с каждым шагом головная боль усиливалась. Пройдя по узкому коридору, где при его появлении зажегся свет, он вставил луч своей звезды в дверцу шкафа с табличкой СУББОТА. И через несколько секунд, в одном кильте, добрался с гримасами до входной двери. И замешкался. Что этот Янош Мадж здесь делает? Может, он, Чарли, как-то оскорбил его прошлым вечером и Мадж явился требовать извинений? Или Мадж — органик и пришел арестовать Чарли за какую-то вчерашнюю провинность? За нечто антисоциальное? Последнее, впрочем, было маловероятно, поскольку полоска показывала, что Мадж стоит на площадке один.

— Что вам нужно? — спросил Чарли.

Лицо Маджа приобрело раздраженное выражение.

— Мне нужно поговорить с вами, Ом.

— О чем?

Мадж посмотрел по сторонам. Вокруг никого не было, но за ним могли следить и по монитору. Или какой-нибудь сорк мог наблюдать за ним через полоску.

Мадж достал из кармана своего кильта тонкий черный квадратик и, держа его двумя пальцами, произнес в него что-то, чего Ом не слышал. Потом показал табличку Ому, держа ее в ладони. На черном оранжевыми буквами вспыхнуло одно слово.

ИММЕР.

Буквы трижды мигнули и погасли.

— О Господи! — сказал Чарли.

Глава 23

В промежутке между прочтением карточки и открыванием двери похмелье Ома прошло без следа. Оно не улетучилось, а влетучилось внутрь. Его осколки, точно шрапнель, изрешетили самосознание Чарли Ома, и в дыры хлынуло то, что было доныне скрыто. До этого момента Чарли «помнил» лишь события прошлой субботы, хотя и смутно. И похмелье, от которого он маялся этим утром, было, так сказать, призрачным. От реального похмелья он избавился еще в прошлое воскресенье, будучи отцом Томом Зурваном. Отец Том, никогда не употреблявший спиртного, тем не менее вынужден был страдать от возлияний Чарли. Отец Том воспринимал головную боль как следствие плохой кармы, накопленной им в прошлой жизни.

Стало быть, похмелье прошло еще пять дней назад. Но этим утром Чарли Ом проснулся как бы в коконе. Все события и передряги, пережитые четырьмя его предшественниками, оказались, образно говоря, под замком — или, скорее, были каменированы и упрятаны в психические цилиндры где-то в глубине. И он, Чарли Ом, сам окаменелый во многих отношениях, ничего этого не помнил. Он ощущал себя никем иным, как только Омом, барменом на полставки, забулдыгой-сорком. Дни, прошедшие от субботы до субботы, провалились в небытие, словно Чарли никогда не был иммером. Даже несуществующее похмелье ожило вновь. Рука прошлой субботы достала Чарли, чтобы выжать из него соки промежуточных дней.

Это внезапное открытие стало первым шоком. Вторым был тот факт, что пришедший к нему иммер явно принес очень плохие новости. Иначе совет никогда бы не решился прислать к нему гонца.

Мадж вошел с опаской, ожидая, как видно, оказаться в свинарнике, и удивился тому, что здесь не так уж страшно.

— Одевайся, да побыстрее, — сказал он. — Через пять минут мы должны уйти отсюда, а желательно и раньше.

— Что… органики? — громко сглотнул Ом.

— Да, но не за тобой. Обычный санитарный рейд.

— А-а, — с облегчением сказал Ом, — но тогда почему?

— Я должен проводить тебя… к одному человеку. Давай шевелись!

Властные и подгоняющие нотки в голосе Маджа заставили Ома броситься стрелой к своему шкафу. Выйдя, он увидел Маджа перед каменатором Зурвана. Мадж повернулся и смерил Ома взглядом.

— Порядок. Это в самом деле манекен? — спросил он, указав на Зурвана.

— Да. А ты откуда знаешь?

— Я получил приказ уничтожить его, если он выглядит недостаточно реалистично.

— Почему? Неужели дело так плохо?

— Достаточно плохо, полагаю. Однако подробностей я не знаю и знать не хочу. — Мадж взглянул на полоску-часы. — Хорошо. Опережаем график на две минуты. Здесь нет никаких записей, которые следовало бы стереть? Или что-нибудь, чего не должны найти органики?

— Нет, черт возьми! Я, может, и сорк, но не настолько неряшлив.

Мадж вывернул наизнанку свои кильт и шляпу. Теперь шляпа стала коричневой, с длинным оранжевым пером, а кильт — вишневым. Потом он полез в сумку, и Ому на секунду показалось, что сейчас Мадж достанет пистолет. Душа у Чарли ушла в пятки, и он пригнулся, готовясь к прыжку. Но Мадж извлек шляпу, широкополую коричневую шляпу с высокой тульей и оранжевым пером, и вручил ее Ому.

— Она тоже выворотная. Надень-ка.

Ом скинул свою шляпу на пол. Мадж поднял брови и сурово посмотрел на него.

— Потом уберу. Ты сам сказал, что у нас мало времени. И потом, когда придут органики, надо же им найти хоть какой-то беспорядок. Они заподозрят неладное, если не найдут. Больше ты ничего не можешь мне сказать? — спросил Ом, следуя на шаг позади Маджа к выходу.

— Могу. — Мадж вышел в холл, подождал Ома и мягко добавил: — Мне было велено сказать это тебе, только если ты спросишь. Обнаружен манекен Реппа. Это произошло вчера, без десяти двенадцать — в пятницу, выходит.

— Боже! Значит, всему конец!

— Говори тише. И веди себя естественно, что бы ни испытывал. Больше никаких вопросов.

— В этом замешана Сник?

— Я же сказал — хватит вопросов.

Дверь через три квартиры от Ома открылась, и оттуда вывалилась шумная хмельная парочка. Мадж отпрянул, точно боясь запачкаться.

— Эй, Чарли, — сказал мужчина. — До встречи в «Изобаре».

— Может, и увидимся, — сказал Чарли. — Пока что у меня срочное дело. Не знаю, успею ли на работу вовремя.

— Мы выпьем за твою удачу и успех, — сказала женщина.

— Давайте.

В лифте Чарли сказал:

— Я знаю, ты не хочешь, чтобы я задавал вопросы. Но хоть на работу я пойду? А если нет, то под каким предлогом?

— Думаю, об этом позаботятся.

— Ладно — тогда это, может, уже не будет иметь значения.

Мадж пристально посмотрел на него:

— Держи себя в руках, парень. В тебе нет ничего от иммера, ей-Богу.

Перед самой остановкой лифта Мадж все-таки не сдержал любопытства:

— И на кой черт иммер должен здесь жить?

— Помни, никаких вопросов.

Как объяснить Маджу, что он построил — нет, вырастил — разных людей на каждый день недели? И что в основе каждого из характеров лежат какие-то черты, которые сосуществовали в нем, хотя и не гармонично, когда он был только Джеффом Кэрдом? Он был консерватором и либералом, пуританином и сластолюбцем, неверующим и жаждущим веры, сторонником твердого режима и мятежником, педантом и неряхой. Из множества конфликтующих элементов своего характера он вырастил семь других. Ему было доступно многое, чего он был бы лишен, живи он лишь в одном дне недели. В одном теле существовали несколько человек, и каждому дано было стать тем, кем он хотел. Ну, возможно, с Чарли Омом он зашел чуть дальше, чем следовало.

Выйдя из лифта в подземный гараж, Ом вдруг явственно увидел сон, который пытался вспомнить. Ему снились все семь его воплощений в Центральном парке — они катались верхом в тумане. Потом они явились с разных сторон и развернули своих лошадей так, что крупы составили семиконечную звезду — или букет из конских задов.

«Что это мы делаем тут, на дорожке молодоженов?» — спросил Джефф Кэрд.

«Женимся, конечно», — сказал отец Том Зурван.

«Больше похоже на развод, — немелодично засмеялся Чарли Ом. — Сначала развод, потом свадьба. Точно!»

Джим Дунский извлек откуда-то шпагу, отсалютовал ею и крикнул: «Один за всех и все за одного!»

«Семь мушкетеров!» — заорал Боб Тингл.

«Пусть победит лучший!» — сказал Уилл Ишарашвили.

«И к черту худшего!» — хрюкнул Чарли Ом.

Тут они умолкли, потому что услышали приближающееся к ним из тумана цоканье копыт. Они ждали, сами не зная, чего ждут, и вот из тумана возникла фигура великана на гигантском коне. Этим и кончился сон.

У Ома не было времени его разгадывать — Мадж торопил его к выходу. Они быстро прошли по дорожке через двор, где с визгом играли дети и сидело несколько взрослых. Ом знал наверняка, что далеко не у всех ребятишек есть удостоверения и далеко не все зарегистрированы в банке данных. Мадж взглянул на часы и сказал: «Осталась одна минута». Ом, оглядевшись, не увидел поблизости органиков. Но когда они вышли на бульвар Вуманвэй, он насчитал тридцать мужчин и женщин, всех в штатском, стоящих у нескольких машин. Машины были без опознавательных знаков, а стало быть, принадлежали органическим силам. И когда только до органиков дойдет, что это всем известно?

Были, наверное, и другие группы, собиравшиеся в других пунктах.

Выпить бы, подумал Чарли.

Как раз это сейчас тебе нужно меньше всего, сказал кто-то другой.

И все-таки, когда они, идя на север по Вуманвэй, прошли мимо большого темного окна «Изобара», некий гироскоп внутри Чарли начал клониться в сторону входа, в сторону пути наименьшего сопротивления и закоренелой привычки.

Чарли вспотел, хотя это можно было приписать жаре. Но сухость во рту к жаре отношения не имела. Что предпримут сегодняшние органики в связи с обнаружением манекена Реппа? Первая смена уже должна была прочесть донесение, оставленное последней сменой пятницы. Столь серьезное дело требует каких-то действий. Каких? Чарли не узнает об этом, пока не доберется до неизвестной цели своего назначения.

Он чувствовал тяжесть пистолета в сумке. Воплотившись без остатка в жителя сегодняшнего дня, он все-таки переложил оружие в сумку Ома. Присутствие пистолета успокаивало, но не слишком. Если бы Мадж замышлял против него что-то недоброе, то вынул бы пистолет из его сумки. Но Мадж не слишком-то много знает о нем, и тот, кто послал Маджа, не приказывал, очевидно, обезоружить Ома. Если бы Мадж это сделал, Ом понял бы, что нужен совету не только для разговора.

«Эким я стал подозрительным, — подумал Ом. Однако причина для этого есть. Я наверняка теперь очень опасен для семьи».

— Не выходи из-под деревьев, — сказал ему Мадж. — Избегай открытого пространства.

Чарли как раз собрался выйти на солнце, ярко сиявшее между шеренгой дубов и домами на восточной стороне улицы.

— Виноват, — сказал он.

Рано или поздно, однако им придется выйти из-под древесных ветвей туда, где их могут увидеть «небесные глаза». Спутники отметят, что двое мужчин в шляпах такой-то формы и цвета и в таких-то кильтах зашли под деревья в таком-то месте, а вышли в таком-то. Это, конечно, ничего не значит, если у органиков нет причин следить за этими двумя мужчинами.

На углу Вуманвэй и Вэверли-плейс Мадж остановился. Он осмотрелся — Ом не знал, что он ищет — и сказал:

— Пережди минуту, а потом следуй за мной. — Он достал из сумки короткий пластиковый стерженек, нажал на его конец, и раскрылся зонтик. Держа его над головой, Мадж перешел через тротуар в продуктовый магазин на углу. Лучше бы он взял с собой такой зонтик, который мог бы укрыть их двоих. Тогда, если бы они ускользнули от бокового «небесного глаза», вертикальный заснял бы только зонтик, под которым могли быть и двое мужчин, и двое женщин, и смешанная пара.

Конечно, если бы органики взялись изучать снимки, то отметили бы, что зонтик возник из-под деревьев, куда никто с зонтиком не входил. Хотя уверенности в этом у них бы не было. По меньшей мере дюжина людей с зонтиками за это время вошла в тень или вышла на солнце. Четыре зонтика были желтые, как у Маджа. И как тот сложенный зонтик, который сунула в руку Ома какая-то женщина, прошедшая мимо как ни в чем не бывало. Она тоже держала над головой желтый зонтик.

Ом раскрыл свой и пошел к магазину, но какой-то мужчина преградил ему дорогу, дал ему своего игрушечного мишку, сказав «Держи», и проследовал дальше. В нескольких шагах он, однако, остановился и прислонился к тумбе с полосками новостей. Чарли заметил, что шляпа и кильт у этого человека такие же, как у него. Итак, из-под деревьев вышел мужчина сходного сложения, в такой же одежде и без мишки. Если только органики не подвергнут его походку компьютерному анализу, они сочтут, что это тот самый, кто входил без мишки под деревья.

За эти две минуты Чарли увидел больше иммеров, чем когда-либо раньше.

Он вошел в магазин и сложил зонтик. Стоявший в глубине Мадж повернулся и пошел в туалет. Кроме Маджа и Ома, там находилось пятеро мужчин и две женщины. Среднего роста человек с очень широкими плечами вручил им комок пластиковой одежды и поспешно вышел.

— Иди в кабинку и переоденься, — тихо сказал Мадж.

Через несколько минут они вышли из магазина. Мадж — в широкополой алой шляпе и зеленом кильте. Ом, шедший чуть позади — в черном сомбреро с багровыми перьями и в зеленом же кильте. Он последовал за Маджем по эскалатору на пешеходный мостик через Вуманвэй, перешел на ту сторону и спустился по другому эскалатору на Вэверли-плейс. Они прошли на запад до Пятой авеню и повернули по ней на север. Ом окинул взглядом Вашингтон-сквер по левую руку от себя, но Янкева Гриля не обнаружил. Возможно, он играет в шахматы где-то в глубине площади. А может, остался дома из-за жары. Вероятнее же всего, его забрали органики. Ому было любопытно, какие мотивы могли толкнуть такого человека на дневальничество, хотя и не настолько любопытно, как Джеффу Кэрду.

Мадж поднялся на мост перед квадратным зданием, называемом Вашингтон Мьюз. Ом перешел за ним на западную сторону Пятой авеню. И вспомнил, что Сник теперь живет в этом доме. Сейчас она, возможно, где-то на улице и высматривает его. Весьма вероятно. Пятничные органики могли успеть получить данные на Реппа из банка данных и передать их субботе. А если пятница этого не сделала, то сделает суббота.

Потом предпримут одно из двух. Один вариант — субботние органики будут искать похожего на Реппа дневального, обыкновенного, заурядного дневального. А второй вариант — они догадаются сравнить удостоверение Реппа с аналогичными удостоверениями других дней. Тут может возникнуть задержка, поскольку органикам потребуется получить разрешение субботнего Североамериканского Суперорганического Совета. Но что, если они уже получили его и теперь идут по следу Ома?

И если это случилось, то что ему делать? Что придумал для него совет иммеров?

Мадж шел на север по Пятой под деревьями. Ом, идущий следом, вдруг остановился. Слева от него был старый дом, построенный еще в «докорабельную эпоху». Здесь жили — во всяком случае, по субботам — верующие евреи, которые использовали домовой спортзал под синагогу и поклонялись своему богу в запахе потных носков и маек. Из окна второго этажа смотрел человек — Янкев Гриль.

Сильное красивое лицо мелькнуло в окне только на секунду. Ом не сумел разгадать его выражения. Может быть, Гриль узнал его и не хочет этого показать? Не его, Чарли Ома, а Джима Дунского, который некоторое время стоял у столика на Вашингтон-сквер и наблюдал за игрой Гриля? Или Гриль просто заподозрил, что Ом — органик, который его ищет?

Как бы там ни было, Гриль безусловно рискует, оставаясь в этом доме. Это одно из первых мест, где органики будут его искать. Впрочем, Гриль мог поселиться здесь уже после обыска. Или он здесь просто в гостях, пришел поучаствовать в религиозной церемонии.

Боб Тингл, банкир данных, установил, что во всех семи днях проживает всего полмиллиона ортодоксальных евреев и два миллиона реформированных. Остальные ассимилировались, слились с прочим населением. У самого Ома прабабушка тоже была еврейка, хотя иудейской веры не придерживалась.

Правительство ничего официально не предпринимало против евреев. Оно исповедовало терпимость ко всем религиям, но иудейскую все-таки чуть-чуть, да притесняло. Родителям воспрещалось устраивать браки своих детей или использовать какие-либо формы принуждения к детям, чтобы склонить их к бракам с единоверцами. Поскольку любой группе населения воспрещалось также провозглашать свое превосходство перед другими группами по религиозным мотивам, евреям не разрешалось ни устно, ни письменно объявлять себя «избранниками Бога». Такие заявления были бы антисоциальными и нонэгалитарными. Иудеям-мужчинам пришлось также исключить из своих утренних молитв благодарение Богу за то, что он не создал их женщинами. Это было бы еще более антисоциально и нонэгалитарно.

Все иудейские священные книги существовали легально только в записи. Предварительно они подверглись цензуре, хотя и не слишком строгой, и были снабжены обильными комментариями Бюро Религиозных Свобод.

По тем же причинам христианам запрещалось говорить, что Иисус был Сын Божий, разве что в том смысле, что все гомо сапиенс — дети Божьи. Правительство, впрочем, утверждало, что и Бога-то никакого нет. Новый Завет также подвергли легкой цензуре и тяжело загрузили комментариями.

Глава 24

Тринадцатиэтажная Башня Эволюции походила на штопор. Предполагалось, что ее ярко-зеленые витки символизируют спираль восхождения жизни к более высоким формам. На вершине стояли статуи мужчины и женщины, держащей над головой ребенка. Ребенок тянул ручонки к небу, словно желая что-то оттуда достать.

Чарли Ом вошел вслед за Маджем в огромный, освещенный сверху вестибюль и встал в очередь. Продвигаясь вперед, он смотрел в дальний угол круглого зала. Там, за пластиковой стеной, бурлила густая на вид жидкость, проплывали голографические изображения грозовых туч и хлестали в воду молнии. Это было воспроизведение первичного раствора — океанов Земли, какими они были миллиарды лет назад. Здесь, как поясняли многочисленные полоски, и зародилась жизнь, возникнув из бурного союза молнии с углеродными соединениями в густом «супе». Это простое, но блистательное совокупление дало начало первым формам жизни, крайне примитивным, конечно.

Чарли не имел понятия, зачем Мадж стал в очередь со всеми посетителями, но полагал, что Мадж знает, что делает. Очередь, к счастью, двигалась быстро. Вестибюль заполонили туристы со всего света, и от их болтовни закладывало уши.

Наконец Чарли добрался до кредитного автомата, стоящего у огражденного цепями прохода. Чарли вставил луч своей звезды в отверстие, увидел на экране ПРИНЯТО и прошел. Мадж впереди него прошел мимо лифта к лестнице на второй этаж. Втиснутый между мужчиной перед ним и женщиной позади, Чарли медленно поднимался по ступенькам, нервничая от столь тесного контакта. Мадж ожидал его наверху.

Чарли посмотрел вверх, где открывались все двенадцать этажей. Он видел это уже раз десять, но каждый раз невольно испытывал некоторый трепет. Экспонаты размещались в широких и глубоких нишах стен до самого верха здания. Посетители ехали по винтовому эскалатору, который шел кругами вдоль стен с водными и сухопутными ландшафтами, с изображениями рыб, птиц, животных, насекомых и растений разных геологических эпох. На эскалаторе можно было совершить путешествие от докембрийского периода (простейшие животные и растения) к кембрийскому с беспозвоночными обитателями океана первой стадии палеозойской эры. Затем, двигаясь по диагонали, вы знакомились с ордовикским периодом (первые примитивные рыбы). Далее вы ехали мимо мезозойской и кайнозойской эр, ахая и охая при виде роботов-динозавров в натуральную величину — и, наконец, достигали вершины, где главным экспонатом был гомо сапиенс Новой Эры. Там все сходили с эскалатора и спускались на лифте вниз. Двигаясь вверх, можно было тоже выходить на разных уровнях, чтобы поближе посмотреть экспонаты.

Мадж не пошел на эскалатор, а направился куда-то по коридору. Он кивнул дежурившим там двум мужчинам, дав им, как видно, знак пропустить и Ома. Коридор, всего футов десять в длину, упирался в широкую Полоску, показывающую панораму верхних этажей музея. Мадж произнес что-то — Ом был недостаточно близко, чтобы расслышать, что именно, и слегка вздрогнул, когда полоска ушла в потолок, а позади них опустилась другая полоска. На миг они с Маджем очутились в закутке шириной три фута.

Затем Мадж прошел в кабину лифта, которую раньше скрывала полоска, знаком велел Ому тоже войти и сказал: «Вверх». Двери закрылись, и лифт стал быстро подниматься. Номера этажей на табло не загорались — этот лифт, видимо, ходил только на один этаж. Когда кабина остановилась, Мадж подтолкнул Ома вперед. Чарли не понравилось, что Мадж, который почти всю дорогу держался впереди, теперь оказался сзади. Но делать было нечего, да и вряд ли здесь следовало что-то делать.

Они очутились в большой, но низкой комнате, выходящей на юг, с выключенными стенными полосками и толстым, дорогим на вид зеленым ковром. Мадж велел Чарли пошевелиться, и тот вышел в единственную дверь в запасной стене. За ней был изогнутый коридор около десяти футов шириной, тоже с толстым ковром на полу и с погасшими полосками. Идя по нему, Чарли увидел сперва несколько закрытых дверей. Вряд ли за ними кто-то живет. У того, кто обитает здесь, много лишних комнат — стало быть, это очень важная персона.

Пройдя футов триста до конца полукруга, они остановились перед большой дверью. Мадж вставил луч своей звезды в кодовое устройство, и через несколько секунд чей-то голос велел им войти. Мадж снова занял место позади Ома.

