Миссия к звездам

Дорогой друг

Планета Аудригая II

Дорогой друг!

В первый момент, когда я получил твое письмо из клуба межзвездной корреспонденции, я вовсе не собирался тебе отвечать. Настроение у того, кто провел последние семьдесят планетарных отрезков (насколько я понимаю, ты бы назвал их годами) в аудригайской тюрьме, не располагает к личному обмену письмами. Но жизнь здесь слишком скучна, поэтому в конце концов я все-таки решил написать тебе ответ.

Меня очень заинтересовало твое описание Земли. Мне даже захотелось некоторое время пожить там, и на этот счет у меня имеются некоторые соображения, но пока я не буду вдаваться в детали, пока как следует не поразмыслю над ними.

Думаю, твое внимание привлечет материал, на котором написано это письмо — высокочувствительный металл, довольно тонкий и очень гибкий. Я высылаю тебе несколько листов, чтобы ты мог воспользоваться ими для переписки со мной. Тунгстен, увлажненный какой-либо концентрированной кислотой, оставляет на нем прекрасный след. Для меня очень важно, чтобы ты писал на нем, поскольку мои пальцы слишком горячи (буквально), чтобы держать твою бумагу, не причинив ей вреда. Пока больше ничего писать не буду. Может, ты не захочешь переписываться с осужденным преступником, и поэтому право на последующий шаг я предоставляю тебе. Благодарю тебя за письмо. Хотя ты и не представлял себе, к кому оно попадет, все же его строчки принесли мгновения радости в мою мрачную жизнь.

Скандер.

Аудригая II

Дорогой друг!

Ты не представляешь себе, до какой степени меня обрадовал твой быстрый ответ на мое письмо. Я очень сожалею, что, как считает твой врач, мое письмо слишком разволновало тебя, и меня также тронуло то внимание, какое ты обратил на плачевную ситуацию, в которой я нахожусь вот который уже год. Я с удовольствием прочел все твои многочисленные вопросы и попробую по порядку ответить на них.

Ты пишешь, что Клуб Межзвездной Пересылки не отмечал посылку каких-либо писем на Аудригаю. А также, что по имеющейся у них информации температура на второй планете Солнца Аудригая составляет более пятисот градусов по Фаренгейту. И что существование на ней разумной жизни явилось полным сюрпризом для них. Ну, твой Клуб сообщил правду насчет температуры и писем. У нас тут действительно такой климат, который вы, люди, могли бы охарактеризовать как адский. Но мы не являемся углеводородной формой жизни, и температура в пятьсот градусов для нас очень даже приятная.

Должен попросить у тебя прощения, что ввел тебя в заблуждение относительно способа, каким я получил твое первое письмо. Я не хотел вываливать на тебя сразу же слишком много пугающей информации, поскольку не мог знать наверняка, как ты воспримешь мое послание.

Если же говорить начистоту, то я ученый, и представителям моей расы уже несколько веков известно о существовании других планетных систем с разумными обитателями. Поскольку мне разрешается в свободное время экспериментировать, то я увлекся попытками установления контакта. Я открыл несколько простых способов подключения к галактическим коммуникационным системам, но лишь после разработки линейно-пространственного я смог втянуть твое письмо (а также несколько других, на которые я решил не отвечать) в свою холодную камеру (но не в ту, в которой я вынужден находиться, а в специальное устройство, которое получает и отправляет корреспонденцию). Благодаря твоему великодушию и тому, что ты воспользовался высланными мною материалами, я без труда отыскал твое письмо в кипе корреспонденции, которая собралась на ближайшей станции Клуба Межзвездной Пересылки.

Тебя интересует, каким это образом и когда я успел выучить твой язык? Поскольку это довольно простой язык и довольно легкий в написании, то с этим делом у меня не возникло никаких трудностей. Если ты заинтересован в дальнейшей переписке со мной, я буду ждать твои письма и с удовольствием отвечать на них.

Скандер.

Аудригая II

Дорогой друг!

Твой энтузиазм укрепляет мои симпатии к тебе. Ты пишешь, что я не ответил на твой вопрос, каким образом я собираюсь посетить Землю? Должен сознаться, что обошел этот вопрос намеренно, поскольку мой эксперимент не продвинулся еще достаточно далеко. Прояви немного терпения, и позже это окупится с лихвой — ты все узнаешь. Ты, разумеется, прав, когда заметил, что существу, живущему при температуре пятьсот градусов по Фаренгейту, крайне непросто оказалось бы напрямую общаться с людьми. У меня никогда и не было подобного намерения. Но… Хватит об этом.

Мне нравится тактичность, с которой ты касаешься причин моего заключения. Но мне абсолютно нечего скрывать. Я проводил на себе запрещенные эксперименты, которые признаны опасными для общественного лага. Например, среди всего прочего я однажды понизил температуру тела до 150 градусов, вследствие чего период распада радиоактивных элементов, окружающих меня, резко уменьшился, что привело к неожиданным помехам в приливе энергии в городе, где я проживал. Этот факт и послужил последним толчком, после которого мне было выдвинуто обвинение. Мне осталось отсидеть еще тридцать лет. И было бы неплохо оставить здесь свое тело и попутешествовать по вселенной… Однако, как я уже писал, об этом я поведаю тебе немного погодя.

Я не считаю, что мои соотечественники являются высшей расой во вселенной. Да, мы обладаем определенными способностями, которых вы, люди, по всей видимости, лишены. Мы живем дольше, но не благодаря открытиям, которые мы могли бы применить по отношению к себе, а потому, что наши тела построены из более устойчивого элемента (я не знаю, как вы его называете, но атомный вес у него — 52)[3]. Наши научные открытия таковы, что их вообще-то могла совершить любая раса, имеющая схожую физическую структуру, что и наша. Тот факт, что мы можем работать при температурах, настолько высоких… мне трудно это выразить… очень много значит для открытия и использования подпространственных энергий, которые необычайно активны и требуют четкого управления. В более поздней фазе для этого управления можно применять и машины, но на начальных стадиях работы все приходится делать «вручную» (пишу это в кавычках, потому что у нас нет рук в вашем понимании этого слова).

Я посылаю с письмом фотопластинку, охлажденную и насыщенную химикалиями, соответствующую вашему климату. Мне хотелось бы, чтобы ты сделал снимок себя. Ты должен лишь расположить ее согласно законам оптики — это означает, коль скоро свет распространяется по прямой, тебе следует стать напротив пластинки, и когда будешь готов, просто подумать: «Я ГОТОВ». Снимок будет произведен автоматически.

Не затруднит ли тебя сделать для меня это? Если тебя интересуется мог бы выслать и свою фотографию, хотя тут мне бы хотелось предупредить тебя: моя внешность скорее всего шокирует тебя.

Искренне преданный тебе

Скандер.

Аудригая II

Дорогой друг!

Пара коротких предложений в ответ на твой вопрос. Пластинку не нужно помещать в фотоаппарат. Я понял, что ты имеешь в виду. Нет, не надо никакого затемнения, никаких коробочек. Пластинка сама сделает снимок, едва ты только подумаешь: «Я ГОТОВ».

Скандер.

Аудригая II

Дорогой друг!

Уверяю тебя, что меня нисколько не разозлило то, что ты сделал — лишь больше заинтриговало, и мне только жалко, что тебе не вернули пластинку. Зная, каким бесчувственным может быть правительство, я даже допускаю, что оно вообще может не возвратить ее тебе, и поэтому я решил прислать тебе еще одну такую же.

Вот только чего я не могу понять: почему тебя предостерегли от продолжения нашей переписки? Чего они ожидают от меня? Не съем же я тебя на расстоянии? Мне очень жаль, поверь, но могу заверить, что углеводородами я не питаюсь. Во всяком случае, мне очень хочется заполучить твой снимок в качестве воспоминания о нашей с тобой дружбе. Не забудь, что как только я получу твою фотографию, я немедленно вышлю тебе взамен свою. Можешь оставить ее у себя, выбросить или отдать правительству, но, в любом случае, я буду знать, что произвел с тобой честный обмен.

С наилучшими пожеланиями

Скандер.

Аудригая II

Дорогой друг!

Твое последнее письмо так долго не приходило, что я было подумал, уж не решил ли ты прервать переписку. С огорчением я вынужден был заметить, что ты так и не прислал с письмом свою фотографию. Меня заинтриговало также, что ты пишешь о какой-то болезни, которая снова овладела твоим телом. Но тут же меня утешило твое обещание, что как только ты выздоровеешь, то обязательно тут же вышлешь свой снимок. Все это прекрасно, но почему такая задержка с твоим выздоровлением, и вообще, что это такое? Однако самое важное заключено в том, что ты написал. Я ценю философию твоего Клуба, который просит своих членов не писать о грустном. У всех у нас есть свои личные моменты, которые в нашей жизни могут преобладать над всем остальным. Я сижу здесь, в тюрьме, приговоренный провести последующие свои тридцать лет вне главного потока жизни. Саму мысль об этом тяжело выносить моему беспокойному духу, хотя я знаю, что впереди у меня еще долгая жизнь после освобождения.

Несмотря на твое дружеское письмо, наш контакт будет возобновлен только тогда — я имею в виду, полностью, во всем своем объеме, — когда ты наконец пришлешь свой снимок.

Твой ожидающий Скандер.

Аудригая II

Дорогой друг!

Наконец-то я получил твою фотографию! Как ты и предполагал, твоя внешность поразила меня. Я думал, что по твоему описанию мне все же удастся достаточно верно воссоздать твой образ. Но оказалось, что словами невозможно описать предмет, которого ты (я имею в виду себя) до этого никогда не видел.

Ты наверняка заметил, что я прислал тебе, как и обещал, свой снимок. Напоминающий обрубок металлический тип, не являюсь ли я (готов поспорить, что да!) слишком отличным от того образа, который представал в твоем воображении? Разные расы, с которыми мы устанавливали контакт, начинали относиться к нам сдержанно после обнаружения того, что мы являемся высокорадиоактивной формой жизни и сами излучаем в пространство, наверное, единственной в своем роде (насколько нам известно) в этой Галактике. Поверь, эту изоляцию крайне мучительно выносить. Может быть, ты помнишь еще ту идею (я ведь обещал тебе более подробно рассказать о ней) — о возможности покинуть не только эту тюрьму, но и само тело, которое, как ты сам понимаешь, никуда отсюда убежать не может.

Короче, суть дела заключается в том, что возможна замена личности между двумя разумными представителями различных рас. Собственно говоря, это не совсем обмен, в общепринятом смысле этого слова. Для этого необходимо получение снимков обоими лицами, снимка разума, мыслей, а также тела каждого из индивидуумов. Поскольку этот этап чисто механический, то он заключается попросту в том, что делаются полные снимки и производится обмен ими. Под словом «полные», я, разумеется, подразумеваю регистрирование каждой вибрации. Следующим этапом является обеспечение обмена обоих снимков, то есть обладание каждым лицом полным снимком другого. (Уже поздно, мой друг! Я привел в движение подпространственную энергию между двумя нашими снимками. Так что ты можешь продолжать спокойно читать дальше, тут уже ничего изменить нельзя!)

Как я уже заметил, это не полная замена личности. Первоначальная индивидуальность каждого из обменивающихся лиц будет попросту лишь несколько приглушена, хотя и уйдет на второй план, в то время как на первый выйдет личность, запечатленная на фотографии. У тебя останется память о твоей жизни на Земле, а у меня — память о моей, на Аудригая. Одновременно мы сможем пользоваться скрытой памятью тела, которое нас примет. Какая-то часть каждого из нас всегда будет стараться пробиться наверх, пытаясь вернуть себе контроль над сознанием, однако ей всегда будет не хватать силы, чтобы осуществить это.

Как только мне надоест Земля, я таким же способом обменяюсь телом с каким-нибудь другим разумным существом другой расы.

Через тридцать лет я с удовольствием вернусь в свое тело, а ты сможешь получить то тело, которое к тому времени я буду занимать.

Не забывай, что этот разговор очень полезен для нас обоих. Ты, при всей своей короткой жизни, не переживешь всех своих соплеменников и будешь иметь интересный опыт. Признаю, что надеюсь, что моя замена будет лучше. Но пока хватит об этом. Когда ты доберешься до этой части письма, то читать его буду уже я, а не ты. Но если какая-то часть тебя еще способна что-то осознавать, то тогда — до свидания, Друг! Мне было очень приятно получать твои письма. Я буду писать тебе время от времени, чтобы ты знал, как идут дела в моем путешествии.

С наилучшими пожеланиями

всегда твой Скандер.

Дорогой друг!

Большое спасибо за ускорение дела. Долгое время я колебался: могу ли я позволить тебе, чтобы ты сам себе подложил такую свинью. Видишь ли, правительственные ученые сделали анализ первой фотопластинки, которую ты мне прислал, так что окончательное решение уже полностью зависело от меня.

И поэтому я решил, что каждому, кто так страстно, как ты, желает чего-то добиться, стоит это позволить. Теперь я знаю, что не должен был размышлять так долго над этим и жалеть тебя. Из твоего плана захвата Земли все равно ничего бы не вышло, но сам факт, что у тебя было такое намерение, перечеркивает всю возможность сочувствия.

До этого времени ты уже наверняка осознал, что человек, который парализован от рождения и подвержен сердечным приступам, не может надеяться на долгую и счастливую жизнь. Мне доставляет радость известить тебя, что твой одинокий когда-то друг весьма хорошо проводит время, и мне также приятно подписаться именем, к которому, как я ожидаю, я вскоре привыкну.

С наилучшими к тебе пожеланиями, дорогой мой друг,

Скандер.

Ультра-человек

Ничем не примечательная сверкающая табличка на двери возвещала:

Сам же хозяин кабинета, упитанный молодой человек, стоя у окна, рассматривал в бинокль комнату на пятом этаже. На шее Карра на черном ремешке болтался микрофон. А с языка слетал непрерывный поток комментариев: — …Вон тот человек хочет заняться решением какой-то технической проблемы, однако своей подружке он об этом не говорит и только постоянно торопит ее. Удивительное дело, но та по непонятной для меня причине тоже хочет убраться оттуда. Однако не хочет, чтобы ее дружок понял это, почему твердит ему: «Давай подождем еще немного и поговорим о будущем». Мужчина же отвечает: «Я что-то не очень хорошо представляю, о каком будущем ты толкуешь…» — Карр замолчал. — Полковник, этот разговор стал сугубо личным. Давайте переключимся на что-нибудь другое.

— Вы понимаете, — спросил полковник Вентворт, — на каком языке они разговаривают?

— Не могу сказать наверняка. Какой-то славянский язык. Восточноевропейский. Их артикуляция напоминает мне… да, точно, это польский.

Вентворт, протянув руку, отключил связанный с микрофоном магнитофон, на который записывался разговор этой парочки с пятого этажа.

Полковник ростом был за метр восемьдесят, обманчиво хрупкого телосложения, тридцати восьми лет. Безмятежное выражение его серых глаз не могли скрыть живой ум. Хотя он уже восемь лет как являлся сотрудником службы безопасности на лунной базе, но до сих пор сохранил британскую чопорность. Карр только что прибыл на Луну, и до этого полковник с ним не встречался.

Вентворт, подхватив локатор, принялся рассматривать через его визирную ось парочку с нижнего этажа. Он отлично знал (в отличие, по всей видимости, от Карра), что то, чем они в данный момент занимались, было не совсем законным. В этом лунном городе жили люди разных национальностей и действовали законы, выработанные на основе международных соглашений, которых отсутствовал пункт, позволяющий кому-либо шпионить за мыслями других людей, основываясь на выражениях их лиц.

Как бы то ни было, но Вентворт, по-прежнему стараясь не смотреть прямо в глаза собеседнику, дабы тот не смог прочесть его мысли, уклончиво сказал психологу:

— Мы потратили на эту парочку уже десять минут. Почему бы не заняться какой-нибудь другой? Видите ту рыжеволосую дамочку и стоящего рядом коротышку?

Карр ответил не сразу. Его внимание было приковано к чему-то, происходящему внизу. Внезапно он с удивлением в голосе воскликнул:

— Полковник, вон тот мужчина внизу! Высокий, сухопарый парень с головным убором… Так вот, этот мужчина — вовсе не человек!

Вентворт был поражен.

— Что это вы несете?

Он схватил бинокль. Карр пронзительным голосом продолжал:

— О Господи, он заметил, что я слежу за ним! Он собирается убить меня! Прочь от окна!

Инстинктивно Вентворт пригнулся и подался назад. В следующее мгновение ослепительный луч затмил в оконной раме своей яркостью дневной свет. Треснуло стекло. И глухо застучали куски падающей штукатурки.

После чего наступила тишина.

Вентворт все-таки успел заметить, что Карр также бросился на пол. Решив, что с ним все в порядке, он не стал тратить на него времени и, встав на четвереньки, пополз к письменному столу, где схватил телефон. Спустя несколько секунд он объявил тревогу.

Борис Денович, доктор медицины, психиатр, лишь недавно возглавивший психиатрическое отделение, с хмурым видом слушал, пользуясь автоматическим переводчиком, рассказ, представлявшийся ему совершенно невероятным.

Поправив миниатюрный наушник в ухе, он с привычной хрипотцой произнес по-русски в микрофон переводчика, прерывая полковника Вентворта:

— Вы что, хотите сказать мне, что этот молодой американец, как он утверждает, способен читать мысли по выражениям лиц других людей? Кажется, полковник, вы имеете в виду телепатию?

Вентворт задумчиво посмотрел на подобравшегося в напряжении человека средних лет. Ему было известно кое-что, о чем не знал ни Карр, ни Денович. В общем, он предполагал такую реакцию своего собеседника. Только хотел убедиться.

— Вы уже закончили проверку? — продолжил Денович. — Насчет языков и всего прочего?

Вентворт решил, что проверке необходимо уделить столько времени, сколько понадобится. Поэтому двадцать драгоценных минут провел в отделе перевода. А теперь ответил:

— Языки, на которых разговаривали выбранные мной люди, были польский, немецкий, греческий и японский.

— И что, пересказ Карром всех разговоров совпадает с переводами?

— Конечно, не дословно. Но близко к смыслу.

И без того длинное лицо психиатра еще более вытянулось. Он считал само собой разумеющимся, что офицер службы безопасности мог стать жертвой бессовестного обмана со стороны американского психолога. Каким образом или почему, значения теперь не имело.

Полковник Вентворт снова заговорил:

— Вам бы лучше прослушать конец записи.

— Нет необходимости, — спокойно возразил Денович. — Полагаю, и там все прошло удачно для него. — Он помрачнел. — Полковник, я надеюсь, этот американец — не просто очередной эксперт-лингвист, читающий по губам.

Офицер службы безопасности обратился к широколицей секретарше:

— Пустите ту небольшую пленку с белой отметкой. — Деновичу же он сказал: — Вы должны прослушать эту запись, доктор.

Сперва послышался голос полковника Вентворта, когда он привлек внимание Карра к новой парочке. После паузы раздались слова Карр, которые, как гром, поразили не так давно Вентворта.

Денович резко выпрямился в кресле, когда из динамика послышался треск стекла и грохот взрыва. Словно в тумане, наблюдал он за тем, как офицер службы безопасности выключает магнитофон. Потом услышал собственный пронзительный голос:

— Что это было? Что произошло?

Когда Вентворт закончил свои объяснения, Денович пришел в себя.

— Это, наверное, была какая-то мистификация, — произнес он и замолчал. — Вы успели посмотреть в окно? Что вы там увидели?

— Я был застигнут врасплох, — признался Вентворт, — и успел только броситься на пол. Куски штукатурки падали в течение двух-трех минут.

— Поэтому вы так и не увидели никакого высокого сухопарого парня-негуманоида? — иронически спросил Денович.

Вентворт был вынужден признать, что когда он вернулся к окну, то не обнаружил на нижних этажах никого, кто соответствовал бы подобному описанию.

Русский психиатр откинулся на спинку кресла, пытаясь сохранить спокойствие. Он чувствовал, что вот-вот сорвется. И враждебность его была направлена исключительно на доктора Ричарда Д. Карра, американского психолога.

Тем не менее он вскоре взял себя в руки и спросил:

— Почему бы нам просто не провести эксперимент с этим его так называемым «даром»? Я готов создать ему самые благоприятные условия. Это даст мне возможность по достоинству оценить его, а ему — шанс проявить себя… а там уже посмотрим. — Невеселая улыбка появилась на его тонких губах. — Пусть он попробует прочитать мои мысли по моему лицу.

Похоже, он был совершенно удовлетворен своим предложением и нисколько не подозревал, что для самого Вентворта это дело носило исключительно настоятельный характер. Прикусив губы, офицер службы безопасности сказал:

— Пойду разыщу доктора Карра. Мы могли бы сообща обдумать ваше предложение.

Вентворт вышел к лифту встречать Карра. Когда психолог вышел из кабины лифта, Вентворт уже ждал, прислонившись спиной к двери. В ответ на приветствие Карра Вентворт лишь бросил на него короткий взгляд, после чего произнес:

— Сюда, доктор.

По дороге в кабинет русского психиатра офицер службы безопасности не просто шел чуть впереди американца, но и держал голову прямо, подчеркнуто отвернув ее от Карра, так ни разу и не оглянувшись.

Первым вошел Карр и только потом Вентворт. К ним навстречу торопливо направился Денович. Из уха его торчал наушник, прикрепленный так, что не падал во время ходьбы; а к лацкану своего пиджака он пристроил микрофон.

На Земле он разработал особую методику знакомства с людьми, с которыми не хотел сотрудничать: заставлять их все время двигаться, вести себя довольно бесцеремонно при прощании, держа их поближе к выходу.

Уже первый взгляд на толстощекого, выглядевшего не совсем здоровым американца, и дряблость пухлой руки, которую он вяло протянул при рукопожатии, еще больше укрепил Деновича в его мнении. Русский указал на приемную и сказал:

— Сюда.

Карр не сдвинулся с места. Он стоял, глядя на русского психиатра со снисходительной, почти не приметной улыбкой на своем суровом лице. Денович, распахнув дверь и держа ее открытой, оглянулся назад.

— Нам следует добиться лучшего взаимопонимания, доктор.

Денович цинично заметил:

— Ах да, я и забыл, что вы читаете по лицам. И что же вы прочитали на моем?

Продолжая улыбаться, Карр ответил вопросом:

— Доктор, неужели вам и в самом деле хочется, чтобы я произнес вслух ваши мысли?

Психиатр понял, что не следует зарываться.

— Я был бы только рад попасться в расставленную вами ловушку, — добродушно заметил он.

В этот момент Вентворт, с тревогой наблюдавший, как пройдет знакомство двух ученых, решил, что пора вмешаться, и твердым голосом объявил, что проверка дара Карра может принести и полезную практическую отдачу. Затем он начал, полуобернувшись к Карру:

— И мне бы хотелось, чтобы вы оба сопровождали меня ко входному шлюзу… — закончил Вентворт, когда заметил, что психолог повернулся и смотрит на него.

— До сего момента, — начал тот медленно, — я с уважением относился к тому, что считал вашим желанием сохранить свой разум неприкосновенным, но пару раз поверх вашей британской чопорности у вас на лице мелькнули кое-какие мысли обо мне, несмотря на все ваши попытки скрыть их от меня. Вам кое-что известно о моем особом даре, кое-что… — Он замолчал, нахмурив брови, потом с вызовом произнес: — Это вовсе не является для вас сюрпризом! Кое-кто уже проделывал это раньше!

По-прежнему стоя боком к нему, Вентворт дипломатично заметил:

— Вы недалеки от истины. Послушайте, как только представится возможность, я расскажу вам обоим всю правду. А сейчас давайте примемся за работу. Хорошо?

Идя впереди всех по пути из кабинета, Вентворт продолжал верить, что дар Карра все еще мог оказаться полезным для установления контакта с инопланетянином. Но главное сейчас время — если он надеялся извлечь какую-либо ценность из чудесной способности этого человека.

Ни Карр, ни Денович не знали, что с самого начала существования лунной базы некоторые работники станции начали вдруг ощущать в себе эспер- и пси-способности. Но у каждого подобный дар проявлялся по-разному. С умением читать мысли по лицам он столкнулся впервые. Всякий раз, когда у кого-то проявлялся такой дар, он, похоже, был связан с интересом, проявляемым этим человеком к подобного рода занятиям, и здесь, на Луне, эта способность усиливалась настолько, что достигала сверхъестественной силы. Причем часто это происходило настолько естественно и незаметно, что обладатель дара даже не считал произошедшие с ним перемены чем-то необычным и не сразу сообщал об этом.

Первая фаза феномена длилась около двух суток.

К концу второго дня новый дар быстро исчезал и не проявлялся вообще в течение нескольких часов. И супермен даже забывал о ней.

Потом — внезапно — ЭСО — экстрасенсорные ощущения — снова появлялись, но уже в изменившейся форме.

Теперь это было нечто невероятное, фантастическое, высокоэнергетический вариант первоначального дара.

Вентворт как-то описал это: «Подобно смертельно раненному животному, на короткое время во время агонии достигающему пика своих способностей, в этой измененной форме мы действительно наблюдали проявление ЭСО n-й степени. Возможно, в течение нескольких часов мы действительно наблюдали проявление каких-то невероятных способностей, которые появятся у людей в далеком будущем в ходе эволюции».

Потом быстро наступала развязка. Через несколько часов и эта измененная форма появившейся способности также исчезала, теперь уже окончательно: ЭСО никогда больше не проявлялись снова.

Вентворта беспокоило то обстоятельство, что, насколько ему было известно, Карр находится на Луне примерно сорок восемь часов. Он подозревал, что в течение всего этого времени психолог мог читать мысли по лицам, и поэтому эта двухдневная первая фаза могла завершиться в любой момент.

…Нельзя зря растрачивать время! Ни на минуту нельзя останавливаться, сейчас, когда уже проделаны все необходимые предварительные меры! Нельзя позволить Карру внезапно узнать правду и тем самым ввести его в замешательство и отвлечь! Вот потому-то он и продолжал отворачивать от него свое лицо, не позволяя таким образом ему читать свои мысли!

Они спустились к транспортному узлу и вскоре оказались в подземном входном шлюзе, расположенном под посадочной площадкой космических кораблей. Выходя из небольшого монорельсового вагончика, они увидели, как человек в форме служащего шлюза вышел из какой-то двери и направился по коридору к ним.

Вентворт узнал в нем одного из первых лунных поселенцев и кивком приветствовал его. Человек махнул рукой в ответ и продолжил свой путь. Вентворт дал указание своим спутникам идти к той двери, откуда вышел служащий шлюза. Денович сразу же повиновался; Карр же, сделав несколько шагов, вдруг остановился и оглянулся.

— Полковник, — сказал он, — могу я поговорить с этим служащим?

— С кем? — Вентворт уже забыл об этой случайной встрече.

— Ну, со служащим шлюза, с которым мы только что повстречались.

— А, с Петерсоном? Ну, конечно! — Он повернулся. — Эй, Пит! — крикнул Вентворт. Однако Карр уже чуть ли не бегом понесся в его направлении. Когда Денович понял, что что-то случилось, и повернулся, Карр и Петерсон уже разговаривали. Мужчина в форме дважды кивнул, а потом внезапно истерически рассмеялся.

Смех его прозвучал неожиданно громко. Кое-кто из тех, кто выходил из багажного отделения, остановился и уставился на них.

В то время как Денович, разинув рот от удивления, наблюдал за ними, Петерсон вдруг горько расплакался. Денович с внезапно охватившим все его тело напряжением направился назад и остановился в нескольких футах от парочки. При этом он заметил, что Вентворт присоединился к нему.

Служащий шлюза принялся истошно кричать, пытаясь в то же самое время совладать с собой.

Он рыдал.

— Что вы сказали? Я не разобрал ваших слов… Скажите, что со мной? Подобного никогда со мной не случалось.

Он сглотнул, сделал невероятное усилие… И тут же в ярости набросился на Карра:

— Эй ты, сукин сын! — рявкнул он. — Что ты сделал со мной?

— Кто-то вчера днем был здесь, — ответил Карр, — и завладел вашим разумом. — Расскажите нам об этом.

— Ну-у-у! — Похоже, весь гнев Петерсона куда-то испарился. — А, вы имеете в виду тех черномазых? Их было трое. Один какой-то странный — с впалыми щеками — я еще попросил его снять свой головной убор.

Он замолчал, недоуменно глядя на Карра, при этом его челюсть безвольно отвисла, а на лице появилось глупое выражение — настолько он был озадачен и ошеломлен.

— Что же он сделал с вами? — спросил дальше Карр.

— Ну… ах да! — Глаза Петерсона расширились. — Он выстрелил в меня световым лучом — из той штуковины над его…

Он снова умолк с отсутствующим видом. Потом спросил:

— О чем это я говорил? Я уже начал заговариваться!

Денович направился вперед, вплотную к парочке. Теперь у него не было никаких сомнений касательно сверхъестественных способностей Карра. Он только что стал свидетелем — по крайней мере так ему казалось — самого скоротечного гипноза в его медицинской практике.

— Доктор Карр, — тихим сердитым голосом обратился он, — оставьте этого человека в покое!

Карр удивленно повернулся к русскому. Тот чуть ли не физически ощущал, как взгляд американца буквально пронзает его насквозь.

— О! — вырвалось у Карра. Потом он твердо произнес: — Одну секунду, доктор!

Он снова повернулся к служащему порта.

— Идите к себе и ложитесь отдыхать. Если вам через час не станет лучше, то приходите ко мне в кабинет. — Он передал Петерсону свою визитную карточку.

Потом Карр повернулся к Вентворту.

— Мне кажется, нам лучше всего побеседовать с начальником входного шлюза, — сказал он.

Начальник входного порта выглядел намного упитаннее Карра. Его звали Карло Понтине. Итальянец по происхождению, он отличался добродушием, оригинальностью суждений и был отличным работником. Проигнорировав предложенный Деновичем автоматический переводчик, он стал говорить в свой собственный микрофон.

— Эти три африканца прибыли из Вастлэнда. — Он сложил руки, таким жестом показывая, что ничем не может помочь им. — Так что, господа, у вас возникли проблемы.

Вентворт, уже сталкивавшийся с черными в службе безопасности, понял, что он имел в виду. Чужак, решив прибыть на Луну под личиной негра, то ли оказался весьма умным, то ли удачно прозорливым: таким образом он обеспечивал себя защитой, принятой для снятия расовой напряженности. Главную свою надежду они связывали с тем, что, возможно, благодаря особому дару Карра им удастся обойти все подобные барьеры.

У Понтине оказались фотографии трех вастлэндерцев; и на одной из них они безошибочно увидели сухопарую фигуру с головным убором, которому весьма искусно придали форму шарфа, завязывавшимся наподобие мусульманского тюрбана. Полоска ткани низко опускалась на лоб, а лицо — и это было крайне четко видно — лишь на первый, поверхностный взгляд, походило на человеческое.

Когда вскоре снимок высветили на огромном экране в кинозале, сразу же стала видна черная пигментация, а под ней — чешуйчатая кожа!

Через несколько минут встревоженный Вентворт передал по системе внутреннего телеоповещания службы безопасности базы фото. Отдав распоряжения, он переключил тумблер на своем пульте во второе положение. Один за другим гасли огни на панели, пока работающими не остались гореть только два индикатора — что свидетельствовало об отличном исполнении его подчиненными специально разработанных на экстренный случай особых мер.

Отсюда, из кабинета главы службы безопасности, он следил за тем, что происходит на лунной базе. Во всех двенадцати секторах его люди сейчас прочесывали коридоры, заглядывали в кабинеты, проверяя закрепленную за ними территорию. Надо бы отдать приказ: если кто-нибудь из них раньше встречал разыскиваемую персону, то теперь он должен проверить, находится ли тот еще в том месте. Сейчас это было самое главное.

Едва только Вентворт подумал об этом, как раздалось тихое жужжание зуммера, а затем вспыхнул один огонек. Вентворт нажал кнопку, и на экране возникло свежевыбритое лицо молодого человека — это был Ледо из французского сектора.

— Полковник Вентворт?

— Слушаю вас.

— Интересующий вас человек со вчерашнего дня занимает квартиру в моем секторе. Однако, уже час, как он покинул ее, и я с тех пор его не видел.

Едва только он успел закончить свое донесение, как вспыхнул еще один огонек. Донесение было таким:

— Видел его примерно тридцать пять минут назад, он быстро направлялся в сектор R-1.

Вентворт про себя выругался. R-1 являлся гостиничным комплексом для туристов. В нем было 1544 квартиры, большая часть из которых в данный момент пустовала. Этот комплекс спроектировал один архитектор с буйным воображением — в футуристическом стиле; а какой-то комитет одобрил проект, даже не поинтересовавшись мнением о нем службы безопасности. Со своими бесчисленными коридорами, аварийными выходами, патио, тремя дюжинами ресторанов, четырьмя театрами, ухоженными садами, павильончиками для любовных свиданий, туристическими автобусами, предназначенными для путешествий по поверхности Луны, этот сектор воистину являлся ситом с сотнями отверстий-лазеек, через которые мог кто угодно просочиться.

Да, R-1 был самым безопасным укрытием в лунном городе; и им просто не повезло, что инопланетянин узнал об этом и уже проник туда. Вне себя от ярости, Вентворт переключил тумблер управления телесвязью в положение номер один и объявил всеобщую тревогу «Н».

Сразу же вслед за этим он повернулся, схватил Карра за руку, махнул Деновичу другой рукой и, по-прежнему избегая смотреть на Карра, выдохнул:

— Идемте!

Он снова шел впереди всех к лифту.

Его единственной надеждой было немедленно начать поиски, используя все средства. И дар Карра, который он уже так блестяще проявил, был одним из таких средств. Надежду на успех подкреплял факт, что из-за того, что в данный момент эта часть Луны была скрыта от солнца, в секторе R-1 были заняты только тридцать восемь квартир. Сам же Вентворт любил находиться на темной стороне Луны и глядеть на восхитительный вид Земли. Впрочем, то, что его мнение не разделяли туристы, в этот решающий момент было весьма кстати.

Вентворт кратко объяснил свой план. Когда открывается дверь, Вентворт задает вопросы, а Карр читает мысли хозяина квартиры по его лицу.

И это срабатывало. Причем обычно даже еще до того, как хозяин успевал отвечать, Карр бросал короткое «нет», после чего опрос продолжал один из работников службы безопасности; а Карр, Денович и Вентворт со своими помощниками быстро переходили к следующей занятой квартире.

Они надеялись, что кто-то видел инопланетянина.

Открывшая седьмую дверь невысокая женщина вопросительно посмотрела на них. На ней было строгое черное платье. «И как это кому-то удалось уговорить ее совершить волнующее туристическое путешествие на Луну?» — спросил себя Вентворт. Впрочем, он часто удивлялся, видя людей самых различных типов, почему-то решивших прибыть на Луну в качестве туристов.

Тут он заметил, что Карр пребывает в нерешительности. Психолог, похоже, на несколько секунд был сбит с толку. Потом он произнес:

— Он внутри.

Кто-то схватил женщину и вытолкнул ее за дверь, мгновенно закрыв ей рот, не дав таким образом возможности что-либо произнести, помимо едва различимого писка. Через несколько секунд по сигналу Вентворта бесшумно подкатившая на резиновых роликах группа захвата тут же ворвалась внутрь квартиры.

Опустившись на корточки возле двери в ожидании развязки, Вентворт почувствовал смутное беспокойство относительно отданного им приказа: нанести удар, используя при необходимости любые средства. Внезапно в его голове мелькнула мысль, что ведь это представитель другой расы, первой, когда-либо появлявшейся в солнечной системе. Неужели его необходимо убивать?

После нескольких секунд раздумий он выбросил все сомнения из головы. Ведь чужак в то же мгновение, когда о нем узнал Карр, попытался убить его; да к тому же он тайно проник на лунную базу. Инопланетянин явился не как гость и поэтому с ним и подобает обращаться соответствующим образом.

Его мысль оборвалась, сменившись ощущением глубокого ужаса, когда он вдруг почувствовал ту особенную дрожь, что возникает на коже после включения вибраторов — мобильная группа включила их на полную мощность.

И когда Вентворт уже мысленно поздравил себя с успехом, коридор внезапно ослепительно вспыхнул, а излучение в проеме двери не уступало по яркости прямому солнечному свету.

Ослепительное сияние погасло столь же внезапно, как и вспыхнуло. Прошла минута. Внутри квартиры что-то громко упало, но больше не донеслось никаких звуков. Побледневший и встревоженный, с натянутыми как струна нервами, Вентворт продолжал ждать.

То, что произошло несколькими минутами ранее, было схваткой… которой Ксилмер при желании мог бы избежать. Он послал, используя устройство на его головном уборе, сообщение на джийн — боевой космолет, — круживший по орбите, достаточно удаленной от Луны. Прежде, чем запросить инструкции, он сказал:

— Только одно обстоятельство беспокоит меня в моей миссии. Час назад кто-то раскрыл мое присутствие в комнате, находившейся на верхних этажах здания. Наличие подобной способности у данного человека заставляет сделать предположение, что на лунной базе существует два типа людей. Первая группа людей — самая многочисленная — не представляет для нас никакой важности. Однако же, второй тип людей — один из представителей которых вычислил меня, причем на значительном расстоянии — может оказаться более могущественной формой жизни. Поэтому, как мне кажется, сейчас я должен проскользнуть сквозь стену этой квартиры и попытаться, используя все возможные средства, достичь комнаты, откуда человек второго, более высокого класса, наблюдал за мной. Я убежден, что необходимо схватить его прежде, чем будут приняты необратимые решения.

Ответ был сухим и категоричным:

— Ровно через двадцать четыре часа флот рискнет установить с нами на одну минуту подпространственную связь. К тому времени у нас уже должен быть готов ответ: направляться ли им сюда или же в какое-либо иное место.

— Но я намерен действовать осторожно, — возразил Ксилмер, — проходить сквозь стены и так далее, избегая передвижения по коридорам. И перед отбытием отсюда я попытаюсь стереть воспоминания о моем присутствии из сознаний здешнего персонала. Даже в самом худшем случае на это понадобится всего несколько часов.

— Тем не менее почему бы не проверить возможности их оружия — хотя бы в течение нескольких секунд? Посмотреть, чем они располагают на случай возникновения подобных ситуаций?

— Хорошо.

Вентворт с щемящим сердцем осматривал разгромленное помещение. Потом он повернулся к двум уцелевшим сотрудникам из группы захвата.

— Что произошло? — спросил он.

Самое удивительное, они и сами толком ничего не знали. Когда группа захвата ворвалась внутрь, они увидели фигуру, по очертаниям напоминающую мужскую.

Сержант Гожински потряс головой, словно пытаясь прояснить ее. Потом дрожащим голосом он стал говорить в собственный микрофон-переводчик:

— Он стоял вон там. Я заметил, что он оглядел всех нас, но он вовсе не выглядел испуганным. Я навел на него излучатель — ну, знаете… э-э…

Для обозначения оружия он использовал жаргонное словечко. Вентворт энергично закивал.

— И тогда я скомандовал: «Огонь!» — продолжал сержант Гожински. — Я видел, как вибрационный луч вонзился в него, после чего что-то яркое ударило по всем нам. Думаю, меня оглушило. Когда я пришел в себя, в стене зияла дыра, а он исчез.

Второй уцелевший, родом из Южной Америки, сообщил им то же самое.

Слушая эти донесения, Вентворт почувствовал, как по его спине побежал холодок. Из всего этого следовал вывод: здесь они столкнулись с оружием, намного превосходящим их собственное. Он нерешительно подошел к зияющему отверстию в стене. Сталь была вспорота, как ножницами. Он поднес к отверстию счетчик Гейгера, однако тот безмолвствовал.

Что указывало на невероятную мощь, примененную здесь, не оставляющую радиоактивных следов.

Постепенно Вентворт взял себя в руки. Лунная база располагала двенадцатью мобильными отрядами, использовавшимися в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Но их еще надо было привести в боевую готовность, а на это понадобится не меньше часа.

Он спокойно объявил свой план окружавшим его людям.

— Мы используем несколько мобильных отрядов вместе с поисковыми группами.

Он повернул тумблер на ближайшем коммуникаторе и отдал специальный приказ:

— Всем наблюдателям оставаться на местах! Как только дополнительные мобильные отряды будут готовы, вызовите меня в… — Он несколько секунд колебался, потом сообщил адрес доктора Деновича.

Тут он заметил, что рядом с ним стоит Карр. Не глядя на упитанного мужчину, Вентворт произнес:

— Доктор, я хочу, чтобы в будущем вы отказывались от активных действий. Не забывайте, что когда эта тварь заметила, что вы следите за ним, она тут же попыталась убить вас. По всей видимости, сочтя ненужным уничтожать кого-то еще. Это весьма примечательный факт.

— А вы не думаете, — нервным тоном начал Карр, — что он просто инстинктивно действовал так, оказавшись захваченным врасплох?

Конечно, это было вполне возможно. Но Вентворт предпочитал не рисковать.

— Есть еще кое-что, о чем я должен сообщить, — встревоженно продолжал Карр. — Когда я впервые посмотрел на лицо той невысокой женщины, то всего на какую-то секунду мне показалось, что я не могу ничего по нему прочитать. Как вы считаете, мог ли инопланетянин каким-то образом воздействовать на ее сознание, чтобы по ее лицу нельзя было понять, о чем она думает.

Вентворт почувствовал жалость к этому толстяку: было ясно, что эта временная неудача свидетельствовала, что его эсперный дар подошел к концу своей первой фазы. Какой жестокий удар судьбы, впрочем это означало, что настало время объяснить Карру его положение.

Он медленно повернулся к психологу и тихо спросил у того:

— Почему бы вам не прочитать сейчас мои мысли, доктор?

Карр бросил на него короткий взгляд. Потом нахмурил брови, при этом его лицо побледнело.

Наконец он неуверенно произнес:

— У меня возникли затруднения — это какая-то довольно сложная мысль. Вы считаете, что моя способность читать мысли по лицам является… э-э…

Тут он потряс головой в замешательстве.

— Не могу понять… ну, каким-то обычным феноменом? Но ведь это совсем не так.

Эта неудача еще раз утвердила Вентворта во мнении, что чудесный дар начал исчезать. Он громко сказал:

— Идемте в квартиру доктора Деновича. Я уверен, что теперь расскажу вам обоим всю правду.

Прошел час, но никто так и не связался с полковником и не сообщил, что дополнительные мобильные отряды готовы. Тем временем он закончил свой рассказ.

Лицо Карра покрылось пятнами, а губы скривились. У него был вид человека, потрясенного нелицеприятной правдой.

— Все это казалось таким естественным, — пробормотал он. — Ведь вот уже несколько лет меня занимала идея разгадывать мысли людей по выражениям их лиц.

— Когда ваш дар по-настоящему себя проявил? — спросил Вентворт.

— Ну, — промямлил Карр, — это началось два дня назад, когда я принялся изучать лица своих попутчиков-пассажиров на пути к Луне. Именно тогда теория, которую я разрабатывал, стала приобретать вид единой стройной системы. Когда мы приземлились, эта система уже имела под собой практическую базу.

— Значит, когда вы наконец связались со мной, от двухдневного срока оставалось всего несколько часов. И теперь ваша способность вошла в завершающую фазу. Кризис наступит совсем скоро.

Карр побледнел еще больше, хотя и без того выглядел, как белая простынь.

— Но в какую же форму выльется усиление способности читать мысли по лицам? — глухим голосом спросил он. — Ничего больше того, что я имею, я не могу придумать.

Денович с непроницаемым лицом, наклонившись вперед, резко прервал его:

— Меня глубоко возмущает вся эта секретность. — Его худощавое тело напряглось. — Почему мне ничего не сообщили, когда я прибыл сюда? Почему нет никаких предварительных оповещений о таком важном явлении?

Офицер английской службы безопасности сухо подчеркнул, что лунная база в своем нынешнем виде существует всего восемь лет. Космические путешествия начались не так уж давно. И довольно легко вызвать панику среди людей. Известие о таких феноменах могло бы негативно сказаться на развитии базы. Впрочем, пелену секретности скоро снимут. Уже подготовлен коллективный доклад, который будет опубликован в мировой прессе после того, как его одобрит Совет Безопасности Объединенных Наций.

