Мистические истории

Не выходи из дома в плохую погоду

Жили-были старик со старухой. Неплохо жили. Может быть, даже хорошо. Старуха была невредная, да и старик с характером положительным. Детей у них не случилось, по причинам не очень понятным. В молодости некогда было этим вопросом заняться, по врачам ходить, и полагалось как-то: всё само собой произойдет, как-нибудь, авось. Но как-нибудь и авось не получилось, а после уж годы не те пошли, одно увядание тела и духа. Старуха ни теперь, ни раньше вслух не огорчалась по данному поводу, что старику странно иногда казалось, особенно в прежние годы, потому что он сам сильно переживал – конечно, когда-то, давно, а теперь что переживать, смешно будет. Хотя, и сейчас он порой печально задумывался и становился тогда мрачный. Вот был бы у них сын, или дочка, как им хорошо-то жилось бы, и поговорить и посоветоваться, и на внуков радоваться… В такие минуты старик уходил в себя, и не очень хотел разговаривать со старухой, хотя и понимал, что нет ее вины, женский организм – это такое таинство, в котором даже врачи не всегда разберутся, а всё же… кого-то же виноватить надо в ихней беде. А старуха… что ж, она и старухой себя считать не желала, следила за собой, одевалась нарядно и даже немного подкрашивалась, и шутить любила: «Я женщина непреклонного возраста». Старик был не против, пусть себе, если ее это веселит и развлекает. Старик любил свою Мару и считал, что женскую душу он понимает. Он ведь не мог заглянуть в глубины ее сердца и увидеть, что в них, глубинах, и что душа – это бездна, в которую лучше не заглядывать, этого он, конечно, не знал. Как не знал, чего на самом деле хочется милой и ненаглядной Марочке.

Так что, со стороны поглядеть, жили они хорошо. Года три, как хостель им дали, две комнатки, маленькие, правда, но всё, что необходимо, помещалось. В одной диван бежевый, почти новый, столик на колесиках – чай пить перед телевизором, две полки книжные, шкафчик узкий высокий для красивой посуды – раньше «горка» назывался. И спаленка с приличной кроватью под узорным покрывалом, двумя тумбочками по бокам, и двустворчатым платяным шкафом. А над кроватью бархатный синий гобелен с оленями – раритет по нынешним временам, и нисколько не поблек и не износился, не чета современным скоротечным вещам. И еще ведь кухонька имелась, и рядом, за белой сдвижной перегородкой, «сан-угол» – как называла это место Мара, то есть – небольшие, но полные хоромы и удобства. Этот хостель был из лучших в стране, им повезло необыкновенно, что туда попали, а то ведь есть такие дома… что лучше о них и не говорить. И соседи по хостелю подобрались приятные, вежливые, есть с кем поговорить, когда потянет в общество.

Но человеку всегда маловато, всегда еще чего-нибудь хочется, вот эдакого, необыкновенного и недостижимого. Такими желаниями больше грешны женщины, мужчины несравненно реалистичнее, им бы сейчас было удобно и всё на месте, включая жену, ну и хорошо, чего еще желать. А старухи… они добьются в конце концов, что останутся у разбитого корыта и будут соображать, как его получше и надежнее заклеить, чтобы еще послужило. Но это вообще о старухах, не о нашей. Нашу зовут Марина – молодежное такое имя, но уж какое есть, а старика зовут попроще – Алон, что означает дуб. Он и похож на дуб – основательно и крепко скроенный, с прямой спиной и все еще темноволосый, почти не седой. Друг друга они называли несколько по-другому, он ее Марочка, или просто Мара, она его Аликом, а когда недовольна им бывала, то Алоном.