Чарли открыл дверь и вошел. Он оказался в большой приемной со множеством мягких стульев и кресел. Очевидно, нужно было пройти в следующую комнату. Чарли так и сделал. Комната, примыкающая к первой, была очень велика, и из ее окон открывался вид на реку Гудзон и на леса Нью-Джерси. Здесь было много мебели, но по размерам помещения могло быть и больше. На стене между работающими полосками висели картины старых китайских мастеров. Может, даже оригиналы, подумал Ом. Мебель и все предметы обстановки тоже были выдержаны в китайском стиле. Внимание Ома привлек большой бронзовый Будда в нише.

Человек, сидевший на стуле в дальнем углу комнаты, у окна, был одет в алую пижаму, домашние туфли и зеленый халат. Он был высокий, темнокожий, с азиатским разрезом глаз. Крупный крючковатый нос, тяжелые брови, массивный подбородок — все это казалось Чарли знакомым, но, лишь подойдя к незнакомцу на несколько футов, он понял почему. Сделать разрез глаз чуть более прямым, изменить их голубой цвет на карий — и человек будет вылитый Джефф Кэрд… отец Том Зурван… сам Чарли.

— Можешь остановиться здесь, — сказал Мадж. Подразумевалось не только «можешь», но и «должен». Ом повиновался, и Мадж сказал: — Я возьму у тебя сумку.

Ом нехотя подчинился и этому. Он хотел посмотреть, куда Мадж поставит сумку, но тут незнакомец встал со стула и слегка поклонился, сжав руки в приветственном жесте. Это было вторичное приветствие — значит, человек мог быть гражданином этого дня. Или же просто показывал, что ему известна первоначальная личность Ома. А возможно, верно и то и другое.

— Добро пожаловать, мой внук, — с улыбкой произнес он.

— Внук? — повторил оторопевший Ом.

— Ну, скажем, прапраправнук, причем с обеих сторон — и с отцовской, и с материнской.

Ом довольно быстро оправился от потрясения и, хотя и с опозданием, поздоровался. Потом сказал:

— У вас передо мной преимущество: вы знаете, кто я, а я нет.

Это было не совсем правдой. Только один человек на свете мог быть его прапрапрадедом и при этом здравствовать. Но тот человек умер.

Так утверждала статистика Мирового Банка данных. Но кому, как не Ому, было знать, сколько в этом банке содержится лжи?

— Так-таки и не знаешь? — Человек знаком предложил Чарли сесть. Тот, как подобало, сначала подождал, пока не сядет старший. Прежде чем занять свой стул, Чарли оглянулся. Мадж стоял у стола футах в десяти позади них. Сумка Чарли лежала на столе, но была закрыта. Мадж, конечно, понял по весу, что в ней пистолет.

Заодно Ом посмотрел на полоски, каждая из которых демонстрировала какие-нибудь экспонаты музея. Наконец он сел, взглянул собеседнику прямо в глаза и сказал:

— Хорошо, допустим, что знаю. Но вам удалось меня ошеломить, должен признаться. Я понятия не имел… нам всегда говорили, что отец-основатель погиб при взрыве лаборатории.

— На куски разлетелся, — сказал человек. — На основе моих клеток без труда изготовили кости, внутренние органы и кожу, даже руки — с моими отпечатками пальцев, разумеется, и глаз, частично уцелевший при взрыве. Все это, разумеется, было сделано преднамеренно. Там было много «разумеется».

— Ваши близкие недоумевали, почему вы так долго остаетесь молодым, так что в конце концов вам пришлось умереть и начать жизнь под новым именем.

Гилберт Чинь Иммерман кивнул:

— Постоянно я проживаю не в этой стране. Не будет вреда, если ты это узнаешь. Скажу тебе также, что суббота не является официальным днем моего гражданства. Сюда я прилетел, чтобы распутать ваш клубок.

Как бы теперь ни назывался Иммерман, он определенно занимает очень высокий пост, подумал Ом. Возможно, он член всемирного совета. Только у столь высокопоставленного и влиятельного лица может быть отдельная квартира, да еще такая большая, которой он к тому же редко пользуется. И только очень высокопоставленное лицо может нарушать день, когда вздумается. Интересно, под каким предлогом он это сделал. Впрочем, неважно. Важно то, для чего Иммерман прибыл сюда.

— Дедушка, — начал Ом. — Можно мне вас так называть?

— Мне это будет приятно. Никто еще меня так не называл. Я вынужден был лишить себя общества моих внуков. Правда, если я не познал радости общения с ними, то избавился также от горя и забот, с ними связанных. Да, можешь называть меня дедом. — Иммерман помолчал и спросил с улыбкой: — А как прикажешь называть тебя?

— Что? A-а, понимаю. Сегодня суббота — зовите меня Чарли.

Иммерман чуть заметно покачал головой и подал знак. Мадж подошел к ним и сказал:

— Слушаю.

— Принеси нам, пожалуйста, чаю. Возможно, наш гость к тому же голоден. Съешь что-нибудь, Чарли?

— Если нетрудно, парочку протеиновых пирожков. Я почти не завтракал.

— Следовало ожидать. При твоем образе жизни… сегодняшнем, хочу я сказать. Ты удивительный человек, Чарли. Пусть ты не единственный дневальный, назначенный советом иммеров, в своих ролях ты уникален. Уникально и то, как ты вжился в эти роли… скорее, в эти личности. Я верю, что ты на самом деле каждый день становишься другим человеком. В каком-то смысле это достойно восхищения, в другом смысле — опасно.

«Начинается, — подумал Ом. — Приближаемся к цели моего визита. Это не просто встреча двух родственников».

— Можно, я немного похожу, пока не подали чай? — спросил он. — Я сегодня не сделал привычных упражнений, поэтому чувствую себя застывшим и неуклюжим. Мне лучше думается, когда мускулы расслаблены и кровь течет быстрее.

— Будь как дома.

Немного стесняясь, Чарли встал и начал ходить взад-вперед. Он дошел до двери, повернул, остановился в нескольких футах от Иммермана и опять повернул. Старик — хорош старик, выглядит на каких-нибудь пять лет старше своего внука! — сидел, скрестив руки, и наблюдал за ним, едва заметно улыбаясь. Пока Чарли прохаживался, в комнату вошел громадный сиамский кот. Постоял, пристально глядя на Ома голубыми глазищами, потом направился к Иммерману и вскочил ему на колени. Там котище свернулся, а Иммерман стал гладить его.

— Минг — мой первый и единственный любимец, — ласково сказал он. — Минг Беспощадный. Не знаю, известно ли тебе это имя. Он почти так же стар, как и я. В объективных годах, конечно. Время от времени я его каменирую.

Чарли оторвал взгляд от стенных полосок — он только что увидел на одной из них нечто, что его поразило.

— Все равно Мингу должны были тоже дать эликсир, раз он живет так долго. Правда?

— Правда. Только это не эликсир. Это биологическая форма, настоящий живой организм, хотя создан он искусственно. Он очищает артерии от отложений и много чего еще делает. В частности, подавляет фактор старения в наших клетках. Я не знаю, как он делает это, хотя долго пытался выяснить.

Ому не доставили удовольствия эти откровения. Можно подумать, деду безразлично, что его внук будет знать много лишнего. А это может значить, что внуку не дадут передать эту информацию кому-либо еще. Но может ли человек быть таким объективным, таким черствым, чтобы вот так избавить себя — и семью — от собственной плоти и крови? Может, еще как может. Семья иммеров потому и прожила так долго, что ее лидеры вели себя объективно и логично. Возможно, Иммерману и тяжело избавиться от собственного внука, но он сделает это, если будет вынужден. Прежде всего семья, а отдельные ее представители — это дело десятое.

— Я не знал, — сказал Чарли. Во тьме его мозга как будто приоткрылась щелка, и в ней блеснул огонек. Вайатт Репп? Да, Репп говорил ему что-то. Чарли прислушался и сказал вслух, пока узнанное не исчезло вновь во тьме:

— Минг Беспощадный был главный злодей в целой серии древних книжек и кинофильмов. А героя звали Флэш Гордон.

Иммерман слегка удивился, потом улыбнулся:

— Да, они были очень популярны в двадцатом веке Старой Эры. Не думал, что это известно кому-то, кроме нескольких ученых. Я недооценил тебя, внучек.

— Я ведь не только Чарли Ом — бармен, сорк и выпивоха.

— Я знаю.

— Думаю, вы знаете обо мне все. Надеюсь, вы достаточно хорошо меня знаете — достаточно понимаете меня, чтобы поверить — я не могу быть опасен для вас… для иммеров.

Иммерман улыбнулся с искренним удовольствием:

— Значит, ты понимаешь, зачем я вызвал тебя сюда. Это хорошо.

«Мне это ничего хорошего не сулит», — подумал Ом.

Он собирался что-то сказать, но тут одно из лиц на полоске вдруг увеличилось и заняло собой все его сознание. Ом задрожал. Этого лица не могло быть здесь. Он отвернулся, но его голова, словно на шарнирах, сама собой повернулась обратно. Лицо осталось там, где было.

Экран показывал большую площадку недалеко от верха башни, третью от конца. На площадке стояли фигуры из прошлого, «Вымершие типы гомо сапиенс». Лицо, пресекшее рассеянный обзор Ома, врезавшееся в него, как бревно на мелководье врезается в днище лодки (и грозит распороть его), принадлежало персонажу семнадцатого века. Насколько понял Ом, эта группа фигур представляла короля, королеву и их двор. Судя по костюмам, это мог быть период «Трех мушкетеров». Значит, король — Людовик XIII, а королева — Анна Австрийская. Фигура с лисьей физиономией в красных кардинальских одеждах — не иначе как Ришелье.

Ом сделал усилие, чтобы побороть дрожь. Он воспользовался способом, который успешно применял много раз. Представил себе короля, королеву, придворных и среди прочих — встревожившее его лицо. Потом уменьшил картинку, скатал ее в шарик и выбросил из головы через макушку.

Но способ не сработал. Ом невольно продолжал коситься на это лицо.

Стараясь улыбаться, словно думал о чем-то приятном, он вернулся к своему стулу и сел. Двор короля остался у него за спиной. Ом не мог его видеть, не выворачивая шею вправо, а этого он делать не собирался. Иммерман не должен знать, что Ом видел это лицо.

Глава 25

— Вот что интересно, даже загадочно, — произнес Чарли недрогнувшим голосом. — Почему этот задерживающий старение организм не выявляется при анализе крови?

В тот момент его это нисколько не интересовало. Но надо же было о чем-то говорить и как-то перейти к теме, при одной мысли о которой у него колотилось сердце.

— Он пребывает в спячке, — сказал Иммерман. — Спит себе, прилепившись к стенке кровеносного сосуда. Потом, после запрограммированного интервала, начинает делиться, и получившиеся в результате миллионы клеток делают свое дело. Затем все они умирают, кроме одной, пока не приходит срок нового размножения. Статистическая вероятность того, что анализ крови сделают именно в период деления, очень мала. Однако наш вирус обнаруживали уже четыре раза. В медицинских картах он упоминается как загадочное, но, видимо, не патогенное явление.

Пришел Мадж с чаем и пирожками. Когда он вернулся к столу, где стояла сумка Ома, Иммерман отпил из своей чашки.

— Очень хорош. Но ты бы, наверное, предпочел что-то покрепче?

— В обычное время да, — спокойно ответил Ом. — Но сейчас я не совсем в себе. Этот шок…

Иммерман взглянул на Ома поверх чашки:

— Не совсем в себе. В ком же тогда?

— Я не страдаю расщеплением личности.

— Надеюсь. Мне докладывали, что ты проявлял признаки психической неустойчивости.

— Это ложь! Кто докладывал? Человек, который хотел убить Сник?

— Не имеет значения. Я не считаю тебя психически неустойчивым. Ты так же нормален, как большинство человечества. Кстати, тебя надлежит похвалить за то, как ты себя вел в деле Кастора. И все же…

Иммерман отпил из чашки.

— Да? — сказал Ом и поднес к губам свою. Он был рад отметить, что рука не дрожит. Иммерман поставил чашку и сказал:

— Та женщина… Сник… О ней позаботились.

Ому оставалось надеяться, что дрожь, пробежавшая по его телу, не была замечена. Эти голубые глаза, казалось, внимательно следят за его реакцией. Он изобразил на лице улыбку:

— Вот как. Уже?

— Сегодня на рассвете. Ее исчезновение рано или поздно вызовет целую бучу. Но сегодняшние органики даже знать не будут, что она пропала. Она действует как независимый агент и ни с кем не обязана согласовывать свои действия. Возможно, ее не хватятся до воскресенья. В своем родном дне она, конечно, обязана доложиться. Но…

— Ее не убили, нет?

Иммерман поднял брови:

— Мне сообщили, что ты был против ее убийства. Я рад, внук, что ты проявил человечность, но благополучие семьи прежде всего. Во всех случаях. Я сам не сторонник убийства, если в нем нет абсолютной необходимости. Пока что такой необходимости не возникало. Я уверен, что Гарчар, если бы убил Сник, понес бы наказание.

— Гарчар?

— Человек, которого ты… Нет, не ты. Это был Дунский.

— Да, конечно. Я знаю. Гарчар. Тот, кого Дунский называл Тощим.

— Если ты это знаешь, то должен помнить, как был Дунским.

— Я помню только самое главное.

Иммерман с улыбкой покачал головой:

— Ты просто феномен. Когда-нибудь… — Он не договорил и выпил еще чаю. Потом метнул взгляд на Ома. — Ты не питаешь личного интереса к Сник, нет?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Отвечай.

— Конечно, нет. Не забывайте, дедушка, сейчас вы говорите с Чарли Омом. Тингл и Дунский — единственные, кто ее видел, насколько я знаю. Что чувствовали к ней эти двое, мне неизвестно. Сомневаюсь, что она могла привлечь их физически, если вы это имеете в виду. Все-таки она была для них опасна.

Ом говорил сейчас не всю правду. Постоянное давление этих последних дней расшатало, хотя и не сломало, стенки, отделяющие одну его личность от другой. Воспоминания Кэрда, Тингла, Дунского и Реппа не были его воспоминаниями — они хранились где-то под спудом и всплывали, лишь когда дело касалось людей и событий, опасных для всех семерых двойников. И все же Ом чувствовал едва уловимый след влечения к Сник, тень влечения — а это могло быть только отзвуком чувства, которое как-то передали ему Тингл и Дунский.

Ом не умел объяснить, откуда он знает, что Гарчар — это тот человек, которого Дунский прозвал Тощим. Или каким образом он узнал бы Сник, если бы увидел ее.

— Плохо, что твой Вайатт Репп провалился, — сказал Иммерман. — У нас есть, правда, новая кандидатура, которую мы готовы ввести в банк данных и проделать все с этим связанное. И будет ли лучше, если вы исчезнете всемером, а потом явитесь вновь как семь новых лиц? Сомнительно. Какой-нибудь органический Шерлок Холмс может произвести массированный поиск в банках данных и сравнить. Тебя найдут, допросят с применением тумана правды, и ты помимо воли расскажешь все. И тогда…

Ом посмотрел Иммерману в глаза:

— Вы хотите убедить меня в том, что логика оставляет вам единственный образ действий? Что мной следует пожертвовать? Каменировать меня и упрятать подальше до лучших времен? Которые неизвестно когда настанут? А может, меня вообще никогда не раскаменят?

— А теперь вдумайся в то, что ты сейчас наговорил. — Иммерман допил чай и налил себе еще.

— Нет, вы этого не сделаете. Если бы собирались, то не трудились бы приводить меня сюда, чтобы дать мне объяснения. Меня просто умыкнули бы, каменировали и схоронили.

— Хорошо! Мои потомки не дураки. Некоторые, во всяком случае.

Чарли Ом не чувствовал себя потомком Иммермана. Глядя на него, Чарли испытывал то же, как если бы смотрел на фотографию прадеда, которого знать не знал. Он знал, что они одной крови, но он никогда не встречался со своим пращуром и не испытал на себе дедовской любви и заботы, рождающей во внуке ответную любовь и заботу. Он чувствовал почтение к основателю семьи, питал к нему огромное уважение и восхищался им. Но любил ли он Иммермана, ощущал ли себя по-настоящему его внуком? Нет.

— Что же тогда со мной будет?

— Тебе придется отказаться от всех своих ролей. У тебя будет новое имя, и жить ты будешь в одном дне. Не будешь больше дневальный… Что с тобой?

— Так мы… они умрут! — сказал Чарли.

— Боже правый, сынок, возьми же себя в руки! Можно подумать, что тебе сообщили о смерти близкого друга. — Иммерман помолчал, вглядываясь в Чарли, и сказал: — Понимаю. Твой случай еще хуже. — Он закусил губу и перевел взгляд в пространство, точно желая заглянуть в будущее. — Не знал я, что дело зашло так далеко. Быть может…

— Что «быть может»?

— У нас мало времени, — со вздохом сказал Иммерман. — У меня его, можно сказать, и вовсе нет. Я не в состоянии заниматься тобой сам, помочь тебе вжиться в новую личность. Это ведь будет личность, а не просто роль, верно?

— Все будет в порядке, — сказал Чарли. — Просто я испытал тяжелый шок. Возможно, я слишком сросся с каждым своим двойником. Но я не признаю половинчатых мер. Делать — так делать, или не делать вовсе. Я справлюсь. Я ведь хорошо умею приспосабливаться. Сколько известных вам людей способно вот так запросто переходить из одной персоны в другую? А если таких персон семь? Так что с восьмой я уж как-нибудь слажу. Мне даже не терпится стать кем-то новым. Старые мне надоели.

Не перестарался ли он, убеждая Иммермана в своей готовности?

«Я не хочу умирать!» — кричали в нем голоса, так громко и отчаянно, что Ому казалось, будто Иммерман тоже их слышит. Это, конечно, чепуха, но Ом чувствовал, что комната прямо-таки звенит от их криков.

— Сейчас ты пойдешь на работу, — сказал Иммерман. — Одна из наших, представившись твоей приятельницей, предупредила, что ты задерживаешься по уважительной причине. Ее зовут Аманда Траш. Не забудь. Она сказала, что ты упал в душе и ушиб спину, но придешь попозже. Запомнил? Хорошо.

Я хочу, чтобы ты поразмыслил о своем новом образе и как следует вошел в него. Тебе придется стать эмигрантом, и в банке данных будет проведена соответствующая работа. Мадж зайдет под вечер к тебе на квартиру — будь дома после работы. Ты скажешь ему, кем хотел бы стать. Он тогда подготовит все, что нужно, и оставит сообщение своему воскресному коллеге. Тот свяжется с тобой. Ты пробудешь еще один день, воскресенье, в своей старой роли, если не случится ничего непредвиденного.

Чарли думал, что теперь Иммерман его отпустит Однако дед все сидел, глядя в пространство и кусая губы. Чарли ждал. Сиамский кот неотрывно глядел на него, громко мурлыча под рукой Иммермана. Дед гладил кота левой рукой — наверное, это в него я левша, подумал Чарли. По обеим линиям наследственности.

Минг — такой, казалось бы, разнеженный хозяйской лаской — вдруг встал, потянулся, соскочил с колен Иммермана и вышел из комнаты по каким-то своим таинственным кошачьим делам. Иммерман, проводив его любовным взглядом, сказал:

— Кошки как люди. Во многом они предсказуемы, но, когда ты думаешь, что познал их досконально, делают такое, чего ты никак не ожидал. Мне хочется думать, что так у них проявляется свободная воля. — Он посмотрел на Чарли. — Не думаю, чтобы ты понимал, что поставлено на карту и что мы пытаемся сделать. Возможно, когда я тебе это объясню, ты преодолеешь свое возмущение против легкого насилия, которое мы вынуждены время от времени применять ради достижения наших целей.

Ом поерзал на стуле.

— Мне это уже объясняли мои родители.

— Это было давно. К тому же ты — особый случай. Живя день за днем горизонтально и становясь каждый день новым человеком, ты несколько утратил острое чувство принадлежности к иммерам, свойственное всем нам. Каждый твой двойник старался насколько возможно обрезать связи с остальными шестью. Но изоляция была условной, поскольку тебе приходилось переходить от одного к другому, заметать следы, так сказать. Кроме того, тебе время от времени напоминали, что ты не один — вас семеро. Это случалось в тех редких случаях, когда тебе приходилось передавать что-то из одного дня в другой. В последнее же время тебе напоминали об этом слишком часто Тебя взболтали, как в миксере Каждое из твоих «я» под угрозой, все твои образы налезают друг на друга.

— Это же временно. Все наладится, и я буду в порядке.

— Не «я», а «мы», ты хочешь сказать? — Иммерман с легкой улыбкой подался вперед, стиснув руками колени. Пальцы левой руки все еще двигались, словно гладя невидимого кота. — Видишь ли, Джефф, то есть Чарли, — ты ведь у нас не единственный дневальный. Имеется по крайней мере дюжина других в больших городах Западного полушария и несколько человек в Китае. Но никто из них не вжился в свои роли целиком, как ты. Никто из них не сделался теми людьми, имена которых они носят. Они просто хорошие актеры. Ты же уникум, ты супердневальный.

— Я не верю в полумеры, — сказал Чарли.

Иммерман улыбнулся и откинулся назад, сплетя пальцы.

— Прекрасно. Настоящий Иммерман. Но тебе следовало бы отнестись с тем же пылом и старанием к другой своей роли.

— Какой? — после долгого молчания спросил Чарли.

Иммерман направил на него обвиняющий палец.

— К роли иммера!

Чарли отдернул голову, точно палец целил ему в глаз.

— Но… я был и остаюсь иммером!

Дед снова сложил руки, выстукивая пальцами левой какой-то ритм по правой.

— Не целиком. Ты проявил некоторые колебания в исполнении приказов. Ты позволил своим личным чувствам, своему отвращению к насилию, в других обстоятельствах достойному даже восхищения, взять верх над чувством высшего долга.

— Кажется, я знаю, о чем идет речь — но все-таки спрошу.

— Тебе было приказано после допроса Сник немедленно идти домой. Но ты остался ждать у дома. Очевидно, ты намеревался помешать убийству. Ты пренебрег опасностью, которую представляла для нас живая Сник. Я тоже, кстати, считаю, что ее не следовало тогда убивать. Впрочем, твое вмешательство в итоге спасло ей жизнь.

— Но сегодня ее убили?

