Мистификация

ГЛАВА 9

Беатриса дождалась конца вечерней службы и затем подошла к дому викария. Она шла сообщить Джорджу и Нэнси о возвращении Патрика, но на самом деле ей хотелось излить викарию свои сомнения и огорчения. Когда Джорджу Пеку удавалось переключить свое внимание от мира античности на события окружающей жизни, от него можно было ждать и утешения, и дельного совета. Ничто, казалось, не могло вывести Джорджа Пека из душевного равновесия. Видимо, полагала Беатриса, близкое знакомство с делами античности, вдобавок к профессиональным обязанностям по исцелению больных душ в деревенском приходе выработали у него иммунитет к потрясениям. Его не удивляли ни безобразные деяния древних, ни нарастающее равнодушие к религии в современной сельской Англии. Поэтому Беатриса шла со своими тревогами не к Нэнси, а к ее мужу. Нэнси бросилась бы ее утешать и успокаивать, а Беатриса нуждалась не в утешении, а в поддержке. Кроме того, Нэнси, которая забыла про существование Патрика, вряд ли могла помочь Беатрисе; другое дело викарий, который обучал мальчика и, наверняка, прекрасно его помнил.

Беатриса пересекла залитое вечерним солнцем поле, потом прошла через кладбище и вошла в сад Пеков через железную кованую калитку, из-за которой в 1723 году в деревне разгорелись такие страсти. Ныне здесь все дышало спокойствием и два соперника-кузнеца мирно спали в своих могилах на расстоянии нескольких шагов друг от друга. «Наступит день, — подумала Беатриса, положив руку на изящный железный завиток, — и, может быть, скоро, когда и мои волнения тоже затянет дымка времени. Не надо преувеличивать их значение». Это был голос разума, но ее сердце отказывалось его слушать.

Беатриса знала любимое место викария, и он оказался там, где она его искала. После вечерни он всегда уходил в сад и там долго разглядывал какое-нибудь растение; обычно он забирался в самый дальний угол сада, откуда его было нелегко дозваться и вернуть к скучным повседневным обязанностям.

Сейчас он глядел на куст сирени, оскверняя ее благоуханной трубкой, которая воняла, как залитая водой головешка.

— Такие трубки надо запретить законом, — говаривала его жена. Уловив знакомый запах, Беатриса вдруг впала в еще большее уныние.

Джордж покосился на нее и вернулся к созерцанию сирени.

— Какой замечательный цвет, правда? — заметил он. — Даже не верится, что это просто оптическая иллюзия. Интересно, какого цвета бывает сирень, когда на нее не смотришь?

Беатриса вспомнила, как викарий однажды уверил Сандру и Джейн, что часы не тикают, когда в комнате никого нет. Она вдруг увидела, как Сандра на цыпочках крадется через прихожую к двери гостиной. Когда Беатриса спросила, от кого она прячется, та ответила, что хочет «подкрасться к часам в гостиной так, чтобы они этого не заметили» и поймать их, когда они не тикают.

Беатриса молча стояла рядом с викарием, любуясь гроздьями сирени и пытаясь собраться с мыслями. Но в голове у нее царил полный сумбур.

— Джордж, — наконец заговорила она, — вы, наверно, помните Патрика.

— Патрика Эшби? Конечно.

Викарий повернул голову и вопросительно посмотрел на Беатрису.

— Оказывается, он вовсе не умер. Просто убежал из дома. В записке ведь прямо не говорилось о самоубийстве. А теперь он вернулся и скоро приедет в Лачет. И Саймон вовсе этому не рад.

Большая круглая слеза бесстыдно покатилась по щеке Беатрисы. Та смахнула ее с подбородка и молча смотрела на куст сирени.

Джордж поднял руку и ткнул ей в плечо костлявым пальцем.

— Сядьте, — сказал он.

Беатриса села на стоявшую рядом скамейку под навесом из зеленеющего молодыми листочками куста жимолости. Викарий сел рядом.

— А теперь расскажите мне все по порядку.

