Митридат

Глава первая. МОНИМА

Женщина лежала одна на широкой постели в окружении кисейных занавесей, которые свешивались сверху, образуя некий воздушный прозрачный домик. Через узкие окна в огромную спальню просачивались робкие лучи утреннего солнца. Над изящной серебряной курильницей на подставке вился ароматный дымок благовоний.

Обычно запах благовоний благотворно действовал на Мониму, пробуждал в ней радостные чувства. Но теперь, когда она — понтийская царица! — проводит ночи без сна в тщетном ожидании супруга, этот аромат мирры раздражал ее. Мониму выводили из себя и эти тончайшие занавески, и витые медные колонны, поддерживающие парчовый верх над ее ложем; все роскошное убранство опочивальни, подобранное ею самой с такой любовью, нынче казалось Мониме ненужной кичливой мишурой. Она — царица, но тем не менее бесконечно несчастна! Какая-нибудь пастушка, проводящая ночи со своим любимым где-нибудь на соломе подле овечьих яслей либо в поле под кустом, гораздо счастливее ее.

Монима только теперь с неумолимой ясностью поняла, что ее воплотившиеся мечты не принесли ей желанного счастья.

Монима родилась и выросла в бедной семье ремесленника, изготовлявшего глиняные светильники. Их семья жила в городе Стратоникея, расположенном в живописнейшем уголке Великой Фригии. Родители Монимы были греками. Однако в Стратоникее жило немало азиатских народностей: фригийцы, карийцы, мисийцы…

Мать Монимы отличалась необычайной красотой, которую, в полной мере унаследовала и ее дочь. Два старших брата Монимы рано покинули отчий дом, нанявшись телохранителями к какому-то римскому вельможе. В ту пору римляне только появились в Азии, но сразу дали почувствовать местному населению свой железный нрав. Налоги, которые при последнем пергамском царе поступали в царскую казну, теперь оседали в сокровищнице римского наместника. Причем количество налогов увеличилось, а способы сбора ужесточились. Неоплатных должников римские откупщики безжалостно продавали в рабство вместе с семьями.

Попал в долговую кабалу и Филопемен, отец Монимы. С той поры как умерла его красавица-жена, умевшая ткать ковры и с выгодой сбывавшая их знакомому торговцу-сирийцу, дела у Филопемена стали совсем плохи. Из Ионии вдруг понаехали в Стратоникею мастера, изготовлявшие красивые медные лампы, поэтому на товар Филопемена совсем упал спрос. От отчаяния Филопемен стал все чаще наведываться в харчевню, которую содержал его давний приятель Менар. Хитрец Менар частенько отпускал Филопемену вино в долг, давал и денег взаймы, и оливкового масла. Он давно положил глаз на подросшую дочь Филопемена и неоднократно давал ему понять это. Однако Филопемен твердо придерживался предсмертного завещания любимой супруги: Монима должна стать женой знатного человека, чтобы и дети ее тоже стали знатными людьми.

Дело в том, что мать Монимы происходила из семьи милетских аристократов, но еще ребенком была похищена пиратами и продана в рабство. Из рабства ее выкупил Филопемен, продавший ради этого свой земельный участок за городом — так поразила его красота юной рабыни.

Сколько Монима помнила свою мать, та всегда предрекала ей счастливую судьбу. Она не уставала повторять, что богиня Гера, заступница всех женщин, обязательно сделает так, что на Мониму обратит внимание какой-нибудь молодой аристократ и возьмет ее в жены. Едва Монима вышла из детского возраста, мужчины сразу начали донимать ее своим вниманием. Что там харчевщик Менар! На Мониму заглядывались первые граждане Стратоникеи, стоило ей появиться в театре или на агоре.

Вскоре долг Филопемена Менару достиг внушительной цифры. Одновременно и сборщик налогов пригрозил Филопемену долговой тюрьмой за просроченные платежи римскому наместнику. Однако и тот, и другой обещали избавить Филопемена от долгов и денежных затруднений при условии, что он проявит сговорчивость в отношении своей красавицы-дочери. Если Менар хотел видеть дочь Филопемена своей женой, то один из римских откупщиков, собиравший налоги в Стратоникее, желал сделать Мониму своей наложницей.

И вот тогда-то в жизни Монимы появился Митридат.

Он оказался в Стратоникее под видом торговца мулами, хотя своим сложением и умением ездить верхом более походил на воина. Монима сразу распознала в Митридате отпрыска знатных родителей, но она и представить не могла сначала, что этот загорелый юноша с гордым носом и пышными золотистыми кудрями — царь Понта.

Митридат и его люди несколько дней жили в доме Филопемена, расспрашивая о римском гарнизоне, о дорогах, ведущих к морскому побережью, о ценах на хлеб… Словоохотливый Филопемен рассказывал нежданным гостям все, что знал, ведь эти появившиеся неизвестно откуда торговцы отвалили ему столько серебряных монет, что он разом расплатился с долгами и еще целый год мог жить припеваючи, ничего не делая.

Уезжая, Митридат дал слово Мониме вернуться за ней, чтобы сделать ее счастливой. Он так и сказал.

Монима ждала несколько лет.

Наконец от Митридата прибыл гонец с письмом, в котором он сообщал ей, что служит в коннице понтийского царя и все время проводит в походах. Однако он не забыл данного слова. Монима написала ответное послание, в котором признавалась, что по-прежнему любит Митридата.

Один и тот же гонец долгое время доставлял Мониме послания Митридата и отвозил ее письма к нему. Иногда гонец привозил деньги к бурной радости Филопемена, который окончательно забросил свое ремесло и жил лишь этими щедрыми подачками.

В одном из писем Монима поинтересовалась у своего возлюбленного, что за человек царь Митридат, о воинственности которого ходит столько слухов? Еще о нем говорят, будто он убил мать и родного брата, не опасно ли служить такому царю?

В ответном письме Митридат удивил Мониму вопросом: «Что более пристало царю — проливать кровь или торговать мулами?» На нее вдруг снизошло озарение: ее обожаемый Митридат и царь Понта — одно лицо! После чего у Монимы впервые в жизни закружилась голова от сладкого пьянящего чувства всепоглощающей радости, словно весь мир сразу покрылся цветами. В этот миг Монима мысленно возблагодарила свою мать, обучившую ее чтению и письму и постоянно молившуюся Гере о даровании дочери знатного супруга. Богиня выполнила ее просьбу и послала Мониме в мужья не просто красивого и знатного мужа, но царя обширной державы!

Когда в Стратоникею прибыли посланцы Митридата, чтобы отвезти Мониму к будущему супругу, Филопемен от изумления и восторга совсем лишился рассудка. Он бегал по улицам города и без конца выкрикивал: «Я тесть понтийского царя! Я отныне богат, как Крез! Люди, я богаче всех вас!..»

На свадебном пиру Филопемен безобразно напился, и его под смех и рукоплескания гостей вывели из зала, когда он принялся отплясывать на столе довольно непристойный танец.

Мониме исполнилось двадцать девять лет, когда она стала наконец женой Митридата.

Первое время своего пребывания в Синопе Монима привыкала к великолепию царского дворца, к предупредительности слуг, к распорядку дня царствующих особ, к изысканным кушаньям и роскошным нарядам. Ко многому другому, что так сильно изменило ей жизнь. Монима была без ума от мужа, который поначалу любил ее так пылко, что она забывала обо всем на свете в его объятиях. Рожденного Монимой сына Митридат назвал в честь деда Фарнаком.

Потом Мониме стало известно, что у ее супруга имеется гарем, полный наложниц; имеются и другие жены. Но особенно Мониму возмутило то, что Митридат время от времени делит ложе с родными сестрами Нисой и Роксаной. Она узнала также, что обе имеют детей от родного брата.

На возмущение Монимы Митридат отреагировал спокойно.

— У моих предков Ахеменидов такое было в обычае, — сказал он. — Так поддерживается чистота царской крови. На том же настаивает священное учение магов.

Монима после близкого знакомства с сестрами Митридата выяснила, что Ниса не видит ничего дурного в кровосмесительном браке. Роксана, хоть и относится к этому отрицательно, но бессильна что либо изменить.

«Наш брат нам царь и господин!» — с горечью молвила Роксана.

Утро разгоралось; за дверями с массивными медными ручками в виде извивающихся змей слышались голоса служанок. Скоро они пожалуют к своей госпоже и сообщат, что все готово для утреннего омовения.

Раздраженно откинув тонкое одеяло, Монима встала с постели. Она взяла с низкого столика начищенный до зеркального блеска серебряный поднос и посмотрела на свое отражение. Она еще не стара, и формы ее нагого тела по-прежнему прекрасны. Не подурнела она и лицом, если не считать этих темных пятен под глазами — результат бессонной томительной ночи. Почему же Митридат все чаще стал проводить ночи не с ней, а с персиянкой Фейдимой или с этой армянкой Заремой?

Сегодня для Митридата был радостный день: в Синопу прибыл караван судов из Египта. Торговые связи между Понтом и Египтом существовали давно, но Митридат стремился сделать Египет также своим надежным союзником в противостоянии Риму.

Помыслы Митридата, желавшего изгнать римлян из Азии, разрушил египетский наварх Метрофан. Вот он спускается по дощатым сходням на каменную пристань. На нем одеяние воина: льняной хитон, широкий пояс, короткие сапоги с открытыми пальцами и красный плащ. За ним следуют слуги.

На пристани Метрофана встречает Митридат. На глазах у царской свиты царь и наварх обнимаются: они не виделись полтора года. Затем, после дружеских приветствий, оба направляются к приближенным Митридата, среди них также немало друзей Метрофана.

Сначала с Метрофаном здоровается рыжебородый Тирибаз, неизменный царский советник и сподвижник во всех начинаниях. Потом раздается приветствие от Изабата, предводителя огборного отряда «бессмертных», рядом с которым стоит Артасир, начальник царских телохранителей. Черноглазый Сузамитра, военачальник конницы, дружески хлопает Метрофана по плечу. Так же приветствует его и Фрада, военачальник колесниц.

За руку здоровается с Метрофаном Критобул, царский секретарь. Как всегда шутливо подмигивает египтянину толстяк Стефан, царский казначей. Тут же находятся братья Архелай и Неоптолем, предводители эллинских наемников. Здесь и Дорилай, военачальник фаланги. И плечистый Кратер, мастер по изготовлению осадных машин…

За исключением нескольких новых лиц, все люди из свиты Митридата были хорошо знакомы Метрофану. Это была не первая его поездка в Синопу, и его уже считали здесь своим.

— Признавайся, Метрофан, привез ли ты то, что обещал? — спрашивает Митридат у наварха и почти силой вырывает его из объятий Кратера. — Для лобзаний у тебя еще будет время, друг мой.

Вокруг звучит смех.

— Царь, я доставил тебе из Александрии двадцать опытных кормчих, троих мастеров-корабельщиков, семерых келевстов, пятерых проратов и полсотни матросов, готовых служить в твоем флоте, — повернувшись к Митридату, живо перечислил Метрофан. — Еще у меня на корабле есть два лоцмана, знающих Мраморное и Эгейское моря как свою ладонь, их я тоже оставлю у тебя, царь. И еще, — Метрофан хитро прищурил один глаз, — я привез тебе настоящего боевого слона!

Царская свита разразилась бурными радостными возгласами. А Митридат в знак благодарности так сдавил Метрофана в объятиях, что чуть не задушил его.

Для того чтобы выгрузить слона на берег, пришлось разобрать часть корабельного борта и построить более широкие прочные сходни с перилами. Огромное животное, следуя за своим погонщиком, медленно выбралось из корабельного чрева. Слон осторожно переставлял свои похожие на тумбы ноги и ощупывал длинным хоботом нагретые солнцем доски трапа. Сойдя на каменные плиты причала, ушастый гигант вдруг повалился на бок и остался лежать в таком положении.

Толпа синопцев, собравшиеся вокруг, с изумленным восторгом взирали на столь необычное зрелище. Живого слона здесь еще не видели. Если бы не царская стража, окружившая лежащего на боку слона, нашлось бы немало смельчаков, желающих дотронуться до диковинного зверя рукой или палкой.

— Почему слон лег? — встревожился Митридат. — Метрофан, ты привез мне больного слона?!

Египтянин лишь усмехнулся.

— Царь, — сказал он, — слоны, как и люди, плохо переносят качку. Этот бедняга девять дней болтался в море, лишившись аппетита и сна. После такого путешествия у кого угодно наступит упадок сил.

— Значит, слон оправится?

— Завтра же оправится, царь. Вот увидишь.

— Рад это слышать, Метрофан. А теперь — во дворец! Метрофан сел в колесницу вместе с Митридатом. Горячие кони понесли их во весь опор по широкой прямой улице, ведущей от порта к царской цитадели на вершине обширного холма. За ними мчалась свита Митридата в колесницах и верхом на конях.

Горожане опасливо жались к стенам домов, пропуская мимо грохочущую колесами и копытами царскую кавалькаду. Многие почтительно склоняли головы, увидев на передней квадриге высокого атлета с широким разворотом плеч и золотыми развевающимися по ветру волосами.

Во дворце шумело пиршество, когда в дверях царской трапезной появился Пелопид, заведующий царской конной эстафетой. Со всех концов Понтийского царства к нему стекались сообщения о происшествиях, добрых и дурных предзнаменованиях. Обо всем, что так или иначе касалось понтийского царя. Приходили к Пелопиду известия и из сопредельных с Понтом царств, где у Митридата тоже были свои люди.

По встревоженному лицу Пелопида Митридат догадался, что он пришел с недоброй вестью.

Оставив шумное застолье, Митридат уединился с Пелопидом в своей канцелярии, где на столах были разложены письма, на которые следовало ответить самому царю и на которые должен был дать ответ Критобул от его имени. Здесь же в специальных ящиках хранились донесения лазутчиков и доносы вельмож друг на друга.

— Что случилось, Пелопид? Говори! — потребовал Митридат.

— Прибыл гонец из Каппадокии, царь.

— Что там?

— Пропретор Киликии Сулла разбил твоих сторонников, царь. Римляне взяли Мазаку и опять посадили царем Ариобарзана.

— А мой сын?

— Твой сын сумел бежать в Армению к твоему зятю Тиграну.

— Почему Тигран бездействует? Ведь он клятвенно заверял меня, что не допустит римлян в Каппадокию!

— Полководцы Тиграна также побеждены Суллой, царь. Множество армян осталось на поле битвы.

— Да хоть бы все они там остались, если меч в руках держать не умеют! — раздраженно бросил Митридат. — У Суллы, наверно, было несметное войско, если он так быстро захватил Каппадокию?

— Нет, царь. — Пелопид скорбно опустил голову. — Римлян было немного. Но их поддержали те из каппадокийцев, которые некогда избрали царем Ариобарзана. Еще у Суллы были наемники из киликийцев.

Митридат отпустил Пелопида и, опечаленный, опустился на стул. В его душе боролись отчаяние и гнев. На пути всех его устремлений неизменно встает гордый и алчный Рим! С той самой поры, когда он вывел Понт из безвестной державы в сильнейшее царство Азии, римляне постоянно суют нос в его дела. Посланцы Рима принудили его отказаться от многих завоеванных земель, вывести гарнизоны из Галатии и Пафлагонии; римляне поссорили с Митридатом его давнего союзника вифинского царя Никомеда, и тот даже изгнал своего младшего брата за симпатии к понтийскому царю. Римский сенат даровал свободу Каппадокии, перед этим захваченной Митридатом, и даже утвердил на царство никому не известного Ариобарзана, которого каппадокийцы путем голосования выбрали царем из своей среды.

Митридат, который находился в родстве с правящей династией Каппадокии, полагал, что у него больше прав на трон в этой стране. Послав в Каппадокию войско, Митридат прогнал выскочку Ариобарзана. Царем над каппадокийцами стал шестнадцатилетний сын Митридата, тоже Митридат. Недовольных понтийские военачальники усмирили вооруженной рукой. Однако не прошло и года, как из Рима посыпались угрозы, а вслед за ними пришел ультиматум: или война, или сын Митридата должен уйти из Каппадокии.

Митридат был вынужден подчиниться, так как не был готов к войне.

По совету Тирибаза Митридат избрал иной, более хитрый способ действий. Узнав, что в Великой Армении умер старый царь Тигран и во главе царства встал его единственный сын, вернувшийся из парфянского плена, Митридат незамедлительно пригласил юного царя в Синопу. Здесь он сумел очаровать молодого человека своей дочерью Апамой. Вскоре состоялась свадьба. Перед свадьбой Митридат поставил условие Тиграну (того звали, как и отца), что Апама достанется ему, если армянский царь даст слово изгнать из Каппадокии Ариобарзана и вновь посадить там сына Митридата. Тигран, который не мыслил себе жизни без Апамы, поклялся всеми богами, что выполнит условие своего тестя.

Тигран действительно изгнал из Мазаки Ариобарзана, водворив туда брата своей жены. Он даже оберегал его царствование, дав Митридату Младшему войско из армян. И вот это войско разбито Суллой, а ненавистный Ариобарзан опять царствует в Каппадокии.

После пира Митридат собрал своих приближенных на совет. Присутствовал на нем и египтянин Метрофан.

Митридат коротко обрисовал случившееся в Каппадокии и обратился к своим советникам с вопросом:

— В силах ли мы противостоять римлянам уже в этом году или нам следует и дальше ждать более благоприятных для войны условий?

Друзья царя, сидевшие вокруг с раскрасневшимися лицами после обильных возлияний, не сразу сообразили, что ответить. Столь резкий переход от веселого торжества к обсуждению печальных известий, пришедших, как всегда, из Каппадокии, на многих подействовал угнетающе.

Наконец со своего места поднялся Архелай и заговорил с той развязностью, какая была присуща ему во хмелю:

— Царь, извини меня за прямоту, но я боюсь, что в ожидании каких-то ведомых одному Тирибазу благоприятных условий для начала войны с Римом может пройти все твое царствование. В нашем войске больше ста тысяч воинов. У нас построено двести боевых кораблей и множество осадных машин. В нашей казне полно золота, а хлеба мы запасли на десять лет вперед. В союзе с нами царь Великой Армении и царь Пафлагонии, поскольку оба являются твоими зятьями, Митридат. На мой взгляд, к войне мы готовы как никогда!

— Вот именно, что на твой взгляд, — проворчал Тирибаз, который был трезвее всех. — Мы готовы к войне с кем угодно, только не с Римом.

— Что я говорил! — с усмешкой промолвил Архелай, делая широкий жест в сторону Тирибаза. — Порой мне кажется, что Тирибаз попросту подкуплен римским сенатом.

— А может, Тирибаз надумал принять римское гражданство? — язвительно вставил брат Архелая Неоптолем. — Тогда ему нужно учить латынь и сбрить бороду, ведь римляне бород не носят.

Слова Неоптолема вызвали смех у многих присутствующих, в том числе у Митридата, который представил на миг Тирибаза без усов и бороды. Да скорее небо упадет на землю, чем случится такое!

Совет превратился в споры и перепалки. Кто-то соглашался с Тирибазом, который редко ошибался — такой уж он был человек. Но были и такие, которые выражали точку зрения пылкого Архелая: «Нечего ждать каких-то там благоприятных условий! Надо проучить римлян и вышвырнуть их не только из Каппадокии, но и из Азии!»

— Чего мы ждем, царь? — молвил Архелай, ободренный поддержкой. — Того ли, что горы в Каппадокии превратятся в равнины для удобства нашей конницы и колесниц или высохнут моря и наше войско посуху дойдет до Италии? Победы одерживаются не благоприятными причинами, но обученным войском и храбростью!

В душе Митридат был согласен с Архелаем, но он видел, как хмурит густые брови Тирибаз, не выносивший ничего показного и чрезмерного. Тирибаз как никто знал цену людям и поступкам, он мог увидеть сокровенное и всегда чувствовал малейшую опасность. Поэтому Митридат распустил совет, дабы поговорить с Тирибазом с глазу на глаз.

Митридат заговорил первым, едва они уселись напротив друг друга одни в просторной комнате с драпировкой по стенам.

— Я не хочу в чем-то тебя упрекать, Тирибаз, и тем более обвинять в малодушии. Ты знаешь, что я всегда ценил тебя и прислушивался к твоим советам. Я и теперь хочу знать твое мнение. Как мне поступить: объявить войну Риму или закрыть глаза на воцарение в Каппадокии Ариобарзана?

Митридат взглянул на Тирибаза, ожидая ответа. Ответ Тирибаза был кратким:

— Пока еще рано начинать войну с Римом, царь. Митридат постарался скрыть свое раздражение, Но оно все же прозвучало в его голосе:

— По-твоему, у меня недостаточно войска, мало кораблей… Почему?

— И по этой причине тоже, — невозмутимо сказал Тирибаз.

— А что, есть еще другая причина? — удивился Митридат.

— Есть, царь. И не одна.

— Открой же их мне, Тирибаз, чтобы я мог прямо смотреть в глаза своим полководцам, уставшим от ожидания войны.

— Ты знаешь сам, Митридат, как легко пустить стрелу в небо, — произнес Тирибаз со вздохом, — и как трудно попасть стрелой в цель, тем более далекую. Проще простого объявить войну, но гораздо сложнее победно завершить ее. Ведь речь идет не о том, чтобы наказать какое-то разбойное племя в горах. Мы хотим бросить вызов сильнейшей державе мира! Сокрушить Рим в одной решительной схватке на суше и на море вряд ли удастся, скорее всего это будет череда войн, долгих и жестоких. А горячие головы вроде Архелая рассчитывают победить быстро. Я уже говорил и повторяю — с римлянами нужно воевать их же оружием…

— Это я уже слышал, Тирибаз, — недовольно промолвил Митридат. — Более того, следуя твоим советам, я сделал своим зятем Тиграна с единственной целью, чтобы он вернул в Каппадокию моего сына. И свою дочь Орсабарис я выдал замуж за пафлагонского царя Александра, дабы сделать его своим союзником против Никомеда. И тоже по твоему совету. А ведь ранее я воевал с Александром и даже убил двух его братьев. Мне стоило немалого труда примириться с ним, свидетели боги.

— Я считаю это твоей крупной победой, царь, — сказал Тирибаз.

— Только проку от этих брачных союзов, как и от твоего замысла воевать с соседями чужими мечами, оказалось никакого, Тирибаз, — продолжил Митридат. — Как тебе известно, Александр несколько раз нападал на Вифинию, но победить Никомеда он не смог. И наш замысел посадить царем в Вифинии Сократа провалился именно поэтому. Не удалась и попытка действовать в Каппадокии армянскими мечами: римляне снова вернули трон Ариобарзану.

Казалось бы, теперь, когда понтийское войско стало гораздо многочисленнее, появилась возможность разговаривать с Римом на равных. Однако из твоих уст, Тирибаз, звучит одно и то же: «Еще не время!» Когда же придет это время, ответь мне. Я не хочу, чтобы мое царствование превратилось в сплошное ожидание каких-то благих предзнаменований.

— Когда у нас появятся союзники не только в Азии, но и в Европе, когда наше войско и флот увеличатся вдвое против прежнего, когда римляне увязнут в собственных распрях либо их постигнет стихийное бедствие или мор, — твердым непреклонным голосом перечислил Тирибаз. — Вот тогда можно смело объявлять войну Риму.

Оставшись один, Митридат снова и снова обдумывал сказанное Тирибазом, словно просеивая через сито его доводы и свои возражения. Он жаждал отомстить римлянам за унижения своего отца и свои унижения, у него появился прекрасный повод, а его военачальники рвутся в битву. Достаточно одного его слова, и грозно двинутся фаланги, поскачет конница, помчатся колесницы, выйдут в море тяжелые многовесельные корабли… Бог войны расправит крылья над понтийскими знаменами! Однако какое-то сомнение, вызванное словами Тирибаза, гасило воинственный пыл Митридата, вызывая в нем злость против самого себя.

Мрачные размышления царя нарушил старший евнух, бесшумно появившийся из-за дверной занавески.

— Чего тебе, Мушег? — спросил Митридат.

— Царь, у Заремы начались схватки, — ответил евнух, склонив голову, — скоро твоя супруга разрешится от бремени.

Митридат приблизился к евнуху и заглянул ему в глаза.

— Как она?

— Все хорошо, царь. Повитуха знает свое дело.

— Когда родится младенец, сообщи мне, Мушег. А теперь ступай! Евнух так же бесшумно удалился.

Обняв себя за плечи, Митридат принялся расхаживать по персидским коврам, устилавшим пол, его мысли потекли в ином направлении. Он совсем забыл про юную армянку, ставшую его пятой женой, а ведь тот же Мушег совсем недавно напоминал ему, что у Заремы вот-вот должен родиться первенец.

Митридат увидел Зарему в столице Тиграна, куда он ездил на свадьбу дочери. Красавица-армянка вместе с подругами из знатных семей развлекала понтийского царя танцем во время праздничного застолья. Таков был местный обычай. Тигран, обратив внимание, что его тесть не сводит с Заремы глаз, прямо предложил ему взять девушку в наложницы.

Узнав, что отец Заремы прославленный в Армении полководец, Митридат решил оказать ему честь и взял его дочь в жены. Кто знает, может, в будущем Митридату пригодятся его армянские родственники.

Продолжая борьбу с самим собой и одновременно искушая судьбу, Митридат мысленно поклялся Митрой: если родится сын — начать войну с Римом. Наступил вечер. В залах и переходах огромного дворца сгущался мрак. Рабы передвигались по комнатам со светильниками в руках. Зажгли светильники и в покое, где Митридат, томимый ожиданием, продолжал расхаживать из угла в угол.

Дворецкий пришел сказать Митридату, что гости, приглашенные к царю на вечернюю трапезу, уже ждут его.

— Столы накрыты, царь, — с поклоном промолвил дворецкий. Митридат неожиданно ошарашил его вопросом:

— Скажи, Сатибарзан, стоит ли мне начинать войну с Римом?

На лице Сатибарзана с огненно-рыжей бородой появилось выражение растерянности: вопрос царя застал его врасплох. Он беспокойно заморгал глазами, замерев перед Митридатом в почтительном полупоклоне. По лицу дворецкого бьшо видно, что для него проще сделать еще сто низких поклонов, чем отвечать на такой вопрос.

— Смелее, Сатибарзан, — подбодрил дворецкого Митридат, — я спрашиваю тебя без подвоха. Мне просто хочется знать, что думают об этом мои приближенные, не имеющие отношения к оружию и войску. Что ты думаешь о римлянах, Сатибарзан? По-твоему, это серьезный враг?

— Царь, не гневайся на меня за искренний ответ, ибо мною движет желание предостеречь тебя от неверного шага, — ответил вельможа. — Я думаю, что римляне — самый опасный враг, и я бы не желал тебе, царь, встречаться с ними на поле сражения.

— Значит, ты полагаешь, Сатибарзан, что мое войско слабее римского? — нахмурился Митридат. — Так? Отвечай!

— Может, понтийское войско и не слабее римского, — проговорил Сатибарзан, немного осмелев, — только нашим полководцам далеко до римских, царь.

— Ты и меня считаешь плохим полководцем, Сатибарзан?

— О нет, царь! Такое и в голову мне не могло прийти. Но, мой царь, ты не сможешь поспеть всюду, значит, в каких-то делах будешь вынужден полагаться на худших военачальников, чем у римлян. А это рано или поздно приведет к поражению. Такое мое мнение, царь.

— Ты разумный человек, Сатибарзан, — похвалил дворецкого Митридат. — Я не разочаровался в тебе. Иди и скажи гостям, что я скоро выйду к ним.

Польщенный царской похвалой, Сатибарзан попятился к дверям, отвешивая поклон за поклоном.

Оставшись один, Митридат продолжил свои мысленные терзания. Довод Сатибарзана показался ему довольно убедительным. Действительно, можно собрать бесчисленное войско, а бездарные военачальники поведут это войско от поражения к поражению. Много ли у Митридата испытанных полководцев?

Перед мысленным взором царя проходили лица его военачальников одно за другим. Среди них не было ни одного, на кого бы он не мог положиться, каждый где-нибудь да отличился. Но ни один из них в своей жизни не сражался с римскими легионами. До сих пор врагами понтийцев были царьки и вожди соседних племен, мало чем отличающиеся по тактике и вооружению от основной массы понтийского войска. Римляне воюют не так, как азиатские народы, Митридату это известно. Среди его телохранителей есть и такие, кто сам сражался с римлянами, и их воспоминания произвели впечатление на Митридата. Правда, он не может доверить этим людям войско, поскольку опыт воина и опыт полководца — совершенно разные вещи.

Внезапно дверная занавесь колыхнулась и в комнате появился Мушег.

Митридат устремился к нему с порывом человека, у которого сейчас должна была решиться судьба.

— Говори же, Мушег! — нетерпеливо воскликнул Митридат.

— Родилась девочка, царь, — невозмутимо промолвил евнух.

— Как чувствует себя моя жена?

— Прекрасно, царь.

Заметив косой взгляд Митридата, полный не то недоверия, не то недовольства, Мушег почтительно добавил:

— У Заремы не было никаких затруднений при родах, ведь у нее такие широкие бедра. Она создана для того, чтобы рожать крепких детей, причем без особых мук.

Митридат, который готовился к тому, что провидение все же заставит его объявить войну Риму, был огорчен и раздосадован. А тут еще евнух восторгается прелестями его жены, как будто он сам принимал младенца!

— Тебе надлежит наблюдать за поведением моих жен, скопец, а не за шириной их бедер, — раздраженно сказал Митридат. — И у тебя нет права входить к роженице!

Мушег смиренно опустил голову, так что длинные черные волосы упали ему на грудь.

— Царь, меня не было там, где рожала твоя супруга, — промолвил он. — Это могут подтвердить служанки и повитуха. Я стоял за дверью и вошел к роженице, когда меня позвали взглянуть на ребенка. Я не стану скрывать, царь, что когда я вошел в спальню, служанки смывали кровь с лона твоей супруги. Однако я узрел все это лишь беглым взглядом, желая увидеть пол младенца, ведь на то была твоя воля. Поверь, во мне не было стремления…

— Убирайся! — рявкнул Митридат.

Царь предстал перед гостями — он не любил ужинать в одиночестве — веселый и изысканно любезный. Гостей было трое: философ эпикурейской школы Каллистрат, дальний родственник царя Феникс и Сократ, брат вифинского царя Никомеда. Узнав от Митридата, что у него родилась дочь, приглашенные наперебой стали выражать ему свои поздравления.

— Царь, как ты назовешь новорожденную? — спросил Феникс, самый молодой из гостей.

— Мою дочь будут звать Дрипетида, — сказал Митридат. — Я назову ее в честь своей бабки, которая была решительной женщиной и постоянно подстрекала моего деда царя Фарнака к войне с Римом.

Тем самым Митридат желал хоть отчасти успокоить снедавшее его жгучее разочарование. Так люди решительные и горячие о природы, не имея возможности двигаться к желанной цели в большом, стараются двигаться к ней хотя бы в малом.

— Красивое имя, — сказал Феникс.

— Звучное, как все персидские имена, — с улыбкой заметил философ Каллистрат.

— Греческие имена тоже не менее звучны, — промолвил Митридат. — К примеру, твое имя означает «прекрасный воин».

— Ну какой из меня воин, — засмеялся философ, — да еще прекрасный! Вот он и впрямь прекрасный воин!

Каллистрат указал на юного Феникса, внешность которого всегда притягивала к нему женские взгляды. Сам эпикуреец был довольно безобразен из-за своих зубов, торчавших изо рта вкривь и вкось, большого носа и непомерно вытянутого черепа с редкими светлыми волосами.

— Зато тебя интересно и полезно послушать, Каллистрат, а я только и умею, что скакать верхом и кидать дротики, — сказал Феникс с вежливостью и благородством воспитанного человека.

— А ты почему сегодня неразговорчив? — обратился к Сократу Митридат. — Излей мне свои печали. Но перед этим, друзья, давайте выпьем за мою дочь, родившуюся сегодня.

— Царь, я прошу твоего позволения покинуть Синопу, — сказал Сократ, осушив свою чашу. — Я только затем и пришел сюда.

— Что я слышу, друг мой? — удивился Митридат. — Тебе не нравится Синопа, этот благословенный город?

— Мне невыносимо бездействие, царь, — признался Сократ. — Я хочу попытаться с помощью галатов отнять трон у своего брата.

— А на мою поддержку ты больше не надеешься? Сократ промолчал.

— Я решил дать тебе войско, Сократ, — вдруг заявил Митридат. — Полагаю, пришла пора тебе стать вифинским царем. Благодари не меня, а мою новорожденную дочь, иначе я уже завтра поутру затеял бы гораздо большую войну, — с усмешкой добавил Митридат, заметив недоумевающий взгляд Сократа.

Мониму привел в опочивальню царя евнух Вакхид, приставленный именно к ней. Митридат небрежно махнул евнуху рукой, тот молча удалился.

Монима стояла посреди спальни на мягком ковре. Ее красивое лицо с точеным прямым носом и округлым подбородком было надменно-безразлично, большие с поволокой глаза, чуть прикрытые длинными ресницами, глядели куда-то мимо супруга, сидевшего в кресле в нескольких шагах от нее.

— Иди же ко мне, моя прелесть, — позвал супругу Митридат. — Ты сегодня божественно прекрасна!

Холодный взгляд Монимы скользнул по Митридату, на ее чувственных губах появилась и тут же пропала презрительная усмешка. Она не тронулась с места.

— Богиня сегодня не в духе, — со вздохом проговорил Митридат. — Интересно, что омрачило этот восхитительный лик?

Монима молчала.

— И что таится за этим зловещим молчанием? — вопрошал Митридат, обращаясь скорее к самому себе.

— Мне не нравится, Митридат, что меня приводят к тебе на ночь как рабыню, — промолвила наконец Монима. — Я больше не ощущаю себя царицей. Я более похожа на одну из тех наложниц, с которыми ты удовлетворяешь свою похоть. Евнуха Вакхида последнее время я вижу чаще, чем тебя, моего супруга. Помнится, до рождения Фарнака мы каждую ночь проводили вместе и даже днем ты навещал меня, хотя и тогда забот у тебя было не меньше. Я понимаю, — со сдержанным негодованием продолжила Монима, — что другие женщины заслонили меня от тебя. Видимо, их нежные ласки заронили в твое сердце, Митридат, семена охлаждения ко мне. Теперь я нужна тебе лишь для большего разнообразия на ложе, не более. Причем это понимают даже служанки, даже Вакхид! Придя ко мне сегодня вечером, он без всякого почтения просто поставил меня в известность словами: «Собирайся! Царь желает тебя».

— Вот негодяй! — вырвалось у Митридата, впрочем без всякой злости, так как ему было хорошо известно довольно бесцеремонное отношение Вакхида ко всем женщинам во дворце. Митридат ценил его за это качество больше прочих евнухов, готовых потакать женским капризам.

— Для какой-нибудь флейтистки такой знак внимания царя, может, и является величайшей милостью, но для меня это оскорбительно, ибо я царица и заслуживаю большего внимания к себе, — молвила рассерженная Монима. — Или я не права, Митридат?

— Конечно права, моя радость, — тотчас отозвался Митридат. — Я обещаю впредь быть более внимательным к тебе. Завтра утром я покажу тебе живого слона. Ты видела когда-нибудь такого зверя?

