Млечный Путь, 2012 № 02 (2)

Владимир Гопман Рыцари фантастики (Вспоминая Александра Мирера)

«Жизнь дает человеку три радости… Друга, любовь и работу»… Это, конечно же, «Стажеры» Стругацких.

Мне повезло: фантастика, ставшая для меня главным делом в жизни, дала мне и много друзей. Но сколько их уже ушло!.. Дмитрий Александрович Биленкин, Аркадий Натанович Стругацкий, Сергей Александрович Снегов, Виталий Иванович Бугров, Нина Матвеевна Беркова, Кир Булычев, Александр Исаакович Мирер… Рыцари фантастики, преданно служившие ей.

С Александром Исааковичем Мирером я познакомился осенью 1976 г. В середине сентября мне позвонили из Бюро пропаганды Союза писателей РСФСР и предложили выступить с лекцией о фантастике в каком-то НИИ, занимавшемся, кажется, термической сваркой. Была в те годы такая форма «шефствования» над предприятиями и организациями — туда для повышения культурного уровня их сотрудников по путевкам бюро пропаганды Союза писателей СССР и РСФСР, общества книголюбов, общества «Знание» посылались лекторы-специалисты в различных областях знаний.

Кстати, добавила секретарша, вместе с вами будет выступать писатель Александр Мирер. Конечно, это имя мне была хорошо знакомо по публикациям в альманахах «НФ» и «Мир приключений», к тому же буквально за несколько дней до этого звонка я купил его роман «Дом скитальцев».[20]

Роман произвел на меня сильное впечатление, о чем с удовольствием сказал автору при встрече.

При знакомстве меня поразила и внешность АИ (худой, высокий, он походил на жюль-верновского Паганеля, но это с первого взгляда, а потом-то я понял: конечно же, он не Паганель, а Дон Кихот…), и манера говорить, держаться — старомодно-учтиво и при этом удивительно доброжелательно, так что через несколько минут казалось, что ты знаешь этого человека долгие годы. Поразило меня и то, что несколько сотрудников этого НИИ, с которыми я беседовал — как оказалось, АИ работал в нем довольно долго и к тому времени уже лет десять, как ушел, — отзывались о нем с большим уважением и теплотой, добавляя каждый раз со вздохом: жаль, что он у нас уже не работает…

Думаю, что людей привлекали в АИ и доброта, и неизменная благорасположенность, и искренний интерес к собеседнику. Во всем, что он делал, не было ничего наигранного, искусственного — так вести себя мог только человек цельный и гармоничный, чуждый позе. В его равнодушии к материальным благам было что-то от странника, для которого смысл существования — паломничество, и от дервиша, поражающего умением обходиться минимальным. Однажды я, желая польстить АИ (было это спустя примерно с полгода после нашего знакомства), процитировал слова Генри Торо из «Уолдена»: «Если мой сюртук и брюки, шляпа и башмаки еще годны, чтобы молиться в них богу, — значит, их еще можно носить, не так ли?..».[21]

Вера, его жена, воскликнула: «Шура, это действительно как будто о тебе!..» Сам же АИ только улыбнулся.

При этом АИ был человеком весьма земным, очень любил быт, его уютные детали — например, с каким вкусом и удовольствием он заваривал чай!.. Он был поразительно «рукастым», вызывая этим восторг А. Н. Стругацкого, с которым он дружил долгие годы. Жили они недалеко друг от друга, минутах в десяти ходьбы: если метро «Юго-Западная» представить в качестве одной вершины треугольника, то двумя другими могут послужить дом АИ по улице 26-ти Бакинских комиссаров и АН по проспекту Вернадского. Умел АИ делать практически все: от починки утюга до изготовления вполне «товарных» ювелирных украшений. Одно время, кстати сказать, он этим и жил — делая перстни, кулоны и проч. на продажу, поскольку с года 1965-го или 1966-го он вступил в Комитет литераторов при Литфонде и тем самым обрел право не работать, как выражались в отделах кадров, по найму (и не ходить каждый день на службу, что для творческого человека было счастьем), но зарабатывать на жизнь мог официально только литературным трудом, который, как известно, кормит несытно. В середине 1980-х вступил в этот Комитет и я, по рекомендации А. Н. Стругацкого.

