Мишель

7

Утречко выдалось сумасшедшее. Сперва — поломка в одном из генераторов передвижной электростанции, затем — визит члена местного муниципалитета, потом — жалоба на перебои в поставке воды. Пришлось отправить своего лучшего электрика на срочную починку генератора, а потом употребить весь свой дипломатический талант для того, чтобы задобрить визитера. В конце концов чиновник удовлетворился пачкой контрамарок, за которыми, собственно, и приходил, а Майкл, оставив Серебряный фургон на попечение многоопытной секретарши, побежал посмотреть, как прицепляют вагон-зверинец к поезду.

Мечтая о душе, чистом белье и хоть небольшом отдыхе перед началом утреннего представления, он поспешил к пульмановскому вагону. Как и отец, он, став директором, старался не пропускать ни одного представления. Его присутствие за кулисами как будто цементировало представление, так же как проворство и сообразительность заведующего музыкальной частью и идеальное чувство времени Сэма Маркса, ответственного за номера с животнымн, придавали программе ритм и динамику.

Открыв дверь, Майкл удивился, так как в лицо ему пахнуло прохладным воздухом, хотя кондиционер он совершенно определенно выключил перед уходом. Застыв на пороге, он огляделся и как только заметил разбросанные по дивану кожаные чемоданы, расплылся в невольной улыбке — это Викки решила преподнести ему приятный сюрприз.

Несмотря на внутреннее удовлетворение, он сразу же насторожился. Их последняя встреча была не очень приятной. Викки и тогда бушевала, поскольку он наотрез отказался обсуждать возможность своего ухода из цирка. Что же заставило ее приехать сейчас, да еще не предупредив? Уж не случилось ли чего?

Когда Викки вышла из-за перегородки, у него захватило дух. Ее волосы, гладкие и блестящие, цвета дубовых листьев осенью, свободно рассыпались по плечам, и он по— 1ал, что давно уже она не носила волосы распущенными. Она уже успела переодеться в летний халат, и ее фигура, еле-еле прикрытая нейлоном, оставалась такой же идеальной, как в тот день, когда он, не спросив отца, женился на ней. Боже, столько лет прошло, а он все еще робел перед ней как мальчик!

Иногда, когда она выводила его из себя, Майкл мечтал, чтобы она хотя бы немного потолстела или на голове у нее появилось несколько седых волос. Может быть, тогда, думал он, она перестанет так беспощадно требовать совершенства от других? Но тогда бы она перестала быть Викки, той самой Викки, которую он любил до самозабвения…

— Вот так сюрприз! — сказал он, стараясь не выдать своего волнения.

— Еще бы, — ответила она и улыбнулась.

Майкл подошел ближе, чтобы приветствовать Викки символическим супружеским поцелуем. Будь его воля, он зацеловал бы ее до смерти, но это наверняка ей не понравится.

— Мне тебя не хватало, — проговорила Викки. — Целых шесть недель.

— И два дня и… э-э… три часа, — отозвался Майкл, и в голосе его предательски прорезалась хриплая нотка.

— Как насчет того, чтобы остаток гастролей провести в моем обществе? — спросила она.

— Ты… У тебя все в порядке, Викки?

Викки чуть отступила.

— Разумеется, все в порядке. А что, обязательно должно случиться что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы мне захотелось побыть с тобой? Если ты хочешь, чтобы я уехала…

— О нет, я хочу, чтобы ты осталась! Каждый год я уговариваю тебя отправиться со мной на все лето.

— Этой весной ты об этом не попросил, — сказала она чуть слышно. — Разве мы о чем-то подобном говорили?

Майкл пристально посмотрел на жену, пытаясь понять, что кроется за ее словами. Что это, обвинение в равнодушии? В том, что он ею пренебрегает? По правде сказать, он просто устал всякий раз умолять ее и получать неизменный отказ. Ну, и обида давала о себе знать. Как ни крути, это ненормально, когда на протяжении восьми месяцев муж живет отдельно от своей жены.

— Полагаю, это и есть ответ на вопрос? — заговорила Викки, и Майкл понял, что пауза слишком затянулась. — Надо думать, у тебя появились какие-то иные интересы и я уже ничего для тебя не значу?

Майкл нахмурился. Как это, черт побери, понимать? Она что, ревнует? Уж ей-то следовало бы знать, что он не какой-нибудь ловелас. Да, был однажды коротенький эпизод — с журналисткой, которая брала у него интервью. Вначале это волновало и возбуждало, пока как-то утром, проснувшись, он не понял, что весь азарт — в преследовании добычи, а не в обладании ею, и единственная женщина, которую он по-настоящему желает, — это Викки.

