Мистер Икс

110

На следующее утро я поздравил себя с тридцатью пятью прожитыми годами и пожелал дожить до тридцати шести. Когда дело доходит до подарков, очень хочется пожить еще. Собираясь на похороны Тоби, я надел чистую белую рубашку, серые брюки, репсовый галстук и свой неизменный блейзер, затем подошел к телефону и набрал номер военного училища в Оулсберге, Пенсильвания. Интересно, кто это – мистер Флетчер, думал я, и каким образом к Райнхарту попала эта книга? Если он не погиб во Второй мировой, значит, сейчас еще жив и, должно быть, помнит, как дарил книгу дружку-курсанту.

Я сказал капитану Лайтхаузу из офиса Аламни, что готовлю биографический материал для отдела искусств в «Эхе Эджертона» о самой богатой коллекции книг на тему Г. Ф. Лавкрафта. На боковой страничной врезке будет статья, отслеживающая историю краеугольного камня великой коллекции, первого издания «Ужаса в Данвиче», и я хотел бы побеседовать с первым обладателем славной книги, У. Уилсоном Флетчером, оставившим на ее обложке надпись: свое имя, название училища и год – сорок первый.

– Сэр, а в этой подписи Флетчер не упомянул своего звания?

– Нет, только имя.

– Значит, он был курсантом. Погодите секундочку, я проверю список выпускников Аламни… У. Уилсон Флетчер не значится в наших списках, что означает одно из двух: он либо скончался, либо отчислен за неуспеваемость – сами понимаете, каждый раз, когда случается подобное, мы очень переживаем. Сорок первый, вы сказали?

– Да. – Я едва удержался и не ляпнул: «Так точно!»

– Тогда надо проверить в списках учащихся за тысяча девятьсот сорок первый год, а также сороковой и сорок второй.

Я спросил у Лайтхауза, не заканчивал ли он сам это училище.

– Так точно, – ответил он. – Выпуск тысяча девятьсот семидесятого года. Оттрубил двадцать лет и вернулся на помощь своей альма-матер. Мне нравится здесь, очень. Так, давайте посмотрим. Сорок первый… Нет, здесь нет… Может, он тогда учился на артиллерийском курсе, значит, надо смотреть в списке сорок второго… Оп-па! Вот он, Уилбур Уилсон Флетчер, тысяча девятьсот сорок второй год. Неудивительно, он ведь на букву «У». Я так понял, вы в своей статье упомянете наше училище?

– Разумеется, – заверил я.

– Если вы можете еще чуть подождать, я хотел бы проверить кое-какие источники. Из списка выпускников академии, погибших на войне, мы можем узнать, был ли Флетчер убит во время службы в армии. Если там нет, я обращусь к майору Одри Арндт, исполнительному секретарю академии. Майор здесь работает с тридцать восьмого, она помнит все и вся. Без нее тут жизнь замерла бы. Так как, подождете?

– Конечно, спасибо. Удивительно, время отпусков, а вы в кампусе.

– Я работаю круглый год, а майор не верит в пользу отпусков. Подождите немного, сэр.

Подождать пришлось десять минут – как мне показалось, за это время можно было обклеить обоями мою комнату. У меня создалось впечатление, что Уилбур не поднимал флаг над Иводзимой[64] и не был награжден правительственными наградами. Я взял телефон к столу и только сейчас заметил, что кто-то вырезал на его поверхности с аккуратной, почти забавной четкостью: «П. Д. 10/17/58». П. Д. славно поработал. Почти каллиграфически вырезанные буквы и цифры образовывали изящную дугу вдоль края стола, такую крохотную, что заметной она становилась, лишь когда смотришь прямо на нее. «П. Д.», думал я, наверное, было невыносимо, мучительно скучно. А еще я подумал, что он был музыкантом и создал сие творение, дожидаясь начала концерта.

В трубке щелкнуло, и оживший капитан Лайтхауз доложил: «Майор Арндт на линии»; еще один щелчок.

Властный женский голос отрапортовал:

– У аппарата майор Арндт, мистер Данстэн. Будьте добры, объясните причины вашего интереса к курсанту Флетчеру.

Я повторил свою легенду, добавив:

– Я надеялся побеседовать с мистером Флетчером и думал, что узнаю в академии номер его телефона.

– Мистер Данстэн, администрация нашего училища всегда с радостью сотрудничает с прессой, однако такое сотрудничество подразумевает взаимность. Я хотела бы иметь гарантии, что с тем, что я собираюсь вам рассказать, вы будете обращаться обдуманно, взвешенно и со вкусом. Кроме того, вы дадите мне обещание выслать факсом черновик вашей статьи – до ее публикации.

По телу побежали мурашки.

– Обещаю.

– Непреднамеренно, как я полагаю, вы, мистер Данстэн, коснулись единственного в истории училища трагического инцидента. Курсант артиллерийского курса Флетчер погиб в результате нападения нелегально проникшего на территорию неизвестного незадолго до рождественских каникул в тысяча девятьсот сорок первом году. Убийца найден не был. Как результат, наше образцовое заведение получило крайне нежелательную широкую известность.

– Да что вы…

– Я бы предпочла, чтобы вы в своей статье не упоминали имени курсанта Флетчера. А уж если придется, то я прошу вас представить это как трагедию, несчастный случай.

– Майор Арндт, – сказал я, – в моей работе нет ничего, что требовало бы от меня раскапывать скандал пятидесятилетней давности. Однако есть еще кое-что, о чем я попросил бы вас, и я обещаю выполнить все ваши требования.

– Продолжайте, – велела она.

– Курсант Флетчер не может сказать мне, как в его руки попала книга и каким образом он расстался с ней, но, возможно, кое-кто из его сокурсников в состоянии заполнить пробелы. Если вы любезно согласитесь выслать мне факсом списки учащихся с тысяча девятьсот тридцать девятого по сорок первый год, я продолжу поиски самостоятельно. Если я узнаю что-либо о гибели Флетчера, этого не будет в моей статье. Меня интересует лишь судьба книги.

– Вы понапрасну потратите уйму времени, мистер Данстэн.

– Здесь, в редакции «Эха», мы его, в сущности, просто глотаем, – сказал я.

111

«Форд» – точная копия моего – двигался в сторону длинной вереницы машин, выстроившейся на подъездной дорожке. Облаченный в темно-серый костюм и серую фетровую шляпу, К. Клейтон Крич обозрел собравшихся с привычным бесподобным хладнокровием. Я взглянул на надгробие рядом с могилой Тоби. «Генриетта «Куинни» Данстэн Крафт, 1914—1964. Виртуоза не превзойдешь».

– Между нами, – обратился я к Кричу, – почему Тоби считают мошенником?

– Был обвинен лишь однажды, – подчеркнуто медлительно протянул Крич. – Обвинение было состряпано.

Чуть ниже по склону холма двойник моего «тауруса» припарковался в хвосте вереницы машин. Со стороны водителя появился мистер Тайт и открыл дверь для Хелен Джанетт.

– К делу усыновления это отношения не имело, – предположил я.

– Хэйзел держала язык за зубами. – Крич даже не взглянул в сторону подъехавшей парочки.

– Тогда за что же?

– Марихуану подкинули.

Хелен Джанетт и ее верный пес достигли вершины холма. Фрэнк Тайт изо всех сил делал вид, что не замечает, как Хелен направляется ко мне.

Адвокат чуть коснулся своей шляпы:

– День добрый, миссис Джанетт.

– Мистер Крич, мне надо кое-что сообщить вашему другу. – Она жестом попросила меня отойти в сторону. – Хочу извиниться за свое поведение в ночь пожара. Я чувствовала себя несчастной, никому не нужной старухой и ничего не соображала.

– Вы, наверное, были просто в ужасе, – сказал я.

– Потеряешь все, что нажито, – поймешь, что значит быть в ужасе. Вот только не возьму в толк, что нашло на этого мальчишку Ля Шапеля.

– Вы знали его?

– Френчи рос рядом, буквально за углом. Они с Клайдом Прентиссом были неразлейвода с самого детства.

Последние из пришедших на похороны присоединились к толпе за могилой Тоби. Все, кроме двух-трех человек, были темнокожими и одеты подобающим для похорон образом.

– Все наши беды от Хэтчтауна, – сказала Хелен Джанетт. – Кому нужен этот Дворец съездов? Лучше б Стюарт Хэтч сровнял здесь все с землей и отстроил заново. Или хотя бы навел порядок в своих владениях. Ваши родственники были бы рады, если б кое-что на Вишневой улице привели в порядок, ведь верно?

– Кто их знает, – вздохнул я. – Только зачем Хэтчу с этим связываться?

– Ладно, не берите в голову, – проронила Хелен и пошла прочь.

Мистер Сполдинг подошел к краю открытой могилы. Негромкий гул голосов мгновенно стих.

– Дорогие друзья и близкие, мистер Крафт перед смертью отказался от услуг священника, однако позволил тем, кто придет сюда, сказать ему свое последнее «прости». Если вы чувствуете в себе желание выразить ваши чувства – просто выходите и высказывайтесь от чистого сердца.

Легкое волнение, казалось, долетело от толпы, и вперед выступила пожилая женщина. Она подняла голову, и солнечные зайчики метнулись от стекол ее очков:

– Тоби Крафт не был мне, что называется, близким другом, но я глубоко ценила этого человека. Он был честен со своими клиентами. Он уважительно относился к людям. А еще у него было доброе сердце. Тоби слыл человеком сурового нрава, но я знаю, бывали времена, когда многим из присутствующих здесь он протягивал руку помощи. – Толпа одобрительно зашелестела. – По моему глубокому убеждению, Тоби Крафт не зря прожил свою жизнь. Вот что я хотела сказать.

Сменяя один другого, семь человек подходили к могиле и говорили о Тоби. Седой мужчина сказал:

– Тоби никогда не был похож на романтика или сентиментального человека, однако никто не сможет сказать, что в его сердце не было глубокой любви к жене.

Я спросил Крича, не знал ли он Куинни.

– Тоби был влюблен по уши, – ответил адвокат. – Она потрясала его так, что у него отвисала челюсть и глаза вылезали из орбит. Много раз они приглашали меня к ужину, и, должен признаться, Куинни пекла такой сладкий картофельный пирог, какого мне не приходилось нигде пробовать. И уже не придется. – Крич улыбнулся скорее себе, чем мне. – И только в их доме я наблюдал, как ее пирог приподнимался на дюйм-два над столом, будто предлагая едокам заняться им.

Последний оратор сказал:

– Мистер Крафт действовал так, словно ел на завтрак бритвенные лезвия, но он никогда не воротил носа от людей. Как-то раз он сказал мне: «Джорджия, может, я и сукин сын, – извините за выражение, – но приглядывать за тобой – это часть моей работы». Он помог мне расплатиться за похороны отца. Когда моя дочь отправилась в Морхаус, он каждую неделю посылал ей деньги и не требовал их вернуть. Вот что я вам скажу: Тоби Крафт был хороший, очень хороший человек.

Мистер Сполдинг внедрился в толпу, чтобы пожать руки своим будущим клиентам. Люди потянулись к своим машинам.

– По большому счету, Тоби был отличный парень, – подвел итог К. Клейтон Крич. Ледяным, как у ящерицы, взглядом он посмотрел на меня. – Полагаю, вы не жалеете о принятых накануне решениях?

– Тоби бы их одобрил, – кивнул я.

– Мне всегда нравилась эта его эксцентричность. Большинство моих клиентов не позволяют себе подобного. С годами я все больше и больше ценю в людях богатое воображение.

Мы стали спускаться с холма.

– Зачем он решил сесть в тюрьму? – спросил я.

В белой как молоко ладони Крича блеснули ключи от машины.

– Полагаю, у него было достаточно богатое воображение, чтобы понять, что выбора у него нет.

112

Тетушки сновали взад-вперед перед плитой. Ослепительный в своей новой канареечно-желтой спортивной куртке, Кларк посмотрел на меня из-за стола:

– Глянь-ка, сынок, какую я себе обновку прикупил в честь твоего дня рождения!

Нетти крикнула:

– С днем рождения! – И звонко чмокнула меня в щеку. Мэй скомандовала:

– Так, стой, никуда не уходи, я сейчас принесу тебе подарок.

– На похоронах Тоби, небось, народу никого не было, – предположил Кларк.

– Да нет, народу-то как раз было много, – сказал я. – Кое-кто даже рассказал, как горячо он любил Куинни.

– Да уж, что правда, то правда, – покивала Нетти. – С того самого момента, как Тоби положил глаз на мою сестренку, он потерял голову.

– Можно вас спросить кое о чем? – попросил я. Вошла Мэй, держа пластиковый пакет с логотипом местного бакалейного магазина. Выглядела она почти кокетливо:

– Когда я выдавала тебе те носки и нижнее белье, Нэд, я приберегла кое-какой секрет и на день твоего рождения.

– Вы дарите мне на день рождения секрет?

– Ну, теперь это уже не секрет. – Она вытянула из пакета розовую спортивную куртку с рисунком: мешки для гольфа, клюшки для гольфа и флажки, торчащие из лунок на лужайках для гольфа. Гринвилл Милтон пришел бы от нее в восторг.

Я стянул блейзер и надел эту розовую экстравагантность. Она оказалась мне впору.

– Вот черт! – воскликнул Кларк. – Теперь ты выглядишь так, будто знаешь, как и где повеселиться.

– А еще угощение, – сказала Нетти. – Сладкий картофельный пирог. Вот увидите, мой ничуть не хуже того, что готовила Куинни.

– Что еще в программе сегодняшнего вечера? – поинтересовался я.

– Свиные ребрышки и мой фирменный горошек. Мэй принесла домашний хлеб. Салатик по рецепту из «Поваренной книги для домохозяек Галилеи». А от вчерашнего осталось еще много запеканки из тунца. О еде можно не беспокоиться.

– После всех наших мук мы заслуживаем праздника, – заявил Кларк. – Теперь, когда Тоби нет, я скучаю по нему больше, чем мог предположить. Что там слышно, есть какой прогресс в поисках его убийцы?

– Не уверен.

– По Эджертону шастает Джек-Потрошитель, а полиция упорно не желает признавать этот факт. И я знаю почему. Чтобы не сеять панику среди населения.

– Дело не только в Джеке-Потрошителе, – зловеще проговорила Нетти.

– Не только. Взять, к примеру, события в Колледж-парке прошлой ночью.

Я вздрогнул, словно ужаленный пчелой:

– Какие события?

– Около часу ночи живущие в том районе услышали жуткий грохот. Едва ли не все стекла повылетали из рам. Говорят, была вспышка во все небо – вспышка голубая.

– Это знак свыше, точно вам говорю, – заявила Мэй.

– А по радио утром сказали, что источником шума был космический корабль пришельцев. Эта версия заслуживает рассмотрения.

Через окно кухни я посмотрел на бумажную скатерть, бутылки с лимонадом и чай со льдом на стареньком столе для пикников:

– Как жаль, Джой не может прийти.

– Джой сегодня утром не захотела со мной разговаривать, – сообщила Мэй. – Не удивлюсь, если узнаю, что она давно мечтает отправить Кларенса в то заведение.

Я ощутил предостерегающее покалывание в груди – пока еще вкрадчиво легкое, оно подавало мне сигнал, что в моем распоряжении осталось часа три-четыре до начала приступа.

– На похоронах был мистер Крич, – сказал я. – Я спросил, за что Тоби посадили, но он отмолчался.

– Сегодня, – сказал Кларк, – мы должны припоминать только добрые его дела, но не ошибки.

– Которых было не счесть, – вставила Нетти.

– Как песчинок на пляже, – добавила Мэй. – Давайте праздновать, а?

Сидя напротив меня за столом для пикника, Кларк извлекал максимальную пользу из единственной крапчатой горошины. Внушительные горки обглоданных ребрышек собрались на бумажных тарелках тетушек. Не давая расслабляться, организм посылал мне сигналы тревоги. Присутствующих охватило теплое всепроникающее ощущение, обычно сопровождающее окончание вкусной трапезы. В тот момент, когда я подумывал о возвращении к теме тюремного заключения Тоби, Мэй сделала это за меня.

– Помнишь, Нетти, когда Тоби посадили, у Куинни все еще оставался тот маленький холодильник, и она расстраивалась, что теперь придется ждать целых шесть месяцев, чтобы выбрать новый? А когда Тоби вернулся, я помню, как он велел купить новый холодильник – немедленно.

– Если он сидел всего полгода, значит, его преступление было не таким уж серьезным, – предположил я.

– Преступление его было не то что несерьезным, – сказала Мэй, – он его вообще не совершал. С какой стати Тоби Крафту вламываться к совершенно чужому человеку? Если б Тоби это до зарезу понадобилось, мы бы заставили какого-нибудь дурачка сделать это для него.

– Он весь тот день просидел дома с Куинни. – Нетти глянула на меня. – Об этом она свидетельствовала под присягой на суде, однако присяжные предпочли не поверить ей, и это то же самое, что признать все ее слова сплошной ложью. А сестра наша всегда была воплощением честности. Кристальной честности.

– Порой, – продолжила Мэй, – в ее честности, как в зеркале, можно было увидеть свои болячки. Нэд, будь добр, положи мне еще ребрышек и немного салатику от «домохозяек Галилеи».

– Тоби ничего не пытался сказать в свою защиту? – спросил я.

– Не пытался, не мог, а если б мог, не сказал бы. – Нетти отобрала миску с суфле у Мэй и сгребла ложкой половину содержимого себе в тарелку. В ее тоне сквозила неприкрытая досада. – Тоби даже своему адвокату от силы пару слов сказал. Его обвинили в краже серебряной рамки для фотографии всего лишь потому, что какой-то хэтчтаунский обормот заявил, что видел его болтающимся рядом с домом.

Знакомое ощущение – будто равномерные электрические волны, пульсируя, побежали по моим рукам, и цвета, окружающие меня, вдруг засверкали. Я не знал наверняка, сколько времени у меня осталось. Откуда-то рядом появился Роберт, снедаемый ревностью. Я сказал:

– Спасибо вам всем за праздник, но сейчас я хотел бы вернуться в дом и ненадолго прилечь.

– Иди, конечно, – спохватилась Нетти. – Если ты рухнешь на землю с пеной у рта, я почувствую себя самой несчастной старухой в мире.

Жужжащие пульсации в моих венах угомонились, желтое пламя вокруг груди и плеч Кларка опало, вернулось в его куртку.

– Во время похорон Тоби кто-то что-то сказал, и это натолкнуло меня на мысль: Стюарт Хэтч – хозяин ваших домов. А я всегда думал, что они принадлежат вам.

Мэй нахмурилась. Кларк задумчиво усмехнулся крошечному кусочку мяса, отделенному им от свиного ребрышка. Нетти похлопала меня по руке:

– Сынок, тебе не стоит о нас волноваться.

– Из чего следует, что ваши дома в самом деле принадлежат ему.

– Вот уже много лет наша родня имеет деловые отношения с Хэтчами. Был момент, когда мы испытывали денежные затруднения, и мистер Хэтч, узнав о наших трудностях, оказал посильную помощь.

– Какого рода помощь?

– Мистер Хэтч планирует улучшить этот район. А пока мы можем оставаться здесь до своей смерти.

– А если Хэтча посадят в тюрьму?

– Да что бы ни случилось, с нами все будет в порядке.

– У нас есть защита, и защиту мы сотворили себе сами, – заявила Мэй. – Деньги Тоби – это то, что я назвала бы глазурью на плюшке.

Кларк встрепенулся:

– Кстати, о десерте: где хваленый картофельный пирог?

– Подождешь. Пусть мальчик сначала придет в себя, – сказала Нетти. – Сегодня не твой день рождения.

113

Идя через кухню и с каждым шагом явственнее чувствуя незримое присутствие брата, я позвал:

– Роберт, покажись.

Я вошел в гостиную.

– Ты знал, что Стюарт купил их дома? Что происходит? Нельзя давать ему развернуться в квартале на Вишневой. – Я представил, как мой безмолвный двойник; стоит передо мной и усмехается над моей растерянностью.

Устало тащась вверх по ступеням, я думал: «Глазурь на плюшке за четыреста восемьдесят тысяч долларов?»

Дойдя до площадки, я вздрогнул и остановился: пристально, со сдержанным любопытством из дальнего конца коридора смотрел на меня Говард Данстэн. Я с трудом подавил желание броситься наутек, вниз. Слабая улыбка играла на губах Говарда. Он радовался моему дню рождения. Роберт и я скрасили ему скуку вечности, подарив драму более занимательную, чем он предполагал.

– Сходи-ка, напугай своих дочерей, – сказал я. – Видеть тебя не могу.

Выражение его лица говорило: «Не понимаешь, не понимаешь самой сути». Он отвернулся, наклонил голову к окну и исчез.

Я подошел к окну и глянул вниз. Четыре нарядно одетых человека за столом для пикника. Облаченный в такую же, как у своего двойника, розовую экстравагантность, элегантный и беззаботный Роберт балагурил с Нетти, и та светилась от удовольствия. Он сейчас казался мне потрясающе красивым – даже после того, как в ту ночь, когда он скакал среди светляков и огненных птиц, я разглядел в его душе клокочущую бездну несчастий.

Я отошел от окна и увидел, что дверь в спальню Нетти и Кларка полуоткрыта Вряд ли сознавая, что делаю, я вошел в их комнату. Два раздельных шкафа стояли у дальней стены, и два кресла виднелись из-за двуспальной кровати с белыми подушками и выцветшим желтым покрывалом. Я вдруг почувствовал себя насильником. Высокий комод с выдвижными ящиками стоял напротив кровати. Единственный в спальне платяной шкаф расположился у стены справа от меня.

Сладковатый, несвежий запах лавандового саше витал в комнате. Одну половину вешалки занимала одежда Кларка, другую – длинные, просторные платья Нетти. Аккуратные стопки свитеров и хлопчатобумажных рубашек заполняли большую часть полки, тянущейся над вешалкой. Светло-коричневая папка из манильской бумаги лежала в дюйме от края полки, за рубашками.

В папке было много черно-белых фотографий – по всей вероятности, Нетти и ее сестер, выстроенных по ранжиру перед домом на Нью-Провиденс-роуд; Кларка Рутлиджа, запечатленного в картинной позе в узких брючках; Стар Данстэн в ночном клубе у фортепьяно, поющей «Этого у меня не отнять». Единственным способом очистить тетушек от подозрений было взглянуть на снимки. Я открыл папку и вытащил наугад три фотографии, уже зная: кто бы ни были эти люди, они не были Данстэнами.

Молодой человек в соломенном канотье поставил одну ногу на подножку, как мне показалось, «мармона». Студийный портрет девушки лет восемнадцати с челкой из прямых черных волос, с жемчужными бусами, в белом платье до середины икр и шелковых блестящих чулках – она улыбалась, глядя на свиток диплома. Снимки этих же людей в более старшем возрасте: он – в костюме-тройке, она – в шляпе-колоколе позировали за спинами двух мальчиков в матросках, одному из которых было чуть больше годика. Я вложил фотографии обратно и вытянул другие. Симптомы припадка вдруг вновь проснулись, гарантируя мне «веселое» продолжение праздника.

Наряженный в почти кукольный жакет с галстуком-бабочкой, маленький мальчик с челкой, как у его матери, сидел на стуле фотографа перед заставкой-задником, изображающей итальянский город на склоне горы. Его лицо было почти точной копией трехлетнего Нэда Данстэна с фотографии, которую дала мне мама.

Я вытащил одну из фотографий класса Эджертонской академии, которую, как полагал Спайк, я хотел отыскать. Двадцать мальчиков-подростков стояли в три ряда на ступенях перед школой. Хмуро глядя в объектив с самого края дальнего ряда, одинокий и несчастный, мрачный как Калибан[65], стоял собственной персоной тринадцатилетний Нэд.

Выйдя из спальни, я наткнулся на Роберта – привалившись спиной к стене, он улыбался мне:

– Нетти и Мэй – идеальная пара мошенниц. А вот о Кларке могу лишь сказать, что этому человеку место в Сенате. Ничего, что я воспользовался твоим отсутствием и познакомился с родственничками, а?

– Мне все равно.

Роберт взглянул на папку в моих руках и чуть прищурился:

– Это то, что я думаю?

Я рывком протянул папку ему:

– Отнеси в машину. Мне нужно вернуться в «Медную голову» до начала приступа.

– А «отложить» его никак нельзя?

– Я и так уже отложил его, как никогда, – ответил я.

– Вот видишь, ты еще кое-чему научился, – усмехнулся Роберт и исчез.

Когда я вышел на задний двор, Кларк и тети посмотрели на меня с удовлетворенным любопытством.

– Ты чего скачешь туда-сюда? – спросила Нетти.

– Да пока не началось, – сказал я. – Лучше, наверное, мне вернуться в гостиницу. Еще раз огромное спасибо за праздник. И за новую куртку – она очень нравится мне, тетя Мэй. – Тут я вспомнил о вопросе, на который не получил ответа. – Мы говорили о Тоби. А взлом какого дома в Хэтчтауне ему инкриминировали?

– А разве в Хэтчтауне сыщешь серебряные рамки для фотографий? – хмыкнул Кларк.

– Нетти сказала, что у дома его видел какой-то тип из Хэтчтауна.

– Мерзавец по имени Спелвин сказал, что видел Тоби там, в Эллендейле. В те времена такие как Тоби без крайней нужды никогда не гуляли по Эллендейлу.

– Где именно в Эллендейле? – Электрические пульсации вновь побежали по моим венам.

– Мэнор-стрит, – сказал Кларк. – Там, где в двадцатые годы стояли особняки.

– О каком именно особняке речь? – Ответ я уже знал.

– Карпентера Хэтча, – пояснил Кларк. – До сих пор не пойму, с какой стати присяжные решили, что Тоби Крафт мог быть до такой степени глуп.

Задний двор я покинул совсем не так стремительно, как это сделал Роберт.

114

Развалившись во всю длину заднего сиденья, Роберт спросил:

– И что ты понял из этих снимков?

– Сначала ты.

Взяв насмешливо-профессорский тон, Роберт начал:

– Фотографии эти дают нам представление о приблизительно пятнадцатилетнем периоде жизни семьи Среднего Запада с неуклонно растущим достатком. Все начинается со смышленого хулигана и маленькой красавицы, имевшей несчастье выйти за него замуж. Со временем хулиган трансформируется в несгибаемого диктатора, а новобрачная – в его покорную тень. У них рождается двое сыновей, с разницей в семь-восемь лет, которых отправляют во вселяющую ужас школу, призванную укрепить у питомцев иллюзию о том, что они суть аристократы-землевладельцы.

– Еще что?

– Старший сын очень похож на нас с тобой.

– И так же похож на Говарда Данстэна.

Роберт ждал продолжения.

– Хулиганом был Карпентер Хэтч. Девушку, превратившуюся в тень, звали Элли, уменьшительное от Эллен – как Эллендейл. Их первый сын кончил жизнь в тюрьме – там он пропал без вести, возможно, умер. Второй сын – Кобден – работал на своего отца, женился, имел сына. Всю свою жизнь Кобден Хэтч боялся, что его сын Стюарт пойдет по дорожке его старшего брата.

– Который, как оказалось, очень похож на Говарда Данстэна. А когда все решили, что он умер, кукушонок вернулся в Эджертон, назвавшись Эдвардом Райнхартом.

– Второй раз он вернулся под именем Эрл Сойер. Куча народу из кожи вон лезла, не давая мне выяснить, что он был моим отцом. Нашим отцом.

– А это значит…

– Ну, не тяни, – подтолкнул я, – скажи, скажи.

– Это значит, что Эдвард Райнхарт был Данстэном, а ты и я – Хэтчи. Наш добрый папочка связал две семейки вместе, но где же вещественные доказательства? Нэд Данстэн. Неудивительно, с чего вдруг Стюарт захапал наши фотографии и хотел выпереть тебя из города. Ты мог на репутации его семьи камня на камне не оставить, – Роберт засмеялся. – Восхитительно! Райнхарт пахал на своего племянника пятнадцать лет и так маскировался, что Стюарт ни сном ни духом не знал об этом. Стюарт знал его только по этим фотографиям.

«А как же Нетти и Мэй?» – подумал я. Нетти мгновенно бы узнала в «Эдварде Райнхарте» незаконнорожденного сына своего отца Но «Эдвард Райнхарт» избегал Данстэнов – так же, как избегал он и Хэтчей: он даже фотографировать себя никогда не разрешал. Если б тетушки не знали, кто любовник Стар, они бы не смогли шантажировать Стюарта Хэтча, а узнать это они никак не могли.

Я свернул на стоянку на Евангельской улице – фасад отеля «Париж» приглушенно мерцал, как расплавленная лава. Острый электрический укол пронзил мой скальп, юркнул вниз по позвоночнику и в руки. Чем больше я узнавал, тем больше запутывался. Каждая новая частица информации вела в очередной тупик.

– Иди в мой номер, – сказал я Роберту. – Я сейчас приду.

– Я ничего тебе не обещаю. – Роберт испарился с заднего сиденья.

Я рванулся сквозь оглушительные звуки и пестро распускающиеся цвета улиц, пронесся через Телячий Двор. На стойке портье «Медной головы» крошечная щепочка застыла поверх нескольких слоев лака.

