Миссис Харрис едет в Нью-Йорк

22

Очарование раннего нью-йоркского лета, с девушками в легких летних платьях, парками в цвету и ясным солнечным небом сменилось тяжкой сырой жарой июля. Домашнее хозяйство Шрайберов работало как часы — прислуга, обученная миссис Харрис, не знала упущений. Формальности усыновления Шрайберами Генри были завершены, и мальчик полноправно водворился в их дом. Близились два события, по поводу которых надо было что-то предпринимать. Первым был сезон отпусков, когда происходит массовый исход нью-йоркцев из потного, задыхающегося города в горы или на побережье, а вторым — семнадцатое июля, дата истечения срока виз миссис Харрис и миссис Баттерфильд.

Мистер и миссис Шрайбер долго обсуждали этот вопрос между собой, и вот как-то вечером миссис Харрис с подругой попросили зайти в кабинет хозяина, где супруги сидели рядышком с важным и озабоченным видом.

— Дорогие миссис Харрис и миссис Баттерфильд, — начала миссис Шрайбер, — присядьте, прошу вас. Нам надо кое-что обсудить.

Англичанки переглянулись и осторожно присели на краешки стульев.

— Мы с мистером Шрайбером, — продолжила хозяйка, — сняли на лето небольшой коттедж у моря в штате Мэн. Мистер Шрайбер очень устал за несколько месяцев работы по реорганизации его компании, и мы хотели бы просто отдохнуть в покое, без всяких особенных развлечений. Мы, безусловно, можем оставить квартиру на прислугу, но, возможно, вы согласились бы поехать с нами в Форест-Харбор, приглядеть за Генри и нами?.. Мы, право, были бы счастливы…

Подруги опять переглянулись, и мистер Шрайбер поспешно сказал:

— О визах не беспокойтесь — вам их продлят еще на полгода, у меня есть связи в Вашингтоне. Я это в любом случае намеревался сделать.

— А осенью, когда мы вернемся в Нью-Йорк, — продолжила его жена, — вы, может быть, останетесь с нами еще на некоторое время… — и быстро добавила: — Признаться, мы надеялись уговорить вас остаться с нами навсегда. Понимаете, Генри вас обеих любит, и — и мы тоже, и потом — я хочу сказать, мы обязаны вам и вряд ли когда-нибудь сможем рассчитаться с вами за все, что вы для нас сделали. Если бы не вы, у нас никогда не было бы Генри, а он уже значит для нас больше, чем мы могли бы выразить словами. Господи, да мы просто не хотим расставаться с вами! Вам не надо будет много работать, и вы сможете жить с нами. Вы останетесь? Вы поедете с нами в Мэн?..

В наступившем молчании подруги переглянулись в третий раз, и подбородки миссис Баттерфильд задрожали; миссис Харрис, однако, как и подобает капитану команды, сдержалась — хотя и ее тронула просьба хозяйки.

— Господь вас благослови за вашу доброту, — промолвила она, — мы с Вайолет только об этом и говорили в последние дни. Нам так жаль — но мы не можем остаться, правда не можем!

Мистер Шрайбер был весьма удивлен.

— Говорили в последние дни?.. Но ведь мы вам только что это сказали. Мы и сами-то не знали буквально до вчерашнего дня…

— Но мы видели, к чему всё идет, — объяснила миссис Харрис. А миссис Баттерфильд вытерла глаза уголком фартука и пробормотала: «Милые, добрые люди!..»

— Вы хотите сказать, что знали про дом на побережье и про то, что мы попросим вас поехать с нами? — удивленно спросил мистер Шрайбер.

Миссис Харрис безо всякого смущения пояснила:

— Ну, в доме новости не утаишь. У стен, как говорится, и то уши есть. О чем еще говорить в общей гостиной на нашей половине, как не о том, что делается на хозяйской?..

— Так вы не останетесь? — спросила миссис Шрайбер с несчастным видом.

— Голубушка, — мягко сказала миссис Харрис, — чего бы мы только ни сделали, чтобы отблагодарить вас за то, что вы были так добры к нам и за то, что вы дали Генри дом и шанс в жизни!.. Но мы все обсудили — мы не можем, просто не можем.

Видя, как расстроилась его супруга, мистер Шрайбер спросил:

— Но в чем же дело? Вам не нравится Америка?

— Боже упаси! — воскликнула миссис Харрис. — Тут чудесно! Наверно, во всем мире лучше места не найти — правда, Ви?

Взволнованная миссис Баттерфильд могла лишь покивать в ответ.