— Я видела статуэтки слонов, которые продавали в Стратоникее египтяне, — сказала Монима, сразу позабывшая про свои обиды. — Откуда в Синопе живой слон?

— Его доставил из Египта на корабле мой друг Метрофан, — ответил Митридат. — Помнишь его? Он гостил у меня в позапрошлом году. Он еще подарил тебе изумительное ожерелье из изумрудов, оно так идет к твоим зеленым глазам, моя царица.

Чувствительное сердце Монимы оттаяло окончательно, когда Митридат заключил ее в объятия, а затем на руках перенес на ложе. Вожделение, много дней владевшее Монимой и, не находя выхода, доводившее ее до нервных срывов, теперь вознесло ее на вершину блаженства. Царица была похожа на неистовую куртизанку, отдаваясь Митридату. Она стонала и вскрикивала, не владея собой, не чувствуя усталости в незаметном беге сладостных минут. Когда блаженный покой наконец объял два нагих тела, было уже далеко за полночь.

Утром, открыв глаза, Монима увидела, что Митридат уже покинул ложе. Эта привычка мужа вставать чуть свет всегда изумляла ее. Никакие труды — и любовные утехи в том числе — не могли ослабить выносливый организм Митридата настолько, чтобы он позволил себе долго отлеживаться в постели. Вот и теперь царь, обнаженный, сидел на стуле и водил точильным камнем по лезвию кинжала, ножны от которого лежали у него на коленях.

— Доброе утро, богиня! — сказал Митридат, заметив, что жена проснулась.

Монима улыбнулась и спросила, сладко потягиваясь:

— Милый, ты не забыл про слона?

— Не забыл, — ответил Митридат и вогнал кинжал в ножны.

— Зачем ты занимаешься этим не царским делом? — лениво спросила Монима. — Нельзя разве поручить это слугам?

— Не все можно поручить слугам, дорогая, — серьезным голосом ответил Митридат и стал одеваться. — Вставай, царица. Твои подданные уже давно на ногах.

— О Митридат! — простонала Монима. — После такой бурной ночи у меня просто нет сил.

Приподнявшись, Монима взяла со стола чашу с вином и поднесла к губам.

В следующий миг Митридат, рванувшись к жене, выхватил у нее чашу молниеносным движением, расплескав ее содержимое.

— Оставь! Не пей! — воскликнул он при этом так, что Монима невольно вздрогнула.

— В чем дело, Митридат? — недовольно спросила она, вытирая янтарные капли с груди и подбородка. — Как ты меня напугал!

— Это же яд! — сказал Митридат, убирая чашу подальше. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты ничего не пила без спроса в моих покоях!

— Я и забыла, что мой супруг обожает не только женщин, но и яды, — криво усмехнулась Монима. — Зачем травить свой организм, Митридат? Можно обезопасить себя от отравления как-нибудь иначе.

— Затем, что мой отец умер от яда, — невозмутимо ответил Митридат.

Хотя Монима знала, что Митридат с детских лет принимает яды крошечными дозами, тем не менее это его пристрастие внушало ей наибольшее отвращение. Царица первое время даже избегала целовать мужа в губы, наивно полагая, что такой поцелуй может стать смертельным для нее.

— Это Моаферн сбивает тебя с толку, принуждая пить всякую гадость, — заявила Монима, сидя на постели.

Она недолюбливала этого человека за то, что он имеет право входить к царю в любое время дня и ночи. У нее такого права не было.

— К ядам меня приучил не Моаферн, а Тирибаз, — сказал Митридат, продолжая одеваться. — Моаферн лишь приготовляет мне это зелье, поскольку разбирается в ядах, как я в лошадях.

Тирибаза Монима тоже недолюбливала, поэтому она позволила себе заметить:

— У твоего Тирибаза самый злодейский вид. Уверена, человек с таким взглядом способен на любую низость!

— На любую низость способна только женщина, — с ухмылкой сказал Митридат.

Монима схватила подушку и запустила ею в Митридата.

Глава вторая. СЛУХИ ИЗ ИТАЛИИ

Для вторжения в Вифинию Митридат дал Сократу тридцать тысяч пехоты и три тысячи конницы. Во главе пеших отрядов царь поставил Архелая. Конницу возглавил Сузамитра.

Напутствуя своих полководцев, Митридат сказал:

— Старайтесь действовать быстро. Если Никомед запрется в своей столице, известите меня. Я пришлю вам осадные машины на кораблях. Если римский наместник в Пергаме двинется на помощь Никомеду, остановите его — все равно как и где.

После такого напутствия военачальники повеселели, особенно Архелай.

Обрадовал Митридат и Сократа, сказав ему:

— Если станешь вифинским царем, отдам тебе в жены Клеопатру. Войско ушло.

Царь и его вельможи долго стояли на дворцовой башне, взирая на клубы пыли, оседающие вдали у желтой горной гряды. Там еще поблескивали на солнце копья и шлемы воинов. Но вот пыль улеглась, больше не видно ни блеска, ни движения конных и пеших колонн, лишь пустынная дорога вьется по холмам.

Спускаясь по ступеням в мегарон, Митридат расслышал сзади ворчливое замечание Тирибаза:

— Опасная затея — дразнить Рим. Все равно что выходить с одним ножом на медведя.

«Однажды я уже выходил с одним кинжалом на медведя и одолел его, — упрямо подумал Митридат. — Одолею и Рим, клянусь Митрой!»

Пятнадцатилетняя Клеопатра очень скоро узнала про обещание, данное ее отцом Сократу. Это известие привело девочку в восторг, и она прибежала к Нисе, доводившейся ей теткой, чтобы поделиться своей радостью.

— Не понимаю, чему ты радуешься, детка, — промолвила рассудительная Ниса. — Сократ лет на двадцать старше тебя.

— Зато я стану царицей, как Апама, — горделиво сказала Клеопатра, — а это кое-что значит!

Ниса печально вздохнула, видя, как блестят глаза у ее красивой племянницы.

— Твоя мать тоже страдала этой болезнью, детка, — заметила она.

— Какой болезнью? — не поняла Клеопатра.

— Властолюбием, — пояснила Ниса.

— Отец говорит, у кого нет властолюбия, у того кровь холодная, как у змеи, — отпарировала бойкая на язык Клеопатра.

— Иного от него я и не ожидала услышать, — невесело усмехнулась Ниса.

Теперь Клеопатра постоянно допытывалась у евнухов, имевших доступ в мегарон, о том, какие слухи приходят из Вифинии. Гинекей жил иными заботами, поэтому о военных событиях здесь узнавали в последнюю очередь. Вскоре стало известно, что Архелай разбил войско Никомеда и захватывает один за другим его города.

Царь пафлагонян Александр также выступил против вифинского царя.

Митридат в эти дни светился от радости. Он так устал от неудач и был похож на человека, одолевшего наконец трудный подъем.

Митридат стал готовить корабли, чтобы запереть Никомеда с моря, узнав, что Архелай осадил его в Никомедии. Однако флот не потребовался, не потребовались и осадные машины. Никомед бежал к римлянам в Пергам, а жители его столицы сами открыли ворота Архелаю.

Царем над вифинянами стал Сократ.

Юную Клеопатру ее тетки и служанки стали собирать в дорогу. Митридат не хотел тянуть со свадьбой. Ему хотелось покрепче привязать к себе Сократа. Такой союзник был жизненно необходим Понту, поскольку Вифиния господствует над одним из проливов в Мраморном море — Боспором Фракийским. Через этот пролив идут в Грецию и на острова Эгеиды корабли с понтийским зерном в обмен на медь и серебро.

Царь дал в приданое своей дочери множество украшений из золота и драгоценных камней, сундуки, набитые платьями и всем необходимым для убранства царского жилища, кубки и ритоны из серебра и золота, тысячу талантов в чеканной монете.

Тирибаз, глядя на все эти богатства, мрачно посоветовал Митридату:

— Лучше дай в приданое Клеопатре отряд преданных воинов. Клянусь Ахурамаздой, они пригодятся ей больше золота и ковров. Никомед еще вернется в Вифинию и вернется с римлянами.

— Что ж, — сказал Митридат, — у Ахеменидов было в обычае давать своим дочерям в подарок кроме золота еще и отряды войска. Я, как наследник Ахеменидов, поступлю так же. Я подарю Клеопатре триста воинов, которые будут подчиняться только ей.

— Слишком мало, царь, — проворчал Тирибаз. — Если уж ты не поскупился в деньгах, то будь и тут столь же щедрым.

— Так и быть, — уступил Митридат, — я дам Клеопатре тысячу воинов.

Клеопатра, узнав, что у нее отныне есть собственное войско, тут же заявила своему брату Митридату, прибывшему из Армении, что она непременно поможет ему снова воцариться в Каппадокии.

Впрочем, ее отец и жених и без нее договорились о совместной войне с Ариобарзаном. Война эта началась спустя полгода. Ариобарзан хоть и держал войско наготове, зная, что Митридат не оставит его в покое, но одолеть одновременно вифинян и понтийцев не смог. В сопровождении небольшого отряда всадников Ариобарзан ускакал в Пергам просить помощи у римского наместника.

В Пергаме Ариобарзан узнал о начавшейся войне между Римом и его италийскими союзниками. Эта тяжелая война отнимала все силы римского государства. В ней принимали участие все прославленные римские полководцы, в том числе Гай Марий, победитель кимвров и тевтонов, и Сулла, с которым Ариобарзан успел подружиться. Италийские союзники Рима взялись за оружие, так как римляне не давали им гражданских прав и отнимали землю. Незадолго до этого благородные братья Гракхи пытались путем введения нового законопроекта оградить италийских союзников от обезземеливания, но сенат и богатые нобили сумели подавить движение Гракхов и убить самих реформаторов.

Спустя какое-то время трибун Ливии Друз, человек знатного происхождения, также собирался по просьбе италийцев опять внести законопроект о даровании им гражданских прав. И дело поначалу принимало положительный оборот, покуда Друз не настроил против себя всадников и сенаторов. Первых — обещанием вернуть судейские должности сенату. Вторых — намерением пополнить сенат выборными из всадников. Всадники и сенаторы, до этого всегда враждовавшие друг с другом, объединились против Друза и избавились от него, подослав к нему наемного убийцу.

Не видя более никаких способов получить гражданские права, италийцы решили открыто отделиться от римлян и начать против них войну.

Весть об этом дошла и до Синопы. Сюда прибыл из Италии соглядатай Митридата. Это был эллин из города Тарента по имени Эвмах. Тарент был самым большим и богатым из греческих городов Южной Италии. Многие из его граждан тяготились властью Рима, поэтому они с надеждой смотрели на понтийского царя, могущество которого возрастало год от года.

Послушать Эвмаха Митридат пригласил кроме Тирибаза еще Сисину и Моаферна.

— Для скрепления взаимной верности италики решили обменяться заложниками, — неторопливо рассказывал Эвмах, сидя в кресле. — В течение долгого времени римляне, занятые судебными разбирательствами и междоусобными распрями, ничего не знали о происходящем. Но когда римлянам стало кое-что известно, они начали рассылать по италийским городам людей из своей среды, чтобы узнать, что там происходит. Один из таких людей, увидев, как одного мальчика везут в качестве заложника из Аускула в другой город, донес об этом управляющему теми местами проконсулу Сервилию. Сервилий бросился в Аускул в то время, когда жители его справляли праздник. Проконсул пригрозил им расправой и был тут же убит, так как жители Аускула убедились, что замыслы их уже открыты. Вместе с Сервилием был убит и Фонтей, его легат. После этого и остальным римлянам в Аускуле не было уже никакой пощады: всех их перебили, а имущество разграбили. Лишь только разнеслась весть о восстании в Аускуле, все соседние народы стали открыто готовиться к войне с Римом: марсы, пелигны, вестины, марруцины, япиги, луканы, самниты… Италики отправили в Рим послов с жалобой на то, что они хоть и содействуют во всем римлянам, но за оказанную помощь не удостоены прав гражданства и находятся на положении слуг. Сенат дал италийцам суровый ответ: либо они раскаются в случившемся, либо их постигнет гнев римского народа. Таким образом, у италиков исчезла последняя надежда, и они начали войну, собрав около ста тысяч пехоты и двадцать тысяч конницы. Своей столицей восставшие италики сделали город Корфиний в земле пелигнов. Там заседает их сенат и выборные магистраты. Восставшие даже чеканят свои деньги.

Эвмах показал Митридату серебряную монету размером чуть больше греческой драхмы.

Митридат с интересом стал разглядывать — блестящий серебряный кружок, слегка подбрасывая его на ладони.

— Почему на одной стороне монеты надпись «Италия»? — спросил царь. — Что она означает?

— Так называется государство восставших италиков, — ответил Эвмах.

— А что означает бык, топчущий волка, на другой стороне монеты? — опять спросил Митридат.

— Бык является тотемом самнитских племен, составляющих основу восставших, — пояснил Эвмах, — а волк, вернее, волчица — это символ римского государства. По легенде, волчица вскормила Ромула, основателя Рима.

— Прекрасно! — воскликнул Митридат, не в силах сдержать клокотавшую в нем радость. — Как ты думаешь, Эвмах, победят италики римлян? Затопчет бык волчицу?

— Думаю, италики победят, — сказал Эвмах, — ведь они вооружены и организованы не хуже римлян. Не уступают они римлянам и числом, и умением воевать. Вдобавок италики сражаются на своей земле, и отступать им некуда.

— Полагаю, пробил наш час, друзья! — сверкая глазами, произнес Митридат. — Война в Италии свяжет руки римлянам и развяжет руки нам.

Моаферн и Сисина, не проронив ни слова, посмотрели на Тирибаза, который невозмутимо разглядывал монету восставших италиков.

— Что ты скажешь, Тирибаз? — обратился к нему Митридат.

— Скажу, что это, — Тирибаз указал на монету, — не просто удача, но дар судьбы. Глупо не воспользоваться им, царь.

— Значит, ты выступаешь за войну с Римом?

— Да.

— Но ведь мы еще не собрали триста тысяч войска и не построили пятьсот боевых кораблей, — осторожно напомнил Сисина.

— Войско италиков пополнит наши недостающие силы, — сказал Тирибаз.

Митридат велел принести карту Азии с прилегающим морским побережьем и островами. Стоя над ней, он объявил:

— Мое сухопутное войско вторгнется в Мисию и Фригию из Вифинии, флот войдет в Пропонтиду, и тогда…

Тирибаз прервал Митридата:

— Не гневайся, царь, но римляне должны первыми напасть на нас. Все азиатские народы должны видеть, что не понтийский царь, но римляне нарушают границы и договоры. Это нужно также для того, чтобы в будущем римляне не обвиняли тебя в вероломстве. Если бы у нас был подавляющий перевес над Римом, тогда можно было бы преступить договоры и обязательства. К сожалению, Рим — сила равная, если не превосходящая. И с этим надо считаться.

— Я тебя не понимаю, Тирибаз! — рассердился Митридат. — Ведь ты только что выступал за войну с Римом. И вот ты снова запел старую песню!

— Действительно, Тирибаз, — согласился с Митридатом Моаферн, — зачем соблюдать какие-то там договоры, если мы вознамерились повергнуть Рим в прах.

— И самое верное в этом деле — внезапность, — вставил Сисина.

— Да римляне теперь и не осмелятся напасть на Понт, поскольку все их войска заняты войной в Италии, — горячился Митридат. — Дожидаясь вероломства от римлян, можно упустить подходящий момент для войны.

— В Азии у римлян есть войско, — стоял на своем Тирибаз, — и это войско не будет стоять в бездействии. Ариобарзан и Никомед нашли пристанище у римского наместника в Пергаме. Рано или поздно кто-нибудь из них вынудит римлян выступить против тебя, Митридат.

— Войну надо начинать немедля на суше и на море, — молвил Митридат, тыча пальцем в карту. — Боги дают нам благоприятный момент!

— Боги же могут и наказать нас за вероломство, — сказал Тирибаз. — Для того чтобы начать войну, необходимо не только наличие войска, но и оправданный повод. И римляне дадут нам этот повод, царь. Надо только немного подождать.

— Опять ждать! — в отчаянии произнес Митридат. — Сколько можно ждать, Тирибаз?!

Тарентинец Эвмах молча слушал этот спор. Наконец он осмелился вставить слово:

— Царь, у меня просьба к тебе.

— Говори, друг мой, — сказал Митридат.

— Я хотел бы вступить в твое войско, царь. Я верю, что ты одолеешь римлян.

— Ездишь ли ты верхом, Эвмах? — спросил Митридат.

— С детских лет, царь.

— Тогда я беру тебя в свою конницу.

— Благодарю, царь.

— У меня к тебе тоже просьба, Эвмах, — сказал Митридат. — Стань третейским судьей в нашем споре с Тирибазом. Когда, по-твоему, лучше всего начать войну с Римом: немедленно или как только римляне дадут нам повод?

Эвмах ответил не задумываясь:

— На мой взгляд, самый лучший советчик в этом деле — божественное провидение, царь. Богам известно будущее, и боги иногда приоткрывают завесу над грядущим, желая блага тому, на кого распространяется их благоволение.

— Это мудрый совет, царь, — заметил Тирибаз. — Соразмерь свои поступки с волей божества — и ты не ошибешься.

— Хорошо, — промолвил Митридат, — я испрошу совета у светлого божества персов Ахурамазды, создателя Вселенной. Как это делали мои предки.

В сопровождении небольшой свиты Митридат отправился туда, где на плоском возвышении из белых камней стояли переносные серебряные алтари в виде усеченного многогранного конуса. На возвышение, круглое по форме, вели тридцать ступеней — сколько дней в месяце. Тридцать колонн, соединенных по верху каменными балками, замыкали крут вокруг алтарей; крыши над алтарями не было.

Жрецы-маги выслушали просьбу Митридата и обещали сообщить ему ответ Ахурамазды на следующий день на восходе солнца. Именно это дневное светило являлось высшим божеством зороастрийцев, ему они поклонялись в первую очередь, у него просили успеха в делах. Если закат был посвящен молитвам о душах умерших, то восход посвящался делам и заботам живущих и тех, что должны были родиться.

Митридат провел томительную ночь.

На рассвете, взяв с собой Тирибаза, царь пришел к магам за ответом.

Ответ бога смутил и озадачил Митридата, он гласил: «Счастье и удача не отвернутся от тебя, потомка славных царей, если ты будешь жить в соответствии с благой мыслью, благим словом и благим делом».

— Как видишь, Митридат, не только я предостерегаю тебя от необдуманного шага, — без всякого бахвальства произнес Тирибаз. — Зато, если ты начнешь с Римом справедливую войну, на твоей стороне будут не только люди, но и боги. Вот тогда-то ты будешь непобедим!

Глава третья. ПОСОЛ МИТРИДАТА

Роксана пришла в покои брата разгневанная.

— Что я узнаю, Митридат?! Ты вознамерился выдать нашу дочь Евпатру замуж за царя одрисов?!

— Да, я намерен заключить союз с Дромихетом, царем одрисов, — подтвердил Митридат. — Для прочности этого союза я обещал Дромихету свою дочь в жены.

— Зачем тебе нужен этот варвар, Митридат? — недоумевала Роксана.

— Этот «варвар» имеет несметное войско, — терпеливо отвечал Митридат, — в дружбе с ним находятся бриги, геты и мезы — самые воинственные племена. И самое главное — Дромихет хочет изгнать римлян с фракийского побережья. Дромихет нужен мне для грядущей войны с Римом.

— А судьба дочери тебе неинтересна? — рассердилась Роксана. — Ты одержим своей дикой затеей сокрушить Рим и ради этого готов поломать судьбу Евпатре?!

— О чем ты говоришь, сестра?! Евпатра станет царицей одрисов, она будет окружена почетом!

Роксана презрительно скривила губы.

— Поистине, велик почет: делить ложе с грубым варваром, жить в глуши среди гор, где нет ни дорог, ни городов… Одрисы издавна живут разбоем. Значит, Евпатра станет женой разбойного царя. О, как ты жесток, Митридат!

Из глаз Роксаны полились слезы, смывая сурьму с ресниц. В этот момент в покои заглянул Пелопид. Смутившись, он хотел было сразу исчезнуть, но Митридат остановил его.

— Что случилось?

— В Амастриду прибыл корабль с римскими послами, — ответил Пелопид. — Посланцы Рима хотят о чем-то договариваться с тобой, царь.

— Возглавляет посольство, случаем, не Гай Марий? — встрепенулся Митридат.

— Нет, царь. Во главе посольства стоит Маний Аквилий.

Это имя ни о чем не говорило Митридату. Однако приближенные царя были наслышаны об этом римлянине, и они поделились с Митридатом тем, что знали.

Оказывается, Маний Аквилий подавил восстание гелиополитов, полыхавшее в Пергаме тридцать лет тому назад. И он же по поручению римского сената занимался обустройством Пергамского царства, превращенного римлянами в провинцию.

Во время недавнего восстания рабов в Сицилии Маний Аквилий отличился тем, что убил в поединке вождя восставших Афиниона, а затем принудил к сдаче всех оставшихся после разгрома его сторонников. Аквилий отправил их гладиаторами в Рим.

Вот этот человек желал разговаривать с понтийским царем от лица римского сената.

Митридат во главе пышной свиты прибыл в Амастриду. Он ожидал увидеть, как было в случае с Гаем Марием, римлянина отвратительной внешности, безобразие которого подходило бы к его алчной натуре, но никак не вязалось бы со славой отважного полководца. Однако Митридат был приятно разочарован.

Маний Аквилий оказался рослым широкоплечим мужчиной с мускулистыми руками и сильной шеей. На вид ему было лет шестьдесят, но благодаря прямой осанке и атлетическому сложению годы не висели на нем отягощающим грузом и даже седина придавала Аквилию мужественности. Заглянув в эти серые стальные глаза, Митридат невольно почувствовал, что перед ним не просто сильный человек, но само воплощение власти и воли. Черты загорелого лица Аквилия притягивали взгляд гордым носом и упрямым подбородком, прямой линией бровей и красивым изгибом губ; суровость и красота сквозили в облике этого римлянина.

— Рад приветствовать тебя, царь, — обратился Аквилий к Митридату.

— И я приветствую тебя, римлянин, — сказал Митридат. Они разговаривали по-гречески.

С присущей воину прямотой и лаконичностью Маний Аквилий раскрыл Митридату цель своего приезда. Сенат и римский народ поручили ему без войны вернуть Никомеда и Ариобарзана на царство, каждого в свою страну. Именно поэтому он, Маний Аквилий, приехал к понтийскому царю, непримиримость которого к Никомеду и Ариобарзану общеизвестна.

— Никомед и Ариобарзан жалуются на тебя, царь, — молвил римский посол. — Оба упрашивают римский сенат наказать тебя за вероломство, ты обоих лишил законной власти.

Митридат небрежно усмехнулся краем рта.

— Сенат желает уладить это дело миром, — продолжал Аквилий. — Достаточно лишь твоей доброй воли, царь, чтобы Никомед снова воцарился в Вифинии, а в Каппадокии сел Ариобарзан.

— Мне странно и непривычно слышать мирные речи из уст римлянина, — с деланным удивлением промолвил Митридат. — Неужели в римском сенате появились сторонники понтийского царя?

— Я разговариваю с тобой, царь, а не объявляю тебе войну не потому, что Рим опасается твоей мощи, но единственно из стремления сохранить с Понтом дружеские отношения, которые, кстати, установил еще твой отец — Маний Аквилий сделал многозначительную паузу.

— Я знаю, что мой отец был верным союзником Рима, — пристально глядя на посла, сказал Митридат. — Мой отец помогал римлянам победить Карфаген. Он посылал свое войско против Аристоника, но как римляне отблагодарили моего отца за верность? В награду за победу над гелиополитами отец получил Великую Фригию, за которую, правда, ему пришлось заплатить тысячу талантов одному римскому полководцу. Несколько лет спустя, уже после смерти отца, римский сенат вдруг посчитал эту сделку незаконной и забрал Фригию обратно, не вернув уплаченные за нее деньги. По-моему, дорожить такой дружбой станет только глупец, а как по-твоему, римлянин?

Маний Аквилий сразу почувствовал и скрытый упрек, и язвительность вопроса, ведь тем римским полководцем, продавшим Фригию отцу Митридата, был не кто иной, как он сам. По сути, он уступил Фригию понтийцам за щедрую взятку, которую сам же и выпросил.

Понимая, что все его оправдания бесполезны и нелепы, Маний Аквилий постарался разрядить возникшее затруднение обещанием поставить в римском сенате вопрос о возвращении Великой Фригии понтийскому царю.

— Сенаторы отнесутся с большим вниманием к этому делу, если царь Понта не будет препятствовать возвращению на царство Никомеда и Ариобарзана, — мягко заметил Аквилий.

— Когда Рим вернет мне Фригию, тогда я и стану разговаривать с его послами о Никомеде и Ариобарзане, — жестко поставил условие Митридат.

Все попытки Мания Аквилия хоть как-то смягчить Митридата не увенчались успехом. Тогда римский посол перешел к угрозам.

— На твоем месте, царь, я бы не испытывал терпение Рима. Если ты не станешь выполнять требования римского сената, то лишишься царства!

— Разве Рим победил италиков и готов к новой войне? — дерзко улыбаясь, спросил Митридат.

— Рим всегда готов воевать, царь, — горделиво ответил Аквилий. — И если ты не сменишь упрямство на благоразумие, то в скором времени увидишь знамена римских легионов на своей земле. Но, клянусь Юпитером, царь, я желал бы видеть тебя не врагом, а другом римского народа.

Ничего не добившись, римское посольство покинуло Амастриду. Тирибаз сказал Митридату:

— Ну вот, ты раздразнил римлян своей несговорчивостью. Теперь, чтобы сохранить лицо, они должны будут действовать и сами дадут тебе повод к войне.

Действительно, хотя приближалась зимняя непогода, наместник Пергама Луций Кассий во главе сильного отряда вторгся в Вифинию и с ходу захватил Никомедию. Одновременно Маний Аквилий с другим войском вступил в Каппадокию и быстро дошел до ее столицы Мазаки. Митридат Младший предстал перед отцом, усталый и похудевший. С ним было всего несколько человек. Все те, кто не бросил его во время стремительного бегства из Каппадокии.

Митридат выслушал полный горечи рассказ сына о том, что случилось.

— Я собрал войско и двинулся навстречу Аквилию, едва узнал о его вторжении. Я наткнулся на отряд Аквилия у реки Галис, римлян в нем было немного. Основную массу составляли наемники из Писидии и Киликии. Вместе с Аквилием шел Ариобарзан с несколькими сотнями верных всадников. Так как наступил вечер, я приказал разбить лагерь, чтобы начать сражение утром. Ночью почти все каппадокийцы из моего войска перебежали к Ариобарзану, со мной остались лишь персы и эллинские наемники. На рассвете я стал отступать к Мазаке. Аквилий и Ариобарзан преследовали меня по пятам, мой отряд быстро таял в постоянных стычках. На подходе к Мазаке я узнал, что в городе полно сторонников Ариобарзана. Все приверженцы понтийского царя изгнаны, и народ с нетерпением ожидает прихода римлян. Тогда я повернул коня в горы…

Юноша умолк, а затем, обессиленный, лег на скамью и тут же уснул, сраженный усталостью.

Митридат приказал щедро наградить всех спутников своего сына, наделе доказавших ему свою преданность. Итак, Каппадокия вновь потеряна для него, уже в третий раз!

Но на этом печальные известия не кончились. В Синопе объявилась Клеопатра, с ней было около четырехсот воинов. Это все, что осталось от той тысячи персидских всадников, данной ей отцом в качестве приданого.

Узнав о прибытии дочери, Митридат выбежал на двор к главным дворцовым вратам, свита еле поспевала за ним.

На Клеопатре была персидская мужская одежда: штаныанак-сириды и кафтан с широкими рукавами. Девушка спрыгнула с коня и бросилась в объятия к отцу. Островерхий шлем упал с ее головы.

— Где Сократ? Почему ты здесь без него? — спрашивал Митридат, приглаживая длинные золотистые волосы Клеопатры, выбившиеся из растрепавшейся прически.

В глазах девушки заблестели слезы.

— Сократ пал в сражении, отец. Римляне убили его. Я сумела вырваться из Никомедии, но много моих телохранителей полегло в схватке.

Митридат с восхищением глядел на дочь, которая стояла перед ним, измученная долгой скачкой. За те полтора года, что они не виделись, бедра и грудь Клеопатры еще больше округлились. Онастала выше ростом, и в ее взгляде уже не было детской наивности. Перед ним была волевая стремительная амазонка, готовая сражаться, если придется. Прошедшая через кровь и смерть, но не давшаяся в руки врагов!

Растроганный Митридат поцеловал Клеопатру, затем обернулся к свите и сказал:

— Поклонитесь в ноги моей дочери, ибо она в столь юные годы совершила такое, что не под силу многим зрелым мужьям.

И блистающая золотом украшений свита отвесила царской дочери низкий поклон.

Перед тем как удалиться вместе с Клеопатрой во дворец, Митридат подозвал к себе смотрителя царских сокровищ и, кивнув на воинов Клеопатры, коротко бросил:

— По сто золотых каждому.

Стояло жаркое лето 89 года до нашей эры.

На полях Понтийского царства кипела работа — земледельцы убирали урожай. Пшеница ныне уродилась на славу, колос тугой, золотистый; богато уродился ячмень и овес. В садах светились налитые соком прозрачные гроздья винограда. Ветви персиков и яблонь были усыпаны спелыми плодами…

В эту пору Никомед, проведя свое войско по морскому побережью, неожиданно вторгся во владения Митридата.

Митридат вознамерился было дать немедленный отпор вифинскому царю, но Тирибаз отговорил его от этого.

— Разведчики сообщают, что римлян с Никомедом нет, — сказал он. — Все это похоже на вызов тебе, Митридат. За спиной Никомеда стоят Аквилий и Кассий, иначе он вряд ли отважился бы на такое. Римляне ждут, что ты первым нарушишь договор с ними, а ты поступи иначе — отведи свои войска. Пусть Никомед обогатится нашим урожаем, сколько сможет увезти. Зато у тебя появится благовидный повод для войны с римлянами, если они не предоставят тебе возмещение за действия вифинского царя, их друга и союзника.

Митридат скрепя сердце последовал совету Тирибаза.

Вифиняне, разорив множество понтийских деревень, с богатой добычей возвратились в свою страну.

Митридат отправил Пелопида к римским военачальникам. Он догадывался, что Маний Аквилий и Кассий жаждут войны с ним и они были подстрекателями Никомеда для вторжения в Понт, но велел Пелопиду делать вид, что это ему неведомо. Более того, Митридат приказал Пелопиду беспрестанно напоминать римлянам о дружественных договорах с ним.

Пелопид выполнил наставления Митридата. В конце своей речи, обращенной к Кассию и Аквилию, он сказал:

— Хотя мой царь не слаб и вполне готов к защите, но он желает, чтобы римляне стали свидетелями того, что свершается. Митридат, друг и союзник римского народа, просит вас, своих друзей и союзников, помочь нам, подвергающимся обидам со стороны Никомеда.

Послы Никомеда, находившиеся тут же, стали смело возражать:

— Уже давно злоумышляя против Никомеда, Митридат послал Сократа с войском против его царства, хотя Никомед, как старший, законно обладал властью. Так поступил Митридат с Никомедом, которого вы, римляне, поставили царем Вифинии. Отсюда ясно, что Митридат сделал это не столько против нас, сколько против вас. Равным образом, хотя вами издан запрет царям Азии переходить в Европу, Митридат тем не менее купил у египтян большую часть фракийского Херсонеса. Все это доказательства его дерзкого отношения к вам, враждебности и неповиновения. Посмотрите, какие огромные у него приготовления, как будто к какой-то большой и уже объявленной войне. С царем Армении у Митридата брачный союз, а к царям Египта и Сирии Митридат постоянно посылает посольства, стараясь привлечь их на свою сторону. У него триста палубных кораблей, и к ним он строит еще другие, а за штурманами и кормчими он разослал людей в Финикию и Египет. Все эти приготовления, столь огромные, направлены, конечно, не против Никомеда, но против вас, о римляне! Митридат боится вашей растущей силы и готовится под предлогом защиты от нас напасть на вас.

Выслушав Пелопида и вифинских послов, римские военачальники долго совещались. Их смутили слова Митридатова посланца, но вместе с тем встревожили предостережения людей Никомеда. Наконец они додумались до следующего хитроумного ответа: «Мы бы не хотели, чтобы и Митридат претерпел что-либо неприятное от Никомеда, но мы не потерпим, чтобы против Никомеда была начата война Митридатом. Мы считаем, что не в интересах римлян, чтобы Никомед потерпел ущерб».

Ответ римлян, записанный Пелопидом слово в слово, привел Митридата в негодование.

— Значит, союз с Никомедом для римлян предпочтительнее союза со мной. Ущерб, понесенный мною, оказывается, не идет ни в какое сравнение с ущербом, который может понести Никомед. Вот она, римская справедливость!

Теперь Митридат стал действовать смелее, видя, что римляне более склонны воевать с ним, нежели вести переговоры. Царь снова отправил в Пергам Пелопида.

— Царь Митридат готов отправить послов в римский сенат, — заявил в своей речи Пелопид. — Он вызывает вас, чтобы вы перед сенатом оправдались в своих действиях и не начинали с ним войны без воли сената, принимая во внимание, что Митридат царствует в своей наследственной стране и не претендует на соседние земли.

Маний Аквилий и Луций Кассий недовольно слушали понтийского посла.

— Подъезжая к Пергаму, я увидел на равнине военные лагеря и табуны лошадей, — сказал Пелопид. — Теперь я понимаю, почему вы прибегли к таким софизмам в своем ответе Митридату: вы одержимы помыслами вторжения в Понт. Вас переполняет алчное желание обогатиться в несколько раз больше, чем Никомед. Смею предупредить вас, что вы затеваете опасное дело в первую очередь для вас самих. Царство Митридата простирается на двадцать тысяч стадий в длину. И кроме того, Митридат захватил много близлежащих земель: и колхов — племя, помешанное на войне, и эллинов, живущих на берегу Понта Эвксинского, и варваров, живущих севернее их. Союзниками Митридата являются скифы, тавры, бастарны, фракийцы, сарматы и прочие племена, живущие по Танаису, Истру и вокруг Меотийского озера. Царь Армении — Митридату зять, а парфянский царь — друг. Совершенно правильно и сказанное вам недавно вифиннами о царях Египта и Сирии. Они, если возгорится эта война, соединятся с нами против вас. Большая часть самой Италии, не вынося вашей жадности и несправедливости, уже сейчас ведет с вами непримиримую войну. И вот, не имея сил еще закончить эту войну, вы пытаетесь начать новую с Митридатом, натравливая на него Никомеда. Вы утверждаете, что являетесь друзьями понтийского царя, а обращаетесь с ним, как с врагом! Царь Митридат предупреждает вас, что еще не поздно вам изменить свое отношение к происходящим событиям. Но если вы, римляне, доведете дело до войны без ведома вашего сената, то от вас отвернется вся Азия.

Римские военачальники сочли речь Пелопида слишком дерзкой, приказали ему покинуть Пергам и больше не являться к ним послом.

Пелопид еще не добрался до Синопы, когда из Каппадокии в Понт ворвались отряды Ариобарзана. Разорив несколько селений, каппадокийцы поспешно ушли восвояси, опасаясь столкновения с войском Митридата.

