Млечный Путь, 2013 № 02 (5)

Владимир Борисов Принцип неопределенности. Фантастика и Стругацкие

Израильский (когда-то – ленинградский) критик и литературовед Марк Амусин сборник своих статей «Зеркала и зазеркалья» (СПб.: Лимбус-Пресс, 2008) завершил статьей «Стругацкие и принцип неопределенности». Это не первое обращение критика к творчеству братьев Стругацких. Как отмечал Войцех Кайтох в монографии «Братья Стругацкие», очерк Амусина «Далеко ли до будущего?», опубликованный в журнале «Нева» в 1988 году, был «первой ласточкой», в которой проявилась возможность исторического анализа современной литературы в России. Затем был еще ряд интересных статей, наконец, в 1996 году, уже в Израиле, выходит первая на русском языке книга о писателях «Братья Стругацкие».

Все эти работы Марка Амусина отличались доброжелательным отношением к произведениям Стругацких, более того, как подчеркивает В. Кайтох: «Критик совершает полную политическую реабилитацию Стругацких, одним из первых публично напоминая о том, что братья выступали против искривлений и абсурда советской действительности намного раньше того времени, когда это официально было признано».

Но в последней статье Амусин сетует: «Попыток же целостного и глубинного анализа феномена Стругацких, на мой взгляд, явно не хватает». И пытается восполнить этот недостаток: «По сути своей творчество Стругацких взывает к синкретическому осмыслению, одной из попыток которого и служит настоящая статья».

Что же удалось «синкретически осмыслить» талантливому (как сказано в аннотации сборника) критику и литературоведу? Что разглядел он в книгах Стругацких за последние двадцать лет?

Основной посыл последней статьи таков: «При внимательном рассмотрении поражает, насколько стартовые конструкции Стругацких эффектны, ярки, дразняще-занимательны – и одновременно зыбки, внутренне противоречивы, «неконсистентны».

«Примеров сколько угодно», – говорит критик. И приводит целых… два. Не получает никакого объяснения антропоморфность планеты Саулы в «Попытке к бегству», это раз. Непонятно, какой машиной времени сумел воспользоваться Саул Репнин, это два. Далее Амусин переходит к тому, что Уэллс, Азимов или Урсула Ле Гуин такого себе не позволяли, и подробно пересказывает сюжет «Эдема» Станислава Лема в качестве образцового примера задания «правильных» исходных посылок. И после этого периодически напоминает нам: «Лем полагал за честь четкость обрисовки исходных посылок и последовательность их развертывания, у Стругацких же бесшабашная эклектика, запутанность исходных позиций – правило хорошего тона»; «фантастический антураж Арканара – абсолютно бутафорский»; «их странные исходные допущения, как бы неряшливые и неконсистентные “идеобразы”»; «исходные фантастические предпосылки отличаются вопиющей невнятностью и противоречивостью»; «из сора некорректно поставленных вопросов и посылок»; «а бутафорией – не побоимся этого слова, – халтурностью их тогдашних фундаментов и “строительных лесов” – пренебрежем».

К сожалению, эта «стартовая конструкция» статьи, увы, не получила достаточно полного и четкого обоснования в ней. Эта конструкция, скорее, продекларирована, нежели обозначена и подтверждена доказательно. Более того, думаю, что сквозной тезис о «неопределенности» реалий книг братьев Стругацких неверен в принципе. В результате построение статьи М. Амусина напоминает стандартную ошибку исследователя, когда он пытается подогнать факты к заранее выбранному результату. А факты – вещь упрямая.

На самом деле фантастика неизбежно и закономерно изначально выступает с позиций «неопределенности» прежде всего потому, что в ней присутствует элемент искажения реальности (от минимального, по Уэллсу, когда в повествование вводится ОДНО фантастическое допущение, до максимального, например, у Толкина, когда переклички с действительностью весьма условны). Результатом создания нового мира обязательно будет некоторая его неопределенность, ведь описать несуществующее столь же полно, как реальный мир, в пределах одного или даже нескольких произведений просто невозможно. И мировая фантастика представляет широчайший диапазон преодоления этой неопределенности. С одной стороны, во многих произведениях авторы даже не пытаются как-то избавиться от неопределенности, позволяя себе конструировать совершенно условный мир. Почему от героя повести Гоголя сбежал нос, да еще и возомнил себя важной персоной? Как, собственно, действует Машина Времени Герберта Уэллса? Достаточно ли «определил» великий фантаст работу этого устройства следующим описанием: «Если нажать на этот рычажок, машина начнет скользить в будущее, а вот этот рычажок вызывает обратное движение»? Каким образом ухитрилась компания «Ю. С. Роботс энд Мекэникел Мэн Корпорэйшн» в пористом платино-иридиевом шаре размером с человеческий мозг поддерживать «позитронные мозговые связи» (А. Азимов, «Я, робот»)? И если внимательнее присмотреться к «Эдему» Лема, можно ли утверждать, что и там «экземплификация самоуправляемой прокрустики» существенно снижает уровень неопределенности цивилизации двутелов?

