Миссия на Маврикий

Глава 6

В этот раз в Кейптауне не было банкетов в честь Джека Обри. Добрых слов от адмирала Джек также не дождался, хотя и привел эскадру без потерь после одного из сильнейших ураганов последнего десятилетия. Отношение начальства стало еще сдержанней (хотя куда уж больше?), после того, как американский барк прибыл с новостью, что «Беллона», «Минерва» и «Виктор» вышли в рейд. Американцы утверждали, что видели их у Каргадос Гарайос, идущих курсом норд-ост под всеми парусами, половить жирненьких «компанейцев» в Бенгальском заливе.

Не то, чтобы у Джека был досуг для празднеств в Кейптауне или приятных разговоров с адмиралом Берти – он метался в жуткой запарке, пытаясь переоснастить пять кораблей на маленькой верфи, на которой едва ли можно было надеяться найти запасную стеньгу для фрегата. Материалы должны были прибыть из Индии, а другого подходящего дерева не найти было ближе Мосслбэй. Маленькая, дурно оборудованная верфь, и та управлялась человеком такой исключительной жадности, какой Джеку не приходилось видеть еще на протяжении всей свой долгой службы. Эскадра ухватила неплохой куш в Сен-Поле, и верфь намеревалась урвать свою долю, и ни потоп, ни разверзшийся ад не могли бы этому помешать. При этом верфь не интересовало, что решение о выплате долей еще неспешно ползло где-то по инстанциям, а нынче же эскадра почти не имела наличных, и вынуждена была расплачиваться расписками под ростовщический процент.

Достаточно бы было и одних французских рейдеров, чтобы превратить пребывание в базе в кошмар, но постепенно Джек проникался осознанием, что все еще ужаснее. Эскадра просто взвыла из-за постоянных намеренных проволочек с рангоутом, канатами, краской, блоками, медью, кузнечными работами и всем прочим.

Адмирал на ужасающую коррупцию на верфи никакого внимания не обращал: «Обри не мальчик, он знает, что работники верфи не иконописные святые и не мальчики из церковного хора. Эти дела должно устраивать так, как они всегда делались на флоте, и меня не волнует, как коммодор разберется со своими проблемами, но эскадра должна быть готова к выходу самое позднее в следующий вторник».

Вдобавок, Джек обнаружил, что его собственный боцман, мистер Феллоуз, совращенный собратом с «Сириуса» и желающий разбогатеть сейчас, а не в будущем, до которого можно и не дожить, решил, что по праву занимаемой должности может с выгодой продать изуродованный молнией правый становой якорь. Ему показалось мало, и следом отправились бочонок, пятьдесят фатомов двухдюймового троса и немалое количество другого имущества, количество, вполне тянущее на военный суд.

Капитаны эскадры постоянно грызлись за те тощие припасы, что верфи не удалось утаить.

Ну и венчали всё неприятности с почтой. Один пакетбот затонул, другой попал в жуткий шторм с дождем, такой, что вся почта, не запечатанная в просмоленную парусину, сгнила и, частью, слиплась в единую бумажную массу. Увы, Софи так и не приучилась ни использовать смоленую парусину для упаковки почты, ни слать копии писем другими бортами.

Сразу после получения размокших писем Джек старался урвать время между визитами к главному интенданту и на канатную фабрику для попыток расшифровать остатки писем, ориентируясь на упоминания вроде «пятница» или «после церковной службы». Но и в эти недолгие периоды врывался мистер Петер с огромными пачками документов, не позволяя Джеку забыть о его обязанностях коммодора: все, о чем он договорился с главнокомандующим войсками колонии, должно было быть переведено с разговорного на письменный официальный, прочитано и обдумано. Обдумано тщательно, ибо хотя Джек был наименее подозрительным из плавающих созданий, про Стивена это сказать было нельзя, и он постоянно напоминал Джеку, что мистер Петер – не доверенный единомышленник, а лишь чиновник, чьи интересы находятся на суше. Ну, и, кроме того, оставались еще и обязанности капитана «Боадицеи». Хотя его первый лейтенант, мистер Сеймур, приглядывал за ежедневными рутинными делами, он был слишком занят переоснащением, ну и всегда находились какие-то дела, требующие вмешательства самого капитана. Это именно капитан убедил мистера Коллинза, в данный момент восемнадцатилетнего старшего помощника штурмана, что он абсолютно не обязан жениться, и уж точно не обязан жениться немедля, на молодой леди, которая этого требует из-за оказанного ей мистером Коллинзом внимания и из-за того, что все ее пояса вдруг сделались ей тесны.

– Две недели – явно недостаточный срок для таких проявлений. Полагаю, это несварение, пара фунтов пудинга или бифштекса. Подождите, пока мы вернемся из следующего плавания. И даже тогда, мистер Коллинз, я надеюсь, вы не оставите корабль. В самом деле, вздумай вы жениться на каждой девчонке, с которой вы поиграли в фанты на берегу, тут бы скоро был форменный дом Авраама.

Именно Джек терпеливо выслушивал негодующий беспорядочный рассказ Мэтью Болтона, матроса с форкасла, вахта правого борта, о далеких событиях, излагаемый от его имени и от имени трех молчаливых, тщательно выбритых и вычищенных товарищей. Болтон отказался от помощи мистера Сеймура на том основании, что коммодор как-то вытащил его из воды, когда они оба служили на «Поликрест» (видимо, он полагал, что теперь коммодор обязан заниматься им всю свою жизнь).

Это, как ни странно, показалось логичным как Болтону, так и первому лейтенанту с коммодором, и, когда Джеку удалось вытащить факты из пространного повествования, изобиловавшего деталями (описание салаги, которого удалось разыграть; состояние здоровья мистера Болтона), он потянулся за пером и, под внимательными взглядами всей четверки, начертал письмо, которое затем зачитал, ко всеобщему удовлетворению, вслух, суровым голосом глашатая, произносящего приговор:

– Это, – заявил Джек, – послужит хорошим стопором его художествам. Теперь, Болтон, если доктор на борту, мне бы хотелось видеть его, если он не занят.

Однако случилось так, что доктора на борту не было. Во время разбирательства он был на полпути между Кейптауном, где оставил Фаркъюхара, и Фолс-Бэй, сидел в редкой поросли протеи и пережидал песчаную бурю, прижимая к себе потрепанную папку с растениями, предназначенными для гербария. Оставшееся внимание доктор делил между небольшой стайкой увенчанных хохолками птиц-мышей и стадом бабуинов. В данный же момент он спустился к бухте, где в знакомой таверне смыл некоторую часть пыли и принял от владельца (весьма любезного африканера-гугенота) плод дикобраза. Здесь же, как он и предполагал, он обнаружил Мак-Адама, сидящего перед бутылкой, в которой полученный плод можно было бы заспиртовать без особого труда. Однако выпито из содержимого бутыли было на удивление мало, а Мак-Адам приветствовал Стивена вполне внятным рассказом об их пациенте, который демонстрировал необычайную активность и прилив душевных сил. Лорд Клонферт, как выяснилось, вполне нормально чувствовал себя по утрам (редкий случай), и, мало того, заразил весь экипаж чувством крайней спешки. Он увел из под носа у Пима пару брам-рей за изрядную взятку, а сейчас торговал у известного скупщика краденого гичку.

– Уверен, его сердце разобьется, если он не будет первым готов к выходу в море, – заметил Мак-Адам. – Он душу отдаст, чтоб опередить коммодора.

– Можем ли мы хотя бы частично не отнести эту активность на счет укрепляющего, стимулирующего действия кофе и общеуспокаивающего действия мягкого табака на возмущенные жидкости организма? Табак, божественный, редкий, великолепный табак, что превосходит любые панацеи, жидкое золото и философский камень – лучшее средство от всех болезней. Прекрасное рвотное, уверяю, чудесная трава, если назначать к месту и в правильных дозах, что обычно игнорируется большинством, что употребляет ее, как сапожник – пиво. А в итоге: чума, разор, опустошение, дьявольский проклятый табак, разрушающий души и тела! Здесь, однако, табак использован вполне медицинским образом, и я готов поздравить себя, что под вашим присмотром все проходит без злоупотреблений.

Летящая пыль и непрекращающийся ветер сделали Мак-Адама еще грубее, чем обычно. В душе ему никогда не нравилось назначение Стивеном в качестве лечения кофе и табака, и, глядя на его бегающие красные глазки, казалось, что он придумывает ответ погрубее. И в самом деле он начал:

– Да выеденного яйца..., – но в этот момент он рыгнул, и, снова собираясь с мыслями, сфокусировался на бутылке, и продолжил:

– Нет-нет, вам не надо быть чародеем, чтоб понять, что все это только видимость. Один – этот ваш настоящий боевой капитан фрегата, а другой хочет быть в десять раз более настоящим и боевым капитаном, хоть тресни. Он и треснет, если не опередит коммодора.