Дом АИ был всегда открыт для друзей — в дни радостей и горестей. …После первого развода я приехал именно к АИ, и он просидел со мной часов до четырех ночи за неумеренным потреблением алкоголя; а когда я отказался ночевать у него, довел меня до такси. В другой компании, что и говорить, не обошлось бы без пьяных всхлипываний о былом, но АИ так сумел повернуть разговор, что большую часть времени мы проговорили о… средневековой японской литературе. И, встав в восемь утра на работу, я вдруг ощутил, что трещина, казалось бы, расколовшая мою душу — да-да, о ту пору свое душевное состояние оцениваешь именно в таких романтических категориях… — почему-то стала затягиваться.

Конечно же, в притягательности их дома была заслуга и жены АИ, Веры Леонидовны, и их дочки Вари. С нею, кстати сказать, связана одна наша общая забавная ситуация. В 1978 году я поехал со своей дочкой в Коктебель. Спустя пару недель на ЮБК (Южный Берег Крыма) приехал АИ с Верой и Варей (жили они в небольшом местечке в получасе езды от Коктебеля). И вот как-то около четырех часов, когда моя дочка проснулась после дневного сна (было ей тогда четыре с небольшим), в дверь постучали и вошли АИ, Вера и Варя. Вот, сказал я дочери торжественно, приехала девочка Варя, о которой я тебе говорил (Варя перешла тогда в 11-й класс и была уже совсем взрослой и расцветшей барышней). Дочь, внимательно посмотрев на предлагаемый объект для игр, неожиданно скривилась и сказала плаксиво: «Так я и знала: обещали девочку, а пришла тетя!..» Сколько раз мы с АИ повторяли потом эту фразу: «Так я и знала…»

А. И. Мирер относится к славной плеяде тех отечественных фантастов, которые пришли в фантастику в конце 1950-х — начале 1960-х гг. Для них шестидесятые годы стали временем надежд на возрождение научно-фантастической литературы — после сталинских десятилетий, когда советская фантастика была разгромлена. Впрочем, судьба литературы, расковывавшей воображение, призывавшей мыслить свободно, едва ли могла быть иной в тоталитарном обществе. Точно сказал об этом сам Мирер в статье, посвященной Ариадне Громовой: «Фантастика — самый честный и наблюдательный свидетель на суде истории».[22]

В начале 1960-х вокруг редакции фантастики издательства «Молодая гвардия», которую тогда возглавлял Сергей Жемайтис, объединились лучшие силы отечественной научно-фантастической литературы. Это были москвичи Дмитрий Биленкин, Ариадна Громова, Георгий Гуревич, Анатолий Днепров, Михаил Емцев, Еремей Парнов, Север Гансовский, Александр Полещук, Роман Подольный, Аркадий Стругацкий, посещавшие семинар писатели из других городов: Вадим Шефнер из Ленинграда, Генрих Альтов и Евгений Войскунский из Баку, Владимир Савченко и Игорь Росоховатский из Киева.

Образовался постоянно действующий семинар, в который вошел и А. Мирер. В 1965 г. в альманахе «Мир приключений» появилась его первая повесть «Будет хороший день!». Начинал Мирер так, словно обладал большим стажем литературной работы, хотя это были его первые шаги в литературе: автор сразу нашел художественную форму, адекватную его мышлению. Любители и знатоки жанра отмечали все публикации Мирера: рассказы в альманахах «НФ» и «Мир приключений», книгу для подростков «Субмарина „Голубой кит“», наконец, повесть «У меня девять жизней».

