Мисс Моул

Глава 10

Увидев эту парочку за завтраком на следующее утро, никто бы не догадался, что их отношения изменились. Рут отличалась стеснительностью, а Ханна – хитростью, и обе были чересчур осторожны, чтобы вести себя иначе, чем раньше. Мисс Моул не хотела лишний раз подчеркивать, что победила. Враг скоро капитулирует на ее условиях, так зачем усиливать ревность Этель? По мнению последней, Уилфрид нес откровенную чепуху, когда намекал, будто мисс Моул – самая очаровательная женщина на свете, но в его чепухе обычно оказывалось достаточно правды, которая могла и больно жалить, и утешать, и бедняжка Этель, не умеющая скрывать свои чувства, была обижена и озадачена. Чем эта женщина могла его очаровать? – казалось, безмолвно вопрошает она, переводя взгляд с мисс Моул на Уилфрида. Девушке в ее двадцать три Ханна представлялась почти старухой, давно шагнувшей за черту возраста, когда можно считаться привлекательной. Экономка даже не была хорошенькой, но Уилфрид, находясь рядом, всегда наблюдал за ней. Дочке проповедника нравилась мисс Моул – и нравилась бы еще больше, если бы та совсем не нравилась Уилфриду. Однако же Ханна дарила чувство безопасности: если вдруг коттедж загорится или кто‐то из домочадцев заболеет, мисс Моул сразу подскажет, что делать. С ее появлением жизнь стала намного комфортнее. Этель была благодарна, что экономка освободила ее от утомительного планирования завтраков, обедов и ужинов и попыток заставить Дорис выполнять свои обязанности по дому, но при этом не испортить отношения со служанкой в миссии, чтобы та не жаловалась другим членам девичьего клуба на строгую работодательницу. Существовало множество причин, по которым Этель была отвратительной домохозяйкой, и столько же – почему мисс Моул казалась идеальной в этой роли. В сорок лет все отвлекающие желания, амбиции, надежды и разочарования должны были пройти, оставив ум спокойным и удовлетворенным повседневными делами – состояние, которому Этель иногда завидовала, однако чаще она все же жалела мисс Моул и старалась верить, что комплименты Уилфрида в адрес экономки – его новый способ привлечь к себе внимание самой Этель.

Естественно, никто не видел мисс Моул, когда она находилась одна в своей голубятне, и никто не был посвящен в ее сны и грезы наяву. Новые подопечные были слишком молоды и слишком поглощены собой, чтобы понять, что жизнь экономки так же важна для нее, как их жизнь важна для них, и что у мисс Моул не меньше возможностей для приключений и романтики, что для нее принять настоящее за образец будущего означает смерть. Ею двигала надежда, а не недовольство, а то, что Этель принимала за смирение, свойственное среднему возрасту, являлось умением создать драму из банальностей. В обители проповедника собралось маленькое общество, само по себе довольно заурядное, но представляющее любое общество в миниатюре, с теми же интригами внутри и теми же грозящими извне опасностями. Его признанным главой был Роберт Кордер, который, в силу уверенности в себе и своем положении, не подозревал, что подвергается критике со стороны возможного преемника и что его подданные могут взбунтоваться. В одном из своих публичных выступлений или в проповеди он описал бы дом таким, каким его видела Ханна: как маленькое сообщество, в котором сила личностей посрамляет теории поведения, а гибкость преобладает над жесткостью; он сказал бы, что нет жизни без перемен и борьбы, и, разворачивая метафору (Ханна обожала сочинять за него проповеди!), уподобил бы молодых людей растениям, которым нужно давать простор и воздух, а старших – мудрым садовникам, которые не ограничивают юный рост и не подрезают побеги, пока те достаточно не окрепнут. Преподобный не сомневался бы в своих словах и верил, что следует собственным советам, но у себя дома держал саженцы в тесных горшках и полагал, будто им там удобно. Довольно и того, что отец дал им хорошую почву, а процветание является привилегией и долгом молодых ростков. Время от времени мистер Кордер бросал на них взгляд, убеждался, что они на том месте, куда он их поставил, и принимал подчинение за удовлетворение, а нахождение поблизости – за доброе отношение. Несомненно, он хотел, чтобы дети росли, в этом Ханна отдавала ему должное, но возмутился бы любым отклонением от формы, которая ему нравилась. Пусть он и не размахивал садовыми ножницами открыто, все знали, что они у него в кармане. Существовал общий заговор, чтобы держать детей в рамках, и вся борьба молодежи велась в подполье. Преподобный был занятым человеком и не стал бы искать того, что скрыто.