«Нетрудно опередить коммодора в его нынешнем состоянии, беднягу, – подумал Стивен, входя в каюту, – растормошить его способен разве мятеж на борту». Капитан Обри утопал в бумагах, в том числе в представлениях для военного суда, заседания которого планировались в следующие несколько дней. Обычные случаи оскорблений, дезертирства, неповиновения, или всего сразу в состоянии опьянения, требовали, однако, времени для рассмотрения. Но поверх всего были разложены заплесневелые листы его личных писем.

– А, вот и ты, Стивен! – воскликнул капитан. – Как я рад тебя видеть! Что это у тебя?

– Неродившийся дикобраз.

– Рад за тебя. Но, Стивен, ты ведь мастак в разгадывании всяких головоломок, я уверен. Не мог бы ты помочь мне восстановить последовательность этих писем, а, может, и общий смысл?

Вместе они тщательно рассмотрели листы, используя увеличительное стекло, окись сурьмы и разведенный купорос, но толку вышло немного.

– Я разобрал, что на старых нонпарелях, которые мы сажали, выросло по три яблока на каждом дереве, и что клубника погибла, – высказался Джек, – и она, очевидно, говорила с Оммани, потому что замена дымохода в коридоре стронулась с места, и тут еще джерсейская корова... У детей выросли волосы, и зубы, сколько-то зубов, бедняжки. Волосы, ага, кажется, она пишет, что они прямые. Прямые или кудрявые, какая разница? С волосами они будут выглядеть куда лучше. О Боже, Стивен, так это их волосы я сдул только что, думая, откуда они в конверте?

Он поползал на четвереньках, и, наконец, встал, сжимая маленький клочок.

– Небольшая качка, однако, – заметил он, вкладывая волосы в записную книжку, и вновь возвращаясь к письмам, – соседи довольно внимательны. Тут про еще одну связку фазанов от мистера Бича в прошлый вторник. А вот здесь она снова пишет, что с ней все хорошо, просто на удивление хорошо, и подчеркнуто дважды. И то же самое было в письме, которое я только что смотрел. Я конечно очень рад этому, но почему «на удивление»? Она что, болела? И что это о ее матери? Не может второе слово быть «паралич»? Если миссис Вильямс заболела и Софи ухаживает за ней, тогда понятно, почему «на удивление».

Они вновь копались в письмах, и Стивен почти наверняка расшифровал про зайца, преподнесенного капитаном Поликсфеном и съеденного в субботу или в воскресенье, или в оба дня, и еще что-то про дождь. Все остальное осталось лишь гипотезой.

– Я всегда думал, что старый Джарви ошибался, когда говорил, что не дело морскому офицеру жениться, – заметил Джек, аккуратно собирая листы. Но теперь я понимаю, что он имел в виду. Я ни за что не хотел бы остаться холостым, даже за адмиральство, ты знаешь, но ты не представляешь, как разум мой стремился в Эшгроу в эти дни, когда я должен был думать, как подготовить эскадру к выходу.

Джек мотнул головой, выглянул в люк, и затем продолжил:

– Проклятый военный суд, а что делать с этими сухопутными акулами на верфи? Не говоря уж о боцмане и его чертовых фокусах?

Весь ужин он тыкал вилкой в баранину, рассуждая о проблемах с мистером Феллоузом: распоряжаться собственностью Его Величества было неписанным законом среди слуг Его Величества, а уж поврежденные предметы считались практически собственностью заведующего, и обычай этот за давностью выглядел почти законом. В Королевском Флоте право это называлось «каппабар». Баталеры, плотники и боцмана крали больше, так как у них было и что красть, и возможности для этого, но ведь были и определенные границы, а Феллоуз отнюдь не ограничился поврежденным имуществом (и в немалых количествах). Да и каппабар он тащил уж совсем без меры, и Джеку надо бы было поставить его перед военным судом завтра и обломать через колено. Это просто его долг, как капитана. А с другой стороны, его долг держать свой боевой корабль в наилучшем состоянии, а для этого необходим боцман, первоклассный боцман. А первоклассные боцмана не растут на деревьях в Кейптауне, и на пятачок пучок их не купишь.

Джек слегка разгорячился при этом, он проклинал Феллоуза, называл его полоумным шутом, сумасшедшим лунатиком, подзаборным содомитом, но делал это все без огонька и без души – душа его все еще была далеко, в Хемпшире.

– Слушай, – заявил Стивен, – если мадрасское начальство исполнит свои обещания и мы отправимся на Реюньон (в чем я начинаю сомневаться), Фаркьюхар отправится с нами, и тут-то конец нашей музыке. Давай сыграем мою старую «Элегию к Тир-Нан-Ог», у меня тоже упадок настроения, а это может послужить отвлекающим средством. Подобное лечится подобным.

Джек ответил, что был бы рад помузицировать со Стивеном до захода луны, но ожидаемые из Кейптауна нарочные и чиновники с верфи вряд ли дадут им достичь возвышенного состояния души. На самом деле они даже не успели настроить инструменты, когда явился Пятнистый Дик с сообщением от мистера Джонсона, что в море замечена «Ифигения», которая уже показала свои позывные и идет ко входу в бухту.

При свежем юго-восточном ветре и заметном течении «Ифигения» бросила якорь еще до восхода луны, и новости, принесенные капитаном Ламбертом, выбили все мысли об Англии и о музыке из головы Джека Обри. «Ифигения», прекрасный тридцатишестипушечный фрегат, вооруженный с восемнадцатифунтовой артиллерией, сопровождала небольшой транспортный флот с подкреплениями полковнику Китингу на Родригес. Теперь силы его насчитывали два полка английской пехоты и два – сипаев, и некоторое количество вспомогательных войск. Общее количество на пятнадцать сотен не дотягивало до ожидаемого, но армейцы сделали все, что могли. Войска прибыли вовремя, и атака на Реюньон теперь становилась делом решенным, хотя и рискованным, ибо французы успели укрепить гарнизон свежими частями, и имели достаточно времени для восстановления батарей.

Первоочередной задачей теперь было выяснить, какие корабли были в распоряжении губернатора Декэна на Маврикии, и, если это будет возможно, запереть их в их гаванях.

– Капитан Ламберт, – спросил Джек, – в каком состоянии «Ифигения»?

Он совсем не знал Ламберта – недавно произведенного молодого человека, но внешность его сразу расположила к себе: небольшого роста, полноватый, веселый, при этом умелый офицер. И Джек просто-таки влюбился в него, когда тот достал из кармана бумаги со словами:

– Вот рапорты моих офицеров, сэр, приготовлены, когда мы входили в порт. Казначей: провизии на полных девять недель – всех наименований, за исключением рома. Этого – только на тридцать девять дней.

Помощник: пресной воды – сто тринадцать тонн, говядина в порядке, свинину иногда приходится браковать при варке, остальная провизия – в порядке. Мне следует добавить, сэр, что мы набрали воду, топливо и черепах на Родригесе.

Канонир: восемнадцать зарядов на орудие, пыжей в достатке, по сорок ядер на ствол.

Плотник: корпус в хорошем состоянии, кницы в носу подкрепили двумя чиксами, мачты и реи – в хорошей сохранности.

Хирург: в списке больных – три человека, кандидаты на инвалидность, сухого бульона – пятьдесят семь фунтов, других припасов до 19-го числа следующего месяца.

Что до команды, сэр, некомплект – шестнадцать человек.

– Итак, вы готовы выйти немедленно, капитан Ламберт?

– В любой момент, сэр, как только пожелаете. Хотя я был бы счастлив, получив немного пороха и ядер и сколько-нибудь зелени – мой врач сомневается в качестве нашего лимонного сока.

– Очень хорошо, капитан Ламберт, очень хорошо! – воскликнул ликующий Джек. – Вы непременно получите порох и ядра. И не думайте об этой чертовой верфи и неурочном часе – у нас боеприпасов больше, чем мы можем погрузить без ущерба безопасности – из Сен-Поля, и я заставлю моего канонира изрыгнуть избыток. И можете забрать шесть наших буйволов, которые ждут на пляже. Что до зелени: у моего казначея есть отличное неофициальное знакомство на берегу, он добудет любое нужное количество в течении получаса.

Мистер Петер, будьте добры приготовить письмо для адмирала, отправить тотчас же. Мистер Ричардсон – наш лучший наездник, кажется, скажите ему, чтоб не вздумал ссылаться на львов и тигров по дороге – это все болтовня. Затем подготовьте приказ для капитана Ламберта – выйти в море с отливом, рандеву у Порт-Луи, копии секретных сигналов, резервная точка рандеву – Родригес, после, дайте подумать, семнадцатого. И вызвать всех командиров судов на борт.

Киллик, позови канонира и принеси бутылку «Констанции» с желтой этикеткой, с желтой, слышишь?

Между подписыванием бумаг и переговорами с упирающимся канониром они выпили эту бутылку лучшего вина на корабле, а затем начали прибывать капитаны эскадры. Ответы их рулевых на окрики часового следовали в быстрой последовательности: «Нереида», «Сириус», «Оттер», «Мэджисьен»!