Эта повесть была напечатана в 1969 году в журнале «Знание-сила». Сюжет построен по классической схеме приключенческой фантастики: герои с помощью нуль-транспортировки попадают в параллельный мир биологической цивилизации. На первый взгляд, обитатели этого мира сумели достичь идиллического слияния с природой, а потому счастливы и безмятежны. Все живое — люди, животные, растения — находится в положении гомеостазиса, сбалансированного равновесия (так аборигены и называют свою страну: Равновесие). Но идиллия обманчива: гармония общества, как выясняют герои, есть результат, с одной стороны, строжайшего соблюдения кастового принципа, а с другой — жесткой регламентации всех сторон жизни этого общества Наранами, биологическими компьютерами. Малейшие отклонения от равновесия — в любой области, будь то техника, политика или мораль — грозит нарушением социальной устойчивости. Система, замкнутая на себя самое, существующая только для себя, превращающая людей в покорных исполнителей, лишенных права на собственную жизнь, — как это знакомо нам…

Повесть эта актуальна и сейчас, через тридцать лет после ее публикации. И не только потому, что предупреждает нас, сколь опасен отход от правды. Но и потому, что помогает бороться за правду. «У меня девять жизней, у тебя только одна. Думай!» — эта надпись на плакате из повести Мирера перекликается с известными словами Стругацких: «Думать — не развлечение, а обязанность». Ибо только через интеллектуальное усилие, работу духа человек становится человеком. Если же погрузиться в сладостную дрему, недумание, отдавшись на волю тех, кто с помощью лжи приобрел власть вершить судьбы других людей, то… Мы, жители страны, ставшей жертвой самого длительного и трагического эксперимента в истории человечества, слишком хорошо знаем, что рождает сон разума в экономике, политике, культуре…

Окончание повести печаталось в июльском номере журнала «Знание-сила» за 1969 г.,[23] а в сентябре этого года секретариат Союза писателей РСФСР дружно проголосовал за исключение Солженицына из своих рядов… Откат в духовной жизни страны, начавшийся с процесса Синявского и Даниэля, ощущался с середины шестидесятых годов и в фантастике, в начале же семидесятых ситуация резко обострилось. Редакция фантастики «Молодой гвардии» была разогнана, места высокопрофессиональных редакторов заняли люди, единственным отличительным качеством которых была идеологическая надежность. Они называли себя «автоматчиками на службе прогресса» и — в этом отношении надо отдать им должное — действовали на выделенном им участке весьма успешно, с воистину комсомольским усердием производя издательскую селекцию. В результате такой политики (подкрепленной еще и тем, что решением Госкомиздата СССР «Молодая гвардия» стала практически монополистом выпуска фантастики в стране) в жанре сложилось положение, которое вполне можно описать с помощью давнишнего высказывания В. В. Розанова: «Оловянная литература. Оловянные люди ее пишут. Для оловянных читателей она существует».[24]

В 1976 г. АИ опубликовал в издательстве «Детская литература» роман «Дом скитальцев» (в немалой степени благодаря помощи Н. М. Берковой, бывшей ответственным редактором книги). В романе рассказывается о тоталитарном обществе, возникшем на планете балогов. Каждый член общества занимает строго определенную ячейку в социальной структуре, жизнедеятельность которой подчинена единственной цели: бесконечной экспансии цивилизации балогов в космос, называемой ими Путь. Путь — космический фашизм, несущий гибель всем обитаемым мирам, уничтожающий их историю и культуру и оставляющий, подобно нейтронной бомбе, нетронутой лишь материальную среду обитания.

И было понятно, реальность какой страны напоминает изображенный АИ фантастический мир, с его тотальной ложью и демагогией, культом «единственно верной» идеологии, мощным репрессивным аппаратом. А экспансия балогов в космос так напоминала неудержимое стремление советских партийных и государственных лидеров расширить зону коммунистического влияния с помощью «ограниченных контингентов».