Теперь уже все приближенные Митридата заговорили о том, что войны с римлянами не избежать, что война эта уже стучится к ним в дом остриями копий вифинян и каппадокийцев, действующих по наущению римлян. Даже осторожный Тирибаз заявил, что пора разговоров с римлянами прошла, пришло время браться за оружие.

К тому же склонялись и римские военачальники в Пергаме, собравшиеся на совет. Тон на этом совете задавал Маний Аквилий.

— Нельзя допустить, чтобы Митридат продолжал усиливаться, как об этом предупреждает нас Никомед. Гарнизоны Митридата стоят по всем городам побережья Понта Эвксинского, множество племен платит ему дань, поставляет отряды в его войско. Имея огромные сокровища, Митридат купил у египтян полуостров Херсонес Фракийский. По слухам, царь собирается также приобрести у них остров Кос. Таким образом, Митридат сможет закрепиться в Эгеиде и будет иметь возможность влиять на события в Греции, Македонии и Ливии. Допустить этого нельзя!

— Но начинать войну с Митридатом, не дождавшись решения комиций, противозаконно, — опасливо заметил один из легатов Кассия.

— Противозаконно в данном случае бездействие, — сурово возразил Аквилий. — Митридат открыто грозит нам, похваляется своим флотом и войском. Намекает, что в Азии у него союзников больше, чем у нас. Ну так мы разобьем самоуверенного понтийского владыку и без многочисленных союзников. Тем самым мы избавим Рим от угрозы с Востока, а заодно припугнем армянского, парфянского и прочих азиатских царей и внушим им всем уважение к римскому народу.

Истинной причиной, толкавшей Мания Аквилия к войне с Митридатом, было намерение понтийского царя передать решение всех спорных вопросов на усмотрение римского сената, в котором у Аквилия было немало недругов, обвинявших его в откровенном грабеже азиатских владений Рима. Дело о взятке в тысячу талантов Аквилию удалось замять во многом благодаря своей отваге при подавлении восстания сицилийских рабов. Но это дело могло снова всплыть, если посланцы Митридата доберутся до Рима и вызовут его в суд.

Не меньше Аквилия опасался сенатских разбирательств и наместник Пергама Яуций Кассий, занимавшийся откровенными вымогательствами. Творя несправедливый суд в своей провинции, Кассий нажил большие деньги, которые он мог запросто потерять, объявись в Азии какая-нибудь сенатская комиссия. Если Маний Аквилий стремился уничтожить Митридата, но не его царство, что действительно было сопряжено с немалыми осложнениями перед властями Рима, то тайным желанием Луция Кассия было опустошить богатое Понтийское царство и доверху набить золотом свою казну, а Митридат интересовал корыстолюбивого наместника лишь своей непримиримой дерзостью, дающей повод для вторжения в Понт.

Легаты Кассия, раздразненные слухами о несметных сокровищах понтийского царя, и вовсе без всякого стеснения вели разговоры о том, что было бы неплохо, пользуясь случаем, поделить между собой богатства Митридата.

— Война с Митридатом рано или поздно все равно начнется, — рассуждал легат Квинт Оппий, — но наши полномочия в Азии к тому времени уже закончатся, и все лавры победителей, все сокровища достанутся другим. В наших силах устранить такую несправедливость, надо только вынудить Митридата объявить войну Риму.

Полководцы, представлявшие интересы Рима в провинциях, по закону только тогда имели право открывать военные действия, если подвергались угрозе нападения римские граждане либо союзники римского народа. В данном случае ситуация осложнялась тем, что Митридат по договору являлся союзником Рима, как и Никомед с Ариобарзаном. Распри между римскими союзниками должны были разрешаться сенатом, как было сказано в договоре и на чем настаивал Митридат. Но именно вмешательство сената, который мог решить дело и не в пользу Митридата, но при этом направить в Азию других военачальников, вынуждало Кассия и его приверженцев подталкивать понтийского царя к вооруженному выступлению против них.

Вскоре стало известно, что Митридат с большим войском вторгся в Каппадокию, разбил Ариобарзана и захватил Мазаку. Царем в Каппадокии опять стал сын Митридата.

Со слов Ариобарзана римские военачальники узнали, что Митридат ставит в городах свои гарнизоны, безжалостно истребляет приверженцев Рима.

— Много слез и крови льется сейчас в Каппадокии, — рассказывал римлянам Ариобарзан, — несчастных каппадокийцев сгоняют с обжитых мест, отнимая все достояние. Только римские войска могут остановить бесчинства понтийского царя.

Несмотря на отчаянные призывы Ариобарзана напасть на рассеявшееся по всей Каппадокии войско Митридата, Аквилий и Кассий не двинулись с места. Их не прельщало вести войну с Митридатом в опустошенной стране. Вдобавок к ним еще не вернулись вербовщики, отправленные за наемниками в Писидию и Памфилию.

— Митридат не уйдет от нашего возмездия, — сказал Маний Аквилий. — Когда наступит весна, ему будет уже не до Каппадокии, а придется сражаться за собственное царство.

Уверенность Мания Аквилия, пропретора Киликии, разделял и Луций Кассий, целиком полагавшийся на военный опыт последнего.

Глава четвертая. БИТВА У РЕКИ АМНИЙ

Зима и весна прошли в приготовлениях к войне. Лазутчики Митридата видели, как скапливаются войска в трех римских лагерях близ границ Каппадокии и Понта. В то же время соглядатаи Никомеда извещали своего царя об огромном стане в долине Хилиокомон, куда стекались отряды воинов со всего Понтийского царства.

Никомед, напуганный приготовлениями Митридата, встретился с Кассием, желая предупредить наместника о грозной мощи понтийского царя.

— На этот раз Митридат рассержен не на шутку, — рассказывал вифинский царь, — он вознамерился воевать и в своем намерении тверд. Упорство этого человека хорошо известно. Уже то, как Митридат поступил с каппадокийцами, свидетельствует о том, что ожесточение истребило в нем всякий страх перед Римом.

— Этой весной, — продолжил Никомед, — в проливах не появились понтийские корабли с зерном. И понятно почему — Митридату ныне потребуется огромное количество хлеба, чтобы прокормить свое громадное войско. В долине Хилиокомон у него собрано двести тысяч пехоты и сорок тысяч конницы. С нашими силами едва ли возможно победить Митридата на равнине. Пока не поздно, нужно слать гонцов в Рим и предупредить сенат об опасности. Только вмешательство сената удержит Митридата от войны, грозящей Риму потерей Азии.

Кассий не внял предостережениям Никомеда. Он, как и Маний Аквилий, был невысокого мнения об азиатских полчищах понтийского царя. Более того, наместник приказал Никомеду напасть на земли Митридата.

— Прошлым летом Митридат не осмелился поднять оружие на твоих воинов, царь, — с усмешкой сказал Кассий. — Ты думаешь, Митридат испугался тебя? Он побоялся гнева великого Рима. Иди же и смело мсти Митридату за свои обиды, друг мой. Величие римского народа вручает тебе жезл непобедимости!

Никомед возвратился к своему войску, готовому начать войну.. — Кассий и Аквилий хотят использовать моих вифинян как приманку для разозленного тигра, — сказал Никомед своим военачальникам, — но я не стану слепо выполнять повеления римлян, которые от жадности потеряли разум. Мы разорим ближние к Вифинии земли Митридата и уйдем обратно, дабы не угодить под удар всего Митридатова войска.

Стремительно пройдя через Пафлагонские горы, пятидесятитысячное войско вифинского царя лавиной обрушилось на понтийские селения. Однако Никомеда ждала неожиданность — селения были пусты. Случайный путник, пойманный всадниками Никомеда, поведал царю, что военачальники Митридата, едва сошел снег в горах, согнали всех жителей близлежащих деревень в укрепленные города вместе со скотом и скарбом.

«Митридат все предусмотрел, — размышлял Никомед. — Конечно, он ожидал моего вторжения, помня прошлогодний случай. Наверняка где-то поблизости затаилось понтийское войско».

Рассудок подсказывал Никомеду, что если утрачена внезапность, значит, удача на этот раз не с ним, а с Митридатом, и самое лучшее — это не забираясь в логово зверя, повернуть назад. Едва Никомед объявил об этом, как к нему устремились римские ростовщики и торговцы, находившиеся у него в обозе. Эти люди, давшие Никомеду деньги под огромные проценты для набора войска, жаждали одного — чтобы вифинский царь сполна с ними расплатился.

— Стоять на пороге богатейшей страны со столь сильным войском и колебаться?! — возмущались ростовщики, обступив Никомеда. — Желанная добыча сама идет к тебе в руки, царь! Надо только взять ее. Какие могут быть сомнения?!

Прошлогодняя добыча, целиком доставшаяся ростовщикам, разжигала их алчное нетерпение.

— Смелее, царь!

— Мы все идем за тобой, так как верим в твою победу!

— Митридат трепещет перед твоим войском! — наперебой говорили царские заимодавцы.

И Никомед, не видя иного способа расплатиться с долгами, двинулся дальше в пределы Понта.

Уже к вечеру войско вифинян вышло к реке Амний…

Пологие берега реки утопали в сочной зелени деревьев; вокруг расстилалась равнина с редкими холмами. С одного из них дозорные Митридата увидели, как враги разбивают лагерь. Меняя коней, дозорные помчались в Синопу, где пребывали Архелай и Неоптолем, а один из них поскакал в Амасию к Митридату.

Медлить было некогда.

Митридат повелел Архелаю и Неоптолему с тем войском, какое было в Синопе, идти навстречу Никомеду. Им в помощь царь отправил сына Аркафия с тремя тысячами армянских всадников. Вслед за ним Митридат обещал привести остальное войско, которое из-за обозов и многочисленности не могло передвигаться столь же быстро.

Архелай и Неоптолем вывели из Синопы фалангу из греческих наемников под началом Дорилая, фракийских пелтастов, персидских лучников и метателей дротиков — всего двадцать тысяч воинов. И семьдесят боевых колесниц. Все это войско, легкое и стремительное, без промедления выступило в поход.

Едва разгорелся новый день. Никомед разослал во все стороны конные дозоры, чтобы разведать, есть ли поблизости неопустошенные селения и города. Дозорных долго не было. Когда вечерние сумерки заполнили долину, сделав зловещими очертания ближних гор, они стали возвращаться один за другим. Разведчики принесли своему царю утешительные и неутешительные известия одновременно.

В двух переходах отсюда, сказал один из них, есть другая долина, а в ней несколько богатых и многолюдный деревень. Другие видели пастбища, полные коров и овец, — совсем недалеко отсюда! Третьи видели город на развилке дорог: «Взять его будет нетрудно, ведь у города нет стен». Но четвертый гонец наткнулся на идущее скорым маршем понтийское войско…

— Войско небольшое, царь. Завтра оно будет здесь.

— Это Митридат? — испугался Никомед.

— Царского штандарта среди понтийских знамен не было, — ответил разведчик. — Скорее всего, это кто-то из полководцев Митридата.

Успокоенные тем, что Митридат далеко, а против них идет какой-то понтийский военачальник, полководцы Никомеда преисполнились дерзновенной отваги, которая переросла в самоуверенность, когда утром следующего дня они увидели малочисленность понтийского отряда, преградившего им путь.

Дело было в том, что Архелай так рвался вперед, что тяжеловооруженная фаланга отстала по пути. И хотя Архелай успел соединиться с конницей Аркафия, сил для того, чтобы на равных противостоять Никомеду, у него было явно недостаточно.

Видя, что отряды вифинян выстраиваются для битвы, Архелай принял решение закрепиться в удобном для обороны месте и продержаться до подхода фаланги. К счастью, поблизости возвышался скалистый холм, с двух сторон прикрытый лесом и оврагами.

Архелай сделал эту возвышенность основой своей оборонительной позиции, послав туда лучников и дротометателей. Остальное войско Архелай расположил фронтом против выстроившихся в боевой порядок вифинян, так что один его фланг был прикрыт рекой, а другой — холмом. На этом пространстве Архелай собирался маневрами конницы, колесниц и пелтастов отражать атаки Никомеда, у которого было чуть больше тысячи всадников, а колесниц не было вовсе. Основной силой врага была многочисленная пехота.

Никомед сразу понял, что с захватом холма он смог бы прижать понтийцев к реке. Поэтому Никомед отправил для захвата господствующей высоты отборный отряд воинов. После упорной схватки вифиняне сбили с возвышенности легкую пехоту понтийцев и, разведя костры, дымами дали знать об этом своему царю.

Увидев, что его воины бегут по крутым склонам холма, а их преследуют вифинские гоплиты, Архелай послал на помощь своим часть конницы во главе с Аркафием. Никомед также двинул к холму свою конницу и пеших телохранителей. Тогда Архелай бросил на подмогу Аркафию Неоптолема, дав ему фракийских пелтастов. Никомед, завидев это, отделил от своего войска еще несколько тысяч гоплитов.

Неожиданно у подножия холма и на его склонах разыгралось кровопролитное сражение. Перевес вифинян в силах стал скоро сказываться, и понтийцы начали отступать, бросая убитых и раненых. Фланг обнажился. Воины Никомеда, преследуя отступающих, все больше заходили в тыл Архелаю.

Перешла в наступление и основная масса вифинского войска. Невзирая на это, Архелай с оставшейся конницей напал на победоносных воинов Никомеда, которые тотчас обратились против него. Архелай намеренно отходил к реке, чтобы дать возможность Неоптолему и Аркафию собрать свои рассеявшиеся в бегстве отряды.

Заметив, что полчища Никомеда, наступающие по всему фронту, уже близко, что они, торжествуя победу, ломают строй и с громкими криками бегут на помощь своим, Архелай бросил в атаку колесницы. Сам полководец ринулся в гущу врагов, видя, что битва проиграна, и желая лишь одного — с честью сложить голову.

Тысячи вифинян, оказавшись перед накатывающейся стремительной лавиной боевых колесниц, с которых дождем сыпались стрелы, заметались на широком пространстве между рекой и холмом, пытаясь построиться несокрушимой стеной. Кое-где им это удалось. Несколько колесниц перевернулись, когда были переколоты копьями мчавшие их лошади. Но остальные боевые квадриги ворвались в объятую паникой гущу воинов Никомеда, производя страшные опустошения. Остро заточенные косы, торчащие на колесах и на дышлах колесниц, рассекали людей, так что окровавленную равнину позади них устилали отрубленные руки, ноги, головы и вывороченные человеческие внутренности.

Это зрелище повергло в ужас войско Никомеда. Вифиняне, бросая оружие, побежали к лагерю. На них Архелай стал наступать с фронта, а Неоптолем и Аркафий, вернувшие в битву свои отряды, обходили с флангов.

У лагерных ворот завязалась упорная сеча, там пали многие вифинские военачальники. Никомед со своими конниками пробился и ускакал в горы. Когда подошла фаланга Дорилая, все было кончено. У Никомеда полегло девять тысяч воинов, пятнадцать тысяч сдалось в плен. Остальные рассеялись по окрестным лесам и горам.

Случилось это в 88 году до нашей эры.

В стане Никомеда, кроме слуг и рабов, были захвачены римские ростовщики и скупщики награбленного в походах. На римлян захотел взглянуть Митридат, который на третий день подошел к месту сражения со своим огромным войском. Перед этим Митридат распорядился отпустить всех пленных вифинян. Заимодавцы Никомеда рассчитывали выпросить и для себя свободу у понтийского царя.

Вот почему все они принялись униженно кланяться и восторгаться непобедимой мощью владыки Понта. Однако Митридат прервал их словоизлияния, сурово спросив:

— Не на ваши ли деньги собрал Никомед свое войско? Не вы ли подталкивали его вторгнуться в мою страну?

— Уж если кто и подталкивал Никомеда к войне с тобой, о царь, так это Кассий, наместник Пергама, — ответил кто-то из ростовщиков. — Кассий и нам повелел выплатить Никомеду столько звонкой монеты, сколько он попросит.

— Это так, царь, — раздались другие голоса. — Мы выполняли волю Кассия, помогая Никомеду. Кассий властвует над нами, как ты властвуешь над своими подданными.

— И следовать за Никомедом вас тоже принудил Кассий? — с усмешкой спросил Митридат, который успел допросить некоторых пленных вифинян и знал истинное положение дел. — Мне известно, что вы требовали от Никомеда выплат по долгам, что именно это обстоятельство заставило Никомеда прийти на берега этой реки, где он потерял и войско, и обоз, — продолжил Митридат, не слушая оправданий из уст ростовщиков. — Из-за вашей беспредельной алчности испытал Никомед такую неудачу. Но было бы несправедливо, чтобы остались безнаказанными истинные виновники этой бойни.

Митридат кивнул в сторону равнины, где на кострах сжигали тела его воинов и павших вифинян.

— Я повелеваю, — Митридат повысил голос, желая, чтобы слышали все вокруг, — повелеваю оставить этих людей в живых, но отрубить им руки и в таком виде отправить к Кассию. Пусть он выслушает упреки и проклятия с их стороны, раз уж по его воле эти менялы и ростовщики оказались втянутыми в дела, жестокие и кровавые. Да скажите Кассию, что его постигнет та же участь, если он попадется в мои руки!

Последние слова Митридат произнес таким грозным тоном и взгляд его при этом светился такой ненавистью, что у некоторых из ростовщиков отнялся от страха язык, у других невольно подкосились колени. Лишь один из римлян по имени Тит Спурий, растолкав собратьев по несчастью, дерзко крикнул Митридату:

— Царь, если ты кичишься тем, что, калеча нас, даруешь жизнь, демонстрируя сатрапам свое милосердие, то я в твоем милосердии не нуждаюсь. Вели отрубить мне голову вместо рук, ибо я не хочу уподобляться фальшивой монете с обрезанными краями.

— Это ответ истинного ростовщика, — засмеялся Митридат. — Я выполню твою просьбу, римлянин.

Глава пятая. БЕГСТВО МАНИЯ АКВИЛИЯ

Луций Кассий с одним легионом, десятью тысячами союзных галатов и двумя тысячами мисийских всадников стоял укрепленным лагерем близ города Пессинунта. Он поджидал толистобогиев с их вождем Кингеторигом, чтобы двинуться к границам Понта, как было условлено с Манием Аквилием, лагерь которого находился в Вифинии.

Неожиданно в лагере Кассия появился Никомед в сопровождении семисот всадников. И тут же по всему стану разлетелась весть о победе полководцев Митридата у реки Амний, приведя в смятение в первую очередь союзников римлян.

Никомед вошел в палатку наместника, бесцеремонно отстранив стражу. И с порога объявил о том, что потерпел поражение.

— Я потерял все, — сокрушался Никомед, бессильно опустившись на стул, — лагерь, обоз, знамена, слуг, войско… Это была страшная битва! Столько ярости я еще не видел ни в одном сражении! Понтииские колесницы сокрушили моих воинов, превратили их в прах, в кровавые клочья!.. О Зевс, я сам чудом спасся!

— Как могло такое случиться?! — бормотал побледневший Кассий, выталкивая из палатки двух своих контуберналов. — Сколько же колесниц было у Митридата?

— Я сражался не с Митридатом, а с кем-то из его полководцев, кажется, с Архелаем, — ответил Никомед. — А может, с Неоптолемом. Мои воины видели обоих на поле боя.

— Неужели у тебя полегло все войско? — подступил к Никомеду Кассий. — Такого не может быть!

— Со мной семьсот всадников, — сказал Никомед и сам налил себе вина. — Около десяти тысяч воинов, тех, что я собрал после битвы, забрал у меня Аквилий. Кстати, тебе письмо от него. — Никомед вынул из-под хитона папирусный свиток и подал Кассию.

Тот взял его с растерянным видом. Было видно, что наместник думает сейчас не о войне с Митридатом, а о чем-то другом.

Пока Никомед пил вино, Кассий, сломав печать, быстро пробежал письмо глазами. Аквилий был по-военному краток. В нескольких грубых и непристойных выражениях он ругал Никомеда как бездарного полководца и труса. Затем давал указания, как действовать ему, Кассию, когда он, Аквилий, вторгнется в Понт, а легат Опий — в Каппадокию.

«Как бы ни было многочисленно воинство Митридата, ему неизбежно придется разделить его на три части, дабы отразить три наших войска, — писал Аквилий. — Таким образом многочисленность врагов не будет нам помехой и мы разобьем их по частям».

В конце письма стояла корявая приписка, чтобы Кассий держал Никомеда при себе и не давал ему никаких поручений.

— Останешься со мной, — хмуро промолвил Кассий, сворачивая папирус.

— Что ты намерен делать? — спросил Никомед, принимаясь за жаркое.

— Как что? Воевать с Митридатом! — огрызнулся Кассий, швыряя свиток на стол. — Кто, кроме нас, римлян, сможет умерить заносчивую гордыню этого деспота!

Громкий голос наместника разбудил его юную наложницу, спавшую за плотным пологом. Рыжеволосая красавица, румяная после сна, выглянула из-за занавески, не стыдясь своей обнаженной груди.

— Неужели выступаем, милый? — озабоченно спросила она и зевнула, широко открыв алый ротик, полный ослепительно белых зубов.

— Нет, нет, моя радость! — заулыбался Кассий, с вымученной легкостью подскочив к девице. — Можешь спать дальше. Мы тут просто… разговариваем с царем Никомедом.

— Ты не говорил мне, что ждешь в гости царя Никомеда, — заметила рыжеволосая, бросая на вифинского царя любопытные взгляды.

— Я и сам не ждал его, — пробормотал Кассий, загораживая гостя своей располневшей фигурой. — Иди, ложись, крошка. Не мешай нам с царем обсуждать важные дела.

Раздался звук поцелуя, после чего рыжеволосая исчезла за занавеской, Кассий вернулся к столу, за которым Никомед грыз баранью лопатку.

На другой день от вождя толистобогиев прибыл гонец, который поставил Кассия в известность, что Кингеториг передумал воевать с Митридатом. А еще несколько дней спустя в лагере Кассия объявились восемь римлян с отрубленными руками. Стеная и плача, стояли они у претория, сдерживаемые стражей.

Кассий вышел к ним в сопровождении Никомеда и попытался разузнать, что они видели в лагере Митридата. Однако кроме жалоб и упреков наместник ничего от них не услышал, а Никомед и вовсе сразу же вернулся в палатку, поскольку безрукие ростовщики гневно обвиняли его, бросившего их на произвол судьбы. Иные даже плевали Никомеду в лицо, что также не понравилось Кассию, стоявшему рядом с вифинским царем.

Кассий в тот же день переправил несчастных калек на побережье каждого в тот город, куда он хотел. Его очень смутила угроза понтийского царя, переданная ему ростовщиками, причем переданная следущим тоном: сегодня от гнева Митридата пострадали мы, а завтра пострадаешь ты, о славный Кассий.

— Почему Митридат вознамерился отсечь руки именно мне? — обращался Кассий к Никомеду. — Почему он не расточает свои угрозы Аквилию? Как будто я один собрался воевать против него?!

Никомед в ответ только пожимал плечами. Что он мог сказать?

Войско Митридата продвинулось в Пафлагонию и расположилось станом у горы Скоробы, близ которой находился самый удобный проход в Вифинию. Митридат отправил сто сарматских всадников разведать расположение лагеря Мания Аквилия, о котором он узнал от перебежчиков-вифинян. Сарматы наткнулись на восемьсот италийских конников, отправленных Аквилием с той же целью: разузнать местоположение стана понтийского царя. Произошла битва. Сарматы взяли верх и привезли к Митридату несколько пленных.

От них Митридат узнал, что Аквилий имеет сорок тысяч пехоты и четыре тысячи конницы. Причем римлян в войске Аквилия меньше пяти тысяч. Все остальное войско состоит из вифинян, греков, мисийцев и фригийцев, собранных Аквилием с помощью посулов и угроз.

Митридат послал против Аквилия Архелая, дав ему шестьдесят тысяч пехоты и шесть тысяч конницы. Конницу возглавлял Аркафий. Другое войско во главе с Неоптолемом и Неманом из Армении должно было обойти лагерь римлян и занять все крепости в тылу у Аквилия, отрезав ему пути отхода.

Архелай расположился лагерем поблизости от пропретора Киликии, непрерывно вызывая того на битву. Однако чутье подсказывало Аквилию, что Митридат готовит ему ловушку. Едва стемнело, Аквилий свернул лагерь и двинулся ночными дорогами к ближайшему укрепленному городу. Это была Гангра. Из Гангры было рукой подать до Галатии, где находился Кассий, на помощь которого рассчитывал Аквилий, видя, с какой неохотой подчиняются его приказаниям вифиняне и греческие наемники.

На рассвете, не доходя до Гангры, Аквилий наткнулся на войско Неоптолема, стоявшее станом у горы Пахий. Окрестная равнина благоприятствовала для конного сражения, чем немедленно воспользовался Неоптолем, бросив на растянувшиеся колонны врага всю свою конницу во главе с Неманом.

Аквилий принялся спешно выстраивать в боевой порядок свое измученное ночным переходом войско. Италийские и фригийские конники с трудом сдерживали натиск Немана. Вскоре подошла понтийская пехота, и завязалась битва.

Римляне, стоявшие на правом фланге, уже одерживали верх, когда левый фланг Аквилия, где стояли вифиняне, весь целиком сложил оружие. Это лишило мужества греков и мисийцев, которые дружно обратились в бегство. К ним присоединились и легионеры Аквилия.

Теперь Аквилий стремился любой ценой вырваться в Галатию, чтобы соединиться с Кассием. Хотя его воины и кони валились с ног от усталости, пропретор безжалостно гнал их вперед, приказывая центурионам бить палками всех отстающих. Во время одной из коротких передышек на измотанные отряды Аквилия обрушились всадники Немана, гнавшиеся за ними по пятам. В беспорядочном сражении Аквилий потерял около тысячи убитыми, несколько тысяч мисийцев сдалось в плен.

Аквилий наконец добрался до города Анкира, что в земле тектосагов, и с ужасом узнал, что в городе стоит понтийский гарнизон. На его расспросы местные жители отвечали, что Кассий был здесь, но еще позавчера ушел за реку Сангарий, услышав, что сюда идет Митридат. Еще галаты сообщили Аквилию, что Митридат оценил его голову в двадцать талантов.

Архелай, горевший честолюбивым порывом захватить Аквилия в плен, настиг пропретора с остатками войска у реки Сангарий. Аквилий двигался вдоль речного берега в поисках переправы. Он остался без проводников, которые разбежались, опасаясь гнева Митридата.

Прижатый к реке Аквилий доблестно отбивался, хотя греки и фригийцы в его войске сотнями гибли от понтийских стрел, бросив по дороге свои щиты, и сотнями сдавались в плен. Лишь легионеры сохраняли строй и отражали все атаки понтийцев. Но когда Архелай двинул на римлян фалангу, не выдержали и они. Загнанные в реку легионеры пытались спасаться вплавь, но тонули в своих тяжелых панцирях. Кто-то прятался в прибрежных зарослях, кто-то сдавался в плен. Аквилию и немногим его спутникам удалось отыскать лодку в лачуге какого-то рыбака и переправиться на другой берег реки.

Дальнейший путь Маний Аквилий проделал пешком, сняв с себя римское платье и спрятав под плащом знаки отличия римского военачальника. В таком виде пропретор предстал перед Кассием, лагерь которого был разбит у города Стратоникея.

Здесь Аквилий узнал, что легат Оппий был разбит Кратером, военачальником Митридата, при попытке вторгнуться в Каппадокию. Кассий, поведавший об этом Аквилию, сокрушался так, словно это он, а не Оппий, проиграл битву.

— Почему же ты все это время стоял в бездействии? — набросился на Кассия Аквилий. — Или ты не читал моего письма, отправленного с Никомедом?

— О боги! Я стоял в бездействии?! — всплеснул руками Кассий. — Я на следующий же день выступил к Анкире, следуя твоему предписанию. Я стоял под Анкирой, ожидая вестников от тебя. Потом пришло известие о твоем поражении близ Пахия и о поражении Оппия. Я ушел из-под Анкиры, поскольку изменники-галаты покинули мое войско.

— А без галатов ты сражаться не можешь? — злился Аквилий.

— Маний, ну что я мог сделать с одним легионом? — вздохнул Кассий и развел руками. — А мне ведь еще надо было подумать о безопасности провинции, доверенной мне сенатом.

— Что же ты сделал для безопасности провинции? — спросил Аквилий.

— Я приказал Огшшо набирать новое войско. Он стоит теперь лагерем на горе Леонтокефалея в одном переходе отсюда, — ответил Кассий. — Никомед уже выступил туда со своей конницей. Завтра и мы двинемся туда же. Собрав в кулак все свои силы, неужели мы не одолеем Митридата?

Кассий хотел было сказать пропретору, что готов доверить верховное командование ему, однако не решился, глядя на подавленный вид Аквилия, растерявшего свою воинственность во время трудного бегства от полководцев Митридата.

Глава шестая. СОВЕТ ТИРИБАЗА

И вот война, к которой Митридат столько лет готовил свое царство, вникая в каждую мелочь при постройке боевых кораблей и крепостей, при наборе и обучении войск, эта война наконец началась. Причем события развивались совсем не так, как задумывалось и предполагалось Митридатом. Не было отправлено посольство в Рим с объявлением войны, точно также из Рима не поступало ни ультиматумов, ни угроз, ведущих к нарушению мира. Наспех собранные и вооруженные отряды, с которыми римские военачальники выступили против Митридата, ни в коей мере не подтверждали военное могущество римского государства.

Победы, следовавшие одна за другой, города, сдающиеся без сопротивления, — все это преисполняло Митридата горделивым сознанием своей мощи. Словно сам Вэрэтрагна, персидский бог победы, незримо реял над его войсками.

В эти дни, когда к ногам Митридата покорно легла Вифиния, когда изъявили покорность галаты, а понтийские войска, растекаясь от берегов Пропонтиды до Киликийского Тавра, в короткий срок захватили все азиатские владения Рима, в эти дни, наполненные пьянящей радостью, царь Понта ощущал себя не просто непобедимым воителем, но почти богом, которому все подвластно. Эллины в Магнесии, Эфесе и Милете, встречая Митридата с золотыми венками и гирляндами цветов, именовали его новым Дионисом. Карийцы и фригийцы, видя, как спасаются бегством ненавистные римские откупщики, называли Митридата воскресшим Аттисом. Мисийцы возводили святилища Митридату как богу-избавителю от римского гнета. Всюду и повсеместно от Вифинии до Ликии люди передавали слух о пришествии Спасителя — Саошьянта и об утверждении на земле царства справедливости.

Впрочем, некоторые города, там, где стояли римские гарнизоны, оказывали сопротивление Митридату. Такие города были взяты штурмом и разграблены. Дольше всех держалась Лаодикея, что на реке Лике. Город защищал Квинт Оппий с несколькими тысячами наемников-писидийцев. Митридат, не желая разрушать город, носящий имя его матери, через глашатая объявил лаодикейцам неприкосновенность, если они приведут к нему римского военачальника. Горожане, посовещавшись, решили сдаться. Они позволили наемникам Оппия беспрепятственно уйти, самого же легата привели к Митридату, в насмешку заставив ликторов идти перед ним.

Квинт Оппии сохранял завидное присутствие духа, чем сразу расположил к себе Митридата. Такое благодушие царя удивляло его приближенных, видевших, как пленным римлянам рубили головы в Стратоникее и в Апамее распинали на крестах, как беглых рабов. Митридат повсюду возил Оппия с собой и часто беседовал с ним на латыни, которую неплохо усвоил благодаря занятиям со своим секретарем Критобулом.

Так, из беседы с Оппием Митридат узнал, почему римские военачальники, по сути, без боя отдали ему обширную провинцию.

— Войско, собранное нами в лагере на Леонтокефалее, состояло в основном из людей, впервые взявших в руки оружие, — рассказывал легат. — Обучить этих новобранцев держать строй мы еще могли бы, но выучить их в столь короткий срок мастерски владеть мечом и копьем нам было не под силу. И по совету Аквилия все это войско было распущено. Сам Аквилий перебрался на остров Лесбос. Кассий отплыл на остров Родос, а Никомед отправился в Рим на самосском корабле.

— Почему ты не ушел на Родос вместе с Кассием? — поинтересовался у пленника Митридат.

— Кассий приказал нам, своим легатам, защищать всеми силами Стратоникею, Пергам, Апамею и Лаодикею, — ответил Оппий. — Кассий обещал привести на помощь родосцев, но я думаю, родосцы не пойдут за ним.

— Из этих трех, пожалуй, только Никомед лучше всего позаботился о собственной безопасности, — усмехнулся Митридат. — Хотел бы я знать также, где сейчас скрывается Ариобарзан?

Про Ариобарзана Оппий ничего не знал, поскольку в лагере на Леонтокефалее он не появлялся. Последний раз Оппий встречался с Ариобарзаном во время своего неудачного вторжения в Каппадокию, тот привел к нему свой конный отряд. После битвы с Кратером Ариобарзан со своими людьми ушел в горы и слухов о нем не было.

Во время пребывания Митридата в Эфесе среди пиров и торжественных жертвоприношений у него произошел такой разговор с Тирибазом.

— Царь, — обратился к нему Тирибаз, — местные эллины возносят тебе божеские почести и тем самым затуманивают твой разум. А ведь война с Римом еще не окончена и главные сражения впереди. Ты же знаешь, что римляне подавили-таки восстание италиков и теперь их лучшие войска и полководцы устремятся сюда, в Азию. Надо бы не веселиться, царь, а готовиться к тяжелым битвам на суше и на море.

— Тирибаз, — ответил Митридат, — мой флот стоит в проливах и у побережья Ионии. Мои войска заняли все главные города римской провинции. Под нашим наблюдением находятся все дороги и причалы. Как еще мы можем подготовиться к вторжению римлян, если таковое случится?

Митридат слышал, что Рим вышел победителем в труднейшей войне с италийскими союзниками, но ему также, было известно о распрях, раздирающих гражданскую общину Рима. На смену Союзнической войне в Италии вот-вот могла вспыхнуть война Гражданская, поэтому Митридат слабо верил в то, что у римлян хватит сил ввязаться еще в войну и с ним.

Однако Тирибаз был иного мнения.

— Рим похож на многоголовую лернейскую гидру, отдельными успехами сломить его невозможно. Против Рима нужно поднимать все племена и народы от Востока до Запада, чтобы римляне оказались одни против всех. Пора, царь, переправить одно войско в Грецию, а другое — в Македонию. Пора призвать на помощь Дромихета с его одрисами, пафлагонского царя Александра, Тиграна, царя Великой Армении. Призвать союзников из египтян и сирийцев, готовых выступить против Рима по первому твоему зову. Но самое главное, царь, нужно связать кровавой присягой всех этих велеречивых эллинов, сладкоголосых карийцев, мисийцев и фригийцев, поющих тебе дифирамбы. Надо сделать так, чтобы римляне впредь смотрели на них, как на своих заклятых врагов.

— Что ты задумал, Тирибаз? — спросил Митридат, волнуясь. — Я вижу, ты задумал что-то страшное!