– На ваше имя, мистер Данстэн, получен факс, – доложил дневной портье. Взорвавшись мириадами голубых искр своей голубой рубашки, он протянул мне рулон изжелта-серой бумаги.

Я пошел к лестнице, на ходу вчитываясь в блестящие черные строчки факса. Майор Одри Арндт с удовольствием предоставляла мне… и тому подобное… с пониманием, что я обещал… и так далее. Ее подпись била со страницы мне в глаза, громыхала, как пушечный выстрел. Я прочитал список имен с девятьсот тридцать восьмого по сорок второй год. В списке учащихся сорок первого года пятым по счету шел Кордуэйнер К. Хэтч.

Роберт стоял у окна, когда я вошел. С края стола, искрясь как драгоценность, выплывала в комнату дуга «П. Д. 10/ 17/58».

– Получил факс?

– Кордуэйнер Хэтч, – сказал я. – Брат Кобдена. Думаю, это он убил курсанта военной школы, чтобы заполучить книгу, которую я стянул в Бакстон-плейс. – Голубые сполохи побежали по периферии моего зрения, и колоссальное давление атмосферы сконцентрировалось в устойчивый натиск. – Ты знаешь, что мы должны сделать, Роберт.

Он поднял вверх руки:

– Ты не понимаешь. Мне это сделать намного легче, чем тебе. Я даже не уверен, сможешь ли ты выдержать это.

Я двинулся к нему. Изжелта-белая дымка, которую я бы не смог увидеть в любое другое время, струилась сквозь его тело и зависала в воздухе, как табачный дым. За секунду до того, как дойти до брата, я взял со стола экземпляр «Ужаса в Данвиче» и с силой затолкнул книгу в карман розовой куртки. Все гудело, искрилось и плыло. Я ухватился за руку Роберта, в точности зная, что мы сейчас увидим.

115 МИСТЕР ИКС

О Беспорядочная Стая, /Великие/ Бессердечные Создания, одной рукой дающие, а другой – отбирающие, – я начинаю понимать…

Прежде всего я должен обозначить /самую/ ключевую точку. /Я знаю лишь/

Это горько, мучительно, и с этой мукой только сейчас ко мне приходит осмысление.

Десятилетия минули – я свыкся с Иллюзией – что Божественное и Ироническое увеселение – умозрительное – за пределами познаний Мастера из Провиденса – /осчастливило/ обременило меня Задачей – Величественной – Убить Антагониста – а точнее – как я выяснил – Антагонистов. – Я /в состоянии лишь/ здесь лишь отмечаю, что Кошмары – сотворенные этими Двойниками – /заставили меня поверить/ привели меня к пониманию того, что я неправильно истолковывал Вашу Истинную Природу. Дары и Озарения подпитывали Иллюзию Вашего Слуги в том, что Он есть Избранный и находится под Покровительством – какой же я /глупец/ БОЛВАН.

Прошлой ночью – во Тьме – мое Безумие воспарило – перед очевидностью Великого Разорения. Священное Пламя вскипятило обрекло на муки Небеса – а я стоял, осыпаемый Пеплом – внизу…

И – объятый Ужасом и Отчаянием – получил Дар.

Я стоял, будто Вы того не знали не ведали, посреди Пепелища – словно Дым из Пушечного Жерла – исторгая Гнев – и затем проглотил – Расплавленную Субстанцию – Имя которой Время – и полетел Обратно – Богоподобный и Насытившийся – Туда, где я еще раз зарежу Ферди Данстэна, называемого Майклом Анскомбом, и Мойру Хайтауэр Данстэн, называемую Сэлли Анскомб, – и затем – упоенный Триумфом – уничтожу Антагонистов – Близнецов…

Юмору – нет места в Вашем Царстве – Ирония – так же чужда, как Жалость. Я высмеиваю себя за то, что я оказался недостоин – за то, что я не смог узреть моей Гефсимании – моей Голгофы…

Берег Реки – несет свое Предназначение – и его Предназначение – сеять Ужас. Боль – будет Болью – Гнев – Гневом – никакого Триумфа без Испытаний. Вот мои запястья и лодыжки – Пробитые. И вот укол Меча Центуриона…

Распятие вовсе не удовольствие, позвольте заметить. Позвольте добавить, что получеловек, Негодяй и Изгой, не способен вынести большего! Я вопию – мой Вопль да достигнет Небес – они погубили мое Дело!

Вдобавок – в разгар Истребления – я понимаю – Вы – Ползучие Непристойности, и да Благословенны будут мои Раны и нанесенные Мечом Рубцы – Моя Великая Потеря и Мука – предзнаменование скорого прихода Великого Пожара – поскольку мое своеобразие невозможно отрицать – Великий Пожар следует за Дымом из Пушечного Жерла…

Полубезумный от ярости – от обиды – вследствие раскрытия Преступления сон бежит меня – я дрожу и потею, от пота намокает одежда, я не могу есть – эти Блаженства сыплются на меня в залог Конца – когда я погибну – чтобы обрести Вечность…

Мои недруги мучают меня – я взываю к ним – как в прежние времена – у меня преимущество – моя Армия могущественней – в разведке – новую Возможность я обрел в Критической Ситуации – Врагу неведомо мое Земное Имя – И даже больше – я узнал, что их Двое – большое Преимущество – Они не подозревают – и явят мне Одного – в то время, пока я подчиню себе Время…

А в разгаре Гнева – я зальюсь Смехом – в знак уважения к Игре…

Я кладу ручку – и закрываю Книгу – Триумф торопит меня – Мои Бессердечные Прародители…

116

За полсекунды до того, как нас унесло в Боулдер, штат Колорадо, я вновь воссоединился со своей тенью.

Как в детстве, я испытал отвращение от посягательства и вторжения, и в этот раз я почувствовал отвращение Роберта как свое собственное. Нам было уже не по девять, а по тридцать пять, и шок оказался гораздо сильнее. Однако я стал более Робертом, чем понимал это: силы, что открыл я сам, и те, что были знакомы брату всю его жизнь, мирно поселились «под одной крышей». Снова случилось потрясающее слияние в наше с ним неразгаданное единство, а вместе с этим пришли твердость и решимость, которые никоим образом не стирали его и мою индивидуальности. Каждый из нас знал то, что знает другой, чувствовал, что чувствовал другой, однако в рамках этого симбиоза оставались прежние личность Роберта и личность Нэда. К нашему удивлению, решения принимал Нэд.

Вернувшись в тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год, мы стояли на лужайке перед домом Анскомбов, наряженные в розовые спортивные куртки с рисунком на темы игры в гольф. Чудовищной кнопкой нависла над горным хребтом луна, воздух напоен хвоей. Голубым пламенем светится окно в новой пристройке в дальнем левом крыле дома. Мистер Икс образца шестьдесят седьмого года крадется в поисках своего сына. Лучик голубого света, выброшенный словно флаг иронического приветствия, нашим Мистером Иксом, Кордуэйнером Хэтчем, пробился сквозь щель между шторами гостиной. На ступенях чердачной лесенки девятилетние Роберт и я встречаемся в первый раз. Ни нынешние мы, ни демон в гостиной не видны, потому что тогда нас не было.

Хорошо знакомая сила повлекла нас сквозь входную дверь. В бесформенном одеянии, доходившем почти до пят, с книгой «Спокойной ночи, луна» в одной руке, волосы в беспорядке – миссис Анскомб неотрывно смотрела вниз на труп мужа. Наш Мистер Икс маячил за ее спиной, демонстрируя гротескную улыбку из-под полей шляпы. Миссис Анскомб ступила в лужу крови супруга. Фрэнк Синатра пел о том, как восхитительной ночью столкнулись сила, что необорима, и объект, что не сдвинешь с места.

Миссис Анскомб сказала:

– Говно на палочке. – Она повернула лицо к нам. – Ты кто, черт побери, Боб Хоуп?

Не видя тридцатипятилетнего мужчину, материализовавшегося у входной двери, Роберт смотрел на миссис Анскомб из кухни. Словно повинуясь моим мыслям, миссис Анскомб посмотрела в его направлении и зашла еще дальше в лужу крови. Смутное понимание пробежало тенью на ее лице, и книга шлепнулась в кровь. Она закатила глаза.

– Зачем ты делаешь это? – закричала она. – Неужели ты не видишь, что я уже в аду?

– Не надо волноваться, миссис Анскомб, – сказал Кордуэйнер Хэтч. – О вас позаботятся, очень скоро позаботятся.

Ошеломленная, она сделала еще один шаг к кухне.

– Черт возьми, да я точно в аду, – заорала она, – только сукин сын не КРАСНЫЙ – он ГОЛУБОЙ!

Черная Смерть хэтчтаунских трущоб двинулась к нам. Тошнотворная волна безграничной ярости, отравленной безумием еще более глубоким, чем безумие Эллис Анскомб, хлынула от него, как только его рассудок попытался заглотить рассудок мой и Роберта. И только сейчас я впервые осознал, что могу противостоять его воле. Роберт взвыл:

– Делай что-нибудь!

И я бросил ему:

– Погоди.

Рассудок Кордуэйнера нанес удар моему – так шквальный ветер бьется в дубовую дверь.

Это ничего не значит. Вперед!

Воздух сгустился, став твердым веществом, выдавил нас назад, через податливые стены – в маленькую комнату, заставленную картонными коробками. Кордуэйнер был в нескольких дюймах от нас. От него несло речным придонным илом. Голубой свет пробивался из гостиной, где Мистер Икс образца 1967 года бранил миссис Анскомб. Наш Мистер Икс швырнул беззвучный рев возмущения в наши умы: «Ты, разрушитель, мерзкий маленький вандал! Ты чудовище!» Из кармана плаща он вытащил нож.

Неистовый вопль и серия приглушенных шумов поведали о кончине миссис Анскомб. Молодой Мистер Икс разочарованно взвизгнул, рванулся на кухню и оказался за пределами дома, устремившись в погоню за маленьким мальчиком, которому, как он понял, снова удалось ускользнуть от него.

– Вы, наверное, сердитесь из-за книг, да? – спросил его я.

Кордуэйнер схватил нас за плечо, крутанул и придавил к своей груди. И ткнул ножом нам в шею.

– Так вот что ты задумал? – спросил меня Роберт. – Пардон, в мои планы не входило быть прирезанным.

Я велел ему угомониться.

– Да, можно сказать и так. Я рассердился из-за книг. – Еще на восьмушку дюйма лезвие вошло в нашу шею. – Утоли-ка мое любопытство. Откуда ты узнал имя Эдвард Райнхарт, а? От матери? От старого придурка Тоби Крафта?

– Столько людей мне говорили об Эдварде Райнхарте! – ответил я. – Где мы?

– Ты что, забыл Анскомбов? – захихикал он. – Не припоминаешь: Боулдер, Колорадо, а? Мы проделали путешествие во времени, в Расплавленной Материи, хотя твоим умишком этого не понять, так что мне страшно любопытно, как тебе удалось тогда от меня улизнуть. Расскажи, пожалуйста, – я весь внимание.

– Почему ты НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЕШЪ? – взвыл Роберт. – Мы что, так и будем мило беседовать с мужиком, тычущим нам в шею ножом?

– Заткнись и не мешай мне, – ответил я Роберту. – А побеседовать с ним нам просто необходимо.

А Кордуэйнеру я сказал:

– Я могу назвать ваше настоящее имя. Вы найдете это невероятно интересным, обещаю. Это и для меня было сюрпризом.

– Ладно, хватит трепаться. Сейчас посмотрим, может, еще один поджигатель присоединится к нашей забаве.

Сильнейший порыв ветра ворвался в комнату, облепив розовую куртку вокруг тела. Мебель поехала по полу гостиной. Грохот поднялся такой, будто каждую тарелку и каждый стакан на кухне сдуло с полок и вдребезги расколотило о стены. Окно за моей стеной брызнуло стеклом. Я передал Роберту часть своего замысла и услышал его смешок.

– Неужели ты думаешь, что тебе удалось меня одурачить?

Все в доме закружилось, подхваченное набирающим силу ветром. Окно гостиной выгнулось и взорвалось. Я почувствовал, что Роберт испытывает что-то вроде экстаза.

– Вы кого-то ищете? – спросил я.

– Вы уничтожили мои книги! Это страшное ОСКОРБЛЕНИЕ! Где он?!

– Хочу показать вам кое-что, мистер Сойер, – сказал я. – Нас могут увидеть люди. Если у вас осталась капля здравого смысла, вы уберете нож от моей шеи.

Он еще сильнее прижал нас к груди.

– Уговорил, – сказал он и, вытащив нож из нашей шеи, ткнул его в поясницу.

– А сейчас какого черта ты делаешь? – спросил Роберт.

Я велел ему уповать на лучшее, и мы втроем провалились сквозь пол в ставшую вдруг податливой и вязкой материю времени.

117

Я летел к какой-то цели, в достижение которой я не очень-то верил. Даже если мне удастся найти эту цель, я не мог представить, что мы там увидим.

Мир перестал кружиться. Мы стояли на хорошо знакомом пешеходном тротуаре у двухполосной щебеночной дороги. В обоих направлениях мимо катили повозки на конной тяге и старинные автомобили. Роберт орал, что не понимает, что происходит, а Кордуэйнер просто стоял, воткнув кончик лезвия ножа нам в спину. И в то же мгновение доказательство того, что мы попали в нужное место, явилось нам.

За лобовым стеклом пыхтевшего по Вэгон-роуд в нашу сторону автомобиля хмурилось безумное бородатое лицо Говарда Данстэна. С томным видом сидела рядом с ним его супруга. Когда автомобиль приблизился, мы разглядели сидевших за их спинами двух хорошеньких девушек – несомненно, Куинни и Нетти. С откидного заднего сиденья тянули шеи едва входящие в подростковый возраст Мэй и Джой.

– Это ничего не значит, – сказал Кордуэйнер. – Ни-че-го. Иллюзия. Так кто был второй, говори, мерзавец!

В дальнем конце Вэгон-роуд, в кильватере запряженной лошадьми повозки, доверху груженной джутовыми мешками, показался автомобиль – с виду более дорогой, чем у Говарда Данстэна. Карпентер Хэтч, на чьей физиономии уже застыла недовольная гримаса, процедил сквозь зубы замечание, заставившее и без того уже потерявшую присутствие духа Элли втянуть голову в плечи. На заднем сиденье смотрела в окно пара угрюмых дубликатов меня и Роберта в возрасте пяти лет. Двигаясь в том же направлении позади хэтчевского и неумолимо приближаясь к данстэновскому, показался третий автомобиль – крупнее говардовского, но менее внушительный, чем ладья Хэтча. Девочки с заднего сиденья показали на Данстэнов, почти поравнявшихся с ладьей. Мэй Данстэн задержала взгляд на хмуром мальчишеском лице в проезжавшем автомобиле. Говард смотрел только вперед. Элли Хэтч, которую мы видели в последнюю секунду, подвинулась на сиденье и стала глядеть в пустое поле. В следующее мгновение обе машины разминулись, и на Вэгон-роуд началось светопреставление.

Буквально каждое ветровое стекло и фара в радиусе пятидесяти ярдов взорвались мелкими стеклянными брызгами. Колеса слетали с осей и разбегались по щебенке. Охваченные паникой лошади пятились, срывались в галоп, и влекомые ими повозки врезались во все, что было у них на пути. На дорогу из джутовых мешков сыпался картофель. Я увидел, как лошадь упала и исчезла под обломками, ее длинные худые ноги молотили по воздуху. Зажим руки Кордуэйнера ослаб, и нож больше не колол спину.

Сквозь грохот столкновений неслись крики людей и визг лошадей. Когда ладья, объезжая препятствие, свернула с дороги, до меня с расстояния двух футов донеслись рыдания Элли Хэтч: то был не голос женщины, которая сейчас быстро удалялась от нас, а голос матери, запечатлевшийся в памяти сидевшего за ее спиной ребенка. Я и Роберт подчинили себе рассудок и память Кордуэйнера.

В развалинах дома на Провиденс-роуд упала на пол синешейка[66]; одиннадцатилетняя обнаженная девочка прижала руку к кровоточащей ране на груди и завертелась на грязном цементном полу; молодой Макс Эдисон кивнул из-за руля лимузина; «Ужас в Данвиче» выскользнул из протянутой руки мальчика в курсантской форме; мужчина в униформе произнес: «Болезнь»; на пороге дома на Честер-стрит нож вошел в живот шлюхи; мультяшные монстры низвергались с мультяшного неба; чернильная авторучка скользила по разлинованной странице; что-то утраченное, безвозвратно потерянное пронеслось по улочкам Хэтчтауна, и этим «чем-то» был Кордуэйнер Хэтч.

– Убей его, убей его! Чего ты ждешь?! – заорал Роберт.

Я отведал кордуэйнеровского эгоизма и иллюзии его священной миссии и подумал: «Я знаю, чем все закончится».

Жуткий визг напуганных лошадей и грохот столкновений несся с Вэгон-роуд. Я вынул нож из руки Кордуэйнера.

– Отпусти меня!

– Хорошо, я вас отпускаю, – сказал я и отпустил его. Роберт завизжал, протестуя.

Пошатнувшись, Кордуэйнер отступил назад и рассмеялся:

– Слабак, куда тебе удержать меня! – Он взглянул на пустую, без ножа, руку. – Думаешь, он мне нужен – нож-то? Да ты ничто без своего брата.

– Что вы видели? – спросил я. – Вы видели себя?

Он кинулся на меня. Когда Кордуэйнер в меня врезался, я увернулся в сторону и, чтобы погасить рывок, обхватил его руками. Так, втроем, мы повалились через люк сбоку от тропинки.

118

Продолжая двигаться по инерции после своего броска, Кордуэйнер Хэтч вывернулся из моего захвата и ударился об стол в номере «Медной головы». Застонав, он закрыл лицо ладонями.

– Осваивайтесь, – предложил я ему. Кордуэйнер опустил руки, огляделся вокруг и смахнул с головы шляпу. Призрак Эдварда Райнхарта просвечивал сквозь его опустошенное лицо.

– Даже в неженке есть капля боевого духу. – Он посмотрел через плечо и попятился к стене, взвешивая свои возможности.

– Убей его! – торопил Роберт. – Он сбит с толку, он не понимает, что произошло.

– Погоди, ему будет намного хуже, – ответил я Роберту. – Потерпи.

Кордуэйнеру же я сказал:

– Помните тот день? Вы в курсе, что случилось на Вэгон-роуд?

Я видел, как Кордуэйнер пытается «прозондировать» меня. Он опустил свою шляпу на стол, пародируя дипломатичный жест, – якобы он попался, и следующие его слова подтвердили это.

– Давай заключим временное перемирие. Это последнее, на что я рассчитываю, но сейчас у нас есть интересная возможность выслушать друг друга. Я хочу, чтобы ты описал свои фантазии. Когда выскажешься, я опишу реальное положение вещей. Реальность до глубины души поразит тебя. Принимая во внимание то, что ты сделал со мной, мое предложение – неописуемая щедрость. Однако заверяю тебя: как бы то ни было, за свое грязное преступление ты заплатишь.

Роберт сказал:

– Давай придавим его – чтоб завизжал.

– Ему придется визжать, не волнуйся, – ответил я. – Сейчас наступят самые страшные мгновения в его жизни.

– Похоже, я не угадал, – сказал я Кордуэйнеру. – Мне думалось, вы так разгневаетесь, что будете ни на что не способны.

– О, ты прав, ты разгневал меня. И я со всей серьезностью заявляю: ты сильнее, чем я предполагал. Однако нет смысла продолжать эту дискуссию без твоего брата. Ты утратил фактор неожиданности, на который рассчитывал, так что давай, зови сюда брата.

– Сегодня утром я брата своего ликвидировал. Он мне только мешал. Хотите послушать мои фантазии, как вы это называете, – я вам сейчас кое-что покажу.

Кордуэйнер обеспокоенно всмотрелся в мое лицо. То, что он увидел, убедило его, что я говорю правду.

– Мои поздравления. Почему бы тебе не рассказать мне, что такого важного ты увидел в нескольких древних столкновениях на Вэгон-роуд?

В этот момент я почувствовал почти то же, что и Роберт, требовавший прикончить его:

– А может, это вы мне расскажете о доме на краю леса Джонсона?

Лицо Кордуэйнера скривилось в самодовольной и зловещей улыбке:

– Ты все равно не поймешь. Куда тебе.

– Тогда я сообщу кое-какие факты, вам, вероятно, не известные. Карпентер Хэтч купил участок с этим домом у дочерей Говарда Данстэна. Именно там провел всю свою жизнь Говард и, когда дом сгорел, сам погиб в огне.

Кордуэйнер шагнул к столу, опустил ладонь на спинку стула и поднял глаза к потолку. Он решил подыграть мне:

– Вот как? Полный абсурд. Человек, которого я считал своим отцом, купил ту землю, чтобы построить дома для, как он это называл, «поднимающейся пены» – отбросов общества. Данстэны не имели никакого отношения к той собственности. Они свили себе гнездо на Вишневой улице, плодились там и никогда оттуда не выползали. – Сейчас в его словах звучало то же сумасшедшее торжество, с которым он рассказывал мне о секретных посланиях у Лавкрафта. – В том доме обитало Божество.

– Говард Данстэн и был кем-то вроде Старшего Божества, – сказал я. – И самое интересное – в том, что он сделал с вами.

Рот Кордуэйнера открылся и закрылся в беззвучном смехе.

– Вам весело? – спросил я.

– Я трепещу в благоговейном страхе. Мать набила твою голову поразительной чепухой.

Я вытащил из папки снимок с Говардом в воротничке-стойке со скошенными концами, в застегнутом на все пуговицы жилете и пустил его по столу к Кордуэйнеру – тот улыбнулся фотографии с презрительной небрежностью.

– Перед вами Говард Данстэн, – пояснил я. – Ваш настоящий отец.

– Это ты сам придумал или сумасбродка Стар сочинила?

Следом за первой я пустил ему фотографию Карпентера Хэтча.

– Какого из этих двух мужчин вы могли бы назвать своим биологическим отцом?

Кордуэйнер едва взглянул на снимки:

– Сомневаюсь, что ты поймешь меня, но все же скажу: мои истинные прародители не с планеты Земля.

– Позвольте пару слов сказать о вашей единокровной сестре Куинни, – продолжал я, – первой из четырех дочерей Говарда Куинни не могла читать чужие мысли и в мгновение ока переноситься из одного места в другое. Она не беспокоила себя тем, чтобы открывать двери или подниматься по лестницам – она просто шла и проходила. Это талант Данстэнов – наряду со способностью проходить сквозь стены, и достался он ей от Говарда. Когда Мэй Данстэн, сестра Куинни, была девицей, ее ухажер попытался изнасиловать ее. Она превратила его в лужу желчи.

Лицо Кордуэйнера дернулось. Опущенные глаза поднялись, чтобы встретиться с нашими.

– Это Мэй устроила светопреставление на Вэгон-роуд. Как только она увидела вас, она поняла, что вы – сын Говарда. Очень уж вы на него были похожи, чтобы быть кем-то другим. Взгляните на фотографию, Кордуэйнер. Все наши таланты мы с вами унаследовали от Говарда Данстэна.

– Она превратила человека в лужу? – Кордуэйнер смотрел в упор от дальнего конца стола. – Ты можешь утверждать, что это факт?

– Я уже не знаю, что есть факт, а что – нет, – сказал я. – Ни одному из нас не свойственно иметь дело с фактами. Только вместо Г. Ф. Лавкрафта у меня есть вы.

Уголки его рта подогнулись, он отвел глаза. И вновь я заметил, как в какое-то мгновение его лицо стало похожим на лицо Эдварда Райнхарта:

– В чем же я ошибся? Когда назвался Эрлом Сойером? Никак не думал, что кто-то меня на этом подловит.

– Мне это удалось почти случайно, – признался я. Кордуэйнер подвинул фотографии к себе поближе:

– Ты хочешь, чтоб я рассказал о Вэгон-роуд? Помню, как та девчонка глазела на меня с откидного сиденья. Я понятия не имел, кто она такая. Потом лобовое стекло нашей машины разлетелось, и начался сущий ад. А мой отец – мой законный отец – невозмутимо катил домой, будто ничего не случилось.

– Как ваш отец обращался с вами? – Я разобрал фотографии и нашел то, что искал, – семи– или восьмилетний Говард, а за ним – Сильвэйн с горящим взглядом.

Кордуэйнер отложил этот снимок в сторону:

– Если он не читал, мне нотации, он меня просто не замечал. Я приводил его в уныние. Неудивительно: у него ведь был Кобден – его любимчик, зеница его ока! Кобден все делал правильно. Маленькое самодовольное ничтожество!

– К тому же Кобден был на него очень похож.

– Чрезвычайно любопытно. – Кордуэйнер все еще смотрел вниз – на фотографии. – Не берусь утверждать, что ты прав, но это могло бы объяснить очень многое о моем детстве. Ни мать, ни отец никогда не выказывали особо теплых чувств ко мне, однако души не чаяли в моем братце.

– Полагаю, Карпентер не позволял себе задумываться об истинном положении вещей – правда была бы слишком позорной.

– Почти поверил – Кордуэйнер улыбнулся лежавшим на столе фотографиям. – Нет, знаешь – даже совсем поверил. Мать моя, должно быть, была более предприимчивой, чем я представлял себе. – Он поднял глаза. – И это могло бы объяснить, откуда у меня такая внешность. Я всегда был дьявольски хорош собой. Как ты. Но личности моих земных родителей… Поверь, мне это абсолютно безразлично.

– Говард Данстэн манипулировал вами. Он направил вас в лес и привел к тому, что осталось от его дома. Он объяснял вам, что к чему. Он убедил вас в том, что вы случайно наткнулись на конкретную книгу, и воспламенил вас фантазиями о Лавкрафте. И все это время он просто развлекался. Он играл с вами.

Кордуэйнер вновь глянул на фотографии, затем обратил побелевшие глаза и безжизненное лицо к нам:

– Нет, это природа меня учила. Великие Старейшие учили.

– Неужели у вас никогда не рождались сомнения? Не было моментов, когда вы вдруг сознавали: все, во что вы верите, пришло из коротких рассказов, написанных человеком, никогда не считавшим, будто рассказы его – нечто большее, чем страшные сказки?

– Были у меня сомнения. – Кордуэйнер говорил с безусловным достоинством, и в отличие от Роберта я почувствовал укол жалости. – Я познал Темную Ночь моей Души.

– Полагаю, время от времени даже самозваные мессии переживают подобное.

– Я не самозванщ! – проревел Кордуэйнер.

– Нет, конечно, – спокойно проговорил я. – Вы настоящий… Данстэн. Все, во что заставил вас поверить ваш отец, было полуправдой. Говард все обустроил так, чтобы самому наблюдать, как вы пытаетесь уничтожить меня. А как пойдет игра – ему глубоко плевать.

– Что для меня очевидно, так это то, что мои отцы поиграли с тобой, – сказал Кордуэйнер. – Они беспощадны, уж поверь мне.

– Что произошло с курсантом военного училища по имени У. Уилсон Флетчер?

Кордуэйнер пристально посмотрел на нас:

– Ты и это раскопал?

– Вы испугались, узнав, что Мэй Данстэн превратила человека в лужицу желчи, – сказал я.

Я угадал: его лицо приобрело землистый цвет.

– Видать, Флетчер показал вам какую-то книгу. Или вы однажды увидели Флетчера читающим ее. Но что-то с вами вдруг произошло. Вам вдруг позарез понадобилась эта книга, так?

Я вытянул из кармана «Ужас в Данвиче». Глаза Кордуэйнера впились в обложку.

– Есть! – подал голос Роберт. – Ты его сделал!

Тень острого чувства пробежала по бесстрастному лицу Кордуэйнера:

– Ты украл эту книгу у меня, и я требую вернуть ее. Ты понятия не имеешь, что она для меня значит.

– Верну – после того, как мы навестим Говарда Данстэна. Он нас ждет не дождется.

Я положил книгу на стол. Когда Кордуэйнер дернулся, чтобы дотянуться через стол за книгой, я ухватил его за запястье.

119

Неодолимо мы падали в плотный, темный и таинственный мир, который наполовину – мир Ганса и Гретель, наполовину – непостижимая тайна, как ночной лес. Я надеялся, что сейчас будет поздний вечер двадцать пятого июня тысяча девятьсот тридцать пятого года.

Кордуэйнер схватил нас за руку и дернул к себе:

– Место незнакомое. Где это мы?

– Лес Джонсона, шестьдесят лет назад, – сказал я. – В эту ночь вы, маленький мальчик, спите в доме на Мэнор-стрит.

– В те годы я плохо спал, – сказал Кордуэйнер. – Человеческая жизнь была адской мукой, и я предпочитал реветь по ночам. Я постоянно мочился в постель – сознательно. По сравнению с моим твое детство было в точности как у Матушки Гусыни. – В темноте пушечное ядро его головы словно висело в воздухе, округло выступая над черным пальто. – Ладно, дурачь себя, если хочется. Где дом-то?

– Уже недалеко, – ответил я, понятия не имея, в какой части леса Джонсона мы находились.