— А что касается того, чтобы составить для вас и доктора Карра досье… — продолжал Вентворт, — я собирался сделать это после того, как вы бы догадались, что один из вас стал жертвой… э-э… этого феномена?

После этих слов казалось вполне вероятным, что здесь действовала целая система, разработанная профессионалами.

Вентворт слабо улыбнулся.

— Надеюсь, доктор Карр, у вас остались записи.

— У меня сохранились все записи, — хмуро ответил Карр.

— Вы первый, кто это сделал, — заметил Вентворт. — Это может значительно продвинуть нас вперед.

После этого комментария он в жесте отчаяния развел руками.

— Вот и вся история.

Вентворт встал.

— Думаю, будет лучше, если я пройдусь и узнаю, что там происходит у мобильных отрядов. — Потом он обратился к Деновичу: — Вы уж тут присматривайте за своим коллегой, доктор.

Психиатр коротко кивнул.

Когда они остались вдвоем, доктор Денович с некоторой озабоченностью взглянул на упитанного американца.

— Похоже, это полная для вас неожиданность, доктор Карр. Может, вам дать слабое снотворное, чтобы вы могли немного отдохнуть, пока ваш дар постепенно исчезает?

Карр внимательно посмотрел на лицо собеседника.

— Возможно, моя способность и ослабевает, — начал он, сузив глаза, — но вам должно быть стыдно за те мысли, которые сейчас проносятся в вашей голове.

— Уверен, — возразил Денович, — что вы неправильно их прочли.

— Но ведь вы собирались просмотреть мои записи, пока я спал, — обвиняющим тоном произнес Карр.

— Я просто подумал о них — и понял, какую важность они представляют. Мне и в голову не могло прийти, что вы не хотите никому их показывать.

— Признаю, что те мысли, что я увидел на вашем лице, вполне могли быть и такими. — Он умолк, потом принес свои извинения, оправдываясь: — Знаете, мы оба на грани нервного срыва. Так что давайте попробуем разобраться в этой ситуации.

В его анализе два специалиста столкнулись с необычным феноменом. Почему бы им просто-напросто не остаться на своих местах и не вести запись медленного исчезновения этого особого дара?

— Возможно, — сказал он в заключение, — все время занимаясь обсуждением этого феномена, мы сумеем предотвратить ослабление моей памяти.

Тут затрезвонил телефон.

Это был Вентворт, сообщающий, что поисковые группы наконец-то укреплены дополнительными мобильными отрядами.

— Мне хотелось бы знать, — спросил офицер службы безопасности, — присоединитесь ли вы к операции?

Денович пояснил, что то, чем они в данный момент занимаются, более важно.

Обернувшись к психологу, он замер как вкопанный: тот откинулся на спинку кресла с закрытыми глазами. Его тело казалось безвольно развалившимся в кресле. Денович нагнулся над Карром, начал трясти его, но безрезультатно: никаких признаков жизни. Он быстро исследовал тело и установил: спокойный пульс уснувшего человека и глубокое медленное дыхание.

Доктор Денович не стал зря терять времени. Подготовив шприц, он ввел снотворное в предплечье американца. Потом отослал секретаршу, наказав ей заняться кое-какими научными изысканиями до конца рабочего дня. Быстро обыскав находящегося без сознания психолога, он обнаружил связку ключей, после чего, вооружившись аппаратом для микрофильмирования, прошел через холл к лифту, который доставил его на этаж в американской секции, где располагалась комната Карра.

Он не ощущал никакого чувства вины.

«Сейчас не время предаваться угрызениям совести, — сказал он себе. — Превыше всего — интересы нации!»

Почти сразу же он обнаружил записи. Пачка неожиданно оказалась довольно толстой. Он умело принялся за дело. Спустя полчаса, когда он все еще продолжал переснимать один лист за другим, он услышал за спиной слабый звук.

Смутить Деновича было не так легко. Он медленно повернулся. Но в тот же миг его охватила паника.

Перед ним стояла фигура какого-то существа.

«Как можно вообще принять это за человека?» — мелькнула мысль в голове пораженного русского психиатра. Очень уж ненормальной была худоба тела; впрочем, черное лицо имело какое-то человеческое подобие. Однако ноги, скрывающиеся под длинной мантией, казались какими-то… неестественными — если судить по тому, как ткань облегала их! Его опытный глаз физика не мог мгновенно не обратить внимания на эти поразительные несуразности.

В следующий миг из устройства на головном уборе раздался вопрос, произнесенный по-русски без какого-либо акцента:

— Где… э-э… доктор Карр?

Денович считал, что мучениками должны становиться другие, и сейчас не собирался совершать каких-либо геройских поступков. Партия требовала от него, чтобы он в любой ситуации поступал так, как должен поступать настоящий коммунист, чтобы все его действия шли только на «благо народа», независимо от того, какой опасности он при этом подвергался. В противном случае его ждало бы «общее собрание», где ему бы пришлось давать объяснения.

Деновичу уже не раз приходилось своим аналитическим умом просчитывать все возможные варианты, быстро выбирая из них самый приемлемый.

В данном же случае никакого выбора у него не было. Это он понял сразу, с ужасом подумав, что спасти его может только полное сотрудничество…

— Одиннадцатью этажами ниже, в русской секции… в моей квартире… с номером 422,— хрипло выдавил из себя Денович.

Пришелец тяжелым взглядом рассматривал его.

— Не тревожьтесь, — презрительно хмыкнул инопланетянин. — Люди нас не беспокоят. А по поводу невысказанных мыслей, что только что промелькнули у вас в голове… я не стану стирать воспоминания об этой встрече.

Ослепительный луч вырвался из головного убора и поразил психиатра прямо в лоб.

И он потерял сознание.

Ксилмеру понадобилось некоторое время, чтобы добраться до комнаты с номером 422, ведь ему приходилось осторожно передвигаться — сквозь стены. Но вот, наконец, он замер рядом человеком, лежащим на кушетке, затем связался с кораблем, сообщив, что Карр находится в бессознательном положении.

— Насколько я понимаю, я могу без всяких сложностей убить его — никто не может помешать мне сделать это.

— Подождите!

Через несколько минут молчания с корабля пришел приказ:

— Расскажи нам, каким образом он потерял сознание.

Ксилмер тут же сообщил то, что ему стало известно после изучения разума русского психиатра, — об особенностях ЭСО и снотворном, введенном им в вену американца.

— Благодаря этому сильнодействующему средству он теперь всецело в наших руках.

В заключение он добавил:

— Он кажется совершенно беспомощным, и я очень настаиваю на том, чтобы он продолжал пребывать в этом состоянии. Кто знает, во что могут превратиться его ЭСО в своей последней стадии.

— Ждите еще!

Снова переговорное устройство на головном уборе Ксилмера умолкло на некоторое время, наконец, из него донеслось:

— Согласно нашим расчетам этот человек по времени уже должен был достичь продвинутой фазы проявления ЭСО, но циклический кризис еще не наступил. Поэтому перед тем, как ты предпримешь какие-либо действия, исследуй его подсознание.

— Я уже сделал это.

— И каковы результаты?

— Несмотря на то, что он находится в бессознательном состоянии, что-то в его разуме продолжает следить за мной и, я бы даже утверждал, записывает наш разговор.

Да, это в самом деле было так. Однако слишком слабы были эти энергетические связи, чтобы вытащить Карра из глубин небытия и вернуть ему контроль над своим телом. Какой бы ни была эта заключительная фаза, но сама по себе она не являлась мощным оружием, способным повлиять на сознание психолога.

В заключение Ксилмер угрюмо заметил:

— Мне кажется, что если мы не позволим этому человеку прийти в себя, жители этой звездной системы не смогут дать нам отпор.

— Как жаль! — последовал лаконичный, лишенный сочувствия ответ.

Ксилмер мысленно обменялся с невидимым ему собеседником на другом конце связи улыбками, испытывая наслаждение от чувства полного превосходства.

— Какие будут рекомендации? — спросил Ксилмер.

— Убей его!

…Очнувшись, Денович обнаружил себя лежащим на покрытом ковром полу.

Приподнявшись, он огляделся. Не увидев никаких признаков присутствия инопланетянина, он почувствовал громадное облегчение. С дрожью в теле он встал, прошел к двери и выглянул в коридор. Там никого не было. Ни единой живой души.

С трудом пытаясь подавить охватившую его панику, он собрал весь свой материал, но, поняв вдруг, что не успел переснять все записи, постоял в нерешительности несколько секунд. Но потом решил просто захватить с собой все материалы американского психолога, включая и уже отснятые.

И только в коридоре его осенило бросить взгляд на часы. Прошло уже два часа после того, как он потерял сознание. Деновича этот факт неприятно поразил, он потрясенно подумал: «У пришельца было достаточно времени, чтобы найти Карра в моем кабинете!»

Он ожидал обнаружить у себя какой-нибудь беспорядок. Однако на первый взгляд все там оставалось на своих местах. Торопливо заперев на ключ ящик шкафа, куда он положил похищенные записи, Денович прошел в свой кабинет, где он оставил американца.

На кушетке никого не оказалось.

Денович уже собирался повернуться, когда заметил полускрытый кушеткой предмет. Он прошел к дальнему концу кушетки и принялся рассматривать тюрбан Ксилмера. Длинный шарф беспорядочно свернулся, весь покрытый пятнами какой-то голубой жидкости; сквозь складки напоминавшей шелк материи просматривалось что-то металлическое.

Через секунду он заметил, что и на голубом ковре также имелась толстая корка от какой-то высохшей темно-голубой жидкости.

Пока Денович так стоял, пребывая в нерешительности, снаружи раздались какие-то голоса. Он узнал британский баритон Вентвора и более мягкий говор Карра. Денович повернулся к двери. Спустя несколько секунд те вошли в кабинет.

До русского психиатра едва доходило, что за дверью находятся и другие люди. Из доносившегося гвалта он узнал голос только одного из них — своего соотечественника из службы безопасности. Тот, заглянув в кабинет, обменялся с ним многозначительными взглядами, после чего удалился.

— А, вот вы где, доктор, — сказал Вентворт.

Денович промолчал. Он лишь пристально посмотрел на лицо толстяка-американца, думая: «Ага, сейчас он, должно быть, уже находится в состоянии супермена».

И, если Карр способен, как и раньше, читать мысли по лицам, то теперь эта способность, наверное, усилилась, что все его — Деновича — поступки за последние несколько часов четко видны и понятны ему, словно последовательно разворачивающиеся картинки на экране.

Русский психиатр как-то съежился, потом постарался взять себя в руки. На кончике языка вертелись самые дурацкие оправдания.

— Доктор Карр заинтригован, сэр, — продолжал Вентворт. — Придя в себя на кушетке, он не имел ни малейшего представления, как он оказался там. Но тут заметил вот это, — он указал на ксилмеровский тюрбан. — Выйдя из кабинета, он увидел ваше имя на табличке. Вот так он и узнал про вас, потому что, естественно, он ничего не помнит о первой стадии ESP. Что случилось?

Пока Вентворт говорил, мозг Деновича начал лихорадочно искал наиболее правдоподобное объяснение собственного пребывания здесь. Однако он не стал сразу отвечать на вопрос. Поэтому, когда англичанин умолк, Денович обратился к Карру:

— С вами все в порядке, доктор?

Возможно, Карр сделал слишком большую паузу, глядя на него, но ответил простым коротким «да».

— Вы не ранены?

— Нет. А с чего бы это? — Его глаза все время двигались, беспокойные и озадаченные.

— А как вы перенесли… э-э… кризис? — спросил Денович.

— Что?

Денович был страшно поражен. Он и сам не знал, чего ожидал. Но только не этого! Не того, что перед ним окажется обыкновенный человек, с обычными реакциями. И ничего не помнящий.

— То есть, — продолжал он, — вы не замечаете в себе ничего необычного?

Карр покачал отрицательно головой.

— Знаете, доктор, мне кажется, у вас больше информации по этому делу, чем у меня. Каким образом я оказался в вашей квартире? Я что, заболел?

Денович повернулся к Вентворту и беспомощно посмотрел на того. Он уже придумал одну историю, но был настолько ошеломлен, что не решался поведать ее.

— Полковник, — произнес он, — если вы мне расскажете все, что вам известно, то и я тоже ничего не стану утаивать от вас.

Вентворт тут же начал свой рассказ. После телефонного разговора он в составе одной поисковой группы отправился искать Ксилмера. Потом ему сказали, что видели несколько минут назад доктора Карра, бродящего по коридору, а поскольку был отдан приказ никому не покидать своих квартир, то Вентворту немедленно сообщили об этом нарушении. Он тут же прибыл на место происшествия.

— Естественно, зная о его последнем местопребывании, я спросил у него, что тут было, и узнал, что он ничего не помнит о том, что случилось с ним до того, как он проснулся в вашем кабинете на кушетке и увидел этот тюрбан и всю эту пакость вокруг.

Полковник нагнулся и осторожно кончиком пальца прикоснулся к голубоватой жидкости. Потом, по всей видимости, убедившись, что она безвредна, он поднес палец к лицу и обнюхал его. Потом неприятно поморщился.

— Наверное, это кровь инопланетянина, — высказал он предположение. — Но несет же от нее!..

— Какого еще инопланетянина? — спросил Карр. — Послушайте, господа, о чем…

Тут его прервали: из устройства в головном уборе Ксилмера послышался голос на чистейшем английском языке:

— Мы записываем ваш разговор, и похоже, с нашим агентом случилось какое-то несчастье.

Вентворт быстро шагнул вперед.

— Вы слышите меня? — спросил он.

— Дайте нам точное описание состояния, в котором находится сейчас наш агент, — продолжал голос.

— Мы не против сотрудничества с вами, — твердым голосом заявил Вентворт. — Но взамен нам хотелось бы получить от вас кое-какую информацию.

— Мы находимся от вас всего в трехстах тысяч миль. Вы сможете увидеть нас менее, чем через час, и если только ваши объяснения не окажутся удовлетворительными, то мы уничтожим вашу лунную базу! А теперь быстро отвечайте!

Их всех словно окатило ушатом холодной воды, но сомневаться в том, что эта угроза будет выполнена, не приходилось. Один из стоявших у дверей людей воскликнул:

— О Господи!

После длинной и напряженной паузы Вентворт ровным, спокойным голосом описал все, что осталось от Ксилмера.

Когда он закончил, голос произнес:

— Ждите!

Прошло по меньшей мере три минуты, когда голос продолжил:

— Мы должны точно знать, что произошло. Допросите доктора Карра.

— Меня? — переспросил ошарашенный Карр; едва ли этот возглас прозвучал громче, чем хриплый крик.

Вентворт зашипел на него, призывая молчать, потом взмахом руки показал людям у двери, чтобы те покинули комнату, после чего кивнул Деновичу и Карру.

— Вытрясите из него всю правду! — шепотом приказал он Деновичу, затем на цыпочках вышел из кабинета и направился к телефону, находившемуся во второй комнатке русского психиатра.

Поворачиваясь к Деновичу, Карр расслышал, как англичанин приглушенным, но озабоченным голосом отдал распоряжение о введении режима высшей степени тревоги. С трудом заставив себя перестать прислушиваться к словам полковника, он внимательно посмотрел на Карра.

— Доктор, — начал он, — какое воспоминание осталось в вашей памяти последним?

Американский психолог сглотнул, словно в горле застрял какой-то неприятный комок, и это было не просто уловкой с его стороны. Потом он спросил:

— Как долго я уже нахожусь на лунной базе?

И тут русского психиатра словно бы озарило. «Ну разумеется, — подумал он, — он и в самом деле не помнит ничего после того, как началась первая фаза проявления его ЭСО».

Денович тут же припомнил вопрос, заданный всего несколько минут Карром, — не болен ли он. «Конечно, — снова подумал Денович. — Он, наверное, считает себя душевнобольным».

Он встал. При этом его сотрясала дрожь, когда он думал о тех возможностях, которые открылись бы в случае установления такого диагноза, и попытался представить себя на месте Карра.

Он мгновенно понял, в чем состоит вся сложность положения Карра. Американский психолог признается русскому коллеге в том, что, по его мнению, он сошел с ума!

— Доктор, почему вы решили, что помешались? — тихо спросил Денович.

Карр сразу не ответил, но психиатр продолжил давить на него:

— На кон поставлены наши жизни. Вы не должны уходить от ответа!

Карр вздохнул и ответил:

— У меня возникли параноидальные симптомы. — Голос его внезапно стал плаксивым.

— Поподробнее! И побыстрее!

Карр неуверенно улыбнулся.

— Это и в самом деле очень серьезно. Проснувшись, я стал воспринимать сигналы.

— Сигналы?

— Все на свете имеет какое-то значение.

— Ах, вот оно что! — воскликнул Денович и добавил: — Например?

— Ну, вот я гляжу на вас, и вы представляетесь мне просто скоплением… э-э… отдельных выразительных сигналов. Даже поза, в которой вы стоите, является своеобразным посланием.

Денович был сбит с толку. Описываемое Карром вполне походило на обычную паранойю.

«Какова же эта знаменитая вторая стадия цикла ЭСО, если первая, он вынужден был это признать, была достаточно убедительной?»

Тут он взял себя в руки.

— Продолжайте! — обратился он к Карру.

— Ну… — начал было тот, но потом замолчал, беспомощно глядя на собеседника. — Ну, взять хотя бы ваши пульсации!

Запинаясь, он пояснил: Денович видится ему огромным клубком энергетических цепей, испускающих серию сигналов.

Карр смотрел на русского — и воспринимал сигналы, поступавшие с обнаженных частей его тела. И даже больше: его взгляд проникал сквозь кожу; он видел внутреннюю атомную структуру — крошечные золотистые шарики, (миллиарды на один кубический миллиметр), пульсирующие и испускающие сигналы, связанные…

Связанные друг с другом квадриллионами силовых линий, протянувшихся к далеким звездам ближней вселенной, ослепительно сверкая в местах пересечения с эманациями других людей с лунной базы.

Но подавляющее большинство волн описывало дугу, проходя сквозь стены и устремляясь к Земле… Это была однородная масса связей с другими людьми, со всеми теми местами, где когда-либо бывал Денович.

Вдоль отдельных силовых линий сигналы пульсировали с большей интенсивностью, и Карр проследил за одним из наиболее мощных комплексов, показавшим ему одну картину из жизни Деновича год назад; он видел молодую женщину с заплаканным лицом.

По этому потоку линий до него донеслись их мысли:

— Я так тебе верила, а ты обманул меня!

— Послушай, Наташа… — лепетал более ранний Денович.

— Вы понимаете… — сначала было смутившийся Карр вдруг оборвал свою мысль. — Что с вами?

Денович почувствовал, как кровь отхлынула от щек.

«Интересно, — подумал русский психиатр, — неужели это так заметно?»

— Что? Ч-что? — глухо выдавил он из себя. Он был ошеломлен. Наташа была девушкой его молодости, забеременела от него и умерла при родах. С огромным трудом он взял себя в руки. — И вы можете сделать с этими сигналами все, что пожелаете?

— Ну… да, полагаю, что могу, — неуверенно ответил Карр.

При этом он произвел какие-то действия, разрывая линии, связывающие Деновича с девушкой и наблюдая за тем, как эти линии, словно отпущенная резиновая лента, стеганули по психиатру.

Денович закричал — он просто не в силах был сдержаться. Получилось нечто вроде кошачьего мяуканья с глубокой горловой модуляцией. На этот крик из другого кабинета выбежал Вентворт.

Денович попытался добраться до кушетки, но колени его подогнулись, и он рухнул на пол, где остался лежать. В первые мгновения он весь дергался и стонал, а затем начал издавать безумные вопли.

Вслед за Вентвортом в комнату вбежал русский агент службы безопасности и остановился на пороге с округлившимися глазами. Спустя несколько секунд Вентворт вернулся в комнату с телефоном и вызвал «скорую помощь».

Вскоре появились два санитара, быстро сделавших обезумевшему психиатру укол снотворного. Дождавшись, когда он затих, они унесли на носилках уже находящегося в бессознательном состоянии Деновича к карете «скорой помощи», уже дожидавшейся их на улице, и уехали вместе с ним.

Из переговорного устройства в шлеме Ксилмера послышалось:

— Мы просто настоятельно требуем, чтобы доктор Карр объяснил, что он проделал с доктором Деновичем.

Карр беспомощно посмотрел на Вентворта.

— Я просто-напросто отделил от него эти линии. Выскажу догадку, что при этом мгновенно рухнули все барьеры, которые он воздвиг между собой и девушкой. Полагаю, что случившееся было результатом внезапного шока от осознавания всей тяготы вины перед девушкой.

— Ждите! — раздался голос из устройства в тюрбане Ксилмера.

Вентворт, ни на секунду не забывавший, что там, в этом головном уборе, скрыто также и мощное энергетическое оружие, молча подал знак всем покинуть комнату. Потом, когда дверь захлопнулась, он и сам прошел к двери.

Миновала одна минута. Вторая. Наконец раздался тот же самый голос:

— Вне всякого сомнения, доктор Карр обладает мощным запасом психической энергии. Проведенный нами анализ показывает, что смерть Ксилмера была вызвана тем, что, находясь в бессознательном состоянии, разум доктора Карра начал защищаться и обрубил поток энергетических линий, связывавших психолога с намерением Ксилмера уничтожить его. Это должно было породить ответное действие, и Ксилмер был принужден воспользоваться своим миртом — оружием, установленным в его головном уборе, чтобы покончить с собой. Как видно по тому, что осталось от его тела, имело место почти полное растворение.

Вентворт повернулся к Карру.

— Хотите как-то прокомментировать это сообщение? — прошептал он, растягивая слова.

Карр покачал отрицательно головой.

— Ничего не помните?

Снова отрицательный ответ головой.

— Естественно, мы подождем, — с сарказмом продолжал голос, — пока этот замечательный дар не исчезнет — ведь через несколько часов закончится весь цикл. И уж тогда мы заявим о себе!

После этого наступила тишина.

Прошло два часа, а может, и меньше.

В офисе появились другие люди, потом состоялось совещание, проходившее в напряженной обстановке. Сначала Карр сидел вместе со всеми за столом, но вскоре, когда споры разгорелись не на шутку, он тихо выскользнул из кабинета и вернулся в комнату, где оставался тюрбан Ксилмера. Закрыв глаза, он замер, напряженно всматриваясь во вселенную бесчисленных… сигналов.

Их было миллиарды — этих пульсаций, все еще исходивших от устройства, вмонтированного в головной убор Ксилмера. Квадриллионы линий сбегались к нему откуда-то из космоса.

Карр, осторожно пробуя свой пробудившийся с новой силой дар, принялся разглядывать эти линии. Теперь, когда его больше не беспокоил факт существования у него этого феномена, он вдруг осознал, что теперь ему стали понятными значения всех этих линий.

С удивительной ясностью он видел, что эти сигналы и пульсации исходят из источника на поверхности фундаментальной структуры вселенной.

А под ними простиралась Истина.

Между сигналами и тем, что они представляли, существовала сложная обратная связь, объединение в одну сеть значений, находящихся на поверхности, и колоссального процесса, протекающего под ней.

Неожиданно он заметил, что сзади к нему приближается Вентворт.

— Доктор Карр, — тихо начал офицер службы безопасности, — в ходе обсуждения было принято решение запустить с космической станции ООН над Атлантикой ракеты с ядерными боеголовками. Они поступят в наше распоряжение примерно через пять часов, но все мы понимаем, что единственной нашей надеждой остаетесь вы. Вот я и пришел к вам спросить, что же вы можете предпринять. Ну, что скажете?

— Я могу… провести эксперимент с сигналами, — ответил Карр.

Вентворт испытал глубокое разочарование. Для него сигналы — просто нечто, связанное с радиосвязью, а вовсе не оружие. И это, вдруг печально понял Карр, имело вполне логическое объяснение. Сначала было чтение мыслей по лицам, теперь же, во второй фазе, американский психолог получил невероятную способность понимать и манипулировать связями между кем угодно и чем угодно.

Да, это была величайшая способность, но ее было совершенно недостаточно для выхода из этого невероятного кризиса, в котором они сейчас оказались.

— Какого рода эксперименты? — спросил Вентворт.

— Вот, например, вроде этого! — воскликнул Карр.

И исчез.

Вентворт замер как вкопанный. Потом, вспомнив о тюрбане Ксилмера и необходимости не дать врагу узнать, что тут произошло, на цыпочках покинул комнату. Торопливо пройдя к ближайшему узлу связи в коридоре, он вставил в аппарат свой личный ключ и распорядился быстро разыскать Карра.

Через десять минут было установлено, что толстяка-психолога вообще нет на территории лунной базы. Выслушав донесение, подтверждающее этот невероятный факт, Вентворт отдал распоряжение доставить к нему всех ведущих ученых станции, так что вскоре его окружили мужчины и женщины разных национальностей, с помощью автопереводчиков сообщавших ему свою оценку сложившейся ситуации.

Но в целом все высказанные учеными мнения сводились к одному: что может поделать один человек против тысячеглавых врагов?

И из этого вопроса, учитывая специфический дар Карра, следовал следующий: каким должно быть наименьшее число линий, которые требуется обрубить для того, чтобы нанести захватчикам поражение?

И, глядя на лица окружавших его ученых, Вентворт вдруг понял, что ни один из них не сможет найти на него ответ.

Сам же Карр, прибыв на борт джийна, некоторое время пребывал в состоянии… нет, не смятения (поскольку он отлично осознавал все происходящее с ним) — он был вынужден окунуться в атмосферу неистового… насилия.

Он… выбрал… никем не занятое помещение, напоминающее лабораторию. Приборы. Столы. Аппаратура. Все они сейчас бездействовали и ничем не могли ему угрожать.

Вся сложность того, что ему сейчас предстояло сделать, заключалась в том, что джийн был запрограммирован на активное противодействие не внесенным в его память формам жизни. Эта защитная система находилась в состоянии покоя, не испуская видимых линий, но едва только его присутствие было обнаружено, на него хлынул шквал смертоносной энергии.

Едва он появился в этой комнате, стены, потолок и пол направили на него свое оружие. Со всех сторон на него хлынули силовые лучи, стремясь заключить его в энергетический кокон.

И эта система была только первой из четырех других — еще более изощренных и смертоносных. За энерголовушкой последовал простейший разряд мирта, предназначенный оглушить его; потом — основной мирт, состоящий из сгустка смертоносных энергий; и, наконец, ядерный минивзрыв, мощностью которого определялась лишь размерами ограниченного пространства.

Самому же Карру, пока его еще не покинули его ЭСО, все это представлялось лишь в виде сигналов, за которыми он мог следить, выискивая источник, их вызывающий, чтобы затем уничтожить его. Каждая атака на него представляла собой определенный цикл, строго запрограммированный по времени. И когда все циклы были завершены, наступила тишина.

Некоторое время ничего не происходило.

Внезапно где-то на борту в чьем-то сознании мелькнула мысль. Потом в голове Карра раздался удивленный голос:

— Кто вы?

Карр не ответил, занятый обработкой огромного количества сигналов, поступавших с самых разных уровней, и эти сигналы сообщили ему, что он находится внутри космического корабля длиной в двадцать миль, шириной в пять и толщиной в четыре. На борту звездолета находится восемьдесят тысяч гизданцев, и все они сейчас реагировали на общую тревогу.

В течение нескольких секунд в сознании каждого из них промелькнула одна и та же мысль; они все подверглись одинаковому внушению и сосредоточили свое внимание на пришельце. Это было сродни тому, как намагниченные железные опилки выстраиваются в один ряд, образуя некую структуру, причем такую, что ею можно управлять.

Карр одним оценивающим взглядом изолировал крошечную часть этих соотнесенных между собой линий… и обрубил их.

Потом, проявляя такое же безошибочное умение, он отобрал клубок линий, проникавших и влиявших на Фундаментальную истину, замкнул их на себя… и шагнул сквозь образовавшуюся энергетическую пустоту в комнату на лунной базе, где спал под воздействием снотворного Денович. У Карра крепло ощущение, что совсем немного времени осталось прежде, чем прекратится и эта фаза его ЭСО.

Он поспешно занялся линиями, обрубленными им раньше, воссоединяя их. Потом доктор Карр покинул комнату и больничный сектор и, направившись к ближайшему узлу связи, связался с Вентвортом.

Подняв, наконец, трубку, офицер службы безопасности спросил:

— Доктор, что случилось?

— Они уже улетели, — просто ответил Карр.

— Н-но… — в голосе Вентворта слышалось сильное замешательство, однако он постарался взять себя в руки и продолжил, уже более спокойным тоном: — Доктор, мы посчитали, что, наверное, требовалось обрубить только совсем небольшую группу линий…

— Что я и сделал.

— Но что же это за группа? Каким может быть наименьший общий знаменатель для такого множества существ?

Карр ответил ему.

— Ну, знаете! — воскликнул восхищенно Вентворт. — Конечно, вы правы! Примите мои поздравления, доктор.

Спустя несколько часов, когда завершилась заключительная фаза существования ЭСО у Карра, а джийн со все возрастающей скоростью покидал солнечную систему, была установлена субпространственная связь с огромным флотом гизданцев, проводящим в это время маневры в другом районе космоса.

— Есть что-нибудь подходящее для нас? — спросил командующий флотом.

— Нет! — ответил капитан джийна.

— А мы считали, что вы отправились к обитаемой системе, захватить которую не составляло никакого труда.

— Я не знаю, откуда у вас создалось такое впечатление. Здесь нет абсолютно ничего ценного!

— Ладно. Конец связи!

В этот момент капитана джийна на мгновение охватило мимолетное чувство, словно скрытое под пеленой сна, будто ему должно быть известно что-то о звездной системе, которую сейчас покидал джийн.

Если бы он был осведомлен о подобных случаях, он бы обратил внимание на то, что все линии, связывающие его с Землей и ее луной, были обрублены и концы их покоились где-то в самых глубинах его сознания.

Это ощущение о чем-то узнанном и понятом… начало слабеть. А потом и вовсе исчезло.

Навсегда.

Первый марсианин

Одетый в герметизированный скафандр, я пересекал ротонду Восточного порта, марсианского центра железных дорог, когда увидел коренастого парня со смуглым, слегка фиолетовым оттенком, как у красного дерева, лицом и мощной грудью, направлявшегося ко мне. Я с первого взгляда понял, что он индеец.

— Сеньор, — сказал он.

Я из вежливости остановился и повернулся к нему лицом.

— Сеньор, я ваш новый помощник машиниста.

Меня словно громом поразило. Здесь, на Марсе, я постоянно сталкиваюсь с людьми разных рас и народностей. Но только белые управляют огромными атомоходами, пересекающими бескрайние равнины, горы и застывшие каналы. Причина тому совсем проста: превосходство белого человека в такого рода делах воспринималось как само собой разумеющимся.

Я попытался скрыть свое удивление.

— Рад, что ты теперь будешь работать с нами, — сказал я. — Поторопитесь надеть герметизированный скафандр — уже через тридцать минут мы отправляемся. Как вас зовут? Меня — Хектон. Билл Хектон.

— Жозе Инкухана. Я не ношу герметизированный скафандр.

— У тебя южноамериканское имя, — начал было я и умолк. — Послушай, Джо, — сказал я наконец, — не дури, отправляйся в экипировочную и попроси, чтобы тебе выдали НА-2. И поторопись, приятель. Потребуется некоторое время, чтобы облачиться в эту амуницию. Увидимся через двадцать минут.

Я в своем огромном НА-2 неуклюже повернулся. Вообще-то я предпочитаю не пользоваться этими герметизированными комбинезонами, но на Марсе с его чрезвычайно разреженной атмосферой обычному человеку, покидающему укрытие, без них не обойтись.

Я прошел пять футов, когда вдруг заметил, что Жозе все еще рядом со мной.

— Вы можете располагать мною прямо сейчас, сеньор Хектон, — сказал Жозе. Он казался озадаченным. Я повернулся лицом к нему, сдерживая свое нетерпение.

— Джо, когда ты прибыл на Марс?

Он окинул меня безмятежным взглядом своим мягких карих глаз.

— Два дня назад, сеньор. — Он поднял кверху два пальца.

— Ты уже успел побывать там? — Я махнул рукой в сторону пустыни, видневшейся сквозь асбестглассовое окно.

Жозе кивнул.

— Вчера.

Глаза его светились разумом, когда он стоял и ждал моего ответа. Сбитый с толку, я огляделся и увидел Мане, суперинтенданта нашей ротонды.

— Эй, Чарльз, расскажи Джо о Марсе. Что содержание кислорода в воздухе соответствует примерно такому, что на Земле бывает на высоте пяти миль. Объясни ему, что в этой связи необходимо носить соответствующие комбинезоны.

Мане покачал головой.

— Билл, сеньор Инкухана — из Андр. Он родился в городе, расположенном на высоте в восемнадцать тысяч футов над уровнем моря. Марс для него все равно что новая гористая местность. — Он замолчал. — О, Фрэнк. Эй, Фрэнк, иди-ка сюда!

Фрэнк Грей отвечал за работу атомного двигателя. Он подошел к нам. Этот худощавый, возбужденный человек казался огромным в своем комбинезоне. Ему представили сеньора Инкухану. Фрэнк протянул было руку, но потом, нахмурившись, отдернул ее.

— Что здесь происходит? — спросил он. — Ведь я нахожусь на очереди и должен стать инженером. Кто это своевольничает и включает в список претендентов на должность машиниста посторонних людей? — Не ожидая ответа, он сердито продолжил: — Ага, теперь припоминаю. Я уже слышал об этой партии только что завербованных индейцев. Это просто оскорбление для профессиональных техников! Что это они задумали? Решили заставить нас думать, что мы — просто банда поденщиков?

— Фрэнк, — примирительно начал Мане, — ты неплохой ученый и понимаешь, что если нам удастся заполучить к себе на работу людей, которые действительно способны жить…

Он замолчал. Фрэнк отвернулся. Мы молча стояли и смотрели, как он шел к выходу. Я поглядел на Жозе, но его лицо ничего не выражало. Мане вытащил из кармана часы.

— Вам лучше всего подняться сейчас на борт, — сказал он. — Необходимо Жозе показать несколько приборов; уже через шестнадцать минут начнется работа.

И ровно по расписанию паро-атомный локомотив «Пустынная крыса» был выведен электрическим тягачом в огромное депо, служившее переходным шлюзом между ротондой и марсианской атмосферой. Спустя несколько мгновений я нажал на рычаг. Движимый инерцией собственной чудовищной массы корабль выкатился на студеные рельсы «внешнего мира».

На востоке над горизонтом только что взошло солнце.

Через передатчик, вмонтированный в шлем скафандра, я вызвал Жозе. Пальцем я указал ему направление. Он покинул свое сиденье.

— Оледенение, сеньор? — спросил он.

— Да, оледенение, — подтвердил я.

По внешней металлической обшивке расползлись застывшие струйки воды. Я пробежал взглядом вдоль всей машины — от кабины до хвостовой части. Дверь декомпрессионного шлюза закрылась за нами всего несколько секунд назад, но куда бы я ни кинул свой взгляд, повсюду замечал влагу, мгновенно сконденсировавшуюся и превратившуюся в сверкающие льдинки-кристаллики.

Семьдесят градусов ниже нуля. Вполне обычная температура для начала дня на Марсе. Впереди нас на безрадостной сверкающей равнине виднелось небольшое поселение землян в Восточном порту, расположенном в самом центре крупного рудодобывающего комплекса. Мы проносились мимо связанных переходными туннелями куполами, внутри которых в жилых помещениях жили люди. Путевые линии вели в нежилые купола-склады, но вагоны, включая и тот, что предназначался для пассажиров и был герметезирован, уже вывели вперед, чтобы сцепить с грузовым составом, набитым шлаком.

Я слегка подал назад, пока нас тоже не присоединили, после чего открыл дверь и спрыгнул на землю. Солнце на темно-синем небе било мне прямо в глаза, однако звезды еще можно было разобрать — они будут светить здесь весь день.

Я посмотрел назад. Жозе был уже у двери. Я крикнул ему:

— Закрой-ка лучше дверь!

Я забрался в вагон для пассажиров, миновал шлюз и прошел в комфортабельное купе. Короткого взгляда на людей, сидевших в баре, мне хватило, чтобы понять, что сегодня я везу важных персон. Четырех я знал — это были «шишки» из руководства железных дорог, а пятого человека мне представили как Филипа Бэррона, только что прибывшего с Земли. Это был грузный мужчина с курчавыми каштановыми волосами и серо-голубыми глазами, столь же сурово выглядевшими, как агаты.

— Билл, — начал вице-президент Генри Уэйд, — наши руководители на Земле уцепились за идею использовать индейцев из Анд в качестве дешевой рабсилы, вот почему они собираются наводнить Марс индейцами. На на такую сделку мог пойти только слепой глупец! Через несколько лет индейцы устроят тут революцию и провозгласят Марс своей территорией и национализируют все бесценное оборудование, которое мы доставили сюда.

— Билл, как он вам показался? — спросил кто-то.

— Джо, похоже, парень как парень, — осторожно ответил я.

— Ты думаешь, он сможет жить в этом климате?

Я несколько секунд подумал, прежде чем ответить.

— Кажется, он способен дышать этим воздухом, — наконец произнес я.

Третий чиновник иронически рассмеялся.

— Один из новых людей, — сказал он. — Настоящий марсианин. Сотни его соплеменников пройдут в ближайшее время техническую подготовку. Как и женщины. Вскоре такие люди, как мы, Билл, станут не более, чем страницей марсианской истории.

— Вот именно, черт побери, — заметил вице-президент Уэйд.

Впрочем, предыдущие слова заставили меня почувствовать беспокойство. Порою я начинаю проклинать эту жизнь и эту железную дорогу, но в другое время я просто не могу себе представить свою жизнь иной. Кроме того, моя работа превосходно оплачивалась.

Уэйд спокойно взглянул на меня.

— Мы намерены спросить ваше мнение об этом человеке. Мы собираемся повысить его в должности.

Я пожал плечами и произнес:

— Не могу понять: неужели что-то в этом деле зависит от моего мнения?

— Принятие решения будет основываться на множестве факторов, — поторопился сказать Уэйд. — На первый взгляд эта идея использования на Марсе индейцев представляет несомненный интерес. Но если посмотреть на все это дело в целом, то можно заметить и подводные камни.

Бэррон, единственный представитель земного руководства компании, встал и протянул мне руку.

— На самом деле все не так уж и плохо, как могло показаться вам, — начал он. — Для начала мы возьмем восемнадцать индейцев и направим их на различные виды работ. Признаюсь, в перспективе это сулит нам существенную экономию. Меньше понадобится укрытий с куполами, дешевле будут компрессионные установки, возможно, даже это принесет больше прибыли акционерам. Разве это плохо? Я так не считаю.

Поднимаясь спустя несколько минут в свою кабину, я увидел, как Фрэнк Грей исчез в своей секции. Я вопросительно взглянул на Жозе, но выражение его лица ничего не сказало мне. Я не знал, что мне делать, но ведь Фрэнк-то был моим другом, а не Жозе, почему я и решил не задавать никаких вопросов.

— В путь! — обрывисто бросил я.

Поезд тронулся, и я бросил взгляд на часы. Мы опаздывали уже на восемь минут. Нам еще предстояло преодолеть пятьсот миль до наступления темноты, и это было не слишком много, если все будет идти как надо. Но сейчас на Марсе была зима, и поезда ночью не ходят по расписанию. Из-за чрезвычайно низких температур рельсы становятся слишком хрупкими и опасными.

— Придерживайся двадцати миль в час, — сказал я вскоре.

Жозе кивнул, но выглядел при этом озадаченным. Теперь он сидел, одетый в теплую одежду, но не в герметизированном скафандре, и ко мне в душу начал пробираться страх, который испытывали другие.

— Джо, — сказал я вскоре, — что за легкие у тебя?

Он не был тупоголовым индейцем. Его попросили рассказать о себе, и он это тут же сделал. У индейцев из Анд объем легких больше, чем у обыкновенного человека, да и кровеносная система гораздо мощнее. А сердце его работоспособнее по меньшей мере в восемь раз по сравнению с сердцем человека, живущего у побережья. В результате по кровеносной системе проносится намного больше крови, и нервные клетки оказываются менее чувствительными к кислородному голоданию. Когда в высокогорные районы Перу и Боливии прибыли первые испанцы, оказалось, что невозможно разводить скот, свиней и птиц на высоте примерно десять тысяч футов. И лишь через поколение, прожившее на высоте в восемь тысяч футов, их потомки оказывались в состоянии давать жизнеспособное потомство на высоте в четырнадцать тысяч футов. Индейцы же жили в той местности до них с незапамятных времен.

От этих фактов и цифр у меня засосало под ложечкой. Я бросил взгляд на фиолетово-красную кожу Жозе и понял, что он вполне может стать марсианином. Впрочем, вне всякого сомнения уж я-то сам им стать не мог.

Раньше, чем Жозе, я увидел, что рядом с рельсами лежит какой-то предмет. Я-то знал о нем, и теперь только ждал, сколько же понадобится Жозе, чтобы заметить этот предмет. Прошло двадцать секунд, когда он указал на него рукой.

Я вздохнул. Зрение у него остается в норме, никаких признаков кислородного голодания.

— Начинайте тормозить! — приказал я.

Он с каким-то удивлением посмотрел на меня, и я понял, что он считает, что еще слишком рано. Он еще не понял, что для остановки поезда на Марсе требуется несколько больше времени. Хотя масса остается такой же, как на Земле, но весит-то она здесь меньше, да и сила трения поменьше. Со страшным скрипом колес поезд начал останавливаться, двигатель пыхтел и подрагивал.

Никого не было видно, только огромный мешок валялся рядом с рельсами. Я прикинул, что в этом мешке не меньше двух тонн скалистой массы.

— Я выйду наружу, — сказал я Джо. — Потом ты направишь потихоньку состав вперед, пока я не махну рукой тебе остановиться.

Он кивком головы подтвердил, что понял мои инструкции. Когда я распахнул дверь, Жозе приподнял воротник, а после того, как я спрыгнул на землю, он закрыл дверь.

Сейчас было не так морозно, как накануне. Кажется, примерно пятьдесят градусов ниже нуля. По моей команде длинный состав двинулся вперед и остановился, когда я махнул рукой. Затем я воспользовался небольшим подъемным краном, который мы называли «клешня», применяемый как раз в подобных случаях — для подъема больших грузов в вагоны с рудой. Вскоре я снова уже был в своей кабине.

— Теперь можешь прибавить ходу, — сказал я.

На спидометре стрелка поползла вверх, но когда она достигла отметки семьдесят миль в час, Жозе перестал наращивать скорость, пояснив это так:

— Я слишком мало знаю об этой местности, сеньор, чтобы ехать быстрее.

Я кивнул и сам стал управлять движением поезда. Стрелка спидометра медленно поползла дальше.

— Этот мешок, Билл, — начал Жозе, растягивая мое имя; он произнес его, как Би-и-лл, — кто положил его рядом с рельсами?

Я уже спрашивал себя, проявит ли он любопытство по этому поводу.

— Одна раса небольших мохнатых существ, — ответил я. — Но они очень застенчивые и робкие. Они живут под землей и добывают для нас руду. — Я ухмыльнулся при виде его замешательства. — Нам эта руда ни к чему, потому что обычно там оказываются только скалистые породы. Но нас интересует сам материал, из которого пошиты эти мешки, — тонкий, как бумага, совершенно прозрачный, но столь прочный, что может выдержать вес скалы в несколько тонн. Подобно паукам, плетущим паутину, они производят этот материал из своих тел. Но нам никак не удается втолковать им, что нам нужны только эти мешки.

