Мистификация

ГЛАВА 18

Когда они приехали домой, Беатриса принялась разбирать дневную почту в гостиной. Вошла Элеонора и сказала:

— Она научилась привставать на стременах.

Беатриса подняла на нее отрешенный взгляд.

— Представь себе, целых пятьдесят ярдов она ехала, как порядочная.

— Шейла Парслоу? Поздравляю тебя, Нелл.

— Вот уж не думала, что доживу до этого дня. Может, выпьем на радостях хересу?

— Мы с Бретом влили в себя сегодня столько странных напитков, что нам одних воспоминаний о них хватит до конца недели.

— Ну и как тебя встретили, Брет? — спросила Элеонора, наливая себе в рюмку хересу.

— Я думал, будет хуже, — ответил Брет, глядя, как ее тонкие руки уверенно открывают бутылку и наливают херес. Такая рука не станет мягкой лапкой вкрадчиво шевелиться у тебя в ладони.

— Докет рассказал тебе, как его ранило?

— Докет уехал на рынок, — сказала Беатриса. — Зато миссис Докет угостила нас горячими пышками.

— Миссис Докет — милашка. А чем вас угощала мисс Хассел?

— Печеньем. Она не собиралась нам его давать, но поддалась чарам Брета.

Ага, значит, и Беатриса это заметила.

— Ничего удивительного, — сказала Элеонора, глядя на Брета поверх рюмки. — А как вас встретили в Вигселле?

— Ты помнишь каракового жеребца, на котором выступал Дик Поуп? Который в прошлом году завоевал все призы в Бате?

— Конечно.

— Гейтс купил его для Пегги.

Элеонора на минуту задумалась, осмысливая эту новость.

— Пегги будет на нем выступать?

— Да.

— Любопытно, — медленно проговорила Элеонора. На ее лице мелькнула улыбка. Она переглянулась с Беатрисой и отвела взгляд.

— Любопытно, — повторила она и отпила хересу. Некоторое время в гостиной раздавался лишь треск разрезаемых Беатрисой конвертов. Потом Элеонора проговорила:

— По-моему, Гейтс тут оплошал.

— По-моему, тоже, — отозвалась Беатриса, читая очередное письмо.

— Я пойду вымою руки. А что на обед?

— Гуляш.

— То есть, тушеная картошка с мясом, которую наша миссис Беттс именует гуляшом.

Тут вошли Сандра и Джейн, у которых кончились уроки. Из конюшни вернулся Саймон, и все пошли в столовую.

Утром Саймон так поздно вышел к завтраку, что они с Бретом успели только поздороваться. За обедом Саймон дружелюбно и вроде бы с искренним интересом расспрашивал о том, как Брета встретили арендаторы. Беатриса взяла рассказ об их поездке на себя, лишь изредка обращаясь к Брету за подтверждением своих слов. Когда речь зашла о Гейтсах, Элеонора спросила Саймона:

— Ты знаешь, что Гейтс купил Пегги новую лошадь?

— Нет, — без особого интереса отозвался Саймон.

— Он купил у Дика Поупа его каракового жеребца.

— Что? Райдинг Лайт?

— Да, Райдинг Лайт. Пегги будет выступать на нем в Бьюресе.

Впервые со дня приезда Брет увидел, как лицо Саймона потемнело от гнева. Секунду он сидел молча, затем опять взялся за вилку и нож. Кровь постепенно отлила от его лица, и к нему вернулось обычное выражение безмятежного спокойствия. Беатриса и Элеонора на него не смотрели, но Сандра с интересом наблюдала за впечатлением, которое на него произвела эта новость.

Брет, склонившись над тарелкой с гуляшом миссис Беттс, раздумывал над характером Саймона. Говорят, что он влюблен в Пегги Гейтс. Но его совсем не обрадовало, что отец купил девушке хорошую лошадь. Наоборот, эта новость привела его в ярость. Более того, его тетка и сестра заранее знали, что он придет в ярость, обнаружив, что Пегги будет ему серьезным соперником. Они знали, что он ей не простит. Им, разумеется, очень не хотелось, чтобы роман Саймона с Пегги Гейтс перерос во что-то серьезное, и они сразу поняли, что приобретение Гейтсом каракового жеребца обещает выход из затруднения. Что же за человек Саймон Эшби, если он не может стерпеть поражения от девушки, в которую влюблен?

