Миссия в Ионическом море

Глава десятая

"Сюрприз" мягко покачивался вблизи Мизентерона, бросив якорь на пятнадцатисажневой глубине на входе в бухту, давно заилившуюся и сейчас полную стволов деревьев из-за последнего наводнения, причиненного рекой, которая извивалась сквозь лежащий в низменности и неблагоприятный для здоровья город,

Две крепости охраняли эти стволы вместе с множеством мелких суденышек внутри гавани. Когда-то крепости принадлежали Венеции, и рельефное изображение крылатого льва Святого Марка все еще оставалось на их внешних стенах, но сейчас над ними реял турецкий полумесяц.

Бросив якорь, фрегат отсалютовал, и они ответили, рев пушек поднял тучи пеликанов из невидимой лагуны.

Но с тех пор ничего не произошло: ничего значительного, так сказать. Пеликаны пришли в себя, длинными цепочками вернувшись обратно в свою солоноватую грязь, рыбацкие лодки продолжали мельтешить в гавани, поражая гарпунами кальмаров, когда те поднимались на поверхность в экстазе десятируких совокуплений, но никакая крытая балдахином официальная посудина не отчалила от пристани крепости, никакой паша не показал своё знамя в виде конского хвоста, и на борту фрегата отчетливо ощущалось разочарование.

Глаз моряка отметил бы, что "Сюрприз" выглядел опрятнее обычного: свернутые паруса подтянуты наверх, а брасы уложены в идеальные бухты, но даже сухопутные заметили бы, что офицеры отказались от своей обычной повседневной одежды, состоявшей из свободных нанковых панталон и легких курток, в пользу полного мундира и ботфортов, в то время как команда баркаса уже надела белоснежные брюки, ярко-синие куртки и лучшие соломенные шляпы, приготовившись отвезти своего капитана на берег, как только того пригласят.

Тем не менее, приглашения не последовало. Крепость не подавала никаких признаков жизни, и капитан Обри, конечно же, не собирался делать первый шаг: он сидел в своей каюте, элегантно и даже роскошно одетый, но для точности нужно заметить, что его сюртук с золотым позументом лежал на кресле, а рядышком - шпага от Патриотического фонда ценой в сто гиней, шейный же платок оставался пока не завязан, а бриджи не застегнуты на коленях.

Он невозмутимо попивал очередной кофейник с кофе и ел печенье, полностью готовый как увидеть Исмаил-бея, если этот джентльмен появится или пришлет соответствующее сообщение, или отплыть на север, на встречу с Мустафой.

А если и не с Мустафой, то с Шиахан-беем в самом Кутали. Джек желал бы увидеть этих трех турок в такой последовательности, идя вдоль побережья от Мизентерона Исмаила к Карии Мустафы, мимо Марги и ее французов к Кутали, соответственно, затратив наименьшее возможное время на предварительные переговоры.

Но с такой деликатной миссией как эта, он, конечно, не собирался позволить себе беспокоиться о мелочах, и если его туркам не посчастливилось оказаться дома, когда «Сюрприз» проплывал мимо, то Джек посетит их в другом порядке: в любом случае, он намеревался оказаться в море, далеко от берега, еще до вечера.

Вчерашние артиллерийские учения разочаровали его, и, хотя приподнятое настроение матросов после захвата приза и должно было что-то поделать с их преступным легкомыслием и небрежной стрельбой, верно и то, что они еще не вполне освоились с пушками фрегата.

Пара часов непрерывной практики, реальной практики, сотворит чудеса, даже если это означает сжигание значительного количества пороха, взятого с приза.

Поэтому Джека не сильно огорчило отсутствие Исмаила, но заинтриговало: в сложившихся обстоятельствах, когда пушки, которые он мог предоставить, весьма вероятно означали победу одной из трех сторон, Обри ожидал горячий прием - янычары играют турецкий марш, фейерверки, возможно, расстеленный восточный ковер. Является ли это напускным безразличием турецкой политики, обычным способом ведения дел на Востоке?

Он хотел было спросить профессора Грэхэма: но в начале дня, как только в восточной части неба вырисовались горы Эпира, профессор и доктор Мэтьюрин с помощью и под наблюдением Хани и Мейтленда (оба - помощники штурмана, крепкие юноши) забрались на грот-марс, чтобы оттуда обследовать родину античности.

Это не Аттика, даже не Беотия, но уже Греция, и бедные молодые люди моментально заскучали, просто невыносимо заскучали от бессчетных упоминаний Феопомпа и молоссов [32], Агафокла и молоссов, Фемистокла и молоссов, полного выступления Фемистокла, Акцийских игр и даже самого сражения при Акциуме, хотя ни Грэхэм, ни Мэтьюрин не могли вспомнить, какая из сторон обладала наветренным положением.

Их единственная отдушина от скуки пришла, когда Грэхэм, в пылу декламации (Плутарх о Пирре) чуть не провалился в собачий лаз, и когда их послали вниз за картами и азимутальным компасом, чтобы определить, какая из гор на горизонте скрывает Додону и её говорящий дуб - "Додона, молодые господа, которую Гомер описывает как прибежище селлов, спящих на земле и не моющих ног".

"Возможно, это Грэхэм", - подумал Джек, услышав, как кто-то говорит с часовым у дверей каюты. Но нет, это оказался Стивен, привлеченный разносящимся запахом кофе, и, возможно, немного уставший от цепкой, как у слона, памяти Грэхэма (который теперь терзал штурманских помощников Полибием, Дионисием Галикарнасским и Павсанием, всё на тему Пирра, родившегося и воспитывавшегося где-то в этих серо-голубых горах впереди).

- Я думал о Грэхэме, - произнес Джек.

- Я тоже, - ответил Стивен. - На днях он сказал мне, будто флот учит трусости. Мне бы хотелось узнать твое мнение. Вот только что снова вспомнил о своих словах - слышал, как мичман устраивал выволочку одному матросу.

- И как Грэхэм пришел к этому выводу? - поинтересовался Джек. - Киллик, свари еще кофе.

- Он начал с того, что видел, как адмирал бросил чернильницу в пост-капитана, и что потом этот капитан, холерик и весьма властный человек, огромным усилием воли подавил свое желание ответить, объяснив впоследствии, что если бы поднял руку на вышестоящего офицера, это стало бы концом его карьеры - даже жизни.

Грэхэм отметил, что адмирал может поносить и даже безнаказанно ударить капитана, как и капитан может ругать и даже бить своих лейтенантов, а те - своих подчиненных и так далее до предпоследнего члена команды.

Сказал также, что этот адмирал, будучи с ранних лет на флоте, видел трусливую практику злоупотребления и избиения людей, которые не могли ответить, поскольку у них связаны руки, и его ум привык к трусости, и с надетой неуязвимой броней представителя короля, ему теперь кажется вполне естественным поступать именно так.

Я ответил уклончиво, желая спросить сначала твоё мнение: я вспомнил об этом, услышав, как этот мальчишка ругает моряка и угрожает ему линьком, когда при нормальном положении дел этот человек заставил бы его замолчать. Даже в нынешних неестественных условиях моряк был достаточно смел и имел неосторожность ответить.

- Что за мичман? - с видимым неудовольствием спросил Джек.

- Мой дорогой, мне жаль, что мое лицо выглядит как у доносчика, - ответил Стивен. - Но скажи, как мне лучше всего опровергнуть доводы профессора Грэхэма?

- Что касается этого, - ответил Джек, дуя на кофе и глядя в кормовое окно на гавань, - что касается этого... если ты не хочешь назвать его прагматичным тупым идиотом и дать ему пинка под зад, что ты можешь счесть несколько грубым, думаю, ты можешь сказать ему, что пудинг познается по плодам.

- Ты имеешь в виду, что дерево познается по плодам?

- Нет, нет, Стивен, вовсе не так: хоть все дерево слопай, оно ни о чем не скажет. И потом можешь спросить его, много ли Грэхэм видел на флоте трусов.

- Я не вполне уверен, кого ты подразумеваешь.

- Ты мог бы описать их как нечто, что нетерпимо на флоте - как вомбаты, - добавил он, внезапно вспомнив существ, которых Стивен взял на борт в одно из прежних плаваний. - Подлые, никчемные, несчастные трусы, если выразить словами.

- Ты несправедлив к вомбатам, Джек, и был несправедлив к моему трехпалому ленивцу - какие недостойные суждения. Но оставив вомбатов в стороне и ограничившись твоими трусами, Грэхэм мог бы ответить, что повидал на флоте немало тех, кто притесняет, а для него, пожалуй, это то же самое.

- Но это не так, ты же знаешь. Это далеко не одно и то же. Я думал так, когда еще мальчишкой плавал на "Королеве" и встретился с грубым тираном, вполне уверен, что он показал бы себя не храбрее курицы и превратился бы в саму застенчивость. Господи, как же он меня колотил, - Джек от души рассмеялся, вспоминая, - а когда я больше не мог видеть, слышать или держаться на ногах, то стоял надо мной с палкой для колотушек...

Потом в течение нескольких минут Джек наблюдал всплеск активности вдалеке - у подножия ближайшей крепости между привратной башней и берегом, и теперь прервал молчание:

- Они наконец-то готовят шлюпку - каик с тентом, - Джек потянулся за подзорной трубой, - да, это что-то официальное - вижу, как пожилому бородатому джентльмену помогают двое чернокожих. Киллик, позови профессора Грэхэма.

А также передай наилучшие пожелания мистеру Гиллу и скажи, что профессора нужно спустить сразу, с двумя помощниками штурмана. Господи, что за сборище увальней, - кивая в сторону далекой шлюпки - врезались в ствол дерева. Теперь у них перекинуло парус. Боже, помоги им. У нас куча времени, прежде чем придется надевать сюртуки.