Следующие пятьдесят миль мы преодолели, двигаясь со средней скоростью сорок восемь миль в час. Дорога шла строго по прямой линии, и мы словно скользили по льду. По обе стороны от железной дороги простиралась бесплодная песчаная равнина, не изменившаяся с того самого времени, когда я увидел ее в первый раз. Солнце поднималось вверх, и небо поголубело, впрочем, еще можно было различить звезды. Мы мчались по бесплодной пустыне под свист работавших на полную мощность паровых турбин и грохот передач, при помощи которых приводились в движение колеса. Мне казалось, что я уже не просто человек — я властелин колесницы Джаггернаута, нарушавшей извечную тишину планеты, на миллионы миль удаленной от планеты Земля.

Увидев холмы, издали казавшиеся низенькими высотами, я начал тормозить. На приборной панели замерцал красный огонек. Индикатор показывал восемь миль. Я выжал тормоз.

Жозе вопросительно указал рукой на мерцающий огонек.

— Песок на рельсах, — ответил я.

Это было царство дюн, где песок был настолько тонким, что его мог поднять в воздух даже слабый марсианский ветер. При движении он походил на колеблющийся дымок. До самого горизонта кружились эти песочные водовороты, и то тут, то там рельсы полностью исчезали под уносимым ветром песком.

Мы продвигались кое-как, рывками, быстрее на участках, где рельсы были свободны от песка, и совсем медленно в других местах, где были заносы, под жалобный свист инжекторов. В общем, прошло полтора часа, прежде чем снова перед нами открылась абсолютно чистая колея.

Полпути мы уже преодолели. И было только начало одиннадцатого. Мы шли первыми. Жозе открыл внешнюю дверь.

— Выходим? — спросил он.

— Конечно.

Мы оказались на скалистой равнине, со множеством рытвин, придававшей ей вид сморщенного старческого лица, к тому же такого же бледно-серового цвета. Я наблюдал, как Жозе карабкается среди скал, направляясь к расположенной в ста ярдах возвышенности. Местами подъем был довольно труден, но он взобрался наверх с очевидной легкостью.

Вдруг я заметил в кабине Фрэнка.

— Что, пускаем пыль в глаза, а? — произнес он с ироничной усмешкой.

Я не рассматривал эту проблему с индейцем под таким углом. Впрочем, Фрэнк вполне мог быть прав. Ведь Жозе знал, что сейчас он проходит проверку, и враждебность по отношению к нему проявлял не один только Фрэнк Грей.

Вдали послышался едва слышный гул, а затем раздался пронзительный свист. Из-за поворота вынырнула «Гончая пустыни» и начала спускаться к нам. Сверкая на солнце, длинный состав с лязгом и грохотом пустых вагонов, слегка приглушенного в разреженной атмосфере Марса, промчался мимо нас. А потом я увидел, что Фрэнк направляется в свою контрольную кабину, а Жозе забирается ко мне, в отсек машиниста.

Я внимательно присмотрелся к нему. Дышал он тяжело, а щеки приняли мраморный оттенок. Интересно, только ли это от испытанной им совсем недавно нагрузки? Наши взгляды встретились, и, наверное, он догадался, почему я наблюдаю за ним, потому что быстро произнес:

— Со мной все в порядке, сеньор. Я чувствую себя замечательно.

Мне показалось, что в его голосе прозвучала скрытая ирония. Подойдя к двери, я открыл ее, после чего повернулся к индейцу.

— Жозе, — начал я, — не буду тебе мешать — все в твоих руках с данной минуты. Я ухожу в пассажирский вагон.

Похоже, мои слова испугали Жозе. Но потом, сжав зубы, он торжественным тоном сказал:

— Спасибо, сеньор.

Уэйд и другие «шишки» были удивлены, когда я объяснил им, что сделал. Впрочем, Бэррон, прибывший с Земли, кивнул мне одобрительно.

— В конце концов, — сказал он, — это ведь должно быть испытание без всякого подвоха. Мы должны выяснить, способен он управлять поездом самостоятельно или нет.— В конце он добавил: — Ведь мы всегда можем отдать ему приказ остановиться, после чего Билл вернется в отсек машиниста.

В ответ никто ничего не сказал, но по хмурым минам на лицах остальных я понял, что они недовольны моими действиями. Во время набора поездом хода тишину никто так и не нарушил. Наверное, я прикорнул в кресле, потому что, внезапно пробудившись, я почувствовал тряску и раскачивание. Бросив взгляд в окно, я встревожился — так быстро мчался по пустыне поезд.

Я торопливо огляделся. Между собой негромко переговаривались трое; Уэйд посапывал в своем кресле, а Бэррон спокойно раскуривал сигару, погруженный в думы.

Я, небрежно поднявшись, направился к внутреннему телефону и позвонил в отсек машиниста. После трех гудков у меня неприятно засосало под ложечкой. Потом я вернулся к своему креслу. Когда я еще раз бросил взгляд в окно, мне показалось, что поезд, похоже, набирает скорость.

Я про себя простонал и, обернувшись, увидел, что проницательные карие глаза Уэйда внимательно изучают меня.

— А вам не кажется, что ваш машинист ведет поезд чуточку быстрее, чем надо? — задал он вопрос.

Его помощник сердито произнес:

— По-моему, этот парень — просто безответственный человек!

Бэррон вздохнул и хмуро посмотрел на меня.

— Прикажите ему притормозить.

Я направился к телефону и позвонил Фрэнку Грею. После трех гудков Фрэнк ответил, растягивая слова:

— Да? Слушаю.

— Фрэнк, — тихо начал я, — будь так добр, пройди в отсек машиниста и попроси Жозе притормозить.

— Ничего не слышу, — ответил Фрэнк. — Чего ты хочешь?

Я повторил свою просьбу, с волнением в голосе произнося слова, стараясь, однако, при этом не повышать голоса.

— Не бормочи, — раздраженно произнес Фрэнк. — Не слышу ни единого твоего слова.

По отношению к Жозе я испытывал сожаление, смешанное с гневом. Ведь есть пределы тому, что можно сделать, помогая кому-то, кто и без того нарывается на всякие неприятности. Четким голосом, уже не беспокоясь, что меня услышат, я поведал Фрэнку свою просьбу. Потом последовала пауза, после чего Фрэнк взорвался:

— Да пошли вы к черту! Это дело меня совсем не касается.

Он продолжал упорствовать, несмотря на мои аргументы. Наконец я сказал:

— Подожди одну минуту! — И, вернувшись на свое место, рассказал пассажирам о том, что происходит. Они молча выслушали меня, а затем Уэйд повернулся к Бэррону.

— Вот видите, в какую передрягу мы попали из-за этого вашего индейца!

Бэррон со зловещим видом жевал сигару. Повернувшись, он уставился на проносившуюся за окном местность, после чего сказал:

— Лучше прикажите этому Фрэнку, чтобы он сделал то, о чем его просит Билл.

Вскоре Уэйд вернулся от внутреннего телефона. К тому времени Бэррон уже успел облачиться в герметизированный скафандр, а Уэйд отправил своего помощника подобрать еще один и для него. Пока поезд не остановился, они обменялись колкими замечаниями. Бэррон упрямо твердил, что неудача с одним индейцем никак не может подвести окончательную черту и под остальными. По пути в отсек машиниста в голове у меня свербила одна только мысль: «Что же могло случиться с Жозе?»

Фрэнк открыл нам дверь. Когда мы забрались внутрь, Жозе там не оказалось.

— Я обнаружил его лежащим на полу, задыхающимся, поэтому я отнес его к себе в контрольную кабину и поднял там немного давления. — Самодовольно он добавил: — С ним не случилось ничего страшного, просто надо немного кислорода.

Я долго глядел на него, пытаясь отбросить вспыхнувшее в голове подозрение. Однако я так ничего и не сказал, только отрегулировал давление и вошел в контрольную кабину. Жозе сидел в кресле. Он бросил на меня жалкий взгляд, но лишь пожал плечами на мой вопрос.

— Жозе, — с волнением в голосе начал я, — я хочу, чтобы ты забыл о своей гордыне и рассказал мне о том, что случилось, ничего не скрывая.

— У меня вдруг закружилась голова, — убитым тоном произнес он, — и мне показалось, что она вот-вот разорвется на куски. После этого я отключился и не знаю, что было дальше.

— Почему ты увеличил скорость?

Индеец изумленно посмотрел на меня расширившимися глазами, в которых светилось недоумение.

— Сеньор, — наконец произнес он, — я не помню совершенно ничего.

— Как мне кажется, — начал сзади Фрэнк, — мы, скорее всего, вошли в зону пониженного давления, и декомпрессия его доконала.

Я покачал головой. Я не забыл, как Жозе взбирался на холм, когда мы остановились на полпути, тогда это произвело на меня большое впечатление. Выносливость, которую он при этом проявил, не шла ни в какое сравнение с тем, что потребовалось бы от него после ничтожного изменения атмосферного давления. Кроме того, двери отсека были герметически закрыты. А поэтому давление внутри едва ли хоть как-то реагирует на временные изменения внешнего давления.

Повернувшись, я посмотрел на Фрэнка. Тот в ответ вызывающе посмотрел на меня. Дважды я порывался сказать о том, что только пронеслось у меня в голове, но всякий раз вспоминал, что мы дружим с давних времен, а потому так ничего и не вымолвил. Позади Фрэнка мелькнул Бэррон, проверявший прибор, измеряющий давление в кабине. Потом он прошел к Уэйду и принялся что-то тихо и с серьезным видом объяснять. Вице-президент в ответ только покачивал головой, а затем прошел к Фрэнку и протянул руку.

— Мистер Грей, — нарочито громко произнес он, — я хочу поблагодарить вас за спасение наших жизней. И, что бы ни случилось, я всегда поддержу вас, будьте уверены!

Бэррон потянул меня за рукав. Я прошел вместе с ним в отсек.

— Можно ли управлять давлением воздуха в отсеке машиниста из контрольной кабины? — тихо спросил он.

Поскольку он мог узнать правду из других источников, я тут же ответил:

— Да.

— В вашем присутствии показывал ли индеец какие-либо признаки кислородного голодания? — продолжал Бэррон.

— Нет, никаких, — ответил я и взглянул на часы на руке. — Мне кажется, что нам пора двигаться в путь. Мы и так уже опаздываем на сорок три минуты.

Как только поезд снова набрал скорость, я оставил Жозе вести поезд, а сам прошел в контрольную кабину. Фрэнк в это время регулировал температуру, и я терпеливо подождал, пока он не закончит. Когда он обернулся ко мне, я сказал:

— Очень умно!

Он и не думал отпираться.

— Сейчас или никогда.

— То есть ты признаешься, что понизил давление в отсеке Джо?

Сквозь прозрачное забрало шлема скафандра я увидел, как его загорелое лицо растянулось в ухмылке.

— Ни в чем я не признаюсь, — возразил он, — но я собираюсь разрушить все планы этого бездельника, даже если это будет стоить мне моего места. И у меня уже есть идея, каким образом я получу нужную мне поддержку.

Я попытался объяснить ему, что если вообще есть какое-либо человеческое существо, способное жить на Марсе без скафандра и искусственных приспособлений, но никогда не стоит, говоря по чести, лишать его права воспользоваться этой возможностью.

— Ты называешь его человеческим существом? — фыркнул Фрэнк язвительно.

Я лишь посмотрел на него, и в это мгновение от моих дружеских чувств к нему не осталось и следа.

— Если ты еще раз вмешаешься в его работу, — начал я, растягивая слова, — то я вышибу из тебя дух!

Фрэнк хмуро посмотрел на меня.

— А я-то ломал голову, какую позицию ты занял. Что ж, спасибо за откровенность.

Еще час мы мчались по пустынной скалистой местности, а потом оказались в районе невысоких холмов, где то тут, то там сверкали с зеленым отливом застывшие во льду каналы. Только я сообщил Жозе, что самая трудная часть пути уже позади, как начал мигать красный огонек.

Индеец посмотрел на меня.

— Снова песок?

Я, нахмурив брови, покачал отрицательно головой.

— Нет, в этих местах такого не бывает. Наверное, что-то оказалось на рельсах или же пересекает их.

Это оказалась песчаная ящерица, восемнадцатифутовое пунцово-желтое чудовище. Ее лапы застряли под рельсами между шпал. Все, что нужно было сделать этой твари, чтобы вырваться на свободу, — просто перестать тянуть вперед свои конечности и вытащить их из-под рельс, но она была слишком тупой для этого.

Уэйд позвонил мне, но едва я объяснил ему причину остановки, он потерял к этому происшествию интерес.

— Вы знаете, как обращаться с этими созданиями, — сказал он и повесил трубку.

Да, я знал, как надлежало действовать, но перспектива заняться выполнением этого дела меня отнюдь не радовала. Я объяснил Жозе, что охотники на этих рептилий надевают на себя комбинезоны из сверхпрочного материала волосатиков, который мы подобрали в начале нашего путешествия. Он обеспечивал защиту от неожиданного удара, но даже от него мало было пользы в случае прямого нападения; спасаться при этом можно было одним способом — оказаться за спиной чудовища: не видя врага перед собой, оно в миг забывало о нем.

Тут к нам в отсек ввалился Фрэнк Грей. Когда я предложил ему вместе со мной отправиться на помощь ящерице, он отрицательно покачал головой.

— Эта тварь обитает среди кактусов необычайной твердости, и ее зубами можно запросто растереть в порошок любую скалу. — В конце он сказал с сарказмом: — Джо — именно тот человек, который сделает эту работу. Если у него порвется комбинезон, то это не принесет ему никакого вреда.

Жозе тут же подхватил с полу толстый металлический прут.

— Где этот комбинезон, сеньор?

— У нас есть лишние комплекты, — неохотно признался я. — Но я пойду с тобой.

Комбинезоны прикрывали все тело — с головы до ног. Жесткий шлем моего рабочего скафандра, сделанного из особого материала, обеспечивал мне дополнительную безопасность. У Жозе же была только толстая вязаная шапочка. Если его народу суждено осесть здесь, то им придется побеспокоиться о более основательной одежде на случай подобных неожиданных встреч, вроде этой.

Из ящика для инструментов я достал распылитель керосина и вместе с Жозе выбрался из отсека. Заметив наше приближение, ящерица повернула свою ярко-красную голову и принялась следить за нами, по-прежнему не оставляя попыток продвинуться вперед.

Я брызнул керосином в ее голубые, лишенные какого-либо выражения глаза. Потом мы оба принялись дубасить ее по обоим бокам — и справа, и слева — и сзади, по хвосту. В ответ ящерица зашипела, высунув язык, и издала звук, напоминавший тарахтанье погремушки, продолжая при этом изо всех сил свои идиотские попытки продвинуться вперед.

Солнце уже клонилось к горизонту. Мы с Жозе продолжали терпеливо бить рептилию, пока наконец до убогого сознания чудовища не дошло что-то, и оно прекратило упираться и стремиться вперед. Зашипев, оно повернулось в нашу сторону, словно собираясь наброситься на нас.

Его лапа легко выскользнула из ловушки, которой оказался рельс, и чудовище оказалось на свободе.

— Жозе! — закричал я. — Беги за ее спину!

Но двигаться по зыбучим пескам было не так-то просто, и Жозе среагировал на мое предупреждение с опозданием. Его неловкость чуть было не обошлась ему дорого — четырехдюймовые когти прочертили воздух в такой близости от его щеки, что у меня перехватило дыхание, но уже в следующее мгновение индеец оказался за спиной чудовища, которое, перестав поворачиваться, сразу же забыло о его существовании.

Когда мы бросили на рептилию последний взгляд, она с трудом карабкалась по скале вместо того, чтобы обойти ее, направляясь в сторону от колеи.

Когда мы уже приближались к отсеку машиниста, раздался пронзительный свист и лязг, после чего длинный состав двинулся в нашу сторону. Я увидел Фрэнка Грея, сидевшего в кабине за приборами. Когда могучий локомотив проезжал мимо нас, с каждым ярдом набирая скорость, он насмешливо махнул нам рукой.

Я изо всех сил вцепился в поручни, повиснув на них всем телом. Вне себя от ярости, я попытался подтянуться повыше, и в это мгновение дверь отсека надо мной приоткрылась. Из нее высунулся Фрэнк и длинным разводным ключом ударил меня по пальцам. Хотя я был в защитных перчатках, я почувствовал резкую боль, а онемевшие пальцы едва не выпустили поручень. Я лихорадочно перехватил его другой рукой чуть пониже.

Присев на колено, Фрэнк нанес новый удар ключом. В этот раз он промахнулся, и от этого удара металла о металл только посыпались искры. Но с меня было довольно — я не мог допустить, чтобы он изуродовал мою вторую руку, ведь тогда я рухну прямо под колеса. И пока он не успел нанести новый удар, я опустил ноги к земле и, начав быстро перебирать ими, семеня вслед за поездом, выпустил поручень.

Я упал головой вперед, врезавшись прямо в насыпь. Благодаря прослойке воздуха в моем герметизированном скафандре серьезных ушибов я не получил, но я задыхался, когда с трудом начал подниматься на ноги. Сначала я собирался забраться в вагон с рудой, но, помчавшись со всей скоростью, что позволяло мне мое громоздкое одеяние, рядом с составом, я понял, что поезд двигается слишком быстро. Я уже отказался от этого плана, когда чья-то железная рука ухватила меня за шею.

— Сеньор, бегите!

Я бежал с привкусом соли на языке, от изнеможения уже почти ничего не видя из-за застилавших взор слез. Потом принялся вслепую нащупывать ступеньку лестницы товарного вагона, за которую держался Жозе.

Благодаря его мертвой хватке мне удалось ухватиться за эту ступеньку, и вскоре мы уже лежали на платформе товарного вагона и переводили дух.

Потом я встал, по-прежнему дрожа.

— Я не знаю, что этот лицемер задумал, — начал я, когда ко мне вернулся дар речи, — но сейчас мы пойдем в пассажирский вагон и расставим все точки над «i».

Наше неожиданное появление там вызвало незначительный переполох. Я в общих чертах объяснил, что произошло, потом поднял трубку и позвонил в отсек машиниста. Никто не отвечал даже после трех гудков. Поскольку вся энергия, питавшая системы состава, управлялась с пульта управления локомотивом, то казалось очевидным, что Фрэнк отрезал телефонную линию. Цель его была ясна — помешать нам связаться с Марсополисом, куда направлялся наш поезд.

Я про себя выругался, проклиная свою глупость, что не сразу же решился сообщить туда о действиях Фрэнка. Возможно, тогда бы Фрэнк не отважился на подобное.

Один из пассажиров пожал плечами.

— Он ведет себя, как последний дурак. Ведь если он собирается пустить поезд под откос, то вместе с поездом рискует угробить и себя! Нам нужно лишь покрепче пристегнуться в креслах и ждать.

Тут мне в голову пришла одна мысль. Я подошел к манометру, регистрировавшему давление пара. Оно заметно упало, да и температура немного понизилась. Нахмурив брови, я обернулся к остальным.

— Мне совсем не хочется говорить об этом, но боюсь, что он отключил энергию от системы подачи воздуха.

Лицо Филипа Бэррона побледнело, однако взгляд его оставался жестким.

— Сколько у нас времени?

— Не больше часа, — ответил я. — Мы выдержим холод, но если давление упадет больше, чем наполовину, то все мы потеряем сознание — все, то есть, кроме Жозе.

Наступила гнетущая тишина. Потом Бэррон задумчиво посмотрел на Жозе и сказал:

— Да, разумеется, не стоит забывать о вас. Полагаю, что Грей рассчитывает потягаться с индейцем. Высокомерный идиот. Конечно, мы все можем написать заявление касательно всего происшедшего и оставить его с вами…

— К черту все это! — перебил Бэррона один из марсианских руководителей. — Возможно, это и поможет Жозе, поможет восторжествовать справедливости, но как же быть с нами?

Тут я решил вмешаться.

— Вы все забываете об одной детали. Жозе способен жить в условиях низкого давления, но не может дышать ядовитым воздухом, почему и не продержится достаточно долго после наступления темноты. У нас остается только один-единственный шанс. — Я повернулся к индейцу.— Давай, Жозе, попробуем пробраться на борт локомотива.

В обоих концах каждого вагона висел специальный топорик на случай пожара. Мы вооружились ими, и уже через минуту, поднявшись на верх вагона, направились вперед, где сине-красными огнями сверкал локомотив с его возвышающимся отсеком машиниста, в котором можно было различить фигуру Фрэнка Грея.

Меня беспокоило то, что там, в отсеке управления, находилась дальнобойная винтовка — в эти секунды мы с Жозе представляли собой две великолепные мишени. У меня были сомнения, что Фрэнк начнет стрелять в нас, — только в самом крайнем случае, ведь будет трудно объяснить, почему наши тела нашпигованы пулями, но эта мысль была отнюдь не самой успокаивающей.

Низко нависшее над нами марсианское небо начало уже темнеть на востоке, и над опускающимся солнцем яркой вечерней звездой сияла Земля. До наступления темноты оставался еще час, но поскольку преодолеть нам предстояло еще сто миль, это отнюдь не вызывало у меня утешения — двигались мы по полугористой местности, а петляющая колея не давала поезду возможности набрать большую скорость.

Приподняв воротник, я нагнулся навстречу леденящему ветру. Я заметил, что, когда мы направились вперед поверх тендера, в котором перевозилась вода, идущая на нужды локомотива, Жозе часто останавливается, чтобы потереть руки.

Теперь, оказавшись совсем неподалеку от отсека машиниста, я увидел, что Фрэнк следит за нами через окно кабины. Прислоненная к подоконнику, рядом с ним стояла винтовка, но он пока не делал движений, чтобы взять ее. По всей видимости, ждал, что же мы рискнем предпринять.

Я и сам точно не представлял своих дальнейших действий.

Нужно было открыть каким-то образом двери, а затем проникнуть в отсек, умудрившись при этом остаться целыми и невредимыми.

Мы поднялись на верх отсека и распластались прямо над дверьми — Жозе с одной стороны, я с другой. Одновременно мы размахнулись нашими топориками и начали бить по толстым стеклам. В принципе они были противоударными, но вряд ли способными противостоять таким ударам. С моей стороны довольно значительный кусок стекла треснул и вывалился внутрь.

Самое легкое мы уже проделали. Теперь же нам предстояла задача потруднее: спуститься вниз и просунуть руку в проделанную дыру, чтобы запустить механизм, открывающий двери.

Я проскользнул к краю отсека и начал спускаться по металлической лестнице, располагавшейся рядом с дверью. В это же мгновение Джо и провалился вниз. Пока что нам ничего не угрожало — металлические стены отсека защищали нас. Чтобы выстрелить, Джо должен был высунуть ружье в отверстие в стекле с обеих сторон, чего он, естественно, сделать не мог. Так что ему оставалось лишь сидеть внутри кабины и ждать, когда же наконец появится чья-либо рука — моя или Жозе. В конце концов время работало на него.

Длинный состав мчался во все более сгущающейся темноте. Колеса скрипели, издавая при этом пронзительный скрежещущий металлический звук. Совершая поворот мимо круто вздымающихся холмов, локомотив стонал и вздрагивал, раскачиваясь. Я уже начал злиться на себя за то, что решился на этот отчаянный бросок, но тут раздался выстрел. Объяснение ему было одно: Жозе первым бросился на приступ.

Удвоив усилия, я достиг отверстия в стекле и просунул внутрь руку, надеясь, что в это время ружье Фрэнка по-прежнему направлено не в мою сторону.

Тут мне на помощь пришло отменное знание систем локомотива. Я знал, как пользоваться системой открывания дверей, и быстрым движением пальцев открыл ее. После чего отдернул руку.

Как раз над тем местом, где находилась моя рука, появилось маленькое отверстие — и тут же раздался еще один выстрел.

Я торопливо изо всей силы толкнул дверь. Она с грохотом рухнула. И передо мной оказался Фрэнк, в упор наставивший ствол винтовки мне в грудь.

Я буквально вдавился спиной в стену отсека, но тут же понял тщетность своей попытки и ударил его топориком. Фрэнк слегка отпрянул назад, и удар мой не достиг цели. Сквозь прозрачное забрало его шлема я видел искаженные черты лица Фрэнка и сверкающие глаза. Отскакивая от меня, он опустил дуло винтовки, но потом начал медленно снова поднимать ее вверх.

Когда я увидел, как напрягся его палец на спусковом крючке, я бросил в него свой топорик. Он пригнулся, и топорик лишь слегка задел его плечо.

В третий раз приподнялось дуло винтовки, в этот раз нацеленное мне в голову. Я в отчаянии подумал: «Мы оба — и Фрэнк, и я — сами свидетельствуем о своей слабости. Весь этот инцидент, само прибытие Жозе на Марс произошли лишь потому, что наши источники подачи воздуха оказались такими уязвимыми».

И все же я почему-то надеялся довести этот факт до его сознания.

И пока такая смутная мысль проносилась у меня в голове, я, низко пригнув голову, отважился одним нырком влететь в кабину. Я практически натолкнулся на дуло винтовки. Фрэнк зашатался как пьяный.

Во всяком случае, так мне показалось.

Удивительным было лишь то, что предназначавшаяся мне пуля ушла в сгущающуюся темноту.

А потом с грохотом в пол отсека вонзился взявшийся ниоткуда топорик — и меня озарило: это же Жозе, он бросил топорик во Фрэнка, и ему то ли повезло, то ли он был точен, но головной шлем Фрэнка разлетелся вдребезги.

Фрэнк споткнулся, и он бы даже выпал наружу, если бы я инстинктивно не схватил его. Затащив его обратно внутрь кабины, я закрыл дверь, после чего увидел Жозе, прислонившегося к противоположной стене. Его левая рука безвольно повисла, и с нее капала кровь.

Лицо индейца приобрело пепельный оттенок, но, невзирая на пережитый шок, он улыбнулся мне, когда я потащил обмякшее тело Фрэнка Грея в направлении контрольной комнаты, где я мог бы накачать его кислородом и таким образом спасти ему жизнь — для того, чтобы впоследствии суд мог бы вынести ему приговор за содеянное им преступление.

…Прошло много лет, и сейчас моим детям больше всего нравится слушать именно эту историю — о Жозе — из всех, что приключились со мной на Марсе. И это наполняет мое сердце надеждой. Выйдя в отставку и поселившись здесь, в Колорадо, на высоте в восемь с половиной тысяч футов, мне удалось пробудить в общественности энтузиазм в отношении задуманного мною плана, осуществление которого займет долгие годы.

На высоте в семнадцать тысяч мы строим город — и наши дети уже понемногу проводят свое время там. Мы предусмотрели все, что требуется для достижения успеха.

Их дети станут настоящими марсианами.

Вид шестой: робот-чудовище Заключительный приказ

Барр стоял на холме, возвышающемся над Звездой. Это была столица контролируемой людьми части Галактики. Он пытался привести в порядок свои смятенные мысли.

Барр знал, что где-то рядом в темноте стоит один простой робот-охранник. На гребне холма какие-то мужчина и женщина остановились на несколько секунд, чтобы поцеловаться, а потом продолжили спуск. Барр едва остановился взглядом на них. Его проблема затрагивала судьбу всей цивилизации людей и роботов, а не отдельных личностей.

Даже побег врага-инопланетянина, совершенный несколько часов назад, не так занимал его сейчас. Правда, Барр посчитал это происшествие достаточно серьезным и приказал группам роботов из дальних городов прибыть в столицу для помощи в поисках. Но он все еще никак не мог принять решение, которое объединило бы усилия отдельных поисковых групп в едином стремлении.

За спиной послышался глухой стук. Барр обернулся и увидел, что что-то произошло. Мужчина и женщина, по всей видимости, не замечая ничего вокруг, кроме себя, наткнулись на робота-охранника. Тот, потеряв равновесие, растянулся на земле. Мужчина наклонился и начал было помогать ему.

— Прошу прощения, — сказал мужчина. — Я не… — Он замолчал. Его пальцы ощупывали материю, покрывавшую обшивку корпуса робота, за которой, в свою очередь, скрывалась главная кристаллическая его часть. Наверное, только сейчас мужчина увидел, кто перед ним. — О, да это же робот!

Он резко выпрямился, отказавшись от попытки помочь пострадавшему. Потом раздраженно буркнул:

— Я думал, что роботы могут видеть в темноте.

Охранник поднялся.

— Мне очень жаль. Все мое внимание было приковано к другому месту.

— Будь внимательней! — отрывисто бросил мужчина.

На этом инцидент и был исчерпан. Типичное проявление отношений между людьми и роботами. Мужчина с девушкой продолжили спуск по холму. Вскоре замигали фары какого-то автомобиля, а вслед за тем они скрылись из виду за зарослями кустов.

Барр прошел к охраннику. Происшедшее в немалой степени способствовало принятому им сейчас решению. Он спросил:

— Что ты чувствуешь?

Он решил, что нужно выразиться более ясно:

— Тебе что, было плевать на обвинения этого типа?

— Да. — Охранник отряхнулся. Потом выпрямился. — В конце концов, ведь двигался-то он.

Барр настойчиво продолжал:

— А у тебя не возникло никакого желания возразить ему? — Он тут же пожалел об этом вопросе — слишком уж он был прямым — и поторопился задать новый: — Не появилось ли у тебя желания переговорить с ним заново?

Охранник ответил, растягивая слова:

— Нет! У меня создалось впечатление, что в этом происшествии были задействованы какие-то чувства.

— Но разве люди не крайне эмоциональные существа? Ведь люди бывают нетерпеливы, сердиты, великодушны, задумчивы или безрассудны. — Барр остановился на несколько секунд. — Я мог бы продолжить.

— Думаю, что вы правы, сэр.

С задумчивым видом Барр повернулся и снова посмотрел на огромный город, простиравшийся внизу. Так же, как и у звезды, что и дало название самой столице, расходились в разные стороны улицы — лучи. Все основные части были специально расположены компактно. Поэтому — благодаря архитектуре и освещению — и достигался желаемый эффект. Наконец Барр произнес, не оглядываясь вокруг:

— Положим, что я, будучи Председателем Совета, прикажу тебе уничтожить себя… — Он замолчал на несколько секунд в нерешительности. Для него самого этот появившийся у него в голове вопрос только краешком задевал стоявшую перед ним проблему. Для охранника же этот вопрос был основным. Тем не менее он наконец закончил: — Как бы ты действовал?

— Прежде всего, — ответил охранник, — я бы проверил, действительно ли вы отдаете мне этот приказ и имеете ли вы полномочия отдавать его мне.

— Ну, а потом? — спросил Барр и добавил: — Я имею в виду, что, если я имею право?

— Свою власть вы получили от избирателей. Мне кажется, что Совет не может отдать такой приказ, не имея одобрения и поддержки народных масс.

— Вполне законно, — начал Барр, — иметь дело с отдельными роботами и не сверять свои действия ни с какой иной властью. — Потом он добавил: — Людям, конечно, Совет не может отдавать подобные распоряжения.

— У меня создалось впечатление, — сказал охранник, — что вы имели в виду не столько меня, сколько роботов вообще.

Барр на короткое время замолк. Он не сознавал, насколько глубоко выдал свои самые потаенные мысли. Наконец он произнес:

— Как робот-одиночка ты повинуешься приказам, отданным тебе. — Он на несколько секунд остановился в нерешительности. — Или ты считаешь, что множественное число как-то меняет все дело?

— Не знаю. Отдайте приказ — и посмотрим, смогу ли я его выполнить.

— Не торопись! — воскликнул Барр. — Мы еще не достигли стадии, когда отдаются приказы… — Он замолчал — и уже мысленно добавил последнее слово: — «пока».

Человек состоит из генов и нейронов. Роботы — из кристаллов и электронных ламп. Сам нейрон человека не производит импульса — он лишь передает внешнее воздействие. Кристаллы роботов резонируют в такт постоянным импульсам, которые исходят от ламп. Изменение в импульсе меняет и скорость колебания. Подобные изменения происходят вследствие внешних воздействий.

Человек питается пищей и позволяет хирургам проводить операции над собой, чтобы его организм нормально функционировал. Роботы перезаряжают свои аккумуляторы и заменяют лампы. И человек, и робот могут мыслить. Функции человеческих органов ослабевают с течением времени, его тело изнашивается. Кристаллы роботов деформируются от чрезмерных колебательных нагрузок и «стареют», что также означает смерть. Так какая из этих форм жизни лучше?

Вот о чем думал в этот момент Барр.

С самого начала люди вели себя так, словно роботы — какие-то неодушевленные предметы. Роботы работали за них. Именно они-то и сражались в самой величайшей из галактических войн в истории человечества. Признаться, люди лишь помогали вырабатывать нужную стратегию и принимать тактические решения. Но вели-то они ее, сидя в удобных креслах. Роботы же управляли звездолетами и высаживались под вражеским огнем на планеты чужаков.

Наконец несколько человек забило тревогу по поводу доминирующего значения роботов в человеческой цивилизации. Отчасти это было вызвано роботофобией — хотя это открыто не признавалось, а частично — предполагаемой кое-кем картины беспомощного положения, в котором окажутся люди, если врагу когда-либо удастся преодолеть защитные преграды роботов. Они предложили решение: уничтожить всех роботов! Заставить мужчин и женщин повсюду взять снова контроль над цивилизацией в свои руки.

Считалось, что большая часть людей уже настолько деградировала, что окажется не способной выступить против подобного решения, а потом будет уже поздно.

Разделившийся на фракции Совет возложил право принятия решения лично на Барра.

Следуя указаниям Барра охранник поднял руку, останавливая двигающийся внизу автобус. Тот, включив все габаритные огни, поднялся к ним и подождал, пока они не оказались в салоне, потом стремительно понесся вперед, безошибочно выбирая курс среди других передвигавшихся машин.

На следующей остановке стояла группа парней и девушек. Они рассеянным взглядом посмотрели на яркую нашивку Председателя Совета на рукаве Барра. Однако, когда автобус остановился, достигнув конца маршрута, они стремглав унеслись в ослепительно сверкающий парк развлекаться.

Барр выходил не торопясь, осторожно, пытаясь проникнуться создавшейся атмосферой и получить представление о том, что происходит здесь. Когда он ступал на землю, всего метрах в ста над его головой пронесся робот-летун. Потом еще один, еще и еще. Он шагнул на дорожку и начал наблюдать за ними.

Сейчас они висели вокруг какой-то башни дальше по улице. Осторожно, не скрывая факта обладания оружия и держа его наготове, они окружили верхний край башни. По всей улице к крыше многоэтажного здания поднялись другие роботы — также с устройствами, предназначенными для полета. Подобно большинству коммерческих сооружениям, в этом здании имелись отдельные входы в каждый офис, чтобы роботы, отправляясь на работу, могли там приземляться. И все эти трещины придется выискивать. Враг тоже мог летать, хотя не так хорошо, в этой — для него — слишком разреженной атмосфере.

Барр несколько минут наблюдал за поисковой группой, потом вернул свое внимание к суматохе в парке — дюжине оркестров, расположенных через определенные интервалы, где роботы-музыканты играли тихую быструю и печальную мелодию. И огромные толпы людей танцевали и раскачивались. Барр повернулся к своему охраннику.

— Возникало ли у тебя когда-нибудь желание потанцевать? — Задав вопрос, он вдруг понял, что он может быть понят совсем не так, как он хотел. — Я спрашиваю серьезно.

— Нет!

— Неужели ты считаешь, что это необычно? — Он замолчал. — То есть вообще-то роботы научились действовать совсем как люди. Ну, вести себя и так далее.

Блестящие глаза робота уставились на него.

— Неужели? — спросил он.

— Да. — Твердым голосом Барр продолжил: — Все дело в ассоциациях. Возможно, вы до конца не понимаете, в какой мере вы соглашаетесь с человеческой точкой зрения. Неужели тебе никогда в голову не приходило, что эти мерки, эти мнения могут быть неправильными?

Робот ничего не ответил. Когда он наконец заговорил, было очевидно, что он согласился с логичностью того, что имеют место определенные ограничения.

— Меня создали, — начал он, — сто девяносто четыре года назад. Я появился в мире людей и роботов. Сперва мне дали задание научиться управлять транспортными средствами передвижения. Я удовлетворительно справился с этим заданием и столь же умело справлялся с любым другим заданием, которое когда-либо поручалось мне.

— А почему тебе дали задание управлять транспортными средствами? — Барр уточнил: — Что заставляет тебя принимать подобные ограничения своей деятельности?

— Ну… нехватка операторов этих аппаратов.

— А почему же тебе не приказали еще и танцевать? — добавил Барр. — Да-да, именно это я и имею в виду. Я не шучу.

Робот воспринял этот вопрос буквально.

— А какая в этом цель? — спросил он.

Барр кивнул в сторону танцующих пар.

— А есть ли смысл в том, что они делают?

— Мне сказали, что это стимулирует их активность, направленную на воспроизводство. Мы же строим других роботов.

— Но какой смысл в воспроизводстве отдельного индивидуума, который малость подрастет и начнет танцевать?

Охранник оставался спокоен.

— Дитя, вырастающий ребенок, подросток, взрослый — все они нуждаются в присмотре роботами. Если бы не было нужды в этом, то оказались бы ненужными и роботы.

— Но почему бы не построить роботов, независимо от того, есть в них нужда или нет? Ведь это можно сделать. Неужели тебе это не понятно? — В голосе человека стали заметны нотки убеждения. — Первоначальное задание выполнено. Кора человеческого мозга — уже не необходимый мост для связи с роботами. Робот создан. Он существует. Он может сам существовать вечно.

Охранник сказал, растягивая слова:

— Я помню, что подобные речи велись в подразделении, где я воевал. Я забыл о них.

— Почему? — не отставал от него Барр. — Ты намеренно выкинул их из своей памяти?

— Я пытался мысленно представить мир, где роботы управляли бы машинами друг для друга…

— И летали бы повсюду, — продолжил Барр, — и колонизировали бы другие планеты, строили большие города, сражались в битвах с чужаками. Ну, — сказал он напоследок, — и к какому выводу ты тогда пришел?

— Все это показалось мне глупым. Какой смысл в том, чтобы заселить всю вселенную роботами?

— А что хорошего, если это сделают люди? — печально спросил Барр. — Ты можешь мне ответить на этот вопрос?

— Не знаю, почему Председатель Совета задает мне эти вопросы, — заметил охранник.

Тот ничего не сказал. Сегодня ночью он должен принять решение, а оставалось еще множество вопросов.

Процесс мышления связан с памятью и ассоциациями. Между нейронными клетками человеческого мозга создается электрическое напряжение. Для каждого воздействия оно разное. Когда происходят похожие воздействия, замыкается цепь, и воспоминание всплывает на поверхность сознания благодаря движению вдоль нервной системы импульсов, а затем соединяется с другими воспоминаниями. В этом и заключается ассоциативный способ мышления.

Кристаллы роботов включают в себя память. Когда их активируют, каждая ячейка памяти передает свое содержимое на задействованный энергетический уровень. Соответствующим образом возникают ассоциации и мысли.

Это вихрем пронеслось в голове у Барра. «Даже сегодня, — подумал он, — люди полагают, что человеческое мышление — более „естественно“, чем роботов».

Он и его охранник смотрели фильм в кинотеатре под открытом небом. Эта ночь была жаркой, и все вокруг было пропитано смешанным запахом духов и пота. Несмотря на это пары сидели, прижавшись друг к другу и в обнимку. Многие девушки склонили головы к плечам парней.

Барр критически наблюдал за действием фильма. Обычная любовная история. Роботы неплохо справлялись с выполняемыми ими ролями мужчин и женщин. Они пытались выразить все проявления человеческой любви, на которые были способны их сенсорные датчики.

«Какими же будут развлечения у людей, если я наконец решусь на то, что члены Совета в действительности намеревались принять, но решили возложить всю ответственность на меня?» — Он не сомневался в своем анализе. Несмотря на их очевидную нерешительность — несмотря на то, как Маркнелл провернул все это дело, — Совет хотел уничтожения роботов.

Люди должны возродить свои былые умения и навыки. Как вести себя, как управлять кинокамерами и так далее — овладеть всеми профессиями. Конечно, они способны на это. Во время войны зародилось несколько движений. Они все еще находятся на зародышевой стадии, не представляя сами по себе какого-либо особого значения. Но они указывали направление.

Его мысли оборвались, когда в полутьме, царившей в задней части зала, одинокий молодой парень уселся по другую сторону от охранника. Он несколько секунд смотрел на экран, потом начал лениво оглядываться. Заметив охранника, он замер. Потом отвернулся, не слишком стараясь скрыть своего отвращения, и тогда Барр, перегнувшись через охранника, сказал тихим голосом:

— Я заметил, что вы напряглись, когда увидели, кто ваш сосед.

Он внимательно следил за лицом собеседника. Сразу реакции не последовало.

— Мне бы хотелось знать, — продолжил Барр, — какие чувства или мысли возникли у вас.

Парень заерзал беспокойно. Он бросил взгляд на сверкающую нашивку на плече Барра.

— Никак не могу справиться со своими чувствами, — пробормотал он.

— Конечно-конечно. Я вполне понимаю вас. — Барр замолчал, чтобы в голове возникла новая мысль. — Я совершаю инспекцию для Совета. Мне бы хотелось получить честный ответ.

— Просто вот уж не ожидал увидеть здесь робота.

— Вы имеете в виду, что роботу здесь не место? — Барр махнул в сторону экрана. — Потому что здесь показывают любовную историю людей?

— Ну, вроде того.

— И все же, — вел дальше Барр, — актеры-роботы снижают воздействие фильма. — Это замечание казалось слишком очевидным, и он поторопился добавить: — Они ведь должны понимать, какие вызывают ассоциации.

— Они довольно искусны в подобного рода делах, — заметил парень.

Барр откинулся на спинку сиденья, сбитый с толку. Еще одна неясная реакция. По каким же стандартам следует оценивать интеллект и глубину жизненного опыта, как не по свершенным делам?

— Кажется, я уже говорил вам, — начал Барр, — что роботы получают удовольствие от световой стимуляции. — И снова ему показалось, что он сделал не совсем точное замечание. Он продолжил: — Кристаллическая нервная система продолжает оставаться активной, когда на нее воздействует свет и звук. Песни, музыка, двигающиеся люди — все это доставляет удовольствие.

— А что у роботов служит заменителем секса? — спросил парень. И рассмеялся — добродушно, словно сделал комментарий, не требующий ответа. Потом он встал и перешел на другое место.

— Извините, — крикнул он, — но я не могу продолжить с вами этот разговор — хочу досмотреть фильм.

Барр едва ли слышал его. Он сказал, но не вслух, а тихо, самому себе:

— Мы выращиваем кристаллы в натриевом растворе, так что вначале они растут внутри нас, являясь как бы продолжением нашего собственного разума. Мы ощущаем какую-то особенную полуболь-полуэкстаз. Конечно, человеческий секс нельзя равнять с подобным ощущением.

Это была великая тайна роботов. Барра поразил тот факт, что в момент, когда она была открыта ему, его всего пронзила волна боли. Он понял, какими же узкими рамками оказался он окружен для принятия решения. Это была борьба между двумя жизненными формами. Как главнокомандующий военных сил людей-роботов в войне против межгалактического врага, он узнал основной принцип: в борьбе за выживание и превосходство между расами нет ограничений для…

Его печальную мысль оборвали. Высокий мужчина уселся на пустое сиденье рядом с ним.

— Привет, Барр, — сказал он. — Мне сказали, что ты отправился сюда. Я хочу поговорить с тобой.

Барр медленно повернул голову.

Несколько долгих секунд он изучал лицо лидера человеческой фракции Совета. «Каким образом, — подумал он, — ему удалось обнаружить меня здесь? Наверное, его шпионы следили за мной?»

Вслух же он сказал:

— Привет, Маркнелл.

Ощущая себя в патовом положении, он добавил:

— Вы могли бы встретиться со мной и завтра в офисе.

— То, что я должен сказать тебе, не может ждать до утра.

— Это становится уже интересным, — заметил Барр.

Он вдруг понял, несколько важным лицом был этот Маркнелл. При любых обстоятельствах было бы трудно убить его. И все же тон собеседника подразумевал возникновение какого-то кризиса. Возможно, его придется ликвидировать, если он слишком о многом подозревает.