– Итак, джентльмены, – начал коммодор, когда все собрались, – когда ваши корабли смогут выйти в море?

Если бы не проклятие Пима – новомодные железные баки, «Сириус» был бы готов через пару дней, если бы не возмутительнейшие проволочки верфи с давно обещанными железными дельными вещами, то же самое можно было бы сказать и об «Оттере».

– «Нереида» будет готова через тридцать шесть часов, – заявил Клонферт, со значением улыбаясь капитану Пиму, но улыбка сменилась изумлением и раздражением, когда Кертис доложил:

– «Мэджисьен» может выйти сию минуту, сэр, если мне будет позволено набрать воды на Флэт-Айленд. У нас воды не более тридцати тонн.

– Счастлив слышать это, капитан Кертис, – откликнулся Джек, – просто счастлив. «Мэджисьен» и «Ифигения» направятся к Порт-Луи с максимальной поспешностью, мистер Петер передаст вам ваши приказы. И, полагаю, будет хорошим советом при этом ветре вам верповаться на фарватер с тем, чтобы захватить первые же минуты отлива.

Они получили приказы, они оттянули свои суда на фарватер, и рассвет застал оба фрегата исчезающими за горизонтом. Когда завтрак из яичницы и соленой ягнятины прибыл в каюту, заполняя ее своими ароматами, фрегаты уже огибали Мыс Доброй Надежды. Вскоре после этого капитан Элайот прибыл с официальным приказом адмирала коммодору собрать заседание военного суда. Кроме того, он привез письмо, где поздравлял Джека с прибавлением сил на Родригесе, от которых, таким образом, страна в ближайшее время может ожидать чудесных свершений, особенно в связи с тем, что в ближайшее время эскадре будет передан «Леопард»... Кошмарный старый «Леопард»!

Джек переоделся в парадную форму, зловещий флаг общего сбора поднялся над «Боадицеей», капитаны собрались, и, с мистером Петером в качестве исполняющего обязанности адвоката, они занялись неприятным делом – разбором обстоятельств бедного капитана Волкомба, потерявшего двадцатидвухпушечный «Лорел», захваченный в своем последнем бою «Канониром» у Порт-Луи, еще до прихода Джека на Мыс. До этих пор на станции никак не могло набраться достаточное количество старших офицеров для проведения военного суда, и бедный Волкомб пребывал под формальным арестом с самого своего обмена. Каждый знал, что в этих обстоятельствах, с «Канониром», несущим увеличенный экипаж в виду его порта базирования, и с двойным количеством куда более тяжелых орудий, обвинять командира «Лорела» было не в чем. Каждый знал, что дело должно закончиться полным оправданием, с сохранением чести и достоинства, каждый, кроме Волкомба. Для него дело было слишком важным, чтоб сохранять хоть какую-то рассудительность, и он сидел всю долгую процедуру с выражением такого отчаяния на лице, что вызвал серьезную озабоченность у членов суда. Ведь каждый мог оказаться на его месте, перед судьями-дилетантами, возможно, предвзятыми по причинам политическим либо служебным, либо из-за долго лелеемой зависти, при этом на приговор которых не может быть апелляций.

Возможно, это было нелогично, ведь они сами определяли вердикт, но каждый член суда разделил радостное облегчение Волкомба, когда адвокат зачитал приговор, а Джек, с тщательно подобранными приличествующими словами, вернул капитану шпагу. Они были счастливы за Волкомба, а потому последовавшие приговоры по делам о дезертирстве и хищениях были довольно мягкими.

Но до вынесения приговоров еще надо было дожить – процесс катился себе неторопливо, ни шатко, ни валко. На своем корабле капитан мог разбираться как угодно с матросом-нарушителем, если только дело не доходило до смертного приговора, но он не мог тронуть ни одного мичмана или офицера – они должны были предстать перед судом. И Джеку, кипящему от нетерпеливого желания выйти в море и начать действовать до того, как французы на Реюньоне проведают о его силах, казалось уже, что на эскадре не осталось ни одного нормального мичмана. Казалось, все они не могли найти лучшего занятия, нежели напиться пьяным, опоздать из увольнения, проявить неповиновение и оскорбить или даже избить старшего по званию, а затем смыться с вверенным ему имуществом.

И в самом деле, то, что являлось обычной пищей для военных судов, могло представить Королевский флот в крайне неприглядном виде: преступления, притеснения, жалобы на незаконные действия, иногда справедливые, а иногда – сфабрикованные или намеренно раздутые. (Так, один штурман обвинил своего капитана в подделке судовой роли, на том основании, что там числился сын его друга, хотя на самом деле молодой джентльмен в это время учился в школе в Англии. Это была обычная практика, но официальная огласка напрочь погубила бы капитанскую карьеру, если бы суд не прибег к изощреннейшей юридической акробатике для его спасения.) Ну, и ссоры в кают-компании, выпады против офицеров, дурное обращение, и кровавые разборки на нижних палубах.

Между этими унылыми заседаниями председательствующий вновь обращался в моряка, и вновь впрягался в переоснащение своих кораблей, ведя решительную битву с проволочками и задержками. Но в этой битве верфь легко одерживала верх, имея в своем распоряжении все время, сколько его осталось до конца света. Ибо чиновники на верфи отлично знали меру его нужды и нетерпения, и в итоге он не просто должен был за всякий чих расставаться с нелегко доставшимся золотом, но даже благодарить вымогателей за последний ящик тридцатипенсовых гвоздей и десятидюймовых сваек, доставленный на борт. Но это все происходило на закате и в сумерках – ибо на обед председатель суда обязан был приглашать и других его членов.

– Скажите, коммодор, вынесение смертных приговоров не влияет на ваш аппетит? – вопросил Стивен, глядя, как Джек разделывает седло барашка.

– Я бы не сказал, – отозвался коммодор, передавая капитану Волкомбу сочащийся невинной кровью кусок. – Мне это не по душе, конечно, и если суд находит возможность уменьшить наказание – я всегда проголосую за это. Но если имеется случай вопиющей трусости или пренебрежения обязанностями, ну, тогда мне это кажется довольно ясным – человек должен быть повешен, и да смилостивится Господь над душой того, кого не смогла помиловать служба. Я, конечно, сожалею об этом, но на мой аппетит это не влияет. Капитан Элайот, немного вырезки?

– Это мне кажется изрядным варварством, – заключил Стивен.

– Но сэр, – отозвался капитан Пим, – ведь отрезает же медик пораженный гангреной член, дабы сохранить остальное тело?

– Медик не режет конечности ни для мести отступнику, ни для устрашения. Он не делает из ампутации торжественного представления, не выставляет больной орган на позор. Нет, сэр, ваша аналогия ложная. Более того, сэр, вы должны осознать, что этой аналогией приравниваете хирурга к обычному палачу – должности постыдной, презираемой и внушающей отвращение повсюду. А дурное отношение к палачу вырастает из того, что он делает, у всех народов презирают и такого человека, и, тем более, его деятельность, и это, в свою очередь, подкрепляет мою точку зрения.

Капитан Пим запротестовал, что он вовсе не имел ничего против хирургов – они замечательные люди, особенно корабельные, хотя и на берегу не хуже, несомненно. Он бы не хотел больше связываться с аналогиями, но, возможно, ему будет позволено заметить, что тяжелая служба требует твердой дисциплины.

– Как-то один человек, – заметил капитан Элайот, – был приговорен к смерти за то, что увел лошадь с общинного выгона. Он сказал судье, что слишком жестоко вешать за увод лошади с выгона. А судья ответил: «Вас вешают не за увод лошади с выгона, а чтоб другие не уводили лошадей.»

– Думаете ли вы, – вопросил Стивен, – что лошадей перестали красть каждый день? Нет, конечно. Не верю я и в то, что капитанов можно сделать храбрее или умнее, вешая и расстреливая их за трусость и оплошности командования. Это должно уйти, как ордалии на плужном лемехе, как испытание ведьм водой и иглой, как судебные поединки и прочие реликты отошедшего варварства.

– Доктор Мэтьюрин совершенно прав, – воскликнул лорд Клонферт. – Торжественная казнь кажется мне отвратительным спектаклем. Конечно, человек может быть...

Его слова потонули во взрыве речей, которые разбудило Стивеново «расстреливать» – про адмирала Бинга, расстрелянного по приговору на собственном квартердеке. Говорили все разом, кроме Волкомба, который ел с волчьим аппетитом в молчании (его первая трапеза в спокойном состоянии), имена Бинга и Кеппела звучали там и тут.

– Джентльмены, джентльмены, – надрывался Джек, который знал и куда более свежие случаи Гамблера и Хервея, и неудачный бой у Шаранты, – ради всего святого давайте держаться своего скромного уровня, и не связываться с адмиралами и еще бог знает с кем. Иначе мы сейчас начнем копаться в политических дрязгах, и это будет конец приятной беседе.