На квартердеке господствовало такое же мнение. Все офицеры, что не несли вахты, вернулись в кают-компанию, к игре в пеннибол: великое состязание продолжалось с Мальты, и хотя приз в двенадцать с половиной шиллингов после захвата "Боном Ричард" казался пустяком, до сих пор играли с большим энтузиазмом, безразличные к чудесному небу, совершенному морю, впечатляющему Ионическому побережью и даже Пирру и далматинским пеликанам, как будто плыли в пасмурном конвое, где-то далеко в моросящем Северном море.

Пуллингс взглянул на идеальные палубы, белые перчатки фалрепных, заново обмотанные леера, готовые принять посетителя на борт, напудренных морских пехотинцев с начищенными белой глиной ремнями, готовых маршировать и отдавать воинское приветствие, боцмана и его помощников, ждущих наготове с блестящими серебряными дудками, а затем поспешил вниз, чтобы сделать свой ход в игре, появившись, только когда каик приблизился на расстояние окрика.

На палубе Гилл, вахтенный офицер, все держал под контролем, в каюте внизу Киллик под руководством профессора Грэхэма разложил подушки в восточном стиле и зажег кальян, приобретенный по случаю в Валетте - табачный дым поднимался из светового люка, и ютовые жадно его вдыхали.

Каик расстроил все естественные расчеты, в последний момент внезапно метнувшись к грот-русленям левого борта, но флот, привыкший к капризам диких иностранцев, моментально справился с ситуацией, развернувшись и проведя зеркальное отображение соответствующих церемоний, в результате чего старый джентльмен поднялся на борт так, что ни единое перышко великолепного плюмажа на его тюрбане даже не колыхнулось.

Его сопроводили в каюту, где Джек поприветствовал его, а Грэхэм выступил в качестве переводчика, но единственной функцией визитера явилось приглашение капитана Обри на обед с беем и извинение за опоздание с этим - бей охотился в болотах, и новость о прибытии фрегата долго не могла до него добраться - бей в отчаянии, полном отчаянии.

- На кого же охотился бей? - спросил Джек, который интересовался подобными вещами, и в любом случае считал, что вежливая беседа может компенсировать теплый шербет Киллика и простоватый флотский кальян, ни что из этого, похоже, не пришлось компании собравшихся по вкусу.

- На евреев, - ответил Грэхэм, передавая и вопрос, и ответ.

- Прошу, спросите эфенди, гнездятся ли здесь пеликаны, - спросил Стивен после мимолетной паузы, - я знаю, что турки питают большое уважение к аистам и никогда не причиняют им вреда, возможно, их доброе отношение распространяется на пеликанов - между ними есть внешнее сходство.

- Прошу прощения, сэр, - сказал Пуллингс, входя в каюту, - но каик затонул у борта. Мы привязали его шкентелями за нос и корму. Команда каика у нас на борту.

- Очень хорошо, мистер Пуллингс. Осмелюсь сказать, они хотели бы что-нибудь поесть - что угодно, кроме свинины. Скажите им, что это не свинина. И пусть спустят баркас - я собираюсь на берег. Мистер Грэхэм, пожалуйста, передайте печальную новость эфенди и скажите ему, что наши плотники, вероятно, будут в состоянии исправить повреждения.

Старый джентльмен казался не сильно обеспокоенным: сказал, что на то явно была воля Аллаха, и что он, со своей стороны, никогда не выходил в море без какого-либо происшествия. На самом деле, его удивило бы обратное.

- Тогда давайте надеяться, что эфенди будет удивлен на обратном пути, - сказал Джек, - ибо ясно, что он проделает его в моем баркасе.

Четверг, в море

"...так что я отвез старого джентльмена на берег, велев своим гребцам грести аккуратно, и нам повезло не обрызгаться ни каплей за весь путь", - написал Джек в письме домой, - "хотя навигация в этой стесненной гавани, полной плавающих и затопленных деревьев, далеко не праздное развлечение.

Но Бонден знал, что на кону наша честь, и с шиком причалил к пристани, а там я с удовольствием увидел расстеленный великолепный голубой ковер с узором из тесно переплетенных розовых цветов и размером как раз с утреннюю столовую у нас дома.

В центре ковра стоял Исмаил-бей, правитель этих земель, который очень любезно меня поприветствовал и подвел к необыкновенно прекрасной лошади - огненно-гнедому жеребцу высотой свыше шестнадцати ладоней, чтобы тот провез меня триста ярдов до крепости.

Мы прошли через несколько двориков, и в последнем, полном аккуратно подстриженных апельсиновых деревьев, оказался натянут полог и установлен стол - дорогой низкий столик, но никаких стульев, только подушки на низкой скамейке, все довольно удобно, и весьма приятно, что через пустую пушечную амбразуру напротив моего места я мог видеть обожаемый "Сюрприз", как будто в рамке.

Мы сели вшестером: бей, и я, его визирь и профессор Грэхэм, его астролог со Стивеном. Привели булбулибаши - хранителя соловьев, и турналибаши - хранителя журавлей, чтобы рассказать Стивену о пеликанах, но к столу их не допустили.

У нас не было ни тарелок, ни ножей, ни вилок (хотя у каждого имелась черепаховая ложка), и ужин оказался совсем не как у нас, так как не было никакой общей перемены блюд - они следовали друг за другом раздельно, общим числом тридцать шесть, не считая сладостей.

Каждое подавалось под звук литавр чернокожими мужчинами, которые ставили их на чудовищного размера золотой поднос тонкой работы, лежащий на вышитой подушке в середине стола, тогда мы все тянулись и брали куски пальцами, если только кушанье не было слишком мягким, тогда мы использовали ложки.

Одним из блюд оказался жареный барашек, начиненный пудингом из ярко-желтого риса, и бей схватил его за ноги, разрывая очень аккуратно на кусочки для нас. Грэхэм оказался большим подспорьем, непрерывно поддерживая беседу на турецком и рассказывая о том, как себя вести: ты бы посмеялась, услышав, как он время от времени говорил, не глядя на Стивена: "Покормите хранителя соловьев, покормите хранителя журавлей", и Стивен с серьезным видом клал кусочек в ждущий позади рот.

А иногда говорил как Киллик: "Капитан О., ваш рукав в тарелке", и, боюсь, это бывало частенько - форменный сюртук не предназначен, чтобы нырять на глубину ладони вглубь общего блюда.

Но, не считая этого, трапеза оказалась неприятно мрачной и торжественной: едва ли хоть одна улыбка с начала и до завершения. До самого конца мы пили только воду, потом её сменил кофе, разливаемый в странные маленькие фарфоровые чашки без ручек, вставленные в золотые подставки, украшенные бриллиантами, рубинами и изумрудами.

Моя оказалась вся усыпана изумрудами, и я имел неосторожность восхититься ей, а Исмаил сразу приказал, чтобы её положили в коробку и отправили на баркас, и только твердое и неоднократное заявление Грэхэма, что для англичан этот день крайне неблагоприятен ​​для вручения или получения подарков, спасло ситуацию.

Поскольку никоим образом не следовало принимать на себя какие-либо обязательства перед беем (хотя ему и так благоволит наше посольство в Константинополе). Его манеры, несомненно, благородные, учтивые и обходительные, но я обнаружил, что он неприятно-скользкий господин - не мой идеал турка однозначно.. И точно, Грэхэм сказал мне, что это внук греческого отступника, а его мать - египтянка, но это ничего не значило до конца пира, пока большую часть компании не распустили, а мы не начали говорить о настоящей цели встречи.

Я не буду утомлять тебя деталями наших переговоров, но только замечу, что, хотя моя профессия и требует от меня нести лишения за короля и отечество, агония сидения по-турецки, когда застежки бриджей врезаются до самой кости, после первых трех часов есть нечто весьма далеко выходящее за пределы служебных обязанностей.

В любом случае, я должен описать состоявшийся разговор командующему и писать о нем дважды будет и в самом деле утомительно, особенно, поскольку он оказался весьма неудовлетворительным".

Это была только вторая часть нового письма, так как предыдущее уже отправлено с Мальты, и Джек пробежал его от начала до конца: необыкновенная удача - командовать "Сюрпризом": отборный экипаж (даже если только в этом плавании), восхитительный маленький приз - не плавучая Голконда, не "Санта-Бригитта", словом, не та добыча, что покончила бы со всеми трудностями дома, но, по крайней мере, то, что даст ему возможность развернуться: пусть Софи купит себе новую мантилью и прекрасный новый палантин; Баббингтон и гречанки, благородное побережье Эпира.

И он почувствовал некоторые угрызения совести, когда перечитывал строки, в которых желал, чтобы его дочери нашли Эпир на карте, а сын прочитал о Пирре в "Классическом образовании" Грегори, "ибо очень стыдно, если Джордж останется в неведении о Пирре, когда вырастет": Джек никогда не был лицемером, пока не стал отцом, и даже сейчас это давалось ему нелегко.

Затем обдумал документ, который следовало написать - меморандум о своей беседе с Исмаил-беем. Написать вывод оказалось достаточно просто: если британские пушки являлись платой за эффективные действия против французов в Марге, то, по мнению Джека, он мог найти им лучшего покупателя.

Исмаил, как показалось ему и его советникам, больше политик, чем воин: у него не имелось связного плана военных действий для захвата Кутали, еще меньше - Марги, но, казалось, бей думал, что город должен сам упасть ему в руки, как только у него появится пушка.

Не мог он и указать точное число войск, которые мог привлечь к исполнению двух операций: "будет очень много, гораздо больше, чем нужно", бей был бы рад показать их на параде на площади, но два полка и большая часть его лучших офицеров находились далеко, подавляя повстанцев на севере, а тысячи воинов рассредоточились вдоль границ.

Но если капитан Обри даст ему знать заранее, прежде чем приплывет в Мизентерон в следующий раз, то увидит великолепное зрелище. Капитан Обри увидит могучий отряд, преданных Британии воинов, жаждущих увидеть падение французов и прекрасно экипированных во всем, за исключением орудий.