Чужие люди, как обычно, знали о его семье больше, чем он сам, и однажды вечером, когда все садились ужинать, мистер Кордер занял свое место за столом с выражением лица, предвещающим неприятности. Обычно проповедник старался выдать гнев за вселенскую скорбь, и от этого взгляд у него делался требовательным и угрожал стать кислым, а поскольку безопаснее было упредить взрыв, чем потом сидеть в ошеломленном молчании, Этель с тревогой спросила, хорошо ли отец себя чувствует.

– Если бы я плохо себя чувствовал, надеюсь, мне удалось бы это скрыть. Случилась неприятность, которая меня расстроила. Даже две.

– Дело в собрании комитета по образованию, да? – уточнила Этель.

– Именно, – ответил мистер Кордер и холодно посмотрел на Уилфрида: – Я хочу побеседовать с тобой после ужина. Но, как будто одного несчастья мало, по пути домой я встретил Сэмюэла Бленкинсопа. Я не видел его со времени ужасно нудного доклада о Чарльзе Лэме, и надо сказать, мистеру Бленкинсопу хватило совести выглядеть пристыженным. – Преподобный обвел взглядом стол, ожидая реплики, но никто не рискнул задать вопрос или как‐то прокомментировать его слова. Спросить, из-за чего мистер Бленкинсоп выглядел пристыженным, означало расписаться в собственной глупости; сделать любое замечание в такой неподходящий момент, когда над хорошенькой головой Уилфрида нависла неясная опасность, казалось бы неуместным; однако молчание воспринималось как брошенный вызов, и если молодежи могла послышаться в голосе экономки любезная попытка спасти положение, сама Ханна знала, что ею двигало только безудержное любопытство.

– Вы считаете, – произнесла она, – что ему было стыдно за свой доклад? Он старался забыть о провале, но увидел вас, и его обуял ужас. Мне знакомо это чувство.

– Ничего подобного я не имел в виду, мисс Моул. – Хозяин замолчал и уставился на особу, выдавшую поразительно неуместную речь, взглядом одновременно испытующим и подавляющим дальнейшие попытки заговорить. – К несчастью, ему есть чего стыдиться помимо доклада.

Ханна, на ходу подправляя отношение к невозмутимому молодому соседу, любителю решать шахматные задачи в тиши своей гостиной, не успела прикусить язык и выпалила недоверчиво, но с надеждой в голосе:

– Неужели он ограбил банк?

Она тут же ощутила ужас, разлившийся в атмосфере столовой словно туман, искажающий очертания привычных вещей. Уилфрид украдкой вытянул из рукава носовой платок и принялся тщательно вытирать нос; Этель испуганно переводила взгляд с отца на мисс Моул, не зная, какой реакции ждать от батюшки, и не уверенная в намерениях экономки; легкая тень тревоги мелькнула на лице Рут и тут же исчезла. Всем было очевидно, что серьезным людям вроде мистера Кордера не задают фривольных вопросов, от которых веет легкомыслием, неуместным ни в поведении мисс Моул, ни в ситуации в целом, поэтому экономке лишь оставалось состроить глупо-вопросительный вид и ждать.

Вселенская скорбь мистера Кордера мгновенно обернулась изумленной злостью:

– Если вы пытались пошутить, мисс Моул, то уверяю вас, вышло не смешно!

– Что вы, нет конечно! – протестующе воскликнула Ханна. – Но… – Теперь, когда хозяин открыто напал на нее, она имела право нанести ответный удар и, с бульканьем подавив смешок, закончила: – …Если бы ограбил, было бы смешно.

– Мисс Моул! – возмущенно ахнула Этель.

– Это не в его характере, – пояснила мисс Моул, вздернув подбородок.

– Так вы знакомы с мистером Бленкинсопом? – медленно произнес мистер Кордер, словно напал на след преступления.

– Я виделась с ним… – начала мисс Моул, но преподобный перебил с предательской резкостью:

– Не в храме!

Только гордость удержала мистера Кордера от того, чтобы задать вопрос, на который Ханна не собиралась отвечать.

Да, мисс Моул слегка взбрыкнула и получила свою порцию веселья, хотя теперь опасалась, что Уилфриду из-за нее достанется. Пока в кабинете шла воспитательная беседа преподобного с племянником, Этель буравила экономку обиженным взглядом.

– Не стоило вам злить отца! – воскликнула она.

– Неужели? – спросила Ханна. Она протягивала ложку приторного солодового сиропа Рут и опасалась, что та из преданности отцу откажется его принимать. Однако, к ее облегчению, девочка послушно открыла рот. – Умничка, – похвалила мисс Моул. – Я-то всегда выплевывала этот сироп. На меня извели не одну дюжину бутылочек, но я так и не проглотила ни капли. Наберу в рот – и бежать.

– Если Уилфрид поссорится с отцом, его отошлют домой, – горевала Этель, – а там он несчастлив. Мать совсем его не понимает.