Шум стих, но тем отчетливее стал слышен возбужденный голос Клонферта, толкующего о возможных судебных ошибках и цене человеческой жизни, которую не воротишь, а ведь нет ничего драгоценнее! Он адресовался к сидящим рядом и перед ним, но ни один из капитанов не казался расположенным подхватить тему, и возникло ощущение молчания в ответ на неловкость, тем более, что Стивен, убедившись, что и две сотни лет убеждений не сдвинут его кровожадных компаньонов ни на дюйм, занялся скатыванием хлебных шариков.

– Что до ценности человеческой жизни, – подал голос Джек, – то не переоцениваете ли вы ее в своей теории, ведь на практике ни один из присутствующих не поколеблется пристрелить лезущего на абордаж противника, и потом не вспомнит об этом. И вообще, наши корабли для того и созданы, чтоб отправлять в лучший мир как можно больше народу.

– Это тяжелая служба, и она требует строгой дисциплины, – повторил Пим, изучая сквозь стакан с кларетом увеличенное изображение своего пальца.

– Да, это тяжелая служба, – подхватил Джек, – и мы часто называем наши форменные пуговицы Божьим наказанием, но человек, офицер, идет сюда добровольно, и, если ему что-то не нравится, он в любой момент может уйти. Он сам берет все на себя, и он знает, что если он сделает что-то или что-то оставит не сделанным – его сместят или даже повесят. Если у него нет сил это принять – ему лучше оставить службу. А что до ценности человеческой жизни, то мне часто кажется, что на Земле и так чересчур много народу, и один человек, даже пост-капитан, да что там, даже коммодор или еще какая рождественская елка в орденах, не перевесит пользы дела.

– Я совершенно не согласен с вами, сэр! – заявил Клонферт.

– Ну что ж, милорд, я надеюсь, что это единственный вопрос, по которому мы расходимся, – миролюбиво отозвался Джек.

– Взгляд тори на человеческую жизнь... – начал Клонферт.

– Лорд Клонферт, – Джек повысил голос, – бутылка перед вами!

После окрика Джек, нацелившись на свою долю пудинга с изюмом и быстро ее ухватив, заговорил о замечательном (предполагаемом) увеличении населения колонии с приходом эскадры: «... один из моих гардемаринов уже исхитрился заделать детей двум девицам – коричневой и желтой.» Остальные с облегчением поддержали тему, рассказывая об аналогичных случаях, вспоминая страстных девушек Суматры, Порт-о-Пренса и Леванта, песенки и загадки; в итоге день закончился всеобщим весельем.

«Нереида», с новыми брам-стеньгами и новой гичкой на борту, наконец, ушла на Маврикий, покинув Саймонстаун этим же вечером. Глядя, как она выходит из гавани, Стивен сказал Джеку:

– Сожалею, что «поднял зайца» в разговоре, боюсь, это доставило тебе несколько неприятных минут. Не стоило задавать этот вопрос на людях – это дело личное, но мне хотелось знать. А теперь я не знаю – был ли тот публичный ответ от коммодора, или от простого, безвымпельного Джека Обри?

– Пожалуй, от обоих. Я на самом деле не люблю смертную казнь еще больше, чем говорил, больше даже из-за себя, чем из-за того, кого вешают. Первый раз я увидел, как человека подтягивают к рее в ночном колпаке на глазах и со связанными за спиной руками, когда я был еще мальчонкой на «Рэмиллисе», и мне стало плохо до колик. Но если кто заслужил петлю, заслужил по закону, так ли уж важно, что он чувствует? Мне кажется, люди имеют разную ценность, и если некоторых тюкнуть по голове – мир не сильно обеднеет.

– Тоже точка зрения.

– Возможно, это звучит грубовато, и, возможно, я несколько переборщил в разговоре с Клонфертом, но я говорил, как коммодор.

– Ты и в самом деле произвел впечатление воплощенной суровости и прямоты.

– Ну да, я был довольно высокопарным, но ведь я не слишком кривил душой. А он изрядно раздосадовал меня своим трагическим тоном и своими «человеческими жизнями». Он просто гений фальши! Люди готовы принять такие рассуждения от ученого, но уж никак не от него, тем более, что он просто болтун. Надеюсь, он не обиделся, когда я оборвал его, но я был просто вынужден – он уже начал поминать тори и вигов. Но я сделал это довольно вежливо, если помнишь. Я его очень уважаю, немногие смогли бы подготовить «Нереиду» так же быстро. Смотри, он собирается обойти мыс. Неплохо сделано, идет к ветру не хуже катера, а повернул просто «на пятке». У него прекрасный помощник, да он и сам тоже неплох, будь он не таким взбалмошным.

«Надобно отметить, – писал Стивен в своем дневнике этим вечером, – что Джек Обри, имеющий столь много того, что можно потерять, к жизни относится куда легче, чем Клонферт, чье духовное богатство удручающе мало, и, что он, пусть частично, но сознает. Обмен мнениями сегодня днем подтверждает мои выводы, сделанные на основании знакомства с ними обоими. Мне, как медику, остается только надеяться, что какое-нибудь громкое дело даст Клонферту моральную опору, лучшую опору, чем его беспорядочные похождения. Ничто, как говорит Мильтон, не даст человеку больше, чем хорошая самооценка. Боюсь, я переврал цитату, но тут есть всезнающий мистер Фаркьюхар, который меня поправит. Если на Родригесе найдется тысяча солдат, то я могу писать «Губернатор Фаркьюхар» с полной уверенностью уже сейчас.»

Мистер Фаркьюхар прибыл на борт, но совсем без всяких церемоний, и с такой маленькой свитой (один секретарь и один слуга), что было ясно – он наслушался военных в Кейптауне, что были весьма низкого мнения о боевых качествах сипаев в родных для них стенах, и совсем никакого – на чужбине. Они, вслед за французскими офицерами, полагали, что для успешной атаки острова нужно не менее пяти европейских полков с артиллерией, что трудности высадки на неподготовленный берег будут столь высоки, что и пять полков может не хватить – ведь сообщение между морем и берегом может прекратиться в любой момент, оставив десант без припасов. Таким образом, заключали они, лучше всего ждать еще подкреплений со следующим муссоном.

– Хотелось бы мне разделить ваш оптимизм, – сказал он Стивену, как только погода позволила ему вообще хоть что-то говорить («Боадицея вынуждена была бороться с непогодой до двадцать пятой параллели), – но, возможно, он базируется на какой-то информации, которой я не владею?

– Нет-нет, мои отчеты были довольно подробными. Но я не уверен, что вы или армейцы отдаете должное нашему нынешнему превосходству в кораблях. Если, как и ожидалось, два их фрегата покинули театр, наш перевес становится пять к двум, довольно сильное превосходство, не считая «Леопарда», который, как я вам уже сообщал, есть уменьшенный «Рэйсонейбл». То, что моряки в шутку называют «плавучий гроб», и что вряд ли можно использовать даже в качестве транспорта.

Давным-давно я смог оценить чудовищную мощь крупных военных кораблей. Все мы представляем ужасную силу батареи, или огня, извергаемого крепостью, но корабли кажутся такими мирными, ведь для неискушенного взгляда все они на одно лицо с пакетботом из Холихеда, только побольше. Поэтому не так-то легко разглядеть, что это – мощнейшие батареи, причем батареи подвижные, что могут направлять свой всесокрушающий огонь в любую сторону, а когда их работа закончена – легко скользить в любое другое место и там начинать все заново. Три фрегата, дорогой сэр, три фрегата на которые мы превосходим противника – это огромные артиллерийские парки, причем их не тащат изнуренные бесчисленные лошади, они сами летят по ветру. Я видел их действие, у этого самого побережья, и я был восхищен. Ну и линии снабжения противника – их тоже надо учитывать. Превосходство на море означает, что наши войска будут лучше обеспечены.

– Я понял вашу позицию, – откликнулся Фаркьюхар, – но решающее сражение произойдет на суше, и те несколько полков, которые есть в нашем распоряжении, должны будут быть высажены на берег.

– Да. То, что вы говорите – правда. И я признаю, что эти доводы могли бы заставить меня сомневаться в исходе куда сильнее, если бы меня не поддерживало то, что вы, скорее всего, назвали бы иррациональными надеждами.

– Не будете ли вы столь любезны поделиться источником своей уверенности?

– Вы, возможно, знаете, что среди сослуживцев наш коммодор известен под прозвищем «Счастливчик Обри». Я не собираюсь углубляться в концепцию того, что такое, в просторечии говоря, удача. Философски это не определяется. Повседневный опыт, однако, говорит нам, что она существует, и капитан Обри один из выдающихся ее обладателей. Именно это ободряет меня в бессонные ночи.

– Как бы мне хотелось, чтобы вы оказались правы! – воскликнул Фаркьюхар. – Я искренне надеюсь на это.