Кордуэйнер вдруг схватил нас за шею и прижал к себе. Он был намного сильней, чем я ожидал. Его рука сдавила дыхательное горло, и в ноздри наши ворвалось сдвоенное зловоние безумия и речного дна. Его рассудок крадучись пробирался по периферии моего рассудка, в точности как это делала Нетти, собираясь приподнять меня над кухонным стулом. Я захлопнул все входы и лазейки в мой разум, и Кордуэйнер хмыкнул. Зажим его руки со страшной силой перекрыл нам воздух:

– Забавно, однако: ни дома не видать, ни огней.

Как только глаза мои привыкли, деревья отделились от пелены мрака и превратились в вереницы неподвижных колонн, оштукатуренных лунным светом. Перед нами высился большой клен, уже виденный мной, правда, не в реальности. Я захрипел, и Кордуэйнер чуть ослабил хватку:

– Что-то хочешь сказать, маленький Роберт?

– Дом впереди справа, ярдах в тридцати.

– Можно, конечно, и поверить тебе. – Зловонный дух речного дна шел от его рта, от его лысой головы – из каждой поры его тела. – Но долго ли ты собираешься ломать комедию?

Роберт весь кипел. Роберт был на пределе и вот-вот мог взорваться. Губы мои раскрылись, и Роберт произнес моим голосом:

– А что, долбаное перемирие кончилось?

– Вовсе нет, – сказал Кордуэйнер. – Я еще не объяснил, в чем суть Реальности. Ты готов признаться, что лгал? Ты готов выслушать правду?

– А позвольте, в свою очередь, задать вопрос вам, – просипел я. – Вас не страшит то, что вы можете увидеть?

– Да это нелепо!

– Ладно, сделайте мне поблажку, уберите руку с шеи и дайте еще пять минут, – попросил я, а Роберт добавил: – А не уберешь, так я докончу то, что начал в «Доме Кобдена».

– С меня должок и за это, – ответил Кордуэйнер. – У тебя пять минут, не больше. Ври дальше.

Мы пересекли открытый участок и вошли под сени кленов, знакомых мне по моим снам. Впереди, над кронами деревьев, возвышался дуб-великан. Роберт знал эту местность так же хорошо, как и я, несмотря на то что он тоже никогда не бывал здесь наяву. До меня вдруг дошло, что после тысячи повторений мы поменялись местами: теперь двигающейся в заданном направлении тенью был я сам.

– Я отвергаю саму мысль о том, что ты способен перемещаться во времени, – заявил Кордуэйнер. – Ведь это я перенес нас в прошлое на Вэгон-роуд.

– Кто ж тогда перебросил нас сюда? – спросил я.

– Не оспариваю твоей способности перемещаться в пространстве, – сказал Кордуэйнер. – Это у тебя от меня.

– Взгляните-ка направо. Секунд через десять вы увидите освещенное окно.

Мы миновали последние дубы. Кордуэйнер посмеивался над моими попытками одурачить его. Еще пара шагов – и сквозь листву показался желтый свет.

– Что за дом?

– Подойдем поближе, – сказал я. – Он не может нас услышать и ничего не видит, кроме своего отражения.

Кордуэйнер сделал несколько шагов вдоль края луга и приостановился:

– Я знаю эти стены. – Узнавание появилось на его лице, словно непрошеный гость. – Это окно очень напоминает то самое, через которое я в детстве лазал украдкой. – Он развернулся и взглянул на меня. – О, какой же ты вероломный, вероломный демон, однако я вижу твой подлый план. Ты привел меня к иллюзии дома.

– Подождите, пока не увидите того, кто в доме, – сказал я.

– Нет, это нестерпимо. Это богохульство. Под стенами, так похожими на эти, со мной говорили мои Великие Прародители. То здание было моим университетом.

– А вашим учителем был Говард Данстэн. Он в большой комнате с этой стороны дома. Подойдите, загляните в окно. Примите это как испытание вашей веры.

– Вера моя подвергается испытанию всю мою жизнь, – пробормотал Кордуэйнер. – Как и мое терпение. Однако столь мучительного испытания еще не бывало.

До ярко освещенного окна оставалось десять футов. На белой каминной полке у противоположной стены убогой комнаты виднелись высохший бостонский папоротник и лис, шагающий к краю стеклянного купола. Блестящие противовесы кружились влево-вправо, вправо-влево под медными часами, показывавшими одиннадцать часов тридцать одну минуту после полудня.

– Если есть здесь кто живой, – сказал Кордуэйнер, – пусть покажется.

Словно по команде в поле зрения вошел Говард Данстэн: лицо опустошенное, волосы и борода седые, но его все еще можно было узнать – тот самый, со студийных портретов, кто вез свою семью на машине по Вэгон-роуд. Он говорил с непреклонной и монотонной размеренностью, как гипнотизер. Я знал, кто остался вне прямой видимости. Под усталым отчаянием Говарда скрывалось остроумное и расчетливое ожидание, до этого момента ускользавшее от моего внимания. У него было лицо человека, который никогда ничего не говорил прямо, никогда не совершал необдуманных поступков, никогда не открывался больше, чем того требовала необходимость, – лицо человека, отравленного одиночеством.

Будто влекомый магнитом, Кордуйнер Хэтч нехотя двинулся вперед.

Я увидел себя входящим в сверкающую рамку и окунулся в тридцать пятый год из того полудня, когда Стюарт Хэтч махнул рукой в сторону заросшего поля и прозрачно намекнул, что его дед и Сильвестр Милтон уничтожили дом, темневший перед нами. Теперь я понимал, что Стюарт все переврал: истинную историю подарил мне Корду-эйнер. Я также понял, что буквально несколько минут или секунд назад две ранние версии Нэда Данстэна, в возрасте трех и восемнадцати лет, промелькнули перед нами и исчезли, потому что явились слишком рано и явились одни. Я чувствовал какое-то оцепенение и в то же время был достаточно рассержен, чтобы позаботиться о себе. Я что-то сказал Говарду, но он продолжил говорить, тогда я попытался остановить поток его слов вопросом: «Кто мы такие?»

Говард покачал головой и изрек: «Мы есть то, что истекло из трещины золотого кубка», а следом – что-то, что мне не удалось прочитать по его губам. Рядом со мной застыл, раскрыв от удивления рот, Кордуэйнер. Казалось, даже воздух покинул его тело. Говард двинулся в глубь комнаты и пропал из виду. Я подумал: «Он знает, что мы здесь стоим, он разыгрывает спектакль перед двумя аудиториями, каждый жест у него продуман до мелочей»…

Кордуэйнер резко шагнул назад, в замешательстве огляделся и рванулся к лесу с поразительной скоростью. Я пошел вслед за тучной фигурой, мелькавшей между деревьями. Он остановился, когда достиг кленовой рощи. Лицо его было размытым бледным пятном.

– Вы по-прежнему считаете, что это трюк? – спросил я.

– Мне не послышалось, он сказал: «Мы – дым из пушечного жерла»? Он говорил словно во сне.

– Думаю, да, именно это он и сказал, я помню. Кордуэйнер издал утробный звук, словно пытался очистить легкие от постороннего вещества:

– Я читал по его губам. Он что-то сказал о золотом кубке. А потом он сказал: «Мы дым из пушечного жерла».

– Вы слышали это раньше?

– О да! Да, приходилось. Я слышал это не один раз. – Голос его чуть дрожал. – В детстве…

Откуда-то из глубины леса к нам стали приближаться тяжелые шаги. Кордуэйнер обернулся с трудом, скорбный и неподвижный, будто его шея стала единой колонной с позвоночником Танцующий проблеск света, качаясь и подпрыгивая, двигался в нашем направлении.

– Люди из города, – сказал я. – Они идут, чтобы сжечь его. Лет за сто пятьдесят до этого то же самое произошло в Провиденсе.

– Говард Данстэн никогда не жил в Провиденсе.

– Один из его предков построил дом, который люди прозвали «Страшным домом». Сильвэйн Данстэн перевез его сюда по кирпичику.

Свет разделился: теперь ясно были различимы огни трех факелов, приближавшихся из-за деревьев. Кордуэйнер дернул меня в укрытие между двух кленовых стволов.

120

Факелы растянулись полукружьем, как огни рампы, и двигались к нам сквозь лес. Порой раздавалось шипение листьев, попадавших пламени на язык. Кордуэйнер нырнул еще дальше в лес. Он не обращал на меня никакого внимания – его уже не волновал даже сам факт моего существования.

Вел людей Карпентер Хэтч, который теперь был старше и тучнее, чем на Вэгон-роуд. Если б не факел в руке и искаженное жаждой мести лицо, он выглядел бы типичным напыщенным толстосумом-ничтожеством, каким всегда стремился стать. В трех футах позади и по бокам от него шагала пара мужчин, разделенных как взаимным отвращением, так и социальным положением. Мрачный лысеющий мужчина лет на десять старше и почти на фут выше Карпентера Хэтча был, скорее всего, Сильвестром Милтоном. Коротышка Феррети Ля Шапель суетливо поспешал рядом, стараясь не отставать.

Мы с Кордуэйнером пробирались за дубами футах в двадцати перед ними. Тяжело дыша, Кордуэйнер наблюдал, как, высоко подняв над головой факел, человек с искаженным ненавистью лицом приближался к нам – человек, который, как думал Кордуэйнер, был его отцом. Факел Мил-тона вновь поджег гроздь листьев низко нависшей ветки.

– Смотрите, мистер Милтон, – сказал Ля Шапель.

– Заткнись, Коротышка, – отрезал Милтон. Выскочив из-за дерева, Кордуэйнер стал на их пути. Трое мужчин остановились, на пару секунд опешив, будто перед ними вдруг появилась отрезанная голова.

Карпентер Хэтч, оправившись от замешательства, рявкнул:

– Убирайтесь отсюда! Это дело вас не касается.

– Он видел нас, – сказал Милтон.

– Не трясись, Сильвестр, взгляни как следует на этого старика, – успокоил его Хэтч. – Он же полоумный дегенерат, – и звонким голосом добавил: – Послушай, старина. Ты больше не работаешь на мистера Данстэна. Он серьезно согрешил и должен быть наказан. У меня в кармане пятьдесят долларов, это большие деньги, но они могут стать твоими, если ты сейчас уйдешь отсюда и будешь держать язык за зубами.

Кордуэйнер застонал и бросился на них. Милтон и Ля Шапель пустились наутек, бросив факелы. Карпентер Хэтч глянул через плечо, отскочил назад и швырнул свой в Кордуэйнера. Прежде чем Кордуэйнер успел подхватить его в воздухе, Карпентера уже след простыл. Я выскочил из укрытия и затоптал загоревшуюся траву. Кордуэйнер держал факел над головой, прислушиваясь к звукам панического отступления. Плечи его вздымались и опадали, как поршни. Я не мог понять, рыдал он или просто тяжело дышал.

Кордуэйнер резко повернулся и кинулся к дому. Попадая в пламя факела, над его головой трещали и шипели листья.

Когда я выбежал из леса, Кордуэйнер метался вдоль стены дома и кричал. На щеках его блестели слезы. Когда я приблизился к нему на шесть футов, лицо Кордуэйнера вдруг закаменело от потрясения, а затем оживилось – он узнал меня. Страдальческий рев вырвался из перекошенного рта:

– Ты знаешь, что он со мной сделал?!

– Он лгал вам, – проговорил я.

Сжимая факел как копье, Кордуэйнер бросился к краю луга и там начал кружить. Он что-то искал, но я поначалу не понял этого и подумал, что старик впал в животное бешенство. На втором круге он упал на колени и выкопал длинный, гладкий, испачканный землей камень. Затем левой рукой он поднял факел и устремился назад, к дому. Проплыв по воздуху, словно диск, камень врезался в окно, расплескав стекло брызгами сверкающих осколков. Второй широкий замах – и в разбитое окно полетел факел.

Кордуэйнер завертелся на месте, вскрикивая то ли от возбуждения, то ли от непереносимой душевной муки. Он взглянул на меня, но увидел только пару факелов в моих руках: выхватив их, он поспешил к фронтону дома.

В портике загорелся свет. Оглушительно лязгнув, отошел засов, и входная дверь распахнулась, явив пустой коридор перед комнатой, в которой меж стопками книг взлетали языки пламени.

– Где он?! – вскричал Кордуэйнер.

В освещенные окна фасада я увидел седовласого Говарда, легкими шагами идущего к порогу комнаты, в которой Кордуэйнер получал свои уроки безумия. В окне над портиком показался слабый свет, струившийся откуда-то из глубины дома Я услышал – или вообразил, что услышал, – звук, напоминающий писк летучих мышей. Узкие огненные ручейки побежали через пол кабинета и, подпитанные ночным воздухом, взвились и хлынули в коридор.

– Он идет на чердак, – сообщил я Кордуэйнеру; тот обратил на меня яростный взгляд. – Там и все остальные. Вы, наверное, слышали, как Карпентер и Элли шептались о них.

Задыхаясь, Кордуэйнер проговорил:

– «Осьминог, сороконожка, что-то вроде паука…»

Мы чуть отступили от стены и взглянули наверх. Окна чердака окрасились золотисто-желтым светом.

Я полагал, что Кордуэйнер исполнит собственное пророчество и бросится в горящий дом. Но он сделал то, что изумило меня, – испустил какой-то нечеловеческий звук, в котором слышались высокомерие и радость под пеленой безумия. Мне понадобилась секунда, чтобы понять: Кордуэйнер хихикал.

– Роберт! Обидно, что у тебя не хватило ума и учтивости прочитать мои рассказы до того, как уничтожить их. Поступи ты таким образом, ты бы постиг смысл нашей ситуации. Все записано! Мы с тобой привели друг друга сюда.

Я попытался отыскать Роберта, но Роберт исчез.

– Записано? – переспросил я, теперь уже всерьез пытаясь потянуть время. – Каким образом?

– По милости… – Лицо его осветилось восторженной улыбкой. – По милости, с удовольствием тебе сообщаю, моего гения. Какой же я был глупец. Я забраковал собственный шедевр! – Кордуэйнер начал захлебываться истерическим смехом.

Его очевидное унижение набрало силу и обратилось почти без всякого перехода в эйфорию, напугавшую меня больше, чем все случившееся перед этим. Я отошел чуть в сторону, страшно злясь на Роберта за то, что снова бросил меня:

– Вы хотите сказать, что вы написали о Говарде Данстэне?

– Я написал о Другом, чье имя мне неведомо. Он предал меня, Роберт, ты был абсолютно, просто гениально прав!

– Ну так присоединяйтесь к нему, – сказал я. – Если это то, о чем вы писали, займите свое место, пока не поздно!

– Ну как же ты не можешь понять?! – заорал Кордуэйнер. – Присоединиться к нему должны мы оба!

Повторяя худшие мгновения моего детства, какая-то сила, будто рука великана, оторвала меня от земли и повлекла к открытой двери. Кипя от возбуждения, Кордуэйнер устремился ко мне. Я отлетел назад футов на десять, едва успев избежать огненного объятия пламени факелов в его руках. За эти мгновения я успел собрать в кулак всю свою силу, чтобы противостоять ему. Это было – теперь, оглядываясь назад, я припоминаю, что именно так мне и казалось тогда, – словно мне удалось разбудить и включить в действие некую неактивную частицу Роберта. Когда я остановился как вкопанный у самого угла портика, за моей спиной, подобно разъяренному огромному зверю, заклубился жар, угрожая запалить мою одежду одной лишь своей близостью. Кордуэйнер тоже остановился. С расстояния пары футов он швырнул в меня сгусток той же деспотичной энергии, которая когда-то держала меня в неволе, и я почувствовал, что могу противостоять ей. От жара у меня в ноздрях закрутились волоски. Я не двигался.

Кордуэйнер взвыл от разочарования.

Лицом к лицу стояли мы, связанные патовой ситуацией, которая будет длиться до тех пор, пока один из нас не устанет. Без Роберта я чувствовал себя физически неполноценным и обреченным. И тут в голове моей открылась потайная дверца, и из обширного, темного, неизведанного пространства, что было за ней, прилетел голос Стар Данстэн: «Передо мной будто мир раскрылся и поведал свою историю». С чувством, что я отдаю себя тому, чего больше всего в жизни страшился и в чем сомневался, я шагнул за порог двери – по-другому описать происходившее я не в силах. Подчиняясь воле ужасающей, неизбежной капитуляции, я шагнул в какую-то стихийную тьму, я перешел. Сила и мощь, об обладании которыми я прежде не подозревал и которыми никогда не желал повелевать, вырвались из самого центра моего существа и, крадучись, пробирались сквозь психический вихрь Кордуэйнера.

– Ты должен войти в дом! – выл Кордуэйнер. – Ты что, не понимаешь? Ступай!

– Это твой рассказ, а не мой, – сказал я, сделал шаг в сторону от стены и окутал его ужасающими чарами, которые я унаследовал от Говарда Данстэна. Мой старинный враг, Мистер Икс, Кордуэйнер Хэтч, распахнул рот и заверещал, как кролик, почувствовавший петлю силка на лапе. Я почувствовал, что мне тоже надо закричать, однако вместо этого… швырнул воющего Кордуэйнера в ярко пылающий дом наших предков.

Где-то внутри дома начали рушиться прогоревшие стропила. Окна чердака вспыхнули красным, затем – ярко-голубым. Я попятился от пожарища и медленно, по слогам, бездумно произнес имя Роберта. Рев пламени заглушил мой голос. Еще одна балка с грохотом полетела на пол. Темное покрывало ночи гасило прорывающиеся сквозь крышу языки пламени. Я приказал себе вернуться в «Медную голову».

121

Меня всего колотило, и запах гари въелся в одежду. Я положил руки на стол. Когда они перестали дрожать, я вытащил из кармана библию Кордуэйнера Хэтча. Как и от моей одежды, от нее несло распадом. Открыв книгу наугад, я прочитал первое предложение, на которое наткнулся взглядом:

«… Осьминог, сороконожка, что-то вроде паука, но тела их венчало то, что наполовину напоминало человеческое лицо, и…»

Я швырнул книгу на стол.

Фонтан на Телячьем Дворе отражал немощный свет фонаря. Путешествие из реального мира и обратно отняло у меня часа два. Тщательно вымыв руки и лицо, рассовав фотографии в папки, я спустился вниз.

Ночной портье старался не смотреть на мой пиджак:

– Вам сообщение, мистер Данстэн. Я только что собирался отнести его вам.

– Прочтите, – попросил я.

Подняв брови, он потянулся под конторку и развернул листок бумаги:

– «С днем рождения. Я звонила Нетти узнать, там ли ты, и она проболталась. Хочешь чудный подарок? Приезжай ко мне. Лори». – Клерк умудрился так прочитать записку, что каждое слово звучало похабно. Он свернул бумажку и протянул ее мне с преувеличенно ироничной любезностью. – Не будете ли вы так добры, заберите, пожалуйста, этот милый сувенирчик себе!

У кромки подъездной дорожки дома Лори передними колесами на траве лужайки стоял небрежно брошенный «мерседес-500SL» Стюарта Хэтча. Я быстро обошел его, подбежал к входной двери и вошел в дом.

Я увидел Поузи Феабразер с Кобби на руках внизу лестницы. Малыш словно закаменел – его сковал испуг. В кухне орал Стюарт, но слов я разобрать не мог. Кобби потянулся ко мне, я взял его на руки и прижал к груди. Я чувствовал, как бьется его сердечко.

– Позвонить «девять-один-один»? – шепотом спросил я у Поузи.

О кухонную стену разбилась тарелка. Следом послышался пьяный рык Стюарта. Еще одна тарелка. Кобби заплакал.

– Я займусь этим, – сказал я. – Кобби, иди к Поузи, хорошо?

Мальчик кивнул.

– Вот так.

Поузи укрыла его в своих объятиях и понесла наверх.

Я вошел в кухню. Стоявшая у разделочного столика Лори взглянула на меня, дав понять, что напугана, но владеет собой. Осколки тарелок усыпали пол между ней и Стюартом Хэтчем – широко расставив ноги, чтобы не качаться, тот стоял рядом с разбитой китайской горкой. Его красивая итальянская рубашка на спине была мокрой от пота.

– Когда ж ты перестанешь лгать мне?! – орал Стюарт. Схватив третью тарелку, он швырнул ее в стену в пяти футах слева от Лори. Лори вновь глянула на меня, и Стюарт обернулся. Взмокшие от пота волосы облепляли голову, а белки глаз были красными.

– Убирайся к чертям из моего дома! – Затем он прислонился спиной к столику и улыбнулся. – Бог ты мой, Данстэн, надо быть совсем без мозгов, чтобы носить такой пиджак.

– Кобби очень напуган, – сказал я. – Может, вам лучше вернуться к себе домой?

– А Кобби-то здесь при чем! Эта сучка разбила мне жизнь! – Он ткнул в моем направлении пальцем – А ведь ты в курсе, а? – Стюарт сделал почти незаметный шажок вперед. – Жену мою охмурить, меня засадить в тюрьму – таков твой план?

– А ты собираешься сесть в тюрьму, Стюарт?

– Мне крайне неприятно, чрезвычайно неприятно говорить об этом, но, возможно, мне предоставят такую честь. Эштон сделала невозможное, и мы знаем, как это ей удалось, не правда ли? Я человек здравого рассудка, и мне всего лишь хотелось бы услышать правду – для разнообразия. – Пьяное бешенство делало румянец на его лице гуще.

Стюарт был близок к тому, чтобы вновь утратить контроль над собой, и мысль об этом ему была по душе. Потеряв самообладание, он почувствовал бы себя лучше, чем в настоящий момент.

– Я никак не возьму в толк, – продолжил Стюарт, – это кентуккское ничтожество связывает меня с делами, о которых она могла пронюхать только в одном случае – если какая-то сволочь втихаря дала ей информацию. А о том, что эта информация у меня есть, знал только Гринни, и он черта с два бы проболтался.

Стюарт осклабился, опустил глаза на половинку почти идеально ровно расколовшейся тарелки и отбросил ее в сторону ударом ноги в плетеном кожаном мокасине с кисточками. И захихикал как слабоумный.

– Завтра в девять утра нам предписано явиться в управление полиции для прохождения… – Стюарт задрал голову, пытаясь подобрать слово, – формальностей перед процедурой допроса по обвинению в совершении целого ряда преступлений. Как то: мошенничество. Уклонение от уплаты налогов. Присвоение денег обманным путем. Неблаговидные поступки в отношениях с нашей славной почтово-сберегательной системой. Гринни наложил в штаны. Может, пустит пулю в лоб. А если пустит – может, мне скидка будет?

– Мне по душе твое участие, – сказал я.

– Ага. А мне – твое. – Стюарт потер ладонями лицо. – Давай в открытую, а? Скажи хоть, как тебе это удалось? Я сейчас вроде слепого котенка. Помоги мне.

– Стюарт, я не понимаю, о чем ты.

Он прижал ладонь к сердцу:

– Это ты в ту ночь забрался ко мне? Это не только неприлично, но и преступно, если верить федеральному закону.

– А из тебя преступник паршивенький, – сказал я. – Ты настолько дилетант, что даже не позаботился нанять себе К. Клейтона Крича.

Стюарт покачал головой и вскинул вверх руки:

– Крич! Завидев его, мой папаша предпочитал перейти улицу, чем поздороваться с К. Клейтоном Кричем.

– Твой отец не был преступником, – сказал я. – Кордуэйнер позаботился, чтобы этого с ним не случилось.

Лицо Стюарта побагровело еще больше. Он перевел взгляд на Лори, и она покачала головой.

– Нет? Что ж, нет так нет. Надеюсь, что нет. – Качнувшись, он повернулся ко мне, готовый вот-вот взорваться. – А скажи-ка, наш маленький друг, я тебе случаем не рассказывал о моем покойном дядюшке Кордуэйнере? Освежи мою память.

– Да, ты говорил мне о нем, – ответил я.

– А не называл ли я тебе его имени? Сдается мне, нет.

– В этом городе о Кордуэйнере тщательно скрывается буквально все. Но я понимаю, почему ты предпочитаешь не распространяться о нем.

Стюарт качнулся назад:

– Кто тебе нашептал?

– Все тайное становится явным, – пожал плечами я. – То же касается и твоих секретов. Езжай домой, Стюарт.

– Знаешь что? Думаю, юбилейный комитет был паршивой затеей. – Он засмеялся, и смех его был похож на воронье карканье: сухой, отрывистый, напыщенный, без капли веселья. – А может, эта сука с кассовым аппаратом вместо души – я о моей дорогой женушке – все-таки не предавала меня?

– Не думаю, что в этом была бы нужда, – подала голос Лори.

– И это моя супруга, – сказал Хэтч. Он снова зашелся неприятным смехом: кар-кар-кар. – Это говорит тебе о чем-нибудь? – Сейчас он был уже на самом пороге взрыва, которого сам все это время хотел. – Ну-ка, поведай мне, о каких секретах ты тут заикнулся, Данстэн? Я, кажется, начинаю кое-что понимать: «Теплее, теплее…» Я становлюсь – как это? – во, перспективным!

– Если ты не уберешься, мне придется тебя отсюда вывести.

– Думаешь, много потеряю? – Он сделал шаг ко мне. На лице его застыла напряженная ухмылка. – Лично я – нет. А вот ты потеряешь. – Он неуклюже выбросил кулак в сторону моей головы.

Я уклонился влево и ударил его в живот. Лори пронзительно крикнула:

– Прекратите!

Стюарт, шатаясь, отступил.

– Ловко, – проговорил он. – Знаешь мое золотое правило?

Я покачал головой.

– Никогда не дерись, если ты в хлам.

Стюарт уронил руки и шагнул к задней двери. Когда я подошел ближе, он резко крутнулся на каблуках и нанес мне мощный удар слева, наверняка сломавший бы мне челюсть, если б я вовремя не уклонился. Его кулак влепился мне в череп. В голове зазвенело. Я заметил движение Стюарта, собравшегося довершить дело правым боковым, и упредил его ударом в живот, покрепче, чем в первый раз. Он отлетел к столику и выдавил: «Угу». Белки его глаз были почти полностью красными. Стюарт потянулся за спину, пошарил рукой в выдвижном ящике и вытащил нож для чистки овощей.

– Вообще-то я искал кое-что более внушительное… – пробурчал он.

Лори осторожно двинулась в сторону гостиной. Стюарт, указав на нее ножом, крикнул:

– Стоять!

Лори взглянула на меня.

– Как же меня достали Хэтчи, кидающиеся на меня с ножами, – прошипел я. Разозлившись и поэтому не в силах держать себя в руках, я пошел прямо на него. – Давай, режь, крутышка, суперпривилегированный будущий каторжник.

Пытаясь не подпустить меня ближе, Стюарт ткнул ножом в пустоту перед собой. Затем качнулся вбок, на мгновение потерял равновесие и попытался восстановить его, подавшись корпусом вперед и выбросив руку с ножом в моем направлении. Я перехватил его запястье, дернул вперед и ударил ногой по лодыжке. Он повалился ничком на кафель и разбитые тарелки. Отдавая дань уважения лейтенанту Роули, я ткнул Стюарта по ребрам.

– Хватит! – взвизгнула Лори.

Перешагнув через Стюарта, я опустился на колени. Он замычал. Я вынул нож из его руки.

– Не убивай его! – воскликнула Лори.

– Лори, пожалуйста, не шуми, – проворчал я и вывернул правую руку Стюарта ему за спину. Затем, потянув за эту руку, заставил его подняться на колени. Еще один рывок – и он встал на ноги.

– Черт тебя подери, Стюарт, – сказал я, – за тобой нужен глаз да глаз. – Левой рукой я крепко дал ему в ухо. – Ну что, вызовем полицию, расскажем им о том, как ты порывался зарезать меня?

– Да пошел ты! Шуток не понимаешь, – вяло огрызнулся Стюарт. – Просто от всех этих дел я сейчас немного не в себе.

Я приподнял вывернутую за спину руку Стюарта еще на пару дюймов, и он вскрикнул от боли.

– Я знаю, тебе сейчас очень неспокойно, Стюарт. Однако ты поднял на меня нож, и я не могу сказать, что мне не по душе идея сделать тебе больно.

Ногой в изящном плетеном кожаном мокасине Стюарт врезал мне по правой голени и попытался вырваться. Я резко поднял его руку вверх и услышал звук рвущихся связок и громкий хруст сустава, выворачивающегося из лопатки.

Стюарт охнул и качнулся вперед.

– Ты ему руку сломал!

– На самом деле я всего лишь вытянул ему плечо из сустава, – сказал я. – Сейчас старина Стюарт поедет в Лаундэйл и обратится в отделение скорой помощи, а там добрый дежурный доктор мгновенно вправит ему сустав. Ты ведь в состоянии рулить левой рукой, правда, Стюарт?

– Да кто меня пустит в Лаундэйл? – простонал Стю.

Я ткнул его в плечо. Стюарт, дернувшись, взвизгнул.

– Я могу рулить.

Толкнув его вперед, я велел ему открыть дверь. Выйдя из дома, мы подошли к «мерседесу».

– Где ключи от машины?

– В правом кармане.

Я сунул руку в его карман. Стюарт в изнеможении рухнул на кожаное сиденье, с усилием подтянув ноги под руль. Я вложил ключи ему в левую руку. Потея и кривясь от боли, он все же завел машину. Затем поерзал на сиденье, пристраивая поудобнее на руле левую руку. Хныча, он включил заднюю передачу и выехал на дорожку. Звук удара, скрежет металла о металл и звон разбитого стекла дали мне понять, что по пути он не миновал мой «таурус». Вихрем «мерседес» промчался по дорожке и вылетел на Голубичную. Один из задних фонарей машины болтался на проводах. Задняя часть «тауруса» справа напоминала измятую бумажную салфетку. Забрав из машины папки, я поднял глаза и увидел, как пристально, изучающе смотрит на меня из окна гостиной Лори.