Многое из этого звучало лживо, и еще фальшивее из-за перевода, отделенного от многозначительных взглядов и жестов, сопутствовавших оригиналу: единственное, в чем Джек остался уверен, так это в том, что понимание срочности и даже само понятие времени у бея сильно отличалось от его собственного.

Но еще большая часть монолога Исмаила была связана с его прекрасными взаимоотношениями с британским посольством и с характеристиками Мустафы и Шиахана - его соперниками в обладании Кутали.

Казалось, те являют собой печальный пример, в котором зло и жадность борются за первенство с глупостью и трусостью. Они, несомненно, будут стремиться обмануть капитана Обри, но капитан Обри мгновенно почувствует, что первый - не более чем неграмотный корсар, едва ли лучше пирата, человек, на чье слово никто бы не стал полагаться, в то время как второй - человек сомнительной лояльности султану, полностью под влиянием пользующегося дурной славой Али-паши из Янины и полный импотент как на поле боя, так и в гареме, и оба преданы Наполеону.

Грэхэм предупредил Джека о неспешности переговоров на Востоке и различных стандартах приемлемой двуличности, сказал также, что визирь Исмаила приходил спросить, какой подарок капитан Обри ожидает за свое доброе отношение в этом деле, и предложил профессору личную комиссию в восемьсот сорок пиастров за каждое предоставленное орудие.

Начало совсем не обнадеживающее, и, возможно, другие беи окажутся не лучше. Не исключено, что посольство право, и этот Исмаил - меньшее из зол.

- Входите, - произнес он тихим, унылым голосом, и вошел Эльфинстоун, мичман, подтянутый и сияющий.

- Доброе утро, сэр. Вы хотели меня видеть?

- А, мистер Эльфинстоун, да. Трое ваших подчиненных в списке провинившихся. Два дела - ничтожные, и пятикратно разведенный грог на пару дней решит вопрос, но вы выдвигаете против Дэвиса серьезное обвинение. Цена - порка. Если никто не выскажется в его пользу и если он не сможет убедительно отрицать обвинение, я должен приговорить его, по крайней мере, к дюжине ударов, хотя мне очень не нравится наблюдать, как порют матросов. Нравится ли это вам?

- Вовсе нет, сэр, но разве это не является необходимым для поддержания дисциплины?

- Некоторые думают, что да, и с некоторыми людьми, возможно, так и есть, но мне известны капитаны, которые не прибегают к порке свыше года. Суровые командиры успешных кораблей.

- Дэвис ответил, сэр, и ответил очень грубо, когда я сказал ему остропить блок заново, назвал меня "все еще писающийся желторотик", от чего другие засмеялись.

- Дэвис - особый случай. Он немного странный, и ему всегда позволялось немного больше, чем другим. Дэвис ходил в море, прежде чем вы родились, и, хотя он по-прежнему не очень хорошо остропливает блоки или клетнюет канаты, у него есть другие качества моряка, которые, несомненно, приходили вам на ум.

Во-первых, он чрезвычайно силён - всегда первый прыгает на абордаж и представляет собой весьма устрашающее зрелище на палубе противника: прямо-таки безумный бык. Но я запамятовал, вы еще не видели подобного. Это все, что я хотел сказать в данный момент, мистер Эльфинстон. Доброго вам дня. Прошу, позовите моего стюарда, когда будете уходить.

- Ничего хорошего не вышло, сэр, - заходя, сердито прогнусавил Киллик, с лучшим мундиром Джека, перекинутым через руку. - Эта мерзкая иностранная жратва не отходит, и не отойдет, раз этого не случилось до сих пор, и теперь я пытался скрыть это шафраном поверх золотого позумента, но стало еще хуже. Снова и снова я говорил "Ваш рукав в вашем обеде, сэр", тогда это были всего лишь только говядина и пудинг или подобное, что уже достаточно плохо. Эта же иностранная жратва...

- Полегче, Киллик, и подай мне мундир, - велел Джек. - Нельзя терять ни минуты.

- Под вашу ответственность, - сказал Киллик, помогая ему облачиться в тяжелый парадный мундир, и добавил что-то о "посмешище" себе под нос.

Тем не менее, ничего особо смешного не встретило капитана Обри, когда он ступил на квартердек: была среда, а по средам в шесть склянок утренней вахты был принят общий сбор «смотреть наказание», торжественное событие.

Пробило шесть склянок, наличествовали все офицеры и молодые джентльмены. Все в парадной форме, решетка оснащена, помощники боцмана стояли рядом, готовые схватить любого виновного по приказу капитана и пороть его кошкoй-девятихвосткой, которую мистер Голлар держал наготове в суконном чехле.

Для предшествующих случаев кошка не потребовалась - все это оказались легкие случаи богохульства, сквернословия, проклятий, позорных или провоцирующих речей или жестов, нечистоплотности или пьянства, и с ними управились приостановкой выдачи грога или его разбавлением, или дополнительными нарядами, но когда прозвучало имя Дэвиса и выдвинули обвинение, которое он признавал или, по крайней мере, не отрицал, боцман начал развязывать завязки чехла.

- Плохи твои дела, Дэвис, - сказал Джек. - Ты уже больше двадцати лет как первоклассный матрос, но грубишь офицерам. При тебе ведь сотни раз зачитывали "Свод Законов военного времени", но ты все же грубишь офицерам. Мистер Уорд, будьте добры, процитируйте статью двадцать два Устава, часть вторую.

- Часть вторая, сэр, двадцать второй статьи "Свода Законов военного времени", - забубнил писарь, - если моряк или иное лицо на флоте вступит в конфликт с вышестоящим офицером в отношении исполнения его должностных обязанностей или откажется подчиниться законному приказу любого вышестоящего офицера, данный моряк или иное лицо, обвиненное военным трибуналом, приговаривается к смерти.

Писарь выдержал паузу и, повторив слова "приговаривается к смерти...", бесцветным тоном продолжил:

- ...или иному наказанию в соответствии с природой и тяжестью данного преступления решением военного трибунала.

- Вот, пожалуйста, - обратился Джек к Дэвису, чей взгляд упорно не отрывался от палубы. - Надеешься избежать порки? Может быть, хочешь что-то сказать в свое оправдание? - в ответ Дэвис начал молча стягивать с себя рубаху. - Кто-нибудь желает высказаться в его оправдание?

- Если позволите, сэр, - Эльфинстоун сдернул с головы надетую по такому случаю двууголку. - Дэвис служит под моим командованием и всегда отличался прилежанием, внимателен, исполнителен и уважителен, - после подобного пассажа один из приятелей Дэвиса в толпе зашелся в хриплом ухающем хохоте, но Эльфинстоун, мучительно покраснев, продолжил, - я считаю, что произошла случайность, сэр, и прошу освободить его от наказания.

- Ну что же, неплохо сказано, - произнес Джек. - Ты слышишь, Дэвис? Мистер Эльфинстоун просит освободить тебя от порки.

Затем Джек выступил с особо тоскливой проповедью о добре и зле, единственное достоинство которой заключалось в её относительной краткости, и которая втайне его позабавила.

А когда со сварливым видом вошел Стивен, Джек улыбался уже открыто. Как и многие крупные, добродушные люди в расцвете сил, Джек Обри сильно страдал от значительной доли мелких, бледных, тощих друзей сварливого нрава в его окружении.

Один из его самых старых и близких друзей, Хинидж Дандас, уже заработал себе кличку "Кислый Джо", известную на флоте. Стюард Джека являлся конченым ворчуном, а порой даже Софи... Поэтому Джек был особенно чувствителен к ворчливости, и даже еще до того, как Стивен открыл рот, Джек знал, что он собирается сказать что-то неприятное.

- Я прошу только объективной информации, - сказал Стивен, - без каких-либо малейших личных мнений, скажи мне, когда капитаны воображают себя судьями и определяют как мораль, так и военные законы, превознося достоинства, которые редко, если вообще существуют, часто ли они чувствуют духовное убожество своего поведения?

- Думаю, да, - ответил Джек, все еще улыбаясь. - Я знаю и часто задавался вопросом, почему меня еще не поразило молнией. А тут и ты. Но ни на одном корабле нет человека, которого можно бы назвать безупречным христианским образцом, поэтому капитан должен делать все, что может, ради дисциплины.

- Ясно, - прокомментировал Стивен. - Так это не ради возвеличивания его самомнения, не ради демонстрации своих взглядов перед аудиторией, которая не смеет перебить или не согласиться, не ради глубоко позорного, нет, злорадного удовольствия демонстрации своей почти неограниченной власти: и не потому, что наш джентльмен не осознаёт истинной природы своего поступка. Нет-нет, все это ради дисциплины, для блага страны. Отлично. Я удовлетворен, - Стивен фыркнул и продолжил: - Скажи, что это я слышу об экзамене на джентльмена?

Внезапно Джек догадался, что Стивен говорил с Драйвером, новым офицером морской пехоты, который присоединился к ним на Мальте - большим поклонником королей, почетных званий, древних родов, гербов, наследственных должностей и привилегий в целом.

- Ну, что ж, ты знаешь, что мы имеем в виду, говоря об экзамене на лейтенанта? Когда мичман отслужил свои шесть лет, он обращается в Совет со своими сертификатами и журналами, капитаны экзаменуют его, и если находят, что он понимает морское дело, то его назначают лейтенантом.

- Конечно, я слышал много, много раз. И помню трепетное беспокойство бедняги Баббингтона. Но я успокоил его тремя каплями эссенции морозника в куске сахара, и он прошел под боевыми парусами.

- Полными парусами.

- Ради Бога, не будь педантом.