Может быть, Викки узнала про эту историю и потому приехала?

— Почему бы тебе сразу не сказать, что у тебя на уме? — спросил он негромко.

— Мне стало очень одиноко, — откликнулась Викки, и на глазах ее неожиданно показались слезы. — Я подумала… в общем, Мишель вот-вот, сразу после выпуска, будет работать в цирке, Дэнни уже здесь, а мы, что ни говори, должны оставаться одной семьей. А кроме того, я устала быть соломенной вдовой.

Чутье подсказало Майклу, что дело не только в этом. Было еще что-то, в чем она не собиралась ему исповедоваться. Но что бы это ни было, значение имело лишь то, что она здесь и что время вынужденного летнего одиночества подошло к концу. Кто знает, не удастся ли им переставить стрелки часов назад и начать жизнь заново — сделать ее такой, какой ей следовало быть? И дело не только в интимных отношениях — с этим у них все обстояло как нельзя лучше. Скорее, нужно было говорить об интимности духовной — той, которая объединяла их в первые годы совместной жизни.

Нельзя сказать, чтобы он обвинял Викки в том, что их брак застопорился на полдороге… Господь свидетель, не она одна была виновата в этом. Он вполне мог бы заняться другим бизнесом и дать ей ту стабильность, о которой она мечтала. Но Майкл всегда стоял на своем, а потому не уступил ни на йоту.

И вот он наконец-то, кажется, одержал победу…

Улыбаясь и глядя ей в глаза, Майкл поймал руку Викки. Он весь дрожал от возбуждения, но, зная жену, не спешил. Он просто поцеловал ее в щеку, затем в переносицу. Потом в губы.

— Мне не хватало тебя, Викки, — прошептал он. — Я рад, что ты здесь. Надеюсь, ты больше никогда от меня не уедешь?

Викки прильнула к нему — сердце у нее застучало, дыхание участилось. «Удивительное все-таки сочетание: такая страстная натура и такая холодность в общении», — подумал вдруг Майкл. «Снежная королева» — так назвал ее один из техников, не подозревавший, что Майкл стоит рядом. Лед и пламень, слитые воедино, — не в этом ли заключается секрет его непроходящей любви и потребности в ее присутствии, ее близости?

Прижав ее крепче, Майкл зарылся лицом в каштановые волосы. От них веяло гвоздикой — любимым ароматом его жены. Совершенно очевидно, что она хотела, чтобы он занялся с ней любовью, и, чего греха таить, он был более чем готов к этому. После полутора месяцев воздержания он был на взводе, совсем как какой-нибудь мальчишка.

— Через месяц наша дочь заканчивает колледж, — сказал он, стараясь задобрить Викки. — Как насчет того, чтобы съездить на церемонию вручения дипломов?

Викки отстранилась и заглянула ему в глаза.

— А ты сможешь? Если не ошибаюсь, по плану у вас гастроли в Кливленде?

— Старик на пару дней возьмет управление на себя. Ему полезно немного покомандовать!

— А в случае чего, — Викки улыбнулась, — Дэнни всегда на подхвате.

— Вот именно… — не очень уверенно ответил Майкл. — Снимемся заранее, дня за два, задержимся немного в каком-нибудь мотеле — как тогда, помнишь? — а затем заявимся к Мишель — вот уж будет радости! Ну, что скажешь?

— Звучит заманчиво, — сказала Виккк и поцеловала его. — Но давай о деталях поговорим попозже.

— О, ты припасла более интересный предмет для разговора?

— Никаких разговоров! Все разговоры потом. Мы не виделись целых полтора месяца… или ты забыл?

Мишель стояла на зеленой лужайке перед школьной часовней, и ей казалось, что она смотрит на все происходяшее вокруг сквозь перевернутый бинокль. Выпускницы, окруженные родителями и друзьями, все в светлых платьях пастельных тонов, делавших их похожими на цветы, преподавательницы в темных, мрачных нарядах, напоминавших форму, хотя это были дорогие платья, — все это выглядело нереальным.

За последний год ее часто посещало чувство отрешенности: казалось, будто она живет в другом измерении. В известном смысле эта отрешенность приносила облегчение, отделяя ее от не стихающей ни на минуту боли. Вот и сейчас она двигалась через суету, болтовню, смех, держала осанку, раскланивалась, улыбалась, произносила нужные слова — на деле же была отгорожена от всего стеной, через которую с трудом могла пробиться боль от еще не зажившей раны.