*

Однажды, ближе к вечеру, когда тьма быстро падает на дома, улицы, скверы и на весь маленький городишко, и погода к тому же выдалась промозглая и туманная, Мара спешила домой из клуба пенсионеров, где по четвергам она пела в хоре. Спешила так, что упала, и сильно ушиблась о низкий бордюрчик. Стала подниматься и почувствовала, что ей помогают встать. Перед Марой, крепко придерживая ее под локоть, стояла высокая женщина в длинном темном плаще и пристально смотрела из-под надвинутого на лоб капюшона. Возраста она казалась непонятного, да и темно было, только большие глаза пугающе сверкали на бледном, по контрасту с черным капюшоном, лице. Неизвестная вонзилась взглядом в Мару, как прострелила. Наклонилась ближе и заговорила глухим голосом: «Знаю я, чего ты хочешь, о чем думаешь ночами…». «Ночью я сплю», – пискнула Мара, ощущая, как дрожь уже пробирает ее то ли от страха, то ли неясного предчувствия восторга. «Спишь-то ты спишь, но и во сне желаешь этого, страстно желаешь, меня ты не обманешь, не старайся». От жути происходящего Мара молчала. Глядела под черный капюшон выжидающе. Незнакомка опять грозно полыхнула глазищами и прошептала Маре в самое ухо: «Будет тебе, будет, исполнится твое желание, уже скоро, совсем скоро ты вернешься туда… верь мне!». Мара задрожала. Смутная надежда заползала в самое сердце. «Только чтобы по-другому всё было, по-другому», – сказала она громким шепотом, не помня себя и зажмурила глаза, чтобы не видеть ужасного белого лица со сверкающим взглядом. Неизвестная подтолкнула ее, хихикнула злобно-радостно и заявила: «А теперь позолоти ручку!». Мара нервно пошарила в сумке, вынула кошелек и протянула ей хрустящую бумажку, та схватила, отпрянула резко от Мары и пошла как полетела, будто не касаясь асфальта, и Мара только услышала удаляющийся и тающий в тумане смех. «Вот цыганка-то, обдурила как, я ведь, кажется, большую денежку отдала», – придя в себя только у своего дома, сокрушилась Мара. А по телу всё еще ползли последние мурашки. Она взялась рукой за холодную железную калитку и… калитка уплыла из-под рук Мары, исчез хостель со светящимися окнами, исчезло всё.

*

Цыганка или не цыганка то была, но всё сделалось, как она предсказала и как мечтала втайне много лет Мара. Но всё как-то не так, будто навыворот, будто посмеяться над Марой она хотела.

Потому что оказалась Марина в том месте и в том времени, о котором тайно мечтала, но не одна. То есть, она и хотела, чтобы не одна, иначе к чему мечтать было, но рука, которая придерживала ее ласково за талию, была рукой Алона, а вовсе не… А где же тот, другой… А если он сейчас подойдет, а она уже замужем?.. Вдруг всё для Марины настолько перепуталось, обуял страх, что они оба окажутся рядом, одновременно, и что делать тогда, как быть с Алоном? Марине никак не удавалось посмотреть на правую руку Алона – есть там кольцо или еще нет. Но все же она исхитрилась, взяла как бы рассеянно его ладонь, перебирая пальцы… кольца не было. Она прислушалась к себе, словно просветила внутрь себя рентгеном. Высвободилась из рук Алона – нет, не мужа, еще не мужа! – и сказала холодно: «Ты иди… мне тут кое-куда надобно…». Алон удивился. Видно, до сих пор она себе не позволяла такого обращения. «Мариночка, ты куда это? Мы же договорились везде вместе. В конце концов, я тебе жених или кто?». Он был молодой и глупый. Марина тоже была молода, даже юна, и она стремилась не в замужество с Алоном, а совсем в другое место, точнее – к другому… Ей хотелось, ей нужно было к тому, другому, и выйти бы замуж за него… Но если она сейчас скажет ему прямо, что любит его без памяти, что только с ним хочет быть, и что… время не терпит. Но ведь… так уже было, она ему эти слова и сказала, что любит, и что время… А что вышло?.. Только унижение и обида. Как же глупа она была… Что простительно было ей тогда ввиду крайней юности и безопытности. Сейчас она догадалась, что надо говорить совсем иначе и действовать ровно наоборот. Твердить: «Да, теперь я уже точно решила – уезжаю! Ходит тут один, Алоном зовут, пристает, жениться тащит, надоело! Куда еду? Далеко-далеко! Куда-куда, тебе не все равно? Что, замуж? С чего вдруг? За тебя?! Даже не собираюсь! Ну да, говорила, что люблю… Но замуж не хочу, не хочу! Как это, почему же не поеду? Не пустишь? Потерять боишься… Ну, хорошо, я подумаю… до завтра…». Вот такой диалог должен был бы тогда состояться, а не слезы, рыдания, да еще жалкое заявление между рыданиями о том, что случилось ужасное и непредвиденное, что время не ждет… и он ведь тоже ответственен… в какой-то степени… Одно слово об ответственности бросает юношу сначала в дрожь, а потом в искреннее негодование. Увольте, девушка! Ты сама, ты сама, я прекрасно помню, к себе позвала, и мамы с папой почему-то дома не оказалось… И… и… может, и не со мной… ну, конечно, у тебя же воздыхатель Алон имеется, так что ты, дорогая, на два фронта… ну конечно, как это я сразу не догадался!