- Однако, - продолжил Джек, - с начала войны лейтенантское звание получило столько людей, что их список превышает количество свободных назначений, не говоря уже о повышении. Несколько лет назад офицеров, не принадлежащих ни к одному из известных семейств, просто оставляли на берегу. У них не имелось ни благородного происхождения, ни друзей или связей, которые могли им помочь, хотя среди них иногда попадались первоклассные моряки.

Том Пуллингс долгое время не мог получить корабль. А нет корабля - нет и повышения. Понятное дело, я пытался ему помочь по мере сил, но большую часть времени я сам провел вдали от берега, тем более, что ни одна попытка не принесла успеха. Незадолго до моего назначения на "Ворчестер" я пригласил его отобедать в "Слотере" с Роулендсом, капитаном "Гебы". Он как раз потерял своего лейтенанта за бортом.

Они неплохо поладили, но потом Роулендс сказал, что на его квартердеке не будет тех, кто говорит "галерея", а бедняга Том как раз ляпнул это несчастное "галерея". В общем, старая история о капитанах-джентльменах и "солёных куртках".

- И что ты об этом думаешь?

- Ничего определенного. Множество всего надо учитывать. Многое зависит от того, что понимать под "джентльменом". Мне кажется, это не более чем обозначение человека, чья семья на протяжении двух-трех поколений была достаточно богата, который имеет более-менее приличные манеры и хоть каплю образования. В таком случае - почему бы и нет? - при равных способностях к мореходству я бы предпочел джентльмена - частично потому, что офицерам проще жить вместе, если они разделяют общие представления о приличествующем поведении. К тому же, что важнее, матросы придают огромное значение происхождению - возможно, даже больше, чем следует.

- Твой идеал - это джентльмен, который к тому же еще и моряк?

- Думаю, да. Правда, тогда исключаются Кук и многие другие первоклассные моряки. В целом, в отношении большинства можно применить это правило, но мне кажется, что по-настоящему хороший флотский офицер является исключением, к которому и правила-то не всегда можно применить. Взять Тома Пуллингса, например: да, он не Хоу и не Нельсон, но из него бы вышел капитан получше многих - не часто, в конце концов, поговоришь в море о галереях.

Я снова и снова пытался добиться для него капитанского эполета, ты сам это знаешь. Но давлением не всего можно добиться, а злоупотребление им может и навредить. Почитай, - Джек протянул Стивену письмо, лежавшее среди прочей корреспонденции на столе.

"Сэр, - прочел Стивен, - Совет, рассмотрев служебные достижения лейтенанта Пуллингса, упомянутые в Вашем письме от 14-го числа, не счел их в достаточной степени заслуживающими повышения в звании. Должен выразить свое удивление стилем Вашей рекомендации к рассмотрению сего вопроса. Искренне ваш покорный слуга Мелвилл".

- Это ответ, полученный несколько лет назад, - сказал Джек. - Шлюпочная операция у Росы. Но и сейчас ситуация не лучше, скорее даже хуже, с моим стариком-папашей, выкидывающим фортели в Палате Общин и дискредитирующим любые мои рекомендации, и единственная надежда Тома - это успешное сражение.

Именно поэтому мы так огорчились, когда Эмеро ускользнул, и почему я так надеюсь, что следующий турок, этот Мустафа, может оказаться более перспективным, чем последний.

Выкидывание французов с Марги почти наверняка могут счесть как успешное сражение с фрегатом с соответствующим продвижением первого лейтенанта. С этим ветром мы доберемся до Карии завтра и составим некоторое представление о капитан-бее.

На самом деле, они сформировали своё представление о нем значительно раньше. "Сюрприз" шел курсом норд, в окружении им же созданной тучи брызг, когда впередсмотрящий сообщил о двух кораблях на правой раковине, двух кораблях недалеко от побережья.

Он бы сообщил об этом раньше, если бы жадно не засмотрелся на соревнование между вахтами в точности стрельбы, и теперь его окрик звучал тревожно, поскольку уже виднелись корпуса кораблей, а это было одно из тех преступлений, что капитан Обри редко забывал.

- Это турецкий фрегат, - впередсмотрящий добавил подробности, чтобы как-то оправдаться, - выбирают лиселя. Второй, вероятно, двадцатипушечный корабль, тоже турок - паруса незарифлены - держит курс вдоль берега, очень трудно разглядеть.

Вахта правого борта только что поразила плавающую бочку на четырехстах ярдах - уже в конце учений, в которых достигли довольно удовлетворительного темпа ведения точной стрельбы.

- Принайтовить орудия. Вахта правого борта выиграла два очка. Весьма похвальная стрельба, мистер Пуллингс.

Затем, подойдя к гакаборту, Джек направил подзорную трубу на вновь прибывшего и его далекого консорта.

- Удача с нами, - улыбнувшись, сообщил Джек стоявшим около кормового фонаря Грэхэму и Стивену, - у нас под боком весь турецкий флот по эту сторону архипелага: это приближается "Торгуд", а там, у берега, "Китаби", и я не сомневаюсь, что капитан-бей на борту фрегата.

Повысив голос, Джек отдал приказ, который привел "Сюрприз" к ветру на правом галсе, курсом на пересечение курса "Торгуда".

Когда корабль развернулся, Джек перешел на бак и пристально изучал фрегат, построенный в европейском стиле, вероятно, на французской или венецианской верфи, и, хотя люди на палубе носили чалму или алые тюбетейки, управлялся корабль тоже на европейский манер.

И управлялся довольно хорошо - намного лучше, чем корабль-консорт, который, едва только Джек перевел на него трубу, самым позорным образом привёлся к ветру, огибая мыс.

"Торгуд" же, идя под грудой парусов, вспенивал впечатляющий носовой бурун - очевидно, довольно хороший ходок в бакштаг, а поскольку и "Сюрприз" всегда приветствовал такой ветер, два фрегата стремительно сближались.

Какое-то время корабли шли почти лоб в лоб, но потом угол сближения изменился, когда "Торгуд" изменил курс, чтобы широко развернуться и пересечь кильватерную струю "Сюрприза". Турок повернул, и вдоль всего борта ярко сверкнули бронзовые пушки, и теперь впервые Джек мог видеть, что он собой представляет: порядочно тяжелее "Сюрприза", а еще и дополнительная пара пушек - чертовски странные орудийные порты на миделе, но у Джека сложилось впечатление, что корабль перегружен, не будет так легко управляться и медленно совершает повороты: из буруна его кильватерного следа следовало, что "Торгуд" скорее всего склонен сильно приводиться к ветру.

Но оставалось мало времени, чтобы просто пялиться.

- Сэр, - произнес Пуллингс, - я считаю, они намерены пройти у нас под кормой.

- Ну, это любезность, - ответил Джек, - профессор Грэхэм, вы разбираетесь в турецком военно-морском этикете?

- Нет, сэр, не разбираюсь. Но, в основном, следуют французскому.

- Глупые шавки, - прокомментировал Джек, - тем не менее, вознамерился быть вежливым. Мистер Борелл, будьте наготове, чтобы поприветствовать его тринадцатикратным салютом, когда он уберет кливер.

Турецкий фрегат промчался мимо, резко положил руль на борт и развернулся, очутившись с подветренной стороны от "Сюрприза". Отлично проделано, почти как на флоте его величества - только лиселя сворачивали слишком неаккуратно, да и налицо недостаток координации при смене галсов, небрежность в целом, но мало кто из купцов или приватиров мог бы превзойти показатели "Торгуда".

И никто не мог бы сравниться со скоростью спуска шлюпки, которая с оглушительным всплеском упала с кормовых шлюпбалок, и экипаж перемахнул за борт в крайне удивительной манере, а затем почти так же быстро за ним последовали люди в халатах, видимо, офицеры. Джек ожидал долгий громкий обмен любезностями с корабля на корабль, но едва успел вернуться на квартердек, как турецкая шлюпка уже проделала половину пути.

Гребцы шлюпки одеты небрежно (на одном - ничего кроме пары рваных ситцевых панталон), да и гребли не очень и аккуратно, но с таким рвением и настолько мощно, как будто мчались за призом. Лицом к гребцам, действуя вместо собственного рулевого, сидел человек в фиолетовом тюрбане и фиолетовых шароварах, к его выпирающему животу спускалась красная борода - настолько крупный, что удивительно, как это лодка не осела в корму.

Джек молча нахлобучил треуголку, переданную ему Килликом, оглядел корабль и увидел, что Пуллингс, соображавший быстрее своего командира, уже построил морских пехотинцев и организовал требуемый церемониал встречи.

До Джека донесся стук ударившейся о борт шлюпки. Бросив взгляд вниз, он увидел, как этот великан ухватился за фалреп - "Сюрприз" при этом ощутимо накренился - и с проворством юноши взобрался на борт.

Приблизившись к квартердеку, мужчина коснулся лба, затем, положив руку на сердце, поклонился с достоинством, которое в исполнении менее внушительной персоны могло показаться чрезмерным. Величие Мустафы, однако, проявлялось как во внешности, так и в личности.

Будучи ниже Джека, он, однако, несколько превосходил его вширь, а из-за широких, пурпурного цвета штанов казался еще больше.

- Капитан-бей Мустафа, - гулко пробасил он. Следовавший за ним щуплый офицер повторил сказанное на греческом и на языке, отдаленно напоминавшем английский:

- Командующий турецким флотом в этих водах, владыка Карии.

- Добро пожаловать на борт, сэр, - приветствовал капитана Джек, выступая вперед с протянутой рукой. - Профессор Грэхэм, передайте, пожалуйста, джентльменам, что мы приветствуем их на борту, и предложите пройти в каюту на чашку кофе.

- Так вы говорите по-турецки, - Мустафа слегка потрепал Грэхэма по щеке. - Хорошо, очень хорошо, тогда Улусан спустится в шлюпку.

- Может быть, он не против чем-нибудь освежиться в кают-компании? - предложил Джек, глядя на Улусана, который с поклоном повернулся назад.