— Нет. Просто укрыли в надежном месте. Но, возможно, ее еще придется убить. Иногда мы вынуждены делать то, что нам не нравится. Мы делаем это, Чарли, потому что стремимся к высшему благу.

— Которое состоит?.

— В расширении всеобщих свобод, в истинной демократии. В таком обществе, где мы будем избавлены от неусыпного надзора правительства. Нам и сейчас достаточно плохо живется, а будет гораздо хуже. Правительство долгое время рассматривает один проект, осуществление которого полностью оправдывает все наши действия.

Он сделал глоток из чашки. Чарли напряженно подался вперед.

— Мы — я и некоторые мои коллеги — боремся против этого недостойного и неприличного плана. Но мы в меньшинстве.

Так и есть, подумал Чарли, — он член всемирного совета.

— Проект состоит в том, что каждому взрослому человеку вживляется микропередатчик, передающий закодированные позывные данного лица. Спутники и наземные станции принимают эти сигналы непрерывно, за исключением того времени, когда человек каменируется. Кое-кому хотелось бы, чтобы передача велась и тогда, но это невозможно. А это означает, что правительство сможет определить местопребывание любого человека с точностью до нескольких дюймов и сумеет немедленно этого человека опознать.

Чарли мысленно готовился к удару, но все-таки был ошеломлен.

— Так ведь тогда и дневальничество станет невозможным — нарушителя сразу же обнаружат!

— Верно. И даже если оставить пока в стороне твои личные проблемы, этот проект лишает человека всякого достоинства. Оголяет людей, превращает их в цифирь, в пронумерованные нули. Мы против этого и против наблюдения, которое ведется за нами сейчас. Пусть уж лучше человечество подвергается опасностям демократии наряду с ее благами. Одно без другого невозможно.

Но это лишь одна из наших целей. Мы верим, мы знаем, что на этой планете больше места, чем утверждает правительство. Население можно увеличить без всякого ущерба для нашего нынешнего комфорта и благосостояния. Этот процесс, конечно, должен быть постепенным. Радикал Ван, скажем, желает разом отменить всякий контроль рождаемости, но он не в своем уме. Ты знаешь, о ком я говорю?

Чарли кивнул:

— У него нет никаких шансов быть избранным. И хорошо, что нет.

— Такие, как он, есть во всех днях. И все они, конечно, работают на правительство и действуют по его указке.

— Что? — встрепенулся Чарли.

— Ван и прочие — это провокаторы. Они предлагают свои крайние меры лишь для того, чтобы вызвать гнев народа и выставить себя на посмешище. Из-за них отвергаются и более умеренные, вполне разумные предложения. Люди сваливают радикалов и умеренных в одну кучу. А это все — правительственные игры. Правительство хочет сохранить статус-кво.

— Мне не следовало удивляться, — сказал Чарли.

— Мы намерены сформировать правительство, которое не станет прибегать к подобным закулисным, неэтичным методам. — Иммерман взглянул на полоску-часы. — Мы не собираемся для этого использовать решительные, насильственные меры, пока не настанет время для таких мер. Долгие годы мы вели медленную, кропотливую работу, внедряя в правительство членов нашей семьи. Ты удивился бы, если б узнал, как велика наша семья. Но чем больше она становится, тем больше опасность разоблачения. И чем больше эта опасность, тем жестче приходится нам контролировать своих людей. Это печально, но необходимо.

«То же самое твердит нам правительство с самого начала», — подумал Чарли.

Иммерман встал, Чарли тоже.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Что мы будем не лучше нашего нынешнего правительства, а то и хуже. Не верь этому. Мы долго разрабатывали систему наилучшего правления, возможного на нашей планете. Когда-нибудь мы откроем ее всем. А пока запомни вот что. Томас Джефферсон сказал, что лучшее правительство — то, которое правит меньше всего. Это в его честь тебя назвали. Ты не знал?

Чарли потряс головой.

— А теперь мне пора, — сказал Иммерман.

— Еще одно, — сказал Чарли. — Я верю, что есть один-единственный случай, когда убийство можно оправдать. Самозащита.

— Да, но что такое самозащита? Ведь у нее много разновидностей.

— Меня это не смущает. Мои этические принципы живут во мне, и слова тут ни при чем. Я знаю, что правильно, а что нет.

— Превосходно. Который из вас это говорит?

И дед, к удивлению Ома, шагнул к нему и обнял его. Отвечая на объятие, Ом взглянул через его плечо на сцену из семнадцатого века. Да. Теперь он больше не сомневался и ненавидел Иммермана за то, что тот сделал.

Идя к выходу, Чарли забрал свою сумку. Она стала значительно легче, но он промолчал. Иммерман не поймет, зачем его внуку оружие, раз теперь для этого нет никаких резонных причин.

Дорога обратно была почти точным повторением дороги туда — только теперь Чарли отправился не домой, а в «Изобар». При входе его охватил обычный гвалт, запахи пива и спиртного. Он помахал нескольким клиентам в различных стадиях опьянения и прошел в кабинет менеджера. После небольшой нахлобучки (сочувствия по поводу ушибленной спины ему не выразили) Ом повязал передник и занял свое место за полукруглой дубовой стойкой, где стояли статуэтки трех святых-покровителей: Фернана Петио, создателя «Кровавой Мэри», У. К. Филдса[15] и сэра Джона Фальстафа. Местные сорки составляли лишь половину клиентуры. Остальные были представители благотворительности или агенты-органики. Последние надеялись поймать кого-нибудь на нелегальной сделке с самогоном.

Ом был не стопроцентный сорк, поскольку жил не на одно лишь минимальное пособие, выдаваемое правительством. Работал он, однако, не только для того, чтобы повысить уровень жизни. Он много чего слышал и за стойкой, и около бара в конце дня. Порой попадалась информация, могущая пригодиться совету иммеров.

Этот день был не похож на другие. Чарли пил очень мало и был так задумчив, что постоянные клиенты подшучивали над ним. Он говорил им, что влюбился, сам не зная, врет он или говорит правду. То, что он видел на экране в комнате Иммермана, голоса, вопящие внутри, попытки сосредоточиться на своей будущей личности — все это сотрясало его, как волны подпорную стену. Он обрадовался, когда пришло время уходить, наскоро простился со сменщиком и вернулся домой. Там он съел легкий ужин и принялся шагать взад-вперед, точно стремясь протереть ковер и найти под ним ответы на свои вопросы. В 7.35 пришел Мадж.

Он явился с мрачной миной и дурными вестями. Иммерман изменил свои намерения относительно Ома, сказал он. Лучше будет, самовластно решил основатель, если Ома каменируют и отправят в Лос-Анджелес в ящике для товаров. В Калифорнию на будущей неделе должны прибыть десять тысяч эмигрантов из Австралии и Папуа. В их списке будет и Ом. Сейчас они вдвоем обговорят новую легенду Ома, а в Лос-Анджелесе Ом займется разработкой деталей.

Чарли сел, глубоко вздохнул и сказал:

— Протестовать, полагаю, смысла нет?

— Никакого. Гетман Иммерман сказал, что тебя надо убрать подальше от Манхэттена.

— И когда же?

— Завтра в ночь. Воскресный агент обо всем позаботится.

«А где гарантия, что меня раскаменят? — подумал Ом. — Логичнее просто исключить меня из числа живущих, упрятать туда, где никто не найдет».

Мадж достал из сумки мини-кассету и протянул ее Ому:

— Вот тут наметки твоей новой персоны, основные факты и общий фон.

— Уже?

— В совете на этом собаку съели. У них там, наверно, большой запас. Внесут пару поправок, и готово. Выучи все это сегодня, а потом сотри. Тебе дадут другую пленку, когда придет время.

«А придет ли оно, — подумал Ом. — Или я просто чересчур подозрителен?»

Ему надо было выпить, но он себе не позволял.

У самой двери Мадж оглянулся и сказал, вместо прощания и пожелания удачи:

— Ну и хлопот с тобой было. Надеюсь, хоть в Анджелесе будешь вести себя как надо.

— Я тоже тебя люблю, — со смехом ответил Ом.

Мадж еще сильнее нахмурился и закрыл за собой дверь.

Ом включил полоску-монитор, желая удостовериться, что Мадж не болтается на площадке или около дома. Потом улегся в постель, прикрепил к вискам электроды, включил волновой усыпитель и погрузился в искусственный сон без сновидений. В 9.30 вечера его подняла полоска-будильник.

— Я должен это сделать, — пробормотал он. — Может, и не следовало бы, но я должен.

Глава 26

Громкие голоса перешли теперь на шепот — возможно, потому, что «другие» обрели надежду, что не умрут. Усмирение этой части внутренней сумятицы позволило Ому сосредоточиться. Сидя за столом с чашкой кофе перед собой, он отдавал команды полоске. На экране сменяли друг друга планы Башни Эволюции, ее подземных этажей и прилегающих к ней участков. В 10.15 Ом приказал стереть все свидетельства того, что он смотрел эти планы. Он не знал, будет эта команда выполнена или нет Возможно, Строительно-эксплуатационный Департамент заложил в файл команду ничего не стирать. Хотя зачем Департамент стал бы это делать? Но даже если такая команда есть, шансы на то, что кто-то обнаружит запрос Ома и потребует сведения об авторе запроса, были невелики.

Ом вышел из квартиры в 10.17 и двинулся по улице, стараясь по возможности держаться под деревьями. Было ясно и все еще жарко, но не так, как днем. Движения на улицах почти не было, хотя на тротуарах толпился народ. Люди расходились по домам из эмпаториев, кегельбанов и таверн. Минут через пятнадцать почти никого не останется. Это сделает Ома заметнее, но тут уж ничего не поделаешь. Боязнь последствий и отчаянная решимость плохо совмещаются.

Ом свернул на Западную Четырнадцатую улицу и дошел до северо-западного угла Башни Эволюции. Здесь, как и каждую ночь, на тротуаре светился овальный люк. Ом заглянул в него и увидел двух мужчин в синих кильтах и рубашках — униформе субботнего Корпуса Перевозки и Доставки. Ом нажал кнопку ВВЕРХ, вызывая цилиндрический подъемник. Когда платформа пришла в движение, рабочие подняли глаза. Ом кивнул им, встал на поднявшуюся до тротуара платформу и нажал кнопку ВНИЗ. Опустившись на двадцать футов, подъемник остановился. Ом сошел и сказал:

— Как дела?

Двое переглянулись, и один ответил:

— Отлично. А что?

Ом тронул пальцем свой диск, будто предъявляя полномочия.

— Надо проверить один груз. Ничего нелегального, просто ошибка.

Это было первое препятствие, самое серьезное из тех, что его ожидали. Если рабочие потребуют, чтобы он показал удостоверение, придется выдумывать какую-то историю. Рабочим, однако, было все равно, и авторитетный вид Ома их убедил.

Он углубился в туннель, и вскоре они потеряли его из виду. Под решетчатым помостом, по которому он шел, в ярко освещенном пространстве двигались конвейеры и подъемники с каменированными и некаменированными товарами. Это была часть огромной подземной системы, доставлявшей товары и продукты по компьютерным маршрутам из грузовых портов Здания Тринадцати Принципов. Отдельные конвейеры и подъемники работали почти бесшумно, но вместе они создавали негромкий рокот, похожий на шум отдаленного речного порога.

Ом съехал на лифте, предназначенном для персонала, на три этажа вниз Там он прошел по узкой галерее до подъемной станции, выбрал лифт номер три и быстро поднялся прямо к экспозиции № 147 — «Вымершие типы гомо сапиенс». Пройдя по короткому, но широкому и высокому коридору, он остановился у двери. Следующий острый момент наступит, когда он войдет в эту дверь. В Башне было полно полосок-мониторов, и все они работали в часы посещений. Есть ли вероятность, что они и сейчас включены? Вандализм и кражи были такой редкостью, особенно в общественных зданиях, что, по мнению Ома, в мониторах и в наблюдающем за ними персонале необходимости не существовало. Однако в квартире Иммермана может кто-то сидеть и смотреть на полоски, показывающие экспонаты. Например, Мадж.

Ом сделал глубокий вдох и толкнул дверь. Войдя, он оказался позади сцены, изображающей французский двор. Во всей огромной башне царила тишина, посетители давно разошлись, винтовой эскалатор остановился, информационные табло погасли, звери-роботы затихли. Рабочие, которые, как опасался Ом, могли заниматься ремонтом или перестановкой, отсутствовали. А если они и работали где-то, он их не слышал. Поблизости определенно не было ни души.

Ом прошел мимо восседающих на троне под балдахином фигур короля и королевы и углубился в толпу придворных — кавалеров в пышных нарядах и напудренных париках и дам в шелку, бархате, фижмах, с высоко взбитыми прическами. Выглядели они очень реалистично. У молодой женщины в улыбке недоставало четырех зубов, остальные все почернели. У одного из мужчин лицо было изрыто оспой. Веер, которым прикрывалась другая дама, позволял все же рассмотреть ее провалившийся от сифилиса нос. Для полного реализма, однако, недоставало запаха немытых тел, заглушаемого духами, насекомых, обитающих в париках, и следов мочи на туфлях после отправления нужд в закоулках дворца.

Ом заметил еще одну деталь, которая в другое время вызвала бы у него смех. Несмотря на все исторические изыскания, дизайнер упустил из виду, что жители семнадцатого века были гораздо ниже ростом, чем люди Новой Эры. Каждая из этих фигур была бы на несколько голов выше всего двора настоящего Людовика XIII.

В самой гуще придворных Ом остановился. Безгласная и недвижная женщина в алом с желтым платье и золотистом парике смотрела на него большими карими глазами. Лицо ее было густо напудрено и нарумянено.

— Господи помилуй! — сказал Ом.

Он приподнял парик и увидел, как и ожидал, короткие, прямые, блестящие каштановые волосы, похожие на мех котика.

— Ах вы, ублюдки! Старый ублюдок! Какая наглость!

Он обхватил фигуру сзади и потащил ее к лифту. Ее туфли на высоких каблуках зашуршали по полу, потом свалились. Ом, придерживая женщину одной рукой, нагнулся их поднять. Нельзя оставлять улик, могущих выдать пропажу одной из фигур экспозиции. Возможно, ее отсутствия долго не заметят — а Ому требовалось не так уж много времени.

— Ом!

Голос прозвучал где-то вблизи, и это был голос Маджа. Чарли уронил и туфли, и окаменелую Сник, которая с грохотом рухнула на пол. Он дико повел вокруг глазами и увидел двух мужчин, но в растерянности и ошеломлении не сразу узнал их. Прошла пара секунд, прежде чем он совместил их с реальностью. Ему казалось, что он грезит — потом он понял, что двое внезапно оживших кавалеров на самом деле Мадж и еще один иммер.

Они переоделись в костюмы, снятые с манекенов, и поджидали его. Должно быть, они засекли его еще тогда, когда он спустился в подземелье. А когда он вошел сюда, они застыли в неподвижных позах.

— Предатель! Дурья твоя башка! — сказал Мадж, медленно подходя к Ому. — На кой тебе сдалась эта женщина? Она органик и опасна для нас! Что с тобой стряслось?

Ом сбросил сумку на пол и пригнулся, словно собрался бежать. Пусть так и подумают.

Второй человек, высокий и худощавый, обходил Ома сзади. Он вынул шпагу из ножен у себя на поясе, и ясно было, что он окажется у двери раньше Ома.

— Я сказал гетману… шефу, что ты на это точно попадешься. — Мадж остановился, отклеил длинные усы, снял шляпу с перьями и парик. Правую руку он положил на эфес шпаги.

— Попадусь?

В Чарли слабо зазвучал голос Вайатта Реппа, говоривший, что эта сцена прямо-таки украдена из какого-то его эмпато-боевика.

— Ты герой, — сказал голос и затих.

— Ну да. Ты увидел Сник совсем не случайно. Она была отмечена действующей на подсознание вспышкой. Ты просто не мог ее не увидеть. Гетман Имм… шеф… поставил ее здесь, чтобы тебя испытать. Он хотел проверить, вправду ли ты морально неустойчив, способен ли ты стать предателем. Теперь-то мы знаем — способен!

— Я только хотел проверить, убили вы ее или нет, — сказал Ом, подбираясь к пышно одетому кавалеру справа от себя.

— А какое тебе до этого дело? Тебя переводили в другой город, и семье больше ничто не угрожало. — Он со свистом вытащил шпагу из ножен. — Пойдем с нами по-хорошему, Ом. Здесь больше никого нет — не станешь же ты с нами драться. А если станешь, то мне позволено убить тебя на месте.

— Она мертва?

— Этого ты никогда не узнаешь, — с улыбкой сказал Мадж.

— Черта с два! — Чарли сделал прыжок и левой рукой выхватил шпагу, висевшую на боку у манекена. — En garde[16], сукин ты сын!

Улыбка Маджа стала еще шире.

— Глупый ты сорк, нас ведь двое против тебя одного. Может, ты и неплохо фехтуешь — Бела говорит, что неплохо, — но ты пьяница, и даже чемпион мира не устоит против двух хороших бойцов. Я дерусь прилично, а Бела — олимпийский серебряный медалист. Положи оружие, Ом, и прими свое лекарство как мужчина.

Похоже было, что Маджа только радует перспектива смертельного боя. Другой как будто тоже был не прочь сразиться. Вот тебе и семь поколений борьбы со всяческими проявлениями насилия.

Беле понадобится секунд пять, если не больше, чтобы добежать до Ома. А тогда жертвы может и не оказаться на месте. С громким воплем — ведь кричал не он один, особенно старались Джим Дунский и Джефф Кэрд — Ом толкнул фигуру, у которой позаимствовал шпагу. Манекен упал на Маджа, заставив того отступить. Ом перескочил через фигуру и напал на Маджа. Приняв нужную позицию, он нацелился противнику в лицо. Правила фехтования это запрещали, но Чарли надеялся, что не привыкший к таким приемам Мадж растеряется. Однако тот отразил удар и попытался проткнуть руку Ома со шпагой. Ом отпарировал и отскочил назад, за пределы экспозиции. Мадж наступал. Правой рукой Ом толкнул на него другую фигуру — Биржевого Маклера.

Потом перескочил через ограждение, оказавшись слева от эскалатора. Бела Ван Хорват и Янош Ананда Мадж на секунду сошлись. Хорват сказал что-то своему партнеру, тот кивнул и побежал к углу площадки. Хорват устремился в противоположный угол. Они намеревались напасть на Ома спереди и сзади.

Ом снова перепрыгнул через барьер и побежал к Маджу мимо фигур Почтальона, Лысого и Дипломата. Мадж повернулся к нему и встал в оборонительную позицию.

Он ухмылялся. Ом ухмыльнулся ему в ответ. С того момента, как он испустил свой боевой клич, Чарли позабыл все свои сомнения и страхи. Он будто обрел силу семерых — галлюцинация, конечно, но адреналин так и бурлил в нем. И ему хотелось убить — не кого-нибудь, а именно Маджа.

Их клинки с лязгом сошлись и начали звенеть друг о друга. Шпага была тяжелее и жестче спортивной рапиры, но Ому она казалась легкой, как перышко. Им управляла холодная ярость семи человек и их объединенное стремление выжить. Мадж был отличным фехтовальщиком, но кое в чем уступал Ому — ему, в частности, трудно было сражаться с противником-левшой. Линии атаки сместились, и он не знал, куда направлять удары. Ом находился в том же положении, но ему это было привычнее.

После короткой стычки Ом отскочил назад, перебросил шпагу в правую руку, чтобы сбить с толку Маджа, атаковал, был отбит, получил укол в плечо и вернул оружие в левую руку. Теперь атаковал Мадж. Ом отвел острие его шпаги легким поворотом эфеса и направил собственную шпагу так, что устремленный вперед Мадж наткнулся на нее правым предплечьем. Клинок прошел под лучевой костью и вышел наружу.

Ом отступил на шаг, выдернув шпагу из раны. Мадж разжал руку и выронил шпагу. Ом шагнул вперед. Мадж попятился, наткнувшись на фигуру Сенатора. Она опрокинулась, и Мадж упал на нее. Он попытался встать, но Ом подоспел и пронзил ему другую руку.

Ом обернулся, услышав сзади топот сапог, и взмахнул шпагой сверху вниз, готовясь отразить атаку Хорвата. Он сделал это так быстро, что шпага сработала как кнут. Капелька крови брызнула с ее острия в правый глаз Хорвата, на долю секунды нарушив его ориентацию. Этого мгновения хватило Ому, который замечал каждую мелочь, точно в замедленном фильме. Годы тренировок научили его использовать каждую слабость и каждое колебание противника. Его шпага отбила клинок Хорвата как раз на такое расстояние, чтобы пронзить Хорвату бедро.

Хорват отскочил, и шпага Ома освободилась, а из раны хлынула кровь. Ом атаковал, но не сразу сумел пробиться сквозь вихрь отчаянной, но искусной защиты Хорвата. Он хладнокровно продолжал наступать, зная, что Хорват слабеет с каждым выбросом крови. Хорват — это было неизбежно — в свою очередь налетел на фигуру. Солдат повалился, увлекая Хорвата за собой. Падая, Солдат повалил Бурильщика, тот — Страхового Агента, тот — Мафиози, тот — Издателя, тот — Ростовщика, тот — Марксиста. Последним в этой серии костяшек домино стал Капиталист.

Рана в бедре и ушибленный при падении локоть как будто вывели Хорвата из строя, Ом считал, что и Мадж уже не боец, но топот и стенания сзади сказали ему, что он ошибался. Ом зарычал и обернулся как раз вовремя, чтобы отразить нападение. Атака, однако, была слабой — особенно Маджу мешало то, что он дрался левой рукой. Он был храбр, Ом должен был отдать ему справедливость, но при этом глуп. У него не было никаких шансов. Шпага Ома прошла сквозь его левое плечо, выступив наружу дюйма на три.

Мадж скорчился, а Ом резко обернулся назад. Но Хорват даже не пытался напасть. Он полз, испуская стоны и оставляя за собой кровавый след, к лифту. Потом ослаб и упал на пол лицом вниз. Его руки и ноги шевелились в тщетном стремлении встать и уйти.