После паузы он добавил:

– Из-за множества причин, среди которых та, что я не имею права прикоснуться ни к своей плате, ни к подъемным, пока не вступил в должность, – он снова замолк, проведя ладонью по глазам, и судорожно сглотнул.

– Давайте-ка прогуляемся по палубе, – предложил Стивен. – зеленоватый оттенок снова покрывает ваше лицо, несомненно, он вызывается меланхолическими мыслями не в меньшей степени, чем движениями корабля. Свежий пассат выдует их вон из головы.

Свежий пассат немедленно сдул с головы мистера Фаркьюхара шляпу и парик. Их понесло к носу, где они были схвачены проявившим чудеса ловкости боцманом, выросшим из-за нового правого станового якоря. Правой рукой он поймал шляпу, левой – парик, затем имущество губернатора отправилось на корму с гардемарином. Ибо мистер Феллоуз предпочитал иметь весь шкафут между собой и квартердеком с того памятного дня в Саймонстауне, когда коммодор поговорил с ним с глазу на глаз. Этот разговор «с глазу на глаз» был слышен от кормового салона до форштевня и преисполнил команду одновременно веселым одобрением и трепетом перед суровым командиром.

Снова покрыв голову, мистер Фаркьюхар уцепился за ванты рядом со Стивеном, и, постепенно мертвенная бледность сошла с его лица.

«Боадицея» шла, кренясь под свежим ветром, клюзы подветренного борта скрылись в потоках проносящейся вдоль бортов белой пены, а наветренный борт сверкал широкой полосой новой медной обшивки. Впереди «Сириус» под таким же облаком парусов сохранял свое место в строю с такой точностью, что, казалось, корабли соединяет стальная балка. Фрегаты мчались на северо-восток по следам «Нереиды», дабы соединиться с «Мэджисьен» и «Ифигенией» у Порт-Луи. Они уже обогнали «Леопарда», вышедшего с двухдневной форой (капитан его приходился родственником адмиралу, и было сильное подозрение, что эта развалина отправлена на театр только для того, чтоб претендовать на свою долю призовых денег, буде таковые появятся), и продолжали пожирать милю за милей, словно собираясь пройти две тысячи миль в две недели (что было вполне реально, ибо им удалось поймать сильный пассат довольно далеко к югу).

– Быстрота решает все в этой операции, – заметил Фаркьюхар, – и мы видим, как быстрота приобретает зримые формы. Мы просто летим! Какая скорость! Это как скачки за приз в тысячу фунтов! Как сжимать в объятиях прекрасную женщину!

Стивен нахмурился, он не любил восторженных метафор Фаркьюхара.

– Конечно, быстрота решает все, – отозвался он, – но не меньше зависит от того, найдем ли мы другие корабли в точке рандеву. Океан так велик, эта стихия столь капризна, а инструменты для определения долготы столь несовершенны или столь несовершенно используются... Знавал я суда, крейсировавшие по десятку дней не видя своих мателотов.

– Положимся на математические дарования коммодора, – откликнулся Фаркьюхар, – или на его удачу, или и на то и на другое. Мне кажется, доктор Мэтьюрин, что благодаря вашим заботам я смогу проглотить немного бульона с маленьким тостом. Обещаю, что если я, в конце концов, получу свое губернаторство, то первым делом, сразу после принятия новой конституции колонии, я отплачу вам за заботы – черепахами!

Их упования не обманулись. Через день они увидели с подветренного борта горы Реюньона, пронзающие влекомые пассатом белые облака, в то время, как два фрегата шли на север, чтобы обойти Маврикий. Там, точно в условленных координатах, они встретились с остальными кораблями эскадры. Ламберт, как старший капитан, немедленно прибыл на борт «Боадицеи». Информация о положении в Порт-Луи оказалась точной: «Венус», «Манш» и корвет «Энтрепренант» мирно дремали в гавани, а «Беллона» и «Минерва» все еще были в море. С другой стороны, посланный крейсировать у юго-восточной оконечности острова Клонферт обнаружил новый французский фрегат, 38-пушечный «Эстрей», пришвартованным под защитой батарей Ривьер Нор на недосягаемой стоянке. Очевидно, командир его узнал о блокаде и не пожелал рисковать. Кроме того, Клонферт захватил «купца» в четыреста тонн в Джакоте, заклепал орудия на небольшой батарее, и взял в плен несколько офицеров. Правда, судно оказалось нейтральным, американским, одним из множества американских торговых судов, которые одни на правах нейтралов без риска ходили в здешних водах и служили источником информации для обеих сторон. «Однако даже так, – заметил Ламберт, – это было лихое дело.»

– Чертовски неудачный объект для вылазки, и еще более неудачный момент, – заметил Джек позже. – Налети «Нереида» на рифы во время его забав (а ничем иным это не назовешь) – и нам едва хватит сил прикрыть высадку, тем более, что у них теперь есть «Эстрей». Я удивляюсь Ламберту, отправившему его крейсировать в одиночку. Хотя это как раз понятно – Клонферт знает эти воды и терпеть не может подчиняться. Проход в Джакоте – адски сложный. Тем не менее, я думаю, мы должны взять Клонферта с собой на Родригес, как только наберем воды. Лучше держать его мятущийся дух вдали от соблазнов, пока среди них не появятся действительно стоящие. Когда начнется настоящая драка, он сможет лихачить до посинения.

Они набрали воды на Флэт Айленд, после чего «Боадицея» и «Нереида» отчалили на Родригес, предоставив командовать Пиму, но с приказом незаметно исчезнуть ночью с «Ифигенией» и «Мэджисьен», оставив у Порт-Луи «Леопард» и пару авизо, чтоб было, кому сообщить, если «Беллона» и «Минерва» вдруг вернутся из Бенгальского залива.

– Будет неприятно, если эти два тяжелых фрегата вместе с «Венус», «Манш» и «Эстрей» свалятся на наш арьергард, как раз когда половина десанта будет на берегу, а половина – на судах. Мы будем как Джексон – в глухом клинче, и при нас не будет ножа, чтоб разорвать дистанцию.

Обычно Родригес имел вид настоящего необитаемого острова, возможно, несколько больше идеального необитаемого острова (добрых десять миль в длину), и, возможно, чуть серее и чуть бесплоднее, чем хотелось бы, но желанный и манящий после длительного плавания в океане, без единого клочка суши на многие тысячи миль. Но нынче бухта была заполнена судами, на берегу во все стороны простерлись ровные квадраты палаток, а по образованным ими улицам двигались сотни и тысячи людей в видимых издалека ярких красных мундирах.

Джек первым высадился на берег, взяв с собой Стивена и Фаркьюхара. У него просто гора с плеч свалилась, когда он узнал, что командует все еще Китинг, и что его место не занял унылый генерал-перестраховщик. Оба командующих немедленно с увлечением углубились в детали перемещения солдат, амуниции, припасов, провизии, оружия (включая даже несколько гаубиц), дабы доставить все это в порядке и в срок на театр военных действий. Стивен молча ускользнул с совещания.

«Солитер тут мог бы никогда и не появляться, – думал он, пробираясь переполненным лагерем, – и даже черепаший парк прискорбно поуменьшился».

Он не прошел и сотни ярдов, когда голос за спиной окликнул:

– Доктор! Доктор!

– Не хватит ли? – пробормотал он сердито, ускоряя шаг по тропе среди панданов и втянув голову в плечи. Но скрыться ему не удалось, а в своем преследователе он неожиданно узнал высокую, худую и все еще мальчишескую фигуру Томаса Пуллингса, своего сослуживца с первого дня в море.

– Томас Пуллингс, – завопил доктор, и радостная улыбка сменила у него на лице хмурую гримасу, – о, лейтенант Пуллингс, клянусь честью! Как поживаете, сэр?

Они пожали друг-другу руки, и справившись о здоровье доктора и коммодора, Пуллингс с теплотой сказал:

– Помнится, вы были первым, кто назвал меня лейтенантом, на старом добром «Помпее». Ну а сейчас, если вы вдруг решите быть чрезмерно вежливым, вы можете говорить «капитан».

– Вот как? А вы действительно уже капитан?

– Не на суше, сэр. Но в море я – капитан транспорта «Гропер». Вы можете видеть его отсюда, если выйдете из-за дерева. Эй вы, «омары», – обратился Пуллингс к толпящимся солдатам, – ведь ваши папаши не были стекольщиками? Сквозь вас ничего не видно, расступитесь! Вон он, сэр, бриг за шнявой. Конечно, это всего лишь транспорт, но видели ли вы когда-нибудь столь же изящный силуэт?

Стивен видел похожие силуэты среди голландских селедочных басов, но предпочел не упоминать этот факт, а ограничиться лишь:

– Само изящество!

Капитан Пуллингс, пожирая глазами свое приобретение, продолжил:

– Первое судно под моей командой, сэр! Прекрасные носовые обводы, и такая маленькая осадка, что он может войти в самую мелкую речушку. Вы окажете мне честь, заглянув в гости?