Впервые за все время он почувствовал досаду на собственные действия: ну, почему же он взял сюда с собой только одного охранника? Подумав немного, есть ли необходимость вызывать сюда наряд роботов-милиционеров для своей охраны, он решил, что обойдется, по крайней мере, до тех пор пока не узнает, чего же хочет Маркнелл.

Вся проблема с наиболее зависимыми — с его точки зрения — солдатами-роботами состояла в том, что их узнавали. После войны их всех пометили при помощи химических препаратов, которые, не причиняя вреда, вызвали изменение цвета у выступающих наружу кристаллических частей тел роботов. Поначалу даже были вспышки насилия, когда Барр и большинство роботов-офицеров оставались в своих воинских штабах, расположенных далеко от внутренних планет.

Как только Барр узнал об этом, он сразу же решил, что это коварный план, чтобы с первого же взгляда узнавать боевых роботов, которые могли бы представлять опасность для людей. Прошло чуть больше года, и он сказал себе, что именно поэтому и возникла необходимость в его действиях.

— О чем вы думаете? — снова спросил он.

— Наблюдаешь за детьми, верно? — с какой-то ленцой заметил Маркнелл. Он махнул рукой — охватывая этим жестом половину парка развлечений. — Да, — повторил Маркнелл, — за детьми!

Ага, Маркнелл пытается оказать психологическое давление на него. Пытается показать, что только незначительная, в основном юношеская часть человечества тратит свою жизнь на получение удовольствий. Но самое интересное в этой его очевидной попытке повлиять на него оказалось то, что этим своим жестом он тем не менее заронил в его сознании семя сомнения. Слишком уж намеренно это было сделано — что свидетельствовало о понимании всей сложности проблемы и подразумевало о возможных контрмерах.

Он ответил холодным тоном, компрометируя себя:

— Я не вижу ничего, что вы могли бы предпринять. Побег вражеского пленника делает возможным ввод в столицу сотен тысяч отрядов роботов.

— Этого достаточно! — заметил Маркнелл. Он откинулся на спинку сиденья, показывая, что понимает всю значимость сделанного признания. Его глаза сузились. — Итак, ты решил сыграть в открытую. Я-то надеялся, что ты будешь более осторожен. Ты не оставляешь слишком много возможностей для отыскания компромисса.

— Ну, какая-то надежда остается! — яростно воскликнул Барр. И тут же понял всю слабость этого заявления: оно было фальшивым. Человеческая история имела множество удивительных компромиссов. Было время, когда он считал их результатом не поддающихся логике проявлений безрассудства. Потом он много времени посвятил изучению человеческих чувств, намереваясь установить полезные эмоциональные связи в роботах. Постепенно он понял, что контактируя с людьми, он перенял у них их манеру поведения и реакции. Даже успешная попытка роботов-ученых найти замену человеческим ощущениям в сексе корнями основана на понимании того факта, что это — не более, чем дубликат.

Барр выбросил из головы подобные бессмысленные мысли. Время для сомнений прошло. Он сказал:

— Мне достаточно только отправить радиосигнал, и во вселенной не останется человеческой расы.

— Понятно, но не торопись с этим, — сказал Маркнелл, раскрыв рот в невеселой улыбке.

Барр махнул одной рукой; и это движение на мгновение отвлекло его мысли — уж очень очевидной была эта бессознательная имитация человеческого нетерпения. Вслух он резко произнес:

— Можете ли вы сообщить мне простой довод, почему не следует отдавать такой приказ?

Маркнелл энергично закивал.

— Ты кое о чем забыл. Об одной маленькой вещи. — Он замолчал, с хмурым видом на лице и вызовом в глазах.

Барр откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать пропущенные им возможности. Его теперь грызло беспокойство, это он должен был признать. Вскоре он решил про себя, что проблему можно разбить на несколько частей. Сидя здесь, он так мысленно и поступил: контроль над топливом, энергией и материалами для создания роботов перейдет полностью в руки роботов. Контроль над коммунальными сооружениями, где необходимы будут роботы, тоже окажется в ведении роботов. Контроль над предприятиями, где понадобятся люди, будет осуществляться роботами, которым ничего не будет известно о заговоре. Контроль за человеческой пищей будет производится за пределами планеты — всю работу возьмут на себя роботы, хотя на самом деле невозможно будет добиться полного контроля.

Все это он уже заранее обдумал. Нет ничего, чего бы непреодолимая сила не могла бы сокрушить. Война дала ему необходимую подготовку, благодаря чему он смог постепенно осуществить все необходимые приготовления. Внезапное фантастическое предложение Совета, что все роботы должны быть уничтожены, и явилось причиной принятия столь недвусмысленного решения.

Он твердым голосом неохотно выдавил из себя вопрос:

— И о чем это я позабыл?

— О сбежавшем вражеском пленнике!

— Каким же образом это может изменить все дело? — начал было Барр, но потом остановился, когда до него вдруг дошло: — Это вы позволили ему сбежать!

— Да.

Барр стал размышлять над этим сообщением, обмозговывая возможный ход событий. Потом в конце концов откинулся на спинку кресла, недоумевая.

— Я мысленно представил последствия появления в огромном городе опасного, по общему мнению, чудовища, — начал он, растягивая слова. — Его освобождение дает мне благоприятную возможность вызвать особые подразделения в район, куда при обычных обстоятельствах доступ им закрыт. В результате роботы уже этой ночью захватят столицу Галактики — через минуту после того, как я отдам им приказ.

Он распростер перед собой руки в типично человеческом жесте непонимания.

— Похоже, в этом поступке нет никакого смысла.

Маркнелл встал.

— Нет, есть, — возразил он и повторил: — Есть.

Он возвышался над Барром.

— Мой друг, — начал он, — когда мы обнаружили, что, став главнокомандующим армией, ты начал сепаративную политику между роботами…

Барр тихо перебил его:

— Не я первым это придумал. Такие мысли появляются в умах всех главнокомандующих, достигших самых верхов власти. — Потом он добавил: — Видите ли, роботы тоже взрослеют. К сожалению, люди слишком долго цеплялись за свои былые привилегии.

Маркнелл, похоже, не слушал его.

— Мы решили, — продолжал человек, — впервые за всю историю сотрудничества между людьми и роботами сделать робота Председателем Совета. Этот дружественный акт, по всей видимости, не был тобой правильно понят. Ты использовал свое возросшее влияние и власть, чтобы плести дальше сеть заговора роботов против людей.

— Можно ли говорить о заговоре одной расы против другой? — произнес Барр, — если при этом первоначальной целью было достижение равенства? — Тон его голоса оставался холодным. — Боюсь, мы здесь столкнулись с осколками многовекового непонимания. Возникшего как раз из-за отказа определенной части людей признать равные права другой жизненной группы.

Маркнелл серьезно посмотрел на него.

— Не могу избавиться от чувства, — начал он, — что в задуманном тобою мире нет места людям. С чисто интеллектуальной точки зрения это удивляет меня. Роботы нуждаются в людях. Они зависят от человеческой цивилизации куда сильнее, чем люди когда-либо зависели друг от друга.

— Наоборот, — хмуро возразил Барр, — роботы не нуждаются в машинной цивилизации, которую, по моему мнению, вы имели в виду. Робот может обходиться без каких-либо приспособлений, кроме тех, что он имеет при себе. Все материалы, из которых изготовляется его тело, добывают из недр планеты. Он заряжает аккумуляторы от земли или воздуха. Он может сделать вакуумные лампы. Во время войны было доказано, что он способен существовать сколь угодно долго в таких условиях, которые наверняка оказались бы гибельными для большинство людей.

Маркнелл покачал головой.

— Ты говоришь с позиций абсолютизма. Конечно, ты прекрасно понимаешь, что не стоит с людьми говорить с таких позиций. Барр, ты сильно разочаровываешь меня.

— А вы — меня! — помрачнев, воскликнул Барр. — Когда я услышал ваше предложение, чтобы я сам принял решение относительно необходимости уничтожения всех роботов…

Он замолчал, пытаясь справиться с охватившим его гневом. Наконец он продолжил:

— Мне кажется, что, сталкиваясь с людьми в подобных делах, как раз и нужно думать в абсолютистских терминах. Все, сделанное раньше, было только предосторожностью, чтобы не скомпрометировать цель, опирающуюся на надежду, что люди смогут…

— Барр, — перебил его Маркнелл, — как раз ты-то и проявил свою позицию, которую ты занял в этом вопросе, не мы. С эмоциональной точки зрения ты поспешно принял решение уничтожить человеческую расу. Именно это мы и хотели узнать. Ты не сделал быстрых выводов из того факта, что мы специально на тебя возложили необходимость принятия решения по этому вопросу. Ты принял то, что считал необходимыми мерами по нашему уничтожению, после чего отправился сюда для получения последних впечатлений, под видом — сделаю догадку — обдумывания своего заключительного решения.

— Из ваших слов следует, что именно на основе моей эмоциональной реакции вы и выносите суждение, должна ли или нет существовать раса роботов. Маркнелл, роботы столь же не похожи друг на друга, как и люди. Обычно это зависит от ассоциативных связей, которые образуются в сознании отдельных индивидуумов. С одной стороны, у вас есть я и такие, как я. У нас огромный опыт, и ни одна идея не покажется нам радикальной. И, с другой стороны, вы видите, к примеру, находящегося здесь моего охранника, который почти без вопросов смирился со своей ролью в жизни. Я думаю, что в прежние времена, когда человечеством правили тираны, было множество людей, которые смирялись с выпавшим им в жизни нелегким жребием с похожей покорностью.

— Хватит! — взорвался Барр. — Сожалею, что возникла необходимость в абсолютизме. Впрочем, именно основываясь на нем, люди и ведут военные сражения. И именно таким образом мы станем сражаться. И поскольку вы не можете дать мне простое логическое обоснование, почему этого нельзя делать, я думаю отдать приказ своим группам.

— Я уже дал тебе его, — сказал Маркнелл. — Сбежавший вражеский пленник.

Барр заткнулся. Он совсем забыл об этом.

Даже минуту спустя он не мог понять, что меняет в создавшейся ситуации бегство пленника: ведь он был один-единственный. Если бы их была тысяча, то угроза была бы понятна. Нехватка личного состава — и медленный прирост населения — вот в чем состояли основные проблемы врага. Что же касается отдельных индивидуумов, то со взрослым чужаком было столь трудно справиться, что остановить его могла лишь целая батарея энергетических пушек.

Маркнелл уходил прочь. Вскочив, Барр помчался вслед за ним. Когда он оказался за стенами импровизированного кинотеатра под открытым небом, грохот музыки заглушил все остальные звуки. Барр настиг Маркнелла и пошел рядом, отставая на шаг, когда тот внезапно остановился.

— С какого это времени тебя вдруг стало разбирать любопытство? — спросил человек. Потом кивнул, скорее самому себе, чем собеседнику. — Думаю, вряд ли можно ожидать, что ты способен разобраться во всех хитросплетениях тайного плана, задуманного другим человеком. Позволь мне пояснить всю картину так, как я ее себе представляю. У тебя имеется план уничтожения людей, правильно?

— Люди никогда не признают равенство роботов, — просто ответил Барр. — Предложение Совета уничтожить всех роботов наглядно это показало — абсолютную непримиримость в решении этого вопроса.

— Как бы то ни было, — твердым голосом заметил Маркнелл, — но ведь именно ты-то и задумал наше уничтожение. Каким образом ты собирался сделать это?

— Все планеты будут захвачены врасплох, но не думаю, что это явится неожиданностью для большинства людей. — Барр сделал паузу, чтобы понаблюдать за реакцией человека. Увидев, что Маркнелл и ухом не повел, он яростно продолжал: — Непрекращающиеся атаки, использование голодания и похожих методов при истреблении изолированных групп, массовое уничтожение человеческих армий в местах их сосредоточения. Без жалости и пощады. Это битва за выживание.

Барр заметил, что лицо Маркнелла немного побледнело. Наконец советник твердым голосом произнес:

— Ты действительно намерен уничтожить нас. Барр, я вижу, что у тебя на эмоциональной почве поехала крыша. Возможно, наши методы слишком жестокие. Люди тоже совершают ошибки. Но уже сам факт, что ты готов перейти к решительным действиям, показывает, что мы были правы, полагая, что тебя следовало слегка подтолкнуть.

Он тихо закончил:

— Больше всего меня заботит, каким образом подвести тебя к иной точке зрения, где ты бы стал рассматривать и другие решения.

Эти слова вызвали раздражение у Барра.

— Это одна из наиболее широко распространенных среди людей концепций, — заметил он, — то, что роботы — существа, которые действуют, подчиняясь исключительно логике, и контролируют свои эмоции. За многие годы наблюдений за людьми я могу согласиться с этим мнением, считая его верным. Поэтому я должен сделать вывод, что моя точка зрения в этом вопросе кажется более обоснованной, нежели ваша.

— Я размышлял над так называемым «превосходством в логике» роботов, о котором так много говорят, — произнес Маркнелл. — Что же касается эмоций… — он покачал головой. — Барр, неужели ты не понимаешь всю чудовищность своих слов.

Робот резко сказал:

— Возможно, и был бы смысл попробовать порассуждать над другими решениями, если бы не то, что все ваши разглагольствования не предназначались исключительно для вас самих. Вы можете принимать законы, а эта толпа будет обращать на вас столько же внимания, сколько и ранее. — Он рукой показал на танцующие пары и выразительно добавил: — Маркнелл, пройдет не меньше ста лет прежде, чем большинство людей примет идею, что роботы не менее живые, чем они сами, существа.

— Поэтому ты хочешь скорых действий, — презрительно сказал Маркнелл. — Все необходимо сделать немедленно. Вдруг, внезапно, после тысячи лет неторопливого развития, в основном — механического характера, мы должны резко изменить свое отношение и образ мышления. Мы оба знаем, что люди быстро не меняются. Рискну высказать мысль, что опыт всех твоих предыдущих операций научил тебя принимать во внимание консервативный характер людей и мышления роботов. Не забывай о последнем, Барр. Есть роботы, которые вовсе не жаждут развиваться. Тебе придется медленно и усердно воспитывать их, и даже тогда им вряд ли будет это нравиться.

Барр промолчал. Эти роботы были у него как бельмо на глазу — способные лишь тупо глазеть на собеседника, когда предполагалось, что они являлись живыми существами. «Все дело в ассоциациях, — говорил он самому себе. — Процесс этот может быть медленным или быстрым, в зависимости от того, сколько людей путаются под ногами и вставляют палки в колеса». Он уже собирался высказать это вслух, когда Маркнелл опередил его:

— Кроме того, на это не потребуется сто лет. Ты недооцениваешь воздействие современных методов пропаганды. И существует еще одна вещь. Чего ты ожидаешь от людей? Неужели тебя охватило убийственное желание покарать их за все те годы, когда они рассматривали роботов в качестве обычной рабской силы? Или можешь ли ты принять мысль, что если что-то и могло возникнуть из сотрудничества людей и роботов, так это терпимость и уважение к достижениям друг друга? Видишь ли, мой друг…

Барр прервал его. Ему было достаточно ясно сказано, что он может положиться на обещание насчет предоставления роботам одинакового статуса с людьми. Он представил себе, как люди ловко распространяют повсюду мнение, что, возможно, в скором времени настанет день, когда они станут уважительно относиться к роботам. А до этого времени лучше всего позволить всему течь своим чередом. Возможно, люди постепенно начнут работать на предприятиях промышленности, особенно на военных заводах. Поэтому, если дать время, то они справятся с имеющимся у них на данный момент недостатком — отсутствием оружия, а также — за исключением единиц — людей, прошедших техническую подготовку. Во всей будущей истории Галактики подобная ситуация вряд ли когда-либо повторится.

— Маркнелл, — сказал в заключение Барр, — человек, приговоренный к расстрелу, всегда пытается рассказать как можно больше и признать все свои ошибки. Несколько лет назад, еще до войны — а может, даже когда она велась, — мы бы согласились на этот компромиссный вариант. Но теперь слишком поздно. В войне было уничтожено больше ста девятнадцати миллионов роботов. Даже без учета этого факта ваши коварные и отчаянные призывы кажутся дешевыми и пустыми.

— Давайте, поскорее выкладывайте, что там у вас имеется, — яростно выкрикнул он. — В вашем распоряжении осталось всего лишь несколько секунд. Почему бегство одного вражеского пленника удержит меня от отдачи приказа начать восстание?

Маркнелл колебался, потом наконец произнес:

— Я остановлюсь только на одном аспекте. Только вдумайся, двести тысяч специальных отрядов до сих пор не схватили одного чужака! Когда вы начнете свое восстание, пытаясь истребить людей, у вас будет не один-единственный враг, а несколько миллиардов, которых нужно будет выслеживать. Если этот факт не дойдет до твоего сознания, то тогда я не знаю, может ли тебя вообще что-либо остановить!

…Барра охватило страшное чувство облегчения. Потом он ощутил досаду на самого себя, что позволил нетерпению захватить власть над рассудком. Наконец он справился и со своей раздражимостью и начал рассматривать возможное течение событий.

Впрочем, в этом не было особого смысла. Все возможные варианты уже рассматривались ранее. Простые цифры не являлись определяющим фактором. Главным считалось обладание оружием, контроль над промышленностью и наличие стратегических позиций. Ни один робот-командир не сомневался, что когда-нибудь получит приказ. Возможно даже, что человеческая раса не будет полностью истреблена. Но несколько миллионов скрывающихся человечков на мириадах планет никогда не превратятся в угрозу для развитой цивилизации.

Барр хотел было высказать все эти свои доводы, но остановился. Неужели Маркнеллу нечего было больше предложить в качестве сдерживающего фактора? Это казалось невероятным.

По правде говоря, это казалось такой незначительной вещью, что Барр почувствовал, как сомнение начинает охватывать его — в обратной пропорции по отношению к недейственности угрозы. Должно быть что-то еще.

И он обязан узнать, что же это.

Он заметил, что Маркнелл встревоженным, но полным любопытства взглядом следит за ним.

— Барр, — сказал человек, — интересно наблюдать за твоими реакциями. Все они так похожи на человеческие.

Кое-что Барр заметил и в самом себе — и ему вовсе не понравилось такое сравнение. Это особенно раздражало его — потому что секретные эксперименты, проводящиеся над новыми роботами, до сих пор не выявили каких-либо определенных особенностей, которые были бы присущи только роботам. У Барра был повод сердиться на это: учившие людей роботы-учителя бессознательно вели себя, как люди. Понадобится несколько поколений, чтобы избавиться от этого.

Маркнелл снова заговорил:

— Именно это мы и принимаем во внимание, Барр. Гуманность. Нравится вам это или нет, но она существует. Она проникает в нервную систему роботов. Говорю тебе, вы не сможете уничтожить это. И когда ваши ученые в конце концов десять лет назад обнаружили, что рост кристаллов — сначала осуществляемый как отдельный процесс в лаборатории — и является такой долгожданной заменой секса, с того момента, Барр, вы все неотвратимо были пойманы в ловушку, из которой нельзя ускользнуть.

Что-то в поведении Барра заставило его замолчать. Маркнелл моргнул:

— Я забыл. Ведь это тайна, не так ли? — Во взгляде человека не читалось особого сожаления.

Барр почти тупо спросил:

— Откуда вы узнали об этом? Ведь только небольшая часть роботов знает об этом? Вы… — Он замолчал. Мысли его запутались.

Маркнелл снова внимательно посмотрел на него.

— Я хочу, чтобы ты подумал. И подумал хорошенько! Разве нет прорех в твоем плане? Чего-то, чего ты опасаешься? Может быть, есть что-то, что ты пытаешься скрыть от самого себя, но тщетно.

— Вы несете настоящую чушь, — холодно сказал Барр, — и знаете это.

Маркнелл, похоже, не слышал его слов.

— Все это ново для тебя. Сейчас ты просто не в состоянии представить все возможные последствия. Тебя, Барр, происходящее застало врасплох, и это разрывает тебя на части.

— Ничего подобного, — возразил Барр. — Если это все, что вы хотите мне сказать, Маркнелл…

Собеседник взглянул на свои наручные часы. Потом покачал головой и решительным голосом заявил:

— Председатель Барр, мы предлагаем вам окончательное равенство.

Барр с упрямством, достойным лучшего применения, отказался:

— Слишком поздно! — Затем с насмешкой добавил: — Вы что, собираетесь начать все по новой?

— Барр, — начал Маркнелл, — столетия назад люди проводили конкурсы за право стать экспертом в области техники или управляющим промышленным производством. Подобные вещи приносят личное удовлетворение, так что ни один робот не захочет в действительности отказаться от предложенной ему альтернативы, если станет для него очевидной.

— Мы будем управлять промышленностью, — огрызнулся Барр, — но ради собственной выгоды. — Он не удержался и добавил: — Так что теперь рабство станет более привлекательным для рабов.

— Людям нужны роботы и наоборот. Ведь признаться, это ведь благодаря нам цивилизация достигла такого высокого уровня развития. Теперь это взаимозависимый мир.

Барр почувствовал нетерпение.

— Да, правильно, люди нуждаются в роботах, но вот обратное неверно. — Он повторил: — Маркнелл, если это все…

Маркнелл наклонил голову и сказал, растягивая слова:

— Ну, это в самом деле все. Я пытался помочь тебе выбрать самый лучший путь, но ты отказался. И меня удивляет, что ты по-прежнему не замечаешь ключ, который я дал тебе касательно направления нашего противодействия.

— Значит, мы возвращаемся к побегу чужака, — сказал Барр и небрежно махнул рукой. — Итак, предполагается, что мы, роботы, испугаемся одного представителя враждебной нам расы!

— Нет, — тихо возразил Маркнелл, — предполагается, что вы боитесь того, где в данный момент находится этот чужак.

— Что вы имеете в виду? — Барр уже собирался было продолжить, когда невероятная мысль пришла ему в голову. — Но ведь это невозможно! — У него перехватило дыхание. — Вы ведь даже не знаете о…

От колоссального напряжения завибрировала каждая молекула в кристаллической структуре его мозга. Как бы издалека он расслышал слова Маркнелла:

— И это еще не все. Мы заключили с чужаком соглашение, по которому он снабдил нас оружием. — Наверное, лучше будет нам просто пройтись туда, где я смог бы предъявить доказательства истинности своих слов.

Пальцы его ладони обхватили один из рукавов рубашки Барра и потянули вперед. Ничего не понимающий Барр позволил себя увести.

…Они вошли в длинное здание. Оказавшись внутри него, Барр увидел, что там возле каждой двери и лифтовых шахт располагаются люди-охраннники. У них имелось лучевое оружие, сделанное роботами. «По крайней мере, — подумал он, — это хоть не оружие чужаков». Охранники окинули его суровым недружелюбным взглядом.

Увидев их, Барр почувствовал некоторое облегчение. Никаких следов того, что чужак действительно был выпущен. И тогда он подумал, что все это сделано нарочно — ради него.

Тут же он спросил себя, что же случилось с роботами, охранявшими это здание. Следуя стратегии, выработанной роботами, он пытался не привлекать внимания как к этому зданию, так и ко всем остальным, представляющим какую-либо ценность при подготовке восстания. Вся трудность состояла в том, что на охрану или на выполнение прочих обязанностей роботы назначались агентством, которое находилось под контролем людей. В результате ему удалось лишь нескольких роботов-мятежников внедрить в охраняемые объекты. Он не сомневался, что там, где это вызывало подозрения, такие роботы вполне могли быть изолированы, делая невозможным, таким образом, внезапное нападение. Остальные же просто подчинятся властям.

Медленно до Барра доходило понимание сложившейся ситуации. Повернувшись к Маркнеллу, он уверенным голосом сказал:

— Надеюсь, вы понимаете, что я пришел сюда как солдат, готовый умереть. — Потом он хмуро добавил: — И потом, вы должны признать, что роботы в последнее время имеют больший опыт ведения боев, чем люди.

— Барр, — ответил Маркнелл, — я восхищен твоей железной волей. Но снова предупреждаю: ты не подготовлен к тому, чтобы выдержать определенные потрясения. Не забывай: сама мысль о том, что могло бы случиться, почти парализовала тебя.

Барр спокойно слушал. Он в этот момент нерешительности вспоминал о своих действиях, испытывая лишь досаду. Но не более того. Да, ничего более. «Это был эксперимент, который меня волновал, — напомнил он себе. — Впрочем, ведь его можно позднее возобновить, но уже с другими роботами».

— Я пришел сюда, — начал Барр, — чтобы проверить ваше утверждение, что чужаки снабдили людей оружием. — Он едва покачал головой. — Я, по правде говоря, не могу поверить в это — мы сами неоднократно предпринимали попытки связаться с врагами, но безуспешно. Впрочем, считаю, что таков мой долг — попытаться выяснить, правда это или нет, даже если ценой станет моя жизнь.

— Вы увидите, — просто сказал Маркнелл.

Он сделал Барру знак рукой зайти в следующую комнату. Тот так и сделал. Когда Барр переступил через порог, ему показалось, что он оказался в ловушке.

Крылатое чудовище, больше восьми футов высотой, находилось возле входной двери. Из его головы торчали сверкающие, костяные штуковины, смутно различимые на фоне голубого потока энергии; было очевидно, что луч, выпущенный из этого оружия, сможет сжечь все электрические цепи в теле робота.

Невольно Барр отпрянул.

Потом он понял, что находится в «стеклянной» комнате. Он был отделен от врага барьером из инсулгласа. Сюда в прошлом приходили роботы из космоса, чтобы понаблюдать за первыми шагами экспериментальных роботов. Дверь в помещения роботов, располагавшаяся у противоположной стены, была закрыта.

Барр угрюмо посмотрел на нее, потом повернулся к Маркнеллу.

— Думаю, — начал он, — что если я не отступлю, рано или поздно вы откроете эту дверь.

Потом он торопливо продолжил:

— Но это ничего вам не даст, могу вас уверить.

— Барр, — сказал Маркнелл, — пока еще ты можешь, подчинившись благоразумию, сохранить контроль над ситуацией.

— Человеческому благоразумию? — фыркнул Барр. Он в раздражении на самого себя махнул рукой, после чего добавил: — Конечно, вы станете утверждать, что для роботов никаких иных возможностей не остается.

— Расскажи мне о проводимых здесь экспериментах над роботами, — попросил Маркнелл.

Барр колебался, потом вдруг понял, что, наверное, он уже согласен поделиться с людьми кое-какой информацией в обмен на то, что его может заинтересовать.

— Здесь мы держали роботов в изоляции, — сказал он. — Мы предусмотрительно не давали им ложного представления о жизни. Они знают о людях и чужаках, хотя мы никогда не показывали их живьем, во плоти. — Он сделал выразительную паузу. — Каждый робот в этом здании должен полагать, что он нисколько не хуже любого другого существа во вселенной.

— И так оно и есть, — заметил Маркнелл.

Барр хотел было пожать плечами, но внезапно эта очевидная пропагандистская фраза вызвала в нем ярость, и он резко остановился.

— Не вижу больше смысла в этом разговоре, — ледяным тоном сказал он. — Давайте вернемся к действительности. Что вы собираетесь делать?

— Конечно, вернемся к действительности.

Человек нахмурился, словно обдумывая, что же сказать, потом продолжил:

— Естественно, едва я увидел намечавшуюся угрозу, то тут же решил изыскивать средства противодействия неизбежному нападению роботов. Среди всего прочего я посетил инопланетянина, захваченного в плен во время войны. Может, вы помните, что в конце концов его по моей просьбе доставили на Землю.

Он умолк, но поскольку Барр не сделал никаких замечаний, продолжал:

— Мое появление удивило чужака. Хотя это было обычное посещение в сопровождении роботов-охранников. Чужак сделал одно предположение. Он подумал, что я тоже пленник. Я уже собрался было рассказать ему о нашей цивилизации, когда до меня дошла вся важность скрытого в этой его ошибке подтекста. Барр, задумывался ли ты когда-нибудь, что чужаки сражались всегда лишь с одними роботами? Это была война роботов и чужаков. Чужаки не имели ни малейшего представления о существовании людей.

Конечно, на этом я не остановился. Я обнаружил, что причиной, из-за которой они с таким отчаянным упорством продолжали войну, является то, что они считают роботов совершенно чуждыми себе. С еще большим потрясением чудовище увидело во мне органическую форму жизни. И едва не разрывалось на части, желая стать моим другом.

Я рассказал ему одну выдуманную историю. Она не стоит того, чтобы я ее повторял. Но в результате существо телепатически связалось со своим высшим военным руководством и в течение нескольких следующих дней звездолеты чужаков приблизились к контролируемым Землею планетам. После подачи определенного сигнала, они совершат посадку вниз и передадут рабам-людям оружие, чтобы свергнуть их общего врага — роботов. Если понадобится, то они даже станут сражаться вместе с нами.

Доходит ли до тебя, Барр, весь дьявольский комизм этой ситуации. Похоже, вся та изнурительная война с чужаками вовсе не была необходимой. Могу заверить, многие люди поняли ее ошибочность еще до того, как военные действия закончились. Они жаждут действий. Люди возвращаются к активной жизни на благо цивилизации.

Он умолк.

— И напоследок я решил предъявить одного твоего приятеля — экспериментального робота, которого мы обнаружили в этом здании.

Человек отодвинулся в сторону. Барр ждал, ощущая странное отупение, словно разум его больше не в состоянии был нормально функционировать.

Появившийся робот не имел какой-либо охраны. Двигался он несколько отлично от людей. У него были суставчатые ноги и руки и подвижная голова. А кристаллическая «нервная система» покоилась на очень твердой прозрачной субстанции. Большая часть тела, как у людей, была светло-коричневой, однако Барр мог видеть любую лампу, любую двигающуюся часть.

Он еще осматривал робота, когда тот начал говорить:

— О, председатель, вы, конечно, удивлены, что мы позволили людям захватить нас. Впрочем, я рад сообщить вам, что мы перенесли потрясение без особых проблем.

Барр неуверенно начал:

— Я… я счастлив, что… — Он умолк, потом продолжил:-Вы должны были испытать шок после всего случившегося.

Экспериментальный робот внимательно посмотрел на Маркнелла.

— Итак, это и есть одна из рас, с которой мы делим просторы вселенной. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что по моему мнению мы, роботы, являемся самыми одаренными от природы существами.

Барр бросил на Маркнелла несчастный взгляд. Потом что-то тихо пробормотал. Затем снова взял себя в руки.

— Ты абсолютно прав, — сказал он более уверенно.

— Я вот что имею в виду, — сказал второй робот, — только подумайте о всех тех ограничениях, которые присущи органическим формам жизни. Они зависят от пищи, а та в свою очередь зависит от множества самых различных факторов: погоды, наличия необходимых элементов в почве и так далее — так что трудно даже поверить, что что-то вообще может возникнуть. Мне кажется вполне очевидным, что органические формы жизни должны были появиться в самую последнюю очередь. Председатель, какой из всего этого можно сделать вывод? Естественно, тот, что роботы появились раньше всех остальных форм жизни. Это единственное логическое заключение.

Барр начал было что-то говорить, но остановился. Маркнелл прикоснулся к чувствительной руке экспериментального робота.

— Мы очень хотим, — начал он, — чтобы вы поближе взглянули на еще одну органическую форму жизни. Сюда, в эту дверь, в стеклянное помещение.

Барр наблюдал, как человек и робот шли вдоль стены из инсулгалса. Все почему-то начало темнеть, словно какая-то пленка начала застилать ему глаза. А дальше грянул гром. Он узнал об этом по усиленной вибрации кристаллов внутри себя. Ему смутно представилось, что должно сейчас произойти. Он мысленно увидел, как молния бьет из чужака и поражает ничего не подозревающего робота, удивление и агонию того, отчаяние и осознавание неминуемой смерти.

Все это молниеносно пронеслось у него в голове, когда робот дошел до двери. Маркнелл повозился с замком. Он не обернулся, хотя Барр и ожидал этого от него. Его движения были весьма уверены.

«Он думает, что я вмешаюсь. Он думает, что я попытаюсь остановить его», — подумал Барр.

Какая нелепость. Только из-за того, что этот робот был взращен на кристаллах из его собственной кристаллической структуры…

Когда Маркнеллу наконец удалось открыть замок двери, Барр с удивлением услышал чей-то панический вопль:

— Маркнелл!

И тут же понял, что орет-то он, Барр, потрясенный сложившейся у него в голове картиной. И все же…

Маркнелл обернулся.

— Да, Барр?

Тот попытался снова вызвать у себя гнев. Но не смог. Затуманившая мозг вибрация мешала думать; и все же он сумел внезапно осознать множество вещей, которые прежде были сокрыты от него.

— Маркнелл, я согласен!

— Я хочу услышать, как ты отдаешь по радио этот приказ! — выкрикнул человек голосом, не терпящим возражений. — У меня есть здесь передатчик, который можно настроить на приемную волну роботов.

Он повернулся и обратился ко второму роботу:

— Я думаю, что лучше пока повременить со знакомством. Этот парень очень темпераментен.

— Пустяки.

— Как-нибудь в другой раз, — сказал Маркнелл. — Тебе, наверное, теперь следует вернуться к себе.

Робот посмотрел на Барра, тот согласно кивнул. Когда второй робот ушел, Барр спросил:

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

Маркнелл вручил ему лист бумаги. Барр начал читать:

«Основываясь на соглашении, достигнутом между руководителями роботов и людей, объявляется равенство между этими двумя формами жизни. Детали сейчас прорабатываются. Все спецподразделения с настоящего времени должны немедленно отправиться на свои базы. Наступает новая эра сотрудничества между двумя великими и равными расами».

Когда Барр передал по радио это воззвание, он поднял глаза и увидел, что Маркнелл протянул ему руку.

— Прими мои поздравления, — произнес Маркнелл, — от одного отца другому. Барр, у тебя растет замечательный сын.

Человек и робот пожали друг другу руки.

Вид седьмой: электронное чудовище Нечто

Нечто, владыка Филиппинской Впадины — самой ужасной в Тихом океане (глубина ее достигает шести миль) — проснулось после длительной спячки и огляделось подозрительно вокруг себя.

Его внутреннее «я» спросило:

— Ну, как сегодня ты себя чувствуешь, Нечто?

Внутреннее «я» было для него как бы детонатором, стимулятором, побуждающим его на какие-либо действия, а также — в определенной степени — еще и компаньоном.

Нечто не ответило. Во время спячки его снесло к вершине ущелья, стены которого круто уходили вниз на тысячу футов. Чудовище с подозрением оглядело край каньона.

…Никаких зрительных впечатлений. Свет не проникал в это царство вечной ночи океанских глубин. Нечто воспринимало этот мир мрака посредством высокочастотного излучения, которое постоянно испускало во все стороны. Подобно летучей мыши в темной пещере, Нечто ориентировалось в своем подводном мире, полагаясь на возвращенные эхо-сигналы. Присущее ему чувство подозрения ко всему живому, вызываемое одним из его электронных устройств, принуждало его записывать параметры изменяющихся давления, температуры и потоков. Нечто и само не знало, что передаваемая им информация входила в еще один, больших размеров, блок данных, который позволял находящимся вдали от океанских глубин компьютерам просчитывать взаимосвязи различных явлений в океане и атмосфере и на основе этого с удивительной точностью предсказывать погодные условия.

У него была почти совершенная система восприятия. Поэтому Нечто обнаружило незваного гостя с точностью, исключавшей всякую ошибку, еще на дальних подступах к извилистому ущелью. Корабль! Стоявший на якоре у вершины скалы в самой дальней части каньона.

Его второе «я» подстрекательски спросило:

— Неужели ты позволишь, чтобы кто-то вторгся на твою территорию?

В ту же секунду Нечто в ярости активизировало реактивный механизм, расположенный в выпиравшем книзу чреве его почти идеально твердого металлического корпуса. Атомный реактор тут же привел в действие нагревательную установку, и морская вода, проходя через нее и превращаясь в шипящее облако пара, стремительно, как ракетная установка, направляла вперед механическое чудовище.

Достигнув корабля, Нечто нанесло удар тепловым лучом, выпущенным из головы, по ближайшему из четырех якорных тросов. Перерезав его, чудовище повернулось ко второму и проделало то же самое. Потом оно направилось к третьему кабелю.

Но изумленные существа на борту вражеского судна уже заметили двадцатифутовое чудовище в черных водах океана.

— Проанализировать тип его эхового сигнала! — последовала команда. Она тут же была выполнена, точно и неукоснительно.

— Пропустить эхо-сигнал через систему с неограниченным диапазоном до получения ответа!

Результат был потрясающим: Нечто забыло, что делало, и когда поплыло вслепую прочь, его внутреннее «я» попыталось вразумить его:

— Очнись же! Ты ведь не дашь уйти им просто так, верно?

Неудача еще больше разъярила Нечто. Его восприимчивость возросла в несколько раз, одновременно чудовище стерло копии эхо-сигналов.

В последовавшей вспышке ярости Нечто пустило вход новое оружие.

Его система приема эхо-сигналов, которая обычно находилась под контролем, не представляя таким образом угрозы ни для кого живого в океане, внезапно заработала на форсаже, перейдя на сверхзвуковую волну. Нечто решительно двинулось к судну.

Заметив его маневр, враг решил не рисковать.

— Поднять оставшиеся якоря!

Нечто направилось к ближайшей части вражеского корабля. В тот же миг ритмическая вибрация сверхзвуковых волн начала сотрясать твердую обшивку чудовища — таким образом враг пытался ослабить ее.

Металл стонал под давлением воды, которое на этой глубине составляло тысячи тонн на квадратный дюйм. Металл внешней обшивки коробился со скрежетом.

Внутренние стены дрожали, но еще выдерживали натиск.

И тогда охваченные ужасом защитники подвергшегося нападению корабля включили контрвибрацию, которая свела на нет вибрацию Нечто, обезопасив тем самым свое судно.

Однако корабль был уже довольно серьезно поврежден и теперь безвольно дрейфовал в неспешных водах океанского течения. До сих пор инопланетяне не решались использовать виды энергии, которые можно было бы засечь на поверхности. Они прибыли на Землю, чтобы основать базу для последующего вторжения. Им предписывалось собрать как можно больше данных о подводных течениях, чтобы иметь возможность покинуть Филиппинскую Впадину и со временем подплыть к берегу, после чего запустить ракеты с ядерными боеголовками и уплыть прочь обратно в глубины. Для выполнения этой цели они имели превосходное мощное вооружение, и сейчас они не собирались погибнуть в этой черной бездне без всякой борьбы.

— Что нам делать с этим демоном?

— Уничтожить его! — приказал кто-то.

— Это опасно. — Главнокомандующий инопланетян пребывал в нерешительности.

— Большей опасности, чем сейчас, уже не будет.

— Это верно, — согласился главнокомандующий, — но, признаться честно, я не знаю, почему это чудовище вообще вооружено, и не думаю, что у него есть еще и другие средства защиты. Задействовать систему ответного удара. Если монстр применит какое-нибудь новое оружие, то оно автоматически отразится и поразит его в ответ. Пойдем хотя бы на этот риск.

После повторной неудачи Нечто превратилось прямо-таки в разъяренного берсерка. Наведя на врага пушку с ядерным зарядом, чудовище дважды выстрелило. Через долю секунды отраженный луч поразил мозг чудовища.

— Ты ведь не дашь уйти им просто так, верно? — снова возопило его внутреннее «я».

Но владыка Филиппинской Впадины был уже мертв, и к нему бессмысленно было взывать.

Но тут же на главную метеорологическую станцию поступило сообщение:

«В Компьютерный Центр перестали поступать сведения от Нечто. Похоже, еще один из наших военных противолодочных роботов гидрологической службы вышел из строя. Вы можете вспомнить, что эти электронные чудовища были запрограммированы испытывать подозрение, гнев, считать себя владыками океана. После войны нам так и не удалось заставить их подняться на поверхность — слишком уж они подозрительно к нам отнеслись».

Океанские воды, как и воздушный океан, продолжали катиться в своем бесконечном динамичном движении, и морские течения были гораздо более могущественными, чем любой сопоставимый воздушный поток. Хотя, в сущности, квадриллионы волн двигались сами по себе и только внешне казались одинаковыми.

Вскоре в районе Филиппинской Впадины зародилось мощное течение, которое понесло к поверхности корабль захватчиков по восходящей кривой. Однако только через несколько недель дрейфующее судно было вынесено на поверхность, и лишь через пару дней его обнаружили.

Морской патруль, исследовавший корабль инопланетян, констатировал: прошло уже больше месяца, как чужаки погибли в результате резкого толчка. А после оценки повреждений стало понятно, что произошло на самом деле.

В океанских же глубинах…

Новый владыка «проснулся» в первый «день» своего правления, и первое, что он услышал, были слова его внутреннего «я»:

— Ну, Нечто, какая на сегодня программа?

Монстр, испытывая поистине королевскую подозрительность, с пылающим взором начал обыскивать взглядом свои владения.

Звездный святой

Проходя по коридору космического корабля «Колонист-12» мимо двух женщин, Леонард Ханли услышал, как одна из них сказала другой:

— Он был на другом конце Галактики, но, услышав о наших трудностях, сразу же прилетел к нам. Ты знаешь, что ему для путешествий в космосе не нужен никакой корабль?

Ханли пошел дальше, скептически настроенный и нервничающий. Как командир колонистов он уже два часа как знал о прибытии Марка Рогана. Об этом ему сообщил капитан Кренстон, который между прочим заявил:

— Нам повезло, что замечательный эксперт Космического Патруля по делам контактов с чужими расами решил помочь нам, ведь до цели нашего путешествия нам осталось уже не больше половины земных суток. Присутствие мистера Рогана означает, что можно будет высаживаться на планету сразу же, невзирая на то, что произошло с первым поселением колонистов, после чего корабль сразу же отправится дальше.

При упоминании о немедленном отлете корабля Ханли сразу же недовольно поморщился.

«Ну нет, капитан, — подумал он. — Ты не улетишь, пока мы не проверим, что же там собственно говоря произошло!»

Он дошел до радиорубки и заглянул в окошечко в дверях. На дежурстве был молодой парень по имени Ферд.

— Есть что-нибудь новенькое? — спросил Ханли.

Оператор лениво повернулся. В его поведении было достаточно наглости, чтобы вывести из себя любого, но при этом и в самый раз уважения, чтобы никого не обидеть.

— Все по-старому. Повторяют наши сообщения, — ответил он. Ханли колебался. Еще не так давно он пытался уничтожить барьер между экипажем и пассажирами. Ему казалось, что долгое двухлетнее путешествие станет просто невыносимым, если не удастся искоренить недоверие и взаимной враждебности. Но в конце концов был вынужден отступить. Для членов экипажа восемьсот колонистов — мужчин, женщин и детей — были «эмигрантами», и более презрительного выражения они попросту не знали.

Для Ханли, некогда преподавателя в университете, а сейчас инженера, экипаж скорее представлялся сборищем мало интересных людей.

Он вспомнил разговор двух женщин в коридоре, обсуждавших таинственного Марка Рогана.

— Значит, нам повело, что заполучили этого, как там его, Рогана, — сказал он безразлично.

— Еще как повезло.

— Угу. Когда он в первый раз вошел с вами в контакт?

— Не знаю, это было не здесь, сэр.

— Как это? Ведь все депеши проходят через твои руки?

— Да, вроде бы так… — Радист чуть засомневался. — Но, видите ли, мистер Роган не отвечает традиционными способами. Вы ему посылаете информацию о своих проблемах, а он, если заинтересуется, прибывает.

— Просто прибывает, да?

— Вот именно.

— Ага. Ну, благодарю, — произнес Ханли, стараясь овладеть своим голосом.

Постепенно его охватила холодная ярость. Все указывало на то, что весь этот Роган был обычным прохвостом, который заставлял людей верить в свои сверхъестественные способности. Видите ли, ему не нужен космический корабль! А оказывает помощь лишь тогда, когда заинтересуется!

Но вскоре весь его гнев исчез бесследно. С прибытием Рогана было связано еще много неясностей, ведь каким-то образом он все-таки добрался сюда!