— Будет лучше, царь, если твои новые подданные не на словах, а на деле докажут тебе свою преданность, — добавил после паузы старый военачальник. — Так докажут, что это заставит Рим содрогнуться! К чему все эти песнопения, венки и подарки? Я уверен, Митридат, что при первой твоей неудаче все нынешние восхвалители переметнутся к римлянам, ибо, живя на пересечении путей из Европы в Азию, здешнее население, за исключением галатов, привыкло повиноваться тому, кто сильнее. Сначала здесь властвовали персы, которых сменили македонцы. Потом тут правили Селевкиды, затем — пергамские цари. Наконец здешними землями завладели римляне, разбившие Селевкидов и подавившие восстание Аристоника. Ты, Митридат, изгнал из Азии римлян, изгнал, но не разбил окончательно. Римляне вернутся сюда, и уже одно их возвращение сможет поколебать преданность твоих теперешних почитателей, поверь мне.

— Что ты предлагаешь, Тирибаз? — спросил Митридат, который никак не мог понять, к чему тот клонит.

— Я предлагаю устроить избиение римлян и италиков во всех городах приморской Азии, — жестко произнес Тирибаз. — Причем сделать это не мечами твоих воинов, Митридат, но руками тех, кто сегодня прославляет тебя как нового бога. Вели отдать тайный приказ, чтобы в определенный день повсеместно были перебиты все говорящие по-латыни: свободные и рабы, мужчины, женщины и дети. За каждого убитого италика обещай награду, а укрывателей объявляй вне закона. После такой кровавой бани римляне надолго отвернутся от ионян, карийцев и прочих и уже не вступят с ними в переговоры за твоей спиной, Митридат.

Митридат нахмурил светлые брови.

— Более бесчеловечного замысла трудно придумать, Тирибаз. Какими глазами посмотрят на меня мои новые подданные после такого приказа?!

— Эти подданные, царь, ненавидят римлян столь сильно, что только обрадуются возможности выместить накопившуюся злобу на любом выходце из Италии, — пожал плечами Тирибаз. — Развяжи им руки, царь, и ты увидишь, какое благо это тебе принесет.

Митридат призвал своих друзей, чтобы в тесном кругу обсудить совет Тирибаза. К его удивлению почти все царские приближенные поддержали жестокий замысел Тирибаза. Против были лишь Моаферн и Сисина.

— В свое время римляне утопили в крови восстание гелиополитов, — сказал Архелай, — такт пусть ныне римляне сами почувствуют на себе, что такое всеобщая ненависть.

— Надо навсегда закрыть Азию для римлян, — согласился с братом Неоптолем. — Самое лучшее для этого — истребить здесь все и вся, напоминающее о Риме.

— Страх — тоже сильное оружие, — заметил Сузамитра, — надо использовать это оружие против римлян. Римляне очень боялись Ганнибала, будет неплохо, если они так же станут бояться Митридата.

Царского секретаря Критобула занимала во всем этом несколько иная цель.

— Римляне владеют в Азии немалым имуществом, среди них много людей состоятельных, — сказал он. — Перебив в Азии всех римлян и италиков, мы тем самым обогатим нашу казну. При столь немалом доходе можно будет на некоторое время избавить от налогов здешнее население, что создаст популярность Митридату.

Ободренный поддержкой друзей, Митридат при содействии Тирибаза и Критобула издал тайный указ для всех сатрапов и начальников городов. По этому указу следовало: выждав тридцать дней, сразу всем напасть на находящихся у них римлян и италиков, на них самих, на их жен и детей и вольноотпущенников, если они италийского рода, и, убив их, бросить тела без погребения, а все имущество поделить с царем Митридатом. Было также объявлено наказание тем, кто станет хоронить или укрывать, и награды за донос тем, кто изобличит или убьет скрывающих; рабам за показание против господ — свободу. Должникам по отношению к своим кредиторам — прощение долга.

Эфесский эдикт царя Митридата был издан в июне 88 года до нашей эры.

Стоя на палубе пентеры, Монима глядела на открывшуюся перед ней гавань Панорм, морские ворота Эфеса. Панорм был расположен в устье реки Каистр, а город Эфес лежал выше по течению на левом берегу Каистра. В Эфесе тоже была гавань, но для небольших торговых судов, так как наносы песка из реки Каистра сделали ее мелководной.

Пересаживаясь с огромной пентеры на небольшую верткую лодку, Монима вдруг почувствовала тяжелый смрадный запах, принесенный теплым ветром с улиц портового городка. Царица с немым вопросом оглянулась на своих служанок и на сопровождавшего ее евнуха Вакхида, которые так же, как и она, невольно поморщились, ощутив зловонное дыхание ветра.

Судно двинулось меж низких берегов, застроенных домами под красной черепицей; кое-где вздымали к синеве небес острые вершины рощицы кипарисов. Множество рыбачьих лодок стояло на мелководье у самого берега, к ним вели дощатые и сложенные из плоских камней сходни прямо от дверей низких рыбачьих лачуг. Бедно одетые женщины и полуголые ребятишки с любопытством глядели на проплывающую мимо гаулу под большим красным парусом с золотым изображением крылатого божества.

На палубе небольшого корабля, застеленной коврами, теснились воины в блестящих греческих шлемах с копьями и щитами. За их спинами можно было видеть большую группу нарядных девушек, неотступно следовавших за красивой знатной госпожой, с недовольным видом прогуливающейся от борта к борту.

— Вакхид, — обратилась Монима к евнуху, — сходи, узнай у кормчего, почему здесь такой ужасный запах?

Вакхид с поклоном удалился на корму, где рядом с двумя рулевыми стоял кормчий-египтянин.

Вернувшись, Вакхид поведал Мониме:

— Несколько дней назад в Панорме произошло избиение торговцев из Италии. Их перебили всех до одного, а тела бросили без погребения. На жаре мертвецы быстро разлагаются. Вот откуда идет такой смрад, госпожа.

— За что убили этих несчастных? — спросила Монима.

— Таков был приказ Митридата, — ответил евнух.

— Но почему их не стали хоронить?

— На то тоже была воля Митридата. Так сказал мне кормчий, госпожа.

— Он что — не в своем уме?! — вскричала Монима.

— Кто? Кормчий? — не понял Вакхид.

— Мой муж, кто же еще?! — гневно ответила Монима и опустила голову, покрытую тонким покрывалом. — О боги, вразумите Митридата! В своей ненависти к Риму он доходит до ужасных злодеяний, не ведая, что эта ненависть может обернуться против него самого.

Толкнув Вакхида в плечо, Монима воскликнула:

— Ступай к кормчему, пусть он поторопит гребцов! Пока я не сошла с ума от этого зловония!

Гребцы, находившиеся под палубой, дружно навалились на весла. Гаула пошла быстрее. Скоро Панорм остался позади.

Созерцая живописные берега, обсаженные плодовыми деревьями, Монима пребывала в печальной задумчивости. Ее не радовала своей красотой гора Галлесий, к вершине которой клонилось заходящее солнце.

В Эфесской гавани Монима сошла на берег и тут же с ужасом и отвращением увидела полуразложившиеся зловонные трупы. Для нее были приготовлены крытые носилки. Царица ехала в них по городским улицам и задыхалась от миазмов. Закрыв нос и рот ладонью, Монима выглядывала из-за парчовых занавесок, движимая непонятным любопытством. Она видела изувеченные раздетые донага тела женщин, разрубленных на части младенцев. Иные останки до такой степени были объедены собаками, что было непонятно, мужчина это или женщина.

Потрясенная до глубины души, Монима вступила во дворец градоначальника и столкнулась лицом к лицу с отцом, уехавшим из Синопы гораздо раньше ее.

— Здравствуй, моя красавица! — радостно воскликнул Филопемен, заключив дочь в объятия. — Я очень по тебе соскучился!..

А ты прекрасно выглядишь, и тебе необычайно идет этот карийский хитон!.: Ты в нем просто богиня!

Филопемен говорил без умолку. Взяв Мониму за руку, он тащил ее за собой по старой отцовской привычке.

Наконец Мониме удалось прервать отца вопросом:

— Что ты делаешь в Эфесе?

— Как что? Я здешний эпарх! — Филопемен горделиво приосанился. По почтительным взглядам и улыбкам вельмож Монима поняла, что это правда. О том же говорила одежда ее отца — столь пышно он еще никогда не одевался!

— Тебя Митридат сделал эпархом? — нахмурилась Монима, высвобождаясь из отцовской руки. И, получив утвердительный ответ, добавила: — Он что же, сделал это в насмешку?

— Почему в насмешку? — обиделся Филопемен. — По-твоему, из меня не получится эпарх? Я — свободнорожденный эллин! Умею читать, писать и даже знаю наизусть два стиха из «Илиады».

— Почему же тогда ты не прикажешь убрать смердящие трупы с улиц Эфеса? — разгневанно спросила Монима.

Под взглядом гневных глаз царицы свита Филопемена перестала улыбаться. Сам Филопемен слегка оробел, ибо знал, какое влияние на своего супруга имеет его властолюбивая дочь. Стоит ей захотеть, и он запросто может лишиться своей выгодной должности. Поэтому Филопемен сменил тон и раздраженно махнул рукой на свое окружение, чтобы все убирались с глаз долой. Вельможи поспешно удалились. Рядом с Филопеменом и его дочерью остались только служанки Монимы и неизменный Вакхид.

— Понимаешь, доченька, Митридат захотел истребить в Эфесе всех выходцев из Италии… — начал было Филопемен.

— Не понимаю, — оборвала его Монима, — не понимаю, с кем воюет Митридат?

— С римлянами, конечно, — пробормотал в ответ Филопемен.

— Но я не видела на улицах Эфеса убитых римских воинов, — сказала Монима, — я видела мертвых женщин и детей. Или Митридат уже не знает, где искать врагов? А ты по своей всегдашней глупости помогаешь ему в этом!

— Не говори так, дочь моя, — зашипел на Мониму недовольный Филопемен. — Неужели ты станешь защищать перебитых италиков?! Или осуждать своего супруга за свершенное…

— Злодеяние, — вставила Монима. — Называй вещи своими именами, отец.

Филопемен опасливо оглянулся на бесстрастного Вакхида, который все слышал и который — это было известно Филопемену — был доверенным лицом Митридата. Филопемен выразительно посмотрел на дочь, намекая, чтобы она придержала язык.

Однако остановить рассерженную Мониму было не так-то просто.

— Отец, — сказала она, — либо ты велишь предать погребению тела безвинно убитых италиков, либо я сделаю так, что Митридат спровадит тебя в скифские степи на самый край земли. Выбирай!

От отчаяния и страха у бедняги Филопемена отвалилась челюсть.

— Я не могу этого сделать, доченька, — простонал эпарх, мигом растерявший свою надменность. — У меня приказ Митридата не хоронить убитых италиков. Не могу же я идти против воли царя!

— Где сейчас Митридат? — спросила Монима.

— В Пергаме, — ответил Филопемен.

— Я еду в Пергам, отец. Немедленно!

Эпарх только сокрушенно покачал головой, понимая, что спорить бесполезно.

До Пергама, столицы бывшей римской провинции, Монима добиралась через города Ионийского побережья: Кодофон, Смирну, Магнесию, Элею… В Магнесии царице и ее свите пришлось заночевать. Всюду, где проезжала Монима, она видела последствия Митридатова приказа — множество гниющих трупов. Тиран колофонян Эпигон, поставленный у власти Митридатом, выказал понтийской царице величайшие почести и попутно хвастался перед ней тем, с каким усердием он истреблял италийских торговцев и их слуг по всему Колофону.

«Были такие, что прятались в колодцах, — усмехался тиран, — но мои люди нашли их и там. Свидетель Зевс, от меня никто не ушел!»

Монима возненавидела этого человека, с негодованием отвергнув серьги и перстни, снятые с убитых женщин.

В Магнесии Монима узнала, что многие граждане этого города отказались марать свои руки кровью италиков. В город вошел отряд воинов Митридата, которые расправились с непокорными магнетами и теми из римлян, которых они пытались укрывать.

Подъезжая к Пергаму, Монима увидела вдоль дороги столбы с перекладинами. На столбах было распято несколько сотен римлян. В небе над этой ужасной зловонной алеей кружило воронье. Пока повозка царицы проезжала мимо крестов с полуразложившимися останками людей, Монима сидела, забившись в угол и закутав голову плащом.

Пергам встретил Мониму шумом торговых площадей, многолюдьем широких улиц, великолепием дворцов и храмов. Атталиды, некогда правившие здесь, приложили немало усилий, чтобы этот большой город на обрывистой горе превзошел красотой все города Ионии и Карий. В Пергаме, к удивлению царицы, нигде не валялись тела убитых италиков, словно этого города не коснулся жестокий приказ Митридата.

Митридат занимал великолепный дворец пергамских царей, стоявший в цитадели на самой вершине горы. До него здесь жил проконсул Кассий. Царь сразу заметил раздражение на красивом лице супруги, едва царица появилась перед ним.

Митридат первым поприветствовал Мониму.

Она ответила сердитым молчанием, еле взглянув на него.

— Что случилось, радость моя? — спросил Митридат, беря Мониму за руку. — Кто обидел тебя?

— Ты обидел, — недовольно ответила Монима, отнимая руку. — Ты завалил все города побережья грудами гниющих трупов! От этого ужасного смрада можно сойти с ума! Я удивляюсь, как это ионийцы продолжают величать тебя новым Дионисом, хотя после содеянного, Митридат, ты больше похож на кровожадное чудовище!

— Зато я избавил ионян и карийцев от римской долговой кабалы, в которой они сидели много лет, — с горделивой усмешкой парировал Митридат. — Заодно я пополнил казну тремя тысячами талантов, распродав имущество казненных италиков.

— Ты преступил все людские и божеские законы в погоне за прибылью, — возмущенно сказала Монима. — Как это низко, Митридат! Ты сильно разочаровал меня!

Митридат глядел на стоящую перед ним жену, столь прелестную в гневе, что в нем пробудились вожделенные порывы. Его руки так и тянулись к Мониме, страсть распирала Митридату грудь. В таком настроении Монима не позволит дотронуться до себя, и Митридат пустился на хитрость.

Он обнял колени царицы и, глядя на нее снизу вверх, страдальческим голосом произнес:

— Как мне заслужить твою милость, о богиня? Как снова возвыситься в твоих глазах?

Монима помедлила, затем сказала:

— Вели похоронить тела убитых римлян и италиков. Пусть жрецы очистят города от скверны и пусть сделают это незамедлительно!

Митридат вызвал Критобула и повторил ему сказанное женой.

— Напиши указ от моего имени и сегодня же разошли всем сатрапам и эпархам, — повелел царь.

Критобул покорно склонил голову.

После царского указа во всех городах Ионии и Карий специальные отряды рабов за один день захоронили останки многих тысяч несчастных.

Глава седьмая. СТРАТОНИКА

Очень скоро Митридат убедился, что Монима не только не намерена восторгаться его победами и замыслами, но, более того, постоянно выказывает недовольство по поводу любых начинаний. В Милете, откуда Архелай на множестве кораблей с огромным войском двинулся на завоевание Греции, когда все вокруг восхищались мощью Митридатова войска и флота, размахом его завоеваний, одна Монима при всех заявила, что ей жаль греков, которых Митридат, как видно, вознамерился натравить на Рим. Прощаясь с Аркафием, которого Митридат посылал во главе другого войска в Македонию, Монима посетовала, что отец сам толкает сына на смерть, чем очень смутила военачальников и самого Аркафия.

Но больше всего Митридату не понравилось, когда Монима вздумала заступаться за Мания Аквилия, которого граждане Митилены выдали Митридату, желая заслужить царскую милость. Плененного пропретора по приказу Митридата возили на осле по городам Ионийского побережья, показывая всем желающим. Сопровождавший пленника глашатай для привлечения внимания громко перечислял все злодеяния Аквилия, совершенные им в ту пору, когда он насаждал в Азии власть римских магистратов. Народ в гневе, случалось, побивал пленника палками и камнями, мстя за прошлое. Царской страже иной раз приходилось даже силой отражать натиск толпы, готовой разорвать римлянина.

Когда Аквилия привезли в Пергам, вид у него был самый жалкий. Он был весь в синяках и кровоподтеках, а изодранная одежда еле прикрывала наготу пленника.

Вот тогда-то Монима и вступилась за него, сказав в лицо Митридату немало обидных слов. Приближенные царя были поражены ее смелостью.

— Царю не пристало тешить свое самолюбие унижением беззащитного пленника, — говорила Монима. — Александр Великий, побеждая своих врагов, никогда не унижал их, доказывая тем самым свое величие. Неплохо бы и Митридату, подражающему Александру в величии дел, также подражать ему и в широте души.

Митридат, устав от нравоучений Монимы, отправил царицу со всей свитой обратно в Синопу.

Тому была еще одна причина: в Милете на одном из пиров Митридат обратил внимание на кифаристку необычайной красоты. Ее звали Стратоника. Царь, искушенный в женских прелестях, тем не менее был очарован благородной красотой юной гречанки. В ней было что-то такое, чего Митридат не встречал в других женщинах. Эти огромные темно-синие очи под дивным изгибом бровей притягивали и завораживали, обезоруживали выражением проницательной задумчивости и той прямотой во взгляде, когда даже отъявленный злодей не осмелится оскорбить девушку при всей ее беззащитности.

Вдобавок Стратоника была безупречно сложена. Нежная теплая белизна открытых частей тела девушки, а именно шея и руки, вызывала в Митридате чувство блаженного наслаждения. Царь буквально таял, следя за легкими движениями пальцев кифаристки, перебиравшей струны в такт льющейся мелодии. Ее чуть склоненная голова в ореоле завитых локонов казалась ему живым воплощением Красоты.

После пира Митридат пригласил Стратонику к себе на корабль, желая произвести на нее впечатление роскошью отделки огромного судна, напоминавшего дворец. Девушка была в восторге от увиденного. Ей также льстило внимание царя, который, по слухам, был в родстве с богами. Однако, когда ухаживания Митридата перешли границы допустимого, красавица-кифаристка не позволила ему лишить себя невинности. Отказ ее был столь непреклонен, а взгляд выражал такое негодование, что Митридат невольно опустил руки.

Стратоника призналась царю, что у нее есть жених, которого она очень любит и скоро состоится свадьба. Митридату удалось разговорить Стратонику и выведать у нее не только имя жениха, но и где он живет и кто его родители.

Митридат с коварным умыслом предложил Стратонике пари. — Я уверен, что твой жених, Стратоника, не достоин тебя, — сказал он. — Мало того, он даже не любит тебя! И я немедленно докажу тебе это.

Стратоника, уверенная в своем возлюбленном, согласилась на спор с Митридатом. Она обещала ему свою девственность. Если же выигрыш оставался за ней, то Митридат обещал исполнить любое ее желание.

Митридат послал своих слуг за юношей, который жил в Милете. Он был начинающим актером, а до этого — музыкантом и певцом.

Жених Стратоники был очень хорош собой, но сквозь его холеную внешность проступала чванливая самоуверенность избалованного похвалами человека и в то же время некая уязвленная гордыня от того, что при своей красоте и талантах у него не хватает средств для достойной жизни. Митридат проницательно сразу подметил это и возрадовался, предвкушая победу в споре.

Царь обратился к молодому актеру прямо:

— Друг мой, случай свел меня с твоей невестой. И поскольку мне как царю хотелось бы видеть рядом с собой не просто смертную женщину, но богиню — а Стратоника и есть богиня! — то я как честный человек предлагаю тебе отступное за твою невесту.

Стратоника в это время находилась за толстой занавеской, поэтому о ее присутствии чванливый юнец не догадывался. От волнения у него пересохло в горле. Он облизал губы и хрипло промолвил:

— О царь! Твое благородство и доброта безмерны…

— Я предлагаю тебе за Стратонику двадцать талантов серебром, — сказал Митридат, не давая актеру опомниться.

У того глаза загорелись алчным блеском, и после короткой паузы он вымолвил:

— Благодарю тебя, царь, но…

— Впрочем, друг мой, я понимаю, что такой цветок стоит больших денег, — вставил Митридат и уверенно добавил: — Предлагаю тебе сорок талантов. Таких денег ты не заработаешь и за десять лет упорного труда.

Последних слов Митридат мог и не говорить, ибо было общеизвестно, как ничтожно мало зарабатывают актеры, тем более начинающие.

— Согласен! — воскликнул юноша, тем самым отрекаясь от своей невесты.

Вскоре он покинул царский корабль, унося с собой деньги.

Митридат, заглянув за занавеску, застал Стратонику в слезах. Это были слезы обиды и разочарования.

К приезду Монимы Стратоника уже считалась женой Митридата, хотя свадьбы у них не было. Спровадив Мониму в Синопу, Митридат тут же сыграл свадьбу и отправился завоевывать Родос, взяв Стратонику с собой.

Город Родос на одноименном острове оставался единственным оплотом римлян в Эгейском море. Туда скрылся проконсул Кассий, бросив войско и своих легатов. Там же нашли убежище тысячи италиков, уцелевшие после страшной резни. Родосцы, имевшие сильный флот, объявили войну Митридату.

Вызов, брошенный ему родосцами, только насмешил Митридата, и он решил сам наказать их за такую дерзость. Митридат подошел к острову на ста пятидесяти боевых кораблях. Родосский наварх Дамагор вывел против него шестьдесят триер.

Египтянин Метрофан, командовавший понтийским флотом, принялся вытягивать боевую линию своих кораблей, намереваясь окружить флот родосцев в самом начале сражения. Дамагор разгадал его замысел. Выпустив по врагам тучу стрел из катапульт, родосцы стали отступать к гавани. Тогда самые быстроходные суда понтийцев устремились за ними в погоню, но родосцы успели укрыться в бухте, закрыв ее заградительными цепями.

Понтийский царь стал лагерем рядом с городом и стал дожидаться, когда к нему из Азии прибудет на грузовых кораблях сухопутное войско. За это время происходили частые стычки с родосцами, делавшими вылазки из-за крепостных стен.

Как-то раз понтийское грузовое судно плыло под парусами мимо родосскои гавани; родосцы выпустили против него диеру, и так как против нее вышли две понтийские триеры, на помощь ей устремились другие корабли родосцев. Послал подмогу своим и Митридат. Небольшая стычка на море постепенно переросла в большое сражение. Понтийцы теснили неприятеля многочисленностью и стремительностью, родосцы же с большим искусством уклонялись от столкновений с мощными пентерами Митридата ипробивали более мелкие суда. Им удалось захватить у понтийцев одну триеру и снять несколько носовых украшений с поврежденных кораблей. Зато понтийцы захватили единственную имевшуюся у родосцев пентеру и в конце концов загнали врага в гавань.

Митридат и Стратоника наблюдали за битвой на море с высокого холма.

— Все это напоминает мне легендарную старину, когда ахейцы сражались с троянцами, — сказала Стратоника, душа которой была полна романтических порывов. Она указала на мощные стены Родоса за грядой холмов. — Это Илион. А ты, мой милый, царь Агамемнон, осаждающий столицу Приама.

Стратоника с ласковой нежностью посмотрела на Митридата.

— Иными словами, ты предрекаешь мне десятилетнюю осаду Родоса? — усмехнулся Митридат.

— Я предрекаю тебе славу Агамемнона, мои царь, — промолвила Стратоника, прижимаясь к Митридату.

Она очень скоро забыла красавчика-актера, восхищенная силой, мужеством и дерзновенными помыслами Митридата. Ее чувство к нему было искренним и пылким.

Несколько дней спустя появились грузовые суда, везущие пешее войско Митридата. Когда флот уже подходил к острову, внезапно поднявшийся северный ветер погнал корабли прямо к родосскои гавани.

Родосцы со всей возможной быстротой выплыли навстречу со всеми триерами и диерами, напав на флот Митридата, который боролся с сильным волнением и был рассеян по морю. Родосцам удалось одни суда повредить таранными ударами, другие поджечь, а один корабль они захватили вместе с командой и, привязав его канатами, увели за собой.

После этого Митридат стал готовиться к решающей морской битве и одновременно к штурму города.

К родосцам пришли на помощь боевые суда ликийцев, поэтому наварх Дамагор смело вышел навстречу понтийскому флоту, вызывавшему родосцев на бой.

Понтийский флот выстроился в две линии. В первой находились самые большие корабли, во второй — более мелкие и подвижные. Флангами командовали Метрофан и Пелопид. Центр возглавил сам Митридат.

Когда первая линия понтийских пентер сблизилась с триерами родосцев для таранного удара, а царский корабль на веслах проплывал вдоль судов второй линии, отдавая приказы световыми сигналами, хиосский союзный корабль вдруг вырвался из строя и ударил тараном царскую пентеру. Удар пришелся в наиболее уязвимую часть корабля, трюм которого стал быстро наполняться водой. Из-за начавшейся сумятицы на нижних палубах течь удалось устранить далеко не сразу.

Хиосская триера, пройдя под кормой царского корабля, под дружные удары весел вышла в открытое море и вскоре затерялась в дали.

Митридат не мог отрядить за ней погоню, поскольку битва разгоралась и триеры родосцев уже прорывались через первую линию его кораблей. Царь отдал приказ наступать второй линии и одновременно повелел всем прочим триерам хиосцев покинуть боевой строй. Митридат отрядил их для защиты грузовых кораблей, сделав вид, что ничего не произошло.

Битва завершилась без явного перевеса с обеих сторон.

Занявшись расследованием случая с хиосской триерой, Митридат с удивлением и негодованием обнаружил, что в его войске и флоте есть немало людей, тайно сочувствующих родосцам.

— Командир триеры, повредившей твой корабль, царь, связан с Дамагором узами гостеприимства, — оправдывались перед Митридатом хиосцы. — Для него Дамагор как родной брат, а война с Родосом все равно что война с Хиосом. Мы сами не ожидали, царь, что он отважится на такое!

— Я должен наказать этого человека, — сурово сказал Митридат. — Если я не поймаю его, то наказание понесете все вы, его сограждане. Я ведь не могу знать, какие мысли таите вы.

Пелопид, пользующийся доверием эллинских союзников Митридата, говорил царю:

— Многие из хиосцев, самосцев и лесбосцев охотно будут сражаться с римлянами, но воевать против родосцев не хотят. Родос для азиатских эллинов сравним с Афинами. Этот город славен школой ораторов, здесь живут лучшие среди эллинов ваятели и художники. Родосские кораблестроители славятся по всей Эгеиде, как и родосские моряки…

— Это я уже почувствовал на себе, — проворчал Митридат. — Поглядим, насколько сильны родосцы на суше.

Перебежчики указали Митридату легкодоступный холм, где стоял храм Зевса Атабирия, городская стена на этом холме была невысока. Ночью Митридат посадил часть войска на корабли, прочим же раздал лестницы и велел и тем и другим двигаться в молчании, чтобы одновременно напасть на гавань и городские стены. Понтийцы приближались, соблюдая тишину, но сторожевые посты родосцев, время от времени выпуская в темноту зажженные стрелы, обнаружили врага и подняли тревогу. Войска Митридата все вместе закричали и бросились на штурм — и те, что несли лестницы, и весь экипаж с кораблей. Родосцы без страха ответили им боевым кличем, и все поднялись на стены. Таким образом понтийцы утратили внезапность, а с наступлением дня, отбитые, вернулись назад.

Тогда Митридат приказал строить самбуку — огромную башню на двух параллельно стоящих кораблях.

Самбука, подведенная к стене, там, где стоял храм Исиды, особенно напугала родосцев, так как одновременно она выкидывала много стрел и дротиков. В то же время множество понтийцев на мелких суденышках суетились подле, недосягаемые для защитников, собираясь под ее прикрытием подняться на стены. Родосцы привели в действие свои баллисты и сначала закидали самбуку горшками с нефтью, а потом подожгли ее горящими стрелами из катапульт. Огромное сооружение полыхало всю ночь, и наконец его обгоревшие остатки рухнули в море.

Произведя еще несколько штурмов и потерпев неудачу, Митридат, переполненный гневом, повелел перебить всех пленных родосцев и сжечь все селения вокруг города.

Из Греции приходили известия об успехах Архелая, склонившего на сторону понтийского царя Афины, Фивы и Халкиду, перебившего на острове Делос многие тысячи италиков и разбившего римлян близ Пирея. А сам понтийскийдщрь при всем своем могуществе оказался не в силах одолеть один-единственный непокорный город, и это выводило Митридата из себя.

Сообразительный Тирибаз вовремя дал Митридату совет:

— Любой город можно взять измором, царь. Поскольку ликийцы снабжают Родос по морю всем необходимым, значит, прежде нужно победить их. Отправь против ликийцев Пелопида с союзным эллинским флотом, а сам покуда вернись в Пергам.

Однако Митридат, жаждавший любых побед, двинулся в Ликию сам и окружил самый большой ликийский город Патары. Для сооружения военных машин Митридат приказал вырубить священную рощу Латоны.

Ночью во сне Митридат увидел разгневанную мать Аполлона, которая грозила ему топором и даже едва не снесла ему голову. Царь проснулся в холодном поту и уже до утра не сомкнул глаз. После этого Митридат запретил трогать священную рощу. Поручив Пелопиду вести войну с ликийцами, Митридат прибыл в Эфес. Оттуда царь послал Метрофана к берегам Фессалии, а сам вернулся в Пергам.

К зиме власть Митридата признала Македония, где Аркафий разбил римского наместника Гая Сентия, и почти вся Греция. Непокоренными оставались лишь Этолия, Фессалия и Эпир. Для ведения войны с Римом к Митридату привели свои войска царь одрисов Дромихет, пафлагонский царь Александр, царь скифинов Каргуш, сын Уду. Привел отряд наемников сирийский военачальник Зенобий. Не дождался Митридат только зятя Тиграна, который ввязался в войну с парфянами и пока ничем не мог помочь тестю.

Раздраженный неудачей под Родосом, Митридат приказал казнить Мания Аквилия, влив ему в рот расплавленное золото.

— Теперь, полагаю, ты до конца утолил свою жадность, римлянин, — мрачно произнес Митридат, стоя над дымящимся телом Аквилияи глядя в его мертвые, выпученные от нечеловеческой боли глаза.

За обедом Митридат признался друзьям, что с большим удовольствием предал бы такой казни Гая Мария.

— Клянусь Митрой, я бы посмеялся от души, глядя, как Марий перед смертью дрыгает ногами, — сказал Митридат.

— Если и дальше наше оружие будет победоносно, то в скором времени можно предпринять вторжение в Италию, — заметил Моаферн и взглянул на Тирибаза. — Не ты ли говорил, Тирибаз, что настоящая победа над Римом может быть одержана только на италийских полях?

— Говорил и повторяю, — отозвался Тирибаз. — Теперь, когда в нашем войске больше трехсот тысяч воинов, а флот имеет четыреста боевых кораблей, мы можем на равных потягаться с римлянами.

— Кстати, что происходит в Италии? — обратился Митридат к своему секретарю. — Как отреагировали в Риме на мои победы?

Критобул перестал жевать.

— В Риме идет гражданская война между Суллой и Марием, — ответил он. — Мои соглядатаи доносят, что верх одерживает Сулла, на стороне которого сенат и богатые оптиматы.

— Хвала богам, что наши враги грызутся друг с другом, — улыбнулся Митридат, поднимая чашу. — Выпьем же, друзья, чтобы им хватило рвения в этой борьбе. Если Сулла вдруг ненароком убьет Мария, я не буду на него в обиде за это.

Глава восьмая. НЕДОБРЫЕ ЗНАМЕНИЯ

Зиму Митридат провел в Пергаме.

Весной Стратоника родила сына, получившего от отца имя Эксиподр.

Этой же весной в Греции высадился с войском Луций Корнелий Сулла.

Однажды во время театрального представления, когда над изображением Митридата стали поднимать крылатую богиню победы, веревки оборвались и изготовленная из алебастра богиня Ника рухнула вниз и разбилась на куски. Зрителей это очень огорчило. Но еще больше расстроился Митридат, когда предсказатели сказали ему, что это знамение и оно означает, что пора его побед закончилась.

Тирибаз посоветовал Митридату гнать от себя эллинских предсказателей и доверять только магам. Тут же пришла весть о победе Пелопида над ликийцами. И царь успокоился.

Но недобрые знамения продолжали поступать.

Жители Эфеса ставили статую Митридата на площади, но уронили ее, и у статуи откололась голова. В Траллах на могилах убитых италиков пышно зацвел жасмин. В Милете во время благодарственного жертвоприношения Митридату, царю и богу, старый жрец умер, не договорив до конца молитву. Какой-то женщине из Абидоса приснились похороны Митридата. В Лаодикее в храме Зевса, куда Митридат поместил часть захваченного у римлян оружия, несколько римских щитов сорвались со стены, а статуя бога изрекла по-латыни: «Возмездие грядет!»

Митридат отмахивался от всех слухов, предрекающих ему недоброе. Отмахивался, покуда не получил письмо от Архелая. Его победоносный полководец просил у него помощи, так как Сулла запер его в Пирее. Римляне также держали в осаде афинского тирана Аристиона, союзника Митридата.

Митридат, готовящий войско и флот для похода на Родос, отложил все приготовления и послал помощь Архелаю. Возглавил это войско Дромихет, царь одрисов.

Затем Мунаций, легат Суллы, разбил около Халкиды Неоптолема, перебив полторы тысячи понтийцев и еще больше взяв в плен. Это известие пришло к Митридату, когда он готовился выступить против писидийцев, укрывших у себя Ариобарзана. Забыв на время про писидийцев, Митридат отправил к Неоптолему сильный отряд, приказав не уступать римлянам остров Эвбею, откуда в основном поступало продовольствие осажденному в Пирее Архелаю.

Лето и осень прошли в ожидании, что Сулла наконец снимет осаду и отступит. Митридату было известно, что римский полководец ограбил все святилища в Греции, дабы раздобыть денег на содержание войска. Римляне вырубили все деревья вблизи Афин для постройки осадных навесов и машин. Не пощадили они и знаменитые рощи Академа и Ликея, где некогда преподавали философию Платон и Аристотель. Из греков римлян поддерживают лишь фокидяне и беотийцы.

Наступила зима.

Известия о положении в осажденных Афинах приходили все более гнетущие. Там уже съели всех лошадей и собак, варят шкуры и старые кожи, ловят мышей и крыс. А некоторые из афинян даже едят мертвецов, которых в осажденном городе великое множество.

— Надо послать в Грецию сильное войско, чтобы разбить Суллу в открытом сражении, — сказал Митридату Тирибаз. — Причем нужно поторопиться, пока Афины еще держатся, иначе нам самим придется штурмовать эту сильную крепость, выбивая оттуда римлян.

— Я отправил на помощь Архелаю Дромихета, и что толку? — пожал плечами Митридат. — Воины Дромихета осаждены в Пирее вместе с воинами Архелая. Ни разбить Суллу, ни пробиться в Афины Дромихет не смог.

— Архелай и Дромихет не могут пробиться к афинянам через заграждения римлян, — молвил Тирибаз. — Вдобавок их войска тоже голодают и потому не рвутся в сражение. Нужно напасть на Суллу с той стороны, откуда он не ждет, то есть с беотийских равнин. Сулле надо навязать конное сражение, поскольку конницы у римлян мало.

Митридат подошел к широкой бронзовой доске, лежащей на столе. На ней были изображены Азия и Европа со всеми реками и городами, омывающие их моря со множеством островов. Вот она — Ойкумена, завоевание которой, так удачно начатое, вдруг затормозилось из-за сравнительно небольшого римского войска, захватившего Аттику и нарушившего все замыслы Митридата.