Брет вспомнил, какой довольный вид был у Беатрисы, когда она увидела каракового коня. Он вспомнил, как усмехнулась Элеонора, узнав эту новость. Они обе сразу поняли, что на этом роман Саймона с Пегги пришел к концу. Гейтс купил Райдинга Лайта, чтобы «сравняться» с Лачетом, чтобы у его дочери была лошадь не хуже тех, какие были у человека, за которого она надеялась выйти замуж. Вместо этого он лишил Пегги всякой возможности когда-нибудь стать хозяйкой Лачета.

Ну, Саймон больше не хозяин Лачета, так что его неудовольствие не так уж важно для Гейтсов. Но что за скотина этот Саймон, если соперничество на соревнованиях способно убить в нем любовь!

— А на ком будет выступать в Бьюресе Брет? — услышал он вопрос Элеоноры и поднял голову.

— Да на ком угодно, — ответил Саймон и, увидев вопросительный взгляд Элеоноры, добавил. — Это же его лошади.

Таких высказываний англичане обычно себе не позволяют. Видимо, Саймон разозлился не на шутку, если забыл манеры, привитые ему с детства.

— Я вообще не собираюсь «выступать», — сказал Брет. — Я не знаю, как это делается.

— Но раньше ты знал, — заметила Беатриса.

— Да? Ну, это было давно. Я все забыл. Нет, я не буду выставлять лошадей в Бьюресе.

— До выставки еще почти три недели, — сказала Элеонора. — За два-три дня Беатриса тебе все покажет. Тут нет ничего трудного.

Но Брет был непреклонен. Конечно, ему было бы интересно померяться силами с наездниками-англичанами, особенно в скачках с препятствиями, и, может быть, выиграть на лачетских лошадях приз-другой, но он твердо решил избегать всяких публичных выступлений в роли Патрика Эшби.

— Может, выступишь в скачках с препятствиями, Брет? — сказала Сандра. — В самом конце соревнований. Ты обязательно возьмешь приз на Тимбере.

— Если мое слово еще что-то значит, — глядя в тарелку, проговорил Саймон, — то Тимбер не будет тратить силы в каких-то захудалых сельских скачках. Его место в Олимпии.

— Я тоже так считаю, — согласился Брет.

Напряжение за столом сразу спало. Джейн спросила, чем простые дроби проще сложных. Сандра заявила, что ей нужна новая велосипедная шина, и разговор принял спокойный домашний характер.

Не успели они кончить обедать, как один за другим стали приезжать соседи, и их поток не прерывался до вечера. Сначала их поили кофе, потом чаем, а в шесть часов подали херес. Все они приехали поглядеть на Брета, и он заметил, что те из них, которые знали Патрика Эшби, были искренне рады его возвращению. Каждый вспоминал какой-нибудь случай из детства Патрика. Все они хранили эти воспоминания, потому что хорошо относились к Патрику Эшби и горевали об его кончине. И Брета странным образом тешили их добрые слова о Патрике, и он гордился им, словно хвалили его протеже. Открывшаяся ему за обедом грань характера Саймона еще больше расположила его к Патрику. Саймон не заслуживал того, чтобы владеть Лачетом. Имение по праву принадлежало Патрику, и то, что его лишили права владеть Лачетом, было огромной несправедливостью. Патрик был славный мальчик. Он не впал бы в ярость от того, что у любимой девушки появилась лошадь лучше его собственной. Патрик был хороший парень.

И Брет с искренним удовольствием принимал адресованные Патрику маленькие словесные подарки.

Вскоре после шести часов приехал доктор. Брет перестал ощущать удовольствие и принялся следить за поведением Элеоноры. Судя по всему, доктор ей очень нравился, и Брет, который о нем ничего не знал, сразу проникся убеждением, что тот ее не стоит. К этому времени из гостей остались только полковник Смолетт, начальник полиции графства, две незамужние сестры Памела и Элизабет Брайн, которые жили в элегантном старом доме на краю деревни, и доктор Спенс. Этот последний был рыжеволосый худой молодой человек с веснушчатым лицом и дружелюбной манерой обращения. Он унаследовал практику старого сельского врача, который пестовал все семейство Эшби. Разливая чай, Беатриса шепнула Брету, что доктор Спенс — талантливый врач, и не имеет права похоронить себя в деревне. «Не из-за Элеоноры ли он здесь задержался?» — подумал Брет. Доктор был явно неравнодушен к Элеоноре.