Ом отвернулся и подошел к Маджу, тяжело дыша, но чувствуя торжество. Мадж сидел на полу и смотрел на него, зажимая плечи руками.

— Повезло тебе, ублюдок!

— Не ной, — усмехнулся Ом. — Вот что: мне нужна звезда, отпирающая дверь в квартиру Иммермана.

— У меня ее нет!

— А как же ты собирался туда попасть? Давай ее сюда, не то я убью тебя и обыщу твой труп.

— Тебе это так не пройдет. Мы настигнем тебя везде, сам знаешь.

— А что мне, по-твоему, делать? Покорно идти на казнь? Давай сюда звезду! Быстро!

Мадж отпустил плечо, из которого хлестала кровь, полез в карман своего великолепного камзола и достал диск-звезду на длинной цепи.

— Для тебя же лучше, если это та самая, — сказал Ом, взяв ее.

Надо было действовать быстро, но он не имел этой возможности, поскольку эти двое не могли нести Сник. Он отказался от мысли одновременно тащить ее и конвоировать их. Хотя и тяжелораненые — Хорват уже начал сереть, — они все же могли быть опасны. Придется оставить Сник здесь и заняться сначала мужчинами.

Ему пришлось втащить почти потерявшего сознание Хорвата в лифт и препроводить туда же Маджа. Уложив обоих на пол, Ом доехал до нужного этажа. Отперев звездой дверь, он оказался в другом конце квартиры, противоположном тому, где он был утром. К счастью, каменаторская находилась поблизости. Там было только два цилиндра, и Ом затолкал Хорвата, который уже еле дышал, в один из них. Потом включил энергию на щитке за панелью, неохотно указанной ему Маджем. И поместил Маджа во второй цилиндр. У того еще сохранилось достаточно крови и присутствия духа, чтобы плюнуть Ому в лицо перед закрытием дверцы. Через несколько секунд Ом выволок застывшее тяжелое тело Маджа наружу. Он вернулся к лифту и три минуты спустя доставил в квартиру Сник. Поставив ее в цилиндр, он включил режим раскаменения. Потом вытащил ее наружу, уложил на пол и пощупал ей пульс. Пульс бился, хотя и слабо.

Ом раздел ее и осмотрел в поисках ран. Их не было, но это еще ничего не означало — Сник все равно могла быть при смерти. Ей могли впрыснуть медленный яд, чтобы она, на случай, если ее найдут, умерла вскоре после раскаменения, ей могли ввести повышенную дозу анестетика. Что бы с ней ни сделали, ее следовало немедленно отправить в больницу. А Ом не мог доставить ее туда, не подвергая себя опасности, и звонить тоже не хотел. Ему требовалось много времени, чтобы убраться из Башни.

Он вернул Сник в цилиндр и каменировал. Потом нашел в квартире компактор и затолкал туда ее одежду. Потом дотащил Сник до лифта и спустился с ней на этаж, где были выставлены древние обитатели моря. Один из них, гигантский хищный кит, висел, застыв в прыжке над водой. Его огромная, широко раскрытая зубастая пасть находилась в нескольких футах под ограждением у эскалатора.

Отдуваясь, Ом подтащил Сник к перилам и уравновесил на них ее застывшее тело, головой к спокойному в эти часы морю.

— Будешь моим Ионой, Сник.

Он разразился истерическим смехом, вызвав эхо в гулких стенах Башни. Овладев собой, он выдохнул:

— Я делаю это, потому что ты — человек, а я не убийца. К черту высшее благо!

Он наклонил ее и сбросил вниз. Она скользнула за перила и провалилась в чрево кита.

— Когда-нибудь тебя найдут, — с рыданием сказал он. — К тому времени… к тому времени…

Неизвестно, что к тому времени будет с ним, но он никогда не пожалеет о том, что спас ее. И заплатит за это, сколько бы с него ни потребовали.

Глава 27

Томас Ту Зурван, «отец Том», священник не с правительственного разрешения, но с Божьего соизволения, пробудился ото сна. И даже не выругался при этом, как поступило бы большинство мужчин на его месте. Его, в рот не бравшего спиртного, терзали адовы муки похмелья. (Как иначе описать эти муки, если не «адовы»?) Субботний грешник ушел от расплаты, передав свою головную боль воскресному святому. Отец Том не роптал. Он даже ликовал, испытывая боль. Его плечи достаточно сильны, чтобы вынести дурную карму других людей, и его голова тоже.

Однако, проходя мимо цилиндра, из которого глядел субботний житель, отец Том не благословил его, как прочих пятерых.

Отец Том не ведал, что Ома тоже не минует расплата за содеянное. Ом всегда просыпался, страдая от похмелья, поскольку думал, что должен страдать. К тому времени когда до него доходило, что его муки принял на себя другой, он уже успевал опохмелиться. Так что в этом строго экономичном, учитывающем все мире существовало одно неучтенное похмелье.

Посетив ванную, Зурван легко позавтракал. Затем, обнаженный, преклонил колена у себя в спальне и помолился за все живое в космосе. Встав, он быстро проделал все, что следовало: сменил постельное белье, собрал разбросанные вещи субботнего неряхи (благослови его Бог), постирал и прибрался. Потом достал из персонального шкафа все, что требовалось ему для битвы со злом, и разложил по порядку. То, что в набор входил парик с длинной накладной бородой, его не смущало. В это время дня он принимал все как должное, не задаваясь вопросами. Он уже позабыл, что недавно спустил манекен, столь похожий на него самого. К моменту пробуждения он становился Зурваном и никем больше. За исключением тех редких случаев, когда должен был передать что-то совету иммеров. Но период сознания того, что он не только отец Том, проходил у него быстро. Вечером — вечером другое дело. Тогда голоса, видения и мысли, неведомые ему при свете дня, сгущались вокруг, словно тени.

Он оделся, зашел в ванную наложить грим и через десять минут направился к выходу с изогнутым вверху дубовым посохом в правой руке. Он редко вспоминал, что родился левшой, но в облике Зурвана был сделан праворуким.

Буйные локоны его золотистого парика ниспадали до пояса. Кончик носа был синий, губы — зеленые. Бороду, тоже до пояса, украшали вырезанные фигурки в форме бабочек. Белую долгополую ризу покрывал узор из больших красных кругов с синими шестиконечными звездами внутри. На опознавательном диске была изображена плоская восьмерка, лежащая на боку и чуть приоткрытая с одного конца.

На лбу стояла большая оранжевая буква «S».

Ноги, как у всякого пророка или апостола, были босы.

Он не носил на плече сумки, из-за чего все манхэттенцы пялили на него глаза.

Дверь открылась, впустив свет, невидимый почти никому, кроме отца Тома.

— Доброе Божье утро! — прокричал он пятерым взрослым на площадке. — Будьте благословенны, братья и сестры! Пусть дано вам будет преодолеть самих себя! Призываю вас относиться с уважением к своим смертным телам и бессмертным душам и каждый день восходить еще на шаг к истинной человечности и к божественному в себе!

Держа посох тремя пальцами, он сложил овал из большого и указательного и трижды продел в него средний палец левой руки. Овал обозначал вечность и бессмертие, то есть Бога. Палец, трижды проходивший сквозь него, изображал духовное слияние человечества с Предвечным. Три пальца в знаке представляли Бога, тело человека и душу человека. Они символизировали также Бога, все живые существа и Мать-Природу, супругу Бога. Наконец, они обозначали любовь, сопереживание и познание самого себя и Вселенной.

Несколько присутствующих сказали:

— Будь и ты благословен, отец Том! — Остальные расплылись в ухмылках или повторили знак благословения, вложив в него совсем другой смысл.

Зурван прошел мимо них, невольно сморщив нос от запаха табака, спиртного и немытых тел. «Пусть им откроется, Боже, что они творят сами с собой. Дай этим детям свет, чтобы они могли следовать за ним, если захотят!»

— Выдай им, отец! — заорал кто-то из мужчин. — Пошли на них огонь и серу! — И заржал.

— Я не проповедую адский огонь, сын мой, — обернулся к нему отец Том. — Я проповедую любовь, мир и гармонию.

Тот упал на колени и простер руки, изображая покаяние.

— Прости меня, отец! Я не ведаю, что творю!

— Нет пророка в своем доме, — сказал Зурван. — У меня нет власти прощать тебе. Прости ты себя, тогда и Бог тебя простит.

Он вышел в переулок Шинбон под безоблачное небо и все сильнее греющее солнце. Дневной свет был не так ярок, как тот, что шел отовсюду — от далеких звезд, невидимых даже радиоастрономам, от деревьев и травы, от камней в саду и от центра Земли. Ярче же всех был тот свет, что исходил из отца Тома Зурвана.

В последующие часы отец Том проповедовал на углах улиц всем желающим или кричал у многоэтажных домов и особняков, что владеет Словом и жильцам не худо бы выйти и послушать его. В час дня он постучал в окно ресторана, и к нему вышел официант. Зурван заказал легкий ленч и передал официанту свой диск. Вскоре тот вернулся с диском, на котором отметил расход, с тарелкой и стаканом воды.

Органики бдительно следили за священником, готовясь арестовать его, если он войдет в ресторан босиком. Отец Том обычно подходил к ним с широкой ухмылкой и предлагал разделить с ним трапезу. Органики всегда отказывались. Согласись они, их могли бы обвинить в том, что они берут взятки. Священника тоже можно было привлечь за взятку, но органики имели приказ просто наблюдать за ним и вести запись. Единственным огорчительным происшествием до сих пор было обращение одного следившего за Зурваном органика, случившееся в прошлом субгоду. Произошло это совершенно неожиданно, без малейшего нажима со стороны отца Тома, и ничего противозаконного в этом не было. Обращенного, однако, уволили из рядов за религиозные верования и приверженность суевериям.

В три часа отец Том влез на ящик на Вашингтон-сквер. Вокруг собралось около двухсот членов Космической Церкви Покаяния, около сотни любопытных и сотня таких, кому все равно было нечего’делать. В парке стояли на ящиках и другие ораторы, но те таких толп не собирали.

Отец Том начал проповедь. Его голос звучал глубоко и мощно. Ритм и фразеология его речи соответствовали содержанию и нравились большинству слушателей, даже тем, кто отвергал Слово. Отец Том учился у великих черных проповедников прошлого, также вдохновленных Словом, и умел донести его до паствы.

— Будьте благословенны, граждане воскресного дня. Пришли ли вы сюда, чтобы услышать голос Божий — не Глас, а лишь один из голосов, — или цель ваша была иной, будьте благословенны. Да возрастут ваши достоинства и да умалятся ваши недостатки. Благословляю вас, дети мои, сыны и дочери Божьи!

— Аминь, отец!

— Правда твоя, отец!

— Благослови Бог тебя и нас, отец!

— Гончие псы небес лают у твоих ног, отец!

— Да, братья и сестры! — возгласил Зурван. — Гончие небес лают! Лают, говорю я вам!

— Да, отец, они лают!

— Они посланы великим ловцом, чтобы привести вас к нему, дети мои!

— Приведи нас к нему! О, приведи! Истинно говоришь ты, отец!

С широко раскрытыми пылающими глазами, высоко вздев пастырский посох, отец Том прогремел:

— Они лают, говорю я!

— Да, отец! Мы слышим их!

— Но!

Отец Том сделал паузу и гневно воззрился на толпу:

— Но… может ли гончая небес лаять не на то дерево?

— Какое дерево, отец?

— Не на то дерево, спрашиваю я вас? Может ли гончая лаять не на то дерево?

— Не может! — закричала какая-то женщина. — Не может!

— Ты верно сказала, сестра! Не может! Бог никогда не ошибается, и его гончие никогда не теряют дичь! Его гончие… и наши гончие… это мы.

— Это мы, отец!

— Когда гончая небес загоняет дичь — кто это создание там, на дереве?

— Это мы, отец!

— И они тоже! — вскричал отец Том, указывая посохом на неверующих. — Все люди!

— Все люди, отец!

Он импровизировал, но говорил так, будто долго репетировал свою речь, а прихожане отвечали ему так, будто точно знали, какие реплики и когда подавать. Он вознес хвалу правительству за то, что оно подарило народу столько благ, и перечислил напасти, одолевавшие мир в прошлом и причинявшие столько страданий. Этих зол больше нет, сказал он. Это поистине самое лучшее правительство, которое когда-либо существовало.

— Итак, дети… дети, говорю я, которые когда-нибудь станут взрослыми в Боге…

— Большие детки — большие бедки! — крикнул мужчина с края толпы.

— Благословен будь, брат, и да будет благословен твой длинный язык и твое ожесточенное сердце! Святой Франциск Ассизский, истинный святой, обращался к каждому ослику, которого встречал на дороге, «брат мой осел». Можно и мне назвать тебя братом Ослом, братом святого Франциска? — Зурван промолчал, улыбаясь, пока в толпе не затих смех, и тогда крикнул: — Но все же правительство несовершенно, дети мои! Оно могло бы изменить многое на благо своим гражданам. Но изменилось ли что-нибудь на протяжении целых пяти поколений? Не перестало ли правительство искать перемен к лучшему и не заявляет ли оно, что в таких переменах нет нужды? Не заявляет ли? Я спрашиваю вас, не заявляет ли оно так?

— Да, отец! Заявляет!

— Это так! Так! Так! Так, дети мои! Гончая небес не станет лаять не на то дерево! Но гончая правительства, дети мои, лает не на то дерево! О, как лает! Днем и ночью, со всех сторон! Мы слышим, что все идет как нельзя лучше! Прошла тысяча лет, и все хорошо в этом мире! Правительство против всех разговоров о переменах к лучшему! «Мы совершенны», — говорит правительство. Но совершенно ли оно? Совершенно ли, подобно Богу?

— Нет, нет, отец!

Тогда Зурван сошел с ящика. Продолжая говорить, окруженный стонущей, плачущей, вопящей паствой, он перешел на место в ста шестидесяти футах от прежнего. Другие ораторы тоже меняли места. Зурван занял только что освободившийся ящик. Закон был соблюден — митинг переместился в установленный законом срок на установленное законом расстояние.

— Правительство разрешает отправлять религиозные обряды! Однако… верующим не разрешается занимать государственные должности! Правду ли я говорю?

— Правду, отец!

— Кто сказал, что лишь те, кто верит в факт, в реальность, в истину… в И-С-Т-И-Н-У, могут занимать государственные посты?

— Правительство так говорит, отец!

— А кто определяет, что такое факт, реальность и истина?

— Правительство, отец!

— Кто говорит, что религия есть суеверие?

— Правительство, отец!

— Кто говорит, что нет нужды в переменах, в улучшениях?

— Правительство, отец!

— Отрицаем ли мы это? Знаем ли мы, что существует острая, крайняя нужда в улучшениях?

— Да, отец!

— Разве не говорит правительство, что заключило договор, социальный договор, с народом?

— Говорит, отец!

— Так скажите мне, дети, какой прок в договоре, если его может нарушать только одна сторона?

— Никакого, отец!

Дальше в этот день Зурван заходить не осмелился. Он пока еще не был готов к мученичеству, поэтому переключился на стадию «охлаждения». Он спросил, нет ли вопросов у граждан, не принадлежащих к его церкви. Вопросы были всегда одни и те же: почему у него нос синий, что значит буква S у него на лбу и что символизируют мотыльки у него в бороде.

Зурван объяснил, что его и всех его последователей обзывают «синеносыми» за их высокие моральные требования — вот он и ходит с синим носом, показывая этим, что гордится своей верой и безразличен к насмешкам. Проповедуя, он показывает свой синий нос всем, кто на него смотрит.

Что до мотыльков, они символизируют последнюю стадию обретения веры. Как безобразные гусеницы заматываются в коконы, а потом вылетают на волю прелестными бабочками, так вылетели на волю души его самого и его последователей.

— А большая S у меня на лбу, — гремел он, — не означает ни «священнослужитель», ни «святой»! Не означает она и «слабоумный», что бы ни говорили наши враги! Она означает Символ! Не просто какой-то символ, а Символ с большой буквы! Она включает в себя все символы — символы добра. Когда-нибудь, надеемся мы — не правда ли, дети? — эту S будут узнавать повсюду и почитать ее и поклоняться ей гораздо истовее, чем поклонялись кресту, пятиконечной звезде и полумесяцу, о которых я говорил ранее. Это ли вера и надежда наша, дети мои?

— Аминь, отец!

Тогда Зурван исподволь начал вести подготовку к публичной исповеди. С каждой минутой он вкладывал все больше накала в свою речь и свои жесты. До пяти часов, когда всем лекторам и проповедникам полагалось прекратить свою деятельность, он выслушал подробные исповеди двадцати человек, один из которых обратился в веру тут же на месте. То, что эта часть программы привлекла из парка больше народу, чем его проповедь, не омрачало его радости. Он знал, что посторонние любят слушать исповеди из-за обилия разной клубнички, патологии и грязи. Не беда. Порой тех, кто приходит пощекотать нервы, тоже озаряет божественный свет, и они обращаются в истинную веру и исповедуются сами.

Органики брали все на заметку и могли потом использовать исповеди против кающихся, если бы сочли это нужным. Но за веру всегда платят мученичеством.

В пять Зурван вернулся домой, усталый, но преисполненный ликования. Он крепко держался в седле Божьего света. После низкокалорийного ужина он помолился и выслушал в тиши своей квартиры тех, кто не успел закончить свою исповедь. В девять он провел короткую службу для тех, кто собрался у него дома. Закон воспрещал собираться в холле и смотреть церемонию на полосках. Но органиков в этот час, как правило, поблизости не было, а жильцы дома не возражали. Некоторые из них тоже с удовольствием смотрели, хотя и не сопричислялись к свету…

Все вышеописанное происходило в пятый день первой воскресной недели — в прошлое воскресенье.

В шестой день первой недели отец Том Зурван не появился на Вашингтон-сквер. Его прихожане, напрасно прождав его пятнадцать минут и не сумев связаться с ним через полоску, отправились в переулок Шинбон. Квартальный с полным правом отказался открыть дверь квартиры Зурвана своим кодовым ключом до уведомления органиков. После долгой проволочки явились двое органиков. Они и вошли в квартиру, сопровождаемые квартальным, толпой прихожан и парой любопытных жильцов.

Выяснилось, что отца Тома в квартире нет и его каменатор пуст. Посох был прислонен к стенной полоске с загадочной надписью:

УШЕЛ В ВЫШНИЙ МИР.

Глава 28

Том Зурван не солгал.

Он действительно пребывал в вышнем мире — в Тао Тауэре на углу Западной Одиннадцатой и канала Кропоткина, на шестам этаже, в квартире Тони Хорн. Он не был полностью ни самим собой, ни кем-либо из своих двойников.

В нормальных условиях он проделал бы ритуал воплощения в Тома Зурвана, а потом лег бы спать. Субботний кошмар, однако, остановил течение привычных событий, как лавина, запрудившая реку. Душа Зурвана покрылась мурашками и с воплями понеслась по нежеланным путям. Кокон Зурвана продырявился, и в дыры полезли голоса, лица и даже руки «тех, других». Они бубнили ему в уши, таращились на него, хватали его.

Это началось, когда он прошел, далеко не так гладко, как обычно, через мантру метаморфоза. (Не Боб ли Тингл, мастер аллитерации, выразился так? Не Вайатт ли Репп придумал образ покрывшейся мурашками души? Не Чарли ли Ом увидел лезущие сквозь дыры руки?)

Зурван знал, хоть и не хотел знать, что ветры недавнего прошлого дуют сквозь него, словно сквозь ветхий парус, что мысли других сыплются из него, точно перец из перечницы.

— Прекратите! Прекратите! — мысленно вопил он.

Но хотя он и был самой сильной личностью среди них, исключая разве что Джеффа Кэрда, он не мог дать им достойный отпор. Силу отнимали другие жильцы, въехавшие в его сознание с судебными ордерами. Он разрывался на части и терял свою мощь, как Самсон, остриженный Далилой, двуличной дочерью фальшивых филистимлян, соблазнительной служанкой самого сатаны.

— Перестаньте! — взмолился он. — Я серьезно!

«Дело и правда серьезное! — сказал отдаленный, но все приближавшийся голос Кэрда. — Заткнись, Тингл! Мы на грани гибели, а ты все остришь!»

Зурван громко, на всю квартиру, произнес:

— Именем Божьего света заклинаю вас удалиться опять во тьму, из которой вы пришли!

«Вот фигня-то», — сказал Чарли Ом.

«Улыбайся, когда говоришь это, — сказал Вайатт Репп. — Ладно, ребята, дадим ему шанс. Шайка линчевателей приближается. Если мы не будем стоять друг за дружку, нас развесят поодиночке на диких яблонях. Сегодня он у нас босс. Заткнемся и позволим ему спасти наши шкуры. А потом созовем большой круг и поглядим, кто будет вождь. Единственный выход…»

«Квартира Тони Хорн, — сказал Кэрд. — Отправляйся туда! Только там мы будем в безопасности — хоть на какое-то время!»

— Тони Хорн? — вслух переспросил Зурван.

«Да. Ну ты же помнишь, правда?»

«Я помню, — сказал Джим Дунский. — А если я помню, вспомнишь и ты. Друг Кэрда… наш друг, Энтони Хорн, генеральный комиссар, разрешила ему воспользоваться своей квартирой в случае крайней надобности. Сейчас как раз тот случай!»

«Она иммер, — сказал Боб Тингл. — Иммер — всегда иммер, и это не каламбур, даже для знающих немецкий[17]. Она выдаст меня… то есть нас».

«Она ничего не узнает до самого вторника, — сказал Кэрд. — Ну, давай, Зурван! Шевелись!»

Только Уилл Ишарашвили ничего не сказал. Может, потому, что еще не знал о происходящем? Или потому, что он, последний в ряду, если считать началом вторник, был и самым слабым из всех? Может, он обретет голос только завтра, когда проснется? Тогда его голос, возможно, вообще не прозвучит. Уилл не проснется. Он умрет во сне.

Это еще больше взбудоражило Зурвана. Если он завтра не станет Ишарашвили, кем он тогда будет? Сможет ли он остаться собой, Томом Зурваном? Придется постараться. Так хотя бы он уцелеет.