Тирибаз встал рядом с Митридатом и указал на Фессалию.

— Вторжение лучше всего начинать отсюда, — сказал он. — Римлян в Фессалии нет, значит, можно без помех добраться до Фермопильского прохода и выйти в тыл Сулле. В Фессалии удобнее всего соединиться нашим полководцам: Аркафий подойдет сюда из Македонии, а Неоптолем с острова Эвбея.

— Кого же мне послать с войском из Азии? — задумчиво промолвил Митридат.

Самые воинственные из его военачальников уже были заняты на войне с Суллой и его легатами. А из тех, что оставались, Митридат не мог выделить никого, кто мог бы сравниться с Архелаем и Неоптолемом.

— Доверь войско Таксилу, — предложил Тирибаз. — Он, может, и не столь опытен, зато отважен и осмотрителен в опасности.

Митридат поставил во главе войска Таксила, но предупредил его, что в Греции верховным стратегом является Архелай. Митридат дал Таксилу шестьдесят тысяч пехоты, четыре тысячи конницы и девяносто боевых колесниц.

Не успело войско Таксила погрузиться на корабли, как из Македонии пришла весть о смерти Аркафия. Двадцатилетний сын Митридата скончался от болезни, мучившей его с детства. Никто из врачей не мог избавить царского сына от этого недуга, поэтому юноша стремился военными подвигами затмить свою болезненность, противопоставляя немочи тела стойкость духа. На исходе был 87 год до нашей эры.

Глава девятая. ВЕСТИ ИЗ ЭЛЛАДЫ

Тело Аркафия доставили в Ионию на быстроходном корабле. Митридат устроил сыну пышные похороны, а прах в серебряной урне отправил в Синопу, где строители уже возводили усыпальницу.

До войны с Римом Аркафий царствовал в Малой Армении. Оттуда он ушел на войну во главе тяжелой армянской конницы. Эта конница теперь ожидала, что Митридат даст ей в предводители другого сына. Пожелание армянских конников передал царю военачальник Неман, доставивший тело Аркафия в Пергам.

Самый старший из сыновей Митридата Махар царствовал на Боспоре, исправно поставляя отцу зерно, а также отряды воинственных скифов и сарматов. Другой сын Митридата Митридат Младший был правителем Великой Каппадокии. Третьим по возрасту шел Ксифар, ему недавно исполнилось восемнадцать лет. В отличие от старших братьев Ксифар не отличался воинственным нравом, поэтому Митридат пребывал в сомнении, стоит ли доверять ему армянскую конницу. Здесь, в Пергаме, находились еще два сына Митридата от персиянки Фейдимы — Артаксеркс и Дарий. Но они были еще слишком юны, чтобы возглавлять войско. Артаксерксу было шестнадцать лет, Дарию не было и пятнадцати.

Поборов свои колебания, Митридат все-таки назначил Ксифара начальником армянской конницы.

«Неман будет с ним рядом, — успокаивал себя Митридат. — Неман поможет Ксифару где надо. Подскажет, как лучше. На Немана можно положиться!»

Огромный флот из боевых и грузовых кораблей отчалил от азиатского берега.

Проводив в Грецию Таксила, Митридат стал готовить новое войско, чтобы отправиться с ним против Родоса. Теперь, когда ликийцы разбиты, родосцы остались одни, без союзников. Митридату было известно, что римляне покидают Родос, стараясь добраться до лагеря Суллы. Киликийские пираты, которых Митридат взял к себе на службу, рыская повсюду на своих легких судах, захватили в плен несколько римлян и доставили в Пергам.

Допросив пленников, Митридат выяснил, что родосцы страдают от скученности; их город переполнен беженцами из Ионии и Карий, все острее ощущается нехватка продовольствия.

— Клянусь Митрой, родосцы у меня в руках, — говорил Митридат друзьям. — Вот вернется флот и я двинусь на Родос. На этот раз я без победы не уйду.

Флот вернулся, когда весна была в разгаре. Но что за вести понтийские навархи привезли Митридату: Афины и Пирей взяты Суллой! Множество афинян погибло во время резни, учиненной римлянами во взятом городе. Сулла казнил Аристиона и всю его свиту, когда они покинули Акрополь, вынужденные к сдаче голодом и жаждой. Архелай и Дромихет с остатками войск сумели пробиться в Фессалию, где соединились с войском Таксила и теми отрядами, что вторглись в Македонию с Аркафием.

— Что намерен делать Архелай? — спросил Митридат, огорченный услышанным.

— Архелай намерен сражаться с Сушюй, — отвечали навархи, — он двинул все имеющиеся у него войска через Фермопилы в Беотию.

— Клянусь Ахурамаздой, Архелай действует верно, — вставил Тирибаз. — Главное, чтобы Сулла не заперся в Афинах или не забился в горы.

Навархи поведали Митридату, что у Суллы не больше тридцати тысяч пехоты и около двух тысяч всадников.

Услышав это, Митридат успокоился. Потеря Пирея и Афин уже не казалась ему непоправимым несчастьем. Войско Архелая в четыре раза превосходит по численности армию Суллы. Если дело дойдет до сражения на равнине, Архелай может легко окружить и истребить всех римлян. Если Сулла запрется в Афинах, Архелай возьмет римлян измором. Отступать Сулле некуда. На море господствует понтийский флот и союзные Митридату киликийцы, сухопутные пути из Аттики Архелай сможет перекрыть своей конницей.

У Суллы остается один выход: укрыться в горах. До зимы он, пожалуй, сумеет там продержаться, но только до зимы…

— В Риме к власти пришли популяры во главе с Марием и Цинной, — поведал Митридату Критолай, осведомленный своими лазутчиками. — Оказывать помощь Сулле Марий и его сторонники не станут, так как Сулла — ставленник оптиматов.

— Стало быть, Сулла обречен? — обрадовался Митридат. — Как я благодарен за это Гаю Марию и римской демократии!

Подготавливая флот и войско к походу на Родос, Митридат находил время и для Стратоники, обаяние которой держало его в плену. Военачальники ворчали втихомолку:

— Если бы Александр Великий так же увлекался женщинами, он вряд ли достиг бы Индии.

— Летнее время слишком дорого для полководца, чтобы тратить его на женские прелести, но попробуй скажи об этом Митридату!

— Стратоника околдовала его. Царь не проводит и дня без нее!

— То-то родосцы радуются…

Наконец Митридат назначил день выступления.

Последнюю ночь перед походом Митридат провел со Стратоникой. Он не уставал обладать своей юной женой-красавицей, прекрасное тело которой, казалось, было создано для ласк.

— Как мне не хочется с тобой расставаться! — молвил Митридат, уткнувшись лицом в пушистые волосы супруги.

— Ну и не расставайся, — ответила Стратоника. — Возьми меня с собой!

— Не могу, — вздыхал Митридат. — И так в войске ходят разговоры, будто бы я не могу и дня прожить без твоих поцелуев.

— Неужели тебя заботят эти разговоры, Митридат? — удивлялась Стратоника. — Вспомни, женой Ареса является Афродита, богиня любви.

— Мне конечно, далеко до Ареса, — заметил Митридат, лаская руками обнаженное тело Стратоники, — зато ты своей красотой намного превосходишь Афродиту!

— Не говори так, милый, — прошептала Стратоника. — Боги завистливы и злопамятны.

Утром в спальню Митридата, расталкивая стражу, вбежал Критобул. Он был бледен, почти испуган.

— Несчастье, царь! — с порога возвестил секретарь. — Прибыл гонец из Греции.

Митридат вскочил с ложа, сбросив остатки сна:

— Что там? Умер Архелай?

— Архелай жив, царь. Но войско его разбито Суллой при Херонее. Разбито наголову.

Митридат онемел от неожиданности. Проснувшаяся Стратоника была изумлена не меньше.

— Продолжай, — помертвевшими губами прошептал Митридат.

— Дромихет и Неман пали в битве, царь. Архелай спасся на остров Эвбея, от всего войска у него осталось меньше двадцати тысяч воинов.

— Жив ли Таксил?

— Жив, царь. Он тоже на Эвбее.

— А мой сын Ксифар?

— Уцелел и Ксифар. Он тоже с Архелаем.

Митридат со стоном уронил голову на согнутые руки и глухо промолвил, не глядя на секретаря:

— Собери военачальников, Критобул. Поход на Родос отменяется.

Военачальники собрались в зале, где еще совсем недавно шумели победные пиры и принимались посольства от покоренных городов. На самом видном месте стояли захваченные у римлян значки когорт и манипулов, знамена легионов. На стенах висели щиты, панцири и шлемы римских военачальников, павших в битвах с понтийцами.

Митридат вступил в зал, одетый по-военному. Его лицо с сурово сжатыми губами выражало холодную решимость. Царя сопровождали Тирибаз и Моаферн.

В зале царило гнетущее молчание. Предводители понтийского войска были оглушены известием о поражении Архелая. Все поклонились Митридату, который прошел к возвышению и сел на золотой трон.

Распорядитель церемоний начал было давно установившийся церемониал. По его знаку у царского трона заняли место опахалоносцы, жезлоносцы и телохранители. Глашатай объявил о проскинесисе…

Однако Митридат прервал его, голос царя прозвучал резко и раздраженно:

— Довольно церемоний! Давайте, ближе к делу! Я хочу знать, что думают мои полководцы о случившемся в Греции. Не означает ли разгром при Херонее Архелая поражение в войне? Пусть каждый говорит то, что думает.

Первыми высказались Сузамитра, Фрада и Критобул. Пользующиеся доверием и милостью царя, они выступали яростно и откровенно. Все трое стояли за продолжение войны.

— Гибель войска еще не есть поражение в войне, — молвил Сузамитра. — Потеря Греции — вот что может привести нас к поражению.

— Нельзя бросать союзных нам греков, — вторил ему Критобул. — Греческие государства медлят переходить на сторону римлян, значит, их правители верят в то, что силу Митридата даже такими потерями сломить невозможно.

— Ничего страшного не произошло, царь, — сказал Фрада. — Мы проиграли сегодня, зато победим завтра!

Мнения остальных военачальников разделились. Большинство склонялось к продолжению войны, но были и такие, кто робко высказывался за переговоры с Суллой.

Слово взял Тирибаз.

— Я думаю, всем известно, в каком отчаянном положении находится Сулла. Без денег, без союзников, без поддержки из Рима, где его враги, по слухам, разграбили все его имущество. К нему в стан бежали из Рима не только друзья, но и жена с детьми. В Греции Сулле подвластны только Аттика и Беотия. Флота у него нет, а без флота все его победы ничего не значат, ибо в Греции по-настоящему властвует лишь тот, кто имеет сильный флот. Нельзя отчаиваться даже после столь тяжелого поражения, ведь у нашего врага и после такой блестящей победы положение еще более неопределенное, поскольку ему угрожает опасность не только от нас, но даже из родного отечества. Вдобавок Архелай не унывает и готов сражаться с римлянами дальше.

На совете было решено послать Архелаю еще семьдесят тысяч войска, деньги, продовольствие и военное снаряжение. С этим войском Митридат отправил Дорилая, Фраду и Сузамитру. Первый командовал пехотой, второй — колесницами, третий — конницей.

Глядя, как грузятся на корабли отборные отряды «бессмертных», греческие щитоносцы, вифинские пелтасты, фригийские аконтисты, скифские лучники, Митридат мысленно обращался к эллинским и своим персидским богам, прося их даровать ему победу. Ему хотелось верить, что столь многочисленное и прекрасно вооруженное войско невозможно победить, во всяком случае, в одном сражении, а к затяжной войне Сулла был не готов.

— Жду вас с победой, — сказал Митридат при прощании Фраде и Сузамитре.

— Вернемся с победой! — бодро ответил Сузамитра, сверкнув белозубой улыбкой.

— Что передать Архелаю, царь? — спросил Фрада.

— Передай, что я верю в него, — ответил Митридат. Царские вербовщики опять отправились в далекую Тавриду, в Колхиду и Малую Армению за новыми отрядами воинов. Набор войска происходил и во всех сатрапиях Понта среди населяющих его племен: халибов, тибаренов, моссинойков, халдеев, персов, каппадокийцев… В ожидании, пока вновь набранные войска придут в Ионию, Митридат производил смотр отрядов, оставшихся в Пергаме. Это были царские телохранители, гоплиты из Амиса и Синопы, отряд персидских всадников, пафлагонская конница под началом своего царя Александра, скифины и галаты…

В дворцовых покоях шумели пиры и застолья. Звучала музыка. Веселые возгласы гостей доносились до отдаленной комнаты. Над жаровней курился прозрачный дымок благовоний, сквозь толстые занавески пробивались красные лучи заходящего солнца…

Митридат сидел один. Непонятная мучительная тревога заставила его уйти от праздничного стола, покинуть друзей. До него долетел взрыв смеха, бурные рукоплескания — похоже, пожаловали фокусники и акробаты.

А царя одолевают печали. Кажется зловещим багровый отблеск заката, ужасный сон не выходит из головы. Он бредет по равнине, заваленной мертвыми телами, его ноги спотыкаются об отрубленные головы, о разбросанное оружие, о павших коней… Митридат один, а вокруг тысячи и тысячи мертвецов в воинских доспехах: персы, греки, карийцы, фригийцы, каппадокийцы… Он узнает упавшие знамена понтийского войска, его войска, которое он с таким трудом собрал со всей Азии! Митридат чувствует, как силы покидают его, ведь он идет уже много часов, а равнине нет конца и нет конца этим грудам мертвецов, словно уже пришел на землю Спаситель мира Саошьянт и завершилось великое сражение ашаванов, праведных людей, с другвантами, приверженцами зла.

Митридат зовет слугу.

— Не вернулись ли гонцы с побережья? Юный слуга отвечает с поклоном:

— Нет, царь.

— Как вернутся, пусть идут прямо сюда.

— Будет исполнено, царь.

Вот уже много дней Митридат ждет вестей из Греции. Как там дела у Архелая? Сумел ли он разбить Суллу? Гонцы один за другим скачут в приморские греческие города, чтобы разузнать от купцов и работорговцев, плывущих в Азию из Эллады, не слыхать ли чего о сражениях на Беотийской равнине. Гонцы привозят один ответ:

— Война в Греции продолжается, но кто там одерживает верх, Архелай или Сулла, неизвестно.

Чтобы развеять мрачные думы, Митридат отправился на женскую половину дворца к Стратонике.

В покоях у Стратоники звенели струны дутаров, звучали чанги и дойры. Чернобровая молодая певица пела грустную песню на персидском языке, прикрыв густыми ресницами большие восточные глаза. Стратонике нравились персидские песни и танцы. Хотя она не знала ни слова по-персидски, тем не менее окружала себя служанками-персиянками, которые частенько развлекали госпожу песнями и танцами своего народа.

Стратоника жестом пригласила вошедшего Митридата сесть рядом с ней, Митридат охотно повиновался, звучавшая мелодия удивительно подходила к его душевному состоянию.

Высокая печаль, рождаясь в мелодичном рокоте струн, возносилась чистым и протяжным голосом певицы к тем высотам человеческого восприятия, когда трепетное чувство владеет сердцем, способным в эти минуты острее чувствовать и сострадать.

— О чем эта песня? — спросила мужа Стратоника.

Она видела по лицу Митридата, как воздействуют на него слова персидской песни, и захотела узнать ее содержание.

Митридат вполголоса стал переводить Стратонике то, о чем пела певица, а пела она о печали, имеющей крылья, подобно птице. «И шепчут уста, и тихая улыбка озаряет лицо, и катится по щеке слеза… Топот быстрого коня затих вдалеке. Любимый умчался в страну за горами. Девушка ждет, а рядом нет никого. В сердце тоска… А в небе кружит темнокрылая птица — девичья печаль. Улетай печаль, улетай!..»

Пели струны дутаров, им вторила дойра. И красивая песня на непонятном языке лилась из алых уст певицы. Из глаз Стратоники текли слезы, когда она слушала Митридата.

— Я обязательно выучу персидский язык, — прошептала Стратоника, когда песня смолкла.

Долгожданные гонцы прибыли в Пергам спустя два дня, и огромный город сразу наполнился смятением. Из улицы в улицу, из дома в дом шел слух еще об одном успехе римлян в Греции. Теперь Архелай был разбит окончательно.

Митридат принимал ванну, когда к нему пришел Критобул в сопровождении одного из гонцов.

— Печальная весть тебе, царь, — упавшим голосом сказал секретарь. — Войско Архелая разбито под Орхоменом.

Митридат выбрался из ванны и завернулся в простыню. Слуги, повинуясь его властному жесту, торопливо удалились.

— Как это случилось? — спросил царь. Критобул вытолкнул вперед гонца.

— Я не знаю подробностей, царь, — ответил тот. — Мне велено передать только то, что римляне победили Архелая в открытом сражении, а потом взяли штурмом его укрепленный лагерь.

— Кто велел передать?

— Командир триеры, пришедшей из Халкиды. Его послал Архелай.

— Архелай в Халкиде?

— Да, царь.

— Что еще велел передать мне Архелай?

— Царь, Архелай просит у тебя позволения вступить в переговоры с Суллой.

— Он не верит в победу?

— Не знаю, царь.

— Ладно. Ступай.

Гонец с поклоном удалился.

— Похоже, Архелай совсем потерял голову после всех поражений, — осуждающе промолвил Критобул.

— Как он мог проиграть подряд два сражения, имея такое превосходство в силах?! — вскричал Митридат, переполненный негодованием. — Клянусь Зевсом, не понимаю! Или Сулла — это новый Александр, или я окончательно лишился милости богов!

Военачальники, собранные Митридатом на совет, выглядели хмурыми и подавленными. Самые воинственные из них пребывали в войске Архелая, а те, что оставались здесь, находясь под впечатлением ошеломляющих побед Суллы, все как один твердили, что пора заключать мир.

— Если самые лучшие наши войска не смогли победить римлян ни в открытом поле, ни за стенами городов, стало быть, продолжение войны грозит нам полным крахом! — заявил Сисина.

— Единственное спасение — это мир, — вторил ему Изабат, — причем мир на любых условиях.

— Если уж даже Архелай, самый рьяный сторонник войны, выступает за переговоры с Суллой, значит, наше положение действительно очень плачевно, — молвил осторожный Артасир.

За мир стояли Кратер и Пелопид. И Моаферн. Один Тирибаз был за продолжение войны.

— У Суллы нет кораблей, — говорил он, — переправиться из Европы в Азию он не сможет при всем желании. Все его победы в Греции — это победы над Архелаем, но не над Митридатом. Пусть Сулла разбил два наших войска, мы соберем третье. Разобьет и его — выставим четвертое. У нас за спиной бесчисленные азиатские племена, а у Суллы союзников нет. Даже Рим ему враждебен. Войско Суллы измотано беспрерывными осадами, переходами и сражениями, в Греции это войско, как в ловушке. Нужно послать в Грецию новое войско, таково мое мнение.

— Но Архелай… — начал было Критобул. Тирибаз перебил его:

— Архелая необходимо отстранить от командования. Я сам готов возглавить войско.

Но тут заговорили союзники Митридата, все они не горели желанием и дальше воевать с Римом.

— Пусть мои слова не покажутся дерзкими, однако я склонен усматривать в победах Суллы не просто удачу и талант полководца, но волю богов, — сказал вождь толистобогиев Кингеториг. — Галаты готовы воевать с людьми, но не с богами.

— Я скажу напрямик, хоть и являюсь зятем Митридата, — произнес царь пафлагонцев Александр. — Невелика честь устилать своими костями беотийские равнины, поэтому я больше не намерен посылать своих воинов на смерть.

Военачальники фригийцев, мисийцев, карийцев, вифинян и эллинских наемников также в один голос выразили нежелание переправляться в Грецию ни под началом Тирибаза, ни даже самого Митридата.

Митридат понял свое бессилие: уговорить союзников продолжать войну он не мог, заставлять силой не смел. У одного Кингеторига было десять тысяч галатов. Причем толистобогиев всегда были готовы поддержать их собратья трокмы и тектосаги, вожди которых хоть и помалкивали на совете, но по их лицам было видно, что они согласны с Кингеторигом.

Не хотелось Митридату ссориться и с Александром из любви к дочери.

— Критобул, — сказал царь, — приготовь письменный указ. Я даю Архелаю полномочия для заключения мира.

— На каких условиях? — спросил секретарь.

— На самых выгодных для нас! — воскликнул Тирибаз при гнетущем молчании союзников.

— На приемлемых условиях, Критобул, — после краткого молчания вставил Митридат. — Главное, чтобы был заключен мир.

Распустив совет, Митридат захотел остаться в одиночестве, однако его потревожил бесцеремонно ворвавшийся Тирибаз.

— Мне горько и стыдно видеть, что царь понтийский поддался малодушию союзников и предпочел унизительный мир пусть трудной, но победе! — кричал Тирибаз, не находя себе места от возмущения. — Если людей недалеких и трусливых устрашают римские мечи и многочисленные жертвы в этой войне, то тому, кто затеял эту войну, не пристало при первых неудачах терять лицо. Осмелюсь напомнить тебе, Митридат, о восьмидесяти тысячах римлян и италиков, перебитых за один день по твоему приказу. Думаешь, Сулла забыл об этом?

— А ведь я действовал по Твоему совету, Тирибаз, — зло прищурился Митридат.

— Рано складывать оружие, царь!

— Теперь мне ясен смысл твоего совета, Тирибаз. Этим ты хотел не просто запугать Рим, но уничтожить всякую возможность переговоров с римлянами.

— Царь, мир с римлянами лучше всего заключать у ворот Рима!

— И все же я пойду на переговоры с Суллой…

— Царь, этим ты поставишь себя в униженное положение. Римляне отнимут у тебя все завоевания!

Митридат взорвался:

— А с кем, по-твоему, мне воевать — с Суллой?! С Кингеторигом?! С царем Александром?! С мисийцами или карийцами?! С кем?!. У меня всего двадцать тысяч преданного войска, а уставших от войны союзников больше пятидесяти тысяч. Никто из них не жаждет воевать с победоносным Суллой. Я предвижу: стоит Сулле высадиться в Азии, и все мои союзники переметнутся к нему, сдадут города, предоставят заложников, сложат оружие… Так лучше заключить мир, пока Сулла в Греции, чем бросать вызов Судьбе. Оглянись вокруг, Тирибаз, всюду недовольство и заговоры! Никто уже не прославляет меня как нового Диониса, все пребывают в ожидании прихода своих прежних господ — римлян. Те, кто вчера проклинали римлян, сегодня готовы лизать им пятки, дабы заслужить их милость. О человеческая порода, смесь лживости и пресмыкания! Готовая туда склониться, куда подует более сильный ветер!

Тирибаз молчал. Ему не было дела до человеческой породы, в которой он давно разочаровался, ему было тяжело сознавать, что Митридат, как и Архелай, сломлен духом.

Глава десятая. КОВАРНЫЕ ГАЛАТЫ

Благодаря Зариатру, у которого повсюду были «глаза» и «уши», удалось раскрыть заговор в Магнесии. Граждане этого города собирались однажды ночью перебить гарнизон Митридата и освободиться от власти понтийского царя. Митридат в гневе приказал казнить всех заговорщиков, которых было почти четыреста человек. Это событие всколыхнуло всю Ионию. Такая мера устрашения, к удивлению Митридата, никого не устрашила. Сатрапы и начальники гарнизонов постоянно доносили царю о случаях нападения на воинов, стоящих в карауле, о подстрекателях, призывающих к восстанию; где-то углем писали на стенах домов непотребное о царе Митридате, где-то свергли с постамента его статую…

Хиосцы даже осмелились отправить посольство к Сулле, желая заверить римского полководца в своей готовности снова вернуться под покровительство Рима.

Выслушав соглядатая с Хиоса, Митридат немедленно поручил военачальнику Зенобию переправиться на остров и сурово наказать хиосцев за измену. Зенобий, ведя за собой войско под предлогом, будто он собирается перебросить его с Хиоса в Грецию, ночью захватил стены и боевые суда хиосцев.

Поставив у ворот стражу, Зенобий велел объявить, чтобы иноземцы оставались спокойными, а хиосцы собирались на народное собрание, так как он намерен сообщить им нечто от имени царя. Когда хиосцы собрались в театре, то Зенобий заявил им, что царь Митридат стал относиться с подозрением к их городу из-за тех граждан, которые держат сторону римлян, но он проявит хиосцам свою милость, если они выдадут все оружие и в качестве заложников дадут детей виднейших из граждан. Хиосцы, видя, что их город взят, выполнили условия Митридата. Зенобий перевез сданное оружие и заложников на материк в город Эрифры.

Позднее Митридат отправил хиосцам письмо, в котором напомнил о том, как хиосская триера ударила его корабль во время морской битвы с родосцами.

«Виновники этого не были найдены, — писал Митридат, — однако я закрыл на это глаза, давая вам почувствовать мое великодушие. И вот лучших своих граждан вы тайно послали к Сулле, и ни на кого из них не указали, и не донесли мне, что они это сделали не по общему решению, а это вы должны были бы сделать, если бы вы не были их соучастниками. Тех, которые злоумышля ли против моей власти, злоумышляли на мою жизнь, мои друзья присудили к смерти, я же вас наказываю штрафом в две тысячи талантов».

Хиосцы хотели отправить к Митридату послов, но Зенобий не позволил им этого. Так как оружие у них было отнято, дети виднейших граждан взяты в заложники, а в городе стояло понтийское войско, то они, стеная и плача, стали сносить в одно место украшения храмов и все женские драгоценности для выплаты штрафа. Когда все снесенное на площадь золото и серебро было взвешено на весах, Зенобий объявил, что не хватает весу. Окружив хиосцев воинами с обнаженными мечами, Зенобий посадил их на корабли вместе с женщинами и детьми. По замыслу Митридата плененных хиосцев предстояло расселить по греческим городам на побережье Понта Эвксинского.

Перебить двадцать тысяч человек, когда в Ионии назревало неповиновение, Митридат не решился.

В эти дни, полные какой-то неясной тревоги, люди Зариатра привели к Митридату человека, который сообщил царю о заговоре галатских вождей. Этого человека звали Оривазг. Он был одним из телохранителей вождя толистобогиев.

— Почему я должен тебе верить? — спросил Митридат, подозрительно глядя на доносчика. — Я только вчера виделся с Кингеторигом и договорился с ним, что, если Сулла вторгнется в Азию, совместными усилиями не пускать его дальше Троады.

— Все это лживые заверения, царь, — усмехнулся Оривазг. — Кингеториг замыслил пленить тебя и выдать Сулле, надеясь за это получить часть Вифинии. В этом замысле его поддерживает Адиаториг, который хочет выпросить у римлян Фригию.

Митридат слушал галата с каменным лицом. Оривазг сразу чем-то ему не понравился, и он не хотел верить его словам. А тот между тем продолжал:

— Скоро в Пессинунте состоится праздник Матери богов. Вот там-то они и хотят пленить тебя, царь. Ведь ты же собираешься ехать в Пессинунт…

Митридат слегка вздрогнул. Он действительно говорил об этом Кингеторигу.

— Во время процессии к храму Кибелы в толпу народа проникнут восемьсот переодетых воинов Адиаторига, которые должны будут перебить твоих телохранителей, царь, — молвил Оривазг. — А воины Кингеторига тем временем окружат город плотным кольцом, чтобы никто из твоих людей не смог добраться до Пергама.

— Задумано неплохо, — мрачно промолвил Митридат, — если все это не ложь.

Оривазг склонил голову.

— Могу поклясться чем угодно, что это правда, царь.

— Что побудило тебя выдать мне замысел Кингеторига? Ведь он, кажется, доверяет тебе?

— Кингеториг несправедливо обделил меня военной добычей, а у меня пять дочерей и каждой нужно приданое, царь.

— Так ты рассчитываешь на награду, Оривазг?

— А разве твоя жизнь ничего не стоит, царь? Митридат помолчал, затем нехотя сказал:

— Ты получишь награду, Оривазг, но только после того, как я сам уличу Кингеторига в злом умысле.

Призвав на совет своих ближайших друзей, Митридат не столько негодовал на Кингеторига, сколько пытался обвинять в подлости Оривазга.

— Я убежден, Оривазг из корыстных побуждений оболгал Кингеторига, а заодно и Адиаторига. Оба совсем недавно клялись мне в преданности, и мне бы не хотелось бросать им в лицо такое обвинение, не имея более веских доказательств.

— Я понимаю, Митридат, что за спиной двух этих вождей стоит немалая сила, — сказал Тирибаз, — и тебе бы хотелось видеть в их лице своих друзей. Однако наши поражения в Греции поколебали верность твоих союзников, царь. Иначе как объяснить все эти заговоры и подстрекательства к восстанию против понтийского царя? Если уж ионяне и карийцы отважились на такое, то чего ожидать от галатов?

Сисина и Моаферн согласились с Тирибазом.

— Этот народ издавна славится непостоянством, — промолвил Сисина. — Сегодня галат клянется тебе в преданности, а завтра точит на тебя кинжал.

— Галаты столь же храбры, сколь и коварны, — кивнул Моаферн.

— Что же будем делать? — спросил Митридат.

— Сделаем так, чтобы Кингеториг сам выдал себя, — сказал Тирибаз, способный на разные хитрости. — Пусть Оривазг придет к Кингеторигу и скажет, что царь Митридат дарует свободу Квинту Оппию. Пусть он скажет, что скоро этот римлянин встретится с Суллой. И самое главное — Оривазг должен сказать, что Митридат поручил ему сопровождать Оппия до морского побережья и оберегать его в пути.

Если Кингеториг действительно что-то замышляет, он наверняка ухватится за эту возможность передать послание Сулле.

— А если Кингеториг проявит осторожность и не клюнет на эту уловку? — выразил сомнение Моаферн.

— Я скажу Оривазгу, чтобы он подтолкнул Кингеторига на неосторожный шаг, если он желает получить свою награду, — ответил Тирибаз и сердито добавил, заметив недовольную мину Митридата: — С этими галатами иначе нельзя — продажное племя!

Оривазг сделал все, что ему велели. Два дня спустя он пришел в покои Митридата в сопровождении Тирибаза и с таинственным видом извлек из-под плаща пергаментный свиток.

Митридат взял пергамент в руки и, волнуясь, сломал печать.

Письмо было написано по-гречески и предназначалось Сулле. Начиналось послание словами: «Кингеториг, царь толистобогиев, и Адиаториг, царь тектосагов, приветствуют Луция Корнелия Суллу!»

Далее вожди галатов писали, что им в тягость владычество Митридата, бессмысленная жестокость которого оттолкнула от него всех союзников. Оба на определенных условиях были готовы воевать с понтийским царем на стороне римлян. В конце письма вожди давали понять Сулле, что в скором времени Митридат может оказаться у них в руках. А посему, они спрашивают, желает ли Сулла увидеть Митридата живым или ему достаточно прислать голову царя?

Митридат швырнул свиток себе под ноги.

— Предатели! — вырвалось у него. — Они хотят заслужить милость Суллы в обмен на мою голову. Ну ничего, скоро мы увидим, кто у кого в руках, клянусь Митрой!

Кингеториг и Адиаториг нисколько не удивились приглашению на праздник, посвященный сотворению мира великим Ахурамаздой. Персы и каппадокийцы, которых было немало в войске и окружении Митридата, справляли свои священные торжества столь же неукоснительно, как и эллины свои. На торжественные пиршества по такому случаю приглашались многочисленные гости. Обоих вождей удивило лишь то, что вместе с ними не был приглашен Богодиатар, царь трокмов.

Царь толистобогиев пришел во дворец Митридата со своей женой и сыновьями. Многие знатные галаты в его свите также захватили своих жен и детей, переступивших отроческий возраст. Еще более многочисленная свита была у царя тектосагов: помимо друзей и телохранителей он взял на праздник и всех своих родственников.

Митридат хотел расправиться только с Кингеторигом и Адиаторигом, обвинив их в измене в присутствии Оривазга. Но этому воспротивился Тирибаз.

— Казнь обоих царей озлобит их друзей и всю их родню, поэтому я предлагаю перебить всех, кто пришел сюда с вождями: и мужчин, и женщин, и детей. Понимаю, что это жестоко, но это необходимая жестокость, царь.

Митридат задумался. Сисина тоже был в растерянности. Один Моаферн резко возразил против этого.

— Во что ты превратишь праздник, Тирибаз?! — сказал он. — Галатов пришло не меньше трехсот человек, да мы зальем кровью весь пиршественный зал! И как на это посмотрит Богодиатар, царь трокмов?!

— Зло нужно вырывать с корнем, так учат нас предки, — стоял на своем Тирибаз. — Измена галатов опаснее заговоров ионян, поскольку ионяне разобщены, а галаты дружно стоят друг за друга. Кто знает, может, Богодиатар в душе тоже склоняется к измене. Так пусть наша жестокость послужит ему предостережением.

— Я согласен с Тирибазом, — принял решение Митридат. — Тирибаз, собери в переходах между пиршественным залом и мегароном моих телохранителей, а ты, Моаферн, веди туда же греческих наемников. Сисина, ты расставишь спешенных конников у главной лестницы и во внешней галерее. Я дам распоряжение дворецкому, чтобы он убрал из коридоров слуг и увел куда-нибудь всех прочих гостей. Сигналом будет…

Митридат запнулся. Ему вдруг стало страшно от того, что он хладнокровием обрекает на смерть сотни людей, среди которых есть неповинные женщины и дети.

— Я дам тройной сигнал трубой, — сказал Тирибаз. — Смелее, царь! Кто долго колеблется, тот недолго царствует.

Галаты уже сидели за столами в ожидании выхода царя, но вместо этого пиршественный зал сначала покинули слуги и музыканты, а потом стали расходиться куда-то приглашенные на торжества посольства из разных городов. Смысл происходящего стал ясен галатам, когда в распахнутые двери вбежали царские телохранители и эллинские наемники с обнаженными мечами. Где-то в переходах дворца трижды прогудела боевая труба, и воины Митридата, зловеще сомкнув ряды, двинулись на растерянных галатов.

Заметив среди воинов Моаферна и Тирибаза, Адиаториг крикнул им, спрашивая, пропустят ли его к Митридату? И если нет, то дадут ли ему меч, чтобы он мог умереть как воин?

В ответ полетели стрелы и дротики, поражая безоружных галатов, которые в ужасе заметались по залу, опрокидывая столы и стулья. Избиение продолжалось меньше часа. Никто из галатов не уцелел.

На другой же день Митридат отправил тарентинца Эвмаха с войском, чтобы занять гарнизонами крепости толистобогиев Блукий и Пейи, а также города тектосагов Анкиру и Пессинунт.

Глава одиннадцатая. ФИМБРИЯ

Условия, на которых Сулла соглашался заключить мир с Митридатом, гласили: понтийский царь должен выдать флот, возвратить пленных, перебежчиков, бежавших рабов, а также вернуть хиосцев на их родину. Необходимо вывести гарнизоны из всех земель, за исключением тех, которыми царь Понта владел до войны. Возместить расходы на эту войну, которые римлянам пришлось произвести из-за него.

Митридат, только что захвативший почти всю Галатию, посчитал неприемлемыми для себя такие условия мира. К тому же его сын Митридат привел к нему из Каппадокии свежее войско.