- Капитан-бей говорит, что он может налечь на вино и даже крепкий алкоголь, а мусульманам это запрещено, - объяснил Грэхэм. - Ему лучше остаться в шлюпке.

Оказавшись в каюте, Джек с облегчением выяснил, что капитан-бей умеет улыбаться и даже смеяться. В Мизентероне чрезвычайная мрачность хозяев удручающе влияла на его настроение, придавая и без того серьезной встрече прямо-таки траурный оттенок. А турецкий этикет, в силу которого Исмаил и его советники, обращаясь к нему, всегда смотрели в стол, и вовсе приводил его в замешательство. Сейчас же, ощущая на себе проницательный, понимающий и зачастую смеющийся взгляд Мустафы, который смотрел на него, не отводя глаз, Джек чувствовал себя превосходно.

Любопытные орехово-медовые глаза казались маленькими на огромном лице. Еще меньше они становились, когда Мустафа улыбался: окрашенная в красный борода разделялась, обнажая ряд сверкающих зубов, и глаза почти исчезали за пышной растительностью.

Ближе к вечеру подобная ситуация повторялась все чаще, и стало ясно, что Мустафа с легкостью налегает на вино и даже крепкий алкоголь.

Они проделали обзорную экскурсию по фрегату, в ходе которой стало ясно, что Мустафа, хотя прирожденный моряк, еще больше тяготел к пушкам. Его поразили улучшения, которые Джек позаимствовал у Филиппа Броука с "Шеннона", по крайней мере, для погонных пушек, и турок с неподдельным восхищением обозрел тяжелые карронады, подлинные разрушители, которые выстроились на квартердеке "Сюрприза", поскольку идеальным сражением в его понимании была яростная пальба на сближающихся курсах, а потом абордаж.

- Я люблю пушки, - сказал Мустафа, когда они вернулись в каюту курить кальян и пить пунш. - Их нет сейчас, когда Венеция ушла из региона, а мне нужно все, что я могу собрать, чтобы захватить Кутали. Я рад, что вы привезли мне так много.

- И я был бы рад передать их собрату-моряку, - сказал Джек, улыбаясь. - Но это пушки моего хозяина, и я должен отдать их союзнику, лучше всего подходящему для того, чтобы помочь нам выкинуть французов из Марги. Как я полагаю, вы знаете, что два других джентльмена тоже предложили свои услуги, и, по справедливости, я должен услышать, что все заинтересованные лица могут предложить.

- Могу угадать, что вам сказал Исмаил, - воскликнул Мустафа. - Он сказал, что я - неграмотный корсар, ручкаюсь с французами, и мне ни на секунду не следует доверять. А Шиахан скажет вам, что я в сговоре с Али-пашой, замышляю бунтовать против султана, и мне ни на секунду не следует доверять, ха-ха-ха! Но никто из них не сможет сказать, что это не я завоевал Джербу, ​​или не я успокоил Морею в двухлетней кампании - сотня городов и деревень в огне!

И ни один из них не сможет быть вам хоть как-то полезен, чтобы выбить французов из Марги. Исмаил - просто египетский евнух, напуганный грохотом и видом битвы, а Шиахан слишком стар для чего-либо похожего на войну, его стезя - переговоры, а с французами это не пройдет.

В то время если я овладею Кутали, то дело сделано! Мы атакуем с суши и с моря, а в это время в городе восстанут все мусульмане. Ничто не сможет справиться с внезапной угрозой - поверьте мне, капитан, ничто не сможет выдержать такой удар. Прошу, взгляните на мой корабль, и вы увидите, на что он способен, поймете, что за люди у меня на борту.

- Волосатые педерасты, - пробормотал Бонден, глядя в сторону, когда его капитан отправился на борт "Торгуда", приветствуемый звоном цимбал, и под этим он подразумевал не только бородатых, но диких, свирепых, темнокожих, страстных, грубых, яростных, порочных, свирепых и кровожадных.

У Джека создалось такое же впечатление, и он еще больше уверился в этом, когда увидел весь экипаж, весьма многочисленный экипаж: все имели определенную схожесть, хотя и были разных рас и цветов кожи - от сияющего черного до бледно-серого цвета бессарабцев, вероятно, их объединяла религия, и, несомненно, страх перед капитан-беем - провинившихся на "Торгуде" разрезали на куски для приманки - и заметно дрожали перед ним.

Все офицеры - турки, и, судя по умелому рвению, с которым они показывали свои большие пушки и стрелковое оружие, они понимали боевую часть своей профессии, в то время как способ, которым корабль развернулся, служил доказательством, что, по крайней мере, некоторые из них - компетентные моряки, но никто, казалось, не имел ни малейшего представления о порядке, дисциплине или чистоте, за исключением того, что касалось пушек.

Все пушки были бронзовыми и благородно сияли в лучах заходящего солнца. За исключением этого на "Торгуде", казалось, не имелось ни первого лейтенанта, ни боцмана, ни старшины уборщиков.

Такелаж чаще завязан узлом, чем сплеснен, когда требовалась его починка, обшивку палубы за грязью вообще не различить, а между орудиями лежали кучки человеческих испражнений.

Тем не менее, несмотря на это, "Торгуд" являлся грозным кораблем, как более крупная, более опасная разновидность пиратских кораблей, которые Джек видел в Вест-Индиях, но он не располагал временем для размышлений, потому что, показывая корабль, Мустафа также изложил свой план атаки Кутали, объяснив его с буйной жизнерадостностью. План требовал пристального внимания, особенно поскольку в морских терминах Грэхэм был не силен.

По сути, атака представляла собой бомбардировку с мелкосидящих канонерских лодок, вооруженных доставленными Джеком пушками, и сопровождаемую общим штурмом.

У Мустафы имелось почти сорок подходящих каиков вдоль побережья. Они пробьют с полдюжины проломов в стене, и его люди штурмом захватят крепость.

Турок внимательно посмотрел на Джека, но Джек ничего не мог сказать о штурме города, чьё побережье не знал, а защитников и укрепления никогда не видел, поэтому лишь вежливо склонил голову. В любом случае, большая часть его мыслей относилась к необычному зрелищу полускрытой пушки на миделе.

Средняя пушка в длинном ряду бронзовых восемнадцатифунтовок, казалось, весьма необычно возвышалась над своими товарищами, но необыкновенно большая крышка порта была сейчас закрыта, а парусный мастер набросил свою работу на большую часть орудия.

- Вот отрада моего сердца, - сказал Мустафа, сбрасывая парус, и, к своему удивлению, Джек увидел тридцатишестифунтовку - неслыханное, нелепое для фрегата оружие - даже линейные корабли первого ранга несли не более чем тридцатидвухфунтовки, и то лишь на нижней палубе. На её фоне остальные пушки казались карликами. А напротив, по левому борту, располагался её товарищ, необходимый противовес.

- Никогда не видел столь красивого орудия, - воскликнул Джек, разглядывая дельфинов, что обвивали клеймо короля Португалии и сильно изношенное запальное отверстие. - Но вы действительно считаете, что корабль выдержит нагрузку и отдачу? - спросил он, внимательно глядя на усиленную палубу, борт и тройные рым-болты, и пока шли до каюты, они обсуждали преимущества и недостатки данного калибра, неудобство разных калибров на одной палубе, дополнительный вес, расположенный так высоко на корабле, его влияние на качку в штормовую погоду, а над всем этим - смертоносный эффект тридцатишестифунтового ядра, поражающего противника на расстоянии.

В самой каюте - особенно великолепном помещении, завешенном пурпурными плотными шторами, появление кофе прервало дискуссию. Да и в любом случае, было очевидно, что Джек собирается уходить: Мустафа не смог убедить его остаться дольше или посетить находящийся рядом порт Карии, потому что у Джека уже назначено рандеву со своим консортом - "Дриадой".

Это побудило Мустафу еще раз пройтись по плану атаки, с достаточно убедительным учетом сил в его распоряжении, и снова высказать свое мнение о Шиахан-бее и Исмаиле.

Главным недостатком Шиахана, помимо жадности и скупости, являлся возраст. Возраст равнодушия и некомпетентности, и у Джека сложилось впечатление, что, хотя Мустафа, конечно, прогонит Шиахана из Кутали и, если сможет, вероятно, попутно убьет его, но на самом деле относится к нему без неприязни.

С Исмаилом - совсем другое дело: здесь раздались подробные, убедительные обвинения в вероломстве, лицемерии и предательстве - голос Мустафа поднялся еще выше, в глазах появилось устрашающее выражение: он призывал Бога проклясть детей своих детей, если он когда-нибудь позволит этому подлому женоподобному предателю превзойти в чем-либо его, Мустафу.

Джек видал эмоциональных людей, но ни одного, кто бы так разъярился, чьи огромные кулаки так дрожали бы от ярости, чьи глаза так налились бы кровью. Очевидно, между Мустафой и Исмаилом лежало нечто намного большее, чем схватка за спорный город, хотя, с другой стороны, Мустафа, несомненно, тоже жаждал обладать Кутали.

Капитан-бей громыхал как орган, а в баркасе у борта "Торгуда" Бонден произнес:

- Их капитан - прямо как слон в посудной лавке.

При этих словах крышка порта тридцатишестифунтовки правого борта откинулась, и высунулась волосатая рожа в тюрбане

- Ха, ты узнал что ли меня, приятель? - заметил Бонден, когда та на целую минуту уставилась на него немигающим взглядом.

- Баррет Бонден, - произнесла бородатая рожа, - ты меня не узнаёшь.

- Не могу сказать, что узнаю, приятель, за этими бакенбардами.

- Иезекиль Эдвардс, наводчик погонного орудия на "Исиде", когда ты был старшиной марсовых. Зек Эдвардс, бежал, когда мы стояли неподалеку от Тиберона.