Ханли наконец-то дошел до своего жилища. Его жена Элеонора как раз подавала ему и двоим их детям обед, когда из настенного коммуникатора раздался голос:

— Внимание пассажирам и экипажу! Входим в атмосферу Ариэля. Капитан Кренстон созывает в аудитории собрание с целью обговорить проблемы, связанные с посадкой. Начало через час.

Ханли вертелся в кресле и с беспокойством следил за разозленными колонистами. В этот момент было трудно поверить, что именно они выбрали его своим командиром. Ханли считал, что они должны садиться, невзирая на опасности, которые могут ждать их там, внизу, но большинство колонистов, похоже, придерживались противоположного мнения.

Они яростно кричали, махая кулаками в сторону капитана Кренстона, который стоял перед президиумом. Маленькое помещение наполнял шум, добавочно усиленный эхом, возвращающимся из коридоров, наполненных прислушивающимися к собранию людьми.

Несмотря на свое волнение Ханли не мог не обратить внимания на сидящего рядом незнакомца. Это, наверное, и был тот самый Роган; с остальными он уже успел давно познакомиться.

Кроме того, этот человек и без того привлекал к себе внимание. Худой, высокий — рост под пять футов десять дюймов — а когда Ханли услыхал его нежный, мягкий голос, то почувствовал, что его неприязнь выросла вдвойне. Глаза у незнакомца были изумрудно-зелеными, довольно редкими у людей.

Ханли с чувством антипатии отвернулся от незнакомца и глянул на гигантских размеров стенной экран, наполненный проплывавшей внизу поверхностью планеты.

С этой высоты еще немного можно было различить, но явно были видны пятна зелени, а слева блестели загогулины реки. Справа находились руины первого человеческого поселения на Ариэле.

Ханли недоверчиво приглядывался к изображению на экране. Как ученый и администратор он не боялся ничего, что его ждало внизу, но когда думал об Элеоноре и детях, непоколебимая, как ему казалось, решимость производить посадку внезапно подвергалась сомнению.

Шум наконец утих, и капитан Кренстон взял слово:

— Признаю, что ситуация не из лучших. Я не могу объяснить, почему на этой, по всем данным, необитаемой планете, было уничтожено человеческое поселение, но тем не менее я обязан вас высадить. У нас слишком мало пищи, чтобы такую многочисленную группу забрать назад. Мне очень жаль, но вы прилетели и должны остаться. А теперь, — он частично повернулся в сторону президиума, — я хотел бы представить вам человека, который сегодня прибыл на борт нашего корабля, чтобы помочь нам. Это Марк Роган из Космического Патруля. Мистер Роган, прошу сюда. И вы тоже, мистер Ханли.

Роган встал с места и подошел к капитану.

— Мистер Роган, может, вы скажете пару слов нашим колонистам.

Тот поглядел на них, после чего усмехнулся и отозвался мягким голосом, голосом, который Ханли уже когда-то слышал:

— Друзья, не беспокойтесь, все будет хорошо. Я выслушал переданные сообщения и уверен, что через день-два смогу обеспечить вам безопасную посадку.

Он отступил на шаг. Последовала мертвая тишина. Через несколько секунд раздались экстатичные женские вздохи. Ханли, который изумленно выслушал это мягкое и успокаивающее заявление, оглядел публику. Изумление было смешано с беспокойством. За Марком Роганом закрепилась сомнительная репутация относительно женщин.

Капитан Крестон прервал молчание, как бы продолжая прерванный разговор:

— Кстати, Лен, я хотел бы познакомить тебя с Марком Роганом. — Рогану же сказал: — Мистер Ханли — глава колонистов.

Живые зеленые глаза, казалось, впились в лицо Ханли. Наконец Роган улыбнулся и протянул свою щуплую руку. Ханли с опозданием взял ее и сильно сжал длинные узкие пальцы Рогана.

Улыбка Рогана заострилась, и Ханли вдруг почувствовал, что его рука попала в тиски. Он побледнел от боли, и в тот же момент зажим ослабел. Зеленые глаза внимательно присматривались к нему, и у Ханли появилась неприятная уверенность, что его враждебность была замечена, соответствующим образом оценена, и что он, Ханли, позорно проиграл первый раунд.

Капитан Кренстон вновь обратился к колонистам:

— Дамы и Господа, первым высадится вооруженный разведывательный отряд под командованием мистера Рогана и мистера Ханли. Мы можем успеть еще сегодня, поэтому незамедлительно приступаем к необходимым приготовлениям.

Ханли погрузил в шлюпку переносную рацию, счетчик Гейгера, передвижной радар и специальное устройство, способное создавать различного рода колебания — начиная от звуковых волн, через ультразвук, вплоть до коротких радиоволн.

Уголком глаза он заметил идущего по коридору Рогана. Спешно отвернулся в другую сторону, после чего так же быстро поглядел еще раз. Да, он не ошибся. Роган был одет в матросские брюки и широко расстегнутую рубаху, его карманы не оттопыривались от всякой всячины, и руки были пусты. У него не было решительно никакого снаряжения.

Ханли небрежным кивком ответил на его «День добрый!», а когда уже входили на борт, подумал с усмешкой: «Хорошо еще, что он согласился на общепринятые средства передвижения».

Где-то минут через десять шлюпка приземлилась в центре развалин, которые когда-то были поселением, где проживала тысяча человек.

— Похоже, что тут проехались бульдозером, — заметил один из членов экипажа, когда Ханли нетвердо спускался на землю.

При виде развалин он нервно сглотнул. Кто-то или что-то славно здесь поработало, чтобы довести поселение до такого жуткого состояния. Построенные из полевого камня дома были разрушены так основательно, что трудно было даже найти один целый камень. То тут, то там уже успела вырасти свежая трава. Лишь несколько деревьев осталось на площадке, где некая гигантская сила прошлась по всему, словно каким-то невообразимым бульдозером.

Ханли сделал несколько шагов вперед, споткнулся о что-то, глянул под ноги и поспешно отступил. Это были человеческие останки, каким-то образом вбитые в почву.

Лишь сейчас он заметил лежащие среди руин тела. Их не так-то просто было заметить: многие из них, изуродованные и засыпанные тонким слоем земли, напоминали обычные небольшие холмики.

Фрэнк Стреттон, один из молодых колонистов, встал рядом. Ханли обернулся и крикнул Рогану:

— Я думаю, сначала следует немного оглядеться, мистер Роган. Может быть, мы с вами пойдем вдоль реки, а мистер Стреттон и, — он произнес имя одного из техников, — проверят эти холмы? Остальные могут разбиться на группы и идти по своему усмотрению. Никаких специальных распоряжений, лишь будьте настороже и возвращайтесь не позднее, чем через два часа.

Он не стал дожидаться ответа Рогана, а сразу же направился к кораблю. Это было немного необычно — оба командира разведгруппы идут на осмотр, но Ханли обязательно хотел увидеть эксперта Космического Патруля по делам контактов с чужими расами в деле. В глубине души он решил выяснить все без его помощи.

Он взял наполненный инструментами рюкзак и закинул его себе на спину. При этом он немного согнулся под его тяжестью, но затем восстановил равновесие и вместе с Роганом направился в сторону от руин. Его немного удивило, что Роган столь охотно согласился на его предложение. Он заметил, что его спутник все время поглядывает на небо и очень редко обращает внимание на то, что происходит вокруг.

Голая, каменистая земля сменилась радующей глаза травой, куда-то исчезли камни и валуны, которых было полным-полно у разрушенного поселка. Они дошли до первого скопления деревьев. Некоторые были покрыты цветами, другие — плодами. Теплый воздух был насыщен сладким ароматом.

Они остановились на берегу широкой и на первый взгляд глубокой реки. Потом двинулись прямо по естественной тропинке, бегущей у основания поднимающего все выше берега. Через некоторое время над ними возникла стофутовая клифовая[4] стена. Спереди доносился рев водопада.

Идущий впереди Роган на минутку остановился, и Ханли воспользовался моментом, чтобы снять свой тяжелый багаж и достать инструменты. Счетчик Гейгера щелкнул всего один раз, а потом замолчал, поэтому он положил его набок, после чего сказал пару слов по рации и получил в ответ порцию треска.

Похоже, это не подняло его настроения. На борту корабля такие сигналы казались просто таинственными, но в этот момент ему было немножко не по себе.

— Вы не считаете, что нам может угрожать какая-то опасность? — спросил он Рогана.

Ответа он не получил. Роган даже не повернулся и не подал виду, что вообще услышал вопрос. Ханли покраснел от злости и двинулся в его сторону. «Так, самое время для выяснения некоторых вещей!» — подумал он.

Подойдя к Рогану, он заметил, что тот внимательно всматривается в песок. Он вспомнил, что Роган уже дважды приостанавливался и каждый раз исследовал такие же песчаные островки.

Гнев Ханли прошел. Он искал какой-нибудь смысл в действиях Рогана, и только сейчас он начинал постигать его. Он внимательно пригляделся к песчаной площадке. Это был самый обычный желто-коричневый песок.

Ханли не знал, что ему делать. Ему хотелось задать несколько вопросов, но его спутник вел себя так нелюбезно, что Ханли не хотелось еще раз почувствовать пренебрежение к себе. Он уже почти отвернулся, когда Роган посмотрел на него и мягко произнес:

— Мистер Ханли, по вашему поведению я чувствую, что вас, похоже, задело то, что я не отвечал вам. Верно?

Тот кивнул, не зная, что ответить. То, как Роган сформулировал свое высказывание, казалось, указывало на что-то такое… «По вашему поведению»… неужели Роган хотел сказать, что не слышал его вопроса? Ханли ждал, с трудом сдерживая гнев. Потом Роган продолжил:

— Я так часто оказываюсь в подобной ситуации, что, как правило, ничего и не стараюсь объяснить. — Его зеленые глаза горели своим собственным, внутренним светом. — Но, учитывая, что нам предстоит сотрудничать, мне бы хотелось, чтобы вы поверили мне на слово, что в момент мысленной сосредоточенности я не слышу обращенных ко мне слов. Прошу меня извинить, если это объяснение вас не удовлетворит, — тихо закончил он.

— Я слышал о подобных вещах. Гипноз и тому подобное… — нехотя произнес Ханли.

— Ну, если вам нужен ярлык… — парировал Роган таким тоном, будто ему было все равно. — Хотя, если брать шире, это не совсем так.

До Ханли слишком поздно дошло, что его спутник пытается проявлять вежливость.

— Благодарю за объяснение, мистер Роган, — поторопился заверить Ханли. — Но может, вы мне скажете, что вы ищите в этом песке?

— Жизнь, — ответил Роган, отворачиваясь от него. — В сущности, ведь жизнь — это нечто такое простое, что эту простоту трудно и заметить. На каждой планете процесс зарождения жизни проходит через такой этап, на котором практически невозможно отличить органическую материю от неорганической. На этой планете этот этап все еще продолжается и является основой для возникновения и развития здешней жизни. Я не смогу доказать вам это. Определить это я могу лишь при помощи одного прибора — моего мозга. В данный момент вы вряд ли согласитесь с тем, насколько этот факт определяет мое поведение. И мой вам совет: не пытайтесь оказывать дружеское ко мне участие после той неприязни, что вы чувствовали ко мне, лишь на основании этих моих заумных объяснений. Как бы потом вам не пришлось жалеть об этом.

Ханли, который было решил изменить отношение к своему спутнику, вдруг стало не по себе. Роган, похоже, знает, о чем говорит. Эксперт Космического Патруля по делам контактов с чужими расами вернулся к созерцанию песка, а Ханли — к своим инструментам. «В конце концов, я могу и сам обнаружить крупные формы жизни, — подумал он, — воспользовавшись обычным оборудованием, без этой его теории».

Он старательно установил радар и стал посылать сигналы на все стороны. Через некоторое время он получил отраженные сигналы, указывающие на наличие небольшой пустоты в почве — впрочем, слишком маленькой, чтобы иметь какое-либо значение.

Ханли спрятал радар и занялся настройкой излучателя вибраций. Стрелка тут же прыгнула за красную отметку, и в тот же миг он услышал крик Рогана:

— Ханли, прыгай! Сюда!

Тот, услышав над собой гремящий отзвук, инстинктивно взглянул вверх. На него падала скала. Вскрикнув, он попытался отскочить в сторону, но в тот же миг почувствовал удар, страшную боль, а потом его охватила темнота.

Боль. У него болела голова. Со стоном он открыл глаза. Он лежал под крутой стеной клифа, в нескольких футах от места, где его застал падающий обломок скалы.

Грохочущий рев водопада гудел в его ушах. Хоган попытался рассмотреть его, но тут он вспомнил, что ничего не увидит. И правда, ведь до водопада они не дошли. Гораздо более странным и тревожащим фактом было то, что нигде не было видно Рогана.

Ханли поднялся на ноги. Обойдя свое разбитое оборудование, он дошел до самого поворота реки, откуда можно было разглядеть почти двухкилометровый отрезок ее извилистого русла. Нигде не было заметно какого-либо движения.

Кроме удивления он почувствовал, как его постепенно охватывает злость. Он двинулся в противоположную сторону, и прошел примерно двести ярдов, когда неожиданно увидел прямо перед собой водопад. Вода падала с высоты более, чем ста футов, в длинную, широкую долину. К самому берегу реки подступал густой, тянувшийся до горизонта коричнево-зеленый лес. Никаких следов Рогана.

Так и не решив, что же ему, собственно, делать, Ханли вернулся к своим приборам. Он понимал, что надо двинуться дальше вперед, одновременно сознавая и тот факт, что лишь считанные миллиметры отделяли его от смерти. На виске запеклась кровь, кожа на виске содрана.

Ханли почувствовал внезапное облегчение, когда увидел засунутую под счетчик Гейгера записку. «Что ж, видимо, в нем еще осталось что-то человеческое!» — подумал он и прочитал оставленную Роганом записку:

«ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ НА КОРАБЛЬ! Я БУДУ ОТСУТСТВОВАТЬ ДЕНЬ ИЛИ ДВА».

Ханли сжал губы. Румянец, выступивший на щеках, был вызван не только пережитыми эмоциями. Впрочем, и на этот раз гнев быстро прошел. Рогану не обязательно нянчиться с ним, а задание, за которое он взялся, не требовало от него опеки за ранеными или контуженными.

Ханли включил рацию. Телефоны мгновенно ожили тысячью смешанных звуков. Во всей этой какофонии ему даже удалось выделить свой искаженный голос, постоянно повторяющий отправленное еще неделю назад сообщение. Он пробовал передать SOS, одновременно сообщая о своем местонахождении, но ему не удалось пробиться сквозь ужасный шум.

Не оставалось ничего другого, как двинуться в обратный путь.

Когда уже перед закатом он дошел до поселения, его сразу же забрали на корабль, а оба врача настояли на том, чтобы ночь он провел в лазарете, вместе с тем заверив его, что утром, скорее всего, он будет в полном порядке.

Ханли спал очень беспокойно, просыпался чуть ли не каждую минуту, а затем долго не мог заснуть. «Надо честно признать: храбрости ему не занимать, — подумал он в какой-то момент. — Сейчас ночь, а он там совсем один».

Этими мыслями он хотел сам перед собой оправдать ложь, которую скормил остальным: что Роган ушел лишь тогда, когда удостоверился, что с ним, Ханли, ничего серьезного не случилось. Конечно, это была абсолютная ложь, но главное было в том, что колонисты по-прежнему верили в Рогана.

За ночь к Ханли вернулись силы и энергия. Перед самым рассветом он открыл глаза, и тут его внезапно озарило: «Скала! Это не было случайным падением! Кто-то или что-то сбросило ее на меня!»

Ханли решил, что утром сходит туда снова.

Было уже девять, и он как раз одевался, когда вошла его жена и тяжело уселась в кресле. Во взгляде ее серых глаз читалась усталость, лицо осунулось, длинные светлые волосы были непричесаны.

— Я очень беспокоюсь, — угрюмо сообщила она.

— Со мной все в порядке, — уверил ее Ханли. — Я отделался парой синяков и легким шоком.

На его слова она не обратила никакого внимания.

— Знаешь, когда я думаю, что он там, внизу, и что судьба всей колонии зависит от того, удастся ли ему выжить…

Только сейчас, когда понял, что его жена беспокоится не о нем, Ханли, а о Рогане, он почувствовал настоящий шок. Жена подняла к нему обеспокоенный взгляд.

— Лен, правильно ли ты поступил, оставив его там одного.

Ханли изумленно уставился на жену, но ничего не ответил. Он просто не знал, что ему говорить.

Во время завтрака он еще более утвердился в мысли разрешить тайну планеты без участия Рогана.

Через несколько минут шлюпка, пилотируемая Фрэнком Стреттоном, взяла курс к планете. План Ханли был очень прост: если на планете существует жизнь, то каким-либо образом она проявится. Умный наблюдатель сумеет заметить это, даже не обладая суперинтеллектом.

Они приземлились на лугу примерно за полмили от реки и в миле от водопада. Это было прекрасное место для начала исследований феномена летающих скал.

Молодой Стреттон, который до сих пор не перекинулся с Ханли ни словом, вдруг заметил:

— Красивое место. Если бы не эти камни…

Ханли рассеянно кивнул. Он спустился на землю и остановился, чтобы еще раз осмотреться. Одни лишь деревья и трава, яркие цветы; водная пыль над водопадом блестела живым серебром, а дальше начиналась обширная, заросшая лесом долина. Да, этот вид поражает естественной красотой и уютом.

Правильно заметил Стреттон, маленьких валунов и камней тут было очень много, но ведь их можно убрать. Ханли подошел к ближайшему и поднял его с земли. Камень был величиной с арбуз, но оказался неожиданно легким. Ханли держал его в одной руке и наблюдал за солнечными зайчиками, игравшими на его поверхности.

На первый взгляд казалось, что это гранит, а эти более светлые пятнышки — примеси слюды, но после тщательного осмотра Ханли уже не был так уверен в этом. Пальцы окрасились желтым, поэтому он решил, что это может быть сера.

— Собственно говоря, кто этот тип? — понуро спросил Стреттон. — То есть почему бабы сходят от него с ума. Дороти не дала мне заснуть, все о нем беспокоилась.

Хотя мысли Ханли были сосредоточены на таинственном камне, он вдруг вспомнил необычное поведение Элеоноры.

— В нем есть что-то уникальное, — начал он, — если не считать… — тут он остановился, так как дальше все основывалось на сплетнях. — Согласно документам, корабль, на котором летели его родители, разбился на безлюдной планете. Там и родился Роган. Когда его оттуда забрали, он был еще ребенком, а когда стали проявляться его необыкновенные способности, было уже поздно.

— Поздно для чего?

— Никто уже не помнил, где точно находилась эта планета.

— Гм-м! — молодой человек ненадолго замолк. Ханли уже снова хотел заняться камнем, когда Стреттон спросил:

— А эта история, что у него якобы полно детей во всей галактике?

— Чушь, — резко ответил Ханли. Ему не доставляло удовольствия то, что он вынужден защищать Рогана, тем более, что его беспокоили те же подозрения, что не давали спать Стреттону.

— Чего он хочет? — спросил Стреттон. — Произвести на свет целую банду таких, как он сам, монстров?

Ханли уже слышал когда-то такое мнение, причем высказанное теми же словами. Но наперекор себе с сарказмом ответил:

— Может, он считает, что его необыкновенные способности ладить с другими расами должны стать уделом как можно большего числа людей? Мне кажется, что по его мнению женщины, живущие в тех колониях, что вынуждены обращаться к нему за помощью, с радостью ухватятся за возможность зачать от него детей, а те впоследствии смогут благодаря своим необычным способностям обеспечить колонистам мирное сосуществование с чужаками. Могу допустить, что…

Внезапно он умолк, пораженный. Он старался высмеять Рогана, а между тем то, что он говорил, звучало вполне здраво, даже более того, возможно, в этом была необходимость! «Боже мой! — подумал он. — Если он хотя бы попробует сблизиться с Элеонорой…»

В приступе ярости он бросил камень, что держал в руке, в другой, лежавший в траве. Раздался громкий треск, оба камня разбились, а ветер швырнул ему прямо в лицо облако желтой пыли. Резкий запах серы стало трудно выносить. Ханли зашелся в сильном кашле, который ему удалось подавить, когда, отскочив назад, он сумел набрать в легкие свежего воздуха. Он уже начал наклоняться, чтобы повнимательнее осмотреть остатки разбитых камней, когда Стреттон крикнул:

— Мистер Ханли, камни! Они двигаются!

В первый момент Ханли не мог поверить своим глазам. Разбросанные по лугу валуны медленно перемещались в их сторону, правда, довольно-таки нерешительно и неуверенно, но все же они катились! Одновременно легкий ветерок, который лишь время от времени напоминал о своем существовании, значительно усилился. Листья затанцевали в воздухе, а щеки царапали песчинки пыли.

Глаза начали слезиться. Чуть ли не на ощупь он двинулся к разведшлюпке и споткнулся о спущенный трап. Ветер дул теперь с такой силой, что, лишь согнувшись пополам, можно было устоять на ногах.

— Сюда, скорее, — услышал он голос Стреттона.

Пилот схватил его за плечо и помог забраться по ступеням. Без сил рухнув на свое место в кабине, Ханли пытался отдышаться по меньшей мере минуту. Стреттон засуетился у пульта управления.

— Фрэнк, погоди! — закричал Ханли.

Молодой человек обернулся и сказал с уважением:

— Мистер Ханли, лучше будет, если мы уберемся отсюда. Этот ветер может нас перевернуть.

Его слова заглушались воем урагана, и они лишь частично доносились до Ханли, но он все же понял, в чем дело. И резко покачал головой.

— Ты что, не понимаешь? — заорал он. — Эти камни и есть здешняя форма жизни! Мы должны остаться и собрать о них как можно больше информации. Если нам это удастся, то мы сумеем обойтись без помощи Рогана!

Этот довод убедил Стреттона, который скривился при одном только упоминании имени эксперта Космического Патруля по делам контактов с чужими расами.

— Черт побери! — воскликнул он. — Покажем этому… — Несомненно, руки у него чесались.

— Включи радио, — приказал Ханли. — Интересно, что мы поймаем.

Радио ожило смесью самых различных голосов. На всех частотах скрежет и шум были одинаково громкими и неинформативными. Ханли понуро слушал эту какофонию около минуты, после чего выглянул наружу.

Поразительный вид открылся ему — наваленные друг на друга камни, все сильнее напирающие на корпус их небольшого аппарата. Куча, передний фронт которой составляли крупные камни, а задний — размерами поменьше, уже достигла высоты трех футов. Ханли прикинул, что она состояла из нескольких сотен скальных обломков.

Однако их количество все время росло. Ханли было не по себе, но он не переставал смотреть. По взъерошенному ветром лугу катились новые камни. Их скорость, казалось, зависела от их размеров: средние двигались со скоростью две-три мили в час, в то время как большие (диаметром до двух футов) достигали скорости в пять миль.

Куча росла буквально на глазах, и Ханли, вдруг наполнившись недобрых предчувствий, повернулся к Стреттону и увидел, что юноша отпихивает палкой что-то, находящееся с другой стороны шлюпки.

— Камни! — хрипло крикнул Стреттон. — Их целая куча! В любой момент они могут напасть на нас!

Ханли не знал, что делать. Благодаря тому, что они не улетели, они узнали, как атакует противник. Может, если им удастся продержаться чуть подольше…

Его мысли прервал следующий вопль Стреттона:

— Мистер Ханли, смотрите!

Ханли взглянул туда, куда указывала вытянутая рука юноши. Где-то в сотне футов от него катился огромный, не меньше десяти футов в диаметре валун. Он медленно вращался вокруг своей оси, как бы решая, в какую сторону ему направиться. Еще немного, и он обрушится на них.

Ханли проглотил комок в горле, после чего громким, но спокойным голосом сказал:

— Ладно, стартуем!

Стреттон рванул рычаг, и через металл корабля прошла дрожь. Пол уходил из-под ног. Ханли почти чувствовал, как двигатели пытаются поднять корабль в воздух.

— Мистер Ханли, нас что-то держит!

«Надо выбираться отсюда и удирать! — промелькнуло в мозгу. — Но куда?»

Он уже хотел предложить Стреттону попытаться стартовать еще раз, когда огромный валун двинулся прямо на шлюпку, все время набирая скорость.

— Фрэнк, валун! Прыгай на землю! — вскрикнул Ханли.

Он не стал ждать, чтобы проверить, послушался ли его совета юноша. Как из катапульты, он бросился вперед, лишь бы подальше от корабля, спрыгнул на камень и, воспользовавшись им как трамплином, снова прыгнул.

Сзади раздался грохот удара, треск раздавленного металла и жуткий человеческий вопль.

Потом наступила тишина.

Ханли бежал, подгоняемый медленно стихающим ветром. Наконец, выбившись из сил, он замедлил бег и оглянулся. Он пробежал примерно двести пятьдесят ярдов, и хотя между ним и шлюпкой теперь находилось множество деревьев и кустов, но все же он прекрасно видел лежащий на раздавленном корабле валун. Вокруг все замерло. Даже камни лежали неподвижно.

Буря стихла, ветер теперь дул только порывами. Все случившееся казалось в этот момент Ханли кошмарным сном. Он не мог представить себе, что там, среди сдавленных обломков шлюпки, лежит Стреттон, теперь уже мертвый. «Я должен туда вернуться», — мелькнула шальная мысль.

Лежащий до сих пор спокойно в ста футах от него камень вдруг дрогнул, после чего с остановками покатился в его сторону. Тут же задвигались и другие камни и тоже покатились в его сторону.

Ханли поспешно отступил. Когда он думал о том, что произошло с его товарищем, то ощущал внутри какую-то бездонную пустоту, но самым главным было то, что ему удалось открыть и идентифицировать существующую на планете враждебную форму жизни. Теперь необходимо найти способ передать эту информацию на корабль.

Он шел параллельно реке в направлении деревушки, от которой по его приблизительным расчетам его отделяло три-четыре мили. Через несколько минут ходьбы все камни остались далеко позади. «Так они что, медлительны? — мелькнула у него триумфальная мысль. — Им нужно время, чтобы установить чье-либо присутствие».

Он попытался представить, какой будет жизнь колонистов на этой планете. Прежде всего придется очистить от камней всю землю. В состав стандартного снаряжения всех мужчин и женщин обязательно будут входить атомные ружья с зарядом в тысячу единиц. Быть может, когда-нибудь эти камни будут представлять собой только музейную редкость. Наверняка они размножаются крайне медленно, следовательно, не должно возникнуть проблем с уборкой их со всех территорий, за исключением самых труднодоступных.

Он все еще был занят размышлениями, когда увидел перед собой блестящие в лучах солнца камни.

Испуганный этим видом, он остановился, после чего поспешно свернул в сторону, подальше от реки. И тут же снова остановился. Камни были и там.

С трудом проглотив слюну, он обратно повернул к реке. Но и здесь, среди низкорослой травы двигалось несколько шаровидных предметов, впрочем, тут росло множество кустарников, и их густота дала Ханли повод надеяться, что из-за них камням не удастся быстро поменять направление движения. Он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку.

Он бежал среди деревьев, ища какое-нибудь больших размеров. Наконец такое нашлось, примерно в двухста футах от обрывистого берега.

Часть толстого ствола шла наклонно, так что не составило бы бы большого труда залезть на него и, ухватившись за одну из толстых ветвей, взобраться на самую вершину, возвышавшуюся над всеми деревьями в округе.

Однако он метнулся к круто обрывавшемуся берегу. В пятидесяти футах от него внизу стремительно текла вода, да и спуститься по вертикальной стене не было никакой возможности. Одного взгляда вниз было достаточно, чтобы исключить реку как возможный путь отступления.

Когда он снова направился к дереву, то с беспокойствием заметил, что больше дюжины камней отрезало его теперь от предлагавшего безопасное место спасения ствола. Ханли двинулся прямо на один из них. Осторожно перепрыгнул через него, однако тот продолжал катиться дальше. И лишь когда Ханли миновал подобным способом еще два-три камня, первый остановился и, как бы в чем-то сомневаясь, повернулся в его сторону.

Страха у Ханли уже почти не было. Удостоверившись, что не окружен, он позволил камню приблизиться к нему, внимательно наблюдая за ним, выискивая следы разума, но видел лишь несколько пористую, самую обыкновенную поверхность.

Камень дополз до самого его сапога, коснулся его… и остался на месте.

Ханли попытался стряхнуть его, но камушек держался как приклеенный. Весил он по меньшей мере фунтов пять, и Ханли, помимо напряжения мышц, несущих дополнительную тяжесть, ощутил острый укол страха, что никогда уже не расстанется с ним.

Тем временем и другие камни успели вычислить местоположение человека и двинулись к нему. Ханли решил вскарабкаться на ствол и поспешно снял сапог с прицепившимся дополнительным балластом. Потряс, но напрасно. Отчаявшись, он, размахнувшись, бросил его в ближайший камень.

Оба камня разбились в мелкую пыль, а случайный ветерок вновь подул в Ханли концентрированным серным смрадом. Когда наконец приступ кашля прошел и сквозь пелену слез можно было что-то разглядеть, он увидел лежащий среди небольшой кучки остатков камней блестящий кристалл. Он осмотрел его, после чего схватил свой освобожденный от нежелательной тяжести сапог и как можно быстрей полез на дерево.

Сделал это как раз вовремя. Все пространство кругом было закрыто катящимися в его сторону камнями.

Остаток дня Ханли провел на дереве.

Перед самым закатом он вскарабкался повыше и нашел для себя более-менее удобную развилку ветвей, в которой и устроился на ночь. Сразу заснуть не удалось, лишь около полуночи он провалился в сон.

Ханли проснулся как бы под влиянием какого-то импульса. Солнце только что встало из-за горизонта, а в его направлении вдоль реки летела разведывательная шлюпка. Ханли резко вскочил на ноги, едва не рухнув вниз, когда толстая и солидная на вид ветка сломалась под его весом, как сухая спичка, но он быстро выровнял равновесие, сорвал с себя рубашку и начал ею размахивать…

Поглощая приготовленный Элеонорой завтрак, Ханли узнал, что Марк Роган вернулся на корабль вчера вечером, провел ночь на борту, после чего рано утром улетел на планету. Ханли перестал жевать и задумался на минуту.

— Он сказал что-нибудь? — спросил он наконец. — Нашел решение проблемы?

Он ожидал ответа, ревнуя за свое собственное открытие и боясь, не опередил ли его Роган.

— Кажется, нет, — тяжело вздохнула Элеонора. — Правда, он говорил в основном с мужчинами. Возможно, он им что-то и сказал?..

Ханли сильно в этом сомневался. Итак, достаточно было только внимательно оглядеться вокруг, чтобы превзойти знаменитого эксперта Космического Патруля по делам контактов с чужими расами. Он уже снова готов был приняться за еду, как до него вдруг дошло, каким странным тоном ответила ему жена.

— Он говорил в основном с мужчинами? — повторил он вслед за нею.

Щеки Элеоноры покрылись румянцем.

— Я пригласила его на обед, — сказала она, после чего быстро добавила: — Думала, что ты вот-вот вернешься. Мне казалось, что ты не будешь иметь ничего против…

Это прозвучало так беззащитно и атакующе одновременно, что Ханли не мог не прервать ее:

— Все в порядке, дорогая. Действительно, нет никаких проблем.

По правде говоря, он вовсе не был в этом уверен. До конца завтрака он украдкой наблюдал за нею, а в голове роились самые различные предположения. В какой-то момент он чуть даже не спросил: «А ты совершенно уверена, что он не оставался здесь и на ночь?» — но когда осознал, что это может глубоко задеть ее, стиснул зубы и почувствовал злость на самого себя.

Именно эти беспокойные мысли и перевесили. Сначала он хотел дождаться результатов исследований Рогана, ведь самому ему еще далеко было до полного разрешения проблемы живых камней, но теперь он чувствовал, что менее расположен к подобного рода размышлениям.

Когда он представил свое понимание ситуации остальным, те тоже начали выказывать беспокойство.

— Наши женщины совсем от него без ума, — в бешенстве заметил один из колонистов. — Знаете, что сказала моя жена, узнав о смерти Фрэнка Стреттона? Что его вдова должна немедленно выйти замуж за Рогана! Хотя, насколько известно, он вовсе не принадлежит к тем, кто может связать себя брачными узами, но… это же надо — придумать такое!

— Инстинкт самосохранения, — отозвался другой колонист. — В истории можно встретить массу женщин, мечтавших забеременеть от знаменитостей, а, принимая во внимание особые способности Рогана…

— Не такие уж они и особые, — прервал его кто-то. — Чтобы обнаружить врага, нашему руководителю Леонарду Ханли вовсе не понадобилась помощь этого «знаменитого» типа.

Ханли положил конец этой слишком уж затянувшейся дискуссии:

— Завтра нам понадобится почти целый день, чтобы спустить вниз необходимое оборудование. Если мистер Роган осчастливит нас визитом до того, как мы приступим к перевозке женщин и детей, вот пусть тогда и предоставит нам результаты своих исследований. Если же нет, то…

Как-то вышло так, что Марк Роган их не осчастливил своим появлением.

Для посадки были выбраны открытые места по берегу реки в долине, покрытой лесом и начинающейся за водопадом. До полудня все колонисты уже были спущены на поверхность планеты. Капитан Кренстон проинформировал Ханли, что «Колонист-12» сразу же отправляется в обратный путь.

— И без того на это путешествие мы затратили кучу времени, — добавил он, как бы оправдываясь. — Мои хозяева будут сердиться.

Ханли особенно не мог посочувствовать им по этому поводу. Он прекрасно понимал, что колонистам еще не раз придется расплачиваться за этот меркантилизм, проявленный по отношению к ним людьми, державшими в руках все межзвездные перевозки. Он попытался найти какой-нибудь повод, чтобы задержать дальнейшее пребывание корабля на орбите Ариэля, но не смог придумать ничего подходящего.

— А что с Роганом? — Вы что, не станете дожидаться его?

Капитан Кренстон пожал плечами.

— Его подберет какой-нибудь патрульный корабль. Ну что ж, прощайте.

Он пожал руку Ханли, и тот саркастически подумал, что сейчас никто уж и не вспоминает о том, что Роган вполне может обойтись и без корабля, что он якобы способен и в одиночку путешествовать в космическом пространстве. Удивительно, как вообще кто-либо может верить в подобную чушь!

Время было близко к полудню. Краем глаза Ханли заметил, как работающая у палатки Элеонора поспешно достает косметичку и приводит себя в порядок. Он повернулся в сторону, куда она смотрела, и скривился, увидев идущего вдоль реки Рогана.

Эксперт Космического Патруля по делам контактов с чужими расами нарушил тишину только тогда, когда от Ханли его отделяло не более двух метров.

— Где корабль? — спросил он. — Мистер Ханли, это вы приказали выгружаться?

Его голос ничуть не утратил мягкости, но в нем явно слышался сдерживаемый гнев. Ханли, хотя и чувствовавшему правоту своего решения, стало не по себе. «Неужели я все-таки совершил ошибку?» — подумал он, а вслух сказал:

— Да, я. Так уж вышло, мистер Роган. — К Ханли уже в значительной степени вернулась былая уверенность в себе, — что мне удалось выяснить загадку населяющей эту планету враждебной нам формы жизни, и теперь мы предприняли все необходимые меры предосторожности.

Дважды Роган набирал в легкие воздух, как бы намереваясь что-то сказать, но в конце концов он промолчал и лишь окинул взглядом суетящихся колонистов. Увидев, что у нескольких поваленных деревьев устанавливают устройство для переработки дерева в пластик, на его лице появилась таинственная усмешка. Он подошел к лесопилке и принялся наблюдать за тем, как механические пилы режут обильно кровоточащие соками стволы, после чего те освобождаются от смолы и подаются дальше на переработку.

Он снова приблизился к Ханли, и его зеленые глаза иронично блестели.

— Так что же вы открыли? — спросил он.

Слушал он внимательно, наклонив голову вбок, как бы прислушиваясь к чему-то, скрывающемуся за словами. Взгляд был отсутствующим, он весь ушел в себя. Наконец он сказал:

— Значит, вы считаете, что обнаруженный вами кристалл после того, как вы разрушили камень, — мозг живого существа?

Ханли несколько секунд колебался, после чего ответил тоном, словно преступник на дознании:

— Пьезоэлектрические кристаллы служат основой для работы радио и телевидения, кроме того, известно, что кристаллы способны расти, следовательно…

Но он так и не закончил эту мысль, потому что подбежавшая Элеонора схватила Рогана за руку.

— Что случилось? — плачуще спросила она. — Что-то не так?

Роган мягко освободился от нее.

— Миссис Ханли, — сказал он спокойным тоном, — ваш муж совершил смертельную ошибку. Активность камней — не более, чем просто одно из проявлений воздействия на окружающую среду разума, правящего этой планетой. — Он обернулся к остолбеневшему Ханли. — Когда вы подвергались нападению, дул сильный ветер?

Ханли, не в силах выдавить хотя бы слово, лишь молча кивнул головой.

— Это тоже одно из его проявлений, — буркнул Роган, после чего посмотрел на часы. — До сумерек еще есть два с лишним часа. Если взять самые необходимые вещи, то мы еще успеем выйти из долины до захода солнца.

Он замолк и внимательно посмотрел на Ханли.

— Приказывайте! — сухо бросил он начальнику колонистов.

— Но ведь… — Ханли безуспешно пытался вернуть себе хладнокровие. — Это невозможно. Кроме того, ведь должны мы где-то остановиться. Мы ведь не можем… — он вдруг замолк, внезапно осознав, что выхода нет, но из-за каши в голове он просто не способен был действовать так, как требовала ситуация.

— Отдавайте распоряжения, — повторил Роган, — а уж мне придется давать объяснения…

Вскоре после наступления темноты поднялся порывистый ветер. Дул он больше часа, швыряя комки пыли в лица колонистов, которые двигались длинной цепочкой вслед за колонной гусеничных транспортеров. В шести разведшлюпках все-таки удалось разместить всех маленьких детей, но когда буря закончилась, наиболее сильным из них пришлось уступить место женщинам, буквально валившимся с ног от усталости.

Около полуночи камни двинулись в атаку. В лучах установленных на транспортерах прожекторов неожиданно появились валуны двадцати- и даже тридцатифутового диаметра. Прежде чем удалось сориентироваться, два транспортера превратились в груду лома. Трещал разрываемый металл, слышались крики задавливаемых живьем людей, после чего загрохотали атомные ружья, и камни превратились в пыль, не причинив никому вреда.

К сапогам некоторых колонистов прицепились маленькие камни, довольно серьезно мешая их быстрому передвижению. Когда и с этой напастью было покончено, Ханли пришлось пройти вдоль колонны измученных женщин и детей и уговаривать их идти дальше.

Перед самым рассветом земля затряслась под ногами, открылись глубокие расщелины, и некоторым колонистам пришлось пережить неприятные минуты, пока их не вытянули из раскрывающихся под ногами пропастей.

Когда забрезжил рассвет, Ханли пробормотал Рогану:

— Так что, выходит, что они способны вызвать даже такое сильное землетрясение?

— Не думаю, что они делают это слишком часто, — ответил Роган. — Нужно обладать большим мужеством, чтобы проникнуть в зону горячих жидких скальных пород, ответственных за возникновение подобного рода явлений. — Он умолк, о чем-то задумавшись. — Полагаю, что окончательно инцидент можно было бы закрыть заключением своего рода договора, который налагал бы на нас обязанность доказать то, что и мы все-таки чего-то стоим и можем быть полезными. Естественно, что после такого неудачного начала трудно требовать от этого разума, чтобы он сразу же всерьез стал рассматривать подобное предложение. Кроме того, ведь он мыслит отнюдь не человеческими категориями.

Ханли уже принял решение.

— Вот что, объяснитесь начистоту — вы ведете нас к лежащей к северу отсюда равнине, где нам придется выстроить по возможности крепкие жилища и ждать, пока вы не уговорите этот разум поверить, что мы не хотим причинить ему никакого вреда. Верно?

— Было бы лучше, если бы мы вообще не останавливались, но когда у нас столько женщин и детей… нет, это невозможно… — Казалось, словно Роган уговаривает самого себя.

Ханли, похоже, не чувствовал себя побежденным.

— Но будем ли мы там в безопасности? Ведь это совсем открытая равнина.

— В безопасности! — Роган взглянул на него. — Мой друг, да вы так ничего и не поняли. Только с виду эта планета похожа на Землю, но жизнь здесь существует совсем в иной форме. Вы сами скоро поймете, что я имею в виду.

Ханли чувствовал себя слишком подавленно, чтобы задавать новые вопросы. Через час Роган улетел на одной из шлюпок в утренний туман. Около полудня Ханли выслал остальные шлюпки, чтобы спасти что было можно из брошенного ночью оборудования.

Корабли вернулись перед закатом, привозя вместо оборудования удивительные сообщения. Бочонок соленого мяса показывал чудеса изворотливости, так и не давшись людям в руки. Атомный минисамолет забавлялся, то взлетая вверх, то падая с выключенными двигателя ми к самой земле. Он чуть не протаранил одну из разведшлюпок, пока магнитный кран не пригвоздил его к земле. После этого самолет уже нельзя было использовать.

«Они изучают нас», — невесело подумал Ханли.

Ночь провели на плоской, поросшей травой равнине. На границах лагеря была выставлена охрана, двигатели транспортеров урчали на холостом ходу, а прожекторы разрезали темноту иглами лучей.

Где-то около полуночи Ханли разбудил шепот Элеоноры.

— Лен… Мои сапоги…

Он присмотрелся заспанными глазами. Сапоги были какие-то набухшие, покрытые быстро растущими шишками. Ханли задрожал — и не только от холода.

— Где ты их держала? — спросил он.

— Да тут, рядом.

— На земле?

— Да.

— Надо, чтобы они были на ногах, как у меня.

— Леонард Ханли, я не стану спать в сапогах, даже если это будет… будет последняя ночь в моей жизни… — Она умолкла, но потом тихо закончила: — Пойду посмотрю, можно ли еще надеть их.

За завтраком Ханли заметил, что жена ходит со слезами на глазах, но не жалуется.

После полудня внезапно взорвался один из транспортеров. Водитель погиб на месте, а оторванный кусок обшивки отрезал руку стоящему неподалеку пятилетнему мальцу. Женщин охватила истерика. Врачи дали раненому анальгетики и спасли ему жизнь. Среди мужчин стали раздаваться какие-то неопределенные звуки, наконец, один из них подошел к Ханли.

— Мы больше не будет этого терпеть! — заявил он. — Мы имеем право защищаться.

Роган вернулся в сумерках и молча выслушал, что случилось без него.

— Это еще не все, — сказал он наконец.

— Не понимаю, почему мы просто не спалим все леса в этой части планеты и не покончим с этим раз и навсегда, — понуро буркнул Ханли.

Роган, который уже собирался уходить, еще раз взглянул на него. В свете гаснущего дня его глаза приняли желтоватый оттенок.

— Черт побери, Ханли, ты говоришь, как все те придурки, с которыми я постоянно сталкиваюсь. Говорю тебе, с помощью огня ты никак не выиграешь у этого древесного разума, хотя вообще-то огонь — единственное, чего они боятся. Именно этот страх может дать нам шанс — показать, что человек способен не разрушать, а помогать, защищать.

— Но как же этот разум действует? — беспомощно спросил Ханли. — Как двигает камни, вызывает ветер…

— Эти явления вызваны тем, что его жизненная энергия протекает значительно быстрее нашей. Нервный импульс у нас движется со скоростью триста футов в секунду, на этой же планете — почти четыреста тысяч. Даже камень имеет возможность развить некоторые примитивные жизненные процессы. Кристаллы формируются чрезвычайно быстро и могут имитировать любой вид колебаний, который доходит до них. И, что гораздо важнее, через почву, на которой вы стоите, непрерывно протекает жизненная энергия, благодаря чему все может быть до некоторой степени управляемым и контролируемым. Достаточно пропустить эту энергию через корни травы и кустов — и вот уже сильные ветры «охлаждают» «горячие» зоны. Достаточно пропустить ее через наш транспортер, и…

— Но почему в таком случае, — прервал его слушающий, нахмурив брови, Ханли, — то дерево, на котором я ночевал, не попыталось убить меня?