Выдать Сулле флот, на который было потрачено столько денег и трудов, флот, не проигравший ни одного сражения, — это казалось Митридату немыслимым и недопустимым! В конце концов Сулла победил его на суше, а не на море, поэтому он не имеет права требовать флот, пока еще не побежденный римлянами!

Тирибаз подливал масла в огонь.

— Царь, если ты выдашь Сулле флот, он посадит на него свои легионы и без помех переправится в Азию. Тогда Сулла непременно продолжит войну либо выдвинет еще более жесткие требования. Самое лучшее — это прервать переговоры и подождать, что станет делать Сулла.

— Но Архелай извещает меня, что в плену у Суллы находится мой сын Ксифар и несколько моих военачальников, — возразил Митридат, разрываясь между желанием продолжать войну и страхом потерять дорогих ему людей.

— Архелай также сообщает о прибытии в Грецию другого римского войска во главе с консулом Флакком, — сказал Тирибаз. — Это войско послали популяры, недруги Суллы в Риме. Приближается момент, когда римские полководцы схватятся друг с другом не на жизнь, а на смерть. Нужно дождаться, когда Флакк победит Суллу, и уже договариваться о мире с ним.

Митридат тянул с ответом Архелаю, а между тем события развивались самым неожиданным образом. Часть войска Флакка перебежала к Сулле, восхищенная его победами. Боясь лишиться всей армии, Флакк поспешил оставить Фессалию и перебрался к проливу, разделяющему Европу с Азией. Затребовав у жителей близлежащих городов все имеющиеся у них корабли и лодки, Флакк за несколько дней перебросил свое войско на азиатский берег. В его намерение входило сражаться с Митридатом, дабы превзойти Суллу военной славой.

Навархи Митридата поздно спохватились и напали на суда Флакка, когда они, уже пустые, возвращались в родные гавани.

Митридат послал против Флакка своего сына Митридата и пафлагонского царя Александра. Однако сражаться им пришлось не с Флакком, а с его легатом Фимбрией, который убил Флакка, повздорив с ним из-за какого-то пустяка. Впрочем, по слухам Флакк отличался неимоверной жестокостью в наказаниях провинившихся, поэтому подчиненные ему войска охотно подчинились Фимбрии, который умел заискивать перед простыми воинами.

Имея всего два легиона, Фимбрия в первой же стычке разбил войско Митридата Младшего. Вскоре состоялась большая битва, и снова победил Фимбрия. На поле сражения с копьем в груди остался пафлагонский царь.

Митридат отправил на помощь сыну отряды во главе с Пелопидом и Кратером. Война в Троаде разгоралась все сильнее. Местные эллины обрадовались было приходу римлян и хотели поддержать Фимбрию, но воинственный легат видел вокруг себя только врагов. По его приказу сжигались села и города, разрушались храмы, всех свободнорожденных воины Фимбрии продавали в рабство, сопротивляющихся убивали. Имущество убитых римляне делили между собой, ясно давая понять, что эта война ведется ими не столько ради победы над Митридатом, сколько ради обогащения.

Дым от пожарищ уже был виден с холма, на котором возвышался дворец пергамских царей.

— Царь, пришла пора облачаться в панцирь, — сказал однажды Тирибаз, придя в покои Митридата. — Не сегодня завтра римляне будут здесь.

Во главе сорокатысячного войска Митридат выступил к реке Скамандр, где стоял лагерем Фимбрия. По пути Митридат соединился с войском сына. Выяснилось, что накануне Митридат Младший сильно потрепал римскую пехоту своей конницей.

— А сегодня нам удалось перебить около тридцати мародеров из римского стана в селении за рекой, — сообщил царю Пелопид.

— Римляне сильны только в строю, — заметил Кратер, — когда они неорганизованы, победить их не трудно.

Митридат впервые увидел в непосредственной близости от себя римский военный стан. Он слышал от очевидцев, что римляне на стоянках окружают свои палатки рвом и валом, на котором устанавливают частокол с башенками по углам. Однако увиденное произвело на Митридата странное волнующее впечатление, словно он приблизился к разгадке некой тайны. Он объезжал римский лагерь верхом на коне в сопровождении телохранителей и с детским любопытством разглядывал земляной вал, обложенный дерном, деревянные ворота, обращенные к четырем частям света, прочный частокол, за которым виднелись длинные ряды палаток.

Римская стража что-то выкрикивала с башен и пускала стрелы в свиту понтийского царя. Стрелы, не долетая, втыкались в землю.

— Лучники у римлян дрянь, — презрительно процедил Кратер.

— А конница и того хуже, — усмехнулся Митридат Младший. Это бахвальство рассердило Митридата.

— Что же вы не разбили столь слабого врага до моего прихода? — язвительно спросил он.

Сын обиженно отвернулся. Кратер опустил глаза.

— Сколько у нас войска? — спросил Митридат, повернувшись к Тирибазу.

— Пятьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы, — ответил тот.

— А сколько войска у Фимбрии? Царю ответил Пелопид:

— Двенадцать тысяч пехоты и меньше тысячи всадников. Такой перевес в силах пробудил в Митридате уверенность, что он обязательно победит. Он просто не может не победить! Если войско Фимбрии не выйдет из лагеря, он возьмет лагерь штурмом!

Рассвет нового дня застал Митридата верхом на коне. Царь выводил на равнину свое войско, выстраивая его для битвы.

Зеленая равнина с желтыми пятнами песчаных впадин на месте высохших озер покрылась отрядами персов и каппадокийцев с длинными овальными щитами. Плечом к плечу стояли эллинские наемники в гривастых шлемах. Рядом с ними встали фригийцы, вифиняне, халибы и тибарены. Все в одеждах своего племени и своим национальным оружием. Пехота стояла в центре, конница — на флангах.

Митридат с тревогой ждал, отважится ли на битву римский полководец при виде такой многочисленности врага.

Фимбрия не испугался и принял вызов.

Вот тяжелая римская пехота с высоко поднятыми значками манипулов и знаменами легионов выстроилась в шахматном порядке напротив понтийского войска. Римская конница вся собралась на одном фланге.

Митридат двинул вперед всю свою конницу.

Ему казалось, что Фимбрия допустил роковую ошибку, обнажив один из своих флангов. Царь решил нанести свой главный удар по этому слабому месту в римском построении. Митридат действовал так, исходя из опыта великого Александра, царя македонян, который решил судьбу своих самых известных сражений именно таким фланговым ударом тяжелой кавалерии.

Митридат сам возглавил эту атаку. Он летел впереди на гнедом жеребце с развевающейся гривой, а за ним, сотрясая землю, неслись пять тысяч закованных в броню армянских и персидских всадников.

Одновременно Митридат Младший на другом фланге разворачивал каппадокийских и пафлагонских конников для удара по римской коннице.

Ярко светило солнце, зажигая горячие блики на шлемах и щитах многих тысяч воинов, собравшихся в долине реки Скамандр, видевшей за прошедшие столетия немало битв на своих берегах.

Римская панцирная пехота пришла в движение, перестраиваясь и впуская в интервалы между когортами отряды велитов. Стрелы и камни из пращей тучей взлетали в воздух и падали на головы понтийских всадников.

Митридат увидел, что римляне успели перестроиться в монолитную фалангу и ждали его конников, наклонив копья. Царь погнал коня вдоль неприступной шеренги из римских щитов с изображениями молний Юпитера, стараясь зайти в тыл Фимбрии. Но перед ним вырос вал и частокол. Фимбрия так расположил свое небольшое войско, что со спины его надежно прикрывал укрепленный лагерь. Установленные на валу катапульты и «скорпионы» смешали всадников Митридата, поражая их огромными стрелами.

Тогда Митридат решился на лобовой удар.

Его тяжелая конница врезалась в ряды римских легионеров. Римляне подожгли пучки соломы и просмоленной шерсти, намотанные на длинные палки. Кони дыбились и не шли в огонь, храпели, пятились и бесновались, сбрасывая наездников. Все перемешалось. В этой сумятице римляне принялись забрасывать понтийцев дротиками. Самые храбрые из римлян подлезали под лошадей и вспарывали им животы мечами. Происходившее больше походило не на сражение, а на избиение конницы пехотой.

Митридат с трудом вырвался из этого хаоса. Его конь заметно хромал. Щит был утыкан стрелами. От удара по голове в ушах стоял звон.

Понтийская конница отступила, потеряв убитыми четыреста всадников.

Не добился успеха на другом фланге и Митридат Младший, но он не отступал, а продолжал кружить подле римской конницы, засыпая ее стрелами и не давая ей наступать.

— Мальчишка неплохо знает свое дело! — заметил Тирибаз, кивнув туда, где мелькали значки каппадокийских всадников и доносился боевой клич пафлагонцев.

Митридат, сойдя с коня, дал знак военачальникам вести в сражение пехоту.

И в этот момент загудели римские букцины. Легионы опять выстроились в шахматном порядке, когда когорты второго ряда видят перед собой интервалы когорт первого ряда, а когорты третьего ряда — интервалы второго. Более всего Митридата поразило то, что, находясь в подавляющем меньшинстве, римляне тем не менее двинулись в наступление, да так стремительно, что с ходу опрокинули передние шеренги понтийской пехоты. На глазах у Митридата происходило что-то непонятное и необъяснимое, когда мириады его воинов оказались бессильны перед малочисленным, зато более сплоченным и умелым в рукопашном бою врагом. И враг этот, подобно пауку-тарантулу, душил, рвал и уничтожал внешне более могучего соперника.

Быть побежденным Митридат не желал, поэтому он ринулся в битву, как рассерженный лев. Его коннице удалось-таки рассечь римскую пехоту надвое и окружить большой отряд легионеров. Митридат непременно уничтожил бы этих римлян, если бы не его пехота, обратившаяся в повальное бегство.

Еще сдерживал римскую конницу Митридат Младший. Еще держался Кратер с греческими наемниками. И Тирибаз не уставал ободрять царских телохранителей…

Однако битва была проиграна.

Давала себя знать изнуряющая жара. Закованные в железо всадники Митридата задыхались от жажды, их кони, защищенные кожаными и бронзовыми доспехами, выбились из сил.

Митридат дал сигнал к отступлению.

Еле заметный ветерок, напоенный запахом сухой земли, касался разгоряченного лица Митридата. Конница с глухим топотом двигалась по пыльной дороге в сторону Пергама. Позади были слышны ликующие крики римских воинов, грабивших стан понтииского царя.

Собрав свое рассеявшееся войско, Митридат был готов снова сражаться с римлянами.

Внезапно пришло известие из Эфеса. Там восстание. Эфесяне убили Зенобия, который прибыл к ним сразу после расправы с хиосцами. Тесть Митридата Филопемен с трудом выбрался из города. Другой гонец сообщил о смерти Эвмаха в битве с толистобогиями. Галаты вновь отбили свои крепости и города. Они полны гнева и готовы двигаться на Пергам.

Поступила и еще одна тревожная весть. Легат Суллы Лукулл побывал в Египте. К войне с понтийским царем склонить царя Птолемея ему не удалось, зато он выпросил у египтян корабли и с ними благополучно достиг Родоса. Действуя вместе с родосцами, Лукулл освободил от понтийцев остров Кос и захватил в Ионии город Колофон, пленив тирана Эпигона, союзника Митридата.

От этих известий у Митридата потемнело лицо. Все рушилось на глазах! У римлян появился свой флот!

— Надо немедленно заключать мир, — заявил Моаферн. — Сегодня же послать послов.

— К кому? — хмуро произнес Митридат. — К Сулле или Фимбрии?

— К обоим! — воскликнул Моаферн.

Почти все военачальники согласились с Моаферном. Только Тирибаз и Митридат Младший выступили против переговоров.

— Переговорами положение не спасти, — говорил Тирибаз и грозно хмурил густые брови. — Кто этого не понимает, тот или трус, или предатель. Нам нужна победа! И в первую очередь над Фимбрией. Тогда и галаты угомонятся, а с Эфесом расправимся позднее.

— Еще есть Лукулл… — мрачно напомнил Моаферн.

— Послать против него Метрофана, — нервно бросил Тирибаз. — Сколько у египтянина кораблей? Кажется, сорок?.. Хватит, чтобы отбросить Лукулла от азиатского побережья!

— Кого отправим против Фимбрии? — поинтересовался Митридат.

— Отправь меня, отец, — выступил вперед Митридат Младший. Митридат взглянул на Тирибаза. Тот еле заметно кивнул.

— Пусть идет, но дай ему в помощники Пелопида.

Совет еще продолжался, когда прискакал вестник с известием о восстании в Милете. Затем прибыл еще один, который сообщил, что толистобогии и тектосаги, вооружившись, идут к Пергаму.

Митридат в отчаянии обхватил голову руками и покинул совет, оставив всех в растерянности. Тирибаз, единственный не упавший духом, перед неукротимой волей которого преклонялись все, вынужден был принимать решения и отдавать приказы.

Он повелел Митридату Младшему и Кратеру поделить войско. Одному идти против Фимбрии, другому — против галатов. Сисину с конным отрядом Тирибаз отправил в Эрифры, где находились заложники из многих городов, с тем чтобы перевезти их в Сарды, подальше от морского побережья. Моаферну Тирибаз приказал готовить Пергам к обороне.

Ночью Митридату не спалось. Приступы отчаяния сменялись в нем наплывами неукротимой ярости. Царь сначала вызвал к себе в опочивальню Критобула и продиктовал ему послание к Архелаю, в котором умолял того договориться с Суллой о мире на любых условиях. Спустя час Митридат потребовал себе коня и оружие, кричал, чтобы поднимали войско, он сам поведет его против римлян! Появившийся Тирибаз успокоил Митридата, сказав, что войско уже ушло и что важные дела посреди ночи не делают.

Тогда Митридат велел принести вина, привести женщин. Он устал от забот и желает веселиться!

Дворецкий, дрожа от страха, поторапливал слуг, несших вино в кратерах, подталкивал полуодетых полусонных флейтисток и танцовщиц, которых бесцеремонно подняли с постели.

В небольшом зале для царя был накрыт стол, вокруг было поставлено множество светильников на подставках. Играли флейты, кружились посреди зала юные девы с еле прибранными волосами.

Гостями царя на этом позднем застолье были Тирибаз и дворецкий.

Митридат много пил и старательно делал вид, что ему весело, но раздражение и тревога то и дело прорывались наружу. Наконец не в меру упившийся царь уснул прямо за столом.

На другой день Митридат, отложив дела, снова окружил себя танцовщицами и флейтистками, опять без всякой меры пил неразбавленное вино. Критобул, пришедший к царю за распоряжениями, застал Митридата спящим на ложе у стола в обнимку с нагой танцовщицей, такой же пьяной, как и он. Рядом на скамье храпел пьяный дворецкий. Слуги расторопно убирали объедки, сметали с пола скорлупу от орехов и осколки разбитой амфоры.

Критобул постоял на месте, что-то соображая. Затем, приблизившись к спящему царю, секретарь взял его бессильную руку и приложил печать на царском перстне к воску на запечатанном письме. Это было послание к Архелаю, продиктованное Митридатом прошлой ночью.

В тот же день Критобул отправил письмо с надежным человеком в Грецию.

Стоял июль.

Митридат Младший изнемогал в нелегкой борьбе с войском Фимбрии. От него ушли пафлагонцы: они устали воевать. Ушли и скифины в свои степи близ Армянского Тавра. Царь скифинов Каргуш сказал перед уходом, что среди его соплеменников назревает свара и ему необходимо ее предотвратить.

Кратер, с трудом одолев галатов, двинулся на подмогу к Митридату Младшему. Им удалось разбить авангард Фимбрии у города Адрамиттия, но в последовавшем затем большом сражении победил Фимбрия. Митридат Младший ушел в Стратоникею, чтобы хоть как-то пополнить поредевшее войско. Кратер со своим отрядом ушел в город Фиатиры, гарнизон которого просил о помощи против восставших жителей.

Митридат, проводивший в беспробудном пьянстве день за днем, сразу протрезвел, едва Критобул объявил ему, что Фимбрия стоит у стен Пергама. Царь потребовал к себе Тирибаза, велел собирать войско, слать гонцов к сыну.

— Твой сын осажден в Стратоникее галатами, которые вновь взялись за оружие, — сказал Митридату Тирибаз. — Я распорядился перевезти все сокровища из Пергама на берег моря, в Питану. Там их грузят на корабли. Пергам нам не удержать, как не удержать Ионию и Карию. Пока ты, друг мой, топил в вине свои печали, произошли печальные события. Боги окончательно отвернулись от нас.

— Что случилось, Тирибаз? — холодея, спросил Митридат.

— Лукулл хозяйничает на море, он разбил Метрофана у Книда, захватил остров Самос. Ликийцы и карийцы поклялись ему в верности. Войско Суллы стоит на фракийском берегу и готово переправиться в Азию. Пафлагонцы отказались сражаться за тебя, Митридат. Мисийцы тоже. Ушли скифины. И многие из греческих наемников разошлись кто куда…

— Где Стратоника? — вдруг спросил Митридат.

— В Питане, — ответил Тирибаз. — Она ждет тебя, царь. Митридат вывел из Пергама гарнизон и удалился в приморский город Питану, где у него стояли самые лучшие и большие корабли. Фимбрия вступил в Пергам, граждане которого добровольно сдались ему.

Глава двенадцатая. СУЛЛА

Народ, некогда живший на азиатском берегу Геллеспонта у горы Иды, долгое время не имел названия. Пока здесь не появился Дардан, сын Зевса. Он основал город на мысу, выступающем в море, и назвал его Дарданией. Окрестные жители, избравшие Дардана царем за его справедливость, стали именоваться дарданцами. Правнук Дардана Ил по воле Зевса построил другой город в долине реки Скамандра, названный в его честь Илионом. Этот город стал новой столицей дарданцев, а их прежняя столица понемногу пришла в упадок.

После разрушения Илиона ахейцами дарданец Эней, сумевший спастись с немногими спутниками, воцарился в Дардании и правил над дарданцами по праву родства с погибшим царем Илиона Приамом. Повинуясь предсказаниям богов, Эней покинул землю Азии, чтобы навсегда обосноваться в Италии. С той поры в Дардании больше не было царей.

Река времен уносит в прошлое, седое и легендарное, имена древних царей вместе с их деяниями… Сменялись века и поколения, не осталось никого из древнего народа дарданцев, был забыт даже их язык. И только развалины города, заросшие травой и колючим кустарником, по-прежнему хранят эхо ушедших времен — Дардания.

Близ города Дардании осенью 85 года до нашей эры произошла встреча понтийского царя Митридата Евпатора и римского полководца Луция Корнелия Суллы, положившая конец войне, названной римлянами Первой Митридатовой.

Митридат привел с собой двадцать тысяч пеших воинов и шесть тысяч конницы. У Суллы было четыре когорты пехоты и двести всадников. В море по одну сторону мыса покачивались на волнах двести военных кораблей Митридата, по другую — тридцать кораблей Лукулла.

Сулла и Митридат сошлись на виду у своих войск.

На Митридате был блестящий персидский панцирь из множества мелких чешуек и красный плащ. Его густые золотистые кудри были повязаны диадемой — знаком царского достоинства. Сулла был в легком кожаном панцире с украшением в виде орлиных крыльев на груди с двойной юбкой из кожаных полос, украшенных серебряными звездами. В руке Сулла держал короткий бронзовый жезл с орлом на верхушке — знак консульской власти.

Оба были безоружны. Оба всматривались друг в друга с затаенным любопытством.

Сулла был на целую голову ниже понтийского царя, но римлянин держался так, будто он бог, спустившийся с Олимпа. Его приподнятый подбородок, властно сжатые губы и та непринужденная грация, с какой он держал свой жезл, говорили о том, что этот человек упивается своим могуществом. Светло-голубые глаза Суллы глядели открыто, но без вызывающей надменности.

Чувствуя, что пауза затягивается, Митридат первым протянул Сулле руку. Но тот вместо рукопожатия задал царю вопрос, готов ли он прекратить войну на условиях, согласованных с Архелаем. Поскольку обмен пленными уже состоялся, Митридат был готов оспорить условия предварительного мира, как советовал ему Тирибаз, однако прямой взгляд Суллы словно сковал Митридату уста. Сулла прервал это молчание словами:

— Молчать пристало победителям, но не побежденным. Тогда Митридат завел речь о войне, пытаясь приписать победы Суллы воле богов. Себя царь оправдывал тем, что с римлянами его поссорили Ариобарзан и Никомед. Он сам никогда бы не взялся за оружие, если бы не алчность Мания Аквилия… Сулла перебил Митридата:

— Я давно слышал от других о твоем красноречии, царь. А теперь и сам вижу, что ты силен в риторике: ведь даже держа речь о делах подлых и беззаконных, ты без труда находишь для них благовидные объяснения. Тебе впору поклониться мне в ноги, за то что я оставляю тебе правую руку, которой ты за один день погубил восемьдесят тысяч италиков по всей Азии! А ты твердишь мне, что не согласен с выдачей флота, да еще притязаешь на Пафлагонию. Одумайся, царь. И не заставляй меня снова браться за меч. Спрашиваю тебя еще раз: готов ли ты выполнить условия, о которых мы договорились через Архелая?

Превозмогая себя, Митридат ответил утвердительно.

К удивлению Митридата, Сулла тотчас приветствовал его и, обняв, поцеловал.

Дальнейшая их беседа протекала самым дружеским образом.

Сулла признался, что завидует Митридату, которому не нужно оспаривать власть в своем царстве.

— В Риме не так, — молвил Сулла. — В Риме, чтобы добиться хоть какой-то власти, надо прежде заискивать перед толпой, угождать сенаторам, быть полезным кучке разжиревших негодяев, именующих себя высшей аристократией. Кроме этого существует возрастной ценз, через который невозможно переступить без громкого судебного скандала. Ты можешь быть храбрее и находчивее всех на поле битвы, но если тебе не исполнилось сорок три года, значит, консулом ты не станешь. Как будто молодость — это порок!

Митридат согласился с Суллой. Действительно, у кого есть склонность к честолюбию и славным деяниям, тому незачем ждать зрелых лет и тем более старости, чтобы прославиться. Глупо вгонять свою жизнь в рамки закона да еще такого закона, который уравнивает храбрецов и трусов.

Сулла с восхищением посмотрел на Митридата.

— Ты меня понимаешь, царь. Клянусь Юпитером, ты мыслишь как и я!

Под конец их беседы Сулла сделал благородный жест: он согласился забрать у Митридата не весь флот, а только семьдесят пятипалубных кораблей, обитых медью. И еще он попросил у царя пятьсот лучников.

— Твои лучники, царь, гораздо лучше моих, — признался Сулла. — Мне предстоит сражаться с Фимбрией, который засел в Пергаме и не желает мне подчиниться. А затем меня ждет нелегкая война с моими недругами в Италии. Хоть это и нелепо звучит, но большинство моих сограждан желали мне поражения в этой войне. Однако я разочаровал их.

И Сулла засмеялся, да так заразительно, как может смеяться самый счастливый человек на свете. Не удержался от смеха и Митридат, глядя на Суллу. На душе у Митридата вдруг стало легко, его восхитило великодушие Суллы и то, как просто он говорит о грядущих опасностях.

«Поистине, это необыкновенный человек! — думал Митридат, возвращаясь к своему стану. — Хотел бы я иметь его своим другом».

Глава тринадцатая. АРХЕЛАИ

Мирный договор не был записан на пергаменте, как обычно делалось в таких случаях, и не был выбит на мраморной плите для ознакомления с ним всех желающих. Сулла объявил Митридата другом и союзником римского народа и своим честным словом гарантировал Митридату соблюдение всех условий договора, взяв слово и с понтийского царя впредь не нарушать мира с Римом. На вопрос Митридата, утвердит ли римский сенат данный мирный договор, Сулла с усмешкой ответил: «Мое слово весомее мнения сената и всего римского народа!»

Многие в окружении Митридата остались недовольны таким положением вещей.

— Договор без письменного документа более похож на соглашение двух человек, но не двух государств, — говорил царю Критобул. — Это чревато злоупотреблениями со стороны римлян, ведь Сулла не вечен. Стоит ему покинуть этот мир, и у его преемников будет возможность исказить заключенный им мирный договор. Без письменного текста мы не сможем отстаивать свою правоту ни в римском, ни в третейском суде.

С Критобулом соглашался Моаферн:

— Митридат, ты допустил ошибку, поверив Сулле на слово. Если бы Сулла был царем в наследственном царстве, его клятвы отеческими богами были бы допустимы и весомы. Но в демократическом Риме нынешний властелин завтра может уйти в изгнание либо вовсе лишиться жизни, тогда сенат попросту аннулирует заключенный Суллой договор.

— Сговорчивость и миролюбие Суллы понятны, ведь ему еще предстоит воевать с Фимбрией и со своими врагами в Риме, объявившими его вне закона, — заметил Пелопид. — Но будет ли Сулла столь же миролюбив и благороден с понтийским царем, если он одолеет и Фимбрию и популяров? Не воспользуется ли он тем, что договор с Митридатом существует только на словах, и не выставит ли тогда более жесткие условия мира уже как истинный победитель и властелин Рима?

Но, пожалуй, больше всех возмущался Архелай, считавший заключение мира на столь мягких для Митридата условиях своей выдающейся заслугой:

— Мир есть, а договора о мире нет. Такая ситуация на руку победителям, а не побежденным. Самое разумное, по-моему, это отправить к Сулле послов, чтобы они в его присутствии составили текст мирного договора, составили и записали по-гречески и по-латыни. Только письменный договор может быть гарантией его соблюдения.

Архелаю и всем остальным возражал Тирибаз:

— Кто боится неопределенности, тот желает безоговорочно и навсегда покориться Риму. Именно письменный договор свяжет нам руки и надолго, а договор на словах тем и выгоден, что действителен, покуда жив Сулла. Мир — это передышка перед новой войной, поэтому вероломство римлян в несоблюдении данного договора нам только выгодно. Не столь важно, кто нарушит договор — Сулла или его преемники, важно другое: устный договор, да еще такой мягкий по отношению к царю, столь безжалостно истреблявшему всех говорящих по-латыни, непременно подтолкнет римлян к нарушению его.

Намерение Тирибаза уже сейчас начать подготовку к новой войне с Римом вызывало резкое неодобрение среди военачальников, большинство которых полагало, что Понту потребуется не меньше двадцати лет, чтобы восстановить силы. А для этого и нужен надежный мирный договор с Римом, сухопутное войско которого вновь стояло у западных пределов Понта.

Митридат остался глух к советам друзей и не отправил послов к Сулле.

«Это не мир, а передышка перед новой войной, Тирибаз прав, — думал он. — Сулла победил Архелая, а не меня. Скоро я создам войско, равное римскому по выучке и вооружению. Вот тогда поглядим, чьи трубы протрубят победу!»

По возвращении в Синопу Архелай сразу почувствовал холодность царя. Многие друзья Архелая стали сторониться его. Архелай все чаще замечал на себе косые взгляды царских приближенных. Однажды во дворце был назначен пир. Были приглашены все вельможи из царского окружения, в том числе и брат Архелая, Неоптолем. И только Архелай приглашен не был.

«В чем тут дело? — недоумевал полководец. — Чьи это козни? Чем объяснить такое поведение Митридата?»

Архелай попытался расспросить об этом Моаферна, помня его дружеское расположение. Однако Моаферн уклонился от беседы с ним, сославшись на неотложные дела. Не пожелал разговаривать с Архелаем и Тирибаз. Тогда Архелай подступил к Неоптолему, желая узнать причину этого отчуждения, но тот только пожимал плечами, говоря брату:

— Я, хоть и нахожусь в царской свите, но доверием царя не пользуюсь. Чувствую, что меня только терпят. Я сам хотел бы знать, что происходит?

Прямодушный Архелай пожелал прийти во дворец к царю, чтобы прямо спросить Митридата, чем он заслужил такую немилость.

Дворцовая стража не пропустила Архелая.

Тогда Архелай потребовал, чтобы позвали Тирибаза. Он поговорит с ним прямо здесь, на дворцовых ступенях. Требование Архелая невозмутимые стражи пропустили мимо ушей.

— Пусть ко мне выйдет дворецкий! — бушевал рассерженный военачальник. — Я через него передам несколько слов Митридату. Это очень важно!

После долгих колебаний начальник стражи все же послал за дворецким.

Прошло немало времени, прежде чем дворецкий вышел из высоких дверей на освещенные жарким солнцем мраморные ступени портика и окликнул нервно расхаживающего вдоль колонн Архелая.

— Сатибарзан, передай от меня царю следующее… — промолвил Архелай, вперив в дворецкого тяжелый взгляд. — Во имя памяти моего отца, верно служившего Митридату, я хочу знать, чем вызвано нынешнее охлаждение царя ко мне? Если это результат наговоров на меня, то почему бы царю не выслушать и мои объяснения?

Сатибарзан передал слева Архелая царю, который распорядился пропустить военачальника во дверец.

Архелай полагал, что встретится с Митридатом наедине либо в присутствии Тирибаза, но он ошибся. Сначала в зал, где Архелай ожидал выхода царя, вошли Тирибаз и Моаферн. Оба остановились возле мраморной статуи персидского царя Ксеркса поодаль от Архелая, молчаливые и неприступные. Затем в покое появились военачальники Таксил и Дорилай. Потом пришли Пелопид, Метрофан и Зариатр. Никто из пришедших не поздоровался с Архелаем, не сказал ему ни слова. Все хранили зловещее молчание.

В сердце Архелая зародилась тревога.

«Это неспроста, клянусь Зевсом!» — подумал он.

Наконец в зал вступил Митридат, сопровождаемый Сатибарзаном и Критобулом. У дверей застыла царская стража.

Архелай первым поприветствовал царя и отвесил низкий поклон.

Митридат ответил на приветствие Архелая и дружески улыбнулся ему, но при этом глаза его глядели холодно.

— Не думал я, Архелай, что мне когда-нибудь придется бросать тебе в лицо такое обвинение, — со вздохом промолвил Митридат. — Ты напомнил про Диофанта, своего отца, память о котором очень дорога мне. Поэтому я согласился выслушать тебя. Оправдайся, если сможешь.

Архелай уязвленно вскинул голову.

— В чем меня обвиняют, царь? И кто смеет обвинять меня?!

— Тебя обвиняют в измене, друг мой, — ответил Митридат. — А обвинители — вот они!

Царь указал на Таксила и Дорилая. Оба выступили вперед.

— Таксил, мы же вместе сражались против римлян при Херонее! — воскликнул пораженный Архелай. — Как ты можешь обвинять меня?! А тебе, Дорилай, я доверил левый фланг в битве под Орхоменом…

— Я-то действительно сражался с римлянами, — со злым прищуром произнес Таксил, — а ты, Архелай, делал все, чтобы Сулла вышел победителем!

— Под Орхоменом моя фаланга опрокинула римлян и гнала их несколько стадий, — сказал Дорилай, — а в это время правый фланг, которым командовал ты, Архелай, топтался на месте. Серпоносые колесницы расстроили весь центр римского войска, оставалось еще одно усилие — и была бы полная победа, но ты, Архелай, промедлил с ударом тяжелой конницы и вдобавок стянул к себе все резервы. Потеря времени дорого нам обошлась: римляне отошли за вырытый накануне ими же ров и восстановили боевые порядки.

— Я отражал натиск двух римских легионов и всей римской конницы, — стал оправдываться Архелай. — Сулла намеренно оттягивал назад свой центр и правый фланг, чтобы наша фаланга, переходя через ров, расстроила свои ряды.

— Поистине это большая доблесть — отражать натиск двенадцати тысяч римлян, имея под своим началом тридцать! — язвительно усмехнулся Таксил. — У Дорилая было всего шестнадцать тысяч воинов, и он тем не менее обратил в бегство почти столько же римлян.

— Но Дорилай первым показал спину в битве при Орхомене, — заметил Архелай.

— Что ему оставалось делать? — пожал плечами Таксил. — Фаланга была расстроена, а помощь к нему не подошла. Как будто все решалось там, где сражался наш доблестный Архелай!

— И все же я последним бежал с поля битвы под Орхоменом в отличие от некоторых, — глядя Таксилу в глаза, сказал Архелай.

— Зато при Херонее ты бежал впереди всех и заперся в укрепленном лагере, не впуская туда преследуемое римлянами понтийское войско, — уязвленно воскликнул Таксил. — По твоей вине римляне перебили так много наших воинов, прижав их к лагерному частоколу. Может, скажешь, этого не было? Или станешь отрицать, что это было не на пользу Сулле?..

— Я потерял в битве своего сына! — гневно воскликнул Архелай.

— А я потерял в Греции сто пятьдесят тысяч войска, как выясняется, по твоей вине, Архелай, — мрачно вставил Митридат. — Эта потеря была бы оправданной и объяснимой, если бы мы не проиграли войну. Но войну мы проиграли, Архелай…

— Значит, виновником поражения в войне ты считаешь меня, царь? — не скрывая горестного изумления, спросил Архелай. И тут же сокрушенно добавил, видя, что Митридат молчит: — О боги, и почему я не погиб под Орхоменом!

— Ты не мог погибнуть, Архелай, так как твоя смерть была невыгодна Сулле, — сказал Тирибаз, по лицу и тону которого можно было определить, в чем именно он подозревает Архелая.

— У тебя есть веские основания обвинять меня в измене, Тирибаз, или ты поверил наветам двух этих негодяев? — спросил Архелай, кивнув на Таксила и Дорилая.

— Есть, — коротко ответил Тирибаз. — Почему Сулла без выкупа отпустил наших пленных, стоило тебе попросить его об этом?

— Сулла был заинтересован в мире с Митридатом, поскольку настоящим его врагом в ту пору был Флакк, — без заминки пояснил Архелай. — Зная об этом, я намекнул Сулле, что царь Митридат скорее пойдет на заключение мира, если получит без выкупа своих пленных.

— А как ты объяснишь то, что Сулла подарил тебе огромный участок плодородной земли на Эвбее? — снова спросил Тирибаз, подозрительно глядя на Архелая.

— Я не знаю истинную причину такой щедрости Суллы, — слегка смутившись, ответил Архелай, — но, думаю, Сулла таким образом желал привлечь меня на свою сторону. Однако я не изменил Митридату и до конца отстаивал его интересы на переговорах с Суллой. В том свидетели боги!

— Богам известно также и о том, Архелай, что ты живо продал подаренную Суллой землю и выручил неплохие деньги, — продолжил Тирибаз, жестом подзывая к себе Зариатра. — Как зовут того посредника, через которого Архелай осуществил эту сделку?

— Клеон, сын Рамфия, самый богатый трапезит в Халкиде, — ответил Зариатр с угодливым полупоклоном.

— И сколько же денег получил Архелай за проданную землю? — вновь обратился к гаушаке Тирибаз.

— Пятьдесят талантов, — промолвил в ответ Зариатр.

— Клянусь Ахурамаздой, я и не догадывался, что наш Архелай такой ловкач! — насмешливо воскликнул Тирибаз. — Он сумел примирить Суллу с Митридатом да еще и нажился на этом!

— А я не понимаю, зачем браться за меч, если имеешь склонность к торговым сделкам! — проворчал Моаферн.

— По-моему, измена налицо, — заявил Таксил. — Архелай принял землю в дар от врага и скрыл это. Он заслуживает суровой кары!

— Архелай заслуживает смерти! — сказал Дорилай. Взгляды всех устремились на Митридата.