О, эта бездонная неопределенность в фантастике! Многие пытались с ней бороться, исписывая многочисленные страницы подробнейшими описаниями необычайного, снабжая книги приложениями с разъяснением непонятных терминов, рисуя детальные карты выдуманных миров, используя чертежи, таблицы и прочую атрибутику научных трудов. У одних это получалось более-менее хорошо и уместно, другие наводили уныние и тоску, но добился ли кто-нибудь полного, всестороннего объяснения вымышленной действительности?

(В скобочках замечу, что реальный мир столь же расплывчат и не определен, зыбок и иллюзорен, только мы по простоте душевной думаем, что что-то в нем понимаем. Но стоит собраться вместе троим недюжинным умам, как каждый из них тут же выдвинет мировоззренческую конструкцию, которая совершенно не будет соответствовать подобным построениям других участников симпозиума в хрустальной распивочной.)

Не могу сказать, что Амусин не понимает этого. Вот ведь в другой статье (опубликованной, кстати, в журнале Бориса Стругацкого) он сам пишет: «Разумеется, всякое знание относительно, приблизительно и “предпосылочно”. Мы видим внешнюю реальность сквозь систему замутненных и искажающих призм, какими являются наши органы чувств, априорные формы нашего восприятия и историко-культурные обусловленности»[20].

И далее продолжает: «Самоочевидно, что литературные произведения, даже самые реалистические, есть словесные конструкции, продуцируемые сознанием авторов, они вымышленны и не имеют того же (онтологического) статуса объективности, как предметы и явления материального мира»[21].

Думаю, «самоочевидно» надуманными видятся и обвинения критика в халтурности и бутафорности построений братьев Стругацких. Лишь для занудства позволю себе напомнить, что при описании антропоморфных цивилизаций на других планетах Стругацкие вполне могли сослаться на принципы универсального гуманоидного эволюционного развития разума, сформулированные Иваном Ефремовым. При этом они не единожды подчеркивали, что все эти другие миры создавались ими лишь для того, чтобы иметь возможность анализировать социальные проблемы современного человеческого общества. С радостью отказались от всяческих псевдонаучных объяснений технических устройств, чтобы не отвлекать читателя от того, что действительно, по-настоящему волновало авторов. «Бутафорский» мир Арканара, как показал в своей дипломной работе литературовед Константин Рублев, на самом деле цельный и органичный, он продуман и мастерски отшлифован. Несмотря на обилие «анахронизмов», которые обнаруживаются при сравнении Арканара с земной историей, у читателя не возникает сомнений в том, что тамошний мир мог развиваться именно так, как описано в романе.

Стругацкие действительно запутывали читателя неопределенностью исходных посылок. Например, «За миллиард лет до конца света» поначалу выглядел обычным текстом, но для пущей убедительности авторы сознательно удалили части предложений, чтобы «рукопись, обнаруженная при странных обстоятельствах», выглядела так, словно утратила какие-то фрагменты. Для «Жука в муравейнике» была написана первая глава, в которой подробно описывалось, что произошло с Абалкиным на Саракше, но затем авторы отбросили ее и старательно следили за тем, чтобы в тексте не осталось ни одного явного намека на то, руководит «подкидышем» какая-то программа или нет. Но ведь это не признак халтурности, а сознательный литературный прием, который усиливает и развивает авторский замысел. Почти сорок лет прошло со дня выхода «Жука…» в свет, но все новые и новые поколения читателей продолжают ломать копья, пытаясь понять, прав или нет Сикорски.

Не предъявив убедительных доказательств обвинений в зыбкости и противоречивости стартовых конструкций, критик переходит к финалам книг братьев Стругацких. По мнению Амусина, авторы «увенчивают свои фантастические произведения весьма тощей, по сути, экклезиастовой мудростью». Помилуйте, но ведь в начале статьи критик сам написал: «Общепризнанным фирменным знаком прозы Стругацких всегда считались их знаменитые финалы – открытые, обрывистые, оставлявшие читателя несколько ошеломленным и задумывающимся о странном». Ключевое слово здесь – «задумывающимся»! «Не умом поразить тщились» авторы, не ответы дать на злободневные вопросы, а именно заставить читателя задуматься, сформулировать и зримо представить проблемы, которые придется решать ему в жизни. И преуспели в этом.

Завершает статью Марк Амусин опять же хлесткими, не оставляющими никакой надежды на оправдание приговорами: «Все эти модели оказались нерелевантными, практически невостребованными»; «Земная реальность стала развиваться по сценариям, Стругацкими и другими футурологами не предвиденным»; «Футурологическая педагогика Стругацких, увы, пропала втуне»; «Популярность их сочинений можно объяснить чистым эскапизмом».