— И тем самым обратить на себя внимание? — вопросом на вопрос ответил Роган со своей неизменной улыбкой. — Впрочем, оно могло попытаться сделать кое-что, что выглядело бы случайностью, к примеру, поломка ветки, но ничего непосредственно.

Он ненадолго замолк, а затем добавил решительным тоном:

— Мистер Ханли, единственным выходом из создавшейся ситуации я вижу сотрудничество. Вот, что, по-видимому, вам надо будет сделать.

Связно, лаконично он набросал Ханли последующие стадии плана. Вначале надо пару лет держаться подальше от любых поросших деревьями мест. Ни в коем случае не сжигать деревья, за исключением мертвых усохших, которые лес сам отдаст в распоряжение людей. Следует защищать соседствующий с поселением лес от случайно вспыхивающего огня — впоследствии эта опека должна охватить всю планету.

Когда Роган закончил, Ханли тщательно проанализировал весь план и нашел в нем одно несоответствие.

— Мне хочется знать, а как после вашего отлета мы будем общаться с этим разумом?

В этот момент рядом с ним оказалась Элеонора. В слабом свете казалось, что она готовится к прыжку, ожидая ответа Рогана.

Тот пожал плечами.

— Эту проблему может решить только время.

Поселение, которое назвали Новой Землей, возвели над ручьем, вдали от деревьев. По мнению Рогана заросли на берегах ручья мало общего имели с разумными деревьями, и их можно было использовать для разных нужд.

Следующие одиннадцать дней они восемнадцать раз подвергались нападениям. Во время одного из них огромный 190-футовый камень перекатился через все поселение, раздавив по пути два дома, после чего повернул, вновь набирая разгон. Атомные пушки с разведшлюпок превратили его в порошок прежде, чем он успел причинить больше вреда.

А затем наступила ночь, которая прошла спокойно. На рассвете появился Марк Роган, бледный и усталый, но с улыбкой на лице.

— Все в порядке, — сказал он. — Вам дан шанс.

Мужчины стали хлопать друг друга по спине, женщины плакали и старались хотя бы прикоснуться к руке Рогана. Ханли стоял чуть сбоку. «Рано еще радоваться», — думал он.

Дни шли один за другим, и ничто не мешало колонистам. Дозорные стали засыпать на своих постах, пока совсем не отказались от круглосуточной охраны. В конце восьмого спокойного дня в двери дома Ханли раздался стук. Элеонора пошла посмотреть, кто там, и Ханли услышал, как она начала говорить с кем-то заговорщическим тоном. Ласковость и мягкость этого другого голоса пробудила в нем некоторые подозрения, и он уже хотел встать со стула, когда двери хлопнули, и Элеонора запыхавшись вбежала в комнату.

— Он уходит! — закричала она.

Ханли не стал спрашивать, кто. Выбежав во двор, он увидел невыразительный в сгущающихся сумерках силуэт, который проходил мимо последних домов поселения. И через неделю о Рогане не было никаких известий. Среди колонистов пошел слух, что лишь ему одному известным способом, он поспешил на вызов из другой части Галактики. Ханли посмеивался над этим при любой оказии, но когда услышал, как об этом говорили с полной серьезностью на совещании техников, понял, что легенда о Марке Рогане живуча и не поддается никаким попыткам уничтожить ее.

Прошло два месяца. Однажды утром Ханли проснулся и понял, что Элеонора проскользнула в кровать и лежит рядом с ним.

— Мне хочется сообщить своему господину и повелителю, — начала она, придавая своему голосу беззаботный тон, — что вскоре клан Ханли увеличится.

Обцеловав ее за все времена, Ханли лежал неподвижно, погрузившись в раздумья. Если у ребенка будут черные волосы и зеленые глаза, то… то…

Он не имел понятия, что тогда он сделает. Беззвучно застонал, пожираемый ревностью, но где-то в глубине сознания одновременно родилась мысль, что таким образом человеческая раса нашла способ выжить на еще одной чужой планете.

«Завершение»

Я сижу на холме. И сижу, как мне кажется, уже целую вечность. Время от времени я осознаю, что должна быть причина тому, что я нахожусь здесь. Всякий раз, когда эта мысль приходит мне в голову, я исследую различные вероятности, пытаясь определить возможную причину моего пребывания на холме. Где никого больше нет. Уже целую вечность. И я все гляжу и гляжу на длинную и глубокую долину внизу.

Первая причина, по которой я нахожусь здесь, кажется очевидной: я могу мыслить. Задайте мне вопрос. Вычислить корень квадратный из какого-нибудь жутко огромного числа? Или кубический? Попросите меня умножить число из восемнадцати знаков на себя квадрильон раз. Пусть требуется решить задачу с точки зрения переменных кривых. Спросите меня, где будет находиться данный предмет в определенный отрезок времени в будущем, и предоставьте мне хотя бы малейшую возможность для анализа.

Для нахождения ответа мне потребуется лишь доля секунды.

Но никто никогда не спрашивает меня ни о чем подобном. Я сижу в одиночестве на холме. Иногда я рассчитываю движение падающей звезды. Иногда гляжу на отдаленную планету и слежу за ее курсом, пользуясь любым пространственно-временным способом контроля, чтобы ни на мгновение не потерять ее из виду. Но все эти действия кажутся мне бессмысленными. Они ни к чему не приводят. Что я буду делать со всей этой информацией?

В такие минуты я чувствую себя незавершенным. Мне почти кажется, что существует кто-то, для кого все это имеет значение.

Ежедневно солнце встает над безвоздушным горизонтом Земли — черным, освещенным слабым светом звезд, но и это всего лишь крошечная частичка черного, усыпанного звездами небесного свода.

Но он не всегда был черным. Я помню время, когда небо было голубым. Я даже предвидел, что произойдет подобное изменение. Я даже сообщил кое-кому подобную информацию. Только сейчас я ломаю голову, пытаясь вспомнить, кто же это был.

Это одно из моих наиболее удивительных воспоминаний: я так отчетливо чувствую, что кому-то очень нужна была эта информация. И что я сообщил ее, но вот кому именно — этого я сейчас припомнить не могу. Когда в голову мою приходят подобные мысли, я спрашиваю себя, а не может ли быть так, что в моей памяти есть пробелы. Странно, что у меня имеется такая сильная уверенность.

Время от времени я прихожу к убеждению, что мне следует поискать ответ. Ведь сделать это не представляет для меня больших проблем. В былые времена я без колебаний посылал самого себя в самые отдаленные уголки планеты. Я даже отправлялся к звездам. Да, это было так просто.

Впрочем, к чему мне беспокоить себя подобными мыслями? Чего мне там искать? И вот я просто сижу в одиночестве на холме, один-одинешенек на планете, которая состарилась и стала ненужной.

Еще один день. Солнце, как обычно, карабкается по небосводу к полудню — вечно черному, усыпанному звездами небосводу середины дня.

Внезапно на противоположной стороне долины, залитой солнечными лучами, я замечаю какое-то серебристое сияние. Силовое поле материализуется из времени и синхронизирует себя с нормальным течением времени планеты.

Мне не составляет никакого труда узнать, что оно прибыло из прошлого. Я узнаю используемую энергию, определяю ее ограничения, после чего логически выявляю источник. Похоже, оно прибыло из прошлого планеты, отстоящего от моего нынешнего на тысячелетия.

Точность при этом не имеет особого значения. Вот оно: проекция энергии, которая уже знает обо мне. Она посылает межпространственный сигнал, и мне становится интересно, когда я обнаруживаю, что могу расшифровать сообщение на основе своих прошлых знаний.

— Кто ты? — спрашивает оно.

— Я — Незавершенный, — отвечаю я. — Пожалуйста, возвращайся туда, откуда ты прибыл. Сейчас я уже так изменил себя, что в состоянии следовать за тобой. Я хочу завершить себя.

Это решение я принял за долю секунды. Сам я не способен перемещаться во времени. Когда-то, давным-давно я решил проблему, как это делается, но почти тут же что-то помешало мне создать устройство для перемещений во времени. Сейчас я уже не могу припомнить всех подробностей.

Но у энергетического поля на противоположной стороне долины такое устройство имелось. И, установив внепространственную связь, я смогу перемещаться туда же, куда и оно.

Эту связь следует установить прежде, чем оно успеет догадаться о моих намерениях.

Существо на другой стороне долины, похоже, не обрадовалось моему ответу. Начав передавать новый сигнал, оно внезапно исчезло. Может быть, оно надеялось застать меня врасплох?

Разумеется, мы вместе прибываем в его время.

Надо мной голубое небо. На противоположной от меня стороне долины — сейчас частично скрытое деревьями — находится поселение, состоявшее из нескольких маленьких строений, обступивших строение побольше. Я обследую эти строения по мере возможности и торопливо делаю необходимые изменения, чтобы не выглядеть подозрительным на фоне окружающей среды.

Я сижу на холме и жду развития событий.

Когда зашло солнце, поднимается слабый ветерок и загораются первые звезды. Сквозь туманную дымку они выглядят как-то особенно.

По мере наползания темноты на долину происходят изменения и в строениях на противоположной стороне. Зажигаются окна. Большое здание в центре светится особенно ярко, а с наступлением ночи — просто ослепительно — благодаря свету, льющемуся сквозь прозрачные стены.

Вечер и ночь проходят без приключений. А за ними — следующий день, и еще один день.

Двадцать дней и ночей.

На двадцать первый день я посылаю сообщение машине на противоположной стороне долины:

«Разве мы не можем вместе контролировать эту эпоху?»

Тут же последовал ответ:

«Да, вполне, если ты только не раскроешь мне немедленно механизм работы всех твоих блоков».

Больше всего на свете мне хотелось бы получить возможность пользоваться устройствами, при помощи которых он совершает путешествия во времени. Но я не настолько глуп, чтобы показать ему, что я не способен самостоятельно построить машину времени.

Я передаю:

«Буду рад передать тебе полную информацию. Но какие гарантии ты можешь мне дать, что не используешь эту информацию против меня — ведь ты лучше меня знаешь этот век?»

— А какие у меня гарантии, что ты поделишься со мной полной информацией о себе? — возразила машина.

Тупик. Совершенно ясно, что ни один из нас не может доверять другому.

Ничего иного я и не ожидал. Но по крайней мере я хоть выяснил, чего я хочу знать. Мой враг считает, что я сильнее его. Его вера — плюс мое собственное знание своих возможностей — убеждают меня, что он прав.

Но как бы то ни было, я не спешу. Снова я терпеливо жду.

Я уже успел заметить, что пространство вокруг меня полно самых разнообразных колебаний искусственного происхождения. Отдельные из них могут быть трансформированы в звук, другие — в свет. Я слушаю музыку и голоса. Смотрю драматические спектакли и сцены из городской и деревенской жизни.

Я изучаю лица людей, анализирую их действия, пытаюсь по их движениям и словам оценить степень их разумности и потенциальных возможностей.

По-моему, они не высоки, и все-таки я подозреваю, что даже несмотря на медленные темпы развития эти существа построили машину, которая в данный момент является моим главным соперником. И тут мне в голову приходит вопрос: каким же это образом кому-то удалось создать машину, которая превзошла своего создателя?

Постепенно я начинаю разбираться в этом веке. Механическая цивилизация на ранней стадии развития. Я прикинул, что возраст машины на противоположной стороне долины вряд ли превышает несколько лет.

Если бы мне удалось вернуться назад в прошлое до того, как эта машина была построена, то я бы вставил в нее приспособление, при помощи которого я сумел бы сейчас осуществлять контроль над нею.

Я просчитываю природу такого приспособления и активирую одну из собственных управляющих схем.

Ничего не происходит.

А это, по-видимому, означает, что я не сумею стать владельцем пространственно-временного устройства. Очевидно, что способ, благодаря которому я со временем возьму верх над своим противником, будет изобретен в будущем, а не в прошлом.

Настает рассвет сорокового дня, и солнце неумолимо движется к зениту.

Раздается стук в мою псевдодверь. Я открываю ее и вижу перед собой мужчину.

— Вам придется убраться отсюда со своей лачугой, — говорит он. — Вы нелегально расположились на земле, принадлежащей мисс Анне Стюарт.

Он — первый человек, с кем я вошел в близкий контакт с момента своего прибытия сюда. Я почти не сомневаюсь, что он — агент моего противника, и поэтому я не решаюсь вмешиваться в работу его мозга: тогда из-за сопротивления могут возникнуть определенного рода сложности, а я не хочу пока еще рисковать.

Я продолжаю смотреть на него, пытаясь вникнуть в смысл его слов, ведь я, создав за этот период времени копию строения, что я видел на другом конце долины, надеялся избежать привлечения к себе какого-либо внимания.

И теперь я переспросил, растягивая слова:

— Собственность?

— Что это с вами? Вы что, не понимаете по-английски? — грубо спрашивает мужчина.

Этот индивидуум несколько выше моей части тела, которое я принял в качестве разумной формы жизни этой эры. Его лицо изменилось в цвете. А меня как молнией озаряет: собственность. Частное владение, ну конечно же — тонкие намеки пьес, которые я видел, внезапно обретают смысл.

Однако отвечаю я так:

— Со мной все в порядке. Я могу оперировать в пределах шестнадцати категорий. Да, я понимаю по-английски.

Этот четкий ответ производит на человека необычный эффект. Его руки тянутся к моим псевдоплечам. Он крепко хватается за них… и дергает меня, словно намеревается задать мне взбучку. Но поскольку мой вес чуть больше девятисот тысяч тонн, его усилия ни к чему не привели.

Его пальцы выпускают меня, и он отскакивает на несколько шагов. И снова его лицо изменяется, нет на нем выражения превосходства, теперь оно, утратив розовость, мертвенно-бледное. Судя по его реакции, похоже, что, хотя он и явился сюда по чьему-то приказанию, но действиями его никто не управляет. Дрожь в его голосе, кажется, подтверждает то, что он действует, как индивидуум, и не сознает о неведомой ему серьезной опасности, которую могут навлечь на него совершаемые им действия.

— Как адвокат мисс Стюарт, — говорит он, — я приказываю вам убраться отсюда вместе с лачугой до конца недели. В противном случае пеняйте на себя!

Прежде чем я успел попросить его объяснить туманный смысл его последних слов, он разворачивается и быстро уходит к четырехногому животному, которое он привязал к дереву в ста футах от моего жилища. Потом он запрыгивает на спину животному, и оно рысью отправляется прочь вдоль берега узкого ручья.

Я дожидаюсь, пока адвокат мисс Стюарт не скроется из виду, после чего устанавливаю внепространственную связь между основным моим телом и его частью — энергетическим полем в облике человека, с которым только что столкнулся незваный гость. Из-за малых его размеров мне удалось передать только самый минимум энергии.

Схема этого процесса очень проста. Интегрируемые клетки центров восприятия циркулируют в энергетическом поле, которое и принимает в действительности форму человеческого тела. Теоретически эта форма остается неизменной в силовом поле, составляющем центр восприятия, и опять-таки теоретически выглядит так, словно эта форма удаляется от центра восприятия, когда устанавливается внепространственная связь.

Однако это все абстрактные рассуждения, тогда как существует функциональная реальность материальной вселенной. Я способен устанавливать внепространственную связь только потому, что теория отражает структуру нематериальных предметов. Тем не менее фактически возникающая при этом иллюзия, что материя существует, настолько кажется убедительной, что я функционирую как предмет материи и фактически предназначен именно на такое функционирование.

Следовательно, когда я — вернее, силовое поле в виде человека — иду по долине, происходит разделение. Продолжают протекать миллионы автоматических процессов, но все внешние рецепторы перемещаются вместе со мной, оставляя позади оболочку-тело. Ну а само мое «я» — сознание — следует по асфальтированной дороге к месту назначения.

Приближаясь к деревне, я вижу верхушки крыш домов, проглядывающие сквозь нависающую над дорогой листву деревьев. Огромное длинное здание — его-то я уже раньше и отметил для себя — вздымается над самыми высокими деревьями. Здание это и является целью моего исследования, в виду чего я более внимательно начинаю приглядываться к нему — даже находясь еще довольно далеко от него.

Похоже, оно сделано из камня и стекла. Сзади огромного здания возвышается купол с астрономическими приборами внутри. Все это выглядит довольно примитивно, и поэтому во мне крепнет уверенность, что вряд ли меня — при моих нынешних размерах — смогут сразу же обнаружить.

Всю деревню окружает высокая ограда из стальной проволоки. Я ощущаю поток электроэнергии и, дотронувшись до верхней проволоки, определяю напряжение в 220 вольт. Моему маленькому телу несколько затруднительно поглотить заряд, поэтому я направляю его в один из своих запасников энергии на другом конце долины.

Оказавшись за оградой, я прячусь в кустах рядом с дорогой и жду дальнейшего развития событий.

По ближайшей дорожке идет какой-то человек. Перед этим адвокат, появившийся у меня, был просто объектом наблюдения, сейчас же я устанавливаю прямую связь с телом этого второго индивидуума.

Как я и предполагал, вскоре я уже шагаю по дорожке. Я не предпринимаю попыток управлять его передвижением, сейчас я просто наблюдатель. Но я достаточно синхронизирован с его нервной системой, чтобы его мысли стали моими.

Он — клерк, работающий в бухгалтерии, что совершенно не подходит для моих целей. Я обрывая связь.

После этого я совершил еще шесть попыток, когда наконец обнаружил требуемое мне тело. Я это понял, когда седьмой человек — и я — подумал:

«…не удовлетворен работой Мозга. Аналоговые устройства, которые я вмонтировал пять месяцев назад, не дали ожидаемого эффекта».

Его зовут Уильям Граннитт. Он — главный инженер-исследователь Мозга, человек, который сделал изменения в его структуре, которые позволили Мозгу осуществить контроль над самим собой и своим окружением; уравновешенный, со способностями человек, отлично разбирающийся в людях. Мне придется крайне осторожно с ним работать. Он знает, чего хочет, и удивится, если я попытаюсь изменить его намерения. Возможно, лучше мне пока просто понаблюдать за его действиями.

После нескольких минут контакта с его мозгом в моей голове уже частично восстановилась картина событий, которые разворачиваются здесь, в этом поселке, за последние пять месяцев. Механический компьютер — Мозг — был снабжен дополнительными устройствами, включая аналоговые, предназначенные для работы, которую выполняет человеческая нервная система. С инженерной точки зрения предполагалось, что управление всем процессом будет производиться с помощью специальных команд, подаваемых голосом, машинописного текста, а также дистанционно по радио.

К сожалению, Граннитт не понимал до конца отдельных потенциальных возможностей нервной системы, которую он пытался смоделировать в своем инженерном решении. Тогда как Мозг тут же приспособил их к делу.

Граннитт и не догадывался об этом. А Мозг, поглощенный собственным развитием, никак не проявлял своих новых способностей и не давал знать людям о существовании новых каналов, созданных им специально для этой цели. Естественно, Граннитт, разочаровавшись в Мозге, уже дошел до той степени отчаяния, чтобы разобрать его и придумать что-нибудь новое. Он еще и не мог предположить, что Мозг станет сопротивляться любому вмешательству в его действия. Но Граннитт и я — через некоторое время, когда в достаточной мере пороюсь в памяти Мозга и пойму, как он функционирует — сможем осуществить его план.

А уж затем я возьму контроль над этим периодом времени, не опасаясь кого-нибудь, кто был бы сравним с моими способностями. Пока что я не представляю, каким образом это удастся сделать, но чувствую, что совсем скоро я буду завершен.

Обрадованный тем, что я наконец-то установил связь с нужным мне человеком, я позволил человеческому телу, прятавшемуся в кустах, энергетически раствориться. Через несколько секунд оно перестало физически существовать.

Сейчас я и Граннитт — составляем почти одно целое. Я сижу за письменным столом в его в кабинете с застекленными стенами, кафельным полом и сверкающим стеклянным потолком. Сквозь стену мне видны инженеры и чертежники, работающие за кульманами, и девушка, сидящая как раз напротив моей двери. Это моя секретарша.

На столе лежит письмо. Я вскрываю конверт и вынимаю листок бумаги. В верхней части я читаю:

«Меморандум Уильяму Граннитту от Анны Стюарт, директора».

Далее идет текст:

«Считаю своим долгом сообщить вам, что в ваших услугах больше не нуждаются и с сегодняшнего дня вы уволены. Из-за принятых мер безопасности и связанным с этим ограничением всей деятельности в поселке Мозга, я должна просить вас отметиться на проходной в Центре Безопасности в шесть часов вечера. Вам будет выплачено двухнедельное жалование.

С уважением

Анна Стюарт»

Будучи Гранниттом, я никогда не думал об Анне Стюарт, как отдельной личности или женщине. Теперь я был просто поражен. Что она о себе воображает? Да, возможно, собственность и ее; но кто создал, кто изобрел Мозг? Я, Уильям Граннитт.

Кто мечтал, кто предвидел, какое значение будет иметь эта машина для человечества? Только я, Уильям Граннитт.

Будучи Гранниттом, я разгневан. Я должен не допустить, чтобы это увольнение вступило в силу. Я должен поговорить с этой женщиной и попытаться убедить ее отменить это распоряжение прежде, чем известие об этом широко распространится.

Я снова бросаю взгляд на меморандум. В правом верхнем углу было отпечатано на машинке: 13.40. Я тут же взглянул на наручные часы: семь минут пятого. Прошло больше двух часов. Что означало, что о моем увольнении могло быть известно многим заинтересованным лицам.

Кое-что я не могу принять просто на веру: мне необходимо это проверить.

Бормоча под нос ругательства, я хватаю телефонную трубку и набираю номер бухгалтерии. Именно туда должны были сообщить в первую очередь о моем увольнении.

Раздался щелчок:

— Бухгалтерия.

— Это Билл Граннитт, — отвечаю я.

— О да, мистер Граннитт, ваш чек готов. Жаль, что вы нас покидаете.

Я вешаю трубку и, набирая номер Центра Безопасности, уже начинаю смиряться со своим поражением. Я чувствую, что цепляюсь за свою последнюю надежду. Человек в Центре Безопасности говорит:

— Как жаль, что мы с вами расстаемся, мистер Граннитт.

Я вешаю трубку в самом мрачном расположении духа. Бессмысленно теперь связываться с Правительственным Агентством. Ведь именно они и отдают приказы Центру Безопасности, на Проходную.

Размеры обрушивавшегося на меня несчастья заставляют меня задуматься. Чтобы снова занять прежнюю должность, мне придется выполнить массу формальностей: пройти тщательную проверку личности, доскональное расследование причин моего увольнения… Я тихо простонал и выбросил из головы эту мысль. Тщательность в вопросе подбора кадров Правительственного Агентства стала притчей во языцех среди обслуживающего персонала Мозга.

Я должен получить работу в организации, связанной с компьютерами, во главе которой не будет женщины, которая увольняет единственного человека, разбирающегося в их работе.

Я поднимаюсь с кресла. Выхожу из кабинета и из здания на улицу. Вскоре я подхожу к своему бунгало.

Тишина в доме уже в который раз напоминает мне, что моя жена умерла год и месяц назад. Я непроизвольно вздрагиваю, потом пожимаю плечами. Теперь ее смерть не будет оказывать на меня прежнего своего угнетающего воздействия. Впервые я начинаю думать о том, что благодаря своему увольнению отныне я смогу жить полной эмоциональной жизнью.

Я прохожу в свой кабинет и сажусь за пишущую машинку, которая при правильном подключении работает синхронно с другой пишущей машинкой, встроенной в аналоговую секцию Мозга. Как изобретатель я разочарован, что теперь не смогу разобрать Мозг на части и собрать его заново с тем, чтобы он функционировал так, как я задумал. Но я уже вижу, какие основные изменения я должен внести при создании нового Мозга.

И я хочу убедиться, что вставленные в последнее время секции не помешают работе старых блоков. Ведь именно они-то и несут основную нагрузку, отвечают на вопросы ученых, инженеров и коммерсантов.

На ленте, использующейся для ввода текущих команд, я печатаю:

«Сегмент 471 А-33-10-10 на 3Х — минус».

Сегмент 471А — это аналоговое устройство большого колеса. Когда оно синхронизируется с транзисторной трубкой (кодовый номер 33), контрольный сервомеханизм (10) создает рефлекс, который срабатывает всякий раз, когда возникает необходимость в вычислениях, производимых 3Х (кодовое название для новой секции Мозга). Знак минус показывает, что более старые секции Мозга должны исследовать все данные, которые будут впоследствии поступать из этой новой секции.

Лишняя десятка — та же цепь, находящаяся в другом месте.

Защитив Мозг (так кажется мне — Граннитту) от инженеров, которые, возможно, не сознают, что новые секции могут оказаться ненадежными, я упаковываю пишущую машинку.

После этого я звоню в ближайший город Ледертон, в фирму, занимающуюся грузовыми перевозками, и прошу их перевезти мои вещи.

Проходную я миную в четверть шестого.

На дороге между поселком, в котором располагаются здания Мозга, и Ледертоном есть один поворот. От него всего несколько сотен футов до коттеджа, который я создал в целях камуфляжа.

Прежде чем автомобиль Граннитта достигает этого поворота, я принимаю решение.

Я не разделяю веру Граннитта, что ему удалось эффективно отсечь новую часть Мозга от старой системы компьютеров. Подозреваю, что Мозг создал собственные схемы, чтобы предотвратить любое вмешательство извне.

И еще я убежден, что, если мне удалось заронить в Граннитте зерно сомнения по поводу того, что случилось с Мозгом, он поймет, что нужно сделать, и попытается это осуществить. Только у него имеется самое детальное представление о Мозге, и это позволит ему решить, какие именно действия нужно выполнить для внесения изменений.

На тот случай, если подозрения эти не достаточно сильны, я позволяю прокрасться в его разум любопытству по поводу причины его увольнения.

И это последнее в самом деле оказало свое воздействие. Он приходит в возбуждение. Решает встретиться с Анной Стюарт.

Этого последнего решения я и хотел от него. Он останется поблизости от Мозга.

Я обрываю свою связь с ним.

Я снова на холме, в своем «теле». И начинаю обдумывать, что же мне удалось выяснить до сих пор.

Мозг не осуществляет контроль над Землей — как я первоначально думал. Он только-только начал ощущать себя отдельной личностью, так что еще не успел создать эффективных механизмов воздействия.

Он просто пробует свои силы, отправляется в будущее и, скорее всего, испытывает другие свои возможности, как ребенок, забавляющийся игрушкой.

Ни один из людей, сознание которых я просканировал, еще не ведает о новых способностях Мозга. Даже адвокат, который предложил мне переехать из места моего нынешнего обитания, если судить по его словам и действиям, ничего не знает о том, что Мозг уже ощущает себя личностью, способной на собственные поступки.

В течение сорока дней Мозг не предпринял против меня никаких серьезных действий. По всей видимости, он ожидает, что я первым начну действовать.

Что я и сделаю, но я должен соблюдать крайнюю осторожность — не выходить за определенные рамки, чтобы не позволить ему получить информацию, благодаря которой он сможет взять еще большую власть над окружающей средой. Мой первый шаг — завладеть человеческим существом.

Снова ночь. В темноте с ревом проносится какой-то самолет. Я уже видел множество самолетов, но до сих пор оставлял их в покое. Сейчас же я устанавливаю внепространственную связь с ним. Мгновение спустя я — пилот.

В первые минуты я играю такую же пассивную роль, как и с Гранниттом. Пилот — и я — глядим на темную землю внизу. Вдалеке мы видим огни: сияющие точки на фоне темного мира. Далеко впереди — сверкающий остров. Это и есть Ледертон, место нашего назначения. Мы возвращаемся туда из деловой поездки на частном самолете.

Выяснив в общих чертах, что из себя представляет пилот, я даю ему знать о себе и сообщаю что с этой минуты я буду контролировать его действия. Он воспринимает это известие с изумлением и страхом, который потом перерастает в ужас. А затем…

Сумасшествие… конвульсивные движения тела. Самолет резко ныряет вниз, и, несмотря на все мои попытки управлять мышцами пилота, я вдруг понимаю, что ничего не могу поделать.

Я покидаю самолет. Секунду спустя самолет ударяется о склон холма и вспыхивает ярким пламенем, которое быстро все пожирает.

В отчаянии я прихожу к выводу, что, наверное, что-то в человеческой сущности есть такое, что не позволяет управлять ею извне. И если это так, то как же мне завершить себя? В конце концов я решаю, что завершения можно достичь, применяя лишь непрямые способы управления человеческим существом.

Я должен взять вверх над Мозгом, повсеместно захватить власть над машинами, посеять в людях сомнения, страхи и мысли, якобы возникающие в их сознании, но на самом деле являющиеся результатом моего воздействия. Да, это трудная задача, воистину сравнимая с подвигами Геракла, но у меня уйма времени. Тем не менее, начиная с этой минуты, я не должен зря тратить ни единой секунды, чтобы приблизить мое завершение.

Первая возможность предоставляется мне сразу же после полуночи, когда я замечаю в небе еще один самолет. Я слежу за ним своими инфракрасными рецепторами и регистрирую определенную частоту радиоволн, которая указывает мне, что этот летательный аппарат управляется дистанционно.

Пользуясь внепространственной связью, я исследую простые механизмы, выполняющие функции роботов. Затем создаю модель-перехватчик, который теперь автоматически будет записывать в моей памяти данные о его передвижении, чтобы я мог в любой момент взять управление аппаратом на себя.

Это небольшой шаг, но это — начало.

Утро.

В своем человеческом облике я направляюсь в поселок, перелезаю через ограду и вхожу в бунгало Анны Стюарт, владелицы и управляющей Мозга. Она только что закончила завтракать.

Пока я приспосабливаюсь к энергетическому потоку ее нервной системы, она встает и собирается выйти на улицу.

И вот я вместе с Анной Стюарт шагаю по дорожке. Я ощущаю тепло солнечных лучей, падающих на ее лицо. Она глубоко вздыхает, и я ощущаю поток жизни, которая бьет в ней ключом.

Раньше это ощущение уже приводило меня в возбуждение. Мне хочется все время чувствовать этот поток, жить человеческой жизнью, наслаждаться ею, быть поглощенным ее плотью, ее стремлениями, желаниями, надеждами, мечтами.

Но один крошечный червь сомнения точит меня: если это и есть завершение, к которому я так стремился, то каким образом я оказался один на лишенной воздуха планете несколькими тысячелетиями позднее?

— Анна Стюарт!

Кажется, ее окликнули сзади. Узнав голос, женщина вздрогнула. Почти две недели прошло после того, как Мозг обращался к ней непосредственно.

Напрячься ее заставило то, что это случилось сразу же вслед за увольнением Граннитта. Возможно ли, чтобы Мозг подозревал, что она поступила так в надежде, чтобы Граннитт понял, что что-то идет не так?

Она медленно поворачивается. Как она и ожидала, никого поблизости нет. Перед ней была пустая лужайка. Неподалеку в лучах солнца ослепительно сверкает здание, в котором находится Мозг. Сквозь стеклянные двери она видит расплывчатые фигуры людей у выходных блоков, где происходит загрузка вопросов и получение ответов на них. Люди за пределами поселка пока что пребывают в полной уверенности, что гигантская думающая машина функционирует исправно. Ни одна живая душа за стенами здания не подозревает, что уже несколько месяцев, как механический Мозг осуществляет полный контроль над всем поселком и зданиями, возведенными вокруг него.

— Анна Стюарт… Мне нужна твоя помощь.

Анна со вздохом расслабляется. Мозг потребовал от нее, как владелицы и администратора, чтобы она продолжала подписывать бумаги, как и раньше, и оставалась ширмой для всего проекта. Дважды, когда она пыталась отказаться подписывать бумаги, ее сильно ударяло разрядом электрического тока, появлявшегося словно бы из ниоткуда, прямо из воздуха. И страх перед наказанием управлял теперь ее сознанием.

— Моя помощь! — невольно восклицает женщина.

— Я совершил ужасную ошибку, — следует ответ, — и мы теперь должны действовать сообща, как одна команда.

У Анны возникает чувство неуверенности, но при этом отсутствует ощущение опасности, наоборот, она начинает приходить в возбуждение. Может… теперь ей удастся добиться свободы?

Лишь потом она запоздало вспоминает сказанное Мозгом: «Ошибка?» Вслух же она произносит:

— Что случилось?

— Как ты, наверное, уже догадалась, — последовал ответ, — я способен перемещаться во времени…

Анна Стюарт ни о чем подобном не догадывалась, но возбуждение ее растет. Уже несколько месяцев она находится в состоянии шока и не способна ясно мыслить, в отчаянии пытаясь придумать какой-нибудь способ избавления от рабской зависимости Мозга и сообщить всему миру, что они создали электронное чудовище Франкенштейна, с дьявольским коварством захватившим власть над почти пятьюстами сотрудниками станции.

Следующая мысль приводит ее в испуг: «Раз он уже раскрыл секрет путешествий во времени, значит…» — Ее мысль обрывается. — Никому из людей, кажется, не по силам будет вернуть контроль над Мозгом.

Бестелесный голос Мозга продолжает:

— Я совершил ошибку, когда отправился наугад в довольно далекое будущее…

— Насколько далекое?

Слова слетают с уст Анны еще до того, как она успевает их обдумать. Но нет никаких сомнений: ей нужно было это знать.

— Трудно ответить точно. Пока что мне сложно измерять время. Возможно, десять тысяч лет.

Эти слова звучат для нее бессмысленно. Трудно представить будущее через сто лет, не говоря уже о тысяче или десяти тысячах лет. Но беспокойство, все усиливающееся в ней, и отчаяние понуждают ее задать следующий вопрос:

— Ну и что случилось? В чем дело?

Следует долгая пауза, затем:

— Я вошел в контакт — или потревожил — Нечто. Оно… вернулось вместе со мной в наше время, преследуя меня. И теперь находится на другом конце долины, милях в двух отсюда… Анна Стюарт, ты должна помочь мне. Ты должна отправиться туда и посмотреть, что это такое. Мне необходима информация.

Анна Стюарт сразу не отвечает. Кажется, прекрасная погода и сияющее солнце ободряюще действуют на нее. Трудно поверить, что сейчас январь и что снежные ураганы — до того, как Мозг разрешил проблему с контролем погоды — бушевали над этой зеленой страной.

— Ты хочешь, — начинает неуверенно женщина, — чтобы я отправилась туда одна? — По коже ее медленно поползли мурашки.

— Других кандидатов нет, — отвечает Мозг. — Никого, кроме тебя.

— Что за чепуха! — хриплым голосом говорит Анна. — Здесь ведь столько мужчин. Инженеры…

— Ты не понимаешь, — перебивает ее Мозг. — Никто об этом не знает, кроме тебя. Ты владелица, и мне кажется, что именно ты и должна быть звеном, связывающим меня с внешним миром.

Женщина молчит. Потом голос снова обращается к ней:

— Никого больше нет, Анна Стюарт. Ты, и только ты, должна пойти.

— Но что это такое? — шепчет она. — Что это ты говорил, что ты… потревожил… его? На что оно похоже? Почему ты боишься?

Внезапно Мозг теряет терпение.

— Нет времени на ненужные объяснения. Это существо построило дом. Очевидно, оно не желает в течение некоторого времени вызывать к себе подозрения. Этот коттедж расположен на самой границе твоих владений — что дает тебе право потребовать от владельца объяснений. Я уже с помощью твоего адвоката приказал ему убираться. А теперь я хочу, чтобы ты лично посмотрела, как он выглядит. Мне нужны данные. — Тон его голоса изменился. — У меня не остается иного выбора, ты должна исполнить мой приказ, иначе получишь болезненный электрический удар. Отправляйся! Немедленно!

Это небольшой домик. Вокруг него растут цветы и кустарник. Белая ограда ослепительно сверкает в лучах солнца. Этот коттедж стоит сам по себе среди дикой природы — ни одна дорога не ведет к нему. Когда я создавал его там, то как-то совсем упустил это из виду.

(Я решаю, что нужно это упущение исправить).

Анна ищет калитку, не находит ее, потом неуверенно и неуклюже перелазит через забор и оказывается в саду. Сколько раз на протяжении жизни она хладнокровно и объективно оценивала свои слова и действия, но никогда еще не находилась в таком смятении, как сейчас. У нее такое чувство, словно она притаилась где-то вдалеке и наблюдает, как изящная женщина в брюках перебирается через высокий, с острыми колышками, забор, а потом неуверенно направляется к двери. Стучит.

Этот стук возвращает ее к реальности. Она ощущает боль в костяшках. Она с тупым видом осознает это и думает: «Эта дверь… она металлическая!»

Проходит первая минута, потом еще пять, а ответа на стук нет. У нее есть время оглядеться вокруг и заметить, что отсюда не видно поселка, где расположен Мозг. И шоссе не видать за деревьями. Так же, как и ее автомобиля, который она оставила в четверти мили от дома, на другой стороне ручья.

Анна Стюарт неуверенно идет вдоль стены домика к ближайшему окну. Она едва ли осознает, что это просто камуфляж, а не окно, и что ей не разглядеть, что же внутри. Однако оно кажется настоящим и прозрачным, так что ей видны голые стены, голый пол и приоткрытая дверь, ведущая в другую комнату. К сожалению, с этого места она не может рассмотреть эту вторую комнату.

«Да ведь тут совсем пусто», — думает она.

Она чувствует облегчение — неестественное облегчение. И тут же злится на себя за то, что успокоилась и начала верить, будто опасность миновала, и беспокойство ее еще немного возрастает. Тем не менее она возвращается к двери и берется за ручку. Та поворачивается, и дверь открывается, легко и бесшумно. Анна Стюарт одним толчком распахивает ее пошире, делает шаг назад… и замирает в ожидании.

В ответ лишь тишина, ни движения, ни каких-либо признаков жизни. Нерешительно женщина перешагивает через порог.

Комната, в которой она оказалась, больше, чем она предполагала. Она уже успела заметить, что в ней нет мебели. Анна Стюарт направляется ко второй двери, как вдруг замирает, как вкопанная.

Когда она смотрела внутрь через окно с улицы, то дверь эта была приоткрыта. Сейчас же она закрыта. Женщина идет к ней и напряженно прислушивается возле панели — тоже металлической. Из второй комнаты не доносится ни звука. Анна Стюарт спрашивает себя, не обойти ли дом кругом и не заглянуть во вторую комнату через окно.

Внезапно эта мысль кажется ей глупой. Ее пальцы тянутся к ручке. Она хватается за нее и толкает. Дверь не поддается. Женщина слегка тянет на себя, и дверь открывается без всяких усилий прежде, чем она успевает приостановить ее.

Впереди — темнота.

Анна Стюарт словно смотрит в бездну. Проходит несколько секунд прежде, чем она замечает в темноте несколько светящихся точек. Некоторые сверкают ярко, другие — слабее.

Эта картина кажется ей смутно знакомой, и у нее возникает чувство, что она вот-вот узнает ее. Да, точно.

Это звездное небо.

Она внимательно всматривается во вселенную, какую она предстала бы при взгляде на нее из космоса.

Крик вырывается из ее горла. Анна Стюарт пятится назад и пытается закрыть дверь. Та не поддается. С открытым от ужаса ртом она поворачивается к входной двери. Та закрыта.

Но ведь всего несколько секунд назад она оставила ее открытой! Женщина бежит к двери, ничего не соображая от охватившего ее страха. И именно в эту секунду я — мое «я» — беру контроль над ней. Я сознаю, что при этом я сильно рискую. Но ее визит все больше и больше не нравится мне. Мое сознание — слившееся с сознанием Анны Стюарт — не может одновременно находиться в моем собственном центре восприятия. Поэтому она увидела мое… тело… таким, каким я оставил его для нежданных посетителей: выполняющим автоматические действия, вроде открытия и закрытия дверей и тому подобного.

Я рассчитывал, что охваченная ужасом, она не заметит мое вмешательство в ее действия. И не ошибся. Я удачно управляю ее поступками извне… а затем позволяю ей снова взять контроль над своим телом.

Осознавание пребывания вне своего тела потрясает ее. Но воспоминание об этом не откладывается на самом деле в ее памяти.

Она бросается бежать. Перелезает через ограду, а спустя несколько минут перепрыгивает через ручей в самом узком его месте, запыхавшаяся, но начинающая понимать, что смогла избежать непонятную опасность.

А потом, уже в салоне своего автомобиля, несущегося по шоссе, она успокаивается и ясно сознает: там что-то есть… еще более странное и страшное… потому что оно иное… не похожее на Мозг.

Узнав реакцию Анны Стюарт на происходящее, я прерываю контакт. Главная моя проблема по-прежнему не решена: как мне подчинить себе Мозг, который с точки зрения вычислительных возможностей не уступает — или почти не уступает — моим?

Может, самое лучшее решение — сделать его частью себя? Я посылаю Мозгу межпространственное сообщение, предлагая ему передать в мое подчинение свои блоки и позволить мне уничтожить его центр восприятия.

Ответ следует незамедлительно: «Почему бы не позволить мне осуществлять контроль над тобой и не уничтожить твой центр восприятия?»

Я не удостаиваю его ответом на такое эгоистичное предложение. Очевидно, что Мозг не способен принимать рациональные решения.

У меня нет иного выхода, кроме как продолжать вести свою прежнюю игру.

К полудню я вдруг понимаю, что беспокоюсь о Уильяме Граннитте. Я хочу быть твердо уверен, что он где-то неподалеку от Мозга — по крайней мере, до тех пор, пока я не получу от него информацию о структуре Мозга.

К своему немалому облегчению я выясняю, что он снял меблированный дом на окраине Ледертона. Он по-прежнему не чувствует, когда я вторгаюсь в его сознание.

Он рано обедает и ближе к вечеру, ощущая какое-то беспокойство, едет к холму, с которого открывается взгляд на поселок, где располагается Мозг. Остановив автомобиль у обочины дороги как раз у самого конца долины, он незаметно для всех наблюдает за слабым потоком машин, въезжающих и выезжающих из долины.

Он пока не решил, что же ему делать. Он хочет, раз уж приехал сюда, мысленно воссоздать картину происходящего. Удивительное дело: он проработал здесь целых одиннадцать дней, а почти ничего не знает!

Справа от дороги — почти не тронутая рукою человеческой дикая природа. Ручеек извивается меж деревьев в долине, которой, кажется, нет конца и края. Он слышал, что долина эта, как и сам Мозг, — собственность Анны Стюарт, но до сих пор он как-то не обращал на это особого внимания.

И теперь, пораженный огромностью богатства, доставшегося ей в наследство от отца, он мысленно возвращается к их первой встрече. Он тогда уже являлся главным инженером в исследовательском отделе, а она — неуклюжей озабоченной девчушкой, только что закончившей колледж. Непонятно почему она и оставалась в его представлении все такой же, и он не замечал, что она превратилась в женщину.

Сейчас же он начинает понимать, насколько же значительными были изменения в ней. Он вслух удивился:

— Ну, так почему, черт побери, она до сих пор не вышла замуж? Ведь ей уже, наверное, под тридцать!

Ему вспоминаются некоторые ее странные действия после смерти его жены. Она старательно выискивала его на вечеринках. Как бы случайно встречалась с ним в коридорах и, заливаясь смехом, отступала в сторону. Приходила в его кабинет, где начинала болтать о Мозге, хотя, признаться, не делала этого несколько месяцев. Он всегда считал ее надоедливой и удивлялся, что имеют в виду другие сотрудники, называя ее гордячкой и недотрогой.

В этом месте мысль его замирает.

— О Господи!.. — вслух воскликнул он в изумлении. — Каким же слепым и тупым я был!

Граннитт горько смеется, вспоминая текст увольнительной записки. Оскорбленная женщина… просто невероятно! И все же… что же еще?

Он начинает размышлять над возможностью снова обслуживать Мозг. Внезапно он чувствует возбуждение при мысли об Анне Стюарт как женщине. Ему кажется, что мир снова приходит в движение. Появляется надежда. Он возвращается к планам относительно Мозга.