— Господи, прости меня! — воскликнул он. — Я думаю только о себе! Я позабыл о своих братьях! Я трус, я Петр, отрекшийся от Господа своего, прежде чем трижды пропел петух!

«Петух! Петух! — сказал Чарли Ом. — Сам ты петух! Кончай эту священную лажу и шевелись! Спасай наши задницы!»

«Я бы не стал так выражаться, — вставил Кэрд, — но минни прав. Скройся немедленно! Иди к Хорн! Бога ради — возможно, органики уже за дверью! Или иммеры! Избавься от всего, что связывает тебя с нами! И вперед!»

Голоса затихли — хотя бы на время. Зурван, посмотрев на улицу и канал, почувствовал себя немного сильнее и увереннее. Никакой рациональной причины для этого не было, но уверенность часто бывает следствием не долгого опыта, а врожденной веры в себя.

Ему пришлось выдержать нелегкую борьбу с собой, прежде чем сделать то, что диктовал рассудок. Горе и возмущение переполняли его, когда он отбирал вещи для отправки в компактор. Парику, бороде и священным одеждам придется исчезнуть. Манекену тоже. Зурван подумал, не уничтожить ли заодно и манекен Ома, но был хороший шанс, что эту подделку не обнаружат до будущей субботы. Однако Зурван открыл персональный шкаф Ома с помощью звезды, взятой из цилиндра, и облачился в его одежду. В ней он будет бросаться в глаза, поскольку по воскресеньям не носят ни брыжи, ни кильт. Но делать нечего.

Зурвану было больно обманывать свою паству. Часть его горя проистекала отсюда — но лучше уж так, чем поколебать их веру. Да, лучше, твердил он себе вновь и вновь. Гораздо лучше. Но он невольно задумывался над тем, скольким пастырям прошлого приходилось идти на такой же обман.

— Будь я только собой, отцом Томом, — проговорил он, — я остался бы здесь и вынес все, что суждено. Кровь мучеников есть семя веры. Но я не один. Если бы я был только отцом Томом, я бы и не попал в этот ужасный переплет.

И все же, прислонив свой посох к стене рядом с надписью, Зурван не выдержал.

— Так нельзя! — вскричал он. — Я предаю свою паству, себя и своего Бога!

«Чертов поп!» — откликнулся Чарли Ом.

«Не ты первый, не ты последний, — сказал Джефф Кэрд. И, помолчав, добавил: — Должно быть какое-то решение, какой-то выход».

— Какой?

«Не знаю пока».

— Прощай, отец Том! — сказал Зурван, остановившись у двери.

«С ума сойти, — сказал Чарли Ом. — Он-то уже сошел, это факт».

«Прекрасное чувство драмы, — заметил Вайатт Репп. — Или мелодрамы? Не уверен, известны ли ему законы пафоса».

«Одного из трех мушкетеров?» — спросил Боб Тингл.

— Заткнитесь! — заорал Зурван, распахивая дверь, и напугал двоих бездельников, болтавшихся в холле.

Что это за сумасшедший в странной одежде вылетел из квартиры отца Тома?

Зурван испугался — он не ожидал наткнуться на кого-то в такой час. Пробормотав что-то неразборчивое, он захлопнул за собой дверь. Было 3.12 утра, когда он вышел из дома и пошел по бульвару Вуманвэй. Небо по-прежнему было ясным, а воздух — теплым, хотя и не таким, как вчера. Велосипедисты и прохожие встречались редко, но все же Зурван не так бросался в глаза. Ему попались несколько машин Службы Чистоты и одна патрульная. Последняя замедлила ход, поравнявшись с ним, но не остановилась. Зурван не имел понятия, что будет делать, если его остановят и допросят.

Перейдя через Вуманвэй, он свернул на запад по Бликер-стрит и прошел мимо дома Кэрда, отчего Кэрд как будто окреп. По крайней мере, его голос зазвучал громче всех остальных.

«Я люблю тебя», — крикнул Кэрд.

Зурван не знал, к кому обращается Кэрд, но горе в голосе Джеффа причинило ему боль. Он ускорил шаг, но вскоре опять сбавил. Если опять попадутся органики, их может удивить, куда это он так несется.

У канала он повернул на север. Он шел, поглядывая вниз, и остановился, увидев маленькую моторку, привязанную к плавучему причалу. Спустился по лестнице и по узкому карнизу над водой дошел до лодки. Она, возможно, принадлежала кому-то из живущих рядом, и воскресный житель еще спал, вместо того чтобы рыбачить… Зурван сел в лодку, отвязал ее, запустил электромотор и поехал по каналу на север. Он миновал с дюжину лодочек с рыбаками и рыбачками и несколько барж. Потом подвел моторку к западному берегу у Западной Одиннадцатой улицы, вылез на карниз и оттолкнул лодку. Одним преступлением больше.

Деревья вдоль улицы спрячут его от «небесных глаз». Спутники не увидят, в какой дом он войдет. И только тот, кто будет изучать снимки, увидит, что Зурван вошел под деревья.

У входа в здание Том мельком подумал об Ишарашвили. Завтра жена смотрителя удивится, почему муж не вышел из цилиндра. Она откроет дверцу, подумав, что дело в каких-то неполадках с энергией. Коснется мужа и ощутит не привычную холодную твердость, а теплый мягкий пластик манекена.

В Зурване звучал ее крик.

И голос Ишарашвили тоже, хотя и где-то вдали, за горизонтом сознания.

Войдя в квартиру Хорн, Зурван осмотрел все комнаты. Их было больше, чем у него, они были просторнее и гораздо роскошнее. Поскольку здесь, кроме Хорн, обитала только одна четверговая жиличка, Тони не приходилось прятать свои безделушки, картины, бижутерию и прочее в персональный шкаф. Зурван — то есть Кэрд — удивился и возмутился, увидев здесь пепельницы: он понятия не имел, что Тони курит, запрещенный наркотик. А если курит она, то курит и четверговая.

Он заглянул в окошки цилиндров — в первом виднелось лицо жительницы четверга.

Он перешел к следующему. Тони Хорн смотрела на него огромными немигающими глазами. Добрая старушка Тони.

Она была ему хорошим другом, всегда проявляла великодушие и сочувствие. Может, раскаменить ее и рассказать, в какой ситуации он оказался? Она могла бы помочь ему, как никто.

«С ума спятил? — сказал Ом. — Она же иммер!»

«Это не Зурван так думает, — сказал Кэрд. — Он ее даже не знает. Это я подумал за него. Но ты прав, Чарли. Она нас выдаст».

С целым хором внутри, с целым калейдоскопом лиц, с пальцами, стучащими в его сознание, словно в окошко, Зурван шагал взад-вперед по гостиной. Дойдя до конца, он поворачивал и шел обратно.

«Точно тигр в клетке, — сказал Вайатт Репп. — Хороший моцион, но из клетки нам таким манером не выбраться».

«Если он уйдет из квартиры, — заметил Ом, — он просто окажется в клетке побольше».

Зурван старался, насколько мог, не обращать внимания на голоса. Они были точно болячка, которую так и хочется почесать — но чем больше чешешь, тем больше хочется.

— Иаков, который стал потом называться Израиль и чье потомство было многочисленно, словно песок на берегу, — сказал он, — Иаков увидел во сне лестницу. Один ее конец покоился на Земле, а другой уходил в Небеса. Ангелы спускались и поднимались по ней, послушные приказаниям Господа. Пошли и мне лестницу, Господи! Позволь подняться по ней в пределы обетованные!

«Да у него крыша поехала! — сказал Ом. — Он свихнется, и мы погибнем вместе с ним».

— Нет! — крикнул Зурван. — Я не безумен, и нет для меня лестницы! Я недостоин ее!

Если бы ему и спустили лестницу, пришлось бы карабкаться вверх по гнилым перекладинам. Их всего семь, и последняя — он сам — определенно не выдержит.

Глава 29

Понедельник был не синий, а серый — с востока несло тяжелые низкие тучи.

В то немногое, что разрешалось передавать из одного дня в другой, входил прогноз погоды. Метеорология 1330 года Новой Эры во многом превосходила науку прошлого, которая часто попадалась на удочку запутанных сил, управляющих погодой. Полторы тысячи лет исследований дали современным метеорологам возможность предсказывать с точностью на 99,9 %. Но Матушка-Природа, как бы желая показать, что последнюю десятую процента человеку никогда не одолеть, порой брала свое.

Вот и сегодня она выкинула одну из своих штучек. Метеорологи самоуверенно заявили, что будет ясно и жарко, но ветер переменился, облачный континент над центром Атлантики сместился к западу, и его фронт как раз пересекал восточный Нью-Джерси.

Том Зурван снова шагал по комнате, как и вчера. Уилл Ишарашвили, смотритель Центрального парка, добрая душа и муж-подкаблучник, выразил лишь слабый протест по поводу того, что его не пускают в его законный день. Джефф Кэрд, создавая его характер, допустил ошибку. Он сделал из Уилла слишком уж пассивного, не способного ни на какое насилие человека. Он, правда, наделил Уилла большим упорством и мужеством, нужными для отказа от насилия — из-за них-то Ишарашвили теперь и погибал. Он еще не скончался, но становился все бледней и бледней. Вместо того чтобы прибегнуть к силе, как все остальные, он цеплялся за свои принципы и постепенно распадался на элементы, из которых произошел.

Не в пример Джеффу Кэрду и остальным. Хотя Зурван закрыл и запер все ходы и выходы, эти пятеро лезли в щели, о которых он и понятия не имел. А когда он затолкал их обратно и зацементировал щели, они стали просачиваться сквозь стены, точно путем осмоса.

«Непохоже на тебя, Зурван, — сказал Джефф Кэрд. — Казалось бы, ты — человек религиозный, благородный. Высокоморальный. Настоящий сын Божий. Тебя должно радовать, что ты станешь мучеником, пожертвуешь собой ради других. А ты? Ты ведешь себя жестоко и беспощадно, так же безбожно, как те, против кого ты проповедуешь. Что с тобой случилось?»

«Лицемер он, и больше ничего», — сказал Чарли Ом.

«Ясное дело, — поддержал Репп. — Он никогда не был тем, за кого себя выдавал. Проповедовал вроде бы абсолютную правдивость и честность. Покайтесь в своих грехах! Покайтесь! Освободитесь от всякой вины и стыда! Станьте цельными мужчинами, цельными женщинами! Обретите себя! А сам скрывал от своих прихожан, что он иммер. Что он обладает даром, в котором отказывает им — даром гораздо более долгой жизни. Он был и остается преступником, этот праведник. Он принадлежит к тайной, нелегальной организации. Кто же он, как не лицемер?»

— Заткнитесь! Заткнитесь! — крикнул Зурван.

«Угу, — сказал Джим Дунский. — Давайте все ляжем и умрем. Облегчим жизнь лицемеру».

«Лицемер, Люцифер, хитрый бес, гончий пес небес, — встрял Боб Тингл. — Ты лаешь не на то дерево, проповедник Том. Священная собака сбилась со следа».

— Чего вы от меня хотите? — крикнул Зурван.

Это их ненадолго усмирило. Что бы он ни сделал, это не поможет ни им, ни ему. К привычному образу жизни, когда он каждый день становился другим человеком, он вернуться не мог. Не было такого места, где все они могли бы вновь стать самими собой. Как не было такого места, где он мог бы вновь стать отцом Томом. Он, как и все они, стоял на пороге смерти. Если его схватят иммеры, он будет убит. Если его схватят органики, его после суда отправят в лечебницу для душевнобольных. Если лечение там будет успешным, он, Зурван, исчезнет. Как и все они, включая Джеффа Кэрда. Того, кто выйдет из лечебницы, может, и будут звать Кэрд, но он станет совсем другим человеком.

Если же лечение не удастся, его каменируют и будут хранить до тех времен, когда психиатрическая наука найдет способ его исцелить. О нем, конечно, забудут, и он будет пылиться на каком-нибудь складе заодно со всеми миллионами, которые уже там лежат, и миллиардами, которые еще поступят.

— Да, я лицемер, — бормотал он. — Я потерпел крах. Но почему? Я считал себя истинным сыном Божьим, считал, что верю в то, во что призываю верить других. И я верил! Верил! Но мой Создатель сотворил меня несовершенным!

Он прикусил губу и потеребил бороду, которой больше не было.

— Не упрекай его! Он дал тебе свободную волю! Ты имел власть излечиться от своих недостатков! Не надо было закрывать на них глаза! Ты сам сделал себя слепцом, твой Создатель в этом неповинен!

Джефф Кэрд произнес, спокойно, но очень близко: «Однако ты забываешь, что твой создатель — это я».

Зурван с воплем упал на пол и стал кататься по ковру с криком:

— Нет! Нет! Нет!

Потом затих и долго лежал на спине, глядя в потолок.

«О черт, зачем нам длить эту агонию? — сказал Чарли Ом. — Давайте сдадимся. Все равно нас поймают. Так мы хоть от иммеров спасемся».

«Среди органиков слишком много иммеров, — возразил Джим Дунский. — Они доберутся до нас и убьют под каким-нибудь предлогом, пока мы не начали говорить. И потом, мне неохота капитулировать».

«Прямо-таки перестрелка в психическом коррале, — сказал Вайатт Репп. — Пусть победит сильнейший. Вставай с полу, Зурван, и будь мужчиной. Держись! И даже если проиграешь, не сдавайся до конца. Дерись! Не слушай этого неудачника, этого пропойцу!»

Зурван пошёл на кухню, словно пробиваясь сквозь сахарную вату. Он выпил большой стакан воды, сходил в туалет, облегчился и поплескал в лицо холодной водой. Вытерся, взял свою сумку и направился к выходу.

«Эй, ты куда это?» — спросил Ом.

«Пошел нас закладывать, — сказал Боб Тингл. — А когда органики нами займутся, камня на камне не останется. Нас сначала выпотрошат, потом обратят в камень. Подумай об этом, парень!»

«Брось ты, — сказал Ом. — Я ничего такого не думал, просто хотел проверить, правда он спятил или нет».

«Не делай этого! — сказал Кэрд. — Еще может найтись какой-то выход!»

Зурван закрыл за собой дверь и пошел к лифту.

— Я не собираюсь сдаваться, — сказал он. — Просто хочу погулять. Не могу больше сидеть взаперти. Мне надо подумать. Мне надо…

Что ему, собственно, надо? Нужен один, но невероятный шанс.

«Когда лабораторная крыса не может найти выход из лабиринта, — сказал Кэрд, — когда она сталкивается с неразрешимой задачей и безнадежно запутывается, она ложится и умирает».

— Я не крыса! — сказал Зурван.

«Да, ты даже и не крыса. Ты фикция. Помни — это я твой создатель! Я, реальный человек, создал тебя, фиктивного!»

«Значит, и мы все — тоже фикция, — сказал Вайатт Репп. — Ты нас создал. Ну и что из этого? Ты сам фикция, Кэрд, созданная правительством и иммерами».

«Фикция может стать реальностью, — сказал Дунский. — Мы не менее реальны, чем Кэрд. В конце концов, он нас создал из элементов самого себя. Он вырастил нас так же, как мать растит зародыша в своем чреве. Он родил нас. А теперь хочет нас убить. Нас, своих детей!»

«Чего там! — сказал Ом. — Мы все охотно поубивали бы друг друга! Эх, выпить бы сейчас!»

«Я ваш создатель, — твердил Кэрд. — Я создал вас всех. А то, что я создал, я могу и рассоздать. Я создатель, я и рассоздатель».

«Врешь! — крикнул Ом. — Ты не Аладдин, а мы не джинны. Нас обратно в бутылку не загонишь!»

«У тебя одна бутылка на уме, — сказал Тингл. — Люмпен, лодырь, Лазарь липовый! Представь себе, что ты — это похмелье, от которого мы все рады бы избавиться. Все вы — сплошная головная боль!»

«Еп garde, сукин ты сын!»

«Твой ход!»

«Все вы фикция. Я вас создал, я и рассоздам».

«Ом-мани-падме-хум!»

«Не бубни, алкаш забубенный!»

«Я создал вас, и я вас рассоздаю. Думаете, я этого не предусмотрел? Я разработал ритуалы введения каждого из вас в свой день. Разработал я и обратный ритуал, ритуал отмены, недопущения. Я знал, что когда-нибудь он мне понадобится. И сегодня момент настал!»

«Врешь!»

«Вымысел объявляет своего создателя лжецом? Ожившие выдумки обзывают того, кто сделал их, хотя бы временно, правдой, лжецом? Я ваш создатель. Я создал вас, а теперь рассоздаю. Вы что, не чувствуете, как все вокруг исчезает? Убирайтесь туда, откуда пришли!»

Ветер на Вэверли-плейс был пока еще не так силен — он не сдул бы и шляпу с головы. Но Зурвану казалось, что вихри, бушующие у него внутри, вот-вот поднимут его и унесут в облака. Свет померк в его глазах, и прохожие удивленно смотрели на него, потому что он спотыкался. Когда же он упал на колени и воздел руки, все попятились от него.

Далеко на востоке притопнул гром, начиная боевой танец, и сверкнула копьями молния.

Зурван несся, кружась, в кружащемся сумраке. И пытался ухватиться за мокрую тьму, чтобы не улететь. Вверх? Или вниз?

— Господи, — взревел он, — я погибаю! Возьми меня из этой юдоли! Забери меня из этого серого мира в свой светлый!

Люди на панели попятились еще дальше или пустились наутек, когда Зурван зажал руками глаза и завопил:

— Свет! Свет!

Потом он упал ничком и замер.

— Вызовите «скорую», — сказал кто-то.

Он перевернулся, поморгал и с трудом поднялся на ноги.

— Нет, не надо. Со мной все в порядке. Просто голова закружилась. Я пойду домой. Это рядом. Не беспокойтесь.

Джефф Кэрд, шепча: «Свет! Свет!» — перешел по мосту через канал. Не доходя одного квартала до Вашингтон-сквер, он уже вполне окреп.

«Он ушел?» — спросил Тингл.

«Точно индеец, который сложил свой вигвам и растаял в ночи», — сказал Репп.

«Он чуть не забрал меня с собой, — сказал Чарли. — Бог мой! Этот свет!»

«Он был как меч, — сказал Дунский. — Сошел вниз, поддел Зурвана на острие и забросил его в пылающие небеса».

Голоса звучали слабо, но стали чуть погромче, когда открыли, что телом теперь управляет Джефф Кэрд.

«О Боже, — сказал Ом, — каюк нам теперь!»

«А ты взгляни на это иначе, — сказал Репп. — Зурван уже откинул копыта, а теперь Кэрд разыгрывает свою последнюю ставку. Мы еще снимем с него скальп».

Зурван не был уверен, взаправду ли он слышит эти голоса или они существуют лишь в его воображении. Не знал этого и Кэрд. Какая, впрочем, разница, воображаемые они или принадлежат таким же реальным, как он, людям. Главное то, что командует он — и он знает, что делать.

Он шел против усиливающегося ветра к высокой желтой трубе в углу парка. Там был один из входов в подземную систему транспортировки товаров, а также в энергетический и водный коллектор. Полоска рядом предупреждала, что доступ сюда имеют только работники Службы Чистоты. Но ни рабочих, ни органиков в форме поблизости не было, а немногие люди, задержавшиеся в парке, поспешно расходились.

Кэрд остановился. Вдали под дубом сидела одинокая фигура. Партнер, игравший с Грилем в шахматы, уходил, мотая головой. Гриль, видимо, просил его остаться, но тот предпочел ретироваться.

Кэрд медлил у входа в трубу.

«Ну, что там еще?» — слабо сказал Ом.

Вокруг кружились редкие листья, сорванные с деревьев. Ветер, прохладный, обещающий дождь, взъерошил волосы. Мимо пронесся велосипедист, усиленно работая ногами.

Гриль встал. Ветер развевал его длинные рыжие волосы и бороду. Он собрал в ящик шахматы, сложил доску. Кэрд бегом устремился к нему, крича — но ветер уносил его слова назад, будто конфетти.

Гриль обернулся, увидел бегущего Кэрда, засуетился и стал оглядываться по сторонам, словно ища пути для бегства. Потом овладел собой и остался на месте.

Глава 30

Кэрд замедлил бег и улыбнулся, показывая Грилю, что ничего плохого не замышляет. Подойдя поближе, он сказал:

— Я не органик. Не сейчас, во всяком случае. Я просто хочу поговорить с вами минутку, Янкев Гад Гриль. Не дольше, клянусь. У меня срочное дело, и надолго я вас не задержу.

Гриль немного пришел в себя и произнес глубоким сильным голосом:

— Вы знаете мое имя, но я вашего не знаю.

— Вам и не нужно его знать. Давайте присядем на минутку. Жаль, что вы убрали доску. Мы могли бы доиграть нашу партию.

— Нашу партию? — нахмурился Гриль.

Кэрд чуть было не сказал: «Я сделал первый ход: квартальный е2 — е4. А вы сделали такой же ход своим квартальным».

Этого хватило бы, чтобы Гриль понял, что перед ним его вторничный противник. Бывший противник из прошлого вторника. Но Кэрду хотелось, чтобы Гриль знал о нем как можно меньше.

«Ты и сам-то не больно знаешь, кто ты есть», — заметил Ом.

И Кэрд сказал:

— Я знаю, что вы дневальный. Но не тревожьтесь. Я не собираюсь вас выдавать…

Он посмотрел по сторонам. Пешеходов и велосипедистов становилось все меньше и меньше. Проехало такси с двумя пассажирами. Громовые раскаты приближались. Гроза распахивала свой темный плащ, показывая молнию.

Зеленые глазки Гриля сделались еще меньше, а тонкие губы превратились в узкую черту.

— Что вам нужно? — спросил он.

— Чтобы вы удовлетворили мое любопытство. Вот и все. Ответьте мне только на один вопрос.

«Ты спятил? — осведомился Ом. — А если органики явятся, пока ты тут дурь свою тешишь? Побойся Бога, Кэрд!»

— Если смогу, то отвечу, — сказал Гриль.