122

Она вышла из дома и крепко меня обняла.

– Спасибо, спасибо тебе, спасибо, что пришел. Не знаю, что бы он натворил, он совсем обезумел.

Я уловил легкий, не сказать, чтобы неприятный, запах виски.

– Кобби успокоился?

– Я сказала ему, что ты помог успокоить папу. – Лори вздохнула и опустила голову мне на плечо. – Намаялся, бедный. Вот-вот заснет.

– Хорошо бы, – сказал я. – Кобби такое совсем ни к чему.

Я поцеловал Лори в макушку, и она еще мгновение помедлила, прильнув ко мне.

– Я на самом деле очень тебе благодарна, Нэд. – Она подняла на меня глаза и улыбнулась. – Ты получил мою записку?

– Да, спасибо.

– Ты не предупредил меня, что у тебя день рождения! Я узнала об этом только от Нетти.

– Не хотел добавлять тебе проблем… – сказал я.

Лори потянулась поцеловать меня:

– Пока ты не приехал сюда, твой день рождения был праздником?

Я рассмеялся:

– Можно сказать и так.

– Что ты сегодня делал?

– Тетушки устроили праздничный ужин. С тех самых пор я вроде как в бегах.

– Они, наверное, устроили барбекю. От твоей куртки пахнет дымом. – Не отнимая от меня рук, Лори чуть откинулась назад и очаровательно улыбнулась мне. – Какая на тебе дачная курточка.

– Мэй стянула ее мне в подарок, – сказал я. – Нравится?

– Очень. Стюарт вывел тебя из равновесия, а мне хочется вернуть тебе хорошее настроение. В розовом ты просто неотразим. Тебе нужно носить только розовые брюки, розовые рубашки и розовые костюмы с рисунком – мелкие лодочки и навигационные флаги.

Способность Лори скрасить тягостное впечатление от мерзкой сцены, обратив все в понятную нам обоим шутку, увлекла меня в ее особую ауру. Меня поразила неожиданная мысль: все, что терзало тревогой мою душу, Лори неизменно воспринимала с поддразнивающей, размывающей остроту переживаний иронией. А следом пришла другая мысль: если я воспринимаю это так, значит, я уже отгородил себя от этого.

– Прости, если напугал тебя.

– Напугал меня Стюарт. Ты поразил меня.

– Не сомневаюсь, что в конце концов ты бы и сама уладила это. Я, наверное, все только испортил.

– А я сомневаюсь. – Лори опять поцеловала меня. – Когда он расколотил мою китайскую горку, я поняла, что следующими будут стаканы. Поможешь мне собрать осколки? – Она взглянула на папки у меня под мышкой. – А это что?

– Потом покажу.

Я положил папки на кофейный столик, и мы отправились на кухню, где занялись уборкой. Фарфоровые черепки и осколки пятнали пол и отдельными островками белели на столе.

Вошла потрясенная Поузи и стала наводить порядок у столика для разделки мяса:

– Кобби заснул, но мне пришлось прочитать ему почти все его книжки. Вы в порядке?

– Нэд вел себя геройски, – улыбнулась Лори. – Жаль, ты не видела. Стюарт кинулся на него с ножом.

– Овощным, – уточнил я. – Он тоже очень волновался.

Когда весь разбитый фарфор был собран в пакет, Поузи спросила, чем еще может помочь.

– Все, спасибо, больше ничего не требуется, – сказала ей Лори.

– Как хорошо, что Нэд появился вовремя и выгнал этого зверя.

Я поклонился, а Поузи послала мне воздушный поцелуй и вышла из кухни. Ее легкие шаги раздались на лестнице.

– Как думаешь, мы заслужили выпивку? – спросила Лори.

– Ага, и хотя Стюарта нам, пожалуй, не догнать, я не прочь попытаться. Похоже, у меня будет здоровенный синяк на виске, и рука болит. Теперь понятно, зачем боксерам перчатки.

Лори взяла стакан с полки и второй – из мойки, бросила в них лед и достала из холодильника литровую бутылку любимого напитка Тоби Крафта. Каждый стакан она наполнила виски на три четверти.

– А ты, похоже, успела выпить до приезда Стюарта, – заметил я.

– Разве?.. – Я не разобрал: то ли она забыла, то ли сделала вид, что забыла. Тут я заметил, что она смотрит на меня с легким вызовом. – Вот оно что. Я дала тебе чистый стакан, а этот достала с полки. А… Поняла. Перечисляя тебе мои пороки, Стюарт упомянул и тяжелую стадию алкоголизма.

– Алкоголизм он опустил. Люди, пьющие столько, сколько Стюарт, не считают это пороком.

– Верно подмечено, – согласилась Лори. – Господи, пойдем присядем, а?

Она обняла меня одной рукой, и мы перешли в гостиную.

Мы устроились на длинном диване перед кофейным столиком. Большая комната показалась мне сейчас наполненной гулкой пустотой, как здание брошенного аэропорта.

– Прости, что я так визжала, – сказала Лори. – К моему огромному изумлению, я обнаружила, что мне жаль Стюарта.

Я сделал глоток скотча.

Она откинула голову на диванную подушку.

– Как думаешь, что с ним будет? Он выдержит?

– Хочешь знать, что ждет доброго старого Стюарта? – Я усмехнулся. – Я тебе скажу. Отсидев годик в тюрьме, Стюарт найдет в себе Иисуса и станет убежденным христианином. Весь оставшийся срок он будет возглавлять группы молящихся и классы изучения Библии. Когда он освободится, получит в какой-нибудь захолустной бурсе духовный сан и несколько лет посвятит тюремной пастве. Он будет рассылать сообщения для печати, и о нем будет написано много статей. Вы только представьте, потрясающая история: один из столпов общества, унаследовавший огромное состояние, совершает преступление, обретает спасение и очищение в тюрьме и посвящает себя добрым делам. Этот парень никогда не пропадет. Через три года у него появится своя церковь и многочисленный приход. Когда он будет описывать свое прошлое, Эллендейл покажется Содомом и Гоморрой: стейки с кровью, модные машины, дорогие костюмы, цепи, кожа и кнуты. Количество прихожан возрастет вчетверо, и он купит новое здание с телевизионной аппаратурой. Потом он напишет книгу и станет завсегдатаем ток-шоу.

Пассаж о цепях и коже вырвался у меня невольно. Я никак не ожидал, что во мне накипело столько гнева.

Проницательно и слегка удивленно она смотрела на меня:

– Похоже, ты прав. А откуда взялись цепи и кнуты? По-моему, он вполне нормален и далек от садомазохизма.

– Присочинил, чтоб история получилась более складной. Когда Стюарта посадят, я напишу ему, что вымысел куда сильнее реальности.

Лори смотрела на меня с той же глубокой задумчивостью, которую я подметил, когда взглянул на нее поверх крыши машины.

– Ты сказал, что тебя достали кидающиеся с ножами Хэтчи.

– В запальчивости…

– Это ты тоже присочинил, да? Сколько ж тогда получается Хэтчей?

«О нет!» – подумал я.

Взгляд ее почти неуловимо изменился.

– Что? Прости, не понял. – Я сделал большой глоток виски, пытаясь подготовить себя. Я не хотел готовить себя.

– Нэд?

– Ты права, – проговорил я. – Мы с тобой должны кое-что выяснить.

– Ты, кстати, собирался показать, что в папках, – звонко, почти с вызовом напомнила Лори. Сейчас она была словно армия на вершине холма: знамена развеваются, оружие наготове. Я чувствовал восторженное изумление.

– Для начала послушай, что происходило в течение последних двух дней. Я обязан рассказать тебе об этом. Ты познакомила меня с Хью Ковентри и помогла мне узнать об Эдварде Райнхарте.

– Это то, что ты хочешь выяснить? – Знамена красиво и гордо реют на ветру.

– Это то, что нам необходимо выяснить, – сказал я.

123

Рассказ я начал с Бакстон-плейс и Эрла Сойера; покинув коттеджи, я пришел на Голубичную, где увидел имя сторожа в сборнике Лавкрафта у Поузи.

– Вот почему ты вдруг так странно повел себя, – сказала Лори. – А мы-то с Поузи гадали, какая муха тебя укусила.

– Виноват… Мне надо было уйти и подумать.

– Зато, слава богу, ты вернулся. Рассказывай дальше.

– На похоронах Тоби кто-то обмолвился, что истинным хозяином домов моих тетушек на Вишневой улице якобы является Стюарт. Это бессмысленно. И я так и не пойму, почему они изо всех сил старались сделать вид, будто ничего не знают о моем отце.

– Мне это тоже непонятно, – сказала Лори. – А какая здесь связь?

– Я кое-что сделал, чего делать, конечно, не следовало. Обшарил платяной шкаф Нетти. Там и нашел одну из этих папок. А вторая – из дома Стюарта.

– Ты забрался в дом Стюарта?

– В этом не было нужды. Я взял папку, но первым украл ее он. Я лишь востребовал снимки назад.

– Значит, это он забрал фотографии твоих тетушек?

– Забрал, чтобы они не попали на выставку.

– А остальные были у Нетти? Что ж, по крайней мере, это ты выяснил. Они держали их у себя как выкуп. Нетти и Мэй далеко не дурочки.

– Нетти и Мэй знают, как взять то, чего они хотят, – ухмыльнулся я. – Вопрос-то в другом: чего они хотят?

Лори невозмутимо взглянула на меня в ответ:

– Им, наверное, очень дороги эти фотографии.

– Я тебе покажу кое-какие.

– Наконец-то. – Лори поставила стакан и подвинулась поближе к кофейному столику.

Я вытянул из папки фотографию Омара с Сильвэйном.

– Запомни эти лица.

Следующей появилась фотография Говарда Данстэна, за ней – Кордуэйнера.

– На тебя похож. – Лори обернулась ко мне с сияющей улыбкой и вновь вгляделась в снимок. – Немного. У тебя глаза не такие бешеные.

– Это Говард Данстэн. Отец Нетти и Мэй.

– Непрост, а? А это что?

Она взяла следующую фотографию из стопки. Под присмотром сидящего на корточках десятника в котелке двое мужчин катили тачки к сотам строительных лесов и балок, поднимающихся из грязной земли. В правом углу кадра двое других рабочих тащили охапки деревянных брусов «два на четыре» через Торговую авеню. Поодаль от стройки припарковались «форд» модели Т и грузовик с дощатыми бортами кузова. Весьма упитанный зевака в костюме из сирсакера[67] и канотье, как у молодого Карпентера Хэтча, взволнованно смотрел в камеру, стоя в нескольких футах за спиной надзирателя в котелке. Углы наклона шляп и позы этих двоих сочетались четко и плавно, как стихотворная рифма.

– Это на стройке отеля «Мерчантс», девятьсот двадцать девятый год. Хью Ковентри очень нравилась эта фотография.

– И вправду, удачный вышел снимок. В нем столько движения, а два парня в шляпах – прямо анекдот.

– А вот я совсем маленький. – Я выложил перед Лори фотографию с моего третьего дня рождения.

– Боже, какой очаровательный ребенок! – Глаза ее лучились радостью. – Нет, правда, ты был не просто симпатичным – ты был потрясающе красивым малышом. Всякого надо было снимать в рекламах.

– Моя матушка наверняка с тобой согласилась бы. Так, а теперь кое-что из папки Хэтча. – Я показал фотографии Карпентера, хвастающегося своим новым авто, и Эллен на выпускном вечере.

– Кто эти люди? Дедушка и бабушка Стюарта?

– Правильно.

– Какая хорошенькая, правда? А вот он очень смахивает на образцового поставщика свиных бифштексов. Глянь, какие тучные бедра.

Я достал фотографию Кордуэйнера Хэтча в галстуке-бабочке, глядящего из-под челки.

Лори нагнулась к снимку. Сделала глоток из почти пустого бокала и снова обернулась ко мне.

– Это ты? Не может быть. Это снято задолго до твоего рождения.

– Это паршивая овца семейства Хэтчей, – сказал я. – Дядя Стюарта, Кордуэйнер.

– Он похож на тебя.

– Это я похож на него. Лори, когда первые снимки поступили в архив, ты видела хоть один из них?

Лори закусила нижнюю губу:

– Честное слово, не помню.

– А Рэчел Милтон помнит. Это она сказала мне, чтоб я их поискал.

– Не понимаю. – В глазах Лори было лишь невинное смущение. – Рэчел сказала, что я их видела?

– Нет. Сказала только, что они могут быть у тебя.

– Может, и были. Я не придавала им значения. Я ведь тогда и не знала тебя.

– Стюарт понял, кто я такой, в ту же секунду, когда меня увидел. По идее, Кордуэйнер умер еще до рождения Стюарта, и я не думаю, что Стюарт, пока он рос, где-либо видел фотографии своего скомпрометированного дядюшки, так что он понятия не имел, как выглядел Кордуэйнер, пока не собрал семейные фотографии для выставки. Не может быть, чтобы Стюарт не заметил сходства своего дяди с Говардом Данстэном

Лори покачала головой. Выбившаяся прядка волос упала на щеку, и она убрала ее назад рукой.

– А знаешь… – Она снова покачала головой. – Мне, кажется, надо выпить еще. Ты будешь?

Я откинул голову на спинку. Сейчас я чувствовал неуверенность – полную неуверенность. А внутренний голос подсказывал мне: я хочу быть неуверенным.

Лори вернулась в комнату и пошла на свое место в обход, не желая проскальзывать в тесном промежутке между столиком и мной. Она села почти в ярде от меня и сделала глоток из стакана, полного янтарной жидкости и льда.

– Я пытаюсь понять, что происходит со всеми этими фотографиями. Твои тети взяли в залог фотографии Стюарта, но почему Стюарт прячет фотографии твоих тетушек? – Она подвинула Кордуэйнера с челкой и в бабочке к моей полосатой футболке. – Ох!… Потому что паршивая овца был твоим отцом?

Я вынул студийный портрет Говарда Данстэна и положил его рядом с теми двумя снимками.

– Что-нибудь еще приходит тебе в голову?

Лори подалась вперед, вгляделась в лицо Говарда, обернулась ко мне:

– Если хочешь, могу показать другие снимки Кордуэйнера.

Она резко откинулась на спинку дивана и улыбнулась белой стене перед нами:

– Да мне незачем их смотреть. Кажется, я поняла, почему Стюарт хотел припрятать снимки.

– А мне кажется, он дал моим тетушкам много денег, – предположил я.

– Нет, Стюарт вовсе не такой поборник равноправия, – рассмеялась Лори. – И не станет прыгать от радости, узнав о кровной связи между его семьей и Данстэнами. Он сделает все, чтобы скрыть это. – В глазах Лори искоркой блеснула мысль, и она резко подвинулась ко мне, излучая твердую убежденность. – Твои тетки знали об этом с самого начала!

– Думаю, да, но они божатся, что в глаза не видели Эдварда Райнхарта. А если и видели, как они могли знать, кто это?

– Да это совсем не важно как! Они знали! Разумеется, они не могли сказать об этом Стар – никогда: это была их тайна. А Стюарт пытался заставить тебя убраться из города прежде, чем ты начнешь что-то понимать.

– Но зачем ему отваливать целое состояние моим тетушкам за три старых дома? Ни за что не поверю, что он настолько печется о репутации своей бабушки.

– Стюарт сноб. Ему нравится быть великим и могучим Хэтчем. И он готов потратить целое состояние, чтоб отстоять это.

– У меня такое ощущение, что я шел, шел, дошел до конца пути и там узнал, что это совсем не конец.

Лори поерзала на диване, вытянула ногу и положила локоть на спинку дивана. Затем опустила голову на руку и стала ждать, что я скажу дальше.

– Я не знаю, что говорить, – сообщил я ей, оставляя невысказанным самое важное.

– Расскажи что-нибудь о Хэтчах, кидающихся на тебя с ножами.

Я проглотил почти обратившееся в воду виски и гладкие тонкие льдинки.

– Честное слово, Лори, если я расскажу тебе все, ты решишь, что я либо лжец, либо сумасшедший.

Ее колено плавно проплыло над диванной подушкой, и икра опустилась на край дивана. Она стала покачиваться из стороны в сторону, подперев ладошкой подбородок. Сочувственная решимость была на ее лице.

– Ты встретил своего отца, этого Эдварда Райнхарта. Кордуэйнера Хэтча, так? И он бросился на тебя с ножом Это было в Бакстон-плейс?

– Умница.

– Я просто умею слушать. Где это произошло?

– В нескольких местах. – Я улыбнулся ей.

– Ты встречался в нескольких местах со своим отцом. И по причинам, которые еще предстоит объяснить, джентльмен пытался от тебя избавиться.

– Лори, – сказал я. – Ты меня прости, но это пустая затея.

– А поскольку ты сейчас здесь, этого ему не удалось. Могу ли я предположить, что избавиться удалось тебе – от него?

Я рассказал столько, сколько мог.

– Он сам от себя избавился, как только выяснил, что он сын Говарда Данстэна. Это все, что я могу тебе рассказать.

Лори не двигалась.

– Где-то в Эджертоне или его окрестностях покоится тело Кордуэйнера Хэтча. В конце концов тело обнаружат. А спустя недолгое время идентифицируют.

– Этого не случится, – сказал я. – Поверь мне.

Ее ладошка отпустила подбородок; предплечье скользнуло вниз по спинке дивана; колено передвинулось к краю подушки. Лицо Лори приблизилось к моему – я прочел в нем неверие и неприятие.

– Все, что ты говоришь, настолько туманно. Ты хочешь, чтобы я тебя поняла, но мне становится все труднее и труднее. Постарайся довериться мне, чтобы – по крайней мере – рассказать, куда ты ходил.

Шевельнувшаяся в душе едва знакомая мне враждебность сделала меня неосторожным. Лори Хэтч склонилась надо мной, будто не заслуживающий доверия ангел, и в этот момент я хотел не открыть ей тайные стороны моей жизни, а отплатить за то, что она не заслуживает доверия.

– Я сделаю больше… Я покажу.

– Покажешь? Нэд, я сегодня больше никуда не хочу ехать.

Я вытянул руку, не в силах остановить себя, не в силах предотвратить непоправимую ошибку.

– Поставь стакан и возьми меня за руку.

Медленно, не отрывая взгляда от моих глаз, Лори опустила стакан на столик. Я думал, что она была способна понять намерения мужчин с тех пор, как стала жить с Морри Бюргером. А к тому времени, как Лори переехала к мистеру и миссис Диринг, ее проницательность и дальновидность мгновенно схватывали все, что было слева, справа и позади. С тех пор она всегда умела различать скрытое и то, что скрыто за этим скрытым.

«Если хочешь меня узнать, – подумал я, – придется тебе узнать и это».

Лори Хэтч крепко ухватила меня за руку, и с привычным ощущением провала сквозь дыру в земле, я утянул ее в то, что она никогда не сможет постичь и принять. Мы остановились на углу Торговой и Пэдлуил-роуд, неподалеку от места будущей конторы К. Клейтона Крича. Здания из старого песчаника все еще оставались коттеджами для одной семьи с индивидуальным выходом в парк через высокие железные ворота. На той стороне улицы, прямо напротив, у обочины рядом со строительной площадкой стояли «форд» модели Т и грузовик с дощатыми бортами.

Два первых этажа укрывали строительные леса. По лесам сновали вереницы рабочих, они выходили и скрывались в недрах стройки. Перед фронтоном будущего здания мужчина в котелке орал на двух парней у чана с цементом; прямо напротив железных ворот в парк на нашей стороне авеню два человека выгружали с подводы бревна. Мужчина в канотье и костюме из сирсакера, не искажавшего его сходства с президентом Гарфилдом или Лучано Паваротти (в зависимости от вкусов наблюдателя), вышел из-за припаркованных автомобилей и с важным видом направился к стройплощадке. Стоял тихий пасмурный день, скорее всего, середина сентября.

Футах в десяти от нас с Лори оказался фотограф, которому было суждено остановить это мгновение. Из-за треножника и аппарата с гармошкой-мехом размером с ящик из-под апельсинов фотограф наблюдал, как рождается его композиция. В одной руке он держал вспышку, в другой – черный покров, приделанный к тыловой части камеры. Он сильно походил на фокусника.

Лори замерла на тротуаре, прижимая свободную руку ко лбу.

«Ты хотела ответов? – подумал я. – Оглянись вокруг».

На ее лице появился нездоровый румянец, глаза были неподвижны.

– Постарайся, чтоб тебя не вырвало, – попросил я.

– Меня никогда не рвет. – Лори подняла голову. – Где мы?

– Угол Пэдлуил и Торговой, – ответил я. – Тысяча девятьсот двадцать пятый год. Оглядись.

Все участники сцены двигались к кульминации. Гарфилд-Паваротти обогнул угол и остановился позади десятника, чей рык на работяг, уже покативших свои тачки обратно от бака с цементом, перекрывал шум стройки. Пригнувшись, фотограф нырнул под черный покров. Рабочие лесопилки закончили разгружать подводу, подставили руки под дюжину брусов и зашагали через авеню. Парни, замешивающие цемент, согнулись, как горняцкие пони. Десятник скрестил руки, выпятил грудь и, расставив пошире ноги, встал в позу. Тяжеловес в костюме из сирсакера тоже скрестил руки, выпятил грудь и расставил ноги. Под черным покровом и фотограф расставил ноги, прильнув к видоискателю. Рабочие приблизились к стройке и подняли на нее глаза. Ряд ламп-вспышек полыхнул желтым пламенем и резким, отрывистым «хлоп!».

Лори подскочила. Тачки покатились вверх по сходням к лесам; люди с бревнами перешли улицу. Зевака в канотье стал обходить десятника, десятник продолжил орать во всю глотку на «горняцких пони». Фотограф вынырнул из-под покрова и согнул в поклоне спину.

– Нэд, не надо… Нэд, пожалуйста… – прошептала Лори.

В то же мгновение вокруг нас выросли прежние стены комнаты. Нетвердой походкой обогнув кофейный столик, Лори опустилась на пол в футе от дивана. Она свернулась калачиком и прижалась щекой к ковру, как мистер Майкл Анскомб в последние мгновения своей жизни. Я опустился рядом на колени и погладил Лори по спине. Она отмахнулась.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросил я.

– Нет. – Она проползла вперед, забралась на диван и вытянулась без сил. Минуту спустя села и хлопнула рукой по подушке:

– Я едва не нарушила свое золотое правило и не заблевала весь ковер.

– Как голова?

– Вернулась на место. – Лори наклонилась вперед, взяла со столика свой стакан, затем откинулась на спинку и прижала стакан ко лбу. Глаза ее были закрыты. Она вытянула ноги. Стакан опустился к губам – Хочу еще раз взглянуть на этот снимок. – Лори рывком подалась вперед и стала ворошить фотографии. Мне показалось, что веки ее чуть припухли. – Две минуты назад мы стояли на этом самом месте.

– Опустись мы по времени чуть ближе, и попали бы в кадр, – усмехнулся я.

– Я ничего не понимаю, но точно тебе скажу: мне это очень не нравится, – сказала Лори.

– Мне, кстати, тоже.

Лори откинулась на спинку и выпрямила спину:

– Но ведь ты сделал, это. Ты сводил меня туда. Здесь что-то не так.

– Это не может быть «так» или «не так», хорошо или плохо, – сказал я. – Тебе правильнее было бы сказать «ненормально». Или «неожиданно, непредсказуемо».

– «Неожиданно»! – Все лицо ее ровно залил яркий румянец. – Почему ты не предупредил меня, что собираешься сотворить?

– Да потому что ты бы мне не поверила.

Во взгляде Лори снова появилась внимательно-настороженная проницательность. Она опять полностью контролировала себя. И то, что она чувствовала себя так, будто у нее расстроился желудок, ничего не значило. Она видела все, даже гнев, на который я закрывал глаза.

– И часто ты такое вытворяешь?

– Стараюсь как можно реже. И скорее всего, больше мне это делать не придется.

– Это то, что ты унаследовал от Кордуэйнера Хэтча?

– От его отца, – сказал я.

– Давай сегодня не будем об этом, я больше не могу, – попросила Лори.

– Как скажешь.

Я начал засовывать фотографии обратно в папки, чувствуя себя так, будто мой мозг зажали в тиски и били по нему молотком. Лори подтянула колени к груди, опустила на них подбородок и безмолвно наблюдала, как я ухожу. Словно в бреду, я миновал входную дверь, забрался в «тау-рус» и, очнувшись, взглянул на часы. Тридцать пятый день рождения стал достоянием истории. На обратном пути в город мне пришлось съехать с шоссе и поспать часок.

124

Офицер Трехэфт внимательно наблюдал за тем, как я обхожу мертвый фонтан, будто ожидал, что я вот-вот дерну от него наутек.

– Похоже, у меня гости, – приветствовал его я.

– Капитан Мьюллен и лейтенант Роули ждут вас, сэр.

– О чем, интересно, они хотят побеседовать?

Трехэфт моргнул:

– Полагаю, это имеет отношение к вашему визиту в управление нынче вечером, сэр.

– Ага, понятно. Давно ждете здесь?

– Пару минут.

В фойе гостиницы ночной портье поманил меня рукой. Навалившись грудью на конторку, он заговорил, почти не двигая губами:

– В ваш номер поднялись два копа. Если хотите слинять, черный ход там. – Он вытянул мизинец и показал им за конторку: несколько ступенек спускались в узкий коридор.

Я дал ему банкноту в пять долларов и выложил на конторку книгу Лавкрафта и папки с фотографиями:

– Пожалуйста, придержите у себя это, хорошо?

Портье пожал плечами, и конторка опустела.

Когда я вошел в свой номер, лейтенант Роули поднялся с края кровати. Капитан Мьюллен устало кивнул мне с дальнего конца стола.

– Присаживайтесь, прошу вас, мистер Данстэн. – Он указал на стул напротив.

Пальцы мои нащупали рельефную каллиграфию «П. Д. 10/17/58», и я услышал, как мама говорит мне: «Если б я могла петь так, как играл на альте тот человек, Нэдди, я б заставила время замереть навеки…»

– Чем вы занимались до прихода в управление?

Роберт, похоже, порядком потрудился.

– Катался.

– Катались. – Роули толкнул бедром ножку стола. – Ваш маршрут не пролегал через Эллендейл?

А я все слушал голос Стар: «Знаешь, поначалу-то эта группа мне даже не понравилась. Это был квартет с Западного побережья, а я никогда особо не любила джаз с Западного. А потом вдруг вышел этот с альтом, похожий на аиста, оттолкнулся от фортепьяно, поднес к губам инструмент и заиграл "These Foolish Things". Ox, Нэдди, это было словно…»

– Может, и пролегал, – кивнул я.

– Примерно в двадцать два тридцать Стюарт Хэтч обратился в отделение скорой помощи больницы Лаун-дэйл, – сообщил Мьюллен. – Он утверждает, что застал вас и миссис Хэтч в интимной ситуации и вы бросились на него с ножом.

– Вы носите с собой нож? – поинтересовался Роули.

– Мистер Хэтч также заявил, что во время последовавшей затем стычки вы вывихнули ему плечо и всячески оскорбляли его. Он хочет, чтобы против вас были выдвинуты обвинения.

«… ты попал в такое место, о котором и слухом не слыхивал, но тебе там уютно как дома. Он ухватил мелодию буквально за мгновение до того, как коснулся губами мундштука, и повел ее выше и выше, и все, что он играл, так сладко ложилось на душу – будто сказка…»

– Мне плевать, чего хочет Стюарт Хэтч, – сказал я. – Ничего у него не выйдет. Он все переврал.

– Мистер Хэтч вывернул плечо вам?

– Данстэн, покажите нож, – велел Роули.

– Ножа у меня нет. – Я рассказал им о поездке в Эллендейл и завязавшейся драке с пьяным Стюартом Хэтчем. – И тут он лезет в ящик буфета и достает оттуда нож для овощей. Он сказал что-то вроде: «Жаль, я искал что-нибудь более внушительное», и кинулся на меня. Я сбил его с ног и вывернул ему плечо. А еще я врезал ему по ребрам, потому что к этому моменту был уже в не очень хорошем настроении. После чего я вышвырнул его из дома. Стюарт намеренно врезался во взятую мной напрокат машину и рванул в Лаундэйл со скоростью миль сто в час. Удивительно, как глупо он себя вел. Всему этому была свидетелем его жена.

– Уровень содержания алкоголя в его крови превышал допустимый в четыре раза, – сказал Мьюллен. – По сообщению офицера, бравшего показания у миссис Хэтч, слово, которое ее муж применил, когда увидел нож для разделки овощей, было «импозантное», а не «внушительное». «Жаль, я искал что-нибудь более внушительное». Чувствуете разницу?

– Капитан, – сказал Роули, – они ж сговорились. Мистер Хэтч застукал их в постели, и Данстэн схватился за нож.

– Офицеру, допрашивавшему миссис Хэтч, показали мусорную корзину, полную осколков тарелок. Думаю, мы можем отклонить обвинения мистера Хэтча.

– А вы и там уже побывали?

– Мы в состоянии передвигаться достаточно быстро, когда надо.