– Она вообще никого и ничего не понимает, кроме молитвенных собраний.

– Рут! Нельзя же быть такой невоспитанной.

– А мне все равно. Она противная старуха, от которой воняет камфорой. Все папины родственники просто ужасны, один дядя Джим приличный.

Замечание сестры направило мысли Этель в другую сторону.

– Вот было бы чудесно, если бы он приехал на Рождество! – воскликнула она, но Рут не разделяла ее восторгов, поэтому Этель продолжила мерить шагами столовую в напряженном ожидании.

Уилфрид, однако, вернулся бодр и весел.

– Все в порядке! – заявил он. – Нет ничего хуже праздности. Даже ложь не так страшна. Чертовски неловко, конечно, что дядя состоит в стольких комитетах. Он встретил еще и ректора, а не только мистера Бленкинсопа. И кстати, что натворил старина Сэмюэл? А вы, Мона Лиза, были бестактны, но забавны.

– Неужели? – спросила Ханна. – А мне показался забавным сам мистер Бленкинсоп, который взломал замки и сбежал с мешками денег…

– Но он этого не делал! – вскричала Этель. – Вам не следует так говорить.

– А если бы сделал, – торжественно парировала Ханна, – я была бы последней, кто обмолвился бы об этом хоть словом.

– И совершили бы роковую ошибку!

– Бедняжка Этель, – ласково сказал Уилфрид. – Не тебе скрещивать шпаги с Моной Лизой.

– Какие вы все злые! – взвизгнула девушка. – Вам лишь бы посмеяться, а отец расстроен! Вы же не знаете, как он себя чувствует, когда кто‐то покидает общину. Это как личное оскорбление!

– Ах да, – сочувственно кивнул Уилфрид, – конечно, дядюшка воспринимает это именно так, – и покосился на Ханну, которая из осторожности промолчала. – Значит, в этом и состоит вся вина старины Бленкинсопа? Да он счастливец! И все же жалок тот, чье сердце не знает радости, и глуп тот, кто не использует свои шансы. Лично меня посещение молельного дома развлекает. Обожаю послушать, как миссис Спенсер-Смит рассказывает всем, что приобрела шелковую нижнюю юбку, и шуршит ею в проходе, и наблюдать муки старины Эрнеста, собирающего лепты вдовиц; много раз я видел, как он умудрялся пронести блюдо для подаяний мимо, прежде чем они успевали опустить монетку. Мне нравится старина Эрнест.

– Мне они оба нравятся, – заявила Этель и, позабыв о своих обидах, добавила с жаром: – Интересно, они будут в этом году устраивать рождественский вечер?

– Если будут, я притворюсь, что свалилась с насморком, – пригрозила Рут. – Ненавижу их вечеринки.

– А меня долг обязывает провести праздники рядом с матерью. И если честно, я лучше посмотрю на ее причитания над рождественским пудингом и послушаю басни о дорогом отце и о том, как она мечтает, чтобы я походил на него, – а все мы знаем, что батюшка был немного негодяем, вот почему память о нем так дорога мне, – чем посещу одно из этих… вам, Мона Лиза, знакомо слово, которое я хотел бы употребить, но ладно: собраний.

– Мисс Моул тебе не поверит, – отрезала Этель. – Она знакома с миссис Спенсер-Смит.

– Но ни разу не была ни на одном из ее званых вечеров, – заметила Ханна. – Интересно, а вас она пригласит?

– Вряд ли, к тому же мне придется остаться дома и присматривать за Рут.

– Что намного приятнее, – пробормотал Уилфрид. – Что ж, я обещал начать жизнь с нового листа, этим и займусь у своего уютного газового камелька, так что прощайте! Но я все время забываю спросить: кто застилает мне постель?

– Я, – ответила Ханна.

– Тогда что случилось с моим матрасом?

– Утром он был на месте.

– На месте, но другой! Сплошные комки.

– Со временем все матрасы делаются комковатыми, – пожала плечами Ханна.

– Значит, мой свалялся в рекордно короткое время.

– Но он же новый, – возразила Этель. – В красно-оранжевом наматраснике, да, мисс Моул?

– В зеленом, – пояснила Ханна. – Красно-рыжий у меня.

– Тогда это не ваш, и вам следует поменяться!

– Предлагаешь отдать матрас с комками Моне Лизе? Да ты что!

– Я пойду и посмотрю оба, – заявила Этель.

– Но экономка теперь мисс Моул! – поспешно выкрикнула Рут.

– А купила матрас я. – И Этель вышла, звеня бусами.

– Она сорвет простыни и забудет снова заправить постель! – воскликнул Уилфрид и выбежал за ней.

– Это вы их поменяли? – спросила Рут, и Ханна кивнула. – Так я и думала! – хихикнула девочка.