Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, осматривая знаменитое Фитерское аббатство и разбирая нѣкоторыя книги въ его заброшенной библіотекѣ, я нашелъ въ одномъ изъ ея закоулковъ двѣ-три довольно старыя нотныя тетради, покрытыя пылью и уже немного обглоданныя крысами.
Это было Miserere.
Я не учился музыкѣ; но я такъ люблю ее, что, даже ничего не понимая, беру иногда партитуру какой нибудь оперы и провожу свободные часы, перелистывая ея страницы, разсматривая группы болѣе или менѣе скученныхъ нотъ, линіи, полукруги, треугольники и тѣ знаки, похожіе на запятыя, что обыкновенно называются ключами — и все это ровно ничего не понимая, безъ малѣйшей выгоды для себя.
По своей всегдашней привычкѣ я просмотрѣлъ тетради и прежде всего обратилъ вниманіе на то, что, хотя на послѣдней страницѣ и стояло латинское слово finis, столь обыкновенное во всѣхъ музыкальныхъ произведеніяхъ, — но на дѣлѣ Miserere не было окончено, такъ какъ музыка доходила только до десятаго стиха.
Безъ сомнѣнія, это первое, на что я обратилъ вниманіе; но едва я немного пристальнѣе вглядѣлся въ нотные листы, меня поразило еще болѣе, что вмѣсто обыкновенныхъ италіанскихъ словъ: maestoso, allegro, ritardando, piu vivo, à piacere, ynoтребляемыхъ вездѣ,- тутъ были строчки, мелко исписанныя, по нѣмецки, и изъ нихъ многія предписывали вещи необыкновенно трудныя для исполненія, какъ напримѣръ: трескъ… трещатъ кости, и должно казаться, что вопли исходятъ какъ-бы изнутри ихъ…..; или еще: струна звенитъ, но не пронзительно, металлъ гремитъ, не заглушая; такъ что звучитъ все, но ничто не сливается, и все — это человѣчество, рыдающее и стенящее, — и наконецъ, несомнѣнно самая оригинальная изъ всѣхъ, внизу послѣдняго стиха, гласила слѣдующее: звуки — кости, облеченныя плотью, неизсякаемый свѣтъ, небеса и ихъ гармонія… сила! сила и нѣжность.
— Не знаете ли вы, что это такое? спросилъ я у сопровождавшаго меня старичка, когда мнѣ удалось наполовину перевести эти строки, точно написанныя сумасшедшимъ.
Тогда старикъ разсказалъ мнѣ легенду, которую я сейчасъ вамъ сообщу.