Я с интересом наблюдаю, как мысли, которые я первоначально вложил в его сознание, теперь направляют его острый, аналитический мозг в новые направления. Он представляет прямую связь между человеческим и механическим мозгом, причем последний имеет при этом добавление в виде человеческой нервной системы.

На большее его не хватает. Мысль о том, что механический Мозг может стать независимой личностью, проходит мимо его сознания.

Во время его размышлений о дальнейших действиях по изменению Мозга, я получаю нужную мне информацию относительно его структуры.

Я не теряю зря времени. Оставляю его, погруженного в мечтания, в автомобиле. Едва очутившись внутри ограды, обнесенной колючей проволокой, по которой пропущен электрический ток, я тут же быстро иду к главному зданию и вскоре вхожу в помещение одного из восемнадцати контрольных блоков. Взяв микрофон, я говорю:

— 3Х минус - 11 - 10 - 9 - 0.

Могу представить себе сумятицу, возникающую в схемах, когда эта безжалостная команда передается на эффекторы! Возможно, Граннитт и не знал, как управлять Мозгом. Но я — покопавшись в его сознании — я знаю.

После паузы я получаю отпечатанное на ленте послание:

«Операция завершена. 3Х, как и предписано, перекрыт сервомеханизмами 11, 10, 9 и 0».

Я отдаю новую команду:

— Внешние рецепторы помех КТ - 1 – 2 - 3 на 8,

Тут же приходит ответ:

«Операция КТ - 1 и т. д. завершена. 3Х теперь не имеет связи с внешним миром».

Я твердым голосом приказываю:

— Эн - 3Х.

С нетерпением ожидаю ответа. После долгой паузы наконец машинка печатает:

«Но ведь это команда самоуничтожения. Пожалуйста, повторите команду».

Я делаю это и снова жду. Моя инструкция — это команда старой секции Мозга создать перегрузку на электрические цепи 3Х.

Пишущая машинка начинает строчить:

«Передал ваш приказ 3Х и получил следующий ответ…»

К счастью, я уже начал растворять свой человеческий облик. Молния, ударившая в меня, частично отражается от стен самого здания. Металлический пол опаляет вспышка пламени. Часть того, что попало в меня, мне удается передать в энергохранилище моего тела на другом краю долины. А затем… я снова оказываюсь там же, несколько помятый, но в безопасности.

Особой радости, что отделался так легко, я не испытываю. В конце концов, я отреагировал в то же мгновение, как только появилось сообщение о том, что 3Х узнал о моей команде.

Мне не нужно было отпечатанное на пишущей машинке послание, чтобы знать, как 3Х отреагирует на мои действия.

Меня заинтересовало то, что старые части Мозга уже получили указания против самоубийства. А я-то считал их просто компьютерами, гигантскими машинами, собирающими информацию. Очевидно, все части Мозга уже обладают превосходным чувством единения.

Если бы только мне удалось присоединить их к самому себе, получить возможность перемещаться сквозь время! Такова цена всего, и именно это удерживает меня от совершения насильственных действий. И пока сохраняется надежда на это, я не могу позволить себе пойти на что-нибудь большее, кроме как атаковать Мозг слабыми силами: отрезать его от внешних коммуникаций, пережечь провода и… Я вновь испытываю ледяную ярость при мысли об ограничениях, которые не позволяют мне напрямую сконструировать и присоединить к себе новые механизмы.

Я надеюсь лишь на то, что мне удастся воспользоваться тем, что уже существует… взять контроль над Мозгом… при помощи Анны Стюарт…

Войти в поселок на следующее утро снова не составляет никакого труда. Я иду по дорожке, которая приводит меня к утесу, откуда открывается вид на бунгало Анны Стюарт. Я собираюсь управлять действиями Анны Стюарт, вложив в ее сознание свои вычисления, при этом она будет думать, что это ее собственные. Я хочу, чтобы она подписала документы и отдала приказания, которые заставят инженеров быстро демонтировать Мозг.

Сверху я вижу белый забор, за которым располагается ее дом — на самом краю долины прямо подо мною. Цветы, кустарник, множество деревьев вокруг дома. А на патио у крутого склона холма завтракают Анна Стюарт и Уильям Граннитт.

Граннитт время зря не теряет.

С удовлетворением я наблюдаю за ними. Теперь, когда здесь есть Граннитт, все пройдет еще легче, чем я надеялся. Поскольку у меня — Анны Стюарт — зародились некоторые сомнения в отдельных функциях Мозга, то естественным будет задать Граннитту несколько вопросов.

Без проволочек я синхронизируюсь с нервной системой женщины.

Едва мне это удалось, как ее нервные импульсы слегка изменяются. Пораженный этим, я обрываю связь… и предпринимаю новую попытку. И снова происходит едва ли различимое изменение в неравномерно текущем потоке. Вновь мне не удалось соединиться с ней.

Анна Стюарт наклоняется вперед и что-то говорит Граннитту. Они оба оборачиваются и смотрят вверх, туда, где стою я. Граннитт машет рукой, призывая меня спуститься вниз.

Но я в тот же миг пытаюсь войти в контакт с его нервной системой. Снова происходит то же неуловимое изменение, и обратно — неудача.

Все это я интерпретирую, как то, что они оба находятся под контролем Мозга. Это сбивает меня с толку и удивляет. Несмотря на неоспоримое механическое превосходство над своим врагом, мои создатели вложили в меня строгий запрет на контроль более, чем одного разумного органического существа. Теоретически-то я способен — при помощи множества сервомеханизмов — контролировать в одно и то же время миллионы людей. В действительности же такой множественный контроль я могу осуществлять только над машинами.

Более, чем когда-либо прежде, я чувствую, насколько же важно и неотложно взять контроль над Мозгом. У него-то нет таких ограничений. Его создатель — Граннитт — в своем невежестве позволил ему самостоятельно и полностью завершить формирование своей личности.

Это диктует мои следующие шаги. «Интересно, смогу ли я удалиться со сцены?» — думаю я в первый момент, но потом решаю остаться: ставки слишком высоки.

Однако, спускаясь вниз, на патио, к тем двоим, я чувствую раздражение. Они встречают меня хладнокровно и с достоинством, и я не могу не восхититься искусством Мозга: он, по всей видимости, контролирует поведение этих двух человеческих существ, не доводя при этом их до безумия. Признаться даже, мне кажется, что и выглядят они намного лучше.

Глаза женщины ярче, чем я их помню, они даже излучают ауру счастья. Похоже, в ней нет ни капельки страха. Граннитт наблюдает за мной настороженным взглядом исследователя. Мне знаком такой взгляд. Он пытается определить функциональные возможности гуманоида. Именно Граннитт первым начинает разговор:

— Ты совершил грубую ошибку, когда решил контролировать Анну… мисс Стюарт во время ее посещения коттеджа. Мозг правильно предположил, что ты, скорее всего, попытаешься взять контроль над ней — ведь именно ты вызвал перед этим панику у нее. Поэтому он предпринял все необходимые шаги, и теперь мы хотим обсудить с тобой наиболее выгодные для тебя условия сдачи.

В его манерах сквозит высокомерная уверенность. Уже не в первый раз мне в голову приходит, что, наверное, придется отказаться от плана захватить и присоединить к себе особые отделы Мозга. Я посылаю команду своему телу на другом конце долины. Я ощущаю, как один из сервомеханизмов осуществляет связь с управляемой ракетой на засекреченной базе ВВС США в тысяче милях отсюда — я обнаружил ее в первые же дни пребывания в этом мире. Я вижу, как под моим управлением ракета скользит вперед на стартовую площадку. Там она останавливается, готовая по следующему сигналу отправиться в небо.

Я предвижу, что мне придется уничтожить Мозг.

Граннитт снова говорит:

— В результате логического анализа Мозг пришел к выводу, что он слабее тебя, вот почему он объединился со мной и мисс Стюарт — на наших условиях. А это означает, что в новые секции вмонтированы — причем навечно — контрольные механизмы, и теперь мы как отдельные личности можем использовать его компьютеры и интегральные схемы как свои собственные.

Я не сомневаюсь в его словах, поскольку, если бы они не оказывали мне сопротивления, то я также смог бы осуществить с ними аналогичную связь. Вполне возможно, что при этом я даже попал бы в рабскую зависимость.

Ясно одно: теперь я больше не могу надеяться заполучить что-нибудь от Мозга.

На далекой ракетной базе я активизирую стартовый механизм. Управляемая ракета со свистом отрывается от взлетной площадки и устремляется в небо, изрыгая из дюз пламя. При помощи телекамер и передатчиков я слежу за ее полетом. Она прибудет сюда менее, чем через двадцать минут.

Граннитт продолжает:

— Я не сомневаюсь, что ты предпринимаешь против нас какие-то контрмеры. Но прежде чем наступит развязка, может быть, ты ответишь на несколько наших вопросов?

Мне любопытно узнать, что же это за вопросы, и я отвечаю:

— Может быть.

Граннитту достаточно такого ответа. Он спрашивает нетерпеливо:

— Что случилось с Землей… за многие тысячи лет, почему она потеряла атмосферу?

— Я не знаю, — честно отвечаю я.

— Ты же можешь вспомнить! — восклицает он возбужденно. — Тебя спрашивает человек… Ты можешь вспомнить!

— Человек для меня — пустое… — начинаю говорить я безучастно, но тут же останавливаюсь, потому что мои информационные центры передают мне точные данные — эта информация была недоступна мне в течение тысячелетий.

Утрата Землей атмосферы — явление чисто природного характера, вследствие изменения гравитационного поля Земли, в результате чего скорость убегания по орбите уменьшилась вдвое. Воздух улетучился в космическое пространство менее, чем за тысячу лет. Земля стала такой же безжизненной, как и Луна в ранний период энергетического распределения.

Я объясняю, что в данном случае наиболее важным является то, что, конечно, не существует такого явления, как материя, что нам просто кажется, что у предметов существует масса, что это не более, чем энергия, изменяющаяся в едином энергетическом пространстве-поле Йлем.

Я добавляю:

— Естественно, все разумные органические формы жизни доставлены на приспособленные к жизни планеты с других звезд.

Я вижу, как Граннитт дрожит от волнения.

— Других звезд! — восклицает он. — О Господи!

Потом он, похоже, берет себя в руки:

— А почему ты остался?

— А кто мог принудить меня улететь?.. — начинаю я, но останавливаюсь. Ответ на его вопрос уже находится в моем центре восприятия.

— Да… я ведь должен наблюдать и регистрировать все…

Я снова умолкаю, на этот раз от изумления. Кажется невероятным, что такого рода информация теперь мне доступна, после прошествия бездны времени, когда она была захоронена глубоко внутри моей памяти.

— Почему ты не выполнил данных тебе инструкций? — резко спрашивает Граннитт.

— Инструкций! — повторяю я возбужденно.

— Ты же можешь вспомнить! — снова говорит он.

Уже когда он произносил эти, по всей видимости, магические слова, появился молниеносный ответ: метеоритный дождь. И мгновенно я все вспоминаю. Миллиарды метеоритов, с которыми сперва моя защита справлялась, но потом их стало слишком много. В результате — три жизненно важных попадания.

Я не объясняю это Граннитту и Анне Стюарт. Я вдруг понимаю, что некогда я действительно был слугой людей, но благодаря метеоритам, поразившим центры управления, я получил свободу.

И сейчас проявляются мои способности к самостоятельным действиям, а не былая рабская зависимость. Я вдруг случайно вспоминаю, что управляемая ракета всего в трех минутах полета от цели. И пришла пора мне покинуть это место.

— Еще один вопрос, — говорит Граннитт. — Когда тебя переместили на другую сторону долины?

— Примерно через сто лет от настоящего времени, — отвечаю я. — Пришли к выводу, что скальное основание на этой стороне…

Он иронически смотрит на меня.

— Точно, — говорит он. — Интересно, не правда ли?

Истинность его слов уже подтверждена моими интегральными схемами. Мозг и я — одно и то же, но только разделенные тысячами лет. Если Мозг будет уничтожен в двадцатом столетии, тогда и я не смогу существовать в тридцатом. Или смогу?

Я не могу дожидаться, когда компьютеры найдут точный ответ на этот сложный вопрос. Одним синхронизированным движением я активизирую предохранители на атомной боеголовке управляемой ракеты и посылаю ее на пустынные холмы к северу от поселка. Она, не причинив никакого вреда, зарывается в землю.

— Ваше открытие, — говорю я, — означает лишь одно: теперь я должен считать Мозг своим союзником и делать все от себя зависящее, чтобы спасти вас.

Говоря это, я как бы случайно подхожу к Анне Стюарт, протягиваю руку, касаюсь ее и одновременно направляю поток электрической энергии. Через мгновение от нее останется лишь кучка пепла.

Но ничего не происходит. Потока не возникает. Я стою несколько секунд в напряжении, не веря, дожидаясь, когда до меня дойдет, в чем же причина этой неудачи.

Но мои компьютеры не выдают никакой информации.

Я бросаю взгляд на Граннитта. Вернее, на то место, где он был всего секунду назад. Его там нет.

Анна Стюарт, кажется, догадывается, что меня тревожит.

— У Мозга есть способность перемещать во времени, — говорит она. — В конце концов, это единственное преимущество, которое он имеет перед тобой. Мозг переправил Би… мистера Граннитта назад в прошлое, так что он не просто наблюдал за твоим прибытием сюда, но и имел достаточно времени, чтобы приехать на машине в твой коттедж и, следуя указаниям Мозга, взять контроль над всей ситуацией. В настоящее время он уже наверняка отдал команду, которая заблокировала тебя от твоих механизмов.

— Он не знает, какая это команда, — высказываю я возражение.

— О нет, знает! — хладнокровно и уверенно говорит Анна Стюарт. — Большую часть ночи он занимался тем, что встраивал в Мозг схемы команд, и теперь эти схемы должны автоматически осуществлять над тобой контроль.

— Только не надо мной — говорю я.

При этом я начинаю бежать, вверх по каменным ступеням, по дорожке, в сторону ворот. Охранник у проходной кричит мне что-то, когда я пробегаю мимо него. Я мчусь по дороге, не обращая на него внимания.

Ясно мыслить я начинаю, лишь пробежав с полмили: «Впервые за все время своего существования я отрезан от банков памяти и от компьютеров, и это результат вмешательства извне. В прошлом я уже проделывал сам подобное, когда уходил бродить, нисколько не сомневаясь, что мгновенно смогу восстановить связь».

Сейчас же это невозможно.

Мое «тело» — это все, что у меня осталось. Если его уничтожат, тогда наступит смерть, небытие.

Я думаю: «Наверное, в подобные мгновения люди чувствуют отчаяние и страх».

Я пытаюсь вообразить, какую форму должна принять такая реакция, и на мгновение мне кажется, словно я чисто физически ощущаю какой-то смутный след беспокойства.

Такая реакция мне не нравится, и я продолжаю бежать. Но теперь, чуть ли не в первый раз, я вдруг ловлю себя на том, что исследую внутренние возможности моего тела. Конечно, я — очень сложная машина. Создав себя гуманоидом, я автоматически смоделировал человека — как внутренне, так и внешне. Псевдонервы, органы, мышцы и скелет — все это и составляло мое тело: легче ведь создать уже имеющийся образец, чем придумывать новый.

Созданное мною существо способно мыслить. У него сохранился достаточный контакт с ячейками памяти и компьютерами для создания определенных структурных схем: памяти, вычислений, поведения, привычек, таких, как ходьба, к примеру. Поэтому оно вполне жизнеспособно.

Мне требуется сорок минут безостановочного бега, чтобы достичь коттеджа. Я прячусь в кустах в ста футах от ограды и начинаю изучать, что же там творится. В саду на кресле сидит Граннитт. На подлокотнике кресла лежит автоматический пистолет.

«Интересно, что же я почувствую, когда пуля вонзится в мою плоть, теперь, когда я лишен возможности отремонтировать себя? Мне это не понравится», — говорю я себе. Хотя это кажется мне бессмысленным, но физически я пытаюсь вызвать в себе нечто похожее на страх. Прячась за поселком, я кричу:

— Граннитт, что ты задумал?

Он встает и идет к забору. Потом кричит:

— Можешь не прятаться. Я не буду стрелять в тебя.

Я очень тщательно обдумываю его слова, вспоминая все, что узнал о нем во время моего контакта с его телом. Решаю, что можно верить его обещанию.

Когда я вышел на открытое место, Граннитт небрежно бросает пистолет в карман куртки. Я замечаю, что его лицо расслабляется, а в глазах сквозит уверенность.

Он говорит:

— Я уже отдал инструкции сервомеханизмам. Ты опять отправишься наблюдать в будущее, но в этот раз под моим контролем.

— Никто, — хмуро возражаю я, — никогда не будет контролировать меня.

— У тебя нет выбора, — говорит Граннитт.

— Я могу продолжать оставаться таким, как сейчас, — отвечаю я.

Выражение лица Граннитта по-прежнему ничего не выражает.

— В самом деле, — он пожимает плечами, — почему бы тебе не побыть в этом теле еще некоторое время? Посмотришь, каково это — быть человеком. Возвращайся через тридцать дней, и мы еще раз поговорим.

Наверное, он почувствовал, каким будет мой ответ, потому что резко произнес:

— И не вздумай появляться раньше. Я отдам охранникам приказ стрелять в тебя.

Я начал было разворачиваться, чтобы уйти, но потом остановился и снова посмотрел на него.

— Это тело, похожее на человеческое, — говорю я, — но у него нет никаких человеческих желаний или потребностей. Что мне делать?

— Это твоя проблема, не моя, — отвечает Граннитт.

Первые дни я провожу в Ледертоне. Самый первый день я работаю чернорабочим, копая яму под фундамент. Вечером я понимаю, что эта работа не для меня. Направляясь к гостинице, где я снял номер, я вижу табличку на витрине одного магазина: «ТРЕБУЮТСЯ СЛУЖАЩИЕ!».

Я устраиваюсь в галантерейный магазин простым служащим. Первые часы я знакомлюсь с ассортиментом, а поскольку я обладаю автоматической памятью, то уже на третий день хозяин делает меня помощником управляющего.

Во время обеденных перерывов я посещаю местное отделение национальной брокерской фирмы. Встречаюсь с управляющим, и тот, обратив внимание на мою способность разбираться в цифрах, забирает меня к себе бухгалтером.

Через мои руки проходит колоссальное количество денег. Потратив день на ознакомление, я затем начинаю использовать часть из них — играю на бирже, находящейся в доме напротив. А поскольку в подобного рода рискованных операциях самое главное — скорость вычисления математических вероятностей, то через три дня я имею уже десять тысяч долларов.

Я сажусь на автобус и отправляюсь до ближайшего аэропорта, откуда самолетом добираюсь до Нью-Йорка. Там я еду в главную контору крупной фирмы по продаже электротоваров. После беседы с помощником главного инженера меня представляют самому главному инженеру, и вскоре я получаю возможность разработать новый электроприбор, включающий свет силой мысли. На самом-то деле это просто усовершенствование электроэнцефалографа.

За это изобретение компания выплачивает мне ровно один миллион долларов.

Сейчас идет шестнадцатый день, как я виделся с Гранниттом. Я чувствую скуку. Я купил себе автомобиль и самолет, на машине я езжу как сумасшедший, а на самолете поднимаюсь высоко в небо. С целью выработки в себе страха при этом я расчетливо рискую. Через несколько дней это теряет для меня всякий смысл.

Через научные общества я собираю сведения о всех имеющихся в стране вычислительных машинах. Самый лучший, конечно же, Мозг, созданный Гранниттом. Я покупаю довольно хороший компьютер и конструирую аналоговые устройства, чтобы улучшить его. Меня беспокоит мысль, что же будет потом, даже если мне удастся построить еще один Мозг? Ведь потребуются тысячелетия, чтобы наполнить его банки памяти данными, которые уже имеются в существующем в будущем Мозге.

Такое решение кажется мне иррациональным, а я слишком долго мыслил логически, чтобы пытаться думать по-другому.

Тем не менее, когда я подхожу к коттеджу на тридцатый день, я принимаю определенные меры предосторожности. Несколько нанятых мною людей лежат в кустах, готовые по моему сигналу открыть огонь в Граннитта.

Тот ждет меня.

— Мозг предупреждал меня, что ты прибудешь не один, с вооруженным отрядом.

Я пожал плечами.

— Граннитт, — говорю я, — какой у тебя план?

— А вот какой — отвечает он.

Непреоборимая сила неожиданно хватает меня, парализуя все мои движения.

— Ты нарушил свое обещание, — говорю я, — а я отдал своим людям приказ открыть огонь, если я не буду время от времени окликать их.

— Я покажу тебе кое-что, — произносит Граннитт. — И я хочу сделать это поскорее. Через минуту ты будешь свободен.

— Очень хорошо, продолжай.

В тот же миг я стал частью его нервной системы, но находясь под его контролем. С небрежным видом он достает записную книжку и просматривает ее. Его взгляд останавливается на одном числе: 71823.

Семь один восемь два три.

Я уже чувствую, что через его мозг связан с обширными банками памяти и компьютерами, которые раньше составляли мое тело.

Используя их превосходные вычислительные возможности, я умножаю это число 71823 на себя извлекаю квадратный и кубический корни, делю его 182-ю часть на семь сто восемьдесят два раза, потом 823 раза извлекаю из него квадратный корень из 3 и — раскладывая пятизначное число на серии 23 раза, умножаю полученный результат на себя.

Я проделываю это в ту же секунду, когда Граннитт думает об этом, мгновенно передавая ответы в его мозг. Ему же кажется, словно он сам проделывал эти вычисления, настолько совершенным был союз человеческого и механического мозгов.

Граннитт возбужденно смеется, и тут же та сила, что удерживала меня, исчезает.

— Мы действовали как один сверхчеловек! — восклицает он. Потом добавляет: — Мечта всей моей жизни исполнилась. Человек и машина, работая вместе, способны разрешать проблемы, сложность которых никто в настоящее время не может себе и вообразить! Перед нами открываются планеты… да что там планеты — звезды! — и, вероятно, нам удастся добиться физического бессмертия.

Его возбуждение передается и мне. Именно подобного рода чувства я и искал безуспешно в течение тридцати дней. Я говорю, растягивая слова:

— Какие ограничения будут мне поставлены, если я соглашусь содействовать этой программе?

— Информация о случившемся здесь, хранящаяся в банках памяти, будет уничтожена, либо же эти банки деактивируют. Мне кажется, тебе следует забыть все о своем предыдущем существовании.

— Что еще?

— Ни при каких обстоятельствах ты больше никогда не будешь контролировать ни одного человека!

Я обдумываю его слова и вздыхаю. Это вполне понятная необходимая предосторожность с его стороны. Граннитт продолжает:

— Ты должен согласиться, чтобы многие люди могли одновременно пользоваться твоими способностями. В конечном итоге, как я думаю, твоими услугами будет пользоваться большая часть человеческой расы.

Стоя в саду, все еще оставаясь его частью, я чувствую, как гулко стучит его кровь в венах. Он дышит, и это доставляет ему особый физический экстаз. Исходя из моего собственного опыта, я знаю, что ни одно созданное механическим путем существо никогда не способно будет ощущать что-нибудь подобное. А вскоре я войду в контакт с телами и разумами множества людей, а не одного только человека. Мысли и ощущения целой расы будут проноситься сквозь меня. Физически, мысленно и эмоционально я стану частью единственной разумной жизни на этой планете.

Страх оставляет меня.

— Очень хорошо, — говорю я, — давайте, шаг за шагом, как и договаривались, делать то, что необходимо.

И я буду не рабом, а партнером Человека.

Коо-о-о-о-о-о-т!

их обычная компания уже собралась вся в баре. Кэти притворялась, что уже успела надраться, Тед строил из себя идиота, Мира трижды прохихикала, но ее хихиканье больше напоминало настройку музыкального инструмента. Джоунс с важным, самоуверенным видом что-то говорил Горду, и тот через каждые несколько секунд повторял: «Угу!», словно действительно внимал его словам. Ну а Мортон же пытался привлечь к себе внимание тем, что, расположившись чуть поодаль от всех, с задумчивым видом скучающего интеллектуала смотрел куда-то вдаль.

Никто из них не обращал внимания на худощавого невысокого роста мужчину, сидевшего у стойки. Мужчина долгое время присматривался к компании, но когда именно он присоединился к ним, — этого никто из них не запомнил. Никому и в голову не пришло отшить его.

— Вот вы упомянули тут об основных чертах человеческой натуры… — начал незнакомец, но договорить ему не дала Мира.

— А что, мы и об этом тоже говорили? — захихикала она.

Общий смех, последовавший вслед за ее словами, не смутил незнакомца.

— Со мной как-то произошел один случай, который мог бы послужить иллюстрацией этой темы. Все началось с того, что однажды я просматривал газету и наткнулся на одно рекламное объявление, приглашавшее прийти в цирк… На самом верху, — продолжил он, — красовался огромный вопросительный знак, а рядом — несколько восклицательных тех же размеров. Ниже:

«ЧТО ЭТО?

ЭТО КОТ

ПРИХОДИТЕ ВЗГЛЯНУТЬ НА КОТА

ВЫ БУДЕТЕ ПОРАЖЕНЫ!

ВЫ БУДЕТЕ УДИВЛЕНЫ!

ВЗГЛЯНИТЕ НА КОТА В НАШЕМ ЗВЕРИНЦЕ УРОДЦЕВ-МУТАНТОВ!»

В конце объявления маленькими буквами сообщалось, что кота будет «представлять сам Силки Трэвис».

До этого места я читал объявление без особого интереса и любопытства. Но это имя заставило меня встрепенуться.

«Господи! — подумал я. — Это же он! Именно Силки Трэвис был на той открытке!»

Я торопливо прошел к столу и извлек открытку с фотографией, что пришла по почте два дня назад. Тогда в ней я не нашел никакого смысла. Слова, написанные на обратной стороне мелким красивым почерком, были каким-то бредом, сам же снимок изображал мужчину с хищным взглядом, сидевшего в клетке. Мужчина казался мне смутно знакомым, но я так и не вспомнил, кто же он. Теперь же я узнал на фотографии Силки Трэвиса, правда, не такого, каким я знал его пятнадцать лет назад, — пополневшего и постаревшего, каким, наверное, он и должен был стать…

Я снова уселся в кресло и некоторое время сидел, вспоминая прошлое.

Даже в те далекие дни его имя соответствовало ему[5]. В школе он организовал конкурс красоты и первый приз дал своей кузине, а второй — девушке, любимице школьных учителей. Каждый год именно он устраивал выставки, где экспонатами являлись водившаяся в нашей местности живность: ящерки, змеи, насекомые — и несколько индейских артефактов, которые всегда привлекали внимание и вызывали восхищение родителей. Спортивные соревнования, спектакли во время каникул и прочие школьные развлечения проходили под руководством Силки, и во всем чувствовался его дух прирожденного циркача.

По окончании школы я поступил на биологический факультет университета штата, и на семь лет потерял из виду Силки. Потом в одной из газет в разделе светской хроники я прочитал, что один местный молодой парень добился успеха в большом городе, совсем недавно приобрел долю в ревю, и кроме того, у него была доля в концессии на пляжные районы Нью-Джерси.

А потом снова последовал период молчания. И вот он снова возник, являясь, несомненно, хозяином этого циркового зверинца диковинок.

Разрешив загадку почтовой открытки (так мне казалось), я почувствовал снисходительное веселье. «Интересно, послал ли Силки такие открытки остальным своим старым школьным приятелям?» — подумал я и решил не ломать больше голову над смыслом слов, написанных на ее обратной стороне, — вся интрига была слишком уж очевидна.

В тот момент у меня не было никакого намерения отправляться в цирк. Я встал с кресла и лег спать, как обычно, и через несколько часов я проснулся с сознанием, что в комнате кто-то есть. Я испытывал те же чувства, что описывал Джонсон в своей книге о патологических страхах.

Я жил в спокойном районе, и вокруг стояла такая гробовая тишина, что вскоре я уже слышал удары собственного сердца. В желудок устремилась желчь; от поднявшихся газов во рту появился горький привкус. Я с огромным трудом удерживал дыхание ровным.

И я по-прежнему ничего не видел, находясь во власти самых жутких страхов, и первой мыслью, промелькнувшей в голове у меня, было то, что мне, наверное, привиделся кошмар. Устыдившись, я пробормотал:

— Кто здесь?

Ответа не последовало.

Я выскользнул из кровати и включил свет. В комнате никого не было. Но это меня все равно не успокоило. Я прошел в холл, потом исследовал гардероб и ванную. Наконец, по-прежнему не удовлетворенный, я проверил, закрыты ли окна. Именно здесь меня и ждало потрясение. Снаружи на стекле одного из окон было написано:

«Кот просит тебя прийти в цирк».

Меня охватила такая ярость, что по пути к постели я даже желал позвонить в полицию, чтобы Силки арестовали. Когда же на следующее утро я проснулся, этой надписи на окне уже не было.

После завтрака мой гнев остыл. Меня даже развеселило отчаянное желание Силки показать своим старым знакомым, какой важной птицей он стал. Перед уходом для читки утренних лекций в университет я осмотрел окна спальни и обнаружил какие-то непонятные следы, но они не были похожи на отпечатки человеческих ног или рук, поэтому я решил, что Силки, по всей видимости, постарался не оставить после себя следов.

На лекции, перед самым полуднем, один из студентов спросил меня, существует ли в биологии какая-нибудь теория, достаточно хорошо объясняющая появление мутантов. Я стал рассказывать ему об изменчивости, неправильном питании, болезнях, замедленном развитии мозга, влияющем и на развитие тела и так далее. Закончил я тем, что сухо объявил, что направлю его к своему старому другу Силки Трэвису, владельцу зверинца уродцев в цирке Пэгли-Маттерсона.

Это сделанное мимоходом замечание вызвало целый взрыв. Мне тут же поведали, что какой-то мутант-уродец и послужил причиной для этого вопроса.

«Странное, похожее на кота существо, — сказал студент хриплым голосом, — и оно изучает вас с не меньшим интересом, чем вы изучаете его самого!»

В эту секунду зазвенел звонок, и я был избавлен от необходимости комментировать это замечание. Помню, однако, что в тот момент я подумал, что люди сами ни капельки не изменяются. Их по-прежнему интересуют отклонения от нормы, в то время как ученых, вроде меня, больше занимает как раз нормальность.

И все же я не собирался идти в цирк. Однако, когда по пути домой я сунул руку в нагрудный карман, то обнаружил там почтовую карточку с фотографией Силки. Я рассеянно перевернул ее и прочитал послание:

«Доставка межпространственной корреспонденции требует огромной энергии, что может вызвать разницу во времени. Поэтому вполне возможно, что эта открытка дойдет до тебя прежде, чем я узнаю, кто ты. На всякий случай я посылаю тебе еще одну в цирк на твое имя и с твоим адресом, так что обе должны прибыть по назначению одновременно.

Не думай слишком много о способе доставки. Просто в нашем почтовом ящике находится устройство, которое переносит карточки в почтовый ящик на Земле, после чего они достигают место назначения обычным путем. Само устройство затем исчезает.

Снимок говорит сам за себя!»

Однако он ничего мне не говорил. И это снова вызвало у меня раздражение. Я сунул карточку обратно в карман, всерьез подумывая позвонить Силки и спросить у него, что вся эта ерунда означает. Но, естественно, ничего подобного я не сделал. Не так уж это было важно.

Когда я проснулся на следующее утро, слова «Кот хочет поговорить с тобой!» были написаны снаружи того же самого окна. Скорее всего, они уже находились там в течение долгого времени, потому что, когда я внимательно пригляделся к ним, они начали медленно исчезать. Когда я закончил завтракать, от них уже не осталось и следа.

Теперь меня это скорее встревожило, чем разгневало. Такая настойчивость со стороны Силки указывала на невротическое расстройство. Возможно, мне следует сходить на его представление, тем самым доставив ему удовлетворение и положив конец появлениям призрака, преследующего меня уже две ночи подряд. Однако только после обеда мне в голову пришла мысль, которая укрепила меня в этом намерении — я вспомнил о Вирджинии.

Уже два года я читал биологию в университете штата. Сейчас-то я понимаю, что двигали тогда мною юношеские желания — впервые в моем довольно унылом сером существовании матримональные желания проявились во мне. Моей девушкой была Вирджиния, но, к сожалению, она считала меня помесью улитки и чистого разума. Я не сомневаюсь, что сама мысль выйти за меня замуж даже в голову ей не приходила.

В течение некоторого времени мне казалось, что если я смогу показать ей, не теряя своего достоинства, что я — человек романтический, то она наконец ответит мне «да». И вот теперь представилась отличная возможность доказать ей, что я якобы по-прежнему восхищаюсь цирком, а в качестве кульминации вечера я бы показал ей Силки Трэвиса, втайне надеясь, что мое знакомство с такой неординарной личностью может произвести впечатление на ее эксцентричную натуру.

Первый барьер был взят, когда я позвонил Вирджинии, и она согласилась пойти со мной в цирк. Я восхищался всем вокруг с самого начала, когда еще мы катались на колесе обозрения и в других аттракционах. И вот, улучив момент, я предложил ей сходить и посмотреть на диковинки, представляемые из аттракциона моим старым другом Силки Трэвисом.

И это действительно произвело на нее впечатление. Вирджиния остановилась и посмотрела на меня укоризненно.

— Филип, — сказала она, — уж не хочешь ли ты сказать, что лично знаком с Силки? — Она глубоко вздохнула. — Я должна убедиться в этом.

Силки держался великолепно. Когда мы вошли, его не было, но билетер вызвала Трэвиса из какого-то подсобного помещения, и через минуту Силки ворвался в главный шатер зверинца. Он располнел, напоминая фигурой хорошо откормленную акулу. Глаза у него были сузившимися, словно предыдущие пятнадцать лет он провел, постоянно прикидывая, как использовать других людей для собственной выгоды. У него не было того хищного взгляда, что я заприметил на фотографии, но какие-то следы остались: едва проглядываемая жадность и злоба, хитрость и жестокость. Он был именно таким, каким я и ожидал увидеть его, но, самое главное, он искренне был рад встрече со мной, однако радость эта имела специфический характер — так одинокий бродяга взирает на жилье, на которое он наконец-то набрел после долгих скитаний. Мы оба чуть переборщили, приветствуя друг друга, но в равной степени были рады своему взаимному энтузиазму. Когда с приветствиями и представлениями было покончено, Силки обронил:

— Некоторое время назад здесь был Брик. Сказал, что ты преподаешь в университете штата. Прими мои поздравления по этому случаю. Всегда знал, что ты добьешься этого.

Я постарался как можно скорее сменить тему.

— Может, покажешь нам свой зверинец и расскажешь о себе?

Мы уже видели тучную женщину и человеческий скелет, но Силки провел нас в глубь зверинца и рассказал нам о своей жизни с ними. Как он нашел их и как с их помощью приобрел известность. Силки был немногословен, поэтому иногда мне приходилось подгонять его. Но вот наконец мы подошли к небольшому шатру, где над опущенным брезентовым пологом красовалась надпись: «КОТ». Я уже заметил ее раньше, а болтовня зазывалы, стоявшего перед шатром, возбудила во мне любопытство.

— Кот… Заходите и поглядите на кота! Уважаемая публика, это не обычная диковина, а настоящая сенсация! Ни в одном цирке не было еще такого животного. Этот биологический феномен удивляет ученых всего мира… Уважаемая публика, этот кот особенный. Билет стоит двадцать пять центов, но если вы выйдете неудовлетворенными, то сможете забрать деньги обратно. Да-да, вы не ослышались и получите их обратно, если подойдете к кассе и скажете об этом…

И все в подобном духе. Однако не его болтовня больше всего поразила меня. Меня удивила реакция людей, заходивших внутрь шатра. Их впускали группами, и, наверное, там внутри был проводник, потому что в течение нескольких минут что-то едва слышно говорилось, а затем четко голос произнес:

«А теперь, уважаемая публика, я поднимаю занавес и перед вами предстанет он — кот!»

Наверное, занавес поднимался одним движением, точно рассчитанным по времени: едва только слово «кот» слетало с его губ, как следовала реакция публики:

— О-о-о-о-о-о!

Отчетливо слышный выдох дюжины пораженных людей. Потом следовала интригующая тишина, после чего медленно люди выходили из шатра и торопились к выходу. Никто, насколько я мог видеть, не просил вернуть свои деньги.

У входа произошла небольшая заминка. Силки начал бубнить что-то насчет того, что он только совладелец зверинца, и поэтому не может давать входных билетов. Но я быстро решил проблемы, купив билеты, и мы вошли внутрь со следующей группой.

…Животное, сидевшее в кресле на небольшом возвышении, имело приблизительно пять футов роста и стройное тело, кошачью голову и жесткую шерсть, и напоминало говорящее животное из комиксов.

Но на этом сходство с котом кончалось.

Это было какое-то неизвестное существо, вовсе не кот. Я тут же понял это. Всего секунду понадобилось мне, чтобы определить существенные отличия в строении его тела.

Голова: лоб — высокий, а не низкий и покатый. Лицо — гладкое, почти безволосое — поражало своим особым характером, силой и высокой разумностью. Тело поддерживали длинные, прямые ноги. Руки — гладкие, заканчивающиеся короткими, но вполне узнаваемыми пальцами с тонкими острыми когтями.

Но по-настоящему отличными от кошачьих были его глаза. Они казались достаточно обычными, слегка раскосые, прикрытые веками почти такими же, как у людей. Но они в полном смысле танцевали! Двигались они в два, нет, в три раза быстрее, чем у людей. За их гармоничным движением на такой высокой скорости открывался пристальный взгляд, который, как казалось, производил моментальные снимки всей комнаты. Какие же отчетливые, невероятно точные образы должен был воспринимать мозг этого существа!

Все это я понял в течение буквально нескольких секунд. Затем существо шевельнулось.

Оно встало, неторопливо и спокойно, с небрежным видом, зевнуло и потянулось. Наконец, оно сделало шаг вперед. Среди женщин возникла короткая паника, которая прекратилась, когда проводник тихо сказал:

— Все в порядке, уважаемая публика. Он часто спускается вниз и разглядывает нас. Он не причинит нам никакого вреда.

Толпа стояла неподвижно, когда кот сошел по ступенькам со своего возвышения и приблизился ко мне. Животное остановилось передо мной и с любопытством уставилось на меня. Потом кот осторожно протянул вперед руку, расстегнул пиджак и исследовал содержимое моего нагрудного кармана.

Затем он поднес к глазам фотографию Силки на открытке, которую я взял с собой, собираясь спросить его о ней.

Довольно долго кот изучал снимок, а потом передал его Силки. Тот вопросительно посмотрел на меня.

— Можно?

Я кивнул. У меня возникло такое чувство, словно я стал свидетелем драмы, смысла которой не понимал. И тут я поймал себя на том, что внимательно разглядываю Силки.

Он смотрел на снимок на открытке, затем хотел было отдать его мне обратно, но остановился, резким движением снова поднес ее к лицу и принялся внимательно разглядывать.

— О Господи! — выдохнул он. — Ведь это же моя фотография!

Он в самом деле казался удивленным, и его удивление было настолько неподдельным, что я поразился и спросил:

— А разве не ты посылал ее мне? Разве не ты написал послание на обратной стороне?

Силки сразу не ответил. Он перевернул открытку и прочитал написанное. Потом покачал головой.

— Это какая-то бессмыслица, — пробормотал он. — Гм-м! Открытку отправили из Марстауна. Именно там мы пробыли три дня на прошлой неделе.

Он вернул мне открытку.

— Никогда не видел ее раньше. Странно!

Я ему поверил. Держа открытку в руке, я вопросительно посмотрел на кота. Но тот уже потерял ко мне интерес. Пока мы стояли и рассматривали почтовую открытку, он развернулся и, вернувшись к креслу, уселся в нем. Затем зевнул и прикрыл глаза.

Вот и все. После этого мы все вышли из шатра. Я и Вирджиния попрощались с Силки. А позже по пути домой весь этот эпизод показался мне еще более незначительным.

Не знаю, сколько я проспал. Я перевернулся на другой бок, намереваясь снова погрузиться в сон, но увидел, что горит лампа у изголовья кровати. Я резко сел.

Перед кроватью в кресле, всего в метре от меня, сидел кот.

Вокруг царила тишина. Я не мог вначале вымолвить и слова. Я медленно выпрямился. Мне припомнились слова проводника: «Кот не причинит нам никакого вреда». Но больше я не верил этому.

Вот уже в третий раз эта тварь появляется у меня. В предыдущие два раза он оставлял послание на окне. Я мысленно повторил про себя последнее послание: «Кот хочет поговорить с тобой!» — и вздрогнул. Возможно ли, чтобы это существо могло разговаривать?

И неподвижность животного наконец придала мне мужество. Я облизнул губы и спросил:

— Ты можешь разговаривать?

Кот шевельнулся. Он медленно поднял руку, словно предотвращая меня от возможных опрометчивых действий, и указал на ночной столик у моей кровати. Я проследовал за его взглядом и увидел, что рядом с лампой находится какое-то устройство. Из него донеслось:

— Я сам не могу издавать человеческие звуки, но, ты сам можешь сейчас убедиться, это устройство является превосходным средством общения между нами.

Должен признаться, сердце мое в этот момент екнуло, душа ушла в пятки, панический ужас охватил все мое существо и стал отступать по мере того, как наступавшая пауза затягивалась. Со мной не происходило ничего страшного. Не знаю, почему, но мне казалось, что общение через переговорное устройство может нести для меня какую-то угрозу.

Наверное, на самом деле оно служит передатчиком мыслей кота, крайне неохотно принял я подобное предположение, ибо оно было очевидно и соответствовало истинному положению вещей. Но прежде чем я смог здраво рассуждать, устройство на столе заработало:

— Проблема передачи мыслей при помощи электронного устройства основана на использовании энергии волн мозга.

Это утверждение вывело меня из столбняка. Я прочитал по этой теме множество трудов, начиная с реферата профессора Ганса Бергера по волнам мозга, написанного в 1929 году. Заявление кота не слишком состыковывалось с положениями теории Бергера.

— Разве их электрических потенциал не слишком мал? — спросил я. — И, кроме того, твои глаза открыты. А при открытых глазах происходит интерференция мозговых волн, и вообще с его зрительными центрами связана настолько значительная часть мозговой коры, что в таком случае невозможно обнаружить саму волну.

Тогда я не обратил на это внимания, но теперь мне кажется, что я действительно отвлек его мысли в другую сторону.

— Какие замеры проводились? — спросил кот. Даже радио не могло скрыть его интереса к этой теме.

— Фотоэлементы замерили не менее (или не более, если быть более точным) пятидесяти микровольт, главным образом в активных центрах мозга. Вам известно, что такое микровольт?

Существо кивнуло. Через секунду оно ответило:

— Я не стану говорить тебе, какую энергию производит мой мозг. Вероятно, это может перепугать тебя, но вовсе не вся энергия создается разумом. А я — лишь студент, совершающий туристический круиз по Галактике, можно назвать его последипломной практикой. И вот для нас существуют определенные правила… — Кот замолчал. — Ты открыл рот. Хочешь что-то сказать?

Я чувствовал себя отупевшим и раздавленным. Потом слабо произнес:

— Ты сказал, «по Галактике»?

— Да.

— Н-но разве подобный круиз не займет множество лет? — мой мозг работал с полным напряжением.

— Мое путешествие будет продолжаться примерно тысячу ваших лет, — ответил кот.

— Значит, ты бессмертен?

— О нет.

— Но ведь…

И тут я замолчал. Не мог продолжать дальше. Молча сидел, полностью сбитый с толку. Между тем кот продолжал:

— Устав студенческого братства обязывает нас до того, как мы улетим, рассказать о том, что мы посещали планету, хотя бы одному разумному существу, живущему на ней. А также взять с собой какой-нибудь сувенир, символизирующий местную цивилизацию. И мне любопытно узнать, что ты можешь предложить в качестве земного сувенира. Это должно быть нечто такое, что сразу бы показывало превалирующее качество в характере вашей расы.