Марина в тот раз перепугалась до смерти. Забыла про любовь, про нечестного юношу, один страх владел ею, и она через несколько дней, тайком от родителей, накупила через опытную подругу нужных таблеток и избавилась от последствий опрометчивого приглашения в гости. Уже после поняла, что могла бы и не спешить. Алон так донимал ее своей любовью, так настаивал на немедленном «союзе на всю жизнь», что надо было побежать с ним жениться, да и всё. Он был бы настолько счастлив, что и не понял бы ничего… Нет, глупа была, не догадалась. Союз все равно состоялся, ведь ее надежды на продолжение страстной любви окончательно испарились. Хотя несколько тайных встреч еще случились, а одна даже после заключения «союза», но уже ни к чему хорошему эти встречи не привели, только еще большую горечь оставили. А потом они с Алоном уехали в другие места, достаточно далекие от проживания предмета страсти, и так и жизнь прошла, пролетела… почти вся.

Мара первые несколько лет надеялась, но бездетность не отступилась от нее. Что-то было повреждено в организме, невозвратимо, невосполнимо. И душа тоже была повреждена. Мара знала, что одна любовь на всю жизнь – не пустые слова, на себе ощутила. И у Алона одна, и у нее одна. Но Алон счастлив, а она нет, никогда. Он с ней, любящий и нежный, а она не с ним, у нее душа повернута назад, и нежность его и любовь часто досадны ей. Хотя этого не видно. Тот кто любит, слеп, обычное дело. Тем более, что притворство у женщин в крови. У лучших, у худших, не важно – у всех.

*

… Калитка уплыла из-под руки Мары, и…

… Счастью Марины не было предела. Она незамужем, она свободна, она беременна, она влюблена… сейчас, сейчас она найдет его, и скажет, что им нельзя расставаться, просто он еще не понимает этого, он не знает еще ничего о настоящей любви, а она знает всё. Знает, что любовь не проходит. Всё проходит, а любовь нет. И ребенка надо непременно родить, потому что другого может не быть. Она оттолкнула от себя руку Алона и ушла, не оглядываясь.

Марина скоро нашла его, своего любимого, и они стояли и смотрели друг на друга. «Я так счастлива, – сказала она тихо. – Я скоро рожу ребенка. Но ты не беспокойся ни о чем. Я сама, сама буду любить его». «То есть как? – изумился он. – А как же я? Ты говорила, что любишь меня, а теперь бросаешь? А? А ребенок разве не мой? А?». «Он мой будет. Я могу даже уехать, если ты этого хочешь». «Ты за кого меня принимаешь? Чтобы я! Я!? Отказался от своего ребенка?! Ни-ког-да. Мы поженимся! Да! Что ты так смотришь на меня? Ты мне не веришь? Или ты меня просто испытываешь, и никакого ребенка нет и в помине?..». «А если ребенка нет, то мы не будем жениться? Но он когда-то ведь будет, потом…». «Ну, потом, это потом, это другое дело». И он облегченно улыбнулся.

«Ты слишком переменчив, – сказала она. – И ненадежен. Ты зависишь от слов, которые тебе скажут. А не от сути. Пожалуй, я не выйду за тебя замуж. Но я буду любить тебя всегда. А Алон женится на мне, даже если я сто раз буду беременна».

Ей не хотелось с ним расставаться. Но пришлось. Выбора не было. С виду выбор вроде был, но на самом деле не было. Пусть этот ребенок будет у счастливого Алона.

Но Марина упала, когда побежала искать Алона, чтобы выйти за него замуж. А ребенок… он был еще крошечным комочком, уязвимым от любых сотрясений, нервных и физических, он не выдержал сильного удара и… он успел почувствовать только, что летит куда-то в пропасть, и уже не вернется.

Марина маленькой смерти еще не ощутила, она нашла Алона, выслушала в который раз его признание в любви и шепнула, что тоже ждать не в ее женских силах, и пусть они утром проснутся в райском саду, то есть на его даче.

Через неделю, все еще не зная о маленькой смерти, пребывая словно в полусне в предсвадебных хлопотах, Марина вышла замуж за Алона, чтобы прожить с ним в союзе много лет.

И однажды, ближе к вечеру, когда тьма быстро падает на дома, улицы, скверы и на весь маленький городишко, Мара спешила домой из Клуба пенсионеров, где по четвергам она пела в хоре. Спешила так, что упала, и сильно ушиблась о низкий бордюрчик. Стала подниматься и почувствовала, что ей помогают встать… Женщина в черном капюшоне, сверкая глазами, наклонилась близко, почти прижалась к Маре и спросила: «Ну что, упала? Хочешь попытаться еще раз? А вдруг получится? Ведь всё зависит только от тебя. Не станешь избавляться… Не упадешь… У тебя будет выбор…. между двумя возможностями…», – она захохотала ужасным смехом и глаза на бледном лице сверкали и манили… Мара тонула в ее призывном гипнотическом взоре и хотелось, тянуло сказать: «Да. Да! Я согласна, я хочу! Только, чтобы ребенок у нас был, чтобы он сохранился…».