Возможно, Ом прав, и он, Кэрд, ненормальный. Возможно, в нем говорит вторничный органик. Но как бы то ни было, он должен знать, какие мотивы двигали этим человеком.

— Насколько мне известно, — сказал Кэрд, — у вас не было никакого видимого повода для дневальничества. Зачем же вы пошли на это?

— Если я вам скажу, — улыбнулся Гриль, — не думаю, что вы поймете.

«В любую секунду, — подал голос Репп, — в любую секунду из-за угла могут появиться органики. Может, их, конечно, не заинтересует, почему это вы двое сидите под деревом, в которое того и гляди ударит молния. Может, они не подойдут и не спросят вас почему. Может, они даже не попросят тебя предъявить удостоверение. Может, у них еще нет твоего словесного портрета».

— А вы попытайтесь, — сказал Кэрд.

— Вы имеете какое-нибудь понятие об иудаизме?

— Пожалуй, кое-какое имею. Я ведь знаю ваше имя, вы помните? И знаю, кто вы.

Гриль смотрел через столик на Кэрда, сжав коробку с шахматами так, что побелели костяшки пальцев.

— Тогда вы должны знать, насколько важно для нас соблюдение субботы.

Кэрд кивнул.

— И вы знаете, что правительство не запрещает нам ее соблюдать? Синагогу нам иметь не разрешается, но тут мы не одиноки. Ни одной конфессии не разрешается иметь свой храм, будь то церковь, мечеть или синагога.

— Государство нуждается в помещениях для жилья и промышленного производства, — сказал Кэрд. — Кроме того, религия — это разновидность вредного суеверия, противоречащего всем…

Гриль вскинул большую, поросшую рыжим волосом руку:

— Я не желаю дискутировать о причинах этого.

— Я тоже. — Кэрд поглядел по сторонам. — Это просто…

— Ну, неважно. Как я сказал, нам разрешено делать то, чего желал от нас Бог. Мы соблюдаем субботу. Ее полагается отмечать в седьмой день недели, с приходом сумерек в пятницу до прихода сумерек в субботу.

— Я знаю.

— Да, но вы не знаете, как важно для нас соблюдение древнего закона. Не правительственного, а нашего. Куда более древнего.

— Но ведь вам оставили вашу субботу.

Гриль оторвал руку от коробки и поднял палец:

— Да. Но древний священный календарь больше не соблюдается. Вместо того чтобы жить по горизонтали, мы живем по вертикали. В последний раз суббота праздновалась в понедельник. То есть праздновалась бы, если бы мы подчинялись закону штата.

— Кажется, я понял, что вы хотите сказать. Это тяжело…

— Прошу вас. Вот-вот пойдет дождь. Я был учтив с вами, с незнакомцем, который явился неведомо откуда и уйдет неведомо куда…

«В точку попал», — сказал Чарли Ом.

— …не сказав мне, кто вы и зачем вы здесь. Так будьте хотя бы любезны меня не прерывать.

— Вы правы, — сказал Кэрд.

«Органики», — шепнул Ом.

Кэрд быстро огляделся, но Ом просто предупреждал его, чтобы он остерегался органиков.

— Мне претит праздновать субботу не в тот день, в понедельник вместо давным-давно назначенного нам дня…

«Он такой же тронутый, как и ты, Кэрд», — вставил Ом.

— …но я подчинился государству и раввинам. Все-таки, говорили они, суббота по-прежнему отмечается в седьмой день. Но их уговоры не убеждали меня. И вот однажды, читая книгу одного очень мудрого человека, хотя и он порой заблуждался, я натолкнулся на строки, глубоко поразившие меня.

— Это была книга Церинтия?

Гриль моргнул, ничем больше не выразив своего изумления.

— Откуда вы знаете?

— Не имеет значения. Извините — я снова прервал вас.

— Собственно говоря, автором был псевдо-Церинтий. Ученые установили, что некоторые приписываемые Церинтию книги были написаны каким-то неизвестным лицом, называемым для простоты псевдо-Церинтий. Однако я, — не без удовольствия сказал Гриль, — сумел доказать, что Церинтий и псевдо-Церинтий — фактически один и тот же человек. Стиль псевдо-Церинтия отличается от стиля Церинтия лишь потому, что он в качестве псевдо-Церинтия писал под влиянием Шхины или Доксы…

— Под влиянием чего?

— Присутствия Бога или света, Им проливаемым. Таргумисты[18] используют этот термин…

— Хорошо-хорошо. Что же это за строки, которые так вас поразили?

«Церинтий и псевдо-Церинтий, — сказал Тингл. — Еще один шизофреник. Думаете, у нас и для него местечко найдется? Входи же, блудный брат, посох наш и псих».

«Прямо не верится — сидим себе под открытым небом и обсуждаем вопросы теологии и стилистики, а гроза и органики все ближе», — сказал Ом.

— Церинтий, — сказал Гриль, — верил, что мир был сотворен ангелами. И один из ангелов вручил евреям их закон, который был несовершенен. Здесь Церинтий, конечно, заблуждался. Закон евреям вручила Шхина, а Шхина не могла дать несовершенный закон. Тем более своему избранному народу. Но псевдо-Церинтий, вдохновленный Шхиной, написал, что если закон поначалу и был несовершенен, его усовершенствовали сами евреи. Их приверженность своему закону, несмотря на все преследования и беды, как и то, что евреи выжили, несмотря на все старания стереть их с лица земли, доказывает, что они подчинялись верному закону. Далее псевдо-Церинтий обличает Церинтия как глубоко заблуждающегося и, по сути, не слишком одаренного автора. Он упоминает о нескольких письмах, которые послал Церинтию, указав тому, в чем его ошибка. Письма эти не были найдены…

Упали первые капли дождя, крупные, но редкие. Ветер норовил сорвать с Кэрда шляпу Гром притопнул. Молния бежала к ним на многочисленных сверкающих ногах.

— Так вы говорите, — сказал Кэрд громко, чтобы его услышали, — что нарушили день лишь для того, чтобы исполнять закон буквально?

— Буква есть отражение духа! — крикнул Гриль. Он помолчал и добавил сердито: — Была и другая причина, достаточно веская сама по себе, но она не вынудила бы меня стать дневальным, если бы не сочеталась с моим желанием хотя бы раз в жизни отпраздновать субботу, как должно. Я — человек. Я принадлежу к виду, который всегда жил согласно с природой, следуя велению Бога. Бесчисленные поколения нашего вида следовали за медленной чередой времен года и воспринимали это как должное, между тем как это было одним из многочисленных даров Божьих. Но Новая Эра… Новая Эра! Она покончила с временами года, дорогой мой! Их больше нет, их свели к нулю!

Что такое весна? Взрыв зелени — несколько дней, и нет ее! Лето? Вспышка жары! Лето за летом я вижу одни только жаркие дни и не вижу прохладных! Осень не облачается медленно в свой прелестный наряд, не пробует один цвет за другим, как женщина, примеривающая платья! Сегодня все еще зелено, завтра все краски вспыхивают разом, а потом все мертвехонько! А снег, Божье покрывало, и вовсе можно пропустить!

— Это верно, — сказал Кэрд. — Но, с другой стороны, быстрое чередование времен года даже приятно, и подумайте, насколько больше лет и зим вы увидите по сравнению с вашими предками. Всегда что-то приобретаешь, когда что-то отдаешь, и наоборот.

— Нет, — свирепо затряс головой Гриль, — я хочу, чтоб все было так, как Бог предначертал. Я не стану…

Дальше Кэрд не расслышал. Он вскочил с места, глядя через плечо Гриля на патрульную машину, которая только что показалась из-за угла дома у канала. Она будет у входной трубы в северо-западном углу парка задолго до того, как туда доберется он. Путь отрезан.

Гриль тоже повернулся в ту сторону и сказал:

— Может быть, они не сюда едут. — Голос его звучал спокойно.

В северо-восточном углу парка была другая труба. Но сейчас бежать к ней не следует. Надо подождать — может, машина проедет мимо.

Она ехала быстро, фары пронзали сумрак, заставляя сверкать дождевые капли. Однако в нескольких футах от пересечения Пятой авеню с Северной Вашингтон-сквер она замедлила ход, а потом остановилась.

Умолкший было Гриль, видя это, сказал:

— Значит, так суждено. — Он закрыл глаза и стал шевелить губами.

— Вам, может, и суждено, а мне нет.

Гриль открыл глаза одновременно с открытием дверок. Тучи тоже приоткрылись, и дождь хлынул так, точно думал, что он — Ниагарский водопад. Он пробил листья над двумя собеседниками и обрушил им на головы целый каскад. Они сразу промокли, и их пробрал холод, хотя не один дождь был этому виной.

Из машины вышли двое мужчин и женщина. Водитель обошел вокруг капота, и в свете фар мелькнула его зеленая с коричневым форма. На поясе у него висела кобура, и оттуда торчала рукоять пистолета.

Женщина крикнула что-то и бросилась бежать к Грилю и Кэрду. Органики кричали ей вслед. Кэрду послышалось «Стой!». Тут сверкнула молния — так близко, что Кэрду показалось, будто она попала в дерево рядом. В ее вспышке Кэрд распознал Рут Зог Динсдейл, свою жену — то есть жену Ишарашвили. Лицо ее было перекошено, и она старалась перекричать гром.

Дом, в котором она жила, стоял через канал от Тао Тауэре, почти напротив. Кэрд поступил неразумно, выйдя на улицу прямо под ее окнами. Надо было воспользоваться черным ходом. Но вероятность того, что она его увидит, была невелика, и он тогда не был самим собой. Зурван же пребывал не в том состоянии, чтобы думать о таких мелочах.

Кэрд повернулся и побежал на юг. Бежать к входной трубе, как он собирался, было слишком опасно. Его тут же перехватят. Но была еще одна труба на углу Ла Гардиа-плейс и Южной Вашингтон-сквер.

— Желаю удачи! — крикнул Гриль и добавил еще что-то на непонятном языке — на идиш?

— Спасибо, очень кстати! — ответил на бегу Кэрд.

Глава 31

Он бежал зигзагами, стараясь, чтобы деревья прикрывали его от погони. Оглянувшись назад при вспышке молнии, он увидел, что его жена стоит на месте, а один из органиков гонится за ним. Гриль исчез — возможно, просто ушел. Еще раз посмотрев назад, Кэрд выяснил, что водитель вернулся в машину. При свете только что зажегшихся фонарей было видно, как машина двинулась на восток к углу Вашингтон-сквер. Органики действовали по правилам. Один напарник преследует беглеца, другой отрезает ему путь.

Кэрду казалось, что он успеет к трубе раньше машины. Второго органика он тоже прилично опередил. Только луч из пистолета не обгонишь. Но вот он уже у трубы, а в него пока не стреляли. А если и стреляли, то он не заметил.

Машина была в шестидесяти футах, когда Кэрд добежал. Пеший органик отстал на сотню футов. Кэрд зашел за трубу со стороны Южной Вашингтон-сквер. Овальное отверстие слабо освещали фонари. Кэрд нащупал табличку на задней стенке, в шести дюймах у себя над головой. Она была круглая, с выпуклыми буквами МГПСТ (Манхэттенская Государственная Подземная Система Транспортировки). Кэрд нажал на М, потом на Т. Намертво, казалось бы, вделанная в стену табличка повернулась под его рукой налево и вверх. Он просунул руку в открывшееся углубление и нащупал там две кнопки. По коду понедельника нужно было один раз коротко нажать на левую и дважды, длинно и коротко, на правую. Счастье, что Ишарашвили, как смотритель Центрального парка, знал этот код и что в Кэрде осталось достаточно от Ишарашвили, чтобы вспомнить.

Освободив запирающий механизм люка, Кэрд ухватился за ручку в середине дверцы и потянул ее на себя. Дверца подалась, но только потому, что сенсорная система безопасности подтвердила, что открывает ее взрослый человек.

В трубе при этом зажегся свет. Под люком вела вниз пластиковая лестница в пластиковой оболочке. Кэрд слез на несколько ступенек и потянул за рукоятку с внутренней стороны дверцы. Гидравлический механизм стал постепенно опускать люк. В последний момент Кэрд увидел в щели ноги органика.

— Именем закона, стой! — хрипло крикнул тот.

— Какого такого закона? — буркнул Кэрд.

Его преследователи были не только органики, но также и иммеры. Обыкновенные органики не успели бы заехать в участок за лучевым оружием. Эти двое явно разыскивали его. Им повезло — а ему нет, — что они оказались ближе всех к Рут Динсдейл, когда та вызвала органиков. Они достали нелегальное оружие — свое собственное — из тайника в машине и намеревались им воспользоваться.

Кэрд спустился на тридцать футов вниз и ступил на дорожку из синтетической резины. Она тянулась на запад и восток, насколько видел глаз, то есть футов на сто в обе стороны. Куда бы он ни пошел, его будет сопровождать свет, а впереди и сзади будет темно.

Дорожка была ограждена с одной стороны толстой пластиковой стенкой, а с другой — перилами. За перилами шли два транспортных конвейера, каждый пятнадцать футов шириной, в тот момент стоявшие неподвижно. За конвейерами по стене тянулись две огромные трубы — одна водопроводная, другая канализационная.

Будучи и органиком, и иммером, Кэрд хорошо изучил эту систему. Через каждые триста футов на стене были проставлены опознавательные знаки и схемы. При них имелась полоска коммуникации, через которую можно было также просматривать туннель. Если те, кто гонится за ним, найдут время позвонить иммеру на центральном пульте мониторинга, они смогут читать показания монитора через полоски в туннеле. И монитор подскажет им, где искать добычу.

Кэрд не знал, есть ли кто-то у иммеров на центральном пульте. Лучше предположить худшее и считать, что есть. Надо идти туда, где нет мониторов. Кэрд знал такое место, туда-то он и направлялся, но знал также, что его там, помимо погони, ждут и другие опасности.

Он бежал, и шлепанье его ног по дорожке и тяжелое дыхание были здесь единственными звуками. Обернувшись назад, он увидел за собой другое световое пятно. В этом далеком пятнышке маячили две крошечные фигурки. Они были в шестистах футах от него, слишком далеко для успешного выстрела. Надо сохранять это расстояние. Они пока еще не останавливались, чтобы позвонить, что обязательно сделали бы, будь у них кто-то на пульте мониторинга.

Туннель постепенно шел под уклон — Кэрд даже не заметил бы этого, если бы не знал так хорошо систему. Скоро туннель пройдет под каналом Кропоткина, но еще до канала от него отходили под прямым углом два других хода. Кэрд свернул в первый и побежал на север. Конвейер здесь располагался чуть ниже от дорожки, и по нему ехало несколько ящиков с товарами. Пластины конвейера не соединялись друг с другом — они медленно ползли вперед, как караван гусениц, под действием магнитных импульсов, а смазку обеспечивала сплошная лента внизу.

Кэрд бежал трусцой, часто оглядываясь, чтобы проверить, не бегут ли его противники быстрее. Так он добрался до трехэтажного перекрестка. Около дорожки была вырублена в стене большая ниша, облицованная по стенам, полу и потолку толстыми листами пластика. Это был первый уровень, расположенный прямо под улицами Манхэттена. Кэрд вошел в нишу, где автоматически включился свет. Здесь помещалась бытовка, инструментальная и туалет для рабочих. Быстро оглядев комнату, Кэрд метнулся к столу и взял фонарик, две батарейки, молоток и отвертку на длинной тонкой рукоятке. Он попробовал фонарик и запихнул — свою добычу в сумку. На выходе он остановился попить из фонтанчика.

Выйдя, он увидел, что погоня приближается. Один из двоих поднял пистолет и выстрелил. Кэрд невольно пригнулся, хотя этого можно было и не делать. Луч ударил поблизости, но стену не повредил. Кэрд затрусил дальше, чуть быстрее, чем раньше. Двое приближались к нему футов на десять каждые десять секунд. Он прибавил скорость, чтобы восстановить прежнее шестисотфутовое расстояние.

Начиная уже задыхаться, он достиг своей первой цели, желтого вертикального колодца, огражденного двумя рядами перил. После быстрого бега ему пришлось притормозить, ухватившись за верхние перила. Обежав колодец, он быстро спустился вниз по другой пластиковой лестнице. Как только его голова скрылась в люке, свет наверху погас. На середине лестницы до него донесся сердитый крик.

— Теперь у вас прыти поубавится, ублюдки, — проворчал он. У подножия лестницы он вытащил из сумки фонарик. Пошарив его лучом по сторонам, он увидел остатки старых транспортных конвейеров. Этой системой не пользовались уже семь обвеков, с тех пор как Манхэттен пострадал от второго великого землетрясения. Толстые алюминиевые пластины конвейеров полопались или покоробились. В провалах виднелись заржавленные, покореженные ролики. Эта техника устарела задолго до того, как была уничтожена подземным толчком вместе с тремя четвертями всех зданий на острове.

Та катастрофа была ужасна, хотя ее последствия были не так тяжелы, как последствия первого землетрясения 498 года Новой Эры. Здесь, на этом подземном этаже, толстая обшивка туннеля из быстросохнущего пластика пострадала не так сильно, как на первом, самом нижнем, хотя и здесь дело обстояло достаточно плохо. Пластик во многих местах полопался, не выдержав напора, и в трещины набилась грязь, постоянно приносимая сверху водой. Кэрд видел при свете фонарика, что здесь проход пока еще есть.

Над головой у него зажегся свет. Погоня приближалась. Кэрд стоял в нерешительности. Что лучше: убраться отсюда как можно скорее или попытаться оглушить или убить того, кто первым спустится по лестнице? Во втором случае надо будет сначала отойти, чтобы их фонарики не достали его сверху. Потом подбежать к лестнице, когда первый начнет спуск, и как-нибудь… Нет, не пойдет. Если метнуть молоток, то можно промахнуться или ранить иммера легко. Оба они держат оружие наготове, и второй будет все время светить вниз.

Как только Кэрд решил, что не станет нападать, из люка появился луч света. Кэрд быстро отошел, надеясь, что взял верное направление. Из люка поступало достаточно света, чтобы смутно различать дорогу перед собой, хотя идти было трудновато. Дорожка погнулась и вспучилась, а однажды он чуть не провалился в яму.

Зная, что первый, кто спустится, будет шарить вокруг лучом фонарика, Кэрд прибавил шагу. Потом оглянулся, увидел скользящий во мраке луч и спрятался за кучей земли, насыпавшейся сквозь дыру в стене. Он сделал это как раз вовремя. Луч осветил холмик и ушёл прочь.

Вторая цель Кэрда, если он правильно помнил, находилась в четырехстах футах отсюда. Он встал и заковылял дальше, пригнувшись, держась за перила, боясь упасть. Вскоре он действительно растянулся, попав ногой в провал. Он подавил крик, выбросил вперед руки и благополучно приземлился в неглубокой впадине. Встал он не сразу, переждав прошедший над головой луч. Не упади он, его бы заметили.

Туннель усиливал звуки, и Кэрд услышал, как один из двоих тихо сказал:

— Куда он подевался? Разделяться нам нельзя!

— Не говори так… — сказал второй. Конец Кэрд не расслышал и закончил сам: «так громко». Они, должно быть, исследуют участок на сотню ярдов в обе стороны. Выглянув за край поломанной дорожки, Кэрд увидел, что они повернули в другом направлении, и вздохнул свободнее. Он снова вылез на дорожку и пополз дальше на четвереньках. Когда рядом сверкнул луч, он распластался. Время от времени они определенно будут оборачиваться и пытаться нащупать его лучом.

И будут осматривать многочисленные кучи грязи. Вскоре они сообразят, что Кэрд пошел не в эту сторону. Через некоторые кучи он мог бы и перепрыгнуть, но на других обязательно оставил бы следы. Не мог бы не оставить, пробираясь в темноте.

Тогда они повернут назад — и найдут его следы.

Кэрд старался ползти так быстро, как только мог. По его прикидке, цель была уже близка. Еще несколько ярдов, и он доберется до нее. Он держится близко к стене и пропустить нужное место не может. А когда он спустится, то сможет себе посветить. Хотя бы недолго.

Внезапно Кэрд издал тихий стон и остановился. Что-то вонзилось ему в правую щеку. Отдернув голову, он освободился, но щеку жгло. Потрогав ее, Кэрд почувствовал кровь. Тихо выругавшись, он спустил с плеча сумку и нащупал там бумажную салфетку. Залепив рану, он осторожно поводил руками вокруг и нашел то, обо что поранился: это были обломанные перила.

Кэрд снова надел сумку и пролез между стеной и торчащим обломком. Дорожку перекосило, и он все время съезжал к стене. Ему пришлось выпрямиться, чтобы достать до перил — ноги по-прежнему ехали назад, но тут отчаянно шарящая в воздухе рука нашла наконец опору.

Кэрд добрался до верхушки изгиба и съехал по дорожке до начала следующего подъема. Одолел его и снова налетел головой на перила. Он ругнулся, но тут же заулыбался, поняв на ощупь, что нашел свою вторую цель.

Это было защитное ограждение вокруг колодца, ведущего вниз, на следующий ярус. От входа осталась узкая щель, и Кэрду пришлось сначала спустить в нее сумку, а потом пролезть самому. На пару секунд ему показалось, что он застрял.

Когда он протискивался в дыру, обдирая ребра, его настиг свет, и позади закричали. Кэрд провалился внутрь и повис, держась за край. Потом ноги нащупали перекладину. Он сполз по лестнице, которая вся перекосилась. На середине спуска ноги опять повисли в воздухе. Кэрд пожалел, что вовремя не достал из сумки фонарик — тогда было бы видно, далеко ли он от пола нижнего яруса. Но тут он коснулся ногами опоры и отпустил руки. На ощупь он нашел сумку, достал фонарик и включил его.

Здесь все выглядело точно так, как ему запомнилось. Он никогда тут не бывал, но три среды назад посмотрел передачу об этом туннеле. Здесь был участок, выделенный среде из общей доли археологических раскопок, относящихся к ранним годам Новой Эры. Ничего особо интересного здесь не находили, кроме старых сетей водопровода, канализации и энергоснабжения. Кэрд шел по грязи мимо погнутых, поломанных труб и порванных кабелей. Фонарик освещал слой быстросохнущего пластика, которым археологи покрыли стены и потолок для защиты от грязи и обломков. Через пятьдесят футов он обнаружил еще один огражденный колодец, ведущий еще ниже. Этот был новым, и построили его археологи.