Официозная научно-фантастическая литература со второй половины семидесятых все громче вела свою партию в сводном хоре муз, старательно воспевавших социалистический образ жизни. Отведенные фантастике издательские площади — и без того более чем скромные — заняла окончательно «оловянная литература».

Творческая судьба АИ, как и многих талантливых и честных отечественных писателей, сложилась непросто. Печатался он мало, испытывая отвращение к тому, что надо ходить по редакциям, пробивать свои вещи, и не шел ни на какие компромиссы.

Потому-то после романа «Дом скитальцев» Мирер практически отошел от художественной прозы и стал заниматься литературоведением (под псевдонимом А. Зеркалов). Писал он преимущественно о тех прозаиках, чье творчество, по его мнению, было наиболее важно для развития русской фантастики XX в.: о Михаиле Булгакове и братьях Стругацких. Две его книги о Булгакове — «Евангелие Михаила Булгакова» и «Этика Михаила Булгакова» — вышли на Западе и имели заслуженный успех.[25]

Работу о романе «Мастер и Маргарита» АИ задумал в конце 1970-х. Писал он ее долго, перерабатывая горы материала — приходя к нему домой, я постоянно видел на письменном столе стопки книг. Тогда мне выпала редкая удача — возможность читать эту книгу в рукописи по главам…

В «Евангелии от Булгакова» АИ сосредоточился на исследовании той части «Мастера…», которую сам Булгаков называл «роман о Понтии Пилате». «Ерушалаимские» главы книги АИ рассматривал через призму обширнейшего корпуса первоисточников, к которым обращался Булгаков: Евангелии, Талмуд, труды древних историков (Флавия, Тацита, Филона Александрийского) и более поздних авторов (Д. Штрауса, А. Древса, Ф. Фаррара). АИ словно шел вослед Булгакову, реконструируя использованный им метод: скрупулезно-точное воспроизведение исторических деталей, которые в романе словно диффундируют в материал повествования. Отдельные сюжетные ходы и детали действия, ювелирно анализируемые АИ, предстают в совершенно ином, чем при обычном прочтении, свете, наполняются гораздо более глубоком смыслом, обретают историческую и эстетическую многомерность.

При этом книга АИ лишена однозначности — ведь автор, в отличие от многих историков литературы, не подгоняет исследование под заранее выстроенную теоретическую схему. Сущность работы АИ — в расширении горизонтов познания, ибо, по словам исследователя, «Роман о Пилате» не поддается аналитическому давлению, его невозможно свести к односторонней концепции, будь то религиозная или антицерковная. Он в своей мере согласуется с обеими и в той же мере противоречит им, ибо мера у него одна — неприятие духовного насилия».[26]

Книги, подобной работе АИ, не было и нет в отечественном булгаковедении, к ней неприменимы традиционные жанровые дефиниции. Она настолько же уникальна в своем, литературоведческом, разряде, как уникален в своем, прозаическом, — роман Булгакова.

АИ прожил жизнь, не стараясь быть заметным, не желая уподобляться тем людям в литературном мире (имя им воистину легион…), которые живут с растопыренными локтями. Эта незаметность — внешняя, только внешняя, потому что стоило ему начать говорить, как замолкали все, в любой компании… — была отчасти сродни незаметности того героя Стругацких из «Стажеров», который «держал на плечах равновесие Мира»…[27]

Но вот он умер — и стало ясно, что мир обеднел…

В июле 2001 года, когда АИ умер, стояла тяжелая, испепеляющая жара, словно обесцвечивающая все вокруг. И теперь, думая о его смерти, я вспоминаю эту погоду — и сразу мир делается поблекшим, похожим на застиранную рубашку. Да, боль утраты неизменна, она остается. Но рядом с ней — и ощущение счастья, которое мне принесла наша дружба длиной почти в четверть века, и благодарность судьбе за то, что эти годы — были…