– Буду счастлив, капитан, – ответил Стивен. – И, раз уж вы командуете судном, не могли бы вы предоставить мне лопату, лом и сильного человека средних умственных способностей в помощь?

Коммодор и полковник разрабатывали свой план кампании, штабные офицеры корпели над бумагами, солдаты начищали свои пуговицы, и, строясь в колонны по четыре, маршировали к лодкам, заполняя транспорта и фрегаты до тех пор, пока возбужденным матросам оставалось едва-едва места, чтобы воткнуть швабру или подобраться к снастям. Доктор Мэтьюрин с двумя матросами «Гропера» средней разумности выкапывал останки солитера из пещеры, куда он, видимо, забрался в поисках укрытия от урагана, только чтоб оказаться погребенным в потоках в настоящий момент практически окаменелой грязи.

Последний солдат покинул пляж, малиновый от усердия. Поставив свой сапог на палубу «Боадицеи», он посмотрел на часы и воскликнул:

– Одна минута, пятьдесят три секунды на человека, сэр! Веллингтон побит на полные две секунды!

С наветренного борта ударила пушка, на флагмане взвился сигнал «Поднять паруса», и четырнадцать транспортов начали протискиваться через узкий проход в рифах, присоединяясь к боевым кораблям эскадры.

К вечеру остров скрылся из виду. Эскадра шла к заходящему солнечному диску с мягким верхним бризом в фордевинд слева, и лишь открытое море лежало между ней и пляжами Реюньона. Дело было на мази. Джек был настолько занят с полковником Китингом и своими картами, что его можно было считать отсутствующим на борту, а Стивен на удивление глубоко ощущал долгие часы скольжения к грядущей неизвестности. Он бывал близко вовлечен и в куда более грандиозные дела, но ни разу исход не был так жестко определен – абсолютный успех или абсолютное поражение и смерть – и все это – дело нескольких часов.

Ему не слишком нравился план атаки, базировавшийся на предположении, что их ждут в Сен-Поле, восстановленном и усиленном Сен-Поле, что требовало каких-то уловок, и состоящий в высадке в двух точках: восточнее и юго-западнее Сен-Дени, столицы острова, вторая – чтобы перерезать коммуникации между Сен-Дени и Сен-Полем. Не нравилось ему и настроение Джека, опасавшегося прибоя во втором месте высадки. Но поскольку полковник Китинг, человек, которому они полностью доверяли, и который один имел опыт сухопутных сражений, настаивал на ее стратегической важности, и поскольку его поддерживали другие полковники, коммодор уступил. Стивен и Фаркьюхар также не могли добавить ничего путного, за исключением напоминания о важности уважения гражданских лиц и церковной собственности.

Сыпались песком в склянках часы. С каждым броском лага Реюньон становился ближе на семь-восемь миль. Мистер Фарктюхар трудился над своей прокламацией, а Стивен шагал по квартердеку, молча ненавидя Бонапарта и все зло, принесенное им в мир. «Он может только разрушать, он разрушил все хорошее, что было в республике, и все хорошее, что было в монархии. На месте разрушенной Франции с демонической энергией он воздвиг свою мишурную, показную империю. Вульгарный человечишка, в нем даже нет ничего французского, безумные амбиции, весь мир хочет загнать в свою мерзкую тиранию. А как низко он обошелся с Папой! И с этим, и с предыдущим. И когда я думаю, что он сделал со Швейцарией, Венецией и еще Бог знает со сколькими государствами, и что он мог бы сделать с Ирландией – Хибернианская республика! Поделенная на департаменты, половина жителей – в тайной полиции, вторая половина – информаторы. Воинская повинность, страна обескровлена...»

Субалтерн 86-го полка поймал злобный взгляд его бледных глаз, и отшатнулся, потрясенный.

На следующий день после совещания с мачты были замечены три корабля: «Сириус», «Ифигения» и «Мэджисьен», точно на месте рандеву. Они не обнаружили ни «Беллоны» с «Минервой», ни признаков какой-либо активности в Порт-Луи. В этот вечер по тихому, спокойному морю на фрегаты доставили десантные части, и Джек созвал капитанов, дабы разъяснить им предполагаемый ход операции:

Пока главные силы займутся демонстрацией перед Сен-Мари, «Сириус» высадит бригаду полковника Фрэйзера с гаубицами на Гран-Чалоп, пляже с подветренной стороны острова между Сен-Дени и Сен-Полем. В это же время часть бригад полковника Китинга высадится в Ривьер Де Плюи, поставив Сен-Дени в два огня, а в это время подходящие транспорта высадят вторую часть десанта, ибо сейчас фрегаты пойдут вперед одни под всеми возможными парусами.

И они пошли вперед по длинным пологим волнам, с мягким бризом, наполняющим лиселя. Великолепное зрелище представляли корабли, растянувшиеся стройной колонной почти на милю, и лишь громады их парусов были единственными белыми пятнами на глубокой синеве. Они шли, не тронув парусов (разве только чтоб подтянуть шкоты), с заката до утренней вахты, и всю ночь коммодор не сводил глаз с сияющих на бархатно-черном небе звезд, проверяя свое место снова и снова при действенной помощи Ричардсона и формальной – штурмана, мистера Бьючана. Каждые склянки бросали лаг, и постоянно Джек посылал людей вниз за показаниями барометра и хронометра. В две склянки коммодор дал приказ убавить паруса, этот же приказ цветными фонарями и сигнальной пушкой с подветренного борта передали на эскадру.

Рассвет застал его все еще на палубе, желтого, небритого и еще более замкнутого, чем Стивен обычно привык его видеть. Реюньон лежал, ясно видимый, слева по носу, и сонные армейцы, толпясь на форкасле, рассматривали его в подзорные трубы. Несколько голосов раздалось, сообщая, что на рифах нет прибоя, лишь небольшая белая полоса.

– Они вряд ли будут такими довольными через двенадцать часов, – тихо заметил Стивену Джек в ответ на вопросительный взгляд. – Барометр падал всю ночь, но, возможно, мы успеем подойти до того, как задует.

Разговаривая, он стащил мундир и рубашку, затем, отдавая приказания вахтенному офицеру Троллопу, скинул бриджи, и вскочив на релинг, бросился в воду вниз головой. Он вынырнул, отфыркиваясь, проплыл вдоль линии лодок, которых каждый фрегат вел за собой на буксире, а затем выбрался на палубу, и, капая водой на доски настила, ушел вниз. Команда «Боадицеи» к этому зрелищу привыкла, а вот «красномундирники» были потрясены, посчитав это признаком легкомыслия.

Внизу, избавившись от постоянных «доброе утро» справа и слева, он немедленно улегся спать, и, едва уложив свои длинные волосы на подушке, провалился в сон. Спал он спокойно, несмотря на топанье по палубе наверху полка солдат, смешивавшееся с обычным корабельным шумом. Разбудило его лишь позвякивание чайной ложечки, сообщившее, что кофе готов. Он вскочил, глянул на барометр, покачал головой, погрузил физиономию в тепловатую воду, побрился, проглотил обильный завтрак, и появился на палубе свежий, розовый и помолодевший на десять лет.

Эскадра шла вдоль берега прямо за рифом, на который мягко набегала волна, три линии бурунов были вполне преодолимы хорошо управляемой лодкой.

– Право слово, коммодор, погода, похоже, с нами заодно, – подал голос полковник Китинг, а затем, возвысив голос и взмахнув шляпой, обратился к молодой женщине, собиравшей моллюсков на рифе:

– Бонжур, мадемуазель!

Женщина, которую уже поприветствовали с трех, идущих впереди фрегатов, повернулась спиной, а полковник продолжил:

– Сколько она продержится, как вы думаете?

– Сколько-то может продлиться. Но потом опять может задуть. Мы должны действовать энергично. Вы не будете возражать против очень раннего обеда, одновременно с командой?

– Ничуть, сэр. Буду рад. Я переполнен энергией уже сейчас.

«Переполнен энергией, возможно, но и нервничает, – отметил про себя Джек, впрочем, он нервничал тоже. Китинг уселся за обед, напоказ демонстрируя спокойствие, однако ему немного удавалось проталкивать себе в пищевод. Ни он, ни Джек никогда не руководили операцией такого значения, и во время ожидания они оба едва справлялись с грузом свалившейся на них огромной ответственности. Действовало это на них, правда, по-разному: если Китинг ел очень мало и много говорил, то Джек уговорил изрядную часть утки и сопроводил ее пудингом с изюмом. При этом он задумчиво посматривал через кормовое окно на проплывающий ландшафт: иззубренную линию гор вдали, ближе расстилались обработанные земли, случайный дом, лес, плантации, деревушка, несколько повозок, плетущихся на фоне зелени. Обед не был долгим, в начале его прервал доклад о двух парусах на востоке-юго-востоке (позже выяснилось, что это подошли два наиболее быстроходных транспорта – «Кайт» и «Гропер»), а закончился он с появлением впереди маленького городка Сен-Мари еще до того, как Джек завершил свою первую атаку на пудинг.