— Архелай заслуживает крайнего наказания, если он замышлял измену, — сказал царь с холодным выражением на лице. — Однако, прежде чем казнить, следует выслушать его. Смотри, Архелай, сейчас у тебя благосклонный судья. Если ты еще можешь опровергнуть то, в чем тебя обвиняют, — опровергни!

Повисла напряженная тишина. Архелай огляделся вокруг и, увидев жестокие глаза Тирибаза, недоверчивый взгляд Моаферна, враждебные лица военачальников и гаушаки, вдруг бросился к Митридату и обнял его колени:

— Царь, умоляю тебя, не суди обо мне по моим неудачам при Херонее и Орхомене, не суди по моей ошибке, когда я принял дар Суллы, но по нашей прошлой дружбе. Разве осмелился бы я вернуться к тебе, если бы имел помыслы об измене? Вспомни, я выполнял все твои поручения, сражаясь то с армянами, то с гетами, то с колхами… Я разбил римлян на реке Амний, потом обратил в бегство Мания Аквилия, взял штурмом Никомедию и Стратоникею. Неужели мои поражения в Греции перечеркнули все мои прошлые заслуги? Царь, если ты благосклонно слушаешь речи моих обвинителей, так выслушай и тех, которые в любой момент готовы поручиться за меня, а таких немало в войске, которым я командовал среди бывших пленников, вызволенных мною из римской неволи.

Митридату было известно об этом. Пленники, возвращенные Суллой Митридату, превозносили Архелая до небес, и среди них сын Митридата, Ксифар. Знал Митридат и тех военачальников, что неизменно защищали Архелая и, наоборот, ругали Таксила и Дорилая, которые, по их мнению, всячески мешали Архелаю на войне.

Наконец Митридат протянул Архелаю правую руку в знак примирения.

Тирибаз постоянно намекал Митридату, что если Фимбрия разобьет Суллу, значит, мирный договор, заключенный Суллой с Митридатом, потеряет всякую силу.

«Теперь у власти в Риме находятся популяры, для которых Сулла враг, как и понтийский царь, — говорил Тирибаз. — Популяры наверняка продолжат войну с нами, поэтому нам следует держать войско и флот наготове. Фимбрия — отменный полководец, и одолеть его будет не легко. Но у него есть один недостаток: он грабит без разбора все население Азии, даже если ему заявляют о готовности подчиниться Риму. В конце концов это кончится тем, что против римлян поднимутся все племена от Мраморного моря до Киликийских гор. И вот тогда опять придет твой срок, Митридат!»

Замысел Тирибаза находил отклик в воинственном сердце Митридата, но отклик этот тем не менее не мог заглушить печаль о потерянных друзьях. Рядом с Митридатом больше не было Сузамитры, погибшего под Орхоменом. Не было с ним и неунывающего весельчака Фрады, также павшего на орхоменских полях. Пали под Херонеей Дромихет, царь одрисов, и армянский военачальник Неман. Нашел свою смерть в битве с галатами верный тарентинец Эвмах. Сириец Зенобий был убит восставшими эфесянами. Погиб и храбрый Александр, царь пафлагонцев, в сражении с Фимбрией…

Из оставшихся полководцев лишь очень немногие горели желанием воевать с римлянами. Большинство были до такой степени поражены победами Суллы в Греции, что всякую новую войну с Римом называли безумием. Все они втихомолку славили Архелая, сумевшего договориться о мире с Суллой на таких выгодных условиях. Это необычайно злило Митридата, ибо царь возлагал на одного Архелая вину за смерть Сузамитры, Фрады и Дромихета.

Митридат повелел распустить по домам всех раненых воинов и тех, что устали от войны или побывали в плену. Был объявлен новый набор по всему Понту и в Малой Армении. В скором времени в лагере под Амасией появились тридцать тысяч юношей из городов и селений Митридатова царства, обучением которых усиленно занимались Таксил и Дорилай. Неоптолем и Метрофан были заняты постройкой новых боевых кораблей. Кратер занимался доставкой вооружения. Моаферн отбирал лошадей для царской конницы, ему помогал Сисина. Пелопид и Зариатр рассылали соглядатаев в города Ионийского побережья, вновь захваченные римлянами.

Архелай не участвовал в этих приготовлениях, пребывая на своей усадьбе под Синопой. Митридат через слуг известил Архелая, что он пока не нуждается в его услугах.

Вскоре пришло известие о самоубийстве Фимбрии, войско которого добровольно перешло к Сулле. Сулла переправился в Грецию, чтобы оттуда двинуться в Италию. В Азии Сулла оставил своего легата Луция Лициния Мурену с двумя легионами, поручив ему поддерживать порядок в провинции до той поры, пока сюда не прибудет назначенный сенатом наместник.

Глава четырнадцатая. МИТРИДАТ МЛАДШИЙ

Весеннее солнце пригревало. Цветущий миндаль радовал глаз. С моря веяло соленым ветром.

Было раннее утро…

Митридат знакомой дорогой шел к царским усыпальницам, расположенным в нескольких стадиях от дворца в низине между городской стеной Синопы и царским парком. Царя сопровождал всего один телохранитель, это был Битойт. Кимвр был вооружен своим привычным оружием: длинным мечом и коротким метательным копьем.

Последнее время предсказатели-халдеи постоянно предупреждают Митридата о каких-то неведомых опасностях, грозящих ему. «Будь осторожен, повелитель, — твердят халдеи, — смерть дышит тебе в затылок. Кто-то из твоего окружения злоумышляет на тебя!»

И без того осторожный Митридат стал еще более недоверчив и осмотрителен. Он уже не доверял ни своим поварам, ни виночерпиям, ни конюхам, ни слугам… Всякую еду и питье на глазах у Митридата сначала пробовала одна из его наложниц. Любого входившего к царю стража тщательно обыскивала. От этой процедуры были избавлены лишь Тирибаз, Моаферн и Сисина. Из всех царских телохранителей безусловным доверием Митридата пользовались Битойт и бывшая блудница Гипсикратия. Оба нередко проводили ночь в царской опочивальне, посменно дежуря у ложа своего повелителя.

Посетив гробницу двух Лаодик, матери и сестры, Митридат направился затем к гробнице сына Аркафия.

Гробница была выстроена в греческом стиле с двускатной крышей и колоннами. Все сооружение напоминало маленький храм. Вокруг были насажены вечнозеленые лиственницы.

На мраморной скамье в тени молодых деревьев спиной к Митридату сидела молодая женщина с лиловым покрывалом на голове.

Услышав шум шагов, женщина очнулась от задумчивости и резко обернулась. Это была Роксана.

— Здравствуй, сестра, — промолвил Митридат, присаживаясь рядом. Роксана ответила холодным молчанием. В ее лице появилось что-то неприязненное, тонкие губы были недовольно поджаты.

Митридат знал, что Роксана пролила немало горьких слез, узнав о смерти сына. Врачи сказали, что от этого у нее даже ухудшилось зрение.

Глухое отчуждение, уже давно стоявшее между братом и сестрой, со смертью Аркафия только увеличило разрыв между ними.

Митридату было жаль Роксану, но еще больше он сожалел о безвременно умершем Аркафии, у которого были все задатки хорошего военачальника. Из всех возмужавших сыновей царя только Аркафии и Митридат Младший были прирожденными полководцами. Любому из них Митридат мог смело доверить войско. И вот из двух сыновей-воителей у Митридата остался один.

Царствовавший на Боспоре Махар, самый старший сын Митридата, больше увлекался пирами и женщинами, нежели оружием и конями. По сути дела за него правит Гигиенонт, верный друг Митридата. Ксифар, сын Митридата от Нисы, побывав в плену у римлян, стал еще более нерешителен и напрочь отказывается от предводительства над войсками. Артаксеркс и Дарий, сыновья Митридата от персианки Фейдимы, неплохо владеют оружием, отлично ездят верхом, но несмотря на это Тирибаз утверждает, что хорошими военачальниками им не стать. Митридат и сам понимает это: Артаксеркс безогляден и горяч, а Дарий, наоборот, слишком медлителен.

Младшие сыновья Митридата, Фарнак и Эксиподр, еще малыши, поэтому у царя имеется один надежный помощник — Митридат Младший.

Чувствуя, что молчание становится гнетущим, Митридат первым заговорил с Роксаной:

— Поверь, сестра, я не меньше твоего скорблю об Аркафии. Он был прекрасным воином!

— Для тебя Аркафий был только воином, а для меня — сыном! — зло ответила Роксана, даже не взглянув на Митридата.

— Это потому, что я изначально хотел вырастить из Аркафия отважного воина, — мягко произнес Митридат. — Что в этом дурного?

— Монима права, ты спровадил на смерть своих друзей и сына, а сам предавался пирам и казням в Пергаме, — с презрением в голосе промолвила Роксана. — Тебя — о великий царь Понта! — хватило лишь на то, чтобы истребить беззащитных италиков по всей Азии, а с римскими легионами сражались другие. Другие проливали кровь под Херонеей и, Орхоменом, в то время как ты расточал свое мужское семя на ложе со Стратоникой!

— Ты обвиняешь меня в малодушии?! — уязвленно воскликнул Митридат. — Ты думаешь, я испугался римлян?!

— Нет, о повелитель, ты не испугался римлян, — усмехнулась Роксана краем рта, — ты в очередной раз не смог совладать со своей похотью. Мне кажется, тебе нет смысла сожалеть об утраченных землях и городах, ведь лоно твоей обожаемой Стратоники остается с тобой. А что еще нужно сластолюбивому царю!

Митридат гневно сдвинул брови, но удержался от резкостей, понимая, что Роксаной движет горечь тяжелой утраты. И все же он упрекнул сестру:

— А ведь ты не любила Аркафия в первые годы его жизни, даже не желала его видеть! Помнишь это?

— Это потому, что всю свою любовь тогда я отдавала тебе, — с жестким спокойствием вымолвила Роксана. — Свидетели тому Луна и Солнце!

Роксана поднялась со скамьи и медленно пошла прочь по тропинке, обсаженной кустами роз. Ее статная фигура выглядела на редкость величаво, развившаяся полнота нисколько не портила ее. Глядя на покачивающиеся бедра удаляющейся сестры, на ее прямую осанку, Митридат невольно поймал себя на мысли, что годы не властны над ней. И в сорок с небольшим Роксана выглядела прекрасно.

Оставшись один, Митридат уже в который раз попытался разобраться в себе, отыскивая в душе те оправдания, благодаря которым поражение в войне и гибель многих друзей не воспринималась бы им столь болезненно остро. Но все было напрасно. Справедливые упреки Роксаны жгли Митридата. Действительно, пребывая в Пергаме, он был занят ожиданием побед над римлянами и требовал этого от своих полководцев, а сам не смог одолеть даже родосцев.

После завтрака Митридат вместе с Критобулом и Пелопидом занимался письмами и донесениями, поступавшими со всех концов царства. Сатрапы жаловались на строптивость горных племен, отказывавшихся платить ежегодные подати в царскую казну. Во многих городах захирела торговля из-за разбойников, бесчинствующих на дорогах. Где-то свирепствовала лихорадка, где-то случился падеж скота…

Чтобы бороться с разбойными шайками и заставить повиноваться строптивых горцев, нужно было иметь сильное войско. Митридат пожелал узнать, как обстоят дела в военном стане под Амасией. Достаточно ли сильны гарнизоны в крепостях.

Пелопид успокоил царя. Проведен новый набор, закуплены в необходимом количестве лошади и оружие. Войско готово к битвам.

— Сорок тысяч пехоты и восемь тысяч конницы стоят под Амасией, царь, — сказал Пелопид. — Не считая тех отборных отрядов, что стоят в Синопе.

— Вот еще одно сообщение, царь, — подал голос Критобул. — Из Каппадокии. Там опять объявился Ариобарзан, мутит население.

Митридат задумался.

По условиям Дарданского мира он должен был вывести свои войска из Каппадокии. И признать Ариобарзана законным правителем тамошних земель. Но Сулла был ныне далеко, а потеря Галатии и Пафлагонии так болезненно переживалась Митридатом, что он до сих пор не выполнил условие римлян — не вернул Каппадокию Ариобарзану.

— Значит, Ариобарзан решил сам отбить у меня Каппадокию, — размышляя вслух, произнес Митридат.

— Война с Ариобарзаном нам невыгодна, царь, — заметил Критобул. — Римляне непременно поддержат Ариобарзана, а это чревато…

— Войной с Римом, хочешь сказать, — криво усмехнулся Митридат. — Каппадокию я не отдам ни римлянам, ни Ариобарзану! Я пошлю против Ариобарзана войско и покончу с ним до того, как в Риме соберутся воевать со мной!

— Не забывай, царь, — осторожно напомнил Пелопид, — в Пергаме остался Мурена, легат Суллы, и с ним два легиона.

— С войском пойдет Таксил, — упрямо сказал Митридат.

Об этом в тот же день узнал Митридат Младший, который предстал перед отцом, не скрывая своего возмущения.

— Отец, ты забываешь, что по твоей воле над каппадокийцами царствовал я. И, думается мне, царствовал достойно. Я не понимаю, почему ты держишь меня в своем дворце, полном евнухов и женщин, как будто я больше не гожусь для военных дел. С Ариобарзаном у меня давние счеты, отец. Позволь же мне, а не Таксилу, изгнать Ариобарзана из Каппадокии, а при случае и убить его.

Митридат глядел на сына и невольно любовался им. «Как он похож на Антиоху, свою мать!» — думал царь.

В свои двадцать шесть лет Митридат Младший почти не уступал отцу ни в росте, ни в силе. Военачальники его уважали за умение быстро принимать верные решения. Войско любило его за храбрость и щедрость. Вдобавок Митридат Младший был необычайно красив. У него были синие с поволокой глаза, прямой, как у Аполлона, нос, чувственные губы и по-девичьи нежный подбородок. Его пышные светлые волосы достигали плеч, завиваясь тугими кольцами.

Митридат хотел было сказать сыну, что он бережет его как своего наследника. Что он ему бесконечно дорог после смерти Аркафия. И не смог сказать, опасаясь, что сын оскорбится.

— Ты достоин воинской славы, сын мой, — неожиданно для самого себя сказал Митридат. — Я велю Таксилу передать войско тебе. Иди и побеждай!

Митридат Младший широко улыбнулся, блеснув ровными белыми зубами, отчего его загорелое лицо стало еще прекраснее. Он бросился к отцу и, преклонив колено, в знак благодарности прижал его руку к своему лбу, как было принято у персов.

— Ступай, сын мой! — растроганно произнес Митридат. — И да поможет тебе Вэрэтрагна!

Вскоре понтийское войско во главе с Митридатом Младшим ушло в Каппадокию. Отряд Ариобарзана был разбит и рассеян. Ариобарзан ускакал в горы.

Не успел Митридат порадоваться столь стремительной победе сына, как на него свалилось новое несчастье: восстала Колхида. Свободолюбивые колхи изгнали Митридатова наместника и осадили в крепости Сарапаны понтийский гарнизон. Из их страны бежали персидские и греческие торговцы, царские сборщики налогов.

Обстоятельства требовали суровых и быстрых мер, ибо восставших колхов в любой момент могли поддержать их ближайшие соседи мосхи и таохи, на завоевание которых в свое время Митридатом было потрачено немало сил.

Митридат Младший был еще в пути из Каппадокии в Понт, когда ему повстречался гонец из Синопы с отцовским приказом: повернуть войско к Кавказскому хребту.

Митридат Младший поручил войско Таксилу, а сам во главе небольшого отряда всадников поскакал в Синопу, так как отец непременно желал повидаться с ним, перед тем как проводить на войну с колхами.

В Синопе, жители которой изнывали от пыли и летнего зноя, чувствовалась какая-то смутная угроза, что-то зловещее довлело над всем этим скопищем людей. На улицах и торговых площадях было немало воинов, конных и пеших. Тут и там мелькали гривастые шлемы эллинских наемников, чешуйчатые панцири персов, длинные плащи скифинов и их изогнутые шапки. Зоркий глаз Митридата Младшего, ехавшего верхом по улицам впереди своего отряда, то и дело выхватывал из людской толчеи то круглый греческий щит, то азиатский колчан со стрелами у кого-то за плечом, то поднятые над головами длинные копья.

«Похоже, отец всерьез готовится к войне с колхами», — подумал Митридат. Во дворце ему поведали, что войска стягиваются в Синопу не только против колхов…

— На Боспоре восстали скифы, их поддержали синды и меоты, — сообщил Митридату дворецкий. — Твой брат Махар взывает о помощи. Его войско разбито скифами, которых пришло из степей великое множество!

Сатибарзан сделал большие глаза и опасливо понизил голос:

— Твой отец выслушал посланцев с Боспора в большой печали, поскольку в битве со скифами пал Гигиенонт, его преданный друг. Царь собирает войско и корабли, но пока еще не решил, кого из военачальников послать против скифов и меотов.

Сатибарзан предложил Митридату отдохнуть с дороги, а тем временем в Синопу вернется его отец…

— Разве отца нет во дворце? — удивился Митридат Младший.

— Уже второй день нет, — отвечал дворецкий. — Царь вместе с Пелопидом и Тирибазом отправился в Амис проследить за закладкой новых кораблей. И всех вельмож из своего окружения царь тоже разослал: кого собирать войска, кого свозить хлеб в столицу, кого послами к Тиграну… Во дворце остался только я. Есть еще Критобул, но тот не выходит из своей канцелярии.

Освежившись купанием в бассейне, Митридат расположился за столом, чтобы подкрепиться пищей. В это время к нему пожаловала Роксана. И этот внезапный визит роковым образом повлиял на дальнейшую судьбу Митридата Младшего.

С некоторых пор в отношениях тетки и племянника царила доверительность и взаимопонимание. Это объяснялось несколькими причинами, но основными были две: Роксана отчасти заменила Митридату мать, и она же всячески поощряла в племяннике честолюбивые порывы.

Любая самая дерзкая мечта, которой делился с Роксаной Митридат, всегда находила у нее живой отклик. Поэтому Митридат тянулся к ней, видя в Роксане свою единомышленницу и верного друга. Но Митридату было невдомек, какие замыслы вынашивает эта гордая женщина и как искусно она умеет притворяться.

— Здравствуй, мой милый! — с лучезарной улыбкой промолвила Роксана и, приблизившись, поцеловала племянника в губы, перемазанные медом. — О мой сладкий!

В следующий миг Роксана сурово взглянула на слуг и властно указала им на дверь:

— Ступайте прочь!

Тетка и племянник остались одни в просторной зале, где на настенных фресках грозно маршировали войска, скакала конница, мчались колесницы… Митридат Младший любил этот зал.

— Раздели со мной трапезу, — обратился к Роксане Митридат, наливая ей вина в чашу и придвигая блюдо со сладкими пирожками. — Давай выпьем за мою победу в предстоящей войне с колхами.

Митридат с улыбкой взял со стола свой недопитый кубок. Однако его улыбка тут же погасла.

Роксана не притронулась к вину. Она отщипнула несколько ягод от кисти винограда и, медленно жуя, проговорила:

— Не время пить вино, Митридат. Тебе сейчас нужна трезвая голова.

— Для чего? — не понял Митридат.

— Для того, чтобы выслушать то, что я тебе скажу, — с таинственным видом поведала Роксана. — Пришло время, мой мальчик, чтобы ты наконец узнал правду о своем отце и своей несчастной матери.

Митридат поставил недопитый кубок на стол и весь в ожидании уставился на Роксану, которая продолжала медленно жевать, не размыкая алых губ.

— Свою мать, Митридат, ты не помнишь, ведь она умерла, когда тебе не было и двух лет, — сказала Роксана. — Тебе твердили все это время, что она умерла от болезни. Но Антиоха, моя сестр и твоя мать, умерла не от болезни — она была казнена твоим отцом. Это страшная тайна, Митридат. И я рискую жизнью, открывая тебе ее.

Роксана глубоко вздохнула, чтобы справиться с волнением. Митридат молчал, ошеломленный услышанным. Наконец он спросил:

— За что отец казнил мою мать?

— Она стала ему в тягость, — ответила Роксана. — Вдобавок Антиоха не одобряла дикие выходки твоего отца. Перед этим он убил родного брата и принудил к кровосмесительной связи родную мать!

— Что?! — невольно вырвалось у Митридата.

— Да, мой мальчик. — Роксана скорбно покивала головой в уборе из пышно уложенных волос. — Лаодика, наша мать и твоя бабка, отличалась необыкновенной красотой. Иногда красота приносит женщине счастье, иногда — горе.

Роксана опять вздохнула.

— Но это… это же дико, чудовищно! — возмущенно воскликнул Митридат. И вскочил из-за стола.

— Сядь! — властно бросила ему Роксана. — Твой отец и мой брат — ужасный человек! Для него нет ничего запретного, ради своих прихотей он может попирать всякие приличия. Помимо, своей матери, он сделал своими наложницами и всех своих сестер.

— Брать в жены сестер было в обычае у персидских царей, — неуверенно возразил Митридат. — В этом нет ничего дурного.

— А убивать своих сестер тоже было в обычае у персидских царей? — зло спросила Роксана.

Митридат подавленно молчал.

А Роксана между тем продолжала гневно говорить, наслаждаясь тем эффектом, какой произвели на племянника ее слова:

— Я знаю, честолюбие кружит людям голову, но твоего отца неуемное честолюбие лишило разума. Ему мало быть великим царем, он метит в боги, называя себя новым Дионисом! И как Дионис, окружает себя сборищем потаскух! Однако истинный Дионис, помимо женолюбия и пристрастия к вину, был также победоносным завоевателем, дошедшим до Индии, как македонский царь Александр. А твой отец, Митридат, не годится в завоеватели. Он проиграл войну Риму, не смог завоевать Родос, не смог одолеть даже кавказских иберов, полудикое племя! Все победы понтийского войска связаны с Диофантом и его сыном Архелаем: Да еще с тобой, мой мальчик. Все сказанное здесь лишь предисловие, а суть заключается в том, что наследником царства являешься не ты, Митридат, а сын Монимы — Фарнак.

При этих словах Митридат слегка вздрогнул и впился глазами в тетку.

— Это неправда! Отец сам говорил мне в присутствии… Роксана надменно рассмеялась, как умела только она.

— Уж не в присутствии ли Тирибаза или Моаферна? — насмешливо спросила она. — Эти двое всегда готовы оправдать любое злодеяние твоего отца, ибо сами, толкают его к этому. Между прочим, от рук Тирибаза нашла смерть твоя мать, а от ядов Моаферна умерли многие неугодные твоему отцу люди.

Роксана принялась перечислять прочих вельмож из царского окружения, давая каждому нелестный отзыв. Один, по ее словам, был слишком жаден другой — труслив, третий запятнал себя несправедливым поступком…

— И такие люди окружают твоего отца, исполняя каждое его желание. Негодяям всегда есть место подле негодяя! Люди достойные долго не задерживаются возле трона деспота: они неугодны уже в силу своих моральных качеств. Взять хотя бы Архелая, сумевшего добиться у Суллы столь выгодных для Понта условий мира. Но он уже оклеветан и участь его решена. Мне жаль Архелая, — с суровым лицом продолжала Роксана, — но больше всего мое сердце страдает за тебя, мой мальчик. Я сама лишь недавно узнала, что и ты стал неугоден царю. Он хочет спровадить тебя подальше от Понта, чтобы в будущем передать власть Фарнаку, своему любимцу. Ты можешь мне не верить, Митридат. Тогда твое прозрение будет горьким, ибо данный жребий всегда хуже взятого своей рукой.

В голосе Роксаны послышался неприкрытый намек. Митридат вскинул на нее осуждающие глаза.

— Ты предлагаешь мне поднять оружие против отца?

— Я предлагаю тебе, Митридат, стать царем Понта. Войско тебе верит, и оно пойдет за тобой. С войском ты победишь своего отца-тирана и без кровопролития. Его просто все оставят, когда увидят, что сила на твоей стороне. Так уже было однажды, когда твой отец в молодости отнял власть у своего младшего брата. Того тоже все покинули: и слуги, и телохранители, и даже жена…

— Мне нужно подумать, — сказал Митридат, нахмурив красивые брови.

— Раздумывать и колебаться нет времени, — нервно произнесла Роксана. — Мужчина ты или нет?

— Понту угрожают враги, а я в это время затею распрю с отцом? Так тоже не годится, — недовольно промолвил Митридат. — Сначала нужно разбить колхов и подавить восстание на Боспоре.

— А по-моему, эти восстания тебе на руку, мой юный царь, — изогнув черную бровь, многозначительно заметила Роксана. — С колхами нужно не воевать, а взять их в союзники. Это твоему отцу они враги, но не тебе. Умей же воспользоваться случаем, Митридат.

— Все равно, я должен подумать хотя бы до утра, — произнес Митридат усталым голосом.

Роксана поняла, что племянник желает остаться один. Она тотчас встала из-за стола, чтобы уйти.

— Если ты не чувствуешь в себе решимости оружием добыть себе трон, то найди в себе силы хотя бы отомстить за мать, — сказала на прощание Роксана.

Эта ночь была самой мучительной в жизни Митридата-младшего. Человек, всегда вызывавший у него глубокое уважение, вдруг обрел черты злодея. После всего сказанного Роксаной кровное родство с ним теперь казалось Митридату постыдным. Оно воспринималось им чем-то вроде кары богов. Он был возмущен двуличием и подлостью отца. Сколько раз он слышал из его уст прекрасные отзывы о своей матери, видел волнение на его лице, когда воспоминания касались последних дней жизни Антиохи, умершей, по словам отца, «от неизвестной болезни».

Митридат еще мог как-то объяснить и оправдать влечение отца к родным сестрам, но сластолюбие к родной матери — такое не укладывалось у него в голове! Он мог понять и принять жестокость отца к врагам, но не желал понимать его жестокость по отношению к своим близким. И конечно же, Митридата обеспокоило то, что сын Монимы, если верить Роксане, оказался для отца предпочтительнее его самого.

«Фарнаку не бывать наследником царства! — мстительно размышлял Митридат. — Мой отец заплатит кровью за кровь и смертью за смерть! Отец казнил мою мать, за это я убью Фарнака и отниму у отца царство! Роксана права, случай открыл мне глаза и теперь я сам выберу свой жребий».

Летняя ночь пролетела быстро.

Утром, направляясь в покои Роксаны, Митридат случайно столкнулся в одном из залов дворца с двумя евнухами, один из которых нещадно колотил другого кулаками. При этом он гневно приговаривал:

— Как ты смеешь, негодяй, поднимать руку на царского наследника, доверенного тебе для воспитания! Ты обнаглел, полагая, что царь Митридат далеко отсюда? Так знай, навозный червь, что я здесь «глаза» и «уши» нашего царя! Ты поплатишься за свою дерзость…

Митридат схватил евнухов за шиворот и растащил в разные стороны.

Он сразу узнал Вакхида, доверенного евнуха царя, приставленного к Мониме. Другой евнух, более молодой, был незнаком Митридату. От толчка сильной Митридатовой руки он не удержался на ногах и теперь, сидя на полу, размазывал по лицу кровь, текущую из разбитого носа. Избивший его Вакхид стоял у стены. Испуганный внезапным появлением Митридата Младшего, он замолк и постарался придать своему лицу добродушное выражение.

В нескольких шагах от происходящего стоял стройный кудрявый мальчик лет девяти. Это и был сын Монимы, виновник ссоры. В больших светло-карих глазах Фарнака не было испуга, скорее любопытство, а при виде Митридата Младшего в коротком красном хитоне с обнаженными мускулистыми руками в детских глазенках появилось еще и восхищение.

— Так ты говоришь, Вакхид, Фарнак является наследником трона, — обратился к eeiryxy Митридат, мрачно сдвинув брови, — а кто, по-твоему, я?

— Ты тоже наследник царя, о Великолепнейший! — льстиво улыбаясь, промолвил Вакхид. — Чем больше наследников у нашего славного царя, тем крепче его держава.

— Наследников у моего отца, конечно, много, — заметил Митридат Младший, — но наследник трона — один. Кто же он — я или Фарнак? Отвечай! — повысил голос Митридат, видя, что Вакхид медлит с ответом. — Ты явно знаешь то, чего я не знаю.

— Не нужно относиться всерьез к моим словам, брошенным сгоряча, о храбрый Митридат, — пролепетал Вакхид. — Я назвал Фарнака наследником лишь для того, чтобы сильнее воздействовать на этого негодяя. — Вакхид кивнул на молодого евнуха. — Только и всего. Истинным наследником царства, несомненно, являешься ты, о Лучезарный!

— Неправда! — вдруг вскричал юный Фарнак и смело шагнул к Вакхиду. — Ты лжешь, евнух! Мама говорит, что это я — наследник царства. А он, — мальчик ткнул пальцем в Митридата, — будет моим полководцем и наместником Каппадокии.

— Замолчи! — зашипел на ребенка Вакхид. — Что ты мелешь, глупый! Мама говорит… Мало ли что она говорит?! — Он взглянул на Митридата и виновато улыбнулся. — О Неподражаемый, не придавай значения этому детскому лепету. Мальчишка сам не знает, что болтает!

— Мне следовало бы прикончить и тебя и Фарнака, жаль, я не взял свой меч, — сказал Митридат, и по выражению его глаз было видно, что он не шутит. — Но я не стану торопиться с этим, все равно все вы скоро окажетесь в моей власти!

Круто повернувшись, Митридат зашагал прочь, оставив оцепеневшего и побледневшего Вакхида.

Последние сомнения рассеялись в душе Митридата после случившегося. Он вызвал к себе своего друга эллина Дейонека.

— Слушай, Дейонек, — обратился к нему Митридат, — ты ведь родом из города Фасиса, что лежит на побережье Колхиды. Ты даже похвалялся как-то, будто знаешь наречия колхов.

— Одно из наречий, — поправил Митридата Дейонек, — да и то не очень хорошо.

— Ты еще утверждал, что у тебя есть гостеприимны среди знатных колхов, так ведь?

— Не у меня, а у моего отца, — опять сделал поправку Дейонек.

— Твой отец по-прежнему живет в Фасисе?

— Да.

— Немедленно отправляйся к отцу, — решительно промолвил Митридат, — денег на дорогу я тебе дам. Садись на корабль, так будет быстрее.

— Но зачем? — недоумевающе спросил Дейонек.

— Сейчас объясню, — сказал Митридат.

Митридат открыл Дейонеку свой замысел, по которому он хотел через Дейонека связаться с вождями колхов.

— Пусть колхи заявят моему отцу, что готовы сложить оружие, но при условии, что я стану царем над ними, — молвил Митридат. — Не скупись на обещания вождям, Дейонек. Если мой замысел удастся, я осыплю золотом и тебя, и предводителей колхидских племен.

Дейонек внимательно выслушал Митридата, затем произнес, качая головой:

— Думается мне, Митридат, ты затеваешь опасное дело. Подумай, можно ли доверять колхам? И как отреагирует твой отец на все это?

— И Зевс когда-то затевал опасное дело, выступив против отца Кроноса, — усмехнулся Митридат, — зато впоследствии стал царем богов.

Роксана, когда узнала, с какой целью Митридат отправил Дейонека в Колхиду, не смогла скрыть бурной радости. И прежде чем поцеловать племянника, произнесла проникновенным голосом:

— Я целую будущего владыку Понта!

Вместе они тщательно обдумали свои будущие действия, готовясь к встрече с царем. Они хотели усыпить бдительность Митридата и постараться убедить его доверить Митридату Младшему как можно больше войск.

Однако вместо царя в Синопе объявился Тирибаз.

Вскоре до столицы дошел слух, что царь увлекся очередной красавицей. На этот раз это была уроженка Хиоса по имени Береника. Часть плененных хиосцев была расселена в Амисе. По договору с Римом хиосцы должны были вернуться на родину, им были выделены корабли и провиант на дорогу. Царь пожелал сам убедиться, что никого из хиосцев не принуждают остаться в Амисе силой. Во время посадки хиосцев на суда царю попалась на глаза девушка необычайной красоты. Вмиг позабыв обо всем на свете, царь пожелал, чтобы юная красавица осталась с ним. Ее родителям было отсыпано столько золота, что они без раздумий отдали дочь Митридату, благо у них кроме Береники было еще три дочери на выданье.

Беренику нарядили в роскошные одежды и объявили седьмой женой Митридата. На другой же день сыграли свадьбу.

— Теперь у твоего отца голова занята прелестями Береники, а не подготовкой к войне, — хмуря брови, поведал Тирибаз Митридату Младшему. — Все военные дела он поручил мне. А посему я повелеваю тебе грузить войско на корабли и плыть к Боспору.

— Как — к Боспору? — опешил Митридат. — Отец хотел отправить меня в Колхиду.

— Царь передумал, — ответил Тирибаз. — В Колхиду пойдет Таксил, а ты, друг мой, собирайся к своему брату Махару.

— Отец решил таким образом избавиться от меня? — вспылил Митридат. — Он хочет навсегда спровадить меня в Тавриду?! Я вижу насквозь его замыслы!

— С чего ты взял?! — Тирибаз с недоумением воззрился на негодующего Митридата. — Ты едешь на Боспор воевать, помогать своему брату, который ничего не смыслит в военном деле. Победив скифов, ты вернешься обратно.

Но Митридат Младший наотрез отказался подчиниться.

— Я не верю тебе, Тирибаз, — заявил он. — Пусть отец приедет и сам скажет мне об этом.

— Он не может приехать, я же сказал тебе, — рассердился Тирибаз. — Твой отец в очередной раз влюблен! Разговоры о войне его раздражают!

— Тогда я сам поеду к нему, — промолвил Митридат.

Он стал собираться в дорогу, но все время откладывал отъезд, находя всевозможные причины.

Дни проходили за днями. Войска, стянутые в Синопу, ожидали посадки на корабли, но приказа не поступало. Военачальники недоумевали. Флотоводцы ворчали: скоро задуют противные ветры, тогда будет гораздо труднее достичь берегов Боспора. О чем там думают во дворце?

А во дворце кипели страсти! Тирибаза осаждали царские жены. Прознав, что Митридат Младший отказывается вести войско к Боспору, сначала Ниса стала предлагать Тирибазу поставить во главе войска ее сына Ксифара, а затем и Фейдима настойчиво принялась расхваливать перед Тирибазом своих сыновей Дария и Артаксеркса. Тирибаз как мог избегал назойливых женщин.

Наконец в Синопу пожаловал сам царь вместе с Береникой.

Монима первая изъявила желание познакомиться с прелестной хиосянкой. После нее это сделали и другие царские жены. И только Стратоника не пожелала встречаться ни с супругом, ни с его седьмой женой.

Митридат был удивлен и раздосадован упрямством своего сына, по вине которого флот до сих пор не вышел в море. Царь встретился с сыном и сурово разбранил его. Тотчас было объявлено о дне отплытия флота: Митридат Младший покорился воле отца.

Перед самым отплытием Роксана пришла к племяннику с упреками в малодушии.

— Что мне остается делать? — пожал плечами Митридат. — От колхов нет вестей. Может, Дейонек не справился с моим поручением либо вожди колхов не поверили ему.

Все прояснилось в день отплытия.

В Синопу примчался гонец от Таксила, который находился с войском в Колхиде.

— Колхи просят дать им царем Митридата Младшего, — сообщил царю гонец, — тогда они согласны подчиниться.

— Почему именно с таким условием? — удивился царь.

