Мистика (2010)

Нил Гейман Био-вольф[120]

Рот сказал:

«Вот что, Тальбот, кто-то людей моих мочит. Выясни, кто, и разберись. Пресеки».

Голос его рокотал в телефонной трубке, как в ракушке море рокочет.

Я отвечал:

«Взять и пресечь? Разобраться? Как это?»

Рот отвечал:

«Дело твое. Мне важно одно лишь: чтобы после разборки убийца не ушел как ни в чем не бывало. Ну, ты меня понял». Я его понял. Вот так я был нанят.

Слушайте дальше. Вся эта заварушка была в Лалаланде, в две тыщи двадцатых. Гар Рот в Венис-Бич всем заправлял. У него под началом ходили и сутенеры, и девки, и просто бандиты. Долю имел в наркоте и стероидах. Крут был мужик. Это-то чуяли все и его обожали — грудастые шлюхи, качки и задастые парни, все в коже. От Малибу до Лагуны не было круче Гар Рота. Дань собирали ребята его регулярно. Он, говорю я, на побережье был главный — никто не оспаривал это. Многим владел: его казино, и отели, и бары. Чем не владел, то окучивал: все под Гар Ротом ходили. Выстроил на побережье Гар Рот заведенье — там и паслась пляжная вся эта кодла. Клуб, дискотека, ну и наркотики, видно, опять же.

Что говорить, этот город молился на плоть, и уж где-где, а в клубе Гар Рота плоти было с избытком. Круглые сутки гуляли — кололись, курили и пили. Музыка так грохотала, что даже в костях отдавалась. Тут-то неладное и началось: пачками гибли. Кто убивал и зачем, неизвестно, — однако убийства те были жестоки. Кто-то, незримо прокравшись на пляж, колол черепа как гнилые орехи, вспарывал жертвам своим животы, кишки выпускал, обрывал руки-ноги, откусывал груди и члены. В шуме прибоя и грохоте музыки — кстати, в тот год почему-то самый тяжелый «металл» снова был в моде, — криков никто и не слышал, трупы ж потом находили, да опознать удавалось отнюдь не всегда их. Жертв выносило на берег — утащенных ранее в воду. Всегда спозаранку. Рот порешил: ему мстят по наркоте конкуренты. В клубе удвоил охрану, снаружи — утроил, камер везде понатыкал. Катер кружил круглосуточно неподалеку — подкараулить убийцу. Снова пришел он — а может, она иль они, — и никто их не видел. Ни на одной из видеопленок — а камеры были повсюду — не разглядели и тени. Жертвы опять были просто растерзаны в клочья.

Что это было, что несло эту смерть, никто так и не понял. Ясно одно: человек ли то был или дьявол — все едино, тошнотворно жесток. Кровь и кишки на песке, и неузнаваемы лица. У женщин из подновленных пышных грудей вырывало оно вставки из силикона. Что у мужчин отрывало, вы сами поймете. Те, кто стероиды колет, похвастаться мышцами может, но гениталии эта продукция портит, они уменьшаются и обвисают. Их-то убийца качкам отрывал. И валялись на пляже рассветном — нет, не медузы, не звезды морские, а плоти комочки.

Рот вне себя был: уже не узнать ни клуба, ни пляжа. Взял телефон, позвонил мне. Мы договорились о встрече.

Что ж, я пришел. Вокруг Рота дрыхли вповалку парни и девки — как на подбор, красивые шлюхи обоего пола.

Перешагнув их, я тронул его за плечо. И тотчас же замер на месте — я был под прицелом. Добрый десяток стволов мне нацелили в сердце и в голову Рота громилы. «Эй, — говорю, — вы чего? Я не монстр. Вернее, не ваш, если точно. То есть я монстр, но только не ваш я пока что».

Взял мою карточку Рот.

«А, — говорит он мне, — Тальбот. Киллер ты и детектив, и с тобой мы перетирали насчет кое-каких неполадок?»

«Да, — отвечаю, а сам все кошу под крутого. — Я неполадки любые улажу. Были бы бабки. Так что ж, по рукам?»

«Бабки? Конечно. Скажи, сколько надо, — заплатим. Заметано. Дальше. Ты их боишься — убийц? Я так думаю, мафия это. Или они китаёзы, или же евроизраиль».

«Нет, не боюсь никого, — отвечаю. — Чего мне бояться?» Ротовы люди прижукнулись как-то, ходили как тени. То есть на месте стволы у охраны и титьки у девок, но поглядел бы на них я до всей этой каши. Жалко, что клуб не в расцвете теперь, а в упадке. Я б поглядел. Поучаствовал. Не отказался б.