- Зек Эдвардс, - произнес Бонден, кивая головой. - Ага. Что ты делаешь на этой посудине? Тебя захватили? Ты пленник?

- Нет. Служу на ней. Помощником старшего канонира.

Бонден обдумал его слова и сказал:

- Так ты превратился в полного турка и обернул тюрбан вокруг головы.

- Точно, приятель. Никогда не отличался религиозностью, а поскольку мне уже сделали обрезание, то какая разница.

Ранее остальные члены команды баркаса с открытыми ртами уставились на Эдвардса. Теперь же рты закрыли, и сейчас с неодобрительным выражением на окаменевших лицах уставились в море. Но Эдвардс говорил таким неловким, поспешным, умоляющим тоном, как будто невыразимо жаждал слышать и произносить звуки христианской речи, и Бонден ответил и довольно строго спросил, что Эдвардс делает с этими тридцатишестифунтовками, и что тридцатишестифунтовки делают на фрегате, о Господи, длинные тридцатишестифунтовки?

Это вызвало поток слов, запинающийся доверительный натиск с вкраплениями греческого, турецкого и лингва-франка, замешанного на диалекте западных графств Англии, и все это – в ухо Бондена, которое тот почти что отвернул в неодобрении.

Пушки были с Корфу, от французского генерала на Корфу. А почему он дал их капитану? Потому что пушки португальские и французские тридцатишестифунтовые ядра к ним не подходят, как и любые другие долбаные ядра, что делают теперь. Вот почему. Но капитан-бея это не заботило: у него имелись мраморные ядра, сделанное греками с острова Парос, гладкие, как стекло.

Беда в том, что они часто давали трещины, если не хранить их крайне бережно, и стоили кучу денег. Ты не мог выпалить с полдюжины раз, только чтобы не потерять навык - нельзя разбрасывать мраморные ядра, только не мраморные ядра по девятнадцать пиастров за штуку.

- Мраморные ядра, - проговорил Бонден, размышляя о "Сюрпризе" и его простых железных ядрах. - Мраморные ядра, лопни моя задница.

- Даже на баржах, болтающихся у мелководья, такой грязи не сыщешь, никогда в жизни, - заметил баковый гребец, сплевывая под ветер. - Они что, никогда не чистят гальюны?

Эдвардс мгновенно ухватил подтекст, и смиренно воскликнул, что не собирался ни фамильярничать, ни строить из себя важного барина, ни заставить их поверить, что снарядный ящик набит мраморными ядрами. Нет, нет, совсем не так - всего пять для правого орудия и четыре для другого, одно из них сколото.

Более он не смог сказать, потому что громыхнули цимбалы, пронзительно застучали барабаны и громко взревели раковины - капитан Обри простился и вместе с профессором Грэхэмом спустился в баркас, и сидел в нем задумчивый и молчаливый все время, пока матросы гребли в сумерках.

На рассвете, будучи на квартердеке, он оставался задумчивым и молчаливым - на правой раковине Марга почти исчезла. Джек навел подзорную трубу, бросил последний взгляд на цитадель на скале, мощный венецианский мол, и возобновил хождение.

Молчаливый - отчасти потому, что у него уже давно превратилось в привычку ходить взад-вперед с наветренной стороны любого корабля, которым командовал, до тех пор, пока это не нарушало рутину повседневной корабельной жизни, а отчасти потому, что ни один из его советников еще не проснулся - они обсуждали Мустафу и Исмаила еще долго после начала ночной вахты.

Задумчивый, потому что, хотя Мустафа в некоторых аспектах и отличный парень, он, вероятно, не станет выказывать много рвения в выкидывании французов с Марги, раз в таких дружеских отношениях с генералом Донцелотом на Корфу: сообщение Бондена настигло Джека через Киллика во время первой чашки кофе, а затем Бонден подтвердил это и сам.

Когда Джек повернулся, глаза уловили вспышку паруса в море - слишком далеко для "Дриады": она присоединилась к ним ночью, и теперь держала позицию вровень с "Сюрпризом" (они разделились в слабой надежде схватить какое-нибудь судно с грузом для французов на Корфу, или, еще лучше, одного из французов, отправленного с острова Корфу своим друзьям в Марге).

Автоматически Джек навел подзорную трубу, но, понимая, что не в состоянии выкроить время, чтобы преследовать кого-либо на таком расстоянии - в любом случае, это оказалась всего лишь маленькая трабаколла - перевел взгляд на "Дриаду" и обнаружил, что смотрит прямо на Баббингтона, который облокотился на кормовой поручень рядом с очень красивой молодой женщиной в розовой кружевной одежде. Уильям показывал ей что-то за бортом, и оба очень весело смеялись.

Джек с треском сложил подзорную трубу. Он помнил, что Баббингтон, прибыв на борт для доклада, пробормотал что-то о необходимости подвезти уважаемую итальянскую матрону, офицерскую вдову, из Кефалонии в Санта-Мауру - и оказался вынужден оставить её на борту - ветер не способствовал идти к Санта-Мауре, а Уильям не желал откладывать рандеву с капитаном Обри.

Матроне, конечно, могло быть не более двадцати, а вдова вполне могла быть веселой: но так не пойдет, так и в самом деле не пойдет.

Повернувшись, он столкнулся нос к носу еще кое с чем неподобающим. Молодой Уильямсон, вахтенный мичман, снова выглядел ужасно осунувшимся и больным: мальчик не обладал достаточной выносливостью для жизни в море, и Джек никогда бы не взял его, если бы тот не был сыном Дика Уильямсона.

Он не хотел брать ни тех, кто идет в море впервые, ни детей, которых на четвереньках по утрам выворачивает еще на пустой желудок, и все же, по-прежнему отвечает перед их матерями за двоих таких, в то время, когда ему нужны все свои силы для намного более важных проблем, чем моральное и физическое благополучие парочки молокососов.

Он пригласит мальчишку на завтрак и одновременно с этим попросит Стивена взглянуть на него. В любом случае Стивен к этому времени должен уже подняться: Мыс Старво уже маячил по правому борту, и он просто не мог пропустить входа в бухту Кутали.

- Мистер Уильямсон, - окликнул Обри мальчика, заставив того вздрогнуть, - спуститесь, пожалуйста, в каюту доктора Мэтьюрина, и, если он не спит, передайте ему от моего имени, что мы собираемся входить в бухту Кутали, зрелище поистине изумительное. И, возможно, вы порадуете нас, присоединившись к нашей компании за завтраком.

В ожидании Стивена, а ждать пришлось долго (доктор Мэтьюрин, наконец, получил возможность поспать), Джек смотрел на берег, мимо которого проплывали, уже сам по себе представлявший великолепный вид, а теперь они еще и приблизились к земле - на крутых склонах берега возвышались светло-серые утесы, которые росли прямо из глубин моря. Позади них стояли горы, обрывистые, зубчатые горы, устремлявшие свои вершины в небо. И утренний свет пронизывал их чуть южнее востока, так что четко, одна за другой вырисовывались семь широких, покрытых бескрайними лесами скал, зеленых на солнечной стороне, и с ярко-серыми лысыми вершинами.

Обычно Джек не любил находиться рядом с любыми берегами; он, как моряк дальнего плавания, предпочитал иметь пространство для маневра с подветренной стороны, лиг пятьдесят или около того; но здесь, на расстоянии пушечного выстрела от берега, в его распоряжении имелось всего сто саженей под килем, но, по крайней мере, погода стояла необычайно хорошая.

Легкий брамсельный ветерок, дувший фактически круто в бакштаг, как будто специально появился, чтобы пронести их вокруг мыса и прямо в залив, но вряд ли понесет их снова курсом ост в направлении Кутали – ветер слабел, даже умирал, и скорее всего, им придется дожидаться морского бриза, который позволит завершить путешествие вокруг огромного полуострова.

На самом деле, пока они завтракали, ветер стих совсем. Но это оказалась необычайно долгая трапеза, за время которой не только "Сюрприз" смог обогнуть мыс и достичь середины бухты, но и к доктору Мэтьюрину вернулось присущее ему хорошее расположение духа.

С самого утра он находился в по-настоящему сердитом, упрямом и неблагодарном расположении духа и был враждебно настроен к красоте любого типа. Но теперь, прогулявшись по палубе, сытно позавтракав, выпив кофе, выкурив утреннюю сигару и насладившись видом, Стивен оказался полностью готов признать, что лишь несколько мест, где ему довелось побывать, являлись большей усладой для глаз, чем Кутали и его окружение.

Воды залива кое-где покрывала легкая рябь, а где-то она стояла гладкая, как стекло, и в чистоте этих природных зеркал они могли увидеть удивительные пики, выросшие из моря, а у их ног - целый город, и все это - перевернутое и накладывающееся на изображение стоящих кораблей и лодок, по большей части - зависших, подвешенных в неподвижности, в то время как некоторые медленно ползли по поверхности при помощи кормовых весел.

Абсолютный штиль, безоблачное небо, неподвижность корабля и, возможно, такое чувство, будто смотришь на зеркальное отражение или даже из него, создавали необычайное ощущение тишины, так что люди, разговаривая, неестественно приглушали голоса.

Сам плотно застроенный город имел вид двойного конуса - серые зубцы, красные крыши, белые стены повторялись в зеркальном отражении, пока дуновение ветра вдруг его не уничтожало.

Это никак не повлияло на стены верхнего города, а вот вал нижнего неожиданно стал в два раза меньше. Теперь городские укрепления не выглядели такими уж грозными, и Джек осознал: план Мустафы разгромить здесь все при помощи канонерок являлся вполне осуществимым.