«Нэдди! – раздался мамин голос. – Передо мной будто мир раскрылся и поведал свою историю. Я словно взмыла к небесам».

Хриплым голосом Роули проговорил:

– Странное дело, этот парень вдруг оказывается всюду, где бы мы ни появились. Уже два дня никто не видит Джо Стэджерса, а мы знаем, что Стэджерс охотился за ним. Как вы думаете, Данстэн, что стряслось со Стэджерсом?

– Заявление о его пропаже, по-моему, еще никто не подавал.

– Нет, ну ты подумай, каждый раз Данстэн выдает алиби, и все алиби подтверждают женщины. Беды мистера Хэтча, похоже, ветром унесет, а Данстэна ветром унесет еще раньше. И наладится нормальная работа. Кого ж выгоднее припереть к стенке, а, капитан?

Мьюллен хлопнул ладонями по животу и поднял изучающий взгляд к потолку:

– В общем… Лейтенант, думаю, могу вас отпустить домой на ночь. Передайте офицеру Трехэфту, что он тоже свободен.

– Подумайте хорошенько, капитан.

– Спасибо за работу, лейтенант. Увидимся завтра.

Мертвые глаза оторвались от Мьюллена, остановились на мне и вернулись к Мьюллену.

– Как хотите, капитан. – Уходя, лейтенант хлопнул дверью.

Теперь Мьюллен вперил в меня тот же бесстрастно-изучающий взгляд, который только что был обращен к потолку:

– Странный вы человек, мистер Данстэн.

– Да, мне уже говорили.

Холодная улыбка Мьюллена сообщила мне только то, что Роберт действовал невероятно бездумно.

– Полагаю, вы догадались, что я хотел бы сказать вам пару слов.

– Догадался.

Мьюллен сидел недвижимо. Улыбка застыла, став ледяной.

– Помните, я как-то обмолвился об одном телефонном звонке – анонимный доброжелатель обвинял Эрла Сойера в нескольких убийствах?

– Помню, – кивнул я.

– Вот почему я назвал вас странным. Ничего я про звонок вам не говорил.

– Простите, – сказал я. – Столько всего в последние дни…

– Это ведь не вы звонили?

– Не я.

– Тема, однако, в сфере ваших интересов, а?

– Не буду отрицать, – признался я, буквально ощупью пробираясь по минному полю, устроенному Робертом.

– Приблизительно в девять часов вечера вы пришли ко мне в кабинет с целью сообщить, что подозреваете Эрла Сойера в том, что он Эдвард Райнхарт. – Мьюллен поднял брови для усиления эффекта сказанного. Я кивнул. – Получается, уже двое пожелали побеседовать со мной об Эрле Сойере. Я не верю в совпадения, мистер Данстэн.

– Я думал, полиция постоянно получает анонимные телефонные звонки.

– Это было бы замечательно. Тогда этому старику не пришлось бы столько трудиться… Ладно, про звонок забудьте. Поправьте меня, если вдруг подведет память. Когда мы шли к больнице Святой Анны, вы, кажется, упомянули Клотарда Спелвина? Суконную Башку?

– С памятью вашей все в порядке. Как и всегда, я полагаю.

– В управлении вы сказали, что имя Райнхарта сообщила вам ваша мать.

Его улыбка по-прежнему была не теплее тундры, но враждебности с его стороны я не чувствовал. Сериями осторожных перебежек Мьюллен продвигался к чему-то, и Роули с Трехэфтом он отослал, потому что это должно было остаться между нами. Я понятия не имел, что Роберт сказал Мьюллену, и не мог позволить себе ошибиться. Понятия я также не имел и о том, к чему клонил Мьюллен.

– Перед самой своей смертью, – подтвердил я.

Вытянув ноги, Мьюллен сцепил пальцы рук на затылке.

– Посмотрим, правильно ли я все понял. Вас известили о том, что ваша мать вернулась в Эджертон и серьезно больна. Каким образом вы получили известие? Вам в Нью-Йорк позвонила одна из двоюродных бабушек?

– Позвонила, но только к тому времени я был уже в пути. У меня оставалась часть отпуска, и я решил провести ее, путешествуя через всю страну автостопом. Понимаю, это звучит крайне странно, однако идея казалась мне привлекательной. Я собирался добраться до Иллинойса, навестить тетушек, а обратно – самолетом. За два дня до смерти мамы, когда водитель грузовика, с которым вы говорили, Боб Мимс, вез меня через Огайо, я… Я не знаю, как вы отреагируете на то, что я скажу вам.

– Постараюсь понять, – сказал Мьюллен.

– Я вдруг остро почувствовал, что у мамы резко ухудшилось здоровье и что я должен поторапливаться.

– Однако мать ваша не жила в Эджертоне.

– Я знал: если мама почувствует приближение смерти, она вернется туда.

– Вы ехали через Огайо с Бобом Мимзом. У вас появилось острое чувство, что ваша мать вернулась домой, потому что поняла, что умирает.

– Понимаю, звучит странно, но именно так все и произошло.

– Что было потом?

– Мимз отклонился от своего маршрута, чтобы высадить меня напротив мотеля «Комфорт», где я познакомился с Эшли Эштон, а она вызвалась на следующее утро подвезти меня сюда.

– Когда вы наутро добрались до Эджертона, вы попросили помощника прокурора округа Эшли Эштон высадить вас у больницы Святой Анны. Не на Вишневой. У вас, наверное, появилось другое острое чувство.

– Можно и так сказать. Капитан Мьюллен, к чему весь этот разговор?

– Тому есть несколько причин. Итак, вы прошли в реанимацию. Узнали, что у матери был инсульт. Что сердце ее очень слабое. В глубине души вы понимали, что она умирает, что вы едва успели застать ее в живых, поговорить с ней. Разговор получился непростой. Каждое слово давалось ей с огромным трудом, да и вам больших усилий стоило разобрать эти слова. В сумме названные факторы делали буквально все сказанное матерью невероятно важным. Я прав?

Мьюллен продолжал пристально смотреть на меня, не меняя позы: ноги вытянуты вперед, пальцы рук сцеплены за головой.

– Говорите так, словно вы там были.

– А я и был там, – сказал Мьюллен. Он сделал еще один шаг к своей загадочной цели. – И вот в этих непростых условиях ваша мать делает кое-что непредвиденное. Она хватает вас за руку и говорит: «Эдвард Райнхарт». И ей удается сообщить вам кое-что об этом джентльмене.

Капитан Мьюллен сказал мне достаточно, чтобы я вздохнул с облегчением. Теперь все, на что я отвечу утвердительно, будет правильным. Мьюллен хотел убедиться, знал ли я о том, что Райнхарт мой отец. Он знал, и, элементарно допустив, что Стар наверняка выдала мне информацию о неизвестном джентльмене, Мьюллен преподнесет мне все таким образом, будто я тоже якобы об этом знал. Мьюллен вел меня через лабиринт. Он выдернул из-под моих ног дорожку, более того, подумалось мне, он выдернул ее и из-под Роберта. По каким-то своим причинам он хотел выяснить, как далеко в лабиринт я уже проник.

– Она сказала, что Райнхарт мой отец.

– И вы, наверное, решили попробовать выяснить как можно больше об этом человеке. И подумали, что помочь вам в этом может Тоби Крафт.

– Тоби был первым, к кому я с этим обратился.

– И он помог вам? В смысле, косвенно? Ну, скажем, вы и миссис Хэтч отправились в больницу в Маунт-Вернон по рекомендации Тоби?

Мьюллен хорошо подготовился.

– Он посоветовал мне поговорить с человеком по имени Макс Эдисон, а миссис Хэтч предложила свозить меня туда.

Мьюллен чуть повернул ко мне голову, не меняя позы:

– Полагаю, об Эдисоне вы еще не слыхали. В газетах об этом не было.

Я явственно представил себе труп с перерезанным горлом поперек залитой кровью кровати.

– Все было, как в случае с Тоби Крафтом, разве что рядом с телом бросили нож. В тот же день, поздно вечером. Основная версия – самоубийство. Меня устраивает на все сто. Мужику оставалось жить месяца три-четыре, и он решает выйти из игры, пока в состоянии принимать самостоятельные решения. Но вот что интересно. Местный привратник сообщил, что днем ранее с Эдисоном пытался встретиться частный детектив Лерой Пратчетт. Тощий тип в черной кожаной куртке. С эспаньолкой.

– Френчи, – определил я.

– Вы склонны к подозрительности. Мне не совсем понятно, каким образом вы увязали Райнхарта с Эрлом Сойером? – спросил Мьюллен.

Я рассказал капитану о Бакстон-плейс и о том, как Хью Ковентри выяснил имена владельцев, о том, как познакомился с Эрлом Сойером и как он пустил меня в коттеджи, как я увидел книги Райнхарта и Лавкрафта и обнаружил имя Сойера на обложке «Ужаса в Данвиче».

Подвинувшись к столу вместе со стулом, Мьюллен изо всех сил постарался сделать вид, будто очень верит в то, что говорит:

– А вы ходили туда еще раз в отсутствие Сойера?

Я покачал головой.

– И не имеете никакого отношения к сожжению книг?

До меня дошло, что он хочет мне сказать.

– Вы были в Бакстон-плейс.

– Мистер Данстэн, я весь вечер убил на то, чтобы разыскать Эрла Сойера, где бы он ни был. – Мьюллен потянулся и зевнул. – Прошу прощения. Я слишком стар, чтоб заниматься подобной ерундой. Надеюсь, в скором времени на тюремном кладбище Гринхэвена выкопают гроб с останками Эдварда Райнхарта. Тогда, возможно, мы выясним, кто покоится в чертовой деревяшке. Только зуб даю, не Райнхарт это.

– Сомневаюсь… – проронил я.

– Как это называется – «сдержанное высказывание», да? – спросил капитан. – Подъем, мистер Данстэн. Нам с вами предстоит небольшая прогулка.

125

Мьюллен показал рукой на дальний конец конторки в вестибюле и ведущие к двери черного хода ступени: «Нам туда». Из двери офиса вынырнул портье и быстренько отвернулся к полке с рекламными буклетами якобы за тем, чтобы навести там порядок.

Вслед за Мьюлленом я спустился по ступеням и проследовал по цементному полу к выходу. Двигаясь неожиданно быстро, капитан резко распахнул дверь и вышел. Я перехватил отлетающую назад створку и шагнул в узкий кирпичный коридор – по-видимому, Щетинный переулок. Серое пятно костюма Мьюллена и мазок седых волос быстро таяли в темноте слева от меня.

Мне почудилось, будто я узнал, двойные двери и покосившиеся дома Лавандовой, когда мы едва не бегом пересекали ее, двигаясь по Щетинной. Мьюллен остановился и повернул ко мне бледный овал своего ирландского лица:

– Давайте обсудим вашу подозрительность. Так называемый Пратчетт появляется в окружной больнице. Предположим, Пратчеттом был Френчи. Что это означает? Прентисс – он уже мертв. Следующей ночью – бац, как утки в тире: Эдисон, Тоби Крафт, Кассандра Литтл и Ля Шапель. Между нами: может быть, у вас есть какое-либо, чисто гипотетическое, объяснение всего этого?

– Если гипотетическое, то есть, – ответил я. – Хелен Джанетт говорила мне, что Френчи рос в этих трущобах. Может, Райнхарт, он же Эрл Сойер, каким-то образом запугал его в детстве. – Я пересказал Мьюллену байку Сойера о том, как «Чарльз Вард» заставлял мальчишку по имени Нолли Уидл доставлять ему раз в неделю зарплату, и историю Нолли про некоего типа по прозвищу Черная Смерть. – Может статься, Райнхарт, Сойер, или как там его, послал Френчи в окружную больницу узнать, был ли я там, и если был, то о чем спрашивал. Кто-то из персонала сообщил ему, что с Максом Эдисоном беседовали два человека, а может, Эдисон сказал, что его имя те двое узнали от Тоби Крафта.

– В наших с вами многочисленных разговорах, мистер Данстэн, вы ни словом не обмолвились об Эдисоне или Эдварде Райнхарте.

– Капитан, какими бы развеселыми ни были наши с вами встречи, они, по-моему, не имели никакого отношения к моему отцу.

– Это Эдисон рассказал вам о Суконной Башке Спелвине?

– Он, – сказал я. – Кстати, Макс Эдисон мне понравился. Он заслуживал большего, чем быть зарезанным в своей кровати, – тут я вспомнил, что мы с капитаном уговорились строить предположения гипотетические, – если все случилось именно так.

– Если именно так все и случилось, уж выкладывайте остальное.

– Сойер «позаботился» о Максе и Тоби, а потом ему пришлось избавиться и от Френчи. Он решил, что Френчи мог сказать своей подруге больше, чем следовало, поэтому убил и ее. Клайд Прентисс – не знаю… – Я вспомнил, как увидел Френчи и Кэсси Литтл в реанимации. – А может, это было что-то вроде отсроченного платежа: Прентисс мог бы немного уменьшить свой тюремный срок, указав на Френчи.

Мьюллен разозлился:

– Эрл Сойер убил четверых из желания скрыть от вас тот факт, что он ваш отец, – это вы хотите сказать?

– Он боялся, что его выдадут, и никому не доверял, – сказал я.

– Вы ничего не хотите добавить?

– А вы ничего не хотите мне объяснить? Почему вы решили, что я выполняю задание окружного прокурора или какого-то федерального агентства?

– Потому что я, скажем так, тоже никому не доверяю. – Очередная ледяная улыбка появилась и исчезла, и больше ничего мне не удалось рассмотреть на лице капитана. – Откуда же мне знать, вдруг вы вносите свою маленькую лепту в дело охраны правопорядка, мистер Данстэн… – Мьюллен развернулся и быстро пошел дальше.

Запах, напоминавший мне о доме Джой, исходил от кирпичей; шагов через двадцать Мьюллен свернул на Малиновую. В полумраке булыжники мостовой спускались к двери дома, по обе стороны которой, привалившись спинами к стене, застыли полисмены; дверь перетягивала желтая лента. Завидев Мьюллена, они отодвинулись от стены и стали по стойке «смирно».

– Вам это будет интересно.

Когда мы подошли к двери, оба копа напоминали часовых у ворот Букингемского дворца.

– Снимите, – скомандовал Мьюллен.

Окинув меня бесстрастными сканирующими взглядами, копы неторопливо убрали ленту. Мьюллен оборвал ее остатки:

– Телефон Эрла все еще числится за Энни Энгстад, она жила здесь до него, но у шефа безопасности Хэтча остался в картотеке адрес. Мне пришлось взломать замок, чтобы получить его. Если вас заботят права мистера Сойера, то судья Грэм – один из тех парней, с кем я играю каждую субботу в гольф, – подписал ордер на обыск.

Капитан открыл дверь, и зловоние речного дна встретило нас, как невидимая стена. Он вошел внутрь и зажег свет. Я услышал, как крысы бросились врассыпную, ища укрытия.

– Бог ты мой… – невольно вырвалось у меня. Дверь открывалась в комнату площадью двенадцать квадратных футов с низким потолком, выглядевшую так, словно в ней разорвалась бомба. Последняя резиденция Кордуэйнера Хэтча. Груды мусора, некоторые высотой по грудь, холмами вздымались на полу. Газеты висели на стенах, как застывшая морская пена. По левую от меня руку на кровати лежала куча грязных рубах, носков, фуфаек и тренировочных штанов. Справа, у противоположной стены, геологические слои пищевых отходов переползали через край стола и сливались с такой же субстанцией, поднимавшейся от самого пола. Тряпки, лохмотья, коробки из-под пиццы, стаканы, измятые журналы, дешевые книжки без обложек, пластиковые тарелки – словно, обогнув ножки кресла, в комнату вполз зловонный многослойный ковер, целостность которого нарушали пробитые в нем тропинки-проходы.

– Гостиная и спальная Эрла, – пояснил Мьюллен. – Прозвучит, наверное, нелепо, но я попросил бы вас ничего не трогать без моего разрешения. Кое-что из этого понадобится для следствия. – Он показал на заднюю комнату – Там была его кухня и мастерская – так, наверное, правильно было бы назвать. Там еще круче. Но прежде чем мы туда войдем, загляните в кладовку.

Капитан осторожно пробрался через зловонные дебри и потянул на себя дверь. Брюки и рубашка формы Сойера висели рядом с желто-коричневой ветровкой и парой брюк цвета хаки. Одна проволочная вешалка была пуста. Форменная кепка – козырек выглядывал с полки, – мотоциклетный шлем, длинный черный фонарик, полицейская дубинка и какие-то предметы с округлыми концами, которые я не сразу распознал. С груды ботинок на полу кладовки на меня смотрели желтые глаза взъерошенной крысы.

– Брысь! – рявкнул Мьюллен и двинул ногой по ботинкам. Крыса шмыгнула в дыру в стене величиной с десятицентовик. – Вон там, справа от дубинки.

Перешагнув через рыхлый детрит[68], я привстал на цыпочки и увидел ряд ножей: ножей кухонных; ножей с роговыми и деревянными ручками; ножей, прячущих лезвия в черные металлические рукояти; ножей с лезвиями, выщелкивающимися из литых или прессованных железных корпусов.

– Еще ближе, – подсказал Мьюллен.

Я потянулся чуть вперед и увидел ржавые пятна и засохшие отпечатки пальцев.

– Эрл ножички любил, – сказал Мьюллен. – Да только не заботился о чистоте орудий труда, как и о чистоте всего остального, поскольку для выхода в свет у него была униформа и пара-другая тряпок.

Я с трудом пробрался вслед за Мьюлленом к веерообразному пятну на стене в дальнем правом углу комнаты, где он выкопал из кучи хлама картонную коробку.

– К счастью, Эрл не выбрасывал сувениры. – Мьюллен поднял согнутый металлический прут, бывший когда-то частью зонтика, и с его помощью открыл картонную коробку.

Я вгляделся в путаницу наручных часов, браслетов, непарных сережек, нескольких брелков для ключей и старых бумажников, перемешанных с маленькими белыми косточками и ровной дугой фрагмента человеческого черепа с кусочком хряща.

Мьюллен ткнул фрагмент металлическим прутом:

– Не удивлюсь, если выяснится, что это часть джентльмена по имени Минор Кийес. Помните такого?

– Его забудешь, – сказал я. – Тогда меня в первый раз обвинили в убийстве.

– Маленькие косточки видите? Я так думаю, это останки отрезанных рук; новорожденного, которого нашли года четыре назад. Потом установили его мать. Шестнадцати лет от роду. Шарлин Туми, симпатичная ирландочка. Созналась, что это она бросила свою новорожденную дочку, но клялась, что та была жива и здорова. По словам мамаши, она надеялась, что какой-нибудь добрый самаритянин найдет малышку и заберет себе.

– А по вашему мнению?

– А по моему мнению, она хотела подбросить его, но в последнюю минуту сдрейфила. – Мьюллен ткнул в один из бумажников. – Собственность алкаша по имени Трубач Лик, забитого до смерти в проулке за отелем «Мерчантс» в тысяча девятьсот семьдесят пятом году. А этот вот принадлежал пареньку по имени Фил Дориа, ошивавшемуся по ночам в районе Баффало-хилл и грабившего стариков. В семьдесят девятом кто-то его прирезал. Этот браслет мог принадлежать одной девчонке-беглянке, подсевшей на героин и промышлявшей проституцией на Честер-стрит, звали ее Молли Тротуар.

– Все это, наверное, заберут в управление?

– А как же. И вскоре после этого Эрл Сойер, он же Эдвард Райнхарт, станет достоянием общественности. И вы, кстати, тоже, мистер Данстэн. В данный момент у нас все еще есть шанс решить, какого рода будет эта история и какую роль в ней сыграете вы.

– Не понимаю, о чем вы?

Мьюллен воткнул прут в кучу мусора Капитан уже ничем не напоминал бармена:

– Некоторые подробности насчет того, как предпочитал действовать ваш приятель Стюарт Хэтч, могут подвести мое отделение под следствие. А я не хочу скандала. Ничего хорошего уже не будет и без обнародования дела этого Джека-Потрошителя.

– Вы хотите скрыть все это?

Я был – единственное верное слово – ошарашен.

– Даже будь я настолько глуп, чтобы желать этого, скрыть его мне не удастся. Такое не утаишь. Даже Роули смекнул, что может прикарманить еще немного хэтчевских денежек, если вытолкнет вас на свет божий. Толку от этого немного, зато стопроцентная гарантия, что от Стюарта внимание будет отвлечено.

– Вытолкнет на свет божий… – повторил я.

– Часа два назад Гринвилл Милтон собрал вещички и поехал за реку в мотель, что за Кейп-Джирардо. Он заказал два билета первого класса в Мехико на рейс в семь тридцать завтра утром из Сент-Луиса. У Милтона при себе сто тридцать тысяч долларов и «рюгер» сорок пятого калибра. Никогда не слыхал про «рюгеры». Ребята типа Милтона, если покупают пушку, то обязательно выпендрятся.

– Два билета, – повторил я, – первый класс.

– Затем Милтон позвонил женщине по имени Минь-Ва Салливэн. Минь-Ва – та еще штучка. Она отказалась ехать в мотель и высмеяла его идею встретиться в аэропорту. Он сказал, что убьет себя, а она ему: «Гринвилл, будь ты взрослым мужчиной, ты бы понял, как мне это безразлично». Цитата. Повесив трубку, она позвонила нам, а мы связались с отделением полиции в Кейп-Джирардо. У них два патруля выехали по сигналу о стрельбе. Милтон стрелял из своего «рюгера» четыре раза. Убил телефон в своем номере. Убил телевизор. Распахнул окно и пристрелил неоновую вывеску напротив отеля. Затем сел на пол, сунул ствол в рот и снес себе полбашки.

– Хэтч в курсе?

– Пока нет.

– Хоть убейте, я так и не понял, к чему вы клоните, – покачал головой я.

Мьюллен осторожно обошел меня:

– Пойдемте на кухню.

126

И здесь тоже крысы, вместе с полчищами тараканов, брызнули врассыпную, едва только под потолком вспыхнула лампочка. В дальней половине помещения в каком-то исступлении роились мухи над сросшимися блестящими предгорьями зеленого студня, разделенного тропинками, убегающими к уборной, раковине и двери черного хода. Дверь в уборную была приоткрыта настолько, что мне удалось разглядеть то, на что я никогда бы не желал смотреть при свете.

Словно прогалина в лесной чащобе – прямоугольник свободного места на кухонном столе слева от меня, расчищенный среди гор грязи. В центре этой «полянки» черная с золотом авторучка лежала параллельно краю тетради в переплете, точно такой же, в какой Тоби Крафт вел свой фиктивный бюджет. Над грудой мусора в дальнем конце стола на стене висела фотография в серебряной рамке. Снимок был раскрашен цветными карандашами и золотым маркером: фотография была вынута и старательно изменена, а потом вставлена обратно. Я пробрался вперед сквозь хаос, окружавший нас с Мьюлленом, остановился перед столом и вгляделся в то, что мой отец сделал с бывшим портретом Хэтчей.

Подрисованные ножи и стрелы, словно перья, торчали из Карпентера и Эллен Хэтч. Глаза супругов были вымараны чернилами, а на лицах намалеваны вампирские улыбки. Черные карандашные каракули зачеркивали маленького Кобдена Хэтча. Золотая корона разбрасывала лучи с головы молодого Кордуэйнера, золотое сердце полыхало в центре его груди.

– Картинку, вижу, вы приметили, – нарушил молчание Мьюллен.

Вот что Эрл Сойер сунул в ящик на Бакстон-плейс, вот что Эдвард Райнхарт велел украсть Тоби Крафту из дома на Мэнсон-роу.

– Скажите-ка мне, как зовут парнишку в короне.

– Эрл Сойер, – ответил я. – Эдвард Райнхарт.

– Мои поздравления, мистер Данстэн. Ваш отец и отец Стюарта были братьями, из чего следует, что вы со Стюартом – кузены.

– Похоже, Эрл не очень-то жаловал своих родственничков, – сказал я.

– Достаньте этот стул, – велел Мьюллен, – разверните его и присядьте.

Я вытащил стоявший у стола стул и опустился на него.

– Итак, мистер Данстэн, – начал Мьюллен. – Только вы и я. Лейтенант Роули названивает по телефону, возводит бастионы, лезет из кожи вон, пытаясь подкупить или запугать, да только нет у Роули того, что мы с вами здесь обнаружили. Вы меня понимаете?

– Что известно Роули об Эрле Сойере?

И вновь ледяная улыбка:

– То, что последние тридцать лет Эрл убивает людей. Но вот один замечательный маленький факт – то, что Эрл Сойер оказался давным-давно пропавшим Кордуэйнером Хэтчем, – лейтенанту пока неизвестен.

– И мы собираемся это скрыть, так?

– Ну, скрыть это нам черта с два удастся. Все, что я хочу, – это свести огласку к минимуму и выйти на пенсию с чистой репутацией. Иначе ведь со всей страны сбегутся репортеры. Замучаешься уворачиваться от микрофонов, выходя каждый раз из управления. Это не по мне.

– Тогда зачем мы здесь?

– Если у вас есть желание помочь мне разобраться, что происходит, тогда давайте попробуем найти в этом хламе что-нибудь полезное. Мистер Данстэн, вы доверяете мне?

– Прямого ответа у меня нет, – ответил я.

– Хорошо. Все, что вы говорите мне, – не для протокола. Обещаю. Продолжим разговор?

– Смотря куда он заведет.

– Надежда умирает последней. – Мьюллен взглянул на изуродованную фотографию. – Вы не удивились, узнав, что мальчик на снимке – Кордуэйнер Хэтч.

– О том, что мой отец Кордуэйнер Хэтч, я знал уже часов двенадцать назад. – Я рассказал капитану, как заезжал к Хью Ковентри и услышал о пропаже фотографий Хэтча. Я довольно туманно объяснил ему, почему подозревал Нетти, и описал, как нашел папку в ее спальне. – Взглянув на фотографии, я сразу понял, что Кордуэйнер – мой отец.

– Я так понимаю, Кордуэйнера нет в живых.

Я промолчал.

– Только между нами, мистер Данстэн. Если вы скажете, что убили его своими руками, я не буду выдвигать против вас никаких обвинений.

– Кордуэйнер Хэтч мертв.

– Вы могли бы сделать нам обоим доброе дело, если бы сообщили мне, где искать его труп.

– Никто и никогда не найдет его тело.

В изучающем взгляде Мьюллена не было ни капли осуждения:

– Года через два какой-нибудь парень на экскаваторе или ребенок, гуляющий в лесу, не наткнутся на его останки? И во время очередного наводнения труп не вынесет на отмель – так?

– Ничего подобного не случится. Никогда. Теперь ваш черед поверить мне.

– Вы убили его?

– А у вас случаем не включен диктофон?

Он улыбнулся.

– Скажем так, он убил себя сам.

– Позвольте задать вам вопрос совсем из другой оперы. Имеет ли хоть одна фотография из тех пропавших, включая и ваши семейные, отношение ко всему этому?

– Капитан, вы чего-то не договариваете, а?

– Попытаюсь выразиться чуть яснее. Когда Стюарт Хэтч обвинил вас в нападении на него с ножом, он также заявил, что подозревает вас в незаконном проникновении в его дом с целью поиска неких фотографий, ошибочно взятых им из библиотеки. Мне по барабану, забирались ли вы к нему, брали ли что-то принадлежащее вашей семье. Мне надо знать, показывали ли вы эти снимки Кордуэйнеру Хэтчу?

Тревожные звоночки, трепетавшие в моей душе, сделались отчетливей:

– Чего ради?

Мьюллен перед ответом чуть помедлил, а когда решился, мне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, о чем говорил капитан:

– Как-то в детстве мама показала мне на улице Говарда Данстэна. Он уже был стариком, однако, в отличие от большинства стариков, не казался безобидным и покорным. Наоборот, он тогда напугал меня. Мама сказала: «Когда я была девушкой, Говард Данстэн одной улыбкой мог заставить тебя почувствовать, что пришла весна». Думаю, он производил такое впечатление на большинство женщин.

Потрясенный, я уставился на Мьюллена с благоговейным страхом: он знал все! Он знал все, что он был в состоянии узнать. С тех пор как мы с ним остались один на один в моем номере в «Медной голове», Мьюллен вел меня к цели, которую я изо всех сил старался скрыть.

– Вы слишком хороши для этого города, – покачал головой я.

– В Кейп-Джирардо о таких делах и не слыхивали. В ту самую минуту, как Стюарт Хэтч приметил вас, он делал все, чтобы заставить вас сбежать отсюда или попасть за решетку. Но он понятия не имел, кем был Эрл, не так ли?

– Он думал, что Кордуэйнер мертв.

– Как не имел понятия и Кордуэйнер. Но я догадываюсь, кем он считал себя. Повернитесь и откройте его дневник, или как там его. У него был прекрасный почерк, скажу я вам.

Я развернулся и протянул руки к тетради. Пальцы перевернули несколько страниц, и я прочел: «И в моей жизни были Иуды, и первым из них был Суконная Башка Спелвин, на чье предательство я ответил кратким визитом в его тюремную камеру».

Ниже каллиграфическим почерком Кордуэйнер вывел: «Могу признаться самому себе: я хоть и несколько "обветрен", но все еще хорош собой».