Но женщина в черном капюшоне не дала ей слова сказать, погрозила длинным пальцем. «Не обманывай себя! Не ребенок тебя волнует, а совсем другое. Вы, женщины, лживые все до одной… Так хочешь, или нет?».

«Нет», – Мара, сопротивляясь исходящей от женщины силе, резко качнула головой и с трудом отступила назад. Их разделило пространство. Ветер закрутился между ними белесым свистящим вихрем, в котором незнакомка растаяла, словно никогда ее и не было на пути Мары.

Мара дошла почти до ворот своего дома, но неожиданно остановилась… и повернула назад. Бегом добежала до того места, где… Там было пустынно и холодно, ветер гонял по асфальту кучки мусора, крутил ими и шелестел сухими обрывками мятых бумаг. Еле светили желтые фонари и на всем свете не было ни души. Наползал сырыми вязкими волнами промозглый туман, завертывая по пути всё в свои серые пелены – и мусор, и тусклые желтые фонари, и безнадежно сгорбившуюся жещину.

И кругом была только тьма, упавшая на дома, улицы, скверы и на весь маленький городишко.

Мара не помнила, как добралась до дому. Алон помог ей снять сырое тяжелое пальто, удивившись при этом, ты что, Марочка, под поливальную машину попала, на улице ведь дождя нет. И вообще, что с тобой, бледная ты…

Мара, не отвечая, подошла к окну. Как это странно… Высоко на темносинем бархате мерцали звезды и идеально круглая луна сияла среди них как королева.

– Скажи, Алон… Тебе никогда не хотелось вернуться?..

– Куда? – не понял он.

– Обратно, в нашу молодость. Там ведь хорошо было, гораздо лучше, чем сейчас… в этом противном хостеле, среди стариков и старух… Перемывают косточки! Кого нет рядом, того и перемывают. А в глаза любезничают!

– Не злись, Мара. И мы такие же, все одинаковы…

– Нет! – Мара обернулась к Алону, в светло-карих и по-прежнему красивых глазах Мары метались гневные искроки. – Они вечно жалуются, и дети не такие, и внуки равнодушные, и…

– Завидовать нехорошо, – тихо сказал Алон.

– Я? Завидую?! – Мара даже задохнулась от возмущения. Но как-то быстро сникла и пробормотала, отвернувшись и снова глядя в окно. – Но там было действительно лучше… Там были надежды…

Алон подошел к жене и тоже глянул на звезды.

– Знаешь, дорогая… я читал у одного умного писателя, что книгу жизни можно листать вперед, а если попытаешься листать назад, то… найдешь там только диббуков.

– А кто это такие?

– Я их сам не видел, конечно, но они могут исказить твою жизнь необратимо, так что ты останешься…

– У разбитого корыта? – с горечью усмехнулась Мара.

– Ну да, вроде того…

– Да, ты прав, – прошептала Мара, – лучше и не пробовать…

– Что? – переспросил Алон, так как уже давненько был туговат на одно ухо. А может, уже и на оба, только не признавался в этом. – Ты про свой хор говоришь?

– Да, – рассеянно ответила Мара. – У меня сегодня петь не получилось… фальшивила я.

Алон потоптался возле нее и отошел. Ему не хотелось говорить, что он звонил туда, в клуб, непонятное беспокойство владело им весь вечер, но ему ответили, что Мара почти сразу ушла. Значит, она в другом месте была. Что ж… так уже бывало когда-то. Женщины уходят вдруг, отодвигаются в сторону, но потом все равно возвращаются. Мара ведь тогда вернулась.

– Не стоит уходить из дома в плохую погоду, – глухо сказал он. – Можно заблудиться в тумане. Лучше подождать, пока прояснится.

– Да, – печально кивнула Мара. – Не стоило мне сегодня выходить.

– Марочка! – глаза Алона странно заблестели. – Забыл сказать, наш мальчик звонил, сказал, что прилетит на Песах, чтобы вместе праздновать! Какой же он у нас умница, хоть и хроменький, но как много достиг, ученым стал… ох, что это я говорю? Прости! Это же мне сон приснился… я тут без тебя вздремнул… Совсем из ума выжил! Но сон был, как явь… Я, когда ты ушла, к окну подходил, был туман как молоко, и какая-то женщина мимо прошла, вся в черном. Посмотрела на меня, прямо сверкнула глазами… мне даже неприятно стало. И что-то мне спать захотелось, прилег и вздремнул, на минуточку всего. И этот сон приснился… Прости меня, прости…

Мара не обернулась. Она продолжала смотреть в окно на сияющую луну. «Может, и мне только сон приснился? Но не было ведь луны, точно не было. Только туман и плохая погода».