— Но что тогда? — настаивал мистер Шрайбер. — Если дело в деньгах, мы могли бы…

— Деньги! — замахала руками миссис Харрис. — У нас их уже больше чем нужно! Мы не возьмем у вас больше ни пенни. Просто — просто мы соскучились по дому.

— Соскучились! — эхом повторил мистер Шрайбер. — Но у вас тут есть всё! В чем дело?

— Вот именно, — попыталась объяснить миссис Харрис, — у нас есть всё. А мы скучаем по малости, которая была у нас дома. Нам пора. Мы — мы должны ехать.

И неожиданно, так, словно эти слова вырвались из самой глубины ее сердца, она воскликнула:

— Пожалуйста, не просите нас остаться и не спрашивайте, почему мы хотим уехать!..

Ну как могла она объяснить — даже Шрайберам, которые сами жили в Лондоне и любили его, как хочется им вернуться в этот огромный, неспешный, широко раскинувшийся серый город, где они родились и прожили всю жизнь?

Стеклянные громады нью-йоркских небоскребов уводили ваши глаза к небу, непередаваемый и неповторимый уличный шум, непрестанное движение в каньонах улиц будоражили и волновали, роскошные и яркие театры, магазины и супермаркеты поражали воображение. Но как объяснить тоску по серым и бурым зданиям, которые бесконечными рядами теснились вдоль улиц, по этим улицам, вливавшимся в маленькие, уютные тихие площади, обсаженные деревьями, или по другим улицам, где каждый из домов[7] был выкрашен в свой цвет?

Как объяснить друзьям, что они соскучились по спокойной и уютной, хотя и далеко не красивой лондонской улочке Виллис-Гарденс, по цоканью копыт лошади цветочника в утренней тишине, по улочке, где даже проезжающее такси становилось почти событием?

Могли ли сравниться суета, шум и спешка делового, сияющего неоном Нью-Йорка, в котором им повезло прожить полгода, с удовольствием от чашки чая на тесной кухоньке лондонской полуподвальной квартиры?

И уж никак нельзя было, не обижая Шрайберов, сказать им, что подруги соскучились по своей работе в качестве приходящей прислуги.

В Лондоне каждый день приносил что-то новое — приключение, сплетню, слух. Случалось хорошее и плохое: подруги радовались и огорчались, обсуждали своих клиентов. А их у каждой было не по одному и не по два, а не меньше чем по дюжине — каждый со своим характером, темпераментом, со своими жизненными обстоятельствами, надеждами, тревогами, проблемами и устремлениями, провалами и победами. Каждому уделялось по часу-два (не каждый, конечно, день). Поэтому у каждой из подруг было, можно сказать, не по одной, а по целой дюжине интересных жизней — ведь их клиенты доверяли им все свои секреты, как водится это между лондонскими приходящими уборщицами и их нанимателями.

Какова новая девушка майора Уоллеса — как он уверял, его кузина, только что из Родезии, хотя уж кто-кто, а миссис Харрис точно знала, что майор только позавчера познакомился с ней в «Антилопе»; с какими новыми причудами и требованиями графини Вышинской придется бороться — весело, но бескомпромиссно; — все это было интересно. А если, к примеру, «Экспресс» публиковал пикантную скандальную историю о том, как лорд Какеготам был застигнут супругой весьма ин флагранте[8] с Памелой Такойто посреди пальм в кадках на майской ярмарке, — на другой день, убираясь у миссис Ффорд Ффулкс, известной своими двойными «Ф» и остроумием разведенной светской дамы, которая не пропускала никаких интересных событий, миссис Харрис имела возможность выслушать историю со всеми подробностями и в том виде, в каком она имела место в действительности, а не в том, в каком были вынуждены изложить ее связанные условностями и цензурой светские хроникеры.

А еще был среди клиентов миссис Харрис некий мистер Александр Хироу, который путался с духами, призраками и полтергейстом и державший загадочную лабораторию на задах своего дома в Итон-Мьюз. Миссис Харрис его берегла и лелеяла, хоть и побаивалась. Но, согласитесь, как это здорово — быть на короткой ноге с тем, кто, в свою очередь на короткой ноге с потусторонними существами!

Даже такие, казалось бы, мелочи, как то, удастся ли мистеру Пилкертону отыскать свой паричок, которым он прикрывал растущую лысинку и который с пьяных глаз запихал невесть куда, или самочувствие оранжевого карликового пуделя Уодхэмов — эта симпатичная и дружелюбная собачка вечно чем-то хворала, — или, скажем, успеют ли сшить новое платье к Охотничьему Балу для леди Дант, — даже такие пустяки делали каждый день интересным.