Я приступил к исполнению плана, но сути Роту не выдал. Как и всегда, тусовка открылась с закатом. Ну, запустили дэт-метал на полную мощность — честно скажу, у меня прямо шерсть встала дыбом. Ну и паршивая музыка, Роту я буркнул. «Ты, видно, старше, чем кажешься», — он отвечал мне. Пальмы на пляже от рева в испуге дрожали — ну и динамики в клубе у Рота, однако.

Разоблачившись, я спрятался быстро на пляже — ловко за дюной укрылся и стал караулить. Вечность прождал, а в колонках все грохотало. Так до рассвета. Назавтра опять. Так круглые сутки. Безрезультатно. И Рог на меня как наедет:

«Где твои люди, урод? За что тебе бабки плачу я? Только ночами и видно на пляже, что шавку. Крупную, да, — это, что ли, и есть твои люди?»

Я ухмыльнулся в ответ и ему отвечаю: «Тихо пока. Я каждую ночь караулю. Я никого не видал, да и жертв вроде нету. Так что остынь».

«Это мафия, знаю я точно, — Рот заявил. — В натуре, Евроизраиль. Им никогда я не верил, и правильно делал».

Третья по счету ночь наступает. Я вновь затаился. Что за луна в небесах — кровавая клякса. Нет никого на пляже, прибой на песок набегает. Парень и телка неподалеку резвились. Девка хихикала, задницей голой сверкала. Оба литые, упругие, просто картинка. Видно, под кайфом, но в меру, не слишком. Брызгались, падали в воду, лизались, сосались. Трахаться начали, ржали, как дикие кони, урчали, как кошки. Тошно смотреть, да и только — а слышно и видно прекрасно. «Тальбот, а, Тальбот, скажи, а зачем тебе уши такие — острые и пребольшие?» — «А чтоб лучше слышать». — «Тальбот, а, Тальбот, в глазах у тебя отчего огонечек мерцает зеленый?» — «Чтоб лучше видеть…» — «Убийцу пока что не вижу». — «Не идиот он, конечно, сюда еженощно являться — рискованно слишком».

Парень и телка в песочке валяются мягком. Что за досада: таким достается дар смерти! Только подумаю, сердце мое разрывается прямо. Первой она завизжала. Луна так ярко светила — ясно я видел, как тело под воду сползает. Но кто его тащит? Парень не стал дожидаться, вскочил и дал деру. И на ходу обмочился — в лунном свете струя засверкала. Он выл и бежал без оглядки.

Медленно вышло Оно из воды, ступая разлаписто, тяжко. Просто как в фильме плохом, мне подумалось тут же. Задние лапы в песок упирались. В передних мертвое тело. Точно, та девка — вон загорелые руки и ноги. Слюни наполнили пасть мне от жажды напрасной.

Тут и чудовище зубы свои показало. Клац — откусило лицо оно вмиг у девчонки. Как же все просто, подумалось мне, как все быстро. Клац — и уже человека не стало, лишь мертвое мясо. Мертвое мясо. Пока еще теплое мясо. Ну а затем разложение на элементы…

Топот и вопли. На шум уже мчались из клуба люди Гар Рота, стволы свои в монстра нацелив. Пушки-то пушками, только на лицах их — страх, ужас читался на лицах у них первобытный. Выстрелить, впрочем, никто не успел — чудовище их похватало, точно щенят, и вспороло от паха до шеи. Шлеп на белый песок — и алая кровь в лунных лучах побежала.

Вижу, идет Оно дальше, верней, ковыляет Оно неуклюже. Плавать привычней ему, я это сразу заметил. Лапы зеленые все, в чешуе, в перепонках. Вдруг как разинуло пасть и завыло: «Мамочка, мама, ты видишь, я у тебя молодчина!»

Ну и мамаша у этого типа, решил я. Нет, не представить ее мне себе, как ни тужься. Тут я услышал — Гар Рот матерится с террасы:

«Тальбот, так тебя так, ты куда запропал-то?»

Я потянулся, и шумно, всласть я зевнул, облизнулся, клыки выставляя. Наперерез живоглоту я вышел спокойно — голый, как был, и сказал ему:

«Эй, погоди-ка».

«Кто это там свою пасть на меня разевает? Что ты растявкался, шавка? Допросишься, я тебе пузо мигом вспорю и кишки по песку раскидаю».

«Ай, как невежливо, где твои, братец, манеры?»