На предыдущей странице гневная запись прописными буквами: «Я НЕНАВИЖУ ИСКУССТВО. ИСКУССТВО НИКОГДА НИЧЕГО ХОРОШЕГО НЕ ДАВАЛО НИКОМУ».

А еще раньше: «О Великие, с которыми Ваш Раб связан общим Происхождением, если Вы вообще существуете, я смиренно испрашиваю у Вас степени признания, соразмерной моей Миссии».

Затем я отыскал последние написанные им строки: «Я положил Ручку… И закрыл Книгу… Триумф торопит… Мои Бессердечные Отцы…»

Из-за спины раздался голос Мьюллена:

– Вы показывали ему фотографию Говарда Данстэна?

Я закрыл журнал.

– Что вы собираетесь со всем этим делать?

– Замечательный вопрос. Пока офицеры, которых вы видели на посту у дверей, осматривали комнату, я зашел сюда, открыл гроссбух и прочитал пару опусов. Затем приказал ребятам сторожить снаружи и пролистал до конца. Кордуэйнер Хэтч возомнил себя потомком враждебных монстров, пославших его сюда устанавливать свой контроль и порядок. Он утверждал, что может перемещаться в пространстве, входить в запертые помещения и становиться невидимым. Что будет, если такое станет достоянием общественности? Тысячи репортеров начнут копать эти убийства. Город превратится в «Нэшнл инкуайер». Шефа снимут, за ним – меня, и мне тогда придется всю оставшуюся жизнь бегать от людей, мечтающих написать книгу об эджертонском монстре.

– Как вещественное доказательство дневник вам не нужен?

– В этой халупе и так достаточно вещественных доказательств. – Мьюллен посмотрел вниз на поблескивающие волнообразные завалы мусора в четырех футах от его ног. Упитанная крыса наполовину высунулась на поверхность и пристально глядела на капитана. – Пшла вон!

Лоснящаяся, сытая и нисколько не испуганная, крыса дернула носом и выползла на свет. Мьюллен топнул по полу – крыса чуть дернулась вперед, не сводя с капитана глаз-бусинок.

Он расстегнул куртку и достал револьвер.

– Иногда чувство собственного достоинства вынуждает делать то, чего делать не следует. – Вскинув револьвер, Мьюллен прицелился.

Оскалив зубы, крыса метнулась к Мьюллену. Капитан отскочил назад и выстрелил. За миг до того, как достигнуть его ног, крыса превратилась в окровавленный комок шерсти с раскрытой розовой пастью. Сквозь звон в ушах донесся до меня голос Мьюллена:

– Во всяком случае, могу смело заявить, что стрелял в целях самообороны. – Откинув ногой труп, он убрал оружие в кобуру.

– Отличный выстрел. – Голос мой звучал так, словно я говорил через полотенце.

– Я, наверное, схожу с ума. – Губы капитана шевелились, но голос с трудом пробивался сквозь неутихающий звон в ушах. – Мне кажется, этот тип мог делать все, что ему вздумается. По-другому я не могу объяснить, как он сумел убить Прентисса и Френчи.

– Верно подмечено, – донесся мой ответ, также через полотенце.

– У вас есть брат-близнец, мистер Данстэн? Он утверждает, что есть. Он говорит, что Минора Кийеса убил ваш брат.

– Есть у меня брат. Но он не совсем человек. – Мьюллен смотрел на меня тяжелым взглядом, словно видя больше, чем ему хотелось бы. – Я не подозревал о его существовании, пока он сам не объявился в том переулке.

– Вот и все, что я хотел выяснить, мистер Данстэн. – Мне показалось, капитану сейчас хочется найти повод шлепнуть еще одну самоуверенную крысу. – Позиция управления полиции Эджертона такова: ваш отец, Кордуэйнер Хэтч, совершал все преступления, будучи вне себя от ярости на то, что был отвергнут семьей. Отпечатки, оставленные в этой лачуге, должны совпасть с теми, что были сняты при его первом аресте. В картотеке ФБР найдутся отпечатки Райнхарта, а данные о захоронении тела на тюремном кладбище Гринхэвена будут признаны ошибочными. Френчи Ля Шапель и Клайд Прентисс признают самоубийцами. Убийства Тоби Крафта и Кэсси Литтл увяжут с делами организованной преступности. Свидетель, в данное время находящийся под защитой полиции, к нашему удовлетворению, установил, что Кордуэйнер Хэтч, он же Эдвард Райнхарт, он же Эрл Сойер, был убит во время стычки и его тело никогда не будет найдено.

– Раз уж вы не планируете привлекать меня к ответственности, я бы точнее высказался насчет тела. – Наши с Мьюлленом голоса будто доносились из царства Жестоких Богов моего отца.

– Заткнитесь и слушайте, – велел Мьюллен. – И запомните мои слова, потому что вам придется повторять их сотни раз.

127

Никогда мне не узнать этого наверняка, но даю три к одному, что капитан Мьюллен из тех людей, которые одарены необычайной способностью мысленно создавать пространные связные логические построения. Возможно, годы детективной деятельности, а расследования убийств в особенности, очень развивают воображение – так же, как регулярные занятия в тренажерном зале наращивают мускулы.

Что я знаю наверняка, так это то, что Мьюллен в своем воображении мгновенно, не колеблясь, нашел историю, которая впоследствии спасла нас обоих. Время от времени я помогал ему в этом. Капитан подсказывал детали, прояснявшие мои сомнения. Вот что он поведал.

После того как мама сообщила мне имя Эдварда Райнхарта, я узнал о его аресте в пятьдесят восьмом году и смерти во время мятежа заключенных. Сьюки Титер сообщила еще кое-что. Пытаясь узнать больше, я попросил Хью Ковентри проверить записи о владельцах домов на Бакстон-плейс и обратил внимание, что они были приобретены на имена героев рассказов любимого писателя Райнхарта. Я нанес визит на Бакстон-плейс и встретился с Эрлом Сойером, который впустил меня внутрь. Сойер узнал, что я остановился в «Медной голове», отметил, что живет поблизости, и дал мне свой адрес. Следующей ночью мне в гостиницу позвонил неизвестный и сообщил, что у него имеются пропавшие семейные фотографии Данстэнов. Отказавшись сообщить, как они к нему попали, этот человек поинтересовался, представляют ли они для меня какую-либо ценность. Мы сторговались на сто долларов. Я спустился вниз, заметил выходящего мужчину и последовал за ним на Телячий Двор.

– Как он выглядел? – спросил я.

В темноте он показался светлокожим мужчиной, ростом пять футов десять-одиннадцать дюймов и весом около ста шестидесяти фунтов. На нем была темно-синяя или черная куртка на молнии, темные брюки, на руках перчатки. Я принес фотографии в номер и заметил свое сходство с Говардом Данстэном. После похорон моей матери Рэчел Милтон посоветовала мне просмотреть фотографии, находящиеся в архиве Хью Ковентри, – не данстэновские, которые я только что заполучил, а другие. Я отправился в библиотеку и там узнал, что вскоре после посещения архива миссис Хэтч и моими тетками папка с фотографиями Хэтча исчезла.

Я решил, что мои тетушки могли взять папку Хэтча, чтобы получить в обмен на нее свои фотографии, и чуть позже обнаружил ее спрятанной в доме тети Нетти. Внешнее сходство молодого, как я полагал, Кордуэйнера Хэтча с Говардом Данстэном и мной заставило предположить, что я правильно определил личность Эдварда Райнхарта.

Я нанес визит миссис Хэтч; там поссорился с пьяным Стюартом. Когда я вернулся в гостиницу, то подумал о том, чтобы позвонить Эрлу Сойеру и поинтересоваться, не желает ли он взглянуть на кое-какие старые фотографии. Эрл мог бы обмолвиться о какой-то мелочи, которая привела бы меня к его хозяину. Номера телефона Сойера в телефонной книге я не нашел и битых полчаса бродил по переулкам в поисках его жилища, как вдруг заметил, что стою напротив брошенного дома. Я вспомнил, что ничего не пил с самого полудня, меня мучила жажда. Удивительно, но стоял я напротив дома Сойера. Я постучал. Сойер, увидев меня, отпрянул, но, после того как я сказал, зачем пришел, он охотно впустил меня.

Я сделал вид, будто не замечаю жуткого состояния его берлоги. Сойер сказал, что, конечно, в его доме творится черт-те что, но если он всю жизнь прожил вот так, то уж пару минут я в состоянии продержаться.

– Запомнили? – подчеркнул Мьюллен. – Если я всю жизнь прожил так, вы в состоянии пару минут продержаться.

– Почему это так важно? – спросил я.

– Потому что это настолько странно, что не может показаться ложью.

Я повторил фразу, и Мьюллен продолжил изложение легенды.

Сойер провел меня в загаженную гостиную. Очевидно, мое присутствие пробудило в хозяине эксцентричную, даже забавную учтивость, которая, на мой взгляд, граничила с истерией. Сойер спросил, что за фотографии я хотел ему показать. Я дал ему папку Данстэнов и попросил взглянуть на снимок молодого Говарда Данстэна. Что он и сделал, не проявив, однако, никаких признаков узнавания.

Затем я дал ему папку с фотографиями Хэтча. Сойер сразу проявил интерес к фотографиям отдельных личностей. Он вновь взглянул на снимок Говарда Данстэна и положил его рядом с фотографией Кордуэйнера Хэтча. Мне показалось, что он слегка ошеломлен. Я спросил, не найдется ли у него питьевой воды, и Сойер, сунув мне обе папки, отправился на кухню. Я пошел за ним следом, дабы убедиться в том, что мне нальют воды не из-под крана, а из бутылки и в чистый стакан.

Не заметив, что иду за ним, Сойер пнул ногой мусор, скопившийся перед холодильником. Я обратил внимание на висевшую над столом фотографию и подошел поближе. Как только я увидел, что Эрл Сойер сотворил с фотографией, я понял, что он – Кордуэйнер Хэтч.

Эрл Сойер резко развернулся и спросил, что я делаю. Я показал на мальчика в короне и с горящим сердцем и сказал:

– Это вы.

– И что с того? – ответил он. – Я перестал быть Кордуэйнером Хэтчем сто лет назад.

– Повторите, – приказал Мьюллен.

– «Я перестал быть Кордуэйнером Хэтчем сто лет назад».

– Тогда вы ему ответили: «Вы вернулись в Эджертон как Эдвард Райнхарт, и, знаете вы об этом или нет, я ваш сын». Теперь повторите и эту фразу.

Эрла Сойера не удивило мое заявление. Он кивнул, изучающе вглядываясь в меня с истеричным возбуждением, которое я приметил в нем еще на Бакстон-плейс. Он сказал:

– Похоже, так оно и есть, тут уж ничего не поделаешь… Я тебя всегда знать не желал.

Я начал пятиться из кухни, в тот момент мечтая лишь очутиться в своем номере и напиться чистой воды из чистого стакана. Сойер шагнул ко мне и сказал:

– Сейчас я тебе кое-что покажу. – Он открыл заднюю дверь. – За мной должок.

Следуя за ним, я вышел из дому в узкий, петляющий переулок.

Мьюллен отворил заднюю дверь и пригласил меня:

– Пойдемте, мистер Данстэн.

128

Капитан поднимался вверх по тесному переулку, повторяя его крутые повороты, устремляясь вперед с легкостью человека, хорошо знающего путь через эту сеть неожиданных перекрестков и кирпичных двориков.

– Знаете, как называется этот чертов коридор?

– Щетинная, – сказал я.

– А почему, знаете?

– Потому что узкая, наверное.

– Неплохое предположение.

Мьюллен предоставил мне гадать, прав я или нет, и свернул в переулок в два раза шире Щетинной. Неясный силуэт капитана сместился чуть в сторону и остановился – он ждал меня. Широкий переулок уходил вправо на двадцать футов и упирался в кирпичную стену. Здесь Щетинная заканчивалась: она не выходила – как я предполагал – на одну из улиц на границе Хэтчтауна, а упиралась в тупик между кирпичной стеной и покосившимся фасадом давно забытого литейного цеха. Взглянув на стену, я увидел надпись «Живодерня».

– Знаете, чем занимались живодеры?

Я не знал.

Капитан махнул рукой на здание, которое я принял за литейный цех. Его широкие двойные двери были со вставными стеклами и напоминали двери старой конюшни на Бакстон-плейс. Мьюллен налег плечом на одну половину дверей и сдвинул ее в сторону; все сооружение задрожало. Мы вошли в длинное просторное помещение, на покосившихся стенах которого тускло поблескивали крючья. В центре, ниже уровня плотно утоптанного земляного пола, располагался круг футов шести диаметром. Густой запах смерти ударил мне в ноздри, и я чихнул. Мьюллен подошел к яме.

– Сто лет назад по этому переулку сюда приводили старых лошадей. Двойные двери должны были им напоминать их родные конюшни.

– Так чем занимались живодеры? – спросил я.

– Почти всюду по стране живодеры резали отслуживших свой срок лошадей, а из их копыт варили клей. Некоторые сдирали шкуры и отправляли на сыромятни. Здесь же, в Эджертоне, обрезали хвосты и гривы и продавали их в мастерские по изготовлению париков и матрацев. Когда лошадь входила внутрь, бумеры – так их тогда называли – били им в лоб молотом. Лошадь падала, и человек, который назывался подъемщиком, поднимал ее с помощью вот этой штуковины. – Мьюллен показал на длинную, наполовину заржавевшую цепь, свешивающуюся с потолка. – Стригальщики состригали конский волос, и подъемщик подвешивал тушу на крюк. Когда приходило время, он вновь поднимал ее, заводил над ямой и опускал туда. А яма… В яму сбрасывались туши.

– Глубокая? – Я заглянул вниз в черный недвижимый омут в шести-семи дюймах от края ямы.

– Глубокая. В дни, когда работы было особо много, живодеры сбрасывали туда десять-двенадцать лошадей, и не было такого, чтоб хоть одна из них всплыла. Оттуда вообще никогда ничего не всплывало. Говорят, трупы лошадей все еще там, у Живодера, – в полном сборе.

– А там что – кислота?

Мьюллен отошел от ямы, подошел к стене и ковырнул носком ботинка землю. Затем нагнулся и поднял что-то вроде небольшой буханки хлеба. Когда он приблизился ко мне, я разглядел в его руках расколотый булыжник.

– Смотрите. – Неуловимым движением Мьюллен бросил камень в яму. В то мгновение, когда камню оставалось лететь до поверхности два-три дюйма, мне показалось, что готовое поглотить его черное зеркало подернулось едва заметной рябью. Затем, ударив из-под поверхности, яростная раскаленная струя закрутила камень, будто невесомую пробку, – над поверхностью появился завиток дыма, поплыл ко мне и резанул ноздри. Глаза мои начали слезиться. Булыжник, от которого отсекали кусок за куском, стремительно плыл поперек ямы, уменьшаясь на глазах. Казалось, на плаву его удерживает стая пираний. Через несколько секунд он превратился в крутящуюся облатку, корочку, крошку…

– Вот что делает концентрированная кислота, – сказал Мьюллен. – Когда-то в начале тридцатых у города возникла блестящая идея использовать Живодера в качестве вспомогательного средства уничтожения городского мусора в этой части Хэтчтауна. Было отдано распоряжение, но дело вдруг застопорилось, а потом власти, как это обычно происходит, публично объявили об отказе. Как бы там ни было, именно сюда привел вас тогда Эрл Сойер. Он сдвинул в сторону дверь, вошел, вы вошли следом, и тогда он достал нож. Вы бросили свои папки – вот здесь. – Мьюллен провел каблуком черту на земляном полу. – Вступили с ним в борьбу. Не ведая, что может случиться, вы столкнули его в Живодера. Прощай, Эрл. Поскольку у нас нет трупа, это лучшее, что мы можем придумать. Сработает. Никто и пальцем не пошевельнет, чтоб найти его тело. Надо еще придумать, кто из местных привел вас сюда, потому что самостоятельно вы никогда бы не нашли его. Большинство эджертонцев слыхом не слыхивали о Живодере, а три четверти тех, кто слыхал, считает, что это сказки. Ночь еще не кончилась – давайте обдумаем детали.

Мьюллен привел меня обратно в дом Сойера и велел забрать себе дневник:

– Я его не видел. С этого момента его не существует.

Перешагивая через горы мусора, я подошел к столу и взял тетрадь.

– Что теперь?

– Отправляйтесь в «Медную голову» за фотографиями. Затем я отвезу вас в управление, где вас будут допрашивать – боюсь, до утра. Запомнили свои «строчки»?[69]

– Думаю, да, – кивнул я.

– У нас найдется время все повторить. Что бы вы хотели сделать до поездки в участок?

– Мне, наверное, стоит позвонить К. Клейтону Кричу.

– Стоит – и вам, и Стюарту Хэтчу.

Заперев дверь черного хода, Мьюллен погасил свет в этой норе – зловещей пародии на человеческое жилище.

129

В комнате для допросов, где лейтенант Роули как-то уверял меня, что является моим лучшим другом, перед аудиториями, насчитывавшими от двух до полудюжины слушателей, я подробно излагал легенду капитана Мьюллена – вновь и вновь, как проигрыватель с автоматической сменой дисков, как Шехерезада, знавшая лишь одну сказку и раз за разом повторявшая ее, пока той сказке не поверили. Передо мной, выказывая любопытство, подозрительность, безразличие либо откровенную скуку, менялись женщины и мужчины – сотрудники полиции в деловых костюмах; люди в форме на два поколения старше меня, смолившие сигарету за сигаретой и с выражением усталого цинизма во взгляде изучавшие стол; ответственный работник из мэрии; представительница пресс-службы Управления полиции города, постоянно поправлявшая прическу и подмигивавшая большому, прозрачному с той стороны зеркалу; шеф полиции Эджертона, посоветовавший мне получить номер телефона, не внесенный в телефонный справочник; и двое не представившихся мужчин с лицами цвета пергамента, похожих на кремлевских функционеров, которым предопределено в скором времени избавить выставку фотографий членов правительства от своих портретов. Всем этим людям я пел песню капитана Мьюллена, и почти все это время капитан Мьюллен наблюдал за моим выступлением, сидя в углу комнаты.

Вскоре после восхода солнца я был объявлен «находящимся под защитой полиции свидетелем», или что-то вроде этого, и препровожден в камеру. Лязг железной двери разбудил меня в семь тридцать утра. С неизменным видом человека, получившего удовольствие от освежающей прогулки через кладбище, в камеру неспешно вплыл К. Клейтон Крич, великолепный в своем старом сером костюме и старой серой фетровой шляпе. Он с достоинством нес черный кейс. Усевшись в изножье койки, Крич внимательно посмотрел на меня взглядом, едва ли не сочувствующим.

– Благодарю вас за рекомендацию мистеру Хэтчу, – начал Крич. – Со Стюартом мы встречаемся во второй половине дня, но я сделаю все, что в моих силах. Могу обрадовать вас тем, что очень скоро вы покинете эту дыру. – Неуловимым движением он устроился поудобнее. – Согласно официальной версии, вы избавили Хэтчтаун от социально опасного элемента и оказали максимальное содействие полиции.

– Приятно слышать, – сказал я. – А согласно неофициальной?

– Кое-кто из местных синих мундиров[70] высказывает подозрения относительно неизвестного, подменившего те фотографии пятью портретами Эндрю Джексона. Мне больно говорить вам об этом.

– Понимаю, – сказал я.

– Однако наше беспокойство могут рассеять два позитивных факта. Первый: неспособность этих джентльменов – в связи с поддержкой, оказанной вам шефом нашей полиции, – дать какой-либо ход упомянутым выше подозрениям. Второй: мистер Стюарт Хэтч не оспаривает вашего утверждения о том, что вы являетесь незаконнорожденным сыном его дяди Кордуэйнера. По всей вероятности, фотографии, которые вы предоставили нашим представителям правопорядка, являются неопровержимым доказательством вашей правоты.

– Стюарт всегда это знал, – сказал я.

– Что бы мистеру Хэтчу ни было известно или неизвестно, к настоящему нашему с вами разговору это отношения не имеет.

Я вытянул ноги и привалился спиной к стене.

– Что ж тогда имеет отношение?

– Признание мистером Хэтчем того, что он знал прежде. После неудачной попытки миссис Хэтч оказать мужу поддержку во время следствия против него Стюарт больше не хочет оспаривать ваши претензии на наследование траста – доверительной собственности семьи.

– Мои претензии? Я не собираюсь претендовать на его деньги. Я об этом даже не заикался.

– В данный момент мы говорим о «претензии», подразумевая ваше «право на иск», а не «потребность» либо «притязание».

Стюарт что-то утаивал: он рассчитывал использовать меня, чтобы сохранить наследство для себя. Я был для него дополнительной страховкой, фигурой для отвода глаз. Несомненно, эту схему придумал сам Крич – с той бесстрастной ловкостью, с которой делал все, за что брался.

– Мистер Крич, – сказал я, – если Стюарта признают виновным, траст перейдет к Кобби. Я не позволю ему обмануть сына.

Терпение Крича было, как всегда, безграничным:

– Мистеру Хэтчу, так сказать, «отключили питание». Возможно, я смогу помочь ему в чем-то, однако от признания виновным мне его не спасти. Состояние дел таково: если бы вас не было тут – к примеру, если б вы оставались в неведении о вашем происхождении, – Кобден Карпентер Хэтч стал бы наследником семейного капитала, все правильно. Однако в настоящей ситуации траст по праву должен перейти к вам.

Я простил Кричу соучастие. Стюарт сделал элементарную ошибку.

– Стюарт забыл, что условие, лишающее его прав, также лишает прав и меня. Кордуэйнер Хэтч был арестован и осужден дважды. Он вышел из игры, я – тоже.

– Условие, на которое вы ссылаетесь, неприменимо к Кордуэйнеру. Его брат, Кобден Хэтч, внес изменения в устав траста в мае одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Поправка не имеет обратной силы.

– Поясните, – попросил я.

– Условие неприменимо к действиям, совершенным до мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.

– Шутите.

– Я крайне редко шучу, мистер Данстэн. Это не в моем духе.

Крич завернул левую ногу за правую, скрестил на груди руки, словно упаковав себя в непроницаемый контейнер. Улыбка ящерицы вновь появилась на его лице. Его состояние можно было бы назвать вершиной Крич-блаженства.

– До прихода в это очаровательное заведение я насладился весьма долгим телефонным разговором с мистером Паркером Гиллеспи, адвокатом фонда имущества Хэтча. Мистер Гиллеспи по складу характера холерик. Ему была не по душе наша беседа, однако он не стал крутить. Кобден Хэтч мечтал вывести своего сына на путь добродетели с помощью хорошо зарекомендовавшего себя на практике метода кнута и пряника. В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году прошел слух, что его заблудший брат отошел в мир иной. И Кобдену Хэтчу не приходило в голову, что его собственность окажется в руках кого-то другого, кроме его сына. Однако мы можем предположить, что Стюарт Хэтч мгновенно представил себе всю картину, как только вы попались ему на глаза. Кордуэйнер был первым ребенком своего отца; вы были его сыном; траст – ваш. Незаконнорожденность не имела никакого значения для правил наследования. Кордуэйнер Хэтч приходился сыном Карпентеру и Эллен Хэтч. Имя Карпентера прописано в его свидетельстве о рождении. С юридической точки зрения он – сын Карпентера.

– В соответствии с моим свидетельством о рождении, моим отцом был Дональд Мессмер.

– Не имеет значения, несмотря даже на признание Стюарта о том, что он знал заранее. Так что мужайтесь, мистер Данстэн: траст Хэтчей будет передан вам.

– Не верю, – заявил я.

– Вы и в первый раз не поверили.

Ящеричья улыбка от моего непонимания стала еще шире.

– Так складывается, мистер Данстэн, что моей обязанностью стало периодически информировать вас о получении солидного наследства. Моя роль в вашей жизни становится все больше похожей на роль небесного посланника.

– Прошу прощения, – сказал я, – за тот первый раз.

– В связи с пожеланием Карпентера Хэтча оставаться владельцем по праву «мертвой руки»[71], что весьма ограничивало финансовые возможности будущих наследников, траст всецело переходит к вам свободным от долгов. А от себя лично добавлю, что зрелище того, как по-царски загарпунили семейство Хэтчей, ничего, кроме удовольствия, мне не приносит.

– О какой сумме идет речь?

– На настоящий момент мистер Гиллеспи оценивает ее в двадцать – двадцать пять миллионов по скромным подсчетам. Мистер Гиллеспи свяжется с вами сегодня, и я уверен, что он посоветует вам воспользоваться его услугами. Могу представить себе душераздирающую историю об ожидающей вас печальной участи в случае, если вы ему откажете.

– Пожалуй, мне следует с ним поговорить, – сказал я, чем озадачил Крича.

– А я тем временем подготовлю документы, необходимые для разрыва отношений траста с Гиллеспи и отправлю их вам «Фидэксом»[72] в Нью-Йорк. Если пожелаете, я также могу незаметно навести справки, дабы удостовериться, правильно ли мой коллега произвел бухгалтерский расчет.

– Сколько вы с меня возьмете за это?

– Я выставлю вам счет по своему обычному тарифу: двести долларов в час. Если это приемлемо, в день своего возвращения в Нью-Йорк отправьте факс мистеру Гиллеспи с предписанием высылать мне копии всей корреспонденции, которую он направляет вам. Мой глубоко уважаемый коллега, наверное, наложит в штаны. Подозреваю, что ваши двести долларов в час принесут вам два-три миллиона чистой прибыли.

– Мистер Крич, вы мой герой.

– Вашим деньгам будет произведен строгий, доскональный учет. И поскольку мне ваш характер известен много лучше, чем мистеру Гиллеспи, позвольте мне спросить, какую часть нежданно свалившегося наследства вы планируете раздать?

Я улыбнулся ему, однако ответной улыбки не дождался. В своем сером костюме и шляпе Крич сидел на краешке моей тюремной койки, «спрятавшись» в себя – мужчина неопределенного возраста, тощий и будто лишенный человеческих чувств, – в ожидании любого моего слова.

– Я хочу позаботиться о Кобби Хэтче, – сообщил я.

– Ваше желание позаботиться о мальчике подразумевает выделение определенных сумм на его образование и выделение его матери разумной ежегодной стипендии, достаточной для того, чтобы ей и сыну не испытывать нужды, или же вы намереваетесь сделать его богатым?

– Он получит половину денег, – сказал я.

– Вы последовательны в своих действиях, – сказал Крич. – Я предполагал, что вы поделите сумму на равные части. Вы позволите дать вам совет?

Я кивнул.

– Я бы порекомендовал вам учредить фонд, аналогичный фонду Хэтчей, который гарантирует мальчику определенную сумму в год, а также отдельную сумму его матери для расходов на содержание. В возрасте двадцати одного, двадцати пяти, тридцати лет – как распорядитесь – мальчик получит основную сумму. К тому времени, когда ему исполнится двадцать один, она должна быть равной сумме, которую насчитывает нынешний траст.

– Сколько времени вам потребуется, чтобы все устроить?

– Приблизительно неделя бумажной работы.

– Давайте сделаем так. – Я подумал о деталях. – Пусть Кобби в двадцать один год получит четверть основного капитала, другую четверть – в двадцать пять, а остальное – в тридцать. Миссис Хэтч на расходы выделите двести пятьдесят тысяч в год.

Он кивнул:

– Выплаты миссис Хэтч будут осуществляться из капитала, учрежденного для ее сына. Эта мера, являющаяся невероятно великодушной, потребует моего участия на основе нашего с вами действующего соглашения, как вы понимаете. Я подозреваю, что вы предпочли бы, чтобы мои услуги оплачивались из ваших средств, а не из средств миссис Хэтч и ее сына.

– Не будете ли вы так добры отправить миссис Хэтч письмо с изложением условий, которые мы только что обсудили?

– Разумеется. – Крич развернул ноги и положил руки между колен, приняв позу, которую я было принял за приготовление к отбытию. Вместо этого он вытащил из кейса стопку бумаг и вложил ее мне в руки с легким укором во взгляде. – Это документы о финансовых обязательствах мистера и миссис Кларенс Кротерс в отношении дома престарелых Маунт-Болдуин. Мы сошлись на том, что вы подпишите их в моем офисе на следующий день. Но ничего страшного, видите, я захватил их с собой сюда. Миссис Кротерс не разорится.

Извинившись, я подписал бумаги и наблюдал, как они исчезают в кейсе. Крич откинулся назад, умудряясь не касаться спиной стены.

– До прошлой ночи вам не приходилось слышать о Живодере? – Его голос создавал впечатление, что это вопрос незначительный.

– Я слышал, как какие-то мальчишки из Хэтчтауна говорили о Живодере, но что это такое, я тогда не знал.

– Вы в курсе, что город некогда использовал живодерню для уничтожения мусора?

Я сказал, что слышал об этом от капитана Мьюллена.

– Через неделю после того, как это распоряжение городских властей вступило в силу, жители Хэтчтауна охватил беспрецедентный рост заболеваний. Грипп, кишечные расстройства. В первый месяц шестеро умерли от не поддающихся диагнозу инфекций. К концу второго месяца заметно возросло количество врожденных дефектов. К концу третьего месяца общественное мнение настояло на прекращении использования ямы. Мальчишкой я рос на Кожевенной, мистер Данстэн, и я знал мальчиков помладше меня, которые родились слепыми, глухими, умственно отсталыми, с деформированными либо отсутствующими частями тела или же со всем этим в комплексе. Живодерню прикрыли задолго до этого. Землевладельцы устроили там ярмарку.