«Интересно, приедут ли родители?» — подумала она. Для отца оставить цирк во время гастролей в Кливленде — дело очень сложное. А вот мама должна приехать на столь торжественное событие. Стоя среди выпускниц, Мишель пыталась разглядеть знакомые лица в толпе собравшихся на церемонию родственников.

За последнее время боль стала тише, лишь какое-то ноющее чувство пустоты сохранилось в душе. Да, конечно, Мишель теперь была совсем другая — более мудрая, не такая доверчивая. Она больше не будет глупой и наивной девчонкой… Забавно, но одноклассницы — как одна! — твердили о том, что она наконец-то выползла из своей раковины, хотя, по сути, она спряталась в другой скорлупе — еще более толстой, хотя, может быть, более красивой и сложной. Для нее больше не имело значения, что о ней думают окружающие — и не в этом ли был секрет ее резко взлетевшей популярности, на которую ей, в общем-то, было глубоко наплевать?

Классная наставница суть происшедших перемен определила лаконично: «Вы стали зрелой личностью, Мишель», — после чего ее избрали президентом выпускного класса. До чего же это было странно — получать комплименты за то, что ты стала циничной, равнодушной к проблемам других людей и научилась за внешней общительностью скрывать глубочайшее внутреннее опустошение!

— Мишель, это розовое платье фантастически идет тебе! Кто говорил, что темно-рыжим не идет розовый цвет? — Это была Лэйни, похожая в своем бледно-желтом платье на одинокий лютик. — Знаешь что, — заторопилась она. — Я собралась летом поработать на своего опекуна. Ты не могла бы немного помочь: напечатать на машинке текст контракта, помочь заполнить документы?

— Только после того, как ты выучишь алфавит, — пошутила Мишель.

Тут к ним подошел мужчина средних лет, явно скованно чувствующий себя в костюме-тройке, держа под руку весьма неряшливо одетую молодую особу. Мишель приклеила одну из своих дежурных улыбок и была представлена опекуну Лэйни и его жене, а потом снова взглянула туда, откуда должна была появиться мать.

Лэйни, захлебываясь от восторга, делилась своими планами на лето, когда до плеча Мишель неуверенно дотронулся мистер Бевенс, заместитель декана. По его серому опрокинутому лицу Мишель без слов поняла, что произошло что-то ужасное.

Но она не могла даже предположить, что стряслось такое …

После завершения скорбных, мрачных похорон — а на погребение Викки и Майкла собрался весь цирк — Мара и Кланки на арендованном для церемонии лимузине отвезли Мишель обратно к цирковой стоянке. Дэнни, похожий на потерявшегося малыша, ехал на машине мистера Сэма.

Кланки утирала платком красные от слез глаза, изредка всхлипывала, но не проронила ни слова. Мишель тоже молчала. Она сидела неестественно прямая, оцепеневшая, и Мара, несмотря на свое глубокое горе, ломала голову над тем, как утешить внучку.

Но что она могла сказать? Что смерть иногда может быть и благом? Однако и Майкл и Викки отличались завидным здоровьем, и как же может быть благом смерть для людей, которым впереди предстояла долгая-долгая жизнь? Не годились и традиционные слова про счастье легкой смерти. Никто не мог сказать точно, сразу ли они скончались, когда огромный грузовик сбил их на шоссе, или мучились перед тем, как отойти в мир иной. Да и опасно это было — напоминать о страшном происшествии на одной из безлюдных дорог штата Пенсильвания…

И уж совсем неискренне прозвучали бы слова о том, что время лечит. Она, все еще страдавшая от раны, нанесенной смертью Джейма, не смогла бы произнести вслух такие лживые слова.

«О Джейм, наша красавица-дочь, наша Принцесса Солнышко, ушла. Я наделала столько ошибок в этой жизни и столько раз бросала ее… Прими же ее у себя на небесах и как только встретишь ее, сразу же передай, что я ее любила и люблю. Пускай хотя бы теперь, в той жизни, ее согреет родительская любовь…»

Воспоминание о Джейме как всегда помогло ей собраться с силами, в очередной раз смириться с несправедливостью судьбы — и вдруг, словно кто-то нашептал на ухо нужные слова, Мара поняла, что должна сказать внучке.

— Твоя мать неделю назад зашла ко мне, — заговорила она, прерывая тягостное молчание. Кланки подняла голову, а в ослепших от горя глазах Мишель что-то шевельнулось. — Она просила меня погадать ей на картах.

— И ты это сделала? — Губы Мишель одеревенели, и слова прозвучали невнятно.