Хотя на первый взгляд Кутали выглядел компактным, словно весь высечен из единой трехгранной каменной глыбы, которая расширялась от моря и вверх по склону горы, на самом деле, он состоял из трех частей: нижняя простиралась по обе стороны укрепленной гавани. Здесь стены сильно расходились, оставляя между собой широкой зазор, делая эту часть уязвимой. И насколько Джек мог рассмотреть, пристально глядя в подзорную трубу, укрепления среднего города также не выдержали бы сколь-нибудь серьезной осады.

Но, отметил он, разглядывая сильно укрепленный верхний, Христианский город с его церковными башнями, выглядывающими над зубцами стен, даже небольшая артиллерийская батарея, даже три или четыре двенадцатифунтовые пушки, при хорошей наводке сделают атаку невозможной, потопив все канонерки сразу, как только те окажутся в пределах досягаемости.

Пока артиллерия господствовала над морем и низменностью, в массивных укреплениях нет необходимости.

Мустафа клялся, что у христиан есть только две пушки, старые и изъеденные ржавчиной, да несколько баллист, но будь у них и с десяток орудий, он все равно атаковал бы Шиахана, потому что христиане не вмешаются в распри мусульман. И это похоже на правду, подумал Джек, рассматривая гавань как военно-морскую базу, хорошую, просторную базу с источником пресной воды под боком, глубоководными морскими доками и превосходной древесиной валонских дубов в любом необходимом количестве.

- Верхний город полностью христианский,- отметил Грэхэм в свою очередь, - здесь не найти ни одной мечети в пределах его стен. Средний заняли разношерстные торговцы, а моряки, кораблестроители и им подобные расположились на берегу.

Турки же живут в основном в пригороде справа, на дальней стороне реки. Здесь можно заметить шатер правителя - стоит позади, как я полагаю, разрушенного храма Зевса пеласгов. Да: я вижу флаг Шиахана. Он алай-бей, что соответствует нашему званию бригадира, и имеет право на бунчук с одним лошадиным хвостом.

- Галера отходит от берега, - собрался уже сказать Стивен, но поскольку Джек, Грэхэм и Пуллингс вместе с ним стояли на полубаке, устремив пристальные взоры в том направлении, промолчал.

- Тринадцатикратный салют бригадиру? - спросил Пуллингс.

Джек промолчал, крайне сосредоточенно настраивая подзорную трубу.

- Это не бригадир, - сказал он наконец. - Я не вижу бригадира ни однобунчужного, ни двубунчужного. Полагаю, это греческий священник, в этих краях их называют пресвитерами.

Церемонию встречи пресвитера, в одеянии с черным прямоугольным капюшоном, на "Сюрпризе" исполнили менее уверенно, чем встречу паши, но достаточно хорошо, а в кормовой каюте, те, чьей, основной задачей было развлекать его, очень скоро утратили постные выражения лиц, когда оказалось, что отец Андрос - не только представитель христиан Кутали, но и один из политических советников бея, а сейчас и его эмиссар.

Бей нездоров, и, хотя он будет крайне рад видеть капитана Обри, как только поправится, необходимость в депеше оказалась настолько велика, что бей попросил отца Андроса нанести визит капитану, передать наилучшие пожелания, изложить ситуацию, и, одновременно, передать специальные пожелания бея и его соответствующие предложения.

В качестве полномочий отец Андрос передал Джеку красиво написанный документ с печатью, сказав потихоньку Грэхэму:

- Я предаю вам привет от Османа из Смирны.

- Он в Кутали?

- Нет, его вызвали в Янину к Али-паше, в тот день, когда вы встречались с Исмаилом.

- Весьма изящное письмо, - сказал Джек, передавая документ Грэхэму. - Но, прошу, скажите этому джентльмену, что нет лучших полномочий, чем само его облачение и одобрение происходящего.

Киллик тоже разделял крайне благоприятное впечатление своего капитана от отца Андроса (который, и в самом деле, проявил себя весьма мужественным священником), потому что принес графин лучшей мадеры Джека, той, что с желтой пробкой.

Отец Андрос тоже испытывал соблазн выпить вина, но даже если намного позже в тот день это и случилось, предлагать ему спиртное сейчас смысла не имело, не действовали на него улыбки или смех - его дело было слишком серьезно, и он выложил его прямо, последовательно, и, Джек мог бы поклясться, довольно искренне.

Притязания Шиахана на Кутали отлично оправдывались турецкими законами и обычаями, и, несомненно, по прошествии времени будут подтверждены письменным указом султана, но отцу Андросу этот вариант не подходит: он приверженец немедленных практических шагов.

Известно, что английский адмирал желает использовать Кутали как базу для атаки на французов в Марге и как место стоянки и снабжения своих кораблей в Ионическом море; и что в обмен на базу предложил определенное количество пушек, при условии, что эти пушки также будут использованы против французов.

Маргу можно атаковать только с высот за городом, а чтобы добраться до этих высот нужно пройти мимо Кутали, и только в Кутали можно перерезать акведук, идущий в Маргу.

Обоим - и Исмаил-бею, и Мустафе - придется сильно постараться, чтобы захватить Кутали, потому что кроме своих войск у Шиахана будет поддержка христиан, которые очень бы не хотели в правители ни Мустафу, ни Исмаила, поскольку оба не только известные хищники, но и фанатичные мусульмане, в то время как Мустафа, который на самом деле мало отличался от обычного пирата, был неприемлем для всех купцов, судовладельцев и моряков, мусульман и христиан, так что в маловероятном случае победы от немногочисленных выживших победителей будет мало проку против французов, даже если Исмаил или Мустафа вообще сдержат свое слово и присоединятся к атаке, в чем отец Андрос очень сильно сомневался.

Из этого также следовало, что ни Исмаил, ни Мустафа не могут рассчитывать на поддержку христиан Марги - важный момент, если нужно, чтобы нападение увенчалось немедленным успехом, без долгой осады, которая даст французской партии в Константинополе время вмешаться.

Большинство жителей Марги являлись христианами. Шиахан-бей, с другой стороны, уже правил Кутали и продолжал мягкое, почти незаметное правление бывшего вали, оставив христианам собственные суды и обладание цитаделью. Он также пребывал в таких хороших отношениях с различными общинами - албанцами, валахами и греками, что те гарантировали ему шестьсот восемьдесят воинов, многие из них - геги-мирдиты.

Несомненно, Шиахан является идеальным союзником английскому адмиралу: его военная репутация подтверждена в двадцати трёх различных кампаниях, две из которых прошли в Сирии и Египте во взаимодействии с англичанами, которых он почитал, французов же, напротив, ненавидел.

Он истинный турок, человек слова, а не потомок египетских рабов или алжирских ренегатов, не тот человек, который получив пушки, затем заявит о новых потребностях или причинах, чтобы не атаковать французов.

Бей пригласил капитана Обри сойти на берег, осмотреть его войска и совершить с отцом Андросом прогулку по городу, лично увидеть его сильные и слабые стороны.

- Сказать прямее он и не мог, - заметил Джек. - Киллик, мой баркас.

- Полагаю, это побережье вам знакомо, - сказал Стивен Грэхэму, когда они следом за капитаном Обри и отцом Андросом поднимались сквозь суетливый город.

- Именно здесь я раньше не бывал, - ответил Грэхэм, - но посещал Рагузу и Катарро, которые похожи, и некоторые области в глубине суши.

- Тогда, несомненно, вы можете сказать, кто эти жизнерадостные ребята в коротких белых сборчатых юбках, красных шапках и с таким количеством оружия.

- Это тоски, южные албанцы. Мой добрый друг, Али-паша - тоск. Он мусульманин, конечно; но многие тоски, пожалуй, большинство в этих краях, православные христиане. Смотри, с каким уважением они относятся к этому достойному священнику.

Это оказалось именно так: покуда достойный священник вел их упругой походкой вверх по крутой и переполненной центральной улице или, скорее, лестнице, люди расходились в стороны, кланяясь, улыбаясь, подталкивая мулов, ослов и детей к стенам.

- Но не все так уважительны, - заметил Стивен чуть позже. - Человек в дверях - вон там, с огромными усами, парой пистолетов, любопытной саблей и двумя кинжалами на поясе - в малиновых штанах и короткой жилетке, расшитой золотой канителью, втайне покусывает палец, в жесте презрения или насмешки.

- Это гег, с севера, - сообщил Грэхэм. - Те еще ребята, крайне подверженные убийствам и грабежам. Осмелюсь сказать, он католик или мусульманин, а любопытная сабля - это ятаган. Теперь есть геги-католики - тот, например, парень в длинной белой тунике с красным поясом и белых штанах.

Не смотрите слишком демонстративно: они весьма склонны к обидам, и, как вы видите, при нем великолепный арсенал. Это мирдит - полностью католическая народность гегов: поблизости их большая колония, хотя их родина находится в северных горах.

- Тогда они должны чувствовать себя здесь как дома, - заметил Стивен. - Этот город просто создан для серн или настоящих горных козлов.

Улица, становясь все круче, резко повернулся влево, так что теперь, когда они поднимались, палящее солнце жгло им спины, а отец Андрос все шагал и шагал, его черная ряса вздымалась, когда он указывал на различные кварталы: венецианский, греческий, еврейский, армянский и валахский, каждый из которых был укреплен еще во времена республики.

Помимо нескольких часов на Мальте и в Мизентероне, Джек не ступал на землю в течение нескольких месяцев, и сапоги убивали его. Как и мундир, надетый по случаю смотра войск на Майдане далеко внизу, бриджи, портупея и шейный платок.

В молодости Джек карабкался бы, стиснув зубы и задыхаясь, пока не взорвался. Сейчас же, после долгих страданий, теперешний капитан Обри взмолился:

- Обождите, обождите минутку - вы убьете ваших союзников.

Андрос привел их на площадь с фонтаном под огромным каменным деревом с гладким серым стволом. Они сидели, отдыхая в его зеленой тени и пили ледяную рецину [33], принесенную из соседнего дома. Джек размышлял о своем использовании этого слова «союзники».