Я промолчал.

– Полагаю, Хэтчи знали, что гадость, которая была там, в яме – сами они туда это запустили или нет, – со временем могла просочиться в систему водоснабжения Хэтчтауна. К этому времени хэтчтаунцы уже пили воду только из бутылок.

– Я заметил, – сказал я.

– Если Кордуэйнер Хэтч нашел смерть в Живодере, значит, ему выпала честь встретиться с несколькими моими прежними клиентами. – Крич ухватился за ручку кейса и поднялся, издав дребезжащий звук, в котором я различил Крич-усмешку только после того, как адвокат подошел к двери и позвал охранника.

Четверть часа спустя офицер сопроводил нас в вестибюль. Несколько полицейских отвернулись, завидев Крича. Мы вышли в хмурое утро, было на двадцать градусов холоднее[73], чем вчера. Клочья тумана ползли через Главную площадь. Я почувствовал легкое прикосновение пальцев к моему локтю и принял это как подтверждение моего второго выхода на свободу. На скамейке близ фонтана из-под вороха одеял выбивались прядки золотистых волос Гоута Гридвелла.

– Спасибо, мистер Крич, – проговорил я и только тут заметил, что Крича уже след простыл.

130

Сквозь клубящийся туман я шел по Голубиной, Кожевенной, Овечьей, Паточной, Восковой улочкам, с каждым шагом ожидая услышать шаги и негромкий низкий смех, что возвестят о присутствии за моей спиной Роберта Я знал, что он сделал, и знал, почему он это сделал. И Роберт знал, что сделал я, – между нами больше не осталось притворства и обмана. Угрозы, исходившей от существа, известного мне как Мистер Икс, больше не существовало. Я сделал это, я победил. Роберт и я теперь пришли в равновесие, думал я, и мне хотелось сообщить брату, что я отдал половину состояния, которое он замышлял получить. Мы спасли друг другу жизнь. Пришло время расставаться. Все закончилось.

Я пересек Телячий Двор и обернулся, вглядываясь в невысокие дома и темные зевы проулков за фонтаном. Роберт медлил; он выжидал момент. Войдя в вестибюль гостиницы, я увидел Лори Хэтч, поднимающуюся из кожаного кресла.

Она обняла меня и прижалась шелковистой щекой к моему небритому лицу.

– Слава богу. – Она запрокинула голову и заглянула мне в глаза. – Как ты?

– Донесения все еще поступают, – улыбнулся я.

– Я… Я чувствовала, будто… Не знаю, что я чувствовала. Мне надо было увидеть тебя. Вчера вечером мир будто сошел с ума. Я чувствовала себя такой беспомощной. Потом вломилась полиция, стала задавать вопросы… Они даже спрашивали о фотографиях. Тебя тоже?

– Они общались со мной всю ночь, – сказал я.

– И отпустили. Значит, у тебя все в порядке?

– Все в порядке.

Лори опустила голову мне на грудь. Я бросил взгляд над ее макушкой на таращившегося на нас дневного портье, и тот нырнул за стойку.

– Прости за то, что я сделал с твоей жизнью, – проговорил я. – Это была ошибка.

– Нет, Нэд, не надо. – Она положила ладонь мне на грудь. – Это не ты сделал ошибку, а я. Господи, как же я измучилась, как я боялась – я ведь совсем не задумывалась о том, что могу все погубить. Меня будто закружило и понесло – я лишь хотела, чтобы со мной рядом всегда был ты.

Когда мы поднимались по лестнице, я держал ее за руку. Я захлопнул дверь номера, и Лори приникла ко мне всем телом.

– Как давно ты знала? – спросил я.

– Что знала? – Не видя ее лица, по движению губ я почувствовал, что Лори улыбнулась.

– Ты знала, кто я, когда увидела меня в первый раз?

Макушкой она едва не ударила меня в подбородок. Затем отстранилась на пару дюймов:

– Да откуда ж?

– Стюарт убрал тебя из комитета, потому что не хотел, чтоб ты увидела в архиве фотографии, которые я показывал вчера.

– Да бог с ним, со Стюартом. Ты думаешь, я тебя узнала?

– Я пытаюсь это выяснить.

Она сердито отстранилась на целый шаг:

– Стюарт интересуется своей семьей раз в сто больше, чем я. Я даже не припомню, интересовалась ли когда-нибудь прошлым Хэтчей. Да, я видела архив, если ты это имеешь в виду. Вполне возможно, что твое лицо показалось мне знакомым тогда, в больнице, но я и сейчас не могу понять, отчего так произошло.

– А ты не звонила Паркеру Гиллеспи через два дня после этого?

– Разумеется, звонила! – Взмахнув руками, Лори застыла с поднятыми вверх ладонями. – В городе ведь объявилась Эшли, помнишь? И я очень встревожилась: что будет с Кобби, если Стюарта вдруг посадят. Вполне естественной реакцией было позвонить адвокату и посоветоваться с ним. Нэд, не делай несчастными нас обоих.

Я взял ее ладонь в свою и поцеловал:

– Я никого не хочу делать несчастным. Я всего лишь ищу ответы. Ты вот что мне скажи. На следующий день после того, как ты сделала все, чтобы помочь мне найти Эдварда Райнхарта, ты хотела, чтобы я обо всем забыл.

Лори положила ладонь мне на бедро:

– Милый, это ведь ты мне сказал, что, как тебе кажется, ты можешь подвергнуть опасности Кобби и меня.

– Ты, наверное, еще ничего не знаешь о Гринвилле Милтоне.

Ее глаза расширились.

– Прошлой ночью Гринни заказал два билета первого класса в Мехико и рванул в мотель в Кейп-Джирардо. С собой он прихватил сто тридцать тысяч долларов и пистолет, а перед тем умолял свою подружку ехать с ним. Когда она отказалась, он покончил с собой.

В глазах Лори мелькнула тень мысли – четкой и безошибочной, как теорема Евклида. Она пошла к столу, постукивая кончиком указательного пальца по губам:

– А Стюарт в курсе?

– Потому, наверное, мы и позвонили К. Клейтону Кричу.

– Стюарт пытается погубить столько народу, сколько в его силах. Он пытается утопить буквально каждого, кто когда-либо имел с ним дело. – Лори выдвинула стул, с которого капитан Мьюллен провозгласил о рождении нашего правдоподобного вымысла, и устало на него опустилась. – Он пытается погубить все, что может.

– Включая траст Хэтчей, – закончил мысль я.

Беглая улыбка, порожденная мыслями о разрушительных намерениях ее мужа, исчезла. Лори скрестила ноги и подождала, что я скажу еще. Она выглядела непорочной и чистой, как горный поток.

– Стюарт позвонил Паркеру Гиллеспи, – продолжил я. – Он не мог знать о моем разговоре о Кордуэйнере Хэтче с полицейским по имени Мьюллен. Он просто хотел все сломать.

– Он хотел сломать меня, – проговорила Лори.

– Стюарт заявил, что хочет отказаться от прав на наследство. Он сказал Гиллеспи, что обнаружил существование законного наследника, Нэда Данстэна, являющегося незаконным сыном старшего брата его отца. Плохие новости для Кобдена Карпентера Хэтча, однако он не в силах идти против истины. Примерно таким был их разговор.

Лори поерзала на стуле и заметила аккуратное граффити на краю стола. Она подняла руку и провела вдоль надписи пальцами, в точности как это сделал Мьюллен. Откуда-то очень издалека донесся до меня голос Стар: «… Он все глубже и глубже погружался в ту мелодию, и тут вдруг она раскрылась, словно утренний цветок, и выплеснула сотню других мелодий, каждая из которых становилась с каждым мгновением полней и красивей…»

– О Кордуэйнере я слышала немного, – сказала Лори. – Когда-то очень давно он, кажется, был за что-то арестован, да?

«… И я стояла, замерев, а во мне наливался жизнью ты, и я думала, что после этого будет еще одно прекрасное рождение…»

– Условие об арестах и обвинениях никак не затрагивает Кордуэйнера. Кобден Хэтч в конце шестидесятых внес поправки.

– Даже и не знаю, что сказать…

– Ты, похоже, не очень-то удивлена.

– Секунд тридцать назад ты сделал большой и жирный намек, – сказала Лори. – Но это не значит, что я не удивлена Мистер Крич обсуждал это с Гиллеспи? И что, не возникло никаких споров?

– Стюарт знал, что делает, – сказал я. – И ты ни о чем таком не думала, когда мы с тобой говорили о твоем переезде в Нью-Йорк?

Самообладание очень помогло Лори во время долгой паузы:

– Это было отвратительно.

– Я не имею права винить тебя в желании дать Кобби то, что ему предназначалось.

– Он должен получить это. – На обращенном ко мне лице была неприкрытая мольба. – Нэд, я все еще пытаюсь прийти в себя от твоих новостей, у меня не было времени подумать, как это повлияет на тебя и меня, но ты сам должен видеть, что это неправильно. Согласен? Двадцать четыре часа назад ты и понятия не имел, что дядя Стюарта – твой биологический отец. Он не хотел быть наследником. Он даже не был настоящим Хэтчем.

– Юридически – был, – покачал головой я.

– Но ты-то, ты, Нэд Данстэн, ты же не такой человек! Ты не такой, как Стюарт. Я хочу, чтобы мы с тобой жили в Нью-Йорке. Ты будешь для Кобби гораздо лучшим отцом, чем Стюарт был или когда-то мог бы им стать. И это правда. Как и то, что я люблю тебя. Для нас с тобой нет никаких причин отказаться от нашей замечательной новой жизни. Однако право Кобби на наследование более обоснованное, чем твое. Ты же понимаешь это, не так ли?

– То, что я понимаю, не играет никакой роли, – сказал я. – По закону Кобби не имеет права на наследование. Прежде чем мы начнем разговор о нашем будущем, тебе придется смириться со сложившейся ситуацией, а не с той, какую ты хотела бы видеть.

С отчаянной решимостью и полной откровенностью она продолжила:

– А если б Гринни не покончил с собой? Если бы Стюарт не позвонил Гиллеспи?

– Ты сама знаешь ответ. Я бы вернулся в Нью-Йорк и ждал там тебя. Мне этот план казался восхитительным.

– Он и сейчас восхитителен, – сказала Лори.

– Но если б Стюарт не позвонил, перед Паркером Гиллеспи неожиданно возникла бы жуткая дилемма. Сегодня днем все в Эджертоне узнают, что Сойер – это Кордуэйнер Хэтч, а я – его сын. Как, думаешь, поступил бы в этом случае Гиллеспи?

– Он бы высказался, – ответила Лори. – Безусловно. Не знаю, сразу же или чуть погодя, но ему понадобилось бы на это не более двух часов. А потом мы бы отпраздновали все в «Лё Мадригале».

– Как счастливая семья.

– Разве не этого ты хотел больше всего?

– Даже Стюарт вычислил меня быстрее, чем это сделал я сам. А вот ты увидела меня насквозь мгновенно.

– Я увидела самого интересного человека из всех, встреченных мной в жизни, – сказала Лори. – Я начала влюбляться в тебя, когда мы ужинали с Эшли. Знаешь, что ты сделал? Ты сказал Гринни, что он болван, ты понимал мое чувство юмора, и, Нэд, ты был весь там – ты смотрел на меня своими невероятными карими глазами и ты был там, со мной. Ты не оценивал меня, ты смотрел не на мою грудь, а на мое лицо, ты не пытался прикинуть в уме, как скоро затащишь меня в постель. Последнее в жизни, чего мне хотелось тогда, – это подцепить себе нового дружка, но я не смогла устоять. Эшли поняла, что происходит, уже через десять секунд. Если ты не веришь тому, что я сейчас говорю, ты глупец.

– А я начал влюбляться в тебя в больничном магазине подарков, – сказал я. – После того как Крич рассказал мне о трасте, он спросил, как много я опять хочу раздать. Он тоже видит меня насквозь. К. Клейтон Крич видит насквозь всех. – Я рассказал Лори о том, как разделил деньги, и о фонде, учрежденном для ее сына. – Так что у тебя будет двести пятьдесят тысяч в год, выплаченных с его доли.

Ничего не изменилось на ее ясном лице.

– Тебе не кажется, что детали нам следовало бы обговорить вместе?

– Лори, я в тот момент сидел в камере полицейского управления. Кричу удалось попасть ко мне минут за пятнадцать до того, как меня выпустили. Я сделал то, что мне показалось правильным.

– Крич уговорил тебя сделать то, что ему показалось правильным. Но еще не поздно все изменить. – Буквально лучась ясным здравомыслием и благоразумной предусмотрительностью, Лори, вытянув перед собой руку, раскрыла ладонь, будто на ладони той лежал весь мир. – Крич не знает о нас с тобой. И не понимает, что такое Нью-Йорк. Где ему? Квартира, которая будет нужна мне, стоит порядка двух миллионов. Мне придется устраивать приемы, встречаться с нужными людьми. Нам понадобятся учителя и гувернеры, обучение в Европе. Сколько тебе нужно на жизнь? Три миллиона? Пять? Все остальное можно переписать на Кобби, с условием, что мне достанется что-то около пятисот или восьмисот тысяч в месяц. Мы будем вместе. Если мы поженимся, то получится так, будто ты ни с кем не делился.

– Ты хочешь заключить добрачный контракт?

Лори откинулась на спинку стула и пристально смотрела на меня. Во взгляде ее, решительном и твердом, я увидел не столько оценку, сколько конечный итог неоднократных оценок и размышлений. Это не имело никакого отношения к холодности или расчетливости. Твердое, спокойное внимание Лори говорило за нее – оно объявляло условия ее безмерной привлекательности. То, что я увидел в ее лице, было грустью с оттенком иронии, и это поразило меня, поскольку до того момента я и понятия не имел о существовании ироничной грусти. Я почувствовал привлекательность будущего, полного нюансов, которые я сам бы не постиг: в тот момент я не мог отречься от того, что казалось главным принципом ее жизни, – в мире взрослых людей широта чувства значит больше, чем его глубина. Словно большие прохладные крылья, чувство Лори раскрывалось на многие мили в обе стороны. Я было принял эту способность за средство защиты, однако такой щит ничего не прикрывал и не отражал – наоборот, он притягивал, и то, что он вбирал в себя, делало его крепче. Лори сидела передо мной в сиянии своего ума.

– Сама мысль о добрачных контрактах мне ненавистна, – сказала Лори. – Отвратительный способ начинать брак. С таким же успехом можно приобрести франчайзинг[74] на кока-колу. – На лице Лори появилась улыбка. – Нам очень подошла бы Филадельфия. Там не так дорого, как на Манхэттене, а институт Кертиса – великолепная музыкальная школа. Там учился Ленни Бернстайн.

Как К. Клейтон Крич, Лори собралась с силами, не меняя позы и вообще не двигаясь, затем вновь улыбнулась мне и поднялась.

Следующие ее слова прояснили мне, кого она имела в виду, сказав «нам»:

– Ты приедешь в Филадельфию, да?

– Лучше передай Поузи, чтобы поступала в Темпл или Пенсильванский университет, – ответил я.

– Я всегда смогу найти другую Поузи. – Лори понимала, что шокировала меня. Применение этого приема было ясным заявлением о наших новых отношениях. – Особенно в Филадельфии. Труднее всего было найти ее в Эджертоне. – Она поцеловала меня в щеку. – Позвони мне перед отъездом. Мне понадобятся твой адрес и номер телефона.

Я наблюдал, как она неспешно направилась по коридору к лестнице.

131

Обрывки тумана тянулись через Телячий Двор. На булыжниках матово отсвечивала влага. Серые сумерки, казалось, вот-вот сотрут здания, окружившие крохотную площадь. На той стороне фонтана стояла черная женская туфелька – каблук застрял в щели меж камней, и чудилось, будто произошло это пару минут назад. Женщина покидает тебя, женщина уходит с такой безоглядной решимостью, что оставляет туфельку на память… Я вспомнил красноречие, с каким Лори переступила мой порог, и неослабевающую четкость голоса Стар, рассказывавшей о саксофонисте, которого она слушала на концерте, будучи беременной мной.

И тут вдруг горестно отозвался каждый тускло поблескивавший булыжник мостовой, каждый клочок тумана, и мир словно стал шире и глубже.

«Горе, – подумал я, – оно повсюду, как же мне могло прийти в голову, что удастся избежать потери…»

Лицо Роберта появилось и исчезло в темноте боковой улочки.

– Роберт! – позвал я. – Нам надо…

По пути к Вишневой я все оборачивался, надеясь заметить Роберта развалившимся на заднем сиденье и раскрывающим рот, чтобы сказать что-то смешное или жестокое. Однако в машине я был единственным живым существом, когда остановился напротив дома Нетти. Было начало десятого утра. Все три мои любимые родственницы должны были собраться на кухне. Я вышел из машины и взглянул на окна дома Джой. Тюлевые занавески висели аккуратно и недвижимо. Джой никогда так рано не занимала свой пост у окна.

Нетти и Мэй хлопотали у плиты, готовя яичницу с беконом и чем-то еще, что пахло как куриная печенка. Кларк Рутлидж послал мне ухмылку над чашкой с зерновой смесью, молоком и сахаром.

– Вот молодец, так в этой замечательной куртке и ходишь!

Нетти поинтересовалась, не составлю ли я им компанию за завтраком, а я ответил, что достаточно голоден, чтобы съесть все, что они поставят передо мной на стол. Я опустился на стул рядом с Кларком.

– По радио сказали, нынче ночью Гринвилл Милтон покончил с собой. Хочешь знать мое Мнение?

– Да, прошу вас.

– Это ловушка, к гадалке не ходи. У Стюарта Хэтча есть враги, которых ничто не остановит, чтобы выставить его в дурном свете.

– Миссис Хэтч, наверное, сейчас испытывает муки ада, – вступила Нетти. – Такая милая женщина, правда, Нэд?

– В своем роде.

Мэй разложила яичницу и куриную печенку по тарелкам, а Нетти вынула из духовки укутанный в фольгу сверток с беконом. Кларк подтолкнул свою опустевшую чашку к центру стола:

– Оставить миссис Хэтч с носом. Вот что было конечной целью.

– А его – с женой и ребенком, – вставила Мэй.

– Его жена и ребенок должны получить около десяти-двенадцати миллионов из семейного траста, – сообщил я.

– Значит, у них будет крыша над головой. – Мэй вздохнула. – Что ж, я довольна.

– А я доволен тем, что крыша есть над головой у вас, – сказал я. – Когда Стюарт Хэтч услышал о самоубийстве Милтона, он рассказал семейному адвокату, Паркеру Гиллеспи, о своем дяде Кордуэйнере, так что можете больше не волноваться об этом.

Нетти и Мэй с преувеличенным усердием занялись печенкой.

– Сегодня все узнают, что он был Эдвардом Райнхартом, – продолжил я.

Мэй съежилась на стуле и возвела очи к небу:

– Господи, гора с плеч. Может, едок из меня неважный, но я обожаю поболтать и тишину переношу с трудом.

– Что ты несешь? – проворчал Кларк.

– Мистер Хэтч снял с нас обет молчания, – сказала Нетти. – А вот благодарить за это, похоже, надо нашего мальчика. Ты так помог нам, сынок, спасибо тебе от нас всех.

– Присоединяюсь, – подал голос Кларк. – Хотя лично мне жаль, что мистеру Хэтчу светит тюрьма. Он был по-царски щедр.

– Стюарт Хэтч отваливал вам немалые деньги, чтобы вы помалкивали о его дяде. Потому-то вы и не могли ничего сообщить мне об Эдварде Райнхарте.

– Понимаешь, сынок, – вздохнула Нетти, – мы не могли помочь, но мы знаем об Эдварде Райнхарте гораздо больше, чем твоя мама.

– Потому что он был очень похож на вашего отца.

– Сходство было поразительным, – сказала Мэй. – А мы не могли сказать ей всей правды. О таких вещах с молодой чистой девушкой не говорят.

– Могу себе представить, – рассмеялся я, – насколько трудно вам было намекнуть Стар, что ее ухажер являлся незаконным сыном вашего отца. Об этом, наверное, можно было сказать только напрямую. Но как, как вы узнали, что это был Кордуэйнер?

– Ну, это все Джой, – сказала Мэй. – Ты же знаешь, она все сидит сиднем у своего окошка. Как-то раз вечером Джой звонит и говорит: «Мэй, я только что видела, как этот шалопай Кордуэйнер Хэтч как ни в чем не бывало прошел в дом нашей сестренки, а на руке у него повисла Стар». Тогда в первый и последний раз Стар приводила его к нам – знакомить со своей семьей. Я накинула свое лучшее пальто и шляпку и со всех ног бросилась через улицу. Только они ушли, я позвонила Джой и сказала: «Джой, а ведь этот молодой человек, похоже, свалился с нашего семейного древа, однако зовут его не Кордуэйнер Хэтч». А сестра мне в ответ: «Солнышко, ты глубоко заблуждаешься. Он наверняка живет под другим именем в связи с тем, что у него скандальная репутация».

– Откуда Джой могла знать, что это Кордуэйнер? – спросил я.

– Джой полных три месяца проработала у них в доме, – рассказала Нетти. – Ей тогда было восемнадцать. Понимаешь, то было время Депрессии, и хотя в тот период мы, в общем-то, не особо нуждались, поскольку продали землю за городом, но это было единственным способом получить работу. Карпентер Хэтч поместил объявление, что ищет девушку с хорошим характером, желающую заниматься работой по дому, и Джой прошла собеседование. Заявила, что хочет уйти из дому, можешь себе представить? Взглянуть на нее сейчас – не поверишь, что такое могло быть.

– И Карпентер Хэтч нанял ее? – спросил я. – Он не знал, кто она?

– Я так думаю, ему очень по душе была мысль о том, что девочка Данстэнов будет менять ему постельное белье и мыть туалет. Джой приступила к работе в конце октября. Кордуэйнер тогда учился в школе-интернате. Видишь ли, родители были вынуждены отправить его туда. – Нетти покивала, живописно имитируя полное сочувствие и сожаление. – В один прекрасный день, наводя порядок в ящиках комода миссис Хэтч, Джой наткнулась на фотографии, которые хозяйка хранила подальше от посторонних глаз. Она заметила сходство между мальчиком и нашим покойным отцом. Это произошло незадолго до того, как ее рассчитали.

– Хэтч уволил ее за то, что она что-то сказала? – И тут до меня дошло, что рассказала мне Нетти. – Нет, Джой не наводила порядок в ящиках миссис Хэтч, а перераспределяла их содержимое. Она была сорокой, как Куинни и Мэй.

– Хотя до нас ей было далеко, – проворчала Мэй. – В общем, как бы то ни было, миссис Хэтч ничего доказать не удалось, но подозрения пали на нее, и – прощай, работа.

– Джой рассказала вам, что видела, и вы запомнили это на всю жизнь. Когда вы вели те «полезные дискуссии» со Стюартом Хэтчем?

– Когда, Кларк? – спросила Нетти.

– Году в восемьдесят четвертом или восемьдесят пятом. В Овальном кабинете сидел тогда мистер Рейган. Как тогда говорили, то было утро Америки.

– Полагаю, вы истратили деньги, которые Карпентер Хэтч заплатил за дом и землю на Нью-Провиденс-роуд?

– Кларк кучу денег потратил на клюкву, – сказала Нетти.

Кларк проинформировал меня о том, что клюква – продукт, необычайно полезный во многих отношениях. Ее сок, приятный на вкус и полезный для здоровья, раньше добавляли в несколько видов коктейлей. А приготовленный из клюквы соус ставили на стол чуть ли не в каждой семье по всей стране, особенно в День благодарения. В его оде добродетельной клюкве звучала нотка печали.

– К сожалению, – дополнила Нетти, – клюква не сделала из нас миллионеров.

– Человека, с которым я занимался «клюквенным» бизнесом, можно было б назвать нарушителем общественного порядка, – продолжил Кларк. – Хотя по сути своей он был белым и пушистым.

– Итак, у вас состоялся разговор со Стюартом Хэтчем, – напомнил я.

– На тему возможной передачи ему недвижимости, – сказал Кларк.

– И одним из пунктов вашего соглашения был запрет разглашения всего, что вам известно об Эдварде Райнхарте.

– И это, поверь, очень расстраивает нас до сих пор, – покачала головой Нетти. – Появляешься ты, ошарашиваешь нас именем Райнхарта – это был настоящий шок! У нас не было ни шанса, сынок, и мы дали тебе лучший совет, на какой только были способны в нашем положении.

– Вы поразили меня до глубины души. Вы шантажировали Стюарта Хэтча, вытряхивая из него целое состояние.

– «Шантаж» не совсем верное слово, – сказала Нетти. – Мы заключили деловое соглашение. И все разошлись довольные, включая мистера Хэтча.

– И сколько вам удалось выжать из этого жулика?

На этот раз в улыбке Кларка не было ни намека на насмешку:

– Кругленькую сумму.

– Не сомневаюсь. – Несмотря ни на что, я почти восхищался этими тремя старыми хулиганами. – Вы живете на деньги Хэтчей годами, не так ли? Сначала вы продали им землю, потом продали им тайну. Я горжусь вами. Данстэны никогда не были образцами законопослушания, однако Хэтчи были куда хуже.

– Нэдди. – Мэй положила нож и вилку на тарелку, казавшуюся только что вымытой и вытертой насухо. – Сейчас, когда мы можем говорить открыто, я хочу задать тебе вопрос. Мистер Райнхарт, как его тогда звали, погиб, отбывая срок заключения в тюрьме. Мне не совсем понятно, как тебе удалось узнать его настоящее имя.

– Что ж, теперь мой черед признаваться, – сказал я. – Мне пришлось позаимствовать фотографии, которые тетя Нетти держала в своем шкафу.

– Вот так так! – воскликнула Мэй. – А я-то все гадала, чего ради миссис Хэтч просила стянуть их из библиотеки. Хотя, к слову, задача была пустяковая. Люди частенько не замечают, как снимают одежду прямо с их плеч, особенно мистер Ковингтон.

– Вспомни-ка, Мэй, – – сказала Нетти. – Миссис Хэтч сказала нам, что Нэд говорил о твоих талантах и что глубоко в душе она чувствовала, будто те снимки помогут нам вернуть наши собственные бесценные фотографии.

– А что, вполне возможно, так оно и было, – согласилась Мэй. – И фотографий наших как не было, так и нет. Может, стоит еще разок наведаться в библиотеку.

– Обе папки с фотографиями у меня в машине, – успокоил я тетушек. – Через минуту я вам их верну. Если вы отправите их обратно к Хью Ковентри, они будут в полной сохранности.

– Замечательно, не правда ли? – воскликнула Нетти. – Миссис Хэтч просто душечка. Она напоминает мне тех девушек из новостей, которые глядят прямо в камеру и говорят: «Сегодня в первой половине дня трое детей были разорваны на части тиграми во время экскурсии в зоопарк округа. Подробности после блока новостей». И мне так нравится ее малыш.

– Мне тоже, – проговорил я. Нетти повернулась к Мэй:

– Я познакомилась с сыночком миссис Хэтч, когда мы приходили навестить Стар в больницу. Он был такой забавный! Мальчуган перегнулся через ремень своей коляски и сообщил мне: «Я никогда не пускаюсь в рассуждения с бухты-барахты, миссис Рутлидж». Ушам своим не поверила!

– Такого мальчишку надо показывать по телевидению вместе с его мамашей, – выдал Кларк.

– Он сказал мне: «Я никогда не бросаюсь…» Нет, он сказал: «Я не сужу…» Нэд, как он сказал?

– «Я никогда не сужу с бухты-барахты», – подсказал я. – Пойду схожу за фотографиями, а потом загляну к Джой. Сегодня вечером уезжаю в Нью-Йорк.

– Так скоро? – удивилась Мэй. – Боже, у меня такое чувство, будто ты приехал пять минут назад.

Кларк подарил мне плутоватую улыбку и отодвинулся вместе со стулом от стола:

– Я провожу тебя.

132

Когда мы спускались по ступеням крыльца, Кларк одарил меня таким светским взглядом, на какой, пожалуй, был бы неспособен и Морис Шевалье[75]. Клочья тумана соткались в тонкую серую вуаль, от которой все казалось чуть более отдаленным, чем на самом деле. Когда я отдал Кларку папки, он вздернул подбородок, будто желая подчеркнуть, что сознает конфиденциальность ситуации, предполагающей возможное присутствие невидимых посторонних глаз и ушей:

– Мне показалось, у тебя с миссис Хэтч было что-то…

– Этого «что-то» была самая малость, – отшутился я. Отеческая гордость плеснула в его глазах, обрамленных красной оправой очков:

– Надеюсь, со временем ты станешь настоящим Данстэном.

– Надеюсь, вы не ошибаетесь. – Затем, припомнив невидимых посторонних свидетелей, я взглянул на ту сторону улицы. – Вы случаем не в курсе, Джой звонила в Маунт-Болдуин?

– Последние два дня о Джой ни слуху, ни духу. Раз уж мы с тобой вышли, давай зайдем к ней?

На стук в дверь Джой не отозвалась. Я постучал вновь. Лоб Кларка словно разрезала сотня параллельных морщинок:

– Она всегда оставляет ключ на всякий пожарный, так сказать, случай. Погоди-ка, сейчас вспомню.