Увы, и здесь критик попал пальцем в небо. Прежде всего, сами авторы отнюдь не считали свои книги какими-то футурологическими прогнозами. Что же касается «нерелевантности» их произведений, то нынешнее время просто открыто напоминает об актуальности книг братьев Стругацких. Отвечая недавно на вопрос о кинофильме «Обитаемый остров», Борис Натанович Стругацкий даже недоумевает: «Роман наш был написан о совсем других временах и совсем других государствах. Мне казалось, актуальность его давно «усохла», безвозвратно ушла в песок истории. Но нет! И государства, оказывается, те, и времена не столь уж отличаются, и восприятие осталось похожим. Правда, подтекст фильма, как мне показалось, улавливает лишь поколение 40–50-летних, читавших книгу, и тем не менее... Видимо, внутренняя потребность в этой теме (психотропная автократия, рабство, война, бунт) не исчерпала себя полностью. Времена не меняются, и мы не меняемся вместе с ними».

Столь же актуальной остается проблематика «Хищных вещей века», «Улитки на склоне», «За миллиард лет до конца света», «Града обреченного», «Отягощенных злом», не говоря уж о последних книгах С. Витицкого. Вряд ли книги Стругацких помогут убежать от действительности. Да и надобности в них для этого, честно говоря, нет. Издательская индустрия бодро выбрасывает в мир огромное количество действительно эскапистских произведений, которые совсем не требуют размышлять.

Единственное, что остается для меня непонятным, так решительный разворот Марка Амусина в отношении к творчеству братьев. Впрочем, Борис Стругацкий на «Интерпрессконе-98» говорил: «Авторы порадовали меня своим разнообразием в 1997 году. Нельзя не отметить, например, того положительного факта, что вышла новая монография. Правда, она появилась в Израиле... Я имею в виду книгу Амусина “Братья Стругацкие”. Это интересная книга, и я хотел бы, чтобы наши доморощенные литературоведы взяли бы ее за образец того, как все-таки не надо писать литературоведческие книги (смех в зале и аплодисменты). Потому что книга получилась излишне академичной... Писать надо как-то по-другому, и вам надо решать, как это делать».

Может быть, критик внял совету классика и попробовал писать «как-то по-другому»?

[1] О предсказаниях С. Лема в беллетристике см. в его статьях «Что мне удалось предсказать» и «Повторение сказанного» – в кн. «Лем С., Молох». – М.: АСТ, 2005, с.703-718. Здесь и далее примечания переводчика.

[2] См. в кн. «Лем С., Библиотека XXI века». – М.: АСТ, 2002, с.137-159.

[3] Силы природы (лат.).

[4] О классификации футурологии см.: «Лем С., Зонд в рай и ад будущего». – Млечный путь, 2013, №1.

[5] Das 198. Jahrzehnt, Eine Team-Prognose für 1970 bis 1980. – Hamburg: Christian Wegner Verlag, 1969.

[6] Lem S., Summa technologiae. – Berlin: Verlag Volk und Welt, 1980, s.11-12.

[7] «Компьютеры – мифы и реальность» (фр.).

[8] См. в «Лем С., Мой взгляд на литературу». – М.: АСТ, 2009, с.54.

[9] К настоящему времени еще на латышском, чешском и, наконец-то, в 2013 г. на английском языках.

[10] Комитет Президиума Польской Академии наук, образованный в 1972 г. В задачи Комитета входило планирование развития страны, предсказание будущего для принятия соответствующих упредительных мер. По просьбе Комитета в 1981 г. Лемом был написан доклад «Прогноз развития биологии до 2040 года» (см. в кн. «Лем С., Молох». – М.: АСТ, 2005, с.683-798).

[11] К настоящему времени книги С. Лема изданы на 47 языках тиражом более 30 миллионов экземпляров.

[12] См. в кн. «Лем С., Сумма технологии». – М.: АСТ, 2002, с.293-295.

[13] См. в кн. «Лем С., Приключения Ийона Тихого». – М.: АСТ, 2002, с.239.

[14] См. в кн. «Лем С., Диалоги». – М.: АСТ, 2005, с.231.

[15] Там же, с.236.

[16] «Наступающие события отбрасывают тень вперед» (англ.).

[17] Drexler K.E., Engines of Creation: The Coming Era of Nanotechnology. – New York: Anchor Book, 1986, 320 pp.

[18] Informations- und Kommunikationsstrukturen der Zukunft. Bericht anlässlich eines Workshop mit Stanislaw Lem / Hrsg. Hennings R.-D. u.a. – München: Wilhelm Fink Verlag, 1983, 208 s.

[19] «Жизнь в эпоху СПИДа» – Lem S., Leben in der AIDS-Zeit. – Züricher Fabrikzeitung, Nr.48, December 1988; это же в кн. «Lem S., Die Vergangenheit der Zukunft». – Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1992, s.91-122.

[20] Амусин М. Литература как фантастика // Полдень, XXI век (Спб.). – 2008. – Сент. – С. 144.

[21] Там же. – С. 149.