Риф здесь отклонялся к побережью, и эскадра повернула по его ходу, приведясь к ветру по сигналу коммодора. В городке началась суматоха, люди метались по улицам во всех направлениях, кричали так, что было слышно на фрегатах, тыкали пальцами в приближающуюся эскадру, грузились тележки, в окнах поднимались жалюзи. Жителям было отчего кричать – на якорной стоянке, там, где потоком пресной воды в стене кораллов промыло проход, на расстоянии прямого орудийного выстрела встали пять кораблей, бортом к городку, орудийные порты открыты и жерла пушек смотрят на Сен-Мари. И, мало того, бесчисленные лодки с солдатами выгребали к берегу с несомненным намерением высадиться, захватить, сжечь и разорить городок. Милиционные части разворачивались на пляже тонкой линией, но они, казалось, не знали, что делать, ибо любой человек, имевший в своем распоряжении лошадь, давно ускакал в Сен-Дени, дабы поднять тревогу и умолять военных о немедленной подмоге.

– Все идет прекрасно, – объявил чуть позже полковник Китинг, разглядывая в трубу авангард этой подмоги. Полевая артиллерия переправляется через реку, и вернуть ее назад потребует чертову уйму времени. Лошадей они уже фактически загнали, а гляньте на ту пехотную колонну, идущую быстрым шагом! Да их скоро с места не сдвинуть будет!

– Точно, – отозвался Джек, – просто замечательно. Но ум его пребывал все-таки больше в море, чем на суше, и он видел, что прибой усиливается. Все более внушительные валы, возможно вызванные шквалом далеко на востоке, шли в проход. Он глянул на часы, и, хотя по плану еще оставалось сорок минут до назначенного времени, приказал:

– Сигнал – «Сириусу» сниматься.

«Сириус» тяжело увалился под ветер, паруса его наполнились, и он двинулся к Гран-Чалоп, имея на борту тысячу человек с гаубицами. Его место в строю тут же заняли «Кайт», «Гропер» и еще два транспорта, усилив беспокойство на берегу.

При планировании невозможно было назначить точный интервал между двумя высадками, ибо все зависело от времени, нужного «Сириусу», чтобы миновать Сен-Дени и достичь назначенного места, но была надежда, что ему хватит пары часов. С ослабевшим бризом, однако, очевидно, что требовалось не менее трех – и все это время прибой все нарастал. Ожидание было томительным, и стало бы еще томительнее, если бы вновь прибывшие части французов не втащили полевые пушки на очень удобный холм за береговым постом и не открыли огонь. Они швырялись не более, чем четырехфунтовыми ядрами, но с потрясающей точностью. Следующий после пристрелочного выстрел прошел так близко от головы Китинга, что он c негодованием воскликнул:

– Вы видели, сэр!? Это точно не шальное ядро! Чертовы ублюдки! Видимо, догадались, что я командир.

– А вы не стреляете во вражеских командиров у себя в армии, полковник?

– Конечно, нет, сэр! Никогда, разве что в рукопашной. Будь я на берегу, я бы немедленно послал к ним ординарца. Ну вот, опять. Что за неподобающее поведение!? Якобинцы, что с них взять!

– Ну, я думаю, мы положим этому конец. Вызовите канонира. Мистер Веббер, можете обстрелять полевую артиллерию – каждым плутонгом по очереди. Но вы должны сами лично наводить каждое орудие, «дабы не повредить гражданскую или церковную собственность». Врежьте им как следует, поверх городка.

Под грохот тяжелых орудий, открывших неторопливый, но точный огонь, окутывая палубу пьянящим пороховым дымом, напряжение спало. Солдаты радостными воплями приветствовали удачи мистера Веббера, посылавшего восемнадцатифунтовые ядра прыгать на бугре среди французов, и просто взревели, когда он прямым попаданием разнес орудийный передок, и одно колесо взлетело высоко в воздух, кувыркаясь, словно пенни при игре в орла и решку. Но столь неравная борьба не могла длиться долго, и вскоре французские пушки были приведены к молчанию. А вот прибой все нарастал, вздымая белую пену высоко над рифами, и посылая сквозь щель в их стене тяжелые валы обрушиваться на пляж.

Сразу после затишья ветер усилился, с признаками, что к ночи нагрянет непогода, и, наконец, Джек произнес:

– «Сириус» должен уже быть в Гран Чалоп. Я думаю, мы можем двигаться.

Движение скоро привело их к другому проходу, промытому в рифах пресной водой, затем на другую якорную стоянку, где все еще было тихо, у устья Ривьер де Плюи.

– Вот оно, – воскликнул полковник Китинг, держа в руке карту, – если мы высадимся здесь, они не смогут это парировать. Пройдет не меньше часа, пока они смогут подойти, а то и побольше.

«Бог ты мой!» – подумал Джек, глядя на широкую полосу прибоя, на подходы к пляжам, покрытые обкатанными валунами. Он вылез на гакаборт и окликнул:

– «Нереида», эхой! Подойдите к моей корме!

«Нереида» отозвалась сигнальной пушкой, развернула формарсель, и подошла, раскачиваясь на волне. На ее квартердеке стоял лорд Клонферт, Стивен заметил, что тот одет в парадную форму – обычное дело в морских баталиях, но достаточно редкое при небольших стычках.

– Лорд Клонферт, – обратился к нему Джек, – вы знаете здешний фарватер?

– Да, сэр.

– Высадка возможна?

– В настоящий момент вполне, сэр. Я готов высадить отряд на берег сию минуту.

– Действуйте, лорд Клонферт, – скомандовал Джек.

Среди шлюпок «Нереиды» была небольшая трофейная шхуна, и именно на нее и еще несколько соседних лодок потек ручеек «охотников», солдат и матросов. Эскадра смотрела, как шхуна направила свой бег к границе прибоя, сопровождаемая шлюпками. У края прибоя шхуна затабанила, дожидаясь большой волны. Она пришла, и на ее гребне шхуну понесло через отбойные валы, все дальше и дальше. Казалось, она прошла, но в десяти ярдах от берега ее ударило о дно, развернуло и бросило бортом на песок. Волна отошла, все люди попрыгали на песок, но обратный вал поволок ее прямо на гребень следующей волны, что подняла суденышко еще выше и с размаху швырнула на пляж, преломив его киль и разом превратив его в кучу плавающих обломков. Последующие лодки повторили судьбу шхуны – их разнесло в щепки, но люди спаслись – лишь четыре тела были видны, темными пятнами выделяясь в белой воде, их постепенно относило к западу.

– Это очень важно – высадиться! – воскликнул хриплым голосом Китинг. – Мы должны поставить Сен-Дени в два огня, чего бы это не стоило!

Джек обратился к мистеру Джонсону:

– Сигнал «Гроперу»!

Пока транспорт подходил, он рассматривал пляж и плавающие обломки. Как он и думал, в этот момент вся опасность была в последних ярдах, и необходимо было подобие волнореза, чтоб позволить лодкам подойти к пляжу. «Гропер» был единственным судном со столь мелкой осадкой, чтоб настолько приблизиться к берегу. Когда транспорт оказался у подветренного борта «Боадицеи», Джек крикнул:

– Мистер Пуллингс, вы должны прикрыть лодки! Подведите ваш бриг вплотную к берегу и бросьте кормовой якорь в последний момент. Поставьте ее как можно ближе к берегу, носом на юго-запад.

– Есть, сэр! – отозвался Пуллингс.

«Гропер» двинулся вперед под речитативы отдаваемых приказов, в начале, пока большинство экипажа было занято внизу, медленно, но как только из кормового порта подали якорный канат, все быстрее и быстрее, к прибою и дальше, сквозь него. В трубу Джек увидел, как отдали якорь, а моментом позже «Гропер» сел носом на грунт, практически врезавшись в берег. От сотрясения рухнула за борт фок-стеньга, но матросы у кабестана, казалось, не заметили этого – отчаянно налегая на рукояти, они подтягивали корму. Наконец, судно встало на якоре, вытянувшись стрелой на юго-запад, принимая напор моря кормой, но создавая за носом зону спокойной воды у берега.

– Хорошая работа, Том Пуллингс, очень хорошая, но сколько продержится твой якорь? – пробормотал Джек, и громко крикнул:

– Первый отряд, на высадку!

Лодки рванулись к берегу, тыкались в песок, их втаскивали дальше от воды, полузатопленные, но большинство хотя бы не опрокидывалось. Пляж заполнили красные мундиры, быстро выстраиваясь в шеренги. Некоторые во главе с полковником Мак-Леодом, выдвинулись и заняли позицию в нескольких сотнях ярдов от берега.

Но затем якорный канат «Гропера» лопнул, высокий вал подхватил его корму, развернул и бросил на беспощадный берег. Носовые канаты еще держались, но это не спасло транспорт – он моментально развалился на части, открыв прибою вновь путь вглубь пляжа. Волна, прикончившая транспорт, была первой из серии больших валов. С грохотом бились они о берег, делая дальнейшее сообщение с ним невозможным.