— Я попыталась, но карты хранили молчание, они ничего не хотели говорить. Так бывает, если гадалка любит… или сильно привязана к человеку, которому она гадает. Тогда карты могут промолчать про печальные события, которые произойдут в будущем.

— Если бы они поехали по другой дороге или летели самолетом, или сели в поезд — они бы и сейчас были живы. И почему они поехали вместе? Я не помню, когда в последний раз они отправлялись куда-нибудь вдвоем.

— Они переживали свой второй медовый месяц. Не знаю, важно ли это для тебя сейчас, Мишель, но в последнее время они были очень близки друг другу и очень, очень счастливы. Твоя мать собиралась остаться с отцом до конца гастролей, чтобы семья снова была вместе. Они поехали, чтобы забрать тебя и вернуться в цирк.

— А если бы папа остался с цирком, а мама вылетела самолетом, они бы тоже оба были живы, — словно не слыша ее, продолжила Мишель. — Что толку в твоих картах, если они не способны предупредить о грядущем несчастье?

— Они были очень счастливы этот последний месяц, девочка моя. По сути только это и имеет значение. Насколько лучше умереть на вершине счастья, чем скончаться от горестей или болезней…

Мишель зарыдала, забилась, сотрясаясь всем телом, и Мара, не обращая внимания на хмурое лицо и резкое замечание Кланки: «Вот видишь, что ты наделала», поймала Мишель и прижала к себе.

Какое-то время Мишель плакала, затем перестала. Мара, держа ее в объятиях, утерла лицо девушки тонким батистовым платком. Когда они оказались в пульмановском вагоне, она дала Мишель снотворное и сидела рядом, пока та заснула.

Мара вернулась к себе и увидела: Кланки, сгорбившись, сидит на стуле и ждет ее.

— Она уснула. Теперь пойду к мистеру Сэму. Он тоже во мне нуждается, — сказала Мара.

Кланки кивнула.

— Они все в тебе нуждаются, Мара, — ответила она глухо. — Теперь ты всем нужна.

Мистер Сэм сидел в просторном купе, которое он использовал для жилья во время переездов. Его лицо напомнило Маре портрет умирающего римского воина, увиденный ею когда-то во время экскурсии по музею.

— Могу я что-то сделать для тебя? — тихо спросила она, обращаясь скорее в пространство: что можно сделать для человека, только что потерявшего своего единственного сына?

Как ни странно, он ответил:

— Мне нужно немного кофе. Боюсь, я слишком измучен, чтобы сделать его сам.

Обрадовавшись, что она способна сейчас хоть чем-то помочь, Мара сварила на кухне кофе, а затем с двумя чашками вернулась в купе. Одну чашку она оставила себе, а другую подала мистеру Сэму — тот зажал ее меж ладоней, словно пытаясь согреть руки.

— Вот, Мара, мы и дожили до печали, — сказал он. — Старичье, только что потерявшее своих детей. А ведь я так ни разу и не сказал Майклу, что люблю его, Мара! Господи, я думаю, он это и так знал, но вслух-то этого я не произнес!

— Я тоже его любила — как сына, которого у меня никогда не было…

— Не могу сказать, чтобы мы с Викки были большими друзьями, но она меня всегда восхищала. В ней столько шарма… и потом, она, несмотря на все ссоры и размолвки, сделала Майкла счастливым… — Лицо мистера Сэма вдруг исказилось. — О Господи, как же это гадко — пережить своих собственных детей! Как мы теперь без них будем? Спроси свои карты, а, Мара?

— У нас двое замечательных внуков — и следует возблагодарить небо за такое счастье.

Мистер Сэм судорожно глотнул кофе.

— Дэнни и Мишель? Да, теперь нам придется позаботиться о них. Они — все, что нам осталось в этой жизни.

— Теперь у тебя по горло будет забот. Цирк нуждается в сильной и твердой руке.

— Нет, я не смогу. Я слишком устал. Кому-то придется заменить меня.

— И кого же ты имеешь в виду? Мишель? Если немного поднатаскать ее, из нее выйдет толк.

— О чем ты говоришь?! Мишель совсем еще девочка, и потом — женщина во главе цирка… извини, — он задумчиво пожевал губами: — Разумеется, Дэнни.

— Дэнни? — удивленно спросила Мара.

— Да, Дэнни, — с легким раздражением ответил мистер Сэм. — И не пытайся на меня давить! Ты не сможешь убедить меня в том, что у нас вырос плохой внук.

Мара приоткрыла было рот, но смолчала.