И Беатриса принялась по порядку и с подробностями рассказывать всю эту фантастическую историю: как ей позвонил по телефону мистер Сэндел, как она поехала в Лондон, как они были в Пимлико у этого молодого человека, как «Коссет, Тринг и Ноубл» проверяли его историю, как ей пришел на помощь дядя Чарльз, как она, получив заключение адвокатов, сообщила детям о возвращении Патрика, и как они это восприняли.

— Элеонора говорит о Патрике с холодком, но, как всегда, рассуждает разумно. Раз уж так получилось, надо с этим смириться. Джейн, разумеется, целиком на стороне Саймона, но я думаю, это пройдет, когда она лучше узнает Патрика. Она ведь добрая девочка.

— А Сандра?

— Сандра готовится встретить брата в своем лучшем наряде, — не без яда сказала Беатриса.

Викарий улыбнулся.

— Таким, как Сандра, легко жить.

— Но Саймон… Как вы объясните поведение Саймона?

— По-моему, это совсем не трудно объяснить. Надо быть святым, чтобы радоваться возвращению брата, которому достается твое наследство. Тем более брата, которого он с тринадцати лет считает мертвым.

— Но Джордж! Это же его близнец! Они были неразлучны.

— Для двадцатилетнего юноши события, происшедшие, когда ему было тринадцать лет, кажутся очень далекими. Прошла, по сути дела, целая жизнь. Дружба, которая закончилась в тринадцать лет, для него практически ничего уже не значит. Вот уже — сколько? — восемь лет Саймон считает себя хозяином Лачета, восемь лет он знает, что по достижении двадцати одного года получит завещанные матерью деньги. И вдруг, безо всякого предупреждения, он всего этого лишается — тут и более сильный характер дал бы трещину.

— Наверно, я действовала неправильно, — сказала Беатриса. — Надо было рассказать сначала Саймону — наедине. Но мне не хотелось делать различия между детьми. Хотелось верить, что все они будут рады. Если бы я сначала поговорила с Саймоном, это бы…

— Предотвратило ту сцену?

— Да. Думаю, что да. Мне кажется, что в глубине души я ожидала, что он отнесется к этой новости… не так, как остальные. Но я надеялась, что ничего странного не произойдет. Мне и в голову не приходило, что он так взорвется. Что он откажется признать, что Патрик жив и будет твердить, что это самозванец.

— Он просто не желает мириться с неприятным фактом.

— Неприятным? — тихо повторила Беатриса.

— Да, неприятным. Иначе и быть не могло. От этого никуда не денешься, и не стоит из-за этого так расстраиваться. Вы помните Патрика памятью взрослого человека, и вы рады, что он жив. Или нет? — спросил викарий, глядя на Беатрису.

— Конечно, я рада! — чересчур поспешно ответила она. Викарий не стал углубляться в эту тему.

— А Саймон не помнит его памятью взрослого человека. Ни его ум, ни его чувства тогда еще не сформировались. Для Саймона Патрик — некое смутное воспоминание о дружбе, а не сегодняшний друг. В нем нет любви, которую он мог бы противопоставить возникшей в нем… ненависти.

— Что вы говорите, Джордж!

— Да, надо смотреть правде в глаза. Надо быть ангелом, чтобы на месте Саймона не чувствовать антагонизма к Патрику. А в Саймоне нет ничего ангельского. Бедняга Саймон. Судьба сыграла с ним злую шутку.

— И в такой неудачный момент. Как раз, когда мы собрались праздновать его совершеннолетие.

— По крайней мере, для меня разъяснилась загадка, которая мучила меня восемь лет.

— Какая загадка?

— Самоубийство Патрика. Оно просто не вязалось со складом его характера, насколько я его знал. У Патрика было чувствительное сердце, но одновременно у него было достаточно здравого смысла — одно уравновешивало другое. У него была гораздо более устойчивая психика, чем у менее чувствительного, но более одаренного Саймона. Кроме того, у Патрика было сильно развито чувство долга. Можно себе представить, что его так потрясла обрушившаяся на него ответственность за Лачет, что он решил бежать из дома, но она не могла до такой степени затмить его разум, чтобы он лишил себя жизни.

— Почему же тогда мы все сразу решили, что он покончил с собой?