Это оказалась оживленная площадь с рынком в дальнем конце, около церкви, и люди полудюжины рас сновали туда-сюда. Большинство мужчин - вооруженные, многие женщины в чадре.

Все они испытывали сильное любопытно, но все, даже дети, оставались удивительно сдержанными, но в один момент Стивен заметил высокого, воинственного вида мужчину, отколовшегося от группы гегов-католиков и неторопливо направившегося к ним, крутя усы рукой, украшенной великолепным аметистом. И-за пояса одеяния, напоминающего подрясник, торчали два посеребренных пистолета, а на плече - мушкет или, скорее, дробовик - нет, все же мушкет, из-под приклада выглядывал наперсный крест.

Стивен знал о существующей напряженности и заметил, что Андрос и незнакомец поприветствовали друг друга с предельной точностью, никто не опередил другого даже на полсекунды.

- Это католический епископ Призрена, который сопровождает часть своей мирдитской паствы, - пояснил отец Андрос.

Джек и Грэхэм встали и поклонились, Стивен поцеловал кольцо епископа, и они какое-то время общались на латыни - епископ очень хотел знать, правда ли, что король Англии собирается перейти в другую веру, и может ли британский адмирал гарантировать независимость республики Кутали.

Стивен не мог дать удовлетворительный ответ ни по одному из вопросов, но они расстались по-доброму, и стало заметно, что угрюмые геги теперь взирали на них более благосклонно, когда узнали, что, по крайней мере, один из них правильной веры.

Это стало особенно заметно, когда достигли цитадели, которую в это время суток охраняли только геги - гордое, надменное, мрачное и угрюмое сборище, расцветшее в благосклонных улыбках, когда один из сопровождавших процессию детей сообщил им новости.

Но ни детей, ни других сопровождающих не допустили за ворота, и за ними оживленная беседа отца Андроса стихла. Его лицо стало серьезнее, чем когда-либо, когда он повел их по извилистой дорожке к высеченной прямо в скале батарее в форме полумесяца на господствующей платформе, которая, изгибаясь, возвышалась над морем, нижним городом и подходами к нему.

По мере следования дорожка обвивалась вокруг отвесной скалы, и Джек считал амбразуры: двадцать одна, все заполнены - более чем достаточно пушек, чтобы управиться с мощной эскадрой, если расчеты достаточно хороши.

Тем не менее, на последнем повороте, у последней железной калитки, отец Андрос заколебался.

- Мы совершенно откровенны, как вы видите, - сказал он, открывая, наконец, ворота. - Шиахан-бей неоднократно заявлял, что полностью полагается на честь офицера английского флота.

Замечание пришлось не по вкусу.

"Если он так в этом уверен, то вряд ли ему нужно об этом говорить даже один раз, не говоря уж о том, чтобы постоянно напирать на эту тему" - подумал Джек.

- Это неуклюжая форма шантажа, - заметил вполголоса Стивен, в то время как весь тон перевода Грэхэма выразил его неодобрение.

Андрос, однако, был слишком взволнован, чтобы обратить на это внимание: он ввел их на батарею, и, как только небольшая группа канониров отошла в сторону, Джек увидел причину его волнения: все пушки, кроме трех - просто окрашенные деревянные макеты, а у двух оставшихся отбиты цапфы, так что навести их с какой-либо точностью невозможно вообще, в то время как третья - архаичная бронзовая штуковина, когда-то уже заклёпанная, и тот, кто рассверливал запальное отверстие, проделал огромную дыру.

Мустафа мог ввести свои канонерки в бухту прямо в полдень, если так пожелает, и всласть разнести нижние стены - в Кутали не имелось ничего, чтобы его остановить.

- Эти две мы используем для салютов, - сказал Андрос, - чтобы всех одурачить, а к третьей вообще не осмеливаемся прикасаться.

- У бея что, нет полевой артиллерии? - спросил Джек.

- Единственная пушка, что стреляет всего лишь трехфунтовыми ядрами. Бей держит её в своём лагере. Если притащить её сюда, люди могут заподозрить реальное положение дел.

Джек кивнул и, свесившись через парапет, просчитал возможность поднять пушку прямо с берега, используя четыре сплесненных каната и лебедку вкупе с хорошо смазанными шкивами.

Если уж на то пошло, восемнадцатифунтовки весят не больше, чем его носовой якорь, а полдюжины сделают это место вообще неприступным, но доставка даже одной или двух вверх по этим невозможно узким, извилистым, похожим на лестницы улочкам займет недели.

Крепко удержать конец наверху и, конечно, огромное напряжение - вот основные трудности, но они справятся с этой проблемой, когда столкнутся с ней: на Тома Пуллингса всегда можно положиться в плане чудес по линии мореплавания.

- Романтический вид, не так ли? - спросил отец Андрос. Его беспокойство, казалось, уменьшилась, как будто он прочитал мысли Джека, и говорил довольно непринужденно, улыбнувшись, пожалуй, впервые с тех пор, как они сошли на берег.

- А? - переспросил Джек. - Что ж, полагаю, так и есть. Джек выпрямился и взялся за вычисления: на зюйд-весте в море уходил мыс Ставро, длинный мыс с Маргой на его южном основании и Кутали - на северном, разделенными тридцатью милями по морю, но только тремя по суше. Тем не менее, эти три мили такие гористые, что сложно предвидеть, чем это путешествие окончится. - Где акведук, который идет в Маргу?

- Отсюда его не увидеть, - ответил Андрос, - но я могу легко показать, где это. Это недалеко, а со скалы над ним открывается романтический вид на дикую природу. Я уверен, что английские путешественники привержены романтическим видам на дикую природу.

- Прошу, спроси его, что он подразумевает под "неподалеку", - попросил Джек.

- Не более часа по козьей тропке, - ответил Грэхэм, выслушав перевод. - Но он говорит, что мы могли бы взять лошадь и проехать по ровной дороге, если вам все равно, что вы пропустите романтический вид на дикую природу.

- Боюсь, что мы не можем позволить себе романтических видов на дикую природу, - произнес Джек. - Долг призывает воспользоваться лошадью.

Гладкая дорога повела их между горами по твердой пружинистой дернине. Вверх-вниз и снова вниз к поросшей травой седловине, где священник спешился и сказал:

- Здесь.

- Где? - вскричал Джек, глядя на впечатляющий ряд арок, пересекающих пейзаж.

- Здесь, - снова сказал священник, ударив по плите из известняка, наполовину погрузившейся в дерн. - Слушайте.

И, склонив в молчании головы, они услышали шум бегущей под землей воды.

Источник находился на горе Шкрель, а закрытый канал с небольшим уклоном нес воду к высотам за Маргой.

- Вот, глядите сами: акведук как зеленая дорога следует изгибам рельефа, потом резко сбегает вниз по холму, и я покажу вам много мест, где его можно с легкостью перерезать.

Глядя на Маргу, Джек хотел было сказать, что не желал бы очутиться на месте командующего её гарнизоном, когда перекрыли воду, а на высотах впереди расположилась батарея, поскольку не сомневался, что, хотя пушки и даже карронады - штуковины весьма неудобные, чтобы тащить их по сельской местности, более того, весьма гористой местности, по этому упругому дерну он может передвинуть их в достаточном количестве, держась канала или поблизости от него, придерживаясь линии высот, если только сможет поднять их в цитадель.

Но Джек никогда не любил искушать судьбу ни по суше, ни на море, а потому заметил только, что, возможно, им следует возвращаться назад, потому что он столь зверски проголодался, что мог бы съесть быка, а затем попросить добавки.

Они ехали обратно в быстром темпе: лошади рвались в конюшню, мужчины - в обеденную залу, когда повстречали турецкого офицера.

Тот перекинулся с отцом Андросом парой слов с глазу на глаз - слов не разобрать, но не без тени удовлетворения, и священник насколько мог непринужденно сообщил, что бей, оправившись от недомогания, с радостью приглашает капитана Обри на...

- Это необычный термин, албанского происхождения... я полагаю, - сказал Грэхэм, - вероятно, можно перевести его как "простая, легкая или приготовленная на скорую руку трапеза".

Более точным переводом стало бы: курдючная овца, тушенная с шафраном, которой предшествовало три блюда и за которой последовало тоже еще три. В течение части обеда, так, чтобы у Грэхэма тоже осталось время поесть, Шиахан говорил через молдавского драгомана, рассказывая Джеку о Сирийской кампании 1799 года, когда бей и сэр Сидней Смит отбросили Бонапарта от Акры, а потом о своих маневрах с военно-морским сводным отрядом в те дни, что привели к битве при Абукире.

Джек не испытывал особого восторга от разговоров о сэре Сиднее, слишком уж тот блистал на публике, а вот чистосердечные и аргументированные похвалы военно-морскому флоту, да еще от такого бывалого воина, как бей, получившего не один шрам в битвах, совсем другое дело, и Джек смотрел на него с все большим одобрением.

По правде сказать, их сегодняшний хозяин - невысокий, худощавый человек с седой бородой - понравился бы Обри в любом случае, даже не учитывая его дипломатичного недомогания и того факта, что он подослал отца Андроса, чтобы ситуацию Обри обрисовал брат-христианин, которого не заподозришь в хитрости.

Джек и представить себе не мог, что бей, будучи турком, окажется простым человеком, которому можно полностью доверять. По окончании трапезы Шиахан сказал:

- Я рад узнать от отца Андроса, что вы уже видели, в каком состоянии находится Кутали. Я так понимаю, ваш адмирал хочет использовать порт для своих кораблей и ожидает получить от нас поддержку при изгнании французов из Марги. Если он даст мне пушки, я и жители Кутали выполним свою часть договоренности.

- Отлично, - сказал Джек, - я пошлю свой второй корабль за пушками в Кефалонию, как только ветер отойдет к северу.