— Много же вы нам попортили крови, молодой человек, — сказал полковник Смолетт, когда ему представили Брета. Наслушавшись за вечер вежливо-уклончивых фраз, Брет обрадовался прямоте полковника. Если свои представления о среднем английском дворянстве он почерпнул из кинофильмов, то представление об английской полиции он вынес из английских газет. И то и другое, как он обнаружил, не имело ничего общего с действительностью. Полковник Смолетт был худенький человек маленького роста с огромным носом. Он старался держаться в тени и, если в нем что-нибудь и бросалось в глаза, так это безукоризненного покроя костюм и веселые голубые глаза.

Полковник уехал, забрав с собой двух мисс Брайн, но доктор Спенс засиделся в гостях и заставил себя встать и откланяться, когда Беатриса пригласила его поужинать с ними.

— Бедняжка доктор Спенс, — сказала Беатриса за столом. — Жаль, что он не остался с нами ужинать. Мне кажется, домохозяйка морит его голодом.

— Ничего подобного, — заявил Саймон, к которому вернулось хорошее расположение духа и который был очень мил с гостями. — Рыжие всегда тощие. У них всегда такой вид, словно их морят голодом. Да он и не стал бы ничего есть — сидел бы и смотрел на Элеонору.

Его слова подтвердили опасения Брета.

— Не говори вздор, — спокойно и равнодушно отозвалась Элеонора.

К ужину все устали и мало разговаривали за столом. Семейство уже привыкло к присутствию Брета, и с ним больше не обращались, как с гостем. Даже упорно не идущая на сближение Джейн больше не смотрела на него осуждающим взглядом. Он уже был своим. У Брета перестали скрести кошки на сердце, и он впервые со дня приезда почувствовал, что проголодался.

Но, готовясь ко сну, он продолжал ломать голову над загадкой Саймона. Саймон убежден, что Брет вовсе не Патрик, но, по-видимому, не собирается говорить об этом вслух. Почему? Потому что ему не поверят и сочтут, что он не может смириться с потерей наследства? Потому что собирается разоблачить Брета так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений? Потому что намерен по-своему разделаться с самозванцем, которого не может изобличить? Как разгадать Саймона, который так хорошо умеет притворяться, что ему ничего не стоит заморочить голову даже близким людям? Который так тщеславен, так сосредоточен на себе, что принимает за личное оскорбление все, что затмевает блеск его особы? Который наделен огромным обаянием и так убедительно изображает легко ранимого человека? Который, короче говоря, так похож на Тимбера?

Брет стоял в темноте у открытого окна и смотрел на едва различимую вдали гряду холмов. Ему уже не было так страшно, его отпустило напряжение. Но многое в его жизни теперь зависело от Саймона, который оставался загадкой.

Если Саймон пришел в такое бешенство от того что Пегги подарили лошадь, которая лучше его собственной, что же он должен чувствовать к самозванцу, который отнял у него Лачет?

Брет долго размышлял над этим, глядя в темноту.

И когда он наконец отошел от окна, чтобы зажечь свет, у него в уме четко прозвучал вопрос:

«Интересно, где был Саймон, когда Патрик покончил с собой?»

Но Брет тут же себя одернул. Что это за дикое предположение? Убийство? В Лачете? В деревне Клер? Убийство, совершенное тринадцатилетним мальчиком? Нет уж, его антипатия к Саймону выходит за пределы разумного.

В конце концов, полиция расследовала самоубийство Патрика Эшби. Допросила свидетелей и убедилась, что Патрик действительно покончил с собой.

Убедилась? Или никакой другой версии просто не было?

Где можно найти отчет о коронерском дознании? Наверное, в архиве полиции. Вряд ли гражданскому лицу удастся убедить полицию вскрывать архив для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Они люди занятые.

Но наверняка об этом деле писали в местных газетах. Это же была сенсация местного масштаба. В подшивках должно быть сообщение о дознании. Брет решил при первой же возможности добраться до подшивок «Вестовер таймс».

Плевать на антипатию, плевать, выходит она за пределы разумного или нет. Брет хотел знать, где был Саймон Эшби, когда его брат бросился с обрыва.