– Можем мы послать на его место другое судно, коммодор? – спросил Китинг.

– Нет, сэр, – ответил Джек.

На дороге, что вела от Сен-Мари к Сен-Дени, загибаясь вглубь острова от побережья, дабы обойти болото, показались три французских отряда, медленно движущиеся с востока на запад. Части полковника Мак-Леода на берегу уже выстроили из камней бруствер между пляжем и дорогой, сформировав за ним оборонительную линию. Слева от них то же самое делали матросы и морские пехотинцы, но, находясь на более влажной почве, они сделали широкий торфяной вал, на котором стоял лорд Клонферт, заметный издали благодаря многочисленным орденам и шляпе с золотыми галунами.

Первый отряд приблизился к брустверу на двести ярдов, остановился, зарядил ружья, прицелился и выпалил. Клонферт махнул саблей в их сторону, затем вытащил из-за спины мушкет морского пехотинца и выстрелил в ответ. Это был единственный ответный выстрел на французский залп: стало ясно, что весь порох десантной партии подмочен.

Как было видно с эскадры (она находилась слишком далеко для точного огня при такой волне, но достаточно близко, чтоб видеть все детали), два кавалериста подскакали по дороге от Сен-Дени, поговорили с офицером и умчались дальше. Отряд взял мушкеты на плечо, перестроился и быстрым шагом направился к Сен-Дени. Второй и третий отряд, также получившие приказания от конных гонцов, быстро направились по дороге вслед за первым. Напротив бруствера каждый остановился, чтоб дать один или два залпа, и в ответ на каждый с верхушки вала салютовал в ответ Клонферт. Он ел галету, и каждый раз, чтобы выстрелить, аккуратно клал ее на расстеленный носовой платок. Один раз он попал в лошадь офицера, но в основном мазал в белый свет, как в копеечку.

Все больше верховых мчалось от Сен-Дени, поторапливая французские колонны, один из них, похоже, был армейский офицер. Все было ясно как день: силы полковника Фрэйзера высадились с «Сириуса», и части отзывались от Сен-Мари для защиты столицы.

– «Мэджисьен», «Кайт» и «Соулбэй» должны немедленно отправиться и поддержать Фрэйзера, – распорядился Джек. – Остальная эскадра остается здесь на случай, если к утру море успокоится.

Полковник Китинг согласился, казалось, ему нравятся решительные указания коммодора. Стивен подумал, что сам полковник, вероятно, потерял чувство контроля над ситуацией, ибо подобная невозможность связаться с собственными, ясно видимыми частями, была ему в новинку.

Все это время Стивен и Фаркьюхар стояли в стороне, дабы не мешать, две темные незаметные фигуры. Ровно также сидели они на военном совете, молчаливые и невзрачные на фоне блестящих мундиров, но сейчас, после торопливой консультации с Фаркьюхаром, Стивен обратился к Джеку:

– Мы решили, что если полковник Фрэйзер уже твердо стал на противоположной стороне острова, мне бы неплохо быть там же.

– Очень хорошо, – отозвался Джек. – Мистер Феллоуз, приготовьте беседку и позовите моего рулевого. Бонден, ты отправляешься на «Мэджисьен» вместе с доктором.

Остаток этого суматошного дня у Ривьер де Плюи прошел в слежении за прибоем. Перед самым закатом сильный даже для этих широт ливень умерил кипение бурунов у рифов настолько, что проход очистился, и субалтерн 56-го полка, родом из Вест-Индии, и знакомый с прибоями с детства, вызвался доплыть до берега с приказами полковника Китинга полковнику Мак-Леоду. Он бросился в волны со сноровкой тюленя, исчез, и появился внезапно на гребне волны, которая практически поставила его на ноги у самой верхней точки прибоя. Вскоре после этого Мак-Леод, покрыв наготу субалтерна пледом, отправился во главе своих людей захватить небольшой пост в Сен-Мари, оставленный своим гарнизоном. Полковник и его люди водрузили на нем английский флаг и овладели имуществом, брошенным сбежавшими милиционерами.

Уже темнота опустилась, как всегда в тропиках, мгновенно, и стало невозможным посылать лодки через ожившую толчею волн в проходе. Корабли стояли там и тут всю ночь, а утром валы продолжали с ревом обрушиваться на берег. Возможно, согласился Джек, они чуть уменьшились, но явно недостаточно, и он был абсолютно убежден, что им надо идти к Гран-Чалоп, дабы подкрепить силы, высаженные с «Сириуса» и «Мэджисьен», оставив «Ифигению» и транспорты высаживать десант у Ривьер де Плюи позже, днем, если море успокоится.

К счастью, полковник Китинг полностью разделял это мнение, и «Боадицея», подняв паруса, миновала Сен-Дени, откуда, как уверяли солдаты, можно было слышать орудийную канонаду с дальнего края города, обогнула мыс Бернард и понеслась на юго-юго-запад под белым облаком парусов. Фрегат направлялся к пляжу у Гран-Чалоп, узнаваемому за мили благодаря скоплению кораблей у берега и, теперь уже несомненной, канонаде с холмов над ним.

Корабль подходил все ближе, и здесь, на подветренной стороне острова, картина была совсем другой. Тихие пляжи, едва плещущее море, лодки снуют туда-сюда, а на вершинах холмов – аккуратный строй красных мундиров, тюрбаны сипаев, артиллерия за работой, а еще большее количество пушек тянут вверх похожие на муравьев вереницы матросов.

Полковник со штабом умчались на берег, забыв усталость; солдаты, орудия, тяжелое оборудование потекли с фрегата к пляжам. Обязанности Джека привязали его к кораблю, и ему оставалось лишь стоять и пялиться в трубу.

– Чертовски неудобный способ участвовать в битве, – заметил он Фаркьюхару. – Как я завидую Китингу!

Полковник Китинг, получивший тут же на пляже трофейную лошадь, поскакал на передовой пост к полковнику Фрэйзеру, где они вдвоем обозрели театр военных действий.

– Какая идеально правильная атака! – воскликнул довольный Китинг, поводя трубой справа налево, – И весьма благоразумная оборона, французская диспозиция очень хороша.

– Да, сэр. Правильнее и желать нельзя, кроме, разве, синих курток. Они бросились вперед и взяли укрепления еще до команды, хотя, признаю, они совершили просто чудо, втащив гаубицы наверх. Но в целом да, все правильно. Дальше вправо, сэр, за сигнальным постом, Кемпбелл и его сипаи сделали аккуратнейшие апроши. Они ждут только приказа к атаке – там до французских линий не больше двух сотен ярдов.

– Матерь Божья, так почему вы его не отдадите?! Они же уже почти обошли вражеский фланг! Где ваш ординарец?

– Прямо за вами, сэр. Но, прошу меня простить, уже идут переговоры. Тот джентльмен-политик явился с корабля, подобно инквизитору, и заявил, что должен переговорить с французским командующим. Поскольку известно, что он советник губернатора, мы пробили «шамад» и отправили его через позиции с белым флагом. Мне это показалось правильным, правда, сейчас я уже почти жалею об этом... У него с головой все в порядке, сэр? Вручил мне эту кость, просил ее сохранить, говоря, что не доверит ее французам ни за что на свете.

– Ну, вы же знаете этих политиков, Фрэйзер! Однако, думаю, ничего из этого не выйдет. Уж очень они хорошо укрепились на холмах. Даже если Мак-Леод подойдет с востока, нам неделю придется рыть апроши, чтоб выдавить их с главной позиции.

Они разглядывали главную позицию с огромным вниманием в свои трубы, когда подошедший адъютант сообщил:

– Прошу прощения, сэр, но приближается доктор Мэтьюрин с французским офицером и парой штатских.

Полковник Китинг вышел вперед, встречая подходящих. Стивен объявил:

– Полковник Китинг, это – полковник Сен-Сюзанн, командующий французскими силами на острове. Эти джентльмены представляют гражданскую администрацию.

Офицеры отдали честь друг другу, гражданские поклонились. Стивен продолжил:

– Желая предотвратить кровопролитие, они хотели бы узнать условия, на которых вы бы приняли капитуляцию всего острова. Со своей стороны, я заверил их, что условия будут честными.

– Конечно, сэр, – отозвался Китинг, окидывая Стивена ледяным взглядом, – джентльмены, прошу сюда.

Джек и Фаркьюхар спокойно ели свой легкий завтрак и гадали, почему на холмах больше не слышно стрельбы, когда на берегу раздались радостные клики, и лейтенант принес накарябанную в спешке записку.

– Прошу простить меня, сэр, – сказал Джек, и прочел:

Коммодор расхохотался, стуча себя по бедру, протянул руку и изрек:

– Губернатор, я порадую вас. Они сдались, и ваше королевство ждет вас. Ну, по крайней мере, этот его остров.