После второго великого землетрясения старые туннели транспортировки, водоснабжения и канализации забило грязью, завалило обломками цементных блоков и камня. Из-за постоянного подъема уровня океанских вод вследствие таяния полярных льдов власти решили поднять все подземные коммуникации этажом выше. И новая подземная система была проложена поверх старой.

Ярус, на котором стоял сейчас Кэрд, начали раскапывать несколько лет назад. При раскопках археологи наткнулись на покореженный лестничный колодец и оставили его нетронутым, как исторический объект. Не тронули его и позже, при раскопках нижнего этажа. Кэрд не мог видеть в темноте мемориальную табличку, но помнил ее по передаче.

Кэрд спустился вниз с фонариком в руке, чтобы видеть перекладины лестницы. И обвел лучом огромную пещеру, в которой оказался. В верхней ее части когда-то были проложены в грунте под старой транспортной системой трубы водопровода и канализации. Когда этот слой был тщательно изучен, промерен и сфотографирован, его убрали, и открылся нижний слой — руины города, погибшего при первом великом землетрясении. Так что эта каверна раньше была ларцом, набитым археологическими сокровищами.

В западной ее части, в сотне футов от лестницы, высилась земляная стена с торчащими наружу камнями, обломками цемента и неопознанными артефактами. Рядом стояли два экскаватора, огромные, как слоны на гусеницах, две похожие на богомолов машины для нанесения пластика, несколько грунтоуборочных машин и лежали штабелями крепящие материалы.

Кэрду нужно было в другую сторону. Если иммеры догадаются об этом, они могут пройти поверху до следующего выхода и окажутся там раньше его. Или один будет гнаться за Кэрдом внизу, а другой караулить наверху.

Однако сегодня был понедельник. Иммеры могли видеть передачу о своих, понедельничных, раскопках, но те проводились в другом месте. Этот участок им определенно незнаком. Только сойдя вниз, они поймут, что Кэрд направился к другому выходу, намного опередив их.

Кэрд надеялся, что дело обстоит именно так. Однако возможно, что эти двое при исполнении служебных обязанностей уже гонялись здесь за каким-нибудь нарушителем. Если так, то этот район им известен.

Луч, блуждая по гигантской пещере, выхватывал из мрака скрепленные пластиком земляные блоки, на которых лежали откопанные экспонаты, и ступенчатые траншеи с наполовину раскопанными предметами. Кэрд продвигался вперед быстрой трусцой. Кондиционеры не работали, и воздух был застоявшимся и тяжелым. К тому же здесь было намного теплее, чем он думал. Кэрд потел, и ему хотелось пить.

Жаль, что пол здесь покрыт мягкой влажной землей. Будь тут твердое покрытие, отсутствие следов задержало бы иммеров. Им пришлось бы заглядывать в огромные трубы наверху, чтобы проверить, не спрятался ли он там.

Кэрд обошел полуразрушенный ржавый автомобиль, древний экипаж с двигателем внутреннего сгорания. Его пассажиры давно обратились в прах. Дальше громоздилось другое препятствие из перепутанных стальных прутьев — ведущий передачи говорил, что это остатки чертова колеса. За ним валялась еще одна куча металла, назначения которой Кэрд не помнил. Вокруг нее было веревочное ограждение, как и вокруг прочих экспонатов, и висела табличка — Кэрду некогда было ее читать.

На верхушке следующего земляного пьедестала стояло громадное, чудом уцелевшее зеркало. Кэрд остановился и вдруг, позабыв о последствиях, громко завопил.

В луче фонарика он увидел монстра, существо с огромной головой, фацетными глазищами, горящими зловещим красным огнем, плотоядными челюстями и множеством ног. Чудовище готовилось к прыжку.

Глава 32

Вопль Кэрда прокатился по всей пещере.

— Черт, совсем забыл, — прошептал он.

Приступ ужаса прошел, но сердце все еще колотилось.

Пластмассовый монстр входил когда-то в комплект «павильона ужасов». Почти все его содержимое погибло при землетрясении, но отдельные монстры сохранились и стояли теперь здесь, огороженные веревками и снабженные табличками.

В надежде, что гигантский паук доведет до инфаркта и его преследователей, Кэрд побежал дальше. Фонарик освещал другие экспонаты, в том числе отрубленную женскую голову со спутанными змеями вместо волос. Медуза. Несчастная женщина из древнегреческого мифа, своим взором обращавшая всех в камень. Миновав то, что осталось от городка аттракционов, Кэрд, задыхающийся и мучимый жаждой, остановился. Перед ним уходили вверх четыре круглые шахты. Два лифта были очень велики — на них спускали вниз технику и материалы, а вверх вывозили грунт и обломки. Два лифта поменьше предназначались для персонала. В полумиле к востоку находилась еще одна подъемная станция.

Кэрд осветил контрольную панель. На ней имелись кнопки вызова. Судя по табло, все кабины сейчас находились на уровне новой транспортной системы. Кэрд нажал три кнопки ВНИЗ, затем кнопки НЭ (нижний этаж). Вскоре двери трех шахт открылись и из кабин хлынул свет.

Кэрд надеялся, что иммеры, когда доберутся сюда, подумают, что он уехал на лифте, который остался наверху.

Он вышел из светового круга и встал в темноте, глядя в западном направлении. Через несколько секунд сверху показался свет. Стал виден человек, спускающийся по лестнице — второй светил ему из люка.

Когда спустились оба, Кэрд повернулся и побежал к следующей станции. Он старался бежать как можно тише, потому что каверна усиливала звуки. Фонарик он не включал, пока не оставил далеко позади бледный отсвет лифтовых огней. А когда включил, держал фонарик на уровне живота и светил только вперед. Между ним и погоней оставалось много земляных насыпей с экспонатами, и он надеялся, что иммеры не заметят свет его фонарика. Когда луч натыкался на препятствие, Кэрд выключал фонарь и обходил объект по памяти.

Хотя он передохнул минуту у лифтов и попил там из фонтана, усталость не проходила. Ему казалось, что воздух становится все гуще. Это был мертвый воздух, выдыхаемый мертвой землей и мертвыми предметами. Он располагал к медлительности, к неповоротливости, к неподвижности. Полумиля от одной станции до другой растянулась на добрых полторы. Когда Кэрд добежал до лифтов, еле дыша и весь мокрый от пота, вокруг вспыхнул свет.

Он застонал. Иммеры нашли выключатель, освещающий всю пещеру.

Видели они его или нет?

Ответ не замедлил. Вон они бегут с пистолетами в руках. Они были так далеко, что казались маленькими, но станут большими скорее, чем ему желательно.

Кэрд вызвал первый лифт, нажал на кнопки ВНИЗ и НЭ. Зря он пытался их надуть. Надо было подняться на первой станции. Он ничего не добился, только напрасно пробежал лишних полмили. А теперь вот жди, пока спустится лифт. Вдруг они добегут раньше? И если он даже успеет уехать, смогут они остановить лифт или нет?

Смогут. Не только на любом этаже, но даже между этажами. Так они, конечно, и сделают. Он застрянет, и они возьмут его без хлопот.

Можно убежать и попытаться спрятаться. Но это только оттянет конец.

Иммеры, хотя и приближались, бежали все медленнее. По искаженным лицам было видно, как тяжко им заставлять работать свои свинцовые ноги и перетруженные легкие. Однако через пару минут они начнут стрелять в него на бегу.

Дверцы лифта открылись.

Кэрд прыгнул в кабину, нажал кнопку ВВЕРХ и кнопку следующего по порядку этажа. Может, он доедет раньше, чем иммеры сообразят, что его можно остановить. Пытаться доехать до верхних этажей — просто самоубийство. Возможно, и то, что он пытается сделать сейчас — тоже самоубийство.

Дверцы уже закрывались, когда в одну из них ударил пистолетный луч. Металл зашипел и оплавился, но дверцы закрылись, и кабина тронулась вверх.

Через четыре секунды она остановилась. Дверцы начали скользить вбок. Кэрд ухватился за края и выскочил в узкую щель. Дверцы открылись до конца и вновь закрылись. Кэрд оказался в полной темноте. Где-то на этом этаже есть панель с рубильником, который включает свет на всем участке. Счастье, что иммеры не нашли ее, когда он от них убегал. У него тоже не было времени ее искать. Он побежал, освещая фонариком дорогу перед собой.

Они догадаются, что он побежал к следующей подъемной станции. Но вот к какой? К восточной или к западной? И на какой этаж он собирается подняться?

Если бы Кэрду было чем дышать, он бы посмеялся. Одному придется вернуться к западной станции, а другому бежать до восточной. Потом оба поднимутся на верхний этаж, в туннель транспортной системы под самой улицей. И двинутся навстречу друг другу в надежде его поймать.

Ну а вдруг один из них поднимется вверх со средней станции? И на тот же этаж, что и Кэрд? Тогда он увидит фонарик Кэрда. И погонится за ним, пока Кэрд будет бежать во всю прыть, стараясь опередить иммера, бегущего к западной станции. Погонится, и станет ясно, что Кэрд направляется к лестнице, по которой пришел.

Кэрд остановился, тяжело дыша, с колотящимся сердцем. Даже усталость поубавилась от охватившего его восторга. Фонарик осветил другую лестницу.

Кэрд влез по ней — люк наверху был цел и не поврежден. Это был туннель старой транспортной системы. Кэрд пошел по нему насколько мог быстро — бежать он был уже не в силах, и добрался до лестницы, по которой спускался во мрак минувших веков. Он поднялся по ней и, когда его голова поравнялась с краем люка, выглянул наружу. Свет наверху зажигался, только когда человек выходил из люка по пояс.

Насколько он видел, вокруг было темно.

Когда Кэрд вылез и вокруг него зажегся свет, он увидел, что простаивавшие ранее конвейеры заработали. Большой зеленый пластмассовый ящик ехал из тьмы в кругу созданного им света во тьму впереди. Кэрд повернул на запад, и в тот же миг из мрака возник еще один ящик. И еще два, едущие на восток.

Кэрд шел, пока идущий на запад ящик не поравнялся с ним. Тогда он перелез через перила и спрыгнул на конвейер. Свет горел в окружности ста футов по обе стороны ящика. С этим Кэрд ничего не мог поделать, зато он мог отдохнуть. Кроме того, так он двигался быстрее, чем пешком. Он сел на холодную пластину, прислонился спиной к ящику и стал смотреть, не вспыхнет ли на востоке свет. Свет мог сопровождать рабочих, но не менее вероятно было, что он возвестит о появлении двух убийц.

Через три минуты ящик у Кэрда забрали. Ожидая этого, он заранее встал и влез на перила. Здесь была развязка — конвейер Кэрда пересекался с северным. Сенсорное устройство установленных здесь механических рук прочло закодированную табличку на ящике, определило, что его маршрут нужно изменить, и послушные команде руки подняли ящик, переставив его на другую ленту. Кэрд поднялся по короткой лесенке и сел на северный конвейер. Какой-то миг он раздумывал, не лучше ли поехать на юг. Тогда где-то через четверть мили он мог бы пересесть на восточный конвейер, и иммеры потеряли бы его, не видя больше света его фонарика. Но так ему было бы дольше добираться до места назначения. Можно было надеяться, что иммеры и так не нападут на его след. Откуда они узнают, когда доберутся до перекрестка — если доберутся, — что он уехал именно на этом конвейере? Не смогут они этого узнать, если не заметят вовремя свет, окружающий Кэрда фотонным саваном. Кэрд шел на риск, надеясь пересесть на восточный конвейер еще до этого момента.

Прислонившись к другому ящику, он тихо проехал под каналом Кропоткина. Наверху были камень, металл, вода, рыба и гроза. На миг он стал сразу подземным и подводным жителем. Так он и плыл из тьмы, неся с собой свет. Ужасы, оставшиеся во тьме позади, уже известны. Кто знает, что ждет его впереди?

«Штамп», — сказал Репп.

«Такова жизнь», — сказал Дунский.

«Шамкающие, шепелявые, щербатые штампы», — сказал Тингл.

Следующий голос напугал Кэрда — ему казалось, что тот умолк навсегда.

«Я был не прав, — сказал Уилл Ишарашвили. — Я рассмотрел ситуацию с этической точки зрения и понял, что не должен сдаваться вот так, без борьбы. Я думаю, что…»

«Бог ты мой! Ишарашвили снова в седле!» — сказал Репп.

«Хорошего человека не удушишь, — сказал Дунский, — а Уилл — хороший человек».

«Я думаю, что…» — мягко настаивал Ишарашвили.

— Тихо! — сказал Кэрд громче, чем намеревался. — Заткнитесь, придурки! Они меня нашли! Я не могу думать, когда вы там верещите!

Далеко позади тьма раскрылась, точно кулак, и выпустила свет. Две лилипутские фигурки перелезали через ящик. Кэрд смотрел, как они слезли с ящика и затрусили к нему.

Он выбился из сил и отчаялся, но и они тоже. Кэрд тоже перелез через ящик и побежал. Рано или поздно ему встретятся рабочие Службы Чистоты. Будь он один, они, возможно, вызвали бы органиков. Но его уже преследуют двое органиков. Рабочие спросят их, не нужна ли им помощь, и те ответят, что нет. Иммерам ни к чему вмешивать в это дело других ганков.

Увидев свет впереди, Кэрд заставил себя бежать быстрее и карабкаться через ящики энергичнее. К счастью, их было всего три штуки между ним и источником света. Свет шел из конторки в нише на перекрестке конвейеров.

Поравнявшись с ней, Кэрд прыгнул на перила. Дыша так, что грудь разрывалась, он взбежал по ступенькам. Сопровождавший его свет слился со светом из окон конторки. Но это не помешает преследователям заметить, что он сошел с конвейера.

Кэрд прошел мимо окон. Внутри сидел мужчина и смотрел передачу на полоске, попивая что-то из бутылки без ярлыка.

Если у него есть напарник, то он или в туалете, или спит в задней комнате. Кэрд рискнул без колебаний. Он вбежал в дверь и бросился к человеку у стола. Тот как раз поставил бутылку, когда Кэрд ворвался, и увидел незнакомца лишь в самый последний момент. Рабочий привстал, сказав «Какого…», но Кэрд схватил бутылку за горлышко и стукнул его по лбу. Он хотел только оглушить, не нанося серьезных повреждений и не совершая убийства. Рабочий свалился со стула и растянулся на полу, закрыв глаза и разинув рот. От него несло виски.

Кэрд взглянул на полуоткрытую дверь в соседнюю комнату. Там виднелась койка и голова лежащей на ней женщины. Рот ее был открыт, и она храпела так же громко, как оглушенный Кэрдом мужчина. Как видно, тоже хлебнула самогонки.

Человек на полу застонал, и его веки затрепетали. Кэрд тоже застонал, хотя и по другой причине. Ему надо было, чтобы этот мужик не приходил в сознание хотя бы минут пять.

Стиснув зубы, Кэрд с большой неохотой прислонил мужика к столу и двинул его бутылкой по челюсти. Тот повалился на бок.

Глава 33

Кэрд выволок бесчувственное тело за ноги через порог. В сорока ярдах к востоку стояла пара огромных механических рук, переставлявших ящики с одного конвейера на другой. Кэрд переключил механизм на ручное управление, просунул руку в металлическую перчатку и стал руководить движениями большой руки и ее «пальцев».

«Пальцы» обхватили рабочего за пояс, подняли обмякшее тело с болтающимися руками и ногами и опустили его перед ящиком на восточный конвейер.

Кэрд вернул «руку» в вертикальное положение, чтобы она не бросилась в глаза иммерам, и вбежал обратно в конторку. Дыхание у него уже наладилось. Он спрятался за дверью задней комнаты. Женщина все так же храпела. Кэрд приоткрыл дверь на дюйм и выключил в комнате свет. Свою сумку он поставил на пол и вынул из нее отвертку и молоток.

Через несколько секунд он услышал хриплое дыхание двух мужчин. Один вошел в конторку с пистолетом наготове и оглядывался по сторонам. Другой прошел мимо окон и скрылся из виду, потом вернулся к напарнику, сказав:

— Он на восточном конвейере. Я видел свет.

— Куда, черт возьми, подевались рабочие? — сказал тот, что вошел первым. Густые брови придавали его злобной физиономии еще более мрачный вид.

У второго был очень короткий, вздернутый нос. Он смахивал на давно вымершего бульдога. Кивнув на открытую бутылку виски, которую Кэрд поставил обратно на стол, он сказал:

— Дрыхнут, поди, в задней комнате.

— Заявить бы на этих свиней! — сказал Бровастый.

Бульдог подошел к фонтанчику и жадно напился. Потом выпрямился, дыша все так же тяжело.

— Попей. Не можем же мы стоять тут, пока он уезжает все дальше и дальше. Он увидит, что сзади света нет, и будет отдыхать.

Бровастый тоже напился, стряхнул пот со лба и сказал:

— Думаешь, надо обратиться за помощью?

— Хорошо бы. Но слишком рискованно. Надо поскорей изловить этого сукина сына.

— А что будет, если мы его не изловим?

Бульдог неприязненно взглянул на партнера:

— Сам знаешь что.

— Лишь бы только подойти к нему на выстрел!

— Ну, хватит прохлаждаться. Пошли.

Как только они вышли, Кэрд тоже нагнулся над фонтанчиком, которым не успел воспользоваться до этого. Он пил умереннее, чем иммеры, хотя жажда мучила его не менее сильно. У двери он стал на колени и высунул голову так, чтобы видеть своих преследователей. Теперь он преследовал их. Они не бежали, а просто шли быстрым шагом по конвейеру. Как видно, решили, что Кэрд, раз они его не видят, прячется за ящиком. И, конечно, надеются, что он совсем выбился из сил и будет отдыхать, пока они его не догонят.

Был риск, что они оглянутся назад, но приходилось рискнуть. Кэрд выбежал из конторки, заткнув отвертку и молоток за пояс. Поднялся по ступенькам на дорожку над восточным конвейером, перелез через перила и соскочил на ящик. Быстро слез и затаился между двумя ящиками. Теперь, если иммеры оглянутся, они не заметят света, вызванного его маневром, так близко от себя — если не обратят внимания, что их световой круг шире, чем должен быть. Кэрд молился, чтобы не обратили.

Высунув голову за свой ящик, он увидел, что иммеры перелезают через другой. Он подождал, пока они окажутся на той стороне, и перебрался через свой. Они шли, а он бежал. И догнал их, когда они лезли через очередной ящик. Молоток и отвертку он держал в руках.

Когда он оказался за спиной у Бровастого, шедшего позади, тот повернул голову. Кэрд стукнул его молотком по виску сильнее, чем намеревался. И бросил свои орудия, уже не беспокоясь о шуме. Бульдог, уже залезший на ящик, оглянулся, услышав грохот. Кэрд, одной рукой подняв Бровастого, другой выхватил пистолет из его кобуры.

— Стоять! — сказал он, отпустив тело Бровастого. Оружие было поставлено на полную мощность, и Бульдог знал это.

— Я не хочу тебя убивать, — продолжал Кэрд, — хотя и следовало бы. Вы-то собирались меня убить.

«Да прикончи ты его, — сказал Репп. — Гады они все, пускай одним гадом станет меньше».

«Не надо!» — крикнул Ишарашвили.

— Подними левую руку. Выше. Вот так. А теперь медленно, очень медленно, достань правой пистолет. Положи на ящик рядом с собой. Теперь отвернись и не смотри на меня, пока я не скажу.

Бульдог дернул шеей, но послушался и стал смотреть прямо перед собой. Помедлив немного, он взял двумя пальцами пистолет за рукоятку и положил его на ящик. Потом поднял правую руку, как и левую.

— Теперь слезь с ящика и отойди футов на двадцать. Руки держи высоко. Не оборачивайся. Я умею обращаться с этой штукой. И стреляю хорошо.

Бульдог подчинился. Кэрд быстро влез на ящик и положил его пистолет себе в сумку. Потом слез, подошел к Бульдогу и ударил его по макушке рукояткой своего пистолета. Бульдог обмяк.

«Не надо!» — снова крикнул Ишарашвили.

— Пошел ты, — буркнул Кэрд. Он снял диск-звезду с шеи Бульдога и тоже положил в сумку. Вдруг пригодится, хотя вряд ли. Он перекатил тело на западный конвейер и перелез к Бровастому. Спрятав в сумку его звезду, Кэрд и его переместил на западное направление. Молоток и отвертка могли еще понадобиться, и Кэрд подобрал их. Сумка раздулась и стала очень тяжелой, но Кэрд не собирался пока таскать ее на себе. Он постоял минуту, глядя на световое пятно и двух бесчувственных людей в нем. Потом лег. Он сам не заметил, как закрыл глаза, и только чей-то крик его разбудил.

Его окликал какой-то тип с дорожки.

— Внеплановая инспекция! — крикнул Кэрд в ответ. — Ваше счастье, что вы не спали! — Он сел и ухмыльнулся. Рабочий повернулся и ушел в конторку. Кэрду некогда было беспокоиться о том, что тот предпримет дальше. Скоро надо будет пересесть. Иначе конвейер пронесет его под Ист-Ривер и увезет в Бруклин.

После девяти пересадок Кэрд прибыл к месту своего назначения. Несколько раз ему приходилось ехать в обратном направлении. У одного рабочего он украл завтрак. Четыре раза он сходил, чтобы попить из фонтана, и дважды спускался по лесенке на нижний этаж. Он смыл бумагу с пораненной щеки, обмыл от грязи лицо и руки.

Он чувствовал большую усталость, добравшись, до выходной трубы. События этого дня и шести предыдущих, напряжение, неуверенность в будущем, драки, беготня и препирающиеся голоса внутри измотали его. Его до предела растянули на дыбе и до предела спрессовали в компакторе.