— Ну, куртка на обрыве… Да и записка была действительно похожа на предсмертную. И то, что после Абеля, встретившего его на тропинке к обрыву, больше его никто не видел. Да и место такое — сколько самоубийц бросалось с этого обрыва. Так что этот вывод напрашивался сам собой. Но сам факт самоубийства оставался для меня загадкой. Это было так не похоже на Патрика. И вот оказывается, что он ничего подобного не делал.

«Закроешь глаза — и сирень теряет свой цвет, откроешь — опять лиловые гроздья», — твердила про себя Беатриса, чтобы удержаться от слез. Так в театре, когда она готова была расплакаться, глядя на сцену, она принималась считать какие-нибудь предметы.

— Скажите, Беатриса, а вам понравился взрослый Патрик?

— Да. Очень. В некоторых отношениях он очень похож на Патрика-подростка. Спокойный, сдержанный, тактичный. Помните, Патрик всегда спрашивал: «Я тебе не нужен?» И только потом уходил по своим делам. Он и сейчас в первую очередь думает о других. Он не пытался… как-то форсировать события, не считал, что я должна заключить его в объятия. Он по-прежнему не склонен распространяться о своих неприятностях. Саймон всегда приносил мне все свои обиды и огорчения. А Патрик справлялся с ними сам. И сейчас он, по-видимому, вполне способен сам справляться со своими проблемами.

— Вы думаете, ему тяжело пришлось в Америке?

— Да, кажется, жизнь не очень его баловала. Я забыла вам сказать, что он хромает.

— Хромает?

— Не сильно. Упал с лошади. Он все еще обожает лошадей.

— Ну тогда вы с ним найдете общий язык.

Это прозвучало довольно сухо — Джордж был совершенно равнодушен к лошадям.

— Да, найдем, — отозвалась Беатриса, усмехнувшись его сухому тону. — Как хорошо, что Лачет достанется настоящему любителю лошадей.

— А Саймон разве не настоящий?

— Он к ним равнодушен. Для Саймона лошади — это средство развлечения. Они подогревают его самолюбие. И он не возражает против того, чтобы их продавать. Вот, пожалуй, и все, что он чувствует к лошадям. Сами лошади как индивидуальности — вы понимаете, что я имею в виду? — его совершенно не интересуют. Возиться с их болезнями он вообще не желает. Элеонора иной раз всю ночь сидит около больной лошади по очереди с Греггом. А Саймона болезнь лошади может огорчить только в том случае, если ему предстояло выступать на скачках или ехать на охоту.

— Бедный Саймон, — задумчиво сказал викарий. — С таким характером трудно бороться с завистью. А зависть разъедает человека изнутри.

На дорожке появилась Нэнси, и Беатриса не успела ответить Джорджу.

— Беа! Ты здесь? Как я рада! — воскликнула она. — Ты была на службе? Видела этих красавчиков? Прибыли, видите ли, изучать «английские суеверия» — так они называют англиканскую церковь. Лохматый парень лет четырнадцати и девица, навтыкавшая в свои жидкие волосенки штук десять гребней. О чем, по-твоему, говорит такое пристрастие к гребням? О неуверенности в себе?

— Беатриса рассказала мне замечательную новость, — сказал викарий.

— Неужели Саймон женится?

— Нет, не про Саймона. Про Патрика.

— Патрик? — недоумевающе переспросила Нэнси.

— Он жив.

Джордж коротко пересказал жене то, что сообщила ему Беатриса.

— Беа, дорогая! — вскричала Нэнси, обнимая подругу. — Какая радость! Больше тебе не придется бояться, что он в последний момент передумал.

То, что Нэнси в первую очередь вспомнила про преследовавший ее кошмар, лишило Беатрису последней выдержки, и она разрыдалась.

— Тебе надо выпить, — деловито сказала Нэнси. — Пойдем в дом — там у нас есть недопитая бутылка хереса.

— Пить херес по такому поводу — это просто распущенность, — недовольно сказал викарий.

— Какому?

— «Надо выпить».

— Если мы его не допьем, этот херес выпьет миссис Годкин. Она и так уже выпила почти всю бутылку. Пошли, Беа.

Уютно устроившись в кресле с бокалом хереса в руках, Беа слушала, как Джордж рассказывает Нэнси историю возвращения Патрика Эшби. Теперь, когда она разделила груз ответственности с друзьями, ей стало легче. Какие бы трудности ее ни ожидали, она может рассчитывать на участие и поддержку Джорджа и Нэнси.