«Что ж, меня Алом зовут — Великим, запомни. Ты-то кто будешь? Каких? Из какой конуры или будки? Тявкай погромче, блохастый, а то не расслышу. Впрочем, щенок, что бы ты мне сейчас ни протявкал, будешь кишки свои жрать и песочком закусишь».

«К бою готовься, — сказал я. — Ублюдок зеленый».

«К бою? — Он рыкнул. — А с кем? Кто меня вызывает?»

«Я, — отвечаю. — Я страж, охраняющий берег. Я стерегу на пороге, вот мое дело».

Нет, он не понял, чешуйчатый, лишь тупо он выкатил бельма. Что тут таить, на миг его жалко мне стало.

В это мгновенье луна из-за туч показалась. Как я завыл — она в небесах содрогнулась.

В лунных лучах чешуя его мокро блестела. Лапы свои он занес и выпустил когти. Зубы ощерил, любого клинка поострее. Кинулся, целя клыками мне в самое горло.

Что он успел? Охнуть успел удивленно. Сипло успел он сказать: «Ты что, да ведь это нечестно!» Больше он не говорил, — я оторвал ему лапу и бросил подальше. Когти скребли по песку, она дергалась — крабом, лангустом. Я не смотрел на нее — я погнал его к морю. Как он бежал! Как он несся! Как кровь из раны хлестала! Я лишь отплюнулся, в рот соленой воды набирая. Ну уж и кровь у чудовища, вони-то, вони! Мигом нырнул я за ним в беспокойные волны.

Глубже нырнул он — я не отстаю, хоть мне худо: кровь молотками в ушах, разрывается грудь и сознанье мутится. Он все быстрее гребет, я за ним неотступно. Так мы доплыли до страшного места — до нефтяного разлива. Вышка стояла тут, рухнула и затонула. Только остов ее ржавый торчал над водою. Здесь-то чудовище смерть и настигла в итоге.

Здесь Ал, наверно, родился, и здесь его логово было. Что ж, я убил его? Нет, не совсем. Он и так, издыхая, весь кровоточил, когда я загнал его в море. Я приближаться все медлил — сдавалось мне, кровь у него ядовита. Вижу — кончается. Дал ему в морду. Клычище вырвал один у него — на удачу, — зашатавшийся сильно. В это мгновенье она на меня налетела. Вихрь из когтей и клыков, и яростней бури.

Стоило ль мне удивляться? У чудища мать оказалась. Что же, ведь каждого мать на свет народила. Просто кого ни возьми — у всех своя мама имелась.

Эта явилась оплакать сынка. Отомстить мне. Что говорила? Представьте: «Ах, как же могли вы! Это жестоко, ужасно, кошмарно жестоко!» Пала на грудь ему, гладила жуткую морду, стенала. После мы с ней поболтали — искали общие темы. И нашли их.

Дальше что было над трупом? На ржавой конструкции в море? Что надо, то было. Не любопытствуйте, нечего — ведь то наше дело, и точка. Отпрыска я умертвил ее, так иль иначе. С ней я мог сделать, наверно, что пожелаю. Это и сделал. Желание было взаимно.

В волнах катались, друг друга терзали до крови. И под когтями моими ее чешуя облетала. Зубы мои ей в загривок впивались.

Трах-тибидох. Как мир стара эта песня.

Где-то под утро из волн на песок я, шатаясь, ступаю. Рот терпеливо меня поджидал до рассвета. Голову чудища я ему под ноги бросил. Белый песок налипал на раскрытые бельма.

«Вот кто покоя вам тут не давал, — объявил я, — и мертв он». Рот мне в ответ: «Что же дальше?»

«Гоните монету».

«Так на кого он работал, по-твоему? Тальбот, под кем же ходил он? Мафия, нет?» — «Он соседом вам всем приходился. Шум раздражал его, видно. «Металл», понимаю». — «Думаешь?» — «Знаю», — сказал я, на голову мертвую глядя. Звук под водой ведь в сто раз раздается сильнее. «Ладно, откуда он взялся?» Устало влезая в одежду, я прошептал: «Мясо его привлекало. С приправой из травки и с прочим». Рот понимал, что я вру, но чем ему крыть, ведь от волка правду услышать рассчитывать нечего. Где уж. Я на песок опустился, на мягкий и белый. День занимался, и небо приметно светлело. Я все смотрел и смотрел на восход и не щурился даже.

Думал о том, как и когда же я встречу конец свой. Думал о собственной смерти, о собственной смерти.