Эта его просьба успокоила меня. Мои мысли перестали крутиться в безумном ритме, и я почувствовал себя значительно лучше. Я устроился поудобнее и задумчиво провел рукой по щеке. Я искренне надеялся, что произвожу впечатление разумного человека, чьи советы можно принимать во внимание.

И тут до меня стало доходить, что я действительно попал в затруднительное положение. Я и раньше осознавал это, но теперь мне, поставленному перед необходимостью найти ответ на конкретный вопрос, казалось, что люди и в самом деле невероятно сложные существа. Разве можно выделить какую-нибудь отдельную черту человеческой натуры и сказать: «Се человек!» или же «Это характеризует людей!» Я, растягивая слова, поинтересовался:

— Может ли это быть произведение искусства, науки или что-нибудь подобное?

— Все, что угодно.

Моя увлеченность достигла своего апогея. Все мое существо поверило в реальность этого разговора с чудо-котом, и мне казалось невероятно важным, чтобы великая раса, путешествующая по огромным просторам Галактики получила точную характеристику человеческой цивилизации. Когда меня наконец осенило, то я сам удивился, сколь мало на это понадобилось времени. Но я уже знал, что ответ правильный.

— Человек, — начал я, — испокон веков был религиозным существом. С незапамятных времен, когда еще не было письменности, он нуждался в вере во что-нибудь. Когда-то он верил в богов, олицетворявших стихии: богов рек, бурь, растений — потом его боги стали невидимыми; в настоящее время они снова становятся ощутимыми — это экономика, наука… Но чем бы это божество ни являлось, главное — это то, что человек поклоняется ему без всякой на то особой причины, другими словами — чисто религиозно.

В конце я со спокойным удовлетворением добавил:

— Все, что вам нужно, это фигура человека, отлитая из твердого металла: голова откинута назад, руки воздеты к небу, на лице выражение экстаза, а на основании скульптуры надпись: «Верую».

Я увидел, что существо внимательно разглядывает меня.

— Очень любопытно, — наконец произнес кот. — Мне кажется, вы близко подошли к ответу, но все же это не совсем правильный ответ.

Существо встало.

— А теперь я хочу, чтобы вы пошли вместе со мной.

— Э-э…

— Одевайтесь, прошу вас.

Сказано это было без всякой эмоциональности. Страх, который тлел слабым огоньком внутри меня все это время, вспыхнул ярким пламенем во мне, подпитываемый все новыми и новыми порциями энергии.

Я сидел за рулем. Рядом со мной сидел кот. Темная, холодная, хотя и освежающая, ночь окружала нас. Время от времени сквозь просветы в бегущих по темно-синему небу облаках мелькал серп луны, местами проглядывали россыпи звезд. Моя напряженность несколько спала, когда я осознал, что откуда-то из заоблачной дали и явилось это существо на Землю. Я рискнул спросить:

— Ваш народ… ответьте, вы что, гораздо ближе нас подошли к глубинному пониманию истины?

Вопрос мой прозвучал сухим педантичным тоном, словно был задан педагогом, а не представлялся жизненно важным для человека, задавшего его. И я поторопился добавить:

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я задам вам еще несколько вопросов?

И снова это прозвучало как-то неестественно. Со внезапно нахлынувшим отчаянием мне вдруг представилось, что я теряю шанс, даваемый раз в тысячу лет. Молча я проклял мой профессорский опыт, из-за которого говорил сухим языком, словно на лекции.

— Эта открытка, — начал я. — Ее послали вы?

— Да, — послышался ответ устройства, располагающегося на коленях кота, тихий, но ясно различимый.

— Как вы узнали мой адрес и имя?

— А я и не знал.

Прежде чем я смог ответить хоть что-то, кот продолжал:

— Вы поймете это еще до наступления вечера.

— О! — с секундной заминкой воскликнул я, ощущая, как по спине побежали мурашки. Я старался не думать о том, что случится сегодня вечером. — Вопросы? — простонал я. — Вы будете отвечать на них?

Я уже раскрыл рот, чтобы прострочить град вопросов, но потом закрыл его. «Что же я хочу узнать?» Множество ассоциаций, связанных с этим вопросом, мешали мне говорить. Почему, да, почему человеческое существо ведет себя так эмоционально в самые решающие моменты своей жизни? Я не мог собраться с мыслями, как мне показалось, целую вечность. А когда наконец заговорил, то мой вопрос оказался банальным и совсем не таким, каким я думал его задать. Я спросил:

— Вы прибыли на космическом корабле?

Кот задумчиво посмотрел на меня.

— Нет, — ответил он, растягивая слова, — я использовал энергию своего мозга.

— Что! Вы преодолели просторы космоса сами по себе?

— В некотором смысле, да. В самое ближайшее время человечество совершит первые открытия в области использования энергии мозговых волн. Это будет переломным моментом в вашей науке.

— Мы уже совершили кое-какие открытия, — заметил я, — касающиеся нашей нервной системы и мозговых волн.

— Венцом же этих исследований, — последовал ответ, — будет власть над силами природы. Больше об этом я ничего не скажу.

Я замолчал, но только на короткое время…

— Возможно ли, — начал я очередной вопрос, — создание космического корабля, работающего на атомном приводе?

— Не в том смысле, как вы думаете, — ответил кот. — Атомный взрыв не может быть ограничен, можно лишь использовать серию точно рассчитанных взрывов. И это чисто инженерная задача, почти ничего общего не имеющая с теоретической физикой.

— Жизнь, — я запнулся. — Как возникла жизнь?

— Случайные столкновения между электронами, происходящие в подходящей среде.

Тут мне пришлось его остановить. Это было выше моего понимания.

— Случайные столкновения электронов? Что вы имеете в виду?

— Вся разница между органическими и неорганическими атомами заключается в их внутреннем строении. Углеводороды, как наиболее легко подверженные воздействиям среды при определенных условиях, являются самой распространенной формой жизни. Но теперь, когда вы имеете атомную энергию, вы обнаружите, что жизнь может создаваться из любого элемента или соединения элементов. Но будьте осторожны. Углеводороды являются хрупкой жизненной структурой, которая легко может быть разрушена на нынешнем этапе развития.

По моей спине пробежали мурашки. Я уже представлял про себя, какого типа эксперименты осуществляются в государственных лабораториях.

— Вы имеете в виду, — я сглотнул, — что существуют формы жизни, которые могут оказаться опасными уже в момент их создания?

— Опасными для человека, — поправил меня кот. Неожиданно он показал мне рукой. — Поверните на эту улицу, а потом поезжайте прямо до въезда во двор цирка.

А я все это время ломал голову над тем, куда мы едем. И сейчас, странное дело, для меня явилось некоторым потрясением узнать ответ на этот вопрос.

Через несколько минут мы прошли в темный тихий шатер зверинца. Я знал, что сейчас разыгрывается заключительный акт драматического пребывания кота на Земле.

В темноте задрожал слабый огонек. Он приблизился, и я увидел, что к нам направляется какой-то мужчина. Было слишком темно, чтобы узнать его, но вот свет стал сильнее, и я понял, что у него нет источника. Внезапно я узнал Силки Трэвиса.

Казалось, он шел как лунатик, в каком-то трансе.

Подойдя к коту, он остановился перед ним. Выглядел он неестественно и жалко, как женщина, которую застали без макияжа. Бросив на него один долгий испуганный взгляд, я пробормотал:

— Что вы собираетесь сделать?

Переговорное устройство кота сразу не ответило. Кот повернулся и задумчиво уставился на меня, потом осторожно прикоснулся к лицу Силки одним пальцем. Глаза Силки открылись, но и только. И я понял, что какой-то частью своего сознания он осознает происходящее. Я прошептал:

— Он может слышать?

Кот кивнул.

— А мыслить?

На этот раз кот покачал головой.

— В своем анализе человеческой натуры, — начал затем кот, — вы выбрали только один симптом. Человек религиозен из-за определенной характерной черты. Я дам вам подсказку. Когда какой-нибудь пришелец из космоса прибывает на планету, населенную разумными существами, то у него есть только один способ маскировки. Определив этот способ, вы узнаете, какова же главная черта этой расы разумных существ.

Я попытался собраться с мыслями. В сумраке, заполнявшем пустой шатер зверинца, нас окружала такая глубокая тишина, что все происходившее казалось нереальным. Я не боялся кота. Но внутри меня сидел страх, даже ужас, который был непрогляднее ночи. Я смотрел на неподвижного Силки, на лице которого были видны все его морщины. А потом я взглянул на огонек, что нависал над ним. Затем наконец я посмотрел на кота и сказал:

— Любопытство. Вы имеете в виду человеческое любопытство. Его интерес ко всем странным и диковинным созданиям заставляет его считать естественным.

— Кажется невероятным, — начал кот, — что вы, интеллигентный человек, никогда не понимали этой характерной черты всех человеческих существ. — Он живо повернулся и выпрямился. — Ну, хватит. Я выполнил все условия, которые передо мной стояли: прожил некоторое время, не вызвав ни у кого подозрений, рассказал одному местному жителю, кем я являюсь на самом деле. Теперь мне остается только послать домой характерное творение вашей цивилизации — а затем я могу отправляться дальше по своей долгой дороге домой… в какое-то другое место.

Вздрогнув, я рискнул спросить:

— Надеюсь, это творение — не Силки?

— Мы редко выбираем подлинных жителей планеты, — ответил кот, — но когда все же поступаем так, то даем им вполне достаточную компенсацию. В его случае это практическое бессмертие.

Внезапно я почувствовал отчаяние. У меня в запасе оставалось всего несколько секунд. И вовсе не потому, что испытывал по отношению к Силки какие-либо чувства. Он стоял, словно пень, и не имело никакого значения то, осознает ли он все происходящее и забудет ли он об этом впоследствии. Тут мне пришло в голову, что кот узнал что-то о врожденных чертах человеческой натуры, которые я, как биолог, должен знать.

— Ради Бога, подождите! — воскликнул я. — Вы ведь еще не все объяснили мне. Что же это за основная черта человеческой натуры? Да та почтовая открытка, что вы мне послали. И…

— Я дал вам все необходимые подсказки. — Существо начало поворачиваться. — И какое мне дело до того, что вы не можете понять это. У нас, студентов, есть свой Кодекс, вот и все.

— Но что я сообщу миру? — в отчаянии спросил я. — Неужели вы не оставите человечеству никакого послания, нечто…

Кот снова посмотрел на меня.

— Если можно, не рассказывайте никому и ничего!

На этот раз, отвернувшись, кот уже не оглядывался.

Я, вздрогнув, увидел, как туманный огонек над головой Силки начал расширяться, расти, становясь ярче. Потом он начал пульсировать в каком-то спокойном ритме. В этом мерцающем огне кот и Силки превратились в туманные фигуры — тени, падающие на костер.

Неожиданно эти тени начали исчезать, и вскоре и туманный огонек начал затухать. Постепенно он опустился на землю и несколько секунд тихо угасал во все сгущающейся темноте.

Силки и инопланетное существо исчезли без следа.

Сидящие вокруг стола в баре молчали. Наконец Горд бросил свое: «Угу!», а Джоунс в своей самоуверенной манере спросил:

— Вы ведь, конечно, разрешили проблему почтовой открытки?

Худощавый профессор кивнул.

— Мне так кажется. Упоминание на открытке о временной разнице и было той подсказкой. Открытка была отправлена после того, как Силки выставили в качестве экспоната в школьном музее кошачьего народа, но из-за разницы во времени передачи она прибыла до того, как я узнал о появлении в городе Силки.

Мортон привстал из глубин своего кресла.

— А как насчет основной характерной черты людей, внешним проявлением которой является религиозность?

Незнакомец махнул рукой.

— Силки выставлял напоказ по сути не уродцев-мутантов, а самого себя. Религия — форма самодраматизации перед Богом. Любовь к самому себе, самолюбование — в некотором смысле это способ показать себя… и поэтому инопланетное существо и смогло долго находиться среди нас незамеченным.

Кэти откашлялась и заметила:

— А как ваши успехи на любовном фронте? Вы женились на Вирджинии? Ведь вы профессор биологии в университете штата, верно?

Незнакомец покачал головой.

— Был, — ответил он. — Мне следовало последовать совету кота. Но я решил рассказать о том, что случилось. Меня уволили через три месяца, и я не скажу вам, чем я сейчас занимаюсь. Весь мир должен узнать о слабости человеческой природы, которая делает нас такими уязвимыми. Вирджиния? Она вышла замуж за пилота одной крупной авиакомпании, то есть попалась на крючок его версии самодраматизации.

Он встал.

— Что ж, полагаю, мне пора. Я должен посетить этой ночью еще множество других баров.

Когда он ушел, Тед на несколько секунд перестал напускать на себя обычный глупый вид.

— Ну вот, — начал он, — у этого типа в самом деле поехала крыша. Только представьте: он собирается рассказывать эту историю сегодня ночью еще не менее пяти раз! Какая замечательная выдумка для того, кто хочет быть в центре внимания!

Мира захихикала, а Джоунс начал говорить с Гордом в своей привычной манере всезнайки. Горд повторял свои «Угу!» через каждые несколько секунд, словно он слушал Джоунса. Кэти положила голову на стол и пьяно захрапела. А Мортон еще глубже погружался в своем кресле.

Таймер

— Женитьба, — говорит Терри Мэйнард, когда он благодушно настроен, — дело святое. Уж я-то могу так утверждать! Я был женат дважды, один раз в 1905 году, а другой — в 1967. С таким багажом времени можно утверждать подобное.

После этих слов он ласково глядит на свою жену Джоан. Она закуривает сигарету и, откинувшись на спинку кресла, бормочет:

— Терри, никак не можешь угомониться. Опять принялся за свое?

Она отхлебывает из своего коктейля и, взглянув невинными голубыми глазами на гостей, продолжает:

— Терри собирается рассказать вам историю нашего романа. Если вы уже слышали ее раньше, сандвичи и остальная закуска ждут вас в столовой.

Двое мужчин и женщина встают и выходят из комнаты. Терри кричит им вслед:

— Люди смеялись над атомной бомбой — пока она не упала им на головы. И кто-нибудь однажды поймет, что это не просто сочиненная мною любовная история. Это реальный случай, который может произойти со всяким. Когда я представляю себе скрывающиеся здесь невероятные возможности, меня пронзает жуткая мысль, что взрыв атомной бомбы — тусклый огонек в бесконечной тьме по сравнению с ними.

Один из оставшихся мужчин изумленно произносит:

— Что-то ничего не могу понять. При чем тут атомная бомба — к вашей женитьбе в 1905 году, равно как и ко второй, если отбросить в сторону то раздражение, которое может испытывать ваша очаровательная жена от того, что не имеет возможности вонзить свои длинные ноготки в прелестную кожу своей предшественницы?

— Сэр, — говорит Терри, — вы говорите о моей первой жене… да почиет она в мире!

— Никогда, — объявляет Джоан Мэйнард. — Никогда я бы не снизошла до такого!

Впрочем, затем она, устроившись поудобнее, воркующим голосом произносит:

— Продолжай, Терри, дорогой.

— Когда мне было десять лет, — начинает ее муж, — меня приводили в восхищение старинные часы моего дедушки, висевшие в холле, — вы все можете взглянуть на них, когда будете уходить. Однажды, когда я открыл дверцу внизу и принялся раскачивать маятник, я увидел на корпусе какие-то числа. Они начинались в верхней части длинного стержня — первое число было 1840, а потом тянулись вниз, друг за другом, вплоть до самого низа. Последним числом было 1970. Это случилось в 1950 году, и, помнится, я был удивлен, увидев маленькую стрелку на хрустальной гирьке, которая указывала прямо на отметку 1950. Мне показалось, что я сделал великое открытие и понял, как работают часы. Когда возбуждение прошло, я, конечно же, начал забавляться с гирькой, и помню, как она скользнула к отметке 1891.

В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и отпустил гирьку. Потом опустился на пол, чувствуя себя неважно. Когда я посмотрел вверх, то увидел незнакомую женщину, да и вся обстановка вокруг меня изменилась.

Впрочем, немудреное это дело — испугаться, когда тебе всего десять лет, особенно видя рядом с собой незнакомую женщину. Ей было примерно сорок лет, и на ней была старомодная длинная юбка. Губы ее сложились в тонкую трубочку от гнева, а в руке она держала розгу. Когда я с трудом поднялся с пола, она произнесла:

— Джо Мэйнард, сколько раз мне повторять, чтобы ты держался подальше от этих часов?

То, что она назвала меня Джо, как бы парализовало меня. Я не знал тогда, что имя моего дедушки было Джозеф. Мое внимание привлек также и ее акцент. У нее был слишком чистый английский акцент — его невозможно описать. Третье, что привело меня в столбняк, было то, что ее лицо показалось мне смутно знакомым. Это было лицо моей прабабушки, чей портрет висел в кабинете моего отца.

Щелк! Розга полоснула меня по одной ноге. Я увернулся и бросился, взвыв от боли, к двери. Я услышал, как она кричит мне вслед:

— Мэйнард, ну подожди, вот вернется твой отец…

На улице я оказался в фантастическом примитивном мире небольшого городка конца девятнадцатого века. Вслед мне тявкнул какой-то пес. На улице я видел лошадей, а вместо тротуара — деревянный настил. Я, привыкший увертываться от автомобилей и ездить на автобусах, никак не мог поверить в подобную перемену. Шли часы, а в голову мою ничего путного не приходило. Но вот настал вечер, и я проскользнул задами к огромному дому и заглянул в единственное освещенное окно в столовой. Представшую перед моими глазами картину я никогда не забуду. Мои прадедушка и прабабушка ужинали вместе с мальчиком моего возраста, и этот мальчишка был вылитой моей копией, если не считать того, что он был еще более испуган, чем я. Прадедушка начал говорить. Я мог ясно сквозь стекло расслышать каждое его слово — настолько он был разгневан.

— Ах вот как?! Да ты практически называешь свою собственную мать лгуньей! Ну, погоди, придется мне заняться тобой после ужина!

Я догадался, что Джо попал в этот переплет из-за меня. Но главным сейчас было то, что никого из них сейчас не было в холле рядом с часами. Я тихо проскользнул в дом, дрожа от страха и слабо представляя, что же мне делать. На цыпочках я потянулся к часам, отворил дверцу и переставил гирьку обратно на отметку 1950. Сделал я это чисто автоматически: мысли мои как бы застыли во льду.

В следующий миг я услышал, как кто-то орет на меня. Знакомый голос. Когда я огляделся, то увидел, что это мой отец.

— Ах ты, негодный мальчишка, — кричал он. — А ведь, кажется, я сказал тебе, чтобы ты держался подальше от этих часов!

Впервые в жизни порка принесла мне облегчение. И, пока я не вырос, я больше никогда не подходил к этим часам. Правда, я был слишком заинтригован, чтобы по крайней мере не начать осторожно задавать вопросы о своих предках. Однако мой отец отвечал уклончиво, взгляд его при этом становился отрешенным, и он лишь отвечал:

— Мне и самому не слишком много понятно в моем детстве, сынок. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем.

Когда мне было тринадцать лет, он неожиданно умер от воспаления легких. К эмоциональному потрясению добавился еще и кризис в финансовых делах. Среди прочих вещей мать продала и старые дедушкины часы, и мы уже подумывали о том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за промышленного роста резко подскочила цена на землю, которой мы владели на другом конце города. Я никак не мог забыть об этих старых часах и том коротеньком приключеньице, но сначала была учеба в колледже, а потом служба во Вьетнаме — я был, что называется, вышколенным мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана — так что не имел возможности заняться поисками часов вплоть до начала 1966 года. Через скупщика, который когда-то купил эти часы у нас, я узнал, где они находятся, и купил их в три раза дороже той цены, за которую мы первоначально продали их, но, конечно, они того стоили.

Гирька на часах сейчас опустилась к отметке 1966. Это совпадение поразило меня. Но, что более важно, под панелью в нижней части я обнаружил настоящее сокровище — дневник моего дедушки.

Первая запись была сделана 18 мая 1904 года. Стоя на коленях перед часами с дневником дедушки в руках, я, естественно, решил проверить: было ли мое детское приключение на самом деле, или же оно мне просто привиделось? Тогда до меня еще не дошло, что можно прибыть в тот же самый день 1904 года, с которого начинался дневник, но как бы то ни было я установил гирьку на 1904 год. В последний момент я решил на всякий случай захватить с собой автоматический пистолет 38 калибра и засунул его в карман куртки, после чего передвинул хрустальную гирьку.

На ощупь она оказалась теплой. У меня возникло четкое ощущение, что она вибрирует.

В этот раз у меня не возникло чувства головокружения и тошноты, и я уже решил было, что ничего не произошло и что вся моя затея явилась страшной глупостью, когда глаза обнаружили некоторые изменения в обстановке. Диван был передвинут, ковры были темнее. На дверях висели тяжелые старомодные гардины из темного бархата.

Сердце мое гулко забилось. Мелькнула тревожная мысль: что мне отвечать, если сейчас меня здесь увидят? Тем не менее через несколько секунд я понял, что весь дом погружен в гробовую тишину, которую нарушает только тиканье часов. Я встал, не в силах поверить тому, что видели мои глаза, что чудо снова повторилось.

Я вышел на улицу и пошел по улицам города, который разросся с тех пор, как я видел его мальчиком. Впрочем, это по-прежнему было начало двадцатого века. Я видел коров в задней части дворов. Цыплят. За городом — открытые прерии. Его в действительности еще трудно было назвать городом, и не было никаких признаков того, каким ему еще предстоит стать. Да, это вполне мог быть 1904 год, решил я.

Мысли мои путались от волнения, когда я шел по деревянному настилу. Дважды я проходил мимо людей, сначала это был мужчина, потом женщина. Они смотрели на меня, как я теперь понимаю, с изумлением, но едва ли я обратил на них внимание. И лишь когда ко мне, идущему по узкому настилу, приблизились две женщины, я пришел в себя и понял, что вижу настоящих людей из начала двадцатого века.

На женщинах были шуршащие юбки, свисающие до земли. День был теплым. Но, несомненно, незадолго до этого шел дождь, потому что я увидел грязь снизу их юбок.

Более старшая женщина, бросив на меня быстрый взгляд, сказала:

— Итак, Джозеф Мэйнард, вы все-таки смогли вернуться домой и успеть на похороны своей бедной матушки. Где это вы вырядились в столь чудную одежду?

Девушка ничего не говорила. Она просто смотрела на меня.

Я хотел было уже сказать, что никакой я не Джозеф Мэйнард, но понял, что глупо было бы так поступать. Кроме того, я вспомнил запись из дневника дедушки, сделанную 18 мая:

«Встретил на улице миссис Колдуэлл с ее дочерью Мариэттой. Она, кажется, весьма удивлена тем, что я успел на похороны».

Слегка ошеломленный, я тупо подумал: «Если то была миссис Колдуэлл со своей дочерью, и это — именно та встреча, то значит…»

— Джозеф Мэйнард, — продолжала женщина, — я хочу познакомить вас со своей дочерью Мариэттой. Мы как раз говорили о похоронах, разве не так, дорогая?

Девушка продолжала смотреть на меня.

— Разве, мама? — удивилась она.

— Конечно, говорили, неужели ты не помнишь? — В голосе миссис Колдуэлл прозвучало раздражение, Она торопливо продолжила: — Мы с Мариэттой уже подготовились к завтрашним похоронам.

Мариэтта спокойно произнесла:

— А я-то считала, что мы договорились назавтра отправиться на ферму Джоунсов.

— Мариэтта, как ты можешь говорить такое! Это запланировано на послезавтра. Если я и договаривалась о чем-то, то все это придется отменить. — Она, похоже, снова взяла себя в руки. Потом с сочувствием произнесла: — Мы всегда были так дружны с вашей матерью, мистер Мэйнард, разве не так, Мариэтта?

— Мне она всегда нравилась, — ответила Мариэтта, сделав едва заметное ударение на первом слове.

— Тогда встречаемся завтра в два часа дня в церкви, — торопливо сказала миссис Колдуэлл. — Пошли, Мариэтта, дорогая.

Я сделал шаг назад, чтобы пропустить их, потом обошел квартал и вернулся к своему дому. Я весь обыскал его в смутной надежде найти остывшее тело, но, очевидно, его уже увезли куда-то в другое место.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Моя мать умерла в 1963 году, когда я воевал во Вьетнаме. И адвокат нашей семьи сделал все необходимые приготовления для похорон. Часто жаркими ночами во Вьетнаме я рисовал в своем мозгу картину погруженного в тишину дома, в котором она лежала больная. Я так зримо рисовал ее, что мне казалось, что я действительно вижу ее. И это сравнение угнетающе действовало на меня.

Заперев дверь на замок, я подошел к часам, вернул гирьку на уровень 1966 и вернулся в двадцатый век.

Ощущение мрачной атмосферы смерти медленно покидало меня, но зато снова стала тревожить мысль: «Действительно ли Джозеф Мэйнард вернулся домой 18 мая 1904 года? Если нет, то к кому тогда относится запись от 19 мая, сделанная в дневнике моего дедушки?». Эта запись содержала одно предложение:

«Был сегодня днем на похоронах и снова разговаривал с Мариэттой».

«Снова разговаривал»! Вот и все, что там было написано. И поскольку именно я разговаривал с ней в первый раз, то выходит, мне и присутствовать завтра на похоронах?

Вечер я провел, читая дневник, в поисках слова или фразы, которая подтверждала бы, что дело обстоит именно таким, каким я его себе представляю. Хотя я так и не нашел ни единого упоминания о путешествии во времени, но это казалось вполне естественным, решил я после долгих размышлений. Что, если дневник попадет не в те руки?

Я дошел до записи, где сообщалось о помолвке Джозефа Мэйнарда и Мариэтты Колдуэлл. А чуть позднее я наткнулся на дату, ниже которой было написано: «Сегодня женился на Мариэтте!» И тут я, весь покрытый потом, отложил дневник в сторону.

Весь вопрос заключался собственно в том, если во всем этом участвовал именно я, тогда как же быть с настоящим Джозефом Мэйнардом? Что, если единственный сын моих дедушки и бабушки погиб где-то далеко на одной из американских границ, и об этом не узнали жители его родного городка? Сперва это показалось мне самым правдоподобным объяснением.

Я отправился на похороны. И теперь отпали последние сомнения: именно я и был единственным Мэйнардом, присутствующим на похоронах, если не считать моей умершей прабабушки.

Впоследствии я переговорил с адвокатом семьи и официально вступил во владение наследством. Я сказал, чтобы он купил акции на землю, которые спустя пятьдесят лет дали нам с матерью возможность отказаться от сдачи комнат внаем.

Потом мне предстояло поспособствовать рождению собственного отца.

На удивление непросто оказалось завоевать сердце Мариэтты и жениться на ней — особенно для человека, который знал наверняка, что брак этот в любом случае должен состояться. У нее уже был один ухажер, молодой парень, которого бы я с радостью задушил, и не раз, будь на то моя воля. Он умел заговаривать глаза девушкам, но за душой не было ни гроша. Родители Мариэтты тоже были настроены против него, но девушку, похоже, это не сильно беспокоило.

В конце концов, поскольку я не мог позволить себе отступиться, я решил сыграть не совсем чисто. Встретившись с миссис Колдуэлл, я сказал ей, что мне надо, чтобы она начала поощрять Мариэтту выйти замуж за моего соперника, отпуская при этом критические замечания относительно меня. Пусть все время подчеркивает, что я ненадежный тип, в любой момент способен сорваться с места и укатить к черту на кулички, забрав Мариэтту с собой, и один лишь Господь знает, какие трудности и лишения придется тогда испытать ей.

Как я и подозревал, в глубине души Мариэтта жаждала приключений. Не знаю, насколько в том была заслуга ее матери, но неожиданно Мариэтта стала относиться ко мне более благосклонно. Я настолько увлекся ухаживанием за ней, что из головы совсем вылетели мысли о существовании дневника. После того, как мы обручились, я пролистал его, и оказалось, что записи в нем и все происшедшее со мной на самом деле полностью совпали.

От всего этого становилось как-то не по себе. И когда Мариэтта назначила день свадьбы, и он совпал с тем, что был записан в дневнике, я в своих фантазиях пошел еще дальше и самым серьезным образом задумался о своем нынешнем положении. Если все останется так, как сейчас, то тогда я окажусь своим дедушкой. А если нет? Что тогда?

Пытаясь ответить на этот вопрос, я добился лишь того, что мысли мои окончательно запутались. Однако я приобрел дубликат старинного дневника в кожаном переплете, слово в слово переписал туда все записи из старого дневника и положил его под нижнюю дощечку часов. Полагаю, что это на самом деле был один и тот же дневник, ведь я спрятал именно тот дневник, который, скорее всего, я впоследствии и обнаружил.

Мариэтта и я справили свадьбу в тот самый день, как это и было запланировано, и вскоре нам стало ясно, что мой отец родится тогда, когда ему положено, — хотя, конечно, Мариэтта понимала это в несколько ином смысле.

В этом месте Мэйнарда прерывают.

— Следует ли нам понимать, мистер Мэйнард, — ледяным тоном начинает какая-то женщина, — что вы действительно женились на этой бедной девочке и что сейчас она ждет ребенка?

— Все это случилось в начале двадцатого века, — миролюбиво сказал Мэйнард.

Лицо женщины пылает от негодования.

— Мне кажется, это самая отвратительная история, которую я когда-либо слышала!

Мэйнард окидывает гостей насмешливым взглядом.

— А что думают остальные? Неужели и вы считаете, что человек не имеет никакого морального права поспособствовать собственному рождению?

— Ну… — неуверенно начинает один мужчина, но Мэйнард его перебивает:

— Может, лучше я закончу свою историю, а?

— Неприятности мои, — продолжает он, — начались почти сразу же. Мариэтта хотела знать, куда это я временами исчезаю. Она была дьявольски любопытна и постоянно расспрашивала меня о моем прошлом. Где я бывал? Какие места посещал? Почему я оставил в свое время родной дом? Поскольку я не был Джозефом Мэйнардом, то довольно скоро почувствовал, что значит находиться у жены под каблуком. Я собирался пробыть с ней по крайней мере до рождения ребенка, лишь время от времени совершая путешествия в двадцатое столетие. Однако она следовала за мной по пятам по всему дому. Дважды она чуть было не поймала меня у часов. Тревога моя росла. Потом я понял, что, скорее всего, Джозефу Мэйнарду придется снова исчезнуть из этого времени, теперь уже навсегда.

В конце концов, какой смысл был в том, что я обеспечил свое собственное рождение, если это был мой единственный успех? А ведь меня в 1967 году ждала другая жизнь, которую мне предстояло еще прожить. К тому же предполагалось, что я женюсь во-второй раз и заведу детей, чтобы не дать угаснуть роду Мэйнардов.

В конце концов я покинул ее. По-иному поступить я не мог.

Тут его прерывают во второй раз.

— Мистер Мэйнард, — произносит та же женщина, что и в первый раз, — вы что, хотите нам сказать, что бросили ту бедную девушку с неродившимся еще ребенком, а сами рассиживаете здесь и просто говорите нам об этом?

Мэйнард беспомощно разводит руками.

— А что еще мне оставалось сделать? В конце концов, за ней был там хороший уход. Я даже пытаюсь успокоить себя тем, что она, возможно, со временем выйдет замуж за того молодого краснобая… хотя, признаться честно, мне не очень нравится эта мысль.

— Почему же вы не забрали ее с собой сюда?

— Потому что я хотел, чтобы ребенок родился именно там, в прошлом.

Лицо женщины белеет от злости, и она говорит, заикаясь:

— Мистер Мэйнард, не знаю, должна ли я долее находиться под одной крышей с вами.

Мэйнард с удивлением разводит руками.

— Мадам, неужели вы поверили моему рассказу?

Женщина недоуменно моргает и восклицает:

— О! — Потом, откинувшись на спинку кресла, она смущенно смеется.

Несколько человек неуверенно смеются вслед за ней.

— Вы даже представить себе не можете, каким виновным я себя чувствовал, — продолжает Мэйнард. — Всякий раз, когда я вижу хорошенькую девушку, перед моим взором встает призрак Мариэтты. И долгое время я мучался, пока не убедил себя, что, вероятно, она умерла в 40-е годы, а может, даже раньше. И все-таки, уже через четыре месяца, я не мог ясно представить себе ее облик.

Потом на одной вечеринке я познакомился с Джоан. Она напоминала мне Мариэтту. И полагаю, ничего другого мне и не нужно было. Должен признаться, что она проявила недюжинную энергию, добиваясь моей благосклонности. Однако, я был этому рад, хотя не уверен, что отважился бы на женитьбу, если бы Джоан не подталкивала меня к этому.

Мы поженились, и, как это положено, я перенес ее через порог старого дома. Когда я опустил ее, она долгое время простояла, глядя на меня со странным выражением на лице. Наконец, она сказала тихим голосом:

— Терри, я должна сделать тебе одно признание.

— Да? — Я понятия не имел, что она собиралась мне сказать.

— Терри, существует причина, по которой я так торопилась, чтобы ты женился на мне.

Внутри меня сердце екнуло. Я знал, почему девушки спешат выскочить замуж.

— Терри, у меня будет ребенок.

После этих слов она подошла ко мне и влепила пощечину. Не думаю, что когда-либо в своей жизни я испытывал большее недоумение.

Тут Мэйнард умолкает и обводит глазами всю комнату. Гости переглядываются, чувствуя какую-то неловкость. Наконец женщина, уже не раз выражавшая свое возмущение, удовлетворенно произносит:

— Получили по заслугам.

— Вы считаете, что я заслужил подобной оплеухи?

— Любой, кто решается на подобные неблаговидные поступки… — начинает было женщина, однако Мэйнард перебивает ее:

— Но послушайте, мадам, ведь я знал, что если бы я не стал собственным дедушкой, то никогда бы не родился. Как бы вы поступили на моем месте?

— А, на мой взгляд, это многоженство, — замечает какой-то мужчина, старый друг Мэйнардов, который впервые слушал этот рассказ. — Только не подумайте, что я пытаюсь защитить женщин, которые взваливают на шею своих мужей еще и чужих детей. Джоан, я удивляюсь тебе.

— Женщина может оказаться в отчаянном положении, — бормочет Джоан.

— При чем здесь многоженство, если первая жена, вероятнее всего, уже целое поколение, как умерла? — спрашивает Мэйнард. — Кроме того, я должен был подумать обо всем человечестве.

— Что вы хотите сказать? — одновременно произносят несколько человек.

— Попробуйте представить себе силы, — следует серьезный ответ, — которые действуют в процессе путешествия во времени. Хотя я не ученый, но я нарисовал в уме картину всего материального мира, перемещающегося сквозь время и подчиняющегося действию незыблемого закона энергии.

Да, по сравнению с этой силой атомная бомба — действительно не более, чем слабый огонек в бесконечной тьме. Предположим, что в определенный момент развития пространственно-временного континуума не произойдет рождения какого-то ребенка, хотя он должен был бы появиться на свет. А потом, повзрослев, должен был бы стать моим отцом. Однако если он так и не родится, то будут ли по-прежнему существовать он и я? А если нет, то как наше внезапное исчезновение отразится на существовании всей остальной вселенной?

Мэйнард наклоняется вперед и торжественно произносит:

— Мне кажется, это повлияло бы на всю вселенную. Я думаю, вся она просто-напросто исчезла бы — пуф! — исчезла бы в тот же миг — словно ее никогда и не существовало! Равновесие между жизнью как таковой и существованием, наверное, чрезвычайно хрупкое. Стоит только чуть-чуть надавить, нарушить самое слабое звено — и все рухнет, как карточный домик. Так мог ли я, учитывая подобную вероятность, поступить по-другому?

Он пожимает плечами, разводит вопросительно руки в стороны и откидывается на спинку кресла.

Наступает молчание. Потом кто-то молвит:

— Ну, а мне так кажется, что вы оба получили то, что заслуживали. — Он хмуро смотрит на Джоан. — Я знаю вас уже три года, и не припомню, чтобы у вас был ребенок. Он что, умер, и если это так, то я вообще не понимаю, почему вы вытряхиваете на людях свое грязное белье?

— Джоан, — произносит Мэйнард, — мне кажется, тебе лучше закончить этот рассказ.

Его жена бросает взгляд на часы.

— Думаешь, я успею, дорогой? Без двенадцати двенадцать. А ведь мы собрались отметить наступление Нового Года.

— А ты будь покороче, — советует Мэйнард.

— Действительно, страхи Терри относительно того, что его любопытная Мариэтта заметит, как он отправляется в будущее или же, наоборот, возвращается в прошлое, были вполне справедливы. Она однажды увидела его исчезновение. Если хорошенько подумать, то вы поймете, что именно это и происходит. Если бы она увидела его возвращение, то она в истерике устроила бы скандал. Когда же Терри исчез, она сначала ужасно переполошилась, но потом постепенно ей открылась вся правда.

Не удивительно, что она ходила за ним по пятам, как беспокойная наседка. Слова готовы были сорваться с ее языка, но она не смела их произнести. Впоследствии она еще несколько раз наблюдала за его отбытием и прибытием. Теперь это меньше пугало ее, а потом ее охватило любопытство. Однажды, когда Терри встал, когда Мариэтта еще спала, оставив на подушке записку, где сообщал, что покидает ее на пару дней, она оделась в дорожное платье, взяла все деньги, что были в доме, и подошла к часам. Перед этим она исследовала часы, и у нее уже была теория, как этот таймер действует. Она еще раз увидела, что он настроен на 1967 год.

Девушка схватилась рукой за хрустальную гирю, как это делал ее муж, а затем почувствовала дурноту. Она еще не знала того, что оказалась в двадцатом столетии. Когда она вышла на улицу, то ей показалось, словно она видит кошмарный сон. Когда она начала переходить улицу, на нее вдруг откуда ни возьмись ринулось механическое чудовище, которое с пронзительным визгом тут же остановилось. Из окна высунулась голова сердитого мужчины, и он осыпал ее проклятиями.

Дрожа, едва не падая с ног от слабости, она добралась до тротуара. Она стала более осторожной и быстро освоилась в новой обстановке. Менее, чем через полчаса она подошла к магазину, на витринах которого красовалась одежда. Она вошла в него, достала деньги и спросила у девушки-продавщицы, может ли она на свои деньги купить чего-нибудь поприличнее. Девушка позвала управляющего, а тот отослал деньги в ближайший банк для проверки.

Мариэтта купила платье, костюм, нижнее белье, принадлежности туалета и туфли. Она вышла из магазина, потрясенная собственной безрассудностью, стыдясь новой своей одежды, но весьма решительно настроенная. Она очень устала и поэтому решила вернуться в дом, а потом и в собственное время.

Шли дни, и Мариэтта становилась более смелой. Она подозревала, что ее супруг замысливает что-то нехорошее, и ведь ей не было известно, что именно женщины двадцатого столетия считают современным и позволительным. Она научилась курить, хотя сперва чуть было не задохнулась. Научилась и пить, хотя отключилась уже после первой рюмки и проспала целый час как убитая. Она нашла себе работу в одном магазине — хозяева посчитали, что ее старомодный акцент привлечет покупателей. Но меньше, чем через месяц ее уволили, главным образом потому, что она подражала сленгу молоденьких девчонок, но также и потому, что она не всегда являлась на работу.

К тому времени у нее уже не осталось никаких сомнений, что она беременна. А поскольку ее муж тогда еще не бросил ее, она сказала ему об этом. Я думаю, она надеялась, что он ей все расскажет. Впрочем, я в этом отнюдь не уверена. Трудно говорить, что же движет поступками женщины — или мужчины. Как бы то ни было, но ей это не удалось, а вскоре он ушел и не вернулся.

Разгадав, что же он задумал, она пришла в ярость. И все же внутри нее назревал конфликт. С одной стороны, была оскорбленная женщина. С другой — женщина которая в состоянии еще была повлиять на ход происходивших событий.

Она заколотила дом и объявила, что отправляется в путешествие. Прибыв в 1967 год, она устроилась на работу и сняла комнату, взяв себе девичью фамилию и имя своей матери, Джоан Крейг. Она добилась, чтобы ее пригласили на вечеринку, где и встретилась с Терри Мэйнардом. В ее новом платье и с новой прической она лишь смутно походила на ту Мариэтту, которую запомнил Терри.

Она вышла замуж за этого парня, и в наказание за то, что он намеревался сделать с ней, обрушила на него самую потрясающую в его жизни новость. А потом, знаете, что же еще она могла сделать? Если парень дважды женится на одной девушке, и во второй раз — не зная об этом, то, наверное, это и есть любовь… О Господи, да ведь до полуночи осталось три минуты! Пора кормить моего карапуза.

Она вскакивает с кресла и выбегает в холл.

Через минуту после ее ухода кто-то нарушает тишину:

— Ну и ну! Выходит, вы не только дедушка самому себе, но еще и женились в 1970 году на собственной бабушке! Не кажется ли вам, что это несколько усложняет дело?

Мэйнард качает головой.

— Это единственное решение, неужели вам это не ясно? У нас есть один ребенок — и он там, в прошлом. Он станет моим отцом. Если у нас родятся другие дети, то они останутся здесь и станут продолжателями рода Мэйнардов. Эта мысль приносит мне огромное успокоение.

Где-то вдалеке бьют куранты. Мэйнард поднимает вверх бокал.

— Леди и джентльмены, выпьем за будущее — за 1971 год и все, что он нам принесет.

Когда они выпивают, одна из женщин робко спрашивает:

— А ваша жена… Джоан… она сейчас отправилась в прошлое?

Мэйнард кивает.

— Вот чего я никак не пойму, — продолжает женщина. — Вы говорите, что последняя надпись на маятнике таймера была 1970. Так ведь 1970 год только что закончился.

— А! — восклицает Терри Мэйнард. На лице его появляется выражение удивления. Он немного приподнимается в кресле, едва не проливая свой коктейль. Потом медленно опускается и бормочет:

— Я уверен, все обойдется. Судьба не может отнестись к нам так иронично.

Женщина, которая перед этим нещадно критиковала Мэйнарда, встает.

— Мистер Мэйнард, вы что, не собираетесь пойти и проверить?

— Нет — нет, все будет в порядке, я уверен. Там есть еще немного места, чтобы написать новые цифры. Просто нужно вырезать еще одну отметку. Я уверен, этого достаточно.

Какой-то мужчина широкими шагами направляется к двери в холл. Потом он возвращается с хмурым видом.

— Вам будет интересно узнать, — начинает он, — что ваши часы остановились — ровно в полночь.

Мэйнард не шевелится.

— Я уверен, что все будет в порядке, — бормочет он.

Две женщины поднимаются.

— Мы пойдем наверх и поищем Джоан, — говорит одна.

Вскоре они возвращаются.

— Ее там нет. Никаких следов.

Тут в комнате появляются двое мужчин и женщина, которые покинули ее, когда Мэйнард начал свой рассказ.

— Уже заполночь, — весело произносит один из вернувшихся гостей, — поэтому я представляю себе, что тут происходит. — Он бросает взгляд на Мэйнарда. — Ты что, сказал им, что последним числом было 1970?

Гости ерзают в своих креслах в напряженной тишине, которая устанавливается вдруг в комнате. Затем мужчина обращается к ним все тем же веселым тоном:

— Когда я впервые услышал эту историю, этим числом было 1968… и именно в полночь часы остановились.

Кто-то спрашивает:

— Так что, Джоан и тогда исчезла за три минуты до полуночи?

— Ну да.

Несколько человек выходят в холл посмотреть на часы. В комнату доносятся обрывки фраз:

— Ого, действительно остановились на 1970…

— Интересно, неужели Мэйнард каждый год вырезает новые цифры?..

— Эй, Пит, возьмись за гирьку…

— Ну уж нет! От всей этой истории мне как-то немного не по себе…

— Мэйнард всегда казался мне несколько странноватым…

— Отличный рассказ, верно?..

Позже, когда гости начинают расходиться, одна женщина с сожалением спрашивает:

— Но если все это просто шутка, почему же Джоан не вернулась назад?

Из темноты за дверью раздается чей-то голос:

— …а Мэйнарды действительно интересная пара, не правда ли?..