— А когда приедет Патрик? — спросила Нэнси.

— Во вторник. Вот только не знаю, как поступить с соседями — не сообщать же каждому в отдельности.

— Нет ничего проще, — сказала Нэнси. — Надо просто сказать миссис Глум.

Миссис Глум держала магазинчик в Клере, где продавала кондитерские и табачные изделия и газеты. На самом деле ее звали миссис Блум,[6] но она с таким наслаждением пересказывала плохие новости, что сначала Эшби и Ледингемы, а потом и вся округа стали звать ее миссис Глум.

— Или пошли сама себе открытку — тоже верный способ обнародовать новость. Когда Джим Бауден раздумал жениться на Софи Хейвуд, он так и сделал. Послал матери телеграмму, что женится на другой. К тому времени, когда он вернулся домой, шум уже затих и эта новость никого не волновала.

— Боюсь, что в нашем случае шум утихнет не так-то скоро. В конце концов, главные события будут происходить у нас в доме. Пока-то все привыкнут.

— Ничего, дорогая, это же будет шум по радостному поводу.

— Да, конечно. Но я не знаю, чего ожидать. Все так зыбко… как будто…

— Будто ходишь по желе, — подхватила Нэнси.

— Я хотела сказать, будто пробираешься по зыбучему болоту, но желе, пожалуй, подходит даже лучше.

— Или по колышущемуся под ногами полу, как в том аттракционе, — неожиданно вставил викарий.

— Откуда ты знаешь про аттракционы, Джордж? — удивленно спросила жена.

— Года два назад на карнавале в Вестовере был такой аттракцион. Меня он заинтересовал. До чего же люди склонны к мазохизму.

— Вот поэтому я никогда и не променяю Джорджа ни на кого другого, — сказала Нэнси, провожая Беатрису до калитки. — Мы женаты уже тринадцать лет, а он все еще продолжает меня удивлять. Никогда бы не подумала, что он вообще знает, что такое аттракцион. Ты можешь себе представить Джорджа, поглощенного созерцанием американских горок?

Но по пути домой Беатриса думала не об американских горках, а о предстоящем ей в ближайшие дни балансировании на канате. Она прошла через кладбище к церкви и поднялась на крыльцо. Тяжелая дубовая дверь была не заперта. Беатриса вошла в церковь. Закатные лучи солнца окрасили сводчатый потолок в теплый золотистый цвет, и церковь была до краев заполнена покоем, как чаша водой. Беатриса села на скамью около двери и стала слушать добрую тишину, которая обнимала и ее, и надгробные памятники, и истлевшие знамена, и имена, вырезанные на стене церкви, и медленное тиканье часов. Надгробия все принадлежали Ледингемам, начиная со строгой плиты в честь деда-крестоносца и кончая пышной мраморной группой, оплакивающей политического деятеля XVIII века. В роду Эшби не было крестоносцев, и они не могли позволить себе мраморные памятники. Их покойники были увековечены мемориальными досками на стене церкви. Беатриса перечитала надписи на них в десятитысячный раз. Среди них не было фельдмаршалов, министров, поэтов, реформаторов. Это были простые сельские помещики, владельцы Лачета, небольшого, но удовлетворявшего их нужды имения.

А теперь Лачет достанется незнакомому юноше, приехавшему с другого конца света.

«Сильно развитое чувство долга», — сказал викарий о Патрике, которого он знал. Она тоже помнила Патрика таким. Но тот Патрик дал бы ей о себе знать.

Беатриса каждый раз наталкивалась на эту мысль, как на стену. Патрик, которого они знали, не оставил бы их в горе и неведении на восемь лет.

«Психологический срыв», — сказал мистер Сэндел. Наверно, был срыв, а то бы он не убежал. Собственно, убежать — это тоже совсем не похоже на Патрика. Может быть, когда он спохватился, ему стало невыносимо стыдно.

Но все же… все же…

Добрый мальчик, который всегда спрашивал: «Я тебе не нужен?»

Мальчик, у которого было «сильно развито чувство долга»?