А как приятно было порой дать от ворот поворот зарвавшемуся клиенту, не угодившему им или нарушившему какую-нибудь из заповедей профсоюза уборщиц, и как интересно было потом выбирать себе нового клиента на место неудачника! Последняя процедура включала звонок в контору по найму или в «Юниверсал Аунтс»[9], допрос претендента и, наконец, волнующий визит в новый дом, кладезь новых сплетен и сокровищницу вещей, за которыми надо было ухаживать.

Что могло сравниться со всем этим — даже в Нью-Йорке, величайшем городе мира?..

Их влекли домой — пустяки. Мелочи. Никогда они не видели, например, столь богатого выбора столь привлекательных продуктов, как в американских супермаркетах — но никогда не видели они и столь безличных, можно сказать бездушных магазинов, как эти супермаркеты. Каждая отбивная, каждый листик латука, каждая вымытая до блеска морковка лежали на прилавках в своих целлофановых саванах — стерильные, надраенные, спеленатые пластиком, взвешенные и оклеенные ярлычками — и нетронутые человеческими руками. А подруги скучали по зеленной лавке Уорблза на углу, с корзинами, из которых на покупателей глядела чуть подвядшая зелень, какие-то задумчивые капустные кочаны, сонные морковки и чуть перезрелая брюссельская капуста; но тут чудесно пахло — не пластиком, а пряностями, землей и чем-то очень домашним — а надо всем царил сам мистер Уорблз. Соскучились они и по своему мяснику, мистеру Хэггеру — им хотелось видеть, как он ловко отрезает ломоть мяса, шлепает его на чашку весов — «Вот, соседушка, лучший английский барашек, какого вам только доводилось пробовать! Один фунт два с половиной пенса, пожалста!» — заворачивает покупку в лист газеты месячной давности и подает, перегнувшись через прилавок, словно вручает бесценный дар.

Подругам довелось отведать все лакомства Нью-Йорка. Они сиживали у Чайлдза, заказывая блинчики с кленовым сиропом, которые миссис Харрис возлюбила всем сердцем, закусывали в кафе-автоматах, где сверкающие хромом и никелем роботы чудесным образом выдавали кофе в стаканчиках и булочки, даже сподобились есть за длинными стойками аптеки, где продавцы в профессионально белоснежных комбинезонах пускали шипучие струи содовой воды в шоколадный сироп и сооружали трех- и четырехэтажные сандвичи королевской пышности. Но наши дамы родились и выросли там, где слышался перезвон лондонских колоколов, Лондон подходил им, как подходит нам уютное, привычное ношеное платье, — и они тосковали по гулу голосов и звону посуды в Корнер-Хаус, по теплому острому аромату в лавочке, где продавали жареную рыбу с картошкой и пикулями.

Здесь они захаживали пропустить стаканчик в бары на Лексингтон-авеню и Третьей авеню — великолепные, сверкающие позолотой на черном дереве и зеркальными стеклами, и в каждом можно было вдобавок бесплатно посмотреть телевизор. Но миссис Харрис и миссис Баттерфильд больше была по душе душноватая, неряшливая, старинная «Корона» в двух шагах от дома, где они, бывало, беседовали за кружкой пива или за капелькой джина, или играли в дартс[10].

Нью-йоркские полицейские были крепкими рослыми парнями, в основном ирландцами — но тем не менее куда им было до славных лондонских бобби! Миссис Харрис не раз вспоминала, как останавливалась поболтать о местных происшествиях и сплетнях с констеблем Хутером, который был не только стражем порядка, но и чем-то вроде районного психолога.

Звуки, запахи и ритмы, небо, закаты и дожди в Лондоне тоже были не такими, как в великолепном Нью-Йорке, и подругам страшно не хватало всего этого. Господи, миссис Харрис тосковала даже по «гороховому супу» — непроглядному лондонскому смогу, в котором бродишь, задыхаясь и сбиваясь с пути.

Но как объяснить всё это Шрайберам?..

Впрочем, похоже, что Шрайберы, которые, конечно, помнили свою счастливую лондонскую жизнь, оказались достаточно чуткими, потому что они, увидав слезы в глазах миссис Харрис, ни о чем более не спрашивали. Мистер Шрайбер только вздохнул и промолвил:

— Ну что ж, если вам надо ехать — значит, надо. Я все устрою.