И все же, выйдя в Центральный парк рядом со статуей Алисы в Стране Чудес, он сразу почувствовал себя бодрее, и надежда ожила в нем. Ведь и Алиса, провалившись в норку, вышла невредимой из многих опасностей. Кэрд надеялся, что ему не придется путешествовать еще и по Зазеркалью.

Он собирался затаиться где-нибудь в парке и переночевать. Смотритель Ишарашвили, чьей памятью он пользовался, знал несколько подходящих мест. А завтра он попытается уйти в дикие леса Нью-Джерси. Там, в восточной части штата, скрывалось немало беглых. Возможно, они примут Кэрда к себе. А если не примут, ему придется поголодать. Он не умел выживать в природных условиях. Даже в компании других он должен будет жить, как загнанный зверь.

И все-таки он будет жить. Когда-нибудь он вернется в город и введет новое удостоверение в банк данных. Пока что эта идея имела для него такой же вкус, какой предположительно мог быть у тараканьего дерьма.

В Центральном парке подобным мыслям не было места. Гроза, к изумлению Кэрда, прошла, оставив лишь несколько черных туч на западе. Воздух пьянил, а скорость ветра не достигала и пяти миль в час. Мир выглядел так, как он выглядит всегда после хорошего дождика — словно Бог переделал его по своему вкусу. Птица-кардинал заливалась своим «туирт, туирт, туирт — твок, твок, твок» с ветки дуба. Белка с апельсинового дерева честила большого черного кота, который храбро пробирался по мокрой траве.

Ясное небо означало также, что «небесным глазам» Центральный парк виден как на ладони.

Кэрда это не беспокоило. Он Шел по извилистой, окаймленной цветами дорожке мимо статуй Фродо и Смога, Ленина, Трусливого Льва и Дороти, Ганди, Дон Кихота, Спинозы, Рипа ван Винкля, Вуди Аллена и Джона Генри. Ему встретилось несколько человек, которые прятались здесь от дождя, а теперь вышли. Ни смотрителей, ни органиков пока не попадалось, хотя они могли быть где-то поблизости.

Пройдя несколько сот футов по тропинке под сплошным сводом ветвей, Кэрд ушел в сторону. Этот участок не был закрыт для публики, но мало кто отваживался по нему гулять. В парке он выделялся, словно бельмо, покрытое яркой, ядовитого вида растительностью. Каменные изваяния животных, затаившиеся в самой гуще папоротника и лопухов, казались какими-то бесформенными. Ландшафт изображал джунгли Амазонки так, как их видел старофранцузский художник Анри Руссо. Желтые глаза сверкали с пятнистых морд сквозь ветви чудовищных кустов. Носатая обезьяна, в которой дизайнер, кажется, воплотил черты нелюбимого им политика, глупо таращилась с дерева.

Кэрд продирался сквозь заросли, поднимаясь в гору. Он прошел мимо черного гранитного божка, приземистого, массивного, полуприсевшего на лягушачьих ногах, с оскаленным получеловечьим, полуягуарьим лицом, и оказался на вершине холма. Спускаясь с другой стороны, он увидел вокруг сплошные сосны и березы. Здесь обитали фигуры чудищ родом с дальнего севера: баба-яга, чернобоги, чудо-юдо, кощеи, лешие и кикиморы. У подножия холма Кэрд, по щиколотку в грязи, перешел через болотце, из которого торчали головы русалок, сказочных водных жительниц с длинными зелеными волосами.

Это был огороженный участок, который публика могла посещать только с экскурсоводом. Между изгородью и ручьем, впадающим в болотце, был проем шириной в два фута. Кэрд опустился на колени в воду, приподнял загородку и пролез под ней. По берегам ручья густо росли деревья, защищавшие его от «небесных глаз».

Еще полмили — и он придет к пещерке у подножия холма, хорошо укрытой в кустах.

Пройдя несколько сот ярдов по извилистому ручью, Кэрд увидел мостик. Пока что все шло хорошо. Еще несколько минут — и он будет в укрытии.

И тут Кэрд замер.

Под мостом, словно тролль, затаился органик.

Это была женщина. Она стояла, наполовину скрытая кустом, на правом берегу. Единственным утешением служило то, что она смотрела в другую сторону.

«Прячься!» — сказал Ом.

«Вперед! — свирепо вмешался Репп. — Убери ее! Не слушай этого трусливого койота!»

«Откуда ты знаешь, что она тут из-за тебя? — сказал Тингл. — Может, она любовника поджидает».

«Верно, — сказал Дунский. — Она может находиться здесь по целой дюжине причин. Может, просто пописать пришла».

Кэрд старался обращать как можно меньше внимания на шепчущие в нем голоса. Он повернулся и медленно полез вверх по берегу сквозь кусты и высокую траву. Однажды он спугнул стрекозу. Постоял на месте, пока она не улетела, и двинулся дальше. Вскоре он вышел на дорожку, ведущую к мосту. На какой-то миг он будет открыт для «небесных глаз», но сейчас он быстро перейдет дорожку и скроется в зарослях на той стороне. Если женщина-органик еще не вышла из-под моста, он уйдет.

Прячась за кустом, Кэрд посмотрел в обе стороны. Никого.

Он двинулся через дорожку и тут услышал громкое:

— Стой!

Он резко повернулся направо. Из-за поворота появился мужчина-органик с пистолетом в кобуре. Наличие оружия подсказало Кэрду, что оба органика ищут беглеца и этот беглец, возможно, Ишарашвили.

Не желая приводить органика к своему укрытию, Кэрд в панике повернулся и бросился бежать по дорожке. Он пересек мост, слыша, как мужчина кричит своей напарнице, чтобы та вышла и помогла ему. Посмотрев назад, Кэрд убедился, что органик пока не вынул свое оружие. Но скоро он это сделает.

На дорожке лежало что-то, напоминающее о чем-то, случившемся, казалось, давным-давно. У Кэрда в голове мелькнуло связанное с этим имя и тут же забылось.

Собираясь уже нырнуть в кусты, Кэрд опять услышал за собой крик. Но не строгий приказ стоять на месте, а вопль человека, которого, постигла неожиданность. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как органик взмыл над землей, растопырив ноги и молотя руками по воздуху. Затем страж порядка грохнулся на дорожку спиной и остался лежать тихо и недвижимо.

Он наступил на банановую кожуру.

— Рутербик! — вспомнил Кэрд промелькнувшее имя.

Возможно, кожуру здесь бросил вовсе не Рутербик — что бы он стал делать так далеко к северу от Вашингтон-сквер? — но это определенно сделал кто-то похожий на него.

И это ненамеренное прегрешение помогло Кэрду удрать.

Он бросился в лес. Сбоку от себя он увидел конический шлем и рыжеватые волосы женщины-органика, стоявшей раньше под мостом. Потом ее скрыли густые кусты и деревья. Кэрд замедлил бег, не желая быть услышанным, пока не отбежит на несколько сот футов от дорожки. Лавируя в зарослях, он стремился к ручью. Добежав до берега, он стал на четвереньки и выглянул из-за росшего рядом куста. Поначалу он только слышал громкие голоса, но никого не видел. Потом в просвете между деревьями появился мужчина. Это был органик с большим зеленым ранцем на спине.

Из ранца тянулся толстый провод к небольшой пластине у него в руке. В другой руке органик держал длинную трубку с диском на конце, тоже соединенную с ранцем. Он водил этой трубкой из стороны в сторону, вверх и вниз.

Кэрд тихо застонал. В трубке помещалась аппаратура, улавливающая тепло человеческого тела, его запах, дыхание и сердцебиение.

Только бы перейти ручей и добраться до пещеры. Если бы он мог это сделать еще до дождя…

«Если бы да кабы! — вскричал Репп. — У тебя два пистолета! Дерись, парень, дерись! Пусть заговорит оружие!»

«Нет, нет!» — закричал Ишарашвили.

Внутри у Кэрда вдруг вспыхнул свет, за которым последовала тень. Свет хлынул у него из глаз, ослепив его, а потом в глазах стало совсем темно из-за накрывшей их тени. Кэрд задрожал. Что происходит? Неужто он разваливается на части, ища спасения в распаде?

«Я вернулся», — сказал голос.

Кэрд закусил губы, чтобы не заговорить.

«Это ты?» — спросил Ом.

«Бог взял меня к себе, и взвесил на весах, и нашел, что я нужен здесь».

«Отец Том!» — сказал Дунский.

«Как, черт возьми, мог выдуманный Бог отвергнуть выдуманную душу?» — сказал Ом.

«Он велел мне вернуться к моему создателю. — Голос Зурвана звучал глубоко и глухо, как звон колокола затонувшего корабля, качаемого течением. — Он вышвырнул меня из царства славы своей обратно в ничто, из которого я произошел».

Кэрду хотелось прикрикнуть на голоса — но если он это сделает, его обнаружат немедленно, и тогда ему конец. Хотя какая разница, молчит он или орет? Все равно его схватят. Вопрос теперь в том, сдастся он без сопротивления или будет стрелять и убивать, пока его самого не убьют.

«Убивать нельзя, — сказал Ишарашвили. — Ты… мы все делали много нехорошего. Не добавляй к этому самое плохое, что есть на свете».

«Лицемер! — завопил Ом. — Лицемер! Все вы лицемеры! Но тут ты, Ишарашвили, раз в жизни сказал правду!»

Голоса кричали свое, а Кэрд лежал неподвижно, положив подбородок на руку. Слепота прошла, но ему казалось, что он видит все сквозь знойное марево. Высокая трава перед ним зашевелилась.

Кузнечик вскочил на зеленый стебель. Он раскачивался вместе с травинкой, крепко держась за нее. Словно яркий метроном — туда-сюда, туда-сюда.

Туда-сюда перед глазами Кэрда. Кузнечик попал в фокус человеческого взгляда и вышел из него. Изображение стало четким, потом расплылось. Но Кэрд успел рассмотреть пурпурные усики, ярко-зеленую головку, золотые глаза, оранжевые ножки и туловище в черную клетку.

— Озма! — простонал он и зарыдал, не видя кузнечика из-за слез.

Он превратился в реку слез, сотрясаемую подземными толчками. Он не мог больше при всем желании справиться с собой. Он рыдал, вцепившись в землю простертыми вперед руками.

Он предал всех — государство, иммеров, своих любимых, своих друзей и себя самого.

Голоса внутри вопили, ревели и раздирали его на части.

Он перевернулся на спину, лицом к деревьям, и смутно осознал, что на него смотрят сверху двое мужчин.

Глава 34

Сегодня вторник праздновал Рождество.

Джефф Кэрд смотрел из окна вниз на огромный двор лечебницы. Она помещалась на Западной Сто двадцать первой улице, недалеко от пересечения авеню Фредерика Дугласа и Сент-Николас. Легкий, быстро тающий снег сделал мир бело-зеленым. Это было первое дыхание зимы и, возможно, последнее. Ни во дворе, ни на деревьях не было праздничного убранства, но во многих окнах дома напротив виднелись веточки остролиста или фигурки Санта-Клауса со своим оленем.

— Святой Николай, — сказал Кэрд. — Великий раздаватель подарков. Прямо как наше государство.

Он отвернулся от окна, подошел к столу психика и сел в кресло.

— А Фредерик Дуглас — это раб, который вывел своих людей из неволи. Это я.

— Ваших людей больше нет, — сказала психик.

— Иммеров? — испугался Кэрд.

— Нет, — улыбнулась врач. — Вы прекрасно знаете, что я имела в виду не иммеров, а ваших двойников.

Кэрд молчал, и она спросила:

— Вы по-прежнему испытываете чувство большой потери?

— Да, — кивнул Кэрд, — меня точно выпотрошили. Кузнечик послужил ключом, стимулом, затравкой, катализатором.

— Забавно — я хотела сказать, весьма примечательно — то, что вы вместе с новыми личностями вырастили и новые нервные клетки. Теперь, когда вы ими больше не пользуетесь, они в принципе должны отмереть. Никакого сокращения в вашей нервной системе не наблюдается, однако вы излечились. Излечились от множественного расщепления личности, хочу я сказать.

— Вы в этом уверены?

— А вы разве нет? Разумеется, вы здоровы. Насколько нам известно. Иными словами, если вы не нашли какого-то способа обмануть туман правды. Вы были бы первым, кому это удалось, и я на сто процентов уверена, что вам не удалось.

— Вам известно даже, что я ни разу, ни единого разу не подумал о побеге.

— Не скрою от вас, это еще более загадочное явление, — нахмурилась психик. — Даже если вы не испытывали желания бежать, вы все равно должны были иногда думать об этом. Хотя бы фантазировать. Склонность к фантазии — одна из черт вашего характера. Я не могу этого понять.

— Возможно, я излечился вполне. И государство наконец-то получило своего образцового гражданина.

— Таких граждан не существует, — снова улыбнулась врач, — так же как не существует образцовых государств. Наше общество, правда, настолько близко к совершенству, насколько это возможно. Оно построено на принципах просвещенного деспотизма, но это вынужденная необходимость. Вы ведь знаете историю. И знаете, что еще ни одно правительство не обеспечивало такого изобилия, хорошего жилья для всех, всяческих излишеств, бесплатного образования и медицинского обслуживания…

— Помилосердствуйте, — вскинул руку Кэрд. — Скажите лучше, смогу ли я когда-нибудь выйти отсюда и снова занять свое место в этом обществе.

— Очень возможно. По моему мнению, у вас есть все потенциальные возможности вылечиться полностью. Но…

— Но?

— Есть еще политические соображения. Не хочу вас огорчать, но всемирный совет весьма недоволен, и народ требует наказания.

— Стало быть, даже и в нашем, почти образцовом обществе, — со вздохом сказал Кэрд, — политики толкуют закон по своему усмотрению.

Врач сделала гримасу.

— Есть ситуации, в которых… впрочем, неважно. Сказать по правде, Джефф, вам и прочим иммерам еще повезло, — что вас не каменировали сразу же после суда. И хорошо, что суд вообще состоялся. Вы все могли бы, конечно, избавить государство от лишних расходов, если бы покончили с собой еще перед арестом. У вас были для этого все возможности, но воспользовались ими очень немногие. Все вы слишком хотели жить.

— Еще одна измена, — сказал Кэрд.

Он не чувствовал за собой вины. Чувство вины, как и многое другое, смыли те его слезы. Вода камень точит.

Наступило долгое молчание. Затем врач с заметным нежеланием сказала:

— Мне поручили — точнее, приказали — сообщить вам, что детектив майор Пантея Сник требует разговора с вами. Она хочет поблагодарить вас за то, что вы спасли ей жизнь. В этой просьбе ей, разумеется, было отказано.

— Сник? — улыбнулся Кэрд. — Неужели это правда?

— Зачем бы я стала вам лгать?

— Это так, риторический вопрос. Ну и ну! Знаете, у меня почему-то такое чувство, что я все-таки увижусь с ней.

— И это чувство делает вас счастливым — не знаю только почему. Вы должны понимать, что ни малейшей возможности увидеться с ней для вас не существует. А предчувствия — всего лишь предрассудок.

— А мне кажется, что предчувствия вырабатывает заложенный в нас биологический компьютер. Он просчитывает все варианты нашего будущего и их вероятность. И предсказывает событие, которое электронный компьютер расценил бы как маловероятное. Просто у живого компьютера больше данных, чем у электронного.

— Просто в схемах электронного компьютера нет такого понятия, как надежда. Надежда не содержит в себе информации. Это иррелевантное электромагнитное поле.

— Иррелевантное? Разве есть что-нибудь иррелевантное в этой Вселенной, где все взаимосвязано? И все же… — Помолчав, Кэрд продолжил: — Я слышал — не спрашивайте от кого: ваши попытки держать меня в полной изоляции не совсем удались, — я слышал, что в телерепортажах о судебных процессах над иммерами ни слова не говорилось о предотвращающих старение вирусах.

На лице врача не отразилось ничего — она лишь слегка побледнела и сказала:

— Ну откуда вы могли это слышать? И о каких вирусах вы говорите? Опять какие-то бредовые идеи?

— Да, мне никто ничего не говорил, — улыбнулся Кэрд. — Я это выдумал, чтобы посмотреть, как вы будете реагировать. Чтобы проверить, правда ли то, о чем я подозревал. Можете с тем же успехом рассказать мне все, как есть. Я ведь лишен возможности кому-то это передать. Я знаю, что все иммеры на допросах показали, что принимали эликсир. И эти показания должны были быть переданы по начальству. Однако я убежден, что об этом так никто и не узнал, кроме следователей, их начальников и, конечно, всемирного совета. Средства массовой информации остались в неведении.

Психик, побледнев еще больше, дала команду полоске-монитору перемотать запись назад и стерла весь текст с момента упоминания Кэрдом вирусов. Затем отключила полоску.

— Думаете, вы очень умны? — сказала она. — Глупец! Вы сами напрашиваетесь на немедленное окаменение!

— Какая разница? Я все время знал, что меня все равно не выпустят отсюда, даже если вылечат. Ни одного из иммеров не выпустят. Правительство проделает все, что положено по закону, продержит нас, сколько требуется, а потом объявит нас неизлечимыми и каменирует. После чего нас спрячут так, чтобы нельзя было найти.

У правительства просто нет другого выхода. Оно не может нас освободить, поскольку мы знаем о существовании эликсира. По истечении минимального срока, за который нас, «психически неустойчивых», возможно «излечить», мы все отправимся в каменаторы. Мне осталось жить каких-нибудь два субмесяца, если можно назвать это одиночное заключение жизнью. Два месяца — потом правительство забеспокоится и решит, что пора нас каменировать. Решит и тут же осуществит это — ему не составит труда замаскировать свои незаконные действия.

— Вы не знаете, что говорите!

— Нет, знаю. И вы знаете, что я знаю. Вы должны также знать, если у вас есть хоть немного разума, что подвергаетесь почти такой же опасности, как и я. Самое лучшее, чем могут правительственные чины обеспечить ваше молчание, — это предложить вам эликсир. Но ведь вы этим не ограничитесь. Вы захотите продлить жизнь своему мужу, своим детям, всем, кого вы любите. Ведь вы, конечно, постараетесь добыть эликсир и для них? Будете просить об этом? А что, если вам откажут?

Правительство не может позволить себе так рисковать. Эликсир им нужен для себя, для очень тесного круга, как следует предположить. Общественности они ничего не сказали и не скажут. Слишком большие социальные, политические и какие угодно последствия вызвала бы такая информация. Они держат это в тайне, совершая ту же ошибку, которую совершил Иммерман. Так что и вы, и все, кто допрашивал иммеров, и все, кто общается с ними теперь, крайне опасны для этой элиты, для новых иммеров!

И главное различие между старыми и новыми в том, что мои собратья, по крайней мере, хотели изменить нашу систему к лучшему!

Психик смотрела куда-то мимо Кэрда, словно пытаясь заглянуть в будущее. Кэрду было жаль ее, но он должен был проверить, насколько верны его подозрения. Теперь ему стало ясно, что они верны.

— Может, подумаем, как нам обоим выбраться отсюда? — сказал он.

Психик встала и произнесла чуть дрожащим голосом:

— Я не вступаю в сделки с предателями. — Потом обратилась к полоске, и дверь сразу же открылась. Вошли двое здоровенных санитаров. — Уведите больного в его комнату, — сказала она. — И проследите, чтобы он ни с кем не разговаривал по дороге. Проследите как следует!

— Я буду вести себя тихо, — сказал Кэрд. — Но подумайте над тем, что я вам сказал. Возможно, у вас осталось не так уж много времени.

Вернувшись в свою маленькую, но вполне комфортабельную комнату, Кэрд сел и уставился на пустые стенные полоски, точно стараясь увидеть на них, что ждет его в будущем. Возможно, и врач в своем кабинете делает то же самое. Но на нее нельзя полагаться — она ему не поможет. Она будет думать о собственном выживании. И будет продолжать с ним привычные сеансы психотерапии. Все будет идти своим чередом, пока она не исчезнет — или ее заберут органики, или она нарушит день в отчаянной попытке спастись.

В следующий вторник, если все пойдет, как обычно, Кэрд снова вдохнет туман правды, и его спросят, не думает ли он о побеге.

Он ответит, что да, думает. Надеется, что ему поможет врач. Вот и все. Другого плана у него нет, да и этот почти безнадежен.

Кэрд вздохнул. Ну почему он до сих пор не придумал ни одного способа выбраться отсюда? Любой узник без конца строит планы побега. Любой узник. А он вот придумал только один план, и то только утром, перед самым визитом к психику — и ничего не ждал от этого плана. Так, развлечение, и больше ничего.

Психик сказала, что отсутствие у Кэрда всяких помыслов о побеге — для нее загадка.

Это было загадкой и для самого Кэрда.

Было одно место, где не было освещения, но был свет Или наоборот — света там не было, но освещение было.

Там не было времени — единственное, что могло вести счет времени, были часы с одной стрелкой. Эта стрелка стояла на месте. Она ждала, когда настанет время. Ее время.

В этом месте, или во множестве мест, обитало существо, не имеющее формы и все же похожее на Джеффа Кэрда и на всех тех, других.

У него не было имени. Оно ждало, когда придет время, чтобы выбрать себе имя.

У него, можно сказать, не было слагаемых, и все же оно было суммой.

Рожденное во вторник, оно жило своей короткой жизнью лишь по вторникам. Но предвкушало, что скоро будет жить семь дней подряд, как бывало.

Оно думало о побеге, о котором не думал Кэрд. Оно знало, как убежать из лечебницы, из которой побег считался невозможным, и как пробраться в леса за рекой Гудзон.

Но это Кэрд вырастил его и заключил его в оболочку, оставив один-единственный канал связи. Через этот канал оно отсасывало все мысли о побеге, приходившие в голову Кэрду. Оно перекрывало канал, когда Кэрд подвергался обработке туманом правды, и вновь открывало его, когда действие наркотика кончалось.

Всосало оно в себя и все те мысли, которые были у Кэрда, когда он давным-давно задумал это существо без времени, без лица, без имени.

Правительство подымет тревогу и оповестит все розыскные службы, когда он сбежит. Но никто не будет знать, кого искать. Существо, ставшее человеком, уже не будет узником по имени Джефф Сервантес Кэрд.