— Колхи заявляют, что если ими будет править Митридат Младший, то все прочие племена Понтийского царства уже не будут смотреть на них свысока, как было прежде, — пояснил гонец. — Колхи полагают, что Митридат Младший должен унаследовать державу своего отца. Значит, впоследствии, став царем Понта, он приблизит к себе именно колхов.

— Вот хитрецы! — рассмеялся Митридат. — Так и быть, я отправлю к колхам своего сына, хотя мне жаль с ним расставаться. Но мирная Колхида того стоит, клянусь Митрой.

Митридат Младший, когда узнал, что отец посылает его царствовать в Колхиду, едва не лишился чувств от радости. Его замысел удался! Вместе с ним торжествовала и Роксана.

Во главе отряда конницы Митридат Младший поскакал в Колхиду.

Флот отплыл к берегам Боспора, им командовал военачальник Дорилай.

Никто в царском окружении ничего не заподозрил. Никто, кроме Тирибаза.

Подозрения появились у Тирибаза после беседы с евнухом Вакхидом, который довольно эмоционально поведал ему о поведении и угрозах Митридата Младшего, услышавшего реплику Фарнака.

Тирибаз немедленно поделился своими опасениями с царем.

— Ты думаешь, мой сын замышляет зло против меня? — засомневался царь. — Чушь! Бред! Митридат и так мой наследник, мало ли что там Монима наговорила Фарнаку. Впрочем, я побеседую с ней.

— Не с Монимой надо беседовать, а поскорее взять под стражу Митридата, — настойчиво внушал Тирибаз. — Этот молодец медлить не станет: сегодня он — царь Колхиды, а завтра, глядишь, — царь Понта.

— Что ты предлагаешь, Тирибаз?

— Послать в погоню надежных воинов с надежным военачальником во главе и вернуть Митридата в Синопу. Если потребуется, вернуть силой!

Тирибаз долго убеждал царя последовать его совету. И наконец убедил.

В погоню за Митридатом Младшим было послано пятьсот всадников, начальствовать над ними был поставлен Сисина.

Сисина доставил Митридата Младшего в Синопу связанным по рукам и ногам.

Митридат и его друзья оказали сопротивление воинам Сисины, несмотря на то, что у него был письменный приказ царя. Особенно яростно отбивался Митридат, сумевший нескольких убить и многих ранить. Друзья Митридата были перебиты, его самого все-таки удалось обезоружить и скрутить. Жертв и крови могло бы быть больше, если бы конники из отряда Митридата Младшего вступились за него. Но все они до этого служили под началом Сисины, поэтому охотно подчинились ему.

В Синопе Митридата Младшего по приказу царя заковали в золотые цепи и заперли в небольшом зале дворца, приставив к нему недремлющих стражей. Кушанья пленнику приносили с царского стола. Он мог каждый день принимать ванну, а на ночь к нему приводили наложницу из царского гарема. Царь всячески хотел показать сыну, что он благоволит к нему.

Благодаря стараниям Тирибаза царю стало известно о Дейонеке, ездившем в Колхиду с известной целью. Более того, людям Тирибаза удалось схватить Деионека и под пыткой выведать у него все, о чем говорил с ним Митридат Младший. Полуживого Деионека представили царю как главную улику против его сына.

На встрече, состоявшейся вскоре после этого, царь был суров и неприветлив с сыном. Он резко обвинил его в измене и привел доказательства.

— Ты хотел низложить меня, опираясь на колхов, — молвил царь с непроницаемым лицом, — ты хотел уничтожить не только меня, своего отца, но и всех своих братьев. Ты договаривался за моей спиной с Архелаем, этим изменником! Ты даже собирался заручиться поддержкой царя Никомеда, моего врага. Что ты можешь сказать в свое оправдание, сын мой?

Царь сидел на стуле, рядом с ним стоял Тирибаз. Митридат Младший стоял перед отцом с золотыми оковами на руках, по бокам от него стояли два мускулистых воина.

Сын отбросил с лица длинную прядь волос и дерзко взглянул на отца.

— Сначала ты сам оправдайся передо мной, — вымолвил он. — За что ты предал смерти мою мать?

После столь неожиданного вопроса царь изменился в лице, на нем появились испуг и смятение. Замешательство было и в глазах всегда невозмутимого Тирибаза.

— Кто… кто сказал тебе такое?! — с трудом проговорил царь. — Это ложь!

— Мне об этом поведал Тирибаз, причем он похвалялся, что своей рукой лишил мою мать жизни, — ответил Митридат Младший, четко чеканя слова.

Пораженный царь повернулся к Тирибазу:

— Тирибаз, ты?! Ты распространяешь обо мне такие слухи?!

— Царь, это неправда, клянусь своими предками! — произнес Тирибаз, прижав ладонь к груди. — Твой сын намеренно хочет настроить тебя против меня.

Видя, что царь продолжает с недоверием смотреть на него, Тирибаз преклонил колено и вынул из-за пояса кинжал.

— Царь, лучше убей меня на месте, только не лишай своего доверия, — промолвил Тирибаз, протягивая кинжал Митридату.

Дальнейшее произошло стремительно, почти молниеносно!

Митридат Младший рванулся вперед и быстрым кошачьим движением выхватил кинжал у Тирибаза. Оба стражника накинулись на пленника, но прежде чем они схватили его за руки, тот успел полоснуть острым лезвием Тирибаза по горлу. Брызнула кровь, Тирибаз с хрипением повалился на пол. Над корчившимся в предсмертных судорогах Тирибазом продолжали бороться Митридат Младший и напавшие на него стражи.

Царь в растерянности наблюдал за происходящим. Наконец он поспешил к Тирибазу. В следующий миг комната наполнилась его громовым, полным отчаяния голосом:

— Скорее! Сюда! Эй, слуги!.. Эй, кто-нибудь!.. Врачей сюда, быстрее! Пошлите за Моаферном! Да шевелитесь же!!!

Слуги и царские телохранители вбегали в комнату, сталкиваясь в дверях, затем одни выбегали прочь, спеша поскорее разыскать врачей, другие набрасывались на Митридата Младшего, который сумел заколоть обоих стражей и теперь рвался к отцу. Обрывки золотых цепей болтались на окровавленных руках пленника, а кинжал в его руке продолжал разить.

Царские телохранители, окружившие Митридата Младшего, получали от него раны, но сами не смели поранить царского сына, всеми способами стараясь обезоружить его. Когда Митридат Младший заколол еще двоих и четверых ранил, забрызгав кровью стены и пол комнаты, царь в ярости закричал:

— Убейте же его во имя всех богов!

Озлобленные телохранители быстро исполнили повеление своего господина, нанеся пленнику несколько смертельных ран мечами.

Истекающего кровью Митридата Младшего за руки проволокли по полу и бросили к ногам царя.

Царь склонился над сыном и печально произнес:

— Что же ты наделал, Митридат! Кто побудил тебя отважиться на такое ужасное зло?

Сын поднял на отца угасающие глаза и еле слышно ответил:

— Богиня мщения…

В следующее мгновение он умер.

Врачи, прибежавшие на зов царя и осматривавшие Тирибаза, сообщили дрожащими голосами, что Тирибаз мертв.

Митридат рухнул на колени между телами самых дорогих для него людей, и обхватив голову руками, зарыдал. Царь проклинал себя и богов, обливаясь слезами. Он стонал и рвал на себе волосы, кляня злой рок.

Царские слуги и телохранители растерянно стояли вокруг. В такой же растерянности пребывал и примчавшийся сюда из канцелярии Критобул. И находившийся тут же дворецкий был в полном замешательстве. А Стефан и вовсе был в ужасе от увиденного!

— О Антиоха! — рыдал царь. — Ты сдержала свое предсмертное обещание. Ты все же отомстила мне рукой нашего сына!

Но вдруг заплаканные глаза Митридата сверкнули гневом. Царь вскочил на ноги и выхватил меч из руки одного из телохранителей.

Бедные врачи, полагая, что сейчас гнев царя падет на их голову, с мольбами о пощаде повалились царю в ноги.

Однако Митридат даже не взглянул на них.

— Я догадываюсь, от кого мой сын мог узнать о смерти Антиохи! — с искаженным от ярости лицом воскликнул царь. — Только эта гарпия способна на такую подлость! Клянусь демонами тьмы, я сам расправлюсь с нею! Прочь с дороги!

Стефан, пожелавший приблизиться к царю, испуганно отскочил в сторону.

Митридат пробежал мимо него с поднятым мечом и исчез в дверях. За ним следом бросился Критобул.

Этим утром Роксана проснулась позднее обычного. Накануне она долго не могла заснуть: ее думы были о племяннике, угодившем в цепи. Как выручить Митридата? И не проболтается ли он, что и она тоже замешана в этом деле? Роксана додумалась до того, что ей необходимо разыскать Зариатра. Гаушака, пожалуй, единственный, кто в состоянии хоть чем-то помочь ее племяннику.

Едва поднявшись с постели, Роксана отправила верную служанку на поиски Зариатра. По слухам тот был где-то в городе.

После омовения и легкого завтрака Роксана полуодетая сидела перед бронзовым зеркалом, в то время как ловкие пальцы рабынь заплетали ее длинные волосы во множество небольших косичек. Сегодня ей захотелось убрать волосы так, как это любила делать Статира, ее сестра.

Под утро Статира привиделась Роксане во сне. Она звала Роксану к себе, но при этом просила не брать с собой дочь. «Евпатра еще так юна, — молвила Статира, — ей будут скучны наши взрослые разговоры. И вообще, Евпатре у меня не понравится. А тебе я буду очень рада, милая Роксана! Мы ведь так давно с тобой не виделись!»

Роксана проснулась с печальным сердцем. Этот странный сон немного встревожил ее.

«Вот уже минуло двадцать шесть лет, как не стало Статиры, — грустно размышляла Роксана, глядя на свое отражение в зеркале. — Мне сейчас сорок четыре года, а Статире теперь было бы сорок девять… Ах, Статира, как мне тебя не хватает! Это по вине Митридата ты умерла так рано!»

Внезапно тот, о ком только что подумала Роксана, ворвался к ней с обнаженным мечом. Глаза Митридата на заплаканном лице сверкали каким-то диким бешенством. Следом за царем вбежал Критобул, но царь грубо вытолкал его за дверь.

— Я думаю, сестра, то, что тебе к лицу живой, будет к лицу и мертвой, — поигрывая мечом, произнес царь. — Я имею в виду твою чудесную прическу.

Рабыни, оставив свое занятие, с испугом глядели на Митридата, вернее, на его меч.

Роксана ощутила холодок в груди, но не двигалась с места, пораженная видом брата. «Уж не сошел ли он с ума?!» — мелькнуло у нее в голове.

— Думал ли великий Ахурамазда, создавая этот мир, что подлость и предательство, привнесенные в него злым духом Ангро-Манью, так легко сольются в женских душах с нежностью и добротой! — продолжил Митридат, приближаясь к Роксане. — Как Ангро-Манью испоганил огонь, творение Ахурамазды, едким дымом, так и женщина, одурманенная злобой, способна лишить мужчину даже призраков счастья! Отбрось свое зеркало, Роксана. Лучше взгляни на этот меч, мне его вручила Аши, богиня судьбы.

Рабыни поспешно разбежались в стороны, и Роксана осталась лицом к лицу с Митридатом. Между ними был только меч, в блестящей поверхности которого Роксана могла видеть свое отражение.

Собрав все самообладание, Роксана спросила:

— Что случилось, Митридат? Я впервые вижу тебя такого!

— Нет, ты таким видишь меня последний раз! — воскликнул царь и замахнулся на нее мечом.

Рабыни завизжали и кинулись прочь из комнаты.

Роксана каким-то чудом сумела увернуться от сверкающего клинка. Опрокидывая стулья и светильники на высоких ножках, она отпрянула от Митридата. Она металась, как загнанная лань, а он наступал на нее с беспощадным страшным лицом, и его рука с мечом была занесена для удара.

Дикий страх обуял Роксану.

— Митридат, что с тобой? — со слезами в голосе кричала Роксана. — Неужели ты хочешь моей смерти?! О боги! Спасите! На помощь!

Роксана убежала в глубь комнаты, взбежала на возвышение, где стояло ее роскошное ложе за кисейными занавесками. Дальше отступать было некуда.

— Митридат, умоляю, объясни, что с тобой?! — рыдая, выкрикивала Роксана. — В чем я провинилась перед тобой? Скажи, в чем?!

— Ты источаешь злобу, как змея источает яд, — с отвращением ответил Митридат. — Ты настроила против меня моего сына! По твоей вине погиб Тирибаз! Умри же!

Митридат взмахнул мечом. Окрик Критобула, прозвучавший сзади, остановил его. Царь оглянулся.

В этот момент Роксана постаралась проскочить мимо брата и добраться до спасительных дверей. Но быстрый меч Митридата настиг ее и снес голову с плеч.

Критобул, застыв на месте, видел, как безголовое тело, пробежав несколько шагов, рухнуло на ковер. Отрубленная женская голова с широко раскрытыми от страха глазами и полуоткрытым ртом упала на край ложа. Скользнув по гладкой кисейной занавеске, голова Роксаны скатилась к ногам своего убийцы и покатилась дальше по ступеням…

Митридат глядел на голову сестры, на ее длинные косы, которые волочились за ней, и ему вдруг вспомнилась похожая картина из своего далекого детства. Тогда по приказу его матери какой-то женщине отсекли голову мечом прямо у входа во дворец и ее голова с распущенными косами скатилась по ступеням.

Глава пятнадцатая. МУРЕНА

Сразу после этих кровавых событий был послан отряд воинов, чтобы схватить Архелая. Однако Сисина, осуществлявший это дело, вернулся в Синопу с пустыми руками. Архелай исчез. Его не было на вилле, где он жил последнее время. Слуги сказали, что их господин отправился к своим друзьям в Амасию, но и в Амасии Архелая не оказалось.

Митридат приказал искать Архелая в приморских городах, полагая, что если он задумал скрыться, то скорее всего воспользуется морским путем. Между тем в присутствии царя был допрошен Неоптолем, брат Архелая. Неоптолем клялся, что не знает, где может скрываться Архелай и что побудило его к этому. Неоптолем признался также, что Архелай в последние месяцы избегал его.

Митридат, занятый похоронами Тирибаза, сына и сестры, повелел отпустить Неоптолема.

Если Роксану и Митридата Младшего погребли без особых церемоний, соорудив для каждого отдельный склеп в царской усыпальнице, то похороны Тирибаза были проведены с небывалой пышностью. Митридат не пожалел на это золота, прощаясь с верным Тирибазом как с эпическим героем. Огромные толпы народа, пришедшие к царскому дворцу в этот траурный день, видели, как приближенные царя на своих плечах вынесли из дворцовых покоев золотой саркофаг с забальзамированным телом Тирибаза, как этот саркофаг везли на роскошной колеснице к некрополю. Тело Тирибаза поместили в гробницу, сложенную из гладко обтесанных камней в виде зиккурата. Зиккурат был выстроен так, чтобы его было видно с верхней галереи дворца, где любил прогуливаться Митридат.

Когда каменщики положили последнюю плиту и замуровали вход в гробницу, на глаза Митридату набежали слезы. Окруженный пышной свитой и телохранителями, царь тем не менее чувствовал себя бесконечно одиноким: Тирибаз, к чьим советам он так привык, навсегда покинул его.

За лето Таксилу удалось усмирить колхов, взяв заложников у наиболее строптивых племен. В Тавриде Дорилай разбил синдов и меотов, но главный его противник, скифский царь Палак, избегал решительного сражения, тревожа боспорские города набегами своей конницы, поэтому война там затягивалась. Митридату приходилось строить новые корабли и готовить войска на помощь Дорилаю.

В начале осени стало известно, что Архелай находится у римского военачальника Мурены. Узнавший об этом Неоптолем бежал к вифинскому царю Никомеду, опасаясь гнева Митридата. Многие друзья Архелая тоже покинули Понт либо покончили с собой.

Той же осенью римские легионы вторглись в Каппадокию, дабы восстановить на троне этой страны Ариобарзана.

Гонцы мчались в Синопу один за другим, сообщая о бесчинствах римлян, разграбивших многие селения и города. Все это происходило в юго-западной Каппадокии, где не было понтийских гарнизонов. Приближенные Митридата понимали, что стоит Мурене повернуть в северо-восточные области Каппадокии, где размещены понтийские гарнизоны, дело дойдет до открытых столкновений и тогда не избежать новой войны с Римом.

— Понт не готов к войне, половина наших войск находится с Дорилаем на Боспоре, и одним богам ведомо, когда будет побежден Палак, флот недостроен, — молвил на военном совете Пелопид. — Если мы еще ввяжемся в войну с Римом, нас ждет полный разгром. Таково мое мнение.

Все прочие царские советники согласились с Пелопидом. Митридат, сидевший на троне с мрачным видом, спросил Пелопида, что нужно сделать, чтобы избежать очередной войны с римлянами?

— Уступить Каппадокию Ариобарзану, — сказал Пелопид.

— По договору с Суллой мы просто обязаны это сделать, — осторожно вставил Критобул.

— Если Ариобарзан воцарится в Каппадокии, у Мурены не будет повода для войны с нами, — вставил Моаферн.

Митридат приказал своим военачальникам вывести войска из Каппадокии.

Царь тут же покинул военный совет, поскольку соблюдал траур и не желал заниматься государственными делами. Вельможи проводили царя, обросшего бородой, облаченного в темные одежды, сочувственными взглядами. Глядя на эти поникшие плечи, опущенную голову и потухшие глаза, ни у кого не возникало сомнения в том, что понесенная утрата сильнейшим образом подействовала на владыку Понта.

Гарнизоны Митридата покинули каппадокийские города еще до наступления зимы.

Однако Мурена не прекратил свой грабительский поход. Более того, римляне разграбили в городе Команы почитаемое во всей Азии святилище богини Ма, которую эллины называют Энио. Даже Ариобарзан был возмущен этим святотатством. Каппадокийцы враждебно относились к римлянам и с глухим недоброжелательством восприняли очередное воцарение над ними Ариобарзана.

Зиму Мурена провел в Каппадокии.

По окончании траура Митридат отправил к Мурене Пелопида, чтобы напомнить тому, что он, царь Понта, соблюдает договор с Римом, положивший предел взаимной вражде.

«Неплохо бы и римскому полководцу придерживаться договора, заключенного Суллой с понтийским царем», — заявил Пелопид Мурене.

Мурена на это ответил, что он этого договора не видел, а если нечего читать, то и соблюдать нечего. И значит, он, Мурена, и дальше будет поступать, исходя из интересов Рима, кои он здесь представляет.

Наступила весна.

Митридат отправил в Рим к сенату и Сулле послов, жалуясь на образ действий Мурены.

Послы Митридата еще находились в Риме, когда Мурена, перейдя реку Галис, вторгся во владения понтийского царя. Римляне разорили четыреста деревень и с огромной добычей ушли обратно за Галис.

Наконец из Рима в Азию прибыл сенатор Гай Калидий, который при посланцах Митридата объявил Мурене, что сенат велит ему воздерживаться от нападения на понтийского царя, так как с ним заключен договор. Впрочем, при этом не были возмещены убытки Митридату за разорение его селений, а также римляне не вернули жрецам богини Ма похищенные храмовые сокровища. Более того, каппадокийцы видели, что часть этих сокровищ Калидий увез с собой в Рим.

Выслушав своих посланцев, Митридат ничего не сказал, но позднее заметил Пелопиду, который встречался с Калидием:

— Похоже, нужно опять готовиться к войне с Римом. Никакие договоры нас не спасут.

Пелопид не стал возражать, ибо думал примерно то же самое.

В начале лета лазутчики донесли Митридату, что Мурена набирает наемников в Галатии и Фригии, явно собираясь начать новое вторжение в Понт. Вместе с Муреной всюду бывает Архелай, который у римлян в большом почете. Предостережения лазутчиков подтвердились: Мурена опять вторгся в Понтийское царство, на этот раз из Галатии. Римляне, которых вел Архелай, хорошо знавший эти места, быстро дошли до богатой провинции Фаземонитиды и взяли самый большой здешний город Фаземону.

Митридат послал свою конницу перехватить войско Мурены на обратном пути, но Мурена, по совету Архелая, переправился через Галис совсем в другом месте и благополучно ушел в Каппадокию.

«Тогда Митридат, считая, что римляне явно ведут с ним войну, велел своим военачальникам напасть на селения галатов по ту сторону реки, — записал в своем труде римский историк Аппиан. — Сисина и Моаферн тотчас же захватили много рабочего и вьючного скота, людей, как простых, так и знатных, и стали лагерем против самого Мурены, имея между ним и собой реку. Так было положено начало Второй Митридатовой войне».

Шел 83 год до нашей эры.

Ни полководцы Митридата, ни Мурена первыми не начинали битву, так как Сисина и Моаферн ожидали прихода своего царя с пехотой и колесницами, а Мурена дожидался подкреплений от вифинского царя. Наконец подошло понтийское войско во главе с Митридатом. И от Никомеда пришел отряд воинов, возглавляемый Неоптолемом, братом Архелая.

Мурена, видя, что понтийский царь собирается переправляться через Галис сразу в двух местах одновременно, по совету Архелая перенес свой лагерь подальше от реки и расположил свое войско так, чтобы напасть на понтийцев, едва они ступят на противоположный берег, и разбить их по частям. Однако ни Архелай, ни Мурена не ведали, что сам Митридат с отборными воинами под покровом ночи перешел реку гораздо ниже по течению и зашел римлянам в тыл.

Едва Таксил переправил через реку часть пехоты, а Моаферн вывел из реки передовой отряд конницы, на первого стремительно напал Мурена со своими легионами, а на другого — Архелай с фригийской и галатской конницей. И конное и пешее сражения разыгрались на низком речном берегу и на мелководье вблизи от берега. Понтийцам приходилось туго, покуда Митридат не обрушился на Мурену и Архелая сзади, ведя за собой «бессмертных» и греческих наемников.

В битве сразу наступил перелом.

Мурена стал пробиваться к ближайшим холмам, видя, что его лагерь захвачен врагом. Фригийская конница, и вместе с ней Архелай, дружно ударилась в бегство и, преследуемая всадниками Сисины, очень скоро рассеялась среди необъятных каппадокийских равнин. Дольше держались галаты, но и они были вынуждены сложить оружие, оказавшись в полном окружении. Отряд вифинян также был окружен и истреблен до последнего человека. Вместе с вифинянами нашел свою смерть от понтийского копья и Неоптолем.

Когда мертвое тело Неоптолема положили к ногам Митридата, царь своей рукой закрыл его безжизненные глаза. В нем не было ненависти к погибшему. Наоборот, он был опечален его бегством к Никомеду и тем, что судьба сделала их врагами. Неоптолем был прекрасным флотоводцем, и Митридат, помня его прошлые заслуги, повелел похоронить Неоптолема со всеми почестями на берегу моря, которое тот так любил.

Обходя поле битвы и рассматривая тела убитых римлян, Митридат с каким-то странным спокойствием воспринимал все случившееся. Война началась, и Рим со всей мощью опять стоит перед ним, грозя ему с Запада. Причем Митридата нисколько не беспокоило, что он начал войну, толком не подготовившись к ней и не завершив другую войну — на Боспоре. Его измученная скорбью душа жаждала кровопролития, а может, он, сам того не сознавая, искал смерти, чтобы навеки избавиться от невзгод бытия.

Римляне сумели закрепиться на холмах, рядом с которыми расположились станом понтийцы.

— Пусть сидят там без воды и пищи, — сказал Митридат. — Помощи Мурене ждать неоткуда, он обречен.

В наступивших сумерках вся равнина покрылась множеством костров, озарив вечернее небо неким подобием мерцающего красноватого заката. Войско Митридата было гораздо многочисленнее римского. Вдобавок римляне были измотаны и пали духом.

— Где же Архелай? — злился Мурена, обходя караулы. — Неужели он не придет к нам на помощь?!

Один из сопровождавших Мурену военных трибунов мрачно заметил:

— Даже если Архелаю удалось собрать остатки фригийской конницы, ему вряд ли удастся пробиться к нам. Погляди, сколь огромно Митридатово войско! — И трибун кивнул в сторону огней, мерцающих в долине, подобно тысячам красновато-желтых светляков.

— Если уж Архелай не придет к нам на подмогу, то от Никомеда и подавно помощи не дождешься, — проворчал другой трибун. — Никомед боится Митридата пуще огня!

— Значит, нам суждено сложить здесь свои головы, — невесело подытожил третий трибун и негромко выругался.

— Ну, довольно каркать! — прикрикнул на военачальников Мурена, не склонный падать духом. — На рассвете будем пробиваться к Пессинунту. Вожди галатов должны нам помочь, ведь они наши союзники.

Несомненно, воля одного человека облеченного властью, бесстрашного, способна подвигнуть на подвиги людей не только израненных и уставших, но и малодушных. В тяжелейших обстоятельствах такой человек является не просто знаменем войска, он представляет последнюю надежду на спасение. Вот почему приказы, отдаваемые Муреной, беспрекословно выполнялись всеми — от трибуна до простого легионера, ибо действовать с таким хладнокровием против такого множества врагов мог только он — Луций Лициний Мурена.

С первыми лучами восходящего солнца римляне построились в боевой порядок и спустились с холмов на равнину. Понтийцы позволили им свободно пройти, расступившись в стороны. Создавалось впечатление, будто воины Митридата опасаются вступать в битву с врагом, которым движет смелость отчаяния. Но истинная причина крылась в ином: просто Митридат хотел, чтобы римляне ушли подальше от холмов, поскольку на равнине, не имея конницы, легионы Мурены станут легкой добычей для его огромного войска.

Мурена гнал своих легионеров скорым маршем, желая до наступления полуденной жары добраться хоть до какого-нибудь источника пресной воды. Понтийцы двигались следом, пыль, поднятая их полчищами, грозно клубилась вдалеке.

Постепенно конные отряды Митридата стали обходить растянувшуюся колонну римлян справа и слева. Вскоре римляне оказались в полном окружении. В полете стрелы от них впереди, сзади и по бокам двигались понтийские колесницы, сверкая наточенными косами, стройно скакала конница, тяжело шагала понтийская пехота. Все эти персы, пафлагонцы, каппадокийцы, халибы, моссинойки, тибарены, армяне, скифины, греки, таохи и отряды из других азиатских племен являли собой пестрое, но вместе с тем и устрашающее зрелище, ибо шли не как попало, а построившись отдельными колоннами, соблюдая интервалы.

Мурена и его военачальники дивились, глядя на такой порядок в войске презираемых ими варваров.

— Они что, намерены так провожать нас до самого Пессинунта? — насмешливо обратился к Мурене его ближайший помощник Авл Паконий.

Мурена не успел ответить.

Примчались разведчики и сообщили, что понтийцы преградили им путь.

Со всех сторон вдруг зазвучали хриплые медные трубы понтийцев, их боевые порядки сомкнулись, повернувшись лицом к врагу.

Римская колонна остановилась. Трибуны и центурионы с криками и бранью выстраивали усталых легионеров в большой четырехугольник.

Мурена, тревожно озираясь, искал глазами какую-нибудь возвышенность или лес, где можно было бы укрыться и хоть как-то ослабить подавляющий перевес противника. Как назло вокруг расстилалась ровная как стол равнина, пестреющая разноцветными щитами и воинскими значками отрядов Митридата.

Вот понтийские войска пришли в движение. Лучники подняли луки и выпустили в сторону воинов Мурены тучу стрел, которые со свистом рассекли воздух и обрушились на поднятые щиты римлян. Сражение началось…

Все виденное и слышанное Митридатом о доблести римлян в полной мере подтвердилось и в этой неравной битве, не получившей названия только потому, что поблизости не оказалось ни города, ни селения, ни даже маленькой речушки. Отразив натиск понтийской пехоты, римские легионы в конце концов были расстроены стремительной атакой колесниц. Остальное довершила конница, которую возглавил сам Митридат.

Всего две римские когорты сумели вырваться из этого страшного котла и, продолжая на ходу отбиваться от конников Сисины, ушли на северо-запад к синеющей вдали гряде гор. Вместе с ними ушел Мурена.

Восемь тысяч римлян пало в этой битве, тысяча была взята в плен.

Трибун Авл Паконий плакал горючими слезами, сидя над своей отрубленной в битве правой рукой. Сражаться левой он не мог, поскольку у него была перебита ключица. Рядом с трибуном один на другом лежат воины и центурионы из его легиона, целые груды мертвецов в римской одежде и доспехах.

На плачущего трибуна наткнулся кимвр Битойт. Он нес на плече римское знамя с серебряным орлом на древке.

Авл Паконий узнал знамя своего легиона по номеру на красном полотнище и в бессильной ярости зарыдал еще сильнее.

— О Беллона! Порази своей меткой стрелой этого гнусного варвара, схватившего своими грязными лапами римское знамя! — сквозь слезы взмолился несчастный трибун, не обращая внимания, что кимвр направляется к нему, перешагивая через мертвые тела.

— О чем рыдаешь, римлянин? — насмешливо обратился к Паконию Битойт, взирая на него с высоты своего роста. — Впрочем, тебе есть над чем рыдать сегодня!

И Битойт торжествующе расхохотался.

— Грязное животное! — в бешенстве прорычал Паконий, поднимаясь на ноги. — А ну брось знамя! Скотина! Мразь! Падаль!..

Он плюнул в Битойта, но промахнулся.

— Падаль — это ты, негодяй! — злобно обронил Битойт и мастерским ударом меча обезглавил римлянина.

Молва о победах Митридата, сколь блестящих, столь и решительных, быстро распространилась по всей Азии. Соседние правители поспешили выразить понтийскому царю свое дружелюбие, а его зять Тигран, царь Великой Армении, даже изъявил желание вместе с ним воевать против Рима. Послы парфянского царя и правителя Софены нашли Митридата в Каппадокии, где он воевал с Ариобарзаном, попутно изгоняя из каппадокийских крепостей гарнизоны Мурены.

В ознаменование своих побед Митридат по обычаю своих предков, царей-ахеменидов, задумал принести жертву светлому богу Митре на высокой горе в самой середине Каппадокии. Несколько дней подряд все понтийское войско рубило лес в предгорьях Тавра, заготовляя дрова для гигантского жертвенного костра. Еще несколько дней просушенные дрова и хворост на лошадях и мулах свозили к подножию горы, где, был раскинут военный стан Митридата.

К вершине горы была проложена широкая тропа. Туда после всех необходимых церемоний и молитв двинулась длинная процессия. Впереди с пением священных гимнов шли жрецы-маги в белых одеяниях и такого же цвета колпаках. За магами шел царь Митридат, неся на могучих плечах вязанку хвороста. Следом за царем шагали его военачальники и телохранители, все без оружия, с дровами на плече. Далее следовали вельможи из царского окружения и царские слуги, каждый нес на себе либо хворост, либо сухие поленья. За царской свитой поднималось в гору и все понтийское войско: многие тысячи людей из разных племен совершали эту изнурительную работу по переноске дров.

На вершине маги и их помощники складывают принесенный сушняк в огромный круг, в центре которого могли поместиться несколько тысяч человек. В основание идут тонкие сосновые бревна и самые толстые суковатые поленья, поверх складывают хворост. Затем опять кладут рядами дрова и выкорчеванные пни, на них снова наваливают хворост. Таким образом этот «слоеный пирог» поднимался все выше и выше, постепенно сужаясь кверху. Работа продолжалась в течение трех дней.

Наконец все заготовленные дрова и груды хвороста были подняты на гору, образовав на ее вершине конусообразную пирамиду высотой с высокую сосну и тысячу шагов в окружности. На самый верх этой пирамиды маги возложили молоко, мед, вино, масло и благовония.

Затем на равнине было устроено пиршество, куда помимо войска, царской свиты и прибывших к Митридату посольств сошлось немало народа из ближних и дальних каппадокийских селений и городов. По обычаю зороастрийцев в такой день нельзя никому отказывать в угощении. Было выпито море вина, съедено несколько тысяч медимнов хлеба, меда, сушеных фруктов и прочих запасов из царских хранилищ. Народ и войско славили Митридата и его щедрость.

На пиру в царском шатре было произнесено немало высокопарных и льстивых речей. Вельможи упражнялись в остроумии, стараясь развеселить Митридата, который был необычайно задумчив, почти ничего не ел и не пил. По правую руку от царя сидел его зять Тигран, который привел своему тестю две тысячи тяжеловооруженных всадников. Слева от царя восседал важный парфянский посол с огненно-рыжей бородой.

Музыканты несколько раз начинали играть задорные эллинские и протяжно-грустные персидские мелодии, но гости своим гамом и смехом всякий раз заглушали музыку. Всем хотелось говорить, шутить, смеяться… Благо поводов для веселья было предостаточно: Мурена бежал в Пергам, потеряв свое войско, галаты разбиты, Ариобарзан разбит… Никто из военачальников и царских советников, тем более чужеземные послы, не мог понять, что же печалит Митридата?!

А Митридат думал о Тирибазе и Сузамитре. Как жаль, что их нет с ним! Как жаль, что и Фрады тоже нет. Нет Аркафия и Диофанта… Насколько полнее и сладостнее была бы его радость от одержанных побед, если бы он мог разделить ее с ними! И как заглушить эту боль в сердце, что не дает ему спать и есть, отнимает у него все душевные силы?

— Царь! — прозвучал громкий голос из-за соседнего стола. — Сисина утверждает, что зимовать мы будем во Фригии, поскольку римляне готовы уступить нам эту страну без боя!

Митридат очнулся от задумчивости и взглянул на говорившего: это был Таксил. Разгоряченный вином Таксил широко улыбался, обнажив свои крепкие белые зубы.

— Что ты скажешь по этому поводу, царь?

В шатре водворилась тишина, смолкли говор и смех: гости в ожидании глядели на царя. Что он скажет?

Митридат постарался улыбнуться и взял со стола чашу с вином.

— Клянусь Митрой, друзья, Сисина читает мои мысли, — сказал он. — Конечно, лучше провести зиму во Фригии, дабы не обременять постоями и поборами дружественных нам каппадокийцев. К тому же из Фригии рукой подать до Пергама. Я пью за предстоящий поход на Пергам!

Шатер наполнился ликующими криками, зазвенели чаши и кубки: гости охотно выпили за будущий поход.

На другой день рано утром при огромном стечении народа жрецы подожгли деревянную пирамиду, источавшую смолистый запах сосны и ели. Ветер, гулявший по вершинам гор, быстро раздул пламя. Маги еще не спустились с горы, а у них над головой с гулом и треском уже устремился в самое небо огненный столб. Этот гигантский костер был виден на тысячи стадий вокруг, жар от него, разносимый ветром, ощутили толпы людей, собравшиеся в долине. Там же находился и Митридат.

Стоя на колеснице в окружении телохранителей, царь мысленно молился Митре о ниспослании ему удачи в предстоящих делах.

Слыша рядом восхищенные голоса своих воинов, взиравших на пламя, способное поразить любое воображение, Митридату хотелось верить, что этот жертвенный костер будет виден не только в Мазаке, Амасии и Пергаме, но и в Греции, куда доходили его войска. А может — Митридату хотелось этого больше всего! — это пламя, зажженное в честь его побед, увидят и в далеком Риме. Увидят и задумаются, стоит ли испытывать судьбу, бросая вызов победоносному владыке Понта!