Я приподнял угол коврика для ног и поднял ключ от входной двери.

– Только ты нагнулся, я тут же вспомнил. Давай его сюда.

Кларк открыл дверь и замахал рукой перед лицом:

– Непостижимо, как можно жить в такой вони. ДЖОЙ! ЭТО МЫ С НЭДДИ, МАЛЬЧИКОМ СТАР! КАК ПОЖИВАЕШЬ?

Я услышал высокий и чуть приглушенный, похожий на мычание, звук.

– СЛЫШИШЬ МЕНЯ?

Тишина, и лишь этот странный звук, который Кларк не мог слышать.

– Давай зайдем. – Мы перешагнули порог, и вонь окутала нас – ДЖОЙ! ТЫ В ТУАЛЕТЕ, ЧТО ЛИ?

– Посмотрим в гостиной, – предложил я, надеясь, что Джой не хватил инфаркт, когда она опускала Кларенса в ванну.

Звук стал громче. Когда мы вошли в гостиную, Кларенс вытаращил на нас глаза со смесью ужаса и облегчения во взгляде и резко рванулся грудью вперед, удерживаемый лямкой.

– Ммммм! Ммммм!

– Кларк, позвоните в Маунт-Болдуин, пусть немедленно присылают «скорую».

– Уже звоню, – ответил Кларк. – А ты поищи Джой. Мне все это очень не нравится.

«Морзянка» Кларенса сопровождала меня в столовую и кухню. Джой, похоже, брала уроки ведения домашнего хозяйства у Эрла Сойера. Ей еще многому надо было научиться, но явный прогресс уже прослеживался. А ванная даже превзошла эрловские стандарты.

Я щелкнул выключателем у начала лестницы и услышал, как Кларк вызывает «скорую» Маунт-Болдуин. Надо мной пару раз мигнула лампочка, и тягучий желтый свет облил узкую, чуть приоткрытую дверь. Кларк Рутлидж что-то напористо вещал в гостиной. Приглушенный мягкий удар, который я уже раньше слышал, донесся с чердака. Некий тяжелый предмет вступил в контакт со стенкой пустого деревянного ящика. Единственное, что приходило на ум, – бейсбольный мячик размером с тыкву.

– Я-то подожду, – говорил Кларк, – да только долго ждать не буду. Можете расценивать это как предостережение.

К моменту, когда я добрался до верхних ступеней, он повторял все уже сказанное кому-то другому. С той стороны чердачной двери гигантский мячик вновь ударил по деревянному ящику. Я полностью открыл дверь и увидел пару черных кроссовок – носки чуть касаются сосновых досок пола, каблуки – в воздухе, подошвы – опрокинутым домиком. Из кроссовок торчат две тонкие ноги, они скрываются под черной кромкой подола. Я проронил: «О нет!» – и шагнул к телу Джой.

Поднос, ложка, опрокинутая тарелка, высохшие остатки куриной лапши под ее раскинутыми руками. Кожа была холодной. Через несколько минут после того, как я последний раз видел Джой, она разогрела кастрюльку супа, налила его в тарелку, принесла поднос на чердак и умерла.

У стены в дальнем углу чердака стояла маленькая кровать, как бы помещенная в лежавшую на полу деревянную коробчатую раму. Плоские фанерные секции трех футов высотой были прибиты гвоздями к брусьям у углов кровати. Примкнув к деревянной раме, с правой стороны перпендикулярно кроватке вдоль стены вытянулась раскладушка, заправленная армейским одеялом. То, что лежало в кроватке, ударило в боковую стойку рамы.

Я вспомнил имена на каменных плитах-надгробьях за развалинами дома на Нью-Провиденс-роуд. Не страх сделал Джой затворником. Она и Кларенс были в плену у безжалостной обязанности. Меня буквально воротило при мысли об этом. Я хотел уйти с чердака, спуститься по лестнице, уехать отсюда. Существо – оно, – бывшее кузеном моей матери, вновь ударило по деревянной загородке у его кровати так сильно, что задрожали фанерные щиты.

Я прошел мимо раскинутых рук Джой и разлитого супа. Когда до кровати остался фут, почти осязаемое плотное облако вони речного дна окутало меня, впиталось в меня, и я буквально заставил себя опустить глаза. На матрасе было распростерто существо с полупрозрачным хрупким телом, излучавшим свет, с мужским лицом, с густыми седеющими волосами и белыми длинными завитками конфуцианской бородки. Полные исступленного безумия карие глаза уже распахивались от ужаса.

Не имеющее конечностей тело существа просвечивало круговертью цветных слоев: от спелого персика и светло-голубого они темнели, становясь неистово пурпурными и густо-синими, и в глубине клубились, как чернила, завитки черного. Существо уставилось на меня с уродливо-злобным требованием во взгляде, поерзало из стороны в сторону и врезало головой о фанерную перегородку своего загона.

Не прерывая того, что можно было бы назвать мыслительным процессом, я подошел к койке, вытянул из-под одеяла подушку и прижал ее к жуткому лицу. Уродец задергался под подушкой. Его рот открывался и закрывался, зубы пытались нащупать и ухватить мои руки. Затем челюсть замерла и цвета потускнели. Чистый, бездонный черный цвет залил поверхность маленького тела и увял, сделавшись безжизненно серым.

Руки и ноги мои дрожали, но я не мог бы сказать, что было источником моего ужаса, – эта тварь, чьи зубы я все еще ощущал под подушкой, то, что я сделал с ней, или же я сам. Невнятный всхлип вырвался из моего горла. Я выпустил из рук подушку и ухватился за фанеру, чтобы не упасть. Мне казалось, будто пол под ногами колышется, и я подумал, что тело Джой скользит над застывшими змейками лапши.

Неуверенным голосом, еще слабее моего, кто-то произнес:

– У меня не было выхода.

Волна сумасшедшей радости согрела меня. Тот же неуверенный голос сказал:

– Все равно он был не жилец, правда? «Согласен, – подумал я, – не жилец».

– Он даже не успел съесть свою последнюю тарелку супа. – Это я произнес вслух.

Будто со стороны я наблюдал, как руки мои вытянули подушку из наволочки и швырнули ее на кроватку. Правая рука опустилась в деревянный манеж, ухватилась за невесомую веревочку бороды и подняла существо, которое я убил. Клочья каких-то нитей, похожих на старую паутину, тянулись от его бороды вниз. Сунув его в наволочку, я заковылял по ступеням вниз.

В прихожей стоял Кларк:

– «Скорая» вот-вот приедет. – Он взглянул на наволочку. – Джой нашел?

– У нее, похоже, был инфаркт, – сказал я. – Она умерла. Мне очень жаль, дядя Кларк. Надо вызвать полицию, но, прежде чем вы это сделаете, дайте мне пару минут.

Кларк снова посмотрел на наволочку:

– Похоже, Мышонок подох с голоду.

– Вы знали о нем. – Я прошел в гостиную, жуткая ноша в наволочке раскачивалась сбоку.

– Что касается меня, – сказал Кларк, – то я только слышал о нем, но ни разу не видел. Куинни и моя жена принимали роды. Несчастные Кларенс и Джой – ребенок отнял у них жизни. С момента его рождения у них не было ни минутки покоя.

– Не могли они назвать его Мышонком, – сказал я, припоминая имена на могильных плитах Нью-Провиденс-роуд.

– Да никто его никак не называл, – сказал Кларк. – Ты ж знаешь, как Джой гордилась своим французским.

Как я слышал, Куинни, когда ребенок вышел, разрыдалась. Джой сказала: «Покажите его мне». И когда Нетти приподняла новорожденного, Джой сказала: «Moiaussi». Это в переводе с французского значит «я тоже». Она винила Говарда в том, каким родился ее ребенок, и никогда ему этого не простила. Так мы и назвали малыша Moi Aussi, в очень скором времени превратившегося в Мышонка[76].

– Попрощаться с Мышонком не желаете?

– Лопата во дворе за кухней, – ответил Кларк.

133

Самые скорые и зловещие похороны из тех трех, на которых я побывал за эти дни в Эджертоне, состоялись на заднем дворе дома Джой, и единственный присутствовавший на них родственник исполнял роли могильщика и священника. В зарослях густой травы, у полусгнившего деревянного забора я выкопал яму два фута шириной и четыре глубиной. Копая могилу, я слышал, как Кларк горячо объяснялся с прибывшей бригадой медиков из Маунт-Болдуин. Я опустил наволочку в яму и завалил землей. Затем присыпал сырую землю нарванной травой и пригнул растущую рядом траву над могилой.

– Мышонок, – произнес я. – Возможно, тебе все равно, но мне очень жаль, прости меня… Твоя мама уже не могла заботиться о тебе. А когда она еще могла, жизнь твоя все равно была ужасной. Судьба обошлась с тобой несправедливо. Надеюсь, ты сможешь простить меня. Случись так, что ты вдруг вернешься в этот мир, все у тебя сложится намного лучше, но если хочешь моего совета – оставайся там, где ты сейчас.

Я кинул лопату в траву и пошел к дому. Кларк позвонил «девять-один-один». Мы вошли в прихожую. Через пару минут два юных полицейских вывалились из патрульной машины и рысцой припустили к крыльцу. Я заявил, что обнаружил покойную, миссис Джой Кротерс, тетю моей матери. Родные беспокоились, потому что Джой не появлялась два дня. Мой дядя Кларк и я вошли в дом. У мистера Кротерса поздняя стадия болезни Альцгеймера, и когда мы обнаружили тело его супруги, сразу позвонили в дом престарелых, с которым договорились еще накануне, и отправили мистера Кротерса туда.

– У нее, похоже, отказало сердце, когда она несла мужу обед, – закончил я свой рассказ.

По пути наверх один из полицейских наконец-то обратил внимание на вонь.

– Мистер Кротерс не в состоянии следить за своим телом уже много лет, – пояснил я. – А моя тетушка была уже старой женщиной. Сил у нее не хватало, чтобы ухаживать за ним как следует.

– Не хочу вас обидеть, сэр, но очень уж плохо пахнет… – пробормотал один из полицейских.

Шедший впереди Кларк проговорил нараспев:

– Вам, парни, может, до лампочки то, что бывает с человеческим телом, когда им голова отказывается управлять. Радуйтесь, что сейчас ваше здоровье при вас.

– А зачем хозяйка держала его на чердаке?

– Может, думала, там ему безопаснее, – пожал плечами я. – У нее для мужа была даже специальная кровать, сейчас увидите.

Кларк открыл дверь, и мы вошли. Полицейские обошли вокруг тела, достали блокноты и стали записывать.

– Она скончалась, занятая добрым делом для ближнего, – вздохнул Кларк. – Как жила, так и ушла из жизни.

– Куриная лапша, – сказал один из полицейских. – На убийство совсем не похоже, но нам придется дождаться экспертов, чтобы получить официальное подтверждение. Вы об этой кровати говорили, сэр?

– Она огородила кровать фанерой, чтобы он не убежал, – сказал я.

Полицейские посмотрели вниз, на «колыбельку» Мауси, затем подняли глаза на Кларка. Он не мог не воспользоваться случаем блеснуть своими способностями:

– Женщина сидела с ним денно и нощно, заботилась о нем, сколько хватало сил. Трагедия в том, что позавчера мы нашли место для Кларенса в Маунт-Болдуин. Боюсь, шок от его скорого отъезда послужил причиной смерти Джой. Кларенс был смыслом всей ее жизни. Ребята, никогда не забывайте о своих женах, проявляйте уважение к ним. Женщинам это просто необходимо.

– Если меня хватит Альцгеймер, надеюсь, моя женушка не посадит меня в фанерный ящик, – проговорил один из полицейских.

– Акт чистейшей любви и нежности, – трагически продолжал Кларк. – А еще у вас будет возможность постичь высоту человеческого благородства, когда вы узнаете, что именно миссис Рэчел Милтон помогла устроить Кларенса в Маунт-Болдуин.

Полицейские переглянулись.

– Пойдемте-ка вниз, – предложил один из них.

Кларк извинился и сказал, что должен сообщить о случившемся своей жене. Когда к дому Джой подъезжала машина медэксперта, Кларк и Нетти вышли на крыльцо и поспешили через улицу. Экспертом был тот же самый утомленный человек с красным лицом, приезжавший после убийства Тоби Крафта. Он остановился у входной двери, а двое полицейских маячили на пороге. Нетти догнала эксперта и застыла перед ним в своей боевой стойке. Сейчас она напоминала гору, известную своими обвалами и лавинами.

– Вы прибыли обследовать тело моей сестры?

– Это моя работа, – ответил эксперт.

– Надеюсь, эту свою работу вы исполните с почтением к покойной и позволите нам заняться приготовлениями к проводам нашей сестры так, как она того хотела бы.

– Миссис Рутлидж, скорее всего, как вы того хотите, так и будет. Я здесь, чтобы официально констатировать смерть вашей сестры и исключить возможность преступления. Но для того, чтобы сделать это, мне необходимо попасть в дом.

– Я вам мешаю? – спросила Нети.

Один из полицейских сообщил эксперту, что тело наверху. Эксперт повернулся к Нетти:

– Чем вы можете объяснить запах в этом доме?

– Главным образом присутствием Кларенса, – ответила она. – Как только его рассудок угас, его личная гигиена стала главной заботой моей несчастной сестры. Еще воняют отбросы, которые сестра, с сожалением должна констатировать, копила в кухне.

– Отбросы так не пахнут. Ваша сестра случаем не испытывала проблем с подземными водами в подвале дома?

– Доктор, – ответила Нетти, – двое этих симпатичных молодых офицеров ждут не дождутся, чтобы помочь вам.

Медэксперт сделал шаг назад, едва не налетев на меня, и пробормотал извинения. Ухмыляющиеся полицейские повели его наверх.

Нетти бочком приблизилась ко мне:

– Ты все правильно сделал, сынок.

– Надеюсь…

– Ребенок тянул силы из моей сестры с первой же минуты после своего рождения. Джой шлет тебе благословения за то, что ты похоронил Мауси по-людски. Надеюсь, ты время от времени будешь приезжать навещать нас.

– Тетушка Нетти, – сказал я, – пожалуйста, не придавайте значения тому, что вы прочтете обо мне в газетах. Как только начнется следствие над Стюартом Хэтчем, все забудется.

На лестнице послышались шаги – к нам спустился мед-эксперт. Взяв меня за руку, Нетти приподняла подбородок, чтобы взглянуть на него свысока.

– Чуть позже я выпишу свидетельство о смерти и укажу в нем сердечный приступ как причину. Вы можете заняться любыми приготовлениями, какими пожелаете.

– Благодарю вас, – ледяным тоном произнесла Нетти.

– А мистер Кротерс был человеком необычно маленького роста?

– Он был таким, каким был, – величественно проговорила Нетти. – Болезнь лишила Кларенса физического роста невероятно жестоким образом.

Стараясь держаться подальше, медэксперт обошел ее и вышел из дома. Нетти устремила командирский взгляд на полицейских.

– Молодые люди, вы нам очень помогли в этот горестный час. Я счастлива убедиться, что такие джентльмены, как вы, посвятили свою жизнь служению людям.

Минуту спустя один из них говорил по телефону с мистером Сполдингом, второй же занял пост у входной двери.

– Может, мне остаться еще на денек-другой? – спросил я у Нетти.

– Спасибо, что потратил на нас столько времени, – ответила она. – К тому же ты спас наши фотографии! Это такое облегчение для меня, Нэдди. Иди, готовься в дорогу, и – не пропадай.

– Береги себя, – напутствовал Кларк. – Теперь, когда Мауси в земле сырой, нас еще на одного меньше.

134

Небо над Вишневой исчезло. Влажной серебристой дымкой укрыло ветровое стекло моей машины. Включив щетки, я очистил два сегмента стекла, и улица стала видна достаточно хорошо, чтобы ехать по ней.

Вернувшись к себе в номер, я заказал билет на рейс в шесть вечера из Сент-Луиса в Нью-Йорк, оставив себе временной промежуток – достаточный, чтобы успеть сбиться с пути и отыскать его вновь. После этого позвонил в агентство проката автомобилей и сообщил, что оставлю взятый у них «таурус» в аэропорту Сент-Луиса с поврежденным задним бампером. Диспетчер с манерами тюремного надсмотрщика попросил меня подождать; я ждал, пока он пререкался с их отделением в Сент-Луисе, затем вновь обратился ко мне:

– На первый раз вам это сойдет с рук, мистер Данстэн. Только когда будете сдавать ключи, оставьте подробности дорожно-транспортного происшествия, имя, адрес и номер телефона второго участника происшествия и название его или ее страховой компании.

– Эту информацию можете получить у Стюарта Хэтча, – сказал ему я. – Он напился и, сдавая назад на своем «мерседесе», смял задний бампер вашего «тауруса».

– Доплата за возвращение машины вне города – пятьдесят долларов, – буркнул диспетчер и бросил трубку.

Я позвонил в авиакомпанию и повысил свой статус – переоформил билет на первый класс. Если верить К. Клейтону Кричу, я стал обладателем по меньшей мере десяти миллионов долларов, и теперь то, что подходило для Гринни Милтона, стало подходить и для меня. Соседям по первому классу придется по душе моя розовая куртка. А еще перед посадкой пассажирам первого класса дают лишний пакетик соленых сухих крендельков.

135

Один-два смахивавших на живые мощи прохожих встретились мне в густом тумане на Евангельской. Неоновая полоса потерявшей букву вывески «Отел Париж» окрашивала булыжники мягким и зыбким багряным светом. Я бросил свои пожитки на заднее сиденье и сел за руль. На Честер-стрит я повернул к северу, рассчитывая в конечном счете увидеть знак, указывающий направления к мосту через Миссисипи и к шоссе на Сент-Луис. Прежде чем я доехал до Колледж-парка, здания с обеих сторон будто отодвинулись за серый матовый экран, а фары встречных машин стали казаться глазами огромных кошек. Мне вдруг вспомнились зубы Мышонка, вцепившиеся в подушку, и я увидел, как темно-синие сполохи метались в кольце густо-красного, просвечивавшего сквозь кожу уродца… Обрывки грязно-серой паутины, прилипшей к телу, голова весом с шар для боулинга на подушке… Пустынный простор кампуса Университета Альберта скользнул мимо с другой, как мне показалось, стороны. Я продолжал ехать. Я нигде не сворачивал, а значит, держал направление на север вдоль берега реки к Сент-Луису.

Потом я вспомнил, что Честер-стрит становилась Ярмарочной улицей, когда пересекалась с Колледж-парком, и Ярмарочная не вела мимо Альберта, а заканчивалась на южной границе кампуса. Выходит, я каким-то образом умудрился сделать круг и сейчас ехал на юг по неизвестной улице. Альберт не менял своего географического положения, это я изменил свое. К счастью, оставалось еще несколько часов, чтобы добраться до Сент-Луиса. Нужно всего лишь развернуться.

Наволочка Мышонка приземлилась осторожно, но недостаточно мягко на дно ямы в запущенном саду Джой. Я услышал, как она ударилась о землю, и подумал о тех словах, что произнес над могилой Мышонка. Пожалуй, надо было сказать не так. Мышонок заслуживал большего от своего убийцы. Мышонок был одним из настоящих Данстэнов. Кларк сказал мне, что я становлюсь настоящим Данстэном, но мы с Мышонком были абсолютно разными. Мышонок – из тех, что там, в небесах, в Блеске и Великолепии. Такие как Мышонок – они и есть то, что струится из пушечного жерла и из трещины в золотом кубке. Говард узнал об этом, и знание это отравило его.

Я не мог понять, где нахожусь и куда еду. Пытаясь увидеть знакомое название на указателях, я пригнулся к рулю и напряженно вглядывался через ветровое стекло. В десяти футах впереди из серой мути вдруг материализовался зеленый дорожный знак и поплыл ко мне. Рунические каракули скользнули мимо за мгновение до того, как их удалось распознать. Неважно, подумалось мне: если я двигался к югу, думая, что еду на север, – значит, нужно повернуть направо, то есть на запад, на следующем перекрестке, а потом на следующем – опять направо, то есть на север.

Еще два неразличимых знака выплыли из тумана и канули, а я ехал на север, двигаясь параллельно реке. Мысленно я представлял себе карту Миссисипи и городов в штатах Миссури и Иллинойс по обоим берегам. Мне надо было найти Джонсборо, Мерфисборо и Кристалл-Сити. К северу от Кристалл-Сити располагался Бельвилль, а от него было рукой подать до восточной части Сент-Луиса. Туман должен рассеяться, а если нет, то доберусь же я когда-нибудь до ясного участка пути. Пока я в движении, цель моя все ближе.

Со скоростью десять, потом пять миль в час я следовал за светом своих фар сквозь податливую серую стену. Когда становилось не видно ничего, кроме этого света, я останавливался, включал «аварийку» и ждал, пока не проявлялись контуры дороги. Когда изредка впереди всплывали огни встречной машины, я прижимался к обочине, снижал скорость до минимума и пропускал ее. Так прошел час. Туман начал рваться на части и редеть, показались двухмерные контуры домов, теснившихся друг к другу на узких улочках. Это, наверное, Джонсборо, решил я. Снова пал туман и смыл дома. Полчаса спустя я въехал в мерцающую дымку, которая накрыла поля по обе стороны дороги. Дымка вдруг сгустилась, соткавшись в серую темень, и вынудила меня сбросить скорость до пяти миль в час.

И тут я с силой ударил по педали тормоза. Голубой пластик рулевого колеса словно стал подниматься сквозь мои ладони, в то время как они исчезали из виду. Я почувствовал покалывание в затылке и понял: в машине за спиной кто-то есть. Выкрикнув имя Роберта, я резко обернулся, но увидел лишь пустое заднее сиденье. Я снова позвал его. Враждебность веяла мне навстречу, будто зимний ветер.

– Роберт, мне надо… – Ощущение его незримого присутствия вдруг пропало: вновь я был в машине один.

– Где ты?! – Мой голос увяз в тумане.

Я поднес ладони к глазам – они вновь стали видимы.

«Мне надо поговорить с тобой. Мне надо знать, чего ты хочешь от меня».

Мне вспомнилось его неистовое лицо в конце темного переулка, выходящего на Телячий Двор.

«А хочет он забрать все», – ответил я сам себе.

За окном из клубящегося тумана явилась величественная фигура в дашики золотого, иссиня-черного и кроваво-красного цветов. Я опустил стекло, и холодный сырой воздух потек в машину. Уолтер Бернстайн кивнул по-царски, жалуя мне свое благословение.

– Уолтер, где он? – спросил я. – В какую сторону пошел?

– Никто тебе этого не скажет, но ты на правильном пути, – проговорил он и растворился в лиловой мгле.

Я распахнул дверь – свет салонной лампочки обрисовал нимб достаточно просторный, чтобы мне уместиться в нем. Я поднялся с сиденья. Свет фар упирался в размытый туманом столб с дорожным знаком. Роберт парил то сбоку, то позади – я никак не мог понять, где он.

– Покажись, – велел я. – Ты в большом долгу у меня.

Роберт думал, что не должен мне ничего. Роберт был вроде Мышонка: он истек из трещины в золотом кубке, из пушечного жерла. Moiaussi. Я подошел к призрачному указателю, привстал на цыпочки, вгляделся в белые знаки на зеленом металле и громко рассмеялся. Я вернулся на Нью-Провиденс-роуд.

Я пошел дальше, оставив указатель за спиной. Поскольку жизнь моя зависела от движения, я продолжал двигаться. Сзади послышались легкие шаги, и я резко повернулся на каблуках, но увидел лишь пару смазанных желтых глаз и слабый свет, льющийся из распахнутой двери. Глубокая, до звона в ушах, тишина висела в сером, напитанном влагой воздухе.

– Ну, вот мы и на месте, Роберт, – сказал я. – Сделай, что можешь.

Нерешительный шаг, следом другой прошелестели за моей спиной. Я сделал то, что должен был делать, – пошел вперед. Земля приподнялась, чтобы встретить мою ступню, и я ощутил, как меня охватило безумное ощущение радости. Вот мы и на месте – все это время мы бились, чтобы достичь этого самого места. Мерно, как часы, звучали шаги в сверкающем тумане. Я сделал единственное, на что мой неистовый двойник не был способен, и провалился на тридцать пять лет в глубь моего времени.

В семнадцатый день октября, года тысяча девятьсот пятьдесят восьмого, я стоял у дальней стены переполненного концертного зала Университета Альберта. Девушки в обтягивающих свитерах, тогда еще невинные ученицы, и парни в спортивных пиджаках заполняли ряды кресел, смотрели на сцену, где коротко стриженный светловолосый барабанщик в очках с толстыми стеклами, улыбающийся басист, который мог бы быть кузеном Уолтера Бернстайна, и очень взволнованный пианист задавали жару, приближаясь к концовке пьесы под названием, кажется, «Take the A Train». Похожий на аиста мужчина с широким выразительным ртом, с зачесанными назад волосами, в черных очках, переплел пальцы рук на корпусе своего альт-саксофона, облокотился на выгнутый бок рояля и внимательно вслушивался в игру приятелей-музыкантов. Лицо его отражало сложную композицию отстраненности, участия и вовлеченности – оно напомнило мне о Лори Хэтч.

Поглядывая с высоты роста на сидящих в зале, я стал подниматься по широкому центральному проходу. «Матросские» стрижки; «конские хвосты»; пучки на затылках; «французские» локоны; блестящие короткие волосы с четкими проборами. За несколько тактов до завершения «A Train» я безошибочно высмотрел в зале темную головку мамы. Вот она, восемнадцатилетняя Стар Данстэн, – сидит в десяти-двенадцати рядах от сцены, на втором от прохода месте. Изгиб ее шеи подсказал мне, что она уже наслушалась достаточно и музыка слегка утомила ее. Я еще продвинулся по проходу так, чтобы хорошенько разглядеть ее спутника. Пианист пригвоздил аккорд, барабанщик рубанул финал. Мужчина, сидевший рядом с мамой, поднял руки и зааплодировал. Его профиль был почти точной копией моего.

Пианист повернулся к залу и сказал:

– А сейчас мы вам сыграем балладу… которая называется «These Foolish Things».

Он поднял глаза на саксофониста и пробежался по клавишам, будто сделал набросок мелодии. Саксофонист оттолкнулся от рояля, подошел к микрофону в центре сцены и положил пальцы на кнопки инструмента. Он закрыл глаза и сконцентрировался, уже погружаясь в транс. Когда вступление подошло к концу, он сжал губами мундштук инструмента и повторил сыгранный фрагмент мелодии, будто только что придумал его. Затем плавно поднялся над мелодической линией песни и выдул текучую светлую фразу, будто говорившую: «Песню-то вы знаете, но известна ли вам эта история?»

Стар вскинула голову. Слушая и не слыша, скрывая презрение, Эдвард Райнхарт развалился в кресле.

В начале второго припева саксофонист сказал залу:

– Это было только начало.

Восходящая аркой мелодия заструилась из его саксофона, рисуя в воздухе свой образ. Музыкальная тема раскрывалась и ширилась, и альтист сказал: «Поехали». Как только он начал свою историю, от нее стали ответвляться новые, и одни вариации рождали другие непредвиденные вариации. Альтист поднимал звуки до страстного предела, позволял им стихать и вновь взмывать.

Стар чуть двинулась на стуле, открыла рот и подалась телом вперед. Я почувствовал, как по моим щекам побежали слезы.

«Он все глубже и глубже погружался в ту мелодию, и тут вдруг она раскрылась, словно утренний цветок, и выплеснула сотню других мелодий, каждая из которых становилась с новым мгновением полней и красивей…»

Альтист был недвижим – двигались только его пальцы. Он застыл, широко расставив ноги, закрыв глаза и небрежно опустив плечи. Его рот, захвативший мундштук саксофона, был словно гибкое морское существо. Нота за нотой, и потрясающая история во всех ее подробностях воспаряла над аудиторией, опускалась и впитывалась публикой, и каждый слушатель выстраивал в воображении собственный сюжет. Ударник встрепенулся, вскинул голову, и палочки замелькали над кожей барабанов; улыбчивый басист вернул мелодию в знакомое гармоническое русло; пианист мягко выдохнул: «Давай, Пол». Все происходящее казалось таким непринужденным, естественным и неизбывным, как широко развернутая панорама ландшафта при взгляде с горной вершины. И это длилось и длилось в течение, казалось, бесконечно повторяющихся рефренов.

А в другом времени, моем нынешнем, туман клубился над дорогой, где две пары ног приближались к неизведанному. Я прислонился спиной к стене и слушал, слушал – и целый мир раскрывался передо мной.

136

Что? А, вы хотите узнать, что стало с Робертом? Прошу прощения, но я уже ответил на этот вопрос – ответил так полно, как только возможно. Шаг в шаг, по нескончаемым переходам аэропортов, в ярко освещенных залах прибытия и отправления, в гостеприимных барах и сияющих отелях, вдоль тротуаров каждого города, в котором я останавливаюсь на неделю-другую в моем бесконечном перелете, мой настороженный слух всегда улавливает мягкую поступь Роберта.

Однако, поскольку вы задали этот вопрос, позвольте мне в свою очередь спросить вас. А вы уверены, в самом деле уверены, что знаете, кто поведал вам эту историю?